Глава 6. Свет и тени империи

Солдаты, несите в колонии

Любовь на мирном штыке.

Азбуку в левом кармане,

Винтовку в правой руке.

А если черная сволочь

Не примет наших забот,

Их быстро разагитирует

Учитель наш, пулемет.

Р. Киплинг

ОЧАРОВАНИЯ ИМПЕРИИ

Трудно отделаться от мысли, что «имперская психологическая традиция», которая «безусловно играла направляющую роль в выборе жизненного пути русского дворянина» [47, с. 240], это не только и не безусловное зло. В том числе и в плане психологии.

Вступление в ряды строителей империи давало очень много для молодого человека — помимо службы, карьеры, успеха. В конце концов, успех большинства и штатских, и военных строителей империи очень скромен.

Но юноша, оказавшись в этих рядах, сразу же начинал расширять пределы своей страны.

К этому занятию потомки могут относиться как угодно, но веками считалось оно и очень почтенным, и очень достойным. Гораздо более достойным, нежели личное устроение. Юноша воевал за империю, отдаваясь служению ей с максимальным риском и максимальной отдачей, которые возможны для человека.

Он становился частью громадной корпорации, — а психологически это куда выигрышнее, чем стоять на ветрах истории одному, самому по себе. Даже народы, у которых личное устроение, капитализм и культ частной жизни развивались дольше, чем у всех остальных, не до конца прониклись культом индивидуализма. Быть частью корпорации и у них считается довольно успешным делом.

Кроме того, юноша вовлекался в великое, космически громадное дело. Частью его было и строительство империи само по себе — в ценности этого занятия мало кто сомневался.

И борьба за цивилизацию. Юноша устраивал окружающий мир, и притом на самых передовых, самых правильных, самых совершенных началах.

Юноша психологически жил не в мире конкуренции, разобщения и вражды, а в солидарном обществе, где все вместе делают общее осмысленное дело. Если он оказывался удачником в жизни — то был успешен не путем борьбы с другими, а за счет хорошего труда на общее дело, более последовательного стремления к общей цели.

ВСЕ УЗНАЮТ ДРУГ ДРУГА

Как ни парадоксально, но в империях труднее всего сохранять «колонизаторский», высокомерный взгляд на «другого». В национальном государстве этого «другого» могут попросту не знать и культивировать о нем самые невероятные представления. На моих глазах сельские жители одного сибирского села сбежались, прослышав, что в экспедиции работает парень- еврей! Отношение к нему вовсе не было ни настороженным, ни враждебным — вполне заинтересованно–доброжелательное восприятие живой диковины. Пришли, поговорили, даже потрогали… Так сказать, ознакомились, убедились, что рогов и хвоста у парня нет. Но этим людям, естественно, можно рассказать о евреях все, что угодно: собственного опыта общения у них не было.

А ведь жители моноэтнических стран все до единого оказываются в положении этих жителей глухой сибирской глубинки. Самые интеллектуальные, самые умные и образованные жители Швеции или Шотландии рискуют поверить, что у индусов есть рога и хвост!

В наше–то время у европейской интеллигенции есть традиция путешествовать. Тому, кто побывал в России, трудно рассказывать сказки о русских, впадающих в зимнюю спячку. Посетивший Кавказ не поверит, что чеченцы пьют человеческую кровь. Но в Средние века истории про безголовых лемний с глазами на груди и про человеко–муравьев пользовались большой популярностью.

В империях путешествие, перемещение, передвижение человека — вещь совершенно обычная. При громадности страны, чтобы побывать в Москве и в Петербурге, приходится ехать за сотни верст, даже из средней полосы России, — то есть путешествовать. Чиновник и офицер, священник и ученый постоянно получают назначения в разные уголки империи. Русские из опыта жизни узнают, каковы другие народы. Привыкая к облику, поведению, особенностям других, они начинают относиться к ним естественно, без напряжения и даже без особенного любопытства. Более того, если человек наблюдал представителей пяти народов, он уже вряд ли поверит в демоническую сущность шестого или седьмого, пусть даже не известного по личному общению. Более важным оказываются личные качества человека, а не его этническое происхождение.

Даже в империях западных европейцев, где культивировался национализм и расизм, эти черты империй сказывались с большой силой. Да, британцы были страшными расистами в теории… А на практике в современной Индии живут примерно 3 миллиона англоиндийцев — потомков законных и незаконных браков англичан и шотландцев с индусскими женщинами. А ведь трудно представить себе. больший комплимент человеку, чем спать с ним и заводить общих детей.

Жены–аборигенки стали обычнейшим явлением и во французских колониях.

Отношение британцев? В рассказе «Лиспет» все симпатии мистера Киплинга на стороне туземной девушки, которую обманул англичанин. Поняв, в каком она оказалась положении, Лиспет перестает «цивилизоваться», снова надевает местную одежду и возвращается к образу жизни, традиционному для ее племени. Англичанин, таким образом, оказывается весьма неудачливым колонизатором — просто в силу своих невысоких нравственных качеств.

Вообще очень трудно найти у Киплинга хоть какое–то неуважение к индусам, пренебрежение к их обычаям или образу жизни. При том, что он очень хорошо видит, до какой степени они другие. Стало классикой ссылаться на его «Балладу о Востоке и Западе», но почему–то только на ее первые строки:

Запад есть Запад, Восток есть Восток,

И с места они не сойдут,

Пока не предстанут небо с землей

На страшный Господень суд.

Все так, но почему бы не вспомнить следующее четверостишие?

Но нет Востока, и Запада нет.

Что значат племя, родина, род,

Где сильный с сильным плечом к плечу

У края земли встает?

Да и сама поэма повествует, как сын полковника догнал афганца Камала, который «бежал на границу мятежных племен», подружился с ним и в конце кричит отцу, что привел своего брата. Поэма, если хоть немного вдуматься, не о разобщении, а об объединении людей Востока и Запада.

Так же точно и в Российской империи — и Пушкин, и Лермонтов, и Толстой написали по своему «Кавказскому пленнику». Пушкин написал романтическую сказку, Толстой — умный, назидательный рассказ, но ни в одной «кавказской» истории вы не найдете и тени национализма и расизма. Да ведь и в «Хаджи–Мурате» главный герой гибнет потому, что русские его обманули, не сумели выручить его семью из–под власти Шамиля. Эдакий мужской вариант «Лиспет».

Толерантность имперской культуры — одна из самых симпатичных ее свойств, и достигается это одним способом — узнаванием друг друга.

КУЛЬТУРА И ИМПЕРИЯ

В империях всегда смешиваются культуры. Все видят всех, все наблюдают за всеми, все могут учиться у всех. Очевидно учение у немцев, и не только в науке и в государственном управлении. Многие фразы у Л. Толстого, в «Войне и мире», построены совершенно по–немецки. Видимо, писать романы — это все же дело серьезное, а как же без немецкого языка — в серьезном деле.

Польские темы, малоросские темы, кавказские темы, крымские темы — как же без них в творчестве русских писателей. А как интересны восточные темы фатализма, попытки писать о восточном у Толстого и Лермонтова!

Вначале ХХ века, с ростом империи, появляется и «крещеный китаец» А. Белого, пронзительный интерес к Африке Н. Гумилева…

Российская империя так огромна, что она сама по себе в своем роде вселенная. Геолог мог проработать несколько лет на северо–востоке Азии, в субарктике, а потом преподавать в Дерпте или в Варшаве. Офицер мог начать служить в субтропиках Грузии, потом в средней полосе России, а завершить службу в Ташкенте.

Эта готовность воспринимать чужую культуру, учиться у нее накладывается на другие черты имперской культуры : ее космичность, устремленность к высшему. На ее идеологию трудной, напряженной, но достойной и высоко оцененной жизни. На ее внимание не к частной жизни, не к умению человека устроиться к наворачиванию миллиона на миллион, а к высшим духовным проявлениям. На ее спокойное, гордое величие.

ВСЕ ПЕРЕМЕШИВАЮТСЯ

На Кавказе горцы постоянно переходят от Шамиля к русским и наоборот, в горах живут беглые казаки, солдаты… и не только рядовой состав .

Шамиль после пленения поселен в Калуге и вел там весьма светскую жизнь. Трубецкой, рассказывая Евгению Якушкину о жизни Оболенского после ссылки, говорит: кто–то пустил слух, что якобы Шамиль — это и есть МарлинскиЙ. Мол, Марлинский убежал и стал Шамилем. Это «заставило Оболенского вглядываться в него пристально и наконец убедиться, что сходства нет» [47, С. 338].

Известие о том, что знаменитый капитан Нижегородского драгунского полка А. Якубович время от времени убегает в горы и разбойничает там вместе с горцами, вызывает у Пушкина в основном зависть и откровенное восхищение. Он сам был бы не против попробовать… А очень может статься, мы просто не все о нем знаем .

«…Каждый народ, входящий в наш Союз, имел и имеет собственную культурную традицию, и многие из этих народов имеют и свою особую, большую, длительную культурную историю, писал академик Н. И. Конрад в марте 1967 года А. Тойнби. — В русле культуры нашей страны слились самые различные культурные потоки. Может быть, отчасти этому мы обязаны острым чувством единства человечества» [55, с. 132].

Если смешение русской культуры с европейскими культурами — положительное явление, то ведь и смешение с культурами завоеванных народов — не очень плохо.

ТЕНЬ ИМПЕРИИ-1, ИЛИ НЕУМЕНИЕ ВИДЕТЬ РЕАЛЬНОСТЬ

Недостатки людей — суть продолжения их достоинств. Пафос колонизаторов оборачивается колонизаторским же высокомерием. И вот результат: пренебрегая туземными культурами, русские про смотрели возможность христианизации Кавказа.

Уже в начале Кавказской войны горцы были в основном язычниками. Ислам потребовался им, как идеология противостояния русским как части христианского мира. Уже в 1826 году Хаджи Гасан Чечен–Оглу–паша послал 25 мулл в горы, и их проповедь имела успех.

Кто мешал в 1816 году послать в горы 250 православных священников? Никто. Позже генералы поумнее очень сожалели об этом… Но было поздно.

ТЕНЬ ИМПЕРИИ-2, ИЛИ НЕУМЕНИЕ ВИДЕТЬ ОППОЗИЦИЮ

Убежденность в своей правоте строить империю мешает видеть логику тех, кто строить империи не хочет или старается из нее выйти. Британцы не спорили с тем, кто отрицал величие всего английского, — какой смысл спорить с явным недоумком?! Так и в Российской империи просто не стали бы слушать того, кто не захотел бы жить в империи. Логика совместной жизни так очевидна, так разумеется сама собой, что любая логика отметается с порога.

Поэтому и Русско–польская война 1830–1831 годов в России называлась и называется восстанием, а то и мятежом.

А заговор грузинской дворянской интеллигенции 1832 года, попытку отделиться от империи и посадить Багратионов на престол независимого Грузинского царства, русское общество попросту «просмотрело» — упорно его не замечало.

Тем более, говоря о добровольном присоединении Грузии, в упор не видели националистических лозунгов восстания в Картли (1804), в Кахетии (1812–1813), в Имеретии (1819–1820).

Да и как спорить об империи с людьми, убежденными: «Присоединение К. х. (Кокандского ханства. — А. Б.) к России имело прогрессивное значение, т. к. этим устранялась угроза захвата его Англией» [56, с. 339]. Почему присоединение к Англии — менее прогрессивно?! Как бы мне это понять?!

Таких людей неизбежно ожидают неприятные открытия, когда выяснится, что действительность сложнее их выдумок.