Часть 8

Наша помощь Финляндии

Тем временем Скандинавский полуостров превратился в театр неожиданного столкновения, вызвавшего волну возмущения в Англии и во Франции. Советская Россия в духе заключенного ею с Германией пакта приступила к блокированию всех линий, ведущих в Советский Союз с запада. Одна из этих линий проходила из Восточной Пруссии через Прибалтийские государства; вторая — через воды Финского залива; третья — через Финляндию и Карельский перешеек и заканчивалась на финской границе в пункте, отстоявшем от ленинградских пригородов лишь на двадцать миль. Советы не забыли опасностей, которым подвергся Ленинград в 1919 году. Даже белогвардейское правительство Колчака уведомило мирную конференцию в Париже, что базы в Прибалтийских государствах и Финляндии были необходимой защитой для русской столицы. Сталин высказал ту же мысль английской и французской миссиям летом 1939 года. В предыдущих главах мы видели, как естественные опасения этих малых государств служили препятствием англо-французскому союзу с Россией, и проложили путь соглашению Молотова — Риббентропа.

Сталин не терял времени. В начале октября в Москву отправился Паасикиви, финский государственный деятель, в 1921 году подписавший с Советским Союзом мирный договор. Советские требования были большими: отодвинуть на значительное расстояние финскую границу на Карельском перешейке, чтобы Ленинград не был на расстоянии действия вражеской артиллерии; уступить некоторые финские острова, расположенные в Финском заливе, сдать в аренду полуостров Рыбачий с его единственным финским незамерзающим арктическим портом Петсамо и главное — сдать в аренду порт Ханко у входа в Финский залив для устройства в нем русской военно-морской и военно-воздушной базы.

Финны готовы были уступить по всем пунктам, кроме последнего. Они считали, что с того момента, как ключи от Финского залива окажутся в руках русских, со стратегической и национальной безопасностью Финляндии будет покончено.

13 ноября переговоры были прерваны, и финское правительство приступило к мобилизации и усилению своих войск на карельской границе. 28 ноября Молотов денонсировал пакт о ненападении, заключенный между Финляндией и Россией. Спустя два дня русские перешли в наступление в восьми пунктах, расположенных на тысячемильном финском фронте, причем в то же утро красные военно-воздушные силы бомбили финскую столицу Хельсинки.

Вся тяжесть русского удара была прежде всего направлена против пограничных укреплений финнов на Карельском перешейке. Это был укрепленный район глубиной около двадцати миль, простиравшийся с севера на юг, через лесистую местность, покрытую толстым слоем снега. Укрепления эти были названы линией Маннергейма, по имени финского главнокомандующего, спасшего в 1917 году Финляндию от большевистского владычества. Возмущение, вызванное в Англии, во Франции и в еще более острой форме в Соединенных Штатах при виде неспровоцированного нападения гигантской Советской державы на маленькую, отважную и высокоцивилизованную нацию, вскоре сменилось чувством изумления и облегчения. Впервые недели боев советские войска, укомплектованные почти целиком из состава Ленинградского округа, успеха не имели. Финская армия, общий боевой состав которой составлял не более 200 тысяч человек, сражалась отлично. Финны мужественно действовали против русских танков, применив новый тип ручных гранат, которые вскоре получили название «молотовский коктейль». в боевых качествах и были плохо подготовлены. Воздушные налеты и вторжение на их землю вызвали у финнов подъем, и они, как один человек, сплотились против агрессора и дрались с предельной решимостью и великолепным искусством. Правда, русской дивизии, наступавшей на Петсамо, не стоило особого труда отбросить семьсот финнов, оборонявших этот район. Однако наступление на «талию» Финляндии оказалось катастрофическим для захватчиков. Местность в этом районе почти вся покрыта сосновым лесом, а почва в ту пору была прикрыта твердым слоем снега. Холода стояли жестокие. Финны были хорошо обеспечены лыжами и теплым обмундированием, в то время как у русских не было ни того ни другого. Кроме того, финны оказались напористыми бойцами, отлично подготовленными для боевых действий в лесу.

Тщетно возлагали русские свои надежды на численное превосходство и более тяжелое вооружение. По всему этому фронту финские пограничные части медленно отступали по дорогам, преследуемые русскими колоннами. Но как только последние углублялись приблизительно на тридцать миль, на них со всех сторон набрасывались финны. Колонны эти натыкались на финские оборонительные сооружения в лесах и подвергались днем и ночью ожесточенным фланговым атакам; их коммуникации в тылу перерезались, их уничтожали, а в лучшем случае они уходили восвояси, понеся тяжелые потери. К концу декабря весь русский план наступления через «талию» провалился.

Тем временем не лучше обстояло дело и с наступлением на линию Маннергейма на Карельском перешейке. Обходное движение к северу от Ладожского озера силами двух советских дивизий окончилось так же, как и операция на севере. Против линии Маннергейма был предпринят ряд массированных атак силой около двенадцати дивизий. Атаки начались в первые дни декабря и продолжались весь месяц. Обстрел русской артиллерией оказался недостаточным, у русских были в основном легкие танки, и их фронтальные атаки были отбиты, они понесли тяжелые потери и не добились успеха. К концу года неудача на всем фронте в конце концов убедила Советское правительство, что оно имеет дело с совершенно иным противником, чем предполагало.

Тогда Советское правительство решило предпринять более основательные усилия. Поняв, что на севере в лесистой местности одним численным превосходством нельзя преодолеть сопротивление лучше обученных и тактически более гибких финнов, Советское правительство решило сосредоточить силы на прорыве линии Маннергейма по способу осадной войны, которая позволяет в полной мере использовать мощь массированной тяжелой артиллерии и тяжелых танков. Это потребовало больших приготовлений, поэтому с конца года боевые действия на всем финском фронте затихли.

Финны к тому моменту вышли победителями из схватки со своим могущественным противником. Такой неожиданный поворот событий был воспринят с чувством удовлетворения во всех странах, как воюющих, так и нейтральных. Для Красной Армии это оказалось довольно плохой рекламой. В английских кругах многие поздравляли себя с тем, что мы не очень рьяно старались привлечь Советы на нашу сторону, и гордились своей дальновидностью. Люди слишком поспешно заключили, что чистка погубила русскую армию и что все это подтверждало органическую гнилость и упадок государственного и общественного строя русских.

Этих взглядов придерживались не только в Англии. Можно не сомневаться, что Гитлер со всем своим генералитетом глубоко задумался над финским уроком и что это сыграло большую роль в формировании его намерений.

Нарвик с его горной железной дорогой к шведским железным рудникам приобрел новое моральное, если не стратегическое значение. Использование Нарвика для снабжения финских войск затрагивало нейтралитет Норвегии и Швеции. Оба эти государства, в равной степени страшившиеся Германии и России, хотели только одного — не быть втянутыми в войны, которые уже начинали разгораться вокруг и готовы были поглотить и их. Нейтралитет казался им единственным средством самосохранения.

Английское правительство не хотело, конечно, совершить даже формальное нарушение норвежских территориальных вод, минировав норвежский коридор для обеспечения себе преимущества перед Германией. Но, подчиняясь более благородному побуждению, лишь косвенно связанному с нашими военными интересами, оно предъявило Норвегии и Швеции гораздо более серьезное требование свободного пропуска людей и поставок для Финляндии.

Я горячо сочувствовал финнам и поддерживал все предложения, направленные им на пользу. Я был рад этим новым и благоприятным настроениям, считая, что они помогут нам добиться крупного стратегического преимущества перед Германией, которая, таким образом, оказалась бы отрезанной от важных для нее источников железной руды. Если бы Нарвик стал своего рода союзной базой снабжения финнов, несомненно, было бы нетрудно помешать немецким кораблям грузиться там рудой и беспрепятственно плыть по коридору в Германию. Если бы удалось урегулировать вопрос с норвежцами и шведами, то более значительные меры потребовали бы меньше усилий.

Внимание военно-морского министерства в тот момент было приковано к большому и мощному русскому ледоколу, который отправился из Мурманска в Германию якобы для ремонта, а вероятнее всего — для расчистки фарватера, затянутого сейчас льдом балтийского порта Лулео, на предмет приема немецких кораблей, приходивших за рудой. Я снова предпринял попытку добиться согласия на простейшую и бескровную операцию минирования норвежского коридора, тем более, что прецедент был установлен в Первую мировую войну. Мне, однако, не удалось добиться решения, которое предоставило бы возможность действий. Начальникам штабов поручили разработать план десантной операции в Нарвике для оказания помощи Финляндии, но морскому министерству не было дано никаких оперативных приказов.

Министр финансов жаловался на истощение наших ресурсов. Мы уже подписали пакт о взаимопомощи с Турцией и рассматривали вопрос, какую помощь мы можем оказать ей из наших ограниченных средств. Напряженность, вызванная финской войной, ухудшила и без того плохие отношения с Советами. Любые действия, предпринятые нами для помощи финнам, могли привести к войне с Россией. К тому же, коммунисты во Франции и те, какие были в Англии, осуждали «капиталистическо-империалистическую» войну и делали все возможное, чтобы тормозить работу на военных заводах.

Весь январь финны держались стойко, и в конце месяца численно увеличившиеся русские армии еще стояли на своих позициях. Красная авиация продолжала бомбить Хельсинки и Вийпури, и финское правительство стало настойчивей взывать о присылке самолетов и военных материалов. По мере того как короче становились арктические ночи, налеты советской авиации усилились не только на финские города, но и на коммуникации финской армии. Пока что Финляндия получила лишь ничтожное количество военных материалов и всего лишь несколько тысяч добровольцев из Скандинавских стран. В Лондоне в январе открылось вербовочное бюро, и в Финляндию отправили несколько десятков английских самолетов; часть из них прямо по воздуху. Но ничего действительно полезного сделано не было.

Проволочки в вопросе о Нарвике продолжались бесконечно. Хотя английский кабинет был готов оказать нажим на Норвегию и Швецию с целью получить согласие на транспортировку через их территорию материалов, посылаемых в Финляндию, он возражал против менее важного мероприятия — минирования норвежских вод. Первая задача была благородной, вторая — чисто тактической. Кроме того, каждому было ясно, что Норвегия и Швеция откажутся разрешить доставлять Финляндии материалы через их территорию, так что все равно из этого проекта ничего не вышло бы.

После одного заседания военного кабинета с чувством досады и раздражения я писал своему коллеге 15 января 1940 г.: «Мое беспокойство объяснялось главным образом теми ужасными трудностями, которые ставит на пути конкретных действий наш аппарат ведения войны. Я вижу такую огромную стену помех, уже воздвигнутую или воздвигаемую, что сомневаюсь, может ли какой-либо план одолеть ее. Посмотрите, какие препятствия приходилось преодолевать в течение семи недель, когда мы обсуждали операцию в Нарвике. Во-первых, возражения экономических министерств: снабжения, торговли и т. д. Во-вторых, возражения объединенной плановой комиссии. В-третьих, возражения комитета начальников штабов. В-четвертых, коварный довод «не портите большого плана ради малого», когда в действительности было очень мало шансов на решительное осуществление большого плана. В-пятых, возражения юридического и морального порядка, которые постепенно были преодолены. В-шестых, позиция нейтральных стран, и прежде всего Соединенных Штатов. В-седьмых, сам кабинет с его многочисленными аспектами критики. В-восьмых, когда все было урегулировано, пришлось консультироваться с французами. Наконец, надо было согласовать вопрос с доминионами, где общественное мнение не изменилось в такой же степени, как в Англии, поскольку доминионы не испытали того, что испытали мы. Все это заставляет меня думать, что при нынешнем положении дел мы будем вынуждены просто ждать страшных атак врага, к которым мы не в состоянии подготовиться одновременно везде без того, чтобы пагубно не распылять наши силы.

Я продвигаю два или три проекта, но все они, я боюсь, рухнут под колоссальным натиском негативных доводов и сил. Извините меня, если Вам покажется, что я высказал свою озабоченность в такой раздраженной манере. Одно абсолютно несомненно: победы никогда не обеспечишь, идя по линии наименьшего сопротивления».

Вначале февраля, когда премьер-министр собирался в Париж на заседание союзнического верховного военного совета, он впервые пригласил меня с собой. Чемберлен просил меня встретиться с ним на Даунинг-стрит после обеда.

Главной темой, обсуждавшейся 5 февраля, была помощь Финляндии. Были одобрены планы отправки в Норвегию трех или четырех дивизий, чтобы убедить Швецию разрешить нам посылать материалы и подкрепления финнам и кстати добиться контроля над железными рудниками в Елливаре. Как и следовало ожидать, шведы не согласились, и, хотя была проведена большая подготовка, весь проект провалился. Чемберлен сам выступал от имени нашей страны, а различные английские министры, присутствовавшие на заседании, вставляли лишь незначительные замечания. Протокол свидетельствует, что я не сказал ни слова.

Верховный военный совет решил, что очень важно, чтобы Финляндия была спасена, что без подкреплений в количестве от тридцати до сорока тысяч обученных солдат она не сможет продержаться дольше весны, что одного нынешнего притока разнородных добровольцев недостаточно и что гибель Финляндии была бы серьезным поражением для союзников. Поэтому необходимо было послать союзные войска либо через Петсамо, либо через Нарвик, либо через другие норвежские порты. Операции через Нарвик было отдано предпочтение, так как она позволила бы союзникам «одним выстрелом убить двух зайцев» (то есть помочь Финляндии и отрезать немцам доступ к железным рудникам). чить свои усилия на подступах к Вийпури. Финнам не хватало боеприпасов, и их войска были истощены.

Пресловутая корректность, которая лишала нас всякой стратегической инициативы, в равной степени препятствовала всяким эффективным мерам по отправке вооружения Финляндии. До сих пор мы сумели послать финнам из наших скудных запасов лишь незначительное количество материалов. Во Франции, однако, к финнам проявлялось более теплое и глубокое чувство, которое энергично поддерживал Даладье. 2 марта он согласился послать Финляндии пятьдесят тысяч добровольцев и сто бомбардировщиков.

Мы, конечно, не могли оказать помощь в таком же масштабе. Однако решили послать пятьдесят английских бомбардировщиков. 12 марта кабинет решил снова пересмотреть планы десантных операций в Нарвике и Тронхейме, за которыми должна была последовать высадка войск в Ставангере и Бергене как часть плана оказания более широкой помощи Финляндии. Эти планы должны были быть готовы к исполнению 20 марта, хотя необходимое разрешение от Норвегии и Швеции не было получено.

Между тем 7 марта Паасикиви снова отправился в Москву, на этот раз для обсуждения условий перемирия. 12 марта финны приняли русские условия. Все наши планы десантных операций снова были положены под сукно, и войска, которые сосредоточивались для этих операций, были частично рассредоточены.

19 марта Чемберлен выступил в палате общин. Ввиду усилившейся критики действий правительства в отношении Финляндии он довольно детально напомнил всю историю оказания Великобританией помощи финнам. Он совершенно правильно подчеркнул, что нашим главным мотивом было стремление уважать нейтралитет Норвегии и Швеции, и защищал позицию правительства, не спешившего предпринять такие попытки оказания помощи финнам, которые имели мало шансов на успех. Поражение финнов погубило правительство Даладье, глава которого оказал Финляндии столь заветную, хотя и запоздалую, помощь.