Глава 3

Я КОМАНДИР ПОДВОДНОЙ ЛОДКИ

Для того чтобы стать командиром подводной лодки, следовало пройти кратковременные курсы, на которых отрабатывалось управление подводной лодкой во время атаки. Как и раньше, приборы и оборудование были слишком простыми, поэтому успех атаки почти полностью зависел от умений и навыков командира. Он один мог видеть, что происходит, а так как его зрительное восприятие было ограничено одновременно одним сектором, то он должен был уметь мысленно воссоздавать всю картину происходящего, точно перед ним открывался весь горизонт. Некоторые офицеры никогда не могли овладеть этим навыком, поэтому, даже несмотря на другие свои качества, были не способны сдать экзамен.

Большинство тренировок по атакам проходило на специальном тренажере. Будущий командир подлодки занимал место в помещении, которое представляло собой копию рубки подводной лодки и перемещалось со скоростью, с которой, как предполагалось, шла субмарина. Перископ смотрел на своего рода железнодорожную линию, по которой двигалась модель судна. Все это было сделано, чтобы максимально приблизить учебную ситуацию к действительности. Атакой руководили другие практиканты, которые использовали большую изобретательность в управлении своим кораблем. Если они преуспевали в маневрировании и таранили подлодку, то непременно сообщали об этом своим товарищам на подлодке ударами ботинок в стену их помещения.

Испытаниями руководили опытные подводники, и от них зависело, получите вы похвалу или выговор. Каждую атаку анализировали, и сдать экзамен было не так уж просто. Экзамена подводники не боялись и не очень-то беспокоились, если его не сдавали. Настоящее беспокойство появлялось, когда следовало проводить подводную атаку в море. Командиры должны были позволять практикантам исправлять сделанные ошибки и только в последнюю минуту, когда кораблю угрожала опасность, могли брать управление на себя и включать сирену, звук которой означал погружение. Главная проблема в атаке заключалось не в том, как подойти к намеченной цели и торпедировать ее, а в том, как бы быстрее эту атаку прервать и опуститься на глубину.

После того как практиканты оканчивали подводные командирские курсы, они сдавали экзамен и получали назначение на свои первые лодки, которыми им предстояло командовать. Для молодого офицера это, наверное, было самым замечательным периодом в карьере.

Мне едва исполнилось двадцать восемь, когда я стал командиром подводной лодки «Н.49», что было очень рано для подводника в мирное время. Для военного времени этот возраст считался достаточно солидным, поскольку тогда командирами становились уже в двадцать два года. Но я считаю самым лучшим возрастом для командира двадцать пять – тридцать лет, когда человек не слишком стар, но уже имеет опыт и личное мнение, но достаточно молод для того, чтобы размышлять о посторонних вещах. К тридцати пяти годам большинство мужчин становятся слишком осторожными.

Фактически я командовал лодкой до тридцати восьми лет, но служил на флоте без перерыва. Но были и такие подводники, которые уже ушли со службы, и, когда в свои тридцать с небольшим вернулись вновь, им приходилось очень трудно. Я считаю, что был потенциально намного лучшим командиром в двадцать восемь, чем в тридцать семь лет, несмотря на то что с возрастом приобрел мудрость и опыт.

«H.49» была одной из последних представительниц подводных лодок типа «H». Это были прекрасные небольшие лодки водоизмещением около 450 тонн, созданные в последние годы Первой мировой войны – в основном по американским проектам. Я снова присоединился к портлендской флотилии, хотя моя старая любовь, к «R.4», была пересмотрена. Портлендская флотилия, помимо старых лодок типа «H», имела две лодки нового типа «S», на представительницах которых я должен был воевать в течение войны. Тип «S» был возвращением к здравомыслию после полета фантазии, который привел к появлению огромных неуклюжих лодок типов «O» и «P» и длинных, быстрых, но имевших слабый корпус лодок «речного» класса. Для дальних океанских походов необходима большая лодка. Огромные американские субмарины отлично воевали против японского флота во время Второй мировой войны. Наши небольшие лодки типа «T» тоже проявили себя хорошо. Но лодки, которые могли с одинаковой эффективностью использоваться как в прибрежном районе, так и в океанских глубинах, по моему мнению, ничем не уступали им и были бесспорно лучшими субмаринами Второй мировой войны после немецких 500-тонных субмарин серии VIIC. Но это – личное мнение, и, подобно экономистам, два разных подводника всегда дадут разный ответ.

Первое командование подводной лодкой всегда является вехой в жизни подводника. Из первого моего командования я запомнил тот момент, когда я впервые приказал команде закрыть люк и погружаться. До того момента моя роль заключалась в наблюдении и обучении, теперь же я мог на практике реализовать свои навыки и идеи. Легко критиковать других и воображать, что ты непременно сделал бы все лучше, когда ни за что не отвечаешь. Когда же становишься главным, ты понимаешь, какая ответственность ложится на тебя. Позже я командовал сотнями людей, что намного превышало количественный состав команды субмарины, но не знаю другой такой должности, как командир подводной лодки, на которой от человека требуется столько напряжения и ответственности и где от него так много зависит. Работа командира-подводника очень похожа на работу летчика, но, в отличие от пилота самолета, управляющего в одиночку, лодкой управляет вся команда, но слушает указания одного человека, который один знает всю ситуацию и отдает приказы. Во время атаки нет времени объяснять или раздумывать, поэтому приказ командира всегда должен выполняться мгновенно. И все же какое-то время на его выполнение нужно. Опоздай повернуть лодку на пять секунд, и через пять минут ты поймешь, что тебе не хватило как раз пять секунд, чтобы выполнить намеченное.

Конечно, командиру подчиняются беспрекословно, и он является настоящим диктатором, но, с другой стороны, каждый член экипажа, как и сам командир, полагается не только на себя, но и на любого своего товарища. Хороший подводный расчет – гораздо больше, чем просто экипаж; они настолько сильно спаяны, что действуют под руководством командира как единое целое. Если читателю покажется, что я слишком часто использую местоимение «я», то надо учесть: это «я» относится не только ко мне, но и к людям, которых я описываю как единое целое с собой.

Так как лодка полностью зависела от своего командира, командующий флотилией всегда рассчитывал не на названия лодок, а на тех командиров, которые ими управляли. С течением войны, когда вследствие потерь командиры становились все моложе и моложе, выработалась доктрина, по которой все меньшая роль отводилась индивидуальности, но, по сути, командиры субмарин остались индивидуальностями. Когда в конце войны я был назначен на оперативную работу и инспектировал субмарины, уже по тому, как командир отдавал приказы, мог определить, у кого из моих товарищей он в свое время был помощником.

На «H.49» я постоянно держал в голове маршрут, потому что, кроме меня, офицером был только мой помощник, и мне приходилось самому быть штурманом. Конечно же проложить маршрут можно намного лучше, работая с параллельной линейкой и циркулем, но мы должны были как птицы выработать в себе инстинкт безошибочно угадывать, где мы находимся и куда нужно следовать, чтобы не зависеть от двигателей, которые имели свойство часто ломаться. В наше механизированное время мы редко используем органы чувств, но без них вряд ли можно обойтись. Чувство позиции и направления, которым располагали рыбаки и моряки на поверхности, было развито у нас ничуть не хуже, если нам требовалось его использовать.

Помню, однажды во время войны я пытался подойти к берегу в условиях плохой видимости. И вдруг внезапно почувствовал впереди опасность и дал полный назад. Когда туман рассеялся, мы увидели, что впереди в море врезались отвесные утесы, и, если бы я не повернул, мы бы обязательно погибли. Возможно, я отвернул случайно, но знаю одно: если долго концентрироваться на чем-то, то можно предугадать ситуацию и принять верное решение.

Когда я служил на «H.49», разгорелся абиссинский кризис, и почти все наши лодки, даже старые типа «H», были направлены в Средиземноморье на случай войны с Италией. К моей досаде, «Н.49» предстояло остаться в базе – здесь должны были проходить тренировки будущих командиров подводных лодок. Значит, мне предстояло оставить Портленд, который я очень полюбил, и направиться в Блокхауз.

В те дни еще не было пособий, и офицерам приходилось тратить много денег. Нужно признать, что мы не слишком бедствовали, поскольку я, тогда еще лейтенант, имел няню и повара, но постоянные переезды были неприятны. Открытые автомобили очень помогали в этом случае, и, когда мы ехали на своей «лагонде», она была настолько тяжело нагружена, что приходилось очень осторожно управлять ею, дабы не потерять вещи. Однажды нашу собаку, проявившую интерес к мелькнувшему у дороги кролику, снесло с багажа. Марджори к тому же не могла выйти из машины, пока часть вещей не была разгружена, поэтому иногда приходилось искать людей, чтобы они помогли справиться с тяжелым багажом.

Я оставался в Англии на протяжении двух лет, пока учился на командирских курсах и служил на «Н.49». Все остальные годы до войны постоянно находился за границей. Следующие два года я провел на австралийском корабле «Австралия», но это уже другая, совсем не подводная история. В 1938 году вернулся в Средиземноморье командовать подводной лодкой «Силайон».

Пребывание в Средиземноморье было чрезвычайно удачным для меня, но иногда очень хотелось вернуться домой. Первой подводной флотилией в Средиземноморье командовал Филипп Рук-Кин, или Рукерс (позже вице-адмирал), по моему мнению, самый дальновидный подводник предвоенных лет. Он не только сделал из нас отличных подводников, но сумел сломать стереотип некоторых мелких и незначительных наставлений подводников во время учений.

Эти правила были обязательны, но, возможно, покажется невероятным, что между 1927-м и 1938 годами я ни разу не погружал субмарину ночью, не принял участие в учениях флота в темное время суток, без сигнально-отличительных огней. Для каждого разумного подводника было очевидно, что ночная атака на поверхности будет играть главную роль в предстоящей войне, но нам не разрешали практиковаться в ней из боязни столкновения, которое случилось бы, если бы наша атака или контратаки условного противника оказались эффективными. Так как Великобритания потеряла в подводной войне большое количество транспортных судов и потопила больше чем кто-либо вражеских подводных лодок, существовала традиция преувеличивать превосходство наших противолодочных сил, которые, по общему признанию, были лучшими в мире. Все учебные занятия, которые мы выполняли, назначались в соответствии с этой непродуманной доктриной.

Например, субмарины могут одинаково хорошо действовать как в вертикальной, так и в горизонтальной плоскости. Но наши упражнения были рассчитаны только на горизонтальную плоскость, потому мы не имели оборудования, позволяющего оценивать глубину погружения субмарины и глубину, на которой следовало ожидать взрыва глубинных бомб кораблей противника.

Напрасно мы оспаривали результаты флотских учений, и обычно нас считали потопленными, не принимая в расчет глубину, на которой мы находились. Только несколько месяцев спустя мы начали учиться иметь дело с субмариной; много наших судов было потеряно, а много немецких – спаслось, потому что в адмиралтействе не слушали своих подводников.

На объединенных учениях флота весной 1939 года Рук-Кин разрешил лодкам действовать ночью без сигнально-отличительных огней. Бикфорд на «Салмон» и я на «Силайон» провели значительную часть ночи посреди «вражеского» флота, оставаясь для него невидимыми. Бикфорд «торпедировал» судно «Коурегиос», и оно было вынуждено снизить скорость до двух узлов. Спустя несколько месяцев «Коурегиос» был потоплен немецкой подводной лодкой. Капитан крейсера, торпедированного «Силайон», не признал повреждений. Когда несколько дней спустя в Гибралтаре я спросил его, почему он так поступил, он ответил, что субмарина не имела никакого права находиться в надводном положении посреди флота ночью, без огней. А несколько месяцев спустя в Атлантике началась битва с всплывающими на поверхность среди ночи немецкими подводными лодкам.

Мы также практиковали тактику «волчьей стаи», и, хотя впоследствии ее в основном использовали немцы, не было причин ею не заниматься.

Я думаю, что даже командиры подводных лодок неосознанно находились под влиянием тех учений, которые проводились перед войной. Самолетов очень боялись, несмотря на их примитивное оборудование и вооружение. Поэтому нам постоянно рекомендовали сразу же идти на глубину, где они не могли нас обнаружить. Стэнли по прозвищу Фон Крешмер, один из моих командиров подводных лодок во время моего командования в 1945 году Тихоокеанской флотилией, придумал способ борьбы с японскими противолодочными гидросамолетами «Джейк», который назвали Тетушка Салли. При этом он не стал самым лучшим мастером этого приема. «Джейк» был небольшим самолетом и мог нести только две глубинные бомбы. Сбросив их, он переставал создавать опасность и не мог нам больше угрожать. Методика приема заключалась в том, чтобы при приближении «Джейка» всплыть на поверхность. Как только он начнет атаку, следовало резко погружаться и уходить подальше от того места, куда сбрасывались бомбы. Если субмарина начинала погружаться слишком быстро, японцы бомбы не сбрасывали, если слишком медленно, обычно она погибала. Поэтому применение этого приема требовало точного расчета.

Война закончилась быстрей, чем Тетушка Салли преуспела в борьбе с самолетами, и, я думаю, его мало кто применял, кроме Стэнли. Но это был один из тех примеров, который разрушил неоправданные довоенные представления о борьбе с неприятелем.

Имея упрямую натуру и считая нужным анализировать некоторые результаты учений, я постоянно упражнялся в анализе. И в то время как штабное командование разбирало противолодочные успехи этих учений, я больше внимания уделял неудачам. Когда я был вынужден признать, что на этот раз, возможно, «был потоплен», я искал, где сделал ошибку, и выявлял не одну, а еще и множество других ошибок, которые до этого были скрыты от меня. Безотносительно всех «за» и «против» этих исследований, они должны были наделить меня уверенностью в моих знаниях и опыте. Если бы я бездумно следовал всем указаниям штаба, то непременно был бы уничтожен прежде, чем ввязался в бой.

1939 год был наполнен ожиданиями и постоянными передвижениями. День и ночь первая подводная флотилия не прекращала учения. Поэтому книга паролей, которую я создал, в это время осталась для меня неизменной на три с половиной года войны.

Несмотря на тревоги лета 1939 года, остров Мальта остался в памяти веселым местечком. Большая часть флота и в конечном счете наша плавучая база была направлена в Александрию. Те субмарины, которые остались, были расположены в старом форте на острове Маноель, в Марса-Мусетто, второй гавани Ла-Валетта. Много лет там не жил никто, кроме песчаных мух, но в любом случае многие из нас, когда не выходили в море, спали на берегу в форте Маноель. Лазаретто, другое древнее селение на небольшом острове, стал штабом знаменитой десятой флотилии до конца всей войны.

В клубе устраивали танцы, ночи напролет длились вечеринки, мы круглые сутки купались и устраивали пикники, скандалили и сплетничали, участвовали в гонках и играли в различные игры. Тень наступающей войны не вселяла в нас отчаяния и страха. Так что Мальта в перерыве между войнами веселилась и веселилась до того момента, пока не наступил конец затянувшемуся мирному времени.

Много военных книг написано теми, кто не служил в те годы, или теми, кто видел в них одни лишь потрясения и несчастья. Для меня же, профессионального моряка, еще достаточно молодого, чтобы участвовать в войне, казалось, наступил кульминационный момент всей жизни.

Марджори уехала домой, забрав с собой ребенка, а Билл Сладен (теперь капитан-лейтенант Сладен, кавалер ордена «За боевые заслуги»), Бикфорд и я остались в гавани Лазаретто. Красивый, талантливый Бики несколько месяцев спустя стал очень известным со своей подводной лодкой «Салмон». Припоминаю, что, пока мы бесконечно обсуждали тактику, которой будем придерживаться, Бики взбирался на крутые утесы южной оконечности Мальты. И когда позже, в ходе войны, мы часто подходили к берегу возле этих утесов, мне казалось, что я вижу фигуру веселого Бики, девиз которого всегда был: «Живей! Живей! Отдохнуть вы всегда успеете». Вот он и успел отдохнуть, погибнув совсем молодым летом 1940 года.

Время от времени «Силайон» направлялась в Александрию, чтобы принять участие в учениях флота по противолодочной обороне. Александрия – восхитительное место, и, когда командиры подводных лодок выходили в ее гавань, у них было много времени для отдыха. Некоторые из них участвовали в гонках, играли в гольф в спортивном клубе, катались на серфинге в Сиди-Бише, стреляли на озере Мазорин, а я имел обыкновение нанимать лодку и ловить рыбу. По вечерам на рынках Александрии начиналась торговля, главными продавцами конечно же были левантийские купцы, потомки знаменитых купцов древности. Если вам удавалось сторговаться с ними, это вызывало у них бурю эмоций. Ближе к полуночи мы обычно ходили по кабаре, которыми так славилась Александрия.

Меня часто спрашивали, заболевают ли люди клаустрофобией[3] при плавании на субмаринах, но я мог лишь ответить, что почувствовал симптомы этой болезни единственный раз, когда начал ходить по ночным клубам Александрии. В городе было очень много девушек, занятых «обработкой» иностранцев, в основном венгерки, ухоженные до известной степени, красиво одетые и очень дорогие. Танец был только началом – после этого они требовали шампанского, букеты роз и разные безделушки. Несомненно, они продавались новичкам, и те уезжали с пустыми карманами.

Иногда мы дурачились и развлекали друг друга. Так, однажды Хьюго Ньютон, первый помощник на «Силайон», надел феску, белый халат и, прикинувшись продавцом арахиса, стал расхаживать среди ничего не подозревающих моряков. Разоблачен он был только спустя час.

В это время я часто выигрывал в бридж и после игры обычно заходил в «Эклисиор», чтобы спустить выигрыш. Как частый посетитель, я получал от одной венгерской девушки скидку или бутылку шампанского по низкой цене. Взамен я однажды пригласил ее на нашу плавучую базу «Мэйдстоун», выпить и посмотреть мою подводную лодку.

Она была той девушкой, которую невозможно было не заметить, уж не говоря о том, что на нее нельзя было не обратить внимания в военном порту. Поэтому, когда шел с ней на свою лодку, я знал, что на нас, перегнувшись через борта своих кораблей, смотрят наши моряки. Вначале все было хорошо, мы спустились по трапу в торпедный отсек. И вдруг она схватилась за горло, сказала, что задыхается, и попыталась подняться по трапу. Однако у нее ничего не получилось, и она стала кричать. Я не знал в то время о клаустрофобии, но прекрасно понимал, что если она сейчас поднимется наверх с криками, то моя команда истолкует ситуацию по-своему, и я никогда не избавлюсь от пятна на репутации. Момент был неприятный, и на рассуждения времени не было.

Я обхватил ее вокруг талии, дотащил до офицерской кают-компании и дал двойную порцию виски. Это сработало, и потом я давал виски всем, кто боялся клаустрофобии. Но тот опыт оказался для меня неприятным.

Обычно люди думают, что нахождение в подлодке во время глубинной атаки сильно действует на команду. Шум вражеских винтов и ожидание скорого взрыва. Сброшены ли бомбы в нужный момент? Установлены ли они на нужную глубину? Ты знаешь, что выхода нет, и тебе не остается ничего иного, как ждать. Затем раздается грохот, гаснет свет, и лодка выходит из-под управления. А потом тишина и слабый, еле различимый звук воды от потекших сальников.

Самое опасное на подводной лодке – попадание воды. Некоторые члены экипажа заняты ремонтом или восстановлением управляемости подводной лодки, в то время как большая часть команды обычно ждет следующей атаки и не может ничего предпринять.

Осознание, что спасения не будет, известно подводникам всех национальностей. Нормальная реакция людей в этот момент сводится к тому, что они хотят куда-нибудь убежать с субмарины. Лица становятся бледными, а в ногах появляется такая сила, о которой они раньше не подозревали. Против желания убежать нужно бороться, сознательно или подсознательно. Подводник не должен паниковать, он знает, что погибнет или спасется только вместе с подводной лодкой, и поэтому не может выжить один и должен бороться за живучесть корабля вместе со всеми. Он вместе со своими товарищами часть лодки и поэтому в первую очередь должен заботиться о ее существовании. Конечно, команда подводной лодки состоит из самых храбрых моряков, которые попали туда по разным причинам, но тем не менее, поверьте мне, хотя мое описание не вполне адекватно происходящему и картина может показаться ужасной, все не так уж плохо. Хотя, конечно, вряд ли кто-то получает от этого удовлетворение.

Но все эти подробности были нам еще неизвестны. Можно было об этом думать, но не обсуждать. Война началась для нас на Маноеле, когда по радио мы услышали выступление нашего премьер-министра.

Впервые я видел, как проходят назначения на боевое патрулирование. И это меня расстраивало. Вместо того чтобы выходить в свободное плавание и изучать маршруты тральщиков и патрулей, вычислять вероятные области постановки минных заграждений, действуя самостоятельно, нам приказывали не самовольничать, а выполнять конкретные приказы в определенных районах действия.

В мирное время во время учений лодка занимает определенную позицию, так как действия противника заранее известны. В военное время подводная лодка не должна быть ограничена какими-либо рамками. Время суток, ветер, солнце и луна, небо и море, глубина или мелководье – все влияет на ее тактику.

Флажок на карте – это одно дело, а субмарина, которую этот значок обозначает, – совсем другое. Выпустите ее в море, и она сама найдет место, где ее действие эффективно. Но в то время нам необходимы были такие «карточные» маневры – нам всем недоставало знаний для настоящей борьбы.

Беспокойные недели прошли; мы завидовали нашим друзьям, служащим на флотилиях Северного моря, которые наблюдали за боевыми действиями или даже в них участвовали, хотя в тот период войны такая вероятность была крайне мала. Я постоянно волновался, что война окончится прежде, чем мы примем в ней участие.

Все перемещения кораблей были окутаны тайной. Узнавать о том, где находятся товарищи, нам часто приходилось от их жен или санитарок военных госпиталей. Время от времени нас предупреждали, что мы скоро вернемся домой. Сине-фиолетовая окраска наших субмарин для Средиземноморья была поспешно заменена серой специально для Северного моря. Торговцы, узнавшие о нашей отправке, закрыли кредит. Но когда опасность перебазирования исчезла и наши лодки снова сменили окраску на синюю, кредиты снова стали для нас возможны.

В середине октября 1939 года нам наконец сообщили, что мы отправляемся на север. В конце войны подводные лодки будут совершать переходы поодиночке и в безопасности, но тогда наш второй дивизион, в котором я был старшим офицером, должен был идти домой в полном составе и надводном положении. «Силайон», «Салмон» (Бикфорд), «Шарк» (Бакли) и «Снаппер» (Кинг) должны были действовать вместе, так как знали друг друга и тактику поведения при различных обстоятельствах. К тому же, насколько позволило время, мы были практически готовы к войне. И все же субмарина «Силайон» единственная из этих четырех лодок умерла естественной смертью. Прежде чем наступила следующая осень, «Салмон» и «Шарк» нашли свой постоянный причал на дне Северного моря. Несколько месяцев спустя «Снаппер» исчезла неподалеку от Ушанта.

Мы думали не об опасностях, а только о том, что наконец-то отправляемся на войну и если поспешим, то можем успеть до того, как она закончится. На самом же деле прошло долгих шесть лет до того момента, когда закончилась война. В тот момент я служил на Тихоокеанском флоте, и у меня появилось чувство, что все позади, но при этом я ощутил такое опустошение, какого не испытывал в 1939 году, когда закончился мир. На войне я научился сражаться, я управлял подводной лодкой, о чем мечтал всю жизнь. Что еще мог желать военный моряк?

Мы очень весело провели вечер в Гибралтаре, где остановились, чтобы заправиться топливом и получить разведывательную информацию. Я помню, что в тот день мне выпал огромный выигрыш от однорукого бандита[4] в «Рок-отеле». Нам оставалось сделать последний рывок. Проходя мимо портов испанского и португальского Атлантического побережья, мы изучали особенности потенциальной блокады, полагая, что в будущем такой случай нам представится. Два с половиной года спустя, когда мы направились на юг, чтобы участвовать в средиземноморской кампании, оказалось, что те же самые суда по-прежнему стояли в портах.

Одна спокойная ночь сменялась другой. Наши подводные лодки шли друг за другом на север вдоль португальского побережья. Вскоре мы заметили суда, идущие в темноте на запад. Я решил, что нам следует обойти их так, чтобы на фоне молодой луны рассмотреть получше и определить тип и принадлежность. И в случае если они окажутся вражескими, атаковать всем вместе или, как это называли немцы, «волчьей стаей», что в мирное время мы часто отрабатывали на учениях. Но Бики не захотел ждать и, думая, что мы не видим эти корабли, покинул строй и пошел в атаку. Я приказал ему вернуться сигнальными огнями. Луна осветила нос и трубы, которые могли принадлежать только французскому эскадренному миноносцу. «Салмон», поняв, что это французский корабль, дала сигнал о своей принадлежности и замедлила ход. Очевидно, его сигнал не поняли. Когда мы возвратились, в адмиралтействе меня спросили, видели ли нас немецкие подводные лодки, которые атаковали французский конвой.

Немецкая подводная лодка была замечена в Бискайском заливе, и нам дали приказ выйти в море и найти ее. Полагали, что она должна быть на поверхности и мы увидим ее первыми. Это была безрассудная тактика. Если вы хотите охотиться на субмарину, то необходимо погрузиться под воду, иначе из охотника вы превратитесь в жертву.

У «Снаппер» барахлил двигатель, и наше продвижение с каждым днем замедлялось, но не произошло ни одного инцидента до прибытия в Портленд. Мы столкнулись с одним из вспомогательных противолодочных кораблей, опознанным как наш собственный. Мы запустили опознавательные ракеты, но экипаж корабля состоял, вероятно, из малоопытных моряков, к тому же жаждавших крови. Не обращая внимания на сигнальные огни, они двинулись на нас. Я отдал приказ «полный вперед», с тревогой наблюдая, сможет ли «Снаппер» спастись. Миновало несколько томительных минут ожидания, и я увидел, как «Снаппер» набрала скорость и через некоторое время исчезла под водой.

Когда мы вернулись на базу, я спросил Билла Кинга, как им удалось набрать скорость и почему он постоянно задерживал нас, ссылаясь на неисправности двигателя. Он сказал, что вызвал механика на мостик и показывал, что произойдет, если тот, вернувшись в машинное отделение, не увеличит обороты. Главный механик, как оказалось, не ударил в грязь лицом.

Субмарин боялись все, и нередко им больше угрожали свои собственные корабли и самолеты, а не силы противника. Примерно в одно время с теми событиями, о которых я рассказываю, наша лодка, возвращавшаяся в базу из Северного моря, послала сигнал: «Расчетное время прибытия 9.00, если наши самолеты прекратят нас бомбить».

Подводная лодка – враг для всех, и не только наземные службы и самолеты ошибались в определении ее принадлежности. Трагедия свершилась из-за грубой ошибки, когда одна из наших субмарин, не опознав свою же подлодку, торпедировала ее и пустила на дно со всем экипажем.[5] Классический случай имел место в Первую мировую войну, когда итальянцы были нашими союзниками. Патрульный корабль в Средиземноморье сообщил на Мальту о потоплении немецкой подводной лодки. Вскоре с этого же корабля поступило донесение: «С сожалением сообщаем, что оставшиеся в живых говорят по-итальянски».