После смерти правительницы Елены Глинской при дворе началась отчаянная борьба за власть. Первое, что сделали влиятельные бояре, Шуйские и Бельские, – схватили фаворита Елены, Ивана Овчину-Телепнева-Оболенского, посадили его под замок в дворцовой конюшне, где и «уморили голодом и тягостью железною», т. е. пудовыми кандалами и цепями. Потом они принялись друг за друга. Борьба эта шла с переменным успехом: то побеждали Бельские, то верх брали Шуйские. И все они помыкали юным Иваном IV. Шуйские прямо на глазах государя его именем творили расправу с неугодными им людьми. Иван Грозный потом вспоминал: «Бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун, и уж совсем ни как раб на господ… Сколько раз мне и поесть не давали вовремя». Однажды Шуйские глубокой ночью ворвались в спальню Ивана в поисках своих врагов Бельских.

Юному царю Ивану не повезло – с ранних лет, оставшись сиротой, он жил без близкого и доброго воспитателя и друга. Вокруг себя великий князь видел только жестокость, ложь, интриги и двуличие. Все это впитывала его восприимчивая, страстная от природы душа. С малых лет Иван привык к казням и убийствам, и пролитая на его глазах невинная человеческая кровь уже не страшила его. Бояре угождали юному государю, распаляя его пороки и прихоти. Он убивал кошек и собак, носился верхом по людным улицам Москвы, нещадно давя стариков и женщин. А когда юноша окреп, то в 1543 г. он расправился с ненавистным ему с детства Андреем Шуйским – отдал боярина под ножи псарей. «И начали с того времени, – с уважением отмечет летописец, – бояре страх иметь к государю».

Летом 1547 г. страшный пожар уничтожил Москву. Разъяренная толпа ворвалась в Кремль. Все обвиняли в поджоге Москвы дядю царя, Юрия Глинского. Мятежники растерзали князя Юрия, а дворы Глинских в Кремле разорили дотла. Но на этом бунт не закончился. 29 июня огромная, возбужденная толпа двинулась в Воробьево, где в летнем дворце пребывал Иван. Вызвав великого князя на крыльцо, бунтовщики потребовали выдать им с головой всех Глинских. С немалым трудом юному Ивану удалось успокоить толпу. Навсегда запомнил царь тот час, когда он, беззащитный юноша, стоял перед бушующей чернью. В те дни он решил изменить политику: отстранить стоявших у власти Глинских и начать преобразования.

В декабре 1546 г. Иван с митрополитом Макарием и боярами провел совет («думал думу») о будущем, и вскоре народу объявили о предстоящем браке Ивана и о намерении великого князя «поискати прежних прародительских чинов», т. е. царского титула, который носили византийские императоры. А именно к ним московская традиция возводила род Ивана. Коронацию первого русского царя (венчание на царство) устроили в Успенском соборе 16 января 1547 г. по византийскому «чину» – обряду, принятому в императорском Константинополе. Митрополит Макарий водрузил на голову Ивана Васильевича шапку Мономаха – «Мономахов венец». При выходе из собора первого самодержца осыпали золотыми монетами – чтобы казна его не скудела.

Итак, в 1547 г. первый русский царь вышел к народу в шапке Мономаха. По преданию, шапку в XII в. унаследовал от византийского императора князь Владимир Мономах, поэтому ее считали символом преемственности на Руси византийской власти. Как установлено наукой, шапка никакого отношения к Византии не имеет. Это произведение – золотая, украшенная драгоценными камнями тюбетейка среднеазиатской работы XIV в., отороченная соболями. Но она служила главным атрибутом царской власти со времен Ивана III (при нем она и стала использоваться в церемониях) до эпохи Петра I.

Вскоре на Руси появилась и первая царица. По всей стране разослали указы царя о немедленной доставке в Кремль молодых дворянских девушек. В указе дворяне предупреждались: «который из вас не повезет (т. е. не привезет. – Е. А.), и тому от меня быть в великой опале и казни». Из многих сотен привезенных в столицу кандидаток Иван выбрал Анастасию Романовну Захарьину, дочь окольничего Р. Ю. Захарьина-Кошкина. Молодые поженились в феврале 1547 г. и прожили вместе более 13 лет. Царица родила шестерых детей и до самой своей смерти благотворно влияла на мужа, который был к ней очень привязан. Анастасия – «Голубица» славилась своим кротким, добрым нравом и поведением. Однако в 1560 г., проболев несколько месяцев, она скончалась. Смерть жены оказалась страшным ударом для Ивана. С кончиной Анастасии в жизни Ивана IV начался новый этап.

Между Казанским ханством и Русью издавна установились сложные отношения, которые омрачала тянувшаяся десятилетиями борьба за господство над Поволжьем и торговыми путями на Восток. Казанские правители активно участвовали в распрях русских князей, не раз ходили набегами на Московскую Русь. Ее же великие князья, в свою очередь, стремились посадить на ханский престол послушного Москве ставленника, что при Иване III вполне удавалось. Однако в 1520-е гг. в Казани стало преобладать антирусское крымское влияние, а прорусская партия значительно ослабла. С началом правления Ивана IV в московской политике возобладало стремление решить проблемы отношений с татарами мечом. Два похода на Казань, в 1548 и 1550 гг., провалились. И тогда в 1551 г. поблизости от Казани русские возвели форпост – крепость Свияжск. Вначале эту крепость построили из бревен на русской территории. Потом стены и башни разобрали и как плоты сплавили вниз по течению Волги к самой Казани, где их быстро собрали заново. Так почти у стен Казани появился мощный русский форпост, возле которого и сосредоточилась армия. К этому времени Иван провел реформу вооруженных сил, усилившую их боеспособность. Ядро армии составили конное дворянское ополчение и вновь образованная пехота – стрельцы, вооруженные огнестрельным оружием – пищалями. В 1552 г. началась шестинедельная осада Казани. После взрыва мины в подкопе штурмующие отряды ворвались в город. Его жители после отчаянного сопротивления пали в развалинах или были обращены в рабство. Так перестало существовать Казанское ханство.

Позже подчинилась власти Москвы и Астрахань, столица другого татарского ханства – Астраханского. С присоединения к Руси Казани, Астрахани, а также Чувашии началась история многонациональной Российской империи, а татары и чуваши стали в ней первыми «инородцами». Вскоре Поволжье превратилось в место ссылки неугодных царю новгородцев, тверичей, белозерцев и др. В постоянной перетасовке, «переборе людишек» и смешении населения, оторванного от родных корней, Иван IV видел верный путь борьбы с сепаратизмом, возможными заговорами местной знати против него.

Взятие Казани было увековечено строительством Покровского собора «что на Рву», более известного как храм Василия Блаженного. Его построили в 1555—1561 гг. каменных дел мастера Барма и Постник. Необыкновенный вид этого дивного храма, состоящего из 9 церквей, соединенных на одном основании, издавна поражал наблюдателей.

Храм стал символом Московии. Название храма в народе связывали с именем юродивого, прорицателя Василия Блаженного. В 1547 г. он предсказал огромный московский пожар. Как-то приглашенный во дворец на пир к Ивану Грозному Василий дважды вылил вино за окно и в ответ на возмущенные упреки царя сказал, что заливал новгородский пожар, и даже назвал, какие новгородские концы он «тушил». Посланный из Москвы в Новгород гонец подтвердил все сказанное юродивым. Но более всего известен случай, когда он смутил царя, который, выходя из собора, спросил блаженного, почему тот не был на литургии. Василий отвечал: «Да и ты не был во храме, а на Воробьевых горах». Оказалось, что царь не молился, а думал, как ему лучше построить летний загородный дворец.

Юродивый умер в 1552 г. и перед смертью предрек, что престол перейдет не к наследнику Грозного, старшему сыну царевичу Ивану, а к младшему Федору. В 1588 г. Василия канонизировали и перезахоронили в построенном специально для его мощей Васильевском приделе Покровского собора, от чего и пошло название всего храма. Согласно легенде, по указу царя мастера Барма и Постник были ослеплены, чтобы они больше никогда не смогли создать такую красоту. Однако известно, что «церковный и городовой мастер» Постник (Яковлев) после собора в Москве успешно строил каменные укрепления в недавно завоеванной Казани.

В 1542 г. митрополитом Московским стал Макарий, имя которого прославлено в русской письменности и культуре. Образованный и умный, он был известен как книжник и писатель. Макарий сочинил кодекс церковных правил – Стоглав. По его же инициативе начали составлять грандиозную иллюстрированную летопись – Лицевой летописный свод с 16 тыс. миниатюр! Макарий редактировал Великие Четьи-Минеи – сборник произведений духовной литературы. По его предложению созывались церковные соборы, на которых канонизировали многих русских праведников. Впоследствии, уже после кончины, святым объявили и самого Макария. Он пользовался уважением Ивана Грозного, который наряду со страстью к душегубству имел глубокое, даже экзальтированное религиозное чувство, был набожен и с юных лет совершал богоугодные поездки по монастырям, включая дальние Кирилло-Белозерский и Ферапонтов.

Итак, после событий 1547 г. начались реформы. Вместо архаичной системы дворцового управления возникли приказы – центральные органы власти. На местах власть перешла от прежних назначенных сверху наместников к выборным местным старостам. Проведенная тогда же реформа военной службы состояла в том, что получившие населенные земли дворяне выставляли вооруженных воинов в зависимости от количества данной им земли. Приняли и новый свод законов – Царский Судебник. Его утвердил Земский собор, также новое учреждение – общее собрание выборных представителей из разных «чинов», периодически созываемое в Москве для решения проблем «всей земли», т. е. всего государства.

Вокруг царя сложился круг реформаторов, названный потом Избранная рада. Душой его стали священник Сильвестр и дворянин Алексей Адашев – люди образованные и умные. Оба они 13 лет оставались главными советниками Ивана IV. В целом деятельность Рады привела к реформам, укрепившим государство и самодержавие.

Ко времени Избранной рады относится начало книгопечатания на Руси. Первую книгу (Евангелие) напечатал в 1553 г. в основанной Адашевым типографии мастер Маруша Нефедьев и его товарищи. Среди них известны Иван Федоров и Петр Мстиславец, которых долгое время ошибочно считали главными русскими первопечатниками. Впрочем, их заслуги в деле книгопечатания и так огромны. В 1563 г. в Москве, в только что открытой типографии, здание которой сохранилось до наших дней, в присутствии царя Ивана Грозного, Федоров и Мстиславец начали «устраивать печатанье книг» – печатать «Апостол» – одну из важнейших богослужебных книг, составленную из части Нового Завета, Деяний апостолов и их Посланий. В 1567 г. мастера бежали от ужасов опричнины в Литву и там продолжили печатание славянских книг. В 1574 г. во Львове Иван Федоров издал первую русскую «Азбуку» «ради скораго младеньческаго научения». Этот учебник включал основы чтения, письма и счета. Чтение начиналось с твердого заучивания букв и усвоения двух– и трехбуквенных слогов: «бы, вы, гы… бри, ври, гри, жри, зри…». Там же были первая русская грамматика, составленная из поучительных историй хрестоматия для чтения. Набрана она тем же шрифтом, что и московский «Апостол». Книга воплощала великую жизненную цель Ивана Федорова – «по свету рассеивать и всем раздавать духовную пишу». Единственный из дошедших до нашего времени экземпляров «Азбуки», проданный при Сталине за границу, хранится в библиотеке Гарвардского университета в США.

В 1560 г. Иван IV круто изменил всю свою политику. Он отказался от помощи Адашева, Сильвестра и других советников. Они перестали нравиться ему, в действиях своих многолетних сподвижников подозрительный царь стал видеть только вред и измену. В частности, их обвинили в том, что 7 лет назад, в 1553 г., во время болезни царя, они проявили неуверенность и слабость, а кроме того, пытались возражать против затеянной Иваном войны с Ливонией. Сильвестра сослали в Соловецкий монастырь, Адашева отправили воеводой на войну, а потом заключили в тюрьму, где он и умер. Следом начались расправы с их родственниками и сторонниками. Один из них – князь Андрей Курбский – бежал за границу и оттуда завязал переписку с Иваном IV, которого обвинял в «тиранстве и кровопийстве». В ответных письмах Иван темпераментно возражал, обвиняя Курбского и людей его круга в намерении ниспровергнуть его царскую власть.

Трудно сказать, что послужило причиной резкого поворота Ивана IV от реформ к репрессиям. Некоторые считают, что упомянутые события 1553 г., когда во время тяжелой болезни Ивана вдруг в среде знати проявилось недовольство его властью. Тогда часть бояр явно уклонилась от присяги в верности наследнику – полуторагодовалому царевичу Дмитрию-старшему. Тут же всплыло имя двоюродного брата Ивана, князя Владимира Андреевича Старицкого (он был сыном брата Василия III, Андрея, погибшего от рук приспешников Елены Глинской). Во время болезни Ивана IV о князе Владимире заговорили как о первейшем наследнике престола. Особенно хлопотала за сына вдова Андрея Старицкого, мать Владимира, княгиня Ефросинья. Она дважды выгоняла со двора пришедших к ней с присягой бояр и священников, пока наконец, с бранью, не поцеловала крест в верности царевичу Дмитрию. Впрочем, об этом мы узнаём из приписок к летописи, сделанных по воле Ивана IV через 22 года после событий марта 1553 г. К этому времени Иван уже убил почти всех участников описанных событий и задним числом стремился их очернить, объясняя тем самым причину начала репрессий. Словом, возможно, что кризис 1553 г. поселил в душе Ивана IV страх и недоверие даже к близким, казалось бы, проверенным людям. И когда в 1560 г. умерла царица Анастасия, то в ее смерти Иван обвинил не только врачей (обычное по тем временам дело), но и бояр.

Вообще вся история жизни Ивана IV складывалась трагично. Сиротское детство, уродливое воспитание, царившие при дворе интриги и преступления, постоянная боязнь измены, страх за свою жизнь и власть – все это сделало Ивана подозрительным, лицемерным, коварным и мстительным. К тому же с ранних лет он проявлял садистские наклонности, а к концу жизни превратился в кровавого маньяка. Однако в первые годы правления жестокость Ивана смягчали его советники и жена Анастасия. Но с ее смертью как будто прорвалась плотина, сдерживавшая зло, которое овладело душой царя Ивана… Новая жена – дочь кабардинского («пятигорского») князя Темрюка, княжна Кученей, в православии – Мария (свадьба состоялась в 1561 г.), как и еще четыре последующие жены, не имела на Ивана никакого влияния. Правда, москвичи считали, что именно по совету второй жены, «черкешенки» Марии, Иван устроил опричнину.

31 декабря 1563 г. скончался авторитетнейший среди русских людей митрополит Макарий. Он умирал тяжело, больше всего страдал от видений будущей кровавой опричнины. «„Ох мне грешному! – плакал он на ночной молитве. – Грядет нечестие и разделение земли! Господи, пощади, пощади! Утоли гнев свой! Если не помилуешь нас за грехи наши, то хоть не при мне, после смерти моей! Не дай мне, Господи, видеть этого“. И пролил великие слезы. И слышал это келейник его… и удивился, и думал про себя: „С кем это говорит он?“ И не видя никого, удивлялся тому. И говорил ему митрополит о том: „Грядет нечестие, и кровопролитие, и разделение земли“. Так и случилось. Задолго до опричнины видел видение сие». Так записал близкий Макарию человек.

3 декабря 1564 г. царь неожиданно для всех покинул Москву, забрав с собой семью, придворных и казну. Через месяц из Александровской слободы (ныне город Александров Владимирской области) Иван IV прислал в столицу грамоту, в которой объявлял свой гнев на бояр, дворян и духовенство и отрекался от престола.

В слободу из Москвы отправилась делегация со «многим плачем и слезами», с униженной просьбой к Ивану вернуться на престол и делать с ними все, «как ему, государю, годно: и хто будет ему, государю, и его государстве изменники и лиходеи, и над теми в животе (т. е. жизни. – Е. А.) и в казни его государская воля». Так «осиротевшие» подданные сплели веревку, на который их вскоре стали вешать без следствия и суда. В ответ на челобитную Иван заявил, что создает опричнину, в которой не будут действовать принятые в государстве законы.

Опричнина (от слова «опричь», т. е. «кроме», «особо», «отдельно») возникла как государство в государстве. И туда по воле государя стали забирать земли и имущество знати и дворян, а их владельцев сгонять с насиженных мест, ссылать и казнить. Остальные земли государства, не вошедшие в опричнину, назывались «земщиной». Так же надвое поделили и Москву – одна улица в опричнине, другая в земщине.

На расстоянии пушечного выстрела от Кремля для Ивана IV построили особый Опричный дворец. Стоявший возле него огромный медный лев с раскрытой пастью и зеркальными глазами грозно смотрел на земщину. Эта невиданная на Руси фигура вызывала ужас у окрестных жителей. Им казалось, что во дворце поселился сам дьявол.

Главной целью введения опричнины стало резкое усиление личной самодержавной власти Ивана IV. Эта цель достигалась с помощью быстрых перемен, репрессий и произвола. Принятые в обществе традиции, законы и права Иван грубо попирал. В стране воцарились страх, террор и смерть, от которой никому не было спасения. Время опричнины стало царством ужаса даже в те, далеко не гуманные, времена. Истинных, а чаще мнимых врагов Ивана предавали таким жестоким, чудовищным пыткам и казням, которых Русь не знала никогда и к которым не возвращалась после Ивана.

Массовые убийства, свирепые казни, грабежи подданных вершились руками особого опричного войска численностью в 5 тыс. человек. Опричники носили черную верхнюю одежду поверх расшитой золотом. Они ездили в седлах, к луке которых была приторочена метла (ею опричники якобы выметали измену) и собачья голова (как псы, они выгрызали крамолу). Клятва, данная человеком при вступлении в опричное братство, устроенное по типу монастыря, запрещала ему даже видеться с родными из «земщины». Избранные опричники входили в своеобразный военно-монашеский орден с центром в Александровской слободе, а царь считался его «игуменом». Там вокруг Ивана сплотились его новые приспешники – люди неродовитые, ранее незначительные: Алексей Басманов, Василий Грязной, Малюта Скуратов и др. Опьяненные властью, вином и кровью, опричники наводили ужас на страну. Управы или суда на них найти было невозможно – ведь опричники прикрывались именем государя, действовали от его имени.

Среди убийц-опричников, слепо преданных царю, особо выделялся Малюта Скуратов. Первейший палач, этот жестокий и ограниченный человек вызывал страх и отвращение современников. Он стал наперсником царя в разврате и пьянстве, а потом, когда Иван замаливал свои грехи в церкви, Малюта звонил в колокол как пономарь. Он не дожил до своей казни. Его убили во время Ливонской войны, и за свои чудовищные преступления палач, несомненно, пребывает в аду.

Те, кто увидел Ивана IV после возвращения его из Александровской слободы, были поражены переменами в облике царя. Как будто страшная внутренняя «порча» поразила его душу и тело. Цветущий 35-летний мужчина превратился в морщинистого, облысевшего старика с горящими мрачным огнем глазами. С тех пор разгульные пиры в компании опричников чередовались в жизни Ивана с ужасающими казнями, разврат – с глубоким покаянием и слезами раскаяния за совершенные преступления. При этом волны репрессий и страшных казней расходились из центра зла – Александровской слободы – неравномерно, сменяясь относительно спокойными временами, когда сосланные возвращались домой, обиженные получали награды, а жизнь успокаивалась. Но потом, через какое-то время, поднималась новая волна гнева, государевой немилости, и опять на улицах появлялись черные всадники опричнины, а на площадях вершили лютые казни. Приговоренных к смерти жгли над костром на вертеле, варили в огромных котлах с кипятком, распиливали надвое пилами, вешали вниз головой, с них обдирали кожу, взрывали на бочке с порохом. Да и сам царь многократно обагрял свои руки кровью жертв – знатных бояр, над которыми перед их смертью еще и глумился. Потом, ужаснувшись свершенному, он бежал в церковь и сутками отмаливал грехи, писал «синодик» – поминальный список своих бесчисленных жертв.

Царь жил по раз и навсегда сформулированному им принципу: «Жаловать есмя своих холопов вольны, а и казнити вольны же», причем холопами, рабами он считал всех своих подданных. С особым недоверием царь относился к людям независимым, честным, открытым. В 1568 г. он жестоко расправился с влиятельным боярином Иваном Федоровым. Православный царь своими руками зарезал вельможу ножом. Не терпел Иван IV и протестов против своих зверств, был глух к просьбам о помиловании невинно казнимых. За них «печаловался», т. е. просил о милости, митрополит Филипп (Колычев), получивший свой посох в 1566 г. Весной 1568 г. на богослужении в Успенском соборе он трижды не благословил царя. Обращаясь к Ивану, он сказал: «До каких пор будешь ты проливать без вины кровь твоих верных людей и христиан… Татары и язычники и весь свет может сказать, что у всех народов есть законы и право, только в России их нет… Подумай о том, что Бог поднял тебя в мире, но все же ты смертный человек, и он взыщет с тебя за невинную кровь, пролитую твоими руками». Царь резко оборвал святителя:

«Что тебе, чернецу, за дело до наших царских советов. Того не знаешь, что меня мои же поглотить хотят». Митрополит заявил царю, что теперь молчать не будет, ибо молчание это «всенародную наносит смерть». В ярости Иван IV ударил посохом оземь: «Я был слишком мягок к тебе, митрополит, твоим сообщникам и моей стране, но теперь вы у меня взвоете!» Этими словами участь Филиппа была решена.

Но вначале Иван IV сорвал злость на людях из окружения митрополита. Их схватили, водили по Москве, избивая палками, а потом с живых содрали кожу. И все же Филипп не замолчал и еще дважды обличал царя-убийцу. В 1568 г., на соборе, Иван добился «извержения» Филиппа из митрополитов якобы из-за неправедной, «скаредной» жизни. И все участники собора – политическая элита: бояре, высшее духовенство – безропотно одобрили приговор. 8 ноября в Успенском соборе Малюта и «опричники, – пишет современник, – бросились на святого как дикие звери, совлекли с него святительское облачение, одели его в простую, разодранную монашескую одежду, с позором выгнали из церкви и, посадив на дровни, повезли с позором… осыпая бранью и побоями». По городу поползли слухи о святости митрополита, с которого якобы спали наложенные по указу царя тяжелые оковы, а когда узнавший об этом Иван велел впустить в темницу к Филиппу дикого медведя, хищник якобы не тронул старца. После всех унижений Филиппа сослали в тверской Отрочь монастырь, где он вскоре и погиб от рук Малюты Скуратова. Впоследствии Филиппа причислили к лику святых. Мощи его в 1652 г. перенесли в Москву, но не в Архангельский собор, где под каменным полом смердит тело Ивана IV, а в Успенский собор, стены которого слышали самую мужественную в русской истории речь.

В 1569 г. умерла царица Мария. Иван Грозный обвинил в ее смерти своего двоюродного брата, князя Владимира Старицкого, и заставил его выпить яд. Потом убили других членов семьи Старицкого, и, наконец, в келье угарным газом от закрытой раньше времени печки отравили мать Владимира, Ефросинью (в монашестве старица Евдокия). В это время в Москве свирепствовал страшный голод, люди тысячами умирали прямо на улицах. Между тем в подклетях Опричного дворца хранились огромные запасы хлеба. Но царь не думал об умирающих подданных. Он решился на новое злодеяние: под предлогом наказания за измену Иван IV устроил разгром Великого Новгорода. В декабре 1569 г. огромная опричная армия двинулась на Новгород, оставляя за собой страшный кровавый след на снегу. Опричники поголовно вырезали население Клина, Торжка, Твери, Вышнего Волочка. Проезжая мимо тверского Отроча монастыря, 23 декабря 1569 г. Иван послал туда Малюту Скуратова. Палач явился к Филиппу и именем царя потребовал от митрополита освятить разгром Новгорода. Этим последним, но недостойным шансом спасти свою жизнь Филипп не воспользовался: он отказал Малюте и даже пытался образумить его. Тогда Малюта набросился на старца и задушил его подушкой.

А потом наступили самые жуткие в долгой истории Великого Новгорода времена. Все монастыри, церкви, дома и лавки были ограблены, 5 недель новгородцев пытали, сжигали горючей смесью, живыми сбрасывали в Волхов, а выплывших на поверхность добивали копьями и топорами. Никогда в истории (вплоть до советских времен) никто не смел покуситься на новгородскую святыню – Софийский собор. Иван IV же ограбил храм и вывез все его богатства. После этого страшного погрома Новгород уже никогда не оправился, а последние остатки новгородских вольностей были окончательно и бесповоротно уничтожены. Новгород стал неотделимой частью России.

Вернувшись в Москву, Иван 25 июля казнил у «Поганой лужи» (ныне Чистые пруды) десятки страшно пытанных в застенках людей из знати, причем сам выбирал для них самые лютые казни. После этого он обрушил казни уже на тех, кто создавал опричнину и ранее казнил невинных.

Все эти ужасы проходили на фоне почти непрерывной войны, которую, напрягая последние силы, вела Россия. После Казани Иван IV обратился к западным рубежам и решил прибрать к рукам прибалтийские земли тогда уже ослабевшего Ливонского ордена. Первые победы, достигнутые русской армией в начале войны, в 1558 г., оказались легкими. Вскоре Россия вышла к берегам Балтийского моря. Царь в Кремле торжественно пил из золотого кубка балтийскую воду в знак признания Балтийского побережья своим владением. Но вскоре войска начали терпеть поражения, война стала затяжной и тяжелой. Прижатые русскими к берегу Балтики, ливонские рыцари признали власть объединившихся в 1569 г. в единое государство (Речь Посполитую) Литвы и Польши, а немцы Эстляндии «пошли под руку» шведского короля Эрика XIV. Так получилось, что вместо одного ослабленного врага перед Россией возникли два новых и свежих – Швеция и Речь Посполитая.

Война с Речью Посполитой оказалась для России особенно неудачной – поражения следовали одно за другим. В этой обстановке Иван не сумел проявить талант полководца и дипломата. Он часто принимал ошибочные, эмоциональные, непродуманные решения, которые вели к гибели войск. Но царь, не признававший своих промахов, с болезненным упорством маньяка повсюду искал изменников – главных виновников поражения. Каждое такое поражение на войне вело к новым жестоким казням в самой России. Когда осенью 1578 г. пришла весть о победе польских войск, царь выместил ярость и горечь от поражения на иностранцах: той же ночью в Немецкую слободу – пригород Москвы, где селились иностранцы, – ворвалась тысяча стрельцов. Они внезапно напали на мирно спящее поселение, разграбили все дома, отобрали у иностранцев все имущество, раздели всех донага, а женщин поголовно, независимо от возраста, изнасиловали.

Одновременно с военными действиями в Ливонской войне России приходилось отбиваться от натиска крымских татар с юга. Особенно опасным оказался набег хана ДевлетТирея, который в 1571 г. сжег Москву и разорил ее окрестности. В страшном пожаре задохнулись десятки тысяч москвичей (принято считать, что погибло не менее 60 тыс. человек), столица превратилась в огромное кладбище и пепелище. По словам очевидца, «улицы города, церкви, погреба и подвалы были до того забиты умершими и задохнувшимися, что долго потом ни один человек не мог пройти мимо из-за отравленного воздуха и смрада». К тому же царь Иван приказал бросать мертвых в Москву-реку, но вскоре образовавшаяся из тел плотина остановила ее течение.

Иван обвинил в гибели города командующего опричным войском князя Михаила Черкасского и казнил его, а коменданта Москвы боярина В. И. Темкина-Ростовского «посадили в воду», т. е. утопили в реке. Следом казнили еще около сотни опричников. Позже Иван приказал зашить в медвежью шкуру и затравить собаками архиепископа Леонида, который годами покорно освящал все злодеяния царя-убийцы.

Весной 1572 г. крымские татары выступили в новый поход на Русь. Перейдя реку Оку, Орда по Серпуховской дороге двинулась к столице. В конце июня они наткнулись на русскую подвижную крепость из телег со щитами – «гуляй-город», вооруженную пушками. Сражение русских и татар у села Молоди 2 августа закончились поражением Девлет-Гирея, и он дал приказ отступать в степи. Вернувшийся в Москву героем командующий князь М. И. Воротынский был вскоре казнен Иваном.

В 1576 г. у Ивана Грозного появился опасный противник. Польским королем стал трансильванский князь Стефан Баторий. В 1581 г. он осадил Псков. Больше 3 месяцев псковичи героически сопротивлялись, и, наконец, Баторий был вынужден снять осаду. Но русская армия к этому времени была обескровлена большими потерями, а также репрессиями видных полководцев. Поэтому Иван Грозный уже не мог сопротивляться одновременному натиску поляков, литовцев, шведов, а также крымских татар, которые даже после тяжкого поражения 1572 г. постоянно угрожали южным пределам России. Пришлось начать переговоры с поляками. Ливонская война закончилась перемирием, но в сущности – поражением России, которая оказалась вновь отрезанной от Балтики. Царь Иван как политик потерпел тяжкое поражение, что сказалось на положении страны и на психике ее властелина.

Конец опричнины стал таким же кровавым, как ее начало. В 1572 г. Иван отменил опричнину, само слово запретил произносить под страхом смерти, а многих известных опричников казнил. Одних подвергли мучительнейшим казням на площадях, другие умерли от голода в тюрьме. Окровавленные головы бывших сподвижников царя подбрасывали во дворы еще не арестованных деятелей опричнины, которых гневный государь прогнал прочь со своих «светлых очей». Делалось это подчеркнуто демонстративно, чтобы они ведали о своей скорой участи и дрожали от страха! Особенно глумился Иван над своим недавним фаворитом князем Борисом Тулуповым. По словам иностранца Горсея, Тулупова посадили на кол, и так он прожил в страшных муках полсуток. К нему привели мать, старую княгиню, и она разговаривала с сыном, успокаивая его. Не в силах видеть мужество этих людей, Иван приказал на глазах умирающего сына раздеть мать, и стрельцы изнасиловали и убили княгиню, а ее обнаженное тело бросили голодным псам с царской псарни.

Казалось, что царь окончательно обезумел. Он даже решил бежать в Англию и приказал в Вологде строить корабли, писал королеве Елизавете I панические письма с просьбой дать ему убежище от врагов. В 1575 г. Иван вдруг «передал» престол татарскому царевичу Симеону Бекбулатовичу, а сам назвал себя удельным князем «Иваном Московским», «Ивашкой», подобострастно и униженно кланялся новому марионеточному «государю», прося передать ему в удел новые и новые земли. Современники считали, что так Иван хотел избежать смерти, которую предрекали волхвы и астрологи в этом году русскому самодержцу. Началась, в сущности, новая опричнина, у Ивана появилось и новое опричное войско. Через год, будто бы идя навстречу униженным просьбам подданных, царь закончил позорную комедию у трона, свел с него Симеона Бекбулатовича и вновь обрушился с репрессиями на свою несчастную страну.

В июле 1571 г. после страшного московского пожара и татарского погрома, через пепелища и смрад гниющих тел тысяч погибших москвичей, царь Иван двинулся в Александровскую слободу, чтобы устроить там смотр 2000 девушек – после смерти царицы Марии он вновь задумал жениться. Из них он сначала отобрал 24 кандидатки – все они в знак расположения царя получили от него платки с жемчугами. Потом из них он выделил 12 девушек. Им тотчас устроили медицинский осмотр: доктор-иностранец и повивальные бабки искали скрытые недостатки и удостоверялись в их девственности. И уже из этих кандидаток царь и выбрал в невесты русскую красавицу – Марфу Собакину. Он женился на ней 28 октября, а через 2 недели молодая царица внезапно и таинственно скончалась. Возможно, царь убил ее. Марфу похоронили в Вознесенском монастыре в Кремле, рядом с царицами Анастасией и Марией. Когда в 1929 г. большевики сносили эту древнейшую усыпальницу русских цариц и вскрывали их склепы, то захоронение Марфы Собакиной всех потрясло: в гробу лежала сказочная спящая красавица. Это было истинное чудо – несмотря на три с половиной века, смерть и тление оказались бессильны перед ее необыкновенной юной красотой…

Церковный закон был неумолим – больше трех раз христианин жениться не мог. Вопреки этому после смерти трех жен, Анастасии, Марии и Марфы, Иван опять затеял жениться. Желая добиться своего, царь устроил настоящую комедию с пролитием крокодиловых слез. Он заявил, что так страдает телом и душой, что «в разбойники впадает мысленно и чувственно», и, чтобы избежать соблазнов, хочет постричься в монахи, оставить государство, тем более и так его все подданные не любят. Тут, «видя царево моление и смирение», пишет летописец, архиепископы и епископы «много слез испустили и на милосердие единогласно преклонились… постановили собором: простить и разрешить царю четвертый брак ради теплого умиления и покаяния. И положить ему заповедь не входить в церковь до Пасхи» – не самое суровое наказание для такого грешника, каким оставался Иван.

Пока действовал запрет, царь не терял времени понапрасну, а отправился в Новгород, где устроил очередные всероссийские смотрины царской невесты. В мае 1572 г., едва дотерпев до Пасхи, Иван женился на выбранной им дворянской девице Анне Колтовской. Через 3 года царь отверг ее и заточил в Тихвинский монастырь, где она и умерла. Следующей, пятой жертвой сластолюбца стала Анна Васильчикова, которая продержалась в царицах всего лишь год и умерла, как и Колтовская, в монастыре. На правах шестой жены (согласно легенде) какое-то время жила в Александровской слободе вдова Василиса Мелентьева. Седьмой женой только на одни сутки стала княжна Мария Черкасская. Сразу же заподозренную в неверности, ее жестоко казнили. Несчастную посадили в карету, распалили и разогнали лошадей, которые после бешеной скачки вместе с каретой рухнули с кручи в глубокий омут реки Серья (Серая), протекавшей под Александровской слободой.

Наконец, в сентябре 1580 г. Иван женился в последний, восьмой раз. Его женой стала Мария Нагая, дочь боярина. Она-то и родила царевича Дмитрия. Но и на этом многоженец не успокоился.

В 1582 г. он послал в Англию посольство с намерением просить руки племянницы Елизаветы I (к королеве он безуспешно сватался раньше), Марии Гастингс, но получил отказ.

Завоевание Сибирского ханства произошло после того, как в 1571 г. хан Кучум порвал вассальные отношения с Москвой, установленные в 1555 г. на волне русских успехов в Поволжье. Богатые купцы Строгановы, освоившие Пермские земли, торговавшие солью и пушниной, не без содействия и одобрения власти создали базу для наступления на Сибирь. Царь разрешил им строить крепости, иметь пушки, войско, принимать в него всех желающих. И таких любителей риска находилось немало. Строгановы наняли лихого волжского атамана Ермака Тимофеева, который в 1581 г. со своей ватагой начал завоевательный поход в Сибирь. Предприятие, несмотря на трудности похода по диким рекам и тайге, оказалось успешным. Ермак и его молодцы были отважны и бесшабашны, да к тому же вооружены неведомым татарам огнестрельным оружием. Ермак быстро захватил город Кашлык – столицу Сибирского ханства, а накануне в бою на берегу Иртыша разбил войско хана Кучума, который после этого откочевал на юг.

Сподвижник Ермака атаман Иван Кольцо привез царю грамоту о завоевании Сибири. Иван Грозный, огорченный поражениями в Ливонской войне, радостно встретил это известие и щедро наградил казаков и Строгановых. Между тем прогнать хана в степи оказалось легче, чем удержать под своей властью огромную Сибирь. Ермак стал терпеть поражения. В 1584 г. он, согласно легенде, утонул в Иртыше во время ночного боя с Кучумом. На дно реки его якобы утянули тяжелые доспехи, подаренные царем. Но дело его не пропало: слухи о сказочной стране, где вдоволь мягкого золота – пушнины, разошлись по всей стране. В Сибирь двинулись новые казачьи отряды. В 1586—1587 гг. была основана русская столица Сибири – город Тобольск, а потом Тюмень. Тогда же казаки захватили в плен последнего сибирского хана Сеид Ахмата. Началось великое освоение и заселение Сибири русскими людьми. Один за другим вырастали здесь русские города: Сургут, Нарым, Томск и др.

«Тело изнемогло, болезнует дух, – писал Иван в завещании, – струпы душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил». Не было такого греха, которого бы не совершил царь. В ноябре 1581 г. в приступе ярости он убил своего старшего сына и наследника царевича Ивана, впрочем, тоже убийцу и тирана, под стать отцу. Согласно легенде, царь избил посохом третью жену сына (двух предыдущих он отнял у сына насильно и отправил в монастырь), беременную Елену, которую, войдя в палату, он застал неодетой. Царевич якобы стал заступаться за нечаянно провинившуюся жену, и тогда Иван ударил сына железным посохом в висок. На следующий день раненый Иван Иванович, не вынеся потрясения от вести, что у Елены родился мертвый ребенок, умер.

До конца жизни царь не оставил своих привычек мучить и убивать людей. Отдых от этого Иван IV находил в том, что часами перебирал драгоценные камни, которые он великолепно знал и любил. Долгие, со слезами на глазах, молитвы в церкви сопровождались весьма своеобразным раскаянием: царь заявлял, что прощает всех своих бесчисленных жертв, и, не помня имен тысяч несчастных убитых, полагался на Бога: «А имена их, Господи, ты сам знаешь!» Молитвы и пост сменялись пирами и развратом. Как писал англичанин Дж. Горсей, к концу жизни «у царя стали страшно распухать половые органы – признак того, что он грешил беспрерывно в течение пятидесяти лет; он сам хвастался тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его (незаконных) детей были лишены им жизни». Объятый какой-то страшной болезнью, в последние месяцы жизни он гнил заживо, издавая невероятное зловоние.

День его смерти (17 марта 1584 г.) царю предсказали астрологи и прорицательницы. Утром этого дня Иван чувствовал себя хорошо и послал сказать астрологам, что сегодня же казнит их за ложное пророчество. Те просили подождать – ведь день кончится с заходом солнца. Помывшись в бане, умиротворенный Иван в легкой одежде и халате сел сыграть партию в шахматы со своим постоянным партнером Родионом Биркиным. Вокруг доски столпились приближенные. Но царь не успел сделать и первого хода: внезапно он упал и умер. Не исключено, что во время этого приступа царю «помогли» умереть его ближайшие сподвижники, которые оставались с ним в тот час в палате. Возможно, историки никогда не смогут однозначно перевести самое важное место из записок Горсея – единственного нашего источника сведений о последнем часе Грозного. Горсей написал о внезапно упавшем наземь царе так: «He was strangled». При этом неясно, что имел в виду англичанин: либо царь «был удушен», либо царя «охватил приступ удушья»… Но зато бесспорно, что Бог не допустил, чтобы Грозный избежал ада: постричь его в монахи перед смертью не успели. Иноческий убор возложили уже на коченеющий труп тирана… Преемником Ивана Грозного стал его сын Федор.

Современники считали вступившего на престол 27-летнего Федора Ивановича – сына Ивана и царицы Анастасии – слабоумным (о нем писали: «прост умом»), почти идиотом, видя, как он сидит на троне с блаженной улыбкой на губах и любуется блеском бриллиантов на своем скипетре. Больше всего он любил молиться, звонить в колокола, слушать сказки и во всем подчинялся своей жене Ирине, сестре Бориса Годунова.

Федор, болезненный и безвольный, не мог самостоятельно править страной. По завещанию Грозного при нем создали боярский регентский совет, в который входил и Борис Годунов. Он, пользуясь влиянием на царя через свою сестру Ирину, расправился с другими боярами-регентами и почти 13 лет фактически правил государством. А царь Федор при нем был марионеткой, послушно играл роль самодержца, участвовал в церемониях и молебнах, словом, царствовал, но не правил. Уже во время коронации 31 мая 1584 г. в Кремле он так утомился, что попросил Бориса Годунова и князя И. Ф. Мстиславского подержать символы царской власти – шапку Мономаха и державу – «золотое яблоко», что изумило всех присутствующих. В другой раз на церемонии в Кремле Борис заботливо поправил шапку Мономаха на голове Федора, которая якобы криво сидела. За такой поступок обыкновенного подданного ждала бы верная смерть, Борис же на глазах пораженной толпы смело демонстрировал свое всевластие и ничтожество царя.

Временщик постепенно сживал со света своих соперников: казначея Петра Головина уморил в тюрьме, а князя И. Ф. Мстиславского постриг в монахи. В 1585 г. Годунов раскрыл заговор против себя. Оказалось, что бояре призывали царя Федора развестись с бесплодной Ириной и тем самым избавиться от Бориса. Но и эта, и другие попытки свергнуть Бориса кончились ничем. Годунов круто расправился со своими врагами: одних сослал в дальние города, других постригли в монахи, третьи погибли по своей «небрежности». Так, сосланный в Белоозеро князь И. П. Шуйский, якобы рано закрыв печку, нечаянно «угорел», как в свое время так же «угорела» при Иване Грозном Ефросинья Старицкая.

При Федоре ослабленная войнами Россия не замирилась только со Швецией. Причины устойчивой вражды Швеции и России в этот период были весьма оригинальные. Дело в том, что Иван Грозный категорически отказывался признавать незаконную, «мужицкую», по его мнению, династию Ваза, правившую в Швеции с 1521 г. Все усилия шведских королей изменить унизительное для них положение ни к чему не приводили. Однако в 1567 г. ситуация как будто изменилась. Иван согласился заключить договор с королем Эриком XIV, признать его равным себе, но при этом поставил одно условие. Эрик должен был выдать России Екатерину, жену Юхана, брата короля, который в это время томился в заточении. Она приходилась сестрой ярому врагу Ивана, польскому королю Сигизмунду II. Еще в 1560 г. Иван сватался к ней, но тогда Екатерина предпочла ему шведского принца Юхана. С тех пор Иваном овладела мстительная мысль все-таки заполучить себе Екатерину и жениться на ней, а то и просто заставить ее мыть полы и стирать белье в Александровской слободе – назло спесивому Сигизмунду! Причудам московского тирана Эрик не удивился. Он и сам был, мягко говоря, психически нездоровым человеком, так что идея царя Ивана показалась ему неплохой. И вот в Стокгольм за Екатериной отправилось русское посольство. Но не успели дипломаты разложить свои вещи, как окончательно впавшего в безумие Эрика свергли с престола и новым королем стал выпущенный на свободу Юхан III. То, что он почувствовал, узнав о целях русского посольства, можно себе представить. Посольство подверглось разгрому, послов ограбили и полгода продержали в тюрьме в Турку. Правда, чуть позже Юхан III одумался и направил в Россию с извинениями посольство Павла Юстена, которое по указу Ивана, в отместку за страдания русских послов, тоже ограбили до нитки и посадили под арест на хлеб и воду в Муроме. Вырвавшись из России, Юстен писал Юхану III:

«Великодержавный и милостивый король! Трудно и опасно быть послом у тиранов, которые считают правильным только то, что сами решают». Совет Юстена королю сводился к тому, что о России, пока в ней правит Иван IV, нужно забыть.

Потом началась и тянулась долгие годы русско-шведская война, и лишь после смерти Ивана IV (а в 1592 г. – и Юхана III) стало возможным заключение Тявзинского мирного договора, подписанного в 1595 г. Согласно ему, Россия вернула себе Иван-город, Копорье, Корелу, но передала во владение шведов Нарву. У России остался лишь маленький отрезок Балтийского побережья в устье Невы, но зато долгожданный мир наконец пришел в страну.

До 1589 г. Русская Православная церковь находилась формально в подчинении Константинопольского патриарха, хотя на самом деле была независима от него. Наоборот, обедневшие под гнетом османов константинопольские патриархи не обходились без щедрой русской помощи, сами часто приезжали в Россию за дарами. Когда в Москву из Стамбула приехал патриарх Иеремия, то Годунов уговорил его дать благословение на избрание первого русского патриарха, которым стал митрополит Московский Иов. Высший церковный чин патриарха добавлял Русской Православной церкви внешнего блеска, хотя первый патриарх – выходец из посадских людей – полностью зависел от Бориса и потому оставался самым горячим сторонником избрания его на царство. И все же Иов оказался достойным и благодарным человеком. После смерти Бориса в 1605 г., несмотря на всеобщее воодушевление москвичей, с нетерпением ждавших самозванца – «государя Дмитрия», Иов отказался присягать Лжедмитрию I, предал его анафеме, за что патриарха насильственно низложили и выслали из Москвы в дальний монастырь.

При Борисе патриарх Иов много сделал для создания новой церковной иерархии: он учредил митрополичьи кафедры (Новгородская, Ростовская, Крутицкая), архиепископии (Вологодская, Суздальская, Рязанская, Тверская, Смоленская) и епископии (Псковская, Карельская, Астраханская). Так начался первый краткий (длившийся чуть больше 100 лет) патриарший период Русской Православной церкви (второй начался в 1918 г.).

С 1590 г. каменных дел мастер Федор Конь строил вокруг Москвы девятикилометровые стены из белого известняка (так называемый Белый город). И не зря. В 1591 г. крымские татары, форсировав реку Оку, прорвались к Москве. Вечером 4 июля с Воробьевых гор хан КазыТирей смотрел на город, с мощных стен которого грохотали пушки, а в сотнях церквей звонили колокола. В тот вечер в последний раз в истории грозные татарские воины видели русскую столицу. Хан не решился в темноте идти дальше. Впереди стояли русские полки с укрепленным обозом – «гуляй-городом». А ночью произошло что-то непонятное: начался страшный шум, поднялась стрельба, и хан приказал своей стотысячной орде отступить. Отступление превратилось в бегство, и в Оке утонуло много воинов хана. По одной версии, Москву спас блаженный царь Федор, горячо молившийся о победе перед иконой Донской Богоматери. Она-то и навела неизъяснимый страх на врага. По другой версии летописца, истинной причиной бегства крымского хана из-под Москвы стало недоразумение, вероятно, вызванное общим напряжением, царившим в ночь перед кровавой битвой: «Некий человек боярский пошел лошадей поить, и вырвался у него один конь, и начал он вопить: „Перехватите коня!“ И оттого поднялся страх в обозе и во всех крепостях в Москве и стрельба многая повсюду и осветился весь город от пушек». Говорят, что тогда и палила знаменитая царь-пушка, хотя есть большие сомнения, что она вообще могла стрелять.

Как уже было сказано выше, в 1582 г. последняя жена Ивана Грозного, Мария Нагая, родила сына Дмитрия. При царе Федоре, из-за происков Годунова, царевича Дмитрия и его родственников сослали в Углич. А 15 мая 1591 г. 8-летнего царевича нашли во дворе дворца с перерезанным горлом. Расследование посланного Борисом боярина Василия Шуйского установило, что Дмитрий, охваченный эпилептическим припадком, упал и сам наткнулся на нож, которым играл. Но многие этому не поверили, считая, что убийцы подосланы Годуновым, для которого сын Ивана Грозного был непреодолимым препятствием на пути к высшей власти. Со смертью же Дмитрия пресекалась династия Рюриковичей. По известиям иностранца Жака Маржерета, Борис, чтобы «отвлечь» москвичей, ошарашенных известием из Углича, приказал запалить Москву, потом деятельно тушил ее, а потом даже возместил убытки погорельцам. Вину за пожар свалили на Нагих, и Борис расправился с родственниками царевича по матери: двое из них попали в тюрьму, а саму вдовствующую царицу Марию постригли в Белоозере.

Был ли виноват царь Борис в смерти Дмитрия? Этот вопрос мучает историков не первое столетие. Сохранившееся следственное дело в Угличе и другие документы не дают оснований для окончательных суждений. Одни историки полагают, что к смерти Дмитрия Борис не причастен, что она была действительно случайной и невыгодной Борису, на которого в этом случае неизбежно ложилось обвинение в убийстве. Другие историки считают, что версия «самозаклания» царевича малоубедительна, что властолюбивый Борис хотел избавиться от Дмитрия как от опасного соперника в борьбе за трон. К числу сторонников версии об убийстве принадлежит В. Б. Кобрин, высказавший следующее остроумное наблюдение: «По неопровержимым и достаточно подробным сведениям Следственного дела Дмитрий страдал эпилепсией… Если бы такому мальчику-эпилептику дать в руки нож или свайку, да еще в период учащения припадков, то ждать конца пришлось бы недолго. Именно этот путь – наиболее безопасный для правителя, не оставляющий следов, соответствовал психологии Бориса Годунова, человека, всегда стремившегося покончить со своими врагами тихо, без шума и театральных эффектов». Поэтому не лишены правдоподобия слова, вложенные А. К. Толстым в пьесе «Царь Федор Иоаннович» в уста подручного Бориса, который посылает в Углич мамку царевича Дмитрия Василису Волохову с наказом «блюсти царевича», ведь «никто не властен ни в животе, ни в смерти, а у него падучая болезнь!» Из этих слов Волохова поняла, что от нее требуется…

Царь Федор умер 6 января 1598 г. бездетным. Блаженного царя так любил народ, что на похоронах из-за плача и воплей не было слышно погребального пения. Отсутствие братьев и детей у покойного привело к тому, что царский скипетр перешел к его вдове, царице Ирине Федоровне, которой присягнули бояре и народ. Но она отреклась от власти и 15 января постриглась в Новодевичьем монастыре под именем старицы Александры. И все-таки некоторое время Ирина считалась «царицей-инокиней» и ее именем подписывались царские указы. А тем временем развернулась острая подковерная борьба за власть. В этой борьбе сцепились боярин Федор Никитич Романов и Борис Годунов. За Федора, двоюродного брата покойного царя, стояло боярство, за Годунова – чернь, стрельцы и патриарх Иов. 46-летний Борис твердо решил взять скипетр в свои руки, но при этом действовал осмотрительно и осторожно. Он не хотел прослыть узурпатором и стать жертвой всеобщего возмущения, тем более что против него были многие члены Боярской думы. Поэтому при помощи верных людей и патриарха Иова Борис представил дело так, будто не сам он рвется к власти, а народ, общество мечтает видеть его на троне. Для этого устроили настоящий спектакль. Бояре и весь Земский собор дважды приходили в Новодевичий монастырь, где у сестры укрылся Годунов, и «слезно» упрашивали его занять трон. Злые языки говорили, что с тех, кто не участвовал в шествиях и ползании на коленях перед кельей Годунова, взимали по два рубля штрафа. Но все-таки многие шли добровольно и страшились остаться без «надежи-государя». Борис дважды отказывался от предложения депутаций. И только жалобные клики ребенка, подсаженного прямо под окно кельи Бориса и невинным голоском умолявшего его занять трон, «сломили» волю Бориса – он смилостивился и якобы нехотя согласился стать царем. Тем самым, распалив народные чувства, он добился народного признания и поддержки. А уже потом, став царем, Борис подавил сопротивление недовольных бояр.

Борис был талантливым, ярким человеком, самородком. Как писал дьяк Иван Тимофеев, царь Борис «от рождения до смерти не проходил путей буквенного учения. И чудо – так как впервые у нас был такой неграмотный царь!» Но зато Борис кажется опытным, хитрым политиком, интриганом и бессовестным демагогом. Вступив на престол, он заявил: «В моем царстве не будет нищих и бедных», – и, коснувшись своей рубашки, воскликнул: «И эту последнюю разделю со всеми!» На самом деле он думал только о своей власти и мечтал создать новую династию Годуновых. Годунов, зять Малюты Скуратова и любимец Ивана Грозного, не брезговал ничем, чтобы устранить людей, казавшихся ему опасными. Зато вся Москва запомнила, что после коронации 8 дней подряд он поил народ медом и пивом, тысячи людей получили от царя подарки, а заключенные – свободу… Словом, как писал автор Хронографа 1617 г., «и так красовался словно финиковая пальма листвой добродетелей».

Царь Борис ценил знания, был наслышан о заморских новинках в науке и военном деле. Он первым из русских царей начал посылать дворян учиться за границу (впрочем, никто из них не вернулся на родину). Борис нанимал в армию иностранных офицеров, позволил протестантам, жившим в Немецкой слободе под Москвой, построить свою церковь. В Москве построили красивое английское подворье. Борис даже хотел завести в России университет.

Борис много строил, привлекая к этим работам тысячи людей, чтобы обеспечить их пропитанием. Борис собственноручно заложил в Смоленске новую крепость, а архитектор Федор Конь возвел ее каменные стены. В московском Кремле засверкала своим золотым куполом надстроенная в 1600 г. 80-метровая колокольня, получившая название Ивана Великого. Написанное золотом имя царя Бориса видно на колокольне до сих пор. Завистники царя, глядя на это необыкновенно высокое по тем временам, видное за 10 верст от Москвы, сооружение, обвиняли Бориса в безмерной гордыне, в суетном желании сравняться с Богом. Колокольня оказалась настолько могучей и прочной, что в 1812 г. французские оккупанты не смогли взорвать этот колосс. Круглое каменное Лобное место на Красной площади – место публичных казней – также стало памятным творением времен царя Бориса. В Сибири и Поволжье, на юге по его воле строились новые города и укрепления. Один из городов в честь Годунова назвали Царевом-Борисовом. Но самым грандиозным строительным проектом Бориса стал проект возведения в Кремле собора «Святая святых» – самого огромного храма православного мира. Архитекторы уже сделали деревянную модель собора, завезли огромные горы камня для его возведения, но строительство по каким-то причинам так и не началось.

Царь мечтал упрочить династические связи, искал для дочери Ксении иностранного жениха. Сначала выбрали шведского принца Густава, но он не пришелся к русскому двору. Новым женихом стал датский принц Иоанн, но в 1602 г. бедняга неожиданно умер в Москве. Народ считал, что его отравил Борис, якобы испугавшийся, как бы зять настоящих королевских кровей не завладел престолом, – ведь сам Годунов вышел только из рода татарского мурзы.

Достижения Бориса были одно грандиозней другого: самая высокая колокольня, самый длинный водопровод, первый каменный мост в Москве. В 1600 г. отлили невиданный по размерам колокол, тогда же решили сделать для нового храма огромный «Господень гроб злат, весь кован и ангелы великие литые… и Евангелие златое, и сосуды златые, и крест злат и всю службу церковную… с каменьем драгоценным и с жемчугом, которым нет цены».

Царь Борис как личность до сих пор остается загадкой. В нем так спрессованы и добро и зло, что разобраться невозможно. Может быть, прав современник Бориса Иван Тимофеев, писавший, что царь Федор в своей святой простоте был для Бориса сдерживающим началом. Он научил Бориса многому хорошему, но «долголетнее злоумышление его – достигнуть самой высоты власти» искалечило душу Годунова. «Ясно, – продолжал Тимофеев, – что когда Богом ослаблена была сдерживающая его узда и не было около него никого, кто бы остановил его… Но никто не знает, что в час его смерти в нем возобладало и какая часть его дел – добрая или злая – перетянула весы…»

А между тем на страну надвинулось несчастье. С 1601 г. в России начался страшный голод, унесший сотни тысяч жизней. Молебны об отвращении беды не помогали, люди ели кошек и собак, а потом в Москве началось людоедство. Царь пытался помочь народу, раздавая хлеб и деньги, но чиновники-подьячие разворовывали государеву милостыню, посылая за дармовым хлебом своих родственников и слуг, обряженных в разодранные одежды. При этом в государстве запасы продовольствия были велики, однако власть не смогла хорошо организовать раздачу хлеба голодающим. Искренние, но неумелые попытки царя помочь людям оказались тщетными. Услыхав о бесплатной раздаче хлеба в Москве, из уездов в столицу устремились толпы голодающих. Они пришли тогда, когда хлеб в государственных хранилищах уже закончился. Пришедшие пополнили массы умирающих на улицах Москвы людей.

Начались болезни, чума, участились разбои и грабежи на дорогах и улицах городов. Большая банда некоего Хлопка действовала прямо под самой Москвой. Разбойники сумели разбить посланный против них отряд окольничего Ивана Басманова, а самого воеводу убили. Людьми овладевало отчаяние и раздражение. Все они, ранее умолявшие Бориса сесть на трон Рюриковичей, теперь проклинали царя и винили во всех своих несчастьях.

Народ, отвернувшийся от Бориса, с надеждой ждал своего спасителя. Ведь по стране с 1602 г. поползли слухи о неугодности Бориса Богу и о появлении «истинного царя», якобы чудесно избежавшего в Угличе ножа убийцы царевича Дмитрия. Обеспокоенный россказнями о «воскресении» царевича Дмитрия, Борис пытался устранить корни зреющего, по его мнению, заговора. Он приказал отправить в ссылку боярина Вельского, у которого в наказание выщипали по волоску большую черную бороду – предмет особой гордости вельможи. Среди своих ярых врагов Борис числил и род бояр Романовых, родственников первой жены Ивана Грозного, Анастасии, и царя Федора. Четверых братьев Романовых, сыновей боярина Никиты, и многих их приятелей сослали в дальние города. Самого умного и талантливого из Романовых, красавца и щеголя Федора Никитича, отца будущего царя Михаила, постригли в монахи под именем Филарета в 1600 г. и держали в заточении в Троице-Сергиевом монастыре.

Явление на небе яркой хвостатой кометы летом 1604 г. напугало всех, в том числе и царя. Для средневекового сознания это был знак грядущей беды. Пытками и казнями Борис пытался задушить на корню слухи и пророчества, предвещавшие падение его царства. Но когда из Польши пришли точные известия о появлении самозванца под именем царевича Дмитрия, трон под Борисом зашатался. Убедить народ в том, что человек, выдававший себя за Дмитрия, – галицкий дворянин, самозванец, беглый монах, расстрига Юшка (в монашестве – Григорий) Отрепьев, оказалось невозможно. Борис пребывал в тоске и отчаянии: ему всюду мерещились «мальчики кровавые» – призраки убиенного царевича Дмитрия.

Важно и то, что Борис не был воином и, как писал современник, «в делах воинских не отличался искусством… Не слишком хорошо владел он и оружием». А в те времена правитель – умелый и отважный воин – мог добиться многого. Борису же приходилось сидеть в Кремле, вдали от поля битвы, и ждать известий от своих воевод.

И хотя 21 января 1605 г. армия воеводы князя Ф. И. Мстиславского разгромила шайки Лжедмитрия, остановить самозванца не удалось – один за другим города юга России переходили на его сторону. Хандра овладевала царем все больше. Он многократно добивался, чтобы знаменитая пророчица Олёна Юродивая предсказала ему будущее, но та гнала царя от себя прочь. 13 апреля 1605 г. Борис долго смотрел на Москву с колокольни, потом выпил яд и, спустившись на землю, умер. Изо рта и носа у него текла черная кровь. Царя поспешно похоронили на следующий день возле гробницы Ивана Грозного в Архангельском соборе.

Объявленный царем 16-летний сын Бориса Федор Борисович правил всего лишь полтора месяца. Воеводы нового царя один за другим переходили на сторону самозванца, в самой же столице чернь день ото дня становилась все более дерзкой, требуя вернуть в Москву мать Дмитрия царицу Марию Нагую. Другая царица Мария, вдова Бориса Годунова, фактически управлявшая государством, и слышать об этом не хотела. Она послала на Лобное место руководителя следственной комиссии в Угличе князя Василия Шуйского, и тот клялся перед народом страшными клятвами, что истинный Дмитрий умер. Шуйский воздевал руки и говорил, что этими самыми руками он положил царевича во гроб. Но потом, как гром среди ясного неба, прозвучала новость: посланный в армию главнокомандующим П. Ф. Басманов вначале присягнул со всем войском царю Федору Борисовичу, а потом вдруг переметнулся к самозванцу.

В конце мая 1605 г. войска Лжедмитрия появились у ворот Москвы. Самозванец послал людей в Москву с указом устранить Годуновых от власти. Разъяренная толпа заставила бояр присягнуть Лжедмитрию, при этом князь Шуйский публично отрекся от своих клятв, что в Угличе он положил в гроб настоящего царевича Дмитрия. Царя же Федора Борисовича, его мать царицу Марию Григорьевну и сестру Ксению грубо вытащили из дворца и на простой телеге отвезли в бывший дом Годуновых.

Один только престарелый патриарх Иов пытался остановить общее безумие, призывая не отказываться от присяги законному царю Федору. Но толпа ворвалась в Успенский собор с оружием и дрекольем, вытащила Иова из алтарной части церкви и издевалась над ним. Начались погромы домов Годуновых и их сторонников, грабежи кабаков, всеобщее пьянство и разгул. Затем от самозванца пришел новый указ – умертвить Федора Борисовича. 10 июня стрельцы ворвались в дом Годуновых. Царицу Марию они удавили сразу, а Федор долго и отчаянно сопротивлялся, «потому что по молодости, – писал летописец, – в ту пору дал ему Бог мужества. И ужаснулись те злодеи-убийцы, что один с четырьмя борется, и один из тех злодеев-убийц схватил его за тайные уды, раздавил», после чего они прикончили юношу. Народу сказали, что царица и Федор «от страха зелья испили и умерли». Тотчас гроб с телом Бориса вытащили из гробницы Архангельского собора и вместе с телами Марии и Федора отвезли на кладбище самоубийц. Позже прах членов семьи Годуновых нашел свое последнее пристанище в Троице-Сергиевом монастыре, где он и покоится до сих пор.

Народ же ликовал, ожидая прибытия в столицу царя «Дмитрия Ивановича». Еще не вступая в Москву, самозванец приказал низложить патриарха Иова. Боярин П. Ф. Басманов публично позорил Иова, называл его Иудой, а стражники содрали с него святительское платье. Несчастный старик горько плакал, когда его, первого русского патриарха, оскорбляли и унижали в главном храме России. Потом Лжедмитрий собрал Священный собор, который послушно утвердил отставку Иова под тем предлогом, что по слабости здоровья патриарх больше не в силах вести свою паству. Опального патриарха отправили в Успенский монастырь под Старицей, где он и умер в 1607 г.

Тем временем бояре во главе с Василием Шуйским отправились в Серпухов к самозванцу с «повинной». Там они преподнесли ему царские регалии, государственную печать и ключи от казны. Впрочем, уже тогда люди заметили, что Лжедмитрий Шуйскому и его товарищам не очень-то доверяет. Впрочем, узурпатор и без них чувствовал себя уверенно. Ему, так легко захватившему власть в Москве, помогли не столько польские деньги и наемники, сколько ненависть простого народа, и прежде всего москвичей, к царю Борису и его необъяснимая, но искренняя любовь к «солнышку государю Димитрию Ивановичу», вера в то, что его правление непременно принесет благо измученной террором и голодом стране.

Самозванец оказался незаурядным, сведущим, умным, ловким авантюристом, сумевшим уловить общественные настроения и «поймать свою фортуну». Ведь в доказательство своего царского происхождения он не привел ничего, кроме наивного рассказа о том, как некий монах узнал в нем царского сына «по осанке и героическому нраву». Но массе людей, изверившихся в Борисе, и этого было вполне достаточно! До своего побега в Литву в 1602 г. Отрепьев был близок к семье Романовых. После пострижения в монахи он служил дьяконом кремлевского Чудова монастыря, работал в канцелярии патриарха Иова (вот отчего, захватив власть, он предписал в первую очередь свести Иова с престола и отправить его в ссылку). Словом, Гришка Отрепьев вполне постиг «московские обхождения» и действовал наверняка. Как писал знавший его француз Жак Маржерет, Лжедмитрий «был честолюбив, намеревался стать известным потомству». И этого он таки добился!

В солнечный теплый день 20 июня 1605 г. радостные толпы москвичей с крестами, иконами, хлебом и солью встречали «царя Дмитрия», окруженного польской охраной. Он пел с народом молебны на Лобном месте, а потом торжественно въехал в Кремль. Тут он тотчас совершил одно из своих первых злодеяний: надругался над дочерью Бориса царевной Ксенией, а потом велел постричь ее в монахини.

На троне самозванец оказался неплохим правителем, он быстро и толково решал дела. Сразу же он помиловал и возвратил из ссылки многих противников Годуновых, в том числе и Филарета Романова, поставленного им митрополитом Ростовским. Новый царь был ласков с народом, обещал править не суровостью, а милосердием и щедростью. Он усердно молился в кремлевских соборах. Москвичи с восторгом встречали Лжедмитрия, который сразу же сумел им понравиться. Он обещал никого не казнить, в Кремле громко рыдал над гробом «батюшки» Ивана Грозного, позже за городом встречал возвращенную из ссылки «матушку» – инокиню Марфу (Нагую). После тайного и наверняка циничного разговора с самозванцем она приняла участие в постыдном представлении – оба, обнявшись, плакали на глазах народа, умиленного трогательной встречей «матери» и «сына». А потом Гришка шел пешком возле кареты Марфы до самого Кремля.

Вместе с тем бояре быстро поняли, что имеют дело с удачливым проходимцем, и никаких иллюзий относительно его истинного происхождения они не питали. Поэтому Лжедмитрий рано столкнулся с боярской оппозицией и вскоре уже приговорил одного из лидеров недовольных, боярина В. Шуйского, к смерти, хотя в последний момент заменил казнь на эшафоте ссылкой, а потом и вообще помиловал Шуйского с родственниками. Возможно, тут самозванец не проявил достаточной твердости и тем самым невольно усилил позиции своих родовитых врагов – позора публичной казни Шуйский, стойко державшийся на эшафоте, ему никогда не простил.

При всей своей ловкости Лжедмитрий оказался неопытным, а главное – недальновидным политиком. Добившись легкой победы, он быстро растерял все свое преимущество. Став царем, он был обязан платить по счетам. А эти счета оказались велики. Известно, что в Польше его принимал в своем доме сандомирский воевода Юрий Мнишек – шляхтич с дурной репутацией. С помощью русского авантюриста Юрий хотел поправить свои дела. Он помог самозванцу набрать и вооружить отряд, с которым тот и двинулся на Москву. Теперь Мнишек и другие поляки требовали царской благодарности и щедрого вознаграждения за свой труд, расходы и немалый риск. Кроме того, Лжедмитрий страстно влюбился в дочь Юрия Марину и захотел на ней жениться во что бы то ни стало. Эта некрасивая, но обаятельная, волевая и честолюбивая женщина как будто приворожила его.

Лжедмитрий почти сразу же после захвата власти короновался. На западный манер в честь этого события даже выбили золотую памятную медаль. Подданные получали щедрые подарки и льготы, народ жаловали дармовым вином и едой. 2 мая 1606 г. в Москву вступил кортеж невесты царя Марины Мнишек, окруженный огромным польским войском, закованным в латы и в полном вооружении. Обычно на свадьбу так не приезжают! Марина въехала в Кремль, и ее поселили у кормилицы царевича Дмитрия. 8 мая царь венчался с Мариной Мнишек, причем в нарушение всех мыслимых русских традиций самозванец вначале короновал ее русской царицей, а потом уже женился на ней. Московский люд, привыкший к красочному зрелищу царской свадьбы и щедрым угощениям, был страшно разочарован – его впервые не пустили в Кремль! Свободно проходили туда только поляки, которые с оружием и в шапках стояли в святая святых России – Успенском соборе Кремля. Словом, пока шла свадьба, московский посад гудел, как растревоженный улей. Достаточно было искры, чтобы последовал взрыв.

После свадьбы началась вереница празднеств, поражавших русских людей польскими танцами, в которых участвовал сам государь. Он вообще удивлял всех своей непривычной для Рюриковича простотой и доступностью. Но москвичам больше не нравилось его пристрастие ко всему иностранному – вещам, одежде, развлечениям. Москва полнилась слухами о безбожии Лжедмитрия. Говорили, что он «жрет нечистую пищу, в церковь ходит не помывшись, не кладет поклонов перед святым Николаем», а после свадьбы с Маринкой-де ни разу не мылся в бане! А больше всего возмущало москвичей окружение царя – понаехавшие с ним в Москву поляки, «литва». Они вели себя как завоеватели: спесиво, буйно и дерзко, пренебрегая обычаями и порядками православной столицы. Искрами, которые разожгли огонь восстания, стали стычки на улицах столицы между горожанами и возвращавшимися с празднеств пьяными поляками…

Лжедмитрий же оставался весел, беспечен, отмахивался от слухов о заговоре. А между тем заговор уже созрел под крышей дома боярина Василия Шуйского. Играя на всеобщей ненависти к полякам, он подбивал москвичей на мятеж, стягивая в Москву верных ему людей. Утром 17 мая ударил набатный колокол, раздались крики, что поляки убивают царя и его надо спасать. С толпой «спасателей» смешались толпы его будущих убийц. А во главе массы вооруженных чем попало москвичей скакал, воодушевляя их, с крестом в одной руке и саблей в другой князь Василий Шуйский. Войдя в Успенский собор, он приложился к иконе Владимирской Богоматери, а потом отдал приказ «брать злого еретика».

Нападение мятежников оказалось для Лжедмитрия совершенно неожиданным, он явно недооценил переменчивый нрав московской черни и хитроумие Шуйского и бояр – кукловодов толпы. Воевода П. Ф. Басманов, верный самозванцу, срубил голову первому бунтовщику, ворвавшемуся в покои царя, и крикнул Лжедмитрию: «Спасайся!» Но тот поначалу отказался бежать и с бердышом выскочил в коридор. Он кричал в толпу: «Я вам не Годунов!» Но силы были неравны, Басманова убили ударом ножа в сердце, а самозванец вылез через окно на строительные леса у дворца, но сорвался с высоты, разбил голову и вывихнул ногу. Он мог бы спастись – его подобрали стрельцы, не имевшие никакого отношения к мятежникам. И тут кто-то из них предложил позвать царицу-инокиню Марфу и послушать, что она скажет. «Если он ее сын, то мы умрем за него, а если царица скажет, что он Лжедмитрий, то волен в нем Бог!» И тут Марфа, выйдя из палаты, отреклась от Лжедмитрия, заявив, что раньше она лгала по принуждению и поддавшись льстивым обещаниям самозванца. Выданного заговорщикам Лжедмитрия начали избивать. А в это время толпа ломилась в двери и требовала то ли расправы над самозванцем, то ли встречи с «царем-батюшкой». Эта неясность испугала заговорщиков, и они поспешили прикончить самозванца, а потом сбросили его тело с крыльца толпе. Как писал очевидец, «так внизу в грязи валялся гордый и отважный герой, который еще вчера восседал в большом почете». Невысокой и худенькой Марине удалось спрятаться под юбками своей гофмейстерины, и ее, как ни искали, так и не нашли во дворце. Потом вместе с отцом она бежала в Ярославль.

А тем временем москвичи, еще вчера обожавшие «государя», выволокли на Красную площадь его обезображенное тело, а также останки Басманова, сохранившего верность своему господину до конца. Там они положили на труп Лжедмитрия шутовскую маску, а в рот воткнули мундштук волынки – теперь ты посвисти для нас, как раньше мы свистели под твою дудку! Потом тело сволокли за город и сбросили в яму для самоубийц. В это время по улицам столицы шла охота на поляков, которых убивали на месте. Лишь немногим из них удалось избежать народной мести.

Вскоре поползли слухи, что покойник по ночам бродит по городу, а внезапно ударившие, необычные для этого времени морозы вызваны тем, что мать-земля не принимает грешника даже в поганой яме. Тогда труп откопали и сожгли его. Потом собранным пеплом зарядили пушку и выстрелили в сторону Запада – отправляйся туда, откуда пришел!

После убийства самозванца пьяные толпы, поднятые на мятеж боярином Шуйским, с трудом удалось утихомирить. Пример Юшки Отрепьева, так легко севшего на трон Ивана Грозного, многим боярам показался соблазнительным – в их среде началась острая борьба за вновь опустевший престол. После долгих споров среди бояр, на третий день после убийства самозванца, на Лобном месте перед толпой народа предстали два кандидата: князь Федор Милославский и князь Василий Шуйский. Сторонники последнего перекричали сторонников первого, и Василий Шуйский стал царем. При этом Шуйский неприлично быстро, даже не известив об этом патриарха, нацепил на голову царский венец, за что получил у современников кличку Самовенечник.

Но выход кандидатов перед толпой оказался лишь демонстрацией – всё решили заранее за кулисами. Боярская дума позволила Шуйскому овладеть шапкой Мономаха, но лишь на определенных условиях. Василий Иванович вступил на престол не как самодержец, а как ограниченный в своих правах монарх. При этом царь дал клятву – «запись». Он целовал крест и обещал, что не будет казнить и отбирать без суда имущество, не станет слушать ложных доносов и т. д.

Крестоцелование удивило народ, привыкший к полновластию государя-самодержца, было воспринято им как проявление слабости нового царя. Шуйский, знатнейший вельможа, потомок брата Александра Невского князя Андрея Ярославича, словом, настоящий Рюрикович, не чета царю Борису, тем не менее не стал народным любимцем. Сгорбленный и подслеповатый, 60-летний Шуйский выглядел глубоким стариком. Став царем, он не устроил народу дармового пиршества, и эта скупость очень не понравилась толпе. К тому же честолюбец Шуйский не обладал отвагой, его стихией оставались интриги, в которых он славился как большой знаток. Но с помощью одних только интриг удержаться у власти невозможно.

Вступив на престол, Шуйский пытался упрочить свое положение. В Успенском соборе, в собрании всех чинов и народа, устроили церковную церемонию всеобщего покаяния за свершенные обществом и церковью грехи. На это необыкновенное действо пригласили недавно свергнутого патриарха Иова. Впрочем, как вскоре стало ясно, покаяние не было ни искренним, ни всеобщим.

Шуйский, желая раз и навсегда покончить с мифом о спасении царевича Дмитрия, приказал перенести тело царевича из Углича в Москву, в Кремль. Это произошло 2 июня 1606 г. Царь со слезами молился у гробницы младенца. Но все помнили, как, угождая Борису Годунову, боярин Шуйский клялся, что царевич Дмитрий, играя, сам упал на ножик. А потом, при Лжедмитрии, он же уверял народ, что в Угличе погиб другой младенец. Наконец, став царем, Шуйский писал в указах, что невинный младенец Дмитрий пал от рук убийц, посланных Борисом. Словом, царевич Дмитрий был причислен к лику святых, у его гробницы начались подстроенные властью чудесные исцеления больных.

Впрочем, вскоре поползли слухи, что пройдоха Василий Шуйский опять всех обманул и в гроб подложил какого-то убитого поповского сына, а настоящий Дмитрий все-таки жив… К тому же из уст в уста передавали историю о том, как в день свержения Лжедмитрия – «царя Дмитрия» – из его конюшни кто-то тайно вывел трех отличных турецких лошадей и позже в конюшню они и не вернулись. «Может, государь спасся?» – предполагали простаки. «Ловкие же у нас воры!» – смеялись на это скептики.

Вскоре на юге страны появился выдававший себя за «воеводу Дмитрия» некий Иван Болотников – личность темная, из бывших холопов. К нему стали примыкать недовольные Шуйским дворяне, казаки, беглые холопы. У мятежников образовалось сильное войско, с которым власть справиться сразу не смогла. Более того, в октябре 1606 г. мятежники разбили войска Шуйского и заняли Коломну, а потом встали лагерем недалеко от Москвы – у села Коломенского. 2 декабря царское войско все-таки разбило банду Болотникова. Он отошел к Калуге, потом отступил к Туле, за стенами которой потом долго выдерживал осаду армии Шуйского, пока, наконец, мятежники не сдались царским воеводам. Пленных (6 тыс. человек) привели в Москву, разместили по тюрьмам и монастырям, а потом, как писал современник, «каждую ночь в Москве их выводили сотнями, как агнцев на заклание, ставили в ряд и убивали дубиною по голове, словно быков, и тела спускали под лед в реку Яузу…». Весной с половодьем тысячи трупов выносило на равнину, и вид этих облепленных раками и изъеденных рыбами жертв тайных казней ужасал даже людей с крепкими нервами. С Болотниковым, увезенным в Каргополь, поступили так же, как с его пленными товарищами: привезли на берег реки утопили в проруби.

Несмотря на победу над Болотниковым, авторитет царя Василия Шуйского падал на глазах. Поднять престиж не помогла даже устроенная в январе 1608 г. женитьба царя на молоденькой княжне Марье Буйносовой-Ростовской. Между тем по всей стране, то там то сям, стали появляться самозванцы – «дети» и «внуки» Грозного. Это были, как правило, сумасшедшие или авантюристы. Самым опасным из них оказался новый «Дмитрий», заявивший о себе на западных рубежах России, в Стародубе. Как его имя, кто он и откуда родом, до сих пор не знает никто. Некоторые предполагают, что Лжедмитрий II – крещеный еврей, школьный учитель из Шклова, но доказательства этой версии не особенно убедительны. В июле 1608 г. Лжедмитрий II с войском из поляков и казаков во главе с Иваном Заруцким разбил отряды Дмитрия Шуйского – брата царя и подошел к Москве. Но сил взять столицу с ходу у нового самозванца не хватило, и тогда он остановился в 14 верстах от города, в пригородном селе Тушино. Здесь, на месте, удачно прикрытом Москвой-рекой и рекой Сходней, быстро возник укрепленный лагерь («табор»), обнесенный частоколом со рвом. К зиме воины нового самозванца перетащили сюда в разобранном виде дома из ближайших деревень и устроились в Тушине с комфортом.

Сначала острые, а потом все более вялые стычки полков Лжедмитрия II, прозванного Тушинским вором или просто Вором, и войск царя Василия не приносили победы ни одной из сторон. Лжедмитрий II довольно успешно «утеснял» Москву, расставив по главным и даже по второстепенным дорогам к столице свои заставы, которые препятствовали подвозу провианта в город. В своей «воровской столице» тушинцы устроились основательнее войск Шуйского, которым из-за морозов в декабре 1608 г. пришлось отойти к Москве от Ходынки, где они долго стояли в чистом поле. В столице царил голод, цены на самое необходимое взлетели до небес, а главное – отчетливо проявилась «шатость», неуверенность людей в завтрашнем дне. Многие дворяне и бояре по несколько раз бегали из Москвы в Тушино, надеясь получить (и получали) награды, чины и деревни. Это бесстыдство называлось тогда «перелетами».

«Царик» (другая кличка самозванца) завел из бояр, противников Шуйского, свою Боярскую думу, учредил своего патриарха – им стал Филарет, Федор Никитич Романов. В Тушине он появился не по своей воле. Его захватили отряды самозванца в Ростове и доставили к Лжедмитрию II, который якобы упросил Филарета надеть патриарший клобук. Так в России оказалось сразу два святителя: патриарх Гермоген в Москве и патриарх Филарет в Тушине. Конечно, Филарет, молившийся за здравие «великого государя Дмитрия Ивановича», поступал как духовник бесчестно. Ведь он был одним из тех, кто знал многое, недоступное другим. Он видел истинного царевича Дмитрия при жизни, в 1606 г. перевозил его тело в Москву из Углича. Он знал своего бывшего холопа Юшку Отрепьева, которому потом поклонялся как «Дмитрию Ивановичу», и уж конечно не имел никаких иллюзий насчет учителя из Шклова. Но отказать новому самозванцу он не мог – времена на дворе стояли страшные, Филарет попал в Тушино как пленник. Всем хочется жить, а Бог, может быть, и простит ложь во спасение.

Так в России возникло два центра власти, два царя, два двора и два патриарха. И хотя реальная власть в Тушине была не у «царика», а в руках поляков и казаков, юг России присягнул на верность Лжедмитрию П. Не решаясь взять Москву, самозванец вел агрессивную политику, стремясь подчинить себе всю страну. И это ему удавалось, ибо он, не имея денег заплатить наемникам, дал им возможность обогащаться за счет русских городов, в которые они начали вторгаться, захватывать власть, грабить храмы и собирать с каждого человека «поносные» (с каждого носа) деньги.

С осени 1608 г. польские отряды гетманов Яна Сапеги и Александра Лисовского осадили Троице-Сергиев монастырь, прельщенные слухами о несметных богатствах русской святыни. Другие польско-казацкие отряды разошлись по стране, подчинив себе все крупнейшие центры северо-запада. Царю Василию остались верны только Смоленск, Великий Новгород, Рязань, Казань, Устюг и Нижний Новгород.

1 сентября 1608 г. Лжедмитрий II «восстановил» и семью: в Тушино привезли Марину Мнишек, перехваченную тушинцами при возвращении в Польшу из Ярославля. До этого царю Василию удалось договориться с поляками о передаче им семьи Мнишек – Марины и отца ее Юрия. За очень большие деньги (300 тыс. рублей), преодолев муки совести и стыд, Марина публично «признала» в новом самозванце своего якобы чудесно спасшегося супруга «Дмитрия Ивановича».

В борьбе с Тушинским вором режим царя Василия изнемогал. Для него было крайне важно, чтобы коронная армия Польши не вторглась в Россию. С поляками-добровольцами, воевавшими в войске самозванца, как-то справлялись. Однако в сентябре 1608 г. пришло трагическое для Шуйского известие: поляки объявили России войну и во главе с королем вторглись в русские пределы, осадив Смоленск. Сейм согласился с доводами Сигизмунда II и решил воспользоваться смутой в России, чтобы вернуть Речи Посполитой Смоленск и другие утерянные в ходе русско-польских войн восточные территории. В среде польской шляхты вынашивались и планы полного подчинения России, превращения ее в своего рода колонию. Из-под стен Смоленска Сигизмунд II приказал полякам-тушинцам прибыть к нему на службу.

Лишенный польской помощи, Лжедмитрий II вместе с Мариной в конце 1609 г. бежал из «воровской столицы» в Калугу, но для тушинских бояр во главе с патриархом Филаретом путь назад, в Москву, был отрезан. Поэтому они, думая о собственном спасении, в противовес ненавистному им Шуйскому, попросили (устами Филарета) польского короля отпустить на московский трон его сына Владислава, обусловив его вступление согласием «всей земли» и переходом Владислава в православие. Так они, вольно или невольно, посеяли ветер, превратившийся вскоре в бурю…

Посольство из Тушина явилось под Смоленск в лагерь короля на переговоры, которые завершились 4 февраля 1610 г. предварительным соглашением о возведении на московский трон королевича Владислава. С тех пор у поляков появились неограниченные возможности для вмешательства в русские дела, разгорелась мечта о подчинении России Речью Посполитой. В этой обстановке Шуйский решил обратиться за помощью к смертельному врагу Сигизмунда, шведскому королю Карлу IX. Для этого он послал в Новгород М. В. Скопина-Шуйского, где тот заключил соглашение со шведами о предоставлении королем 5-тысячного вспомогательного отряда за 140 тыс. рублей. Но денег было мало, и 28 февраля 1609 г. Скопин-Шуйский подписал договор со шведами, по которому русская сторона уступала им еще крепость Корелу с уездом и окончательно отказывалась от Ливонии. В апреле шведский корпус во главе с Якобом Делагарди вступил в Новгород. Скопин – умный, мужественный, необыкновенно симпатичный гигант 22 лет от роду – с первых слов покорил сердце Делагарди, и они навсегда подружились. Вскоре союзники сумели освободить Тверь, вынудили гетмана Сапегу обратиться в бегство под Александровской слободой, сняли осаду Троице-Сергиева монастыря. К этому времени Лжедмитрий II бежал в Калугу.

Эти победы сделали Скопина-Шуйского народным любимцем, а следовательно – нежелательным конкурентом царя-неудачника Василия. Когда от царя полководцу пришло льстивое приглашение приехать в Москву, то находившаяся в лагере мать Скопина-Шуйского умоляла его не ехать к царю Василию, это же говорил ему и Делагарди. Но полководец не мог ослушаться царского указа и 12 марта 1610 г. торжественно въехал в Москву. Народ вставал перед ним на колени, что неприятно поразило царя Василия. А потом Скопина пригласили быть крестным отцом сына князя И. М. Воротынского. Крестной же матерью стала жена царского брата, Дмитрия Шуйского, – дочь Малюты Скуратова. Она, на правах кумы, и поднесла Скопину-Шуйскому чашу с вином. Выпив ее, Скопин сразу же почувствовал себя плохо, у него началось кровотечение носом и горлом. Врачи, присланные Делагарди, не смогли спасти молодого, сильного человека. 24 апреля 1610 г. он умер. Делагарди плакал у гроба своего друга.

После смерти Скопина дела Шуйского не поправились. Власть не доставляла ему радости. Московский летописец даже жалел его: «А житие царское было на царском престоле всегда с бедами, и с кручинами, и с волнением мирским; часто всем миром приходили к нему и требовали уйти с царства, и за посох хватали, и позорили его много раз. А он терпел и слезы проливал беспрестанно», хотя, добавим от себя, изо всех сил цеплялся за власть.

К лету 1610 г. его положение стало угрожающим. 27 июня в сражении под Можайском (у села Клушино) гетман Жолкевский разбил двигавшуюся на помощь гарнизону Смоленска русскую армию во главе с Дмитрием Шуйским. Делагарди не смог помочь русским – часть его солдат, которым месяцами московские власти не платили жалованье, перешла к полякам. Южные города начали присягать царю Владиславу. К тому же Лжедмитрий II из Калуги вновь подошел к Москве. Его воровскую столицу в Тушине уже сожгли в марте 1610 г., но сил у самозванца еще оставалось немало.

Именно тогда против Василия Шуйского возник заговор во главе с дворянами – братьями Прокопием и Захаром Ляпуновыми. За их спинами стояли недовольные политикой Шуйского дворяне и горожане. Они говорили, что у Шуйского нет «ни счастья, ни удачи в правлении», что войско его все время терпит поражение. 17 июля 1610 г. заговорщики вломились во дворец, «свели» царя с трона. Но даже после свержения Шуйский представлял опасность и, находясь под арестом, сносился со своими сторонниками. Тогда мятежники решили насильно постричь бывшего царя в монахи. Василий вырывался из рук Захария Ляпунова и решительно отказался произносить слова обета. Тогда обет за него произнес один из заговорщиков – князь Туренин. Против этого насилия протестовал только патриарх Гермоген. Он продолжал молиться в соборе за здравие царя Василия, а монахом признал Туренина. Гермоген видел в насилии и надругательстве над законным, признанным царем начало великого несчастья России.

Современники тоже считали действия Ляпуновых постыдными. Иван Тимофеев писал: «Но зато более поспешным и вдвое бесчестнейшим было низвержение этого „самовенечника“ с высоты престола… В этом для имеющих ум – рыдание, а не смех, для неразумных же и для неукрощенных врагов земли Русской это было поводом к великому смеху». Согласно легенде, накануне свержения Шуйского в Архангельском соборе Кремля – царской усыпальнице раздавались вздохи и плач, будто русские монархи скорбели в своих гробах о надвигающейся страшной эпохе братоубийства и безвластия, получившей название СМУТА.

После того как Шуйского свергли и постригли в монахи, в России наступило междуцарствие. Лжедмитрия II в Москве не признавали, выбирать же нового царя из своей среды люди опасались. Никто не желал слушать патриарха Гермогена, говорившего, что надо немедленно выбрать в цари либо князя Василия Голицына, либо Михаила Романова (это первое упоминание сына Филарета в связи с избранием на царство!). Но в Москве решили править сообща – советом из семерых бояр. У Арбатских ворот состоялось собрание всех «чинов» государства – представителей знати и дворянства. Они, одобрив свержение Шуйского, просили членов Боярской думы, «чтоб пожаловали, приняли Московское государство, докуды нам даст Бог государя на Московское царство».

Во главе «Семибоярщины» встал князь Ф. И. Мстиславский. Но все понимали, что такая форма правления в России недолговечна, и тушинская идея о приглашении королевича Владислава стала завоевывать все больше и больше сторонников. Семибоярщина, идя навстречу общественному мнению, и заключила 17 августа 1610 г. с полководцем польского короля Сигизмунда II, гетманом Жолкевским, договор о призвании на русский трон сына короля, 15-летнего королевича Владислава. Русские бояре хотели, чтобы Владислав принял православие, женился на русской и снял осаду Смоленска. Жолкевский всего этого не обещал, но обязался отправить для переговоров к королю представительное русское посольство. Семь недель в Кремле присягали москвичи в верности царю Владиславу. Присяга стала подлинным народным волеизъявлением: по 8-12 тыс. человек москвичей в день входили в Успенский собор, поизносили клятву верности царю Владиславу, целовали крест и Евангелие. И так через Кремль прошло 300 тыс. человек! Тем временем сам Кремль и другие важные центры Москвы начали занимать регулярные польские войска. Вскоре столица оказалась фактически оккупированной польской армией. Это произошло 20—21 сентября 1610 г.

Гетман Жолкевский потребовал, чтобы ему выдали бывшего царя Василия Шуйского и его братьев, что Семибоярщина без сожаления и сделала. Даже монахом Шуйский, с его влиянием, деньгами и связями, оставался опасен для захвативших власть бояр. В сентябре 1610 г. толпы москвичей высыпали на улицы Москвы, чтобы увидеть последний выход царя Василия. Мало кто испытывал в тот день чувство национального унижения, видя, как в убогой колеснице, следом за польскими всадниками в сверкающих латах, везли пленного русского царя, одетого в потертую монашескую рясу. Наоборот, москвичи даже благодарили гарцевавшего среди русских бояр гетмана Жолкевского, «избавившего» их от зловредного Шуйского.

Огромное (более 1 тыс. человек) посольство отправилось в королевский лагерь под Смоленск, предполагая вскоре вернуться в Москву с новым царем. Но из этой затеи ничего путного не вышло. Переговоры в лагере Сигизмунда зашли в тупик. Выяснилось, что король рассматривает положение вещей совсем иначе, чем Жолкевский, что Сигизмунд против перехода сына в православие и не хочет отпускать его в Москву. Более того, Сигизмунд сам задумал стать русским царем (Жигимонтом Ивановичем), чтобы объединить Польшу, Литву и Россию под своей властью.

Почему же бояре так спешили с присягой Владиславу, зачем связали священными клятвами сотни тысяч людей, обязав их подчиняться неведомому властителю? Они, как часто бывает в истории, заботились прежде всего о себе. В смутную эпоху междуцарствия бояре больше всего опасались капризной московской черни и Лжедмитрия II, который, воодушевившись поражением русской армии под Клушино, совершил бросок к Москве. В любой момент он мог прорваться в столицу и «сесть на царство» – у самозванца в Москве сыскалось бы немало сторонников. Словом, Семибоярщине медлить было нельзя. Польские же силы казались боярам надежным щитом против разбойников Тушинского вора и неверной московской черни. После принципиального согласия поляков на избрание Владислава все остальные проблемы казались боярам маловажными и легко разрешимыми при личной встрече с Сигизмундом II.

Намерение Сигизмунда самому занять московский трон оскорбило Станислава Жолкевского. Коронный гетман Речи Посполитой был смелым воином и умным дипломатом. Получалось, что он обманул москвичей, не выполнив своих обещаний относительно Владислава. Кроме того, он хорошо знал Россию и убеждал короля, что занятие Москвы – это не победа, что русские встретили поляков как союзников, но непременно воспротивятся насилию, если король не удовлетворит весьма скромные требования русской стороны. Увидев, что король не намерен прислушиваться к его мнению, Жолкевский вышел в отставку и вернулся в Польшу.

Русские же послы оказались в ужасном положении: они не могли согласиться на провозглашение Сигизмунда II русским царем, но не могли и позорно уехать ни с чем. Переговоры пошли на повышенных тонах, а потом оказалось, что послы, как и Василий Шуйский, – пленники поляков…

Когда в конце октября 1610 г. Жолкевский привез бывшего русского царя Василия в лагерь Сигизмунда под Смоленском, то Василий отказался поклониться Сигизмунду, считая, что он не взят поляками в плен в бою, а выдан им своими рабами-изменниками. После сдачи Смоленска 3 июня 1611 г. Сигизмунд II с трофеями и пленным царем двинулся в Варшаву, где победителю устроили грандиозную триумфальную встречу. Василию сшили дорогое царское одеяние и устроили унизительную для России церемонию: на глазах сейма Василий униженно кланялся Сигизмунду. Потом царя Василия, как дивного зверя, показывали турецкому послу, любопытствующим панам и дамам. Среди тех, кого провели как пленников в триумфе по варшавским улицам, был и взятый заложником под Смоленском патриарх Филарет – отец будущего царя Михаила. Недолго пробыл в плену Василий. Не дожив до 70 лет, он умер в сентябре 1612 г. в замке Гостынине, в 130 верстах от Варшавы. Вскоре умер и брат Василия, Дмитрий, и его жена, отравительница Скопина-Шуйского. До Москвы дошла весть, что Шуйских отравили. Поляки же считали, что Василий умер от тоски по родине. Много лет спустя, в 1635 г., Польша согласилась выдать прах несчастного русского царя. Его торжественно перезахоронили в Архангельском соборе Кремля при большом стечении народа. В толпе наверняка стояли те, кто в 1610 г. радовался, глядя, как красавец Жолкевский увозит из Москвы, с их глаз долой, нелюбимого царя.

После избрания Владислава на русский престол в августе 1610 г. все произошло так, как и предсказывал Жолкевский. Заняв Москву, поляки вели себя не как союзники, а как спесивые победители, что вызвало сначала недовольство, а потом и сопротивление москвичей, все более ожесточенное и упрямое. Сменивший Жолкевского гетман А. Гонсевский своих людей не сдерживал. Обе стороны стали действовать смелее, когда вдруг исчез опасный противник обоих – Тушинский вор. 11 декабря 1611 г. под Калугой, на охоте, его убил татарский мурза Урусов. После этого казалось, что поляки и русские только и ищут повод для столкновения…

Иначе сложилась судьба патриарха Гермогена. Он происходил из казаков, славился как человек честный, прямодушный и упрямый. Вначале он полностью встал на сторону Владислава, видя в приглашении королевича единственный шанс успокоить страну. Но когда стало ясно, что Владислав не примет православия и что Сигизмунд II возжелал сам стать царем, патриарх начал свою борьбу. Не скрываясь, не интригуя, он открыто протестовал против затей Семибоярщины, осуждал вступление поляков в Москву. Гермоген принялся рассылать по всей стране грамоты, своим словом освобождая православных от присяги царю Владиславу. Грамоты эти укрепляли антипольские настроения в народе. Мужественным оказался и поступок патриарха во время богослужения в Успенском соборе в декабре 1610 г. В тот день Гермоген публично запретил своей пастве целовать крест королю-католику. За это поляки и бояре из Семибоярщины начали «утеснять» святителя – морить его голодом. Бояре обвинили патриарха в государственной измене. Однако подписывать грамоты с осуждением противников поляков старец решительно отказался. Тогда его, как и Иова, согнали с патриаршего двора, сорвали патриаршее облачение и отвезли на монастырское подворье в Китай-городе. Потом бывшего патриарха перевели в подземную тюрьму в Чудовом монастыре, куда иногда бросали для пропитания сноп овса. 80-летний старец не выдержал издевательств и 17 февраля 1612 г. умер – несломленным. Однако свечу сопротивления он все-таки успел зажечь – в одном из последних своих посланий он освящал начинание нижегородцев во главе с Мининым. Уже при царе Алексее Михайловиче, оценившем по достоинству его мужество, в Успенский собор перенесли и торжественно похоронили рядом мощи Гермогена, Иова и Филиппа Колычева – святителей, которые пострадали за свои убеждения.

А в это время новая напасть обрушилась на Россию. Узнав об избрании на царство Владислава, сына их врага Сигизмунда II, шведы расторгли договор с Россией и начали захватывать русские земли помимо тех, которые принадлежали им по договору 1609 г. Летом 1611 г. шведские полки вступили в Великий Новгород, и его жители, настрадавшиеся от Смуты, оторванные от центра, пошли 25 июля 1611 г. на заключение договора с Карлом IX. Согласно ему, Новгород не присоединялся к Швеции, а становился Великим княжеством в составе Шведской империи. Владетелем его король назначил своего наследника, принца. Но на деле городом управляла оккупационная шведская администрация.

К весне 1611 г. стало ясно, что главная угроза России – «литва», т. е. польская интервенция. Нижний Новгород, Ярославль, Рязань превратились в центры сопротивления оккупантам. Руководили созданным Первым ополчением атаман Иван Заруцкий, боярин князь Дмитрий Трубецкой и рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Весной ополчение подошло к Москве, 19 марта там вспыхнуло восстание, спровоцированное дракой поляков с москвичами на рынке. Положение иностранных войск в огромном, растревоженном как муравейник городе стало тяжелым, хотя и не безнадежным. В городе начались отчаянные уличные бои, в ходе которых поляки сумели отбить попытки частей Ополчения соединиться с восставшими москвичами. По совету боярина М. Г. Салтыкова интервенты подожгли Москву, пламя пошло в сторону позиций войск Ополчения – и те отступили. Среди отступавших был и отряд мужественно сражавшегося и раненного в бою князя Дмитрия Пожарского.

Стояли страшные морозы, горы трупов громоздились среди пожарищ, тысячи людей через снежные поля бежали из родного города. В следующие дни началась подлинная вакханалия насилия: поляки стали поджигать уцелевшие от пожара слободы Москвы, принялись грабить дома и церкви, обдирая драгоценные оклады икон. Как пишет очевидец разграбления Москвы: «Кто хотел – брал. От этого начался столь чудовищный разгул, блуд и столь богопротивное житье, что их не могли прекратить никакие виселицы… Из спеси солдаты заряжали свои мушкеты жемчужинами величиною с горошину и с боб и стреляли ими в русских, проигрывали в карты детей знатных бояр и богатых купцов».

При этом поляки требовали от Семибоярщины жалованья. Бояре пошли на невиданную меру: в виде залога они отдали полякам драгоценности русских царей – коронационные шапки Бориса Федоровича и Лжедмитрия I, скипетры, державу, царский посох с огромными бриллиантами. Этот залог так никогда и не вернулся в Россию.

Несмотря на неудачу в боях на улицах Москвы, дело Ополчения не пропало. Ополченцы и казаки обложили Москву со всех сторон. На общем собрании 30 июня 1611 г. войска единогласно приняли решение-«приговор» о создании временных органов власти и о раздаче поместий участникам сражений с поляками. Однако пришедшие к Москве ополченцы не отличались единством. Казаки, в большинстве беглые холопы и крестьяне, опасаясь восстановления прав помещиков на беглых, начали открытую войну с дворянами-ополченцами. Один из руководителей Ополчения, Прокопий Ляпунов, требовавший наведения порядка и дисциплины в войсках, был вызван на казачий круг 22 июля. Там буйные, уверенные в своей силе казаки зарубили вождя Ополчения.

Раздоры ополченцев и казаков все усиливались. Возле Новодевичьего монастыря, во время перенесения освящавшей поход иконы Казанской Богоматери, несмотря на торжественность и святость момента, между казаками и ополченцами вспыхнула ссора, которая чудом не переросла в побоище. Особенной наглостью и разнузданностью отличались отряды волжских казаков, которые сразу же ограбили Новодевичий монастырь, а монахинь выгнали прочь.

После инцидента под Новодевичьим монастырем реальная власть в Ополчении перешла к казачьему кругу и атаману Ивану Заруцкому. И хотя Д. Ф. Трубецкой еще сохранил войско и продолжал осаждать Москву, Первое ополчение фактически распалось. Многие служилые люди, опасаясь казачьих разбоев, покинули таборы Ополчения. Страна погрузилась в пучину анархии. Казаки Заруцкого стояли под Москвой, никому не подчиняясь и отказываясь присягать кому бы то ни было. Сначала их уговаривали признать царем «Ивана Дмитриевича» («Воренка»), сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек. Позже казаки признали на какое-то время царем нового самозванца, Лжедмитрия III. Этот проходимец – московский дьякон Сидорка – появился в Иван-городе и сумел со своим воинством занять Псков. Но все-таки главным для набравших силу казачьих шаек стали грабежи, «организованные» по четкой схеме. Чтобы не мешать друг другу, казаки на своем круге разделили всю Россию на части (старостатства). Их отряды разошлись по «своим» старостатствам и начали безжалостно грабить местное население, сжигать дома, убивать помещиков. В итоге ограбленными и разоренными оказались почти все города России от Колы до Белгорода. Власти на местах не оказывали им сопротивления, оставаясь зачастую беспечными. Известно, что Кострома пала из-за того, что пьяная стража в послеобеденный час не заметила приближения врага к воротам города. Словом, в стране воцарился невиданный ранее разбойничий террор.

Осенью 1611 г., казалось, приблизился час национальной катастрофы. Поляки, спалив посады Москвы, превратили Китай-город и Кремль в свою неприступную крепость и засели там. Рухнула центральная власть, страна разваливалась на части. По обочинам дорог среди бела дня лениво расхаживали обожравшиеся мертвечиной волки. Всюду лежали умершие от голода или убитые разбойниками люди. Бог, казалось, отвернулся от грешной Руси и за людские грехи уже не замечал с небес ее загаженных храмов… Но тогда прозвучали главные слова о причинах Смуты: трусость и равнодушие всего общества, отсутствие общей ответственности и мужества. По мнению современников Смуты, Ивана Тимофеева и Авраамия Палицына, Бог наказал Россию за «всего мира безумное молчание». Впрочем, русских людей можно понять. Общество пришло к этому несчастью не случайно. И тут надо вспомнить И. В. Грозного, без числа и пощады «перебиравшего людишек», а также его преемников, позоривших царскую власть так, что к ней было утеряно всякое уважение. Где тут уж наберешься гражданской ответственности и мужества? Однако «свеча» патриарха Гермогена не угасла совсем. В Нижнем Новгороде возник новый очаг сопротивления, появилось новое общенародное движение. Его возглавил продавец скота Козьма Анкудинович Минин. Осенью 1611 г. наступил редкий в истории России момент, когда множество порядочных люди почувствовали «единачество» – единство. «Вся земля» была готова подняться…

Это всеобщее народное чувство уловил и выразил простой горожанин Козьма Минин. Он призвал сограждан обложить себя особым налогом на новое войско для спасения России, Москвы и православия. Минин шел на это осознанно, думая о будущем. «Великое дело! – говорил он. – Мы совершим его, если Бог поможет. Какая хвала будет всем нам от Русской земли, что от такого малого города произойдет такое великое дело: я знаю, только мы на это подвинемся, так и многие города к нам пристанут и избавимся мы от иноплеменников».

Зная честность Козьмы, горожане выбрали его старостой. Но мало в таком деле только красно говорить и не воровать! Минин оказался человеком исключительных организаторских талантов, благодаря которым он сумел быстро создать «рать на очищение Московского государства». Так Минин совершил истинно гражданский подвиг, причем летописец сравнил его с библейским вождем Зоровавелем, который вывел евреев из Вавилонского плена на родину. Во главе рати Ополчения согласился встать князь Дмитрий Пожарский – воин неустрашимый и опытный.

Летом 1612 г. Второе ополчение подошло к Москве и соединилось с войсками Ивана Заруцкого и Дмитрия Трубецкого, по-прежнему осаждавшими город. Не без труда союзникам удалось наладить совместные действия. Ведь ранее Заруцкого уличили в том, что он подослал в Ярославль к Пожарскому убийцу. Тот пытался в уличной толчее ударить князя ножом в живот, но промахнулся, попал в бедро казаку, находившемуся рядом с Пожарским, и тотчас был схвачен.

Перелом наступил в конце лета 1612 г. В сражении 22—24 августа у Белого города ополченцы отбили попытку превосходящих сил гетмана Ходкевича прорвать снаружи блокаду Москвы и спасти осажденный польский гарнизон русской столицы. Причем решающий удар полякам нанес со своими силами совсем невоенный человек – Козьма Минин. Его поддержали до тех пор медлившие отряды Трубецкого. Они бросились вплавь через Москву-реку с одним только холодным оружием и отбили натиск войск Ходкевича. Гетман отошел от Москвы.

Тогда же ополченцы и казаки заключили соглашение о совместном командовании войсками и управлении землей. На равном расстоянии от станов войск Трубецкого и ополчения Минина и Пожарского, на Неглинной улице, стали встречаться для решения неотложных дел трое военачальников – Д. М. Пожарский, К. А. Минин и Д. Т. Трубецкой. Именно здесь, в сердце русской столицы, стала возрождаться русская государственность – в походных шатрах возникли первые государственные учреждения, ведавшие службой и обеспечением войск, а потом и всем государством. В октябре Пожарский согласился принять под свою защиту вышедших из блокированного города жен бояр – сторонников царя Владислава, сидевших в Кремле с поляками. Это решение выпустить из осажденного города родственников бояр-предателей вызвало возмущение казаков, хотевших просто-напросто пограбить состоятельных боярынь.

После длительной подготовки, 22 октября ополчение прорвало оборонительные укрепления поляков в Китай-городе. Интервенты отступили в Кремль. Однако лишения и голод (дело дошло уже до людоедства) сломили их волю. 26 октября осажденные сдались. Среди вышедших из Кремля находилась и инокиня Марфа с сыном Михаилом Романовым, попавшие в осаду вместе с другими семьями русских бояр – сторонников поляков. Вскоре мать и сын уехали в свои костромские вотчины.

Земский собор, созванный в январе 1613 г. (на нем были представители от 50 городов и духовенство), сразу же постановил: иноверца на престол не выбирать. На трон претендовало много достойных людей. Однако из всех выбрали 16-летнего Михаила Федоровича Романова, которого в тот момент в Москве даже и не было. Зато за него особенно рьяно и даже агрессивно ратовали бывшие тушинцы и казаки. Последних участники Земского собора побаивались – все знали неуемную силу казачьей вольницы. Другой кандидат в цари, один из руководителей Ополчения, князь Д. Т. Трубецкой, старался понравиться казакам, добиться их поддержки. Он устраивал обильные пиры, но ничего, кроме насмешек, в ответ от них не получил. Казаки, дерзко ходившие вооруженными толпами по Москве, смотрели на Михаила как на сына близкого им «тушинского патриарха» Филарета, полагая, что он будет послушен их вожакам. Впрочем, Михаил устраивал и многих других – русское общество жаждало покоя, определенности и милосердия. Все помнили, что Михаил происходил из рода почитаемой за доброту первой жены Ивана Грозного, Анастасии – «Голубицы».

Решение об избрании Михаила земцы приняли 7 февраля, а 21 февраля 1613 г., после торжественного шествия по Кремлю и молебна в Успенском соборе, состоялось официальное избрание Михаила на царство. Для Трубецкого победа партии Михаила оказалась страшным ударом. Как пишет современник, он почернел лицом с горя и заболел на 3 месяца. Еще бы – корона для Трубецкого оказалась потерянной навсегда. Собор снарядил депутацию в Кострому, к Михаилу. Посланные от имени всей земли звали юношу на царство.

К моменту прибытия депутации в Кострому Михаил с матерью, инокиней Марфой, жил в Ипатьевском монастыре. Этот старинный монастырь был основан в 1330 г., когда знатный татарин Чет остановился лагерем под Костромой. Ночью ему привиделась Богоматерь. Чет тотчас принял православие, а на месте чудесного явления Богоматери заложил монастырь, названный Ипатьевским Троицким. Этот татарин Чет, ставший в православии Захаром, был предком Бориса Годунова. Здесь-то 14 апреля 1613 г. и произошла встреча московской делегации с Марфой и ее сыном Михаилом.

Участник посольства Авраамий Палицын рассказывал, что мать царя долго не соглашалась отпускать сына на царство, и ее можно понять: хотя страна находилась в ужасном положении, Марфа, зная судьбу предшественников Михаила, очень беспокоилась о будущем несмышленого 16-летнего сына. Но депутация так горячо умоляла Марфу Ивановну, что она наконец дала свое согласие. И 2 мая 1613 г. Михаил Федорович въехал в Москву, а11 июля он венчался на царство.

Юный царь поначалу правил несамостоятельно. За него все решала Боярская дума, за его спиной стояли родственники, получившие видные места при дворе; велика была и роль матери, «Великой старицы» Марфы, женщины волевой и суровой. Она стала игуменьей кремлевского Вознесенского монастыря. Все ждали возвращения отца царя – патриарха Филарета, томившегося в польском плену. Но это произошло не скоро.

Это вопрос не досужий – ведь документы о подвиге костромского крестьянина имеют более позднее происхождение. Но достоверно известно, что зимой 1613 г., в момент избрания на царство, Михаил с матерью находился в родовой вотчине Романовых под Галичем. Поляки, узнав об избрании Михаила Романова в цари, решили упредить посланцев Земского собора и захватить юношу. Крепостной бояр Романовых Иван Сусанин, став проводником отряда поляков, шедших «разбить» вотчину Михаила, завел врагов в лесную чащу и тем погубил их, но и сам погиб от их сабель. Так Сусанин ценой своей жизни спас для России будущего царя, основателя династии. Часть историков считает подвиг Сусанина позднейшей легендой, однако вся эта история не кажется вымыслом. Готовность людей пожертвовать собой во имя родины не раз проявлялась в те страшные годы. Вспомним Минина, Гермогена, а также защитников Троице-Сергиева монастыря, крестьян Солоту и Никона Шилова, которые в ноябре 1608 г. подорвали себя в минном подкопе вместе с осаждавшими монастырь поляками.

В 1618 г. королевич Владислав, по-прежнему претендовавший на русский трон, вновь подошел к Москве и встал в Тушине. Потом поляки с боями дошли до Арбата, но там их остановили русские полки. После этого в селе Деулино под Троице-Сергиевым монастырем 1 декабря 1618 г. русские и польские дипломаты заключили перемирие. А уже 1 июня 1619 г., согласно ему, около Вязьмы произошел обмен пленными. В числе людей, вернувшихся из плена, оказался и отец царя патриарх Филарет. Ему устроили торжественную встречу. У Пресни царь Михаил Федорович, стоя на коленях, приветствовал отца, который тоже опустился на колени перед своим сыном – царем.

Патриарх Филарет, человек сильный и волевой, прожил трудную, полную противоречий жизнь. Не раз ему угрожала опасность – при дворе полусумасшедшего Ивана Грозного, в келье монастыря, куда его в 1600 г. заточил Годунов, во времена Шуйского. В 1606 г. царь Василий, уступая мнению бояр, согласился на избрание Филарета патриархом. Потом же, обвинив его в распространении слухов о спасении «царя Дмитрия» из Москвы, отказался его поддерживать.

В октябре 1608 г. Филарет был в Ростове и при взятии ростовского Кремля войсками Тушинского вора находился вместе с защитниками города в главном соборе, воодушевляя их на сопротивление. Когда положение осажденных стало безвыходным, Филарет вышел навстречу осаждавшим собор с хлебом и солью, но тушинцы его схватили, бросили в простую телегу и как пленника повезли в свою «воровскую столицу». Там его принял Лжедмитрий II и сделал патриархом. Позже, при бегстве тушинцев, Филарета схватили верные Шуйскому люди. Он был оставлен в Москве, но лишен патриаршества. Тогда Филарет активно интриговал против Шуйского, а потом уже и открыто выступил за его свержение. Во время Семибоярщины Филарет отправился с делегацией в лагерь Сигизмунда под Смоленском, где поляки объявили его пленным и увезли в Польшу. Пленение затянулось на 8 лет.

С возвращения 70-летнего Филарета и до самой его смерти в 1634 г. в стране установилось двоевластие отца и сына («правили нераздельно»). Филарета вновь избрали патриархом, при этом он носил царский титул «Великий государь». Подобно монарху, Филарет принимал иноземных послов, ведал важнейшими государственными делами. Опыта в этих делах ему было не занимать. Правил патриарх Филарет осмотрительно, во всех начинаниях правительства стремился добиться поддержки Земских соборов, которые собирались часто.

С помощью «дозора», или переписи, он провел первый после разорения («Московской разрухи») учет земель, стремился обеспечить дворян поместьями. Важно, что Филарет признал законными владения тех дворян, которые в годы Смуты, «перелетая», получали земли и от Шуйского, и от Лжедмитрия, и от Владислава, и от других правителей. Эта разумная политика успокоила общество, как, впрочем, и успешная борьба с казачьей вольницей и разбоями.

Постепенно жизнь в России входила в нормальную колею. Отряды казаков, так досаждавших властям, либо рассеялись, получив земли, либо их разбили в сражениях правительственные войска. После гибели Лжедмитрия II Иван Заруцкий сошелся с Мариной Мнишек. Он рассылал по всей стране грамоты с требованием присягать малолетнему сыну Марины, царевичу Ивану Дмитриевичу. В конце 1613 г. в кровопролитном сражении под Воронежем войско Заруцкого потерпело поражение, и атаман, вместе с Мариной и Иваном, бежал в Астрахань. Захватив город и убив воеводу, он хотел поднять на Россию ногайских татар, волжских казаков, просить помощи у персидского шаха и турецкого султана. Тут правительство действовало незамедлительно – стрельцы внезапно осадили Астрахань. Застигнутые врасплох приходом московских полков, казаки поступили в силу своих исконных обычаев. В обмен на помилование они схватили и выдали Заруцкого, Марину и Ивана властям. Заруцкого посадили на кол, а 4-летнего Ивана повесили в Москве. Марина умерла в тюрьме от болезни и тоски.

Став у власти, Филарет хотел упрочить положение новой династии удачным браком Михаила. Поначалу он искал сыну невесту за границей. Племянницу датского короля Христиана русским дипломатам сосватать не удалось, как и родственницу шведского короля Густава II Адольфа. Обязательный переход невесты в православие не устраивал королей-лютеран.

Тогда обратились к русским красавицам. В невестах долго ходила Марья Хлопова. Обычно вокруг выбора невесты кипела борьба – ведь родственники царицы взлетали очень высоко. Поэтому неудивительно, что Марью, как-то раз переевшую сластей и застрадавшую животом, оговорили перед царем, сказав, что она неизлечимо больна. Михаил тотчас отрекся от невесты. Из множества девиц он выбрал Марью Долгорукую, но через год юная царица умерла – кто-то отравил ее. Наконец в 1626 г. Михаил сыграл пышную свадьбу с Евдокией Лукьяновной Стрешневой, красивой, но незнатной дворянской дочерью, ставшей матерью 10 его детей.

При Михаиле Федоровиче в Москву начали приезжать иностранные посольства. Их торжественно принимали в Кремлевском дворце. Возрожденная Россия вновь оказалась в круге европейских государств, хотя ее главные внешнеполитические проблемы еще только предстояло решить. Новой власти досталось тяжелое наследство – поляки и шведы еще находились в состоянии войны с Россией. В 1615 г. Густав II Адольф пытался к захваченному Новгороду присоединить Псков, но трехмесячная осада твердыни ему не удалась. 27 февраля 1617 г. в деревне Столбово под Тихвином шведы и русские подписали мир: Россия вернула себе Великий Новгород, но, к своему огорчению, потеряла Ижорскую землю, а следовательно, и выход к Балтийскому морю. С тех пор Россия почти век стремилась вернуть «потерьку», наносившую ущерб престижу государства и его экономике.

Особенно плохими оставались отношения России с Польшей. Королевич Владислав по-прежнему считал себя русским царем. В 1617 и 1618 гг. он подступил с войсками к Москве. Но все же на переговорах в деревне Деулино (под Москвой) поляков склонили к перемирию. Но за столь нужный стране мир заплатили высокую цену: Смоленск с 28 городами отошел к Польше. В 1632 г., после смерти Сигизмунда II, Владислав вступил на престол, став королем Владиславом IV. В Москве решились начать с ним войну ради возвращения Смоленска. Корпус Михаила Шеина обложил город, но осада шла неудачно. Польский гарнизон храбро сопротивлялся, а вскоре и Владислав IV с войском подошел к нему на помощь. Сам Шеин попал в окружение и в 1634 г. позорно капитулировал. Вернувшегося в Москву главнокомандующего казнили как изменника. Снова начались переговоры, и по Поляновскому миру 1634 г. король отказался от претензий на венец русского царя, но навсегда получил Смоленск и огромную по тем временам контрибуцию – 20 тыс. рублей.

Тревожной оставалась обстановка и на южных границах России. Здесь угроза исходила от турок и крымских татар, обычно нападавших на русские пределы внезапно. В 1633 г. крымские войска дошли до Тулы, Каширы и Калуги, уведя несколько тысяч пленных. К тому же ногайские орды перешли из заволжских степей и стали кочевать ближе к Крыму, что резко усилило наступательную мощь степняков. Против них русские строили укрепленные линии, остроги, в лесах делали засеки. Как только казачьи заставы видели в степи орду, то огнем и дымом давали знать о приближающемся противнике. Но жить в южных уездах было опасно. Поселиться там решались только отважные, рисковые люди: служилые – однодворцы, казаки. В 1637 г. донские казаки захватили турецкую крепость Азов и «сидели» в ней до 1642 г., многократно прося царя принять город «под свою государскую руку». Но тогда воевать с Турцией Россия не решилась. У страны, пережившей такой кризис, сил было явно недостаточно. В конце концов казаки оставили разоренный ими до основания Азов.

«Государь указал, а бояре приговорили» – такой стала формула официальных бумаг при царе Михаиле. Он правил, «мысля о всех делах с боярами» – членами высшего правительственного органа, Боярской думы. В нее входили родовитые князья, родственники царя и царицы, выслужившиеся бюрократы – дьяки. Слабое тогда государство отчаянно нуждалось в поддержке, «совете всей земли». Поэтому заседания Земских соборов проводили часто. На них решали самые острые проблемы, прежде всего финансовые. Тут уж и царь, и бояре прислушивались к весомому слову дворянских корпораций – городов, посадских общин, всех, кто имел деньги и платил налоги в казну. Без их помощи государство обойтись никак не могло. Это было время относительной слабости царской власти и особой силы земства.

Органами центрального управления считались Приказы. Их число в XVII в. достигало 70. Приказы ведали военными, строительными, финансовыми и другими делами. Они рассылали указы в 250 уездов России, где правили назначенные государем воеводы. Последние обладали огромной властью, и каждый из них мог повторить слова одного из сибирских воевод, обращенные к жалобщикам: «Я здесь не Москва ль для вас?!»

Тайные пружины власти всегда находились в руках приближенных к царской семье доверенных людей – «ближних». Нередко ими руководило властолюбие или корысть. Вначале, при Михаиле Федоровиче, всем заправляли Салтыковы. Вернувшийся из плена Филарет их прогнал и уже сам диктовал свою волю царю. После смерти патриарха на первые роли в покоях Теремного дворца, обиталища царя, выдвинулся князь И. Черкасский и другие «ближние» люди.

При царе Михаиле русские землепроходцы заняли почти всю Восточную Сибирь. Обычно они ставили по рекам деревянные крепости и остроги. В 1639 г. казак Иван Москвин, выступив из Якутска, деревянной крепости, основанной в 1632 г., «нашел» (как тогда говорили) Охотское море. Целью алчных казаков, считавшихся на службе государя, была пушнина, которую они получали в виде налога-ясака с коренных народов Сибири. Уходя все дальше и дальше от проторенных дорог, казаки осваивали новые «землицы», узнавали о неведомых народах, а вернувшись, рассказывали о дивных происшествиях и слухах. Так, от казаков русские люди узнали о неведомом звере мамонте, который якобы живет под землей. Так объясняли люди обнаружение в вечной мерзлоте останков мамонтов. В 1643 г. сборщик ясака Семен Дежнёв основал на реке Колыме Нижнеколымский острог. Оттуда в 1648 г. он с отрядом на семи кочах – легких морских судах – обогнул Чукотский полуостров, открыв таким образом пролив, отделяющий Азию от Америки. Правда, к моменту плавания Беринга, 100 лет спустя, об открытии Дежнёва забыли.

Царь Михаил умер в 1645 г., не дожив до 50 лет. Через месяц в могилу сошла и его жена, царица Евдокия. На плечи их сына, 16-летнего Алексея Михайловича, провозглашенного царем на Земском соборе, т. е., в сущности, выбранного, как некогда Михаил, легла огромная тяжесть власти. Конечно, ему повезло больше, чем отцу в 1613 г. Ведь Алексей вступил на трон в мирное время и в мирной стране. Самым важным событием начала его царствования стало принятие в 1649 г. Соборного уложения – нового свода законов. Оно предусматривало более суровые, чем раньше, наказания за преступления против государства и церкви. У Соборного уложения оказалась долгая жизнь. Им пользовались судьи почти 200 лет, до начала XIX в. Уложением было установлено полное крепостное право – теперь срок розыска беглых крестьян не ограничивался каким-то периодом. Помещик мог вернуть своего беглого крестьянина, сколько бы лет ни прошло со дня его побега. История введения крепостного права не проста. До конца XVI в. крестьяне могли раз в году (осенний Юрьев день) покидать своего помещика. Однако длительные войны, репрессии Ивана Грозного, нашествия врагов, Смута разорили, ослабили служилых людей – владельцев вотчин и поместий. Продолжалось и повальное бегство обнищавших крестьян от помещиков. Чтобы остановить его, в 1597 г. приняли закон: беглые в течение целых 5 лет подлежали возвращению к своим господам. Одновременно провели перепись зависимого населения. Так были заложены основы крепостного права, которое окончательно оформилось в середине XVII в.

Алексей Михайлович, второй царь династии Романовых, вступил на престол при всеобщей поддержке подданных, которым он нравился. Молодой государь отличался умом, образованностью, был с юных лет деятельным, живым, подвижным. Веселый, остроумный, он страстно любил охоту, завел при дворе театр. Алексей Михайлович прославился редкостной богобоязненностью, благочести ем и глубокой верой в Бога. Он оставался верен друзьям, почитал старших, слыл добрым, совестливым человеком. В 1652 г., посылая митрополита Никона в Отрочь монастырь за прахом убитого Малютой Скуратовым митрополита Филиппа Колычева, он передал Никону письмо, которое тот зачитал прямо перед гробницей мученика. Царь просил Филиппа простить «согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно завистью и неудержанием ярости».

Сохранившиеся до наших дней письма царя Алексея Михайловича дышат энергией, остроумием и необыкновенным жизнелюбием. В письме стольнику А. И. Матюшкину он описывает, как борется с разболтанностью стольников, опоздавших на смотр: «Да извещаю тебя, што тем утешаюся, што столников безпрестани купаю ежеутро в пруде – Иордань хороша сделана, человека по четыре, и по пяти, и по двадцати человек за то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю, да после купанья жалую, зову их ежеден; у меня купалщики те едят вдоволь, а иные говоря: мы, де, нороком не поспеем, так-де и нас выкупают, да и за стол посадят, многие нороком не поспевают…» Из этого письма видно, что склонность Петра Великого к весьма смелым шуткам над своими подданными унаследована им от остроумного отца.

И хотя Алексей Михайлович не ломал «старины», как это сделал впоследствии его сын Петр, Россия развивалась, постепенно осваивая достижения и опыт передовых стран Европы. В частности, благодаря Алексею Михайловичу в России основали кораблестроение по голландскому образцу. Кстати, со спуском на воду первого русского корабля «Орел» связано и появление трехцветного бело-сине-красного государственного флага России. Вероятнее всего, на выбор цветов для флага России повлиял опыт Нидерландов, на кораблях которых как раз и появился впервые национальный флаг. Трактовка символического значения этих цветов такова: внизу – мир физический, кровь (красный), выше – небесный (синий), еще выше – мир божественный (белый). Эти цвета совпадали и с народными традициями: красный («червонный») – синоним красивого, прекрасного, лучшего. Это цвет праздничных одежд русских людей, пасхальных богослужений. Голубой – цвет Богоматери, цвет Церкви, духовности, верности. Наконец, белый всегда воспринимался как цвет мира, Бога, невинности, благородства, веры, царя.

В начале царствования Алексея первым советником считался боярин Б. И. Морозов. Он даже породнился с царем – оба женились на сестрах Милославских. Но вскоре Морозов зарвался, его подручные прославились взятками и злоупотреблениями. Социальный взрыв произошел в 1648 г., когда Морозов ввел высокий налог на соль. Рост цен на этот необходимейший продукт привел к Соляному бунту. Народ разгромил дома вельмож, убил двух приближенных Морозова. Жизнь же самого боярина буквально вымолил у бушующей толпы сам царь Алексей Михайлович. Но от услуг Морозова царю пришлось отказаться.

Крупнейшим дипломатом и политиком того времени стал Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Сын бедного псковского помещика из Опочки, он сумел получить прекрасное образование, знал латинский и немецкий языки. О нем говорили, что он «знает немецкое дело и немецкие обычаи знает же». Ордин был умным, критически мыслящим человеком. Он много лет возглавлял Посольский приказ, оставаясь сторонником сближения с Западом, ратовал за развитие торговли, стал инициатором принятия в 1667 г. Новоторгового устава, вводившего льготы для русского купечества. Он отличался редким умением вести сложные переговоры с поляками, отношения с которыми были исключительно тяжелыми после вмешательства России в польско-украинскую распрю и присоединения Украины. Он слыл последовательным противником резких действий против Речи Посполитой, стремился достичь за столом переговоров согласия, выгодного и России, и Польше. Так, после долгих переговоров с польской делегацией Ордин сумел заключить столь нужное России Андрусовское соглашение о мире.

Человек гордый и упрямый, он имел в придворной среде много врагов. Не все его действия нравились царю, которому казалось, что Ордин делает слишком много уступок полякам. В 1671 г. Алексей Михайлович, как сказано в документах, Ордина «от всей мирской суеты освободил явно». Обиженный боярин уехал в Псков и в отдаленном, стоящем среди густого леса Крыпецком монастыре постригся в монахи под именем Антония. Но видно, что «мирская суета» не давала ему и там спокойно молиться Богу. При пострижении он захватил с собой посольский архив, и, как только в 1676 г. умер Алексей Михайлович, инок Антоний начал писать новому царю Федору основательные записки о русско-польских делах, явно рассчитывая на то, что новая власть не обойдется без его знаний и связей. Так и произошло. В 1679 г. Ордина вызвали в Москву. Он начал очередные переговоры с поляками, но его стремление к союзу с Польшей не понравилось в придворных кругах, и в октябре 1679 г. Ордина окончательно отстранили от дел. Ордин опять уехал в свой монастырь, где и умер в 1680 г.

Андрусовский мир 1660 г. завершил очередной мрачный этап очень плохих русско-польских отношений XVII в. Началось все с того, что в 1648 г. в Речи Посполитой вспыхнул мятеж казаков Украины. Во главе их встал гетман Богдан Хмельницкий. Казаки одержали ряд побед над поляками, но затем сами начали терпеть поражения. Тогда они стали проситься в подданство к царю Алексею Михайловичу, надеясь, что гнет единоверческой России не окажется для них особенно тяжелым. В Москве поразмыслили, поколебались и решили все же не упускать богатые земли Украины. Земский собор 1 октября 1653 г. одобрил намерение царя и его окружения, а на Переяславской раде 8 января 1654 г. казаки постановили «пойти под высокую руку» русского царя. Это привело к разрыву с Польшей и началу новой войны.

В мае русские войска вторглись на территорию Речи Посполитой и заняли Оршу, Могилев, Смоленск. В 1655 г. против поляков выступили шведы, захватившие Варшаву и Краков. Король Ян Казимир бежал из страны. Тем временем русская армия развивала успех – под ее натиском пали Минск, Вильно, Ковно, Гродно. В Польше начался «Потоп», отраженный в знаменитых романах Генриха Сенкевича. Речь Посполитая переживала глубокий кризис государственности, иноземное вторжение сразу с нескольких сторон, голод, грабежи, убийства – словом, все то, что ранее пережила Россия во время Смуты.

Весной 1656 г. конфликт стал расширяться. 17 мая Россия объявила войну Швеции, сам царь участвовал в походе армии в Прибалтику. Пали Динабург, Кокнес, Ниеншанц, началась осада Риги. Однако вели ее непрофессионально, и вскоре русские войска чуть сами не попали в окружение. Пришлось поспешно отступать от столицы шведской Лифляндии и думать об обороне, так как шведы осадили Псково-Печерский монастырь и Гдов. Воевать на два фронта России оказалось тяжело, и в Вильно начались трудные русско-польские переговоры. Россия требовала себе Литву, а Польша настаивала на возвращении Украины. Только угроза нового шведского наступления заставила врагов – русских и поляков – заключить временное перемирие.

Это была последняя осада в истории этой обители-крепости, имевшей необычную судьбу. Началось с того, что в конце XIV в. охотники из Изборска, ловившие зверя в песчаных оврагах долины реки Каменец, как-то раз услышали из-под земли божественные звуки: «Поют стройно, благочинно, а поющих не видим». Охотники подумали, что слышат пение ангелов, но вскоре, в 1392 г., крестьянин Иван Дементьев нашел более реалистическое объяснение божественным звукам. Он срубил дерево, оно покатилось вниз и обнажило вход в пещеры, в которых жили печерские (пещерные) монахи. Основал тайный скит священник Иван Шестник, бежавший из Ливонии от крестоносцев. Первоначально скит представлял собой лишь скрытую в толще горы пещерную церковь да две кельи. Прятались монахи не случайно: до границы было всего две версты, и приходилось опасаться немецких рыцарей-меченосцев из соседнего грозного замка Вастселлина, стоявшего на русском рубеже. Как только монахи попытались построить на склоне горы деревянную церковь, немцы тотчас ее сожгли.

Долгое время псковские церковники не признавали это «убогое место», но в 1473 г. монастырь в горе освятили, и он начал быстро расти и богатеть. Особенно удачным для него оказалось время игумена Корнилия (1529—1570). В эти годы возвели стены монастыря, основали иконописную мастерскую, составили летописный свод – Псковскую третью летопись. Но Корнилий не угодил Москве. Он вел себя независимо, переписывался с ненавистным оппонентом Ивана Грозного, князем Андреем Курбским. Когда 20 февраля 1570 г. царь приехал в монастырь и игумен вышел навстречу Ивану, царь выхватил из ножен меч и снес Корнилию голову. Но ужаснувшись делу рук своих, Иван подхватил тело старца и понес его вниз от ворот к пещерам. Вся дорожка была залита кровью игумена и с тех пор называется «Кровавым путем». В монастыре хранилась особо почитаемая во Пскове икона «Успение Богоматери в житии», которую написал в 1521 г. мастер Алексий Малый. Существует легенда, что эта икона спасла Псков от нашествия короля Стефана Батория в 1571 г.

Монастырь восемь раз осаждали враги, но ни разу (!) не открылись им ворота. В 1580 г. защитники монастыря выдержали тяжелую польскую осаду, в 1611 г. монахи вновь отстояли монастырь от нападение войск Лисовского, а потом Ходкевича, в 1615 г. защитились от шведских войск Густава-Адольфа, в 1630 г. – от литовцев, в 1655 и 1657 гг. – опять не отдали твердыню шведам.

А тем временем резко и не в пользу России изменилась обстановка на Украине. 27 июля 1657 г. умер Богдан Хмельницкий. Уже в последние месяцы жизни он стал жалеть о том, что «пошел под руку» царя, и вступил в тайные переговоры со шведами. Преемник Хмельницкого гетман Иван Выговский резко изменил политику в отношении Москвы. Он и его сподвижники выказывали явное недовольство тем, что Россия не обеспечивает казакам обещанных привилегий и прав во внутренней и внешней политике, а переговоры русских с поляками о судьбе Украины велись без их участия. Наконец, казаки были недовольны тем, что царские воеводы оскорбительно обращались с казацким старшиной. По Украине гуляли слухи, будто «москали» запретят казакам носить красные сапоги и обуют их в лапти. Выговский выступил за объединение с Польшей на правах самоуправляющейся территории. В этой обстановке война Польши и России возобновилась. Положение не изменилось даже тогда, когда от Выговского гетманская булава отошла к сыну Богдана Хмельницкого Юрию, который также искал компромисса с поляками. В итоге Россия потеряла всю Правобережную Украину, а потом армия боярина Василия Шереметева попала в окружение польских войск и капитулировала. Русские обвинили Юрия Хмельницкого в измене, которая якобы и привела к позорной сдаче Шереметева.

Неудачи в войне с поляками вынудили Россию во что бы то ни стало искать мира со шведами. К миру склонялись и шведы, хотя чувствовали себя победителями. Король Карл X занял Польшу, изгнал польского короля, с большим трудом подавил народное сопротивление поляков, а затем оттеснил от Риги и выгнал из Лифляндии русских. Почти тотчас шведы показали, что армия у них – лучшая в Европе. Холодной зимой 1658 г. шведские полки перешли по льду пролив, подошли к Копенгагену и вынудили Данию уступить Швеции (уже навсегда) южную часть Скандинавского полуострова. Поэтому они диктовали условия и полякам, и русским. По Оливскому миру 1660 г. с Польшей шведы вынудили польского короля признать за Швецией Лифляндию и Эстляндию. С позиции силы выступали они и на переговорах с русскими в Кардисе. Требования России вернуть ей приневские земли, отнятые по Столбовскому миру 1617 г., вызывали у шведов только смех. В июне 1661 г. русской стороне пришлось согласиться на заключение Кардисского мира, по которому Россия вернула шведам все завоеванные земли и утратила выход к Балтике. Правда, шведы обещали не поддерживать Польшу, не нападать на Литву и Украину, но эти обещания ничего не стоили. Ведь из долгой войны Швеция единственная вышла победительницей, могущественной империей, чьи владения тянулись вдоль берегов Балтийского и Северных морей. Столкновение с ней России, Дании и Польши в будущем становилось практически неизбежным.

С поляками помирились (и то временно) 20 января 1667 г., когда Ордин-Нащокин в деревне Андрусово под Смоленском заключил соглашение о перемирии на 13,5 года. Перемирие привело к установлению границы по Днепру и признанию Левобережья Украины (правда, без Киева, оставшегося у поляков) за Россией. Россия также навсегда получала Смоленск и ряд других земель.

В начале 1660-х гг. Москву потрясли два бунта. Об одном – Соляном (из-за грабительских цен на соль) уже было сказано. Вторым, в 1662 г., стал Медный бунт. Стремясь сберечь серебро, нужное для военных расходов, власти платили жалованье медью, формально приравняв медные деньги к серебряным. Цены резко скакнули вверх. Это и стало поводом к народному возмущению. Восставшие пришли в Коломенское, к царскому дворцу, и стали требовать от Алексея Михайловича расправы с боярами, виновными в бедствиях народа. Переговоры с толпой зашли в тупик, и на мятежников двинули стрельцов. Восстание было подавлено, но властям медные деньги пришлось все-таки изъять из обращения.

Но страшнее всего оказался бунт, начавшийся в 1668 г. под предводительством донского казака Степана Разина. Разин был незаурядным народным вождем, волевым, жестоким, смелым и щедрым. О нем в народе слагали песни, дожившие до наших дней. Ватага Разина на легких и быстроходных судах, стругах, несколько месяцев грабила персидское побережье Каспия. С большой добычей казаки перезимовали на острове поблизости от Баку, а весной 1669 г. двинулись к Астрахани. Поначалу разинцы договорились с воеводой князем С. И. Львовым о беспрепятственном проходе вверх по Волге, если они сдадут пушки и паруса, но потом ситуация изменилась. Сказочные трофеи пышно разодетых казаков, вид укрытых персидскими коврами и набитых восточным добром стругов поразили астраханцев. Они с восторгом внимали красавцу-атаману, который в богатой восточной одежде с драгоценным оружием расхаживал по Астрахани и бросал горстями в толпу золотые монеты. Не устоял даже астраханский воевода князь И. С. Прозоровский, который выпросил у Разина богатую, расшитую драгоценными камнями соболью шубу. Атаман якобы сказал воеводе: «Возьми себе шубу, да не было б шума!» На волне народного восторга Разин пренебрег договором с властями и, забрав с собой пушки, ушел вверх по Волге, а потом на Дон. Распаленные слухами о богатствах удачливых разбойников, к Разину потянулись толпы казаков и черни. Почувствовав свою силу, в 1670 г. Разин убил посланного к нему с миром царского посла Герасима Евдокимова и пошел на Царицын, тем самым начав войну с правительством. В мае Царицын пал, а в июне наступила очередь Астрахани.

Гарнизон крепости перешел на сторону мятежников. Разинцы ворвались в город и начали резню. Воеводу Прозоровского сбросили с колокольни, его старшего сына убили, а младшего долго мучили, подвесив за ноги, но все-таки оставили ему жизнь. От руки разинцев тогда пало около 500 человек. После этого мятежники двинулись вверх по Волге, осадили Симбирск, но правительственные войска отстояли эту крепость. Раненый атаман ушел на Дон, но не спасся: 14 апреля 1671 г. сообщники выдали его властям. Так не раз случалось с вождями, не оправдавшими надежд казаков.

Прикованного к виселице, на открытом помосте, Разина привезли в Москву и казнили 6 июня 1671 г.: после страшных пыток его четвертовали. Плоты с повешенными на виселицах казаками для устрашения пустили вниз по Волге.

За века существования на Руси церковная служба сильно «отошла» от своего образца – греческого богослужения. Благочестивый царь Алексей, мечтавший сделать Москву центром православия, поддержал старания своего друга, патриарха Никона, исправить по греческим образцам церковные книги и ритуал службы.

Никон был личностью необыкновенной. Выходец из народа, мордвин по национальности, он быстро стал известен среди паствы и даже в Кремле благодаря своему уму, красноречию, честолюбию и невероятной энергии. Никон сумел понравиться приехавшему в Россию иерусалимскому патриарху греку Паисию, с которым он вел долгие беседы. Паисий писал царю Алексею Михайловичу о нем: «Полюбилась мне беседа его, и он есть муж благоговейный, и досуж, и верный царства вашего». Возможно, что именно тогда, в беседах с ученым греком, укорявшим русского священника за отступления от греческого канона, и созрела идея церковной реформы. Никон познакомился с царем, вступил с ним в переписку, со временем стал необходимым Алексею Михайловичу. Добрый и искренний царь Алексей всей душой привязался к Никону, видя в нем «собинного» (особенного) друга, наставника и истинного духовного отца. Последующие события показали, что Никон в этой дружбе был не так бескорыстен, как царь.

Снедаемый гордыней, Никон мечтал стать вселенским патриархом, сравняться в могуществе с патриархом Филаретом при царе Михаиле. Давно задуманную реформу церкви Никон хотел использовать для усиления своей власти. Избранный Священным собором в патриархи, он тут же публично отказался от патриаршества. Тем самым Никон шантажировал царя, считавшего его другом, – вынудил Алексея Михайловича встать перед Никоном на колени и умолять все-таки принять отринутый патриарший посох. Никон согласился, но потребовал от царя послушания и одобрения на переустройство церкви. И началось…

Властный и горячий, патриарх Никон круто взялся за реформу, которая сводилась формально к «восстановлению» якобы забытых византийских принципов и ритуалов. Креститься теперь следовало не двумя перстами, а тремя; богослужебные книги следовало переписать заново. Пошел слух, будто Никон рубит иконы «старого письма». Новизна навязанных патриархом перемен поражала и страшила многих. Людям того времени, привыкшим к церковным обрядам своих предков, казалось, что вводится какая-то новая, «нерусская» вера, утрачивается святость «намоленных» старинных книг, икон. Никоновские реформы виделись им знаком грядущей катастрофы, преддверием появления Антихриста.

В качестве самого ярого противника Никона выступил протопоп Аввакум Петров. Поначалу он был близок к кругу Никона, но потом их пути резко разошлись. Аввакум, обладая ярким даром проповедника и писателя, страстно и убедительно громил нововведения «никонианской ереси». За это его обвинили «в расколе» церкви, многократно ссылали, «извергли» из чина священника. Но Аввакум, настоящий фанатик, стоял на своем. Не сломленный ни пытками, ни многолетним сидением в земляной яме, он тайно рассылал по всей стране послания – «грамотки», в которых обличал никониан, ругал «бедного безумного царишку», как называл он Алексея Михайловича.

Проповеди Аввакума и его сторонников против никониан и «неправедной» власти находили отклик как в народе, так и среди знати. Боярыня Морозова, обиженная царем Алексеем Михайловичем, объявила себя ученицей протопопа Аввакума. Она бросила дом, семью, публично поносила «никониан». Художник В. Суриков изобразил на своей знаменитой картине тот момент, когда окруженную толпой Морозову везут в темницу, а она призывает народ не отказываться от двоеперстия, от святой веры предков. Ее пытали, заточили в подземную тюрьму, где она, вместе со своей сестрой княгиней Урусовой, погибла от голода, умоляя своих жестоких стражей бросить ей в яму хотя бы маленький сухарик.

Начиная церковную реформу, Никон даже не представлял себе, какое несчастье она принесет стране. Общество утратило покой.

Люди одной веры, одних духовных корней вдруг действительно раскололись на два непримиримых лагеря заклятых врагов. Никонианская церковь обрушила на сторонников старой веры всю мощь тогдашнего государства. Старообрядцев, гордившихся своей преданностью вере отцов и дедов, власти называли «раскольниками», преследовали, унижали, убивали. Старообрядцы уходили в леса, основывали там свои «скиты», в которых при угрозе ареста сжигали себя вместе с семьями. Всякое сопротивление официальной церкви расценивалось как государственное преступление и жестоко каралось. Бесчисленны примеры самоотверженности, верности, смирения, которые показывали в те страшные годы старообрядцы.

Шесть лет оборонялись от правительственных войск монахи Соловецкого монастыря, не принявшие новых книг и обрядов. Захватив обитель, царские воеводы казнили лютыми казнями более 500 ее защитников. Правительственная «охота» на старообрядцев продолжалась более 100 лет, пока Екатерина II не прекратила это самоистребление русского народа. Но было уже поздно. Раскол, поразивший некогда единую нацию, оказался крайне вредным для ее духовного благополучия и существования в будущем.

Начатая Никоном церковная реформа взбудоражила всех православных. Оказалось, что те, с кем дружил ранее Никон, в частности Иван Неронов, Аввакум Петров, стали его врагами. Никон без сожаления отправлял их в ссылку, подвергал жестоким преследованиям. Более того, в 1656 г. патриарх добился, чтобы Священный собор отлучил от церкви всех защитников старых обрядов. Это было страшное наказание для православного верующего человека. Но вскоре дала трещину, а потом и раскололась дружба Никона и царя. Гордыня Никона, его страстное желание повелевать царем стали нетерпимы для Алексея Михайловича.

10 июля 1658 г. боярин князь Юрий Ромодановский объявил патриарху царский гнев за самовольное присвоение им титула «Великого государя», уравнивавшего его с самодержцем. Никон в раздражении заявил: «От сего времени не буду вам патриарх». И уехал в свой любимый Новоиерусалимский Воскресенский монастырь. Он думал, что мягкий Алексей Михайлович погневается, посердится, а потом «заскучает за своим собинным другом» и позовет его обратно в Москву. Но шло время, а царь не ехал и писем бывшему другу не слал. Тогда в 1659 г. Никон сам написал царю письмо.

В нем он опять пытался шантажировать царя, играя на его человеколюбии и искренней вере. При этом он писал, что останется патриархом до тех пор, пока его не лишат чина вселенские патриархи. Долго тянулась ссора двух бывших друзей. Но Алексей Михайлович, как ни тяжело ему было, решил пройти этот путь до конца. «Тишайший» царь умел быть и твердым, и жестоким. В 1666 г. Священный собор с участием антиохийского и александрийского патриархов низложил Никона и отправил его под конвоем в Ферапонтов монастырь.

Вступив на престол после смерти отца, царя Алексея, в 1676 г., новый государь Федор Алексеевич посетил Новый Иерусалим. Он восхитился творением Никона и решил достроить монастырь, предоставив его Никону под резиденцию. За опальным патриархом послали в Ферапонтов монастырь. Он, несмотря на болезнь, быстро собрался и поехал в столицу, но 17 августа 1681 г. умер в дороге. Известно, что Федор собирался назначить четырех патриархов (в Новгороде, Казани, Крутицах и Ростове), а Никона сделать русским папой. Со смертью Никона от этого замысла отказались.

А в это время протопоп Аввакум со своими сподвижниками уже давно сидел в Пустозерске, в подземной тюрьме. Пока был жив царь Алексей, протопоп писал ему гневные письма: «Ты ведь Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах… Перестань-ко ты нас мучить тово! Возьми еретиков тех, погубивших душу свою, и пережги их, скверных собак, латынников и жидов, а нас распусти, природных своих. Право, будет хорошо». Но уже не слушал его царь Алексей. Не стал слушать челобитные Аввакума и царь Федор. Тем временем сторонники старообрядцев все смелели. Дело дошло до того, что «грамотки» и послания Аввакума разбрасывали по Москве даже в присутствии царя. Власть же не без оснований опасалась Аввакума. Он и его энергичные сподвижники, движимые пламенной верой, окруженные ореолом мучеников и страстотерпцев за «истинную веру», все больше раскачивали здание господствующей церкви.

Созванный в 1681—1682 гг. церковный собор приговорил Аввакума и ряд видных старообрядцев к сожжению. 14 апреля 1682 г. Аввакума и его соузников по подземной тюрьме «за великие на царский дом хулы» сожгли заживо в срубе, наполненном дровами и горючим материалом.

Можно понять восторг царя Федора Алексеевича, побывавшего в Новом Иерусалиме. Этому монастырю не было равных в России. Никон задумал и создал его, стремясь в миниатюре воспроизвести Святые места в Иерусалиме. Вся уютная и просторная местность вокруг высокого холма у Истры была им преображена и переименована. Он поступил здесь как Бог, создававший твердь. Холм, на котором возник Новый Храм – Воскресенский собор, по воле патриарха превратился в Сион. Тихая, извилистая, типично русская речка Истра услышала свое новое имя – Иордан. Поднявшись на соседний с Сионом холм Елеон, можно было увидеть Гефсиманский сад. А величественный скит, выражавший всю его гордыню, Никон поставил у потока Кедрон. Никон так полюбил избранное им место, что проводил там целые месяцы, увлеченный стройкой. Особенно поражала паломников своей необыкновенной высотой и величием ротонда храма с поливными изразцами, а также и вся живописная гармония церквей с окружающей природой. Согласно легенде, название всему месту дал царь Алексей Михайлович, приехавший посмотреть на дело рук его «собинного друга»: «Посмотря сюду и сюду на широту пространства польного и возлюби, и нарече имя монастырю Новый Иерусалим».

Рассорившись с царем, Никон переехал в Новый Иерусалим и ушел с головой в дела стройки. Достроить монастырь ему не удалось, но, согласно его воле, гроб с его телом привезли и похоронили здесь – в самом любимом для него месте на земле, которое было, по его убеждению, ближе всего к Небу.

Жизнь «Верха» – так называли царский дворец, стоявший на Кремлевском холме, – протекала при Алексее Михайловиче по принятым в старину обычаям и традициям. Царь вставал, молился, шел в баню, совещался с ближними боярами, заходил на половину царицы, играл с детьми, гладил любимого кота (его изображение дошло до наших дней). Летом царь с семьей жил «в прохладе» на лоне природы, в своих подмосковных дворцах: в Преображенском, Измайловском и в самом любимом – Коломенском. Деревянный, причудливой формы, ярко украшенный, Коломенский дворец возвышался на холме у красивой излучины Москвы-реки, откуда открывался вид на Москву. Семейная жизнь царя Алексея Михайловича сложилась на редкость удачно. Долгие годы он был счастлив с царицей Марией Ильиничной Милославской. Красивая, спокойная и добрая, она родила царю 13 детей – 5 мальчиков и 8 девочек. Царица была старше царя на 3 года, отличалась особым благочестием и богобоязненностью. Порой в малом возке, невзирая на снега или грязь, она отправлялась на богомолье по святым местам Подмосковья. Скончалась Мария 3 марта 1669 г., а в 1671 г. царь женился снова. Новой царицей стала 20-летняя дочь рязанского дворянина Наталья Нарышкина, которую он якобы встретил в доме своего приближенного боярина А. Матвеева и полюбил. В мае 1672 г. Наталья родила первенца – сына Петра, будущего реформатора России. Годы, проведенные Алексеем с Натальей, оказались самыми счастливыми для царя. Но счастье было недолгим – царь умер всего лишь 47 лет от роду.

Наследовал престол Алексея Михайловича его третий сын, 15-летний Федор (двое его старших братьев умерли в юности). Федор не отличался крепким здоровьем. Случалось, он неделями и месяцами не мог выйти из дворца, мучимый недугами. Даже на коронацию его несли на носилках. При этом Федор был умным, живым юношей, страстно любил лошадей, в которых знал толк. Он получил хорошее домашнее образование, знал латынь, любил чтение и музыку. Учителем Федора был Симеон Полоцкий. Ученый монах, воспитанник иезуитов, он обратил на себя внимание царя Алексея Михайловича в Полоцке, когда прочитал в честь царя оду, поразившую всех благозвучием и красотой. Его взяли в Москву и определили наставником царских детей. Симеон Полоцкий писал много стихов, составил «Вертоград многоцветный» – сборник стихотворных сентенций на все случаи жизни, стремясь при этом, чтобы «в непрерывном повествовании не родилась для слушателя скука», чтобы читатель получал новые знания.

Царствование Федора оказалось в целом спокойным. Федор правил гуманно, ему удалось умерить чрезмерные аппетиты родственников по материнской линии – Милославских. Им на смену в управление пришли люди достойные и опытные – бояре Языков и Лихачев, а позже князь В. В. Голицын.

При Федоре самодержавие уже не нуждалось в поддержке общества, «земли», усилилась власть воевод на местах. В 1678—1679 гг. провели подворную перепись, и с тех пор подданные платили налоги с дворов, а не с земли (с «сохи»), как раньше. В окружении царя обсуждали проекты преобразований, предвосхищавшие реформы Петра I. В 1681 г. отменили местничество – систему, при которой должности занимали люди в зависимости от знатности и заслуг их рода. Это приводило к распрям из-за «места», затрудняло управление. Федор указом предписал отменить местничество, а книги, в которых велся «местнический счет», сожгли при свидетелях в печах. Главным критерием продвижения по службе стали личные способности и выслуга лет.

При Федоре книги стали обычными не только при дворе, но и в народной среде. Хотя многие из них по-прежнему оставались рукописными, внимание читателей привлекали яркие, красочные типографские сборники стихов, нравоучительных историй, учебники. Особенно прославился «Букварь» Кариона Истомина, по которому учились несколько поколений русских людей. Появляются в руках русских читателей и многочисленные переводные издания. Сборники поучительных рассказов, стихотворные сборники не только духовного, но и светского содержания становятся доступны читателю, и духовный мир его стремительно расширяется.

Популярны басни (в том числе Эзопа), забавные рассказы, близкие и понятные не лишенным чувства юмора русским людям. Вот переводной рассказ про упрямую жену: «У некоего мужа жена бе зело упорна, всегда противу ему глаголющи. И некогда случися им идти через реку, и жена утопе». Далее рассказывается, что сбежавшихся с баграми людей муж просит искать не вниз по течению, а вверх. «Человецы же зрящи глаголют ему: „Что – рече, – тако противу обычая твориши? Когда повелось кому мертвому противу воды плыти?“ Он же рече: „Вем аз (знаю я. – Е. А.) жены моей обычай, яко жива будучи не згодися (не соглашалась. – Е. А.) со мною, и в пригоде (приключении. – Е. А.) сей тако о ней разумею, яко зело бе упряма, того ради противу воды плыть ей“».

Москва при Федоре давно жила уже другой, новой жизнью. При дворе все больше появлялось людей без традиционной бороды, одетых в новомодное польское платье. В жизнь и быт входили западные новинки. Во дворце и домах знати появлялись во множестве иностранные вещи – обои из тисненой кожи, мебель, посуда, кубки и украшения. По-новому начали работать и русские художники. На стенах стали (как тогда говорили) «ставить парсуны» – портреты, написанные с натуры. Иностранцы отмечали, что члены царской семьи знали по-польски, одевались в польские одежды. Во время стрелецкого бунта 15 мая 1682 г. мятежники разграбили дом дьяка Посольского приказа и, к своему ужасу, нашли там неведомого «гада» – каракатицу с множеством ног, т. е. кальмара, которым, надо полагать, лакомился втихомолку от прочих подданных просвещенный посольский дьяк. Огромное влияние на образ жизни русских верхов оказывали приехавшие с Украины писатели, церковники, учителя – носители польской и смягченной православием украинской культуры барокко. Новое проступало в церковной и жилой архитектуре (так называемое «нарышкинское барокко»).

После Андрусовского перемирия с Польшей в 1667 г. мир не пришел на Украину. Там продолжались «шатания». Сменявшие друг друга гетманы смотрели то в сторону Варшавы, то в сторону Москвы, а то и в сторону Бахчисарая и Стамбула. Могущество османов тогда было велико, и они стремились расширить свою империю на север, прибрать к рукам Украину. Там турки хотели поставить своего ставленника Юрия Хмельницкого. В 1676 г. османы со своими вассалами, крымскими татарами, вторглись на Украину. Вокруг крепости Чигирин с лета 1677 г. завязались упорные сражения русско-украинских войск с турками и татарами. В 1678 г. русский гарнизон оставил Чигирин, но продвижение турок у Чигирина все-таки удалось остановить, и в 1681 г. противники подписали Бахчисарайский мир. Турция признала за Россией Левобережную Украину и Киев.

Царь Федор прославился как один из самых богобоязненных людей того времени. Церковные шествия, длительные поездки по дальним и ближним монастырям составляли важнейшую часть его жизни. Но и мирское не было чуждо Федору. В 1680 г. из множества девиц царь выбрал в жены красивую и образованную смоленскую польку Агафью Грушецкую, которая прожила недолго и скончалась при родах сына Ильи, умершего вместе с матерью. В феврале 1682 г. во дворце сыграли новую свадьбу. Избранницей Федора стала Марфа Матвеевна Апраксина. Юную 18-летнюю царицу почти сразу же постигла вдовья участь. В апреле того же года тяжелобольной царь умер, не оставив детей и завещания.

После смерти Федора бояре и патриарх объявили царем 9-летнего Петра Алексеевича, мальчика живого и бойкого, предпочтя его 16-летнему царевичу Ивану. Выбор не понравился семейству Милославских. Ведь Петр происходил от брака царя Алексея с Натальей Нарышкиной, а Иван – от брака с Марией Милославской. Милославские использовали недовольство стрельцов властями и подбили их на бунт. Возбужденная ложными слухами о том, что Нарышкины якобы убили царевича Ивана, толпа бунтовщиков 15 мая ворвалась в Кремль и хлынула к царскому дворцу. Пришлось царице Наталье выйти на дворцовое крыльцо с мальчиками Петром и Иваном, но вид обоих царевичей лишь на некоторое время успокоил толпу.

Разбушевавшиеся стрельцы ворвались во дворец, вытащили на крыльцо братьев царицы Натальи, Ивана и Афанасия Нарышкиных, а также других близких ей людей, и сбросили их с высоты крыльца на копья стоявшей внизу толпы. Среди убитых оказался и боярин А. С. Матвеев. Его устранение являлось важнейшей целью Милославских. Матвеев, выдвинувшийся еще при Алексее Михайловиче благодаря браку своей воспитанницы Натальи Нарышкиной с царем, при Федоре попал в опалу. Его по ложному обвинению сослали на Север. С воцарением Петра I он вернулся в Москву буквально накануне мятежа 11 мая.

Он был самым влиятельным человеком в окружении Натальи и сразу стал руководителем нового правительства царя Петра. Умный, образованный Артемон Сергеевич показал себя сторонником сближения с Западом. Считается, что его женой была шотландка из рода Гамильтон. Он пользовался огромным влиянием у царицы Натальи, обладал обширными связями, отличался волей, настойчивостью и силой. Вероятно, укрепившись у власти, он мог победить Милославских, чего они более всего и опасались. Но Милославские взяли инициативу в свои руки, подняли бунт, руками стрельцов убили Матвеева и в итоге оттеснили Нарышкиных от власти.

А затем Милославские стали укреплять свое господство, стремясь окончательно оттеснить Нарышкиных и Петра от власти. Созванный 23 мая, вскоре после мятежа, Земский собор по воле стрельцов объявил царем кроме Петра также Ивана Алексеевича («быть обоим братьям на престоле»). Но потом появились выборные от стрельцов, и по их предложению Собор 26 мая принял новое решение и установил иерархию царей: сделать Ивана первым, а Петра вторым царем. Через 3 дня стрельцы вновь появились на Соборе и предложили: власть «ради юных лет обоих государей вручить сестре их», царевне Софье Алексеевне. Собор безропотно подчинился силе.

Ясно, что все эти предложения родились не в стрелецкой среде. Потом сами цари, патриарх, бояре долго уговаривали Софью взвалить на свои плечи бремя правительства. Она же, как некогда Борис Годунов, отказывалась от предложения, но потом согласилась стать правительницей. Ее именовали в указах «благоверной государыней, благоверной царевной и великой княжной Софьей Алексеевной».

Образованная ученица С. Полоцкого, волевая, энергичная царевна Софья отличалась честолюбием. Она хотела властвовать, а не сидеть в тереме за вышиванием. Оказавшись у власти, она понимала, сколь неустойчиво ее положение. Ведь со времен Елены Глинской женщина не стояла у кормила власти. Как и Елена, Софья оказалась правительницей лишь из-за малолетства и недееспособности Петра и Ивана. За годы регентства ей предстояло решить сложную задачу упрочения своей власти. Однако мечты ее не сбылись. Хотя ее и изображали на парсунах в царской короне, да и она сама не скрывала желания стать царицей, Софье так и не удалось преодолеть предубеждение общества против женщины у власти. И кроме того, главный ее враг, Петр I, являлся законным царем, а свержение его привело бы к новому бунту, войне с непредсказуемым исходом.

Несомненно, Софья думала о том, как силой устранить Петра от власти, но пойти на убийство брата она либо не решилась, либо не нашла исполнителей. Так получилось, что в течение 7 лет регентства династический конфликт был «заморожен», приглушен, но в 1689 г. он внезапно обострился и в выигрыше оказалась совсем не Софья.

Поначалу Софья всячески угождала стрельцам, благодаря которым она и пришла к власти. В честь их «подвига» на Красной площади возвели памятный каменный столб, полки получили денежные награды, их стали называть «надворной пехотой». Но потом Софья постаралась отодвинуть стрельцов в тень и даже расправилась с теми, кто слишком возомнил о себе после мятежа 1682 г. При этом не обошлось без кровопролития.

Несмотря на то что протопоп Аввакум погиб в огне, в Москве осталось немало его сторонников как в верхах, так и в массе стрельцов и горожан. Наиболее влиятельным старообрядцем среди бояр считался начальник Стрелецкого приказа князь Иван Хованский по прозвищу Тараруй (Пустовраль, Болтун). Он поддерживал тесную связь с предводителем старообрядцев в Москве священником Никитой Пустосвятом, сподвижником Аввакума.

Благодаря Хованскому старообрядцы добились, казалось, невозможного – права устроить дискуссию о вере с патриархом и архиереями в Кремле. Положение в государстве было опасное. Власть женщины не имела авторитета, а чернь требовала, чтобы диспут провели принародно, на Красной площади. В начале июля 1682 г. Софья настояла на том, чтобы его устроили только в Грановитой палате, в присутствии церковников и царской семьи. Однако дискуссии не получилось. Верховодивший старообрядцами Никита Пустосвят после непродолжительного спора с архиепископом Холмогорским Афанасием вдруг бросился на него с кулаками, завязалась потасовка.

Софья, оскорбленная и раздраженная речами старообрядцев, сурово им выговаривала, защищая своего учителя Симеона Полоцкого и отца, царя Алексея Михайловича, а потом в гневе, со словами «нам ничего более не остается, как оставить царство», сошла с трона. В ответ она услышала не просьбы вернуться, а совсем другое: «Пора, государыня. Пора давно вам в монастырь, полно царством мутить, нам бы здоровы цари-государи были, а без вас пусто не будет». Софья тотчас вернулась на трон, и спор о вере продолжался до позднего вечера. Старообрядцы выходили из Кремля, чувствуя себя победителями. Предвидя обострение конфликта, Софья ночью 6 июля приказала схватить вождей раскола, а Никиту Пустосвята без долгих разбирательств тотчас казнили.

Несмотря на казнь Пустосвята, положение в столице оставалось настолько напряженным, что Софья и ее окружение боялись оставаться в Москве. 20 августа царское семейство уехало в Коломенское и, к общему изумлению патриарха и народа, не явилось в Успенский собор на новогоднее богослужение 1 сентября. Такого не бывало со времен Ивана Калиты! Софья тем временем принимала в Коломенском дворце депутацию выборных от стрельцов, а также встречалась с самим Хованским, который уверял царевну в своей преданности. Но она не верила ни стрельцам, ни их главе, который не таясь молился по старому обряду. До Софьи доходили слухи, что все действия стрельцов и раскольников направляет именно Хованский, сам мечтающий о шапке Мономаха.

Поэтому семья Романовых стала метаться вокруг Москвы: сначала двор переехал в село Воробьево, потом в Павловское, затем в Саввин-Сторожевский монастырь, а потом двинулся в сторону Троице-Сергиева монастыря, за толстыми стенами которого можно было пересидеть любую осаду. Остановившись по пути в монастырь в селе Воздвиженском, Софья разослала указы о начале похода и явке всех служилых людей в Воздвиженское к 18 сентября. Это было фактическое объявление войны Хованскому.

Князь В. В. Голицын тем временем укреплял монастырь и дал приказ иноземцам на русской службе явиться в Троицу. Но конфликт разрешился быстрее. Хованского хитростью удалось выманить из Москвы, и по дороге в Воздвиженское верные Софье люди схватили его вместе с сыном и тотчас казнили обоих прямо у большой Московской дороги. Обескураженные стрельцы послали к Софье выборных с покаянием. Во главе Стрелецкого приказа правительница поставила думного дьяка Федора Шакловитого, которого многие считали любовником царевны. На Красной площади сломали триумфальный столб в честь «победы» стрельцов, 6 ноября 1682 г. двор вернулся в Кремль, и жизнь вошла в привычное русло.

Просвещенность правления Софьи проявилась в 1685 г., когда Сильвестр Медведев предложил правительнице проект открытия университета. Медведев отличался необыкновенной для тех времен ученостью, был духовником Софьи и придворным поэтом, сочинявшим вирши к торжественным случаям. Предложение Медведева создать университет встретило сопротивление консервативного патриарха Иоакима, который с давних времен подозревал Медведева в ереси. Проект создания университета преобразовался в предложение об учреждении Славяно-греко-латинской академии. Профессора с Украины преподавали здесь языки, философию, логику и другие характерные для средневековых университетов гуманитарные науки. Академия стала одним из главных оплотов просвещения в России начала Петровской эпохи.

К концу 1680-х гг. правительница все больше нервничала. Видя, как взрослеет и мужает Петр, она хотела всячески упрочить власть Милославских. Для этого в 1684 г. она женила послушного ее воле брата, царя Ивана, на девице Прасковье Салтыковой. Получив детей от этого брака, Софья могла закрепить трон за потомками Милославских – ведь после смерти Ивана царем становился его сын. В 1689 г. Нарышкины сделали «ответный ход» – Петра венчали с Евдокией Лопухиной. Все понимали, что приближается время нового противостояния Нарышкиных и Милославских, Петра и Софьи…

Последние годы регентства Софьи первое место в управлении занимал князь Василий Васильевич Голицын (1643—1714). Он выдвинулся при царе Федоре, а при Софье стал первым министром. Знающий три языка, поклонник западной культуры, Голицын жил в доме, устроенном на западный манер: резная мебель, статуи, картины, астрономические приборы, множество книг. Известно, что князь намеревался провести преобразования в военной и государственной сфере, но по характеру он не отличался решительностью и волей. Формально находясь на вершине власти, он подчинялся более жесткому и упрямому Шакловитому. Не состоялся Голицын и как военачальник. Возглавляя армию в двух Крымских походах 1687 и 1689 гг., он не снискал лавров победителя и едва унес ноги из-под Перекопа, устилая степи телами своих ратников, умерших от голода и болезней.

Более успешной была деятельность В. В. Голицына как руководителя внешнеполитического ведомства – Посольского приказа. После Андрусовского перемирия 1667 г. отношения с Польшей оставались напряженными. Главным яблоком раздора был Киев. Россия, получившая Киев по договору в Андрусово на 2 года, расставаться с ним не хотела. Разрешение нескончаемых споров русских и поляков пришло с неожиданной стороны. К началу 1680-х гг. и для Речи Посполитой, и для России первостепенной проблемой стала оборона рубежей от крымских татар, усиливших натиск на южные границы славянских государств, а также от турок, угрожавших всей Центральной Европе. В 1684 г. был заключен антитурецкий польско-австрийский союз, к которому примкнула Венеция. В этом же году после долгих переговоров (послы съезжались 39 раз!) на старом месте, в Андрусово, русские и поляки решили «дружить против» турок и татар, причем России отводилась роль покорительницы Крыма. Взамен Польша соглашалась на «вечный мир» и с большой неохотой уступала Киев России за 146 тыс. рублей. Соглашение подписали в Москве 21 апреля 1686 г. После этого волей-неволей пришлось идти в Крымский поход. «Вечный мир» стал несомненным успехом правительства Софьи и ее собственной удачей. Недаром именно тогда она впервые стала упоминаться как «самодержица». Но успех этот ей не помог. Неудачные Крымские походы навсегда погубили репутацию князя Василия Голицына и самой правительницы.