Я подымаю тост за людей простых, обычных, скромных, за «винтики», которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм.

(Сталин)

Кто-то должен наблюдать за винтиками…

(Хрущев)

Октябрьская революция, как справедливо утверждают советские идеологи, открыла новую эру, была феноменом неизвестным в прошлом. Продолжаются горячие споры относительно оценки Октября: одни считают, что это «шаг вперед», другие — «шаг назад», третьи — «шаг на месте». Все признают, что 25 октября 1917 г. следует отмечать в календаре красным: впервые была совершена революция, ставившая целью не только захват власти, «государственной машины» по выражению Ленина, но создание идеального общества, неиспытанной ранее человечеством политической, экономической и социальной системы. Октябрьский переворот был совершен с целью осуществления Проекта — плана достижения Цели. Захватив власть, проектанты уже знали, что цель может быть достигнута только при условии создания Нового человека. Они уже знали как это сделать: «Пролетарское принуждение во всех своих формах начиная от расстрелов… является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи».

Задача была поставлена ясно и недвусмысленно. Герцен, изучая французскую революцию, сформулировал «великую основную мысль революции»: «Желая восстановить свободу народа и признать его совершеннолетним с ним обращались как с материалом благосостояния, как с мясом освобождения (chair au bonheur publique) вроде наполеоновского пушечного мяса». Вожди Октябрьской революции презирали «свободу народа», не думали признавать его совершеннолетним и с первых же дней прихода к власти принялись за обработку «человеческого материала капиталистической эпохи», или, как выражался Герцен, «мяса освобождения».

Современник революционных событий Максим Горький не перестает повторять в «Новой жизни», начиная со дня захвата власти большевиками до закрытия газеты в июле 1918 года: «Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт…»; Ленин «работает как химик в лаборатории, с тою разницей, что химик пользуется мертвой материей… а Ленин работает над живым материалом»; «народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку»; «с русским пролетариатом производят опыт»; «большевики производят жесточайший научный опыт над живым телом России»; «революционер относится к людям, как бездарный ученый к собакам и лягушкам, предназначенным для жестоких научных опытов…»

Изо дня в день Горький повторяет в «Несвоевременных мыслях»: большевики во главе с Лениным производят жесточайший научный опыт над живым телом России, русского народа, русского пролетариата. Он подчеркивает «научность» опыта и его жестокость. Несомненна для Горького — свидетеля революции — цель «опыта»: переделка живой человеческой материи. Десятилетия спустя опыт продолжается.

В 1917 г. для Горького не было сомнения: жестокий опыт над русским народом, который производят комиссары «заранее обречен на неудачу». Знаменитый писатель, пришедший в ужас от революции, для которой он столько сделал, полагал, что «измученная полуголодная лошадка может издохнуть». Десятилетия спустя мнения относительно результатов опыта расходятся.

Одно время казалось, что эксперимент великолепно удался. В 1949 г. «Правда» не сомневалась: «Черты коммунистического будущего, которые когда-то казались нам далекими, как свет дальних звезд, теперь существуют рядом с нами зримые, ощутимые, живые». Газете вторил роман Трифонова «Студенты»: «Владимир Ильич говорил, что в „основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма“. Это говорилось в двадцатом году. Прошло почти три десятка лет, и мы создали новое общество и новых людей». Книга «Советские люди», выпущенная Политиздатом в 1974 г., объявила, что Советский Союз — первое на земле царство свободы трудового человека, стал родиной «нового, высшего типа человека разумного — Хомо Советикус». Авторы книги с предельной ясностью подвели итоги блестяще завершенному эксперименту: миллионы лет эволюционировала клетка к Хомо Сапиенс — человеку разумному, на протяжении 60 лет шло его «очищение от скверны» и в Советском Союзе родился высший тип Хомо Сапиенс — Хомо Советикус, новая биологическая особь. В 1976 г. Брежнев рапортовал Двадцать Пятому съезду: советский человек — важнейший итог прошедшего шестидесятилетия.

В восьмидесятые годы твердая уверенность стала подтачиваться сомнениями. В 1981 г. главный идеолог Суслов признал, что советский человек сформирован еще не окончательно, еще не удовлетворяет всем требованиям партии. В 1983 г. очередной главный идеолог Черненко настаивает на необходимости продолжать работу, подчеркивая, что «формирование нового человека не только важная цель, но и непременное условие коммунистического строительства».

Расходятся мнения относительно степени завершенности «дела» и вне идеологических кругов. Эдуард Кузнецов, размышляя в камере смертников, записывал в дневник: «Духовная сфера становится объектом грубейшего манипулирования, конечная цель которого — выведение нового человека…» Для него — это проект и цель. Александр Зиновьев считает, что «дело» завершено: «… Мы первыми вывели этот новый тип человека…»

Все согласны в главном — идет, с первых дней революции, процесс формирования нового человека. Мнения расходятся только о степени приближения к цели. На протяжении минувших десятилетий модель Советского человека менялась. В 20-е годы в ходу была модель революционера-разрушителя старого мира: железные комиссары, стальные чекисты. Ей на смену пришел созидатель Нового мира: «индустриальный человек», «научно-организованный человек» (НОЧ), «усовершенствованный коммунистический человек» (УСКОМЧЕЛ) — строитель утопии, от которого требовалась идейность, но также энергия, инициатива. Сталин провозгласил окончательный идеал — винтик: советский человек должен чувствовать себя винтиком гигантской машины государства. Хрущев объявил неизбежным создание к 1981 г. «винтика», «сочетающего в себе высокую идейность, широкую образованность, моральную чистоту и физическое совершенство».

Внешние различия модели скрывали единство содержания. Целью было и есть создание инструмента для строительства нового мира. Великий писатель Андрей Платонов, еще в 20-е годы, предупреждал о начавшемся процессе творения «государственного жителя». Каждая из моделей Советского человека содержит как основную черту — чувство принадлежности к государству, ощущение себя частицей, «винтиком» государственной машины, членом коллектива. Евгений Замятин через три года после революции в романе «Мы» описал государство будущего, в котором отношения между человеком и системой определены математически точно: «… Две чашки весов: на одной грамм, на другой — тонна, на одной „я“, на другой — „Мы“, Единое государство. Не ясно ли: допускать, что у „я“ могут быть какие-то „права“ по отношению к Государству и допускать, что грамм может уравновесить тонну — это совершенно одно и тоже. Отсюда распределение: тонне — права, грамму обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты — грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны».

Замятин открывает необыкновенно важный закон формирования Нового человека: для достижения цели — создания инструмента строительства Нового мира — необходимо не только желание руководителей расплавить «граммы» в «тонну», но и желание руководимых — «граммов» — влиться в «тонну», врасти в коллектив. Успех операции по выведению нового типа человека зависит от степени готовности отказаться от «я», от интенсивности сопротивления процессу, который в 30-е годы обозначался в Советском Союзе металлургическим термином — «перековка».

Сомнения относительно степени завершенности операции после семи десятилетий советской власти порождены, в частности, тем, что Гомо Советикус в чистом виде встречается сравнительно очень редко. Сатин, произнося в пьесе Горького «На дне» знаменитые слова о человеке, который звучит гордо, разъясняет, что человек это не ты, я, он. Человек — декларирует Сатин — это ты, я, он, Магомет, Наполеон. Гомо советикус — комплекс качеств, черт характера, которые имеются — в разной пропорции — у всех людей, живущих в Советском Союзе, дышащих его атмосферой. Французский кинокритик, посмотрев советский фильм на фестивале в Венеции в 1982 г., был поражен: «Персонажи и режиссер пришли к нам как бы с другой планеты…» Его удивление понятно, но если бы он внимательно осмотрелся вокруг — на своей родине — во Франции, или в Италии, или в другой любой стране несоветского мира, он обнаружил бы в людях немало качеств Советского человека, готовность приобрести эти качества. Легко заметить, что во всех странах, где устанавливается система советского типа, немедленно ставится задача создать Нового человека. Едва армия Северного Вьетнама вступила в 1975 г. в Сайгон, началось формирование «нового человека, нового типа людей, нового менталитета». Устав Института культурных связей с Францией в Хо-Ши-Мине (быв. Сайгон) не оставляет сомнений: «могут ввозиться, храниться и распространяться только такие продукты культуры и пропаганды, которые… способствуют строительству нового человека во Вьетнаме». Президент Мозамбика провозглашает: «Мы ведем классовую борьбу за создание нового человека».

Стремление «насильно переделать человеческую натуру», обнаруженное Бертраном Расселом в Москве в 1920 году, проявляется шестьдесят лет спустя в странах, в которых живет уже треть человечества. От Москвы до Сайгона, от Лоренсу-Маркиш до Тираны, от Праги до Пном-Пеня, от Варшавы до Пекина — кипит работа: строится новый человек, новый язык, новая цивилизация. Сооружается новый мир. Государство становится «школой социальной дрессировки», как выразился через 4 года после Октября лидер социалистов — революционеров.

Строительство идет с переменными успехами — в разных странах идет по разному движение к Цели. Но один из результатов эксперимента бесспорен: черты Советского человека имеются у Гомо сапиенс — в разной пропорции, в разной степени выявленности. В условиях системы советского типа, в результате социальной дрессировки, эти качества, эти черты начинают развиваться, расти, становятся доминирующими. В организме каждого человека имеются туберкулезные бактерии — в определенных условиях они вызывают болезнь, овладевают организмом.

Я предлагаю… рай, земной рай, и другого на земле быть не может.

(Достоевский)

Исследуя «социализм как явление мировой истории», Игорь Шафаревич обнаруживает поразительное сходство в структурах современного коммунизма, утопического коммунизма средних веков, первобытного коммунизма зари человечества. Он приходит к выводу, что существует не только «в индивидуальных переживаниях отдельных личностей», но «в психике всего человечества» стремление к смерти, к самоуничтожению. Для Шафаревича «социализм это один из аспектов стремления человечества к самоуничтожению, к Ничто». Даже признавая убедительность этих доводов, можно возразить — следовательно инстинкт смерти настолько могуч, что на протяжении тысяч лет был одним из моторов истории: утопии Платона, Томаса Мора, Кампанеллы, Мюнцера, Бабефа, Уинстенли, Фурье, Сен-Симона, Маркса привлекали фанатических сторонников. В разных частях земного шара люди не переставали сооружать рай на земле, который неизменно оборачивался адом. Но это никак не обескураживало других. В «золотой век» звали всегда те, кто считал себя Новым человеком, очищенным от скверны, обещая идущим за ними очищение и новое рождение.

На протяжении веков мечта о Новом человеке была связана с Богом — принятие Бога, Божья Благодать делала человека Новорожденным, Совершенным. В девятнадцатом веке мечта трансформируется. Сохраняется желание стать Новым, Совершенным, но воплощая уже не Божий замысел, а Научный Проект. Новорожденный должен стать Совершенным, соответствуя законам Науки, законам Истории.

В 20-е годы, когда советское государство искало своих предков в революционных движениях прошлого, в числе предшественников значились также анабаптисты, овладевшие в 1534 г. Мюнстером, и основавшие там «коммунистическое» государство «Новый Иерусалим». Советские идеологи обнаружили прямую преемственность между действиями Ленина после Октябрьского переворота и вождя анабаптистов Иоанна Боккельзона, после захвата Мюнстера: Боккельзон ввел «некоторые коммунистические начала» — трудовую повинность, экспроприацию части орудий и предметов потребления, «для защиты города внутри и извне применял террор».

Написаны сотни книг о «русской идее» большевизма, о русских предках Октябрьской революции, советской власти. Нет сомнения, что если бы революция «октябрьского типа» произошла во Франции, в Англии, в другой стране, было бы очень легко обнаружить ее предков в истории этой страны. Это и происходит во всех странах, в которых в последние 40 лет устанавливается система советского типа: в истории Китая и Польши, Албании и Кубы, Камбоджи и Чехословакии обнаруживаются предшественники, сотни лет готовившие социализм.

Русские предки большевизма, изученные гораздо лучше других, ибо генеалогия миллионеров всегда любопытнее генеалогии мелких служащих, интересны для историков, но также и для современников. Концепция Нового человека, которого станут после победы называть Советским человеком, в главных чертах рождается в 60-е годы девятнадцатого века. Набрасывается эскиз человека, который должен быть одновременно Целью и Инструментом достижения цели.

Первым ярким выражением новой идеи можно считать подпольную прокламацию «Молодая Россия», ставшую известной в 1862 г. Она была подписана таинственным «Центральным Революционным Комитетом», ее автором был 20-летний революционер Петр Заичневский. Прокламация не скрывала своих предков: «Мы изучили историю Запада, и это изучение не прошло для нас даром: мы будем последовательнее не только жалких французских революционеров 1848 г., но и великих террористов 1792 г., мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито французскими якобинцами…» Прокламация требовала «изменения современного деспотического правления в республиканский — федеративный союз областей», с переходом власти в руки Национального собрания и Областных собраний. Считая, что «императорская партия», то есть сторонники «деспотического правления» выступят в защиту царя «Молодая Россия» провозглашала: «С полной верой в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой выпало на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим крик: „В топоры!“ и тогда… тогда бей императорскую партию не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам. Помни, что кто не будет с нами, тот будет против; кто против, тот наш враг, а врагов следует уничтожать всеми способами». Через пять лет после революции, еще при жизни Ленина, первый русский историк-марксист М. Покровский увидел в прокламации Петра Заичневского первый эскиз плана большевиков: «… То, что предвидели авторы „Молодой России“… стало… /после Октябрьской революции — М. Г./ обычным явлением».

В прокламации «Молодой России» имеются первые важные элементы рождающейся идеологии. Названа Цель — Социализм, социальная и демократическая республика. Назван враг — те, кто выступает против Цели. Определен метод борьбы с врагом — уничтожение «всеми способами». Самая знаменитая мысль Горького — «Если враг не сдается — его уничтожают» — дословная цитата из прокламации «Молодая Россия». Наконец, в прокламации четко сказано о движущих силах революции»: «Наша главная надежда на молодежь… Помни же, молодежь, что из тебя должны выйти вожаки народа, что ты должна стать во главе движения…» Есть «вожаки», утверждает прокламация, ведущие, и есть «народ», ведомый, который пойдет, должен пойти, как уверен П. Заичневский, за «вожаками».

Теория «нового человека» и его места в революции была разработана Петром Ткачевым. Первый ее набросок был сделан им в 17-летнем возрасте: выйдя в 1861 г. из крепости, где он недолго сидел за участие в студенческих беспорядках, Ткачев объявил, что успех революции будет обеспечен, если всем жителям российской империи старше 25 лет отрубить головы. Ткачев очень скоро от этой простой и радикальной идеи отказался. (Через сто с лишним лет вожди коммунистической революции в Камбодже одержали немалые успехи в практическом осуществлении этого проекта Ткачева.) Петр Ткачев разрабатывает концепцию революции, которая ляжет в основу ленинского плана создания партии нового типа. Народ не может себя спасти, представленный сам себе, он не может устроить свою судьбу в соответствии со своими потребностями; он не может сам совершить социальную революцию, в которой, как утверждает Ткачев, народ нуждается. Следовательно, необходимо «революционное меньшинство», те, кого Заичневский называл «вожаками из молодежи». Только «революционное меньшинство» может положить «разумное основание новому разумному порядку общества». Революция — это захват власти. «Для захвата власти — нужен заговор. Для заговора — организация и дисциплина». Влияние идей Бланки здесь несомненно. Но это одновременно — развитие, углубление мысли П. Заичневского. Для Ткачева ясно: народ действует в качестве разрушительной силы под руководством революционного меньшинства. Народ, масса, толпа, — ожидающая искры, вождя. В 1868 г. Ткачев пишет статью «Люди будущего и герои мещанства». Люди будущего, человек будущего — это Новый человек, высший человеческий тип — революционер, противопоставленный мещанину, низшему типу. Отличительная черта «человека будущего» в том, что «вся его деятельность, весь его образ жизни, определяются одним стремлением, одной страстной идеей: дать счастье большинству людей, призвать на пир жизни как можно больше участников. Осуществление этой идеи становится единственным императивом деятельности людей будущего, потому, что она полностью сливается с их концепцией собственного счастья».

Цель, смысл жизни революционера, «человека будущего», — дать счастье, или, как Ткачев красиво выражается, «призвать на пир жизни» большинство людей — но не всех, исключая, как легко понять, врагов. Врагом же, как сказано в книге советского писателя, может быть всякий, кто «по физическим, психическим, социальным, моральным или каким-либо другим признакам» вызовет «чувство дезакорда с идеалом человеческого счастья».

Идея дать счастье человечеству, которой одержимы «люди будущего», «революционное меньшинство», не имеет ничего общего с филантропией. «Люди будущего» хотят дать счастье другим, ибо таким образом они дают счастье себе. Ткачев справедливо добавляет, что нельзя даже говорить о жертве, которую приносят «люди будущего», потому что они — в конечном счете — делают это для себя.

Петр Ткачев формулирует важный принцип поведения «человека будущего»: относительность нравственности. Провозгласив главной задачей «истребление гнезда существующей власти», признав революцию «историческим законом», Петр Ткачев утверждает, что для достижения Цели необходимо использовать все средства. Он объясняет: «Есть, например, правило, запрещающее обманывать. Но случаи обмана весьма разнообразны: в одном случае от обмана не страдает ничей интерес, в другом — страдает интерес одного лица, в третьем — интерес целой партии или сословия, в четвертом — целого народа и т. п… Мы должны признать за каждым человеком право относиться к предписаниям нравственного закона при каждом случае прямого применения, не догматически, а критически».

В 1869 г., через год после статьи Ткачева «Люди будущего и герои мещанства», создается текст, получивший мировую известность: самый яркий, самый страшный проект «нового человека» — «Катехизис революционера». Программный документ тайного общества «Народная расправа» — «Катехизис революционера» был опубликован «Правительственным вестником» (№ 162) во время суда над членами общества. Вряд ли было у официального правительственного журнала много читателей, но документ, процесс, персонажи членов кружка привлекли внимание Достоевского и дали ему материал для романа «Бесы».

Катехизис революционера тесно связан с именем Сергея Нечаева, руководителя «Народной расправы». До сегодняшнего дня идут споры об авторстве Катехизиса революционера: одни историки считали автором Нечаева, другие М. Бакунина, третьи полагали, что он написан двумя авторами совместно. После публикации в 1966 г. неизвестного ранее письма Бакунина Нечаеву (найденного в архиве дочери Герцена в Париже) можно считать установленным, что Бакунин не был автором Катехизиса революционера. В архиве в Москве был открыт дневник петербургского студента Георгия Енишерлова, участника студенческого движения 1868—69 гг. Им были сформулированы то, что можно назвать новыми принципами революционной деятельности, в частности ему принадлежит теория «партийной честности»: «абсолютной честности нет, а есть лишь партийная». Среди членов кружка, в котором дебатировались новые взгляды, был никому еще неизвестный учитель Сергей Нечаев. Енишерлов вспоминает, как к нему подошел однажды «худой, с озлобленным лицом и сжатым судорогою ртом, безбородый юноша, горячо пожав руку, сказал: «С вами — навсегда, прямым путем ничего не поделаешь: руки свяжут… Именно иезуитчины-то нам до сих пор и недоставало; спасибо, вы додумались и сказали».

Нечаев был в это время другом Ткачева и членом его кружка. Можно, следовательно, сказать, что во второй половине 60-х годов в России, в кругах прежде всего студенческой молодежи, складывается программа осуществления социальной революции путем заговора, совершенного группой революционеров, партией.[1] Одновременно вырабатывается проект «революционера», «нового человека», которого Ленин назовет «профессиональным революционером». 26 параграфов «Катехизиса революционера» с предельной откровенностью содержали перечисление качеств, которыми должен был обладать «новый человек». Первый параграф гласил: «Революционер — человек обреченный: у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, или даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой мыслью, единой страстью — революцией». Параграф четвертый: «Революционер презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все то, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все то, что мешает ему». Параграф шестой: «Суровый по отношению к себе, он должен быть суровым по отношению к другим. Все нежные и размягчающие чувства родства, дружбы, любви, признательности и даже чести должны быть в нем задушены единственной и холодной страстью к революционному делу».

Публицистические, теоретические статьи Ткачева, секретный Катехизис революционера, прокламация «Молодая Россия» по своему характеру не могли быть широко известны. Их хранение и распространение каралось законом. Но эти идеи, проект «нового человека» приобрели всероссийскую известность благодаря роману, бесспорно самому влиятельному в истории русской литературы, а быть может и в мировой литературе. В романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» — все удивительно. Он был написан в Петропавловской крепости, куда в 1862 г. заключили Чернышевского. Он был разрешен цензурой и опубликован в 1863 г. Цензор поступил логично: роман показался ему таким плохим, что он решил — читать его все равно никто не будет. «Что делать?» — роман действительно безнадежно плохой. Но это литература совершенно особого типа — литература идеологическая. Дж. К. Честертон ввел понятие «хорошей плохой книги». Орвелл, размышляя о книгах этого типа, спрашивая, например, кто лучше выдержал испытание временем, Конан-Дойль или Джордж Мередит, назвал лучшим примером «хорошей плохой книги» роман Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Орвелл был прав — влияние «Хижины дяди Тома» находится в обратной пропорции к литературным достоинствам романа, который многие современники считали причиной войны между Севером и Югом. Бесспорно, однако, что роман Чернышевского несравненно глубже повлиял на русское общество и на русскую историю, а тем самым — на мировую историю.

Название романа становится вопросом, который будет определять место человека в русском обществе до 1917 г. Ткачев ответит на вопрос «что делать?» — делать революцию. Ленин повторит в 1903 г. в книге, названной «Что делать?» — ответ Ткачева, добавив, надо прежде всего делать организацию профессиональных революционеров. Когда замечательный писатель В. Розанов, не желавший подчиняться моде, заявил, что на вопрос «что делать?» у него два ответа: летом собирать ягоды и варить варенье, а зимой — пить чай с этим вареньем, — он был подвергнут остракизму.

Самое поразительное в романе Чернышевского — причина его успеха и влияния — главный герой. «Что делать?» имеет в подзаголовке: «Из рассказов о новых людях». Сюжет романа — семейная история «новых людей». Но главный герой — Рахметов — к сюжету отношения не имеет. Автор вводит его в роман для того, чтобы представить новую революционную, а следовательно — человеческую — иерархию. Главные персонажи романа — «новые люди», ибо они обладают качествами, которые выделяют их среди русских людей того времени — они преданы революции, они отвергают буржуазную мораль. Но насколько «новые люди» выше окружающей их среды, настолько Рахметов — выше их. Он — супер-новый человек, Герой, Вождь. Еще до появления Рахметова на страницах романа Чернышевский предупреждает: «Таких людей, как Рахметов мало: я встретил до сих пор только восемь образцов этой породы». Рахметов — представитель высшей породы людей — первый Хомо Советикус. Об этой породе думали Ткачев и Нечаев, когда составляли свои проекты идеального революционера.

Рахметов живет только для революции — он отказался от родителей, от любви к женщине, от друзей. В жизни у него одна цель, одна страсть — революция. То, что отличает его от других — необычайно высокая самооценка. Он хорошо знает, что — нужен революции. Поэтому он тренирует себя — накапливает физическую силу (занимается спортом), интеллектуальную (читает, но только полезные книги), силу характера (спит на гвоздях — это особенно поразило поколения русской молодежи).

Быть может, наиболее поразительной чертой Рахметова была «диалектичность» его поведения. Среди принципов, которыми он руководствовался, был такой: в еде никакой роскоши, не тратить денег на то, без чего можно обойтись. Он, например, не покупал белого хлеба, сахара, фруктов. Но когда был в гостях, он «с удовольствием ел многие из блюд, от которых отказывал себе в своем столе». Это — можно понять: в гостях он ел, не тратя денег. Однако, некоторые блюда он не ел и за чужим столом. Ибо: «То, что ест, хотя по временам, простой народ, и я могу есть при случае. Того, что никогда не доступно простым людям, и я не должен есть!» Поэтому: «если подавались фрукты, он абсолютно ел яблоки, абсолютно не ел абрикосов; апельсины ел в Петербурге, не ел в провинции». Необычайно тонко и диалектически устанавливал для себя правила и законы Рахметов, идеальный герой русских революционеров, модель «нового человека», «соль соли земли», как называет его Чернышевский.

Через пятнадцать лет после выхода «Что делать?» (роман в это время был уже запрещен) Тургенев пишет стихотворение в прозе «Порог», свидетельствующее о том, что образ Рахметова, «нового человека», стал достоянием широких кругов интеллигенции. Молодая девушка стоит на пороге: она решила посвятить себя революционной деятельности. Таинственный голос, перечисляя испытания, которые ее ждут, спрашивает, готова ли она к ним. Голос спрашивает: знаешь ли ты, что тебя ждут «холод, голод, ненависть, насмешки, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?» Знаю, — отвечает будущая революционерка. Она согласна перенести «отчуждение, полное одиночество», полный разрыв с семьей и друзьями. «Готова ли ты совершить преступление?» — спрашивает голос. «Да, даже преступление», — отвечает революционерка.

Стихотворение заканчивается так: «Дура! — говорят одни. Святая! — говорят другие».

Большинство говорит: святая. Меньшинство говорит: дура. Достоевский пробует задать вопрос: «Но почему вы знаете, что человека не только можно, но и нужно так переделывать?»

Русская интеллигенция уверовала, что необходимо дать народу счастье. «Основное моральное суждение интеллигенции укладывается в формулу, — писал Н. Бердяев, — да сгинет истина, если от гибели ее народу будет лучше житься, если люди будут счастливее…» Интеллигенция уверовала, что счастье народу дать может только социальная революция, что революцию эту народ сможет осуществить только под руководством «новых людей», обладающих уже сейчас теми качествами, какими все остальные будут обладать потом. Новые люди нужны, чтобы сделать революцию, цель которой превратить в новых людей всех, за исключением неспособных ими стать. Уверенность интеллигенции основывалась на Науке: ее божествами становятся материалисты-атеисты Фогт, Бюхнер, Молешотт. «Сила и материя Бюхнера, — рассказывает мемуарист, — в один прекрасный день разорвались среди нас, как настоящая бомба… Идеи Бюхнера, Фейербаха сразу овладели русским умом и никакие позднейшие усилия реакции не могли вернуть общество к наивным верованиям прошлого».

Марксизм явился в Россию в конце девятнадцатого века на подготовленную почву. Ленин, наиболее полно воплощавший радикализм русской интеллигенции, верил в науку и в революцию еще до того, как он стал марксистом. Официальные биографы Ленина и ленинизма тщательно обработали генеалогию вождя партии и революции, оставив только «благородных» предков, прежде всего Чернышевского. В огромной роли, сыгранной Чернышевским, романом «Что делать?» в формировании Ленина нет сомнений. Ленин говорил: «Он меня всего глубоко перепахал». Но не менее велико было и влияние на него революционеров, имена которых с середины 30-х годов были выведены из пантеона предков Октября, в первую очередь Ткачева и Нечаева.

В произведениях Ленина нет прямых упоминаний о вождях русской молодежи второй половины 60-х годов. Но первые историки большевизма не стеснялись говорить о предшественниках. «В пророческом предвидении Ткачева на нас глядит большевизм…», — писал М. Покровский. Близкий друг и сотрудник Ленина, Бонч-Бруевич, вспоминая, что Чернышевский был особенно близок Владимиру Ильичу, добавлял: «Вслед за Чернышевским Владимир Ильич придавал очень большое значение Ткачеву, которого он предлагал всем и каждому читать и изучать». Нет сомнения, что стратегический план Ткачева был использован вождем Октября: «… Революционное меньшинство, освободив народ из-под ига гнетущего его страха и ужаса перед властью предержащей, открывает ему возможность проявить свою разрушительную силу, искусно направляя ее к уничтожению врагов революции, оно разрушает охраняющие их твердыни и лишает их всяких средств к сопротивлению и противодействию. Затем, пользуясь своей силой и своим авторитетом, оно вводит новые прогрессивно коммунистические элементы в условиях народной жизни». Никто лучше не сформулировал программу, осуществленную Лениным после революции.

Сергей Нечаев внес в сокровищницу ленинских идей тактические открытия. Советский исследователь жизни и деятельности Нечаева настаивал в 1926 г.: «К торжеству социальной революции Нечаев шел верными средствами, и то, что в свое время не удалось ему, то удалось через много лет большевикам, сумевшим воплотить в жизнь не одно тактическое положение, выдвинутое Нечаевым». Бонч-Бруевич рассказывает, что Ленин «часто задумывался над листовками Нечаева» и очень возмущался ловким трюком, который «проделали реакционеры с Нечаевым с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа „Бесы“». Высоко ценил Ленин «особый талант организатора» Нечаева, «особые навыки конспиративной работы». Но, как подчеркивает Бонч-Бруевич, больше всего восхищало Ленина нечаевское умение «облачать мысли в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятны на всю жизнь». Исследователи языка Ленина не обратили внимания на этот образец ленинского стиля, а он очень важен. Вождь революции пришел в восторг, например, от ответа, который Нечаев в одной из листовок дал на вопрос «кого же надо уничтожить из царствующего дома?» Нечаев, — подчеркивает Ленин, — «дает точный ответ: „всю большую ектению“». Большая ектения — молебен за здравие царствующего дома. Ответ Нечаева, следовательно, был — как восторгается Ленин — понятен «самому простому читателю»: надо уничтожить весь дом Романовых! Лозунг, выдвинутый Лениным накануне Октябрьской революции, ставший — своей простотой и общедоступностью — самым популярным революционным призывом: грабь награбленное! — был составлен по нечаевскому образцу.

Встреча Ленина с марксизмом была открытием «науки наук», философии, требовавшей изменения мира и формулировавшей законы, регулировавшие трансформацию мира и человека. Формула «бытие определяет сознание» открывала путь к созданию Нового человека. Достаточно было изменить его бытие — построить социализм. На пути к этой цели следовало уничтожить не только «большую ектинию», не только нечто неопределенное — «императорскую партию», как ненаучно выражался Петр Заичневский. Необходимо было уничтожить враждебные классы — врага достаточно конкретного, и в то же время достаточно абстрактного, осужденного законами истории.

КПСС исходила и исходит из того, что формирование нового человека — важнейшая составная часть всего дела коммунистического созидания.

(М. Суслов)

Советские студенты-медики, изучающие латынь, начинают занятия с фразы: Homo sovieticus sum — я советский человек. Будущие врачи на первом курсе, с первых же шагов в медицине узнают, что есть два вида человека: гомо сапиенс и гомо советикус.

Настойчивое утверждение фундаментального различия между видами Хомо составляет важнейшую особенность советской системы. Убеждение в своем превосходстве над другими свойственно всем нациям. Только советская система претендует на выведение нового вида человека. Нацисты, делившие человечество на людей-арийцев и не-людей, базировали свои взгляды на неподвижной концепции «расы». Раса, с точки зрения нацистов, была категорией вечной: можно было быть арийцем или им не быть. С этого начинали большевики, с той лишь разницей, что в основу сортировки человеческого материала они брали — также неподвижный — критерий социального происхождения: рождение в пролетарской семье, от пролетарских родителей, обеспечивало привилегированное положение в послереволюционной социальной иерархии. Как «неарийцу» в нацистской Германии нельзя было избавиться от клейма, пятнавшего со дня рождения до смерти и после смерти его детей, так нельзя было уйти (можно было только сбежать, скрывая «социальное происхождение») в советской республике «непролетарскому элементу». Один из руководителей всемогущей политической полиции — ВЧК с простодушием фанатика, убежденного в своей правоте, объяснял своим подчиненным в 1918 г.: «Мы не ведем войны против отдельных личностей. Мы истребляем буржуазию, как класс». Еще в середине 20-х годов Маяковский, в стихотворении посвященном Пушкину, объясняет убитому на дуэли поэту, что в советское время с убийцей поступили бы очень просто: спросили бы, а чем вы занимались до 17 года, а ваши кто родители? «Только этого Дантеса бы и видели».

В ходе строительства советской системы, по мере ликвидации «нечистых», отменялись привилегии бывшего класса-гегемона: формировалась группа руководителей, обладающих качествами Советского Человека, и масса руководимых, равных своим несовершенством и своим стремлением избавиться от «скверны», еще мешающей им стать совершенными.

Ставшие банальными рефлексии о таинственности Советского Союза продолжают заполнять страницы исторических монографий и шпионских романов, политических меморандумов и экономических анализов. Как правило, из работ, посвященных Советскому Союзу, выпадает тема Советского человека, превращающего систему для него и им порожденную в феномен, неизвестный истории. Советский человек — причина того, что метод аналогии для изучения Советского Союза оказывается совершенно неудовлетворительным. Точно так же недостаточным оказывается анализ при помощи привычных категорий: императорская Россия — советская империя; западники — славянофилы; правые — левые; прогресс — регресс; экономический кризис — модернизация. Никто не изучает современную Великобританию, исходя из результатов войны Алой и Белой Розы. Редко встречается советолог, не вспоминающий в работах о Советском Союзе татарское иго или Ивана Грозного.

Первыми обратились к методу аналогии, восприняли Октябрьскую революцию, как естественное, хотя и бурное, продолжение русской истории — русские писатели, поэты, мыслители. Было совершенно естественно, что, оказавшись лицом к лицу с невиданным катаклизмом, русские мыслители начали искать его причины в прошлом народа, страны. Они искали русских предков революции и находили их без труда. Поэт Максимилиан Волошин отлично выразил чувство, широко распространенное, прежде всего в кругах интеллигенции — в страшном лике революции узнавались знакомые черты:

«Что менялось? Знаки и возглавья?
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах — дух самодержавья,
Взрывы революции — в царях.»

Образ революции, как явления чисто русского, исключал основное — активную деятельность по переделке человека. На нее прежде всего обратил внимание Бертран Рассел, с ужасом обнаруживший после приезда в советскую Россию в 1920 г., что он оказался в платоновской утопии. «Первоисточник всех зол, — зарегистрировал английский философ, — заключается в большевистских взглядах на жизнь: в ненавистническом догматизме и в убеждении, что человеческую натуру можно переделать…» Рассел предсказал: «это сулит миру века беспросветной тьмы и бесполезного насилия…» Николай Бердяев немало способствовал распространению убеждения о «русском коммунизме» в работах, написанных в 30-е и 40-е годы. В книге, написанной вскоре после изгнания из советской республики, по свежим впечатлениям жизни в строящемся новом мире, русский философ говорит о возникновении «нового антропологического типа», «нового молодого человека — не русского, а интернационального по своему типу». Бердяев предсказал: «Дети, внуки этих молодых людей будут уже производить впечатление солидных буржуа, господ жизни. Эти господа проберутся к первым местам в жизни через деятельность Чека, совершив неисчислимое количество расстрелов… Самая зловещая фигура в России — это не фигура старого коммуниста, обреченная на смерть, а фигура этого нового молодого человека…»

Работа по созданию «этого нового молодого человека» продолжалась без перерыва. Через полвека после предвидения Бердяева, главный редактор «Правды» подчеркивает низменность задачи: «Воспитатель воздействует на чувства и интеллект человека, сообщая ему, доводя до его сознания информацию, содержанием которой является социалистическая идеология; стремится, чтобы она стала руководством в его практических делах и поступках». Главный редактор центрального органа ЦК КПСС, член-корреспондент Академии наук, один из генералов идеологического фронта совершенно серьезно говорит в 1975 г. то, что провозглашал в сатирической повести Андрея Платонова «Город градов» в 1926 г. идейный бюрократ, фанатический поклонник советской системы: «… Времени у человека для так называемой личной жизни не остается — она заменилась государственной и общеполезной деятельностью. Государство стало душою».

Эскиз Нового человека был создан задолго до революции. Описание рождающегося (или — по мнению некоторых — родившегося) Советского человека можно найти в работах советских идеологов и в путевых записках знатных иностранцев, путешествовавших под руководством опытных гидов по первому в мире социалистическому государству. Американский журналист Альберт Рис Вильямс, посетивший Республику Советов в 1923 г., пришел к выводу, что Октябрьская революция «заменила второе пришествие Христа на землю» и обнаружил, что в основе этики советских людей «лежал принцип коллективизма. Они действовали коллективно и подчинялись коллективному разуму партии, но это ни на йоту не умаляло свободы их личности».[2] Американский журналист великолепно пользуется острейшим оружием марксизма — диалектикой: подчинение коллективному разуму партии не умаляет свободы. Джордж Орвелл обнажит смысл этой «диалектики» в формуле: «Рабство — это свобода».

Каталог основных качеств Советского человека представлен в книге «Советские люди», во вступлении, озаглавленном «Хомо Советикус»: «Первым важнейшим качеством советского человека следует назвать его коммунистическую идейность, партийность… Независимо от того, является ли он членом КПСС или нет, партийность его проявляется во всем мироощущении, в ясном видении идеала и беззаветном служении ему». Коллектив авторов книги не жалеет сил, чтобы детально изобразить плод многолетней деятельности по обработке человеческого материала: «Мы задумываемся над нелегкой задачей: как охарактеризовать нового человека… Не хватит слов, не уляжется существо в формулы… Но кое-что мы расскажем о том, что это за человек — Хомо советикус…»

Прежде всего — это «человек труда… Он относится к труду как к главному в жизни… Это человек коллектива… Это человек, беспредельно преданный социалистической многонациональной отчизне… Это человек, который за все в ответе… Ему до всего есть дело, будь то явление масштаба глобального или жизнь соседей по лестничной площадке… Это человек высоких идеалов… Он активно исповедует идеи Великого Октября… Это человек гармонического развития… Это человек, о котором заботится государство. Он видит эту заботу повсюду и ощущает ее повсеместно. Его дети ходят в детский сад или в школу, его родители лечатся у лучших врачей; он сам недавно получил квартиру… Растут города, зеленеют парки, выпускаются новые товары, ученые заботятся о чистоте воздуха — все это для него, для советского человека, и все это либо ничего не стоит ему, либо стоит очень недорого; забота государства материальна и зрима. Его товарищи, им же избранные в органы власти, решают государственные дела, — он это знает, это делается во имя его, на его благо».

Если очистить это определение от рекламных украшений, вроде того, что государство дает советскому человеку все бесплатно или почти даром, то окажется, что главные его черты полностью совпадают с качествами, перечисленными Александром Зиновьевым в сатирическом романе «Гомо советикус». По официальному определению, для советского человека главное в жизни — труд; он беспредельно предан Родине; он член коллектива; его бесконечно интересует жизнь соседей по лестничной клетке и обитателей планеты; все заботы о нем взяло на себя государство. А. Зиновьев перечисляет: «гомосос приучен жить в сравнительно скверных условиях, готов встречать трудности, постоянно ждет еще худшего; одобряет действия властей; стремится помешать тем, кто нарушает привычные формы поведения, всецело поддерживает руководство; обладает стандартным идеологизированным сознанием; чувством ответственности за свою страну; готов к жертвам и готов обрекать других на жертвы».

Советские пропагандисты и советский сатирик рисуют одинаковый портрет неслучайно — это портрет идеального Хомо советикус и перечисление качеств, имеющихся — в разной пропорции — в каждом обитателе мира «зрелого социализма» и выращиваемых в нем. В 1927 году физиолог проф. Савич определил революцию, как процесс растормаживания, процесс сбрасывания с себя человеком всего того, что ему было дано культурным развитием. Критикуя «буржуазного ученого, книга которого „Основы поведении человека“ выдержала два издания», руководитель пролетарских писателей Л. Авербах признает, что проф. Савич «подходит к существу вопросов культурной революции», которая «служит одному делу: переделке человеческого материала, созданию нового типа своего человека». Именно в процессе революции, подтверждает Л. Авербах наблюдения физиолога, происходит «растормаживание», ликвидация старых чувств, «первоначальное накопление социалистических чувств». Влиятельнейший в 20-е годы философ-марксист А. Деборин подводит теоретический базис под программу создания нового типа человека: «Поскольку социалистические идеи овладевают нашей мыслью, они способны превратиться в чувства». Социалистические идеи, превращаясь в социалистические чувства, переделывают «все человеческое существо со всей его сложной психикой».

Советская история, которая может рассматриваться с разных точек зрения, в конечном счете — история формирования советского человека, создания особых условий, в которых человек перестает вести себя так, как вел и кое-где ведет себя отживающий свое время Хомо сапиенс, начинает «накоплять социалистические чувства», думать и чувствовать иначе, по-новому. Каждое новое поколение принимает создаваемые в ходе советской истории условия как нормальные, будущие поколения станут их считать единственно нормальными. Польский писатель-фантаст Станислав Лем представил в одном из своих рассказов далекую планету, на которой обитатели неразличимо похожи на людей. Режим, господствующий на этой планете, требует от обитателей, чтобы они обязательно жили в воде, еще лучше — под водой. Булькание — единственный способ общения между жителями. Официальная пропаганда, не жалея усилий и средств, убеждает, что лучше всего на свете быть мокрым; дыхание воздухом, хотя это совершенно необходимо по физиологическим причинам, рассматривается почти как политическое преступление. Все жители планеты без исключения страдают ревматизмом и страстно мечтают хотя бы несколько минут пожить в сухом помещении. Пропаганда настаивает, что рыбий образ жизни, в особенности подводное дыхание — идеал. Цель, к которой все должны стремиться.

Среда обитания за долгие десятилетия советской истории изменилась и в новых условиях у обитателей «зрелого социализма» вырабатываются особые качества. Эмиграция из Советского Союза в 70-е годы привела к появлению на Западе питомцев Нового мира. В послереволюционные годы из России эмигрировали люди, покидавшие родину, но остававшиеся, после пересечения границы, в пределах той же цивилизации; волна советских эмигрантов (в годы войны) состояла из людей, дышавших советским воздухом примерно четверть века — срок значительный, но, видимо, недостаточный для окончательной «перековки»; третья волна эмигрантов не знала другой среды обитания, кроме советской. Герой советского плутовского романа был поражен, узнав однажды, что на каждого гражданина давит столб воздуха весом в 214 кг. «Вы только подумайте! — жаловался он, — 214 кило. Давят круглые сутки, в особенности по ночам». Днем советский воздух давил не менее тяжко. Это не значит, что эмигранты 70-х годов — идеальные советские люди: проявленное ими желание выехать, покинуть Родину, свидетельствует о дефектах в их советском воспитании. Тем не менее, столкновение бывших советских граждан с несоветским миром немедленно выявило различия в отношении к миру, особенности советского и несоветского менталитетов.

Немногим менее ста лет (1890) русский юмористический писатель Николай Лейкин написал книгу «Наши за границей». В ней описывается поездка супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно. Молодой купец с женой, живущие в провинции, отправились на универсальную выставку в Париж. Наши за границей имели в России поразительный успех. Читатели смеялись над молодыми путешественниками, оказавшимися в чужой стране. Точно так же, как смеялись над «Простаками за границей» Марка Твена, послужившими Лейкину образцом.

Николай Лейкин и Марк Твен описали естественное состояние людей, попавших за границу, в незнакомую страну, с незнакомым или плохо знакомым языком, обычаями. Но и герои Твена, и герои Лейкина, пересекши границу, остаются в пределах той же самой цивилизации. Глафира Ивановна поражается, что в парижских гостиницах не подают поздно вечером самовара, Николай Иванович недоволен маленькими (по его аппетиту) порциями в парижских ресторанах. Возможность выезда за границу, свобода обмена рубля на франки, общедоступность товаров — для них естественны.

Советским людям непонятны, пугающе чужды возможность изобилия товаров и их выбора, возможность свободного передвижения, формы отношения между властью и гражданами, особые виды свободы и несвободы в несоветском мире.

Произошла встреча двух цивилизаций: земной и внеземной, провозгласившей себя идеальной, завершающей ход человеческой истории.

Трагическим примером цивилизационной несовместимости была судьба советских военнопленных. Многие из них, освобожденные из немецких лагерей союзными войсками, отказывались вернуться на родину. Более двух миллионов бывших пленных были насильно выданы англичанами и американцами советским властям. Союзники не могли понять, почему советские солдаты и офицеры, освобожденные из немецких лагерей, не хотят возвращаться домой. Бывшие военнопленные хорошо знали, что их в лучшем случае ждет новый лагерь, но это не укладывалось в представлении англичан и американцев. С другой стороны, советские власти, освободившие из немецких лагерей несколько десятков тысяч союзных солдат и офицеров, не понимали, почему бывших пленных принимают на родине — в Англии, Франции, США — как героев.

Американский фильм, изобразивший появление в земной атмосфере космического корабля, с экипажем инопланетян, назывался «Встреча третьего типа». Прибытие на Запад в семидесятые годы большой группы советских эмигрантов можно назвать «встречей третьего типа». Особую актуальность приобрели вопросы: как переделывается человек, как формируется Новый человек, Гомо советикус, насколько процесс обработки человеческого материала, происходивший семь десятилетий в СССР, носит универсальный характер, возможно ли его повторение в иных странах, на других континентах?

Примечания:

1

С этого времени слово «партия» начинает принимать современное значение. В 70-е годы, когда возникают первые террористические организации, рождается слово «партионцы», которое в начале века превратится в «партийцы».

2

Альбрехт Рис Вильямс, «Путешествие в революцию». М. 1972. Книга Вильямса была опубликована в Советском Союзе почти ровно полстолетия спустя после написания, когда сочли, что советский человек достаточно уже подготовлен к знакомству со своим портретом в интенсивно розовых красках.