Поставим вопрос так: почему эта проблема нам интересна? Ведь простое коллекционирование каких-либо сведений никогда не западает человеку в голову и не вызывает интереса. И если уж мы учим что-нибудь и тратим на это силы, то надо знать — для чего? Ответ, по-моему, прост.

Человечество, существующее на Земле совсем немного, каких-нибудь 30–50 тысяч лет, тем не менее произвело на ее поверхности перевороты, которые В. И. Вернадский приравнивал к геологическим переворотам малого масштаба. А это очень много. Каким образом один из видов млекопитающих сумел до такой степени видоизменить, и не в лучшую сторону, Землю, на которой живет?

Эта проблема актуальна для нашего поколения, а особенно актуальной станет она для наших потомков, потому что если мы не вскроем причины тех перемен, которые ныне совершаются на всей Земле и которые всей мыслящей частью человечества считаются проблемой номер один, то тогда незачем выходить замуж, жениться, рожать детей, ибо биосфера погибнет, и погибнут все и вся. Но для того, чтобы разобраться в этом вопросе, нужно исследовать его историю.

Человек как существо биологическое относится к роду Homo. Для этого рода при его появлении на Земле было характерно довольно большое разнообразие видов. Это касается и тех видов Homo, которые мы, строго говоря, не вправе считать за людей, а именно: питекантропов и неандертальцев.

Почему же вид Homo sapiens распространился по всей суше Земли и всю ее превратил в свою Ойкумену — место, где он живет? За счет чего человек смог распространиться повсюду? Ведь все животные живут в определенных для каждого вида условиях. Так, волк — степной зверь. Он живет в степи или в перелесках, где скрывается, но в глухой тайге волка нет; медведь — лесной зверь, в степи ему делать нечего. А белый медведь? Это другой вид, относящийся к роду медвежьих. Он настолько уже отдалился от своего какого-то прапрапредка, что к современному лесному бурому медведю относится так же, как человек к неандертальцу. Белый медведь приспособился жить в арктических льдах, питается тюленями и рыбой.

Но, кроме того, есть гималайский медведь, который так приспособился есть плоды, что живет только на деревьях.

Итак, мы констатируем, что животные, для того чтобы занять другие ареалы, чтобы жить в иных ландшафтных условиях, эволюционируют за пределы вида. Человек же остался в пределах одного вида. Все люди, ныне живущие на Земле, относятся к одному виду, но тем не менее они распространились от Арктики до тропиков. Они живут и в сухих местностях, и в высокогорных, и во влажных, в лесах Севера и в тропических джунглях — где угодно, везде адаптируясь в ландшафте.

И ведь человек сумел добиться победы не только за счет техники. В период палеолита техника была еще небогатой. Надо признать, что у человека есть какая-то особая способность — не только социальная, но и природная, которая также отличает его от животных. Эту способность мы можем характеризовать как повышенную лабильность, пластичность, даже способность к реадаптации, повторному приспособлению. За счет чего такая мобильность?

Обратим внимание на одно обстоятельство. Антропосфера мозаична,[9] и правильнее называть ее «этносферой». Антропосфера делится на сообщества, которые мы называем попросту народами, либо нациями, либо этносами, «Народ» — термин неудобный, он слишком полисемантичен. Термин «нация» принято применять только к условиям капиталистической и социалистической формаций, а до этого считается, что наций не было. Не будем спорить о термине. Но термин «этнос» очень пригоден для того, чтобы им обозначать сообщества, на которые распадается все человечество.[10]

Когда мы сталкиваемся с этой проблемой, кажется, что никакой загадки нет, все очень просто — есть немцы и французы, англичане и итальянцы. Какая разница между ними? Какая-то есть. Когда возникает вопрос, какая же именно разница, то оказывается, что найти ответ сверхтрудно.

Конечно, на то и существует Институт этнографии, и возник он тогда, когда сложность проблемы не стала еще очевидной; каждому было ясно, что есть разные народы и надо их изучать.

Но наука развивается. Многое, ранее ясное, сейчас надо объяснять. Поэтому было избрано самое легкое решение. Как известно, человек — животное общественное. Никто этого оспаривать не собирается. Но верно ли все отношения людей между собой определять только как общественные, т. е. социальные?[11] Раз люди делятся на этносы, рассуждают этнографы, то и это тоже явление социальное.

На первый взгляд, это как будто звучит убедительно и логично. Но что мы при этом подразумеваем под социальными отношениями? Классики марксизма нас учат, что человек развивается сообразно с развитием производительных сил. Верно. Сначала человек жил в первобытнообщинной формации, потом появились рабовладельческая, феодальная, капиталистическая… Но мы говорим о другом о развитии этносов. Но при таком формационном делении есть ли место для этнических делений? Феодалом может быть и француз, и англичанин, и сельджук, и китаец, и монгол, и русский.[12]

Точно так же и с крепостными, рабами, наемными рабочими. Словом, социально-экономическая характеристика человека игнорирует этническую. Но значит ли это, что нет ни французов, ни китайцев, ни персов, что разница между ними иллюзорна, что есть только феодалы и крепостные, буржуа и наемные рабочие — все остальное не существенно? Если так, то зачем нужен Институт этнографии? Да и сама этнография? И все-таки оказывается, что этнография нужна.

Итак, что такое этнос? Каковы переходы из одного этноса в другой? Какова разница между этносами? Некоторые говорят, что никакой разницы нет. Мол, что написано в паспорте, то и хорошо. Но ведь в паспорте можно написать все, что угодно. Скажем, любой может записаться малайцем, но от этого он малайцем не станет.

Есть еще одно определение — лингвистико-социальное. «Все люди говорят на каких-то языках, и поэтому, — сказал мне член-корреспондент АН СССР А. А. Фрейман, — французы — это те, которые говорят по-французски, англичане — те, которые говорят по-английски, персы — те, кто говорит по-персидски, и т. д.». «Прекрасно, — сказал я ему, — а вот моя собственная родная мама в детстве до шести лет говорила по-французски, а по-русски научилась говорить уже потом, когда пошла в школу и стала играть с девочками на царскосельских улицах. Правда, после этого она стала русским поэтом, а не французским. Так была ли она француженкой до шести лет?» «Это индивидуальный случай», — быстро нашелся ученый. «Ладно, — говорю я, — ирландцы в течение 200 лет, забыв свой язык, говорили по-английски, но потом восстали, отделились от Англии и крови не пожалели на это отделение — ни своей, ни чужой. Если судить «по языку», то эти 200 лет они были настоящими англичанами?»

Итак, что есть разные этносы — все знают. Этносы — это французы, немцы, папуасы, масаи, эллины, персы. Но на вопрос: что же это такое? — толкового ответа не было. И я его сразу дать не могу. Если бы я мог это сразу сделать, я ограничился бы небольшой статьей, а не предложил бы вниманию читателя книгу.

Поставим и другой вопрос: имеет ли проблема этноса практическое значение? В бытовых случаях мы не путаемся. Если к нам, допустим, приедет английский ученый, мы сразу видим, что это человек иной, чем мы: хоть он говорит по-русски, но не по-нашему, и костюм он носит по-иному. Но в тех случаях, когда эти внешние различия скрадываются, возникает сомнение в значении этнической принадлежности. Например, в трамвай входят четыре человека — одинаково одетых, одинаково хорошо говорящих по-русски и т. д. Допустим, один из них русский, а другие: кавказец, татарин и латыш из Прибалтики. Есть между ними разница или нет? Казалось бы, каждому понятно, что есть. Однако один мой оппонент заявил, что если между ними не произойдет какого-нибудь глупого, надуманного национального конфликта, никто и не узнает, что между ними есть разница, и вообще, реально ее нет. «Нет, ответил я, — никакого национального конфликта здесь может и не быть. Просто любое событие может вызвать у этих людей разную реакцию, разный стереотип поведения». Влезает, например, в тот же трамвай буйный пьяный и начинает хулиганить. Что произойдет? Ну, русский, допустим, посочувствует, скажет: «Ты, земляк, выйди, пока не забрали». Кавказец, скорее всего, не стерпит, может и ударить. Татарин, по всей вероятности, отойдет в сторону и не станет связываться. Западный человек попытается прибегнуть к милиционеру.

Итак, именно стереотипы поведения у разных этносов всегда более или менее различны, но и эти различия при близких условиях жизни часто скрадываются либо исчезают постепенно.

У нас около Ленинграда живет большое количество финских племен: карелы, ближе к Онеге — вепсы, чухны (чудь белоглазая). Как будто они внешне от русских не отличаются и говорят по-русски правильно. Когда карел или вепс идет по Литейному — его не узнаешь. Но стоит попасть в их родные деревни, и этнические различия выявляются без труда.

На что это похоже? Поставим вопрос: какого цвета воздух? В комнате цвета воздуха не видно, потому что его относительно мало, а посмотрите в окно — голубое небо — это цвет воздуха. Так и здесь: этническая характеристика лучше воспринимается и улавливается в больших массах, нежели в единичных случаях. Но все-таки этнический стереотип выявляется иногда и в единичных случаях.

Что такое социальный? Это латинское слово «socium», переводимое как «общество», «общественный»; в таком значении употребляется во всех западноевропейских языках применительно к формам как животной, так и человеческой организации. В советской науке характеристику «социальный» принято относить только к человеческому обществу. Для обозначения животных коллективов применяется термин «сообщество» — комбинация нескольких видов животных и растений, взаимосвязанных «цепью питания». Такое разделение представляется обоснованным, поскольку социальная форма развития свойственна только человеку. Это развитие является спонтанным и прогрессивным, идет по спирали и связано с развитием техники и отношением к труду. Ни техники, ни труда у животных нет… Так является ли этнос феноменом, общим с животными, или нет? Об этом и возник у меня спор с моими московскими оппонентами: они утверждают, что этнос — явление социальное. Я говорю: каким же это образом? Разве этнос развивается спонтанно и по спирали и связан однозначно с развитием способов производства? Разве хоть какой-нибудь этнос существует с самого начала развития человека? Разве есть такая карта, где бы этносы были показаны, ну хотя бы от начала исторического периода? Нет их! Были сарматы нет их, на месте сарматов были половцы (куманы) — и их нет.

Говоря об этносах, мы говорим все время «было». Никакого развития по спирали у этносов нет. Если употребляем слово «социальный» в нашем, марксистском смысле, мы должны понимать под этим форму коллективного бытия, связанную с производством, — «общество». А существуют ли у человека коллективы, не являющиеся социальными? Коллективы, кроме и помимо общества? Маркс по этому поводу высказывался довольно точно и определенно. Он называл общество немецким словом Gesellschaft, а кроме общества выделял первичные коллективы. Их он называл Gemeinwesen (Gemein — общий; Wesen — суть, суть дела, существо, основание; по-русски нет такого слова, но смысл понятен). Эти-то первичные коллективы, существовавшие еще до появления у человека материального производства, Маркс считал предпосылкой появления общества.

Первоначальные образования, первоначальные коллективы, особи вида Homo sapiens действительно никакого отношения к еще не существующим производительным силам не имели, просто люди жили коллективами-группами, потому что никто не смог бы выжить один. И это групповое деление с появлением общества, естественно, не исчезло, а наоборот, постепенно развиваясь, создало те целостности, которые мы называем этносами.

Этнос у человека — это то же, что прайды у львов, стаи у волков, стада у копытных животных и т. д. Это форма существования вида Homo sapiens и его особей, которая отличается как от социальных образований, так и от чисто биологических характеристик, какими являются расы.

Рас, по В. П. Алексееву, шесть.[13] И по внешнему виду, и по психофизическим особенностям представители различных рас весьма отличаются друг от друга. Раса является относительно стабильной биологической характеристикой вида людей, но при этом нам важно здесь подчеркнуть, что она никак не является формой их общежития, способом их совместной жизни. Расы различаются по чисто внешним признакам, которые можно определить анатомически.

Какую-то роль в биологическом процессе видообразования они, видимо, играют, но в отношении того, как людям при этом жить и как устраиваться, как работать, как процветать и как погибать, расовые характеристики значения не имеют.

Посмотрим, как распределяются эти расы на поверхности Земли и какое это имеет значение для судьбы биосферы.

По антропологическим находкам древнейшие представители так называемой белой расы — европеоиды появились в Европе и распространились из Европы в Среднюю и Центральную Азию, в Северный Тибет, и, наконец, перевалив через Гиндукуш, попали в Индию и захватили северную ее часть. Также они издавна населяли северную часть Африки и Аравийский полуостров. В наше время представители этой расы пересекли Атлантический океан, заселили большую часть Северной Америки и значительную часть Южной Америки, Австралии и Южной Африки. Все это — результаты переселения.

Негры, как ни странно, представляются всегда насельниками тропического пояса, потому что считается, что меланин, придающий их коже черный цвет, препятствует ожогам от палящего тропического солнца. Однако, когда летом жарко, какое мы надеваем платье — белое или черное? Известно, что черный цвет слабо отражает солнечные лучи. Следовательно, надо полагать, что негры появились в тех условиях, где было относительно облачно.

И действительно, древнейшие находки так называемой расы Гримальди — негроидной расы, относящиеся к верхнему палеолиту, были обнаружены в Южной Франции, в Ницце, в пещере Гримальди, а потом оказалось, что вся эта территория была в верхнем палеолите заселена негроидами — людьми с большими губами, с черной кожей, с шерстистыми волосами, которые позволяли обходиться без шапки. Это были стройные, высокие, длинноногие охотники за крупными травоядными. А в Африку как же они попали? Да в результате таких же переселений, подобно которым европейцы попали в Америку. Причем Южная Африка была заселена негроидами — неграми банту, теми классическими, которых мы знаем, в очень позднее время; экспансия банту началась в I в. до н. э. — I в. н. э., т. е. первые негритянские лесопроходцы — современники Юлия Цезаря! Уже давно-давно угасли Афины, забыт век Перикла, Египет стал колонией, а они только-только начали захватывать леса Конго, саванны Восточной Африки, вышли на юг к большой реке Замбези и к мутной илистой реке Лимпопо.

Кого же они оттуда вытесняли? Ведь и до них население в Африке существовало. Это третья раса, относящаяся тоже к разряду южных рас, которую называют условно «койсанская». («Койсанская» — это еще и особая группа языков.) К койсанской расе относятся готтентоты и бушмены. Причем они отличаются от негров, во-первых, тем, что они не черные, а бурые; у них монголоидные черты лица, сильно развитое веко, у них иначе устроена глотка они разговаривают не так, как мы, не на выдохе, а на вдохе, т. е. они резко отличаются и от негров, и от европейцев, и от монголоидов. Их считают остатком какой-то древней расы Южного полушария, но в смысле этническом ничего цельного, несмотря на то что их очень мало осталось, они не представляют.

Бушмены — это тихие и робкие охотники, вытесненные неграми-бечуанами в пустыню Калахари. Там они доживают свой век, забывая свою древнюю, некогда богатую культуру; мифы и искусство у них есть, но уже в рудиментарном состоянии, потому что жизнь в пустыне настолько тяжела, что им не до искусства, надо думать, как утолить голод.

А готтентоты (голландское название этих племен), жившие в Капской провинции, прославились как невероятные разбойники, проводники купцов и большие любители крупного рогатого скота — быков. Когда один миссионер, обративший готтентота в христианство, спросил: «Ты знаешь, что такое зло?», тот ответил: «Знаю, это когда зулусы уводят моих быков». — «А что такое добро?» — «Это когда я у зулусов угоню быков». Вот на этом принципе они существовали до прихода голландцев.

С голландцами они довольно быстро нашли общий язык, стали их проводниками, переводчиками, рабочими на их фермах. Когда англичане, захватив Капскую колонию, вытеснили голландцев, то готтентоты примирились и с англичанами, а сейчас они там — «самые бурлящие элементы». Готтентоты не похожи на бушменов. Да, расовые черты и у тех, и у других одинаковые. Но при этом они так же мало похожи друг на друга, как, например, испанцы мало похожи по поведению на финнов.

Четвертая раса, тоже очень древняя, — австралоиды, или австралийцы. Неизвестно, как они попали в Австралию, но живут там издавна. Доевропейское население Австралии (до той поры, пока не захватили ее европейцы) состояло из огромного количества мелких племен с разными языками и совершенно различными обычаями и обрядами. Причем они старались жить друг от друга как можно дальше, потому что ничего, кроме неприятностей, они от соседей не ждали.

Жили они крайне скудно и примитивно, но не вымирали, потому что в Австралии исключительно здоровый климат (там любая большая рана заживает быстрее, чем у нас царапина).

Итак, австралоиды — это особая раса, которая не похожа ни на негроидов, ни на европеоидов, ни на монголоидов — ни на кого (они похожи сами на себя!). У них при черном цвете кожи огромные бороды, волнистые волосы, широкие плечи, исключительная быстрота реакции. По рассказам, мной не проверенным, но которым я доверяю, кино австралийцам-аборигенам показывают в два раза быстрее, чем нам, потому что, если с нашей скоростью пустить ленту, они видят пробелы между кадрами. Они обладают и другими специфическими чертами, о чем будет сказано далее.

Факт остается фактом, что единая раса, заселяющая единый изолированный континент, попавшая туда при каких-то условиях явно по морю и, по-видимому, из Индии, потому что ближайшие их родственники живут в Деккане (в южной части Индии), составляет огромное количество самых разнообразных этнических группировок.

Пятая раса, самая многочисленная — это монголоиды, которые разделяются на целый ряд рас второго порядка (подрас): сибирские монголоиды, северокитайские, южнокитайские, малайские, тибетские; причем ни одна из этих подрас не составляет самостоятельного этноса.

Нетрудно заметить, что каждый этнос, развивающийся, создающий свою культуру, расширяющий свои возможности, состоит из двух и более расовых типов. Монорасовых этносов я не знаю ни одного. Если даже сейчас они составляют единый расовый тип, то это в результате довольно длительного отрицательного отбора, а вначале они всегда состоят из двух и более компонентов. Таковы американоиды — последняя, шестая раса.

Сегодня они заселяют всю Америку — от тундры до Огненной Земли (эскимосы-народ пришлый). Огромно количество языков, так что даже невозможно провести их классификацию. Сейчас сохранено много мертвых языков, потому что племена, языки которых были записаны, вымерли. Американоиды, в общем, совершенно различны и по своему характеру, и по своему культурному складу, и по своему образу жизни, несмотря на то что все принадлежат к одной расе первого порядка.

Иными словами, расы, на которые распадается вид Homo sapiens, это условные биологические обозначения, которые могут иметь некоторое значение для нашей темы, но только вспомогательное, как любая классификация, которая ни в коей степени не отражает специфики этнического феномена.

И вместе с этим еще одно важное замечание. Эти расы, как я уже говорил вначале, стабильны по отношению к виду. Мы знаем, что вид Homo sapiens кроманьонский человек (а мы с вами — кроманьонские люди) существует 15 тыс. лет на европейском континенте, и за это время названные расы хотя и менялись местами, но не появилось ни одной новой и не исчезло ни одной старой.

Вы спросите, почему я упустил пигмеев? Это те же негроиды, только живут они в очень плохих условиях тропических лесов, вследствие чего у них сократился рост от недоедания.

Этим, казалось бы, все исчерпано, и если бы расовый момент имел значение для развития и становления этносов, т. е. был инструментом взаимодействия между обществом и природой, то тогда истории никакой бы не было, а была бы заранее заданная картина.

Так же как не совпадает этнос с расой, не совпадает он и с другой биологической группировкой особей — популяцией. Популяция (цитирую учебник биологии) — «это сумма особей, живущих в одном ареале и беспорядочно между собой скрещивающихся». Например, два роя мух залетели в одну комнату. Они сразу образуют единую популяцию и не борются между собой. Разве этносы сосуществуют таким образом? Во-первых, борьба между этносами — это явление довольно частое, хотя и не обязательное. Между популяциями борьбы быть не может — раз они сбежались в один ареал, как мыши, или слетелись, как мухи, они сразу сольются в одну популяцию. У них нет ограничения при скрещивании, отсюда генетики выводят свои закономерности, которые справедливы для животных.

В этносе всегда есть брачные ограничения. Два этноса могут сосуществовать на одной территории веками и тысячелетиями. Могут взаимно друг друга уничтожать или один уничтожит другой. Значит, этнос не биологическое явление, так же как и не социальное. Вот почему предлагаю этнос считать явлением географическим, всегда связанным с вмещающим ландшафтом, который кормит адаптированный этнос. А поскольку ландшафты Земли разнообразны, разнообразны и этносы.

Таким образом, при изучении этноса мы рассматриваем явление природы, которое, очевидно, как таковое и должно изучаться. В противном случае мы пришли бы к такому количеству противоречий (логических внутри системы и фактических при изучении действительности), что практически само народоведение потеряло бы смысл.

Инструмент в науке — это методика, способы изучения. Как же можно определить, что такое этнос, и понять, в чем его значение и смысл? Полагаю, что только благодаря применению современной системы понятий, современной системы взглядов.

Древние египтяне, дабы определить, кто есть кто, рисовали негров черными, семитов — белыми, ливийцев — коричнево-красными, себя — желтыми. И им, очевидно, было понятно, кто нарисован. В наше время мы знаем не четыре народа, а значительно больше — не хватит красок! Кроме того, нам уже ясно, что цвет еще мало о чем говорит.

Греки ставили вопрос гораздо проще: есть эллины — «мы» и есть «варвары» — все остальные: «мы» и «не мы», свои и чужие. Но когда Геродот попробовал написать «Историю в 9 книгах», посвященную девяти музам, то он столкнулся с недостаточностью этой классификации. Когда он описывал греко-персидские войны, рассуждал: персы, конечно, варвары, а его земляки афиняне, спартанцы, фиванцы и прочие — эллины. Но куда отнести скифов? Они не персы и не греки. А куда отнести эфиопов или гарамантов (племя тиббу, и сейчас живущее в южной части Триполитании)? Тоже и не персы, и не греки. Варвары, конечно. Но эта классификация стала явно недостаточной.

В дальнейшем, когда римляне завоевали весь мир, т. е. то, что они считали всем миром, они усвоили это же самое понимание термина: римляне римские граждане, все остальные — либо провинциалы (завоеванные варвары), либо еще не завоеванные варвары, т. е. хотя, может быть, и не всегда дикари, но не римляне. Все было просто.

Когда же Римская империя пала во время Великого переселения народов, то оказалось, что такая система определения народов не работает: все они оказались разными, друг на друга непохожими. И вот тогда впервые родилась идея социально-культурного определения людей — средневековая концепция. Согласно этой концепции, все люди в принципе одинаковы, но есть верующие в истинного Бога и неверующие, т. е. исповедующие истинную религию и неисповедующие. Истинной религией в Европе считался католицизм, в Византии и на Руси — православие, на Ближнем Востоке — ислам и т. д. А в остальном считалось, что люди делятся по известным социальным градациям. И поэтому тюркских эмиров крестоносцы считали баронами и графами, только турецкими, а тюрки считали крестоносцев эмирами или беками, только неверными, т. е. французскими. Если же этим эмирам приходилось знакомиться с произведениями такого философа, как Платон, то они считали, что Платон — это просто маг. У них ведь были свои маги. Все получалось очень хорошо: такое «профессиональное» (тоже социальное!) дополнительное деление, очевидно, их устраивало. И даже больше. Когда испанцы попали в Америку и столкнулись там с высокоорганизованными в социальном отношении государствами ацтеков, инков и муисков, то они всех вождей индейских племен зачисляли в идальго, давали им титул «дон», если те были крещены, освобождали от налогов, обязали служить шпагой и посылали в Саламанку учиться. И хотя инки и ацтеки, понятно, не становились испанцами, испанцы закрывали на это глаза. Они женились на индейских красавицах, породили огромное количество метисов и считали, что испанский язык, католическая вера, единая культура, единая социальная общность обеспечивали единство империи. Какой там Анагуак — это Новая Испания, Чибча — Новая Гренада и т. д. Но заплатили они за это умозрительное заблуждение в начале XIX в. такой резней, по сравнению с которой все наполеоновские войны меркнут. Причина была в том, что на место естественных процессов и явлений, которые следует изучать, испанцы поставили свои собственные несовершенные представления, которые были, с их точки зрения, логичны, но которые никак не отвечали действительности.

Итак, распространенное мнение, будто этносы сводятся только к тем или иным социальным явлениям, мы считаем гипотезой недоказанной, хотя к этой гипотезе мы будем еще возвращаться неоднократно. Дело в том, что социальные явления при постановке нашей проблемы изучать мы обязаны, ибо, изучая наш предмет, мы только их и видим. Но это не значит, что они исчерпывают проблему.

Поясню свою мысль. Она довольно сложна, хотя мне и казалась совершенно простой до тех пор, пока я не столкнулся с моими оппонентами. Вот, например, электрическое освещение. Феномен, казалось бы, социально-технический: и проводку сделали на каком-то заводе, и монтер — член профсоюза ее провел, и обслуживает она, скажем, работников университета. И это все важно учесть, рассматривая этот феномен. Но, понимаете, никакого света здесь не было бы, если бы не имело места физическое явление — электрический ток. Электричество же мы никаким образом не можем отнести к явлениям социальным. Это сочетание природного явления с теми социально обусловленными, искусственно созданными условиями, при которых мы природное явление можем констатировать, изучать и использовать. Так же и с этносами.

Структура — вторая особенность этноса — всегда более или менее сложна, но именно сложность обеспечивает этносу устойчивость, благодаря чему он имеет возможность пережить века смятений, смут и мирного увядания. Принцип этнической структуры можно назвать иерархической соподчиненностью субэтнических групп, понимая под последними таксономические единицы, находящиеся внутри этноса (как зримого целого) и не нарушающие его единства.

На первый взгляд, сформулированный нами тезис противоречит нашему же положению о существовании этноса как элементарной целостности, но вспомним, что даже молекула вещества состоит из атомов, а атом — из протонов, электронов, нейтронов и т. п. частиц, что не снимает утверждения о целостности на том или ином уровне: молекулярном или атомном или даже субатомном. Все дело в характере структурных связей. Поясним это на примере.

Карел из Тверской губернии в своей деревне называет себя карелом, а приехав учиться в Москву — русским, потому что в деревне противопоставление карелов русским имеет значение, а в городе не имеет, так как различия в быте и культуре столь ничтожны, что скрадываются. Но если это не карел, а татарин, то он будет называть себя татарином, ибо былое религиозное различие углубило этнографическое несходство с русскими. Чтобы искренне объявить себя русским, татарин должен попасть в Западную Европу или Китай, а в Новой Гвинее он будет восприниматься как европеец не из племени англичан или голландцев, т. е. тех, кого там знают. Этот пример очень важен для этнической диагностики и тем самым для демографической статистики и этнографических карт. Ведь при составлении последних обязательно нужно условиться о порядке и степени приближения, иначе будет невозможно отличить субэтносы, существующие как элементы структуры этноса, от действующих этносов.

Теперь остановимся на соподчиненности этносов. Например, французы (рис. 1) — яркий пример монолитного этноса — включают в себя бретонских кельтов, гасконцев баскского происхождения, лотарингцев — потомков алеманнов и провансальцев — самостоятельный народ романской группы. В IX в., когда впервые было документально зафиксировано этническое название «французы», все перечисленные народы, а также другие- бургунды, норманны, аквитанцы, савояры — еще не составляли единого этноса и только после тысячелетнего процесса этногенеза образовали этнос, который мы называем французской нацией. Процесс слияния не вызвал, однако, нивелировки этнографических черт. Они сохранились как местные провинциальные особенности, не нарушающие этнической целостности французов.

Рис. 1. Структура этносферы во Франции

Но во Франции мы наблюдаем результаты этнической интеграции, потому что ход событий эпохи Реформации привел к тому, что французы-гугеноты — продукт дифференциации — вынуждены были в XVII в. покинуть Францию. Спасая жизнь, они потеряли этническую принадлежность и стали немецкими дворянами, голландскими бюргерами и в большом числе бурами, колонизовавшими Южную Африку. Французский этнос избавился от них как от лишнего элемента структуры, и без того разнообразной и сложной. (Может показаться странным то, что мы приписываем этносу способность к саморегуляции, но ведь ее имеют почти все биологические системы, в том числе биоценозы.) Этнос в историческом развитии динамичен и, следовательно, как любой долго идущий природный процесс, выбирает посильные решения, чтобы поддержать свое существование. Прочие отсекаются отбором и затухают.

Все живые системы сопротивляются уничтожению, т. е. они антиэнтропийны и приспосабливаются к внешним условиям, насколько это возможно. А коль скоро некоторая сложность структуры повышает сопротивляемость этноса внешним ударам, то неудивительно, что там, где этнос при рождении не был столь мозаичен, как, например, в Великороссии XIV–XV вв., он стал сам[14] выделять субэтнические образования, иногда маскировавшиеся под сословия, но отнюдь не классы (рис. 2). На южной окраине выделились казаки, на северной — поморы. Впоследствии к ним прибавились землепроходцы (как будто просто род занятий), которые, перемешавшись с аборигенами Сибири, образовали субэтнос сибиряков, или челдонов.

Рис. 2. Структура этносферы в России

Раскол церкви повлек за собой появление еще одной субэтнической группы — старообрядцев, этнографически отличавшихся от основной массы русских.

В ходе истории эти субэтнические группы растворялись в основной массе этноса, но в то же время выделялись новые.

Назначение этих субэтнических образований — поддерживать этническое единство путем внутреннего неантагонистического соперничества. Очевидно, эта сложность — органическая деталь механизма этнической системы и как таковая возникает в самом процессе этнического становления, или этногенеза.

При упрощении этнической системы в фазе упадка число субэтносов сокращается до одного, что знаменует персистент(пережиточное) состояние этноса.

Но каков механизм возникновения субэтносов? Чтобы ответить, необходимо спуститься на порядок ниже, где находятся таксономические единицы, расклассифицированные нами на два разряда: консорции и конвиксии. В эти разряды удобно помещаются мелкие племена, кланы, корпорации, локальные группы и прочие объединения людей всех эпох.

Условимся о терминах. Консорциями (от лат. sors — судьба) мы называем группы людей, объединенных одной исторической судьбой. В этот разряд входят кружки, артели, секты, банды и нестойкие объединения. Чаще всего они распадаются, но иногда сохраняются на протяжении жизни нескольких поколений. Тогда они становятся конвиксиями, т. е. группами людей с однохарактерным бытом и семейными связями.

Конвиксии малорезистентны. Их разъедает экзогамия и перетасовывает сукцессия, т. е. резкое изменение исторического окружения. Уцелевшие конвиксии вырастают в субэтносы. Таковы упомянутые выше землепроходцы консорции отчаянных путешественников, породивших поколение стойких сибиряков; старообрядцы — консорции ревнителей религиозно-эстетического канона, в числе которых были боярыня Морозова, попы, казаки, крестьяне, купцы. В XVII в. они еще не выделялись внешне из прочего населения. Во втором поколении, при Петре I, они уже составили изолированную группу, в конце XVIII в. сохранившую обряды, обычаи, одежду, отличавшуюся от общепринятой. Консорция превратилась в конвиксию, а в XIX в., увеличившись до 8 миллионов человек, стала субэтносом. В XX в. она «рассасывается».

И землепроходцы, и старообрядцы остались в составе своего этноса, но потомки испанских конкистадоров и английских пуритан образовали в Америке особые этносы, так что именно этот порядок можно считать лимитом этнической дивергенции. И следует отметить, что самые древние племена, очевидно, образовались тем же способом, только очень давно. Первоначальная консорция энергичных людей в условиях изоляции превращалась в этнос, который мы ныне именуем «племя».

На этом порядковом уровне заканчивается этнология, но принцип иерархической соподчиненности в случае нужды сможет действовать и дальше. На порядок ниже мы обнаружим одного человека, связанного с его окружением. Это может быть полезно для биографов великих людей.

Спустившись еще на порядок, мы встретимся не с полной биографией человека, а с одним из эпизодов его жизни.

Следует помнить, что бесконечное дробление, лежащее в природе вещей, не снимает необходимости находить целостности на заданном уровне, важные для поставленной задачи. В частности, нам еще более важны суперэтнические целостности, стоящие на порядок выше этносов, поскольку наша наука тоже ставит целью достижение практических результатов, а именно: охрану природы… от человека (!), спасение биосферы, в которой мы живем.

Как известно, человек является частью биосферы. Что такое биосфера? Это не только биомасса всех живых существ, включая вирусы и микроорганизмы, но и продукты их жизнедеятельности — почвы, осадочные породы, свободный кислород воздуха, трупы животных и растений, которые задолго до нас погибли, но обеспечили для нас возможность существования. Все это — энергия, нас питающая. Максимальное количество энергии, которую потребляет Земля, согласно В. И. Вернадскому,[15] - это энергия Солнца. Она аккумулируется путем фотосинтеза в растениях, растения поедают животные, эта солнечная энергия переходит в плоть и кровь всех живых существ, которые есть на Земле. Избыток этой энергии создает тепличные эффекты, т. е. условия очень неблагоприятные. Нам не нужно ее больше, чем требуется, нам нужно столько, сколько мы привыкли осваивать.

Второй вид энергии — это энергия распада внутри Земли радиоактивных элементов. Когда-то давно этих элементов было много. Постепенно идет радиораспад внутри планеты, планета разогревается, и когда-нибудь, когда все эти элементы распадутся, она либо взорвется, либо превратится снова в кусок камня. Радиоактивные элементы действуют на наши жизненные процессы весьма отрицательно (все знают, что такое лучевая болезнь). Тем не менее эти явления внутри Земли, так называемые хтонические, оказывают на нас большое воздействие, но локально. Дело в том, что скопления урановых и прочих руд распределены по Земле неравномерно. Есть большие пространства, где радиоактивность ничтожна, а там, где руды близко подходят к поверхности, она очень велика; поэтому воздействие этого вида энергии на животных и людей совершенно различно.

И есть третий вид энергии, который мы получаем небольшими порциями из космоса, — это пучки энергии, приходящие из Солнечной системы, иногда пробивающие ионосферу, достигающие дневной поверхности планеты и ударяющие нашу Землю, как, скажем, ударяют плеткой шарик, обхватывая какую-то часть ее, молниеносно производят свое энергетическое воздействие на биосферу, иногда большое, иногда малое. Приходят они более или менее редко, во всяком случае неритмично, а время от времени, но не учитывать их, оказывается, тоже невозможно.

Этот последний вид космической энергии стал исследоваться совсем недавно, и поэтому те ученые, которые привыкли представлять Землю как совершенно замкнутую систему, не могут привыкнуть к тому, что мы живем не оторванными от всего мира, а внутри огромной Галактики, которая тоже воздействует на нас, как и все другие факторы, определяющие развитие биосферы.

Описанное явление и есть механизм сопричастности каждого человека и каждого человеческого коллектива с космосом. Разумеется, это относится не только к людям, но тема наша — народоведение — заставляет нас сосредоточить интерес именно на людях и посмотреть, как влияют эти энергетические воздействия на судьбы каждого из нас и тех коллективов, к которым мы относимся. Что нужно для того, чтобы решить этот вопрос? Оказывается, нужно тут, как ни странно, знание истории — этнической и обыкновенной.

Слово «история» имеет огромное количество значений. Можно сказать «социальная история» — история социальных форм. Можно сказать «военная история» — история сражений и походов, и это будет совершенно другая история, с другим содержанием и с другим подходом к материалу. Может быть история культуры, история государств и юридических институтов, может быть история болезни, в конце концов. И в каждом случае слово «история» должно иметь прибавку — история чего?

Нас должна интересовать история этническая, этногенез — история происхождения и исчезновения этносов. Но так как происхождение и исчезновение этносов — во-первых, процесс, который до нас вскрыт не был, во-вторых, процесс, который мы должны вскрыть, то нам нужно иметь тот материал, тот архив сведений, отталкиваясь от которого, мы подойдем к решению нашей проблемы. А таковым является история событий в их связи и последовательности.

Тогда что же считать «событием» применительно к этнической истории? На первый взгляд, вопрос не заслуживает ответа. Но вспомним, что так же очевидны такие явления, как свет и тьма, тепло и холод, добро и зло. Обывателю все ясно и без оптики, термодинамики, этики. Но поскольку мы вводим понятие «событие» в научный оборот, то следует дать дефиницию, т. е. условиться о значении термина.

Однако здесь таится еще одна трудность: нам надлежит применять термин в том же значении, что и наши источники — древние хронисты, иначе чтение их трудов станет чрезмерно затруднительно, а часто и бесперспективно. Зато, научившись понимать их способ мысли, мы получим великолепную информацию, усваиваемую читателем без малейших затруднений.

Легче всего определить понятие «событие» через понятие «связи». Рост и усложнение этноса представляются современникам нормой, но любая потеря или раскол отмечаются как нечто заслуживающее особого внимания, т. е. событие. Но коль скоро так, то событием именуется разрыв одной или нескольких связей либо внутри этноса, либо на границе его с другим этносом. Последствия разрыва могут быть любыми, иной раз весьма благоприятными, но для теоретической постановки проблемы это не имеет значения. Так или иначе событие — это утрата, даже если это то, от чего полезно избавиться.

Значит, этническая история — наука об утратах, а история культуры — это кодификация предметов, уцелевших и сохраняющихся в музеях и частных коллекциях, где они подлежат каталогизации. В этом основная разница этих двух дисциплин, которые мы впредь смешивать не будем.

События истории известны нам с того момента, когда письменные источники стали излагать события связно во всей Ойкумене или по крайней мере в Старом Свете. Если мы будем забираться в более глубокую древность, с этим неизбежно будет связана аберрация дальности, расплывчатость или исчезновение границ событий. Как следствие — мы будем выдумывать, вместо того чтобы изучать. Этого надо избежать, потому что выдумать почти никогда нельзя адекватно действительности. Но надо избежать и аберрации близости — некорректируемых ошибок преувеличения. Современные этнические процессы не завершены; сказать, как они пойдут дальше, мы не можем. А устанавливать закономерности, что является нашей целью, мы можем только на законченных процессах.

Поэтому мы возьмем тот самый средний период, где факты известны, соразмерность их очевидна, достоверность их установлена двухтысячелетним изучением первоклассных историков, работавших до нас, и используем этот средний период как образец, на базе которого мы будем строить все наши соображения и гипотезы.

Хронологические рамки этого периода: примерно с Х-XI вв. до н. э. до начала XIX в. н. э., или от падения Трои до капитуляции Наполеона. Между этими датами совершенно достаточно материала для того, чтобы разобраться во всей сложности проблемы.

Одного материала для понимания проблемы — недостаточно. Необходим инструмент — методика. Что составляет основу нашей методики?

После Второй мировой войны появилось одно замечательное открытие, правда, не у нас, а в Америке, но принято оно у нас на вооружение тоже полностью. Это то, что называется системным подходом, или системным анализом. Автор его, Лео фон Бергаланфи — американец немецкого происхождения, биолог Чикагского университета. В 1937 г. на философском семинаре он выступил с докладом о системном подходе для определения понятия вид. Доклад был совершенно не понят, и автор «сложил все свои бумаги в ящик стола». Потом он поехал воевать. К счастью, его не убили.[16] Вернувшись в Чикаго, он достал свои старые записки, повторил свой доклад и обнаружил совершенно новый интеллектуальный климат.

А что же он предложил? Никто из биологов не знает (Берталанфи был биологом), что такое вид. Каждый знает, что есть собака, и есть ворона, и есть лещ, фламинго, жук, клоп… Все это знают, но определить, что это такое, никто не может, кроме узких специалистов-ученых. И почему животные одного вида и растения одного вида связаны каким-то образом между собой? Берталанфи предложил определение вида как открытой системы.

Системный анализ — это такой метод анализа, когда внимание обращается не на персоны, особи, которые составляют вид, а на отношения между особями.

Условимся о значении терминов и способах их применения на практике. Слишком большое стремление к точности не полезно, а часто бывает помехой в процессе исследования. Ведь рассматривать Гималаи в микроскоп бессмысленно. Поэтому для планетарных явлений следует принять первичные обобщенные категории системных связей, исключив детализацию, которая ничего не даст для понимания целого. Разделим системные связи на четыре типа, которые для применяемой методики необходимы и достаточны. Разделим системы на открытые и замкнутые (или закрытые), жесткие и корпускулярные, или, как их иначе называют, дискретные. В чем смысл такого деления?

Открытая система — это, допустим, наша планета Земля, которая все время получает солнечные лучи, благодаря им происходит фотосинтез, а излишек энергии выбрасывается в космос. Это и то или иное живое существо, которое получает запас энергии в виде пищи. Животные эту пищу добывают, размножаются, дают потомство, умирают. В итоге возвращают свое тело Земле. Словом, открытая система получает энергию извне, обновляется.

Примером закрытой системы может стать печка. Она стоит в комнате, а в ней дрова. Холодно. Затапливаем печку, дров больше не подбрасываем, закрыли ее, дрова сгорают, печка раскаляется, в комнате температура поднимается, уравнивается с печкой, потом они вместе остывают. В данном случае запас энергии в виде дров получен единожды. После этого процесс кончается. Эта система — замкнутая.

Пример жесткой системы — хорошо слаженная машина, где нет ни одной лишней детали, она работает только тогда, когда все винтики на месте; она получает достаточное количество горючего или, наоборот, стоит и служит, как микроскоп, каким-то целям. В чистом виде жесткой системы никогда не может быть. Например, машину все-таки надо красить; но можно ее покрасить и в синий цвет, и в желтый, и в зеленый — цвет как бы не имеет значения. Но в идеале в жесткой системе все должно иметь значение, тогда такая машина эффективнее работает. Но при поломке одной детали она останавливается и выходит из строя.

Корпускулярная система — это система взаимодействия между отдельными частями, не связанными между собой жестко, но тем не менее нуждающимися друг в друге. Биологический вид корпускулярной системы — семья; она основана на том, что муж любит свою жену, жена — мужа. А дети (их может быть пятеро или трое), теща, свекровь, родственники — все они являются хотя и элементами этой системы, но и без них можно обойтись. Важна только связующая ось любовь мужа к жене и жены к мужу — любовь взаимная или односторонняя. Но как только кончается эта невидимая связь, система разваливается, а ее элементы немедленно входят в какие-то другие системные целостности.

Зато культура — создание рук и ума человека — система жесткая, хотя замкнутая, неспособная к самостоятельному развитию. Любой предмет, будучи создан человеком, обретает форму, которая консервирует материал: камень, металл или слово и музыкальную мелодию. Создание рук человеческих выходит за пределы природного саморазвития. Оно может либо сохраняться, либо разрушаться.[17]

Пирамиды стоят долго; за такое же время горы разрушаются, ибо слагающие их породы от воздействия перепадов температуры и влажности трескаются и превращаются в щебень. Реки меняют свои русла, подмывая берега и образуя террасы. Лес во влажные периоды наступает на степь, а в засушливые отходит обратно. Это и есть торжествующая жизнь планеты, и особенно биосферы, самой пластичной из ее оболочек. А произведения техники и даже искусства взамен жизни обрели вечность. И если закрытые системы превращаются в открытые, то они погибают. Железо окисляется, мрамор крошится, музыка смолкает, стихи забываются. Жестокий старик Хронос пожирает своих детей.

Какой же системой является этнос? По моему мнению, этнос — это замкнутая система дискретного типа — корпускулярная система. Она получает единый заряд энергии и, растратив его, переходит либо к равновесному состоянию со средой, либо распадается на части.

Именно как системы такого типа существуют в биосфере природные коллективы людей с общим стереотипом поведения и своеобразной внутренней структурой, противопоставляющие себя («мы») всем другим коллективам («не мы»). Это явление противопоставления связывает социальные формы со всеми природными факторами. Это как раз тот механизм, при помощи которого человек влияет на природу, воспринимает ее составляющие и кристаллизует их в свою культуру. Вот тезис, который я буду защищать в дальнейшем и который, как мне кажется, благодаря 20-летнему опыту (20 лет тому назад вышли первые мои работы на эту тему), не был поколеблен.

Теперь зададимся вопросом: как рождаются и созревают такие системы, как этносы?

Ставя проблему первичного возникновения этнической целостности из особей (людей) смешанного происхождения, разного уровня культуры и различных особенностей, мы вправе спросить себя: а что их влечет друг к другу? Очевидно, не принцип сознательного расчета и стремления к выгоде, так как первое поколение сталкивается с огромными трудностями — необходимостью сломить устоявшиеся взаимоотношения, чтобы на их месте установить новые, отвечающие их запросам. Это дело рискованное, и зачинателям редко удается воспользоваться плодами победы. Также не подходит принцип социальной близости, так как новый этнос уничтожает институты старого. Не означает ли это, что человеку, дабы войти в новый этнос, в момент становления надо дезинтегрироваться по отношению к старому? Нет, все иначе!

Люди объединяются по принципу комплиментарности. Комплиментарность это неосознанная симпатия к одним людям и антипатия к другим, т. е. положительная и отрицательная комплиментарность. Когда создается первоначальный этнос, то инициаторы этого возникающего движения подбирают себе активных людей именно по этому комплиментарному признаку — выбирают тех, кто им просто симпатичен.

«Иди к нам, ты нам подходишь» — так отбирали викинги юношей для своих походов. Они не брали тех, кого считали ненадежным, трусливым, сварливым или недостаточно свирепым. Все было очень важно, ибо речь шла о том, чтобы взять его к себе в ладью, где на каждого человека должна была пасть максимальная нагрузка и ответственность за собственную жизнь и за жизнь своих товарищей.

Так же Ромул и Рэм отбирали себе в помощь крепких парней, когда они на семи холмах организовали группу, способную терроризировать окрестные народы. Эти ребята, по сути бандиты, потом стали патрициями, основателями мощной социальной системы.

Так же поступали и первые мусульмане; они требовали от соплеменников признания веры ислама, но при этом в свои ряды старались зачислить людей, которые им подходили. Надо сказать, что от этого принципа мусульмане довольно быстро отошли. Арабы стали брать всех и за это заплатили очень дорого, потому что как только к ним попали лицемерные люди, те, которым было в общем абсолютно безразлично — один Бог или тысяча, а важнее выгода, доходы и деньги, то к власти пришли последние — эти лицемеры.

Их возглавил Моавия ибн Абу-Суфьян — сын врага Мухаммеда. Он добился власти и объявил примерно так: «Вера ислама должна соблюдаться, а вино я выпью у себя дома, и каждый желающий тоже может выпить. Молиться все обязаны, но если ты пропустил намаз, то я не буду на это обращать внимания, и если ты хапаешь государственную казну, но ты мне симпатичен, на это я тоже не буду обращать внимания». Следовательно, как только принцип отбора по комплиментарности заменился принципом всеобщности, система испытала страшный удар и деформировалась.

Принцип комплиментарности фигурирует и на уровне этноса, причем весьма действенно. Здесь он именуется патриотизмом и находится в компетенции истории, ибо нельзя любить народ, не уважая его предков. Внутриэтническая комплиментарность, как правило, полезна для этноса, являясь мощной охранительной силой. Но иногда она принимает уродливую, негативную форму ненависти ко всему чужому; тогда она именуется шовинизмом.

Но комплиментарность на уровне культурного типа всегда умозрительна. Обычно она выражается в высокомерии, когда всех чужих и непохожих на себя людей называют «дикарями».

Принцип комплиментарности не относится к числу социальных явлений. Он наблюдается у диких животных, а у домашних известен каждому как в позитивной (привязанность собаки или лошади к хозяину), так и в негативной форме. Если у вас есть собака, то вы знаете, что она относится к вашим гостям избирательно — почему-то к одним лучше, к другим хуже. На этом принципе основано приручение животных, на этом же принципе основаны семейные связи.

Но когда мы берем этот феномен в исторических, больших масштабах, то эти связи вырастают в очень могучий фактор — на комплиментарности строятся отношения в этнической системе.

Итак, рождению любого социального института предшествует объединение какого-то числа людей, симпатичных друг другу. Начав действовать, они вступают в исторический процесс, сцементированные избранной ими целью и исторической судьбой. Как бы ни сложилось их будущее, общность судьбы «условие, без которого нельзя».

Такая группа может стать разбойничьей бандой викингов, религиозной сектой мормонов, орденом тамплиеров, буддийской общиной монахов, школой импрессионистов и т. п., но общее, что можно вынести за скобки, — это подсознательное взаимовлечение, пусть даже для того, чтобы вести споры друг с другом.

Карта. Северное причерноморье во II в. до н. э. — III в. н. э.

Поэтому эти зародышевые объединения мы назвали консорциями. Не каждая из консорций выживает; большинство при жизни основателей рассыпается, но те, которым удается уцелеть, входят в историю общества и немедленно обрастают социальными формами, часто создавая традицию. Те немногие, чья судьба не обрывается ударами извне, доживают до естественной утраты повышенной активности, но сохраняют инерцию тяги друг к другу, выражающуюся в общих привычках, мироощущении, вкусах и т. п.

Эту фазу комплиментарного объединения мы назвали конвиксией. Она уже не имеет силы воздействия на окружение и подлежит компетенции не социологии, а этнографии, поскольку эту группу объединяет быт. В благоприятных условиях конвиксии устойчивы, но сопротивляемость среде у них стремится к нулю, и тогда они рассыпаются среди окружающих консорций.

Из всего вышесказанного очевидно, что этносы являются биофизическими реальностями, всегда облеченными в ту или иную социальную оболочку. Следовательно, спор о том, что является первичным: биологическое или социальное, подобен тому, что первично в яйце — белок или скорлупа? Ясно, что одно невозможно без другого и поэтому диспут на эту тему беспредметен.

Однако существует иная точка зрения: «Социальные факторы, образующие этнос, этническое самосознание в том числе, ведут к появлению сопряженной с ним популяции, т. е. перед нами картина, прямо противоположная той, которую дает Л. Н. Гумилев».[18] Таким образом, дискуссия идет о том, лежит ли бытие в основе сознания или, напротив, сознание в основе бытия? Действительно, при такой постановке вопроса предмет для спора есть. Разберемся.

Ю. В. Бромлей имеет право выбрать для своего логического построения любой постулат, даже вполне идеалистический, согласно которому реальное бытие этноса не только определяется, но и порождается его сознанием. Правда, он рискует оказаться в положении Тейяра де Шардена, которого отвергли и французские коммунисты, и католики. Ситуация аналогична.

Акт творения материальной реальности приписан человеческому сознанию, поставленному выше Творца мира или на его место. С этим не согласятся католики. А философы-материалисты не примут тезиса о первичности сознания.

Но даже ученые-эмпирики не имеют права на согласие с тезисом Ю. В. Бромлея, ибо он нарушает закон сохранения энергии. Ведь этногенез — это процесс, проявляющийся в работе (в физическом смысле). Совершаются: походы, строительства храмов и дворцов, реконструкция ландшафта, подавление несогласных внутри и вне создающейся системы. А для совершения работы нужна энергия, самая обычная, измеряемая килограммометрами или калориями. Считать же, что сознание, пусть даже этническое, может быть генератором энергии это значит допускать реальность телекинеза, что уместно только в фантастике.

Поясняю. Каменные блоки на вершину пирамиды были подняты не этническим самосознанием, а мускульной силой египетских феллахов по принципу: «Раз-два, — взяли». И если канат тянули, кроме египтян, ливийцы, нубийцы, хананеяне, то дело не менялось. Роль сознания, и в данном случае не этнического, а личного — инженера-строителя, была в координации имевшихся в его распоряжении сил, а различие между управлением процессом и энергией, благодаря которой процесс идет, очевидно.

Какая же это форма энергии? Ясно, что это не механическая, хотя она проявляется в механических передвижениях — миграциях, походах, строительстве зданий. Ясно совершенно, что это и не электрическая энергия (электричество ведет себя совершенно иначе, и его можно было бы засечь приборами). Совершенно ясно, что и не тепловая. Какая же?

У нас в Советском Союзе вышла замечательная книга — это посмертная работа В. И. Вернадского «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения», где эта самая форма была описана.[19] И. Вернадский назвал ее биогеохимической энергией живого вещества биосферы. Это та самая энергия, которая получена растениями путем фотосинтеза и затем усвоена животными через пищу. Она заставляет все живое расширяться путем размножения до возможного предела. Один лепесток ряски в большом озере при благоприятных условиях может закрыть все озеро ряской и остановиться только там, где есть берега. Одно семечко одуванчика, если не уничтожать его потомства, покроет всю землю. Медленнее всех размножаются слоны. В. И. Вернадский в своей книге подсчитал, сколько времени потребуется для того, чтобы слоны при нормальном темпе размножения наняли всю сушу Земли, — 735 лет.[20]

Земля не переполнена живым только потому, что эта энергия разнонаправленна, и одна система живет за счет другой, погашает другую. «Убивая и воскрешая, набухать вселенской душой — в этом воля земли святая, непонятная ей самой».[21] Теперь название этой вселенской души мы знаем; это — биогеохимическая энергия живого вещества биосферы.

Но если двигатель событий — энергия, то она должна вести себя согласно всем энергетическим законам. Прежде всего она должна отвечать энергетическому эквиваленту, т. е. переходить в другие формы энергии, скажем, в механическую, в тепловую. И она переходит. В электрическую? Вероятно, тоже. Где эта энергия содержится, в каких органах человеческого тела? На это пожалуй, могут ответить физиологи.

Очевидно, сама живая личность создает вокруг себя напряжение, обладает каким-то реальным энергетическим или сочетанием полей, подобно электромагнитному, состоящему из каких-то силовых линий, которые находятся не в покое, а в ритмическом колебании с разной частотой.

Закономерен вопрос: какое отношение имеет энергетическое поле человека к интересующей нас проблеме этноса и этногенеза? Для ответа на него вспомним, что в основе этнического поля лежит разница поведения особей, составляющих этнос. Нас интересует прежде всего то влияние, которое оказывает наличие поля особи на ее поведение.

Так как особи нового настроя взаимодействуют друг с другом, то немедленно возникает целостность — однонастройная эмоционально, психологически и поведенчески, что, очевидно, имеет физический смысл. Скорее всего, здесь мы видим одинаковую вибрацию биотоков этих особей, иными словами, — ритм (частоту колебаний). Именно он воспринимается наблюдателями как нечто новое, непривычное, не свое. Но как только такое пассионарное поле возникло, оно тут же оформляется в социальный институт, организующий коллектив пассионариев: общину, философскую школу, дружину, полис и т. д. При этом охватываются особи не пассионарные, но получивший тот же настрой путем пассионарной индукции. Консорция преображается в этнос, который при расширении покоряет (политически или морально) другие этносы и навязывает им свой ритм. Поскольку ритм накладывается на иные ритмы, полной ассимиляции не происходит и возникает суперэтнос.

При сочетании данного ритма с другими теоретически может возникнуть либо гармония, когда фазы колебания идут в унисон, либо дисгармония, своего рода какофония. В первом случае идет этническое слияние, ассимиляция; во втором — нарушение ритма одного или обоих полей, что расшатывает системные связи и ведет к аннигиляции.

Нарушенные структуры не поддаются длительной эволюции. При упрощении они выделяют свободную энергию, рассеивающуюся в пространстве, а сами аннигилируются. Значит, лимит эволюций этнических структур — некрогенез.

В социальной форме движения материи таких ограничений нет. Лимит прогресса неизвестен и вряд ли существует. Лишь напряженность обоих типов эволюции в процессе линейного времени ограничивает возможности спонтанного движения, направленного в сторону усложнения структур. Но эта проблема лежит за пределами не только географии и этнической истории, но и вообще природоведения. Ее могут решить только философы.

Примечания:

1

Вернадский В. И. Биосфера //Избр. соч. М., Л., 1960. Т. 5. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965.

2

Берг Л. С. Климат и жизнь. М., 1947; Он же. Номогенез //Труды по теории эволюции. Л., 1977.

9

Рогинскии Я. Я., Левин М. Г. Основы антропологии. М., 1955. С. 252–255.

10

Гумилев Л. Н. О термине «этнос» //Доклады отделении и комиссий Географического общества СССР. Л., 1967. Вып. 3. С. 3—17.

11

Токарев С. А. Проблема типов этнических общностей //Вопросы философии. 1964. № 2; Агеев А. Г. Народность как социальная общность //Там же. 1965. № 2; Козлов В. И. О понятии этнической общности //Сов. этнография. 1967. № 2; Андрианов Г. В. Проблемы формирования народностей и наций в странах Африки //Вопросы истории. 1967. № 9; Бромлей Ю. В. К характеристике понятия «этнос» //Расы и народы. М., 1971. № 1; Он же. Этнос и этнография. М., 1973. С. 122–123.

12

Гумилев Л. Н. О соотношении природы и общества согласно данным исторической географии и этнологии //Вест. ЛГУ. 1970. № 24. С. 39–49. К этой точке зрения примкнул Ю. В. Бромлей (см.: Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. М… 1983. С. 175–176).

13

Алексеев В. П. В поисках предков. М., 1972.

14

Говоря про природный процесс «сам стал…», мы не допускаем антропоморфизма, а просто применяем привычный оборот. Например: «Ручей проложил себе русло и образовал излучину».

15

Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965. С. 283.

16

Берталанфи Л. Общая теория систем — критический обзор //Исследования по общей теории систем. М., 1969, С. 28, след.; Садовский В. Л., Юдин Э. Г. Задачи, методы и приложения обшей теории систем //Там же. С. 12, след.: Малиновский А. А. Общие вопросы строения системы и их значение для биологии //Проблемы методологии системного исследования. М., 1970. С. 145–150.

17

Колесник С. В. Общие географические закономерности Земли. М., 1970. С. 7.

18

Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973. С. 122–123.

19

Вернадский В. И. Указ. соч. С.283, след.

20

В. И. Вернадским подсчитано, что от одной пары слонов за 740–750 лет «получилось бы около 19 миллионов живых слонов» (Вернадский В. И. Указ. соч. С. 287).

21

Гумилев Н. С. Поэма начала //Дракон: (Стихотворный альманах). Пг., 1921.