Один на один с ракетой Р-1

О полигонных испытаниях 1947 года собранных в Германии ракет А-4 я уже писал.

После 1947 года мы стояли один на один с задачей создания и пусков ракет Р-1. Эти ракеты должны были быть точной копией немецких А-4.

Среди знатоков истории нашей ракетной техники до сих пор иногда возникают споры: стоило ли в 1947 – 1948 годах начинать широкомасштабные работы по воспроизводству немецкой ракетной техники? Итоги войны показали неэффективность ракет А-4 даже при обстреле такой выгодной мишени, как Лондон. Было ясно, что если ракета А-4 морально устарела еще в 1945 году, то ее отечественный аналог, который в массовом производстве может появиться только в 1950 году, тем более безнадежно устареет. Были эти сомнения в те времена и у нас.

Может быть, труднее всех эту ситуацию переживал Королев. Он был назначен главным конструктором ракеты, действительными авторами разработки которой были наши вчерашние смертельные враги. Трудность ее возможной войсковой эксплуатации и низкую надежность мы все испытали на себе во время полигонных испытаний 1947 года. Да к тому же вопрос, а в кого стрелять при дальности всего 270 километров? Для Советского Союза это был более трудный вопрос, чем для Германии 1944 года. А тут еще разгорается бешеная кампания борьбы с иностранщиной.

С позиций сегодняшнего понимания истории надо признать, что решение о воспроизводстве было правильным. Это решение следует отнести к безусловным заслугам тогдашнего министра вооружения Устинова. Вопреки колебаниям конструкторов и многих правительственных чиновников он вместе с Рябиковым и Ветошкиным настоял на этом решении, последовательно и жестко следил за его реализацией.

Решение о точном воспроизводстве ракеты А-4 диктовалось следующими соображениями. Во-первых, необходимо быстро сплотить, воспитать и научить работать большие коллективы инженеров и рабочих. Для этого надо их сразу загрузить конкретной и ясной задачей, а не далекой перспективой.

Во– вторых, заводы отрасли не должны оставаться без работы: их может перехватить кто-нибудь со стороны. Особенно опасны атомщики. Они не только строят, но и отнимают чужие заводы, пользуясь покровительством Берии. А чтобы загрузить производство, нужна проверенная, доброкачественная рабочая документация. Где ее взять? Разрабатывать от нуля свою новую или переработать немецкую? Ответ очевиден: второй путь на два года короче.

В– третьих, военные уже сформировали специальные части, фактически создали Государственный центральный полигон. Нельзя же их оставлять без дела!

В– четвертых, отечественную промышленность надо как можно скорее втягивать в ракетную технологию. Пусть у нас немедленно начнут делать двигатели, приборы, арматуру, провода, разъемы, на которые уже есть технические условия и вот-вот появятся свои собственные чертежи.

А когда вся эта новая кооперация притрется и заработает на конкретном деле – серийном производстве ракет Р-1, – вот тогда мы, обеспечив тыл, можем позволить себе сделать скачок, перейдя к созданию своих, уже действительно нужных армии ракет.

Такие были соображения, и, повторяю, с сегодняшних позиций они представляются даже более правильными, чем это казалось в те годы.

Американцы пошли сразу по другому пути. История показала, что на том отрезке времени мы оказались более благоразумными, хотя воспроизводить «в точности» было труднее, чем делать по-своему.

Основные проблемы возникали на стадии выпуска конструкторской документации и производства.

Головная роль в подготовке технической документации для производства принадлежала отделу № 3 СКВ, возглавлявшемуся Королевым.

Выпуск документации, отвечавшей жестким артиллерийским требованиям заказчика – ГАУ, протекал очень болезненно. Королев, Мишин, Будник, Бушуев, Охапкин, я и руководитель конструкторского бюро моего отдела «У» Чижиков, да и многие другие хотели навести в НИИ-88 авиационные порядки. Но мы натолкнулись на резкое противодействие офицеров ГАУ и артиллерийского руководства НИИ. Выполнение жестких технических требований ГАУ на выпуск технической документации вначале всем нам казалось совершенно не нужным. Так называемое «ТУ 4000» ГАУ, определявшее чертежную систему, было очень строгим и жестким по своей технологической формальности. Эти ТУ были отработаны во время войны на опыте массового производства стрелкового и артиллерийского вооружения. Документация, согласно этой системе, появившись в цехах любого завода, в любом регионе страны, должна позволить организацию производства и выпуск продукции без помощи и участия конструкторов – авторов этой документации.

В авиации считались нормальными подгонка «по месту», незначительные отступления от чертежа, не влияющие на общие тактико-технические требования, особенно при прокладке труб, кабелей и т.д. Артиллеристы этого не допускали. Требовалась не только психологическая перестройка с двух сторон, но и разумные поиски компромиссов при ежедневно возникавших в процессе производства рабочих конфликтах.

Кроме таких, главным образом формальных, противоречий возникли с первых дней начала работы над ракетой Р-1 и серьезные технологические проблемы.

Первой из них была проблема замены всех немецких материалов на отечественные эквиваленты. На наших материаловедов, кстати сказать, не подчиненных в то время Королеву, свалилась проблема, затрагивающая десятки предприятий страны.

Немцы использовали при производстве ракет А-4 86 марок и сортаментов стали. Наша промышленность в 1947 году способна была заменить аналогичными по свойствам только 32 марки.

По цветным металлам немцы использовали 59 марок, а мы могли найти у себя только 21.

Самыми «трудными» материалами оказались неметаллы: резины, прокладки, уплотнения, изоляции, пластмассы и т.д. Требовалось иметь 87 видов неметаллов, а наши заводы и институты способны были дать только 48!

Большие трудности возникли при освоении технологии производства рулевых машин в опытном цехе отдела «У».

Чертежи мы выполнили в точном соответствии с требованиями ГАУ. Но первые собранные по этим чертежам опытные рулевые машины ни одному требованию по статическим и динамическим характеристикам не удовлетворяли. Более того, они оказывались негерметичными. Масло, служившее рабочим телом в этих машинах, при создании рабочего давления пробивало резиновые уплотнения, и под испытательными стендами образовывались лужи.

Как– то Воскресенский зашел в наш цех и, наблюдая за испытаниями первых рулевых машин, заявил: «Вы ракету взорвете!».

Считалось, что смесь жидкого кислорода, который неизбежно протекал при заправке, с маслом рулевых машин взрывоопасна. Мы срочно организовали испытания. В емкость с парящим жидким кислородом по каплям вливали рулевое масло. Никакого эффекта! Осмелевшие испытатели после этого лили масло прямо из литровой мензурки. Опять никакого взрыва. Тогда соорудили приспособление, которое нещадно трясло емкость, имитируя удары и вибрацию конструкции ракеты в полете. Взрыва так и не последовало. Тем не менее страх перед этим возможным взрывом при подготовке ракеты к пуску остался. Испытатели обычно до начала заправки кислородом осматривали хвостовую часть ракеты в районе установки рулевых машин, чтобы убедиться в отсутствии следов масла.

В лабораториях у материаловедов конструкторы вместе с технологами завода и металлургами до поздней ночи колдовали над шестеренчатыми насосами рулевых машин.

Основные детали насосов из специального чугуна и стали не имели при обработке нужной чистоты. А иногда насосы разрушались. Еще больше неприятностей происходило с релейно-золотниковой группой. Попадание в золотниковый механизм самой малой соринки приводило к заеданию. Следствием такого «засора» была бы обязательная потеря управляемости и неизбежная авария ракеты.

Но самые крупные неприятности ожидали нас, когда мы начали испытания рулевых машин, охлажденных до минусовых температур. Загустевание масла приводило к такому повышению момента на валу электродвигателя, который вращал шестеренчатый насос, что от перегрузки он начинал дымить. Электромотор успевал сгореть раньше, чем своей энергией отогревал и разжижал масло.

Начались новые поиски гидропроводных масел, которые бы не мерзли. Но они оказывались чересчур жидкими при летней температуре полигона, доходившей до +50°С. Обнаружилось, что завод, только что освоивший литье в кокиль алюминиевого сплава корпусов машин и бодро отрапортовавший об этом технологическом достижении, не обеспечил качества литья. Корпус машин был пористым. При высокой температуре рулевые машины «потели»: пропускали масло через поры. Снова начались разговоры о взрывоопасности рулевых машин. Эти проблески воспоминаний освещают лишь ничтожную часть каждодневных проблем, возникавших в процессе производства.

Научную помощь по всей проблеме рулевых приводов с большим энтузиазмом, особенно после посещения НИИ-88 президентом АН СССР Вавиловым, решил нам оказывать Институт автоматики и телемеханики АН СССР. Директор института молодой доктор технических наук Борис Николаевич Петров только что принял руководство от академика Кулебакина. Он предоставил в наше распоряжение свои лучшие силы во главе с будущим академиком Трапезниковым. Академические ученые оказали благотворное влияние на повышение общего технического уровня наших инженеров, привили вкус к строгости технических отчетов и теоретическим обобщениям. Но они ничего не могли предложить против массового брака шестеренчатых насосов или грязи, забивающей золотники.

Общая культура производства не соответствовала уровню наших задач. Необходима была перестройка психологии рабочих и технологов. Для этого требовалось гораздо больше времени, чем отводилось планами и графиками.

Аналогичная ситуация складывалась на многих других производственных участках и у наших многочисленных смежников.

В отличие от немцев мы не испытывали трудностей с графитом для газоструйных рулей. Их изготовление было поручено фирме «Электроугли» в Кудинове. Руководил этим производством специалист по угольным электродам для гальванических батарей Фиалков, подчиненный «главному электрику» ракетной техники Андронику Иосифьяну.

Это шутливое звание, придуманное Королевым, очень льстило Андронику. Когда Андроник услышал, что Королев обозвал меня «заржавленный электрик», он страшно развеселился и после этого любил заявлять: «Я самый „главный электрик“, но работаю по заданиям „заржавленного электрика“«.

Тем не менее графитовые рули, за поставку которых Королев назначил ответственным инженера Прудникова, оказались на редкость хрупкими.

Курчатову нужен был графит для стержней-замедлителей в атомных реакторах. Требовался графит особо высокой чистоты, но механическая прочность имела второстепенное значение. Нам чистота не требовалась, но высокая прочность была обязательной. Как немцы добивались прочности своих графитовых рулей, мы не знали. Прудников и подшефное ему графитовое производство у Фиалкова доходили до всех секретов технологии своим умом.

Проверить рули можно было только на огневых стендах в струе штатного двигателя. НИИ-88 такого стенда еще не имел.

Был пока единственный в Химках у Глушко. Там было «навалом» своих проблем.

В Германии казалось, что сварка больших камер сгорания – совсем не хитрое дело. Но в Химках сварочные швы были бугристыми, изобиловали прожогами и при испытаниях давали трещины.

Все двигателисты (или, как мы шутили, «огневая рать»), окружавшие Глушко, – Витка, Артамонов, Шабранский, Севрук, Лист – прошли с ним казанскую «шарашку», огневые стенды Леестена. Работали они неистово. Вот еще один парадокс. Люди, которым существующий режим причинил столько зла, по отношению к которым была допущена вопиющая несправедливость – семь лет тюрем, лагерей или «шарашки», – именно эти люди работали с редким даже по тем временам самоотречением и фанатизмом. Испытания газоструйных рулей мешали их программе огневых испытаний. Требовалось дополнительное напряжение, расход новых двигателей. А их и так не хватало.

Тяжелое бремя контроля качества и точности воспроизведения немецких образцов легло на плечи военной приемки. Военные инженеры вместе с нами прошли все перипетии институтов «Рабе» и «Нордхаузен». Но если там мы были товарищами по работе и вместе веселились в офицерском клубе виллы Франка, во всем друг другу помогали, то теперь скромный инженер-полковник Трубачев – начальник военной приемки (районный инженер) одним телефонным звонком мог остановить производство: «Дружба дружбой, а документики на любое действие по отступлению от документации выложи!» Я часто вспоминал высказанную Лавочкиным мысль при встрече с ним в кабинете Гонора: «Понадобится не менее двух-трех лет, пока у вас все притрется».

На «притирку» времени не хватало. На сентябрь было назначено начало летных испытаний серии ракет Р-1.

Работы по Р-1 шли полным ходом с конца 1947 года, а постановление по этому поводу вышло только 14 апреля 1948 года. В высшем государственном аппарате пытались помогать нам и нашим смежникам в расширении кооперации. Но это требовало перестройки технологии на многих предприятиях других министерств.

Только для обеспечения разработки всей гаммы новых материалов в этом постановлении предусматривалось привлечь к нашим работам такие организации: ЦНИИЧермет, Институт металлургии Академии наук, НИИ резиновой промышленности, Всесоюзный институт авиационных материалов, Институт физической химии Академии наук, Центральный институт авиационных топлив и масел, заводы «Серп и молот», «Электросталь», Ступинский комбинат легких сплавов, Ленинградский резинотехнический институт и многие другие.

Постановление обязывало Министерство вооружения начать строительство стенда для огневых комплексных испытаний ракет. В 1948 году стройка была начата в очень живописном месте в 15 километрах севернее Загорска. Стенд сооружался в лесу рядом с глубоким оврагом, в который должны были низвергаться огненные струи двигателей.

Эта новая база под шифром «Новостройка» вначале была объявлена филиалом НИИ-88, а затем добилась «суверенитета» и превратилась в самостоятельный НИИ-229. Тем не менее эта база огневых стендовых испытаний ракет еще в течение 30 лет называлась «новостройкой». В течение длительного времени ее возглавлял Глеб Табаков, впоследствии один из заместителей министра ракетной отрасли.

В процессе испытаний немецких ракет А-4 в 1947 году среди прочих были выявлены недостатки, которые невозможно было игнорировать. Потому ракета Р-1 по сравнению с А-4 все же имела ряд изменений. В конструкции корпуса ракеты были усилены хвостовой и приборный отсеки. В хвостовом отсеке были предусмотрены люки, позволяющие менять рулевые машины без снятия всего отсека.

Номинальная расчетная дальность была увеличена с 250 до 270 км. Это потребовало увеличения заправки спиртом на 215 кг и соответствующих баллистических перерасчетов, которые оформлялись в виде так называемых «таблиц стрельбы». Для таблиц стрельбы за основу принимались труды, разработанные в институте «Нордхаузен» Тюлиным, Лавровым, Аппазовым вместе с немецкими специалистами.

Головная часть ракет первой серии заполнялась не взрывчаткой, а балластом и снабжалась ампулой с дымовой смесью, облегчавшей поиски в районе падения.

Приборный отсек находился, как и у А-4, за головной частью. В отсеке размещалась вся основная аппаратура управления движением теперь уже чисто отечественного производства.

Для автономного управления полетом служили три командных гироскопических прибора: гирогоризонт ГГ-1, гировертикант ГВ-1 и интегратор продольных ускорений ИГ-1. Эти приборы были существенно улучшены в НИИ-10, после того как Виктор Кузнецов и Зиновий Цециор детально изучили недостатки немецких образцов. В частности, в программный механизм гирогоризонта импульсы с частотой 45 Гц поступали не с вибратора, работавшего неустойчиво, а со специального коллектора, установленного на мотор-генераторе.

Другие приборы, установленные в приборном отсеке, были разработаны с небольшими изменениями Рязанским и Пилюгиным в НИИ-885.

По опыту А-4 в схему и конструкцию «Мишгерета» – усилителя-преобразователя – были введены фильтры по всем трем каналам управления стабилизацией ракеты. Это были фильтры, за введение которых доктора Хох и Магнус в 1947 году получили благодарность Устинова.

Общая электрическая схема ракеты почти не отличалась от А-4 ни по логике работы, ни по числу и назначению элементов. Вся релейно-управляющая часть схемы была сосредоточена в главном распределителе. Выдача временных команд производилась программным токораспределителем – таким термином было заменено немецкое «цайтшальтверк». Система электропитания обеспечивалась свинцовыми аккумуляторами, которые разработал Николай Лидоренко, и мотор-генераторами Андроника Иосифьяна.

Вместо четырехканальной телеметрической системы «Мессина-1» в приборном отсеке устанавливалась отечественная восьмиканальная «Бразилионит», разработанная в НИИ-20 Дегтяренко, который получил задание на такую работу еще в институте «Рабе».

Спиртовой и кислородный баки сваривались из алюминиево-магниевого сплава. Материал для баков поставлялся авиационной промышленностью. Новая для завода № 88 технология сварки была освоена под руководством Леонида Мордвинцева. Это было одной из ключевых производственных проблем при освоении производства ракет в Подлипках.

Двигательная установка Р-1 разрабатывалась под руководством Глушко в ОКБ-456 в Химках. Ей присвоили индекс РД-100. Наибольшие хлопоты при ее воспроизведении и отработке были связаны с подбором неметаллических материалов для уплотнений, различными резинометаллическими деталями и проблемами герметичности всех пневматических и гидравлических стыков.

Зажигание происходило, как правило, с сильными хлопками. Иногда двигатель так и не запускался. Этот недостаток долгое время был проблемой, над которой трудились двигателисты, разрабатывавшие двигатели, компоненты которых не обладали свойством самовоспламенения. По этому поводу Исаев как-то в разговоре о наших бедах признался, что он дал себе клятву разрабатывать двигатели только на самовоспламеняющихся компонентах, чтобы не изобретать снова «рога и копыта» и не переживать страха перед проблемой зажигания.

В первых числах сентября 1948 года ракеты Р-1, предназначенные для летных испытаний, прибыли на ГЦП. Ракеты на испытания были отправлены в специальных закрытых вагонах под усиленной охраной заранее, так чтобы к нашему прибытию первые уже были разгружены.

Вслед за ракетами мы во главе с директором НИИ-88 Гонором выехали в Капустин Яр – на Государственный центральный полигон – сдавать первый экзамен. Предстояла проверка нашей работы по изготовлению отечественной баллистической ракеты дальнего действия БРДД – Р-1.

По теперешней терминологии, ракеты с дальностью до 1500 км относятся к малой и средней дальности. Но в те времена 300 км уже была большая дальность. Ведь ракету Р-2 на дальность 600 км мы только еще разрабатывали, а тема Р-3 – дальность 3000 км – представлялась далекой перспективой.

Пуски должны были подтвердить, что Р-1 по крайней мере не уступает А-4.

Выехали мы в своем спецпоезде, в спальных вагонах которого нам предстояло жить на полигоне. Гостиниц Василий Иванович Вознюк построить еще не успел: было слишком много забот по служебно-боевому обустройству полигона.

Стартовую площадку перенесли подальше от технической позиции. Для управления пусками построили мощный бетонированный бункер. К старту проложили рядом с разбитой степной дорогой – «степным асфальтом» – хорошую бетонированную.

Построили домики для трех кинотеодолитных станций. У старта был благоустроенный домик ФИАН – база Физического института Академии наук, в котором ютились физики, изучавшие при пусках интенсивность космических лучей. В числе этой ученой команды были два будущих академика – Сергей Николаевич Вернов и Александр Евгеньевич Чудаков. Это была одна из первых ученых космических команд нашей страны, которая не меньше нас была заинтересована в проникновении в космос. Предусматривалось, что аппаратура ФИАН будет установлена по крайней мере на двух ракетах.

Испытания первой отечественной серии ракет назывались заводскими. Программа испытаний 1948 года была утверждена министром вооружения Устиновым и согласована с ГАУ.

Председателем Госкомиссии был Вётошкин, заместителем – генерал Соколов, членами комиссии назначены Вознюк, Гонор, Королев, Третьяков, Еремеев, Владимирский и Муравьев. Техническое руководство испытаниями было возложено на главных конструкторов Королева, Глушко, Бармина, Рязанского, Кузнецова, Пилюгина, Лихницкого, Дегтяренко.

Всего для испытаний было отправлено двенадцать ракет, из них десять были оснащены уже новой отечественной телеметрической аппаратурой «Бразилионит» вместо немецкой «Мессины». Сохранив принципы частотного разделения каналов, разработчики увеличили вдвое пропускную способность. Возникла возможность получать информации в два раза больше, чем на А-4. Значительно усилена была вся система радиоконтроля за полетом и поведением ракет. Увеличилось число радиолокационных станций, а их персонал прошел предварительную тренировку.

С.П.Королев и С.И.Ветошкин – председатель комиссии по пускам ракет

P– 1. Капустин Яр, октябрь 1948 года

Для обработки телеметрической информации мы отвели специальный вагон, и в нем началась деятельность первой серьезной службы измерений, состоящей почти в полном составе из молодых специалистов, окончивших вузы в 1946-1947 годах и сразу «брошенных в бой». Все они оказались энтузиастами, в скором времени заняли ведущие позиции и заставили себя уважать. Среди них надо назвать Вадима Чернова, Аркадия Осташева, Ольгу Невскую. Командовал на приемно-регистрирующей телеметрической станции майор Керим Алиевич Керимов, в далеком будущем бессменный председатель Государственных комиссий по пилотируемым пускам.

Радиолокационные станции слежения обслуживались штатным воинским контингентом. Но координацию их работы, разработку программы наблюдений и обработку результатов осуществляли радиоинженеры отдела «У» НИИ-88, которыми руководила Надежда Щербакова и радиоинженер НИИ-4 Григорий Левин.

В состав технического руководства вошла группа баллистиков: известные в будущем советские ученые и руководители космической промышленности Юрий Александрович Мозжорин – с 1968 года директор головного института Министерства общего машиностроения, Святослав Сергеевич Лавров – с 1968 года член-корреспондент Академии наук СССР, а с 1980 года директор Астрономического института, Рефат Аппазов – ведущий баллистик королевского ОКБ. Практически вся эта баллистическая «компашка», как мы ее называли, которой руководил Георгий Тюлин, хорошо сработалась еще в «Шпаркассе» института «Нордхаузен».

В начале сентября заволжские степи, выгоревшие за лето, снова покрылись растительностью. Через дороги резво перебегали суслики. На телефонных шестах и столбах электропередачи дежурили степные орлы. Их вольная жизнь непрерывно подвергалась опасности. Суслики – основная пища орлов – истреблялись ядами, считалось, что они – переносчики чумы. Орлы погибали, отравляясь мясом отравленных сусликов. Охота заселивших эти края ракетчиков за большими орлиными крыльями, своеобразным степным сувениром, также стала причиной истребления этих замечательных птиц. Не ракеты, а люди уничтожали уникальный животный мир этого края.

В 1947 году электроогневое, заправочное и другие отделения комплектовались в основном из гражданских специалистов, прошедших выучку в институтах «Рабе» и «Нордхаузен». На пусках в качестве консультантов и подсказчиков присутствовали и немецкие специалисты. В 1948 году уже ни одного немецкого специалиста на полигоне не было.

Стартовая команда была укомплектована офицерами и солдатами БОН – бригады особого назначения, которой командовал генерал Александр Федорович Тверецкий. Параллельно к каждому «номеру» военного расчета был приставлен специалист промышленности на правах контролера. Несмотря на явный технический приоритет специалистов промышленности, их совместная работа с военными быстро наладилась и проходила очень дружно.

Офицеры – начальник стартовой команды майор Яков Исаевич Трегуб, начальник электроогневого отделения капитан Николай Николаевич Смирницкий, его заместитель капитан Виктор Иванович Меньшиков, начальник отделения автономных испытаний майор Борис Алексеевич Комиссаров – все дошли до высоких генеральских постов, но дружба с товарищами по ракетным пускам конца сороковых годов сохранилась. Фактически все мы в те годы, я имею в виду период работ на полигоне 1947-1953 годов, были в одной упряжке.

Хотел бы добрым словом помянуть полковника (в будущем генерала) Мрыкина. Фактически возглавляя ракетное управление ГАУ, он принял на себя основной труд по формированию технической политики со стороны военных. Выступая в роли строгого и требовательного заказчика, Мрыкин в отношениях с Королевым и другими главными конструкторами, стремившимися поскорее избавиться от Р-1 и перейти к перспективным задачам, проявлял незаурядную твердость. Его считали суровым и слишком требовательным начальником. Я об этом уже упоминал.

Подчиненные его побаивались, но уважали. Со стороны работников промышленности было двоякое отношение. Главные конструкторы, входившие в знаменитый Совет, Мрыкина явно недолюбливали, потому что по всем его требованиям следовало принимать решения либо находить разумные доводы для отклонения. Заместители главных и все руководители более низких рангов Мрыкина уважали. Они видели и понимали, что его замечания по техническому несовершенству, ошибкам в расчетах или необходимости решений по результатам анализа аварийных пусков по существу правильны и требуют реализации.

Мрыкин не был военным карьеристом. У него нелегко складывались отношения с высоким руководством именно потому, что, будучи очень преданным своему делу, твердым в убеждениях и своей правоте, он без страха шел на конфликты, из которых не всегда выходил победителем. Его деятельность оказала большое влияние на повышение эксплуатационных характеристик всех ракет дальнего действия первого десятилетия.

Твердые характеры Королева и Мрыкина часто сталкивались, и конфликты между ними приходилось решать вышестоящему руководству. Сложность отношений этих двух преданных своему делу людей сказывалась и на окружающих. Я не единожды выслушивал от Королева и Пилюгина упреки за хорошие отношения с Мрыкиным и уступки ему в формулировках различных совместных документов. В 1980 году в звании генерал -лейтенанта Мрыкин ушел в отставку. Он перешел на работу в ЦНИИМаш на должность заместителя директора и занимался сбором и обработкой материалов по истории ракетно-космической техники.

Испытания ракет первой серии Р-1 в 1948 году показали, что к недостаткам А-4 добавились наши собственные. Если А-4 терпели в 1947 году аварии в полете, то Р-1 упорно не желали отрываться от стартового стола. На девять улетевших ракет пришелся 21 отказ выхода двигателя на главную ступень.

Эти отказы были для нас в определенной мере неожиданными. На А-4 такого массового нежелания летать мы не наблюдали. Причиной оказались сильные «хлопки» – микровзрывы топлива, поступавшего в камеру сгорания после команды «зажигание». Пиротехническая зажигалка, помещенная на специальном приспособлении из деревянных брусков в камеру сгорания, должна была поджечь порцию спирта, смешанного с парами жидкого кислорода.

На установившийся после этого костер поступало по команде «предварительная» уже значительно большее количество топлива, и на секунды устанавливался устойчивый ревущий факел предварительной ступени. После этого происходила команда «главная». Открывались главный кислородный и спиртовой клапаны на полный расход. С характерным ревом формировался факел главной ступени, нарастала тяга, и ракета отрывалась от стола.

Так вот, до этого дело не дошло уже при первой попытке пуска первой ракеты Р-1.

После команды «зажигание» раздался сильный хлопок, который по силе звука намного превосходил ружейный выстрел. После такого ударного воздействия на пусковом пульте замигали транспаранты набранных команд, схема «сбрасывала»: переход на промежуточную ступень запрещался, обесточивались электромоторы рулевых машин. Для повторной попытки пуска надо было привести схему в исходное состояние, снять напряжение с бортовых приборов, заменить зажигалку, для чего требовалось забраться почти в сопло уже «мокрого» двигателя. На эти операции со всеми обсуждениями и спорами ушло один-два часа.

При второй попытке пуска сильный хлопок с последующим сбросом схемы повторился.

Задержка пуска сопровождалась значительным испарением кислорода. Надо было снова подводить кислородный заправщик и дозаправлять бак окислителем. Предпочли слить кислород обратно в заправщик и разбираться в причинах отказа запуска.

После слива ракету потребовалось сушить, благо догадались привезти авиационные воздухоподогреватели. Решили слить и спирт, и перекись водорода, чтобы полностью повторить электрические испытания на сухой ракете и найти причину.

На это ушло три дня. Причину так однозначно и не нашли, все работало исправно.

Заправили и пошли на третью попытку пуска. По идее пилюгинского испытателя – бывшего моряка Николая Лакузо – решили подстраховать вручную надежность пуска – даже при хлопке не допускать «сброса схемы». Для этого Лакузо в бункере забирался за пусковой пульт, снимал заднюю стенку и вручную в нужный момент поджимал якори тех реле, которые «отпускали» при хлопке. Таким образом, схема должна была обеспечить продолжение автоматического процесса выхода на главную ступень.

Такой принудительной режим старта действительно позволил выйти на режим главной ступени. Но, видимо, возмутившись насилием над электрической схемой, ракета, нехотя взлетев, сразу наклонилась и перешла в горизонтальный полет.

Все наблюдатели попрыгали в заранее отрытые щели. Пролетев около 10 км с работающим двигателем, ракета перешла в пикирование и врезалась в землю.

Но мало этого. Не только ракета, но и тяжелый стартовый стол слетел с места и был отброшен на 20 метров со стартовой площадки, а все, что там находилось, было оплавлено или сметено силой огненного шквала. Разглядывая изуродованный стол, Глушко съязвил: «Не думал, что мой двигатель и столы заставит летать».

Всю ночь мы анализировали схему и додумались до того, что Лакузо, поджимая якоря реле, не поджал якорь подачи питания на рулевые машины. Ракета улетела «без рулевых машин» – неуправляемая.

Через 44 года доктор технических наук Чернов, который в 1948 году появился на полигоне студентом-дипломником МАИ, изложил мне свою версию аварии первой советской управляемой ракеты дальнего действия Р-1.

«Это я виновник первой аварии, – заявил Чернов. – На стартовой позиции Королев увидел меня, подозвал к стартовому столу и объяснил: „Ракета советская, а стол пока немецкий. Видишь бортовой пяточный контакт? Он запускает программный механизм в момент старта. Его шток упирается в ответный грибок на столе. Надо доработать стол так, чтобы к утру все было готово“„. Чернов весь вечер изобретал и чертил. Ночью разбудил слесарей, и в мастерской спецпоезда к утру реализовали его вариант упора для пяточного контакта, или, правильнее говорить, „контакта подъема“. По версии Чернова, при сильном хлопке его первая студенческая конструкция не выдержала и контакт разомкнулся после команды «зажигание“, а не после отрыва ракеты от стола. Программный механизм гирогоризонта был запущен раньше времени, на рули пошла команда по тангажу, наклонившая ракету сразу еще у стола. Факел при отрыве был направлен не вертикально, а под углом и отбросил стол подальше в степь.

После этого происшествия Королев поручил Чернову подсчитать, какие газодинамические силы действовали на стол, что он способен был так далеко улететь. Это была первая научно-исследовательская работа ныне профессора МАИ, крупного специалиста в области ракетной измерительной техники, члена Российской инженерной академии.

Вторая ракета оказалась еще более упрямой. Вначале устраняли неполадки в наземной кабельной сети. Затем при двух попытках пуска двигатель не запускался, несмотря на то, что схема не «сбрасывала». После длительных экспериментов на стоящей на столе ракете выяснили, что замерз главный кислородный клапан. При последующих попытках сбросы иногда сопровождались вмешательством пожарных: горели лужи из компонентов под столом.

С одной из ракет сняли кислородный клапан и проверили его способность замерзать. Установили, что причиной отказа является загустевание обильного количества масла в его сильфоне. Испытания ракет были прерваны. Со всех ракет сняли главные кислородные клапаны и отправили на завод в Химки для обезжиривания.

Это было сильным ударом по самолюбию Глушко, который до этого злословил по поводу «сброса схем у этих управленцев и электриков».

Только 10 октября первая ракета достигла района цели. А через три дня очередная ракета снова после трех попыток осталась на столе. Хлопки, сопровождавшие попытки запуска, по своему психологическому воздействию превзошли потрясения, имевшие причиной замерзание кислородных клапанов.

Вскоре после начала летных испытаний прилетели в качестве наблюдателей, контролеров, болельщиков и грозных руководителей Устинов, главный маршал артиллерии Воронов и прежний председатель Госкомиссии маршал артиллерии Яковлев. Их появление совпало с началом целой серии неудач, разочарований и ввергло всех участников испытаний в состояние непрерывного стресса.

У высоких руководителей была полная уверенность, что мы не только изучили и воспроизвели немецкую технику, но существенно повысили надежность ракет. А тут вдруг они обнаружили, что ракеты по разным причинам совсем не желают летать.

По установившимся традициям надо было всем нам учинить разнос, это якобы приносило пользу. В конференц-вагоне спецпоезда собралось заседание Госкомиссии вместе с главными конструкторами и ведущими специалистами.

О причинах хлопков докладывал заместитель Глушко Доминик Севрук. Причину он с грехом пополам объяснил, но мероприятия были предложены такие: «Пусть управленцы разберутся, почему у них сбрасывает схема. Хлопки при запуске неизбежны».

Пилюгин обиделся и пытался доказать, что если «бить кувалдой по всем реле, то неизбежно нарушение контактов и отсюда сброс схемы. На немецких ракетах таких хлопков не было».

Во время заседания я сидел в дальнем углу вагона между Смирницким и Трегубом. Идея нарушения контактов реле, находившихся в главном распределителе, до этого была нами отвергнута. Главный распределитель стоял далеко от двигателя, и хлопок должен был быть задемпфирован всей конструкцией ракеты. Я предположил, что при сильных хлопках нарушаются контакты между многожильным наземным кабелем и бортом в пяточном штепсельном разъеме конструкции Прожекторного завода.

Эта мысль мне так понравилась, что, несмотря на угрожающее настроение приехавших на испытания высоких руководителей, я заулыбался и шепотом стал излагать эту идею Смирницкому. Увлеченный гипотезой, я не обратил внимания на затихшие на заседании споры, меня остановил сильный толчок в бок со стороны Трегуба. В тишине прозвучал грозно-насмешливый голос Устинова. Обращаясь к Воронову, он сказал: «Ты посмотри, Николай Николаевич, на Чертока. Мы здесь все сидим которые сутки и нам не могут объяснить, почему ракеты не уходят со стола. Мы должны доложить Иосифу Виссарионовичу, что ракеты освоены, но они, оказывается, лететь не хотят. А при этом Черток еще улыбается».

Я улыбаться сразу перестал. Но теперь заулыбался, глядя в мою сторону, Воронов и добродушно отреагировал: «Вот Черток пусть нам и объяснит, почему немецкие ракеты у них летали, а свои не хотят». Несмотря на тесноту, я встал и доложил, что еще не все ясно, но завтра мы проведем осциллографирование поведения контактов, которое позволит понять и устранить причину сброса схем при сильных хлопках.

После заседания товарищи накинулись на меня: «Какое осциллографирование? Где? Что ты, не посоветовавшись, наобещал? Суши сухари. Агенты Серова уже твою улыбку запомнили».

Вместе с Богуславским, артистическими способностями которого пользоваться электронным осциллографом я восхищался еще в институте «Рабе», мы разработали схему контроля подрабатывания контактов пяточного штекера. Сразу появилось много помощников и энтузиастов идеи.

При очередном хлопке мы действительно увидели на экране осциллографа всплески подрабатывания контактов, объясняющие логику сброса схемы. Главный конструктор злополучного штекера Гольцман придумал внешнюю пружину, увеличивающую надежность контакта.

Ракеты начали улетать!

Благодарности я не получил. Но Воскресенский не растерялся и, когда после очередного удачного пуска в одном из купе спецпоезда собрался нужный кворум, объяснил: «Спирт каждый пьет свой, а закусывать будем сухарями Чертока».

Выпивали мы слишком рано. Кроме пяточного разъема, потребовал повышения «хлопкоустойчивости» и пяточный контакт. Доработка Чернова оказалась недостаточной.

Ко всем нашим бедам добавился еще и инцидент, который окончательно вывел из себя высоких руководителей.

Пуск очередной ракеты, назначенный на 1 ноября, был отложен из-за сильного тумана. Ночью часовой, охранявший стартовую площадку, проявил исключительную бдительность и непонятно к чему крикнул: «Стой! Кто идет?» Ответа из тумана не последовало, и он дал предупредительный выстрел. Поднятый по тревоге караул ничего подозрительного в окрестностях не обнаружил.

Утром прибывшая на площадку стартовая команда сразу учуяла сильный запах спирта. Осмотр показал, что ночной выстрел был не в воздух, а по заправленному спиртовому баку. Вся хвостовая часть ракеты через пулевую пробоину была залита спиртом. Ракету сняли и отправили для восстановления на завод в Подлипки, часового – на гаупвахту. Вознюку было указано на совершенно неудовлетворительную подготовку караулов.

Начали на полигоне заводские испытания в чудесные сентябрьские дни. Закончили в холодном и дождливом ноябре. Из двенадцати ракет было пущено девять.

Заключение Государственной комиссии, несмотря на столь нерадостные результаты летных испытаний, было весьма либеральным: «Отечественные ракеты Р-1 первой серии по своим летным характеристикам, как показали летные испытания, не уступают трофейным ракетам А-4.

Принципиальные вопросы при воспроизводстве ракет Р-1 из отечественных материалов решены правильно… Летные характеристики ракет Р-1 первой серии соответствуют характеристикам, заданным тактико-техническим требованиям, за исключением разброса по дальности».

По существу такая оценка была необходима для преодоления скептического и даже враждебно-отрицательного отношения к ракетному вооружению со стороны многих военачальников, прошедших и победоносно закончивших войну на традиционных видах вооружения.

В этой связи вспоминается высказывание одного из боевых генералов, который был приглашен на полигон для знакомства с ракетной техникой. После скромного банкета, организованного в спецпоезде по случаю окончания испытаний первой серии, слегка подвыпив традиционного у нас «голубого Дуная», т.е. подкрашенного марганцовкой ракетного топлива, он доверительно, чтобы не услышали сидевшие невдалеке маршалы, обращаясь ко мне, Пилюгину и Кузнецову, сказал: «Что вы делаете? Заливаете в ракету более четырех тонн спирта. Да если дать моей дивизии этот спирт, она любой город возьмет с хода. А ракета ваша в этот город даже не попадет! Кому же это нужно?».

Мы, конечно, начали оправдываться и доказывать, что первые самолеты тоже были несовершенны. Но он оказался не таким простаком и сразил нас простым доводом: «Немцы изготовили и выпустили тысячи ракет. А кто это почувствовал? Я в Берлине встречался и с англичанами, и с американцами. Они прямо говорили, что им от ракет особого урона не было. Так, только на моральное состояние давили. А войска вообще понятия не имели, что у немцев есть такое секретное оружие. А вот если бы немцы вместо тысячи „Фау“ бросили на фронт тысячу танков или самолетов! Вот это мы бы еще как почувствовали!».

Я не помню фамилию этого генерала. Его китель был увешан внушительным обилием сверкающих наград. Услышавший наш разговор Ветошкин, хитро улыбаясь, поднял локальный тост, обращаясь больше к этому генералу, чем к остальному обществу: «Не смотри, что на груди, а смотри, что впереди!»

Надо отдать должное чувству перспективы и смелости высших военных руководителей – Воронова, Неделина, Яковлева и самого Жукова, который в то время был заместителем министра обороны. Несмотря на все свои заслуги и высочайший авторитет, они рисковали больше нас. В конце концов мы юридически чисты: есть постановление, подписанное Сталиным, каждый из нас обязан его выполнять. А по отношению к любому маршалу тот же Берия мог при очередной встрече со Сталиным сказать, что такой-то поддерживает требующие огромных средств работы по ракетам, неэффективность которых была доказана и очевидна еще в конце войны. И карьере, а может быть, и свободе маршала на этом бы пришел конец. Ведь был же в 1952 году арестован по гораздо более легкому обвинению честнейший маршал Яковлев!

Рисковали, делая ставку на нашу одержимость, конечно, и министр Устинов, Ветошкин, другие министры, руководители Госплана и Комитета № 2. К концу 1948 года работы развернулись так широко, что сомнения и отступления были бы для всех гораздо опаснее интенсивного продолжения, имея в виду прежде всего «значительное повышение недежности, безотказности действия и улучшение эксплуатационных свойств всех агрегатов и систем, входящих в ракету Р-1».

Это цитата из решения Госкомиссии. В 1949 году предстояло устранить обнаруженные на первой серии недостатки и не позднее сентября снова выехать на полигон, теперь уже для «совместных заводских испытаний» второй серии Р-1. Королев перед нашим отъездом с полигона внушил всем главным и склонил Ветошкина к тому, что вторая серия должна содержать не менее двух десятков ракет. Никто не возражал против такого предложения.

В работах по второй серии мы все были в значительной мере раскрепощены от обязательств точного воспроизведения немецкой техники. Поэтому много сил отдавалось экспериментальным работам, новым баллистическим расчетам, составлению новых таблиц стрельбы, ревизии всех факторов, определяющих точность, и, наконец, созданию новых средств контроля и измерений.

1949 год был заполнен и подготовкой к производству новой, отрывающейся от немецкой А-4, ракеты Р-2 на дальность 600 км. Полным ходом уже шло изготовление экспериментальной ракеты Р-2Э, которая должна была подтвердить правильность основных конструктивных решений, принятых для Р-2. Но кто поддержит перспективу, если мы не реабилитируем себя на новых сериях Р-1?

На одном из неофициальных сборов технического руководства уже по возвращении с полигона Королев ясно высказался в том смысле, что основные работы по безотказности пусков «с первой попытки» должны быть выполнены в НИИ-885 и ОКБ-456. Что касается НИИ-88, то главная задача – наведение порядка и культуры на заводе, повышение надежности рулевых машин (это в мой адрес) и установление контроля за тем, что будет делаться у Пилюгина и Глушко.

Гонор по возвращении очень активно взялся за реконструкцию завода, внедрение новых технологических процессов.

По традиции на заводе легко справлялись с механической обработкой. Новые технологии, требующие цветного литья, большого объема медницких, клепальных и сварочных работ, осваивались с большой неохотой.

К концу 1948 года Гонор укрепил руководство основных цехов и, договорившись с Лавочкиным, направил к нему на опытный завод для обучения авиационной технологии более пятидесяти технологов и мастеров завода. Их основной задачей было изучение процессов гибки, штамповки и сварки алюминиевых сплавов. Был создан самостоятельный арматурный цех с замкнутым циклом производства и испытаний. Впоследствии на базе этого цеха появилось мощное и весьма современное арматурно-двигательное производство.

Мне и моим товарищам при работе над системами управления по второй серии Р-1 необходимо было сосредоточиться на четырех основных направлениях: отработке герметичных («не текущих») рулевых машин, совершенствовании методики и технологии заводских электрических испытаний и соответственно испытательного оборудования, освоении новой телеметрической системы»Дон» и контроле за тем, что творилось в НИИ-885.

Серьезным техническим достижением 1949 года явилось создание новой телеметрической системы «Дон», которая устанавливалась на всех ракетах второй серии вместо «Бразилионита». «Дон» был разработан небольшим коллективом Богуславского в НИИ-885 и за очень короткое время поступил в серийное производство.

Увеличение числа измеряемых параметров на каждой ракете, разработка новых датчиков и общей электрической схемы телеметрической системы потребовали увеличения числа телеметристов. Наземная приемная станция системы «Дон» была снабжена электронным монитором, позволявшим вести наблюдение в реальном масштабе времени и удовлетворять любопытство начальства в случае аварии, не дожидаясь проявления и сушки пленок. Вместо записи на бумаге с помощью шлейфовых осциллографов впервые была применена запись результатов измерений на кинопленку с помощью электронного осциллографа. Все наземные испытания системы прошли успешно, и Богуславский предложил провести до полигонных еще и самолетные испытания. Их провели в ЛИИ. Авиационные испытатели впервые позавидовали ракетчикам, убедившись в том, что система позволяет понять явления, происходящие в полете, особенно в критических ситуациях, не ожидая заключений аварийной комиссии.

1949 год был самым напряженным по числу и разнообразию ракетных пусков. В апреле-мае проводилось экспериментальные пуски Р-1А. Основной задачей этих пусков была отработка принципов отделения головной части. Но нельзя было упустить возможности и для проведения при этих пусках целого ряда необходимых для будущего экспериментов.

Головная часть ракеты была снабжена юбкой, обеспечивающей ее статическую устойчивость при входе в атмосферу. Парашютная система позволяла спасти головную часть с контейнерами научной аппаратуры, которые предназначались для исследования атмосферы до высоты 210 км. На эту высоту были пущены четыре ракеты и на высоту 100 км – две ракеты. Заодно проверяли возможность раздельного радиолокационного слежения за корпусом ракеты и отделившейся головной частью. В процессе вертикальных пусков впервые была проведена серьезная исследовательская работа по прохождению радиоволн сантиметрового и метрового диапазонов в верхних слоях атмосферы. Оказалось, что главней помехой для надежной радиосвязи с ракетой является не знаменитый слой Хевисайда, а факел двигателя.

При вертикальных пусках очень четко выявилась закономерность: пока работает двигатель, информация с ракеты идет со сбоями. Как только двигатель выключался, устанавливалась надежная связь, особенно в десятисантиметровом диапазоне. Аппаратуру для экспериментов в этом диапазоне разработал в НИИ-20 Борис Коноплев. Он же разрабатывал систему радиоуправления будущей ракеты Р-3.

Коноплев был самым ярым сторонником комбинированных систем управления, т.е. сочетания автономной инерциальной и корректирующей ее ошибки радиосистемы. Его почти фанатическую преданность радиотехнике и неистребимое желание любую радиотехническую проблему решать по-своему, по-новому я впервые ощутил, познакомившись с ним еще в 1937 году при подготовке полярных перелетов. Тогда он работал в Главсевморпути и, не имея диплома радиоинженера, был самым авторитетным радиоспециалистом. Во время войны он организовывал радиосвязь на маршрутах северных морских конвоев. Потом увлекся радиолокацией. Наконец, в 1947 году решил, что его место в ракетной технике, и отдал ей весь свой энтузиазм и талант.

Во время испытаний он, излучая оптимизм, всем, кого считал достойным приобщения к радиотехнике, излагал результаты своих исследований по затуханию радиоволн в факеле двигателя и мероприятия по борьбе с этим явлением. Старый друг Королева Павел Цыбин, который одно время был начальником отдела испытаний НИИ-88, посвятил Коноплеву и проблеме влияния двигательных струй на радиоволны остроумную сатирическую оду, имевшую шумный успех среди испытателей и радиоспециалистов, считавших Коноплева великим радиолюбителем, но дилетантом в радиофизике.

В начале 1950 года Коноплев перешел в НИИ-885, где возглавил все радиотехническое направление. Исключение составили зенитные проблемы. Здесь далеко не всегда его устремления совпадали с технической позицией Рязанского и Пилюгина. Однако эти расхождения не приводили к антагонистическим противоречиям, которые нередко возникают в организациях при работе нескольких ярких талантов над схожими проблемами, разделяя весь коллектив на противоборствующие группы.

О работе с Коноплевым я еще расскажу, а сейчас вернемся к судьбе Р-1. Вторая серия из двадцати одной ракеты была разбита на две партии: десять так называемых пристрелочных и десять зачетных. Одна ракета предназначалась для огневых стендовых испытаний. Жестокие уроки первой серии не прошли даром. Вторая серия, изготовленная и испытанная на заводах по заново отработанной документации, показала существенный прогресс в надежности.

За период сентябрь-октябрь 1949 года были проведены все пуски в несравненно более спокойной, чем в предыдущем, обстановке. Следует упомянуть, что и бытовые условия на полигоне существенно улучшились. Мы впервые жили в гостиницах вместо уже порядком потрепанного спецпоезда. Питались не в палатках, а в нормальных столовых. Все дороги были забетонированы, полигонная песнь «пыль да туман» все больше уходила в область фольклора. Наконец, ракеты для горизонтальных испытаний на технической позиции получили значительно более комфортабельный монтажно-испытательный корпус.

Установившиеся на полигоне порядки включали короткие периоды отдыха и разрядки. Как правило, мы использовали их для рыбной ловли. Ахтуба и ее многочисленные протоки находились в непосредственной близости от Капустина Яра и нашей жилой зоны. Я не считаю себя любителем – рыболовом, но рыбалки, в которых мне довелось участвовать в те годы, доставляли истинное наслаждение и по самому процессу и по последующему пиршеству, где главным и единственным блюдом была сваренная на берегу изумительная тройная уха.

Итоги летных испытаний ракет Р-1 второй серии в цифровых данных выглядели неплохо. Из двадцати ракет в прямоугольник 16x8 км, заданный тактико-техническими требованиями, попало шестнадцать ракет. Только две ракеты не долетели до цели: одна из-за хлопка, удар которого привел к преждевременному разарретированию интегратора, и он успел накрутить дополнительную ошибку за счет земного тяготения, другая – из-за ошибки в настройке интегратора. Две ракеты потерпели аварию в районе старта: технологическая негерметичность топливных коммуникаций в результате сильного хлопка и взрыв кислородного бака при заправке по причине неисправности дренажного клапана сброса давления.

Ни одного отказа в запуске двигателя по причинам сброса схем не было. Пилюгин и его люди очень гордились этим, хотя хлопки по-прежнему сильно ударяли по нервам испытателей. На первой серии из десяти ракет шесть снимались с пускового стола из-за отказов при старте. На второй из двадцати ни одна ракета не снималась.

После окончания пусков была образована редакционная комиссия, в которую вошел и я. Мы трудились «от зари до зари», доводя до полного изнеможения машинисток. Выводы, предложения и заключения переделывались и перепечатывались десятки раз.

Мрыкин считал, что недостатки ракет еще столь серьезны, что запускать их в большую серию рано. Тем более не следует рекомендовать принятие на вооружение. Королев был крайне недоволен такой позицией. Он настаивал на примерно такой формулировке: «начать серийное производство, в процессе которого устранить выявленные при летных испытаниях недостатки».

Эти разногласия пришлось решать в Москве на уровне министров и маршалов.

Для Устинова, Ветошкина, Гонора, Королева и всех нас, разработчиков Р-1, начало серийного производства с формулировкой «принять на вооружение» было необходимо для самоутверждения в новой технике, для поднятия авторитета всего направления. По истечении четырех лет упорной работы к концу 1949 года не сдать ракету, серийное производство которой немцами было освоено еще в 1944 году, было бы ударом по нашему престижу.

Почти весь 1950 год ушел в ОКБ-456 на экспериментальную отработку новой безударной системы жидкостного зажигания вместо пиротехнического, для борьбы с хлопками. Кузнецов дорабатывал удароустойчивость интегратора. Пилюгин терзал своих смежников, добиваясь повышения надежности реле и всех контактных соединений.

Я вместе с производственниками уже в который раз объявлял поход за чистоту и культуру при изготовлении рулевых машин. На этом поприще у меня появился сильный помощник – Виктор Калашников. В 1948 году он перешел к нам в НИИ-88 с Мытищинского машиностроительного завода вместе с конструктором Фалуниным и испытателем Карташевым. Пока я пылился на полигонах, мой заместитель Степан пристроил всех троих к тематике рулевых машин. Калашников проявил незаурядные организаторские способности. К концу 1949 года он уже был моим заместителем по отделу № 16 (отдел «У»).

Калашников руководил разработкой, производством и испытаниями рулевых машин. Этой тематике, несмотря на отклонения в различные другие области, Калашников оставался верен до конца жизни. Фалунин в 1951 году уехал на завод № 586 в Днепропетровск. Там он впоследствии успешно возглавил украинское рулевое направление, чем немало раздражал своего бывшего шефа Калашникова, который считал, что только Черток и он, Калашников, должны определять техническую политику в разработке идей и принципов рулевых машин для ракет всех типов.

Вскоре к нам перешел из ОКБ зенитных ракет талантливый конструктор Лев Вильницкий. Он оказался действительно незаурядным и, что особо высоко ценится, нестандартно мыслящим конструктором сложных конструкций и механизмов. Его авторитет среди конструкторов и производственников был непререкаемым. Вильницкий не единожды выручал меня и Калашникова из, казалось бы, безнадежных конструкторских провалов по надежности, характеристикам механизмов и срокам изготовления.

Впоследствии именно ему была поручена разработка сложнейших электромеханических агрегатов для стыковки космических аппаратов.

Обладая конструкторско-технологическим талантом, как «даром Божьим», Вильницкий не смирился с отказом своего тазобедренного сустава после тяжелой болезни. Вместе с хирургами он разработал искусственный сустав-механизм. Он уговорил медиков на операцию замены природного сустава, и это вернуло ему способность ходьбы не на костылях, а только с палкой. В течение многих лет совместной работы Калашников и Вильницкий составляли дуэт, который не только руководил разработкой рулевых машин и механизмов, но и создал направление, ставшее ведущим в нашей отрасли.

Постановление о принятии на вооружение ракеты Р-1 после долгих споров и дискуссий в верхах все же вышло в ноябре 1950 года. Для серийного производства ракет Министерству вооружения был передан вновь выстроенный автотракторный завод в Днепропетровске. Заводу был присвоен номер 586, и он стал еще одним «почтовым ящиком». Из НИИ-88 в Днепропетровск на добровольных началах была переведена большая группа специалистов во главе с заместителем Королева Василием Будником.

Директором нового завода Устинов назначил Леонида Смирнова. Становлению этого крупного завода уделялось исключительное внимание.

Мне не единожды приходилось выезжать в Днепропетровск для участия в организации производства рулевых машин и комплексных испытаний ракет. Особенно критическими для завода были 1951– 1952 годы. Более двух месяцев я вместе с Калашниковым, Иосифьяном и директором московского завода «Машиноаппарат» Оболенским провели на этом заводе, участвуя в организации крупносерийного производства рулевых машин. Почти все это время Устинов, несмотря на свои министерские обязанности, частично подменяя директора и главного инженера, работал на заводе. Пользуясь своей властью в промышленности и контактом с местным партийным руководством, он укомплектовал завод сильным кадровым составом.

Уже в 1953 году серийное производство ракет вместо автомобилей было хорошо налажено. Впрочем, параллельно было организовано и производство тракторов, которые завод стал выпускать даже на экспорт. Впоследствии все забыли о номере завода и он стал известен миру как «Южный машиностроительный завод».

Первая баллистическая ракета была принята на вооружение Советской Армии вместе с комплектом наземного оборудования спустя почти пять лет после организации института «Нордхаузен». Мы все отлично сознавали, что случись в ближайшие годы война, эта принятая на вооружение ракета не испугает ни сильного, ни слабого противника. Тем более блоку НАТО она была совершенно не опасна. Стратегическое значение ракеты Р-1 было не в ее фронтовых боевых качествах.

Она послужила хорошим учебным материалом для многих конструкторских, научных и испытательных центров, организации ракетного производства, объединения разбросанных по разным ведомствам специалистов военных и гражданских и в конечном итоге для создания в стране основы могучей ракетной инфраструктуры.

Принятие на вооружение ракеты Р-1 было проведено с оговорками. Чтобы убедиться в устранении всех выявленных недостатков, предусматривалось провести испытания третьей и четвертой серий. Испытания третьей серии прошли в январе 1951 года. В частности, ракеты проверялись при окружающей температуре до минус 26°С. Испытания четвертой серии, названные проверочными, ибо они подтверждали технологию серийного производства днепропетровского завода, также прошли без существенных замечаний. Все 100% ракет двух серий достигли цели и попали в прямоугольник 16x8 км. Наибольшие отклонения при чисто автономной системе управления не превосходили 5,5 км.

Несмотря на внешнее благополучие и благопристойные формулировки в отчетах по испытаниям, одному из замечаний не было придано должного внимания. Речь идет о разрушении ракет на нисходящей части траектории при входе в плотные слои атмосферы. Эти явления были одним из основных недостатков еще ракет А-4.

В процессе всех испытаний удалось понять и устранить причины надземных взрывов и на ракетах Р-1, снаряженных головными частями с ВВ. Конечно, не каждая снаряженная ВВ ракета взрывалась, но одна-две из десяти – обязательно.

Несмотря на большое число экспериментов и организацию специальных измерений в районе падения, разгадать истинную причину надземных взрывов долго не удавалось.

Только в 1954 году, когда мы уже работали над ракетой с ядерной головной частью, удалось окончательно и однозначно разгадать тайну преждевременных взрывов ракет Р-1. И честь разгадки принадлежит не конструкторам, а военным инженерам – заместителю начальника ГЦП А.А. Васильеву и руководителю полигонной службы измерений А.Л. Родину. Причиной траекторных взрывов все-таки оказался нагрев тротилового заряда. Его интенсивное испарение повышало давление в герметичном отсеке головной части, что приводило к разрыву металла корпуса. Возникающие при этом динамические нагрузки приводили к срабатыванию инерционного взрывателя и уже закономерному взрыву всего заряда. Если начинать отсчет от немцев, которым так и не удалось понять истинную причину надземных взрывов, то оказывается, что на разгадку этой тайны ушло почти 10 лет!

Итого от начала разработки до получения относительно надежной (по сравнению с другими видами вооружений) ракетной системы прошло 16 лет! Из этих 16 лет семь затратила Германия, два года можно считать совместной «русско-немецкой» деятельностью и семь лет в чистом виде наши. В этом отношении ракета Р-1 со всем комплектом наземного оборудования установила рекорд по длительности общего цикла создания.

Рекордным до настоящего времени, по-видимому, является и общее число пусков ракет, произведенных только для отработки и проверки (при этом боевые немецкие пуски не будем считать, хотя они уже давали информацию, крайне полезную для разработчиков). Общее число пусков А-4 и Р-1 на нашей территории для отработки превышает 200.

Историческое значение ракет А-4 и Р-1 нельзя преуменьшать. Это был первый прорыв в совершенно новую область техники.

В создании больших комплексированных технических систем, интегрирующих многие научные дисциплины и самые разнообразные технологии, ни у немцев, ни у нас не было ни практического опыта, ни теории. И в Германии, и в Советском Союзе со стороны аппарата и высшего тоталитарного руководства государства для этой работы были созданы условия максимального благоприятствования. Более того, и в гитлеровской Германии, а потом и в Советском Союзе от всех участников работы требовалось максимальное сокращение цикла создания. И тем не менее – 16 лет!

Все последующие разработки гораздо более сложных и совершенных систем ракетного вооружения не превышали 6-8 лет.

Не грозные повеления руководителей государств, а опыт и знания ученых, инженеров, всех участников разработки больших систем определяют цикл их создания. Те, кто отвечает за безопасность государства, должны заботиться не только о материальном обеспечении соответствующих опытно-конструкторских работ. Они обязаны следить за тем, чтобы созданием новых больших систем занимались яркие, сильные, преданные идее лидеры и верящие в них коллективы.