Глава VIII

ОБРЕЧЕННЫЕ СТАРАНИЯ МОСКВЫ

Два подхода

Пока я находился на Среднем Востоке, в Москве произошло одно важное событие. Оно случилось не вдруг, а постепенно вызревало под воздействием ряда обстоятельств, общим знаменателем которых было растущее в СССР раздражение характером воздушной войны против Ирака. Точнее, серьезным разрушением гражданских объектов этой страны, что имело мало общего с официальной целью кампании – освобождением Кувейта. Война вообще не была нашим выбором. Но когда истек срок «паузы доброй воли», а руководство Ирака продолжало вести себя с высокомерной заносчивостью, начало войны все же воспринималось скорее как неизбежное зло, которое Багдад сам на себя и накликал. Но дни шли, и мало-помалу становилось ясно, что объектом ударов была не только военная машина Ирака, а страна как таковая, ее промышленная и иная инфраструктура. Все это сопровождалось жертвами среди мирного населения.

М.С.Горбачев как политик должен был прислушиваться к настроениям общества, но в данном случае ему не приходилось подстраиваться под них, он сам был их носителем и движителем. Это было видно и по его поведению на заседаниях Комиссии по Персидскому заливу, где критический настрой в отношении действий США был весьма и весьма заметен и разделялся практически всеми.

9 февраля М.С. Горбачев на заседании комиссии (я был в этот день в Анкаре) объявил о решении выступить с заявлением по поводу перехлеста, допускаемого коалицией в воздушной войне, и направить Е.М.Примакова в Багдад в качестве своего личного представителя для встречи с С. Хусейном.

Заявление было сделано в тот же день. Написано оно толково, кратко, объективно по смыслу и тону, в нем не было ничего лишнего и не упущено ничего важного. Двумя главными адресатами заявления были Вашингтон и Багдад. Первому было сказано, что характер военных действий создает угрозу превышения мандата, который определен резолюциями СБ; второму в лице президента Ирака обращен настоятельный призыв еще раз взвесить все, что поставлено на карту для его страны, и проявить реализм, который позволил бы выйти на путь надежного и справедливого мирного урегулирования.

Заявление президента СССР сразу же вызвало огромный поток комментариев и у нас, и у арабов, и на Западе. Они были разного плана – и весьма одобрительные и резко критические. Последние особенно были характерны для американской печати. Она упрекала Москву за умышленное дистанцирование от Вашингтона, объясняя это либо разного рода корыстными внешнеполитическими расчетами Кремля, либо желанием Горбачева ублаготворить правую оппозицию в самом СССР, советские военные круги и мусульманское население страны. Администрация США не подливала поначалу масло в огонь. Бейкер, которого наше посольство в Вашингтоне заранее проинформировало об этом шаге, даже заявил, что США не возражают против поездки Примакова в Багдад. Но подлинное отношение американского руководства было иным. «Мы опасались, – сказано в книге Буша и Скоукрофта, – что Советы усиливают свои попытки остановить войну до того, как Ирак подчинится резолюциям ООН. Шеварднадзе ушел, и не осталось контрбаланса против давления на Горбачева правых, требовавших вмешаться и спасти старого клиента; возможность выхода Москвы из коалиции все еще существовала. Предложение, которое Примаков передал Саддаму, мало чем отличалось от того, что проталкивал Горбачев два дня спустя после начала бомбардировок: Саддам объявил бы, что уйдет из Кувейта, а коалиция затем могла бы согласиться на прекращение огня».1

Настороженность там вызвало и то, что выбор президента пал именно на Е.М.Примакова. С точки зрения общения с Саддамом Хусейном он был, бесспорно, наилучшей кандидатурой для этой сложной миссии. И, напротив, далеко в тех условиях не лучшей, если смотреть на то, как эта миссия будет восприниматься администрацией Буша и членами коалиции. Виной тому был сложившийся «имидж» Е.М.Примакова как друга и сторонника Саддама Хусейна и как политика, якобы, «старающегося всеми правдами и неправдами вытащить его из капкана, который тот сам себе расставил своей кувейтской авантюрой. Публичное заявление Е.М.Примакова в Нью-Йорке в ноябре 1990 года против резолюции о применении силы только укрепило такую репутацию. Рассыпанные по страницам мемуаров Буша, Бейкера и Скоукрофта нелестные замечания по поводу деятельности Евгения Максимовича в период операций «Щит пустыни» и «Буря в пустыне» – лучшая тому иллюстрация (действительное отношение Е.М. Примакова к С. Хусейну и его режиму намного сложнее, но речь сейчас не о симпатиях и взглядах нашего известного политика и ученого, а о позиции американцев в связи с развернутой Москвой работой по прекращению воздушной и предотвращению наземной операции, в чем Евгений Максимович и на самом деле играл очень видную роль).

Один рабочий день замминистра

Раздражение западников по поводу действий Горбачева я хорошо почувствовал уже в первый день по возвращении из Анкары. Этот день – 12 февраля – выдался у меня довольно напряженным. Помимо накопившихся и текущих дел пришлось провести несколько встреч с иностранцами. Первым я принял посла США Джона Мэтлока. Заинтересованность во встрече была обоюдной. В связи с поездкой Е.М. Примакова в Багдад необходимо было условиться с американцами о пути и графике его следования, чтобы, не дай бог, его в дороге не накрыли ракетой, бомбой или пулеметной очередью (от ирано-иракской границы в Багдад и потом обратно ему предстояло добираться машиной). Я передал Мэтлоку соответствующие данные и получил заверение, что необходимые предосторожности будут приняты. В ответ на расспросы о задачах нашего эмиссара я объяснил, что цель визита – постараться убедить С. Хусейна в необходимости выполнить резолюции СБ и, как минимум, посмотреть, нет ли какого-либо зазора между публичными заявлениями иракского руководителя и его истинной позицией, позволяющего нащупать возможности для перевода конфликта на мирные рельсы.

Затем состоялся разговор по поводу заявления М.С. Горбачева. Сразу стало видно, что в Америке им раздражены. Мэтлок напирал на то, что американские солдаты ради освобождения Кувейта рискуют жизнями, что США взяли на себя основное бремя войны, и это делается ради общих с нами целей, и потому американская общественность вправе ожидать от СССР сочувствия и моральной поддержки. Посол утверждал, что США не стремятся к бессмысленному уничтожению экономики Ирака, а ограничиваются строго необходимым, при этом им приходится учитывать, что военные объекты иракцы нередко маскируют под гражданские.

В свою очередь я пояснял Мэтлоку, что у нас есть озабоченности относительно характера военных действий и масштабов разрушений в Ираке, что четко выражено в заявлении Горбачева. Мы с пониманием относимся к тому, что трудно добиться освобождения Кувейта, не прервав нити жизнеобеспечения развернутой там иракской группировки. Мы также сознаем, что «чистой» войны не бывает, что жертвы и разрушения неизбежны. Однако мы за то, чтобы правильно определять и оценивать, что имеет значение для достижения военных целей, а что превышает необходимые пределы. Например, необходимо ли для освобождения Кувейта уничтожение мостов в Багдаде, электростанций, складов продовольствия и т.п. Такого рода вопросами задаются в наших парламентских кругах, среди советской общественности, и правительство СССР не может не прислушиваться к высказываемым мнениям. Президент СССР не сказал, что выданный резолюциями СБ ООН мандат уже превышен. Иначе следовало бы требовать заседания Совета Безопасности и приостановки боевых действий. Но выступая с заявлением 9 февраля, президент СССР подал предупредительный сигнал о необходимости строго держать под контролем ситуацию и не допускать превышения полномочий.

И, наконец, третьей темой нашего разговора с послом США стала моя поездка в Иран и Турцию. Мэтлок просил поделиться впечатлениями, что я и сделал, выбирая, в первую, очередь те вопросы, над которыми было бы полезно поработать самим американцам, коль скоро они заявляют себя сторонниками сохранения территориальной целостности Ирака.

Следующим моим визитером был посол Великобритании Р. Бретвейт. Его тоже интересовала миссия Е.М.Примакова, зачем, мол, она понадобилась, если мы сохранили свое посольство в Багдаде. Пришлось сказать, что нашим дипломатам там не так-то просто прямо выходить на С.Хусейна, а в нынешней ситуации это критически важно. В основном повторил ему то же, что говорил Мэтлоку, лишь отвечая на вопрос посла, добавил, что посещение других стран Е.М.Примаковым не планируется.

В аналогичном ключе было проговорено и заявление М.С.Горбачева с упором на то, что если МНС не скорректируют свои оперативные планы ударов по объектам в Ираке, констатация их выхода за рамки мандата ООН может стать неизбежной. Посол убеждал этого не делать, заверял, что действия МНС продуманы и выверены с чисто военной точки зрения и не преследуют цель разрушения Ирака. Как и до него американец, Бретвейт подчеркивал, что выраженные в заявлении Горбачева опасения по поводу применения оружия массового уничтожения преувеличены в части, касающейся МНС, – у последних нет планов использования ОМУ, даже если Ирак сам прибегнет к химоружию (за Израиль же поручиться нельзя, если химоружие будет использовано против него).

В остальном беседа крутилась вокруг позиции Ирана. Посла интересовали укрывшиеся в Иране иракские самолеты, подход Тегерана к территориальным и нефтяным претензиям Ирака к Кувейту, степень давления на правительство Ирана местных фундаменталистов. Особый интерес Бретвейт проявил к иранским взглядам на перспективы режима С. Хусейна. Сказал послу, что рассуждения иранцев сводились к тому, что Хусейн и его окружение достаточно плохи, но они по крайней мере являются известными величинами. Кроме того, на сегодняшний день Хусейну внутри страны фактически нет политической альтернативы, поскольку оппозиция была физически уничтожена. Остаются два варианта – смена Хусейна из числа той же самой команды, в чем иранцы не видят смысла, либо представителями иракской эмиграции, к которой Иран относится подозрительно. Отсюда общее предпочтение Тегерана тому, чтобы у власти в Ираке пока остался С.Хусейн (мне показалось, что такая интерпретация иранской позиции не очень пришлась послу по вкусу). Сказал также, что Тегеран рассчитывал сыграть роль посредника, но ответ, который С. Хаммади привез из Багдада (он вторично побывал в Тегеране уже после моего отъезда оттуда), опрокинул эти надежды.

Очередным моим собеседником в тот день стал директор департамента Северной Африки и Ближнего Востока МИД Франции Патрик Леклер. Мы провели с ним довольно широкий обзор, причем время поделилось примерно поровну между кризисом в Заливе и проблемами БВУ. Нашли, что в подавляющем большинстве случаев наши оценки совпадали или были близки. Леклер не пытался, в отличие от американца и англичанина, защищать характер и масштабы воздушной войны против Ирака, подчеркивал, что французы участвуют лишь в атаках на военные объекты в Кувейте и иракской приграничной полосе до Басры, в основном против частей Республиканской гвардии. Нашли мы обший язык и в том, что в посткризисный период необходимо не только сохранить, но и повысить роль ООН и Совета Безопасности в решении проблем данного региона (тут СССР близок к Франции и Китаю, но расходится с США и Англией, которые проявляют известную сдержанность в отношении роли ООН).

Оба с сожалением признали, что захват Кувейта, проиракская позиция ООП, а потом ракетные удары по Израилю привели к тому, что общественное мнение в Израиле дало резкий крен вправо, активизировались крайние силы, призывающие к изгнанию палестинцев с их земель. Представитель этих сил введен в состав израильского кабинета. Теперь израильтян будет гораздо труднее убедить сесть за стол переговоров с палестинцами, чем это было до войны. Показательна в этом плане нервозная реакция Израиля на последнее советско-американское заявление Бессмертных – Бейкер, на выраженное в нем намерение вплотную приступить к рассмотрению арабо-израильского конфликта после урегулирования кризиса в Персидском заливе. Но оба также отметили, что политическая температура в Израиле – величина переменная, а в истории ООП было много зигзагов, что лишь оттеняет необходимость не впадать в пессимизм и продолжать серьезную работу со всеми сторонами арабо-израильского конфликта.

Но на этом мой переговорный день не закончился. Вновь пришлось принимать Мэтлока, на этот раз по его просьбе. Он пришел с обращением к нам по поводу намечаемого на 13 февраля заседания Совета Безопасности, посвященного обсуждению войны в Персидском заливе. Его проведения требовали Йемен и Куба, а также группа стран арабского Магриба. Американцы долго сопротивлялись и теперь хотели, чтобы заседание, коль скоро его нельзя избежать, было закрытым. Соответственно, госдеп просил МИД СССР дать указание советскому представителю в Совете высказаться в пользу закрытого характера заседания.

Сказал послу, что мы не видим особой разницы в том, будет ли заседание открытым для публики или закрытым, но мы не будем возражать против закрытого заседания, как об этом просит американская сторона. Подчеркнул, что в Советском Союзе хорошо понимают необходимость провести заседание так, чтобы оно не послужило сигналом о появлении трещин в согласованном подходе мирового сообщества к принципиальным вопросам урегулирования кризиса. Разумеется, советский представитель примет участие в дискуссии, если она будет, и изложит позицию СССР относительно происходящего в Персидском заливе.

Е.М. Примаков в Багдаде

Самым важным событием следующего дня стали, безусловно, переговоры Е.М. Примакова в Багдаде с Саддамом Хусейном. Как и в прошлый раз в ноябре, они шли сложно. Не обошлось и без упреков в адрес Советского Союза, но впервые появились все-таки некоторые обнадеживающие признаки в виде разного рода вопросов со стороны руководителя Ирака относительно условий, на которых может мыслиться уход Ирака из Кувейта. Всему этому предшествовала четко обрисованная Е.М. Примаковым картина того, что ждет Ирак в случае отказа уйти из Кувейта (широкомасштабная наземная операция МНС, которая уже на пороге, и неизбежный разгром иракских войск) и рекомендация президента СССР: заявить о выводе войск из Кувейта, определив одновременно наикратчайшие сроки такого вывода, причем вывод должен быть полным и безусловным. Было также подчеркнуто, что время не терпит и что уже на данной стадии следовало бы высказаться позитивно о безоговорочном выводе войск и прекратить удары по мирному населению Израиля.

Президент Ирака предпочел, однако, взять тайм-аут. Он не сказал ничего определенного, ограничившись передачей через Тарика Азиза послания, в котором говорилось, что иракское руководство серьезно изучает идеи, изложенные представителем СССР, и даст ответ в ближайшее время. Азиз уточнил, что скоро сам прибудет в Москву. Стало ясно, что в Багдаде подумывают о начале через нас диалога с коалицией. Но будет ли он продуктивен и успеет ли дать результат, ответ на это могло дать только последующее развитие событий. Мир же, естественно, был в высшей степени заинтрегован. Пошла волна спекуляций. Где-то радовались и надеялись, где-то насторожились: не ускользнет ли Саддам Хусейн из-под нависшего над ним поражения.

Очень показательны в этом смысле воспоминания Скоукрофта. «Меня все время беспокоило, – пишет генерал, – что он (Саддам Хусейна – А.Б.) выступит с предложением, которое будет трудно отклонить, которое временно приостановит военные действия и позволит ему в основном сохранить свои вооруженные силы, даже если он частично или полностью уйдет из Кувейта. Если мы остановим сражение, его будет очень трудно возобновить, если такие его предложения окажутся просто обманом и не будут выполняться».2

В основном под этим углом зрения Скоукрофт воспринимал и действия Горбачева. «Я считал, что попытки Горбачева посредничать направлены главным образом на то, чтобы спасти часть влияния и подкрепить свои продолжавшие слабеть позиции дома. Он боролся за свое политическое выживание, и ему был нужен крупный успех в сфере внешней политики, чтобы поправить репутацию. Наши усилия его сдержать предпринимались скорее с сожалением, чем гневом, и мы очень старались говорить «нет» как можно мягче, чтобы не создавать ему трудностей. Это была дилемма. Горбачев сделал много, чтобы помочь нам организовать международный ответ Ираку и изолировать своего бывшего клиента, и мы испытывали чрезвычайную симпатию к нему и его тяжелому положению. И тем не менее, мы не могли позволить ему вмешиваться в нашу дипломатию в Заливе и наши операции в критический момент».3

«Мою озабоченность, – читаем мы у Буша, – вызывало то, что он (Саддам Хусейн – А.Б.) мог уйти из Кувейта до того, как мы перемололи бы его бронетехнику и тяжелое вооружение. И это подчеркивало необходимость начать наземную кампанию и завершить дело – и лучше скорее, чем позже».4

В свете этого понятно, как могли отнестись в Вашингтоне к полученной от М.С.Горбачева информации о результатах миссии Е.М.Примакова в Багдад и просьбе президента СССР остановить бомбежки и не переходить к наземной операции, пока в Москве будут вестись переговоры с Азизом.

Мининдел Кувейта в Москве

14 февраля в Москве был вновь арабский день – принимали заместителя премьер-министра, министра иностранных дел Кувейта шейха Сабаха аль-Ахмеда аль-Джабера ас-Сабаха. Это был первый визит в нашу столицу высокого представителя Кувейта после оккупации страны. Переговоры о нем шли давно, но что-то все время вклинивалось и мешало, и вот, наконец, появилась возможность провести прямой разговор не в Нью-Йорке в связи с министерскими заседаниями Совета Безопасности и Генеральной ассамблеи, а в Москве. Сначала была встреча в МИДе, в которой я участвовал, а потом в Кремле у М.С. Горбачева, куда гостя сопровождал министр. Поэтому ограничусь тем, чему был свидетелем, тем более что в Кремле принципиально новых моментов не было.

Сабах аль-Ахмед начал с того, что дал очень высокую оценку позиции Советского Союза, роли, которую он сыграл в принятии Советом Безопасности важных для Кувейта решений, выразил надежду, что СССР будет и впредь оставаться на этих принципиальных позициях. Он подчеркнул, что кувейтяне будут рады прекращению огня, но не за счет Кувейта и не до вывода из Кувейта войск захватчиков. Он предупредил, что нельзя полагаться на обещания Багдада. С болью говорил о разграблении, которому подвергся Кувейт, о преднамеренном поджоге иракцами 50 нефтяных скважин и умышленно спущенной в воды Залива нефти, что причинило и причиняет Кувейту огромный ущерб.

А.А. Бессмертных заверил, что от советско-американского заявления мы не отойдем ни на шаг. Инструкция Е.М. Примакову состояла в том, чтобы убедить иракское руководство полностью выполнить резолюции СБ. Было сказано, что речь может идти только об одном: заявлении об уходе и безотлагательном начале отвода войск в условиях прекращения огня. Впервые иракский президент не отклонил идею вывода войск. Попросил время для раздумий и предложил прислать к нам своего представителя. Исход московских переговоров предсказать нельзя. Но даже если есть малейший шанс выйти на развязку, ведущую к прекращению иракской агрессии, им надо воспользоваться. Но мы не позволим иракцам вести какую-либо игру или умышленно затягивать время. Мы будем держать кувейтскую сторону в курсе событий.

Далее А.А. Бессмертных говорил о том, что пора заняться разработкой системы безопасности для региона и что сейчас мы заняты поиском надлежащих подходов. Со своей стороны кувейтский министр сообщил о готовящейся встрече в Каире представителей стран Залива, Египта, Сирии и, возможно, некоторых других арабских стран, например, Марокко, где речь пойдет именно о системе безопасности для региона. Нельзя при этом забыть об Иране и Турции, но исходить инициатива должна изнутри арабского дома. Есть договоренность создать комиссию во главе с султаном Омана. Продумывается возможность участия ООН, например, могут на начальном этапе потребоваться войска ООН. В чистом же виде иностранное военное присутствие не желательно. Бессмертных поддержал мысль, что присутствие иностранных войск не принесло бы пользу региону. Сабах аль-Ахмед высказался за то, чтобы Советский Союз в подходящей форме участвовал в региональном балансе сил, выразил мнение, что отношения между СССР и странами Залива – это источник силы как для первого, так и для вторых. Он также выразил заинтересованность в том, чтобы советские организации приняли участие в восстановлении Кувейта.

Словом, разговор между министрами прошел хорошо. Иного оборота, к слову сказать, никто и не ожидал. Потом мининдел Кувейта заявил журналистам, что он полностью удовлетворен позицией Москвы.

Багдадские парадоксы

15 февраля Совет революционного командования Ирака выступил с развернутым политическим заявлением по сложившейся ситуации. В известном смысле это должен был быть ответ иракского руководства на идеи, которые по поручению президента СССР Е.М. Примаков излагал во время поездки в Багдад. В Москве с нетерпением ждали этой реакции, надеясь, что она будет конструктивной и позволит уже в самые ближайшие дни остановить войну. Однако не тут-то было. В переводе на русский язык заявление заняло более семи страниц машинописного текста, из которых первые пять заняла не прикрытая дипломатическими фразами риторика по поводу «гнусных планов сионизма и американского империализма и не менее гнусных замыслов их пособников и марионеток из числа коррумпированных правителей региона, идущих наперекор воле Аллаха». События 2 августа подавались как «национальное исламское восстание против заговора и его участников», а коалиция как «союз вероломных, злобных, коварных сил, союз безбожников, направленный против цитадели веры и принципов, против источника свободы, веры и справедливости (то есть Ирака – А.Б.)», военные действия МНС были расценены как «грязная и трусливая война», как «агрессия» против Ирака, в которой он уже победил, «потому что он стоек, смел, верит в Аллаха, горд и силен духом».

Вариации на эти темы и заняли первые пять страниц. Даже при том понимании, что это был лишь гарнир к главному блюду – финальной части заявления, нельзя было не видеть, что для участников МНС, от которых, собственно говоря, и зависело, когда и чем закончить войну, такой гарнир делал мало привлекательным все блюдо. Не удивительно, что руководители ведущих стран Запада и многие арабские лидеры мгновенно и категорически отвергли заявление СРК. Это сделали Буш, Мейджор, Миттеран, Коль, Малруни, министры иностранных дел Египта, Сирии, Саудовской Аравии, Кувейта и ряда других стран. Тем самым отбрасывалось и скромное рациональное зерно, которое в этом заявлении все же было.

В финальной его части впервые было сказано о готовности Ирака «иметь дело с резолюцией Совета Безопасности 660 с целью достижения почетного и приемлемого урегулирования, включая вывод, причем первый шаг, который Ирак обязуется сделать в вопросе о выводе, должен быть увязан со следующими условиями». Самым примечательным тут было то, что впервые Багдад решился употребить слово «вывод», хотя тут же постарался и «смазать» весь эффект этого хода, обставив его доброй дюжиной «условий». Они излагались в заявлении на полутора страницах и начинались окончательным и всеобъемлющим прекращением огня, а далее шли отмена всех других резолюций СБ, вывод в месячный срок всех сил МНС из региона, восстановление за счет МНС всех разрушений в Ираке, аннулирование иракских долгов, пересмотр политической структуры Кувейта, «полное сохранение всех исторических, территориальных и морских прав Ирака во всеобъемлющем их объеме», уход Израиля со всех оккупированных территорий и т.д. и т.п.

Конечно, можно было понять, что иракскому руководству не хотелось в одночасье развертывать позицию на 180 градусов. Однако в заявлении СРК сказался явный и даже нарочитый перебор по части «условий», как если бы авторы заявления специально задались целью сделать его принципиально неприемлемым для коалиции. Во всяком случае заявление сильно подрывало возможности СССР оказывать на Вашингтон и другие столицы сдерживающее влияние, настаивать на переводе конфликта в мирное русло. Для серьезного разговора с американцами требовалась реалистичная и конструктивная база, которой в заявлении почти что и не было.

Москва, однако, не стала примыкать к хору критиков и устами Бессмертных и Игнатенко дала заявлению сдержанную, но положительную оценку как свидетельству о некотором сдвиге в подходе Багдада к резолюции 660. Надежды теперь возлагались на обещанный Саддамом Хусейном приезд в Москву его личного представителя.

М.С. Горбачев берет инициативу на себя

Поздним вечером 17 февраля А.А. Бессмертных и я встречали во «Внуково-2» самолет, который советское правительство специально посылало в Иран за представителями С. Хусейна. Прилет подзадержался, так как в Тегеране Азиз провел полуторачасовую встречу с только что побывавшим в Москве А.А. Велаяти. Вместе с Тариком Азизом и теми, кто его обычно сопровождал – замминистром С. Фейсалом и директором департамента Р. Кейси, прибыл также Саадун Хаммади. Из Москвы его путь лежал дальше в Пекин, а Азизу предстояло на следующий же день совершить обратный путь в Багдад через Иран.

Бессмертных простился с гостями в аэропорте, а я поехал с ними в особняк на Воробьевы горы, где им предстояло провести ночь.

Боевые действия длились уже 32 дня, причем авиация МНС «утюжила» Ирак, как хотела. Однако, прибывшая в Москву иракская делегация держалась подчеркнуто невозмутимо. По дороге я попытался все же настроить их на предельно конкретный реалистичный разговор, который нам хотелось провести с ними в Москве. Однако реплика Азиза, что он с Хаммади прибыл сюда для того, чтобы не столько говорить, сколько слушать, насторожила. Если они и впрямь прибыли совсем «пустыми», имея в качестве позиции только заявление СРК, то это грозило как минимум потерей темпа, а времени – мы это чувствовали – было в обрез.

Было заполночь, когда, связавшись с А.А.Бессмертных по телефону, я поделился с ним своими первыми, не очень радостными впечатлениями от разговора с иракскими посланцами.

На следующее утро переговоры прошли в два тура: сначала в МИДе, потом в Кремле. В обоих участвовал Е.М. Примаков, что было логично. В МИДе разговор с Азизом и Хаммади вел Бессмертных, с иракской – высказывался только Азиз. Он начал с критики «упорствующих в агрессии» против Ирака и тех, кто занял отрицательную позицию в отношении заявления СРК от 15 февраля. Злобность и коварство «агрессоров» он иллюстрировал их ударами по Багдаду, когда там находился Е.М. Примаков, подчеркивая одновременно, что иракцы не из тех, кто сдается. Мы огласили заявление, говорил Азиз, руководствуясь серьезными мотивами. Это не просто тактический ход. Мы увидели, что в последние дни у противника «спутались карты», а друзья не представляли точно нашей позиции. Мы решили внести ясность. Теперь она есть (какая это была «ясность», читатель уже видел). Вслед за этим, не сказав по существу ничего нового, Азиз послал мяч на нашу половину поля, заявив, что он и Хаммади здесь для обсуждения путей достижения достойного решения, и спросил, как мы его себе представляем.

Бессмертных, напомнив, что мы были всегда с иракцами откровенны в отношении захвата Кувейта (с чего все и началось), предупреждали их и были первыми, кто поднял голос против масштаба ударов по Ираку, отметил, что мы не сомневаемся в решимости иракского народа защищаться, но речь сейчас не об этом, а о том, насколько здравый смысл позволяет продолжать идти этим путем. И дважды задал вопрос: обдумали ли в Багдаде формулу, которую им передавал Примаков – четкое безоговорочное заявление о готовности вывести войска и указание конкретного сжатого срока.

Но Азиз ушел от ответа, сославшись на мандат, который ему-де дан. И сам поставил вопрос: что теперь намерен делать Советский Союз в свете продолжающейся эскалации военных действий? Ему на это было сказано, что если Ирак назовет сроки вывода, то мы возьмем на себя попытку обеспечить, чтобы вывод войск происходил в гарантированных условиях. Если мирный вариант теперь стал стратегическим выбором Ирака, то давайте здесь в Москве определим конкретные шаги для достижения этой цели.

Азиз опять сослался на ограниченность своего мандата и перевел разговор в ту плоскость, что мирный процесс состоит, мол, не из одного элемента, а из целой серии, и поскольку положение в регионе сложное и «продолжение агрессии» не позволяет углубляться в детали мирного процесса; сначала надо прекратить бомбардировки, а потом уже можно будет вести переговоры, консультации и т.д. Разговор кончился на фразе Азиза о том, что войну надо прекращать, но что вообще иракцы готовы сражаться сто лет, пусть даже камнями и палками.

Так что конструктивного разговора в МИДе не получилось. Единственное, что удалось-таки выдавить из Азиза, это признание, что выдвинутые в заявлении СРК «условия» ухода из Кувейта, не столько условия в подлинном значении этого слова, сколько программа действий. Это было важное признание, но в остальном получалось, что переговоры Азиз вести был не готов, а в лучшем случае мог выполнить роль передаточной инстанции. Соответственно выстроилась и линия поведения советской стороны на переговорах в Кремле.

Михаил Сергеевич провел разговор энергично, напористо, щадя самолюбие собеседников, но и поправляя, если их очень уж заносило, а, главное, конкретно сформулировал сумму шагов, которую иракской стороне надо, не мешкая, предпринять, пока можно избежать лавинообразного нарастания событий.

Азиз, отвечая на прямой вопрос президента СССР, с чем они к нам приехали, дал такой ответ: чтобы выяснить, что намерен в предстоящий период предпринять Советский Союз, какие советы мы хотели бы дать, и как нам видятся возможности достижения почетного мира в регионе. При этом Азиз подчеркнул, что Ирак ни под каким видом не пойдет на капитуляцию и что первым шагом к развертыванию мирного процесса должно стать прекращение военных действий («агрессии против Ирака»). Заявление СРК было преподано как средство облегчить участие СССР в процессе достижения мира и заручиться максимально широкой поддержкой на мировой арене. Хаммади добавил, что мир должен быть достойным и почетным. С таким расчетом, мол, и составлено заявление СРК, где все положения сбалансированы, справедливы и отвечают интересам всех стран региона.

Горбачев, аккуратно отметив, что заявление СРК – это шаг в сторону политического урегулирования, подчеркнул, что сейчас очень важно знать, какими будут последующие действия Ирака, не останется ли его позиция внутренне противоречивой, не ограничится ли он повторением своих прежних деклараций, не является ли широкий круг вопросов, о которых идет речь в заявлении СРК, предварительным условием для урегулирования кувейтского кризиса или это лишь напоминание о том, что существуют и другие проблемы (пытаться же решить разом все региональные проблемы просто не реально). По поводу «почетного мира» М.С. Горбачев очень уместно напомнил о «похабном» Брестском мире с Германией, который был заключен, хотя Троцкий и исходил из того, что наша революция скорее погибнет, чем согласится на тяжелые немецкие условия. Президент СССР призывал трезво и реалистично оценивать угрозу, с которой в данном случае сталкивается Ирак, когда надо спасать народ и страну.

Азиз же твердил, что заложенные в заявлении СРК идеи и требования вполне законны и должны быть основой для переговоров с оппонентами, причин же для капитуляции у Ирака-де нет. А положить конец военным действиям может, мол, Советский Союз как постоянный член СБ. Хаммади тоже храбрился, утверждал, что если соотношение потерь в ходе наземных сражений будет один к одному или два иракца за одного американца, то и тогда победа будет на иракской стороне. Мы не согласны на мир любой ценой, он должен быть действительно всеобъемлющим, – подчеркивал он. Иначе у нас не будет другого выбора кроме продолжения военных действий. Пришлось советскому президенту сказать в связи с выбором, который предложил Хаммади, что любой ответственный здравомыслящий руководитель должен ориентироваться на мирное политическое решение, если хочет оставаться в ладах со своей совестью.

Видя, что собеседники зашорены имеющимися у них инструкциями и делового разговора не получается, М.С. Горбачев выдвинул перед ними следующий план из четырех пунктов:

ѕ  Ирак должен четко подтвердить готовность вывести войска из Кувейта;

ѕ  вывод войск мог бы начаться на следующий день после прекращения огня, которое необходимо для практического осуществления такого вывода;

ѕ  должно быть ясно определено, какой срок понадобится для вывода войск;

ѕ  при этом Ирак вправе потребовать для себя гарантий безопасности в ходе осуществления вывода войск из Кувейта.

Горбачев подчеркнул, что если бы Ирак выступил с таким планом в развитие заявления СРК, то это открыло бы путь к созыву Совета Безопасности, где могло бы быть всесторонне проанализирована создавшаяся ситуация. Примаков в этом контексте указал на значение фактора времени, которого терять нельзя.

Так родился так называемый «план Горбачева», простой и конкретный, который в случае оперативного его принятия Багдадом и предложения с его стороны максимально сжатого и потому приемлемого срока вывода войск из Кувейта имел бы определенные шансы перевести конфликт в русло политического урегулирования (сходные идеи выдвигались МИДом перед Горбачевым при Шеварднадзе еще до начала военной операции). Но уточняющие вопросы, которые стали задавать иракские представители, и их некоторые высказывания показали, что подводных камней может оказаться в этом русле немало (сразу же были поставлены вопросы о прекращении действия других резолюций СБ, «исторических правах» Ирака на суше и на море и ирако-кувейтских разногласиях, присутствии иностранных войск, БВУ). Не менее показательно, что о возможных сроках вывода войск иракские представители даже не заикнулись, хотя это была ключевая проблема (видимо, они просто не имели полномочий эту тему затрагивать).

М.С. Горбачев вполне резонно заметил, что, к сожалению, многое, против чего мы предостерегали, произошло. Эти события имели часто драматический характер, оставили горький осадок. Если бы наши советы были вовремя услышаны, многого можно было бы избежать. Хорошо, однако, что советско-иракские контакты продолжаются.

Не имея ничего сказать со своей стороны, Тарик Азиз заверил, что состоявшаяся беседа будет тщательно проанализирована иракским руководством, и они незамедлительно дадут нам ответы по существу поставленных вопросов.

По дороге в аэропорт Азиз держался значительно более общительно, чем при встрече. У меня сложилось впечатление, что он был доволен тем, что увозит из Москвы нечто конкретное и что ему будет о чем доложить своему президенту. Жаль, что он сам не привез в Москву что-то подобное. Ведь никаких революционных новаций в плане Горбачева не было. Все его содержание прямо вытекало из обстановки.

Как встретила Америка «план Горбачева»

Пока я провожал Азиза во «Внуково-2», Виталий Игнатенко провел встречу с журналистами в пресс-центре МИДа, где сказал, что М.С. Горбачев выдвинул конкретный план действий по урегулированию конфликта в зоне Персидского залива политическими средствами, но не стал его раскрывать, отметив лишь, что через несколько часов о нем будут знать президент Буш и руководители ряда других государств. Игнатенко добавил, что предложенные меры были «с интересом и пониманием встречены иракской стороной».

Собственно, ничего секретного в «плане Горбачева» не было, но в Кремле было сочтено целесообразным не предавать его гласности, и руководителям стран коалиции он был препровожден как документ доверительного характера. Соответственно там не стали публично его комментировать, что только подогрело к нему интерес СМИ. В результате появилась масса домыслов, причем, как правило, они не несли в себе позитивного начала с точки зрения воздействия на западную публику. Большинство запущенных версий сходилось на том, что в обмен на уход Ирака из Кувейта Горбачев, якобы, обещал неприкосновенность политического режима в Ираке, личную безопасность С. Хусейну, отмену экономических санкций, отказ от репараций и арабо-израильское урегулирование. Ничего подобного, как уже знает читатель, «план Горбачева» не содержал. Но спираль критики в адрес Москвы за то, что она, не участвуя в войне, будто бы пытается «нагреть на ней руки», выставляя себя миротворцем и заодно спасая своего «клиента», начала быстро раскручиваться. Это линия еще больше усилилась после того, как Буш, подтвердив журналистам факт получения им послания советского президента, сказал, что «план Горбачева далеко не покрывает всего, что нужно» (но и не стал вслух говорить, чего же в нем не хватает). Аналогичную позицию по отношению к плану заняли Париж и Лондон. Известную благосклонность проявили лишь, пожалуй, Рим и Каир. В западных же СМИ началась волна гаданий по поводу того, какие важные для коалиции вещи могут отсутствовать в «плане Горбачева».

Так или иначе подспудный смысл разворачивавшейся в те дни кампании состоял в том, чтобы внушить западной и арабской публике ощущение, будто Москва хочет лишить коалицию заслуженной победы со всеми вытекающими отсюда последствиями для безопасности региона на будущее. Чтобы не быть голословным, приведу выдержки из того, что писали 19-20 февраля ведущие органы печати США – газеты «Уолл-стрит джорнел», «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» (выдержки не из авторских статей, а из редакционных, выражающих мнение газет как таковых). Первая из перечисленных газет в статье «Советские игры в Заливе» заявила, что «если Советы сумеют обойти США и их союзников, то цена этому может быть очень высока… Если Саддам сейчас вывел бы войска, то он потерял бы Кувейт, но скорее всего сохранил бы власть и контроль над сильно потрепанной, но все еще большой и хорошо вооруженной армией. Такое развитие событий стало бы тяжелым ударом по надеждам Запада принести региону стабильность… Советский «план мира» свидетельствует о том, что достижение победы и полный разгром военной мощи Саддама приобретают срочность».5 К этому на следующий день «Уолл – стрит джорнел» добавила: «У Советов нет права устанавливать условия урегулирования или определять конкретные цели войны. Право решать эти вопросы завоевано союзниками, которые сражаются в этом регионе».

«Вашингтон пост» в статье «Горбачевский мирный план», утверждая, что этот шаг «ставит Соединенные Штаты в непростое положение», заявила, что «военное сражение усилило собственную внутреннюю логику войны, которая требует если не физического устранения Саддама Хусейна от власти, то по крайней мере его политической и военной миниатюризации… Поэтому так неприятно видеть, как г-н Горбачев формирует дипломатический процесс, который, как сообщают, обеспечивает сохранение иракского лидера у власти… Более того он (Горбачев – А.Б.) делает это таким манером, который позволяет ему самому и его стране снимать пенки с политических преимуществ военной кампании, которая организована и возглавляется Соединенными Штатами, несущими к тому же на своих плечах непропорционально большую военную ношу».6

И даже «Нью-Йорк таймс», симпатизировавшая больше демократам, чем республиканцам и не раз подвергавшая критике действия Буша, также выступила против «плана Горбачева» на том основании, что «для мира нужно больше, чем прекращение огня и вывод войск, – требуется продолжающееся международное сдерживание все еще опасного Ирака, особенно, если Саддам Хусейн удержится у власти. Разумный курс состоит в том, чтобы сохранять военное давление, пока не будет достигнуто такое урегулирование». «Ирак, – подчеркивала газета, – должен будет отказаться от всех территориальных притязаний к Кувейту и другим соседям. Он должен принять жесткие ограничения на приобретение в будущем оружия и согласиться с инспекциями на месте оставшихся запасов оружия массового уничтожения… Требуется постоянная военная договоренность на предмет сдерживания Ирака в его международно признанных границах».7

Так ставили ведущие американские СМИ в феврале 1991 года вопрос о том, как следует, мол, решать судьбу Ирака, фактически отражая, как показали события, уже сложившуюся на сей счет точку зрения самой администрации США. Отсюда и их отношение к тому, что американская пресса окрестила «Горбачевским гамбитом в Заливе», как затее, с Западом заранее не согласованной, ненужной и преследующей, якобы, сомнительные цели. «Слишком мало и слишком поздно» – так оценивала «Вашингтон пост» «план Горбачева» в статье своего ведущего обозревателя.8 В свете этого понятно, какая непростая обстановка складывалась в то время между Москвой и Вашингтоном по вопросам Ирака.

К слову сказать, и советские СМИ – телевидение и пресса – не оставались в долгу и резко усилили в тот период критику в американский адрес. Без обиняков говорили и некоторые официальные лица. Например, не могла не задеть американцев реплика А.А. Бессмертных, когда, реагируя на слова Буша о недостаточности плана Горбачева, он заявил журналистам (цитирую по «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс»): «план адресован иракскому руководству, так что он (Буш) отвергает то, что ему не принадлежит».9 Не обошли вниманием американцы и интервью Е.М. Примакова советскому телевидению, в котором он, говоря о военных действиях против Ирака, заявил (цитирую «Вашингтон пост»): «Убийство надо остановить. Я не говорю, что война раньше была оправдана, но ее продолжение не может быть оправдано ни с какой точки зрения. Гибнет народ.»10 В свою очередь Виталий Игнатенко утверждал, что наземная операция союзников не послужит никакой полезной цели. Так что, как видим, разница подходов Москвы и Вашингтона к дальнейшему образу действий в связи с иракской агрессией против Кувейта обозначилась в тот момент очень четко.

Судьба «плана Горбачева» зависела по большому счету как от Багдада, так и от Вашингтона (в этом смысле реплика Бессмертных не была корректной). Сама же американская администрация, получив послание от М.С. Горбачева с изложением итогов состоявшихся переговоров с Т. Азизом, думала не о том, как прекратить войну, а как не допустить, чтобы «план Горбачева» помешал ее продолжению. Скоукрофт так описывает озабоченности и действия в те дни руководства США:

«Советы с нараставшим отчаянием искали способ избежать наземной войны. Мы, особенно Бейкер и президент, не хотели, чтобы они покинули нас, но и ничто не могло отвратить нас от нашей цели. Проблема заключалась в том, как вежливо сообщить Советам, что мы не можем принять их план. Мы обсуждали, как реагировать. Если Саддам уйдет, сохранив большую часть своих войск, это не будет для нас настоящей победой. В связи с планом были и другие вопросы: отсутствие упоминания о восстановлении королевской семьи или выполнении других резолюций, например, о репарациях. Мы обсуждали идею о том, чтобы дать иракцам 96 часов на полный вывод войск из Кувейта, что, как мы считали, соответствует требованию «незамедлительности». Это означало бы, что они должны уйти на север немедленно и оставить оружие. Но большого энтузиазма такая пропозиция не вызвала, поскольку за ней трудно было бы обеспечить мониторинг, не говоря уже о мерах принуждения. В конечном счете мы направили Горбачеву промежуточный ответ, выражая ему признательность и сообщая, что военные действия не прекращаются и что мы рады были получить информацию о его плане.

Рано утром на следующий день (19 февраля) президент вновь читал и перечитывал послание Горбачева и принял решение не менять курс. Мы вновь собрались в Овальном кабинете, чтобы обсудить более формальный ответ. Мы решили, что объявим четыре критерия, выходящих за пределы резолюций ООН, которым иракцы должны будут подчиниться, чтобы доказать свою добросовестность: не будет прекращения огня до полного вывода войск; никаких новых запусков ракет «Скад»; неприменение химического оружия и немедленный обмен военнопленными. Президент в письме Горбачеву обрисовал наши возражения и наши условия и поблагодарил за его усилия».11

Вслед за этим Вашингтон проинформировал основных участников коалиции, как он отреагировал на «план Горбачева». Занимался этим сам Буш. Он пишет, что потом наступило «нервное затишье»: он ждал реакции Москвы и Багдада.

В свою очередь с не меньшим, а, пожалуй, куда большим нетерпением в Москве ждали новостей от Багдада. Последний же чего-то тянул.

Между тем, учитывая, что С. Хаммади из Москвы вылетел в Пекин, мы оперативно проинформировали китайское руководство о содержании своих рекомендаций Ираку в форме послания М.С. Горбачева премьеру Госсовета КНР Ли Пэну. 21 февраля, когда я принимал замминистра иностранных дел Китая Ян Фучана, он сказал мне, что в разговоре с Хаммади Ли Пэн настоятельно советовал иракскому руководству принять выдвинутую М.С. Горбачевым мирную инициативу.

И уж коль скоро я упомянул о своей встрече с китайским коллегой, добавлю о ней несколько слов. Я высказал сожаление, что в свое время иракское руководство не воспользовалось советами СССР и Китая в рамках «паузы доброй воли» и ввязалось в вооруженный конфликт с МНС. Это была стратегическая ошибка Багдада. Мы проинформировали Саддама Хусейна о риске, которому он подвергает свою страну и народ. Ираку грозит полный разгром, если Багдад не использует шанс на прекращение войны. В Советском Союзе считают абсолютно необходимым исключить опасность дезинтеграции Ирака. И здесь важна позиция его соседей. В этом отношении между Ираном, Турцией и Сирией имеется взаимная подозрительность. Мы стремимся создать атмосферу доверия в данном «треугольнике» и, таким образом, обеспечить целостность Ирака. Я специально акцентировал в беседе этот аспект, поскольку Ян Фучан из Москвы направлялся в Иран. Наш разговор показал очень большую степень близости позиций СССР и Китая.

«Ох, нелегкая это работа…»

(о последнем раунде переговоров с Т. Азизом и контактах с Вашингтоном)

21 февраля по багдадскому радио выступил с сорокаминутной речью Саддам Хусейн, создавший впечатление, что в Багдаде махнули рукой на переговоры. Тон речи был воинствующий. Конфликт вновь подавался как столкновение благородных сил ислама с черными силами неверных. «Нет иной дороги кроме той, которую мы избрали. Мы избрали путь борьбы и будем стоять на этом пути… Мы продолжим борьбу. Мы добьемся победы. Они (Буш, Фахд – А.Б.) хотели избежать сухопутных боев. Намеревались убивать гражданское население бомбардировками с воздуха. Они боятся вступать в единоборство с нами на земле. Многие не знают действительной мощи нашей армии… Они хотят, чтобы мы капитулировали. Однако они будут разочарованы. Ирак велик! Слава арабской нации! Позор тем, у кого нет стыда!». Весьма непонятно прозвучала вкрапленная в текст речи С. Хусейна клятва продолжать борьбу «независимо от характера политических усилий, которые мы прилагаем и формулу и направления которых Тарик Азиз везет в Москву».

Восток, конечно, «дело тонкое». Может быть поэтому, знакомясь с переводом речи С. Хусейна, я испытывал очень смешанные чувства по поводу того, какие вести привезет нам Тарик Азиз. А в том, что эта речь подействует на американцев, как красная тряпка на быка, добавив им желания продемонстрировать на земле то, что они уже доказали в воздухе, я не сомневался.

Пока в Багдаде, не очень торопясь, разрабатывали диспозицию к следующему раунду переговоров Азиза в Москве и метали в коалицию словесные стрелы, американцы, продолжая воздушную операцию, завершали последние приготовления к наземной. Как потом стало известно, 20 и 21 февраля на совещаниях у Буша было решено предъявить Багдаду ультиматум. Последовала серия срочных телефонных переговоров Вашингтона с ведущими участниками МНС, и 22 февраля вопрос об ультиматуме между ними был согласован. Хотя Москву об этом держали в неведении, ощущение того, что воздушная война себя фактически уже исчерпала и вот-вот перейдет в наземную, было. И это только подстегивало нетерпение, с которым в Москве ожидали возвращение Азиза.

За ним, как и в прошлый раз, был послан в Иран самолет. Вылетел он оттуда лишь вечером 21 февраля. Мне предстояло встретить Азиза и прямиком, даже нигде не размещая, привезти в Кремль.

И вот я во «Внуково-2» хожу уже не один десяток минут по пустому просторному помещению зала для высоких гостей. Идет двенадцатый час ночи, а самолета все нет. Из приемной М.С. Горбачева уже поступило несколько звонков с подтверждениями, что президент ждет и не уедет из Кремля, пока не переговорит с Азизом. И вот, наконец, сообщение, что самолет садится. У трапа встречаю Тарика Азиза и его обычную свиту. Он не скрывает удивления, что ему надо с места в карьер мчаться на переговоры. Невольно кажется, что они там в Багдаде живут в каком-то ином измерении и большом отрыве от всего окружающего. По поведению Азиза никак не чувствуется, что мир буквально «стоит на ушах», ожидая, что с часу на час может начаться наземная операция. Он, как обычно, невозмутим и с неизменной сигарой во рту. В машине интересуется, кто с нашей стороны будет участвовать в переговорах. Сообщаю. Стараюсь внушить, что договариваться надо очень быстро, иначе все будет впустую. Упоминаю, что журналисты уже собрались в пресс-центре и будут ждать обещанную информацию. Если ее не дать вовремя, то тоже можно роковым образом опоздать.

По ночной Москве очень быстро домчались до Кремля. Примерно в десять минут первого ввел Азиза в кабинет президента СССР. Там помимо него были Е.М. Примаков, А.С. Черняев и В.Н. Игнатенко. Беседу как всегда переводил заведующий отделом УБВСА С.В. Кирпиченко. Разместились на обычном для таких случаев месте – за овальном столом справа от входа в кабинет президента.

После небольшой словесной протокольной разминки – сразу же вопрос Горбачева: «С чем Вы к нам приехали на этот раз?» Ответ Азиза, если отбросить торжественную витиеватость по поводу значения его миссии и важности состоявшегося «основополагающего решения СРК», сводился к следующему:

ѕ  Ирак готов полностью вывести войска из Кувейта в течение срока, о котором надо договориться;

ѕ  для этого должен быть прекращен огонь и остановлены военные действия, после чего незамедлительно начнется отвод;

ѕ  одновременно с прекращением огня должны быть отменены все резолюции Совета Безопасности и все вытекающие из них последствия;

ѕ  все изложенные выше положения должны быть отражены в новой резолюции СБ, на осуществление которой Ирак сразу же даст согласие.

Тут же стало ясно, что иракцы привесили к горбачевской формуле отмену резолюций СБ – вещь, на мой взгляд, абсолютно неприемлемую для Запада и Кувейта, так как это снимало бы с Ирака всякую ответственность за все причиненные разрушения и вред и выводили бы его из-под возможной системы военных ограничений. Горбачев в ходе предыдущей встречи с Азизом как-то легко отнесся к постановке последним вопроса об отмене резолюций, отметив лишь, что они не могут быть аннулированны, так как это выглядело бы как признание их незаконности, и что речь может идти лишь о прекращении действия резолюций. Теперь, после всех наших контактов с Вашингтоном он, я полагаю, понимал имевшиеся на этот счет лимиты, потому что сразу же попытался отделить вопрос о резолюциях от всего прочего. Он заявил, что этот вопрос нельзя увязывать с двумя первыми пунктами, так как в этом случае он будет расценен теми, кто хочет перейти к наземным операциям, в качестве выдвигаемого Ираком предварительного условия. Вопрос о прекращении действия резолюций СБ может ставиться только на следующем этапе, то есть после отвода войск. Е.М. Примаков также высказался за то, чтобы не акцентировать сейчас внимание на резолюциях и за то, чтобы решение интересующих Ирак проблем искать в общеарабских рамках на последующих этапах урегулирования кризиса.

Азиз, однако, уперся, и сколько ему ни доказывали всю пагубность попытки выдвигать на первый план вопрос об отмене резолюций, не сдвинулся со своей позиции, а потом и вовсе ударился в риторику, ставя вопрос так: или отмена резолюций или война до конца. Все иракцы, все 18 миллионов, – заявил он, – будут сражаться, как могут; когда не останется оружия, прибегнем к террористическим методам. США – это не какая-то непобедимая сила. Все помнят, как два иранца заставили переполошиться весь мир, взорвав в Ливане казарму с американскими солдатами.

Видя бесполезность дальнейшей дискуссии по данному вопросу и желая спасти сами переговоры, Михаил Сергеевич резко сменил тему, перейдя к сроку вывода войск. У Азиза был весьма ошарашенный вид, когда он услышал от Горбачева, что американцы настаивают на выводе войск за четыре дня. «Совершенно невозможно», «нет, это тоже не реально» – такими словами начинались ответы Азиза на предлагавшиеся ему Горбачевым другие, но тоже сжатые сроки. При этом он ссылался на то, что входили-то иракцы в Кувейт несколькими дивизиями, а теперь там полмиллиона солдат, масса вооружения и техники, склады боеприпасов и продовольствия. Мы не можем это все бросить и уйти без оружия, как хотят некоторые , – говорил он, называя, в свою очередь, сроки, начав с трехмесячного.

Необходимо понимать, – убеждал Азиза Примаков, что американцы ведут отсчет времени со 2 августа. Они не могут больше ждать. Их войска приведены в состояние боевой готовности. Они либо должны нанести удар, либо отменить эту готовность. Если заявить о сроках, которые вы предлагаете, – подчеркивал Горбачев, – то это будет расценено как умышленная затяжка либо как предварительные условия, вследствие чего весь план будет отвергнут. Минимальный срок, на который в ту ночь соглашался Азиз – шесть недель, что было, понятно, совершенно неприемлемо для МНС (с нашей стороны назывались неделя, потом десять дней).

Видя, что и по срокам не удается договориться, Горбачев предложил оставить этот вопрос пока в стороне и ввиду срочности заняться сообщением для печати, которое мы могли бы незамедлительно опубликовать от имени советской стороны, иначе будет упущено столь дорогое время. При этом Горбачев не скрывал, что у американцев счет уже идет, по-видимому, не на дни, а на часы, и потому он сразу же свяжется с Бушем, чтобы ввести его в курс того, как идут в Москве переговоры с Азизом. Обсуждение существа вопросов было условлено продолжить утром.

В основу сообщения для печати М.С. Горбачев предложил положить семь пунктов, подготовленных, как он отметил, Е.М. Примаковым (я заранее этого документа не видел и в мидовском аппарате он не прорабатывался). Выслушав эти пункты, Азиз сразу же сказал, что они подходят (возможно, он и не ожидал, что советская сторона будет готова так далеко пойти в них навстречу иракским требованиям).

Признаться, я сам слушал своего президента, когда он знакомил Азиза с текстом сообщения, тоже с немалым удивлением, так как было совершенно очевидно, что по крайней мере два из семи пунктов – четвертый и пятый (они касались судьбы резолюций ООН) абсолютно неприемлемы коалиции и могут стать лишь предлогом для того, чтобы проигнорировать московские переговоры как таковые. Почему Михаил Сергеевич, старавшийся до этого, как мне казалось, отделить вопрос о резолюциях от вопроса о выводе иракских войск из Кувейта, сделать их предметом последующего рассмотрения, вдруг перешел на другую, судя по документу, заранее заготовленную позицию, так и осталось для меня загадкой. Так или иначе встреча на этом завершилась.

Было примерно половина третьего ночи, когда я вместе с Т. Азизом покинул президентский кабинет (мне еще предстояло проводить Азиза в гостевой особняк на Воробьевых горах). А В.Н. Игнатенко помчался в пресс-центр, где томились в ожидании новостей около 700 журналистов. Там он огласил упомянутое сообщение. Оно не длинное, и я воспроизвожу его целиком, чтобы читателю был понятнее дальнейший ход событий:

«Ответ на советские предложения является позитивным. После их основательного обсуждения и сопоставления точек зрения мы пришли к выводу и считаем возможным найти развязку конфликта в Персидском заливе на следующих путях. Вырисовываются следующие подходы, которые включают следующие позиции:

1.  Ирак заявляет о полном и безоговорочном выводе войск из Кувейта;

2.  Вывод войск начинается на следующий день после прекращения военных действий;

3.  Вывод войск будет осуществляться в фиксированные сроки;

4.  Имеется в виду, что после вывода двух третей всех вооруженных сил из Кувейта будут прекращены действия экономических санкций, предусмотренных ООН;

5.  После окончания вывода войск из Кувейта тем самым будут исчерпаны причины, по которым были приняты резолюции Совета Безопасности, и поэтому эти резолюции прекратят свое действие;

6.  Сразу после прекращения огня происходит освобождение всех военнопленных;

7.  За отводом войск наблюдают страны, не участвующие в конфликте, по поручению Совета Безопасности Организации Объединенных Наций.

И последнее. Работа по уточнению конкретных формулировок и деталей продолжается. Окончательные результаты этой работы будут сообщены сегодня, 22 февраля, государствам – членам Совета Безопасности и Генеральному секретарю Органиции Объединенных Наций. Вот это то, что удалось сделать сегодня.»

Это сообщение часть журналистов встретила аплодисментами, но и недовольные им не были в накладе, так как налицо была сенсация, которая наверняка вызовет – и вызвала – широкий резонанс в мире. Все бросились готовить репортажи.

В это же самое время между президентами СССР и США шел телефонный разговор (он занял несколько более получаса), в ходе которого М.С. Горбачев информировал Дж. Буша о только что закончившейся беседе с Тариком Азизом.

В Вашингтоне было еще начало вечера, и как только электронные СМИ известили о новостях с советско-иракских переговоров, в Белый дом посыпались просьбы прокомментировать это событие. Пресс-секретарь президента М. Фитцуотер не замедлил это сделать, но ограничился на тот момент минимумом. Он сказал, что Дж. Буш в ходе только что состоявшегося разговора с президентом СССР поблагодарил его «за интенсивные и полезные усилия, но выразил серьезные опасения по поводу нескольких пунктов плана».12 Было сказано также, что президент США будет консультироваться по поводу советских предложений с коллегами по коалиции. Суть «опасений» не раскрывалась, но обозревателям и без того было понятно, чем не устраивали американскую администрацию дипломатия Москвы и обнародованные семь пунктов как с точки зрения того, что в них было, так и того, что в них отсутствовало. Общее восприятие усилий Москвы и их направленности оставалось крайне скептическим.

В первой половине дня 22 февраля в особняке МИД были продолжены советско-иракские переговоры. С нашей стороны в них участвовали А.А.Бессмертных (он только что вернулся в Москву), Е.М.Примаков и я. Предстояло досогласовывать то, что не удалось сделать во время ночной встречи в Кремле. Бессмертных сразу предоставил слово Примакову как свидетелю ночного телефонного разговора президентов СССР и США. Евгений Максимович информировал Т.Азиза, что после того, как тот покинул Кремль, у М.С.Горбачева состоялся очень тяжелый разговор с Бушем. На последнего сильное негативное впечатление произвело состоявшееся накануне выступление С.Хусейна (о нем я уже говорил выше) и поджоги иракцами нефтепромыслов в Кувейте. Отсюда – жесткость и решительность настроя президента США и связанная с этим необходимость для находящихся здесь быстро завершить работу с тем, чтобы сегодня же объявить (это должна сделать иракская сторона) о ее согласии с планом. Иначе вряд ли можно будет удержать США от перехода к наземной операции.

Затем начались долгие и, прямо скажу, нудные споры относительно трех конкретных вещей. Начали с резолюций СБ и экономических санкций. Мы уговаривали Азиза исключить из оглашенного ночью плана пункт о том, что после вывода двух третей всех вооруженных сил из Кувейта будет прекращено действие ооновских экономических санкций. Основной аргумент с нашей стороны – со ссылкой на трактовку пункта американцами – то, что здесь как бы закладывается возможность неполного вывода войск.

А.А. Бессмертных также предупредил Азиза, что мы не можем гарантировать принятие Советом Безопасности решения об отмене действия резолюций, но будем этого добиваться. В любом случае сначала должен состояться полный вывод иракских войск, что будет означать выполнение Ираком требований резолюции 660. А это, в свою очередь, откроет дверь для последующей постановки вопроса о действии других резолюций Совета. С большим скрипом Азиз согласился исключить четвертый пункт, но категорически настаивал на автоматизме прекращения действия всех резолюций после ухода из Кувейта последнего иракского солдата. В конечном счете пятый пункт остался по смыслу в прежней редакции, которая наверняка не могла устроить коалицию.

По срокам вывода войск, после многих споров перередактировали соответствующий пункт плана таким образом, что из города Эль-Кувейт иракские войска должны быть выведены за 4 дня, а в целом из страны в течение 21 дня.

Почти час заняла дискуссия о сроке освобождения военнопленных. Мы настаивали на 24 часах после прекращения огня. В конце концов компромис был достигнут на трех сутках.

Затем Азиз вдруг заявил, что у него нет полномочий на те подвижки, которые мы только что согласовали, и предложил, чтобы вместе с ним в Багдад отправился Е.М. Примаков. Это было решительно отклонено. Бессмертных сказал, что если согласиться с такой процедурой, то половина людей скажет, что московские переговоры потерпели провал, а другая – что Ирак ведет политическую игру, умышленно затягивает переговоры и доверять ему поэтому ни в чем нельзя.

Поскольку выяснилось, что иракское посольство в Москве лишилось связи с Багдадом из-за вызванных бомбардировками разрушений, предложили Азизу воспользоваться нашей связью, чтобы доложиться в Багдад. На том и порешили. Азиз отправился к себе в посольство писать донесение Саддаму Хусейну. Там оно было зашифровано и в таком виде доставлено к нам в МИД, откуда оно было передано в советское посольство в Багдаде, которое и доставило его по назначению. Аналогичным образом должен был передаваться и ответ Азизу.

* * *

В ожидании реакции Багдада мы публично ничего не могли сказать жаждавшим известий журналистам, о чем, конечно, сильно жалели. Но и времени даром Москва не теряла: очень оперативно, буквально за несколько часов подготовили и отправили от имени М.С. Горбачева целую серию посланий относительно предварительных итогов советско-иракских переговоров. Во-первых, всем главам государств или правительств стран – членов Совета Безопасности, во-вторых, руководителям ряда ведущих европейских и арабских государств и, наконец, Генеральному секретарю ООН. В этих посланиях излагались и комментировались пункты плана или схемы, позволяющей, по нашему мнению, прекратить военные действия и добиться выполнения целей, поставленных в первой резолюции Совета Безопасности в связи с кувейтским кризисом. Подчеркивалось, что достигнутый результат является оптимальным, и высказывалось предложение рассмотреть выработанную схему действий на заседании Совета Безопасности, чтобы поставить таким образом дело на правильные юридические и политические рельсы. Сообщалось, что представителю СССР при ООН дается поручение просить о срочном созыве с этой целью Совета Безопасности, и высказывалась надежда на понимание и поддержку этой нашей позиции. Разумеется, и самому нашему представителю при ООН Ю.М.Воронцову обстоятельно была прописана вся создавшаяся ситуация.

* * *

Активная натура М.С.Горбачева не могла удовлетвориться просто посланиями. Справедливо видя в личной дипломатии на высшем уровне один из наиболее эффективных рычагов реализации внешнеполитических целей, он часто прибегал к телефонным разговорам с руководителями других государств. Не изменил он этой своей манере и в этот день. Вечером он позвонил Бушу, чтобы лично ознакомить его с теми подвижками, которые нам удалось днем выдавить из Азиза, и которые тот направил на одобрение в Багдад. Это был второй разговор президентов всего за одни сутки. Не исключаю, что это был и самый долгий их телефонный разговор. Бейкер пишет, что он длился 1 час 40 минут.

По каким-то причинам мне не довелось познакомится с записью телефонных разговоров М.С. Горбачева тех дней. Поэтому о содержании данного разговора могу судить, к сожалению, в большей мере по иностранным источникам, в данном случае по мемуарам Буша и Бейкера, которому Буш по причине занятости сначала поручил принять звонок Михаила Сергеевича (позже он сам подключился к беседе). Вот соответствующий отрывок из воспоминаний госсекретаря:

«Хочу рассказать вам о моих срочных встречах с иракскими представителями», – начал Горбачев. «Они не дали формального согласия на предложения, но Азиз считает, что Саддам Хусейн их примет». Ирак соглашается теперь на безоговорочный и немедленный вывод войск, начиная со следующего дня после прекращения огня, и завершит его за три недели. Военнопленные будут обменены в течение трех дней после прекращения огня. И как только отвод в соответствии с резолюцией 660 будет завершен, все остальные резолюции перестанут действовать. Как о своей очень большой уступке Горбачев поведал мне о том, что он отказался от отдававшегося им предпочтения увязать кувейтский кризис с ближневосточным мирным процессом.

Я указал, что предусматриваемый Горбачевым вывод войск не является ни немедленным, ни безоговорочным. Более того, его план предоставил бы Ираку полный иммунитет от различных санкций, репараций и ответственностей, введенных другими резолюциями Совета Безопасности как следствие вторжения в Кувейт. Воздушная война наконец подвела Саддама к осознанию реальности. А теперь он хочет, чтобы его освободили от последствий неспровоцированной агрессии. Я сказал Горбачеву, что не берусь говорить за президента, но уверен, что он сочтет такие условия неприемлемыми.

Горбачеву это не понравилось… «Я сотрудничал с вами и старался сыграть роль, которая позволила бы сохранить жизни вашим военнослужащим и иракским. Наша цель найти жесткое, но практичное решение. Они не могут уйти за одну неделю». «В Кувейт они вошли за два дня», – ответил я».13

Во время этого телефонного разговора Бейкер зачитал Горбачеву текст заявления, которым Буш собирался предварить ультиматум, предназначенный для предъявления Саддаму Хусейну от имени коалиции. По словам Бейкера, когда в разговор включился Буш, Горбачев повторил ему свои главные тезисы. Процитирую теперь, что написал о разговоре в своей книге Буш:

«Должен ли я понимать так, что достигнутая нами вчера (с иракцами – А.Б.) договоренность неприемлема? – спросил Михаил. Я сказал, что это так. Он утверждал, что ситуация изменилась. Он вновь разговаривал с иракцами, и они согласились вывести войска из Кувейта немедленно и безоговорочно, начиная со следующего дня после прекращения огня. Они уйдут за три недели, после чего резолюции ООН прекратят действия. Я считал, что в этом нет ни немедленности, ни безоговорочности. У иракцев оставалось полно времени продолжить разрушение Кувейта. Это вряд ли признак добросовестности.

Горбачев резко реагировал на отклонение нами его предложения. «Каковы же приоритеты?» – спросил он, причем в голосе явно чувствовалось поднявшееся раздражение. «Мы стремимся найти политическое решение или продолжать военные действия с кульминацией в виде наземных операций?!» Он намекнул, что мы намеренно выдвигаем невозможные требования по части вывода, чтобы сохранить открытой возможность для дальнейших военных действий…

Я спросил, принял ли Саддам предложенные ему пункты. Михаил сказал, что они все еще ожидают ответ. Я поблагодарил его за усилия, но сказал, что продолжаю не доверять Саддаму и что иракские запросы не совместимы с целями коалиции. «Саддам просто пытается «спасти лицо» и укрепиться», – сказал я. «Он будет использовать затишье, чтобы разрушать Кувейт. Пусть ваши разведчики покажут вам снимки того, что иракцы творят с нефтяными скважинами».

Я напомнил Михаилу о зверствах. «Я не изменил взглядов на ценность человеческой жизни», – сказал я. «Мне страшно посылать в сражение молодых мужчин и женщин. И я знаю, что то, что я попрошу, поставит вас в трудное положение. Я пойму, если скажете просто: «Джордж, я этого не могу». Я хочу, чтобы вы со всей ясностью показали Азизу – это не только США, но вся остальная коалиция и что мы должны реализовать свое предложение (имеется в виду ультиматум – А.Б.) сейчас. Он не ответил на ваше. Мы ждали и ждали. Мы были терпеливы. Ответ нам нужен сейчас. Поставлены крайние сроки, и после того, что он сделал с Кувейтом, отступить мы не можем. Наше предложение крайне серьезно. Моя просьба состоит в том, чтобы вы поддержали нашу позицию после того, как вы старались выйти на более разумную, с вашей точки зрения, но с которой по причинам, какие я привел, мы сейчас не можем согласиться. Если вы не можете поддержать, то мы бы приветствовали, если вы не станете ей противодействовать».14

Бейкер пишет, что президента Буша особенно покоробило то, что Горбачев фактически одобрительно относился к тому, чтобы Саддам был бы освобожден от требований всех остальных резолюций ООН. Когда Горбачев попросил его предоставить еще несколько дней на переговоры, у президента не возникло желания проявить щедрость. «Этот человек (Саддам) способен на что угодно», – пожаловался президент. «Они подожгли нефтепромыслы. Мы не можем с этим согласиться». Горбачев быстро отступил: «Нет, – сказал он, – я вовсе его не защищаю». Завершив разговор и кладя телефонную трубку, президент сказал просто: «Все это полностью неприемлемо».

Не прошло и часа, как президент поручил своему пресс-секретарю Марлину Фитцуотеру опубликовать ультиматум в качестве последнего усилия получить от Ирака согласие подчиниться воле международного сообщества.15

В МИДе я узнал об ультиматуме из сообщения «Си-Эн-Эн» где-то в районе 7 – 8 вечера. Сначала было передано краткое заявление по этому поводу самого президента США, служившее как бы вводной частью к самому ультиматуму, который был затем оглашен Фитцуотером.

Таким образом, в Вашингтоне даже не стали дожидаться реакции Саддама Хусейна на итоги московских переговоров. А если учесть, что вопрос о предъявлении ультиматума Буш обсуждал со своими советниками 20 и 21 февраля, то получается, что по вопросу об ультиматуме в Вашингтоне в принципе определились еще до того, как Азиз вернулся в Москву.

Вместе с тем, президент США не счел возможным просто пройти мимо инициативы Горбачева и, предъявляя ультиматум, упомянул о ней. Полагаю, что есть смысл привести здесь заявление Буша, с которым он выступил перед полуднем в пятницу 22 февраля, его основное содержание выглядело так:

«Соединенные Штаты и их союзники по коалиции обязались осуществить резолюции Организации Объединенных Наций, требующие от Саддама Хусейна незамедлительно и безоговорочно уйти из Кувейта. Ввиду советской инициативы, которой мы искренне отдаем должное, мы хотим в это утро изложить конкретные критерии выполнения Саддамом Хусейном решения Объединенных Наций.

Только за последние 24 часа мы узнали о вызывающем, бескомпромиссном обращении Саддама Хусейна, вслед за которым менее чем через 10 часов – о заявлении в Москве, которое, по крайней мере внешне, выглядит более разумным (имеется ввиду ночная пресс-конференция В.Н. Игнатенко – А.Б.). Я говорю «выглядит», поскольку заявление, пообещав безоговорочный иракский вывод из Кувейта, на деле выдвигает ряд условий, а понятно, что никакие условия не будут приемлемы для международной коалиции и не будут соответствовать требованию резолюции Совета Безопасности ООН 660 относительно незамедлительного и безоговорочного отвода.

И что еще более важно и более срочно, мы узнали этим утром, что Саддам начал осуществление в Кувейте тактики выжженной земли, рассчитывая, возможно, что уж теперь-то его заставят уйти. Он умышленно поджигает и разрушает нефтяные скважины, нефтехранилища, морские терминалы и другие сооружения этой небольшой страны. Практически они разрушают всю нефтепроизводящую систему Кувейта. И вот в тот самый момент, когда в Москве проходила пресс-конференция…, Саддам Хусейн запускал ракеты «Скад».

После изучения московского заявления и обсуждения его с моими старшими советниками вчера вечером и сегодня утром и после обстоятельных консультаций с нашими партнерами по коалиции я решил, что пришло время публично объявить, что конкретно требуется от Ирака, чтобы избежать наземной войны. Самое важное состоит в том, что коалиция дает Саддаму Хусейну до полудня в субботу сделать то, что он обязан сделать – начать незамедлительный и безоговорочный вывод войск из Кувейта. Мы должны услышать публичное и определенное принятие им этого требования».16

Приведу также текст ультиматума, названного «Критерии вывода войск», так как это даст возможность получить представление о том, как ставили те или иные вопросы США и их союзники и где и в чем не произошло стыковки с позициями, которые вырабатывались на московских переговорах.

«Прежде всего Ирак должен начать широкомасштабный вывод войск из Кувейта к полудню 23 февраля по нью-йоркскому времени. Ирак должен закончить вывод войск из Кувейта за одну неделю. Поскольку Ираку хватило нескольких часов для захвата и оккупации Кувейта, более длительный срок, чем недельный, не отвечал бы требованию резолюции 660 относительно незамедлительности. В течение первых 48 часов Ирак должен вывести все свои войска из города Эль-Кувейт и позволить возвращение туда законного правительства Кувейта. Он должен уйти со всех оборудованных позиций вдоль саудовско-кувейтской и саудовско-иракской границ, с островов Бубиян и Варба и из кувейтской части Румейлы. В течение той же недели Ирак обязан вернуть все свои войска на позиции, которые они занимали 1 августа, как того требует резолюция 660.

В сотрудничестве с Международным Красным Крестом Ирак должен освободить всех военнопленных и граждан третьих стран, удерживаемых против их воли, а также возвратить останки убитых и умерших военнослужащих. Эта акция должна начаться немедленно с началом вывода войск и завершиться в течение 48 часов.

Ирак должен удалить все взрывные устройства и мины – ловушки, в том числе на Кувейтских нефтяных сооружениях, и выделить иракских военных офицеров связи для работы с кувейтскими и иными союзными силами над операционными деталями, связанными с выводом иракских войск, в том числе предоставить все сведения о расположении и характере сухопутных и морских мин. Ирак должен прекратить обстрелы воздушных целей, полеты самолетов над Ираком и Кувейтом, кроме полетов транспортной авиации для вывоза войск из Кувейта, и предоставить союзной авиации исключительное право использования и контроля воздушного пространства Кувейта.

Он должен прекратить любые насильственные действия в отношении граждан Кувейта и разрушение их собственности и выпустить на свободу всех задержанных кувейтян.

Соединенные Штаты и их партнеры по коалиции повторяют, что их войска не станут атаковать отступающие иракские части и в дальнейшем будут проявлять сдержанность до тех пор, пока вывод войск проводится в соответствии с изложенным выше и пока не происходит нападений на другие страны. Любое нарушение этих условий приведет к незамедлительному и резкому ответу со стороны сил коалиции в соответствии с резолюцией 678 Совета Безопасности ООН».17

Понятно, что ультиматум союзников спутал Москве все карты. Шансы на урегулирование политическими средствами оказывались сведенными практически на нет, ибо трудно было надеяться (в том числе и в свете поведения Азиза в Москве) на то, что Багдад подчинится требованиям союзников. Но отказываться от курса на урегулирование Москва не собиралась.

* * *

Ответ из Багдада пришел лишь в ночь с 22 на 23 февраля, ответ, как и ожидалось, положительный. Это давало возможность обнародовать то, что по конфиденциальным каналам через обращения президента СССР к главам многих государств и правительств уже было доведено до сведения тех, от кого зависело развитие событий. Поскольку ультиматум коалиции был оглашен, это тем более делало политически важным, чтобы Азиз в Москве публично от имени иракского руководства огласил мирный вариант выхода из кризиса.

Поэтому утром 23 февраля мы вновь собрались в МИДе в том же составе, что и накануне: Тарик Азиз с коллегами, А.А. Бессмертных, Е.М. Примаков и я. Бессмертных, выразив удовлетворение тем, что согласованный план получил одобрение иракского руководства, сразу же высказался за встречу Азиза с прессой. Тот, не сказав ни «да», ни «нет», попросил ознакомить его с последними советскими контактами. Бессмертных рассказал о двух вещах. Во-первых, о состоявшемся по нашей инициативе его утреннем разговоре с Бейкером, в ходе которого советский министр подчеркивал нелогичность предъявления ультиматума после того, как Ирак дал согласие вывести войска из Кувейта, и отстаивал идею созыва Совета Безопасности для рассмотрения ситуации в свете этого определяющего обстоятельства. Он отметил, что США стоят на своем варианте действий, делая теперь также особый упор на осуществляемом Ираком экологическом терроризме на территории Кувейта. Предложение о созыве заседания Совета Безопасности им не нравится, так как там может разгореться дискуссия вокруг той схемы действий, которая выработана на переговорах в Москве. Ощущение таково, – сказал Бессмертных, – что если сегодня Ирак не начнет отвод войск (срок ультиматума истекал вечером по московскому времени), то МНС приступят к наземной операции. Во-вторых, министр рассказал о серии обращений М.С. Горбачева к руководителям государств и Генеральному секретарю ООН. Получены пока только два ответа: англичане сомневаются в полезности созыва заседания СБ, Генсек ООН, напротив, эту идею поддерживает.

Дальнейший разговор, кстати не очень долгий, касался исключительно выступления Азиза перед прессой. На этом встреча завершилась, после чего я с Азизом отправился в пресс-центр МИДа, где уже гудел журналистский улей. Выступление Азиза было кратким. Он сообщил присутствовашим, что накануне вечером Совет революционного командования Ирака заявил, что Ирак поддерживает советскую инициативу и что высоко ценит усилия Советского Союза по достижению мирного урегулирования в сложившейся обстановке. Мы особо благодарны за усилия в этом направлении президента СССР и его правительства, – подчеркнул Азиз. Далее он огласил все шесть пунктов плана, назвав его почему-то советским, хотя, будь он советским, он выглядел бы по-другому. В данном случае, однако, для нас, как и для всех, кто хотел избежать дальнейших военных действий, важным было четкое заявление Азиза о том, что «правительство Ирака полностью одобряет и полностью поддерживает этот план». Он также отметил, что «решение руководства Ирака незамедлительно и безусловно вывести свои войска из Кувейта можно рассматривать как ответ президенту США».

Азиз спешил, и прямо из пресс-центра мы отправились во «Внуково-2», откуда он и вылетел в Иран. В машине Азиз был мрачен и неразговорчив. Еще бы, всего через несколько часов истекал срок ультиматума. У порога стояла наземная война, грозившая Ираку крупным и, может быть, фатальным поражением. Надо думать, он это понимал, но накрепко связав свою судьбу с Саддамом Хусейном, играл только по его правилам. А мне было тяжело сознавать, что огромная работа шла насмарку, и очень досадно, что Багдад, имея столько возможностей выйти из им же созданного кризиса без ощутимых потерь, поступал так безрассудно.

Телефонный марафон президента СССР

А в Кремле тем временем начался небывалый телефонный марафон М.С. Горбачева. Я не был тому свидетелем и, не мудрствуя лукаво, просто перечислю с кем 23 февраля, пытаясь повернуть ход событий в мирное русло, разговаривал Михаил Сергеевич. Это были премьер-министр Великобритании Мейджор, президент Франции Миттеран, премьер-министр Италии Андреотти, президент Египта Мубарак, президент Сирии Асад, канцлер Германии Коль, премьер-министр Японии Кайфу, президент Ирана Хашеми-Рафсанджани и, конечно, президент США Буш. У каждого разговора была своя специфика, но лейтмотив с советской стороны был один – руководство Ирака своим согласием на принятие резолюции 660 о незамедлительном и безусловном выводе войск из Кувейта создало качественно новую обстановку, которая открывает возможность нахождения мирного решения проблемы в рамках Совета Безопасности, и этой возможностью международное сообщество должно воспользоваться и предотвратить наращивание числа человеческих жертв и разрушений. Горбачев считал, что Совет Безопасности может за пару дней преодолеть расхождения между тем, что согласовано с иракцами в Москве, и требованиями коалиции. Позиция, конечно, достойная всяческого уважения, но, увы, не имевшая шансов на успех, ибо шла вразрез с уже сформировавшимся настроем участников коалиции продиктовать Багдаду свою волю, а не вести с ним торг. Наивно было рассчитывать, что коалиция откажется от ультиматума, коль скоро она его уже предъявила, тем более в условиях уже начавшейся по вине Багдада экологической катастрофы в Кувейте. Спасение от наземной операции заключалось только в выполнении Багдадом условий ультиматума, но он не захотел или не нашел в себе внутренней силы выбрать этот путь.

Телефонный разговор Горбачева с Бушем состоялся за 45 минут до истечения срока ультиматума. Нельзя не удивиться контрасту, чем в этот момент занимались президенты двух сверхдержав. Президент СССР предпринимал последние усилия предотвратить новую фазу войны, а президент США играл в это время в Кемп Дэвиде в волейбол. Скоукрофт, слушавший разговор президентов по параллельному аппарату в Белом доме, отразил его следующими строками: «Горбачев был явно в отчаянии, ни одно из его предложений не сработало, и это был его последний шанс. Он старался всячески и в конце уже просто умолял об отсрочке, чтобы дать ему еще одну возможность призвать Саддама одуматься. Президент (Буш – А.Б.) был с ним терпелив, дружественен, но непреклонен».18

Присутствовавший при этом телефонном марафоне президента его помощник А.С. Черняев пишет, что Горбачев «доказывал, спорил, убеждал, предостерегал, проговаривал все варианты, все возможные последствия… Всех он пытался убедить, ссылаясь на последний приезд в Москву Азиза,… что Хусейн «уйдет», деваться ему некуда. И не надо жертв и разрушений, которые принесет «битва в пустыне». И никто ему, даже те, с кем он на «ты», не сказал: «Не суетись, Михаил! Еще две недели назад все решено»… М.С. – видно было – чувствовал, что с ним неискренни, водят его за нос, но все-таки верил, что «сработают новые критерии», что человеческое возьмет верх над «испытанными методами достижения цели».19

Ничего не дал и разговор Бессмертных с Бейкером. На состоявшемся 23 февраля по настоянию СССР заседании Совета Безопасности представитель СССР проинформировал членов Совета о проделанной работе в целях мирного урегулирования конфликта и открывшихся возможностях, но поддержки не получил.

За 10 минут до выступления Буша с обращением к нации относительно начала наземной операции (она уже час, как шла) Бейкер известил своего советского коллегу о переходе конфликта в новую фазу. В отличие от всех предыдущих этот разговор длился всего одну минуту. О чем действительно было говорить?! Все и так было ясно.