Бурные восстания представляли, понятно, кульминационные пункты той классовой борьбы, которая составляла подлинную сущность политической жизни колоний. Чаще же всего эта подлинная сущность обнаруживалась в движениях, не носивших насильственного характера, а принимавших парламентарную, агитационную и идеологическую формы, где и когда возможность для такого выражения оказывалась налицо.

Причиной этих выступлений, как и тех, что принимали насильственные формы, являлись коренные вопросы — вопросы земельной собственности, налогообложения, денежной политики, права на участие в управлении. Они были связаны в основном со стремлениями народных масс расширить свои политические права и улучшить свои жизненные условия и с ответными репрессиями господствующих классов, направленными на подавление этих стремлений. В то же время они затрагивали колониальные взаимоотношения, так как каждый раз волна народного движения за улучшение политических и экономических условий неизбежно встречалась с последней преградой на своем пути — с властью английского правительства. Частичным исключением явились колониальные движения, ставившие своею целью освобождение от владычества собственников; такие движения, особенно после 1689 года, совпали с определенной фазой британской парламентарной политики. В данном случае речь шла о битве против феодальных и неофеодальных форм, по отношению к которым парламент также держал себя все более и более враждебно; и все-таки правда заключается в том, что английское правительство никогда не радовалось инициативе колоний в деле устранения власти собственников, а часто и помогало последним в борьбе за отсрочку своего падения.

Из бесчисленных примеров политической борьбы, развернувшейся на протяжении колониальной эпохи, можно отметить три события как особенно примечательные и воплощающие некоторые основные черты ее истории. Это «война из-за Земельного банка Массачусетса», «дело об иске священника» в Виргинии и борьба вокруг «предписаний о помощи», средоточием которой явился Массачусетс.

Для того чтобы понять события, связанные с Земельным банком Массачусетса, необходимо иметь в виду, что одну из главных черт подчинения колоний господствующим экономическим интересам Англии составляли их взаимоотношения в области денежной системы. Англия стремилась держать свои колонии зависимыми от фунта стерлинга и на голодном денежном пайке. Таким путем можно было прочнее сохранять финансовую зависимость колоний, более эффективно контролировать их торговлю, легче направлять их экономическое развитие и лучше защищать интересы британских купцов и кредиторов.

В итоге Англия запрещала вывоз в колонии английских металлических денег, не позволяла ограничивать вывоз из колоний монет иностранной чеканки или золотых слитков, издала законы, запрещающие создание колониальных монетных дворов, и систематически чинила препоны выпуску аккредитивов внутри колоний.

Эта денежная политика служила важным фактором, сдерживавшим рост колониальной экономики и образование значительного текучего капитала. Она оказывала сильнейшее дефляционное влияние, что неизменно било в первую очередь по интересам должников. Она привела к широкому употреблению товаров — вроде табака и зерна — в качестве заменителя денег и к разработке ряда планов, ставивших своей целью расширение колониального денежного обмена.

К их числу относились и так называемые земельные банки, представлявшие собой капитализированные организации, откуда можно было получать на основе ипотеки аккредитивы, держателями которых становились банки. Расчет, следовательно, делался на то, чтобы использовать эти аккредитивы (предоставлявшиеся из довольно низких процентных ставок, колебавшихся от трех до пяти процентов) в качестве заменителя денег.

Планы такого рода неизменно встречали благожелательное отношение сельских и городских должников и осуждение со стороны крупнейших купцов колоний и английских капиталистических кругов. Ведь последние являлись кредиторами и потому были заинтересованы в том, чтобы проценты и основной капитал выплачивались в дефляционных — или, во всяком случае, никак не в инфляционных — деньгах.

Весь этот вопрос о денежном обращении (включая проблемы кредитов и долгов, а также проблемы противоречий между бурной экономической деятельностью и удушающей нехваткой денег, лишением права выкупа просроченных закладных и банкротствами) представлял собой один из определяющих факторов колониальной политики. В Массачусетсе к 1740 году сельские и городские классы должников, составлявшие подавляющее большинство населения, добились господствующего положения в провинциальной ассамблее и приступили к созданию «Земельного и промышленного банка», который попытался расширить денежное обращение и поощрить развитие промышленности.

Партия Земельного банка сразу же была заклеймена богачами как «отребье» и «чернь». Королевский губернатор — им был Джонатан Белчер — обнародовал инструкции, предписывавшие увольнять всякое должностное лицо, принявшее аккредитивы Земельного банка (в ответ на что дьякон Адамс, отец Сэмюэля Адамса, руководитель Земельного банка и мировой судья, отказался от своего поста и бросил губернатору обвинение в том, что тот действует против «интересов нашей родной страны»). Однако партия Земельного банка продолжала расти, и губернатор стал бояться, что она сметет всякую оппозицию на предстоявших выборах 1741 года. Поэтому как раз накануне выборов губернатор заявил об «открытии» злодейского заговора, подробности которого для удобства были оставлены в тумане; но, вооружившись этим заявлением, губернатор бросил в тюрьму несколько лидеров партии Земельного банка. Тем не менее на выборах 1741 года партия еще более упрочила свои господствующие позиции в законодательном собрании.

Тогда на помощь купцам и английским кредиторам пришло само британское правительство, поставив вне закона институт Земельного банка и объявив уголовными преступниками тех, кто нес за него ответственность. Удар на несколько лет внес смятение в ряды этой народной партии и чуть было не вызвал взрыв революции и гражданской войны на поколение раньше их действительного срока; настоящих военных действий удалось избежать только тем, что английское правительство отозвало Белчера и заменило его на посту губернатора Уильямом Шерли.

В данном случае правящий класс продемонстрировал отличающее его презрение к своим же собственным законам, когда они оказываются помехой. Так, покойный Джон Трэслоу Адамс, чья характеристика событий страдает явным предубеждением в пользу приверженцев так называемых «законных денег», и тот признает, что действия этих лиц, направленные на недопущение обращения платежных обязательств Земельного банка, «в весьма значительной мере выходили за рамки закона». Нельзя умолчать и о том, что действительно «законное» запрещение парламентом действий, предусмотренных программой партии Земельного банка, было осуществлено лишь путем придания обратной силы закону, принятому двадцатью годами позднее[11].

Драматической иллюстрацией конфликта между должниками и кредиторами, неминуемо перераставшего в битву против английских властей, служит также «дело об иске священника» в Виргинии, которое впервые принесло славу Патрику Генри. Дело это явилось следствием принятия виргинским законодательным собранием, где господствующие позиции занимали должники, закона 1755 года (вновь утвержденного в 1758 году), который разрешал уплату налогов, ренты, жалованья, договорных сумм и долгов — уплачивавшихся в колонии на протяжении многих поколений табаком — деньгами из расчета два пенса за фунт причитавшегося табака.

Закон этот был принят в разгар войны и после засухи — катастроф, поднявших цену на табак почти до шести пенсов за фунт; а принят он был, как заявила ассамблея, с целью воспрепятствовать кредиторам «извлечь выгоду из нужды народа». Он снискал тем более единодушное одобрение в Виргинии, что плантаторы как класс находились вечно и по уши в долгу у британских купцов. Именно это положение побудило одного из них — Томаса Джефферсона — жаловаться, что «долги эти стали передаваться по наследству от отца к сыну на протяжении уже многих поколений, а плантаторы превратились в своего рода собственность, закрепленную за определенными торговыми домами в Лондоне».

Кредиторы решили бороться против этого законодательства и осуществить это наиболее удобным в политическом отношении образом. Они поддержали усилия англиканского духовенства (находившегося на содержании государства), направленные на то, чтобы добиться объявления закона недействительным и получения платы — а жалованье духовенства в течение многих поколений было установлено в размере 16 тысяч фунтов табака в год — деньгами, исходя из сложившихся тогда рыночных цен на табак.

На основе петиции этого духовенства и при активной поддержке английских торговых кругов Тайный совет в 1759 году объявил виргинский закон предыдущего года недействительным и приказал произвести выплату в полном размере плюс компенсацию за убытки. Однако виргинская Палата граждан с Ричардом Блэндом во главе решила оспорить постановление Тайного совета (то есть короля). В ходе борьбы против вето Тайного совета Палата граждан образовала корреспондентский комитет [комитет связи], призванный установить контакт с доверенным лицом в Англии и служить средством быстрейшего уведомления о точке зрения колонии — исторический прецедент для позднейших корреспондентских комитетов.

Дело об иске одного священника, решившее судьбу этого закона, слушалось в ноябре — декабре 1763 года в округе Ганновер; здесь-то 27?летний Патрик Генри выступил в защиту граждан и против короля. Правовая сторона тяжбы была решена; спор шел лишь о размере компенсации за убытки, которую присяжные заседатели могли присудить истцу. Священник этот держался мнения, что присяжные заседатели принадлежали к «стаду черни», а его адвокат в согласии с ним утверждал, что среди них не было ни одного «джентльмена». Оба они были правы, и в этом отношении состав коллегии присяжных являлся, несомненно, символическим.

Адвокат Патрик Генри (конечно, не встречая препон со стороны председательствующего судьи, которым был его родной отец Джон Генри) обосновывал свою защиту двумя доводами. Во-первых, он ссылался на необычайно дурную славу, которой пользовалось колониальное англиканское духовенство (факт, засвидетельствованный и самими высшими сановниками этой церкви); второй, и более веский довод сводился к доказательству того, что в колониальных делах верховным органом являлось и должно было являться колониальное законодательное собрание. Генри настаивал на том, что особенно в деле, касающемся средств, которые взыскивались и тратились в колонии, колониальная ассамблея являлась суверенным органом и что постановление Тайного совета, объявлявшее такой законодательный акт провинциальной ассамблеи недействительным, было несправедливо; несправедливое же постановление само по себе, именно потому что оно было несправедливым, не имело силы.

Конечно, Генри отлично знал, что объявление недействительными колониальных законодательных актов сотни раз производилось королем в Совете[12], но он знал и свою Виргинию и своих собратьев колонистов, он знал, что его слова — хотя адвокат противной стороны и вскакивал с криком: «Джентльмен вещает измену!» — выражали чувства подавляющего большинства его сограждан. А там, где «изменнические» взгляды получают такую поддержку, правительству лучше позаботиться о своей власти.

Присяжные заседатели, среди которых не было ни одного «джентльмена», вынесли решение в пользу истца-священника и присудили ему компенсацию за убытки в размере одного пенни!

Дело с «предписаниями о помощи» в Массачусетсе раскрывает перед нами ряд новых аспектов колониальной политической борьбы. Оно возникла в результате стремления британского правительства добиться строгого соблюдения своих меркантилистских постановлений в условиях, когда Семилетняя война близилась к концу, а завоевание Канады было уже завершено. События эти совпали с вступлением на престол в октябре 1760 года Георга III и назначением в августе того же года нового — и, как надеялись британские власти, более энергичного — губернатора Массачусетса Фрэнсиса Бернарда.

Возможность более строгого соблюдения имперских постановлений представилась именно в последние годы войны, так как значительная часть военно-морского флота могла быть освобождена от непосредственного участия в военных действиях. Кроме того, сама война, умножив английский государственный долг, открыв перспективы устранения французской угрозы и расширив колониальные владения Англии, всем этим подталкивала Англию на путь возобновления попыток установления новых и строгих форм подчинения своему господству и эксплуатации колоний, развивавшихся с угрожающей быстротой.

Сыграло свою роль и то, что британские купцы и плантаторы Британской Вест-Индии оказывали, давление на английское правительство, требуя соблюдения этих постановлений, поскольку колонисты открыто вели нелегальную торговлю с Французской и Голландской Вест-Индиями даже в те годы, когда Англия находилась в состоянии войны с Францией. И действительно, к концу 1750?х годов купцы Род-Айленда ввозили мелассы[13] с иностранных островов в пять раз больше, чем с английских, а Массачусетс ввозил из иностранных источников почти в тридцать раз больше, чем из английских, — и все это была нелегальная торговля! Меласса в свою очередь служила сырьем для десятков предприятий по перегонке рома в Новой Англии, а производство рома было, несомненно, ведущей отраслью промышленности Новой Англии в годы, предшествующие Американской революции¹.

Попытки нового губернатора добиться строгого соблюдения законодательных актов, касавшихся торговли и таможенных установлений, вызвали решительное противодействие со стороны бостонских купцов. В результате генеральный контролер губернатора обратился к британскому суду казначейства с просьбой об издании «предписаний о помощи» — до тех пор применявшихся только в других частях королевства, — которые представляли собой в действительности универсальные ордера на обыск, дававшие право вооруженному ими должностному лицу обыскивать в любое время дня и ночи любой дом или корабль в поисках контрабандных товаров и принуждать сторонних зрителей приходить ему на помощь.

Когда британский суд решил удовлетворить указанную просьбу, губернатор предложил судам колонии претворять в жизнь данное решение, и это казалось — с точки зрения закона — чисто формальным делом. Бостонские купцы, однако, решив оказать противодействие усилиям судов, объединили свои ресурсы и на исходе 1760 года наняли двух выдающихся юристов — Оксенбриджа Тейчера и Джеймса Отиса младшего — принять на себя защиту их дела. И ясным знамением времени послужило то, что Отис ушел в отставку с поста адвоката королевского суда вице-адмиралтейства, отдав предпочтение службе у купцов.

Дело слушалось Верховным судом в феврале 1761 года. Аргументация Тейчера носила юридический характер и, поскольку буква закона была явно в пользу губернатора, оказалась неубедительной. Совершенно по иному пути пошел в своей защитительной речи Отис — сын спикера колониальной Палаты представителей.

Джеймс Отис отвергал правомерность парламентского закона, на основе которого были изданы предписания, по следующим двум мотивам: 1) закон нарушал английское обычное право или конституцию; 2) закон нарушал естественное право. А раз так, заключал Отис, долг суда заключается в том, чтобы отвергнуть предписания и объявить служивший для них основой закон не имеющим юридической силы.

Точные слова Отиса не были записаны, но его младший собрат по адвокатуре Джон Адамс присутствовал на суде и вел черновые заметки того, что он слышал. Прежде чем привести из них несколько выдержек, следует к чести Отиса отметить, что, по свидетельству Адамса, слова адвоката были произнесены «с такой ученой эрудицией, такой убедительной аргументацией и таким потоком возвышенного патетического красноречия, что громадная толпа зрителей и слушателей разошлась совершенно наэлектризованная».

«Указанные предписания, — заявил Отис, по свидетельству Адамса, — противоречат коренным принципам права. Издание того или иного предписания об обыске в колониях является привилегией колониальной Палаты представителей. Мирный человек должен находиться в такой же безопасности в своем доме, как и государь в своем замке». Судейские чины, продолжал он, согласно английской конституции, могут входить в дом человека только «на основании специального ордера на обыск данного дома, заподозренного на основании показаний под присягой, и при наличии веских причин для подозрения». Отис смело развивал свою мысль:

«Относительно законов парламента. Закон, противоречащий конституции, недействителен; закон, противоречащий естественной справедливости, недействителен; и если парламент издаст закон, имеющий тот же смысл, что и указанное прошение [губернатора], он должен быть признан недействительным. Исполнительные судебные органы обязаны объявить такие законы не подлежащими применению».

Отис превратил дело купцов в дело всего населения, ибо он считал «предписания о помощи» не только незаконными, поскольку они придавали праву на обыск универсальный характер, но и, исходя из того, к чему на деле приводило их применение, «инструментом, передающим свободу каждого человека в руки любого мелкого чиновника». Они поощряли мстительность; они поднимали на пьедестал доносчика; они были проникнуты духом произвола, а «одно произвольное применение [власти] повлечет за собой другое, пока все общество не погрязнет в смуте и крови». В подтверждение своих слов Отис представил суду подлинный случай, уже имевший место в Бостоне до вынесения окончательного решения о предписаниях, когда один чиновник, получив такое предписание, использовал предоставлявшиеся им права для того, чтобы отомстить колониальному судье и констеблю, ибо они, исполняя свои обязанности, причинили ему вред.

Аргументация Отиса произвела такое впечатление на суд, что тот отсрочил на год предоставление и применение прав, предусматривавшихся «предписаниями о помощи»; непопулярность их оказалась настолько велика, что к ним прибегали только в редких случаях. Кроме того, на основе аргументации Отиса позднее ряд других колониальных судов отказывал в предоставлении права издавать такие предписания.

Сам Отис благодаря этому делу стал признанным лидером возродившейся теперь народной партии — получившей название Отечественной партии — и четыре месяца спустя после своего появления в суде был избран в массачусетскую Палату. Здесь Отис некоторое время выступал в роли виднейшего глашатая Отечественной партии, которая представляла собой продолжение в новом поколении партии Земельного банка, возглавлявшейся дьяконом Адамсом. Примечательно, что правой рукой Отиса был Сэмюэль Адамс, сын дьякона.

Джон Адамс уже много лет спустя записал в своем дневнике, что выступление Отиса против «предписаний о помощи» явилось поворотным пунктом его жизненной карьеры. «Взору моему отверзлось, — вспоминал он, — начало распри, которой я не мог предвидеть конца и которой предстояло сделать мою жизнь тяжкой ношей, а собственность, усердие, да и все прочее — не обеспечивающими благополучия». Тогда-то, писал Адамс, он и решил

«стать на защиту того, что представлялось справедливым, двинуться неустрашимо вперед по правому пути, довериться Провидению в защите истины и права и умереть с чистой совестью и подобающей готовностью, если такое испытание окажется необходимым».

Поистине волнующие слова из уст человека, которого не так легко было привести в волнение и не так просто заставить настроить свое перо на эмоциональный лад. Очевидно, дело шло о чем-то большем, нежели меласса и сколачивание приличных состояний на торговле с кем угодно и на каких угодно условиях. Конечно, такая торговля играла немаловажную роль, и в первую очередь для купцов Новой Англии XVIII столетия, а также для тех, кто работал на них и зависел от этой торговли, добывая себе средства к существованию.

Однако здесь сказывались также чувство возмущения глубокой несправедливостью, чувство солидарности населения колоний (реакция на оскорбление его крепнущего чувства единства) как единой нации по существу, хотя само это слово употреблялось еще редко. Следует заметить также, что американцы, находившиеся под властью Англии, все чаще и чаще чувствовали себя вынужденными апеллировать против воли короля и даже против воли парламента, после же короля и парламента, очевидно, не остается ничего, кроме природы и бога (да еще воли народа), а природа и бог, разумеется, еще выше, нежели король или парламент. Они были достаточно высоки, чтобы привести в волнение Джона Адамса.

Нельзя не обратить внимание и на то, что адвокат колониальных купцов, боровшихся за право ввозить мелассу без всяких ограничений, мог взывать к делу свободы в целом именно потому, что его подзащитные являлись колониальными купцами. Он мог предупреждать, и предупреждать совершенно правильно, что произвольные посягательства на их право торговать влекли за собой посягательства, как выразился Отис, на «свободу каждого человека».

Примечания:

1

Статья почетного председателя Коммунистической партии США Уильяма З. Фостера, опубликованная в «Political Affairs» в июне 1959 года. — Прим. ред.

11

Закон, запрещающий выпуск в колониях бумажных денег, был принят в 1764 году — Прим. ред.

12

Указы короля в Совете — приказы, разрабатываемые правительственными ведомствами Англии (главным образом министерствами) и оформляемые для придания им юридической силы без утверждения парламентом как «указы короля в Совете», то есть как указы, изданные королем по рекомендации Тайного совета на основе так называемой королевской прерогативы. — Прим. ред.

13

Меласса — сырая патока, служащая сырьем для производства рома. — Прим. перев.