Добродушная клевета Польских историков. Виговский. Характер его. Провозглашение Гетманом Юрия Хмельницкого. Отречение Юрия, Виговского и Носача от урядов. Виговский опекун. Его титул. Внушения его Юрию. Покража миллиона талеров. Гетман на три года. Казнь Виговского. Приезд в Украину Матвеева. Оправдания Виговского. Послы к царю от Виговского. Польские Польские генералы в Малороссии. Преступный замысел Сейма Польского действовать отправою в Украине. Заславльский Конгресс. Статьи. Ропот народный. Причина неудовольствий между Козаками и Москвитянами. Внушения Виговского народу. Пушкарь. Гонец в Москву Яковенко. Волнение народное. Бегство Юрия в Запорожье. Казни Виговского и его клеветы на Юрия. Хитров в Украине. Хитрость Хитрова. Пословица. Вольный подданный. Виговский отказывается от уряда. Мольбы Хитрова. Коварство Сейма с Царем. Донос Виговского на Поляков. Второй гонец к Царю от Пушкаря. Пушкарь возстает на Виговского. Переписка его с Дионисием Митрополитом. Максим Протопоп Пежинский. Третий гонец от Пушкаря к Царю. Послы иноземные в Чигирин. Приезд в Украину Портомоина. Битва Виговского с Пушкарем у Опошни и Будища. Битва их на Груне. Переписка Виговского с Ханом. Донесение Послов Царских из Варшавы. Политическое обращение Царя с Гетманом. Послы от Поляков к Гетману в стан под Ольшаницею. Речь Беньевского. Самохвальство и надутость. Новые внушения Виговского войску и народу. Гадячские пункты. Титул Гетманский.

«Тягостно», говорит один Польский писатель, которого рукопись лежит у меня пред глазами, «тягостно было Запорожскому народу владычество Царя Московского; горько было сравнивать суровое правление нынешнее с прежнею неограниченною свободою, которою наслаждался народ под кротким правлением республики; безразсудно козаки от Польши освободились; теперь начали тайно сноситься с Поляками.»—Мы видели эту свободу неограниченную Украины; видели это кроткое правление Республики. Знаем, что при Великом Хмельницком Малороссия не испытывала суровости правления Московского. Теперь увидим: козаки ли сносились с Поляками? Справедлива ли эта добродушная клевета Польского Историка?

Нет сомнения, что народ благородный, самолюбивый лучше желал видеть себя под скипетром Царя Единого, пред которым равны все его народы, нежели быть под стоглавным правлением Королевства — Республики—Анархии. Если-бы права наши были равны с правами Литвы и Полыни, как то было нам обещано всеми Князьями и Королями, начиная от Гедимина; если-бы рыцарство Русское было равно рыцарствам Польскому и Литовскому, и Короли были-бы в Польше властителями; если-бы Республика не забывала, что Малороссия не завоевана ею, что она присоединилась к Литве и потом к Польше добровольно, на условиях; если-бы, наконец, Поляки помнили непреложный закон политики, по которому, желая удержать народ присоединенный, необходимо должно уравнять права его с правами народа коренного, а Веру и собственность оставить неприкосновенными;—тогда-бы Малороссия, вероятно, не вздумада от Польши отторгнуться. Но Гетманам, Старшинам, Полковникам нашим видеть себя ниже Польских Воевод и Гетманов, слышать насмешки над Верою нашею, носить перед панами титулы хлопства и лайдаков; быть у Поляков тем, чем жиды у прочих християн, — это было-бы непростительно. И Малороссияне справедливо предпочли: «суровое правление Московское кроткому правлению Республики.»

Увидим, действительно ли народ начал раскаяваться в своем освобождении, замышлял ли он о новом присоединении к Польше?

Душею преданный не Республике, не России, а одному золоту, родом не Малороссиянин, а Поляк, взятый в плен, в начале Гетманства Богдана Хмельницкого, Иван Виговский, ловко, пронырливо вкрался в душу победителя и стал наконец Генеральным писарем; мы читали его раболепные отзывы к Царю; мы помним его хвастовство пред Государем, пред Боярами; мы не забыли как он хвалился, что пользуется величайшею Гетманскою и народною доверенностию, что без него в войске ничего не совершается; еще нам памятна его статья о Генеральных писарях, помещенная в условиях с Государем: в ней не забыл Виговский ни себя ни золота; а между тем уже и тогда замышлял он Гетманстве и о предательстве.

Юрий Хмельницкий провозглашен был Гетманом. Ему было шестнадцать лет. В избирательном правлении, люди такого возраста никогда не избираются в главы народа; но то была преданность Малороссиян к своему старому вождю, к Великому Богдану Хмельницкому.

Виговский уговорил Юрия созвать народ, Старшин и по молодости лет отказаться от правления. Юрий склонился: сложил клейноды пред Старшинами, вышел на крыльцо, благодарил народ за уряд, которым его почтили. Виговский объявил, что если Юрий не Гетман, то и он не хочет быть Генеральным писарем; Носач отказывался от Обозничества. Изумленное нечаянностью случая, войско взволновалось, всех искателей булавы отвергнуло, хлынуло толпою в дом Хмельницкого. Юрия вытащили на улицу, начали напоминать ему о заслугах отца, заставили принять клейноды и, согласясь с ним что он еще молод для уряда Гетманского, народ придал ему Виговского, Носача и Судью Лесницкого в опекуны и советники. Положено было, в случае войны, Виговскому принимать булаву и бунчук из рук молодого Гетмана и, по возвращении из похода, опять ему их отдавать.

«Какой же титул мне ставить на письмах и универсалах, во время военное?»—спросил Виговский. Долго толковала Рада и наконец приказала ему подписываться: Иван Виговский, на тот час Гетман войска Запорожского.

Тут он стал уговаривать Юрия отложиться от Государя. Он намекал о небывалом желании старого Гетмана присоединиться к Польше. «Суеверные старики наши,» говорил лукавый советник: «предпочитая единоверных Москвитян Полякам и Туркам, принудили покойного Гетмана с Москвою соединиться; но благоразумие, политика противоречат такому союзу; гнев Султана и Цесаря могут разорить Малороссию, и Москва не в силах защищать нас в борьбе с двумя державами, столь знаменитыми. Преклонясь на сторону Польши, примирясь с Турецким и Римским Императорами, Юрий будет утвержден в звании: Гетмана потомственного, владетельного Князя Сарматского.»

Так, прельщая неопытного юношу небывалыми титулами, пугая несбыточными войнами, он с согласия его взял миллион талеров из собственной казны старого Хмельницкого, а Юрия, под предлогом образования, отправил в Киевское училище на три года, в сопровождении отряда своих телохранителей.

После того не трудно было Виговскому провозгласить себя Гетманом на три года. Похищенная сумма достаточна была для подкупа голосов, — и Сентября 10-го отправилось посольство к Хану, с известием о избрании вольными голосами Гетмана на место Богдана Хмельницкого. Виговский просил Хана подтвердить прежние дружбу, приязнь, любовь, и стал ожидать от него посланника, для заключения новых союзных условий.

Царь ничего не ведал о том, что происходило в Малороссии; Виговский, извещая Хана о всех происшествиях, не заблагоразсудил уведомить об них Государя, и если-бы не Киевский Воевода Бутурлин, в Москве даже не знали бы о смерти Хмельницкого. Это понудило Алексея Михайловича послать, в Сентябре, Полковника, Голову Стрелецкого, Артемона Сергеевича Матвеева и Дьяка Перфилия Оловянникова к Виговскому и к Войсковым Старшинам. Они привезли из Москвы Царский выговор за неуведомление о смерти Гетмана, и указ об отправке козацкого посольства в Стокгольм для склонения Шведов к примирению с Русскими.

Виговский оправдывался, отзываясь, что в самый день кончины Хмельницкого, он хотел отправить трех старшин с известием о ней к Государю; но войсковое начальство начало бунтовать, начало роптать на него; начало говорить, что он желает Гетманства, и что потому посылает к Царю людей от имени своего, а не от войска Запорожского. Тогда, испуганный этим ропотом, предвидя могущие от того произойти безпокойства и домашнее кровопролитие, он решился уведомить обо всем Царя не прямо, но чрез Андрея Васильевича Бутурлина и Князя Григория Григорьевича Ромадановского. Что-же касается до посольства козацкого ко Двору Шведскому, прибавил самопроизвольный Гетман в своем донесении, оно будет тотчас отправлено; Королю будет сказано, чтоб на Запорожье не надеялся; что если война Швеции с Москвою не прекратится, Малороссийские козаки и все Запорожье будут действовать противу Швеции.

Матвеев и Оловянников, удовлетворенные оправданием Виговского, не успели еще выехать из Малороссии, как Асаул Юрий Миневский и Сотник Евфим Коробка отправились в Москву с новыми известиями: Виговский был избрал в Гетманы; все войско Запорожское просило Царя об его утверждении.

Между тем Виговский не оставлял тайных злоумышлений: Заднепровским Регистровым войскам приказал идти в Заславль, под предлогом секретной экспедиции; начал тайные переговоры с Поляками; вскоре в Малороссии стали появляться Польские войска; «Драгуния,» как именует летописец эту ненавистную для Малороссиян стражу снова наводнила Украину.

В Варшаве, в тоже время, происходило злодейское совещание насчет нашего отечества; еще Июле, как мы уже видели, собрались туда на совет Станислав Потоцкий, Юрий Любомирский, Чернецкий и Ян Сапега; они постановили следующее: 1-е. Отправить от Короля в Украину посла, обещаниями Гетману Удельного Княжества, Полковникам — староств, лучшим козакам — Шляхетства и всяких вольностей, буде они отстанут от Царя и присоединятся к Польше; в случае их согласия, через год, через два, велеть козакам ворваться в Россию, или, буде они не захотят войны с Россиею, то на их самих напасть, соединясь с Татарами. 2-е. Стараться поссорить чернь с Старшинами; уверить народ, что он терпить более от своего собственного войска—от своих козаков, нежели прежде, когда находился под владычеством Республики. 3-е. Употреблять все усилия к разорванию союза козацкого с Москвитянами; внушать им, что они сперва присягали своему природному Государю, Королю Польскому; что они уже не подданные Царя, ибо и перед Ним изменили клятвенному обещанию, когда Хмельницкий, вопреки Москве, вспомоществовал Королю Шведскому и Рагацию. 4-е. Наконец, действовать отравою.

Честолюбивый сребролюбец Виговский, чуждый по рождению своему для Малороссии, — равнодушный к выгодам народа, с ним неединоплеменного, не усумнился изменить Украине, которая его так облагодетельствовала: пленник Хмельницкого, возведенный в высокий сан Генерального писаря, опекун и советник сына своего благодетеля, наложив однажды святотатственную руку на имущество Богдана, на наследие Юрия, не задумался дать клятвенное обещание Королю и Магнатам, в том, чтоб присоединить к Польше Малороссию. Он выехал в Заславль; там нашел Конгресс, составленный из многих Вельмож Польских и из Министров Султана и Императора. Ему предложили следующие договорные статьи:

«1-я. Народ Русский, состоящий из Княжеств или воеводств:. Киевского, Черниговского, Северского и Владимирского, со всеми в них городами, поветами и селениями, по граням Зборовским трактатом положенным, да пребудет вольным, от самих себя и правительства зависимым, и в совершенном единстве с народами Литовским и Польским, как от одного племени с ними Сарматского все три сии народа происходят. А и прежние между ними распри, вражды и войны да уничтожатся и предадутся вечному забвению, с соблюдением и утверждением строжайшим обоюдной армии.

2-я. Правительства Русские да устроятся и пребывают на стародавних правах своих и привилегиях в совершенном равенстве и одинаком преимуществе с правительствами Литовскими и Польскими, под сению одной короны Польской Королевской, всем трем народам равномерно державной и покровительной.

3-я. Верховный Начальник народа Русского и правительств тамошних будет Гетман, избранный из самих себя Русским рыцарством; власть его почитать наравне с Коронным и Великим Литовским Гетманами; преимущества также; и войск ему иметь сорок тысяч регистровых, а охочекомонного и Запорожского сколько соберется, и сколько возможно будет оного содержать.

4-я. Стража внутреняя и оборона внешняя в земле Русской зависят от власти Гетмана и от сил войска тамошнего и в таких случаях признается он самовластным Князем Русским или и Сарматским; а в общей обороне и в войске всего Королевства участвует земля оная по общему с нею совету, а пачи, вольна в обе стороны неутрал держать.

5-я. Провинциальное управление земли Русской подлежит воеводам, выбранным из себя тамошним рыцарством, и они подчинены во всем Гетману и непосредственно под его повелениями состоят; и когда снаряжаемы и выправляемы будут от Воевод земские послы и депутаты на Сейм Генеральный, то сие чинится по повелению Гетмана и с его инструкциями и наказами.

6-я. При всех службах и собраниях рыцарства и народа Русского с рыцарством и народом Литовским и Польским признается едность и равенство с обеих сторон и с уважением чести и могущества каждого особо и всех вообще.

7-я. Религия Католическая Русская или Греческая с религиею Католическою Римскою или Польскою да пребудет в совершенном равенстве и согласии без малейшего угнетения прав и выборов каждой; и духовенство обеих религий в собраниях правительственных и при всех заседаниях и общениях да имут места приличные по сану своему и голоса по правам своим и преимуществам.»

Таковы были условия, предложенные Магнатами Виговскому: самовластный Русский или Сарматский Князь, вольный держать неутралитет в войнах Польши, начальник воевод, правитель всей страны от Донца до Днестра, предводитель 40,000 войска регистрового и такого же числа охочекомонного, находящийся под сению короны Польской. В этих условиях мы видим что нибудь. Из двух: или безсмыслие, или предательство. Они не сходны ни с здравым смыслом, ни с политикою; тем менее они были сходны с характерами двух народов, которых тяжба и до ныне не была б решена без Хмельницкого. Один гонитель, другой гонимый; один безгранично гордый, другой благодарно самолюбивый; один дающий обеты невыполнимые, другой потерявший прежнюю доверчивость. Разъединение их было решено, приязнь безвозвратна.

Наши чины, наши козаки не могли не понять, что под этими обещаниями кроется новое предательство; вероятно и Виговский видел всю лживость их; но холодное себялюбие, но враждебная неприязнь к народу Малороссийскому побудила его действовать в пользу свою и Королевства. Он пожизненно пользовался бы богатствами страны и властью неограниченною; а этого было для него достаточно.

Однакож он должен был непременно объявить статьи пред войском и чинами; они собрались на совет; необходимо было знать общее мнение, получить согласие. Началось чтение. Во всех концах собрания раздались ропот, грубости, проклятия. Узнав о столь неожиданной и позорной перемене, чины объявили поведение Виговского подлым, а замыслы его злодейскими; осыпав его ругательствами, они возвратились в Чигирин.

Немногие остались на стороне предателя; то было несколько козаков, личню недовольных Москвитянами, несколько Запорожцев, ими оскорбленных на самолюбии. И повод к тому подали, говорит летописец, поступки повидимому ничего незначащие, но много действующие на умы народные: «В бытность Запорожцев в походах вместе с стрельцами и с Сагайдачниками Российскими, они терпели от сих солдат частые и язвительные насмешки, по поводу бритых козацких голов. Солдаты оные, бывши еще тогда в сирых зипучах и лычаных лаптях, не бритыми, в бородах, то есть во всей мужичей форме, имели, однако, непонятное о себе высокомерие или какой-то грустный обычай давать всем народам презрительные прозвания, как-то: полячишки, немчурки, татаришки и так далее; по сему страшному обычаю называли они козаков чубами, хохлами, а иногда и безмозглыми хохлами; а сии сердились за то до омерзения, и заводили частые с ними ссоры и драки; а наконец нажили непримиримую вражду и дышали всегдашним отвращением.»

Эти недовольные были весьма малочисленны, и поддерживало их несколько чиновников, Польских переселенцев в Малороссию; они-то их поджигали против Царя ложными слухами и прокламациями. Говорили, будто-бы перехвачен Московский посланец, отправленный к Бутурлину в Киев с тайным повелением схватить и отослать в Москву Виговского и всех его приверженцев. Неудовлетворительное положение дел, опала Царская, в которую могли быть включены и невинные, страх быть увлеченными из родины в дальний и неизвестный край, все это испугало многих Старшин и Полковников; все это было представлено в виде преувеличенном; Поляки намекали, что Малороссия присоединилась к Москве не собственною волею, но происками Богдана Хмельницкого. И так несколько недовольных, вопреки большинству голосов, вопреки чести, без согласия чинов, удаленных в Чигирин, объявили, что на совете постановляют: ревностно свергнуть владычество Государя, как утвержденное покойным Гетманом без доклада военной Старшине; выгнать из Киева воеводу Бутурлина; ждать Коммиссаров Польских для окончательного условия о новом соединении Руси с Литвою и Польшею.

Это не могло укрыться от проницательного и храброго Полтавского Полковника Мартына Пушкаря. Видя Малороссию снова наводненную войсками Польскими, узнав о похищении казны старого Гетмана, слыша о толках Виговского с Поляками, он проникнул тайну и немедленно отправил гонцом Яковенка к Государю с письменным известием о замыслах Виговского.

Между тем Старшины, удалившиеся из Заславля в Чигирин, узнали, в свою очередь, о расхищении казны Богдана Хмельницкого, с согласия Юрия, и о злодейском употреблении оной на подкуп голосов. Испуганный народным волнением Юрий бежал в Запорожье; все чины, все войско регистровое, Заславский конгресс, — все отвратилось от молодого Хмельницкого, которого летописцы несправедливо назвали и притчею во языцех.»— Он недостоен был своего великого имени, но такой суд был слишком строг для юноши несчастного, неопытного, запутанного в сети коварными советниками. Он бежал, и Запорожцы, приняв его в Сечу, обещали ему покровительство. Тогда, проведав о доносе Пушкаря, пронырливый Виговский послал гонца к Царю с известием о злых намерениях Юрия отклониться от России; о его побеге в Запорожье, о том, что сохранены все архивы, документы и привилегии, и что войска регистровые от Юрия в пользу России отложились.

Царь Алексей Михайлович приказал Боярину Богдану Матвеевичу Хитрово поспешать в Малороссию, для изследования доноса; но судьба и Малороссии и России была претерпевать неоднократно несчастия по милости Бояр, присланных из Москвы к нашим Гетманам. Простота иных, других корыстолюбие искажали предначертания правительства; и не редко оно сомневалось в преданности и верности народа и войск Малороссийских, там, где былобы должно казнить Боярина за подлог, за потворство, за клевету; или отдалить его за неблагоразумие. Так случилось и во время Виговского с Боярином Хитровым, которым вошел на Украине в пословицу: наши предки о нем говорили, что он хитер был только именем.

Боярин, вместо дела, начал выговором Виговскому за неприличное наименование себя, в одном из донесений к Царю, вольным подданным: «И так было тебе к Царскому Величеству писать не годилось!» говорил он изменнику. — «И впредь тебе писаться Царского Величества подданным; также как и наперед сего Богдан Гетман писался.» — Пользуясь этим неуместным замечанием, Виговский рад был обратить все внимание простодушного Хитрова на дело ничтожное, и откло. нить оное от важнейшаго происшествия. Он притворился опечаленным, принял вид сердечного раскаяния в ошибочной подписи, начал отказываться не только от Гетманства, но даже от опекунства; Хитров, полагая что он только за тем и прислан, стал уговаривать, упрашивать, умолять Виговского, чтоб от уряда не отрекался; и великого труда, говорит Коховский, стоило ему чтоб успеть в этом. Тогда, не созвав Рады, не спросясь общего согласия, Хитров объявил, что Юрий по молодости и неопытности от Гетманства отрешается, а по воле и милости Царской утвержден Гетманом Иван Виговский; чины и козаки изумились: они не сомневались, что не такова была воля Царская; они твердо были уверены в том, что это самопроизвольное назначение первейшего Сановника произошло не свыше, не по желанию Государеву. Наконец все почли Хитрова обольщенным, подкупленным; но совет не был собран, никто не знал что делать, никто не противоречил Боярину. И это была пагубная с его стороны неосмотрительность; это положило первое основание к неустройствам и междоусобиям в Малороссии; первый шаг к вредным переменам; это доказывало всю крайнюю простоту Боярина, всю справедливость отзыва об уме его. Затаив в душе изумление при виде столь неожиданного, по их мнению, насилия, — до глубины души огорченные, чины и козаки разошлись.

Чтоб еще более утвердиться во мнении Государя, новый Гетман не замедлил отправить к нему донесение о делах Польских. Тогда правительство наше было обмануто обещаниями Магнатов избрать Царя Электором короны Польской, а по смерти Короля возвесть его на престол и соединить Польшу с Россиею. Обольщаемый Сеймом, Государь отправил в Польшу великолепное посольство, с богатыми подарками. Оно было встречено пышно, и провожаемо в столицу с торжеством необыкновенным. Когда послы начали напоминать Магнатам об электорстве, им отвечали, без зазрения совести, что Речь Посполитая жаждет соединения Царства с Королевством, и чести видеть у себя Королем Царя Московского; что надобно только потерпеть несколько времени, пока сторонние дела с Швециею и другими державами окончатся, и пока Королевство, став свободнее насчет дел иностранных, будет в силах заняться устройством внутренним. А между тем, говорили послам Царским Поляки, не худо былобы утвердить Гетманство козацкое в особе одного Виговского, человека миролюбивого, верного, преданного и «эдукованного;» а «Хмельницчину» с корнем выдернуть из народа ненавидящего мир и тишину; из народа питающегося одними войнами, грабежами и разбоями; из народа, который, наконец, есть бич всех правительств и всякого благоустройства; для чего и намерен Сейм отправить к Виговскому посольство с утверждением его на Гетманстве, в доказательство, что это есть обоюдное желание Царства и Королевства, и что скоро народы Русский и Польский соединятся неразрывно.

Здесь-то видно все коварство Виговского. Поляки тешат Царя Польскою короною, просят чтоб утвердил Виговского на Гетманстве; в тоже время Виговский доносит ему на Речь Посполитую. «Поляки,» пишет он в докладе своем, «по воле Короля, не хотят исполнять данного обещания; они не изберут Королем себе Государя Московского; они медлят, обманывают, ждут «соединения армии, зовут на Ракочи и Хана Крымского, поспешно собирают войска и скоро вторгнутся в Россию.» Таким доносом он вкрадывался в большую милость Алексея Михайловича; его неизменная преданность к Престолу Царскому казалась очевидною, а между тем это Полякам ни в чем не вредило; война действительно готовилась, созревала; нужно было получить утверждение в сане Гетманском от Царя; тогда и Польские и Царские приверженцы в Малороссии принуждены будут слепо повиноваться Виговскому и ему не трудно будет предаться на сторону Королевства.

Так думал Виговский; но что удалось ему в одном случае, то в другом не могло осуществиться. Он успел обмануть Бояр, не обманул Полтавского Полковника и преданных Украине Сановников.

Пушкарь опять подал Царю донос на Гетмана не дожидаясь ответа, собрал чины, возвратившиеся из Заславля и, в числе 20,000 войска, выступил в Чигирин, чтоб осадить там Виговского, чтоб рать у него дела и документы, задержать его и предать законам. Гетман занимался тогда переговорами с Поляками, обещал им утвердить статьи присланные на Сейм от Хмельницкого через Сулиму и Немерича, известные под именем Гадячских, потому что были сочинены в Гадяче; и все то делалось под глазами у Хитрова, который ничего в этом не понимал; вдруг пришло известие о движении Пушкаря. Испуганный неожиданностию Виговский бросился к Боярину с мольбою, чтоб он немедленно отправился в Лубны, где был тогда Пушкарь, и уговорил бы его возвратиться в Полтаву; деньги и подарки склонили Хитрова на эту поездку. Он объявил Пушкарю что Виговский признан от Царя Гетманом; что ему каждый в Малороссии должен повиноваться безпрекословно; что такова есть воля Царская. Сколько ни убеждал его Пушкарь, как ни ясно выказывал ему обманы, лесть, коварство, злоумышления Виговского, ничем не мог образумить его. Боярин предлагал ему подарки, жалованья, награды, с тем, чтоб он возвратился в Полтаву; Пушкарь не хотел и слушать его. Наконец Хитров прибегнул к Указу Царскому, к угрозе опалою. Полковник возвратился, но войск не распустил.

Виговский нашел было еще новое средство удержать Пушкаря в повиновении: он стал угрожать ему через Митрополита Киевского, Дионисия, неблагословением, удачи не было. Пушкарь отвечал Митрополиту: «А что ваша Пастырская милость хотите положить на меня ваше пастырское неблагословение, то не налагайте оное ни на кого иного, кроме на того, кто приемлет Царей неверных; а мы за Царя имеем одного Царя православного. «Не благословляйте тех, кто Государю и войску Запорожскому зло творит, по чьей милости едва ли десятая доля Малороссии и Украины довольством и спокойствием пользуется. Междоусобной брани между народом Христианским и войском, 3апорожским не было и не будет; мы проливаем только кровь Сербов, Ляхов и других «зачинщиков.»

Тогда отправился Максим, Протопоп Нежинский, в Москву с Гетманскою жалобою на Пушкаря; он извинялся, что не сам Виговский к Царю приехал: тому причиною, говорил он, домашние смуты и охранение Украины от нашествия Поляков.» В тоже время и Пушкарь послал к Государю гонца, продолжая умолять о спасении Малороссии от угрожающего ига Польского.

Наконец в Чигирин явились Посланники Шведский, Польский и Волохский; Король и Сейм прислали утверждение Виговского на Гетманстве; от Пушкаря поскакал в Москву третий гонец; то был Полковый Асаул Бурлий: он должен был донесть Государю о прибытии послов иноземных, о стараниях Виговского возмутить козаков, о умыслах и толках его с Поляками, о желании преклонить народ на сторону Польши, и о явном старании соединить с Королевством Гетманщину. Бурлий был перехвачен близ города Сум, бумага была у него отобрана, самого его повесили.

Но Царь узнал и об убийстве гонца по повелению Гетмана, и о послах иноземных в Чигирине; тогда уже нельзя было не усумниться в верности Виговского. 26 Июня отправлен был в Украину Подьячий Яков Портомоин, с двумя поручениями; с явным: подать Гетману Царскую милостивую Грамоту; с тайным: наблюдать за его поступками. Но Виговский успел еще однажды обмануть Государя; Портомоин был им уверен, что Пушкарь клевещет на него, желает от Царя отдалить верного Гетмана, безпрепятственно соединиться с Польшею и пойти войною на Москву. Таким образом получил он позволение «добывать оружием» мятежного Полковника.

Полки Стародубский и Нежинский, пехотные и конные получили Гетманское повеление двинуться на Пушкаря и схватить его. Но у Опошни и Будища, в лесах и оврагах засели отряды Полтавского Полковника, врасплох напали на полки Гетманские, во время ночлега на разсвете перехватали начальников и отправили их с подробными донесениями Государю о замыслах и поступках Виговского, о междоусобиях, начавшихся в Малороссии, о том, что проэкт Царю, поданный насчет наследия Польши, есть ложь, есть одно желанье Сейма выиграть время, устроить войска, ополчиться, соединиться с Виговским и Баном Трансильванским и двинуться на Москву. Полки Гетманские, испуганные первою неудачею, питая отвращение к войне с соотечественниками, разошлись. Раздраженный их неповиновением, Виговский выдвинул свое наемное войско, состоявшее из Сербов и Поляков. Ими предводительствовали Полковник Винницкий Богун, и Господарь Гадячский Тимош. Они сразились с Пушкарем на реке Груне, под Полтавою. Изменники были разбиты, Тимош был закован и отправлен в Колонтаев под стражу Великороссийскую. Богун бежал, но был настигнут, и на его отряде окончилось потребление войск Виговского.

Гетман, видя свое безсилие на поле чести, слыша ропот народный, озлобленный неповиновением полков козацких и истреблением наемных, обратился к оружию, в котором был силен и опытен: к клевете и козням. Он послал к Крымскому Хану для заключения с ним дружественного и оборонительного союза. Польский Король изъявил на это согласие, Хан прислал к Гетману полномочного; а между тем Царь получил от него донесение, что он соединился с Татарами, и что этот союз принесет великую пользу Москве, ибо отдалит Крымцев от Поляков.

Но время Государева доверия к Виговскому миновалось. Русские послы, ожидавшие в Варшаве окончания дел насчет Царского в Польше наследия, получили повеление проведать о состоянии, количестве Польских войск, и о предположениях Варшавского кабинета. Дотоле усыпленные пиршествами, играми, плясками, Послы были пробуждены Царским гонцом; они образумились, и вот их донесение.

«В Варшаве Поляки часто перешептываются между собою на ухо, а нас подсмехают, и на нас подмаргивают. А жолнерство их по городу и в корчмах всегда при них пощолкивает и саблями побрязгивают, что ин на ужас берет. А по деревням у них войско, говорят, и видимо невидимо, и частешенько приговариваются напилые Полячишки, что наши юж козаки, наш де-скать и Смоленск скоро будет. А чести-то нашей Посольской и в ус не дмут; также и про наследство твое, Государь, Польское никто «уж и не шевельнется, а на наши про то сказки и привязки отвечают одними усмешками и ножным шарканием; и мы, правду сказать, Государь, пресмыкаемся здесь столбняками и поляцким насмешищем.»

Получив из Польши столь неприятное донесение, Государь отозвал из Варшавы своих Послов. Он вполне удостоверился в обмане от Поляков в коварстве Виговского, в справедливости Пушкаря. Теперь должно было притворяться перед Гетманом; но Виговского обмануть было не легко. Царь Алексей Михайлович писал к нему, что убедился в измене и неповиновении Полтавского Полковника, посылает в Малороссию отряд войск для уничтожения ополчений мятежнических, а ему Гетману повелевает, немедленно заковав в железы их предводителя, отправить его в Москву на суд Государев; к нему-же, Гетману, он Государь всегда имел и будет иметь полную и неизменную доверенность. И действительно, 30,000 войска выступило в Малороссию с тайным повелением схватить Виговского и всех его единомышленников и представить в Москву; а потом, соединясь с Пушкарем, находиться под его начальством, до избрания нового Гетмана, голосами вольными, по правам Малороссийским. Но было поздно. Войску еще был только назначен поход, а Польские коммиссары уже были в Малороссии. 5- го Сентября они прибыли в Гетманский стан, расположенный под Ольшаницею. Главою посольства были Кастеллан Волынский Станислав Беньевский, и Кастеллан Смоленский Людовик Евлачевский, — оба Сенаторы. В войске Запорожском первое место по Виговском занимал Полковник Носач, воин храбрый, человек с глубокими сведениями в древних Запорожских законах и обычаях. За ним следовали Зеленецкий, Брюховецкий, Ковалевский и Лисникий, — люди, приверженные к Виговскому, и, как видно по прозваниям, Поляки коренные. Впрочем и Польские Историки говорят, что «наиболее поддерживали начертанный план те из войсковых Старшин, в которых отзывалась кровь Польская, хотя они уже издавна поселились между козаками.»

Итак мы с удовольствием видим, что природные Малороссияне не участвовали в желании отдать Украину Полякам на посрамление; что с того уже времени они доказывали верность клятве своей, и понимали истинную пользу родины.

Главнейшие из зачинщиков были дяди Гетмана:, Константин и Федор Виговские, Гуляницкий, Верещага, Мрозовицкий, и Киевский Подкоморий Немеричь, или, правильнее, Немержиц.

Кастеллан Беньевский явился в собрание; Коховский сохранил речь его, произнесенную к Запорожцам. В ней представлены были священный долг верности и любви к отечеству, знаменитые заслуги войска Запорожского пред Королем и Республикою, ужасные бедствия, причиненные ненавистью и враждою двух племен Славянских. Оратор представлял тяжкое положение Украины, в ее соединении с Москвою, и права наши, отнятые Государем. «Разсмотрите», так говорил он, «разсмотрите, какие теперь у вас в краю права и учреждения? Некогда войско Запорожское слушало по доброй воле повелений Короля своего; ныне принуждают вас повиноваться строгим указам, присланным из стран далеких; некогда вы избирали и отрешали Полковников по вашему произволу; ныне пусть кто-либо из старшин ваших будет к вам ласков, или защищает невинных, тотчас боярство истребит их чрез присланных из Москвы Царских «наперстников.»

И это было говорено при Алексее Михайловиче, в царствование того Государя, который не верил даже и справедливым доносам на Виговского. И эту речь войско слушало из уст Польского Магната. Она была бы хороша в устах какого нибудь козацкого старшины во время Сигизмунда, в Гетманство Косинского или Наливайка. Но ее «слушали, скажем опять словами Польского историка, ее слушали «старшины войсковые, в которых отзывалась кровь Польская.»

Далее Беньевский «красноречиво» представлял войску Запорожскому принуждения и указы, определяющие покрой одежды, и Форму нарядов для жителей; это доказывало, до какой степени Украина унизилась, как глубоко в бездну рабства упала она! «Республика от вас, Запорожцы, ничего не требует, кроме постоянной верности и повиновения; на пирах-же ваших позволяет вам соблюдать ваши древние обыкновения и одежду; Республика не осуждает ни вашей жизни щедрой, «ни вашей бережливости, и старые обычаи она законом почитает.»

Потом изображал он милосердие Бога, карающего с умеренностию и состраданием каждого виновного; представлял Республику, после несчастий и падения вознесенную и одеянную славою. «Всем известно то, что наказание от Бога происходит, но Он тою же десницею, которою карает нас, ею же утешает нас и возносит; так! благодетельное Божество вечно гневаться не может, и отеческою рукою возвеличивает людей, которые понесли уже справедливое наказание; не редко, по воле Божией, из бедствий выходим мы с победою. Вы имеете доказательства сего покровительства Божиего над Польшею. Ракочи, жадный к чужому, теряет свое; Карл Шведский умоляет нас о мире; а давно ли он опустошал Польшу огнем и мечем? Ныне, загнанный в ущелие Камбрийского полуострова, уплачивает опустошения, им в Польше произведенные, своею же собственностью. Ян-же Казимир, при помощи Всевышнего, в деле правом, побеждает врагов своих. Часть войска Королевского, предводительствуемая Чарнецким, водружает орлы Польские на берегах Балтийского моря; Литовские полки изгоняют Москвитян из пределов своих; Король, с третьим войском, осаждает Тарнополь, четвертое готово жертвовать собою, чтоб вас подкрепить!»

Указывать ли на неистовство лжи, на всю закоснелость коварства давнего, всю наглость, неприличие, дерзость гордого оратора? Не очевидны ли они для каждого читателя? Пред кем произносил он речь? — Пред войском Богдана Хмельницкого; пред ним превозносил он славу Республики; пред ним хвалился благословением Божиим, лежащим на Яне Казимире; ему предлагал в помощь четвертое войско! К чему эти старые, избитые истины «Десницы в одно и тоже время возносящей и карающей?» Не единственно ли для того, чтоб прельстить и обезумить народ доверчивый, непонимающий ни ложных, ни истинных красот красноречия? — Когда же были эти принуждения в национальной одежде нашей при Царе Алексее Михайловиче? Точно ли республика не требовала от Малороссиян ничего, кроме верности и повиновения? Впрочем последнее справедливо. Действительно Республика требовала от угнетенной и преданной пактам Украины повиновения во всем: в отдаче Магнатам земель, домов, имуществ собственности, девиц, совести и веры своей. Но Виговский не хотел этого понимать. Полковники, родом Поляки, с восторгом воскликнули: «гарно говорыть!» — Гетману поручено было отвечать. Он благодарил от всего Запорожского войска Республику и Короля за попечительное и деятельное внимание их к Малороссии; обещал верность и повиновение, и народ Украинский Русский был объявлен третею Речью Посполитою.

Недоставало поколебать умы народа, преданного Москве и единоверцам; приверженцы Гетмана распустили слух, что Государь намерен приступить к важным переменам в Малороссии; и началом оных будет убавка Регистрового войска; большую часть козаков обратят в драгуны. Но весьма не многие в народе и войске поверили этой клевете на Московское правительство. К ним присоединено было наемное войско Польское; Виговский готов был выступить против Полтавского Полковника. Оставалось гласно и присягою утвердить Малороссию за Поляками.

Итак приступили к подтверждению пунктов Гадячских, присланных из Варшавы Гнинским. Это происходило на Раде под Гадячем, в войсковом стане Запорожском, в 1658 году, Сентября шастнадцатого. Содержание статей было следующее:

1. Унии в Малороссии не бывать; Поляки при своей вере, Малороссияне при своей останутся.

2. Митрополит Киевский, с четырьмя Архиереями Русскими, но Архиепископе Гнезненском заседать будет в Сенате.

3. Войска Запорожского ни больше ни меньше будет шестидесяти тысяч.

4. Гетману Великого Княжения Русского Украинского вечно быть первым Киевским Воеводою и Генералом.

5. Сенаторов в короне Польской не только из Поляков, но из Руси тоже избирать.

6. Церкви, монастыри и доходы их должны опять принадлежать Руси.

7. Русским иметь свою Академию, метрики, канцелярии и типографии, где-бы, кроме Польских, были Русские учители.

8. Во время Хмельницкого, войны, какие были учинены самовольства и преступления, либо справедливо, либо притворно — должны быть прощены и преданы вечному забвению; и никогда мир да не будет нарушен.

9. Податей никаких до короны Польской не давать; ни обозов коронных не принимать; и не быть обеим Украинам ни под каким, кроме под Гетманским правлением.

10. Если бы Гетман Украинский захотел сделать кого-нибудь из козаков своих Шляхтичем, то по его свидетельству Король должен оного козака нобилитовать, и потому Гетман ныне и всегда может иметь при себе сто человек чина шляхетского, которых Король обязан, выдав им гербы шляхетские, нобилитовать немедленно.

11. Коронным войскам в Украине на Консистенции не бывать, разве когда нужда их привести туда укажет; и тогда даже Гетман Малороссийский над ними Регимент и власть имеет, а козацким полкам везде по волостям Королевским, духовным и Сенаторским стоять вольно.

12. Гетман может бить свою монету, и оную употреблять на плату своему Украинскому войску.

13. Во всяких делах нужнейших короны Польской, Поляки должны козаков призывать на совет и стараться как бы отворить Днепром путь к Черному морю.

14. Царь Московский, если бы когда захотел иметь войну с Поляками, то козаки могут в ней

держать неутралитет; но если бы «Украине что Москаль творити намерил,» то Поляки защищать ее должны.

15. Тем, которые сторону козаков против Поляков держали, которые были из уряду изключены, и у которых были отобраны имения, таковым имения возвратить, и их опять в уряд вписать.

16. Гетману не искать других иностранных протекций: только одному Королю Польскому быть ему верным; дружбу и приязнь с Ханом Крымским приять он может; но Величества Государя Российского не должен признавать, и козаки все должны в свои жилища возвратиться.

17. А как Гетман с войском Запорожским и с оторванными Воеводствами, как вольные к вольным, равные к равным, «Зацные к Зацным» возвращаются, того ради Его Королевская милость и Речь Посполитая дозволяют того народа Русского Гетману суды свои и трибунал Гетманский устроить и отправлять, там, где захочет, и все бы было короне подобно.

18. Чигиринский повет при булаве Гетманской по прежнему остается.

К этим восьмнадцати статьям были прибавлены следующие второстепенные:

В Воеводстве Киевском все уряды и чины Сенаторские будут раздаваться единственно шляхте Веры Греческой; а в Воеводствах Брацлавском и Черниговском попеременно.

Позволяется Гетману соорудить, где угодно, другую Академию, подобную Киевской.

Училища, заведенные в Киеве Поляками, выведутся оттуда.

В Русских Воеводствах учредить Печатари, Маршалки и Подскарбии, и уряды сии будут раздаваться только Русским.

Король, Примас, Виленский бискуп, четыре Гетмана, канцлеры, подканцлеры и маршалки подтвердят сии пункты на будущем Сейме присягою.

Сия Коммиссия от слова до слова внесется в Конституцию.

Титул Гетмана будет следующий: Гетман Русский и Первый Воеводств Киевского, Брацлавского и Черниговского Сенатор.

Разсуждение о Гадячских статьях. Присяга. Немержиц. Письмо к Царю от Виговского. Войска Московские в Украине. Юрий назначен вождем Запорожским. Отказывается. Тетеря на место его. Татары, Поляки и Виговский соединяются. Обман народа и войска Виговским. Пушкарь усиливается. Битва его с Виговским над Ворсклою. Бегство Гетмана. Потеря булавы в побеге. Смерть Пушкаря. Горкуша и Жученко. Разорение городов. Ромодановский вступает в Украину. Виговский вступил в открытую борьбу с Москвою. Гуляницкий. Прыступ к Лубнам и к Гадячу. Силко. Зеньков. Сожжение городов и сел Украинских. Осада Киева. Донесение Царю от Шереметьева. Отступление от Киева и поход Виговского к Конотопу. Наказный Гетман Безпалый. Стычка у Глемязова. Необузданность Ромодановского. Он разоряет Малороссию. Козаки за это отклоняются от Москвы. Царское повеление. Поход на Конотоп. Осада Конотопа. Бои под Сосновкою. Разбитие Русских. Пословица. Поздравления Королю. Речи похвальные. Осада Гадяча. Отшествие Гетмана на Запорожье. Брюховецкий на Раде от Юрия Хмельницкого. Битва Поляков с Москвитянами. Подвиги Цюцюри. Бедствия Виговскаго. Приезд и присяга Хмельницкого. Казнь Старшин, преданных Виговскому. Бегство его.

Из этих статей видно было, что Республика поступала по плану, предпринятому в Варшаве, в Июльском, тысяча шесть сот пятьдесят седьмого года, совещании Потоцкого, Чарнецкого, Сапеги и Любомирского, Еслиб козаки не отучи лись верить Королю и Речи Посполитой, как не прельститься этими обещаниями? Но самые-то условия, самые-то обещания были так несоразмерны с здравым смыслом, с характером Польши, с духом Римского Католицизма, что в них-то и видны были коварства и ложь.

И чем была бы Малороссия, в действительности, если бы Гадячские статьи могли быть когда-либо выполнены? У нас свои войска, свои Академии, школы, типографии, свое правительство, свои законы, своя монета, своя вера; Гетман раздает награды, жалует дворянством, даже над Польскими войсками? находящимися в Украйне, имеет главное начальство. Мы имеем право вступать в союз с Крымом, только не с Москвою, имеем свою торговлю, свое мореплавание; даже вправе держать неутралитет в войнах Королевства с другими державами;— это уж не протекция, это государство независимое, отдельная держава в державе другой!

Но, под 1659 годом, один из историков говорит: «те обещания и определения, коль скоро война приходила к окончанию, оставались всегда без исполнения.»

Не смотря, однакож, на злой умысл клятвопреступничества, 10го Июня 1659 года, на Сейме Варшавском присяга началась с обеих сторон. Ян Казимир, Примас Лещинский, Великий Коронный Гетман Потоцкий, Маршал Посольской Палаты Глинский, Земские Послы, Епископы и Сенаторы присягнули в ненарушимости Гадячского условия.

Митрополит Балабан, все наши Епископы, Константин и Федор Виговские, Обозный Носач, Генеральный Писарь Иван Груша, Старшины и козаки присягнули в верности и повиновении Королю.

Наконец и Немержиц, один из послов от войска Запорожского, который соединялся с Шведами и Ракочи против Республики, и который принял Арианизм, и он присягнул, принял Веру Православную, целовал крест: и перекрестился по Русскому обычаю.

Тогда объявлено было козакам всепрощение, и многие из них были пожалованы Шляхетскими достоинствами, а договор между двумя народами внесен в конституцию.

И в тоже время, как в Украине происходили переговоры с Поляками, Гетман писал к Царю. Съезд Коммиссаров был в Сентябре, дела были кончены в Июне; в этом промежутке Государь получил следующее письмо от Виговского.

«Уже неоднократно, а в последний раз с Дьяком Василием Михайловичем, мы извещали Ваше Царское Величество, что ни под какими предлогами мы веры и присяги Тебе Государю не изменим; что мы совершенно на милость Вашего Царского Величества надеемся, и во всем этом надежду нашу на Бога полагаем. А ныне нам в руки попалась печатная грамота, именем Вашего Царского Величества писаная; с немалою горестью мы в ней прочли, что меня почитают за единственного изменника, и думают будто бы я намерен присягу нашу Тебе Государю изменить, и привести в веру Латинскую все войско Запорожское; того не только я ни разу не показал во все время моего пребывания, под рукою Вашего Царского Величества, но всегда проливал кровь мою, и терял здоровье для Тебя, Государь. Так и ныне, не дай Бог того, чтоб и в помышлениях моих было такое зло у меня, сына церкви Восточной, из предков православного. Пусть сам Бог судит того, кто меня так огласил, Государь, перед Тобою; кто хотел у меня отнять Твою Царскую милость. А что мы дважды были с войском на Заднепровье, то было не для какой либо перед Вашим Царским Величеством измены, но для усмирений домашних своевольств, чинивших обиды многим обывателям, и, усмиряя их, мы немедленно с войсками возвращались; мы не нападали ни на один город Вашего Царского Величества, ни одного из них не задевали; да и под Киевом что сталось, то случилось без моего повеления, даже и без ведома; прикажи, Государь, розыскать и наказать виновного; но рати не посылай, избавь города Украинские от большого разорения; мы рук на Тебя, Государь, подымать не мыслим, но верою и правдою по присяге нашей желаем служить Тебе, Великому Государю, Царю и Великому Князю, всея Великие, и Малые и Белые России Самодержцу, Алексию Михайловичу; здесь в Чигирине на месте Твоего указу Царского ожидать будем. А буде, по наветам клеветников, милости Твоей нам и не явишь, и ратям своим повелишь наступить на нас, то этим утешишь, Государь, всех иноверных, и подашь повод другим державам нас отыскивать, чего ни Тебе, ни себе, Государь, мы не желаем. Скорее пожалуй нас своею Царскою Грамотою; слезно молю Тебя, Государь, чтоб меня от рук Ляхских избавил, не предал бы нас в руки таковые, но милость нам верным подданным показал. Дан в Чигирине, Октября 17 дня, 1658 года.»

Но доверие Царское миновалось. Князья Долгорукий и Хованский шли в Литву, а Трубецкий на Украину. Эта война нанесла, говорит Коховский, по крайней мере 100 тысяч человек урона обеим сторонам. Вступив в Украину, Трубецкий назначил вождем войска Запорожского Юрия Хмельницкого; но когда, по неспособности или по какой-то скромности, этот отказался, то на его место назначен был Тетеря.

Между тем и Виговский не оставался в бездействии. Он собрал сколько мог людей вооруженных; Ян Казимир отправил к нему на помощь Андрея Потоцкого и Станислава Яблоновского с тремя тысячами конницы, и Лонцкого с пехотою; тридцать тысяч Татар под предводительством Султанов Калги и Нурадина готовились выступить из Крыма; все это, при шестнадцати тысячах козаков, грозило Русским полководцам битвами кровопролитными, войною продолжительною.

Оставалось Виговскому согласить Малороссию, всю вполне, на возстание против России, и на присоединение к Польше. Он представил всем козакам и всем Посполитым статьи Гадячские и утверждал, что они ратификованы Королем, Султаном и Цесарем. Пораженное коварством Виговского Посполитство и остальные от 16,000 войска, как регистровые, так и охочекомонные, ненавидя Республику, все обратились к Пушкарю и умножили его силы. Виговский между тем успел соединиться с Крымцами. С согласия Гетмана они расположились близ Ворсклы в закрытом месте, с намерением захватить Пушкаря в Полтаве. Гетман подошел к городу, но Полковник встретил его за речкою Полтавкою, разбил наголову, и в числе трофеев поднял Гетманскую булаву, которую, во время бегства, Виговский уронил в безпамятстве.

Однако ж эта битва была для храброго Пушкаря последнею. «Обыкновенным следствием всех побед» говорит Конисский «есть изступление и разстройство победителей.» Войска Пушкаря, преследуя побежденных и грабя их стан, не успели построиться, как Татары вышли из засад и напали на них в тыл. Козаки были разбиты и разсеяны; Пушкарь пал на поле битвы; Полтава была сожжена. Филон Горкуша назначен был от Виговского в преемники Пушкарю; козаки неповиновались, Виговский решился уступить, и полком управлять начал Федор Жученко. Но злоба Гетмана еще усилилась против Малороссии, когда все почти козаки и весь народ, не смотря на битву Полтавскую, объявили ему, что не примут протекции от Короля и Республики. Началась гибель городов Украинских. Виговский разорял те, которые были ему непокорны; начальники козаков, преданных Москве, жгли и грабили отдавшиеся Виговскому. Эта участь не однажды постигала Малороссию.

Царь приказал было Ромодановскому возвратиться с полками в Россию; но Портомоин успел донесть о предательстве Виговского. Донос был неоднократно подтвержден действиями изменника, который продолжал уверять Государя, что несет гнев безвинно; что сожжение Полтавы было необходимо; что он теперь укротил уже междоусобия, Пушкарь убит, Татары распущены и войска Московские уже не нужны. Не смотря на это уверение,

Ромодановский вступил однако же опять в Малороссию; и через Дьяка Михайлова получено было повеление распустить козаков по домам.

Тогда Виговский снял с себя личину. Ему преданный Полковник Нежинский Гуляницкий, взял приступом Гадячь и Лубны, предал смерти несколько сот верных памяти Пушкаря козаков. Сам Гетман преследовал Наказного Гетмана, Силка, и настиг его в Зенькове.

Чистый Украинец, Силко, заперся в городе, и четыре недели Виговский тщетно его осаждал. «Понеже,» говорит летописец, «Силко был муж отважный и в войне искусный, того ради Виговский не яко воин, но яко тат и звероловец, заприсяг Силкови, что в целости его с войском отпустить; взял город Зеньков, и Силка сковал.» После этого безчестного поступка, он отдал Татарам на разграбление, и потом выжег Зеньков, Гадячь, Веприк, Рашавку, Лютенку, Сорочинцы, Ковалевку, Барановку, Обухов, Богачку, Устивицу, Ярески, Шишак, Бурков, Хомутец, Миргород, Безпальчик и множество других сел и городов. Наконец подошел к Каменному городку, принадлежащему к округу Путивльскому.

Оттуда отступя обратил оружие на Киев. Уже брат его, Данило, имел в тех местах два сражения с Шереметевым, когда сам Гетман подошел к городу и решился взять его приступом. Битва кровопролитная продолжалась с разсвета дня до наступления ночи. Множество козаков и татар легло под Киевом; но город не был взят. Потеряв сорок восемь знамен и более двадцати пушек, Виговский вступил в переговоры с Шереметевым. Боярин не верил, переговоры остались без успеха. Шереметев знал Виговского, когда писал к Государю, что «Гетман языком говорит как бы походило на дело, а в сердце правды нет.» Он докладывал о битве с Гетманом; Гетман уверял Государя, что козаки сразились с Боярином без его повеления; Ромодановский продолжал вести 20,000 войска против него; оставаться под Киевом было опасно и он принужден был, оставя осаду, направить путь к Конотопу. Регистровые козаки, преданные Малороссии, собрались между тем в Переяславле, выбрали в Наказные Гетманы Полковника Ивана Безпалого, и после стычки с войсками Виговского у Глемязова успели соединиться с Ромодановским, куда принес Безпалый и булаву, отнятую Пушкарем у Виговского под Полтавою.

Здесь Ромодановский поступил столь не осторожно, столь необдуманно, что если б можно было видеть какую-либо для него выгоду в потере битвы с Виговским и с Поляками, то мы бы в праве были думать, что он сам того желал. Так искусно возстановил он на себя всю Малороссию, дотоле Виговского ненавидевшую. Он, можно сказать, собрал против себя всех козаков.

Соединясь с Безпалым, Асаулом Вороньком и Запорожцами под предводительством Кошевого Барабаша, разсеяв отряд Виговского, Ромодановский вступил в Конотоп. — Выпишем от слова до слова разсказ летописи. «Он, при встрече от города с процессиею, помолившись и покрестившись пред ними по-Христиански, разграбил город и его обывателей по-Татарски и сказал, «что: виноватого Бог найдет, а войска надо потешить и наградить за труды, в походе понесенные.» Потом сожжены Лубны, Пирятин, Чорнухи, Горошин; Гуляницкий осажден в Варве; и как зима принудила снять осаду, то наконец Ромодановский расположился с войсками в Лохвице, а Безпалый в Ромнах.

Наступил новый год и опять начались военные действия; Поляки и Татары присоединились к Виговскому; Стольник и Воевода Князь Федор Федорович Куракин отразил его от Лохвицы; Гетман расположился между Сорочинцами, Рошавкою, Лютенкою и Гадячем. Недовольные сожжением городов и грабежами Ромодановского, козаки переходили к Виговскому. Ближний Боярин, Наместник Казанский Князь Алексей Никитич Трубецкий принял начальство над армиею, и в то, же время получил от Государя тайный наказ: съехаться с Виговским, уговорить его прекратить кровопролитие, и стараться постановить новый договор с козаками о принятии их в Царское подданство.

Доказательством миролюбивого расположения Царя Алексея Михайловича остались статьи, предложенные Князем Трубецким Виговскому, сбереженные в подлинниках и переданные потомству моим предшественником, историком Малороссии.

Повелено было:

1. Уверить Виговского в прежней к нему Царской милости и в прощении сделанных им преступлений.

2. Утвердить его на Гетманстве, ежели козаки того желают.

3. Отдать ему Воеводство Киевское, ежели он будет того домогаться.

4. Наградить, по его желанию, родственников и друзей его.

5. В случае упорного требования, вывести Русское войско из Киева.

6. Обязать Виговскаго распустить немедленно и впредь не призывать Татар.

Но после всех предприятий в пользу Королевства, Виговский не смел уже доверять Боярским обещаниям, не верил Царским милостям. Война с Москвою сделалась открытою. Он подступил к Миргороду, три дня осаждал его, граждане сдались; к нему присоединился полк Миргородский; и с войском, которое возросло до тридцати тысяч козаков, трех тысяч Поляков и пятнадцати тысяч Татар, Гетман через Полтаву прошел в Зеньков. Тогда Князь Трубецкий двинулся из Путивля в Малороссию, направил путь свой к Константинову, что на Суле, предложил Наказному Гетману Ивану Безпалому, стоявшему в Ромнах изготовиться к походу, и послал повеление о том же Князю Куракину. 29 Марта Трубецкий, Ромодановский и Безпалый соединились в Константинове; оттуда пошли на Смелое, где был Гуляницкий с полками Прилуцким, Нежинским, Черниговским и с Татарами. Под Смелым передовый отряд Гуляницкого напал на обоз Князя Трубецкого; был отражен и прогнан за пятнадцать верст. Двинувшись к Липне, что в трех верстах от Конотопа, Козацко-Московские войска стали под городом. Обоз наш остался в Липне, полководцы расположились станом у Конотопских укреплений; это не помешало нам окружить город; Безпалый и Трубецкий укрепились; Боярин увещавал письменно Гуляницкого отложиться от Виговского: Гуляницкий отказал; началась знаменитая осада Конотопа.

Первая вылазка Виговцов была неудачна: их отбили от наших укреплений. Пленные показали, что у Гуляницкого войска не более четырех тысяч человек. Князь Трубецкий отпел молебен и повел союзныя войска на приступ; на разсвете, в пятом часу, Конотоп был окружен; туда было брошено множество ядер и гранат. Начался бой кровопролитный; осаждающие ворвались в город, были опрокинуты и отступили в замешательстве. Долго после того Трубецкий не решался вступить в бой с Гуляницким; до 29 Июня время проходило в ничтожных стычках, в перестрелках, да в отдельных битвах отрядов наших под Борзной, и Князя Григория Григорьевича Ромодановского под Нежиным. 29 Июня Гуляницкий, утомленный долговременною осадою, вышел из города и овладел союзными укреплсниями. Зта неудача и слух о приближении Виговского заставил Трубецкого отступить от города.

К Виговскому присланы были на помощь Андрей Потоцкий и Яблоновский, с конницею, и Лонцкий с полками пехотными; Сербы, Волохи и Молдаване уже соединились с Гетманом и Магнатами; Хан Крымский с своими полуостровитянами, с Белогородскими и Ногайскими Татарами шли с другой стороны; Султан Калга и Нурадин ими предводительствовали, их было тридцать тысяч; козаков, преданных Виговскому было шестнадцать тысяч. Трубецкий соединился с тридцатью тысячами, предводимыми Князем Семеном Ивановичем Пожарским, и с Калмыками. Тогда в намерении отрезать Татар от Виговского, наши войска двинулись к нему на встречу всеми силами; но прежде чем успел Трубецкий подойти к неприятелю, Виговский уже соединился с своими союзниками. Здесь он узнал, что его булава Гетманская, отбитая у него Пушкарем под Полтавою, находится у Каменского воеводы, и что воевода хранит ее как трофей, ему в насмешку и в безчестие. Тогда-то он, как будто бы страшась до того времени измены своей, под этим ничтожным предлогом объявил себя обиженным и вступил в бой с Малороссиянами, преданными Украине правда была разгромлена неправдою, и предателю судьба потворствовала, чтоб привесть его к краю гибели. Бой был под селом Сосновкою. Первый день счастье клонилось то на ту, то на другую сторону; назавтра перевес был в пользу Виговского; Трубецкий два раза ранен; воинские знаки, войсковая казна, сребренные литавры и весь стан достались победителям; семь полков Московских легло на поле битвы, множество людей лошадей перетонуло в Сейму. Трое суток гнался неприятель за бегущими воеводами; Татары истребляли и жгли все, что ни попадалось им в погони: ужас достиг до Москвы; Князъя Львов, Черкасский и Пожарский были взяты в плен. Пожарский назвал Хана вероломным, а Гетмана предателем и его казнили немедленно. Кто был причиною столь неожиданного и жестокого поражения Царь Феодор Алексеевич приписывал его спорам воевод о преимуществе родов; иные укоряют в том Трубецкого, который нерешительно поступал при осаде Конотопа, и терял много времени, тогда как, действуя отважно и всеми силами, разгромил бы Гуляницкого; летописцы наши приписывают гибель Трубецкого холодности Малороссиян к своим союзникам, которые поносили верных Царю козаков Виговцами, угнетали озлобляли народ ругательсвам и грабительствами. Как бы то ни было, но битва Конотопская оставила по себе на Украине пословицу: «Надул, как Виговский Москву.»

В Варшаве по этому случаю был собран чрезвычайный Сейм; там, по народной поговорке, продавали мех, не убив медведя. Туда явились Константин и Даниил Виговские, Тимофей Носач, Георгий Немержиц; Королю поднесены были поздравления; Магнаты заключили речь свою следующими словами: «Радуйся Всепресветлейший Государь! Народ твой возвратился на лоно отечества; радуйся приобретением столь многих стран, без пролития крови; ты возвратил тот плодоносный Египет, ту землю обетованную, текущую медом и млеком, плодородную, всем изобильную, из века слывущую златым яблоком, имеющую народ Роксоланский, знаменитый храбростию на море и на суше. Да здравствует наияснейший Король наш Казимир! Да здравствует во веки Королевство Польское!» Сейм поручил защиту Украины от границ Московских Станиславу Потоцкому, Любомирскому указал Пруссию, Сапеге повелел охранять Литву от Москвы, Чарнецкого призвал из Дании для обезпечения Великой Польши. Великолепны были такие распоряжения по случаю удачной битвы под Сосновкою; но разбить Трубецкого еще не значило завоевать Малороссию,

Виговский обделывал дела свои медленно; он не доверял Малороссиянам — те ненавидели его. Приберегая для себя Киев, он устремился к правой стороне Днепра; Трубецкий бежал в Путивль, и отправил отряд для сожжения Короля.

Гетман стал под Гадячем, оттуда к Королю трофеи Конотопские, и начал трехнедельную осаду Гадячскую. Неоднократные приступы его были отражены козацким Полковником Ефремовым; ни голод, ни предложения от Виговского, не обольстили жителей; 2-го Августа Гетман пошел на Заднепровье. Двадцать рублей и пара соболей Полковнику, по рублю на каждого козака, по полтине на гражданина, служили Царскою наградою защитникам Гадяча.

Виговский был впрочем прав в своей недоверчивости: чины и войско Малороссии собрались в Чигирин для нового избрания Гетманского. Туда прибыли Имперский и Турецкий посланники; от Республики явился Каштелян Волынский; все они полагали, что Малороссия отделилась от Москвы невозвратно, и, зная что Виговский булавы за собою не удержит, предложили Раде избрание Гетмана нового, утвержденное и обезпеченное тремя державами.

А в это время Юрий Хмельницкий отправил слугу своего Ивана Брюховецкого в Чигирин из Запорожья с жалобами на Виговского. Припоминая войску заслуги отца, он писал, что и сам всегда был усерден к пользам отечества, но что его рвение было уничтожено обманами и подстрекательствами Поляков и соумышленника их, убийцы Пушкаря, Виговского. «Да и самый уряд Гетманский,» заключал Юрий, «от всего войска и отца мне данный, насильно неправедным поступом Виговский взял.» Обе стороны Днепра знали уже все преступления Виговского против народа; козаки Поднестровские и Забужане были против него озлоблены за примирение с Поляками; жители левой стороны Днепра ненавидели его за опустошение Полтавщины, Лубенщины и Миргородщины. Все обвиняли его за нарушения условий Хмельницкого с Царем, за кровопролития войны междоусобной, за разорение городов Князем Ромодановским, за дружбу с Поляками, и наконец за отдачу людей в неволю Татарскую. «Он выгубит Козаков, говорили Малороссияне, и в пользу Татар возобновит Царство Астраханское.» Приговорили собраться в Брацлав и свергнуть Виговского.

Польша, освобожденная от войны с Швециею приближавшимся Оливским миром, обратила войска свои против России. Эта война была для нес удачнее войны с старым Хмельницким; Сапега и Чарнецкий пошли против Князя Хованского, вторгнувшегося в Литву; Голштинский легион присоединился к Чарнецкому. Хованский был отбит Юдицким от Замка Ляховицкого; Поляновский разбил под Слонимом один из отрядов Княжеских; наконец битва под Полонкою довершила поражение Хованского; но эта удачная война все же мешала Полякам удержать на Гетманстве Виговского, и заняться внутренним устройством Малороссии. И тогда это очень было бы легко для Республики; не говоря о поражении козаков и Кн. Трубецкого под Конотопом, Малороссия была утомлена домашними безпокойствами, междоусобиями; и в минуту, когда все согласились свергнуть Виговского, было два искателя Гетманской булавы: Юрий Хмельницкий и Полковник Переяславский Цюцюра; а третий втайне строил ковы, обвиняя Виговского, возстановляя против него народ и заранее подкапывая Юрия, — то был Иван Брюховецкий.

Виговский думал еще бороться с волею народною; он писал к Гетману Конецпольскому, умолял его усмирить взбунтовавшихся козаков; но Коноцпольскому было не до Малороссии: Польское войско, озлобленное неуплатою за многие годы жалованья, собралось к нему, арестовало его; во Львове он едва избегнул смерти, и город Львов был предан на разграбление Виговскому оставалось надеяться только на самого себя.

Хотя храбрость Полковника Цюцюры говорила много в его пользу, и хотя истребление пяти Польских полков в Нежине давало ему право надеяться на успех в народном собрании; но воспоминания о Великом Хмельницком превозмогли в пользу Юрия. Рада объявила Брюховецкому, чтоб он вызвал Хмельницкого из Запорожья; Хмельницкий, сопровождаемый Запорожцами и Кошевым Атаманом Сирком, немедленно явился в собрание, благодарил народ за признательность к отцу и дал присягу в верности войску и отечеству.

Единомышленники Виговского, присягнувшие в Варшаве на условиях с Республикою, возвысили голос в пользу изменника; Виговский с веселым видом, пред всем войском начал читать эти условия, и доказывать как велика их выгода Для Украины; народ и войско взволновались, раздались укоризны, превратившиеся в наглые ругательства, дошло дело до оружия; Старшины, преданные Виговскому, были умерщвлены; главные из них, Немержиц, Сулима и Верещага пали первые в борьбе противу общей воли. Верещага, говорит одна из наших летописей, был на куски разсечен, а сам Виговский, оставя булаву и войсковые клейноды «як опаренный посредь пожара, едва с тысячею людей утекли; тако Польские Корогвы пошли во свояси.»

Жена и родные братья Виговского остались в Малороссии. Еще 12 Декабря, в 1659, состоялся Указ о ссылке в Сибирь сообщников Гетмана; Полковники Василий, Юрий и Илья Виговские первые лишились счастья жить на родине: их развезли по дальним городам. Юрий стал на Гетманстве.

Приезд Волынского к Гетману. Запрос о его намерениях. Гордость Трубецкого. Условия Дорошенка. Владыкин едет к Гетману. Церемония. Свидание Гетмана с Трубецким. Свита Гетманская. Условия. Изгнание Поляков с почвы Украинской. Переселение народа в полки Слободские. Неудача войны с Поляками. Главнокомандующий Потоцкий. Польские Полководцы. Битва под Любартом. Отступление Шереметьева к Чуднову. Приближение Гетмана. Радость и похвальбы Шереметева. Вражда Гетмана к Боярину. Причины ее. Юрий соединяется с Поляками. Шереметев окружен Поляками. Восемь недель защищается. Сдается. Отведен в плен. Русское войско объявлено военнопленным. Сирко бьет возвращающихся Крымцев. Поляки овладевают Украиною. Ропот народный. Самко объявлен Наказным.

Как скоро в Варшаве узнали об утверждении Юрия в Гетманском достоинстве, тотчас явился в Чигирин Каштелян Волынский, с поднесением Королевского Диплома. Зная выбор народный, Король уговаривал нового Гетмана предаться Полякам по прежнему. Послы иностранные от него потребовали объяснения: по каким планам и положениям станет он управлять Русским народом.

Гетман объявил всем посланникам, а в том числе и Каштеляну, что после ужасных бедствий и разорений, освободясь от Поляков с пожертвованием крови, народ и он Гетман намерены держать неутралитет в отношении ко всем державам, и хотят зависеть от самих себя единственно. Союз же со всеми державами, или с одною из них, можно учинит не иначе, как согласуясь с посуждением и волею всего народа, смотря по времени и по обстоятельствам. Потом на Раде он искренно объявил свое мнение, что лучше держаться союза с народом и царством Московским, нежели с Польшею, которая очевидно изнемогает, и находится на краю гибели. Эти слова подтвердил он и Боярину Князю Трубецкому, который был прислан от Царя с поздравлением его в Гетманском достоинстве.

Стан Трубецкого находился тогда в Переяславле; по правой стороне Днепра у Ржищева, повыше Трахтимирова, стояли полки наши козацкие Заднепровские. Еще 30 сентября Боярин оправил в стан в стан к Юрию письмо, в котором описывал Царские милости к старому Хмельницкому, и уговаривал козаков последовать примеру Гетманского отца. Чрез четыре дни, Полковники Петр Дорошенко, Андрей Одинец и Иван Лизогуб явились к Боярину с приглашением к Гетману в монастырь Трахтимировский; Трубецкий отказал. Полковники настаивали, чтоб он отправил туда хотя своих товарищей; но он и на то не согласился. Петр Дорошенко, раздосадованный упорством его, с главою целого народа неуместным, объявил статьи, на которых готов с Москвою снова соединиться; но тех статей Трубецкий принять не мог. Вот их содержание:

1. Все подтвержденное при старом Хмельницком присягою должно быть сохраняемо Царем при сыне его.

2. Воеводам не быть нигде, кроме в Киеве, а войскам, присылаемым от Царя в Малороссию, находиться под начальством Гетмана.

3. Без ведома, без грамоты и без печатей Гетманских Царь не должен никого из Малороссиян принимать в особенную милость.

4. Все Полковники козацкие, обеих сторон Днепра, должны признавать одного Гетмана и ему повиноваться.

5. Избрание в Гетманы из ратных людей должно быть свободное.

6. Все Полковники до того бывшие, особенно же Старо-Быховский и Киевский, остаются при прежних правах своих и при власти.

7. Имея право принимать послов иноземных Гетман обязан препровождать к Царю не грамоты их, а только копии.

о. Все войсковые должности, и в особенности Шляхетство, остаются на прежних правах без малейшего изменения.

9. В случае договоров Москвы с Поляками, Татарами и Шведами, Коммисары Малороссийские имеют голос.

10. Никакая власть не в силах нарушить прав ни духовенства, ни светских людей.

11. Какие б ни были вины людей войска Запорожского до ныне, — отныне должны быть они преданы забвению.

12. Киевский Митрополит и все духовенство Малороссийское не зависят ни от кого, кроме от Патриарха Константинопольского.

13. Только наши чины и наш народ могут избирать в Киев Митрополита и в города Епископов.

14. Училища и монастыри Гетман может устроивать по собственной воле, не спрашивая ни у кого соизволения.

Видя невозможность принять эти условия, и ошибку в своей неуместной гордости, Трубецкий принужден был на другой день отправить Владыкина к Гетману, с Государевою грамотою, с новым приглашением в Персяславль, и с обещанием прислать в монастырь Трахтимировский Воеводу Окольничего Андрея Васильевича Бутурлина.

Октября 6-го — Владыкин привез в Переяславль письмо Гетманское; Юрий обещал приехать. Седьмого—Бутурлин поехал к Дпепру, с ним Дорошенко, Лизогуб и Одинец. Трубецкий приказал ему через реку не переправляться, пока не переправится Юрий. Восьмого — Гетман прислал сказать Бутурлину, что если этот не хочет с ним увидеться на берегу Трахтимировском и он не едет в Переяславль. Бутурлин дал о том знать Трубецкому; Трубецкий подтвердил свое приказание, и позволил ехать к Гетману только сыну Бутурлина Ивану. И с первого вступления Юрия на Гетманство мы видим нестойкость его характера. Иван Бутурлин переплыл Днепр утром Октября 9-го, а к вечеру Гетиан уже был на Андрюшовском берегу с своими Полковниками, с Генеральными Старшинами, с духовенством. Так единственный в Государстве сановник, Гетман Царя Русского, преклонил выю перед простым, обыкновенным боярином.

Здесь были Архимандрит Кобринский, Игумен Каневский, Иов Заунчковский, Обозный Тимофей Носач, Судья Иван Кравченко, Асаул Одинец, Полковники: Каневский Иван Лизогуб, Корсунский Яков Петренко, Кальницкий Иван Сирко, Прилуцкий Федор Терещенко, Лубенский Яков Засядка и Сотники всех тех полков.

Конечно, их принял Трубецкий с велико почестию. Но Бутурлин переехал на противоположный берег после Гетмана, и честь главы народа была унижена. Начались переговоры, и Октября 17-го Юрий подтвердил статьи отцовские, прибавя следующие:

Гетман обязан отправлять полки козацкие на Царскую службу во всякое время, и без Царского указа но должен никому оказывать помощи.

Не дружиться с Поляками; возмутителей казнить смертию.

Московским Воеводам находиться в Киеве, Переяславле, Нежине, Чернигове, Брацлаве и Умани; но в права и вольности войсковые не вмешиваться.

Без воли народной и войсковой Гетману Старшин не избирать.

Очистить старый Быхов для войск Московских.

Так вступил Юрий на Гетманство, которым отец его прославился, и которое два раза терял он, сперва по неопытности, потом по нерешительности.

Начало его правления было ознаменовано поступком благородным; презирая вражду Виговского, изведанную на себе от младенчества, он немедленно отправил его несчастную жену к нему в Польшу. А между тем писал к Потоцкому, чтобы, оставя Украину, тот вывел Польское войско, которым, по милости Виговского, наводнена Малороссия. Получив отказ от Магната, Юрий дал повеление изгнать Поляков мерами действительными; Полковник Цюцюра взял на себя весь труд, и вскоре восточная Малороссия была очищена: это началось, как мы видели, избиением пяти Польских Хоругвей в Нежине. Все утихло на нашей стороне Днепра; здесь, хотя на весьма короткое время, народ стал пользоваться миром, но в Уманщине и в Подолии кипела война междоусобная; семейства бежали оттуда в наш край; снова повторилось переселение народа пограничного с Польшею, жителей прибережных Днепра, Случи и Припяти. Предвидя войну долговременную, они явились к Гетману, требовали защиты, или, по крайней мере, пристанища; Гетман позволил им перейти в полки Слободские, старым Хмельницким заведенные: в Ахтырский, Харьковский, Изюмский, Рыбинский и Сумский.

Чигирин был уже взят у Поляков; туда явился Полковник Уманский Худорбай, оставя в Нежине пятнадцать знамен и тридцать семь пушек, отбитых у Поляков в Новегороде-Северском, Стародубе и Чернигове. Готовилась новая война. Успехи республики под Ляховцами, Слонимом и Полонкою; временная потеря Русскими Астрахани — ускорили действия Поляков против Царя. Видя неудачи своих Воевод, уверясь в ненависти Хмельницкого к Варшавской Речи Посполитой, Государь благодарил его через Шереметева и повелел своему Боярину поступать в войне с Польшею по Гетманским планам, и намерениям. Юрий собрал совет на Койдаке, и решились так: Шереметев, угрожая Татарам, с тридцатью тысячами пойдет на Котельню мимо Койдака и Полтавы, Гетман с сорокатысячным войском к городу Львову Гончарихою, внутри Польши соединятся.

Виговский стоял под Баром; Шереметев перешел Котельню, расположился под Любартом; защитясь укреплениями, он решился ожидать врага; туда поспешил Коронный Гетман Потоцкий с полками, собранными над Днестром; Любомирский вел полки, которые были расположены в Пруссии; Султан Нурадин быстро подходил с двадцатью тысячами Татар; Виговский с своими преданными козаками двинулся из-под Бара. Они пришли под Любартом. Верховное начальство принял над ними Потоцкий; Великий Коронный Маршал Любомирский стал вторым. Под их властию были: Сандомирский Воевода Ян Замойский с полками, устроенными по образцу иностранному; Князь Дмитрий Вишневецкий-Бельзский; Брацлавский Воевода Чарторийский; Черниговский Беневский и Киевский Виговский; Станислав Яблоновский, Андрей Потоцкий и наконец, тогда еще только Хорунжий Коронный, в последствии знаменитый Король, Ян Собеский. Гетман Потоцкий был болен лихорадкою; он так ослабел, что не мог сидеть на коне; но не слушая ни друзей, ни медиков, приказал себя носить на носилках. Напрасно его уговаривали отдохнуть, он отвечал: «перестаньте требовать, товарищи, невозможного. Неприятели ради будут представить вождя, удалившегося с поля сражения — беглецом.»

Шереметев не выходил из шанцев; он обставил себя тройною цепью повозок. Войсковый писарь Сапега напал на нашу передовую цепь — она обратила тыл; Потоцкий увидел ее бегство и приступил к атаке стана целым войском; его правое крыло состояло из конницы Вишневецкого и Виговского; левое была конница Татарская; пехота шла в тесных колоннах серединою; войска Шереметьева смялись, спустились с валов и отступили в стан. Полковник иностранной пехоты Гротус взял у нас три пушки. Битву прекратила ночь.

Не ожидая разсвета, Шереметьев тихо поднялся с полками, и начал отступление к Чуднову; по утру Поляки увидели опустелым весь Русский стан. Достигнув Чуднова, Боярин расположился под городом. Уже Хмельницкий к нему приближался, уже он был у Слободища, что в милях от Чуднова. При нем находились опытные полковники, старым Гетманом к войне приученные: Лесницкий, Зеленецкий, Федорович и Носач.

При известии о приближении Юрия, радость Шереметева была не соразмерима с неудачею под Любартом. Он хвалился взять Краков, Варшаву и Короля; «Но— говорит Летописец — не подобает убо прежде победы торжествоваты.» Вожди Польские положили в совете немедленно напасть на козаков и в тоже время окружить Шереметьева; а против Шереметьева Гетман уже враждовал, да и было за что враждовать: в совете на Кодачке у них положено было все, что Львов, Броды, Замостье, Люблин и Слуцк могли бы доставить победителям разделить поровну. Вдруг Боярин стал утверждать, что вся добыча должна достаться войскам Царским, что сражаясь за Малороссию, они должны быть награждены на счет российских войск. Гетман противоречил, доказывал, что войны козаков с Поляками давно закончены, что Республика ищет не войны, а мира с Малороссиею; что ныне козаки сражаются за Царя и за Царство Московское, за Смоленск и за завоеванную для Москвы Белоруссию; наконец за наследие Польской короны, обещанное Государю самими Поляками и потом с насмешкой отмененное. Переговоры кончились ссорою; чиновники Шереметьева, опьянелые в пиру, с безчестием вытолкали Гетмана из Боярской ставки. Гетман жаловался Государю через Генерального Старшину Тредьяковского; описывая подробно все ругательства, все оскорбления, нанесенные ему от Боярина и его чиновников, он представлял Государю, что самое обращение этих господ с козаками не заключает в себе ничего дружественного ни к Гетману ни к народу Малороссийскому; что оно лишено даже всех видов политических, всякого приличия, удерживающего народ в приязни хотя притворной. Он представлял, что и в простом разговоре каждое слово Бояр дышет насмешкой и презрением, что Старшины и сам Гетман от них получили имена Виговцев и Хохлов. Но Государь был окружен друзьями виновных; он был предупрежден жалобами Боярина и отвечал: «Всякая шутка или насмешка есть вред и вздор; кто приходит не званный, тот и уходит не провожанный; а свято место пусто не бывает.» Хмельницкий, обруганный и уничтоженный, затаил вражду и принес ее под Чуднов.

Польский Полководец решился не допустить Гетмана к соединению с Боярином; но это был напрасный труд. Гетман не о том думал. Он отправил Полковника Дороша к Любомирскому, с объявлением, что готов соединиться с Поляками. Любомирский не поверил, и напал на него: Хмельницкий этого не ожидал, и так началось поражение козаков; но оно прекратилось новою попыткою Хмельницкого. Снова приступили к переговорам, были подписаны Гадячские условия, Гетман обязался помогать Полякам в изгнании из Малороссии Шереметева; условия были с Петром Дорошенком, Кравченком и Xаненком.

Тогда Любомирский соединился с Коронным Гетманом и с Татарами, окружили Шереметьева; осада продолжалась более восьми недель. Боярин старался отражать неприятелей; его стесняли более и более; открылись болезни в Русском стане; голод заставил осажденных питаться конским мясом; начались холода, оказался недостаток в фураже, в одну ночь погибло двенадцать тысяч лошадей. Шереметев принужден был отправить к Потоцкому Акинфиева, Князя Козловского и Щербатова с предложением о сдаче. По неволе принял он все условия, предписанные Магнатами. Московским войскам разрешена была свобода выступить из укреплений с тем, чтоб сложили оружие у ног Потоцкого. Боярин обязался очистить Киев, Чернигов и Переяславль, и не вывозя из городов воинских снарядов и пушек отступить к Путивлю. До исполнения же условий, Шереметьев с восьмью дворянами и тремя стами рядовыми должны были оставаться у Польских Гетманов заложниками.

Тут случилось происшествие, вовсе не делающее славы Польскому оружию; как случилось оно — это тайна историческая, которой время не могло открыть. Польские историки слагают вину на Татар: «Не здесь,» говорит один из них, «конец бедствиям войска Московского, спасенного от гибели великодушием Польских вождей; Татары, прогневанные на Гетмана Потоцкого, за то, что он выпустил на волю Москвитян, ночью напали на стан их, и, не смотря на сопротивление отряда Польских войск, данного им для стражи и безопасности, часть истребили, остальных взяли в плен, а между ними и самого Шереметева, который принужден был откупиться двумя стами тысяч империалов; так погибло тридцать шесть тысяч войска Московского, частью побитого, частью полоненного Татарами; и никого не осталось, кто-бы мог подать известие в Москву о их погибели.» Этот разсказ много имеет несообразностей. Если бы Польские вожди дорожили честным словом и боялись предательства, то при многолюдстве собственном и с помощию козацких полков Хмельницкого, которые были не в дальнем от них разстояини, им было б легко удержать неистовство Татар. Тем более для Поляков был бы этот благородный поступок безопасным, что войско Шереметева, будучи обезоружено, не могло воспользоваться борьбою союзных войск. Но вот сильнейшее доказательство лжи Польских историков: Шереметев не мог заплатить двух сот тысяч империалов—у него столько денег не было; эта сумма превышала тогдашний доход всего Царства Московского; да и свободу то он получил только чрез двадцать лет.

Наши летописи говорят, что причиною этого предательства была невыдача Киева. Там находился тогда с войсками Князь Борятинский; узнав о Чудновских происшествиях, он не только Поляков, но и самого Шереметева в город не пустил; разсердясь за это на Боярина, Потоцкий отдал Татарам и его и все пленное войско свою же пользу оставил для окупу только двадцать с лишним дворян. Но и это не оправдывает Потоцкого и Магнатов; имея триста заложников, они должны были довольствоваться ими.

По принесенным вопреки Польским историкам в Москву сведениям, которые по ныне сбережены в архивах в подлинниках, мы видим, что на другой же день нарушена была присяга Поляками. Войско и Полководец объявлены военнопленными; Воевода и Окольничий Князь Иван Иванович Щербатов; Стольники: Князь Григорий Козловский и Иван Акинфьев были товарищами Шереметева в злосчастии: они были отданы Крымскому Царевичу Нурадину.

Дележ добычи и грабительство, по словам нашей летописи, сопровождались необычайным варварством и неслыханными оскорблениями. Шереметьев и все войско были раздеты донага и гнаны в Крым на продажу. Козачьи полки находившиеся при Шереметьеве, отданы были Xмельницкому, и присягнули на верность и повиновение своему Гетману. «Никто при сем не торжествовал так, как Хмельницкий, видя обидчика своего Шереметьева, влекомого Татарами в неволю»

Это случилось на другой день Чудновского договора, двадцать четвертого Октября в тысяча шесть сот шестидесятом году. Уже Крымцы из-под Чуднова возвращались на полуостров; у порогов напал на них Кошевый Сирко, о смерти которого бывало Турки молились в мечетях; отбил несколько тысяч Москвитян, но Шереметьева Татары увели в рабство на двадцать лет. К концу года Поляки овладели почти всею Малороссиею; тщетно сопротивлялись полки Нежинский, Переяславский и Черниговский. Междоусобия начались и Украйна вновь запылала со всех концов. Хмельницкий начал уговаривать козаков регистровых, чтоб они отложились от Царства Московского; из находившихся при Шереметеве многие были перевешаны; не смотря на то, козаки отказались от повиновения Королю и Республике. Юрий, испуганный их ропотом, уговорил Охочекомонных и Волонтеров бежать с ними в Запорожскую Сечь и объявил себя союзником Поляков и Татар. Гетманщина, узнав о намерениях Юрия, собрала Раду, признала место Гетманское праздным и приговорила избрать нового Гетмана, а до выборов назначила Наказным Генерального Асаула Якима Самка.

Споры за булаву. Искатели Гетманства: Виговский, Брюховецкий, Нечай, Тетеря, Хмельницкий, Золотаренко. Поляки изгнаны за Днепр. Грамоты Самку и Золотаренку. Совет Царю Максима Протопопа. Сцена Протасьева с Самком за вичь. Юрий осаждает Чигирин. Соеднняется с Крымцами. Подступает к Переяславлю. Уходит на Заднеприе. Грабежи Татар. Сожжение Ирклеева. Юрий зимует под Нежином. Рада в Козельце. Рада в Сече. Самко, Золотаренко и Брюховецкий. Вторичная сдача Переяславля Юрием. Гибель Юриевцев, Донцов и Немцев. Взятие Черкас Приклонским. Юрий разбит и спасается бегством. Происки Брюховецкого. Жалобы Золотаренка за «фортельный выбор.» Отзыв Бояр о Брюховецком. «Воровать исправен.» Брюховецкий Наказным Гетманом.

Малороссия была в тяжком состоянии: два сильных Государства спорили о владычестве над нею; кроме борьбы с Польшею, ежедневно вспыхивали бунты местные. Днепр раздвоял Украину; казалось, он стал надвое разделять и умы Украинцев и чувства их. На Востоке боролись еще за Москву, на Западе народ колебался уже в пользу Поляков, и подобно расколам, вооружающим единоверцев друг на друга, искатели булавы вооружали Малороссиян на Малороссиян. Виговский, прдкрепленный Поляками, под предводительством Ельского и Хлопицкого, старался удержать в своей власти Украину Западную; Король дал ему звание Сенаторское; и без этого козаки были к нему недоверчивы: теперь еще более стали остерегаться его — кто не любил его как Гетмана, стал презирать как Сенатора. А на Запорожье явился новый искатель булавы, — то был слуга Юрия Хмельницкого, Иван Мартынович, который потом в письмах к Боярам подписывался Ивашком, а Подношком в докладах Царю — Брюховецкий. Знаменитый Петр Дорошенко полагал добиться Гетманства при покровительстве Султана Турецкого; Иван Нечай в свою очередь надеялся на родство с Богданом Хмельницким, не смотря на то, что козаки признали его неспособным носить булаву по простоте и по старости. Тетеря, — забросанный шапками весьма не многих Запорожцев, провозглашенный радостным криком толпы незначительной, — уверясь в прочности своего владычества, успел отправить Шляхтича Георгия Гуляницкого с донесением, что он верен и покорен Республике и Государю, своему законному Королю; безполезный диплом был ему наградою. Юрий Хмельницкий попытался преклонить Малороссиян, если не умом, не стойкостью, так Ханским оружием. Изменивший Украине, но знаменитый храбростью, один из героев, прославившихся при взятии Смоленска, Нежинский Полковник Василий Золотаренко, отложился от Польши, сбросил с себя Шляхетство и, отвергнув полученное с этим шляхетством от Казимира постыдное прозвище Злотаревского, снова назвался своим украинским именем. Таково было положение дел Малороссии, когда полки Нежинский и Черниговский избрали Полковника Переяславскаго, Якима Самка, Наказным Гетманом.

После мелких стычек с Гуляницким и местных битв с Поляками, он прогнал наконец за Днепр войска Королевские, и вскоре прибыли в Москву его послы с уверением, что народ Украинский и войско Запорожское пребывают в верноподданстве к Государю, и что Поляков нет уже на левой стороне Днепра. Государь отправил в Малороссию Дворянина Федора Протаьева с грамотами: с похвалою Самку, с милостию Золотаренку, первому прислал соболей на двести сорок рублей, второму на полтораста. Первый принял грамоту и подарок, второй только грамоту, а соболи роздал при Протасьеве Сотникам, Асаулам и Старшинам своего полка. «Великий Государь прислал мне жалованье,» сказал Полковник, — «я вам его отдаю, чтоб вы служили Царю верою и правдою, Полякам бы не «верили, и не ссылались бы с изменниками.» Так подделываясь в одно и тоже время к Протасьеву и к своим подчиненным, Золотаренко надеялся получить голоса от народа и утверждение от Государя. Но Протопоп Максим, с которым Протасьев виделся в Переяславле, подал через него следующий совет Государю: «пусть Царское Величество не присылает своего полномочного до прекращения волнения в Малороссии; и пусть не утверждает Гетманами ни Самка, ни Золотаренка, потому что они не в состоянии друг другу повиноваться. Между тем Юрий Хмельницкий может обратиться с Заднепровскими козаками под Высокую руку Великого Государя.» Этот Протопоп слыл человеком ученым, его уважали народ, Старшины и духовенство, он несколько раз ездил к Государю в Москву, и его совет был не противен Царю, который готов был снова призвать Юрия на Гетманство.

Что касается до Самка, Протасьев нашел его достойным выговора; он спросил: по его ли приказанию писарь, в донесении к Царю, написал имя его с вичем? «Богдан и Юрий Хмельницкий этого никогда не делали; Бояре-де в отписках своих к Великому Государю не осмеливаются именовать себя таким образом.» — Я человек неграмотный, отвечал храбрый Полковник, писарь у меня новый, такие дела и мне и писарю не за обычай. Рад служить Великому Государю, готов стоять против его неприятелей на чем и крест целовал, только чтоб Великий Государь пожаловал, не велел верить ссорам и словам наносным.

Между тем, как преданный Государю Самко перед Протасьевым оправдывался, Юрий Хмельницкий не дремал. Он начал добывать Гетманство Ханским и Польским оружием в ожидании помощи из Крыма, осадил Чигирин и внес войну в Малороссию; намерен будучи основать столицу свою близ могил: Богдана, народом избранного, и Тимофея, погибшего за Украину, он, против воли народа, вводя врагов в свою родину, хотел вырвать из рук Самка булаву. Но для Чигиринских козаков Юрий был ненавистен. Упорная защита, частые вылазки и нападения принудили его отступить; наскуча блокадою, он пошел к Переяславлю; на пути соединясь с Крымцами, к нему подступил, но и здесь имел неудачу; тогда посоветовав Хану отправить Татар на север Украины и в города Великороссийские для грабежа, сам решился перейти на Заднеприе; часть Крымцев пошла в Стародубовщину и во Мглин, другая осталась в Сотенном городке полка Переяславского, в Ирклееве; Юрий направил путь к Сече Запорожской; Самко с полками Переяславским, Нежинским, Черниговским, Лубенским и Киевским и войско Московское Ромодановского, соединясь у Козельца, пошли вниз по Днепру, переправились через него в Мишурином Роге, нагнали Юрия близ Ирклеева, его разбили, и город, который помогал ему, сожгли. Будучи отрезан от, Крыма и от Сечи, Юрий переправился опять через Днепр; зима приближалась, и он, решился перезимовать под Нежином. В это время в Козельце была Рада, в Сече другая; там избирали в Гетманы Самко, здесь Брюховецкого; первый присягнул служить Украине верно, и от Москвы не отлагаться; второй казался не опасным для Полковника Нежинского Золотаренка — для Васюты, как прозвали его наши летописи; происки Брюховецкого и жажда власти поставили Васюту против Самка, через Мстиславского Епископа Мефодия подал он донос Царю в том, что Самко ему неверно служит. Государь и без того был предубежден против храброго Полковника Переяславского. Протасьев передал уже ему совет Протопопа Максима, который, — как знать? — вероятно задобрен был Брюховецким. Впрочем «оказанные России услуги Наказным Гетманом давали ему неоспоримое право начальства в Украине.» — Государь не утвердил вольного избрания, и наветы Протасьева опять причинили много злоключений государству. Назначена была новая Рада, но Юрий помешал ей состояться.

Разорив и разграбив Новгород-Северский, Стародуб, Мглин и Согар, Татары соединились с Юрием и подступили к Переяславлю; к ним пришли на помощь Поляки под начальством Чарнецкого. Город облегли. Там был Самко с немногими сотнями козаков. «Его Хмельницкий начал добывать крепко,» говорит одна из наших летописей, «но крепчае еще противилися ему, понеже не было им надежды ни на кого, только боязнь смерти предлежала.» Наконец уже граждане до того были доведены, что готовы были сдаться, когда Ромодановский и Нежинский полк явились на помощь к Самку. Узнав об их приближении, Юрий отступил по Каневской дороге и, не дошедши до Днепра, окопался. Тут Самко выступил из Переяславля, соединился с Боярином и погнался за Юрием. В войске последнего были тысяча Донцов и тысяча Немцов. Когда Самко ударил на него, полки Поляков и Татар были загнаны в самый Днепр; в безпорядке всеобщей свалки Донцы перетонули до последнего; Немцы сбились в угол окопа и «Поты протывилися, поки один на другом положилыся, и тако Хмельницкий погубил козаков и Поляков, и ввесь обоз оставя в разграбление, сам ледви утек в Черкасы»

Самко перешел за Днепр, поставил Лизогуба Каневским Полковником, и возвратился в Переяславль. Завидуя нашему Наказному, Ромодановский отправил Стольника Приклонского с приказом взять Черкасы; он—в свою очередь в этом городе поставил Полковником Гамалея и пошел к Бужину; в это время, получив новую помощь от Татар, Юрий бежал из-под Канева, где был разбит вторично Ромодановским; в побеге своем, настигнув Приклонского под Бужиным, опрокинул его, и вогнал в Днепровский луг; по счастью Приклонского, Днепр был в мелководье, Москвитяне спаслись то вброд, то вплавь. Ромодановский начал пальбу по толпам Юрия с левого берега реки; опять обращенный в бегство, этот быстро поворотил назад к Каневу; Боярин пошел к Лубнам, а Лизогуб, засев в оврагах Каневских, нечаянно напал на бегущих, разгромил, разсеял их толпы. Юрий едва успел вскочить в ладью и спастись на противный берег; потом пробрался кое-как проселками к другу своему, Архимандриту Амвросию Тукальскому, который некогда был им облагодетельствован. Тут, сдав Гетманство Тетере, постригся в монахи Жидичинского монастыря.

Тетеря был зять Юрия, и прежде Самка был Переяславским Полковником; старый Хмельницкий любил его, питал к нему особенную доверенность и даже перед кончиною хотел передать, ему свою власть; его образование было, по тогдашнему, превосходно: он знал Латинский и Польский языки; но, изменив Малороссии, с 1658 году укрывался в Польше. Наконец Король признал его в сане Гетмана Чигиринского, и следовательно Тетеря не мог быть утвержден от Царя Всероссийского.

А Брюховецкий был снова избран Запорожцами; тогда, видя, что отнюдь не Самко, а Брюховецкий опасней всех для искателей булавы, Золотаренко обратился к Государю с жалобами и доносами на последнего; Мефодий Филимонович, бывший донощик на Самка, принял передачу этого доноса; Государь отвечал: «понеже избрание Гетмана Малороссийского по силе договорных статей зависит от чинов и козаков тамошних; то не мешать им в том ни по каким случаям, и ежели Брюховецкий выбран уже Гетманом, то так тому и быть, а Васютке искать благоволения козачьего, чтоб и его также по смерти Брюховецкого выбрали, а до того быть ему в прежнем чине, спокойно и без шатостей.»

Васюта продолжал просить у Государя разсмотрения и изследования жалоб; Самко продолжал представлять, что выбор Брюховецкого есть «выбор фортельный,» — что права и договоры Малороссийские нарушены; это был вернейший способ навлечь на себя Царскую немилость. И после таких представлений доказательства преданности к Государю, заслуги воинские, победы в пользу Москвы—все ни к чему не послужило. И приличия явилось для изследования и решения по доносам и жалобам на Брюховецкого, множество Дьяков и Подячих; над ними Князь Гагин и Кирило Осипович Хлопов.

«Подножек и Ивашко»—как сам себя называл Иван Мартынович Брюховецкий, был, говорит летопись, «из числа тех людей, которые обыкновенно тамо жнут, идеже не сеют, и собирают, где не расточали, т. е. нарочито богат и Запорожец. Все жалобы на него и доносы в глазах Коммиссантов и их думных Дьяков паутиною, сквозь которую шершень пробивается, а муха вязнет. Жалобщики были обвинены. В рапорте к Государю Гагин и Хлопов представляли: Иван Мартынович есть чесный человек, и годится быть Гетманом, понеже хотя неучен, да умен и ужесть как воровать исправен. Посадя его на границах, можно спать в Москве без торопливости.»

Брюховецкий был назначен Наказным; началась Рада об избрании действительного.

Жизнь Брюховецкого до Гетманства. Слуга Хмельницкого. Мартынец. Ссора Васюты с Мартынцем. Ночное смертоубийство. Хорунжий. Вражда Полковников и Старшин. Атаман Гетманского куреня. Кошевой. Кровопролития в Украине. Четыре Рады. Пятая. Драка на Раде. Угрозы Самка Гагину. Брюховецкий Гетман. Пиры в Нежине. Казнь Самка, Золотаренка, Силича и Засядки. Полковниками Запорожцы, Брюховецкий грабит Украину. Король идет на Украину. Утверждение Гетмана. Статьи. Король под Ржищевым.

Все тайны наконец обясняются: потомство узнало кто был Иван Брюховецкий. Слуга Богдана Хмельницкого, спасая жизнь господина, однажды попался он Татарам в плен; его пытали, мучили, наконец за дорогой выкуп отпустили к Гетману. По смерти Богдана, он достался Юрию; молодой Пан одевал его богато, дал ему саблю, и на своем «коште» для него содержал коня. Он любил своего старого слугу, слушал его советы, требовал от него мнений, и эти мнения уважал. Летописи говорят, что и слуга никогда не употреблял во зло господской доверенности; полагал кончить жизнь при Пане своем, всегда был при нем неотлучно, все его чувства принимал к сердцу. Верный слуга был известен каждому Украинцу под именем Мартынца.

У Юрия было два любимца; мы уже знаем о их подвигах: Василий Золотаренко, прославившийся под Смоленским в 1654 году, потом изменивший Украине, и в 1658 подписавший Гадячские статьи; козаки называли его Васютою, Поляки Злотаревским. Другой был: «лыцарь войска Его Пресветлого Царского Величества Запорожского, товарищ статный» — Яким Самко, который разбил помощников Виговского Сулиму и Цюцюру. Он называл себя безграмотным, но в Украине славился письменностью, и знал несколько языков.

На одном собрании Старшин в Гадяче, говоря об важном деле, Гетман спросил у слуги своего, что скажет он на вопрос Самка. «Старого пса непристойно бы мешать в нашу беседу,» сказал Самко. Мартынец вышел, ни слова не вымолвив; но в туже ночь пробужденный чьими-то шагами, Самко вспрыгнул с постели и удержал: руку Мартынца над собою; в этой руке быд огромный нож.

Мартынца заковали и кинули в погреб. Через четыре дня Юрий «выплакал» его; на пятый день сбрили ему «чуприну.» Несколько дней продержали у столба на рынке, в базарный день посадили на свинью лицом к хвосту, провезли через весь Гадяч, потом обявили, что будет на колу, если затеет чтоли-бо еще раз, и отпустили к Юрию.

Верность его к Пану Гетману не изменилась; но, чего с ним никогда не бывало, он стал для каждого услужлив, к каждому приветлив, с каждым простодушен; перестал гордиться безкорыстием, оставил презрение к наградам и чинам. Все Старшины, и даже Самко, полюбили его—он вкрался к ним в доверенность. Наконец, получив чин Хорунжего, просился в отпуск, и всеми обласканный, каждым обдаренный, уехал на Запорожье.

Едва он разстался с Гетманщиною, открылась вражда Самка с Золотаренком; на Радах начались драки и поединки; Безпалый принял управление делами Украины, Полковники разехались по городам; Самко отправился на Буг усмирять взбунтовавшихся козаков; Золотаренко удалился в Нежин; дела остались нерешенными, универсалы валялись неподписанными; открылись самоуправства, грабежи, дела не разследованные, злодейства ненаказанные.

Явился Мартынец; его назначили Куренным Атаманом Куреня Гетманского, Членом Гетманской домовой Рады, правителем, дел. Тогда-то вражда Старшин стала разгораться; Куренный Атаман богател усиливался и вскоре из Мартынца сделался паном Иваном Мартыновичем Брюховецким.

Начались известные нам военные действия с Поляками; разбитие Русских у Слонима, победа над ними близ Ляховичей, их отступление к Полоцку, взятие Поляками Вильно, гибель Шереметьева у Чуднова. Брюховецкий был с Юрием под Слободищем; потеряв надежду на бывшего Пана своего, он снял личину и передался Полякам; его отправили к Цюцюре и к Самку с убеждениями отступиться от Москвы; это привело Самка в ярость, от которой едва бегством мог спастись Советник.

Украину наводнили Иезуиты, Поляки и Жиды. Юрий был назначен Гетманом Чигиринским, Ивану Мартыновичу обещано было Гетманство Гадячское. Остались верными Полковники: Черниговский Силич, Переяславский и Острянский Самко и Нежинский Стародубский Золотаренко. Они друг с другом враждовали; но когда Поляки разбили Золотаревцев под Козельцем, когда они, проникнув до Прилук, разогнали козаков Самка, тогда Полковники регаились примириться. Самко просил прощенья у Золотаренка и Силича; писал: «Не время нам считаться, время начать жить в братстве по прежнему.» Назначили Раду в Высоком на Супое, сехались, утвердили мир между собою крестным целованием, избрали Самка Наказным Гетманом, пошли общими силами на Поляков, разбили их у Лукомли и Листвицы и прогнали за Днепр; с ними бежал и Брюховецкий.

Что оставалось ему? Смятения между Католиками и Диссидентами, Конфедераты, Королева, Иезуиты, слабость Короля заставили Республику забыть об Украине. Лишась надежды на Польскую помощь, Брюховецкий отправился на Запорожье. Там дрались Сечь с Сечью, курень с куренем. Явясь в Сечь Калницкую, Брюховецкий примирил ее с Никитинскою и был избран в Кошевые.

В это время Самко с Золотаренком спорили о булаве; Протасьев доносил Царю о мнении Протопопа Максима; Епископ Мефодий ездил от Золотаренка с Доносами на Самка, и при Дворе Царском ходатайствовал за Брюховецкого; Юрии домогался Гетманства с помощию Татар и Поляков. Золотаренко поражал Татар, проникнувших к Нежину и Стародубу, Самко бил Юрия близ Хотомли и Ирклеева, Татары грабили Альтицу, Юрий бежал к Каневу и удалился в монастырь Жидичинский. Тогда оставя Наказными, какими обявили себя оклеветанные Мефодием Самко и Золотаренко, Государь назначил Брюховецкого Наказным южной Украины по город Ромен, и приказал созвать Раду для избрания Гетмана действительного. На этом остановились мы в главе предыдущей.

Рады Козелецкая и Переяславская избрали Самка; Выдубецкая и Острянская Золотаренка; за разногласием Государь не утвердил ни того ни другого; назначили Раду в Нежине.

Окольничий, Наместник Галицкий, Князь Данило Степанович Великого-Гагии, Стольник Кирило Осипович Хлопов, Дьяки Дементий Башмаков и Евстрат Фролов выехали в Нежин. Брюховецкий поехал к ним навстречу из Гадяча в Батурин, преклонил их на свою сторону ласкательствами и деньгами, а Запорожцев разослал по городам приглашать Посполитство в Нежин «для разграбления города.» Со всех сторон не только козаки, но и крестьяне собирались на мнимый грабеж. Под Нежином встретил Гагина Самко, воздал ему должные почести, поручил Царской милости себя, Полковников и Сотников. Но задаренный Брюховецким, Гагин не взял стороны мужественного Полковника. Когда-же Самко предуведомил его, что Рада будет спорная, что без бунтов и драк не обойдется; то став обозом и имея достаточное количество Московского войска, он окружил себя стражею, а козакам и черни приказал явиться безоружными.

Июня восьмнадцатого барабанный бой созвал народ к Царскому шатру; «такой Рады дотоле еще не бывало на Украине.» Брюховецкий, стоя между Запорожцами, насмехался над Самком и Золотаренком. Начали читать Государеву грамоту; вдруг народ зашумел; Переяславцы закричали: «хотим Самка!» Нежинцы закричали: «Золотаренка!» Крик Запорожцев: «Брюховецкого, Брюховецкогю!» все заглушил. Послы хотели заставить народ замолчать, шум увеличивался, началась Драка, засверкали ножи, толпа бросилась на толпу, кончилось кровопролитием. Силич был ранен, Самко побежал через Царский шатер, Запорожцы и его бунчук, он успел скрыться, но едва не был убит кулаками. В Государевом шатре и за шатром многие были забиты в смерть Запорожцами; и самого Гагина в давке чуть не задушили; козаки Самка и Золотаренка, видя невозможность противустоять Сечевым, с ними соединились; Брюховецкого подтвердили, поставили на стол, прикрыли войсковою хоругвию и провозгласили Гетманом.

Самко угрожал Гагину, писал к Государю жалобу: «яко Запорожцы насилием у него знамена войсковыя отнявши, Брюховецкому вручили.» Но эта угроза не подействовала, Князь приказал принесть в Царской шатер бунчук и булаву, и вручил их Брюховецкому; а Самку и Золотаренку дал от имени Государева повеление явиться и…. неслыханное дело: «как они немедленно по указу Царскому приспели, того времени оружие и одежды им поодбирано, и самих с людьми их одобранными, за караул взято, а Брюховецкому, там же на верность присягнувшему, Князь сам вторично булаву и бунчук поручил, при котором на Гетманство постановлении многих знатных козаков чернь побивши, имения их разграбила, а Самково имение Запорожская голота расхитила.» Это безчиние, говорит летопись, несколько дней продолжалось; подстрекаемое Гетманом, оно до того дошло, что в домах обывательских ничего не осталось в целости. Оставя имущества на волю грабителей, хозяева укрывались куда и в чем кто мог; ждали только к чему приведет Малороссию эта неистовая жажда крови? какой будет конец?

В Нежине начались пиры; в ставке Гетманской веселились; за ставкою, в темноте и без пищи, томились в кандалах Полковники; Самко, Золотаренко, Силичь н Засядка; вскоре их перевезли в Борзну. Восьмое Сентября назначено было днем казни. Татарин был палачем; с обнаженным оружием Запорожцы окружали невинных, Прочтен был Гетманский универсал; бывшее на Раде смятение им было приписано, — казнь началась. Xрабрые сподвижники старого Хмельницкого оканчивали жизнь один за другим от руки Магометанина; последний был «лицем и телом муж изрядный, воин отважный, вызволеный кавалер, воли и «Указа Царского всеохотнейший послушник». Увидя мужественную красоту и исполинский рост татарин изумился; он долго отрекался поднять топор на него; но его принудили, и голова человека знаменитого упала в прах. То был победитель Поляков и Татар, безбоязненный защитник Малороссии, друг Москвы — Самко, Полковник Переяславльский.

Таково было начало Гетманства Брюховецкого. Услышав о столь неожиданном злодеянии, Малороссия взволновалась; все Полковники возстали Брюховецкий перехватал их и отправил в Москву; их сослали в Сибирь; места их заняли Запорожцы. «И сии Полковники, знавши одно распутство и своевольство, разрушили всю регулу, в полках реестровых заведенную Гетманом Рожинским и подтвержденную Гетманом Богданом Хмельницким; и вместо того допущено в них Янычарское буйство, самовольство и неповиновение.» Каждому новому полковнику Брюховецкий дал по сту человек телохранителей. Знатным козакам приказал отдать с себя жупаны и шубы пехоте Запорожской; фураж и провиант у кого хотели, у того и брали «без потребы.» Народ говорил, что это не Гетман, но «некоторый тиран ненасытный.»,

Так, устроив дела в Борзне и в Нежине, Брюховецкий начал заботиться о пополнении убытков, понесенных для достижения Гетманства; он пошел по Малороссии, ограбил многие Шляхетные семейства; в Переяславле добыл казну, собранную Самком для скарбу Малороссийского, поделился этою народною суммою с Запорожцами, и двинулся с ними на Кременчуг. Дорогою, между Кременчугом й Переяславлем, встретил он разезды Татарские: Запорожцы прогнали их за Днепр. Сотенный город тогдашнего полка Миргородского, нынешнее местечко Кременчугского уезда, Поток сдался Брюховецкому; но Кременчуг устоял; долго Гетман его домогался—тамошние козаки не сдавались грабителю родины; вдруг пришло два неприятных известия для Брюховецкаго: Польский Король двинулся с многочисленным войском в восточную Малороссию; узнав о необузданности нового Гетмана, Заднепровские Полковники отложились от Москвы и идут с Королем.

И действительно, полагая, что злодею потачку даст Московское Правительство, Тетеря, Дорошенко, Богун и Гуляницкий соединились с Поляками; они не знали, что всему были пружиною Гагин и Хлопов, — эти подкупленные Брюховецким клеветники преданных Государю Полковников и Старшин Малороссии; и конечно, никого иного, кроме этих Бояр, не должно считать предателями России; они то отторгнули Заднеприе от Государя, который был далеко, и по фальшивым донесениям считал Брюховецкого своим верным подданным. Как бы то ни было, известие оказалось справедливым. Польша и Заднепровская Украина шли вооруженные на левый берег Днепра; их вел сам Король.,

Тогда Гетману нечего было думать о взятии Кременчуга. Он выжег его предместия и отправил к Государю ложное донесение, что Кременчуг взят; оно привезено было в Москву 15 Октября Генеральным Обозным Иваном Цесарским и Киевским Полковником Василием Дворецким. Вскоре злодей принужден был просить Государя о поспешной высылке Московского вспомогательного войска.

Узнав о неустройствах в Украйне, Царь отправил в Батурин Дьяков Дементия Башмакова и Евстафия Фролова, с повелением собрать все чины и козаков, и согласить их или на утверждение Гетманом Брюховецкого, или на выбор нового. Так мудрые и снисходительные повеления Государя всегда бывали искажаемы насильственными распоряжениями Московских чиновников. Но посланные опоздали; наличные в Батурине Старшины обявили Дьякам, что собраний делать теперь и не кому и некогда, что Заднеприе от нас отложилось, что здешним Полковникам время думать не о выборах, а о спасении себя, семейств и Украины; наконец, что Король к нам идет войной. Дьяки отвечали: «по Соборному Уложению дело с Королями до сего не касается.» Дав таковой ответ, они оба уехали в Москву.

Брюховецкий до их отъезда подоспел в Батурин, и начал писать новые статьи договорные между Москвою и Украйною. Следующие пять успел он прибавить к прежним.

По всем городам Малороссийским разослат универсалы о поимке Российских беглецов, и об отправлении их на прежние жительства, с строжайшим подтверждением, чтоб никто не смел в Украйне, под смертною казнию, принимать таких людей.

Составить перепись всем козакам, мещанам и поселянам с означением их угодий и домов.

Не продавать хлеба Заднепровским изменникам и Татарам.

Строжайше запретить Малороссиянам возить вино и табак в Москву и в пограничные города Российские, в отвращение убытка казне. В случае же поимки продавцов, запрещенный товар отбирать без всякого платежа.

Государевым ратным людям, в Малороссии находящимся, во уважение бедности тамошних жителей и понесенного ими от неприятелей разорения, довольствоваться следующим ежегодным содержанием: Воеводам—мельницею о двух колесах, Головам и Полковникам — пятью-десятью осьмухами ржаной муки; Подполковникам и Майорам — двадцатью пятью; Ротмистрам и Капитанам — двадцатью; Поручикам, Прапорщикам и Сотникам — десятью; рейтарам, драгунам, солдатам и стрельцам—четырьмя.

Более ничего не успел Брюховецкий сделать: Король переправился через Днепр под Ржищевым.

Поход Короля. Его войска и Полководцы. Военный совет под Белым-Камнем. Крымцы и Литва. Монах Гедеон. Предложение Юрию Митрополии. Переправа через Днепр Поляков. Тетеря и Гуляницкий. Завоевание страны. Дворец в Остроге. Зимние квартиры Польских войск. Поход на Глухов. Местничество в Русском войске. Осада Глухова. Дуня. Битва под Пироговкою. Самохвальство Поляков. Сулима и Высочин. Суд над Виговским. Казнь. Мятеж на Заднеприи. Собесский. Битва. Бидзинский и Полубанский. Тетеря в Чигирине. Крымцы. Сирко. Поездка Чарнецкого в Крым. Возвращение. Чарнецкий выкидывает из гробов кости Богдана Хмельницкого и сына его.

Окончив дела, до Малороссии не касающиеся, Ян Казимир прибыл в стан под Скваржово, куда оба Коронные Гетмана привели сорок тысяч войска, хорошо устроенного и вооруженного. Зделав смотр, Король объявил поход в Украйну, выступление назначил 11-го Августа; главное начальство принял на себя.

При нем находились: Коронный Гетман, Воевода Краковский Станислав Потоцкий; Воеводы: Князь Дмитрий Вишневецкий, Бельзский; Ян Замойский, Сандомирский; Стефан Чарнецкий, Русский; Иван Виговский, Киевский; Станислав Яблоновский, и Коронный Хорунжий Ян Собеский. Многие Сенаторы и чиновники явились в стан окружив себя многочисленным войском надворным. Татары также ожидали прибытия Королевского Украйну; они целый месяц стояли на Цецорских степях; Хан Махмет-Гирей прислал к Королю гонца, с уведомлением, что готов идти на Москву.

Августа 11-го, войско двинулось под Белый Камень; там собран был военный совет; решено было, для удобнейшего пропитания, разделить армию на три части; одна, под начальством Потоцкого, пошла на Тарнополь; другую повел Чарнецкий на е е е цкий на Дубно; с третьею, Ян Собеский начал пробираться через Волынь, и вскоре стал под Баром. Легкая кавалерия, в числе трех тысяч конники составляла войско передовое; Король вел арриергард, при нем были гвардия и артиллерия под начальством Фромштета и Вольфиума, и несколько пехотных полков под командою Корыцкого и Эрнста Гротгаузена.

Реки разлились от дождей; Король, ожидая убыли воды, остановился под Почайцами; оттуда пошел под Шароград, город, принадлежащий Замойскому; там расположился лагерем и получил известие, что Литовское войско, поступив под начальство Напольного Гетмана Михайла Паца, двинулось, в числе тридцати тысяч, на Шклов и на Быхов. В это время сорок тысяч Татар соединились с Собеским; их Полководцы Сеир-Гирей и Менги-Гирей, объявил Королю от имени Хана, что по первому Королевскому требованию готово еще столько же Крымцев. Под Шароградом был второй военный совет; положено: Королю остаться за Днепром, а Чарнецкому, с своим отрядом и с Татарами, перенести войну на левый берег Днепра, и за опустошение Польши воздать козакам опустошением восточной Украйны. Ставище было избрано складочным местом припасов, снарядов и продуктов, где должны устроиться магазины и лазареты для раненых; для охранения всего оставлены были Полковник Маховский, Ротмистр Хлопицкий и Ельский с одним пехотным полком Чарнецкого,

Но желание Короля — действовать лично, изменило план; он решился со всем войском переправиться за Днепр и всею силою ударить на Украйну. Для обезпечения Заднепровской Украйны оставлен был на той стороне Днепра Тетеря, признанный от Республики и Короля Гетманом; к нему было придано несколько Польских полков.

Под Шароград, в стан Королевский, прибыл Московский Посол для переговоров о мире; полагая, что он приехал для разведыванья, Король не принял его. Туда же от духовенства Грекороссийского явились искатели Киевской Митрополии Яскульский и Виницкий, а с ними и чернец Гедеон— то был Юрий, сын Богдана Хмельницкого. Двум первым Король отказал; жезл первосвященника он предложил Юрию. Но этот желал не клобука, не панагии, а бунчука и булавы; он благодарил Короля за милость и отказался от Митрополии.

На семнадцати больших судах, называемых байдаками, козацкий Полковник Ханенко соорудил под Ржищевым, что повыше Переяславля, мост через Днепр. Сперва прошли два пехотные полка и несколько эскадронов для обезпечения переправы от нападения; два Днепровские острова были заняты артиллериею; Татары на связках из тростника и ситника пустились вплавь под Триполем и Стайками; а 13 Ноября вся Королевская армия перешла по мосту под Ржищевым. Вскоре Король вызвал Тетерю из-за Днепра и присоединил его к Татарской колонне, вместе с Гуляницким, бывшим Нежинским Полковником; Богун с своими козаками был отдан под начальство Чарнецкому. Разделясь на три Колонны, Польская армия пошла на Боришполь и Боришевку; Переяславль у них остался вправе. Войска Козацко-Московские были размещены по укрепленным городам и замкам, кроме кавалерии, которая, тревожа налетами Королевский стан, уничтожала или забирала фураж и провиант. Но слабость гарнизонов и ненависть народа и войска к Брюховецкому были таковы, что город за городом, крепость за крепостью сдавались Королю; редко где встречал он отпор, почти всегда безсильный; в местах, без бою сдававшихся, Поляки брали аманатов; жителей городов и селений, одолеваемых войною, без разбора пола и возраста вырезывали; более всех к победе способствовал Богун: его слава и храбрость увлекали Малороссиян; козаки толпами стекались к нему, покидая Брюховецкого; местечки Боришполь и Боришевка сдались первые.

Узнав, что Ромодановский велел Брюховецкому тревожить Короля, и что Гетман выступил уже в поход с 14,000 козаков, Чарнецкий пошел к нему навстречу; но он скрылся в глубину края, а Чарнецкий взял город Ромны, бывшее владение Вишневецких, где нашел значительное количество жизненных припасов и других потребностей. В тоже время местечко Нежинского уезда Монастырище было разорено до основания; жители умерщвлены за оказанное ими сопротивление; Прилуки не могли устоять против Тетери; город Сотенный Киевского полка, Олишевка, сдалась; Остер тоже был взят войсками Королевскими. Тетеря путем свободным на Ичень обошел Нежин и присоединился к Королю.

В Остре, где располагал Король зимовать, был наскоро построен дворец, в укрепленной части города; отряды были разведены по городам и местечкам: Вольфиум и Дебоэм остались при Короле, Потоцкий расположился в Козельце, Собеский в Дубровне, Чарнецкий в Мостовцах. Вскоре план похода изменился: положено было идти всеми соединенными силами к Глухову. К начальникам отрядов посланы были повеления соединиться с Королем близь Новагорода-Северского. Узнав о движении главной квартиры, Брюховецкий перерезал ей путь под Старынем; при нем было козаков восьмнадцать тысяч; едва вступил он в бой с Поляками, как подошли Чарнецкий и Собеский, и он бежал, оставя четыре тысячи человек на поле битвы. С Примасом Пражмовским стычка Сотника Нужнога была удачнее.

Пражмовский остановился для ночлега; лагерную стражу содержал у него Новомлинский; поразив эту стражу, Нужный ворвался в город и, без сомнения, захватил бы Примаса, если б не подоспел Ротмистр Воложской Хоругви Пан Тарасовский, и не задержал нашего Сотника на короткое время, покуда Пражмовский успел скрыться из города в стан; но все бумаги и снаряды достались нашим козакам.

Замерзшие реки облегчали переправу обозов и артиллерии; присутствие Короля поддерживало веселое расположение духа, оживляло ревность Польского войска; однако ж, не смотря на это, поход его в земнее время был весьма тягостен, и трудно описать радость его, когда посланец Королевский Павел Вольский, возвратился из Крыма с уведомлением, что Карам-Бег ведет на помощь двадцать тысяч Татар. Это ободрило Поляков, и внушило им новые надежды на победу.

По примеру Тетери, Король миновал Нежин, боясь потерять значительное количество войска под этим городом, который был сильно защищен, но Салтыкова Девица испытала судьбу Монастырища: взятая с бою, она была разграблена, сожжена, жители ее проданы в рабство Татарам. Польские Историки разсказывают, что Король надеялся найти в Девице складку богатых товаров; там начальствовал Сотник Трокач; к нему послали трубача, с требованием сдачи города—ответом была ружейная пальба. Начался приступ, Трокач был ранен в горло и пал на окопах; часть жителей была вырезана, часть продана; так погибло народоселение Девицы, простиравшееся в то время до 10,000 душ. Отряд, разоривший Девицу, пошел к Березне; но его начальник не решился на приступ; он узнал, что засел с сильным козацким гарнизоном Полковник Сосницкий Яков Скидан. Самому Королю сдались без сопротивления: Мена, Новые Млины и Сосница, в которой Поляки, полагаясь на шпионов, думали найти великие сокровища, и ничего не нашли; Богуну сдалась Борзна; отряд боковой взял Короп; передовой—Кролевец. Батурин защищенный Брюховецким, устоял. Беззащитная Малороссия было разорена, почти все ее селы были выжжены, часть народонаселения была уведена в Крым. Брюховецкого ненавидели козаки, они не защищали его; Бояре между собою ссорились; равные чинами и происхождением не хотели друг другу повиноваться; вместо битв с Поляками занимались местничеством и разборами дворянских хартий; а в это время враги Украйны и Москвы, опустошая страну, говорили, что это, Брюховецкому за убытки, причиненные Польше. Описывая это мщение, Архиепископ Конисский говорит, что оно: «было тако умно и праведно, как разсудок цыганский, по которому Цыган бьет свою мать, дабы боялась его жена.» Как бы то ни было, Король подступил к Глухову.

В городе заперся Генеральный Судья Павел Животовский с тремя полками реестровыми: Черниговским, Стародубским и Нежинским. Осада жестокая и продолжительная. Летопись Конисского повествует, что в Глухов было брошено до ста тысяч бомб и гранат, и было сделан несколько приступов; вылазки уничтожали все Королевские намерения; каждый день число осаждающих умалялось. Между тем Татарский отряд отправившийся для грабежа на север от Глухов возвратился с известием о движении Московских войск. Весть была справедлива: Ромодановский вступил в Малороссию и соединился в Батурине с Брюховецким. Куракин и Черкасский придвинулись к нашим границам; первый стал в Путивле, второй в Брянске. Они все еще продол жали споры о старшинстве с Ромодановским, который, однако же, с помощью Брюховецкого начал отбирать от Поляков и Татар города, ими занятые. Короп, Новые Млины, Борзна, весь полк Прилуцкий были очищены от Королевских гарнизонов. В Кролевце Королевская казна была захвачена Брюховецким. Эти успехи наших войск и в тоже время просьба Татар, по неволе выполненная Королем, чтоб позволено было им возвратиться в Крым до весны, — принудили снят осаду, и двинуться к Новугороду-Северскому от Глухова, где так неудачно простоял Король пять недель.

Поляки в неудаче под Глуховским винят Дуню, Полковника козаков Заднепровских, который будто бы осужденным продавал порох. Но истинною виною этой неудачи были: страх Ромодановского и Брюховецкого, приближение весны близкое разлитие рек и недостаток продовольствия; он уже становился ощутительным. Таково по крайней мере признание самих Польских Историков. Однако ж, по совету находившихся при Короле Сенаторов, положено было не объявлять войску о прямой цели отступления. Поляки не предвидели, что идут в обратный путь; в стане, при звуке труб, обнародован был поход в глубину неприятельской земли: Бидзинский и Полубинский приняли начальство и пошли от Глухова. Оставленным внутри Украйны начальникам отрядов: Вишневецкому, Якову Потоцкому, Незабытовскому и Гуляницкому велено было также предпринять обратный путь на Заднепровье. Поручив все войска Чарнецкому, Король под прикрытием нескольких хоругвий для безопасности поехал через Стародубовский повет в Вильно.

Войско Чарнецкого, настигнутое Ромодановским у села Пироговки, было обращено в бегство; арриергард был отбит от переправы, обоз и снаряды остались в руках победителей; с крайнею опасностию одна половина войска перебежала через Десну по хрупкому весеннему льду, другая принуждена была ретироваться левым берегом, под командою Коронного Гетмана: он жег и грабил все, что ни встречал на дороге; Брюховецкий гнался за ним и довершал истребление жителей и разорение края, «изменнически предавшегося Полякам,» как он говорил. Таковы были последствия Королевского похода в Малороссию, «сего памятного похода», которым хвастаются Поляки, описывая все подробности его. Его надлежит «изобразить в подробностях,» пишет один из Историков, «чтобы передать потомству мужество и опытность в искусстве военном, как Короля, который лично предводительствовал, так и мужественных предков наших, которые со святым самоотвержением споспешествовали своему Государю в одержании побед; а вместе с тем сие покажет могущество и силу народа, равно и благоразумие мер, им принятых, дабы весть сию войну, испытав столь жестокие нападения многочисленных неприятелей; сверх того, в то время, когда Республика была обуреваема внутренними раздорами, удручена союзом взбунтовавшихся козаков, несогласием аристократов, неимением сильной конституции, безсилием исполнительной власти.» Эта похвала Республике не приносит чести ни тому, кто писал ее, ни Республике; а о мужестве, опытности и последствиях знаменитого похода судить предоставляем потомству, которое читает о нем повесть, взятую из Польских архивов и историков.

На Заднепровской Украйне смятения увеличились. Полковник Дуня подстрекал козаков против Республики, был истреблен Поляками, и Гуляницкий принял начальство над его полком.

Здесь являются на поприще битв Сулима и Высогин. Тридцать тысяч козаков, под предводительством этих Полковников, взбунтовались против Короля на Заднепровьи: Лысянка, Ставище, Трахтимиров пали под их оружием; в подстрекательствах обвиняли Виговского. Король, получивший о том известие не далеко от Глухова, при отступлении, отправил Тетерю для изследования доноса; оставленный за Днепром, чтоб удерживать тамошних козаков в повиновении, Маховский, видя с ними неравный бой, принужден был отступить в Белую Церковь и в ней заперся. В это время Брюховецкий распускал слухи о поражении Короля и Чарнецкого, увеличивал число своих войск и отправил Кошевого Сирка для осады Маховского в Белой Церкве; но Сирко, услыша о приближении Тетери, отступил от города; как скоро туда явились две тысячи козаков, преданных Королю, и обезопасили Маховского, то, заблаговременно пойманный и посаженный в тюрьму Белоцерковскую, Сулима был приведен на суд, приговорен к смерти и казнен. Потом потребовали и Виговского «на военный совет к Королю в Белу Церковь.» Виговский был в Хвастове; получив предписание, немедленно прибыл в Белу Церковь. Там дела были уже приготовлены, был собран военный совет, и председателем назвал сам себя, никем не уполномоченный, Маховский.

Напрасно Виговский подал протест, ссылался на то, что Гетман войск Запорожских, Сенатор Королевства, не может быть судим Полковником; напрасно требовал видов письменных, по которым бы Маховский уполномочен был от Короля и Сейма действовать по своему произволу; напрасно объявлял, что измена его не доказана; что для приговора одних подозрений не довольно: —Маховский ничему не внял.

Десять часов продолжался суд. Воевода Киевский, Гетман, Сенатор, победитель Русских под Конотопом, защитник Польши, неоднократно отвращавший гибель от Республики, когда еще находился при старом Хмельницком, в звании войскового писаря, — Виговский был разстрелян.

Польский Историк Малороссии, которого рукопись лежит пред нами, защищая Поляков во всех их поступках, не мог однако ж защитить этого, сколько ни старался облегчить всю мерзость его. «Виговский», говорит он, «сделался жертвою вражды и недоброжелательства Тетери, несправедливости и не разсудительности Маховского. Республика признала на Сейме невинность Виговского; потомство его, по конституции 1666-го года допущено было ко владению имуществом, от него оставшимся.» Спрашивается: легче ли стало Виговскому? Это-ли были средства к обращению Украйны на сторону Республики? И могли-ли Малороссияне надеяться на права народные, после нового доказательства, как сильны были уставы тогдашней Польши, как безопасны были собственность и жизнь даже первейших наших сановников в руках обуялых панов?

Конечно, Виговский должен был кончить жизнь или на плахе или на виселице: хищнически вырванная из рук Юрия булава; предательские советы своему питомцу, сыну благодетеля; доносы на него Царю; покража народно-войсковой казны; измена Украйне, матери, которая назвала Батьком приемыша; отдача Малороссии ненавистной для нее Республике, тогда когда он, как Гетман, должен был и мыслить и жить благом народа, его избравшего, — все это рано или поздно должно было привесть его не к благородной смерти воина, а к лобному месту. Но не Полякам было б его казнить. Малороссияне не жалели об нем, и все же оценили поступок Поляков. От Виговского осталось три сына: Ян, Константин и Станислав, и дочь Марианна, вышедшая замуж за Старосту Ольховецкого, Осипа Ржевуского.

Немедленно увидим мы поступок панов и с другими нашими изменниками. Польша казнила людей, которые любили ее больше своей родины.

Заднепровская Украйна вспыхнула из конца в конец. Узнав о беззаконной казни Виговского по клеветам Тетери, отдельные вожди народа поднялись на Поляков; главная Королевская армия была за Днепром; Брюховецкий готовился перейти на правый берег. Дела становились для Польши опасными. Чарнецкий провожал Короля в Минск. Собеский, тогда еще Коронный Хорунжий, принял начальство над армиею, направил путь к Днепру, издал прокламацию к Малороссиянам, козакам приказывал положить оружие, чернь уговаривал возвратиться к хозяйственным занятиям. «Воля и повеление Королевские», заключил он свое воззвание, «суть таковы, чтоб в каком ныне положении находится Украйна, в таком оставалась и впредь, доставляя только войскам выгодные квартиры по городам и необходимое содержание; а войско, будучи принято ласково, будет ласково обходиться с жителями». Ему ответом была война.

Собеский привел войска в боевой порядок и двинулся вперед. Ян Сапега начальствовал над арриергардом. По кратком кровопролитном сражении, козаки были разбиты, потеряли две тысячи человек убитыми и пленными; в числе последних находился Сотник Скидан, который был немедленно, по приказанию панов, посажен на кол. Чарнецкий, препроводив Короля, поспешал к Собескому, и начал переправляться через Днепр; Сирко хотел его не пустить; Чарнецкий обманул: разложив огни на берегу Днепра, показал, будто хочет переправиться выше Ржищева; а в это время войско перешло чрез Днепр ниже, ни одно орудие не было оставлено, все военные снаряды были перевезены, Сирко был разбит, Поляки захватили полторы тысячи лошадей, которых всадники спаслись пешком.

Бидзинский и Полубинский, высланные в глубину Великороссии, проникнули туда на несколько десятков миль, везде оставляли след опустошения, счастливо били козаков и Царские отряды в нескольких стычках; но не имея никаких сведений о Короле и о выступлении Польских войск из восточной Украйны, видя убыль в людях и лошадях отряда своего, приняли путь ко Днепру. В Новегороде-Северском узнали о переправе Чарнецкого, пошли к Лубнам и там разделились. Бидзинский, обеспокоиваемый козацкими наездами, пошел по следам Чарнецкого; Полубинский пошел в Литву за Королем.

В Красном переговоры с Москвою о мире шли затруднительно. Пац во время перемирия стоял на берегу Днепра, Хованский был у него перед глазами, несколько Поляков пасли лошадей между двумя лагерями, — они поссорились с передовыми Хованского, были схвачены и посажены на кол в виду Паца; Поляки напали на лагерь, Царское войско было разбито, весь лагерь уничтожен; начались жалобы о нарушении перемирия. Король, оставя переговоры, поехал из Вильно в Варшаву и предложил Сенату сделать совещание насчет уплаты войску жалования, пополнения полков, улучшения монеты, высылки Татарам дани, или Донативы, как эту дань из приличия Поляки называли; наконец толковали о времени для созвания Сейма и о средствах начать новую войну в Украйне.

На западном берегу Днепра неудовольствие народа против Поляков усилилось, обе стороны давно отвыкли от кротких средств, Цицерон Коховский уверяет, что Помпей и Цесарь истребили менее народа, нежели сколько его погибло в борьбе Украйны с Польшею. Король приступил к средству сильному; дал Чарнецкому неограниченную власть в Украйне; в товарищи ему назначил Яна Собеского. Чарнецкий, видя войско свое уменьшенное, искал средств поправить его положение. Войну начинать было невозможно, на Тетерю никаких надежд не было; лишенный доверия и значения, погибший в общем мнении, обвиняемый в смерти Виговского, Тетеря был ненавидим Запорожцами; избегая неприятных последствий, он принужден был уходить перед полками Серденяка и Дейнека и наконец запереться в Чигрине. И так Чарнецкому осталась одна надежда: усилиться помощью Ханскою.

Разместив войска свои для отдыха, пехоту поставя в Паволочи и в Белой Церкве, конницу в окрестностях Корсуня, он взял тринадцать человек людей военных, решительных, сведущих в пути, и с глубочайшею тайною, поспешно отправился в Крым для личных переговоров с Ханом. Там узнал, что Крымцы выступили по Султанскому повелению в Венгрию, и обратился к Татарам Буджакским, которые пасли стада в степях Бессарабских за Кодымою. Удовольствие видеть военачальника знаменитого, наместника полномочного Украинского, гордого Магната в своих степях, это удовольствие было для Татар необыкновенно; оно льстило их самолюбию, и они положили в совете своем в три дни выставить двадцать тысяч войска под предводительством Сефер-Казы-Аги.

В Украйне между тем Сирко воспользовался отсутствием Чарнецкого. Собрав две тысячи козаков, погнался за восьмью Хоругвями Маховского, и заставил его запереться в Городище. Только счастье могло помочь Маховскому, он не ускользнул бы из рук козацких, если б не приход неожиданный Бидзинского из-за Днепра. Сирко выжег все предместия и уже начал сноситься с Городищанами, когда Бидзинский стал лагерем недалеко от Городища; услыша стрельбу, он догадался, что то перепалка козаков с поляками, и поспешно кинулся в ту сторону; непредвиденное нападение в тыл разстроило козаков, они бились, строились, опять бились, наконец разсеялись и бежали; сам Сирко, бросив коня, спасся пешком. Чарнецкий в это время возвращался, изумление и радость его были невыразимы при виде Бидзинского, выехавшего с Маховским к нему на встречу. В Польше полагали Бидзинского погибшим. Действительно, путь его чрез восточную Украйну к Днепру был сопряжен с опасностями, с затруднениями, которые могли быть побеждены только постоянною твердостию, мужеством в распорядительностию. Везде козаки ему перерезывали путь; везде он принужден был бороться за каждую сажень дороги, особенно же тяжелы ему были переправы через реки; но он все превозмог, и заслужил этим отступлением почетное место на страницах военной Истории.

Прибыв в Украйну, Чарнецкий и его спутники составили совет насчет дальнейших предприятий. Эти спутники были следующие: Воевода Русский Станислав Яблоновский; Староста Львовский Гиероним Синявский; Коронный Обозный Лещинский; Станислав Конецполский-Долинский, и Староста Галицкий Петр Потоцкий; из Малороссиян там присутствовали Полковники: Гуляницкий, Ханенко, Лесницкий, Савва и Гоголь. Все решили употребить кроткие меры; и Чарнецкий начал воззванием к народу Украинскому; он уговаривал козаков возвратиться к верности и повиновению, оставить мятежные связи, заняться домашним хозяйством и хлебопашеством. Зная власть духовенства над умами, пригласил к себе Митрополита нашего Иосифа Тукальского и монаха Мошнинской пустыни Гедеона, т. е. Юрия Хмельницкого. Оба доверчиво явились в стан; приглашенные на совет военный и государственный, они были гости Чарнецкого, гости защищенные честью хозяина и своим саном. Польский военачальник спросил у них совета для обеспечения Украйны, — они отвечали, что не смиренным инокам вмешиваться в светские дела. Чарнецкий отправил их в Варшаву под стражею, откуда, по Королевскому повелению и по проискам Тетери, оба были отвезены в Мариенбург на заточение. Эта участь постигла и Гуляницкого, который тоже находился в совете военачальников. Так начались кроткие меры Польского правительства! Во всей Украйне раздались жалобы духовенства, ропот народа превратился во всеобщее и бурное волнение.

Кошевой Запорожский Сирко повел войска на Чигирин, в надежде захватить Тетерю; остановился в Бужине, и был внезапно окружен Чарнецким. В день Христова Воскресения, Сирко выступил из Бужина, отчаянно врезался в Поляков, переколол их множество, пробился сквозь их массу и исчез в степи. Озадаченный неожиданностью, озлобленный неудачею, Чарнецкий обратил гнев свой на Бужин и Суботово. Он выжег их и, не будучи удовлетворен местью над невинными жителями, заключил свои кроткие меры святотатством.

Верстах в десяти от Чигирина и ныне еще находится Готическая церковь, которой стены, почти в сажень толщины, заслуживают внимания не одних Малороссиян. Там покоились останки старого Хмельницкого, и сына его Тимофея, героя, которого молодость, мужество, красота, любовь и смерть так трогательны и пленительны: Чарнецкий выбросил их гробы из могил, сжег их кости и надгробные камни разшиб.

Брюховецкий разоряет Украину. Идет за Днепр. Гетман берет Черкасы. Тетеря бежит. Осада Чигирина. Отступление к Бужину. Сирко соединяется с Гетманом. Чарнецкий окружает их под Каневым. Отступает. Штрасбух. Казнь Нужного. Чарнецкии разоряет города. Замойский соединяется с Тетерею. Неудачи Поляков. Дашко и Булгак. Станислав сдастся Чарнецкому. Бунт Любомирского в Польше. Ставищане бьют Моховского. Чарнецкий разоряет Ставище. Сделан Гетманом Коронным. Умирает в Соколовке. Его конь. Похвала ему от Поляков. Суд над ним безпристрастного потомства. Яблонский на его месте. Подвиги Сирка. Бунт Польского войска против Яблоновского. Конфедерация. Василий Дворецкий едет в Москву. Жалобы Гетмана. Львов идет в Киев. Военяые действия в окрестностях Киева. Отдельные битвы. Опара. Царнк. Децик. Освобождение Юрия в Тукальского. Польские междоусобия. Возстание на Поляков западной Украины. Маховский взят в плен и продан Крымцам. Турки объявляют Польше войну. Собеский Коронным Гетманом. Готовится к войне. Переправа Турков через Днестр. Лагерь у Подгайцев.

Отлив Польских войск из восточной Украйны не возстановил в ней спокойствия. Брюховецкий был мстителен; это качество мы в нем видели на Самке, Золотаренко, Силиче и Засядке. Как скоро Поляки перешли за Днепр, жилища Малороссиян были преданы огню, Старшины кончали жизнь на лобном месте: казнил их и жег селы Гетман Брюховецкий. Вина их состояла в том, что не устояли против Поляков. Окончив расправу в Украйне восточной, Гетман направил путь на западную; и взяв с собою Стольников и Воевод Петра Дмитриевича Скуратова и Василия Петровича Кикина, переправился за Днепр с отрядом войск, который назван в наших летописях словами «нечто и Москвы.»0ни. пошли к Черкасам; там сидел Тетеря; узнав о приближении Гетмана, он убежал в Чигирин. Передовой отряд Гетмана, предводимый Лубенским Полковником Гамалеею, не застал уже в Черкасах клеветника; но жители вздумали сопротивляться, город был взят с бою и обращен в пепел. Пошли на Чигирин; но и оттуда Тетеря успел убежать; он увез с собою все скарбы войсковые, старым Хмельницким и его Полковниками собранные; все драгоценности были им захвачены; Гетман окружил Чигирин; Горожане держались крепко; осада продолжалась несколько недель. Узнав о тяжком положении Чигиринцев, Тетеря поспешил к ним на помощь из Брацлава, в котором жил он с семейством. С ним пришло пять тысячТатар. Сильная стычка с этим отрядом принудила Брюховецкого отступить к Бужину.

Давно недовольные Тетерею, скоро начали козаки бунтоваться против него; Сирко соединился с Брюховецким под Бужиным. Произошло несколько маловажных стычек; наконец войско Гетманское укрепилось в Каневе.

Двадцать второго Мая Чарнецкий, Тетеря, Собеский, Маховский, несколько мурз и один Султан окружили Гетмана; укрепления, горы, местоположение и решимость Брюховецкого при виде опасности отстояли Канев. Чарнецкий отступил.

Все же положение дел Брюховецкого было не завидное. Оставя тринадцать орудий при отступлении от Чигирина, он думал у Канева соединиться с Штрасбухом. Действительно, Штрасбух шел к нему на помощь с четырьмя тысячами войска и с артиллериею. Вдруг напал на него Ян Собеский, разбил и разсеял весь отряд, отнял орудия, снаряды, запасы; сам Штрасбух был обязан быстроте коня за спасение. Четыре Полковника достались в плен: в числе их находился Конотопский—Нужный. Военный суд приговорил пленника к виселице; но он как милости просил, чтоб его посадили на кол, потому что и отец его погиб такою смертию.

Трудно было вести войну и войну неправую с таким народом. И так Брюховецкий остался без помощи от Штрасбуха.

Чарнецкий, отступя от Канева, пошел разорять города. Лисянка, Буки, Умань, Монастырище признаны были мятежными и назначены к разграблению. Дав повеление укрепить Белу Церковь и Корсунь, он послал туда Собеского, послал другой отряд для взятия Буши, а сам пошел к Стеблову. Стеблов был взят с меча и подарен Татарам; Буша была защищена двумя тысячами козаков, которых прислал туда Кошевой Сирко с младшим братом своим.

Мартын Замойский соединился с Тетерею— у него было двенадцать хоругвий; Чарнецкий отрядил их на Умань. Каневский Староста, племянник Чарнецкого, отправлен был на Лысянку. Умань, хорошо укрепленный, не сдался; Тетеря и Замойский возвратились в Чигирин, а Каневский Староста погиб под Лысянкою. После трех неудачных покушений действовать отрядами, Чарнецкий соединил все силы вместе и устремился на Ставище. Там Дашко и Булгак, испытанные в боях еще при старом Хмельником, заперлись с шестнадцатью тысячами; они решились защищаться до последней капли крови; народ был воспламенен к торжественному сопротивлению. Историки Польские говорят, что Ян Собеский предлагал им очень выгодные условия, и что он сам себя отдавал в залог исполнения оных: граждане не приняли ни условий, гни заложника. Чарнецкий построил батареи, орудия начали громить город; осажденные сделали сильную вылазку, овладели одною из этих батарей, вырыли перед нею глубокий ров, поставили на насыпи рва орудия, осыпали огнем осаждающих. Чарнецкий приказал Татарам забросать ров фашинами, сам сошел с коня, обнажил саблю, и повел отряд на убийственную батарею; козаки узнали Чарнецкого, одетого в рысью шубу и кричали с городских стен: «ряба собака!» Он прошел ров и взял батарею; все поле покрыто было трупами; и в этот день пал Дашко.

Назавтра Ставищане снова отвергли предложение сдачи. Чарнецкий с Собеским лично предводительствовали полками, вступали сами в рукопашный с козаками бой. Уже Поляки начали овладевать валами городскими, уже знамена их развевались на наших укреплениях, — неосторожность Польской артиллерии остановила их успех: осаждающие рядами повалились от собственных своих выстрелов; козаки были ободрены; началась битва кровопролитная; Злобицкий бросился в толпу Малороссиян, — ему отсекли правую руку, он схватил знамя в левую, продолжал сражаться и погиб. Козаки прогнали Поляков с окопов городских.

Утомленный и опечаленный, Чарнецкий не отступил от города; он облег его со всех сторон, пресек все сообщения, и решился принудить к сдаче голодом. Пять месяцев боролись с ним Ставищане; Чарнецкий не принимал условий, он требовал сдачи на волю победителей, козаки упорствовали, наконец принуждены были положить оружие. Чарнецкий потребовал тринадцать Старшии, между ними Чепу и Подадницу: они были отданы Тетере, а город приговорен к уплате Крымцам Польской донативы. Тогда отняли от церквей колокола, как голоса, призывающие народ к бунту; потребовали уплаты за лошадей, погибших во время осады, и назначили горожанам содержать на свой счет две Польские Хоругви, оставленные вместо гарнизона. Тридцать знамен из которых два с гербами Царскими и сорок пушек достались победителям. Чарнецкий нашел необходимым дать войску отдых и!20-го Октября развел его по зимним квартирам.

Немедленно Король получил донесение о взятии Ставищ, с просьбою, чтоб па следующем Сейме были обдуманы средства к удовлетворению войска жалованьем. Но Королю было не до победы Ставищанской: в Польше возгорелся бунт Георгия Любомирского, который чуть было не ускорил целым столетием падение Республики.

И так Чарнецкий оставлен был без помощи, войско без жалованья; всю зиму наезды козаков его тревожили; народ «дышал ненавистью к Польскому имени.» Это слова Польской летописи. Он вооружался и истреблял разорителей Украйны. Ставище опять подняло знамена войны; Чарнецкий послал туда Маховского, его разбили, — из его отряда погибло двести человек. Раздраженный борьбою народною, Чарнецкий собрал полки, сам выступил, подошел к Ставищам: они были взяты с бою; Старшин предали казни, собственность граждан разграблению, город огню.

Изнеможенный трудами, угнетенный бременем лет, Чарнецкий в походе занемог. Болезнь становилась опасною, уже не мог он ехать не только верхом, но и в повозке: его несли на носилках. Приближаясь к Дубно, он получил Королевскую привилегию на булаву Польного Коронного Гетмана. «Я говорил,» сказал Чарнецкий, «что меня сделают Гетманом, когда ни сила к войне, ни рука к сабле не будут способны.» Близ Дубно, в деревне Соколовке, настал час его смерти.

Удивительно было сочувствие безсловесного животного, — то был его конь: неукротимый, быстрый до болезни знаменитого своего хозяина, он вдруг не стал есть, начал рыть копытами землю, и по смерти Чарнецкого, немедленно издох. И так Чарнецкий в хижине бедного поселянина, приняв Святые Тайны из рук Ксендза Иезуита Домброского, окончил деятельную жизнь. «Если его можно винить за слишком поспешный смертный приговор Виговскому,» так говорит История козаков, написанная не Украинцем и не Русским, — «если его можно обвинить за слишком жестокое обращение с жителями Украйны, то эти вины изглаживаются и стократно вознаграждаются многочисленными гражданскими добродетелями и совершенным посвящением себя отечеству.» Когда почти два века спустя, пристрастие Историка так велико, то что же за два века творилось деятелями? Мы будем безпристрастнее. Достоинства Чарнецкого были только военные; он в этом ремесле, имел учителем Хмельницкого. В битвах под Старицей и Кумейками, он приготовился к битвам Желтоводской и Батожской; два года находяся в плену в Койдаке, повел потом войска на приступ Монастырищский; сражался с Шведами, очистил Литву от Москвы и, закаленный в боях, в продолжение шестидесяти шестилетней жизни, был неустрашим, переносил труды наравне с простыми воинами; в предприятиях скрытный, воздержный, осторожный, он был вполне великий Полководец, но гражданских добродетелей вовсе не имел. Храня права народные, считая себя равным Гетману Украинскому, не судить его безчестно и самопроизвольно; не жечь и не грабить страны, которая составляет часть отечества; не народ целыми городами и селениями; не выкидывать из, гробов рукою святотатственною трупов; уважая славу врагов своих, не жечь и костей, с разбивать надгробных камней; но собрав народ единоплеменный, возвратить ему права его, преклонить к избранию Гетмана единого, возратить его общему отечеству кроткими мерами, и потом рукою вооруженною охранять его от буйства и насилий: — это бы значило иметь гражданские добродетели, быть благоделем Республики, и все это было в его возможности. Но зверство не вознаграждается гражданскими добродетелями потому, что в звере таких добродетелей нет.

Чарнецкий умер, Собеский удалися по собственным Делам, Станислав Яблоновский принял главное начальство над войском, расположился на зимних квартирах в Белой Церкве, ввел, в Корсунь и в Чигирин силььные гарнизоны; Брюховецкий зимовал в Каневе и в его окрестностях.

Но Сирко не оставался в бездействии: узнав, что козаки начали бунтоваться против Тетери, он пошел на Брацлав; Тетеря, не успев захватить богатств, похищенных в Чигирине, бежал в свои Польские имения, Королем ему подаренные; Сирко овладел всеми его богатствами Брацлавскими, Поляки ограбили его в Польше; и Тетеря в нищете, в рубище, почти донага ободранный, скрылся в Молдавии; властолюбие снова привлекло его в Польшу по весне. Скоро увидим мы, как отблагодарила ему Республика за услуги его Польше и за измену Украйне. Сирко с имуществом Тетери пошел на Крым, к нему в товарищи пристали Калмыки; Аккерман был взят приступом, разграблен и выжжен. Буджак, Паланка и Каушаны не устояли против Кошевого; все селения были разорены. Татары, находясь в Польше услышали о гибели своих имуществ, — они поспешили к защите против Сирка; этот, услыша о их приближении, пошел в Малороссию. Обремененный Татарскими и Тетериными богатствами, он подошел к Саражину; здесь Маховский с Татарами нечаянно окружил и разбил все войско его и Калмыков; вся добыча досталась Полякам и сам он едва успел спастись. Так кончился тысяча шесть сот шестьдесят четвертый год; настал новый; междоусобная война в Украйне не прекращалась, а в Польше началась новая, своя собственная.

Войско Яблоновского, неудовлетворенное жалованьем, узнав, что Сейм не состоялся, что деньги, назначенные для него, обращены на другие нужды, начало роптать, составило военный союз, избрало себе предводителем Адама Остржицкого. С немногими Хоругвями Яблоновский вышел из Украйны; Варшава была тем более встревожена этою военною конфедерациею, что с другой стороны Любомирский поднял знамя опасного и кровопролитного бунта.

Яков Потоцкий, брат Гетмана Чарнецкого Стефан, и Лончинский явились к Королю с изъявлением негодования против Конфедератов, которые, в числе трех тысяч пятисот человек, пошли на Самбор. Войско, несоединенное с Конфедератами, поспешило в Королевский стан, собиравшийся под Равою; Король явился туда с Королевою; они расположились в Иезуитской Коллегии. Любомирский, его друзья, его родственники соединились с Конфедератами; это составило семь тысяч человек; их повел Любомирский противу пятнадцатитысячного войска Королевского; Епископ Вержбовский старался примирить обе стороны: его старания были тщетны. Враждующие соотечественники сошлись у Ченстохова; Пац и Полубинский предводили полками Королевскими; Коляновский полками Любомирского; и последний остался победителем; кротость его с пленными увеличила число его приверженцев; Любомирский, несмотря на то, хотел мириться с Королем; но ненависть Королевы разстроила мировую, междоусобная война становилась упорнее, неистовее, и протянулась почти на два года.

Брюховецкий не дремал под шум Польских неустройств; в начале года отправил Киевского Полковника Василия Дворецкого в Москву, и просил присылки вспомогательного войска. Ему отказали по причине дурного содержания людей военных в Малороссии. Гетман оскорбился этими толками, писал к Окольничему Хитрово письмо от второго Марта, доказывал несправедливость обвинения, изъявлял сожаление о том, что за все военные подвиги не удостоился от Государя получить ни одного милостивого слова; жаловался на приемы своих послов, на Ромодановского, который не захотел преследовать с ним Чарнецкого, и тем допустил усилиться Полякам за Днепром. Действительно, Гетманские чиновники, приезжавшие в Москву с знаменами и литаврами неприятельскими, были принимаемы от иных Бояр с величайшим презрением.

По предстательствам ли Хитрова, по собственному ли внушению, Царь приказал Князю Льву идти в Киев с одним отрядом, с другим Воеводе Протасьеву к Брюховецкому. И в Марте же месяце военные действия открылись в окрестностях Киева.

Отдельные битвы под Торговицею, Ольшаною и Лисянкою были удачны для нас; 4 Апреля Глуховский Полковник Гамалея овладел Корсунем и взял в плен Тимофея Носача, Судью Криховецкого, бывшего Корсунского Полковника Улеска, и Наказного Гетмана Тетерина; Канев тоже не устоял против козаков, но здесь лишились они Полковника Брацлавского Ивана Сербина. Наконец, соединясь с тысячью Калмыками, Брюховецкий, имея пятнадцать тысяч козаков, выступил против Яблоновского, напал на него под Гребенками, обратил в бегство, и захватил весь обоз; Яблоновский возвратился в Польшу; Брюховецкий окружил Белу Церковь, простоял несколько времени, и, уступив храброму сопротивлению гарнизона, снял осаду, распустил войска.

До сих пор дела Украйны шли довольно счастливо; победа была более на нашей стороне; междоусобия были почти прекращены; но явился Дорошенко, и домашние неустройства прибавились к войне с врагами внешними; простой Чигиринский козак, рядовой при старом Хмельницком, Полковник при Юрие, передавшийся в 1660 году Королю, потом Войсковый Асаул под знаменами Тетери—Петр Дорошенко, обольстил Татар подарками, Магнатов обещаниями и выступил на поприще жизни исторической, славной, но наполненной злодеяниями. В тоже время явились в Малороссии Гетманы Самозванцы: Опара, Царик и Децик. С помощью друга своего, Хана Крымского Дорошенко схватил Опару и Царика и представил к Королю; Король приказал освободить из Мариенбурга Митрополита Тукалского и Юрия Хмельницкого, отравил туда Опару, а Царик был казнен под Радомском, как два раза пойманный в мятежах и не раскаявшийся. Скоро и Опару постигла та же участь. Но Децик успел пройти в Полесье и причинить там многие опустошения, пока наконец его поймали и посадили в Нежинскую тюрьму, где он и кончил жизнь. Староста Белоцерковский Стахурский много содействовал к усмирению этих мятежников. Дорошенко через посла своего Яска Кулгака отзывался о нем с величайшими похвалами. Вместе с тем он просил Короля, чтоб сам поспешил прибытием в Украйну для ее совершенного успокоения и очищения от врагов; напоминая, чтоб и Донатива Татарам была скорее выслана в Каменец, иначе Хан не в силах будет не допустить своих войск до впадений и опустошений границ Королевства.

Тукальский и Юрий, также по ходатайству Дорошенка освобожденные, возвратились на родину; Дорошенко уверял, что эта мера кротости и милосердия послужит к успокоению Украйны и удержит ее жителей в повиновении, в доброжелательстве Королю и Республике. Тукальский поселился в Киеве; Король назначил Митрополитом Винницкого. Юрий удалился в свой Мошнинский монастырь питая намерение заменить со временем клобук Великокняжескою короною.

В Польше продолжалась междоусобная война, произведенная Любомирским; Король принужден был из Украйны вызвать войска для защиты собственной; Варшава была наполнена недовольными, буря политическая созрела вполне. Сейм, созванный для окончания дела Любомирского, для обсуждения средств успокоить Украйну и удовлетворить войско жалованьем, этот Сейм не состоялся? — он был уничтожен Павлом Мясковским; не утешительны надежды были для Польши; в будущем ей угрожали печальные последствия необузданности Магнатов, тем более, что срок перемирия с Москвою приближался к окончанию, и что Татары, не получив дани, готовились к нападению. Недовольные Малороссияне не хотели передаться Туркам, но эта мысль уже зародилась в умах Дорошенка и его сподвижников; об этом думал и Юрий в своей монастырской келье. Король, видя беду неминучую, созвал Сенатскую Раду; собрали все, что могли из чрезвычайных податей и из остатков казны, и употребили на войско, чтоб поощрить его к понесению предстоящих воинских трудов; но все это составляло только часть следуемого жалованья.

Разстроенное здоровье Гетмана Потоцкого не позволяло ему предводительствовать армиею; Кастелян Незабитовский отказался от звания главнокомандующего; Маховский сделан был Рейментарием и получил повеление вести Хоругви из-под Крупы на Украйну; там все города и селы, кроме Белой Церкви, где стоял Стахурский с гарнизоном, возстали на Поляков. Маховский хотел основать свою главную квартиру в Ставищах; но видя упорство жителей, получив известие о впадении Крымцев с Нурадином, обошел Ставище и стал лагерем при Брагилове, чтоб отдохнуть и найти для войска безопасное местоположение. Дорошенко, собрав 20,000 козаков, соединился с Крымцами, которых было сорок тысяч. Козаки дышали злобою и местью против Польского военачальника; они его знали как беззаконного судью и убийцу Виговского; у него Поляков было только шесть тысяч, Татары, начали окружать эту горсть, козаки напали в тыл, Маховский почти бегом отступал к Ладыжину; уже подходил к Батогу, где недавно погиб Гетман Калиновский, вдруг козаки и Татары нагнали его; мало кто из Поляков избегнул смерти или плена; Маховский попался в руки победителям и отведен был в Крым.

Надобно было Польше принять меры деятельные. К неготовности Москвы заключит постоянный мир с Польшею, ко впадению Татар в границы Республики, новое несчастье постигло Варшавский кабинет: Турки объявили ему войну. Слабое здоровье и дряхлость Короля, смерть Королевы, гибель войска, находившегося под начальством Маховского, приближали к разрушению государство. В тесных обстоятельствах Король назначил Коронным Гетманом Собеского. Новый Гетман начал собирать войска под Скваржовым; кавалерию поставил в поле; пехоту разместил ближних местечках и селениях; орудия, запасы аммуницию свез в лагерь, начертал план похода, известил о нем гарнизоны Корсунский, Чигириский и Белоцерковский и двинулся к нам.

На пути узнал он о переправе через Днестр восьмидесяти тысяч Татар; они разделились на три части: одна осталась при Ягельницах, друая пошла Черным Шляхом на Волынь, третья отправилась к Снятину. По этим сведениям Собеский поспешил в Каменец, снабдил его фуражем и провиантом, и усилил гарнизон пятистами человек под начальством Квасноборского; а сам предпринял перерезать Татарам путь. С ним только было двенадцать тысяч воинов, когда он подошел к Подгайцам и расположился лагрем. Послав кавалерийские отряды с приказанием добыть языка, укрепив стан шанцами, отправив отряд Станислава Конецпольского в Тарнополь, Яблоновского к Злочову, Сенявского Бржезаны, Сельницкого на дорогу во Львов, Модржевского к Полесью, заперся в лагере, чтобы дожидаться Татар.

Таковы были происшествия и приготовления к войне в Украйне западной; обратим внимание на происшествия в восточной. То, которое нам ныне предстоит, заслуживает особенного размышления. Оно перед глазами каждого читателя, несколько дальновидного, вполне развернет картину тогдашней Малороссии, вполне выявит характер, ум и честь Гетмана Брюховецкого. Упредив двумя годами описание происшествий на западе, я имел ввиду не прерывать разсказа о последнем подвиге Брюховецкого. Мы возвращаемся к тысяча шест сот шестьдесят пятому году.

Успехи Дорошенка. Страх Гетмана. Он и Старшины едут в Москву. Бьют челом городами. Встреча Гетману. Размышление Конисского. Суд потомства. Статьи Московские. Гетман возвращается из Москвы. Воеводы. Слова летописцев. Речь Мефодия. Ропот. Дорошенко берет города. Гибель Воевод.

Теперь в обеих Украйнах было четыре главных деятеля: Брюховецкий, Юрий Хмельницкий, Кошевый Сирко и Петр Дорошенко. Один только из них был человек благородный—Сирко; Юрий и Петр были разорители Украйны. Что делал Иван Брюховецкий и чем он кончил жизнь—увидим немедленно.

Его испугали успехи Дорошенка; ему не хотелось лишиться Гетманства, которое колебалось уже; а чтоб удержаться на нем, надлежало найти опору твердую, верную; видя ее в Царской милости, он испросил позволение приехать в Москву. Доселе война его от этой поездки удерживала. Отдаленный от Государя, Двора и Бояр, он не со многими из последних был лично знаком; и так не мог пользоваться не только их искреннею приязнью, но, что хуже того, не имел Царского доверия. Подозреваемый в готовности к разъединению двух Россий, в замыслах отложиться, он видел, что его поведение сравнивают с поведением Виговского и Юрия.

Скоро получил он насчет этой поездки разрешение; Рада была созвана, Брюховецкий уговорил большую часть Генеральных Старшин и трех Полковников ударить челом Великому Государю всеми городами Малороссийскими. Собрав, как говорит наша летопись, «многочисленную себе Кальвокату из Старшин и Полковников,» Сентября первых числ Гетман выехал из Малороссии. Генеральные были: Обозный Иван Цесарский, Судья Петр Забело, Писарь Захар Шийкевич, Асаулы Демьян и Павел Константиновы; да Полковники: Киевский—Дворецкий, Нежинский—Матвей Кгвинтовка, Лубенский — Григорий Гамалея; наконец Сотники тех полков, многие козаки и мещане.

В Путивле встретил Брюховецкого Стольник Олфимов и провожал его до Москвы; в Москве, за Земляным Валом, у ворот Серпуховских, его приветствовали Ясельничий Иван Афанасьевич Желябужский и Дьяк Григорий Богданов. «Встреча и прием были для Гетмана чрезвычайные; все, что пышность и изобилие внушает при том, употреблено со избытком; а после первых приветствий, начавшиеся и повторяемые пирования изумили Гетмана и лривели его в изступление; и когда он, считая себя восхищенным в лучшее небо, чем Запорожское, вскричал: Сичь маты, а Велыкий Луг батко! То от Министерства советовано ему просить, чтобы его пожаловано было в Бояре Московские, дабы поверстаться получше Столбовым Боярами тутошними. Гетман взялся за сие прошение, как за верховное свое блаженство; и натурально ему в том не сделали ни малейшего затруднения, и тотчас пожаловали Великим Воеводою и Думным Боярином; после оженили его на Царской сроднице; а многих Полковников и Старшин также переженили на Боярских дочерях, и все шло с нарочитым успехом. Угощения притом сопровождались в полной мере щедрот, ласкательств и всех возможных избытков; но как сей пережененной Малороссии сближалось время к отъезду ее восвояси, то опять предложено Гетману Министерством, что ему не добро быти в козацкой земле без помощников от лица Царского; а понеже от милости Божией и Царской он есть Великий Воевода, то должно быть при нем и малым Воеводам, которые бы ему служили и помогали, и так уговорили Гетмана испросить у Царя малых Воевод, что тогда же и учинено с отличным успехом и великой милостию. «Так описывает пиры и переговоры Гетмана с Боярами красноречивый Архиепископ Белорусский. Эти пиры продолжались от 14 Сентября по 11 Октября, по день, в который утверждены Государем Московские статьи.

Описывая это необычайное происшествие, тогдашние летописцы обвиняют, кажется, в изменении прав и условий старого Хмельницкого Бояр и Даже мудрого Государя. Конечно, современники не могли судить безстрастно и нелицеприятно о делах, лично до них касавшихся; деятели или свидетели деяний, победители Магнатов, сподвижники Хмельницкого, грустно глядели они на изменение прадедовских обычаев и древних прав; еще не почитая себя чистыми Россиянами, они видели пазы в недавнем соединении двух одноплеменных народов под одну Державу. Из их памяти не изгладились еще власть и подвиги самостоятельного Хмельницкого, и сподвижникам старого Гетмана родина все еще казалась страною отдельною. Тогдашним писателям простительно это заблуждение, но два века прошло, как Москва слилась с Гетманщиною; уж нет ни Великороссиян, ни Малороссиян, ни Белорусцев; ныне все мы Русские, ныне Русь одна, не раздельная; одно Царство Русское — исполинское, равно и стройное, движущееся по мановению Царя единого. В наше время пристрастие постыдно было бы для историка, и упреки мудрому Отцу Петра Великого мы находим несправедливыми. Желая блага подданным, повелевая миллионами, кто из Царей предпочитал бы одну часть государства другом? Ужели несправедливо уравнять права народа новоприобретенного, с правами народа издавна верноподданного? Да и что касается до правил справедливости, до обязанностей, до взаимных отношений людей в частном быту, могут ли обыкновенные правила нравственности служить мерилом для повелителей царств. Там, где Судьба поставила человека единым властелином и судею над пространством земли, почти безграничным, над народом, почти безчисленным, на этой не измеримой высоте, в полубожеском одиночестве, Цари должны измерят время не годами, а столетиями; их удел справедливость не в отношении к одному подданному, не в отношении к дню, но в отношении к векам и поколениям, к нынешним и будущим. Так, глядя на деянья властителей, неминуемо каждый из нас оправдает поступок Царя Алексея с Украйною, скажу более: он не был бы Царем добродетельным, если б иначе поступил. Да и в этом тяжкотрудном подвиге, в слиянии двух народов, мы видим кротость Царя едва постижимую. Он действовал только ласкою, милостию. Итак заключим — Отец Петра поступил как Царь мудрый, добродетельный, Он положил конец вечным смутам, которые всегда бывают в государстве, где находится государство на отдельных законах и правах; Его благость Украйна давно уже видит на сынах своих. — Но Брюховецкий не был Царь, он был главою народа, вольно избравшего его; обязанность главная Гетманов состояла в защите народа, а не в продаже прав народных. Смелого и благородного защитника родины, Павла Полуботка, Петр объятием почтил в последние минуты жизни его; Великий просветитель народа, благодушный Император, глядел бы на Брюховецкого, как на предателя своей родины, и потомство, правдивое в приговорах, признало, что Брюховецкий злодей.

Как бы то ни было, Октября одиннадцатого утверждены были следующие Московские статьи Гетмана Брюховецкого.

1. Подданство Государю, как и прежде, по статьям Нежинским, на веки утверждается; а для усмирения частой в Малороссийских городах шатости, которая за прошлых Гетманов на Украйне бывала, и ныне часто за непостоянством Малороссийских городов жителей изрывается, — и чтоб явно было всему свету, что Монарх, а не Гетман землею владеет, то всякие денежные и неденежные поборы от мещан и поселян во всяком Малороссийском городе и селе живущих, погодно в казну Государеву выбирати Гетман желает; и чтоб по примеру знатнейших городов, по всем меньшим городам Малороссийским был сбор с кабаков винных в казну Государеву, также размеры хлебные с мельниц, дань медовая, и доходы с иноземных купцов отсылать из всех городов Малороссийских в казну Государеву.

Здесь Гетман клевещет на соотечественников, на народ, почтивший его верховным саном в Малороссии. Эта шатость городов Украинских всегда была делом не Малороссиян, но Польских уроженцов, добившихся булавы, каков был Виговский; она происходила от интриг людей себялюбивых, мстительных, искателей золота и власти, готовых всегда отложиться от России—каким был сам Брюховецкий, который окончил Гетманство двумя изменами: в Октябре 1665 года — Украйне, попозже—Царю. Но духовенство, шляхетство, войско и посполитство никогда не были причастны разъединению России; многие из Старшии, да и сам Брюховецкий, погибали за то только, что осмеливались предлагать козакам отложиться от Государя. К тому же народ, избравший Брюховецкого, влил ему право располагать статьями Хмельницкого, утвержденными Государем? Располагать ими самопроизвольно, без общей Рады всех чинов и всех сословий? С каким невыразимым презрением мудрый Государь и его Бояре должны были глядеть на предателя. Великая Екатерина, говорила: «любят доносы, а донощиков ненавидят.» Вероятно, таково было чувство Царя Алексея при взгляде на Брюховецкого. Тем более, что из многих добродетелей, которыми мудрый Отец Петра Великого отличался, явственнее других выявлялось необыкновенное благородство Его души и святое хранение условий и договоров с соседними Государями и с народами. Далее:

2. Гетману, Судье, Полковникам, Старшинам судить и карать по городам и селам, и в их суд — ни Боярин, ни Воевода, ни Стольник не должны вмешиваться.

Здесь опять История видит властолюбие слуги Юрия Хмельницкого, палача Самка и Золотаренка. Не дорожа правами народа, ему вверившегося, он твердо стоит за свое собственное право, этим же народом ему данное. В этой же статье обезпечивал Гетман козаков от постоев; обезпечивал их леса, сады, займища, сеножати, поля, огороды, мельницы, которых плотины устроены самими козаками, пасеки и прочую козацкую собственность. Дачу на Писаря городища с мельницами, на двух Судей по мельнице; и по одной с двумя колесами мучными и с третьим ступным на каждого Полковника, короче: он обезпечивал людей для него опасных; о мирных гражданах, о посполитстве молчал; статья Хмельницкого двадцать первая говорила так: Государь жалует „жалованья на Полковника по сту ефимков, на Асаулов войсковых по четыреста золотых, на Асаулов полковых по двести, на Сотников по сту, на козака по тридцати. Брюховецкий во второй статье бил челомъ, чтобы Государь умилосердился и, по изволению, козаков, за Царское Величество часто на войне труждающихся, платежем потешил: Государь написал: учинить.

3. Если Гетман умрет, избирать Гетмана должны сами козаки и непременно из козаков. А до окончания выборов, Обозный должен взять булаву и знамя большое и малое, и бунчук и пушки, и отвесть к Боярину и Воеводам в Киев или туда, где на то время они будут находиться; потом Гетман должен ехать в Москву для получения этих регалий и клейнодов.

Шестая статья Хмельницкого, как мы видели, говорила так: въ случае Гетманской смерти, Малороссияне избирают Гетмана из среды своей и извещают Государя, чтоб Ему не в кручину было, понеже тот давний обычай войсковый. Но как в первых двух статьях, так и в третьей, Брюховецкий себя не забыл; он попросил у Государя Годячскую волость и причислил к ней Котельву, Опошню, Куземин, Грунь, Черкасскую, Зиньков, Лютинку, Веприк, Рашевку, Камышну, Бурки и все села, мельницы, поля, угодья к этим городкам принадлежащие. Государь пожаловал Гетмана, велел ему на булаву Гадяч с теми городами дать.

4. Брюховецкий просит, чтоб Государ прислал в Кіев Митрополита из Москвы.

На эту статью Государь отвечал, что он будет писать о том к Константинопольскому Патриарху; в статье осьмнадцатой Переяславской было сказано: Государь утверждает Митрополитов, избранных нашим духовенством, из среды себя. Брюховецкому, если не ошибаюсь, необходим был Митрополит из Москвы, чтобы, в случае опасности от козаков, защитила его анафема.

5. Царским Воеводам и при них ратным людям явиться в Украинские города и разместиться так: в Киеве пять тысячь, в Переяславле полторы тысячи, в Каневе пять сот, в Чернигове тысяча двести, в Нежине тысяча двести, в Новегороде триста, в Полтаве пять сот, на Запорожьи тысяча, в Кременчуге триста, в Остре из Киева триста, в Мотовиловке оттуда ж триста, при Гетмане сто человек. Всего одиннадцать тысяч шесть сот. Последствия этой статьи мы увидим ниже; это были телохранители, которых желал приобресть для себя Брюховецкий.

6. Сверх Лохвицы состоять Ромну при войсковой армате.

7. Государевым ратным людям не расплачиваться с Малороссиянами фальшивою монетою.

8. Не называть козаков изменниками.

9. Гетману с чужеземными послами не ссылаться.

В статье четырнадцатой Хмельницкого сказано было: чужеземных послов Гетман свободно принимает, и только о том извещает Его Величество. Но Брюховецкому необходима была помощь против Дорошенка; ему необходимы были приязнь Воевод и телохранители; — лучше было отдать часть прав своих, нежели потерять булаву; он предался судьбе; расчет был умный, хотя последствия этого расчета надежд не оправдали.

10. Так как Гетман отобрал от Киевских мещан Королевские привилегии на право Магдебургское, и отдал их в Малороссийский Приказ, то Государь обещал выдать Киевлянам грамоты на это право, сходные с привилегиями.

Таковы были Московские статьи Брюховецкого. Октября 22-го Гетман с Старшинами подписал их, и был провозглашен Боярином. Получив Боярство, он стал подписываться холопом, вместо верного слуги и подданного, как бывало подписывался старый, Хмельницкий. Ближний Боярин и наместник Вологодский Салтыков пригласил его к столу Государеву; там ему прочитано была милостивое слово и объявлены подарки Царские: Гетман получил ферезею, бархат золотый двоемохровый, аламы, низанные жемчугом, каменьями, лаллами и изумрудами; Обозный, Судья, Полковники, Писаря, Асаулы па сороку соболей на человека; малым начальникам по две пары соболей и по сукну, и на каждого козака и посполитого по сукну только. Здесь Брюховецкий ударил челом перед Государем дарами: сайдаком, палашем, и ротазаном, чапраком, уздой в серебре, в золоте оправленными, украшенными яшмой, бирюзой и яхонтами, и жеребцем Турецкими.

За Брюховцким утверждена была в вечное и потомственное владение сотня Шептаковская; Хоружий, Бунчужный, Судья, Обозный, Асаулы Генеральные и все Полковники получили дворянское достоинство, поместья, жалованные грамоты.

Несчастная жертва политических расчетов невеста, с которою обвенчали нового Боярина, была дочь старого Боярина Федора Петровича Шереметева. Она принесла мужу своему значительное приданое. Из всех Старшин Малороссийских один лишь не был обдарен, и заслужил иную награду. То был Генеральный Писарь Шийкевич. Этот Украинец, возстав против десяти статей Московских, доказывал Брюховецкому, что без Рады народной Гетман не имеет права изменять положений Переяславльских; упрекал его в измене долгу своему; Брюховецкий оклеветал его пред Боярами; слова и упреки Шийкевича были истолкованы неповиновением избранной власти. Токмо Писаря, говорит летопись, для некоторого с Гетманом заводу в Сибирь заслано.

«Выгодна была», говорит почтенный историк Малороссии, «для Брюховецкого поездка в Москву, «но в Малороссии ожидала его ненависть народа.» И действительно, что ожидало его на родине?

Он приехал в Малороссию, и в первых числах Января 1666 года, вслед за ним, приехали Воеводы, которые прежде бывали только в Киеве, Чернигове, Переяславле и Нежине; теперь явились они в Гадячь, Полтаву, Миргород, Лубны, Прилуки, Стародуб, Новгород-Северск, Глухов и Батурин. В прочие в меньшие города от Воевод были разосланы «прикащики, целованщики, присяжные сборщики, которые взымали по торгам и ярмалкам, со всякой продажной и купленной вещи, от козака и мужика, пошлину, так прилежно посмотря и истязуя, что ни едина копейка мимо их руки не прошла; а Воевода, по всей Украйне, во свою область всех граждан и все посполитство, людей и земледельцов, приняв, наложил дань со всякого плуга по осьми, и осмачок жита, осыпу пять золотых грошей, а от коня по полкопи грошей и по осмачци жита. «Того ж года по весне присланны были с Москвы во всю Украйну спищики, которые всех людей по городах и селах, можных и нищетных, и кто сколько сынов имеет, и кто чим промышляет и купчует, какою землею, заводами и угодиями владеет, мельницы, ставы, винницы, броваре, солодовне, пасеки и хуторе, по указу или и без указу, переписав, от всего того дань наложили давать.»

По указу или без указу, говорит Иеремонах летописец, красноречивый Историк Руссов, Преосвященный Георгий Конисский, муж с глубокими познаниями в Отечественной Истории, с безграничною преданностью к Престолу и к России, правдивый в своих исторических показаниях, возлагает всю вину на исполнителей. Вот слова

Архиепископа Белорусского: «Жалованные Воеводы заняли все города и местечки. Штат каждого из них довольно был многочисленный; они имели при себе разных статей подъячих и с приписью подъячих, меровщиков, весовщиков и приставов и пятидесятских с командами. Должность их предписана в Думном Приказе и подписана самим Думным Дьяком Алмазовым; а состояла она в том, чтобы пересмотреть и переписать все имение жителей до последнего животного и всякой мелочи, и обложить все то податьми; для сего открыты были амбары, кладовые, сундуки и вся сокровенность, не исключая погребов, пасек, хлебных ям и самих хлевов и голубятен. По городам и местечкам проезжие на базар дороги и улицы заперты были и обняты караулами и приставами. Со всего привозимого на базары и вывозимого с них была взымаема дань по росписанию Воевод; а от них всякая утайка и флатировка истязуема была примерною жестокостию; а обыкновенные в таких случаях прицепки и придирки надсмотрщиков оканчивались сдирствами и побоями. Новость сия сколько, может быть, необыкновенная была в других странах, но в здешней она показалась жестокою, пагубною и самою несносною. Народ возстенал, изумился и считал себя погибшим. Ропот на Гетмана отзывался от одного конца земли до другого. «Смягчительные меры правительства не согласовались поведению Воевод их подчиненных и возмущение народное стало неизбежно.»

Так говорит Преосвященный Георгий. Выпишем теперь слова Писателя, известного человека, служившего с честью Царям и России на Государственном и литературном поприщах, — это слова моего предшественника, Бантыша-Каменского, которому много и много обязан я в моих изысканиях, «Малороссийские летописатели умалчивают о причине появления сих Воевод, сборщиков и коммиссаров, о сделанной Брюховецким уступке, Царскими грамотами утвержденной. Они таким образом слагают всю вину на Государя, имевшего неоспоримое право располагать своим у достоянием. Как бы то ни было, Малороссияне, не любившие и до того своего предводителя, еще более возненавидели его при водворении порядка, с прежними постановлениями несообразного. «Простолюдины взирали с неудовольствием на пожалование Брюховецкого Боярином. Он вводит между нами новый обычай, говорили они: у предков наших Бояр не бывало, и от того они не превозносились, охраняли права свои, любили одну отчизну. Епископу Мефодию противна была четвертая статья Московского договора о Киевском Митрополите. Тогда к народной ненависти присовокупилась еще злоба духовенства. Мстительный Епископ вооружал все сословия против предводителя козаков»

Вот речь Мефодия, извлеченная из Архива Колежского, как издана она в Истории Бантыша- Каменского.

«Малороссияне! доколе будете повиноваться тирану, посягающему на драгоценнейшее ваше наследие, на права ваши, кровию предков приобретенные? Доколе будете терпеть от него безпрестанные обиды и поругания? ответствуйте мне: кто даровал ему власть назначать начальников ваших и лишил вас права избирать их свободными голосами? Зачем произвольно наказывает он Старшин, сажает их в колодки, отсылает в Москву? Почему, без войскового приговора, подверг сей участи Генерального Судью Незаймая, Полковников Гамалею, Высогина и многих других? Малороссияне! вы зрите неправды сии и пребываете в бездействии, — уже время сбросить тяжкие оковы, носимые вами. Да падет враг спокойствия вашего; внемлите гласу несчастных единоземцев, вопиющих к вам из отдаленных стран льдистой Сибири. Они требуют мщения. Одинакий жребий ожидает вас; спасая себя, спасайте отчизну!»

Если эта речь произнесена была от внутреннего убеждения, а не от гордости; то мы находим в Епископе Мефодие достойного соперника Полуботка. Впрочем История, произнося суд над деяниями, не вправе вникать в чувства сокровенные, одному Богу известные.

Народный ропот усиливался; враги Брюховецкого становились безчисленны; будущее являлось ему с предчувствиями ужасающими, когда в довершение его страхов явились в Украйну Стольник Иван Телепнев и вслед за ним Жилец Болотников. Первый известил Брюховецкого о перемирии и возобновлении переговоров с Польшею; второй привез запрещение нападать на Литву и на Польшу.

Во время отсутствия Гетмана, Дорошенко день ото дня усиливался. Отклоняя полки Заднепрские от России, он льстил Короля Польского подданством на Гадячских условиях; козаки, верные присяге, перебегали из-за Днепра; Гетман селил их за Десною. После четырехмесячной осады Брацлав пал пред Дорошенком, и по воле победителя Полковник Дрозда, защищавший этот город, был казнен в Чигирине. Украйна разделилась на Западную и Восточную, и двоегетманствие с той поры долго продолжалось; первое народное возстание на Воевод открылось в Переяславле. Оно началось убийством в слободе Богушевой Русского чиновника Дашкова, поставленного Полковником от Брюховецкого, Ночью козаки подъехали к Переяславскому замку, но Малороссияне, защищавшие воеводу тамошнего, спасли его. Он заперся в замке и устоял. Переяславль был сожжен, Переяславские козаки передались немедленно над начальство Дорошенка, который поспешил на Украйну Восточную. Соединясь с Переяславцами, он пошел на Золотоношу, где квартировал с войском. Князь Щербатов, выгнал Князя из города, и истребил его со всею свитою; помощь Маховского была безполезна уже для Русского Воеводы; Дорошенко перешел через Днепр, разбил, схватил Маховского и, как мы видели в главе предыдущей, отправил его в Крым. Тогда началось истребление Воевод повсеместное. Прилука, Нежин, местечки, селения сдавались Дорошенку. Напрасно Государь, думая воспрепятствовать Дорошенку и Татарам, увеличивал войско в Киеве, в Переяславле и в других городах; напрасно отправил он Воеводу Косагова с отрядом и повелением удерживать Запорожье в повиновении. Косагов едва успел явиться на Койдак, и Запорожцы взволновались. Воевода уверял, что он пришел туда, чтоб защищать Сечу и южную часть Малороссии от Крымских нападений; Запорожцы негодовали, говорили, что присутствие Московских войск для них вредно, что им хотят запретить сношение с Гетманщиною. Они подали Государю жалобу: «отдалять от нас Малороссию, всегдашнее наше отечество,» писали они, «которое разорено до крайности многими затеями Московских Воевод, значит раздувать огонь; а что касается до Крымских набегов, то мы считаем это за игршку; мы всегда против Татар сами управлялись и защищать себя сами во всякое время в состоянии. Наконец начали делать такие наглости Косагову, что этот принужден был просить у Государя позволения возвратиться в Москву. Бунт на Дону просьба Воеводы, неудовольствие Запорожцев решили сомнение Государя: он вызвал Косагова из Запорожья, тем более опасного, что Лодыженский, посланный в это время в Крым, и Ханский посол, возвращавшийся с ним из Москвы, были кинуты в Днепр; эта участь готовилась, вероятно, и Косагову с войском.

Народ был не доволен этим убийствами. Наша летопись говорит, что как он ни огорчен был Воеводами, но, не потеряв разсудка, от худых начинаний предвидел такие же последствия; и удаляясь от злодейств Дорошенковых, всех Воевод, не впадших в его руки, сами жители сохраняли от смерти, и многих за своим конвоем препроводили в Московские границы; о Дорошенке же мыслили как о предателе под власть Поляков, с которыми держался он заодно.»

В это время, Поляки не зная с каким намерением Дорошенко опустошает Восточную Малороссию, но зная, что это волнение и истребление Московских Воевод противно Царю, вздумали воспользоваться смутами и отторгнуть Западную Украйну и от Москвы и от Дорошенка. Для этого назначили Коронным Гетманом Яна Собеского; знаменитый Полководец, — на этом остановились мы в главе предыдущей, — двинулся в поход и расположился станом у Подгайцев.

Андрусовский договор. Раздвоение Украйны. Два Гетмана. Радзиевский в Семибашенной. Дорошенко идет к Подгайцам. Сирко грабит Крым. Договор Собесского с Крымцами и с Дорошенком. Дорошенко признан Гетманом. Казнь Тетери. Поляки хотят казнить Юрия и Тукальского. Они скрываются. Рославлев. Царский Манифест. Дубенский. Его переговоры с Дорошенком и с Тукальским. Тетерев и Тяпкин. Письмо Дорошенка к Тяпкину. Патриархи предают анафеме Брюховецкого. Женидьба племянника Брюховецкого. Ропот Малороссиян за мир Андрусовский. Письмо Мефодия к Брюховецкому. Письмо Царя к нему. Письмо к нему же Дорошенка. Убиение Воевод. Брюховецкий возстает на Государя. Ромодановский идет на Брюховецкого. Полковница Острая. Брюховецкий схвачен россиянами. Народ судит его и убивает дубьем.

Во время Подгайского похода, Россия приводила к окончанию мирные условия с Польшею. Тридцать съездов ни к чему не привели. 3-го Января на тридцать первом съезде постановлено перемирие на тридцать с половиною лет. 20 Января обе Державы разменялись условиями. Деревня, где происходило это важное дело, была Андтрусов, Смоленской губернии при речке Гродне. Уполномоченными были со стороны Москвы: Окольничий Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, Дворянин Богдан Иванов Нащокин и Дьяк Григорий Богданов. С Польской стороны: Генеральный Староста Княжества Жмудского Юрий Карл Глебович; Маршалек Литовский Хриштоп Завиша; Референдарь и Писарь Литовский Киприян Павел Бростовский; Подкоморий Кременецкий Степан Ледоховский; Подкоморий Ян Антоний Храповицкий и Стольник Воеводства Калишского Станислав Казимир Кожуховский.

Андрусовский договор состоял в тридцати четырех статьях; извлечем из них все относительное к Малороссии:

Козаки и Украйна Восточной стороны Днепра остаются во власти Царя. Государь же обещает не вмешиваться в дела Украйны Западной и тамошних козаков; увольняет их от данной ему присяги и признает владычество над ними Короля и Республики. И так Смоленск, Чернигов, Стародуб уступлены Москве; Днепр назначен границею обоих Государств. Козакам Запорожским назначено быть в послушании обоих Государей и отправлять общую службу против Турецких и Татарских нападений; всякий из них пользуется правом свободного вероисповедания; они лишаются права строить новые города; запрещается людей из поселений куда-либо выводить. Козакам, которые переходят во власть Королевскую, не мстить; и как, по сей стороне реки Днепра от Киева живущих, козаков Его Царское Величество, — так и по другой стороне той же реки от Переяславля имеющихся, Козаков же Его Королевское Величество в оборону свою принимать и до мест и до городов их, в те перемирные годы, вступаться не будут и не велят. Город Киев со всеми к нему принадлежностями и военным снарядом отдастся во власть Царю на два года, и при Киеве округ не более как на милю; через два года, в 1669 году Апреля 5 дня, Киев и его округ должны быть возвращены Республике. Царь обязывается прислать Королю вспомогательное войско, состоящее из 5,000 конницы и 20,000 пехоты для успокоения Украйны, и против Турков, вторгнувшихся в границы Республики, принимающих под Султанское покровительство козаков и помогающих Дорошенку. Кроме того Царь обещает из собственной казны вознаградить Польское шляхетство, теряющее свои владения на восточном берегу Днепра; с обеих сторон вышлются Коммиссары для установления пределов Украйны. Наконец по этому же трактату Дорошенко не может быть Гетманом ни на Восточной ни на Западной Украйне.

И так Андрусовский договор раздвоил Украйну, отданную Хмельницким в руки Царства единою. Отныне на целое столетие Украйна стала Польскою, Русскою; была потом часть ее и Турецкою. Но единодушно Малороссияне признавали ее не раздельною и не хотели знать Малороссии иначе, как «пространством земли от Словечни до Днепра, от Клевени до Орели и от обеих Галиций до северного Донца.»

При слухе об этом договоре, ропот, волнение, мятеж в Украйне сделались повсеместными. Это и уж было не предательство Брюховецкого; это было раздробление отечества. Народ не размышлял о политической невозможности. Он не знал тайн кабинета, к нему не дошло донесение Нащокина, которое для потомства уцелело, и в котором Боярин писал Царю: «о Киеве и Запорогах свыше человеческой мысли склонились коммиссары и на том знаки Божии явные.»

А между тем Дорошенко, узнав, что поэтому же договору он уж Гетманом быть не может, решился вести с Поляками войну непримиримую, безпрестанную. Приверженность множества козаков, дружба с Ханом, покровительство Султанское — ему давали все средства к этой войне. По Ханскому предстательству Константинопольский Диван вступился за Дорошенка. Польский посланник в Цареграде, Радзиевский, представлял Визирю, что козаки Польские подданные, что Западная Украйна принадлежит Республике, что никакая держава не вправе вмешиваться в домашние дела Государства соседнего. Визирь отвечал, что Порта и не входит в разбирательство внутренних смут и междоусобий Республики; но как козаки прибегнули к могущественной защите Турецкой, то_оная будет им дарована, и Поляки должны немедленно возвратить им права и собственность. Радзиевский спорил, его посадили в Семибашенную крепость, где—от огорчения—он впал в горячку; Татарам отправлен Фирман о выдаче восьмидесяти тысяч вспомогательного войска Дорошенку.

И Дорошенко выступил к Подгайцам с двадцатью четырьмя тысячами козаков и с осьмьюдесятью тысячами Татар. Первая стычка при Нараеве, где предводительствовал Полковник Рущиц, была удачна для Поляков. Вскоре Дорошенко появился со всею силою, окружил неприятельский обоз и с насмешкой спросил у Поляков: войско ли будет защищать город или город войско? Коронный Гетман выступил из обоза и построился в боевой порядок. Александр Поляновский предводительствовал тринадцатью Хоругвями кавалерии и стал на правом Фланге; Владислав Вильчковский вел левый фланг; Яблоновский предводил срединою войска; Собеский стоял в резерве. Орудия, поставленные в редуте на холме, открыли огонь по Козацко-Татарским войскам. Вся линия пришла в действие. Козаки начали приступ к старому городу; Татары с привычным криком ударили на Польскую линию; Польская кавалерия на них наскакала, согнала с поля битвы и разсеяла; на месте стычки легло множество трупов; ночь прекратила бой; Поляки, ободренные удачею, возвращались в лагерь; но их было только двенадцать тысяч; Татары сделались осторожнее. Дорошенко окружил Польский лагерь. Сто четыре тысячи человек прекратили все сообщения, все поставки фуража, провианта; сквозь эту массу ни вспомогательному отрядку в лагерь, ни осажденным в поле пробиться было нельзя. Прошло две недели; дела Собеского становились затруднительными.

Вдруг прискакал гонцем из Крыма к Дорошенку тамошний мурза, Умет Кочуба. Он привез весть, что, пользуясь отсутствием одной части Татар в Украйну, и другой по Султанскому фирману в Закубанскую экспедицию, Кошевый Сирко с Запорожцами ворвался в Крым, разоряет тамошние города, жилища предает огню и мечу, а Хана самого загнал в горы. Это встревожило Дорошенковых союзников; страх за жен и детей принудил их согласиться на переговоры с Собеским, который давно уже хотел бы их начать. Октября 9-гоначали обе стороны договариваться. Со стороны Поляков прислано было четыре Депутата: Яблоновский, Поляновский, Вильчковский и Куропатницкий; Татары выслали четырех Мурз и скоро условия были готовы. Хан обещал Полякам приязнь, спокойствие, запрещение набегов на Польскую землю не только Татарам Крымским, но и Ордам: Буджакской, Ногайской и Белогородской. Всех Польских пленных, находившихся в Крыму, особенно Маховского, он обязался освободить. Собеский дал уверение в своевременной высылке Донативы. Султаны: Кирим-Гирей-Калга, Омбо-Гирей-Нурадин, и Караша-Ага-Атталык скрепили своими подписями эти условия.

С Дорошенком и козаками состоялся следующий договор: Собеский обязался от имени Короля и Республики предать забвению все прошедшее; нарядить на будущем Сейме Коммисию для разобрания споров и приведения в порядок дел Украинских; облегчить посполитство насчет поставки жизненных припасов и потребностей для войска; уменьшить гарнизон Белоцерковский; разсмотреть жалобу козаков на Белоцерковского Комменданта, Полковника Стахурского, и учинить по ней справедливое решение; движимое и недвижимое имущество, отнятое у Паволочского Полковника, немедленно ему возвратить. Дорошенко обещал повиновение Королю, верность Республике, отречение от связей и покровительств заграничных; возвращение имуществ Украинских, отнятых у Польского шляхетства. Петр Дорошенко, Обозный Иван Демиденко, Полковники, Асаулы с одной стороны, с другой Ян Собеский подписали этот договор и учинена была взаимная присяга.

Октября 16 заключен и приведен был к окончанию этот мир козаков, Крымцев и Поляков, в лагере у Подгайцев; козаки возвратились в Украйну, Крымцы в Крым, Поляки разошлись по домам; остались ужасные и повсеместные следы, грабежей, пожаров, опустошений. Одна Ногайская Орда в Покутьи обратила в пепел более трех сот городов и сел, — по словам современного Писателя Коховского.

Дорошенко принял от имени Короля, из рук Собеского, булаву, знамя и литавры; он был провозглашен Гетманом на место Тетери, который, соскучив носить только имя Гетмана, потеряв доверие и любовь козаков, тоскуя в бездействии, предвидя дурные для себя последствия, уехал в Варшаву и, сложив с себя сан, сдал Королю регалии. Он думал мирно окончить жизнь в столице Королевской, в сердце Республики; но ошибся, как ошибались Наливайко, Косинский, Павлюга, Остряница. Запорожцы подали Королю жалобу на бывшего Гетмана. Высланные от них Депутаты просили удовлетворения за похищение церковных утварей, сокровищ и собственности войсковой.

Тетеря был взят под стражу; наряжена была Коммиссия. Польские Историки стыдятся сказать истину; мы скажем ее. Они говорят, что будто бы Тетеря успел оправдаться, был освобожден; что постановлено было пушкам, аммуниции и всем военным снарядам войска Запорожского иметь складку в Белой Церкви; что Чигирин был назначен Гетманскою столицею, и что, наконец, Тетеря удалился в Адрианополь, где на чужой земле окончил жизнь, запятнанную изменническою ненавистью к своему родственнику, военному товарищу — Виговскому. И вот благодарность человеку, всегда верному Польше! И это слова Польского Историка; — такова-то истина, которая должна быть чувством священнейшим для Бытописателя. Из Малороссийских дел, хранящихся в Коллежском Архиве, мы видим не то. Да и для чего бы оправданный, освобожденный Тетеря удалился в чужую землю умирать? Конечно, он был предатель и злодей, в том его соотечественники не сомневаются, но предатель не Польши, злодей не для нее, а для враждебной Полякам Украйны, для собственной родины. Что же скажет потомство, и что подумали современники при известии, что за все заслуги пред Республикою, Сейм Польский, боясь Запорожцев, в надежде на прочность мира с Дорошенком велел Тетерю— казнить смертию.

Гетманство Дорошенка было противно договору Андрусовскому. Казнь Тетери была противна чести, и пугала Дорошенка, который мог ожидать и себе подобной же участи. Главным его советником был Иосиф Тукальский; Поляки хотели казнить Тукальского, Юрия и Гуляницкого. Они скрылись во внутрь Малороссии; Тукальский решился Полякам мстить до гроба; Дорошенко начал сносится с Портою и искать покровительства Султанского. Все усилия Поляков привесть в повиновение Западную Украйну остались тщетными; Республика просила Царского посредничества; Государь отправил Ротмистра Ивана Рославлева к брату Дорошенка Григорию и к Тукальскому; Рославлев предложил им от имени Государя, чтоб они «отложили горделивые мысли, держались веры Христианской, не имели дружбы с Татарами, предали себя в защищение обоих Государей.» Наедине он просил их «отклонить и Гетмана от Христоненавистных Агарян под высокую Державу союзных Монархов.» Петр Дорошенко отвечал: «Государи Андрусовским договором разодрали на части Украйну и согласились оную искоренить, — и такой союз с Татарами должен оставаться, во всей силе, тем более, что эта дружба ни в чем не мешает ни России, ни Польше, — а я и бее подданства всегда доброжелательствую Царю.»

Между тем Рада собиралась за Радою: они были местные; можно было предвидеть общую, и ее следствием какой-нибудь великий переворот. Чтоб отвратить это несчастие, был издан следующий Манифест к Малороссиянам:

«Известно всем вам как Мы, Великий Государь, войсками Нашими, не щадя Нашей казны, в оскорблениях, вам наносимых, вас защищали и обороняли; ваше обещание, с начала подданства Гетмана Богдана Хмельницкого и до Боярина Нашего, Гетмана Ивана Мартыновича Брюховецкого, быть у нас в верном послушании тоже известно каждому. И потому Мы разставили в Малороссийских городах войска Наши, не для того, чтоб увериться в вашем верноподданстве, но чтоб наносить страх врагам вашим, чтоб при вас всегда была Наша оборона. За что же началась в городах ваших внутренняя война и открыла средства народам не Христианским губить и увлекать в плен Христиан? Ныне, когда Господь Бог услышал молитвы Наши и даровал Нам мир с короною Польскою и Княжеством Литовским, вам остается, отложив воинские труды, разойтись по домам вашим. Вы должны бы воздать Богу благодарность, не сомневаться в прочности мира и заняться хозяйственными заботами. Мы надеялись, что этот мир вам наиболее приятен будет потому, что у вас были войны кровопролитнейшие, поднятые вами на защиту собственную, и вместо этой радости вы явили несогласие и начали кровопролитие. Где слыхано, чтобы Посланников побить? Хотя бы и война велась между народами, то и там не умерщвляют Посланников. А вы, безстрашные, забыв Суд Божий, вы пролили свою кровь учинили дело преступное, не Христианское, и злую славу пустили в свет. И ныне мы слышим от Гетмана и Бояр ваших, что вы хотите без Нашего Государева Указа Раду чинит, а с каким умыслом, о том ни они к Нам не пишут, ни от вас известия нет. Мы никак не надеялись, чтоб без всякого с Нашей стороны оскорбления вы были нам враги и отступники; но Бог разрушает советы хотящих брани, и посылает благословение в единомышленный дом. Вам, Полковникам, рядовым и посполитству, имеющим веру, надежду и любовь, следовало б обращать малодушных и суетных на путь истины; а у вас некоторые легкомысленные люди, презрев страх Божий, в пустоте любви сердец окаменелых, хотят последовать в злой путь Гетману Дорошенку. Вам должно бы Дорошенку напомнить о единоверстве, взыскать его заблудшего и привести в ограду Христовых овец; чтоб чувственные волки, над их отступною кровью разъярясь, невинных, блудящих в горах противенства или несмысльства, не поели, и Христовых овчарен не опустошили. «О, не навлеките на себя праведного гнева Божия, отлучитесь от непокорных, чтоб многие рати обоих славных Государств не обрушились на край ваш, и не учинилось бы великое кровопролитие. Вашему единомыслию с Дорошенком готов дивиться целый свет; оказавшие неповиновение ныне прощены будут, и пусть займутся домашними заботами; Мы, Великий Государь, будем всегда иметь вас под Нашею великою защитою. Кормите войска Наши без оскорбления, держите во всем совет с Боярами Нашими, Гетманом и Воеводами, тогда и Господь Бог и Наше Царское милосердие умножит и устроит благо Ваше. Дан 1667 года, Июля 7 дня, в Москве.»

Декабря 15-го приехал к Дорошенку Дворянин Василий Дубенский. Но тщетно он старался отклонить Западного Гетмана от Польши и от Крымцев. Дорошенко принял его ласково, уверял в желании поступить под высокую руку Великого Государя, жалел, что нельзя исполнить того в скором времени; говорил он, что ждет решения Сейма, и что если не возвратят ему Белой Церкви, по условию с Собеским, то станет войною добывать этот город. Напрасно умолял его Дубенский не посылать Татар в Государевы города Заднепрские. Татары без моего ведома» отвечал Дорошенко, «не пойдут войною в Заднепрские города. Если и выступят в поход, то не против Русских. Долго служил я Королю Польскому; мы полагали головы свои за него; а теперь Поляки вместо благодарности нарушают наши преимущества; вмешиваются с Немцами в дела войсковые; не только козаков, Полковников бьют и мучат; берут с нас поборы, обругали и пожгли многие церкви Божия; иные обратили в костелы, — это нестерпимо для нас; «я не хочу Христианской крови, я не пошлю Татар на города Государевы, согласен быть под покровительством Царского Величества; но от Татар не отстану. К ним ближе от нас, чем к Москве; Государь не успеет прислать еще войска, как Татары, если я поссорюсь с ними, успеют уже опустошить Украйну; а если я в дружбе с ними, то и Россия будет цела.» За столом, после заздравных кубков в честь Государя, при громе пушек, разгоряченный вином Дорошенко наконец сказал: «Государь с Королем помирился и по договору Киев должен поступить Полякам, но я, Гетман, и все мое войско головы положим, а Киева не отдадим.»

На другой день Дубенский имел переговоры с братом Дорошенка Григорием и с Тукальским. Он полагал их стараниями преклонить Дорошенка к подданству Государю. Тукальский отвечал на это к Воеводе Петру Васильевичу Шереметьеву письмом, в котором решительно и прямо объявлял, что не станет советовать Гетману нарушать клятву свою перед Королем, что для, этого надобно быть и самому клятвопреступником; «Да подаст Господь иной совет Царскому Величеству и его советникам, совет праведный, истинный, Воспоминая же Писание: врагу твоему веры никогда не даждь, вручаю себя любви и благосердию милости Вашей.» 19 Декабря Дубенский уехал из Чигирина, с неутешительными новостями.

Только что он выехал, явился Поручик Рейтарского строя Кручина-Тютерев с письмом Василья Михайловича Тяпкина к Григорию Дорошенку. Григорий не принял письма, отправил Тютерева в Чигирин к брату своему, который изговорился страхом Польши и Татар. Тютерев, также как и Дубенский, безуспешен был в старании преклонить Западного Гетмана к Русскому подданству. Предстоя у обедни, которую совершали Тукальский и Архимандрит Гедеон, т. е Юрий Хмельницкий, он имел неудовольствие слушать имя Короля на эктении, и только при выносе Святых Даров, когда Тукальский поминал Вселенских Патриархов, Хмельницкий произнес имя Великого Государя Всероссийского.

Потом приехал в Чигирин и сам Стряпчий Тяпкин; напрасны были и его старания. Он ссылался на милость Государя, возвратившего свободу брату Гетмана Григорию, припоминал убеждения Киево-печерского Архимандрита Иннокентия Гизеля. «Орды не перейдут за Днепр,» сказал Дорошенко через брата своего Тяпкину, — «Дружба и братство Гетмана с Ханом не вредны ни Королю, ни Царю; а ясневельможный Пан Гетман войск Его Королевского Величества Запорожских, и без подданства Его Царскому Величеству, доброжелателен.» Здесь Григорий подал Тяпкину письмо Дорошенково: это был ответ на полученное Дорошенком через Тютерева. «Твое письмо я получил, — писал Чигиринский Гетман—«в котором ты хочешь преклонить к тому, в чем и другие были безуспешны, чего и я не могу исполнить, а почему, — Божиими судьбами или кознями людей недобрых и немирных, — то разсудит Бог. Кто больше крови пролил, ополчаясь на врагов Царских, как не Богдан Хмельницкий? Не он ли всго Украйну, Белоруссию и даже Литву с Вильною, Львовым и Люблиным отдал Государю? Кто привел все войско Запорожское не в Турецкое, но в Христианское Московское Государство, как не Виговский? Кто убил Самка и Золотаренка? Какая же им всем благодать за это? Разсмотри, Любимиче! В насмешку первому, в первой Коммисси под Вильно, Коммиссары Московские не дали места нашим Послам; при Польских и Цесарских и Послах они его называли недостойным о себе советоваться. Витебск и Полоцк возвращены Полякам; там ни одной православной церкви имети нам не позволяется; приняти от честности твоей советующего не можем.»

Но в тайных совещаниях Григорий и Тукальский сказали, что если Государь выведет Воевод из Украйны, если уничтожит подати, обяжет не нарушать прав и признает Петра Дорошенка Гетманом обеих сторон Днепра, то и Задпеприе поступит в его подданство.

Так богатый людьми преданными и единомышленниками, Дорошенко устроивал свои дела, И то время, как Брюховецкий пронырством и мстительностью увеличивал число врагов своих. В службе козацкой находился один Грек, который служил шестнадцать лет в Молдавии, потом жил три года в Иерусалиме, и наконец определился на службу в Малороссии при Богдане Хмельницком: это был Константин Мигалевский, Полковник. По неудовольствию, Брюховецкий отправил его в Москву под надзором Коневского Полковника Якова Лизогуба и Канцеляриста Мокреевича. Вселенские Патриархы Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский находились в это время в Москве по делу Патриарха Никона, Мигалевский прибегнул к их покровительству. Они постарались оправдать его пред Царем. Царь пожаловал ему в награду за клевету Брюховецкого сорок соболей и дворянское достоинство. Патриархи прокляли Брюховецкого. Пораженный известием об анафеме, Гетман отправил в Москву Нежинского Полкового Судью Федора Завадского и Канцеляриста Касперовича; он через Царя испрашивал Святителей прощения и разрешения. «За что меня прокляли Святейшие Вселенские Патриархи, я того не знаю.» Так писал он Государю. «Не щадя себя за Вашу Царскую Фамилию, не допуская Бусурманов поработить Малороссию и опустошить храмы Божии, я надеялся через то получить душе моей пользу, а не пагубу. Ныне величайшая скорбь снедает сердце мое. Какая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же отщетит?» Гетман заключил письмо свое изъявлением радости о перемирии с Польшею, и обещанием не делать никаких обид и оскорблений.

Бояре, по повелению Государеву, писали к Брюховецкому, что он оправдан насчет доносов Мефодия; Епископ возвратился в Нежин из Москвы с титулом Нежинского-Украинского; Царь советовал ему примириться с Гетманом. Епископ, оставя вражду, поспешил из Нежина в Гадячь; Гетман выехал к нему навстречу за пять верст от города, угощал целую неделю, женил своего племянника на его дочери, дал пышный пир в Нежине, и тесная дружба между Гетманом и Епискомом заменила вражду.

В это время Андрусовское перемирие стало уже известно по всей Малороссии; но статей его народ не знал. Воспользовавшись его неведением, Поляки начали распространять лживые, и не менее того неприятные, вести насчет судьбы Украйны. Когда эти вести разнеслись по обеим сторонам Днепра и на Запорожьи, то возстание получило признаки весьма сильные и явные. По общему совету решили отправить послов в Москву от всей Малороссии; просить Государя о прекращении обид нестерпимых от Воевод и их прикащиков, в больших и малых городах; жаловаться на сдирства сборщиков по торгам и ярмаркам, и на перепись жен и детей. Но главное дело этих Послов было справиться о том, что положено насчет Малороссии в мирных трактатах с Польшею. Послами были Мокриевич и Урванович (по другим Рубан, по третьим Якубович). Но они узнали, что Поляки и их Коммиссары отлично в Москве приняты, что им отдают большие почести, а о содержании трактата ничего не сведали. На их о том вопросы, Бояре отвечали, что дела Государственные до войска не касаются, что дело военное знать Ружье и его употребление, а земскую расправу надлежит знать Воеводам городским и провинциальным, «которые если у вас есть, то они о том и знать могут.» И так Послы ни с чем возвратились. «Тии видевши, что при великом После Польском Беневском, Воеводе Черниговском, шляхту и граждан и людей посполитых, в Литве и Польши завоеванных, з женами и детьми и имениями, изо всея земли Великороссийской собирая, воспять Ляхам отдавано, донесли Гетману, что козаки уже уничтожены, и вскоре Ляхам яко Литовские и Польские невольники будут отданы.» Почти в это время пришла к Гетману Царская грамота, с объявлением, что несколько десятков тысяч войска расположится в Украйне на зимних квартирах. Козаки не понимали, за чем придет это войско, — войны никакой с соседями у нас не было. Народ и Старшины смутились; разнесся слух, что это войско придет для того, чтоб отдать Малороссию Полякам.

Епископ Мефодий уверял народ, что Боярин Ордын-Нащокин приближается с ратными людьми к Киеву и обратит в пепел все города Малороссийские. К Брюховецкому писал он следующее письмо:

«Для Бога, не плошай! Теперь идет торг о нас; хотят, взявши за шею, выдать Ляхам. Окружай себя более Запорожцами; укрепляй также своими людьми порубежные города. Утопающий хватается за бритву для спасения. Безбожный Шереметьев ныне в тесной связи с Ляхами и с Дорошенком. Остерегайся его и Нащокина. Мила мне отчизна. Горе, если поработят ее Ляхи и Москали. Лучше смерть, нежели зол живот. Страшись иметь одинакую участь с Барабашем.»

Множество Запорожцев явилось, по совету Мефодия, в Украйну. Они начали заводить ссоры и драки с людьми Московскими. Подвигнутый молвою народною и неудовлетворительными ответами из, Москвы, Брюховецкий опять отправил Послов к, Государю. Генеральный Старшина Григорий Гамалея и Канцелярист Касперович подали письмо Гетманское к Царю.

«По поводу тайных с Польшею переговоров, распущенные Поляками слухи об отдаче им в подданство Малороссии, возмутили войска Малороссийские и ее жителей; умоляю уведомить меня и народ о содержании тех контрактов? ежели подлинно Малороссия обречена к отдаче Полякам, то должностию обязан я принять против них оборонительные меры и избрать новые союзы, и протекции; если же Украйна останется по прежнему в протекции России, то верность и приверженность народа к Державе Российской суть неизменны и постоянны. А тайна и предательство в сем случае суть многогрешны и постыдны, и паче между народами единоверными и единомышленными; ибо известно всему свету, что народ здешний, претерпев от Поляков неслыханные в человечестве варварства и всех родов гонения, освободился от них собственно своею силою и мужеством. А соединился с Россиею по доброй воле своей и единственно по одноверству. Следовательно укреплять ее или другому даровать ни почему и никто не властен; и в противном случае я готов опять защищать себя оружием до последней крайности, и скорее соглашуся погибнуть, нежели сносить постыдное иго от врагов своих, и сие есть истинно и непреложно. О Царю! Если замешалась злоба на Воевод, то и тут главными орудиями не народ и Старшины, а Бояре Российские, которые прислали Воевод с инструкциями против правил и договоров прямо Египетскими или Вавилонскими; и Польское Правительство—подсылкою на нас Гетмана своего Дорошенка, народ поколебавшего. Но за всем тем самый разсудок учит, что за десять виновных злодеев не отвечают миллионы народа неповинного.»

Алексей Михайлович отвечал Гетману, что в Малороссию прислано будет тысяча человек пеших стрельцов, с недостающим числом Воевод, которые размещены будут по городам и уездам и они учнут по досугу и обычью каждого жаловати, а шалунов и неслушей карати судом и расправою; писано бо есть в книгах Христианских: ему-же честь, честь; и ему-же страх, страх! Сиречь на худых гнев, а на добрых милость. А тебе Гетману и всей Старшине козацкой смотрети войска и его снаряды, и служити с ним верою и правдою; а о войне и мире не хлопотати, и о трактатех с Польшею не стужати нам; у них все написано то, что ладно, а худо никто не пойдет.»

Этот ответ изумил и взволновал не только народ, старшин, войско, но и самого Брюховецкого. В довершение всей беды вдруг получает он письмо от Петра Дорошенка, и какое письмо:

«Такий начальнык в народе, як ты, Иване! повинен есть Суду Божиему и человечеству. Народ, вверивший тебе судьбу свою, пролил неищетное множество крови, потерял безчисленных предков, на брани избиенных, ведучи долголетние войны с Поляками за вольность свою и свободу прав своих; но какую он имеет вольность и свободу? По истине никакой; а одну злобную химеру. Годичные труды и все приобретенное их потом отнимают у них Воеводы и Приставы. Суд же и расправа в их руках. А что остается несчастному народу? Одна бедность и стенание. Вы и с Старшинами своими обольщены в Москве женщинами, а за их приданое народ отплачивает; и ты уподобляешься такому пастырю, который держит корову за рога, а другие для себя ее доят. Когда нет уже у тебя своей силы и отваги, то можно поискать и сторонней; когда нет в Христианах правды, то можно, попытаться об оной и у иноверцов. И то не грех и не глупость, но крайность, вынужденная необходимостью. Я готов все уступить на пользу народу, даже и самую жизнь; но оставить его в тяжкой неволе, и думать мне несносно.»

Брюховецкий сам призвал грозу, и сам изчез в ее первом вихре. В Январе была созвана в Гадячь Рада из Генеральных Старшин и Полковников. Эти Полковники были ничто иное, как простые Запорожцы, в сан этот самовольно Гетманом возведенные; вот что говорит о том одна из наших Летописей: «И по таковой Дорошенковой намови, съехавшиеся, по Богоявлении Господнем, Брюховецкого Старшина Генеральная, Полковники з гультяйства Запорожского поставленныи, которыи з голоты ставши на началах и на Крамарских дочерях поженившиеся хитро, яко своевольцы имилы всегда грабительство и с Гетманом Брюховецким усовитовалы, дабы от Царского Величества отступиты, и велив Брюховецкий Воевод, от Его самого добровольно в городы принятых, убываты.»

Это неистовое злодеяние, это предательство могло произойти только по воле предателя отчизны и его клевретов. Народ, везде и всегда добрый в массе, был против этого кровопролития, и он был действительно предан Государю и единоверной Москве. Это докажут в последствии его поступки, и даже по современным Летописцам мы видим справедливость моих слов. И они, сходно с народом, произнося всегда имя Царя Алексея Михайловича с любовию, слагают всю вину на Воевод и на своего свирепого Гетмана.

В начале Февраля козаки возстали на Воевод и сборщиков повсеместно. От Гетмана помчались гонцы: Старшина Гречаный в Крым, — просить у Хана союза; в Константинополь — Старшина Григорий Гамалея и Канцелярист Касперович искать вечной протекции. В Малороссии города были в огне, жители были ограблены Запорожцами; в четырех только городах: в Киеве, Переяславле, Чернигове и Нежине могли Воеводы спастись. В Стародубе Князь Волконский, в Новегороде-Северском Квашнин были убиты; в Глухове Кологривов, в Лубнах Бибиков были подарены Татарам; в Миргороде Приклонский, в Батурине Клокачев, в Прилуках Загряжский, в Гадяче Огарев были в Чигирин отправлены; в Соснице Михайлов неизвестно где девался.

Донские козаки получили также от Брюховецкого приглашение изменить Государю.

Старые козаки, или так называемое Товарищство, преданные Вере и Христианским обычаям, ужаснулись и вознегодовали на Брюховецкого. Они немедленно дали знать Государю о избиении Воевод, о посольствах на Дон, в Крым и в Константинополь; просили Ромодановского осадить скорее Котельву, где хранились все запасы Брюховецкого, и где засели Запорожцы. Тогда же к Дорошенку отправлен был гонец с просьбою—прибыть скорее в Полтаву и принять Гетманство.

Получив известие от козаков, Государь немедленно велел вступить в Украйну Князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому. Стольники: Князь Константин Щербатов и Иван Лихарев, Думный Дворянин Яков Тимофеевич Хитров и Генерал Филипп Фон Буковен вступили к нам с Ромодановским; два последние отряжены были на Запорожье. 27 Февраля гонец из Москвы привез в Польшу Русским Посланникам Государев указ: известить Короля о всеобщем возстании Украйны, о кровопролитии, о внушениях Брюховецкого и Дорошенка предаться Порте; обещать, что в будущем году устроится вечный мир России с Польшей, посредством Дворов Цесарского Датского, Шведского и Бранденбургского; наконец просить скорее высылки вспомогательного войска.

По совету Товарищства, Ромодановский пошел на Котельву; при наступлении весны осадил город и прекратил сношения Запорожцев с Брюховецким. Сирко, не теряя времени, начал переписку с Генеральным Асаулом Демьяном Многогрешным о принятии Дорошенка на Гетманство. Испуганный предчувствиями, свирепый Брюховецкий стал безчеловечным; обиды и разорения от него посполитству простерлись до невероятности; за ничтожную вину он всенародно сжег Гадячскую Полковницу Острую.

По вызову Старшин, Дорошенко, щедро одарив Послов, поспешил с Поляками в Опошню, и прибыл туда почти в одно время с Гречаным, который привел с собою войска вспомогательные из Крыма. Дорошенко подкупил и Татар и Гречаного. Брюховецкий приехал в Опошню для взаимных клятвенных обетов с Крымцами. Не подозревая ни в чем Дорошенка, он выступил к Котельве с Татарами и Запорожцами; Чигиринский Гетман перерезал ему дорогу в пяти верстах от Опошни. Его же козаки схватили, связали и привели его к Дорошенку; а этот отдал его Опошнянцам «за непорядочное на Гетманстве правление, за безумный замысл, за не постоянство и не пощадение Самка и Васюты и иных,» говорит одна из наших летописей, — «за убийство многих честных жен и за Полковницу Гадячскую, прозываемую Острую.» Народ убил Брюховецкого дубьем. Его советники и часть Запорожцев погибли с ним же; его жена, дочь Шереметева, отослана в Чигирип; Дорошенко отправил тело убитого Гетмана в Гадячь, там похоронили его в церкви Богоявления. Таков был конец Брюховецкого. Говоря о дне, в который стал он Гетманом, один из Малороссиян сказал: «Прощай Украйна.»

Начало его правления ознаменовано неблагодарностию и мстительностию; средина — разрушением сел и городов, пожарами жилищ, гибелью жителей; конец — изменой и предательство пред Царем и Благодетелем. А смерть — под дубьем.

Мефодий арестован и отвезен в Москву. Дорошенко идет но Ромодановского. Узноет о неверности жены. Едет в Чигирин. Переговоры Многогрешного с Ромоданонским. Царскоя грамота к Малороссияном. Суховий. Переговоры Татар с Дорошенком. Неудача Дорошенко. Многогрешный. Компанейцы. Толки о Киеве. Избрание Гетмано. Статьи.

Во время народного возстания в Малороссии, Епископ Мефодий ноходился в Нежине. Дорошенко дал повеление Многогрешному арестовать и отправить его с детьми в Чернигов; через четыре недели, под крепкою стражею, Мефодий был отвезен в Седнево, что в двадцати шести верстах от Чернигова по большой дороге Петербургской; месяц спустя, его потребовали в стан Дорошенков к Митрополиту Тукольскому, предали суду за недоброжелательство Заднепрскому Гетману, лишили Епископского сана, разлучили с детьми и заточили в монастырь, сперва в Чигиринский, потом Уманский. Там он не долго пробыл, подкупил монахов, ночью бежал, явился в Киеве; по повелению Боярина и Воеводы Петра Шереметева был схвачен, отправлен в Москву, и кончил жизнь под стражею в монастыре Новоспасском.

Дорошенко, кок Гетман Украйны обеих сторон Днепра, со всеми силами козацкими и Татарскими выступил под Котельву против Ромодановского, освободил город от облежания и погнал к Путивлю Боярское войско; по дороге пришла к нему из Чигирина весть о некотором жены его безчинии; оно так огорчило Гетмана, что, забыв собственную пользу, он бросил войско и войну, оставил под ними начальником человека, почти вовсе ему неизвестного—Наказного Гетмана Демьяна Многогрешного, повелел ему из всех городов изгонять Московских Воевод до последнего, и поскакал в Чигирин к жене.

По преданности ли к Государю, или в надежде получить Гетманство, Многогрешный встулил в переговоры с Ромодановским; огорченные отсутствием Дорошенко, Татары возвратились в Крым. Граждане Нежина осадили в тамошнем замке Воеводу; к празднику Рождества Богородицы Ромодановский подошел под Нежин, разогнал Нежинцев, освободил Воеводу и приказал город разграбить и сжечь.

Скоро пришла и Царская Грамота к народу Малороссийскому; призывая на помощь веру, честь и благо, Государь грозно и красноречиво укорял Старшин, Полковников и Запорожское войско в избиении Воевод и единомыслии с вором и изменником Ивашком Брюховецким: «Царское и Богу приятное дело но гнев приводящим долго терпети; человеколюбиво Мы Нашей милости не отложим от обращающихся к доброму послушанию. Но как не изумиться, видя, что, забыв страх Божий, не помня Страшного Суда, отвергнув святые заповеди, вы за Нашу милость, за заступление Наших ратей, за безчисленное Наше жалованье отблагодарили Нас досадою и противенством. Вы прельстились вражьей прелестью; что-бо прелести сея горше, ею же змий он прелукавый, мерзкий пад диавол, чрез изменников прельстил вас и очи ваши заслепил безумием? Но враг, неновидяй добра, мерзкий диавол, змий злокозненный и злолютый в слабых и буих изменничих сердцах непотребные мнения всеял, и к таковому безвинному Христианских кровей пролитию, и вас, простодушных людей, взрушил; его прелуковые козни силою Животворящего Креста да разрушатся, и замыслы его мирские огнем праведного гнева Божия да сожгутся. А мы, помня несравненное Божие милосердие, если от такого греха обратитесь и принесете раскаяние, все ваши вины велим простить и предать забвению. В знак Нашей Милости, Мы приказали уже двести пятьдесят пленных козаков, взятых в боях, из Москвы но родину к вам с милостивыми грамотами отпустить милосердно.»

Так писал и поступал Царь Алексий. На Сейме Польском присудили б этих пленных четвертовать, колесовать, сжечь в медных быках, вытянуть жилы, разсажать на колья. Потом выслали б войско свежее, которое было б разбито; Малороссияне исколи б другой Москвы в стена, в мечетях, в минаретах Стамбула. Русский Царь делал иначе, и Украйна слилась с Москвою. Это, кроме благодушия, показывает в Царе мудрость и дальновидность. Укоряя народ языком, ему понятным, призывая Веру и Христианство, даруя не только жизнь, но свободу и отчизну пленником, Государь привлекал к себе сердца Малороссиян добрых и благодарных, но никогда не забывающих оскорбления, всегда мужественных, безбоязненных. Он их не доводил до войны, которой последствия были б опасны обоюдно и всегда висят но весах судьбы. Отряд Ромодановского был уже разбит под Котельвою, а войска у Дорошенко было не много; Поляки сторожили поголовное возстание; еще одно неудовольствие народу, еще одна неосторожная строгость, — магнаты, старосты, каштеляны, Коронные и Литовские Гетманы, не смотря на мир, явились бы с услугами; Крымцы прислали б мурз и чаушей, и чем бы все это кончилось? Но на Русском Престоле Царем был политик дальновидный, Государь мудрый и кроткий; Украйна слилась с Москвою, и составилась непобедимая нераздельная Россия.

Черниговский Архиепископ Лазарь Баранович своими увещаниями содействовал также к возстановлению тишины в Малороссии.

Запорожцы однако ж не усмирились. Государь прислал им в подарок пушки, порох, свинец, сукна и две тысячи рублей жалованья. Это помогло. Дорошенко собирал новые войска в Сокирной, когда получил известие, что Запорожцы списываются с Крымом, и что Хан советует им избрать отдельного Гетмана; тогда уже управлял ими Иван Белковский; Сирко, по Ханскому желанию, уж не был Кошевым и скрылся у Буджакских Татар. Суховий, будучи Писарем войска Запорожского, видел ничтожность Белковского, сам написал и сам повез от войско послание к Хану; Хан его принял милостиво, дал ему несколько Султанов с Ордами, и Запорожцы избрали себе Гетманом Суховия. Новый Кошевый отправил к Дорошенку приказ не называться более Гетманом, и объявление, что Гетман Хана Крымского он, и что им получена печать войсковая, с изображением лука и двух стрел. Недовольные Суховием Запорожцы прислали к Дорошенку просить, чтоб истребил эти стрелы Татарские козацкими мушкетами; Дорошенко принял их с честью, надарил им шуб, шапок, сапогов сафьянных, отправил на Запорожье, но мало успел. В Чигирин прибыли Крымские послы с требованием, чтоб Гетман уступил булаву Суховию; монах Киевского Кирилловского монастыря Иезекииль, приехавший туда же с жалобами Игумена на козаков, был свидетелем приема этих послов: Дорошенко наговорил им множество грубостей, начал щелкать пальцами Татар по губам и приговаривать: «скажите своему Шайтану чи Султану, що и ему тож буде.» Потом Крымцы были из ставки вытолканы, Дорошенко выхватил из ножен саблю, схватил Иезекииля за руку, заскрежетал зубами и сказал: «этою саблею я оберну Крым вверх ногами; Мой дядя Дорошенко, с четырьмя только тысячами, Крым ни во что обернул.»

Несмотря на такую самонадеянность, он, однако ж, принужден был несколько податься. Он увидел, что Орда доброжелательно к Запорожцам более, нежели к нему; Чигиринский, Уманский и Забугские полки колебались преклониться к Суховию; к нему перешел и Степан Гречаный, известный по посольству в Крым. Гадячане, опасаясь Дорошенко, посадили в телегу жену и мать Гречаного, вывезли их за город и продали Татарам, но были выкуплены по предстательству Суховия. Дорошенко принужден был прибегнуть к хитрости. Послал брата своего Григория с поздравлением Суховия в сане Гетманском; просил его и все войско пребывать в единомыслии и стараться соединенными силами оберегать отечество от всех сторонних притязаний; «а я не намерен вдаваться ни в какие протекции, столь разорившие народ обманом, интригами, у всех родов неправдами и предательств. Так заключил Дорошенко свое поздравление; это была маска. Григорий узнал все тайны Суховия. Он донес брату, что Запорожцы к нему не преклонны, что они намерены ввести в Украйну союзных Татар на грабеж. Тогда Дорошенко поспешил на всякий случай привесть правый берег Днепра в оборонительное состояние. А Григорий пошел с Суховием на встречу сыну Ромодановского. Многогрешный, узнав о походе Дорошенкова брата, предложил молодому Князю соединиться; но, не желая ни с кем делиться славою, с самонадеянностью неопытного юноши, думая приобресть всю честь одному себе, молодой человек неосторожно кинулся в бой, был разбит при местечке Гайвороне, Слободско-Украинской губернии, и взят в плен. Старик отец его отправился в Путивль. Многогрешный настиг Татар и Запорожцев у Лохвицы, разбил их, гнался за ними до Самары, отнял пленников и награбленную добычу. Наступила зима. Крымцы возвратились домой, Суховий на Запорожье, Григорий в Канев.

Многогрешный с войсками расположился в полку Черниговском; он не скрывал уже приверженности к Русскому правительству, старался приобресть любовь подчиненных и прокладывал себе дорогу к Гетманству. Полки были умножены новыми козаками, которых он принимал в службу на собственное иждивение и назвал Компанейцами; облагодетельствованные своим предводителем, они уговаривали народ провозгласить его на будущей Раде Гетманом. Он созвал Старшин в Новгород-Северский, принял их ласково, каждый день приглашал к столу, представлял необходимость избрать нового начальника, советовал быть верными Царю для спокойствия Украйны. Зная расположение к нему козаков, Старшины ему предложили булаву, «он отговаривался от Гетманства, как старая девка от хорошего молодца, понеже сам того требовал.»

Наступил Январь, и в Москву явились послы от народа Малороссийского. Епископ Баранович прислал Игумена Иеремию; Демьян Многогрешный Обозного Петра Забелу, Судью Ивана Домонтовича и Асаула Матвея Кгвинтовку. Они вручили Государю прошение: о принятии Гетмана и Украйны в подданство, о прощении вины и о подтверждении козацких вольностей. Им поручено было стараться о выводе Царских войск из наших городов, кроме Киева, и не отдаче Поляком «сего первопрестольного града Царства Русского, от которого искони на всю Россию возросла и благодать Божия, и на котором утверждается вся Украйна.»

Наши полномочные были приняты с честью. Ближний Боярин, Оружейничий и Наместник Ржевский, Богдан Матвеевич Хитрово произнес речь, описал верность Гетмана Богдана Хмельницкого и безпокойства народные при Виговском, Юрие и Брюховецком; потом сказал, что Государь дал Королю двести тысяч рублей для освобождения Малороссиян от Польского гонения; что за столь отеческое об них попечение Государя они должны брать пример с Хмельницкого, исполнять присягу, служить верою и правдою Его Царскому Величеству.

Малороссияне из Москвы возвратились, в след за ними приехали в Глухов Царские полномочные: Князь Григорий Григорьевич Ромодановский, Артамон Сергеевич Матвеев и Дьяк Григорий Богданов. Туда явились козацкие полки, Старшины и Черниговский Архиепископ Лазарь Баранович; Марта 3-го открылось там торжественное собрание, известное в наших летописях под названием Рады Глуховской. Начался выбор Гетмана вольными голосами. «Люб нам Демьян Игнатов,» произнес народ, и надежды Дорошенковы изчезли. Многогрешный принял из рук Ромодановского Гетманские клейноды, присягнул в верности Государю и приступил к статьям:

1. Гетман и войско просили забыть вину их пред Государем.

2. Права, Хмельницким утвержденные, подтверждаются.

3. Хотя в статьях Хмельницкого и постановлено быть Царским войском и Воеводам в Переяславле, в Нежине, в Чернигове; но, во избежание ссор, отменить их присутствие в городах Украинских.

4. Утвердить Царское жалованье Старшинам и реестровым козаком, а именно: Гетману тысяча золотых червонных, Писарям войсковому и обозному по тысячи Польских злотых, на войсковых Судей по триста, на Писаря судейского по сту, на Писаря и Хорунжего полковых по пятидесяти, но Хорунжего сотницкого тридцать, на Бунчужного Гетманского сто злотых Польских; на Полковников по сту ефимков, на Асаулов полковых по двести, но Асаулов войсковых по четыреста, на Сотников по сту, на каждого козака по тридцати злотых Польских.

Козаков реестровых быть тридцать тысяч; буде-же старых не будет доставать, то пополнять из детей мещанских и поселянских.

Городам разоренным дать льготу, а именно: Переяславлю, Нежину, Любечу, Воронежу и Кролевцу на десять лет.

Остру и Чернигову на семь лет.

Местам, местечкам и селам на три года.

5. Грамоты, обнадеживающие в прочности всех статей, должны быть Государем во все полки разосланы.

6. Кто пожалован дворянством прежде, тот и ныне в оном должен быть утвержден. Кому Гетман даст универсал на мельницу или деревню, Государь должен утвердить универсал грамотою.

7. Киева Поляком не отдавать. «На Сейм они постановили все церкви православные отдать на костелы Римские, и преподобных отцев чудотворные мощи хотят развести в Польшу в разные места, и от того у нас на Украйне смута не малая.»

8. Царские Послы, Посланники и гонцы не должны становиться постоем у козаков, и подвод не могут брать у Сотников и Атаманов, по полям и по дворам.

11. В случае смерти Гетмана избранье будет вольными голосами.

12. Гетманы должны принимать листы свободно от соседних Государей, читать их, прочитав отсылать к Государю, а от себя давать на них ответы.

13. В случае похода Царских войск, постоя не должно быть в дворах козацких, а только у мещан. Вольностей козацких не отнимать и не называть козаков мужиками и изменниками, также не брать их в проводники.

14. Малороссияне, взятые в войну в плен Русскими, остаются в России; но если бы кто из

них ушел в Малороссию, не учинив никакого злодеяния, к сродникам, то могут жить на месте старого жительства.

15. Прежде козакам вольно было брать за себя дочерей мещанских; ныне Воеводы это запретили; не мешать таковой свободе.

16. Полки Ромодановского и его товарищи, отдадут назад колокола, ризы, сосуды, книги, образа, и всякое сребро церквам, которым они принадлежали.

17. Если случатся переговоры у Государя с Королем Польским или с Крымским Ханом,

то упоминать о войске Запорожском; да чтоб и козацкие поверенные при этих переговорах присутствовали.

18. Козаки имеют право переговоры вести с Королем и Ханом о делах, касающихся до городов Малороссийских.

19. Буде Гетман, какой будет, вздумал бы отложиться от Государя, то козаки не должны ему повиноваться, а должны донести о том Государю.

20. Если Гетман учинит какой-либо проступок, кроме измены, его без Царского указа не переменять, а указ этот должен быть сходен с правами народными.

21. Если какие-нибудь откроются злонамерения в Малороссийских городах от жителей, то Гетман и Старшины обязаны крепко за тем примечать, извещать Государя и тех людей унимать, наказывать и казнить смертию, сходно с правами народными.

22. Как, Государь проведал, что, по случаю междоусобий, земледельцы, будники, винокуры, оставляя свои занятия хозяйственные, называют себя самовольно козаками, истинным козакам делают безчестие и разоряют страну; то избрать одного Полковника из Малороссиян, поручить ему унятие таковых своевольцев, и для того придать ему тысячу козаков регистровых.

23. Под строгим наказанием запретить Малороссиянам ввоз вина и Табаку в города Великороссийские; в порубежные же вино могут они ввозить, но только по подрядам.

24. Имения козацкие должны оставаться неприкосновенны; жены козацкие, овдовев, свободны от податей, постоев и подвод, до второго замужества; в случае выхода за козака, они опять свободны, в случае за мужика—несут повинности.

25. Если-бы Татары или Заднепрские козаки наступили войною на восточную Малороссию, то просят Гетман и Старшины, чтоб Государь немедленно высылал помощь и ни с кем иным как с Его Царского Пресветлого Величества Боярином и Воеводою и Наместником Белогородским с Князем Григорием Григорьевичем Ромодановским. А пока он подоспеет, Воеводы, находящиеся в Малороссии, обязаны немедленно прислать свои войска.

26. Воеводы обязаны возвратить козакам пушки, у них взятые.

Гетманская столица и артиллерийский парк будут в Батурине.

27. Гетман, Обозный, Судья, Асаулы, Писарь, вся Старшина и козаки, с одной стороны, — Князь Ромодановский и товарищи, с другой — единогласно приговорили: писать в Малороссию западную, принадлежащую короне Польской и Княжеству Литовскому, к Гетману Петру Дорошенку, что Гетман Многогрешный избран, утвержден и присягнул в верности Государю; и так, чтоб междоусобная война промеж двумя сторонами Днепра, отныне навсегда прекратилась.

Таковы были статьи Глуховские; но Царь не все их утвердил.

На третью отвечал, что Воеводы и войско Московские необходимы в Малороссии для обороны от неприятелей; что если они начнут делать утеснения обывателям, то их станут казнить Воеводы, которых местопребыванием будут: Киев, Переяславль, Нежин, Чернигов и Остер. На статью двенадцатую дан был отказ решительный: все переписки и переговоры с державами иностранными были запрещены Малороссийскому Гетману. На пятнадцатую Государь отвечал, что Воеводы виновные будут жестоко наказаны. Эта и следующие статьи показывают нам однако ж, как некоторые исполнители воли Царской готовы бывали употреблять во зло данную им власть. Утверждая статью семнадцатую о присутствии Малороссийских поверенных при переговорах с Крымом или с Польшею, утверждая эту статью, ныне уже ненужную, Государь отказал в осьмнадцатой. Так статьи Хмельницкого весьма изменились: по четвертой статье Глуховской число козаков регистровых указано было тридцать тысяч, по второй Хмельницкого — шестьдесят. Его четырнадцатая статья была вовсе уничтожена, о двадцать второй и упомину не было; а нынешнею двадцат седьмою статьею, наконец, признано было раздробление Украйны и Гетманство Дорошенка. Не было-ли то предчувствием, что Украйна, раздробленная снова, сольется воедино? Как-бы то ни было, Многогрешный должен был уступить невозможностям; сбережение самого себя, страх к Дорошенку, и наконец — должно признаться — успокоение, по крайней мере, левой стороны Днепра Малороссии того требовали; и Многогрешный, утвержденный Государем на Гетманстве—присягнул.

Избрание Самуйловича. Статьи. Магомет идет в Украйну. Собеский собирается дать отпор. Сейм. Посполитое рушенье. Пац. Глиняны. Султан в Каменце. Капитуляция. Вшествие Султанское. Маиор Польской службы. Взрыв замка. Украйна западная завоевана Султаном. Опять Посполитое рушенье. Мир с Турками. Турки выходят из Украйны. Огорченье Дорошенка. Речь Собеского. Новая война Поляков с Турками. Набег Крымцев. Месть Сирка. Битва Хотинская. Молдавилд. Смерть Короля. Кафтан. Ян Собеский Королем. Самуйлович завоевывает Украйну западную. Грабительства Дорошенко. Дмитрашко-Райче. Цей. Рада Переяславская. Изменение статей.

Стольник Михайло Самарин и Подъячий Шестаков приехали, чтоб известить Малороссиян о наступающих Гетманских выборах и прочитать им Царскую увещательную грамоту.

Потом прибыли в Конотоп: Князь Григорий Григорьевич Ромодановский, Боярин, Воевода, Наместник Белогородский; Иван Иванович Ржевский, Думный Дворянин, Наместник Медынский, и Дьяк Афанасий Ташлыков. По желанию Малороссиян Рада была назначена между Путивлем и Конотопом, в Козацкой Дуброве. Там присутствовали вся Старшина и Лазарь Баранович, Архиепископ Черниговский; туда, под начальством Воеводы Хелмского, Яна Гнинского, явились и Коммиссары Польские, с разуверениями в ложных слухах, будто бы Государь положил отдать Полякам Киев и восточную Малороссию, и будто бы Поляки намерены вывезть в глубь Польши — Святых Угодников. 1 7-го Июля был объявлен Гетманом, из Судей Генеральных, Иван Самуйлович, по иным уроженец Зеньковский, по другим Ходорковский, с правого берега Днепра, священнический сын.

Потом прочли условия, на которых Царь утверждал Гетмана. Подписались Генеральные: Обозный Петр Забела, Судья Иван Домонтович, Писарь Карп Мокриевич, все Полковники, Сотники, Старшина Войсковая и, в звании Судьи, новый Гетман. Эти условия состояли в следующем:

Города Киева Государь никогда Полякам не уступит; другие же статьи мира с Королем отложены до 1674 года.

Гетман, без совета Старшин и без суда, никого не казнит, как то бывало «от изменника Демка», т. е. Демьяна Многогрешного.

Он не может вести никаких переговоров с державами иностранными, без Царского повеления, а и тем более не вправе входить в сношения, письменные или изустные, с Дорошенком.

Он обязан уступить Польше все места по Сож, в Воеводстве Мстиславском, в поветах Мозырском и Речицком, которыми владел Многогрешный

Так как Дорошенко, соединясь с Султаном, начинает войну с Королем Польским, то новый Гетман обязывается ни в чем не давать Дорошенку помощи.

Не принимать беглых Московских людей; а которые в Гетманство Многогрешного были приняты, тех выслать немедленно из Малороссии.

В статьях Глуховских в пункте семнадцатом было сказано, что при переговорах с Королем, или с Ханом должен быть упомин о Запорожцах, и должны присутствовать Коммиссары Малороссийские. На первых же переговорах это условие не было выполнено; а потом уже потребовал Государь в село Мигновичи на переговоры с Поляками Полковника Киевского Константина Солонину; но как Посол Королевский, Гнинский, объявил, что у него в наказе от Короля нет ни слова о присутствии Коммиссаров Малороссийских, то Государь объявил, что их впредь не станут призывать; что же будет при переговорах упоминаться об Украйне и войске Запорожском, о том письменно извещать Гетманов и Кошевых.

Полковник Черниговский Василий Многогрешный отнимал воду у ратных людей Московских и всячески их утеснял; а Сотник тамошний Леонтий Полуботок занял на Стрижне водяной проезд, построил плотину и мельницу; все это уничтожить.

Особенный Полковник с тысячью реестровыми козаками, которые учреждены в силу двадцать второй Глуховской статьи, ныне, по просьбе народа, — отменяются.

Так Малороссия мало-помалу привыкла к переменам, не замечая того, что она собственным влечением подвигается к жизни общей, спокойной, огражденной от этих внутренних бурь и от врагов внешних волею одного властителя. Начиная от Виговского и до Самуйловича, при всякой перемене Гетмана они просили подтверждения статей, одним и тем же Царем Алексием Михайловичем подписанных. К чему это? Ужели с каждым новым Гетманом сущность условий изменялась? Но Виговский, Юрий Хмельницкий, Брюховецкий, Многогрешный, все были Гетманами по проискам, а не по всеобщему призванию; для успеха в своих предприятиях, для достижения цели, они должны были искать покровительства Царского; а чтобы найти это покровительство, чтобы заслужить милость должно было всегда что-нибудь уступать из прав народных. Так сливалась Украина с Москвою, чтобы составить потом целое, стройное, исполинское Царство, на лоне которого многие бури успокоились, которому не страшен отныне привал народов чуждых, как и утесу прибой волны.

Но в то время все было неспокойно в нашем отечестве; еще продолжалась борьба страстей; раздробленная на три части Украйна сгорала в междоусобиях и увлекала за собою две страны соседние, которых спор был прекращен державною рукою Северной Семирамиды.

Самуйлович присягал Царю; а Дорошенко, лишившийся надежды на Царское покровительство, питая вражду к Полякам непреодолимую, собрал все усилия, чтоб умолить Султана о присылке вспомогательных войск. Порта счастливо окончила Кандийский поход, заключила мир с Венецианами. Поляки, гордясь успехами Собеского, не заботились о дружбе с Турками. Вдруг пришла в Варшаву весть, что вся Турецкая армия двинулась в Украйну, и что ведет ее сам Магомет V — й.

В тоже время Ханенко писал к Собескому, что Крымцы идут на помощь к Дорошенку; он обещал немедленно выступить с своими козаками и соединиться с Польскими войсками. Собеский велел полкам, в Украйне расположенным, собираться, описал Подканцлеру Ольшевскому угрожающую отечеству опасность, просил его о высылке жалованья войску, умолял улучшить артиллерию, упрашивал снабдить всем нужным крепость Белоцерковскую, необходимую для обезпечения страны и для удержания в повиновении недоброжелательных. Но казна была бедна, ни одна из просьб Яна Собеского не была удовлетворена; оставленный на произвол судьбы, не имея ни откуда помощи, Собеский не знал к чему приступить. Король просил Царя о вспомогательном войске. Царь дал повеление Кошевому Запорожскому тревожить на Черном море Турков и Татар; Гетману Самуйловичу приказано было идти на Крымцев, и для этого был придан к нему Стольник Воевода Воронежский Михайло Самарин. Но чтоб отправить помощь туда, где опасность для Полыши была действительная, Государь такой поступок считал вредным для России. Он ограничился посольствами к Папе, Цесарю, Курфирстам Саксонскому и Бранденбургскому чрез Маиора пешего строя Павла Менезиуса; во Францию, в Испанию и в Англию чрез Виниуса; в Швецию, Данию и Голландию чрез Подъячего Украинцова. Везде Послы эти упрашивали, умоляли об оказании скорейшей помощи державе колеблющейся, гибнущей. Но они были отправлены в Октябре, то есть когда Султан завоевал уже весь Юг Королевства, всю Украйну Польскую. И как было иначе поступать с соседями, которые наводнили Россию самозванцами. Алексей, конечно, не дал помощи почти никакой; Сигизмунд поступал предательски. Неужели надобно было с рыцарской честностью защищать врага потаенного, который, завтра же усилясь, отплатил бы благодетелю новым Лжедмитрием, новым пожаром Москвы? — Один из Историков Украйны говорит, что Царь ничего не сделал для Польши в 1672 году. Таков был священный долг Царя Русского.

Король писал к Яну Собескому, уверял его в своей милости, уговаривал его быть верным сыном отечества, обещал прислать войско, приказал козакам идти походом в Крым. Это собственноручное письмо Королевское привезено было Собескому Рачковским, тогда, когда уже Султан перешел через Дунай, а Крымцы стали у Четвертиновки и разбили отряд войск, находившийся под начальством Кастеляна Подляского.

Король собрал Сейм, чтоб обсудить меры к спасению Государства. Подстрекательства Примаса Пражмовскаго, и Коронного Гетмана Яна Собескаго взволновали умы, Сейм был прерван и уничтожен. Не видя никаких других средств, Король объявил Посполитое рушенье.

Литовскоиму Гетману Пацу отправлено было повеление, чтоб и он также у себя в Литве объявил народу об опасности отечества и с своим Посполитым рушеньем поспешил ко Львову соединиться с войсками Коронными. Коронному Гетману приказано было защищать переправу через Днестр. Не имея столько войска, чтоб противустать громадным силам Султана, Хана, и Гетмана Западной Украйны, Собеский дал двадцать тысяч злотых для покупки припасов и для снабжения ими Каменца, распорядился о защите тамошней крепости, приказал Комменданту отбиваться до последней крайности; а сам, забрав хоругви, выступил из-под Гусятина и расположился под Глинянами.

Второго Августа Султан стал под Каменцем. Жители еще не успели ввезти в город припасов, закупленных Коронным Гетманом. Два отдельных штурма были отражены. Султан повел подкоп под нижний замок; гарнизон перешел в верхний. Туда направили Турки двести орудий; полетели бомбы одна за другою—это продолжалось десять дней сряду; стены распадались грудами; не видя никакой возможности противустать врагу, многочисленное Каменец-Подольское дворянство заставило Комменданта просить капитуляции.

Началось вшествие Магомета V — го в Каменец-Подольский, подобное вшествию Магомета — го в Византию.

Неприкосновенность к жизни и к имуществам движимым и недвижимым; свобода вероисповедания и всенародное исполнение обрядов Христианских; свободный переход жителей со всем движимым имуществом в Польшу; воля распоряжать своим добром для остающихся; конвой каждому до места безопасного; повозки для отправки вещей, принадлежащих хозяевам, которые хотят удалиться; выход гарнизона с оружием в руках;, свобода домов, дворянства и духовенства от постоев; Станиславов — место, где конвой покидает выходцев — таковы были условия капитуляции. Их подписал Каменецкий Епископ Лянцкоронский; но они не были выполнены. Постои были указаны везде; дворянство жаловалось Великому Визирю, он только обещал «corrgere» Замки, домы людей частных указаны были на Султана; на жалобы был ответ, что может каждый возделывать поля и их засевать; а города, селы и замки—собственность Султанская. Дано было сроку до выезда четыре недели — и на другой день приказано выехать. Церквей обещано было оставить по три для каждого вероисповедания, — оставлено было две: одна для Армян, другая, Св. Екатерины, для Римских Католиков. «Мы вышли из города во вторник пополудни и плакали навзрыд до Жванца» говорит очевидец этих ужасов. «Конвоя нашего было до четырех тысяч. По горам лежала пехота густо как сельди, на добрые полмили тянулась по сторонам конница. Большие стада лошадей и верблюдов, и десять тысяч буйволов стояли над дорогою; сто тысяч Турков и восемьдесят тысяч Татар стояли под городом.»

И Дорошенко все это видел. Восьмнадцатого Августа Султан повел войска свои улицами Каменца. Чтобы не оскверняли стоп его усопшие Христиане — могилы были разрыты, гробы вынуты из земли и увезены далеко за город. Иные улицы были грязны; из всех церквей, кроме Екатерининской и Армянской, взяты были образа и устроена из них мостовая. Потом все храмы обращены были в мечети. На соборной церкве, известной под названием Фара, Турки выстроили из резного камня минарет выше самой церкви; оттуда мулла призывал правоверных к моленью Богу единому и Магомету—Пророку Его. Минарет и ныне существует, но лик Пречистой Девы попирает полулуние; в Доминиканский собор Турки поставили амвон резного камня, сделанный в Константинополе. Предвидя эти ужасы, один Маиор Польской артиллерии, во время капитуляционных переговоров, подложил двести боченков пороху под замок и взорвал его. И он и с ним тысяча человек погибли в этом великом подвиге; а Коммиссар, возвращавшийся из стана Турецкого, был ранен осколком камня.

По взятии Каменца, Султан отрядил Татар с Дорошенком и с Визирем ко Львову. Жители селений, на пути находившихся, скрывались в лесах и в ущельях: их отыскивали и там; у кого жизни не отняли, того увлекли в вечное рабство. Татары, отделясь от Визиря, разсыпались по всему Покутью и по Волыни. Начались грабежи повсеместные. С малым отрядом своим Собеский сколько мог вредил грабителям; главная Польская армия, собранная Королем, уменьшалась ежедневно побегами нижних чинов. Ханенко привел было своих Запорожцев, но его разбил Дорошенко. Наказный Ханенков Гетман был взят в плен, отвезен в Чигирин и предан смерти. Между тем Турки осадили Львов. Четырнадцать дней громили они стены городские; тамошний Коммендант артиллерийский Генерал Илья Лонцкий храбро отстаивал город, но, наконец, увидя невозможность прогнать осаждающих, откупился.

Видя Государство на краю гибели, Король провозгласил в третий раз Посполитое рушенье, и дал Собескому повеление собирать хоругви при Рубешове; но это не помогло. Неприятель с многочисленными ордами грабителей проникал все далее и далее в глубину страны. Города Меджибож, Бар и иные сдавались один за другим Магомету. Король прибегнул к переговорам о мире; выслал Волынского Кастеляна Яна Лянцкоронского, Черниговского Сильницкого и Коронного Подскарбия Шамовского; и они заключили мир Октября 20-го 1672 года в Буджанове.

Условия были тягостны для Польши: Король уступил Султану в вечное владение Украйну, Подолию и Каменец; границы этих провинций обязался указать с помощью людей сведущих, их рубежи должны были остаться такими, как были по день заключения договора; Татарам Липкам, обещано возвращение в Крым с женами, детьми и с имуществом; за город Львов Польша обязалась выдать Порте единовременно восемьдесят тысяч ефимков, и потом платить ежегодную дань в двадцать две тысячи червонных. Козаки были отданы под покровительство Султанское. Магомет одно только обещал в возмездие за все то, что Польша ему уступила: он взял на себя обязанность запретить Татарам, Туркам и козакам всякое нанесение вреда Королевству и обещал что они не станут делать наездов на Польские границы. Обогащенный безчисленною добычею, назначив Турецких начальников в Каменце, Баре, Меджибоже и во всех городах завоеванных, он выступил из Польши; Селим-Гирей, Хан Кымский пошел в Крым; Дорошенко прекратил военные действия. Но Собеский, пользуясь разделением неприятелей, напал на Крымцев близь Колуша за Днестром, обратил в бегство двух сыновей Ханских, отнял награбленную добычу и возвратил свободу пленникам Христианским. А Коммендант Белоцерковский, вопреки договору, не впустил в замок своих победителей.

Огорченный скорым миром Польши с Турциею, видя, что главная цель этой войны не достигнута, что Гетманство над соединенною Украйною сбыться для него не может, Дорошенко начал через Львовского Епископа Шумлянского предлагать подданство Королю Польскому; стал подсылать поджигателей на восточную Украйну; и один из этих злодеев был пойман в Конотопе; Самуйлович, который, во время Польско-Турецкой войны, тревожил Крым, одержав над Татарами победу под Перекопом, возвратился в Украйну обремененный добычею. Ханенко в тоже время толковал с Подъячим Протопоповым о подданстве Царю. Царь не отвечал на его предложение.

Так страдала Республика в это смутное для Украйны время. Наступил тысяча шесть сот семьдесят третий год. Самуйлович, по желанию Царя Алексия Михайловича, для большего удостоверения в верноподданстве, отправил в Москву двух сыновей своих Семена и Григория, и Нежинского протопопа Адамовича. Государь так полюбил последнего, что приказал не только Гетману и Полковникам, но даже Воеводам советоваться с ним во всяком важном деле, касательно Малороссии.

Вдруг сделался новый разрыв между Польшею и Турциею. Огорченный миром Буджановским, Сейм колебался признать его постыдные условия. Русский Посол в Цареграде, Милославский, чтобы отдалить войну соседних держав, начал представлять Султану о правах России на Азов. Все было тщетно: Султан объявил, что он не ослабит ни одной статьи, подписанной в Буджанове. Собеский, пораженный безчестием отечества, ненавидящий Короля Михаила, узнав об ответе Султанском, явился на Сейм и произнес следующую речь:

«Знаю, и очень знаю, сколь слабы наши силы, сколь недостаточна наша казна; но можно все исправить. Каждый земледелец, чувствуя себя свободным, может оставить нивы свои, взяться за оружие, сделаться добрым воином, если у него искусен Полководец. Мне не нужно больше шестидесяти тысяч человек, и я вас освобожу от рабства. Не спрашивайте меня, где денег взять на содержание такого войска. Если бы даже я советовал вам перелить церковные серебряные и золотые утвари в деньги для воинов, то и на эту меру вы должны бы согласиться. Защищая отечество сосудами обрядов религиозных, мы веру защищаем. Но нет! Республика имеет сокровища в Кракове; не ждать ли нам, чтоб Магомет разграбил их? Употребим их на сокрушенье оков, на нас наложенных. Не ждете ли вы добрых последствий от мирных договоров? Не надеетесь ли на войска вспомогательные? «Но переговоры всегда идут медленно; будущность неверна, настоящее не в наших руках; а наши предки скорей соглашались обречь себя на смерть, нежели на одну минуту рабства.»

Это благородное слово, доверие народное, которым пользовался безбоязненный Собеский, надежда на храбрость и искусство его в военном ремесле и все склонило умы на его сторону. Положено было продать коронные драгоценности, уничтожить Буджановский договор, и постыдному миру предпочесть какую бы ни было войну.

И Польские войска немедленно очистили многие города, местечки, замки от неприятеля; Сирко, которого было схватили в прошлом году и все время содержали под стражею в России, — его, по просьбе Запорожья, Государь приказал выпустить для лучшего промысла над басурманами,» Не смотря на всегдашнюю неприязнь к нему, Татары, пользуясь его отсутствием из Сечи, при переходе через земли Запорожские, захватили множеств козацких табунов и стад, и, что еще хуже, увели в плен часть мальцов, то есть малолетних родственников, которых козаки набирали из Малороссии и прочили в Запорожцы. Огорченный поИ студком соседей, которых считал всегда приятелями, доселе сговорчивый с ними, Сирко решился воздать им с лихвою: отправился в Белогородщину, истребил все селы Татарские до Аккермана, взял этот город, разграбил его, предал огню и мечу; потом собрал суда в Гаджмбее, поплыл с пехотою на полуостров, коннице приказал идти берегом; пристав у Карасубазара, побрал и разграбил все города приморские, прошел по беззащитному Крыму, все истребляя, у Перекопа соединился с конницею, и, обремененный добычею, возвратился на свои неприступные Днепровские острова.

Московские войска под предводительством Князя Ромодановскогр выступили в поход на помощь Полякам; их не ожидая, Собеский повел полки к Хотину; по его старанию против Турков вооружились Господари: Молдавский Стефан Петреченко и Волошский Григорий Гико. Восторжествовав над происками своего завистливого соперника, Литовского Гетмана Паца, он уже готовился одержать победу знаменитую, не зная сам, что то были дни, в которые совершалась великая перемена в его отечестве, и в собственной его судьбе.

Пространный Турецкий стан, вмещая в себе сорок тысяч Турков и столько же Татар, был расположен над Днестром у Хотина. Великий Визирь Купрулли, был главнокомандующим. Оставаясь по воле Султанской для» аблюдения за исполнением мирных условий Буджановских, Визирь заводил порядок Турецкий в Польских провинциях.

Собрав все силы Республики, Собеский соединился с войсками Литовскими Паца и стал лагерем у Глинян, Король хотел сам предводительствовать, но занемог и уехал во Львов, оставя главное начальство Собескому. Вся Польская рать состояла из сорока тысяч воинов. Она двинулась из Глинян, и Ноября девятого стала на левом берегу Днестра, ввиду неприятеля, расположенного на правом. То было место, где за пятьдесят лет сражался Отец Собеского, Яков, под знаменами Хоткевича, против войск Османа. Теперь ученик Купрулли, Сераскир Гуссейн, принял начальство над восьмьюдесятью тысячами войска, прославленного недавним взятием Кандии. Визирь дал ему несколько трехбунчужных Пашей под команду. В Турецком стане было изобилие; нужда во всем угнетала Поляков, которые находились в стране, далеко вокруг опустошенной Турками. Ноября десятого Собеский выстроился в боевой порядок и уже готов был вступить в бой, когда старый враг его Пац объявил, что отделится от него и сбережет свое войско, могущее быть полезным отечеству в будущности. Но Собеский взял уже власть, и с свойственною ему твердостью отвечал Пацу, что Литовское войско будет в битве, вопреки своему Гетману, а сам Пац может лично отделиться и быть свидетелем. Этот спор двух Полководцев отдалил битву до другого дня. Но Запорожцев нельзя было удержать от преждевременного нападения. Не ожидая повелений, они стремительно кинулись на Турков, истребили их множество и сами легли с своим Старшиною у окопов неприятельских. Этот Старшина был Самуил Молдавилд. Еще давно, в одном несчастном походе, на Черном море, был взят он в плен с тремя стами товарищами. Девятнадцать лет провел в цепях на галерах. Отчаянье заставило его решиться на верную смерть: он взбунтовал своих товарищей, вырезал приставов, отнял галеру у Турков и на ней явился в Венеции; с тех пор кипел он неутолимою жаждою мести, и злоба к своим мучителям привела его под знамена Собеского.

Пальба из пушек по стану Турецкому весь день продолжалась. Не смотря на холод нестерпимый, войско с оружием в руках всю ночь стояло. К разсвету от Турков отделились восемь Волошских хоругвий, обиженных Сераскиром и присоединились к Собескому.

Поутру, на другой день, Собеский спешил свой собственный драгунский полк и ударил на неприятельские обозы. Пехота пошла вслед за Полководцем, всползла на окопы Турецкого лагеря, привлекла внимание неприятеля; Яблоновский с конницею нашел в это время удобное место, где-бы перейти шанцы: это место было то, где стояли Волошские хоругви, ночью к Полякам перебежавшие. Здесь Яблоновский врубился во внутренность лагеря. Напрасно Спаги и Янычары защищали каждую пядь земли с отчаянным мужеством; скоро весь лагерь был наводнен Поляками; началась сеча кровопролитная: Поляки не брали в плен. Только Сераскир и Солиман Паша, предводитель Спагов, были обречены плену; последний был взят раненный. Тогда все неприятельское войско обратилось в бегство, они бросились к Днестру, но Собеский завладел мостом; для Турков там уж не было спасения, они кинулись в Днестр; десять тысяч погибло в волнах; двадцать тысяч легло в укреплениях; остальные спаслись в стенах Каменца, где скрылся и Сераскир Гуссейн, покрытый ранами. Он спасся от смерти в битве и принял ее из рук Султанских палачей. Весь его лагерь достался Собескому.

Это происходило Ноября одиннадцатого; а десятого, во Львове, скончался Король Михаил, на тридцать пятом году жизни.

То были времена ненастные для Польши, и всех тяжеле была жизнь Королей. Смуты внутренние и ничтожность средств к отвращению внешних врагов колебали престол и Республику. Примас и Собеский чуть было не сняли короны с Михаила; и когда сто тысяч вооруженных дворян, составя в Голембе Конфедерацию, защитили Короля, тогда Собеский и Примас обратились к. Людовику XV с просьбой избавить Польшу от деспотизма дворян мелкопоместных и прислать Конде, Тюрена или Конти в Короли. Это и было бы, если б соседние державы не воспротивились; но Римский Император отдал Эрцгерцогиню Австрийскую за Михаила, и Король утвердился на престоле, чтобы видеть Украйну, отторгнутую от Польши Магометом и, накануне победы над врагами, умереть. Уж он лежал на смертном одре, когда приехал к нему во Львов Турецкий Ага за данью, и привез ему кафтан от Султана; но его приближенные не допустили к нему Аги; они не дали отравить последние минуты умирающего.

После Хотинской победы Поляки могли бы отнять у Турков Каменец. Гарнизон был в страхе. Свежие войска не могли придти на помощь из-за Дуная. Время было холодное, наступила зима, запасы в крепости оскудели; но Собеский оставил войско: по собственному влечению и по требованию Примаса, он поспешил в Варшаву, где началось избрание Короля.

Герцоги Нейбургский, Лотарингский, Баварский, Бан Трансильванский и Царь Алексий Михайлович старались получить Польский престол. Вдова Михаила, Элеонора, составляла партии за своих. Споры усилились. Сподвижник и друг Собеского объявил имя спасителя отчизны — победителя Хотинского. Русские и пять Малопольских Воевод провозгласили выбор; Пац хотел противиться, но сила была не равна, он уступил. Епископ Краковский Тржебицкий собрал голоса, и Ян Собеский вступил на престол. Он явился на Сейм, принял корону, просил отсрочки коронации еще на несколько месяцев, сана Гетманского и продолжения войны.

Государь приведен был в крайнюю досаду выбором Короля решительного, деятельного, воинственного; Польский скипетр выпал из рук Алексея Михайловича. Он решился присоединить западную Украйну к восточной, и в исходе 1673 года Ромодановский свел полки свои с козацкими у Черкасс. Еще в начале своего Гетманства Самуйлович посылал воззванье на Заднеприе о присоединении тамошней Украйны к его булаве; но Дорошенко и Ханенко противились. Ныне времена изменились для Ханенка: его благодетель, Король Михаил, скончался; Ян Собеский не любил его, и сам он к Польше охладел. Дорошенко был безсилен без помощи Султанской, а новый Король разгромил Султанские войска и жадно хотел продолжать войну с Турками. Города Украйны западной начали, один за другим, большая часть, без бою, сдаваться Самуйловичу. Черкассы, Мошны, Богуслав, Медвин, Стеблов, Каменный Брод, Ржищев, Стайки, Триполье, Белогородка, Трахтимиров отперли ворота перед Гетманом; Февраля десятого начальник гарнизона Каневского, Генеральный Старшина Яков Лизогуб, сдал ключи Канева Самуйловичу. Видя успехи Гетманские, Дорошенко, говорят летописи, рвался до неистовства и истреблял варварски селения и жителей, соединившихся с Гетманом. Преданные ему Полковники: Корсунский Михайло Соловей, Горговицкий Уманец, Уманский Григорий Белогруд, Григорий и Андрей Дорошенки, Остап Гоголь и Кальницкий Андрей Суботский пошли, под предводительством Генерального Асаула Григорья Гамалеи, к Корсуню, чтоб не дать его Самуйловичу. Сам Дорошенко пошел к Днестру для вызова Турков от Паши Силистрийского, потом напал на Рашков, и будучи прогнан от Рашковских стен, пошел к Лисянке, весь край от Рашкова до Лисянки истребил огнем и мечем; туда, вместо Турков, пришли к нему Крымцы; на пути сказали ему, что Черкассы сдались Самуйловичу; он послал Татар с братом своим Григорием к Богуславу, этот отряд был разбит; Белоцерковский Полковник Бутенко явился к Гетману с хлебом и солью от городов Белой Церкви, Насташки, Синявки, Ракитенки; Корсунь не пустил к себе войск Дорошенковых. На помощь Лисянке Самуйлович отправил Переяславского Полковника Дмитрашка, туда повел свои полки и Дорошенко от Корсуня. Его Судья Войсковый, Яков Улеско, изменил ему; Корсунский Полковник, Михайло Соловей, также против него выступил, жители Лисянки перехватали часть его Старшин и самого брата его Григория выдали Самуйловичу; Андрей едва спасся с горстью Татар. Тогда Дорошенко бежал и заперся в Чигирине. За ним остались только Чигирин да Паволочь. Андрей Цей принял начальство над Русским войском, Иван Лисенко над козацким, а Самуйлович и Ромодановский отправились в Переяславль. Февраля двадцатого Старшины западной Украйны явились в соборную Переяславскую церковь и присягнули на верность Государю. Марта семнадцатого прибыл к ним Ханенко; он приказал перед собою нести Гетманские знаки, дарованные Польским Королем; положив булаву и бунчук на столе в соборной церкви, просил козаков забыть обиды и досады, от него понесенные; Самуйлович привел его к присяге, дал ему Уманский полк и позволил жить в Киеве. Тогда Ромодановский предложил Заднепровским Старшинам избрать нового Гетмана и созвал Раду.

На этой Раде, известной под названием Переяславской, находились Генеральные: Обозный Иван Гулак, Судья Яков Улеско, и Асаул Яков Лизогуб; Полковники: Каневский Иван Гурский, Корсунский Михайло Соловей, Белоцерковский Степан Бутенко, Уманский Григорий Белогруд, Торговицкий Степан Щербина, заступивший место Уманца, Брацлавский Павел Лисица и Паволочский Константин Мигалевский. Все они единогласно объявили, что не хотят двух Гетманов, а хотят одного на обеих сторонах Днепра. Самуйлович отговаривался, но его схватили так сильно, что изорвали на нем платье, поставили на скамью, прикрыли бунчуком и дали булаву.

Оставалось воспользоваться этим случаем, сделать какие-нибудь изменения в статьях Конотопских. Князь Ромодановский воспользовался, и были написаны статьи новые Переяславлекие. Ими указано было сборное место для войск козацких в случае неприятельского нашествия, у реки Росавы между Каневым и Корсунем. Число реестровых уменьшено до двадцати тысячь. Не приказано признавать Дорошенка Наказным Гетманом.

Полковник Сас от Ромодановского, Полковники Гурский, Белогруд и Лубенский Иван Сербский помчались в Москву с радостным известием о слияньи обеих Украйн воедино под власть Царя.

Появление Мазепы. Пореговоры Дорошенка с Самуйловичем. Война междоусобная. Крымцы с Дорошенком. Дмитрашко. Силы Дорошенка. Осада Чигирина. Мурашко. Султан снова в Украйне. Разоряет ее. Приходит в Чигирин. Двенадцать Пашей и Дорошенко идут к Уманю. Взятие Уманя. Ласки Царские Самуйловичу. Собеский отбирает от Турков города. Съезд в Андрусове. Чигирин и Паволоч. Переговоры Собеского с Дорошенком. Предательство. Маклошевский. Гоголь. Турки идут к Львову. Трембовль. Пани Хржановска. Разбитие Крымцев. Собеский коронуется. Универсалы Самуйловича. Переписка его с Дорошенком. Дорошенко пишет к Царю. Царь ему делает выговор. Озлобляет его. Кончина Царя. Просьбы к Султану Дорошенка. Угрозы Султанские. Полуботок. Дорошенко сдается Самуйловичу. Царь Федор. Дорошенко и Соснице.

Во время выборов Переяславльских, мы видим на Раде лицо знаменитое, одного из примечательнейших деятелей нашей Истории. Намереваясь приехать на Раду, Дорошенко прислал к Князю Ромодановскому Ивана Мазепу, с требованием в Чигирин заложниками кого-нибудь из Русских чиновников, чтобы собою обезпечили тамошних козаков в неприкосновенности их предводителя. Красноречивый посланник устоял на своем, убедил Боярина в присылке аманата; один из дворян, находившихся при Ромодановском, был отправлен в Чигирин; но Дорошенко, будучи им недоволен, отослал его назад, просил отложить до лета Раду Переяславльскую. Это была проволочка. Дорошенко поджидал Крымцев, и цель его была та, чтоб обе Украйны опоздали соединением. У какого учителя был Иван Мазепа!…

Дорошенко не мог обмануть Самуйловича, но он был быстр в исполнении; Рада кончилась в Марте, Самуйлович не успел еще устроить войск, не успел еще обдумать плана действий, как уже Дорошенко начал войну. Три Крымские Султана присоединились к его полкам, составленным из преданных ему Козаков, Сердюков и Компанейцев. Сердюки, легкое войско, состоящее не из одних козаков, но также и из других свободных людей, были у него на жалованье. Верные своему предводителю, немедленно овладели они всеми окрестностями Чигирина. Крымцы увели в плен обывателей, преданных Гетману. Слабые гарнизоны, оставленные в городах, признавших власть Царскую, не могли противиться многочисленным войскам. Переяславский Полковник Дмитрашко с двадцатитысячным корпусом выступил к Смелу только в Мае месяце; он взял с собою два полка Великороссийских и пятнадцать пушек. Четвертый Султан Крымский привел в Чигирин двадцать тысяч свеж t го Татарского войска, соединился с Андреем Дорошенком, и пошел к Дмитрашку на встречу.

Узнав, что полки Гадячский, Уманский и Торговицкий оставлены под Орловцем, они обошли Смело, осажденное самим Дмитрашком, и начали битву; Андрей Дорошенко надеялся разбить корпус Дмитрашки по частям. Но этот, услыша стрельбу, оставил осаду Смела и поспешил на помощь своим полкам. Бой был кровопролитный, безпощадный, какой может быть только меж родными братьями. Остервененье обеих сторон превосходило меру вероятности; Андрей Дорошенко и его союзники наконец были обращены в бегство; Дмитрашко гнался за ними до Ташлыка, где довершил поражение; на сорок верст поля покрылись трупами Татар и Малороссиян. Дорошенко подошел к Черкасам, но и оттуда был прогнан к Тясьминю.

Сирко имел свое пребывание в это время близь Днепра, у речки Чертомлыка; он был в Царской милости, и Государь честил его именем Ивана Дмитриевича, когда, благодаря за присылку Лжецаревича Симеона, писал грамоту «своему подданному Атаману, Кошевому войска Запорожского» Появляясь неожиданно из-над Чертомлыка, Сирко бил отдельные отряды, то Татарские, то Дорошенковы, и мешал им соединяться. В Июне козацко-Московския войска снова сразились с Дорошенком под Смелым и Жаботиным, у реки Ташлыка. Жаботин и Медведовка не сдавались Самуйловичу. Жители Суботова преданные Царю со времен старого Хмельницкого, с радостью приняли войска Гетманские. Тогда Самуйлович и Ромодановский подступили к столице Дорошенка—к Чигирину

Тысяча триста козаков пеших с Полковником Шульгой; пять сот при пушках из сотни Кременчугской; полк пятисотный конных Запорожцев под начальством Дорошенкова зятя Якова Яненченка; сто пятьдесять человек конницы Полковника Молчана; девяносто драгунов, двести конных Черкасс, да две тысячй вооруженного заранее Чигиринского Посполитства, — таковы были силы Дорошенка; запасы, провизия на год, довольно много селитры, ядер и пороха, и двести пятьдесят пушек его обезпечивали. К тому же он ожидал Султана и Хана Крымского, и так ответ его был решителен: «живой не сдамся, а скорей сяду на бочку пороховую и взорву себя.» Осаждавшие стояли под Чигирином, на стороне Горной от Чуты и Суботова; сторона низменная от Адамовки, болота и пески Тясьминя — оставались свободными; осажденные сносились с своими союзниками и вскоре узнали о приближении Турецко-Татарской армии из Подолии.

Пока продолжалась осада Чигиринская, в Ладыжине погиб Полковник Мурашко. Оставленный в городе с пятью тысячами козаков, он выдержал одиннадцать приступов Турецкой армии. Султан и Визирь лично участвовали в этой неровной борьбе. Гетман отправил Дмитрашка на помощь Ладыжинцам; но этот, узнав, что Турки взяли уже Бар, Подгайцы и Меджибож, отступил к Каневу. Мурашко остался на произвол судьбы; еще, быть может, он отстоял бы город, если бы Дорошенко не убедил из Чигирина Ладыженцев сдаться Туркам без согласия Полковника. Они сдались и были жестоко наказаны: их вырезали до единого, Ладыжин сожгли; остался только замок, куда вбежал Мурашко с немногими верными. Две недели он оборонялся, наконец недостаток в воде заставил его сделать отчаянную вылазку; с словами: «некупим живота безславием!» он врубился в стан врагов, и погиб со всеми своими сподвижниками.

Видя стремительность, с которою Султан забирал все города, узнав о толках, распостранившихся в нашем войске, — будто бы Польша вступила в союз с Портою, — Гетман и Ромодановский сняли осаду с Чигирина и отступили к Черкассам горною дорогою; Дорошенко, соединясь с Татарами, пришедшими из-за Тясьмины, погнался за Гетманом; но наши войска в двадцать четыре часа очутились вне опасности, на левом берегу Днепра.

Началось раззорение западной Украйны.

Султан, желая отомстить Полякам за Хотинское поражение, выступил с многочисленною армиею; условился с жителями Хотина, что если они его пропустят свободно во Львов, то оставит их неприкосновенными; вступил в город, истребил его и хотел было идти к Львову, где был тогда Собеский; но, по совету Хана Крымского и по письмам осажденного в Чигирине Дорошенка, пошел в Украйну. Бар, Подгайцы, Меджибож, Ладыжин, и множество других городов, сел, местечек преклонились перед Магометом; даже Лисянка, многолюдная, отразившая троекратное нападение врагов во время Тетери и Суховея, и она сделалась добычею Султана, Хана и Дорошенка. Августа 16-го, видя быстрый поток войны, грозящий достальным истреблением всего края, жители никем еще не гонимые, бежали в разные стороны; «страхом жал прикрывши», они бросили собственность и церковные утвари; Хан с восторгом увидел Лисянку опустелою, и сжег ее до основания; эта участь постигла все окрестности. Везде имущества были разграбляемы; жители, противившиеся Дорошенку, уводимы в плен с женами и с детьми малолетними; их домы пылали у них назади; у обывателей городов, сдававшихся, без бою, Магометане брали дань дочерьми; немногие успели перебежать в Украйну восточную, и редко кто спасся в границах Королевства, прося покровительства Яна Собеского.

Чигирин, не смотря на преданность к Дорошенку, заперся было при виде приближающихся врагов христианства, но скоро принужден был уступить силе. «Султан вошел в Чигирин торжественно, и все пред ним падало и ползало по Азиатски. Церковные колокола замолкли, самые церкви были заперты и запечатаны; не смел ни кто шевелиться ни по богослужению ни по жительству, не считая себя ни живым ни мертвым. Турки же делали с мущинами и женщинами что только вздумали………………….» Разлакомившийся Христианскою кровию, Турецкий Султан отрядил из Чигирина двенадцать Пашей и Дорошенка к Умани. Турки старались преклонить Уманцев к добровольной сдаче, но убеждения были тщетны. Наученные примером Ладыженцов, подкрепленные соседними селами, Уманцы не сдавались. Дорошенко повел Пашей на приступ. Подкопы и пальба разрушили укрепления, враги овладели городом, началась резня в улицах, стрельба из окон и дверей; сражающиеся, но не привычные к оружию, жители, женщины, дети были без пощады избиты, трупы валялись кучами; в местах, где стычки были упорнее и сражающиеся многолюднее, кровь текла ручьями по отлогостям гористых Уманских улиц; с живых городских и козацких Старшин были содраны кожи: Дорошенко велел их набить соломою и отправил к Султану, где эти чучелы были разставлены в знак победы. За каждую Христианскую голову Паши платили по червонцу и отправляли их огромные арбы к Султану, который стал лагерем под Ладыжиным. Девицы были размещены по сералям. Повсюду наставлены были Паши и Кадии, которые старались отуречит Украйну. Несколько тысяч мальчиков, денежные суммы и награбленные пожитки были повержены Дорошенком к стопам Магомета V — го, который немедленно велел обратить в Исламизм и, оставя верховное начальство над Украйною любимцу Султанши Валиды, Визирю Кара-Мустафе, возвратился в Константинополь.

Государь, милостивым обращением с Самуйловичем, удержал его в эти смутные времена в преданности России, Воспользовавшись выступлением Султана из Украйны, он прислал к Гетману Стольника Князя Волконского с благодарным словом за мужественный отпор врагу; и даже, по его просьбе, отпустил в Сентябре для свидания с ним сыновей его: Григория и Семена с наставником их, Игуменом Батуринского монастыря Исаием, и с учителем Павлом Яслиновским, как бы в награду за изгнание Турков из Украйны, хотя Гетман в этом деле вовсе не участвовал.

Между тем Король пришел в Украйну, назначил Сирка Гетманом, Старщине Евстафию Гоголю приказал стеречь Днепровскую переправу, а сам пошел в Немиров, где Татары вымолачивали для себя хлеб Малороссиян, и опустошали окрестности. Борьба для Дорошенка делалась час от часу затруднительнее. Собеский был храбр, великий Полководец; Польша, хотя истощенная, хотя потерявшая прежнее могущество, все же, в сравнении с горстью его козаков, была еще весьма сильна; Москва желала успехов Собескому; Гетман Самуйлович был тоже против Дорошенковых замыслов. Только Чигиринский край был за него против двух Держав и всей почти Гетманщины. В этих тяжелых обстоятельствах он обратился к Царю; обещал привести в подданство Ногайцев, озлобленных против Крымских Татар; обещал удержать Турков от нападения на Россию; обещал наконец разорить, опустошить Крым, если Государь, признав его Гетманом обеих сторон Днепра и войска Запорожского усилит реестровых козаков тридцатью тысячами. «Если войска Твои, Государь, не пойдут в землю Бусурманскую», писал Дорошенко, «то войска Бусурманские в Твою пойдут; лучше бы их разорять, чем себя попускать к разорению. Молю Господа Бога, чтоб Ты мой искренний совет принял; и если Ты меня утвердишь за собою в подданстве, если возложишь на меня Гетманство обеих сторон, я буду радеть во всем и служить Тебе, как надлежит верному подданному» Государь не отвечал; а Ян Собеский бил Нагайцев, отбирал города, завоеванные Турками: Бар, Брацлав ему сдались; в Немирове он Татар уже не застал, — они бежали, услыша о его приближении; в Рашкове Турецкий гарнизон был вырезан; Кальник присягнул на верность Королю перед Королевскими Коммиссарами. Напрасно Дорошенко, находившийся на это время в Паволочи, подстрекал жителей не сдаваться и обещал им помощь, — эту переписку перехватили и доставили Королю. Основав главную квартиру свою в Брацлаве, Собеский писал к Царю, уведомлял о победах, просил вспомогательного войска. Царь отвечал, что Россия радуется успехам Польского оружия, удивляется тому, что Король принуждает к подданству Заднепрскую Украйну, присоединенную к России, но войск, по случаю зимы, прислать не может. Король жаловался Сенатской Раде на неустойку Москвы в трактате Андрусовском на высылку войск. «Соединясь с Москвитянами, я мог бы очистить Украйну; — писал Король — овладеть Течиным, Буджаком; вступить в Валахию.» Напрасно! Царь продолжал медлить присылкою войск. Эта медлительность, эта холодность Царская была неутешительна. Назначен был в Андрусове третий съезд.

Туда явились Боярин Князь Никита Одоевский, Троцкий Воевода Марциал Огинский, Литовский Референдарь Киприан Павель Бростовский и товарищи. Они начали договариваться о вечном мире, о городах, завоеванных Россиею, о соединении сил против общего врага. Потом Польские полномочные приступили к неотступному и настойчивому требованию Киева; Одоевский отвечал, что «Россия, не в противность договоров, владеет всею западною Украйною, и следовательно Киевом. Все эти города и Киев завоеваны Россиею не у Поляков, а у Турков. Польша не имела права, без совещания с Россиею, отдавать Султану Заднепрскую Украйну; но если уже она отдала ее, то не в праве иметь к ней никаких притязаний, Напротив того, Королю должно быть приятнее, чтоб Киевом владела держава Христианская, а не Магометане; впрочем — как бы ни судили о том Поляки, — Киев, приобретенный от Порты, не может быть возвращен Королевскому.» И так третий Андрусовский съезд кончился только перемирием на тридцать лет с половиною, от Января 10-го 1675; городов, завоеванных Россиею, Польские Послы за нею не утвердили.

Чигирин и Паволочь не покорялись Полякам; Дорошенко издал универсал, в котором уговаривал народ не сдаваться Королю; но, забрав жен, детей и все имущества, укрыться в Корсуне, куда он придет к ним на помощь с многочисленной Ордой. Не видя этому конца, Собеский прибегнул к сделке миролюбной, и выслал в Чигирин Коммиссаров: Епископа Львовского Иосифа Шумлянского и Королевского Полковника Подстолия Хелмского Мортинштейна, о чем Русский в Польше Резидент Тяпкин немедленно уведомил Государя. Этим Коммиссарам препоручено было объявить Дорошенку, что если он покорится Республике, то все вины козаков будут преданы забвению и им возвратят древние привилегии. Для переговоров призывал Король в Брацлав самого Дорошенка. Тогда Дорошенко спросил даст ли Король ему вспомогательное войско против Татар и Турков, когда Польские войска выступят из Украйны? Будет ли в Украйне свобода вероисповедания? Будет ли Грекороссийский Епископ присутствовать в Польском Сенате? При коронации, присягнет ли Король и чины на неприкосновенность козацких прав? Король хотел уже отвечать утвердительно; вдруг явились Татары, и Дорошенко начал войну о Поляками.

Он послал к Хану совет напасть немедленно на Брацлав, где ныне главная квартира Королевская. Миклашевский уведомил о том Короля, и был послан к Хану для отвращения его от намерения соединиться с козаками. Пехота Дорошенкова была подкуплена и перешла на сторону Сирка. Ожидая весны, Король продолжал пребывание свое в Брацлаве; Польские разъезды заходили даже в Валахию; Сирко наблюдал за движением Татар; но болезни, распространившиеся в Польском войске, отступление Паца с Литовским корпусом, и отозвание вспомогательных Прусских войск, присланных вассалом Польским, Курфирстом Бранденбургским, разстроили предположения Королевские. Напрасно Пацу и Литовским войскам Король объявлял, что их удаление почтет побегом и станет судить их как дезертиров; угрозы не действовали. Силы армии уменьшились до того, что Королю невозможно было удерживаться в открытой стране, в обширных степях. Февраля 20-го писал он воззвание к Раде Сенатской и к народу о стесненном положении дел. Потом укрепил Кальник, Брацлав, Могилев, Рашков, Бершад и Шаргород; разставил гарнизоны; дал приверженным козакам сукна и денег; сделал Гоголя главным предводителем полков Брацлавского, Кальницкого, Уманского и Могилевского; разместил его козаков в Брацлавском воеводстве; Полковнику Кваше дал, начальство над Бершадским гарнизоном; поставил один полк в Шаргороде; сделал смотр Коронному войску под Хмельником и перевел его в Волынь, назначив в Лабусе свою главную квартиру. Вскоре поехал в Яворов, созвал туда Сенатскую Раду и магнатов, начались совещания о дальнейших средствах к продолжению войны, и толкования о мирных переговорах с Портою.

Султан Татарский Нурадин явился к Королю, чтоб предложить себя в посредники; Король требовал, чтоб Турецкие войска были выведены из Украйны, — ему не отвечали; он обещал оставить Порте Каменец с землею на милю окружности; но как войска неприятельские оставались на прежних местах, то должно было сражаться. Не долго Король ожидал войны; в Яворов пришло известие, что Сераскир Ибрагим Паша соединился с Султаном Нурадином и ведет огромное Турецко-Татарское войско ко Львову. Отменив план Украинской компании, оставя все Украинские дела, Король повел свои полки через Збараж и Тарнополь туда же; а к Ромодановскому послал просить, чтоб исполни статью трактата между обеими Державами, перешел бы за Днепр и поспешил бы помощию. Ромодоновский отвечал, что начнет военные действия только тогда, когда Король подойдет к Днепру, Король отправил к Царю Александра Кладницкого; жаловался на Воеводу, предлагал союз, дружбу, отказывался навсегда от Смоленска, лишь бы дали ему пособие против неверных. Пособия не было, Изнуренный гибельною войною, стесненный в денежных обстоятельствах, он снова обратился к Хану Крымскому, просил его посредничества; Царский Резидент Тяпкин принял участие в делах; все было тщетно. Началась война.

Король дал повеление: гарнизонам в городах не сдаваться; Сирку отражать отовсюду неприятеля и о своих движениях сообщать Польским Коммендантам; Коронным Хоругвям, оставшимся на Волыне, вести войну партизанскую, гарцовать и тревожить врага с тылу и с боков наездами, а сам пошел навстречу к Нурадину, который отделился от Сераскира и действовал особенно, имея при себе сорок тысяч войска. Пока Сераскир занимал города Збараж, Бучак и Завялов, — Станислав Яблоновский разбил Турецкий отряд под Злочовым, а у Львова Король разгромил и разсеял Татар. Капитан Хржановский выдержал четырнадцатидневную осаду Трембовли, имея только триста человек гарнизона; он был одушевлен мужеством и решимостью жены своей: она объявила ему, что пробьет ножем первого, кто осмелится начать при ней разговор о сдаче.

Узнав о разбитии Нурадина и о приближении Короля, Сераскир, с потерею двух тысяч человек, отступил от Трембовли и пошел за Днестр; Поляки его преследовали, вторгнулись в Валахию и сожгли Сочаву. Король из лагеря при Чернокозеницах уведомил Сирка об изгнании врагов, и приказал ему прислать послов на Сейм, назначенный в Феврале 1676 года, где козаки должны получить подтверждение своих прав, привилегий и вольностей; для этого Сирко должен был подать Штатам Республики прошение с требованиями. 9 Ноября Собеский прибыл в Жолкев; Января 30 был его торжественный въезд в Краков; Февраля 2 он короновался.

Пока война продолжалась, Гетман Самуйлович разсыпал универсалы против Дорошенка по западной Украйне. Встревоженный соперник писал об этом к Гетману от 3 Июня 1675 года, из-под Корсуня. «Вельможный, милостивый господин, зело мне милостивый господин и приятель», так начинал свой отзыв Дорошенко. Он уверял Самуйловича в дружбе к нему, в любви к Украйне, в вере к Богу и Троице; уверял, что, проводя Турков в Польшу, отвращает их оружие от Украйны; называя себя пестуном славы предков, напоминал о том, что не он один, но и Богдан Хмельницкий приводил Татар в Польшу; что Брюховецкий, которого советником был Самуйлович, обращался к ним по необходимости; удивлялся вражде Гетманской к народу единокровному; уговаривал не разсылать под видом универсалов пасквилей, противных добродетели гражданской и чести храброго воина.

Гетман отвечал, что Козацкому временному Старшине не должно равняться с Богданом Хмельницким; что он призывал Турков не в одну Польшу, но и на родину; что если они не были в Киеве, то это по собственному их разсчету, а не по его милости; что он универсалом грозил из Канева Киеву обступить священный город с Магометанами; наконец, советовал не утруждать головы своей тщетными вымыслами, не безпокоить его, Гетмана, пустою перепискою, а покаяться и покориться Государю единоверному.

Дорошенко был тогда близок уже к падению.

Вслед за этой перепискою, Самуйлович, призвав на помощь Ромодановского, взял Корсунь, и вывел часть жителей с их Полковником на Украйну восточную; Между тем Сирко, недовольный сношениями Поляков с Крымцами, начал уговаривать Дорошенка к присяге Царю; уверял его, что Государь не мстителен, что им обоим не случится никаких неприятностей, что Чигирин и войско тамошнее не будут у него отняты, что Даже клейноды при нем останутся; в это время подошел к Чигирину отряд Самуйловича. Дорошенко сдался, присягнул и отослал к Царю Янычар, которых имел при себе телохранителями.

Декабря 23-го с этим известием приехали в Москву Послы: от Кошевого Евсей Шашель и от Дорошенка Стебловский; Царь приближался к смерти, присяга Сирка и Дорошенка остались безполезными; Государь назвал ее поступком самовольным, непростительным, и ответную грамоту наполнил выговорами.

Скоро пришло в Малороссию известие о кончине Царя.

Ободрение в России замледелия, заведение Фабрик, распространение торговли, население Волжских и Камских степей, начало регулярного войска, первая проба кораблестроительства, наконец, подвиг великий—Уложение, — все это дела посторонние для Историка Украйны; но мудрый и дальновидный Отец Петра Великого изменил навеки судьбу Малороссии, он был любим ее жителями — и это близко нам. «За кротрсть отменно любили его Малороссияне,» говорит Конисский. Феодор возсел на Родительский престол, и при самом вступлении обратил внимание на Дорошенка.

Озлобленный против покойного Государя за немилостивый прием присяги на подданство, он собрал все усилия против Москвы; употребил подарки и подкупы, чтоб привлечь к себе народ Малороссийский и войско Запорожское, и чтоб уговорить их к собранью новой Рады для, выбора иного Гетмана; обратился к Султану с просьбами, подавая надежды отторгнуть от Феодора все, чем нельзя было завладеть при Алексие. То и другое было тщетно. Султан, раздраженный предательством с Янычарами и присягою Октября 15, велел сказать в ответ Дорошенку, что прикажет содрать с него кожу и выставить чучелу на воротах Сераля. Угрожаемый отовсюду, Дорошенко принял меру отчаянную: с горстью козаков заперся в стенах Чигирина; оттуда безполезно просил Татар о помощи и ожидал Самуйловича, который, соединясь с Ромодановским, приближался к городу по Царскому повелению. Они остановились на левом берегу Днепра, у Градижска, против Вороновки.

Четыре полка козацких: Гадячский, Миргородский, Лубенский и конный Компанейский, под начальством Генерального Бунчужного Леонтия Полуботка, и пятнадцать тысяч войска Московского под начальством Стольника Полковника Григория Косагова, составляя передовой отряд, переправились на горный берег Днепра. Тотчас сдались Крылов и Вороновка. Потом Чигирин был осажден со всех сторон. Дорошенку не осталось никаких средств противиться; уверясь, что ему будет дарована жизнь, он вышел из города со всеми жителями и с духовенством в полном облачении.

Перед Полуботком и Косаговым Дорошенко присягнул на верность Государю, и поехал в Градижск для сдачи булавы, знамени и бунчука Самуйловичу. Василий Бурковский, с полком Черниговским и тысячею двести Москвитян, занял Чигирин. Потом присягнули Государю все козаки Дорошенковы, и с ними все жители Суботова, Крылова, Вороновки, Жаботина и Медведовки.

Сентября двадцать седьмого Канцелярист Гетманский Пантелей Радич и Стольник Иван Ржевский приехали в Москву с известием о покорении Дорошенка. Государь прислал соболей на триста семьдесят пять рублей и десять аршин Венецианского белого атласа в подарок Самуйловичу; Старшинам по сороку по два соболя и по разноцветному атласу.

Тогда Посольского Приказа Подьячий Прокофий Возницын отправлен был к Собескому с уведомлением, что Русские Воеводы Самуйлович и Князь Ромодановский посылали часть войска к Чигирину на Турецкого Султана и на Гетмана Дорошенка, что Турки, убоясь Воевод, оставили Чигирин и Гетмана, и что Гетман отдался в вечное Российское подданство. Король знал, что поход Самуйловича был предпринят не против Султана; что Турков не было в Чигирине, когда пришли туда войска наши; но гроза собиралась над Польшею с Юга, призывать ее с Севера значило бы накликать на Республику новые бедствия, Собеский принужден был молчать.

А Дорошенку подарено было несколько селений, которые потом были уволены от постоя, и позволено было жить в Соснице, пользуясь правами соотечественников.

Так сошел с поприща Петр Дорошенко.

Турки готовятся к новой войне. Болезнь Короля. Выздоровление. Он окружен Турками. Мир с Турками. Условия. Каламбуры Гнинского. Ответ Визиря. Требования Поляков от России. Царский им ответ. Война Турции с Россиею. Юрий выпущен из эдикуля. Князь Сарматский. Доносы на Самуйловича. Юрий ведет Турков к Чигирину. Битвы. Аренда на горелку. Неустройства в Польше. Сирко обласкан Царем. Новое нашествие Юрия с Турками. Осада Чигирина. Перепой гарнизона. Два брата. Взрыв замка. Взятие Чигирина. Битва Бужинская. Бегство Турков. Полевые Сердюки. Их мундир. Поборы. Яненко. Раззорение восточной Украины. Царь с Цесарем. Войска Царские приближаются к Турции. Переговоры. Киев укреплен. Мост через Днепр. Сирко раззоряет Крым. Письмо его к Хану. Смерть Юрия Хмельницкого.

Собеский вручил булаву Евстафию Гоголю; приказал ему, занимая город Дымер с несколькими деревнями, жить в Полесье и определил жалованье из казны. Малороссияне снова увидели двух Гетманов Русского и Польского; не доставало Турецкого. Султан не замедлил.

Турки готовились к новому походу; они собирали грозное войско над Днестром. Польша волновалась. Татары шли к Днестру в числе восьмидесяти тысяч, Турки в числе ста восьмидесяти, Собеский призвал на совет Паца. Решили: Гетмана Польного Яблоновского послать против Татар, которые стояли между Днестром и Каменцем; наблюдая Днепровский мост, облегчая Туркам переправу, они сберегали жизненные припасы в Каменце. Яблоновский сжег мост, но переправе не мог помешать, и двести шестьдесят тысяч Магометан вторгнулись в Украйну. А в это время Король занемог в своем вотчинном имении, в Яворове. Больной, он дал повеление войскам собираться в стан под Львовым, и едва начал выздоравливать, поспешил туда сам. Войска у него было всего только тридцать восемь тысяч, да тысяч несколько наших козаков; но то было войско храброе, самоотверженное. Ян подошел к Журавному и расположился станом. Тыл обоза защищал Днестр, передовую линию шанцы. Вскоре Турки, овладев Язловцем, Чертковым и Галицким замком, приблизились и окружили стан Королевский. Пудовые ядра летали туда ежеминутно. Одно из них упало в ставку Собеского, но он не переменил для ней места и даже не укрепил ее.

Четыре недели стоял Собеский под огнем; в чем не успели враги, к тому принудили его непогода, недостаток в зарядах и в припасах съестных. Не привычные к холодам Турки страдали в свою очередь; болезни начали меж ними распространяться. Король подкупил Хана; Турки склонились к миру; он был заключен Октября семнадцатого.

Сущность договора была такова; Бела Церковьи Паволочь должны принадлежать Польше, а Бар и Меджибор Туркам; Запорожье поступает также под Султанское покровительство; касательно пределов Подолии, они будут показаны в Стамбуле. Аманаты, взятые из Поморян и во Львове, будут освобождены; отнятые в Святой Земле от Католиков и отданные Грекам храмы будут возвращены Католикам; дань, наложенная на Польшу трактатом Буджановским, уничтожается; Татарам Липкам или Литовским позволяется возвратиться с женами, детьми и имуществом в Крым, но не позже, как в продолжении года; Татары и Турки обязываются давать Полякам вспомогательные войска; Хану будут запрещены всякие грабежи в Польской земле; от Короля и Республики вышлется в Стамбул Посол для окончания переговоров.

Ибрагим, Князь Константин Вишневецкий и Подкоморий Владимирский, Юрий Вьельгорский подписали трактат; до подписания Король находился в столь стесненном положении, что решился было пробиться сквозь неприятеля или умереть. Счастливый случай избавил его почти от верной погибели: артиллерийский Генерал Контский, разсматривая погреба Журавинского замка, нашел в них мортиру; он бросил из нее несколько бомб; Турки заметили, что дотоле у осажденных не было бомб; а перед тем в Турецком стане распространился слух, что Радзивил приближается к Королю с Литовцами. Полагая, что эта помощь пришла, Сераскир поспешил примириться.

В этом походе участвовали козаки, хотя в малом числе, под начальством Гоголя, остальные оберегали Украинские границы. Турки возвратили обывателям три тысячи возов награбленного добра, освободили пятнадцать тысяч пленников, и начали переправу через Днестр. Расположив войска на зимние квартиры, Король приказал Яблоновскому наблюдать, чтобы, выходя из Государства, враги не грабили жителей, и поехал в свои владения Злочовские, где застал Послов Английского и Французского; оба предлагали посредничество свое между Польшею и Турциею, последний привез Королю орден Святого Духа.

В следствие трактата Журавинского отправлен был в Константинополь Великий Посол, Хелмский Воевода Ян Гнинский, для разграничения Подоля и Украйны. Он надеялся что-нибудь выторговать и основал свою политику на игре слов: доказывая, что «слово Украйна значит край страны,» он требовал Бура и Немирова, которые находятся на краю страны; также «и Подолия значит страна низменная.» И так Туркам принадлежит Каменец с принизьем, а не то, чего они требуют. Но как Турки худо понимают игру слов, то Визирь Гнинскому на его каламбуры отвечал с гордостию и с презрением: «ты приехал сюда, чтоб утвердить буквально трактат Журавинский. Белой Церкви и Паволочи я не хочу потому, что мы вам отдали их под Журавною; а Бар, Меджибор, Немиров, Кальник и Запорожье принадлежат Порте.» Гнинский принужден был утвердить эту статью, с тем, чтоб гарнизоны тех городов были с своими пушкаши свободно пропущены; чтоб Католикам в Каменце был предоставлен один костел; чтоб пленники были освобождены и заложники выпущены. А Республика обещала не вмешиваться в дела козаков, доставшихся Порте.

Насчет Турции Польша успокоилась Нечем, кажется, было ей гордиться в трактате Журавинском и в Константинопольской ратификации; но она возгордилась, возобновила требования и притязания к Царю, и вскоре в Москву приехал Резидент Свидерский с Королевскою грамотою.

В ней Король хвалился подвигами, увенчанными миром без содействия Христианских держав; жаловался на Киевского Воеводу Князя Голицына, который, пренебрегая заветную пятиверстную черту от города, целое лето не пропускал в Белую Церковь провианта, разными грабежами и раззорениями вытеснял из Василькова жителей, и ссорился с Польскими начальниками. А на Самуйловича была иная жалоба: она состояла в том, что он именует себя Гетманом обеих сторон Днепра и присвояет себе города и полки Заднепровские. Прилагая Царю подлинные письма Гетманские, Король просил на этот счет скорейшего удовлетворения.

Феодор не медлил; на третий день Свидерский был отправлен с следующим ответом: «Хотя, по договору Андрусовскому, положено России владеть землею на пять только верст от Киева; но, по Буждановскому договору, Польша уступила Турции западную Украйну: Россия отняла эту Украйну от Турции. Признанный Россиею, Турциею и Польшею, западный Гетман Дорошенко объявил себя и все свои города и земли Царскими верноподданными, и так Польше дела нет до Украйны. Что касается до ссоры Киевского Воеводы с Коммендантом Белоцерковским, Царь запретил Воеводе продолжать эту ссору; остается Королю запретить тоже Комменданту.; а Самуйлович не виноват, именуя себя Гетманом обеих сторон Днепра: таков был его титул и при Царе Алексие Михайловиче; нынеже прото знать скорее Туркам, а не Полякам.»

Порта приготовлялась к войне с Россиею и начала освобождением, по совету Константинопольского Патриарха, из Семибашенной Юрия Хмельницкого. В Малороссии не хотели верить его универсалам: его считали давно покойником; но эти универсалы были действительно им подписаны; он воскрес; то была предсмертная судорога несчастливца. Султан, дав ему титул Князя Сарматского, Гетмана войска Запорожского, приказал собирать войска в восточной Украйне, на пустырях селить слободы на свое имя и потом, соединясь с Ибрагимом и с Татарами, идти к Чигирину, а оттуда к Киеву. Князь Сарматский вступил в переписку с Запорожцами, и уже успел было преклонить Сирка на сторону Султана, когда Самуйлович перехватил одно из писем его и стал прилежно надзирать за поступками Кошевого; тогда же зная, что Дорошенко неминуемо воспользуется смутными обстоятельствами, он выпросил для бывшего Гетмана Чигиринского у Государя близ Москвы Ярополческую Волость, из тысячи дворов состоящую, и нашел предлог самого его отправить в Москву. Напрасно Дорошенко умолял после Государя отпустить его на родину; постоянно получая отказ, он рвался и не мог броситься в вихрь междоусобной войны, раздуваемой Юрием. Строжайший надзор преследовал каждый шаг раззорителя Украйны.

Пока Юрий приближался к Чигирину, в восточной Украйне составился заговор против Самуйловича. Полковники: Переяславский Дмитрашко и Прилуцкий Лазарь Горленко, Петр Рославец и Нежинский протопоп Адамович были главами и зачинщиками. Рославец и Адамович поехали в Москву и начали доносить об измене Самуйловича. Потом просили, чтоб Государь отделил от Гетманщины Стародубский полк и отдал бы его в управление Московским Воеводам на праве Слободских полков. Государь догадался, что Рославец злобится и клевещет; его взяли, вместе с его товарищем, и отдали в пытку. Под кнутом назвали они заговорщиков, и были отправлены в Батурин. Рославца и Адамовича присудили к казни смертной, Дмитрашка и Горленка к торговой; Гетман облегчил приговор: первых сослали на Москву в Сибирь, последних посадили в тюрьму на время. Государь, чтоб успокоить огорченного Гетмана, отпустил к нему меньшего сына его Григория, с Стрелецким Сотником Васильем Сапоговым, а старший, Семен, остался в Москве.

Тогда началась война с Турками, под предводительством Юрия Хмельницкого и Сераскира Ибрагима. Их шестидесятитысячная армия переправилась через Днестр Июля тринадцатого; Татары пришли к ним в числе сорока тысяч, и Августа третьего стали у стен Чигирина; при Князе Сарматском козаков было всего шестьдесят.

Враги подошли к Чигирину в Июле месяце, окружили город отовсюду и окопались, по выражению летописи, под самые уши. В городе были, кроме всегдашнего гарнизона, один козацкий полк и три городовые сотни полков Лубенского и Гадячского, под начальством Полковника Григория Карповича Коровки. Этот гарнизон был извещен о скорой подсылке помощи от Гетмана, и потому еще бодрее, упорнее держался в стенах. Четыре недели «всеми силами и воинскими штуками, и приступами, и подкопами и гранатами города доставали, но козаки крепко боронилися и на выпор выходячи, много Турков побили.» Августа семнадцатого Гетман и Ромодановский прибыли к стенам и отправили в Чигирин свежий отряд: полторы тысячи козацкой пехоты и полк «Москвы», то есть тысячу драгунов. Этот немногочисленный отряд, не смотря на несоразмерное число осаждающих, подошел к Чигирину со стороны, занимаемой Татарами, врезался в их толпы и пробился в город. Сераскир, Хан и Юрий были поражены такого решимостью. Их главным занятием было устройство шанцев и подкопов. Но когда дошло до них, что козацко-Русские войска приближаются, то решились взять приступом. Августа двадцать седьмого подкопы были взорваны; в тоже мгновение толпы Магометан всколебались и двинулись в город: они ползли на стены, открывали себе путь новыми проломами; желая преклонить Чигиринцев, Юрий выставил знамя с изображением Креста;— все тщетно. Козаки вступили в рукопашный бой, битва длилась и ночью.

В то время, когда в Чигирине происходила кровопролитная борьба верности с предательством, у Бужинской пристани было другое кровопролитие: отдельный Татарский отряд занял переправу, чтоб не перепустить через Днепр Самуйловича и Ромодановского. Ночной порой козаки переплыли на правый берег, сделали укрепления и под их защитою Гетман и Боярин, с войском и с пушками, на разсвете, явились на том берегу. Началась битва; Осман-Гирей, сын Ханский, восемь мурз и десять тысяч Крымцев легли на месте.

Еще у стен Чигирина битва продолжалась, когда пришло известие о поражении Татар. Оно всколебало Орду, под городом стоявшую. Новое известие и того более озадачило Хана и Сераскира. Князь Василий Васильевич Голицын, который находился у Днепра в местечке Пивах, двинулся к Чигирину. Шестидесятитысячное войско приближалось на помощь осажденным; оставя лагерь, обоз, пушки, Августа двадцать девятого Турки обратились в бегство; при переправе через Днестр, Татары, мстя за свою потерю, начали резаться с Турками. Полковник Переяславский Лисенко и Стольник Косагов гнались до Ингула за бегущими, но не могли догнать. Поход Юрия под Чигирин кончился; началась за этот поход расплата Султанская: Сераскир Ибрагим и все начальники Турецкие были казнены; Селим-Гирей, Хан Крымский, скрылся на Кавказ от той же участи; несколько десятков пленников, взятых Турками под стенами Чигирина, были торжественно казнены перед Сералем. Юрий счастливо отделался: ему велено готовиться на будущее лето в новый поход под Чигирин и под Киев.

Первый был почти разрушен; близлежащие поля и выгоны были изрыты шанцами, рвами. Гетман, исправя в городе что было повреждено, изгладил укрепления; в наново отстроенные стены ввел пятнадцать тысяч козаков, поручил их Полковнику Григорию Коровке и Воеводе Ивану Ивановичу Ржевскому; прежних Старшин тамошних, к которым не имел доверия, отправил в восточную Украйну и отступил с своими полками к Киеву. Черкассы, Жаботин, Мошны, Медведовка, Драбовка были укреплены и снабжены войском; Стародубский полк отдан сыну Гетманскому Семену, отпущенному из Москвы Государем; а на место Семена Гетман отправил в Москву другого сына своего, Якова, с наставником Иеромонахом Герасимом.

Старик Сирко не был участником славы Чигиринцев. Он был тогда в согласии с Ханом, не шел против, отчизны; но зато и не преследовал врагов ее. Гетман писал к нему: «Бог потерпит тебе; Он будет судить тебя за то, что, в безславие себе и на пагубу Украйне, ты бусурманский единомышленник». Но в это время случилось в Украйне дело новое, обратившее негодование многих Малороссиян на Самуйловича: в скарбу не было денег, чтоб заплатить жалованье козакам Дорошенка и Гоголя, передавшимся Гетману; он учредил аренду на горелку. Это нововведение помогло удовлетворить войско; но народ понял, что Гетман мог бы найти другие пути к обогащению общественного скарба; стесняя промышленность, он не только стеснял многие лица в частности, но вообще весь край, весь народ, от которого зависит благосостояние народного скарба. Беден ли народ? Беден и скарб народный. Самуйлович обогатил казначейство единовременно; но зато проложил путь к обеднению частных капиталов, отнял средства к своевременному удовлетворению ежегодных обязанностей; а многие навсегда лишились возможности удовлетворять их.

Мурад-Гирей, новый Хан Крымский, по повелению Султана, начал переговоры о мире. Его Посол в Москве употребил все усилия, чтоб склонить Царя к отдаче Чигирина Туркам и к переселению Заднепрских жителей. Этим ничтожным делом можно отвратить многие опасности, говорил он Боярам; но переговоры с Россиею не то, что переговоры с Варшавскою Речью Посполитою.

Русский Посол в Константинополе объявил, что Царь будет вести войну, пока Султан не отречется от прав на всю Украйну до Днепра, и пока не уступит Азова. Можно судить о гневе гордого Султана. Отпуская в Москву Царского Посла, Верховный Визирь Кара-Мустафа сказал, объяви Царю, что вскоре я выступлю против Него с безчисленным войском, и советую Ему, для владычествования в Украйне, Чигирине и Азове, вывести такую армию, которая могла б покрыть вою землю.»

Вот был Собескому час возвратить отчизне все, ею потерянное; союз с Турками, и Россия — младенец, может быть, не устояла бы противу двух взрослых народов. Она б ослабела на столетие, на два, — явилась бы Уния, опять толки о месте Малороссийского Митрополита в Польском Сенате. Жиды чертили бы святые хлебы мелом и углем; магнаты называли б Гетманов псами; шляхтичи Варшавские честили бы шляхетство наше и козаков хлопством, нашу веру— верою хлопскою. Скороли бы родился новый Богдан Хмельницкий? Неизвестно: такие люди не каждый век родятся. Москва много бы потеряла, Украйна — еще более. Выиграть могла одна Польша. Недоставало Полякам войны заодно с Турками против России. Но что мог сделать какой бы то ни было Король с бурными головами тогдашних магнатов, и с Сеймами Варшавскими; — эти Сеймы и эти головы были вместилища вихря. Я переведу слова Польских Историков: «Козни богатых домов, вмешательства Королевы в дела Государственные, слабость Собеского к жене, не позволяли прекратить злоупотреблений, вкравшихся в правление. Сеймы начинались и оканчивались спорами богатых фамилий. По недостаткам казны войско должно было, немедленно после мира Журавинского, быть распущено. Леопольд, угрожаемый Турками, старался вовлечь Республику в союз против них. Ян долго не соглашался, зная недоброжелательство Австрийцев к Полякам; но Нунций Папы Иннокентия уговорил его.»

Москве нечего было бояться Варшавы; там Сейм вел дела, приняв постоянное направление к гибели Польши. В Москве было принято другое направление, столь же постоянное: триста шестьдесят тысяч квадратных миль и миллион войска. Россия ждала Петра, Польша Екатерины.

Начался новый год. Надлежало удержать Сирка и Запорожцев в повиновении. Это дело возложено было на Стольника Василия Перхурова. Посмотрим на различие мер Алексия и Феодора с мерами Сигизмунда — го и его преемников. Как удерживали Короли Украйну в повиновении, то мы видели от 1592 года по 1646. Ныне в Батурин прибыли Государевы: Генерал-Маиор Григорий Косагов и Подъячий Иван Богданов; они привезли Гетману ферезь бархатную на соболях, с каменьями, в пять сот рублей, и Старшинам, в награду за Чигиринский поход, деньги и соболи. По просьбе Сирка, Запорожцам было прислано годовое жалованье, пушки, свинец, Царское знамя; и ничто не могло преклонить Кошевого и Гетмана на возстание. Напрасно Юрий из Молдавии хлопотал о том; Сирко переслал к Царю переписку с Юрием и присягнул ему в верном подданстве. Государь приказал отправить Полтавский полк на Запорожье, по видимому—для соединения с Запорожцами, поистине—для надзора над ними.

С первым появлением весны, в Марте месяце Юрий, предводительствуя Татарами, пришел уже в полк Переяславский и начал разорять берега Росавы. Мурад-Гирей, преемник Селима, желал показать этим усердие Султану. В Малороссии мещане, посполитство, мастеровые, ремесленники брали оружие и становились в ряды. Духовенство провозглашало войну с ненавистниками веры Христианской. Черниговский Архиепископ Лазарь Баранович пел молебствия о счастливом окончании войны. Касимовский Царевич Василий Арасланович, Окольничий Князь Константин Осипович Щербатов, Стольник Семен Федорович Толочанов привели войска из Москвы; над ними принял начальство Ромодановский; к ним присоединился Самуйлович и соединенные силы наши составили стотысячную армию. Поджидая прибытия Донцов и Князя Булата с Черкесами и Калмыками, в первых числах Июля, войска наши переправились через Днепр ниже Бужина и заняли поле на правом берегу Тясьминя.

Верховный Визир Кара МустаФа, Крымский Хан и Господари обоих Княжеств расположились с таким же страшным войском под стенами Чигирина Июля восьмого. Оно состояло из осьмидесяти тысяч Турков, Молдаван и Волохов, тридцати тысяч Татар, и четырех тысяч козаков Юрия Хмельницкого. Коровка и Ржевский трудились над наружными укреплениями. Турки напали нечаянно на работавших, часть гарнизона вышла на подкрепление, и после четырех часовой битвы, потеряв до двух тысяч человек, Турки были отражены. Тогда Визирь отправил Алепского Пашу к Бужину для наблюдения за Самуйловичем и Ромодановским, а Каплану Паше приказал занять возвышения между городом и нашим лагерем. Алепский Паша вступал в отдельные стычки с козацкими и Московскими отрядами; Визирь и Хан кидали гранаты и бомбы в Чигирин, подводили подкопы, приступали с разных сторон. Осажденные, не довольствуясь отражением неприятеля, делали частые, смелые вылазки, врывались в шанцы к Янычарам, кололи их, брали в плен, и удивляли самих врагов непреодолимым мужеством. Давно ожиданные Донцы, Черкесы и Калмыки пришли наконец в Русский стан, в последних числах Июля; не медля ни дня, Гетман, тридцать первого, начал битву кровопролитную с Алепским Пашею; она продолжалась целый день. Отчаянно защищали Турки занятое ими место; но, уступив превосходным силам Христиан, тронулись оттуда и присоединились к Каплану Паше на разсвете.

Тогда войска наши придвинулись к городу, «подобно облаку, извергающему из недр своих дождь и громы. Турецкая армия, расположенная на горе висела над ними.» Так выражается один из Историков наших. В этом убийственном огне много погибло в рядах Гетманских и у Боярина. Ночью Черниговский Полковник Василий Бурковский начал пробираться в Чигирин. Этот отряд не успел еще подойти к горе, как испуганный собственною решимостью, не ожидая команды, дал залп по спящим Туркам и разбудил их. Битва началась с новым ожесточением и продолжалась целый день; наши принуждены были заночевать на месте. Это было в пятницу. В субботу рано весь строй Самуйловича и Ромодановского всколебался и пошел на гору. Козаки сбили главную Турецкую баттарею, отняли двадцать семь пушек с лафетами и погнали Турков вниз; они бежали, оглядываясь; наши гнались за ними запальчиво, с самонадеянностью людей, одержавших начало победы; вдруг Турки оборотились лицом к горе и погнали наших назад: они рубили козаков до самой подошвы горы, где один из Полковников обкидал свой отряд рогатками и остановил стремление нападавших. Бегущие козаки вскочили в рогатки; остальные силы Гетмана и Московские присоединились к ним. Турки видя невозможность долее бороться, бросились к Тясьминю; Визирь приказал сжечь за собою мост; толпа сбилась на узком пространстве перекладин: приказание Визирское было исполнено преждевременно. Пока теснились Турки, скидывая друг друга в воду, мост запылал, обрушился, остальные бегущие с его обломками повалились в воду. И доныне осталось предание об этой гибели Музульман; от отца к сыну переходило оно, и Чигиринские жители указывают то место, где паром соединяет низменную часть города с верхнею.

Гетман и Князь придвинулись к городу и стали лагерем под лесом и над озером, ввиду, бывшего дворца старого Хмельницкого и кладбища. Семь суток они стояли, не трогаясь с места, не начиная битвы, отдыхая после кровопролитий прошлой недели. Они довольствовались тем, что могли иметь сношения с гарнизоном, и потеряли всю выгоду победы. Их бездействием успокоенный Визир приготовился к приступу упорнейшему. Гетман, на смену в Чигирин, послал свежее войско и вызвал оттуда полк Гадячский и другие бывшие в гарнизоне. Новая ошибка. Привыкшее удерживаться в городе, обстрелянное в продолжении долговременной осады, войско было заменено таким, которому показалось ново видеть гранаты, бомбы, осколки стен. В пятницу взорвало часть стены, граната влетела в пролом; Ржевский встретил ее грудью: с его смертию в городе водворился величайший безпорядок. В субботу Турки начали засыпать землею рвы. Августа десятого, в воскресение, весь гарнизон вышел в табор честить день праздничный, отобедал, перепился, возвратился в город и уснул. Пользуясь этим случаем, враги бросились сквозь пролом и через засыпанные рвы. Гарнизон проснулся, и вместо того, чтоб бежать к пролому, как бывало делали привычные к приступам его предшественники, он пустился из города бегом, столпился на плотине: люди начали падать в воду и несколько тысяч козаков смешались на дне Тясьминя с врагами, им поглощенными на прошлой неделе. Только пехота козацкая, под горою за церковью, и Московской отряд, на горе в замке, оборонялись до ночи. Турки оставались в городе и за городом, у Тясьминя и за Тясминем, до вечера; рубили козаков, женщин, детей. Визирь хотел пощадить двух молодых козаков. Переводчик, Христианин, сказал им, что если они отрекутся от веры, то Визирь им подарит жизнь. Это были два родные брата. Старший начал упрекать переводчика за то, что, будучи Христианином, он уговаривает единоверцев на богоотступничество; ему сняли голову. Визирь уговаривал младшего, советовал, грозил; козак стал на колени, обнял тело брата, протянул шею и сказал палачу: «отруби голову и мне.»

Наступила ночь, Сердюки заняли плотину; Туркам был прегражден обратный путь. Остававшиеся в замке войска набили пушки порохом, и зажгли замок. Потом построились в колонну и, сделав по Туркам ружейный залп, уперлись в них копьями; ряды Турецкие раздвоились; стройно и мерным шагом козаки вошли в Гетманский стан. В это время начался уже взрыв замка, двадцати набитых порохом пушек, запасов, магазинов. «Арматы, в замке запаленные, порох силою своего духа порвавши, с великим треском, весь воздух тем осветивши, вгору далеко подноситы, а с горы на обозы пущаты начали.» Уже казалось взрыв кончился. Турки успокоились; вдруг остальная пушка лопнула, за нею взлетела стена; груды камней, осколки меди упали на Турков, истребили множество и стихло все.

В понедельник, перед восхождением солнца, поднялся весь стан Самуйловича и Ромодановского и рушился на Днепр к окопам Бужинским. Их переход был медлен. На каждом шагу обезпокоенные Турками, во вторник они остановились на старом месте, где был прежде стан, и подновили укрепления.

Кара-Мустафа раззорил Чигирин до основания, и пошел по пятам Гетмана. Турки, Волохи, Татары, Молдаване и Юрий Хмельницкий все двинулось к Бужину. Начался семидневный бой. День и ночь Визирь возобновлял нападения на Гетманский стан; день и ночь был отражаем с гибелью многих воинов своих и Гетманских. Наконец Самуйлович решился на битву кровопролитную, — на бой, «яковый нынешнего века в краях здешних не был виденный.» Гетман уговорил Ромодановского действовать решительно. Августа девятнадцатого противники столкнулись. «Затмилось солнце от густого дыма, из огнестрельных орудий тогда исходившего; изнемогала земля под тяжестью великих сил воинских; пускаемые из многочисленных луков стрелы падали на оную, как частые капли дождевые; повсюду сыпались пули, в виде огненного града; пушечная пальба подобно страшным громовым ударам, неумолкно раздавалась.» Козаки, лишась одной руки, рубились другою. После огня начался бой рукопашный; под Визирем было убито два коня; летописи сохранили имя Прилуцкого Полковника Федора Молчана, как достойного сподвижника Гетманского; он был приметен в многочисленных рядах безбоязненных товарищей. Наконец, потеряв две трети войска, Визирь бежал с остальным. Самуйлович и Ромодановский не погнались за ним, но бросились в покинутый лагерь, где нашли пустые шатры и одних верблюдов с чучелами. Так были наказаны они за жадность и необдуманность. Одно это спасло Визиря и остаток его армии от совершенного истребления.

Повествуют, будто бы Хан и Визирь грозили Ромодановскому казнию сына, бывшего тогда в Крыму, если он или Гетман станут их преследовать.

Визирь, возвращаясь в Турцию, приказал Мимар-Аге заложить две новые крепости близь Очакова, чтоб удержать козаков от появления на Черном море. Эту работу прикрывали шесть полков Янычарских под предводительством Каплан-Паша. Но едва началась постройка, явился Сирко с пятнадцатью тысячами Запорожцев и с отрядом Перхурова, разогнал Янычар и изрубил работников.

Молчан получил от Государя похвальную грамоту. Самуйлович другую бархатную ферезь в пять сот рублей. Сыну его, Якову, было позволено приехать в Батурин для свидания с ним. На место его в Москву потребовали Григория. Они получили по три пары соболей и по объяри. Старшины и Полковники были также награждены атласом и соболями; но Ромодановским Государь был недоволен за то, что он Визирю позволил, спастись; и его отозвали в Москву из Малороссии.

Желая наградить войска, защищавшие Чигиринский замок, Гетман составил из них шесть полков полевых Сердюцких, то есть непременных пехотных, как они были за Короля Батория. Жалованья им было положено в год по трй рубля на человека; Старшинам по чинам и по мундиру на два года. Этот мундир состоял из куртки, с красными рукавами, набитой шерстью и полосами выстеганою; из шаровар суконных голубых и из доломана белого сукна, которое тогда называлось Габою, с воротником по-пояс. Чтобы прикрыть эту новую издержку, наложен был новый налог на посполитство: по алтыну с дыму. Так Самуйлович приготовлял свое собственное несчастие, навлекая на себя народную ненависть откупами и поборами.

Выходя из Малороссии, Турки не покинули надежды на овладение западною Украйной. Усилив Черкассы, Юрий отправил своего Наказного Яненка, с небольшим отрядом, для завоевания городов. Это походило более на набег шайки разбойнической, нежели на борьбу сына Гетманского с согражданами, его ненавидящими. Первый, Канев—пал под ударами отверженца; преданный огню и мечу он примером устрашил другие города. Мошны, Корсунь, Жаботин, испуганные лютостию Яненка, сдались; только малое число жителей перебежало на левый берег Днепра. Самуйлович выслал к Каневу несколько сот козаков: они пали под превозмогающею силою грабителей. Пользуясь успехами Юрия, Поляки выступили из Кальника, Немирова, Линец и Жорнища. Юрий основал столицу свою в Немирове, Яненко поселился в Корсуне; весь Запад был занят Татарами и сообщниками Князя Малороссийской Украйны.

С новым годом начались новые кровопролития: Яненко возстал на Хмельницкого; провозгласил себя Гетманом; ворвался в Украйну восточную; соединясь с Белгородскими Татарами, раззорил селения в окрестностях Козельца, Носовки, Ирклеева, Яблонева и захватил в плен жителей. Юрий с четырьмя Крымскими Султанами выступил против него, и предпринял опустошение полка Лубенского. Семен Самуйлович пошел на Хмельницкого и на Яненка. К весне выпали глубокие снега, потом настала необыкновенная в наших краях стужа; большая часть людей и лошадей Юриевых погибла. Он возвратился от Яблонева; Яненко бежал в Черкасы. Молодой Самуйлович овладел Корсунем, Мошнами, Драбовкой, Жаботиным, а наконец и Черкасами, откуда Яненко заблаговременно скрылся. Булатное зерцало, гладкая золоченая пищаль, десять аршин бархата и сорок соболей были Царской наградой победителю.

Тогда начались переговоры с Венским Кабинетом; Царь склонял Цесаря к союзу наступательному и оборонительному, просил посредничества между ним и Польским Королем. С этими предложениями явились, Июня двенадцатого, в Вене великие и полномочные Московские Послы: Ближний Боярин, Наместник Суздальский Иван Васильевич Бутурлин; Окольничий, Наместник Каргопольский Иван Иванович Чадаев, и Думный Дьяк Лукьян Голосов. Цесарь обещал стараться о вечном мире между Россиею и Польшею: но насчет союза сказал, что он может вооружить Францию против Римской Империи, ибо мог бы стать опасным для Польши, с которою Франция в тесных связях.

Пока переговоры продолжались, многочисленное Царское войско придвинулось к границам Турции. Казанский Наместник, Боярин, Воевода Князь Михайла Алегукович Черкасский был главнокомандующим. Под его начальством находились Воеводы: Петр Васильевич Шереметев; Князь Федор Юрьевич Борятинский; Наместник Тверский, Князь Михайла Юрьевич Долгорукий; Князь Григорий А?анасевич Козловский; Мван Богданович Милославский и Венедикт Андреевич Змеев. Кроме того, сильные отряды разместились вокруг Киева: один Псковский и Новгородский под начальством Князя Ивана Андреевича Хованского; другой отдельный, под начальством Князей Никиты Семеновича Урусова, и Данилы Афанасьевича Борятинского, да Ивана Петровича Лихарева. Полковник, Голова Московских. Стрельцов, Стольник Василий Перхуров стал на Запорожье; а на Белгородской дороге Князь Яков Семенович Борятинский. Так ополчился Царь не для притязания к Туркам, но для охранения границ своих; он предвидел новое нападение Султана на Украйну, после неудачной двухлетней войны.

Генерал Гордон укреплял Киев. Полковник Степан Иванович Янов наводил через Днепр мосты на якорях, дотоле невиданные. Гетман Самуйлович поднимал высокий вал вокруг Печерской обители. Войско Гетманское соединилось с войсками Царским и составило громадный оплот против Магометан; боясь об него разбиться, они остались в совершенном бездействии.

Все же Крымцы тревожили нас опустошительными набегами; то быстро исчезали в степях Украйны, то нежданно появлялись в селах ее и даже под Киевом; одни Запорожцы могли противустать налетам Орды полукочевой. Мурад-Гирей обратил против них оружие; он с Янычарами ворвался ночью в Сечь. Сирко разбил и разсеял хищников; они бежали; Кошевой погнался с пятнадцатью тысячами товарищей, разорил Татарские селения, взял в плен четыре тысячи Крымцев, ограбил грабителей и, возвратясь с добычею домой, написал к Хану следующее письмо примечательное, важное для потомства. Оно лучше всех характеристических описаний изображает нрав отважного и, можно сказать, последнего Кошевого. Его преемники были призраки прежних Кошевых:

«Ясне Вельможный Мосце Хане Крьшский и со многими Ордами близкий наш; сосед!

Не полагали мы ввесть в неприязнь и в войну с вами наше войско Низовое Запорожское; но увидели в прошлую зиму, что вы сами стали зачинщиком, послушав шального и безумного Визиря Цареградского. Вы приходили с Янычарами и со многими Ордами Крымскими и, ночной порою, вырезав нашу стражу, стоявшую за Сечью, подослали к нам пятнадцать тысяч Янычаров, с приказом (это стыдно и не по-рыцарски) всех нас молодцов, сонных и беды неждавших перерезать, передушить, нашу кучку Сечовую опрокинуть с основания и разорить; а сами с Ордою возле Сечи Вы стояли, чтоб молодцов, бегущих от нежданной смерти, ни одного не выпустить.»

«Но Христос Бог и Спаситель наш премилосерднейший переменил ваш замысл нам на добро. Нашу гибель обратил на главы Янычаров. О чем сам Ваша Ханская милость ведаешь. Люди, забавляющиеся промыслом рыцарским, люди правоту любящие, мы никак не ожидали этого замысла, этой недышкреции. Мы не остерегались, не изготовились к отпору. Един Бог был защитник наш. По примеру древних предков и братий наших, мы решились не тайно, а явно отомстить Вашей Ханской мости. И Бог сердцеведец помог нам, справедливым, погостить в панстве Крымском, получше нежели Вам близь кучки Сечевой.»

Если Вам не понравилось наше посещение, тому причина таковая: козаки не одной матери и нрава не одного; один из них стреляет вправо, другой влево, третий прямо; только и хорошо, что промаху не дают; впрочем и эту нескромность они у вас заняли, не сами выдумали. Вы нас не приняли за гостей и за добрых рыцарей, вы захватили переправу, через которую должны были мы возвращаться, и надеялись нас целиком проглотить; но и здесь Господь Бог, за нашу правду, допустил нас восторжествовать над Вами. Если мы обезпокоили Вашу Ханскую милость, если мы в чем-нибудь были не скромны; то ты должен нам, Ваша Ханская милость, простить, (выбачиты}, во уважение того, что мы привыкли за недышкрецию недышкрециею платить. Тебе странно, что эта крохотная горсточка Запорожцев осмелилась воевать твое многолюдное и знаменитое панство? Этого и небыло б, когда б ты сам не подал оказии.

«Нейди вторично на нас войной; не то опять мы к тебе пойдем; не через Сиваш, а на Перекоп, прямо; и не выйдем из Крыму, пока, с Божиею помощию, всего не разорим. Самусь и Кушка, Атаманы Кошевые, воевали по Черному морю; по них в 1575 году Богданко весь Крым разорил; 1609-го Конашевич Сагайдачный взял Кафу; потом, в 1621-м, перед Гетманством Богдан Хмельницкий овладел вашими кораблями и каторгами, и счастливо в Сечь возвратился.[1] В 1629 году наши братья Запорожцы коснулись и самых стен Константинопольских, довольно и их ружейным дымом окурили, и Султану страху задали. В 1633 году Сулима, в своих моноксиллях, (лодки Запорожцев), вниз по Днепру, мимо Киммерийского острова, Черным морем, в Меотийское озеро заплыл и чуть было не взял Азов. Мы брали Синоп и Трапезонт; мы разоряли берега Азиатские; мы Белграду крылья прижигали; Варну, Измаил и многие крепости Дунайские мы обращали, в ничто. Если Ваша «Ханская милость не поверишь, так прикажи писарям твоим поискать в Крымских и Константинопольских летописцах: там увидишь немерцающую славу козацкую. Наследники давних Запорожцев, мы идем по их следам; не хотим с Вами ссориться; но ежели увидим опять Вас зачинщиками, то не побоимся опять к Вам придти.»

Вскоре Молдавский Господарь Дука заступил место Юрия; Султан дал ему Гетманство и назвал Князем Малороссийской Украйны. Чтоже сталось с изменником, с опустошителем родины — сыном великого Хмельницкого? Над ним гремело отцовское проклятие, пророчески произнесенное Богданом в предсмертным час: «Анафеме предаю того, кто его совратит с пути истины и сотворит притчею во языцех, в людех посмеянием. Предаю анафеме и самого его, если он пойдет путем строптивым и удалится от правоты, чести и христианских добродетелей.»

Совратителем с пути истины был Поляк Виговский. Проклятие освободителя, благодетеля, отца родины было не соразмерно с силами низких людей. Оно раздавило и искусителя и искусившегося. Их палачами были Поляки: перваго разстреляли, второго…

Иные, ослабляя истину или не зная о ней, говорят, будто бы Запорожцы убили Юрия близ Очакова; но в Польских делах, хранящихся в Коллежском Архиве, сохранилось описание кончины его:

Поляки выкололи ему глаза, повесили за ребро мучили разными муками и налили олова в рот.

Польское Посольство в Россию. Засуха. Черви. Предзнаменования. Посольство в Крым. Смерть Сирка. Стягайло. Характер Дорошенка, Юрия и Сирка.

В Августе приехали в Москву Польские полномочные: Литовский Референдарий Киприян Бростовский и Воевода Хелмский Ян Гнинский. Монах Антоний, то есть прежний Думный Боярин, Оберегатель Посольских дел, Нащокин, вступил с ними в переговоры. Послы требовали половины завоеванных городов, сорок тысяч войска против Турков, и шестисот тысяч рублей ежегодно на Польскую армию. Государь через Украинцева потребовал от Самуйловича мнение: приступить ли к предложениям Короля, заключить ли союз с Польшею или мир с Турциею? Гетман отвечал, что гораздо выгоднее для России мир с Турками и Крымцами, нежели союз с Польшею, купленный пожертвованиями, не делающими славы; что война с Магометанами наскучила Малороссиянам; что союз с Поляками не бывает прочен; что в счастьи они припишут всю честь себе, в несчастьи выдадут союзника. В доказательство истины этих слов уведомлял, что и ныне, во время переговоров с Москвою, Король подсылает Белоцерковского Священника возмущать Запорожье. Феодор внял советам опытного Гетмана; Бростовский и Гнинский долго толковали с Боярами и, не получив ни городов, ни войска, ни денег, — уехали.

Тысяча семьсот осьмидесятый год наступил с дурными для Украйны предзнаменованиями; начался для нее несчастиями; весною не было дождей, травы посохли; червями были съедены хлеба яровые; на огородах была голая земля; народ с ужасом глядел на столб огненный, который, простираясь до полу неба, три ночи пылал.

Гетман, в начале года, выбрал Черниговского Писаря, Ивана Ильича Скоропадского, Послом в Крым для мирных условий с Ханом. Выбор был ошибочен, неудача была последствием. В скором времени Хан вступил в нынешнюю Слободско-Украинскую губернию. Война вспыхнула над Мерлою и в Русских слободах; на полтораста верст города были опустошены, жители захвачены в плен. Голицын и Ромодановский привели войско в Путивль; туда на совет прибыл и Самуйлович; ожидали помощи от Сирка, когда к Царю явился гонец Стягайлы, с донесением о смерти Кошевого. Скончался он в Сече Августа первого, погребен второго. Подозревают, что ему подослал отраву Хан, который и в прошлом году уговорил какого-то мурзу зарезать его, когда он уснет, подгуляв с товарищами; Запорожец, ему преданный, тогда предостерег его. Мурзу Сирко убил; но не избегнул Ханской мести за свою ненависть к Музульманам. Стягайло стал Кошевым.

Так погиб последний из трех знаменитых деятелей тогдашнего времени. Дорошенко жил в Ярополче под Москвой; Юрий Хмельницкий и Сирко сошли в могилу. Их смерть ослабила междоусобия; Малороссия была приготовлена к совершенному слиянию с братьями своими, Великороссиянами, и к жизни спокойной под Державою Царей.

Дорошенко прежде всех сошел с политического поприща.

Мы видели его дела, — по ним можем о нем судить. Хитрый, умный, буйный, властолюбивый; он не щадил ни родины, ни веры Христианской, для корысти и власти над Украйной. Она его любила, как Полководца храброго и дальновидного, и возненавидела, когда на знаменах его явилась луна. Гордость его была невероятна. Нельзя не вспомнить, как он Посла Музульманина трепал по губам, приговаривая, что тоже будет и с Шайтаном его.

Он много сделал зла Малороссии; кроме кровопролитий, междоусобий, которых он был началом, — он был опытным путеводителем Султана Турецкого в земле родной и единоверной.

В Полтавском полку двадцать городов и местечек[2] изведали его кровожадность и мстительность. Миргородский и Лубенский полки не были счастливее. В первом тринадцать городов и местечек,[3] во втором пятнадцать,[4] пало под его ударами. Он захватил всех Воевод, которые были в Стародубе, Новегороде-Северском, Лубнах, Миргороде, Соснице, Батурине, Глухове, Прилуках и Гадяче; перебил и перехватал всех ратных людей и часть из них продал Татарам в плен. Денег казенных сто сорок тысяч рублей, сто сорок одна тысяча четвертей хлеба, четыреста восемьдесят три пушки, двести пятьдесят четыре пищали, двадцать восемь тысяч пудов пороху, тридцать две тысячи ядер — от Царских Воевод; да от Гетмана: сто десять медных пушек, пятнадцать пищалей, девять тысяч пудов пороха, двадцать тысяч пуль и сорок тысяч пудов свинца увез он в свой притон на Заднеприе. Сто тысяч рублей Гетманских и семьдесят четыре тысячи Воеводских стали его добычею; да, умилосердясь над двумя Воеводами, взял он с них четыре тысячи пять сот ефимков окупу. Одних Московских воинов погибло с ним в боях сто три тысячи, не считая мирных жителей и козаков. В довершение всего, он видел своими глазами поругание над верою Христовою, над образами, храмами, духовенством и гробами усопших Христиан; поругание от Музульман, которых сам привел на свою родину.

С ужасом и недоверчивостью к таким злодеяниям, проходят читатели древних хартий мимо заброшенной, поросшей могилы, в ничтожном селе; на старом кладбище далеко от родины, «на Московщине», которую ненавидел, он погребен в Волоколамском уезде, в селе Ярополче. По крайней мере этот злодей действовал открыто, был страшен врагам и друзьям.

Юрий Хмельницкий не мог и тем похвалиться.

Сын Великого человека, изменившего судьбу трех народов Славянского поколения, — он еще ниже казался, по сравнению с отцом.

Выпишем слова красноречивого Архиепископа Конисского:

«Судьба Юрия Хмельницкого есть странная, удивительная и превосходящая многие случайности. Два раза избираем он был Гетманом целою нациею и признан ею того достойным; но два раза лишался сего достоинства, по интригам той же нации. Наконец еще два раза возведен был в то достоинство двумя Монархами; но никаким их могуществом утвержден и удержан в нем не был. И так жизнь его была ничто иное, как только игралище фортуны самой коловратной. После вторичного лишения его Гетманства, он не только презрел все величия и почести мирские, но отрекся и от самого мира и, в Октябре месяце тысяча шестьдесят третьего года, посвятился в монахи, в том Лубенском монастыре, который был последним для него спокойным убежищем. Для удаления себя от всего могущего возмутить его в таком знатном монастыре, каков был Лубенский, сокрылся он весьма тайно в Мошнинскую пустыню, что пониже Каневского монастыря, в лесах и буерагах; но и тут злой рок не переставал гнать его. Во время страшных после его Гетманства в Малороссии возмущений и притязаний, взят он был силою Польских Королей, и по уговору и разрешению от монашества, Митрополитом Киевским Иосифом Тукальским провозглашен Гетманом, для утешения волнующегося народа. Но народ сей, принявши его в то достоинство, требовал соединения с партиею, держащеюся стороны Российской. Когда он на то пристал и отзывался Министерству Российскому; то, по доносу Наказного Гетмана Заднепровского Тетери, подхвачен опять в Польшу и вместе с Митрополитом Тукальским сослан в ссылку в Остроги и леса Жмудские. Наконец, когда продолжающиеся в Малороссии несогласия и возмущения были поджигаемы чрез присылку из Москвы Воевод, и противные тому партии искали протекции у Порты Оттоманской; то Султан Турецкий вытребовал от Польши Хмельницкого и, на основании статей Гадячских, Заславских, Портою и другими Дворами гарантированных, провозгласил его Князем Сарматским, Гетманом козацким и, с помощию Паши Силистрийского и Крымского Хана, ввел его в Малороссию. Народ и войско здешние, приняв с охотою Хмельницкого своим Гетманом, соглашали его возстановить с Царем Московским договоры отца своего. Посулено ему, с уничтожением Воевод, пребыть за тем по прежнему в соединении с Россиею; Хмельницкий, угождая народу, не щадя самого себя, склонился и на сии его желания; но Наказный Гетман Дорошенко, искавший, как и многие другие, настоящего себе Гетманства, схватя Хмельницкого, отдал Хану Крымскому, который сослал его в город Белгород, а оттуда в Царьград, где посажен в эдикуль или Семибашенный замок, и содержался четырнадцать лет в заключении; наконец сослан на один Греческий остров и тамо скончался пономарем при Греческом монастыре. И так, если признавать владычествующими счастье и несчастье в человечестве, то оне обои же, в высочайшей степени, терзали бедного Хмельницкого чрез весь горестный его век; и, сделав беднейшим от всех Ироев на свете, повергли с тем в бездну зол невозвратно.»

Ошибочно объявленная здесь ссылка в Архипелаг и кончина в пономарстве была, вероятно, взята Летописцем правдивым и красноречивым из народных преданий, в то время, когда не были доступны Архивы Государственные, и еще менее семейственные— гордых магнатов и панов. Ныне, когда мы стряхнули с них вековую пыль, мы увидели Хмельницкого и Архимандритом, молебствующим в Чигирине, и раззорителем Чигирина, и Князем Малороссийской Украйны, и опустошителем родины, и наконец мучеником, лишенным зрения, висящим на ребре, глотающим расплавленное олово из Польских рук.

Но Сирко был остаток прежних героев Украйны. То был слепок с колоссальных образов Федора Богдана, Подковы, Шаха, Сагайдачного, Трясила, Полтора-Кожуха.

Ненавистник врагов Христианства, страстно любящий родину, ужас неверных, бурно врываясь в границы хищников, раззоряя их притоны, освобождая из плена Христиан, казалось, он родился в Украйне еще в годах пятисотых.

Всегда справедливый и храбрый, всегда хитрый и предприимчивый, он делил жизнь свою меж вином и саблею. Увлекал речью восторженною сердца соотечественников, пугал умным отзывом противников, звуком Запорожского оружия приводил в трепет Турков, Поляков и Татар; и вольный в замыслах, быстрый в их исполнении, носил не даром название «батька» от своих неодолимых Запорожцев.

Вот слова Летописцев об этом герое лучших времен:

«Сирко был человек необыкновенный и единственный. С войском малочисленным весьма удачно воевал и был всегда победителем. Ни с кем не заводил войны несправедливой. Битву почитал игрушкою. Татары Крымские, Белогородские, Бессарабские, страшилища и бичи всех соседей своих, были у Сирка оленями, зайцами пужливыми. Он несколько раз проходил насквозь их жилища и укрепления; несколько раз загонял их в Кафские ущелья, и самые Ханы не раз крылись в пропастях и кустарниках своих гор. Они почитали его величайшим волшебником; не называли иначе, как Русским Шайтаном. Но в спорных делах меж собою, нередко те же Татары прибегали к его суду, и говаривали: «как Сирко скажет, так тому и быть.» Он много привозил добычи на Запорожье, но она не ему доставалась. Сирко не был корыстолюбив и стяжателен. Все, что ни грабит бывало у врагов, отдает своим сподвижникам, а иногда и врагам своим.

Однажды он угнал весь скот из какого-то аула Татарского. К нему прибежала Татарка со слезами; она жаловалась, что у ней отняли корову, трудами и долговременною выслугою добытую, что эта корова была у ней одна, что ей нечем теперь прокормить бедных детей. Пришли и малые дети несчастной Татарки; Сирко призвал всех жителей аула возвратил им весь скот и приказал, чтоб, когда не станет коровы у Татарки, они детей ее кормили обществом, а с матери взял клятву, что эти дети, когда вырастут, не станут воевать с Руснаками.

«Словом сказать, он был человек удивительный: при многочисленном войске мог бы сделаться новым Чингисом или Тамерланом; но в тоже время был в шутках своих чистый Запорожец.» — Так заключают наши летописи.

Однажды Гетман Самуйлович написал к нему выговор за то, что Татары кочуют на Запорожских степях. Он отвечал, что ныне у Татар на сено недород; что и Запорожцы, когда у них нечем бывает кормить табунов и стад, — кочуют на степях Крымских; что это дело, издавна в обычай принятое, дело соседское; что долг платежом красен; наконец заключил ответ следующею, вполне Запорожскою, выходкою:

«Колы-б и чорт, Пане Гетмане, помогав людям в крайней их нужди, то брезговаты тым не годыться; бо кажут люде: нужда и закон зминяе. А когда мы, живя с Татарами по сусидски, помогаем одын другому, то тое розумному нымало не дывно. А тое нам тылько дывно, що ты, Пане Гетмане, багато коло нас хирхулюешь, мов твий покийнык батько на хавтурах с парафиянамы, — чого мы и вам уприйме желаем».

Но их не стало, этих трех знаменитых Украинцев. Остался один Самуйлович, он гибнул уже; Украйна, повторяем, сливалась с Москвою. Еще одной борьбы не доставало, но противной воле народа, тяжкой, предсмертной борьбы. На поприще славы и безславия готовы были выступить еще три Украинца: Самусь, Палий и Мазепа.

Требования Варшавского Кабинета. Бахчисарайский мир. Подсылки от Поляков. Инструкция Храпкевичу и Зарудному. Война Султана с Цесарем. Собеский идет на помощь. Войска воюющих Держав. Участие козаков. Гоголь. Его бегство и смерть. Куница. Наши Полковники. Вена. Дальнейшие подвиги козаков. Драгинич. Могила. Доброта Самуйловича. Его семейство. Начало его несчастий. Советы его Царю. Мир Царя с Королем. Статьи. Уния. Русские Посольства ко Дворам Европейским. Поход Голицына в Крым. Нелюбовь народа к Гетману. Донос на него. Двадцать три пункта обвинительных. Гибель всего семейства. Богатство Гетманское. Невеста Четвертинского. Мазепа.

Конец восьмидесятого и восемьдесят первый год проходили в переговорах Царя с Королем и Султаном. Гордые требования Варшавского Кабинета отнюдь не склоняли Русских к союзу с Поляками. Желанье возвратить свободу пленникам, в том числе и Воеводе Василию Борисовичу Шереметеву, убедило Государя принять от Хана посредничество. Иван Сухотин был отправлен в Бахчисарай; несходство требований Сухотина с Хацскими желаниями его чуть не погубило; потом в Бахчисарай приехали Василий Михайлович Тяпкин и Никита Моисеевич Зотов. Долго они спорили о границах с Турциею, наконец согласились. Мир был заключен в Бахчисарае на двадцать лет; постановили Днепру быть границею между Россиею и Турциею; Киев, Васильков, Триполье и Стайки оставлены за Государем; от Киева до Запорожья городов положено не строить; по Гетманскому представлению козаки получили право переходить за Днепр на рыбную ловлю, за сеном и за солью, с платежом Порте пошлины; дозволено было свободное путешествие Русским в Иерусалим и ко Святым Местам; назначен был размен пленных; но Шереметев ждал еще свободы ровно десять месяцев по заключении трактата. Томясь в плену с тысяча шестьсот шестидесятого года, он был освобожден в тысяча шестьсот восемьдесят первом году, Ноября третьего. Такова была месть Гетманская за насмешку Боярскую.

Бахчисарайский мир был утвержден в Константинополе в следующем году, в Апреле месяце; Государь не успел принять его: Он скончался, началось двоецарствие, интриги сестры, властолюбивой против Великого Брата своего, властвование минутное Стрельцов и Голицына.

Пользуясь Московскими смутами, Коронный Гетман Яблоновский начал преклонять Малороссиян к Польскому подданству. Один Путивльский уроженец вооружил козаков в пользу Стрельцов. Козаки его схватили, выдали Гетману и смертный приговор был, по ходатайству Гетманскому, заменен тюремным заключением. В Августе Белоцерковский священник уведомил Гетмана о появлении на Украйне двух монахов: Феодосия Храпкевича и Ионы Зарудного. Их поймали, отправили в Москву, и по просьбе Самуйловича не сослали в дальние города, но заточили в Троицко-Сергиевскую Лавру, с запрещением выходить за ограду монастырскую. У них нашли инструкцию в тридцати двух статьях от Польского правительства.

Им велено было вступать в сношения с Полтавцами, как с соседями Запорожцев; внушить Малороссиянам, что Самуйлович хочет их искоренить; что Стрелецкий бунт есть явная кара Божия на Россию; что Посполитая Речь уступит Туркам Каменец-Подольский, для удержания Украйны за козаками; что Бояре и Царь не умели пользоваться Украйной и отдали ее бусурманам; что знаменитое в Христианстве Козацкое войско должно стыдиться иметь Гетманом человека, ни к чему негодного; что Король от младенчества любит, почитает козаков и будет их защищать; что Малороссийское духовенство сохранит права и обряды; что лучше Епархиям Украинским состоять под ведомством Митрополита Киевского, нежели Московского, который, будучи моложе, без всяких прав именуется Патриархом; что Софийская церковь древнее Московской Успенской; что козаков и посполитство не будут обижать паны; что в особе Королевской даруя козакам отца просвещая разум, отверзая очи, Сам Бог указует им путь к вольности.

Таково было оружие Короля и Речи Посполитой, которым хотели они снова поработить Малороссию, и которым, должно честь отдать, всегда гнушалось Русское правительство.

Подсылки, низкие происки и фальшивые обещания продолжались; гонения за веру тоже. Первоначальство Папы, толки о догматах религии были все еще входу. Россия вступилась за единоверцев, страдавших в Польше; магнаты требовали, чтоб Государь «впредь за подданных Королевских Греко-российской веры вступаться не изволил.» И через несколько лет гонения снова дошли бы до варварства времен Сигизмундовых, если бы Польша была тою, что тогда.

Султан поднялся на Цесаря; Хан требовал десять тысяч нозаков на помощь против Австрии; Цесарь и Король заключили союз наступательный и оборонительный против Турок и Татар. Турки ставили медные столпы на границах своей Украйны, которая простиралась по Стрый. Мурад прислал Послов в Батурин; но они могли взволновать козаков, и так Гетман, изговариваясь неполучением Царского указа, выпроводил их; однако ж дал свободу одному Татарскому мурзе, о котором Хан ходатайствовал. Предводитель Венгрии— Текели, звал Турков в Белград; наконец Верховный Визирь двинулся в Австрию и путь направил к Вене. Собеский пошел на помощь к Леопольду, а с ним и Гетман Евстафий Гоголь, с четырнадцатью тысячми семистами козаками.

Магомет собрал к Белграду страшную армию: триста тысяч войска, пять удельных Князей, тридцать Пашей, триста, пушек явились на личный Султанский смотр. Римская Империя могла вооружить только шестьдесят тысяч человек; Курфирсты: Саксонский и Баварский, Герцог Вальдекский, и Главнокомандующий, Герцог Лотаринский, не могли устрашить своими феодальными именами Кара-Мустафы. Император, взяв жену и семейство, уехал в Линц, а оттуда в Пассау. Герцог оставил двенадцатитысячный корпус под начальством Графа Штиренберга в Вене, прикрыл Императорские границы и стал наблюдать за движением Турецких войск; пятнадцать тысяч Венгерских мятежников, под начальством Текели, начали военные действия в Верхней Венгрии над Дунаем. Султан остался в Белграде. Ибрагим Паша, обезпечивая мосты на Дунае, осадил крепость Раад; Хан пошел опустошать Силезию и Моравию; сто сорок тысяч Спагов и Янычаров, восемнадцать тысяч Волохов, Семиградян и Молдаван пошли на Вену с Визирем. Четырнадцатого Июля город был окружен с Юга и началась пальба из осадных орудий. Долго медлил Собеский. Только Августа пятнадцатого выехал он из Кракова, к нему подоспели Любомирский с четырьмя тысячами человек, десять тысяч Баварцев, одиннадцать Саксонцев, восемь франконцев, десять Австрийцев, а всего вообще с Королевским семьдесят тысяч строевых. Под начальством Гоголя были козацкие Полковники: Ворона, Балыка, Миклашевский и Менжанский. Смерть Гоголя заставила козаков опоздать: они пришли к Королю в Стрыгонь; Гоголь хотел бежать оттуда, но был пойман подчиненными и убит тупыми концами пик; его место заступил Куница и заслужил Королевскую награду под Штетиным. Король подошел к Вене; Австрийцы, Саксонцы и Любомирский стали на левом боку, на правом был Герцог Лотарингский, в центре Король. До двух часов пополудни бой длился с равным счастием. Тогда весы его склонились на сторону Собеского. Сподвижниками знаменитого Полководца были Зержговский, Тарло, Семановский, Андрей Потоцкий и Контский; они дрались до поздней ночи; Турки были смяты, бросились в стан, защищали окопы, — на другой день Поляки ворвались туда; Великий Визирь и все его Паши обратились в бегство. Король вступил в Вену Сентября четырнадцатого. Козакам дал привилегию, и даже почтил их похвалами в семейной переписке с Королевою.

Оконча Венский поход, Король послал Потоцкого в Валахию, и пригласил туда Запорожцев; козаки явились в лагерь, взяли Язновец и Чертков; преследовали Татар, раззоряли Молдавию, жгли деревни, монастыри. Солиман-Паша выслал отряд против Поляков; Кошевой прогнал его за Днестр; Молдаванский Господарь, Князь Константин Кантемир, иногда козаков удерживал и всегда поступал с ними великодушно; он безвозмездно отправлял к Королю пленных Малороссиян. Султан вооружился, Великому Визирю Кара-Мустафе послал петлю за Венскую битву; Солиман-Паша пошел на помощь к Каменцу. Сорок тысяч Татар вступили в Украйну. Куница и отряд присланный от Яблоновского сразились с ними у Белгорода, взяли город, полонили Али-Бея, разбили хищников и пошли в Валахию. Пока Яблоновский строил крепость Св. Троицы при устье Смотрича в Днестр, Куница сразился с Турками над Прутом, близ селения Гояна; битва была неудачная, шесть тысяч козаков положили оружие; Драгинич принял Гетманство.

Пользуясь раздором Польши с Портою, Самуйлович, с Царского согласия, присоединил к Стародубскому полку, от Гомля до Рославля, по реку Сожь, все земли козацкие, которые были в Польском владении.

Драгинич умер от излишнего употребления крепких напитков.

На Гетманстве стал Могила, прославившийся в битве с Турками близ Каменца-Подольского.

Самуйлович исходатайствовал у Государей прощение Григорию Дорошенку, содержащемуся в Москве под стражею за сделанные ему неудовольствия. Поляки вооружали против него Малороссиян; Государи предостерегали его от угрожавшей опасности; Сейм Варшавский подсылал к нему убийц. Поддерживаемый Шереметевыми, из которых один был женат на его дочери, Гетман женил сына своего, Якова, на дочери Русского Генерала Владислава Швыйковского, и настоял, с помощию Голицына, чтоб зятя его Шереметева сделали Киевским Воеводою.

Но гроза собиралась над ним; она началась потерями невозвратными: в Марте лишился он дочери своей, Шереметевой; в Июне сына, Стародубского Полковника, как подозревают, отравленного. Похоронив обоих в Киево-печерской Лавре, Гетман писал к П етру: «Сын мой любимый, старший, надежда моей старости, скончал живот свой, а с ним погас светильник утехи моей.» С ответом Государи прислали к нему лекарств и доктора Фон-дер Гульшта. А между тем он уже отогревал змею за пазухою: Иван Мазепа был уже Генеральный Асаул.

Цесарь и Король уверясь, наконец, что, без пособия Царей, не могут ни в чем успеть против Турков, приступили к вечному миру с Россиею. Узнав о том, Гетман отправил сына своего Григория с Мазепою в Москву; Цари спросили Гетманского мнения. Он отвечал следующее: «Польша, при заключении вечного мира, наверно пожелает обратить оружие Российское против Турков и Татар, для завоевания Крыма. Тогда вся тяжесть войны обрушится на Россию, и войска Царские одне потерпят в диких и безводных Крымских степях. Россия не может истребить Татар; они найдут притон и вне полуострова; а во время Крымского похода, Турки, вероятно, вступят в Польшу; Поляки, вероятно, заключат с ними мир, и тогда война можете быть внесена в Россию. Если Польша потребует козаков для вспоможения, то потом козаки западные станут ссориться с восточными, а правительство Польское интригами, подговорами и подкупами, по обыкновению своему, может отдалить от Государя всю Малороссию; лучше, удовлетворить Короля деньгами, стараться об удержании западной Украйны и Запорожья, защищать церковь от внесения Унии, возвратить монастырям и Метрополии отторженные Поляками маетности; в случае потери Заднеприя, распространить, по крайней мере, область Киевскую, снабдить Киев сильнейшим гарнизоном и, что еще лучше населить его военными людьми женатыми. Наконец, иметь всегда строгий надзор над Калмыками и Донцами, потому что Коронный Гетман хвалится их пособием».

Совет был мудрый, дальновидным; мыслью о поселениях, он предупреждал век свой целым столетием; но этим советом Россия не воспользовалась. Еще Петр не управлял ею самодержавно, еще он боролся с Софиею, — с ее любимцами, со Стрельцами, с невежеством, и вечный мир с Поляками был заключен в Москве. Условия не совсем были сходны с мнением Самуйловича.

1. Смоленск, Дорогобуж, Белое, Красное, Рославль с городами и уездами; Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, Почеп, вся Малороссия по сю сторону Днепра, со всеми городами, деревнями, землями и местами; за Днепром Киев с землями между Ирпенью и Стугною, Васильков, Триполье и Стайки, с их селениями, остаются вечно за Россиею.

2. Козаки, живущие по Заднеприю до устья Тясьминя, в Сечи и в Койдаке, остаются также вечно за Россиею.

3. Польше возвращаются Полоцк, Витебск, Динабург, Невель, Себеж, Велиж, Люцин, Режица и Марнаус, со всеми их уездами и с придачею ста сорока шести тысяч рублей.

5. Монастыри и церкви Греко-российские, находящиеся в Литве и Польше, не будут изменяемы в Униатские, останутся при своих правах, и священников будут иметь поставленных от Киевского Митрополита.

6. За неправды Турецкие Государи разрывают перемирие с Султаном и Ханом, и постановляют с Королем и Республикою союз оборонительный и наступательный. В следующем году Русские выступят против Крымцев, а Поляки против Турков и Белогородцев; одна сторона без согласил другой не смирится. Король ручается, что и Цесарь, без согласия Царей, не помирится с Турками.

7. Россия обязывается стараться о склонении к наступательному и оборонительному союзу Французов, Англичан, Датчан и Голландцев.

8. Торговля свободна в Царстве и в Королевстве. Русские купцы приезжают свободно в Польшу; а Польские, кроме Жидов, в Россию.

Этот союз был подписан с Польской стороны: Сенатором, Воеводою Познанским Христофором Гржимултовским; Канцлером Литовким Марцианом Александром Князем Огинским; Подстолием Коронным Александром Пржзиемским; Кастеляном Каменецким Александром Яном Потоцким, и Мечником Литовским Николаем Князем Огинским. С Русской стороны: Князем Василием Васильевичем Голицыным, Борисом Петровичем Щереметевым, Иваном Ивановичем Бутурлиным, Петром Дмитриевичем Скуратовым, Иваном Ивановичем Чаадаевым, Емельяном Игнатьевичем Укринцовым; Василием Бобининым, Василием Посниковым, Прокофием Возницыным и Иваном Волковым.

Любопытны были пятая, шестая и седьмая статьи. Выполнение пятой зависело от Поляков — она была не выполнена; выполнение двух остальных от России оне были выполнены. Правда, обе неудачно. Шестая была несвоевременна. Еще Петр не переплавил России в волкане необъятной души своей; еще нам рано было воевать с Цареградом. Мы были уничтожены. — Седьмая статья походила более на Крестовые походы, нежели на дело. Это хорошо было во времена Бодуина, но не в конце семнадцатого века. Мы увидим, что отвечала старая Европа.

Начнем по порядку с пятой статьи.

Едва успели обе стороны заключить мир и союз, едва обещала Речь Посполитая прекратить гонения за веру, как начались следующие подвиги, магнатов, шляхты, кзендзов и Иезуитов: в Могилевском уезде, в селе Езере, Виленские Коммиссары, подученные Иезуитами, раззорили церковь Петропавловскую, били прихожан мучительски, взлезли на купол, спихнули ногами крест потом разметали весь храм по бревну. Главную в Могилеве церковь Спаса отдали Иезуитам. В Бреславском уезде Миорский монастырь был обращен в Унию. Белорусским мещанам Король объявил, что не будут они иметь никогда Греческого Епископа; а если хотят иметь главу церкви, пусть примут Униятскаго. Архимандрит нашего монастыря Минского Петропавловского, Петр Пашкович, трое суток защищался оружием и камнями в ограде своей обители от Униатского плебана Салгана Юревича. По просьбе Униатского Митрополита Киприяна Жоховского, Православным, живущим в Польше и Литве, объявлено не давать службы и чинов и не позволять строить церквей; вместе же с тем Татарам разрешено строить мечети, а Жидам—кагалы. В Зиминском и Нискиническом монастырях были обриты монахи насильно по-Римски, а монастыри обращены в Униатские. У Княжны Радзивиловой, у Княжны Збаражской, у Дульского в имениях, в Стрые, в Могилевской Епархии — было более двух сот церквей отнято от Православных. Прихожан, не принимавших Унии, тащили к суду. В Луцкой Епархии, из сел: Бога, Черешинна, Жулич, Почапина, Бельзеца и Кварова выгнали священников. Гнинский прервал, в день Благовещения, литургию, начатую Греческим священником и велел, священнодействовать Униатскому; народ разбежался. И когда Борис Петрович Шереметев начал вступаться за православие, приехав с подтвердительною грамотою на Московский договор; то на Сейму отвечали ему Сенаторы: «Не пристойно никому в дела чужого Государства мешаться. Довольно и того для старой Русской веры, когда Король присягает — никому никакой тяжести для веры не чинить.»

Пока Русские могли собраться к выполнению шестой статьи, должно было заняться седьмою.

Посланы были Послы: в Испанию и во Францию — Князья Яков Федорович Долгорукий и Яков Ефимович Мышецкий; в Бранденбургию, Флоренцию, Голландию и Англию — Василий Тимофеевич Посников; в Данию и Швецию—Любим Домник и Борис Протасьев. Они просили помощи и вооружения против врагов Святого Креста и объявили о счастливом событии Апреля двадцать шестого—о союзе с Польшею. Дания и Швеция обещали помощь, но были слишком благоразумны, чтобы выполнить это обещание. Бранденбургия, Флоренция, Голландия, Испания, Англия и Франция поздравили Послов с счастливым событием, и больше ничего.

Между тем было исполнено и шестое условие.

Князь Голицын хотел заслужить славу победителя неверных. Любимцу Софии этот поход был полезен; а для Софии приятно было, чтоб ее любимец прославился. И вот тайная причина этой разорительной, неудачной, постыдной войны. Самолюбию и эгоизму Голицына посвящена была польза Государства и жизнь воинов. Завоевание Крыма казалось любимцу игрушкою. Напрасно Петр, предвидя неудачу, противился, — София превозмогла, война была объявлена.

Самуйловичу, который не советовал ее начинать, который вовсе непричастен был к этому союзу с Поляками, — прислали бархат, два золотых изорбафа, шесть портищ Китайской камки иноходца с Царской конюшни и двести десять рублей соболями. Кроме того, позволено было ему выдать дочь за Князя Юрия Четвертинского, и только свадьба отложена была до окончания Крымского похода.

Князю Голицыну пожаловано: золотая чаша в два фунта с половиною, атласный кафтан на соболях в четыреста рублей, придача к прежнему окладу двести пятьдесят рублей и Белогородская волость в три тысячи дворов крестьянских.

Скоро двинулось в поход двухсоттысячное войско.

Князь Константин Осипович Щербатов, Агей Шепелев, Емельян Украинцов, и Венедикт Змиев были в большом полку. Алексей Семенович Шеин и Князь Данило Семенович Борятинский в полках Новгородских. Князь Владимир Дмитриевич Долгорукий и Петр Скуратов в разряде Рязанском. Леонтий Неплюев в Севских полках. Иван Леонтьев и Василий Дмитриев-Мамонов в полках Низовых, Борис Петрович Шереметев в полках Белогородских; и наконец с своими козаками Гетман.

Над всеми войсками главнокомандующим был, разумеется, Князь Голицын.

Летописи наши согласно говорят, что Малороссийского войска было шестьдесят тысяч.

«Армии сии двинулись одна за другою, однако обе вместе и по одной дороге или степи. Удивительный и невероятный страх Россиян от Татар, видно вкоренившийся в них со времен Батыя, заставлял их держаться вместе, претерпевая необъятные от того недостатки, стеснения крайние нужды; так что и самая вода почиталась иногда великою редкостью и дорого покупалась. Ею торговавшие наживали великие суммы. В таковом, однако, устройстве дошли спокойно армии до Конской реки, отделяющей земли Запорожские от степей Крымских; за сею рекою увидели они степь выжженную на необозримое пространство во все стороны. Надежда пройти сии пожарища и найти далее для скота пастьбы, а не менее и досада от неудачи похода, заставила Полководцев идти вперед; но сколько они ни силились преодолеть крайность и достигнуть цели, столько соделывали для скота и войска неизбежнее гибель. Наконец, дошед до того, что лошади у конницы и скот в обозах провиантских все почти от голоду пали, и что запасы харчевые и другие принуждены были бросить и жечь, убедились тем воротиться к своим границам и доволоклись к ним с великою потерею людей и скота от голода и жажды.»

Чтоб утвердится на Престоле братьев своих, София щедро наградила войско, военачальнику подарила тысячу крестьянских дворов, и дала ему золотую медаль, осыпанную бриллиантами; а за неудачи похода жертва была обречена. То был Гетман.

Вот слова того же Конисского, у которого заимствовали мы разсказ о бедственном походе:

«Неудачу сего похода и претерпенное в нем великое несчастие сложили на одного Гетмана Самуйловича. Вина его подходит близко к той басне, в которой волк винил овцу, для чего она возмутила ему воду снизу той реки, из которой вверху ее пил он воду. Обвиняли Гетмана, что он в пользу Татар велел выжечь вперед ту степь по которой он сам с войском своим шел и претерпел от того больше других убытки упадком лошадей и потерею запасов и экипажа. В другое время стали бы разсуждать, что такую обширную степь, по которой проходят великие конные армии, надобно обнять и зажигать целыми сотнями людей, и надобно 6ы их, отыскав, уличить Гетмана, Стали бы еще судить, что ближе всех выжечь степь самим Татарам, чем ожидать того от посторонних; но таких подробностей тогда не учинено, а довольно было одних догадок и голословных доносов, утвержденных крестным знамением. И зло оное истреблено с его корнем так, что и отголосков не осталось. Князь Голицын был тогда в самой силе при Дворе Царевны. Суд и милость, живот и смерть были в его руках.»

Софии тяжко было бы не оправдать своего любимца. Петр был еще отроком; не в силах будучи противустоять гибельной войне, он тем менее мог защитить невинного. Он сам находился в ежеминутной опасности потерять и престол и жизнь. Козни сестры, которая посягала на Цареубийство и братоубийство, ежедневно возрастали; Петру некогда было думать о Самуйловиче. Иоанн был добр, но безвластен на спорном Престоле. Гетман погиб.

Все на его главу разом обрушилось: и пользы Голицына, и нелюбовь Старшин, и неблагодарность облагодетельствованного им коварного Мазепы.

Старшины его не любили. Духовенство ненавидело. Один из летописцев говорит, что Гетман был сначала ласков и приветлив; но, разбогатев, возгордился не только против козаков, даже и против духовного чина. Старшины и даже знатнейшее духовенство принуждены были стоять в его присутствии. Ни он, ни сыновья его неходили в церкви по антидор, но священник подносил им оный. Встречу с духовными считал за несчастие, не смотря на то, что сам был попович. Не только за город, но и перед войском ездил в карете. Его сыновья приказывали называть себя не Полковниками, но господами. Сердюки, стоявшие в карауле, не пускали к ним в двор не только козаков, но даже и священиков. — Вероятно, летописец был сам чину духовного.

Как бы то ни было, донос на Гетмана был написан и отправлен; суд и кара не замедлили. Все было воздвигнуто тайными кознями Генерального Асаула Ивана Степановича Мазепы. «Он, бывши с младых лет при доме Самуйловича учителем детей, а потом фаворитом, посылал несколько раз от него в Москву; и, быв притом ученый пришлец, или как бы сказать: между слепыми одноглазый—есть король, сыскал в Москве такое обширное знакомство с придворными и вельможами, что и сами Царевичи довольно его знали и за ученость и бывалость довольно уважали. И так не трудно уже было ему приобресть доверенность у министерства и особливо у верховного между ими Князя Голицына. Доносителей на Гетмана также подобрать было не трудно, ибо, от частых перемен Гетманов и других чиновников, завелось в Малороссии столько ябедников, сколько было охотников подхватить что-либо в перемене, то есть в мутной воде рыбу ловить. И сии донощики были те самые Мазепины твари, коих после он наградил отдачею им в аренду разных откупных скарбовых статей, и чинами с прибыточными должностями. Осталось только подобрать и умножить голоса при выборах в Гетманы, и сие было такому искуснику, каков Мазепа, не затруднительно.»

Разсмотрим вблизи это злодеяние.

«Все войско Запорожское скорбит от неудачного похода Крымского, на который весь свет Христианский очи обратил. Единственный же тому виновник — Гетман.»

Так начинался донос. Потом следуют его двадцать три статьи:

1. До постановления вечного мира с Польшею, всегда желал он, чтоб Государи держали перемирие с Турками и Татарами, а с Поляками не мирились.

Последствия доказали, что Гетман был дальновиден, и желал пользы Государям.

2. Когда состоялся последний договор, чрезвычайно огорчился и говорил Старшинам: Москва за свои гроши купыла соби лыхо.

Гетман был прав.

3. Не велел молебствовать в церквах по сему случаю.

Это дурно; но еще не большая в то время вина; да и ничем не доказано.

4. Никогда не радовался победам Христиан над неверными.

Что в душе он таил, то людям не известно. Но он бил Турков и Татар в западной Украйне; а в Крымском походе нечему было радоваться.

5. Семейство его говорило женам Генеральных Старшин, что он намеревается идти по следам Брюховецкого.

Это очевидная ложь. В те времена судопроизводства, с главою семейства гибли и члены его. Этот донос от кровных вел бы их самих к гибели.

6. На пагубу Российских войск настоял, чтоб их вывели в Крым весною, а не осенью.

Он был прав. Осенью легче сухую траву сжечь, нежели весною когда она сочна; осенью травы были бы скормлены. Потом застигла бы войско зима, и оно погибло бы в степях, где в оную зиму и сами Крымцы погибали.

7. Во время похода отсоветовал Боярину посылать передовые полки для открытия неприятеля; не проведывал о местном положении; и когда горели поля, не велел их гасить,

Голицын виноват, за чем послушал совета, если действительно был такой совет. Гетману не для чего было проведывать о местном положении, — оно козаку известно. А гасить огонь было не время: он погас до приходу войска.

8. Жаловался в то время на глазную боль и говорил: лучше бы Москвеь сидеть в покое дома и беречь свои рубежи, нежели ненадобную войну заводить с Крымом и лишать меня последнего здоровья.

Он был прав; к тому же это повторение первых двух пунктов доноса.

9. Присоветовал Боярам, для вечного безславия Российских и козацких войск, возвратиться назад, вместо того, чтоб придумать, каким образом вредить неприятелю, хотя с меньшими силами.

Благоразумно сделал. До полуострова было еще далеко, — еще меньше осталось бы войска; а потом, если б Крымцы остальных не вырезали, должно было б всю степь обратно проходить, и, вероятно, ни кто б не возвратился.

10. Самовольно владеет Малороссиею, делает что хочет, и города Малороссийские не Государевыми, а своими именует, приказывая козакам верно служить ему, а не Монархам.

Поневоле, и как ни грустно осуждать предков своих, но потомки донощиков должны признать их донос омерзительным.

11. Сын Гетманский Григорий и другие говорили многие дерзкие слова о Государях при Гетмане, и он не только их не удерживал, но и сам тоже делал.

Преданность Гетмана Царям была доказана многск численными подвигаими и советами на пользу Москвы. Статья эта не была доказана.

12. Июля четвертого, перешедши с своими полками через мосты, построенные Россиянами на Самаре, Гетман велел их сжечь, оставивши Боярину, бывшему на той стороне со всем войском, только два моста.

Это ни в чем не повредило Московским войскам: остаток их перешел также по этим двум мостам, как и по всем бы. Никто не остался в Крымской степи, кроме перемерших от голода и жажды.

13. Когда объявили ему о множестве больных в Российском лагере, он говорил: хотя б и все пропали, то я-бы о том не печалился.

Если это не клевета, — ибо клевета и донос, будучи дети злобы и подлости, идут всегда рядом, — то и тогда вина Гетмана не велика еще. В тот век слов не весили. А Гетман, преданный Государям, боровшийся за пользы России с врагами ее до поздней старости и видя, что, не смотря на его советы и на волю Царя Петра, козни Софии и ее любимца подвигнули войско на гибель неизбежную, — мог быть раздосадован; в гордости первейшего сановника, он привык не скрывать своих чувств, и нескромное выражение было оправдываемо советами и подвигами для блага России. Петр Великий обнял того, кто разорвал его указ, могущий повредить пользам Государства.

14. Один Полковник Российский поссорился с Полковником Лубенским Гамалеею, которым, верно, надеясь на Гетмана, сказал: что ты меня укоряешь? Нас не саблею взяли.

Он был прав: Хмельницкий без войны отдал Украйну Царю Алексию; к тому же, что за предположение насчет Гетманского потворства?

Здесь начинаются пункты, относящиеся к Управлению Малороссиею.

15. Продает за дорогие деньги Полковничьи уряды.

16. Утесняет старинных войсковых людей, а с мелкими обходится благосклонно.

17. Забирает все, что ему полюбится; чего же не возьмет, отбирают дети.

18. Генеральные Старшины от его гнева и похвальных слов мертвы бывают и не живут в покое.

19. Четыре года не определяет никого на судейский уряд, требуя за оный большие деньги, — от чего погасло право; обидимым людям нет управы и плачут многие.

20. Более занимается домовыми делами, нежели исправлением Монаршеских.

21. Запретил, против указа Великих Государей, отпускать хлебные запасы в Польшу, в то время как повелевал их возить в Крым и Турецкие города.

Последнего нельзя было доказать, или должно; было прежде жаловаться. Статьи 15, 16 и 17 не относились к измене Государям. А восьмнадцатая даже забавна признанием донощиков в трусости и низости.

22. Будучи мелкого рождения, гнушается всеми, и не только не почитает никого себе равным в Малороссии, но даже и за Великороссиянина не хотел выдавать своей дочери, для коей приманил из-за границы Князя Четвертинского; а все сие делает, чтоб учредить со временем в Украйне Удельное Княжество.

Начало этой статьи противоречит шестнадцатой, где сказали донощики, что с мелкими людьми Гетман обходится благосклонно. Малороссийский Гетман не мог почитать себя равным никому в Малороссии, потому что ему равных в ней и не было. Что касается до нежелания отдать дочь за Великороссиянина, это опровергается тем, что одна из его дочерей была за Шереметевым.

23. Что же от его сыновей претерпевают Черниговский и Стародубский полки, того и описать не можно.

Донос заключается таким образом:

«По тем причинам и за его неспособностию, все войско Запорожское желает и со слезами Господа Бога молит, чтоб Великие Государи, для лучшего управления Малороссиею и для утоления многих слез, указали снять с него Гетманский уряд и на оный повелели избрать, вольными голосами, другого — бодрственного, вернейшего и исправнейшего человека.

И о том просит все войско Запорожское, чтоб, по снятии с Гетмана уряда его не оставался он в Украйне, а взят был со всем домом в Москву, как изменник, был казнен. Если же на сие прошение не последует Монаршего соизволения, войско Запорожское, из меньших чинов, соблюдая свою верную службу, принуждено будет поступить с ним по своим правам и обычаям, как с явным к Великим Государям недоброхотом.»

Донос подписали Генеральные: Обозный Василий Борковский, Судья Михайла Воехевич, Писарь Савва Прокопович, Асаул Иван Мазепа, и Полковники: Константин Солонина, Яков Лизогуб, Григорий Гамалея, Дмитрашко Райче и Степан Забела.

Скрепил: Василий Кочубей.

Замечательно, что подписались: Генеральный Судья и Полковник Гамалея, тогда как в девятнадцатой статье донощики пишут, что Гетман не ставит Судьи; а в четырнадцатом, что Гамалея сказал: Нас не саблею взяли. Коль скоро кто вникнул в эти два подписа, то ему становится очевидными злодейство, омерзительная подлость и все несообразности этого безчестного доноса; здесь становится ясно, что многие из подписавшихся даже незнали, что подписывают. Гамалея утвердил сам на себя донос. Но то была воля Голицына и Софии. А Петр был слаб еще.

Конисский говорит «Донос на Самуйловича есть отрыжка старых врагов его и доносителей кои появились еще с первых дней его Гетманства. Они за ложь и фальшь осуждены от Царя на смерть по законам, а Самуйловичем прощены и по Христианству.»

И по неволе мы скажем, что если б Генеральные Старшины не от похваль бы и гнева Гетманского, а от рук палача были мертвы, то это было бы лучше. В управлении целым народом не всегда доброту можно назвать добродетелью.

Июля седьмого донос послан, двадцать второго получен ответ. Голицыну повелено отрешить Самуйловича от Гетманства и присутствовать при избрании другого. В ночь двадцать третьего числа, в местечке Коломаку, во время всенощной схватили в церкви Гетмана и сына его Якова, и привезли к Голицыну…

С подвязанною белым платком головою, опираясь на серебряную булаву, явился Гетман на суд. Ему прочитали указ. Он хотел говорить, крик предстоящих заглушил его слова; Дмитрашко Райче бросился на него с голою саблею; Голицын удержал Полковника, и…. взял сторону Гетмана; для прикрытия дал воинов, принял булаву и приказал вывести старика из палатки. Его посадили в телегу, повезли в Орел, оттуда в Нижний, а там и в Сибирь. Ему спутником был Стародубский Полковник Яков. Отец был сослан в Тобольск, сын в Енисейск.

Скоро отец и сын были объявлены мертвыми. Они были не нужны для Голицына: они могли быть уликою со временем.

Жена Якова Анна Владимировна Самуйловичева, урожденная Швыйковская, взятая из дому отца своего, была сослана в Сибирь к мужу; там, до тысяча шестьсот девяносто шестого года, скиталась она в Тобольске, по чужим дворам, и кормилась милостынею; в этом году Петр Великий возвратил ей свободу и родину.

В то самое время как старик был взят под стражу, сын его Григорий, Полковник Черниговский, одержал победу над Татарами у Койдака. Он добровольно сдался присланному за ним Неплюеву, и был сослан в Севск. Туда же отправили и Симеона, Полковника Стародубского. Их перевезли в Путивль; пытали; предвидя смерть, Григорий просил духовника, — ему отказали и обоим были отрублены головы. Мазепа, прежний их учитель, наиболее ненавидел Григория, как опасного соперника; ему, для большего мучения, отрубили голову, по просьбе Мазепы, несколькими ударами топора. Оба зарыты были без Христианского погребения, «абыяк» говорит летопись.

Жене Григория и сестрам его позволено было жить в Малороссии и назначено: выдать им единовременно двести рублей, и на триста платьев из отцовского имущества. Гетманский племянник Стольник Михайло Самуйлович был сослан в Москву.

Приступили к конфискации Гетманского имения. Все недвижимое и кроме тото 2,458 червонных, 23,725 ефимков, 1,145 левов, 1,907 рублей, пятнадцать пудов с половиною серебра и золотая цепь поступили в казну Московскую. Столько же было выдано Мазепе и войску Запорожскому, с прибавкою конской сбруи, рухляди, мелочей, оружий и платьев, всем членам семейства принадлежащих.

Невеста Князя Четвертинского три года скиталась с женихом своим в селе Дунайце.

Предание указывает глубокий лесной овраг—Довжик, где скрывались они. Влюбленный в блестящую молодую девицу, в дочь Гетманскую, жених не изменил ей и тогда, когда подлог и козни лишили его светлого сана, богатств и даже приличной одежды. Он обвенчан был с нею только в тысяча шестьсот девяностом году.

Виговского Поляки разстреляли; Юрия Хмельницкого замучили; Самко был казнен Брюховецким; Брюховецкого народ убил дубьем; Многогрешный, по просьбе чинов, погиб в Селенгинске; Самуйлович умер в Сибири насильственною смертью; Мазепа не побоялся быть Гетманом и взял булаву.

Рада у Коломака. Бояре присутствовавшие. Лизогуб. Происки Мазепы. Скупость Бурковского. Голицын держит сторону Мазепы. Литургия. Избрание Мазепы. Статьи. Статья о браках. Истребление знатнейших семейств Украинских. Ропот и мятеж. Кошевой Сагайдачный. Царские милости. Дела западной Украины. Виельгорский. Войны Польши с Турками. Участие козаков.

Мы приблизились к последнему перелому в жизни Украйны, к отпадению Мазепы от Петра. Правдивейший из наших Историков, Георгий Конисский, не иначе относится об Мазепе, как о человеке неблагодарном, скрытном, мстительном и властолюбивом; предание говорит о нем еще хуже; в народе имя его стало ругательством. Разсмотрим это дело, в котором побежденный стал знаменит именем победителя.

Еще продолжалось двоецарствие, или, сказав точнее, колеблющееся царствование Софии, — когда в Украйне собралась Рада, когда приступили к избранию Гетмана, на место погибавшего по интригам и не правдам Царевниным и Голицынским.

Это было Июня 30, в тысяча шестьсот восемьдесят седьмом году.

В Полтавской губернии, у речки Коломака, собралась эта Рада, многочисленная и блестящая, какой дотоле никогда не бывало. Ее председателем был Ближний Боярин, большого полка Дворовый Воевода, Царственные большие печати и Государственных великих и Посольских дел Оберегатель, Новгородский Наместник, Князь Василий Васильевич Голицын.

Шеин, Долгорукий, Щербатов, Боратинский, Змеев, Левонтьев, Шепелев, Мышецкий, Украинцов съехались на Коломак

Еще никто не знал кому быть Гетманом; говорят будто бы сам раздаватель Гетманства, Князь Голицын, того не знал. Покуда съехались все чины, наличные, предпочитая Бунчужного Евфима Лизогуба, «яко особу, в земле всеми достоинствами первейшую», приходили к нему всякое утро с почтением «на добрыдень», — по словам летописи.

Генеральный Асаул, Иван Степанович Мазепа, приметя народное предпочтение Лизогубу, «подвигнул тотчас все пружины, им изобретенные, чтобы преклонить чины на свою сторону». Он обдарил Секретаря Голицынского, тот уверил Князя, что Мазепа назначает значительную благодарность за выбор его в Гетманы.

Этого было недостаточно. Как ни силен был любимец Софии, но не мог назначить Гетмана волею народною. Воля народная была избрать Лизогуба. Голицын колебался; он не обратил внимания на Мазепу, на Асаула бедного, которому нечем было, не смотря на обещания, за уряд вперед заплатить.

Предание сохранилось в семействе Бурковских, что Голицын предложил Гетманство Генеральному Обозному Василию Бурковскому за десять тысяч рублей; но Обозный был скуп, и отказал Боярину. Долго Мазепа кланялся скупому богачу, наконец вымолил у него взаймы эту сумму, получил ее и отнес к Голицыну.

Голицын, чтоб привлечь на свою сторону голоса избирателей, исходатайствовал в пользу войска половину имения, отобранного у Самуйловичей. В благодарность за это, Старшины просили его назначить им нового Гетмана.

Между тем Боярские подчиненные разглашали, что Цари, полюбив Мазепу, будут благоволить народу и войску, если те его изберут. Обещания высоких милостей подействовали на умы Старшин. Не менее обещаний действовал и страх. «С первого утра разглашения, все почти чиновники стали приходить с своим добрыднем в квартиру Мазепы, а Лизогуба уже обходили. Усовершенствовав свою роль, Мазепа осыпал посетителей всех родов льщениями, обнадеживаниями и частными пирушками.»

Так колебалось счастье искателей двадцать пять дней. Но весы были в руках Голицына, и Под тяжестью десяти тысяч рублей, занятых у Бурковского, склонились на сторону Мазепы.

Еще следовало поддержать порядок дела: Боярин пригласил к себе первейших козацких сановников и, 25 Июля, отправился с ними в церковь, под прикрытием отряда Стрельцов.

Восемьсот козаков конных и тысяча двести пеших, преданных Мазепе, окружили церковь. В ней, на столе, покрытом дорогим ковром, разложены были Гетманские клейноды. Началась литургия. Все это внушало избирателям неизъяснимый страх к воле Голицына. Войско, окружавшее храм Божий; таинственность, с которою сопровождалось церковное служение; пение священное, которое доходило к слуху народа, стоявшего в торжественном молчании на площади, — все было необыкновенно, все тревожило сердца каким-то смутным ожиданием.

Литургия была кончена; стол с клейнодами был вынесен на площадь; Голицын произнес речь; спросил кого желает народ иметь Гетманом? народ молчал; Голицын повторил вопрос; несколько голосов назвали Мазепу, несколько — Бурковского: первые были слышнее. Еще раз Голицын спросил: кого желает народ иметь Гетманом? Тогда повторилось, и повторилось громче, имя одного только Мазепы. Бояре подошли к нему окружили и поздравили с саном Гетмана обеих сторон Днепра войска Запорожского.

Немедленно Гетман исполнил священную обязанность: заплатил скупому Бурковскому десять тысяч рублей с процентами, из скарба войскового.

Приступили к статьям договорным.

1. Права и вольности народные и козацкие, в Переяславле Хмельницким подписанные, подтверждаются.

2. Воеводам находиться в Киеве, Чернигове, Переяславле, Нежине и Остре; но в права, в вольности, в суды и в дела козацкие не вмешиваться. Иметь им надзор над войском, из Москвы присылаемым; судить ратных людей за обиды жителям; но и при таковых расправах должны быть, для скорейшего удовлетворения и для чистой справедливости, Малороссийские чиновники.

3. Гетман получает тысячу червонцев жалованья; Писарь и Обозный по тысячи Польских злотых; Судьи Войсковые по триста; Писарю Судейскому сто; Писарь и Хоружий полковые по пятидесяти; Хоружий Сотницкий тридцать; Бунчужный Гетманский сто; Полковники по сту; полковые Асаулы по двести; войсковые Асаулы по четыреста; Сотники по сту.

Реестровых козаков должно быть тридцдть тысяч, и получают они по тридцати злотых; переписать, сколько в котором полку есть Козаков на лице и, чего недостанет, на места принимать детей мещанских и поселянских. Имения монастырей и высшего духовенства не платят податей, также имения Старшин Генеральных свободны от них; а с городов получать доходы по стародавним правам.

4. В случае Гетман наградит кого недвижимым имением, и награжденный станет просить Царской грамоты, в подтверждение Гетманского универсала, Государи должны им дать грамоты. Когда Гетман и Старшины представят кого Царям к награждению дворянским званием, Государи дадут и на то грамоты; но этих грамот Царских Гетман уже не вправе отнимать.

5. Послы, Посланники и гонцы Царские не могут требовать постоя в дворах козацких и подвод у Сотников, у Атаманов и у товарищей войсковых.

6. По смерти Гетмана избранье нового будет на прежних правах, а Государи пришлют ему клейноды — из милосердия.

7. Гетман не должен писать ни к Королю Польскому, ни к другим Государям, ни к Крымскому Хану, и от них не может принимать никаких отзывов. Если же к нему придут какие письма, обязан отсылась, не читая, в Москву в Малороссийский Приказ. Мира с Поляками не нарушать, довольствоваться городами, оставленными за Украйною; а какие уступлены Королю, тех не трогать. Если бы со стороны Польши началось нарушение мира, извещать о том Государей. Оберегать границы от Крыма; для этого посылать войско в Сечь; Запорожцам по прежнему высылать обычное жалованье; но остерегать их, чтоб они не держали союза с Крымцами; не ввозить никаких запасов и никакой живности в полуостров и не продавать туда лошадей.

8. Постоям не быть у козаков; наказывать тех, кто осмелится козаков называть изменниками или мужиками. Беглецов Русских возвращать в Россию.

9. Из Малороссиян, взятых Москвою в плен, во время прежних войн, каждый может жить там, где он ныне, или возвратиться на родину; но только чтоб он прежде возвращения не был уличен в каком-нибудь злодеянии.

10. Если, по примеру Брюховецкого, Гетман станет подговаривать Малороссиян к измене, то народ обязан ему не повиноваться и донести о том Государям.

11. Буде Гетман иное какое преступление учинит, кроме измены, то его, без воли Царской, не сменять, а предоставить суду Царскому.

12. Буде какие буны будут в городах, Гетман и Старшина должны крепко о том заботиться, извещать Государей, и виновных унимать, наказывать и смертию казнить.

13. Земледельцы, будники, винокуры называют себя самовольно козаками и разбойничают; для унятия таковых, учредить особого Полковника и дать ему под начальство тысячу козаков.

14. Запрещается ввоз табаку и вина в города Московские.

15. Козацкая вдова есть полная наследница имений и прав мужа своего. Но если во второе замужство выдет за мужика, тогда подлежит уже гражданским повинностям.

16. В случае набегов козаков Заднепрских и Татар, Государи обязываются присылать помощь только не в распутицу.

17. Столица Гетманская будет в Батурине, и Гетману в телохранители пришлют Стрелецкий полк.

18. Права Нежинских и Киевских мещан остаются в прежней силе.

19. В Севске работали с именем и гербом Царским монету чехи, и раздавали в жалованье воинам; но, по козням Самуйловича, козаки и мещане не берут этих денег, потому что он не разослал по этому случаю в города универсалов. Ныне Гетман обязывается, чтоб эти чехи ходили и в Малороссии в Московской цене; а кто не будет принимать их, того казнить смертию. Также Гетман обязывается, всеми силами, соединят в крепкое и не разрывное согласие оба Русские народа, всякими возможностями и в особенности связями супружескими; чтоб Малороссию не называли землею Гетманскою, а единственно признавали землею, находящеюся в Царской Самодержавной Власти; и, следовательно у вольный переход жителей из края в край, разрешается.

20. Для удержания Крымцев, козаки должны построить на левом берегу Днепра шанец, наподобие Койдака; а на Самаре, на Орели и на устьях Берестовой и Орчика построить города и населить желающими.

21. Пожитки Самуйловича и детей отдаются: половина в Царскую казну, половина в скарб войсковой.

22. Чтоб аренд не было в Малороссии; и чтоб позаботиться о уменьшении тягостей от постойной и продовольственной повинностей, не умаляя числа Московских войск, необходимых для защиты Украйны под сии военные времена.

Не станем разсуждать о переменах и в этих условиях, как бывало то всегда при заключении условий со всеми преемниками старого Хмельницкого; но обратим особенное внимание на окончание статьи девятнадцатой. Как усомниться, что в том веке, непросвещенном и бурном, никто другой не мог этого написать, кроме Петра Великого? В чьем уме тогдашних голов могла бы вместиться такая глубокая и светлая мысль?

Статьи были подписаны; Гетман присягнул в верности; Государи прислали ему атлас и сорок соболей, и утвердили его.

Прежде чем прочтем сказание о подвигах Мазепы, вспомним, что он был родом Поляк и ученик Иезуитов.

И так он начал истреблением семейства Самуйловича; потом Леонтий Артемьевич Полуботок, Иван Сулима, Дмитрашко Райче, Данило Апостол и Григорий Гамалея были разжалованы и отправлены в Москву под стражею. Не удовольствуясь ссылкою благодетеля своего, старика Самуйловича, из благорастворенной родины в льдистую Сибирь, он настоял, чтоб его и там разлучили с сыном.

Такое начало правления ужаснуло Малороссиян; народ начал роптать, волноваться; взбунтовался, перебил многих владельцев и, издеваясь над Гетманскими универсалами, ограбил сборщиков податей. Мазепа усмирил их полками Московскими.

Избранный после Драгинича, Заднепровский Гетман Могила вступил в сношения с Запорожцами; его письмо было перехвачено и отправлено к Царям. Тогдашний Кошевый, Григорий Сагайдачный, собрался отомстить за это Гетману; но Мазепа укротил его полками Московскими.

Ненавидимый народом и Старшиною, он знал, что опасность угрожает ему на каждом шагу. Но он далеко видел, и начал занимать умы войною. По его повелению, Полковник конно-охочий, Илья Новицкий, повел полки Лубенский и Миргородский к устью Тясьминя, и разбил Татар. Другие полки наши явились под Очаковым, выжгли посады и привели много пленников.

Государи, в награду за эти подвиги, прислали к нему лекаря Романа Николаева, вызвали в Москву его мать, Магдалину Марию, из Печерского девичьего монастыря, где она была Игуменьею, и осыпали милостями.

В то время, как здесь усиливался Мазепа, западная Украйна помогала Полякам бороться с Турками. Еще в Гетманство Самуйловича Коронный Гетман Яблоновский перешел по плошкотному мосту Днестр у Яцишек. От Литовского пришла к нему помощь; но всего войска у него только двадцать тысяч; остальным восьмнадцати приказав беречь Волынь и наблюдать за Каменцем, он с этим небольшим своим отрядом прошел сквозь Буковинский лес в Валахию. Через два дня, остановясь у деревни Буянов, послал Искру и Апостола проведать неприятеля. Те привезли ему весть, что Турки приближаются с великою силою. Немедленно отправился Волынский Кастелян Георгий Виельгорский навстречу врагам. Яблоновский приказал ему пред силою превозмогающею отступать к стану. Виельгорский столкнулся с передовым отрядом Татар, и после удачного дела отступил к своим укреплениям. Вскоре Ибрагим Солиман привел сто сорок тысяч Турков и окружил весь стан. Началась пальба орудий обоюдная; пятнадцать дней она продолжалась; однако ж, видя, что весьма трудно будет двадцатитысячному войску устоять пред сто сорока тысячным, Яблоновский решился отступить и распорядился, чтоб это отступление было утаено от неприятеля. Мысль его была оправдана военным советом,

Сделали тайно новый просек в лесу Буковинском, зажгли вечером маяки, разложили огни на Форпостах, привязали собак к оставленным возам; их лай и вой обманывал неприятеля; ровно в полночь поднялся большой фонарь на высоком шесте, и войско выступило в обратный путь. Сам Яблоновский шел впереди; Синявский замыкал отступление; через восемь часов прошли они сквозь лес, и на полях Чернеевских расположились тылом к Пруту. Здесь решился Яблоновский ожидать врагов. В восемь часов утра Турки узнали об отступлении Поляков; Солиман погнался по их следам; Генерал Контский громил преследователей пушками; Искра с козакамн врезался в их ряды и пал. Поляки вступили в рукопашный бой с Янычарами. Бой длился долго, был упорный, и превратился в генеральное сражение; конец дела был не в пользу Паши. Турки отступили в лес и пошли к Дунаю; через пять дней Яблоновский выступил к Снятину, и там, расположив по квартирам войско, поехал к Королю в Жолкев.

Король, повинуясь во всем Королеве неприязненной к Франции, обманутый Австриею, огорченный тем, что обещанную невесту Королевича Иакова, Эрц-Герцогиню Марию, выдали за Курфирста Баварского, лишась средств возвратить от Турков Каменец и Подолию, потеряв Киев и Украйну, — навлек на себя народную ненависть; ропот начинался. В это время заключен был мир с Москвою, о котором мы упомянули уже, и предпринят второй поход Яблоновского в Валахию.

Но мир с Россиею лишил Польшу помощи казацкой. «Запорожские козаки», говорят Польские Историки, «народ храбрый, от которых столько раз Республика имела в тесных обстоятельствах сильную опору и вспомоществование, навсегда были от нее отторгнуты; оставалось только малое число Украинских козаков по городам и хуторам.» И действительно, гоняясь за завоеванием Молдавии и Валахии, которыми манил Польшу Леопольд, Король потерял много людей, земель и значительно ослабил военные силы в четырех безполезных походах. Неосмотрительно заходя в степи Буджакския, продал Москве Киев и Запорожье за два миллиона рублей, и эти деньги истратил на поход в Валахию. Подписывая во Львове трактат с Москвою, он заплакал. В Мае собралось 40,000 войска; к нему прибыл Король с Королевичем Иаковом, на имя которого должно было завоевать Молдавию и Валахию. Армия разделилась на четыре отряда: первый, под предводительством Короля, стал на Стрые; второй, Яблоновского, при Станиславове; третий, Потоцкого и четвертый—Литовский, Сапеги, оба при Трембовли. Начались сношения с Господарем Кантемиром; они были удовлетворительны; Яблоновский пошел прошлогодним просеком чрез лес Буковинский; скоро Польские знамена развеялись в Яссах, которые сдались без бою. Господари ушли к Солиману в Будяк. Король решился выгнать Пашу за Дунай, и потом идти в Крым и завоевать его.

Часть войска двинулась в Бессарабию; немногочисленные полки наших Украинских козаков пошли в Будяк. Лето было знойное, не шли дожди, реки изсякли, Король тянулся берегом Прута боясь безводья; травы посохли, что уцелело от засухи, не уцелело от Татар; они зажгли и эту степь, как восточную, по которой столь неудачно проходил Самуйлович с Голицыным. Началось отступление, тревожимое Турками и Татарами; истощенное жаждою и голодом, изнеможенное трудным походом, войско пришло в Октябре и расположилось в Покутье под Снятиным. Так кончился поход Собеского, которым он полагал заслужить славу, покорить два Княжества и Крым.

Чтоб утишить народный ропот, Король приказал Королевичу, под руководством Коронных Гетманов, осадить Каменец. И здесь не удачнее было Польское оружие. Из двадцати мортир и тридцати пушек Гетманы кинули в город семьсот пятьдесят ядер, гранат и бомб четыреста орудий Турецких заставили осаждавших умолкнуть. Вскоре Королевич оставил стены Каменца и явился в стане Королевском; а Турки, под прикрытием тридцати тысяч Татар, ввезли в свой город четыре тысячи возов с жизненными припасами и с военными снарядами.

Польские войска стали на зимних квартирах, Козаки сторожили границы; неустройства и раздоры снова начались в Польше. В казне не было денег для жалованья войскам; Король дал собственных двести тысяч талеров для нового вторжения в Валахию. Дожди и холода воротили назад его армию, так как в прошлый поход засуха и зной…

Во всех этих войнах Короля с Султаном остался в выигрыше один Император.

Новый Крымский поход. Бурдюг с червонцами. Мазепа в Москве. Стрелецкий бунт. Падение Голицына. Дары Мазепы Голицыну возвращены ему. Самарская крепость. Жадность Мазепы к золоту. Компания надворной хоругви. Пасквили. Письмо Мазепы Государю. Саранча. Ломиковский. Дела под Очаковым. Самусь и Палий. Угнетения Поляками западной Украйны. Палий схвачен Поляками и сослан в Магдебург. Месть козаков. Хитрость их. Палий освобожден. Неудачи Поляков с Палием. Самусь Гетман. Наезды козаков. Великодушия Мазепы с Сибилевым. Казнь Соломона. Пытка Самуйловичу. Письмо Гетмана к Царю. Петрик. Сбор с шинков. Набег Крымцев. Новые подвиги Палия. Битва у Молочных вод. Государь в Воронеже. Первый поход под Азов. Вторый поход под Азов. Подарок Царским козакам. Свидание Мазепы с Петром в Острогожске. Плечник и Юрченко. Смерть Собеского и Царя Иоанна.

Леопольд побеждал Турков; Янычаре низвергли Магомета; Солиман — й принял правление; Москва была в бездействии; Варшава стояла под Каменцем; козаки строили Самарскую крепость; наконец Голицын и София восторжествовали над Петром: началась вторая война с Крымцами. Временщик думал загладить стыд свой. Войска у него было семьдесят пять тысяч. Оно собралось у Самарской крепости и разделилось на две части: одна шла серединою степей — ее вел Мазепа; другая берегом Днепра — ее вел Голицын. Татары нас тревожили с боков, зажигали степи, портили реки мертвечиною; мы их отбили и преследовали. Двадцатого Мая стали у Перекопа, окружили крепость шанцами, изготовились к приступу. Хан предложил мир, выкуп, контрибуцию. Голицын разсчитал, что есть чем поживиться. Враг Петра, друг Софии, принял бурдюг с червонцами, из которых половина была фальшивых, и вступил в мирные переговоры.

Жары, недостаток продовольствия, безводие изнурили войска. Малороссияне роптали на творение временщика— на своего Гетмана. Они были в изступлении за то, что им не позволяют взять Перекопа приступом. Боясь возстания, Голицын нарядил Гетмана Послом к Царям и к Царевне, написал длинную реляцию, за конвоем выпроводил его со многими полками в Москву; а сам пошел домой со всем войском своим, разумеется, не зная, что червонцы, которыми он под куплен, фальшивы.

Гетман пировал два месяца в Москве. Вдруг возникнул Стрелецкий мятеж: София была заключена в монастырь, Голицын лишен чинов, сослан в Каргополь, потом в острог Пустоозерский, потом на Пинежский волок.

И хотя Иоанн оставался соправителем, но наш Великий Петр, поистинне, стал уже Самодержцем.

Мазепа подал ему бумагу, в которой испросил чтоб Государь возвратил ему все подарки, вынужденные от него Голицыным.

Самарская, или, как ее иначе называют, Богородицкая крепость взволновала Запорожцев. Уверения в том, что они останутся при своих правах, что крепость будет им защитою от Крымцев, эти уверения—не действовали. Жалованье их было увеличено: вместо пятисот червонцев, они начали посылать ежегодно на Кош по тысяче. Но это было распоряжение Царское; Гетман поступал иначе: по жадности к золоту начал присвоять себе доходы Сечевые. Из Переволочанского перевозу Сечь получала ежегодно двенадцать тысяч рублей: Мазепа присвоил себе этот перевоз. Государь присылал на Запорожье деньги и хлеб;

Мазепа тем и другим делился; войско вольное, гордое, безбоязненное возстало. Лихопой, пробыв несколько месяцев Кошевым после Григория Сагайдачного, был сменен; новый Кошевой, Иван Гусак, прислал к Мазепе род выговора за построение крепости Богородицкой. Гетман отвечал ему таким же выговором. Запорожцы послали Прокопа Лазука и Антона Кислаковича в Польшу искать Королевского покровительства; повели переговоры с Крымцами; Гетман не мог послать войско для усмирения бунтовавших; в Запорожьи была чума. К тому же он устроивал, собственно для своей безопасности, гвардию. Ему не было времени думать о Запорожцах; они жили далеко от Батурина; должно было оградить себя в Москве и в Батурине.

В Москве он оградил себя от наветов льстивыми письмами, притворною преданностию, и Царь более и более ласкал его. Даже в близких ему людях он тешил его: родной Гетманский племянник, сын Александры Степановны Обидовской, получил звание Стольника и слободу в Рыльском уезде.

В Батурине он ограждал себя оружием, гвардиею, которую составили три пехотных Сердюцких полка, батальон Жолдатский и полк Компанейцев, названный Компаниею надворной хоругви; все эти войска были набраны из охотников, из козаков Заднепровских, из разнородной сволочи; они окружили дворец и столицу Малороссийского Гетмана, и содержались на его собственном иждивении.

«Они были у Мазепы его ангелами-хранителями, духами, исполняющими самые мановения Гетманские. И горе человеку, впадшему в их руки. Лучшие из чиновников содрогались, увидя в доме кого-либо из сих гвардейцев за ним присланного. А чернию играли они как мячем, почему и ненавидел их народ. Войска национальные едва их терпеть могли, и при их падении и разрушении были они притчею в людях, так что те, которые не избиты во время перемены, начали питаться заработками самыми низкими и презренными, как-то: в народных банях, винокурнях и поденщиками.»

Могли ли его любить Украинцы? и в то время как Государь награждал, дарил его, в Малороссии появлялись пасквиль за пасквилем на Мазепу. Один был доставлен Царю Киевским Воеводою, сам Мазепа прислал другой.

«Тяжкая и неудобоносимая есть мне печаль и болезнь,» — писал Мазепа — «что враги мои и премногозлобными наветами, на главу мою козньствующими, не престают от своего душегубного намерения. Отец лжи, диявол, обращает их на прежние их блевотины, возбуждая, дабы растленным умом своим безумной и скверной клевете своей паче на повреждение своего спасения возрастали. И ныне явился пасквиль, на имя мое безстыдно написанный, сицевый, каковый был в прошлом году 1690, в Печерском местечке брошен…. То все лукавого зла полное письмо, сице и премного есть скверно и не чисто; и не только Вам в донесение несть годно, но и всякому к чтению несть прилично. Сердечно надежен есмь…. что, при моей простодушной невинности, и при верной и радетельной службе, та ложная и смрадная баснь вредити мне не будет».

Этот пасквиль Гетману принесла его мать, Игуменья Печерского монастыря; она получила его от Игуменьи Фроловского; а той его подали монахини прохожие. Митрополит, по просьбе Гетмана, сделал розыск; но виновника и даже подательниц не нашли.

В нем Гетман был назван злым и давним губителем Христианства; упрекали его в продаже людей Подольских, Русских и Волынских Туркам, называли изменником, и участником в бунте Стрельцов.

Петр утешал Гетмана письмами и новыми милостями.

Страдая под тяжкой булавой, Украйна претерпела еще иное бедствие. Архиепископ Конисский так передал его:

«В 1690 году налетела в Малороссию в первый раз зловредная саранча и истребила все произрастения и засевы хлебные до их корня; она взялась из Закубаньских и Черкасских степей, от Персии; и, в бывшие в том году великие бури, то есть сильные восточные ветры, неслась чрез Крымские степи и пала в восточной и полуденной Малороссии, а оттоль распространилась во всю сию страну. Полет ее представлял тучи страшные, затмевающие солнце, так что и в полдень казалась тьма ночная; и в тех местах, где она опускалась, съедала все произрастающее, даже и самые древесные листья и молодые погоны, оставляя землю черною, обнаженною, и как бы сильным пожаром опустошенною. В иных местах, где недоставало корму, ела людскую цветную одежду, то есть: зеленую, красную и что ни было крашеное, из шапок, поясов и кафтанов. Полет ее был сопровождаем отвратительным смрадом, наполнявшим воздух на далекое разстояние, а паче по ветру. Животные сии из самых больших насекомых, находящихся в воздухе, и подобны они тем прузам, кои описываются в Священном Писании и зарождаются в Сирии и около Египта, в Абиссинии и Эфиопии; почему многие из ученых здешних, а паче из священства, заметили на крыльях их литтеры Ассирийские, значущие гнев Божий. И так принялись было за набоженство и церковные заклинания, и выходили многие парафии с процессиею церковною на встречу летящей сараны. Но когда увидели, что сарана садилась на церковные хоругви и на ризы священнические и грызла их крашеную материю; то, оставив процессии и встречи, стали изыскивать средства простейшие к ее погублению. В телах сих насекомых же не замечено ничего смертоносного, и некоторые животные земнородные, каковы собаки, свиньи и птицы, пожирали их с жадностию. Правительства гражданские изобрели, по времени и опытам, два надежные средства к истреблению сараны: одно — выпахать осенью ее семена, которые кладет она в рыхлую землю, а другое — обводить рвами ту часть земли, в которой водится и ползает еще молодою, каковую можно загнать во рвы и тамо пережечь.»

Не смотря на скудное пропитание, для людей и животных саранчею оставленное, Гетман отправил Генерального Асаула Ломиковского к Очакову и Буджаку. Продержав их в осаде несколько времени, Ломиковский выжег и разграбил их предместия и окрестные селения, освободил множество пленных Христиан, а с ними захватил и Татар; скота и лошадей угнал он столько, что из продажи выручена была огромная сумма, разделенная тогда же на войско, на скарб народный и на Гетмана. Другой отряд козацких войск, стоя у крепости Самарской, оберегал границы и переправы на Конских водах и на Днепре.

В это время получили известность Полковники: Винницкий—Самусь и Хвастовский—Палий.

Первый ходил с своим полком, вместе с Ломиковским, против Татар. В битве с ними, под Аккерманом и Килиею, он, захватив их в плен тысячами, услал в Россию, Венгрию и Польшу; освободил множество Христиан; увел весь скот и истребил жилища. Мазепа назвал его своим Наказным Гетманом.

«Надобно знать, — говорит наша летопись, — что Заднепрские козаки, состоя всегда под верховным правлением Малороссийского Гетмана, и бывши признаны таковыми и по последнему России с Польшею мирному трактату, имели, однако, у себя особых Гетманов, зависимых от великого Гетмана Малороссийского, исключая тех, кои в революции то от Польши, то от противных партий наставлены были. И сии козаки долго удерживали свободу свою, заведенную в самой неизвестной древности и употребительную во всех вольных народах: чтобы воевать за ту из иностранных держав, которая согласит их подарками, а наипаче народными выгодами; по сему-то и воевали они с Собеским за Цесаря на Турков и Татар, а за Татар и Турков воевали на Польшу; и сия свобода видна в самом стройном состоянии Малороссии и во всем ее войске, т. е. война Гетмана Вишневецкого, когда воевал он за Царя на Турков и Татар под Астраханью, и война Гетмана Богдана Хмельницкого, как он, бывши уже под Царскою Державою, посылал сильный корпус на Цесарцев и Поляков, в помощь Королю Шведскому. Поводом свободы оной оказался в Заднеприи великим воином Семен Палий. Он был родом из Борзны, женился в Хвастове и быв первее Полковником Охочекомонным, потом произведен Гетманом Мазепою в Полковники Регистровых козаков Хвастовских; но, сверх того полку, держал он при себе и Охочекомонных козаков на своем иждивении или с выделом добычи, и всегдашнее с ними упражнение было воевать за всех, кто бы его ни позвал. Таким образом воевал он на Турков за Цесаря с Собеским, воевал и от Турков противной партии Собеского; между тем вел безпрестанные войны со всеми Татарами за отгон пленников из держав Христианских, которых отбивал и возвращал в прежние жилища, и зато обсылаем был от Государей подарками и почестями. Да и от самих Татар взимал несколько раз разные контрибуции; а паче когда взял было в плен самого Хана и несколько Ханских Вельмож. Тут они не щадили и самых остатков сокровищ предка их Чингис-Хана; ибо Батыевы сокровища, награбленные в России, истощил уже у них Запорожский Гетман Кошевый Сирко, которому Палий во многом подобился. И он жил себе, как владетельный Князь, в полной славе и в изобилии признавая, впрочем, верховным начальником над собою Малороссийского Гетмана и исполняя все его предписания, до службы войсковой и устройства касающихся. Зависть человеческая, обыкновенная спутница счастливцев, не преминула гнать и Палия с той стороны, с которой он не чаял.»

Польские Историки сказывают, что козаки, подговариваемые Турками, в то время начали возмущаться в Украйне под предводительством Палия; что, будучи недовольны притеснениями от войска и от Польских панов, обиженные самовольным отнятием добычи, полученной ими в Будяке и в Валахии, они жаловались Яблоновскому; что, между прочими мерзостями Польских панов и дворни их, они представляли Коронному Гетману отнятие имущества у Барабаша и убийство одного козака, в Шаргороде, людьми Коронного конюшего; отнятие коня и оружия у Полковника Самуся людьми Старосты Галицкого; что, наконец, Яблоновский доносил о том Королю, но ни Барабаш ни Самусь не были удовлетворены. «Так-то пртерпенные несчастия»— заключает Польский историк — «не приучили поступать с козаками кротко, справедливо.»

Как бы то ни было, скоро Яблоновский принужден был двинуться в западную Украйну против Палия. Козаки отступили от Ставищ к Хвастову и заперлись; город взят был штурмом; козаки отступили в замок, и ночью скрылись. Яблоновский погнался бы за ними, но Турки начали опустошать Волынь и Червонную Русь, грабить и раззорять имения Королевские и его собственные, наконец чуть было не схватили в Злочове и самого Короля. Все это понудило Яблоновского идти от Хвастова к границам Республики.

Тогда Палий поехал на богомолье в Киев. На дороге Поляки схватили его и завезли в Магдебург на вечное заточение; там просидел он, около года; козаки нахватали Поляков и обещали продать их в Крым, если правительство Польское не отдаст взамен за них Палия. Но надежда была тщетная. Царь, а более Мазепа, который не любил Хвастовского Полковника, приказал освободить Поляков, не сказав ни слова Речи Посполитой о Магдебургском пленнике.

В Германию шел из Малороссии купеческий караван огромных возов пароволовых с пшеном, кожами, шерстью и другими продуктами. Под шерстью спряталось триста вооруженных козаков; обоз упросился ночевать в Магдебурге, воловики наняли часть травы под городом и угнали туда на пастьбу скот. Ночью козаки вылезли из фур, перевязали стражу замка, вывели Палия из тюрьмы, вывезли четыре полевые пушки, и изчезли, оставя взамен за Полковника возы, волов и товары. Погоня была безуспешна. Чтоб вознаградить свой убыток, козаки, на обратном пути, разграбили поместья вельмож, участвовавших в заключении Полковника.

Поляки не преминули мстить Палию и делать над ним поиски. Без воли Королевской отправились полки гусарские и пехота Немецкая с артиллериею к Хвастову. Палий проведал об их приближении и скрыл свои полки в садах и лесах Хвастовских. Едва они приблизились к городу, он напал на них с двух сторон, разбил, разогнал и отнял артиллерию. Поляки, этим недовольствуясь, собрали отряд значительнее первого и послали его, под командою Венгерца Рустича, на Палия; этот пригласил Самуся, Абазу и Искру, упредил зачинщиков, встретил их под Бердичевым, разгромил и остаток от избиения вогнал в замок Майжелевский. Рустич туда же убежал и, ночью, спустясь со стены по веревке, оставил своих подчиненных на жертву козакам.

Тогда Поляки примирились с Палием, и в скором времени мы видим полк Хвастовский, награжденный Королем двумя тысячами злотых.

Что касается до Самуся, его Король поставил на место Могилы Заднепрским Гетманом; прислал ему клейноды, подтвердил привилегии и указал ему Винницу резиденциею. Новый Гетман собрал Гультяев и Запорожцев, определил им Полковников и занялся любимым Украинским занятием: — борьбою с Крымцами и Турками.

Говоря о подвигах Палия и Самуся, Малороссийские летописи так описывают их отчаянные наезды:

Хотя на широких и пустых степях нет ни одной тропинки, ни следу, как на море; но эти ватаги, хорошо зная пути, ездили как по большим дорогам; спасаясь преследованья от Татар, месяц другой огня не разводили, питались раз в день скудною пищею, толокном и толчеными сухарями, коням не давали ржать, крылись по камышам и тростникам, как дикие звери; чтоб уничтожить следы свои, съезжались и разъезжались; днем узнавали путь по кряжу земли и по солнцу, ночью — по звездам, ветру и ручьям.

В думе о трех братьях, которую и ныне поют слепцы Украинские, мы видим признаками пути — терновые ветви и куски одежды, брошенные передовыми всадниками для остальных.

Таковы-то были Палий и Самусь.

Между тем Мазепа, то милостями Государя, то происками и жестокою местью над врагами своими, усиливался на левой стороне Днепра.

Ему необходимо было выставить себя хоть однажды великодушным, чтоб потом с большим неистовством преследовать людей, которых подозревал он в пасквильничестве.

Рейтарского строя Ротмистр Сибилев, подгуляв, пришел в Глуховскую Ратушу и сказал при свидетелях, что ратные люди сойдутся, убьют Гетмана и изберут другого; его сковали, и отвезли в Севск к Воеводе Леонтьеву и приговорили к смертной казни; Мазепа вымолил ему жизнь.

В тоже время продолжался розыск о сочинителях пасквилей. Мирные семейства и обители иноков не могли укрыться от гоненя подозревающих. Судьба постигла чернеца Соломона; духовный сан не защитил его; отправленный в Москву, он не вытерпел пытки и казнен в Батурине казнью жестокою-смертною.

Очередь пришла Махайле Самуйловичу, племяннику бывшего Гетмана, сосланному в Москву, в 1687 году. Его били кнутом; завернув руки за спину, подымали его к потолку веревкою, привязанною к кистям рук; потом, связав обе ноги и вложив меж них бревно, опускали с быстротою вниз; он виснул на воздухе, палач становился на бревне и подпрыгивал; руки выворачивались в плечах из суставов; но «Мишка Гадячский не сознал свое преступление»—так писал Мазепа и сослал изувеченного пыткою Самуйловича в Сибирь на вечное житье.

Леонтий Полуботок и сын его Павел не ушли от Мазепиных преследований; лишенные всего имущества, они содержаны под стражею.

«Да будет ведомо Великим Государям,» — писал Гетман Петру, — «что мы, Гетман, Леонтия Полуботка и сына его содержим за караулом…. того ради, зная, что сын Полуботков не остерег нас, властителя своего, как ему надлежало; только спомощником Мишке учинився, искали головы нашей и зла всей Старшине и возмущения народа; а старой Полуботок, в Переяславле на Полковничестве обретаяся, промышлял о Гетманстве и желал нам, Гетману, и всем при нас будучи, пагубы и нестроения в народе. Постановили есмы, с Старшиною и с Полковниками, взять от них Полуботков все маетности старые и ныне вновь данные, и одне привратить к городу Чернигову, потому что издавна тому городу надлежали, а другие обратить на войсковый прожиток.»

Так угнетал пришлец красу Малороссии — Павла Полуботка; так, непризнанный сердцем Украйны, Гетман осмеливался себя называть властителем народа; старый Хмельницкий не решился бы противу закона и чести брать на себя такую власть; представитель народа, военачальник козаков, избранный волею общею, могущий быть свергнутым тою же волею, Мазепа отнюдь не был властителем Украйны; а любил он ее или себя одного, мы увидим по делам его.

Зная о неудовольствии Старшин и войска на Гетмана «за излишние строгости и великие издирства,»—Крымский Хан предпринял возмутить Малороссию и вызвал к себе сродника Искры, любимца Мазепы, войскового Канцеляриста Петрика. Этот, под именем Гетманского посланника, проехал через Запорожье к Хану; обнадеженный что будет Гетманом, он взял значительный Татарский отряд, при котором был и Ханский сын, и направил путь в средину Малороссии, к Переяславлю, чтоб, провозгласив себя Гетманом, соединиться с Палием. Он прошел удачно Херсонскою степью до Чигирин-Дубровы; городовые козаки и компанейцы выжгли посады Очакова, и с значительною добычею возвратились к Мазепе. Гетман взял с собою эти полки и пошел с Гамалеею навстречу Петрику, который разорил Полтавский полк, подступил к городам Орельским, назвался побочным сыном Мазепы, его единственным наследником, издал универсал и уговаривал Украйну возстать против Москвы и соединиться с Крымцами. Такой универсал не мог быть успешен. Гетман обещал тысячу талеров за Петрика живого или мертвого; послал в поиск за ним три отряда, один с Полковником Киевским Коровкою и Переяславским Мировичем, другой с Черниговским Яковом Лизогубом, третий с Гадячским Михайлом Боруховичем и Миргородским Данилом Апостолом; а сам вступил в Полтаву с многочисленным войском. Петрик вышел из Украйны и неудачно повторил в следующем году свои покушения.

Три года продолжалась его борьба с Мазепою. И хотя Виниус привез Гетману известие, что Государи отложили поход на Турков и на Крымцев, но козаки наши не были в бездействии: Лубенский полк, под предводительством Палия, разбил Татар у Кизы-Керменя; Миргородский разбил их на Ингуле; Полтавский захватил в плен несколько Крымцев и увел стадо лошадей из под Перекопа; в конце года, между Днепром и Бугом, при Кодиме, Палий и полки Переяславльский и конноохочий Пашковского трое суток бились с Татарами Нагайскими и Белгородскими; эти шли на Киев, те их прогнали.

И как же отблагодарил Гетман козакам за победы? Наложил денежный сбор с шинков, винокурень и гуртовых винных продаж; донес Государю о поборах и жестокости помещиков, О излишних работах крестьян, и выхлопотал указ надзирать за Малороссийскими помещиками как будто-бы не вправе был то делать и без указа.

С новым годом Петрик снова привел толпы Крымцев в Украйну.

Этот набег был вовсе неожиданный, после прошлогодних побед над Крымцами. Его нельзя было предполагать. Переяславский полк первый пострадал.

Мазепа, как мы уже видели, не любил Семена Палия. И прежде Палий просил, чтоб его приняли в Царское подданство; но Гетман сослался на мир России с Польшею, и не только не принял его самого, но запретил своим полковникам принимать его козаков в службу. Однако ж Палий добровольно пошел на грабителей; в Лысянке к нему присоединились Пашковский и Кузменко, Полковники охочекомонные, и Мокиевский, преемник Коровки, бывшего Киевского Полковника; из Лысянки пошли они степью к Бабанке, мимо Уманя; ни днем ни ночью не отдыхая, дошли до Буга и потом приблизились к Очакову. На дороге встретили Татар и заставили их положить оружие. Палий и Пашковский стали в версте от города, Мокиевский и Кузменко пошли на город. Нивы были зажжены. Огонь, предвестник козаков, вызвал человек около пятидесяти из города; наши начали их заманивать; вскоре четыреста Турков пеших и полтораста конных, под начальством Очаковского Бея, погнались за нашими; за дымом не видали, что к ним приближается свежий отряд. То был Палий. Силы наши стали превосходнее; козаки напали на Турков, гнали их до крепостных ворот; две сотни их легло на месте, взято в плен было девяносто, отнято три бунчука, угнано двести сорок волов, и пятнадцать тысяч овец.

Окончив Очаковскую экспедицию, Палий соединился с Полковниками: Черниговским Яковом Лизогубом, Лубенским Леонтием Свечкою, Переяславским Иваном Мировичем, Прилуцким Дмитрием Горленком, Наказным Нежинским Матвеем Шендюхом, да с Компанейскими: Кожуховским, Ясликовским и Максимовичем; все это составило отряд в двадцать тысяч козаков, с двадцатью пятью пушками. Пришли раззорять селения Татар Буджакских; а Кошевой Шарпило, с семьюстами Запорожцами, явился под Перекопом, раззорил каланчи на Сиваше, отнял восемь пушек, разбил Крымского Султана Нурадина в кровопролитной битве у Молочных вод, и привел в Сечу много пленников.

Государь в это время изготовился к войне с Турками назначил сборным местом Воронеж, построил флотилию и весною, в тысяча шестьсот Девяносто пятом году, двинулись две Русских армии: в одной, под начальством Бориса Петровича Шереметева, было сто тысяч воинов, в другой, под командою Алексея Семеновича Шеина, тридцать тысяч. Первая пошла к Днепру, вторая к Азову.

Шереметев соединился с Мазепою, Запорожцами и Слобожанами. Они взяли многие крепости и в том числе Кизы-Кермень, Аслан-Кермень, Нустри-Кермень; построили на Днепровском острову крепость Тавань, которая потом, по Карловичскому миру, была раззорена, и оставили в ней значительный гарнизон. Более других отличился в этом походе Миргородский Полковник Данило Апостол; но Мазепа не его послал к Царю с пленными, а Мировича, Мокиевского и Боруховича, которые возвратились из Москвы с богатыми подарками.

Что касается до армии Шеина, ее поход не столь был удачен. Гвардейский Капитан Янсен заклепал Царские пушки и бежал к Туркам. Русские, овладев двумя каланчами, оставили в них сильный гарнизон и отступили от Азова.

Соседство с Крымцами не давало покоя на Юге Малороссиянам; еще не открылась весна, как, не смотря на свои потери прошлогодние, Орда внесла в наш край опустошенья и грабежи и снова уведены были в рабство толпы Украинцев. Это случилось в феврале. Крымцы ворвались в полки Полтавский и Миргородский: Борухович и Апостол встретили их у Соколки, разбили, загнали в устье Ворсклы, и перетопили множество; но потеря была велика с обеих сторон. Смерть Охочекомонного Старшины Вечорки наиболее козаков огорчила. Он имел при себе партию отчаянных удальцов и охотников; всегда служил в тех козацких отрядах, которые были ближе к неприятелю. В эту войну побуждением, видно, поступленных Мазепою талеров, напускал всегда в середину Татар и искал Петрика.» Вскоре, близ местечка Кишенок, нашли тело Петрика, пробитое насквозь копьем и повешенное на крюк, с надписью: бунтовщик и возмутитель. А потом отыскали и труп Вечорки изуродованный, с вырванным сердцем.

Тут началась осада Азова вторичная. Пятнадцатитысячный отряд козаков пошел к Азову, под начальством Полковников: Якова Лизогуба, Боруховича, Горленка и Свечки, да Компанейских Полковников: Федорины и Кожуховского. У Коломака Мазепа с Шереметевым охраняли наши границы от вторжения Татар. Лизогуб за Азовом пересекал сообщения Орд Кубанских с городом. Они безпрерывно нападали на козаков, но всегда были отбиваемы. Во время их нападений городские Турки всегда делали вылазки, пытаясь помогать нападающим; но и они столь же мало имели успеха. Одно из этих дел вовлекло Турков в большую потерю: разгоряченные козаки кинулись к городу, овладели одним укреплением и четырьмя в нем находящимися пушками, прибавили своих девять и начали пальбу по городу, которая продолжалась целые сутки, — это было Июля 17; а девятнадцатого Азов сдался Петру.

Войску козацкому Государь подарил пятнадцать тысяч рублей, обещая прислать из Москвы еще прибавку к этой сумме.

Лизогуб получил сорок соболей и двести рублей денег, Полковники по тридцати червонцев, все Старшины по пятнадцати; о Мазепе же нечего и говорить, как он щедро одарен был Петром. Запорожцы также имели свою долю наград. Под предводительством Кошевого Чалого, они, и при них Мокиевский, с регистровыми, захватили восемь Турецких кораблей с хлебом и десять с товарами, шедших к Очакову; людей побили, перетопили и часть взяли в плен. Государь подарил им все товары с десяти кораблей.

В Острогожске случилось знаменитое свидание Мазепы с Петром. Старый Гетман поднес молодому покорителю Азова саблю Турецкую в золотой оправе с драгоценными каменьями, и щит с таким же украшением на золотой цепи; Царь посетил старика, благодарил его и отпустил в Украйну. На Таване взбунтовались козаки против Мокиевского, лишили его полковничества, поставили Полковником Хорунжего Сергея Солонину; Мазепа послал туда Генерального Бунчужного Ефима Лизогуба и прекратил мятеж.

Платя долг счастью за удачи и выиграши в походах, Малороссияне лишились Плечника и Юрченка. Когда Мазепа пошел от Коломака к Орчику, Полтавский сотник Плечник и при нем другой Сотник Юрченко были отряжены со ста семьюдесятью козаками к Молочным водам. Встретясь на дороге с Татарами, они взяли пятнадцать человек в плен, остальные или погибли в стычке или спаслись бегством; углубляясь далее в степь, козаки наскочили на многочисленную орду. Началось отступление и безпрерывная перестрелка на несколько часов; наконец эта горсть окружена была толпой. Плечник и его сподвижник израненные были взяты в плен.

Времена изменились. Ян Собеский скончался, Август вступил на престол; Царь Иоанн Алексеевич также сошел в могилу, оставя самодержавие, и без того Самодержавному, младшему Брату своему.

Царь за границею. Апостол. Дела под Аслан-Керменем и Кизы-Керменем. Переписка Татар с козаками. Битвы. Отступление Турков и Татар. Смерть Дорошенка. Ярополч. Царь в Москве. Бунт Стрельцов. Мазепа в Воронеже. Донос Забелы. Пытка. Великолепный прием Мазепе в Москве.

Государь уехал в чужие краи; Ближний Стольник Князь Яков Федорович Долгорукий соединился с Мазепою; прикрывая завоеванные земли и города, они предприняли взять Очаков. Даниле Апостолу вручили начальство над главным войском; переправились через Днепр у Койдака; оттуда пошли к Кизы-Керменю. Разбив Турецкий отряд, встреченный на пути, взошли в крепость, наполнили ее гарнизоном, Воеводою поставили Бухвостова. Хан и Секраскир Али-Паша заняли Аслан-Кермен, оставленный Запорожцами; Султан Казы-Гирей с Белогородскою Ордою подошел к Кизы-Керменю. Тавань и Кизы-Кермень были окружены Магометанами. Началась осада обеих крепостей. Козаки Мазепы и войско Долгорукого отражали осаждающих, подновляли укрепления; но Турки, отрезав, второго Августа, сто человек нашей конницы, часть изрубили, другую взяли в плен. Гетман и Князь, усиля гарнизон, отплыли в Украйну за свежим войском, и прибыли в Томаковку, плывя шесть суток против ветра. Дикие груши, яблоки, терн Днепровских островов питали войско наше во время трудного плавания. Мазепа послал из Томаковки в Тавань семьсот козаков полка Лубенского, а Долгорукий — Елчанинова с Стрельцами. Две недели Турки стояли у Тавани укреплялись, подкапывались. Охотники, сделав из Таваня вылазку, были прогнаны в город; пальба продолжалась из ломовых пушек; бомбы летали в город день и ночь. Через два дня Турки с новым ожесточением подступили к з Кизы-Керменю, устроили в двух разоренных крепостцах шанцы; Воевода Тованский прислал к осажденным тысячу человек. Уже Турки подставили лестницы к стенам, — крепостной гарнизон и отряд, присланный Бухвостовым, отбили их; они начали устроивать подкопы. Григорий Яковенко—Кошевый Атаман Запорожский, наблюдавший врагов у Днепра, разбив, Августа 23го, четыре Турецкие судна, отняв у них знамя и пушку, пошел на Тавань, бился с Татарами Белогородскими, переправился через Днепр Сентября 9-го и вступил в крепость. Обрадованные козаки еще с большим упорством удерживались в стенах своих. Турки с удвоенным ожесточением силились туда вступить. Щанцы были подве дены к самой крепости, неприятель с двух сторон вошел в ров, подкопал три бастиона. Наши насыпали новые валы, вырыли новые рвы внутри крепости. У Кизы-Керменя то-же были возобновляемы безполезные покушения: Турки хотели ворваться в город чрез пролом, — козаки их прогнали. Приступили к переговорам.

На Татарской стреле было прислано в Тавань письмо:

«В сем городе находящимся Сотникам Черкасским и козакам поздравление! Мы с вами изстари друзья; для чего-же сражаетесь за сей наш город и умираете за Москву, вам недоброжелательную? Оставьте лучше сопротивление и сдайте крепость. Если согласны, пришлите кого-нибудь к Желтому знамени. Не согласны? — Воля ваша; грехи ваши на ваших главах.»

Па другой день прилетела другая стрела с письмом:

«От всего Турецкого войска и Хана Крымского слово: да будет вам известно, что всеми землями обладает Султан, и Тавань его город. Если вам милы здоровье и свобода, сдайте нам город без повреждения; а не то—нам помогут един Бог и Пророк Его Магомет, мы возьмем Тавань и всех вас вырубим.»

В приписке Паша уверял козаков, что они умышленно покинуты Гетманом на гибель, с целью, чтоб их смерть схоронила тайну его, чтоб не выявилось пред Царем, что и он Гетман, брал значительные подарки за уступку Таваня и Казы-Керменя. Паша обещал тысячи начальникам Гарнизона, и по шести левов на козака, в случае добровольной сдачи; уверял, что сам отвезет их в Украйну с тяжестями и с аммунициею. Преданные «Царю Восточному-Православному,» козаки отказали Паше, отвечая с презрением, что имеют честь и совесть, и хотя-бы все Паши и все Гетманы были лишены той, и другой, они никогда не разстанутся с этими добродетелями. Вот их письменный ответ:

«Мы, Старшины войска Запорожского и Московского, городовых и охотных полков читали ваше письмо, в котором стращаете вы нас Пророком и саблями. Мы на вас бусурманинов не походим, ложным пророкам не верим; надежду возлагаем на Бога и Его Матерь Пресвятую. И наши сабли еще не заржавели; и наши руки еще не ослабли; хлеба и воинских припасов у нас довольно; вы города не возьмете, но погибнете; удержитесь от лжи и угроз. Мы не сдадим города; мы ждем помощи; да и без помощи готовы идти на вас бусурман за веру Христианскую и за Царя Восточного: надеемся на победу с нашей стороны и на поношение с вашей.»

Получив ответ, поутру, Турки не откладывали до другого дня; в первом часу пополудни взлетел подкоп, подведенный под вал и под бастионы, устроенные внутри. Этот взрыв перебил множество осаждающих, врывавшихся в проломы, взбегавших на валы; Турецкий флот громил крепость пальбою с противоположной стороны. Битва длилась пять часов. Враги отступили.

Насыпая высокий вал вокруг крепости, они заглядывали с него туда. Пальба не умолкала; сняв осаду с Кизы-Керменя, тамошний отряд подошел на помощь к обложившим Тавань. Тридцать тысяч Турков, десять тысяч Татар Белгородских и Крьмцы приготовились к вторичному, решительному приступу. Вдруг пришло известие, что Полковник Полтавский, Искра, идет к осажденным. Испуганный его приближением, Али-Паша сел с войском на суда и уплыл. Эти две осады стоили Магометанам под Кизы-Керменем пять сот человек, под Таваном три тысячи убитыми и три тысячи раненными. Наша потеря была тоже значительна, хотя в меньшей степени; в четырех полках: в пешем Сердюцком, Черниговском, Лубенском и Стародубском убито двести пять, ранено триста сорок семь козаков; да Запорожцев убито сорок восемь, ранено шестьдесят восемь, не считая Московских полков Стрекалова и Анненкова, в которых потеря неизвестна. Весною Мазепа и Долгорукий исправили завоеванные крепости и усилили в них гарнизоны. Наезды Татарские, мелкие стычки, продолжаясь постоянно до глубокой осени, окончились взятием у Татар семисот пятнадцати пленных, девяти пушек, одиннадцати знамен, множества скота и лошадей. С этою добычею козаки возвратились в Украйну. Мазепа не забыл, однако же, учредить при пограничной Самарской крепости стражу конную и многочисленную, которая держала разъезды до Кизы-Керменя, и наведывались о состоянии завоеванных крепостей.

В часы удач военных, в то время, когда милости Великого Петра сыпались богатою мерою на Гетмана Малороссии, умирал, — забытый уже своими современниками, некогда страшный для Поляков, для Русских и для своих соотечественников, друг Музульман, раззоритель городов Украйнских, изгнанный из родины, храбрый Полководец, хитрый Гетман Чигиринский, — Петр Дорошенко. Давно уже он сошел с поприща деятельной, наполненной славою и безславием, счастьем и бедствиями жизни. Тоскуя далеко от Украйны, которой большая часть страдала, когда-то, под его булавой, он долго рвался на родину; властолюбивый, гордый, он молил Царей отпустить его на юг, поближе к Крымцам, к Туркам, в Чигирин, в Сосницу; мольбы оставались тщетными. Бездейственный зритель борьбы родного народа с иноверцами, изменений уставов и прав отчизны своей, он годы влачил, и безполезно и безвредно, недалеко от Москвы, в Волоколамском округе, в имении своем в селе Ярополче. Наконец скончался на семьдесят первом году жизни, Ноября девятого. Белый камень на берегу Ламы указывает место, где покоится прах человека, некогда неукротимого. Кирпичная уже разрушающаяся палатка, с кровлей деревянною, охраняет прах его и, ежегодно, Ноября девятого, священник того села молит Бога о успокоении души некогда столь честолюбивой, столь бурной, столь мало сострадательной. Во времена, когда он жил еще, на месте могилы его стояла церковь Святые мученицы Параскевии; ныне от ней нет и следов.

Ярополчь досталось в наследство дочери Дорошенковой, вышедшей замуж за Загряжского.

Между тем возвратился в Москву и Царь ученым мужем, даровитым художником, неутомимым строителем, искусным ремесленником; с опытностью в науке Государственной, с новыми светлыми, свежими помыслами о будущем просвещении, о благе, о силе, о славе своего Отечества с возмужалым гением явился он среди народа Своего; укротил мятежных Стрельцов; стер их с лица земли; грозным, праведным делом ответствовал коварной и злобной сестре Своей на ее злодейские покушения, и отправился в Воронеж, куда манил его победительный флот, создание рук его, пред которым пал Азов. Война с Турциею прекратилась Карловичским перемирием. Отечество успокоилось. Государь пригласил к себе в Воронеж одного из своих любимых сподвижников, первейшего в Государстве Сановника, к которому доверенность была безгранична и непоколебима, — Мазепу. Награды, милости, дружественные ласки снова и щедро полились на него.

Не смотря на эту Царскую доверенность, не смотря на казнь чернеца Соломона, явился в Москву новый донощик на Гетмана: Данило Васильевич Забела, товарищ бунчуковый. Обнадеженный Борисом Петровичем Шереметевым, он решился довести до сведения Государя, что Гетман готов от него отложиться, сносится с Ханом, с умыслом отправил Петрика в Крым; доказательств у Забелы не было. Его прислали на Украину. В Генеральном Суде, в Батурине, начали допрос. «Без разума и без памяти, не имея никаких наставников, я пьяный говорил в Москве о Гетманской измене.» Таков был ответ его. «Меня погубила надежда на Шереметева» — прибавил он, когда вели его к пытке. Велели его взять на встряску, на которой, с полчаса будучи повешен, тоже говорил, что и перед встряскою; потом опущен был на землю на четверть часа, снова поднят и держан несколько времени, где вопия криком великим те же поновлял речи.» Сын Генерального Хорунжего Василия, внук Генерального Обозного Петра — Забела, был лишен звания, приговорен к смерти, освобожден от нее Мазепою и отдан под строгий караул. Неизвестно по какой причине позабыли об нем в то время, когда замыслы Гетмана обнаружились; но его не освободили и тогда; двадцать шест лет томился он в неволе. Имение у него было отобрано, и может быть оно-то и было причиною этой неволи.

Оно досталось Анастасии Марковне Маркевичевой; Гетману Скоропадскому, который был на ней женат, невыгодно было освободить Забелу, оправдать его и в его пользу отобрать селы у своей жены.

Мазепа продолжал снискивать более и более милости Государевы. То запрещал торговать табаком и вином в городах Украинских, соседственных Рыльску; то посылал в Москву, где не умели варить селитру, Малороссиян-селитроваров; наконец был вызван Государем в столицу и удостоен величайшими почестями.

Воеводы Болховский и Калужский изготовили под проезд Гетманский по триста пятидесяти подвод; всей свите его, трубачу и конюхам отпускали меды, вино и пиво Царские. Коней его угощала щедро рангуша на Посольском дворе. Сам Государь приказал Стряпчему Текутьеву чтоб всех чинов люди Гетманские были во всяком удовольствии, и челобитья о том Ему, Великому Государю не было. По его просьбе жаловал Царь всех и каждого, и в том числе Генерального Судью Василия Леонтьевича Кочубея пожаловал Стольником. Гетман прибыл в Москву Января двадцать второго; прогостил у Царя месяц и три дня; получил орден Андрея Первозванного, и Венгерский бархатный зеленый кафтан на соболях, с алмазными запонками. Сам Царь поставил себя шестым кавалером Андреевским, а Мазепу вторым за многие его в воинских трудах занятия и усерднорадетельные верные службы и храбрые чрез тринадцать лет победы. И как он возвращался на Украйну, то на дорогу Царь прислал ему и запасов съестных, и вина на весь дальний путь; два Капитана, с двадцатью четырьмя Стрельцами, провожали его до границы Украинской.

Так Петр Мазепу чтил.

Война Шведская. Нарва. Козаки идут в поход. Переписка Головина с Мазепою. Буджакские Послы. Дьяк Михайлов в Батурине. Советы Мазепы Царю. Досады Мазепы за бездействие. Эрестфер. Мазепа идет к Быхову. Возвращается. Миклашевский. Взятие Быхова. Гонение за веру в западной Украине. Ссора Мазепы с Нарышкиным за карлицу. Письмо Канцлера к Мазепе. Бунт Запорожцев. Гетман клевещет на Искру и на Миклашевского. Ссылка в Сибирь Палия. Самусь оставляет Гетманство.

Началась война Шведская. Первый урок был тяжел, но полезен для Русского войска. То была битва Нарвская, в которой козаки наши не участвовали. Только в Августе получили они повеление выступить из Украйны. Полтавский Полковник Искра повел к Риге на Смоленск три тысячи.

Потом собрались полки: Киевский, Черниговский, Стародубский, Миргородский, Прилуцкий, Нежинский и Охотничьи, под начальством Нежинского Полковника Обидовского; все они, в числе пятнадцати тысяч, пошли к Новугороду. Зимовали во Пскове, Гдове и в Псковском Печерском монастыре, тревожили набегами Ливонию, уводили оттуда людей. Мазепа желал тоже участвовать в походе, но воля Царя удержала его в Украйне, и он только наблюдал за соседями. Это огорчало самолюбивого Гетмана. Он писал к Канцлеру Головину, еще до войны, в Мае месяце, что долго ждать нужно столь удобного часа для открытия военных действий с Шведами и для возврата от них своей собственности; что нерешительность и сомнения надобно удалить от себя, ибо Шведы у своих соседов отняли города и провинции более хитростью и коварством, нежели войной. — И война по его совету началась, а он, против воли, оставался только зрителем.

Опасаясь, чтоб ложные или преувеличенные слухи о Нарвской битве не взволновали Украйны Головин просил Мазепу не верить этим слухам, но прислать человека умного и надежного для узнания истины. Мазепа благодарил его за предостережение. «Я сам знаю — писал он, — что люди говорят с прибавкою о море и о войне. Припишите Нарвскую битву воле Божией и непостоянству счастья. Оно во всех делах переменяется годами, месяцами, днями, а в войне иногда мгновенно. Ян Казимир вел войну с Шведами под стенами Варшавы, принужден был бежать в Силезию, и вдруг, выгнав Шведов из Польши снова возсел на престол.» Так писал Гетман к Канцлеру; а между тем, угощал присланных из Москвы Инженеров: Ламот деШампия и Деривера; осматривал, делал чертежи и исправлял укрепления Киева, Чернигова, Переяславля и Нежина.

Новый год встретил Мазепа потерею любимого племянника своего Наказного Гетмана, Нежинского Полковника, Стольника, Павла Ивановича Обидовского, женатого на Анне Васильевне Кочубей. Два сына Иван и Михайло остались сиротами; Государь принял к сердцу скорбь старого Гетмана; красноречивым письмом утешал его, и за сиротами утвердил в Нежинском полку селы: Крупичполь, Вишневку и Сваричевку; в Лубенском — Коровай, в Прилуцком — Перевод.

Но уже двуличность Гетманская стала оказываться; и первым делом его против блага России была отсылка Буджакских Послов без удовлетворения. Недовольная Крымцами, эта Орда прислала к нему четырех мурз, с просьбою принять ее в Русское подданство, отвесть место для кочевья, и обещать оборону от Хана. Гетман отказал им по случаю мира с Турками. Они просили, чтоб, по древнему козацкому обычаю, их принял к себе сам Гетман. Гетман и в том им отказал. Мурзы уехали из Батурина и не скоро поддались России: через семьдесят лет.

Так и не дав узнать Государю о готовности целого народа поступить под его державу, Мазепа то лестью, то советом, то дарами и жертвами продолжал усиливаться в Царском мнении. Немедленно после выезда Буджакских мурз, приехав в Батурин Дьяк Михайлов, для переговоров о тайных делах. «Благодарю Господа Бога, Пречистую Его Матерь и Его Царское Величество, что изволил призреть на меня подданного своего, по премощной своей милости, и о таких Государственных секретных делах уведомил.» Так отвечал Мазепа Дьяку, когда тот прочитал ему последний трактат России с Польшею взял к себе статьи, чтоб прежде разсмотреть их прилежнее, и потом подать мнение.

Поляки соглашались уговорить Сейм к войне с Шведами; но за то требовали Трахтимирова, Стаек и Триполя; требовали от Государя согласия, чтоб Республика населила Чигирин и места опустелые на правом берегу Днепра, и уступки нескольких сел полка Стародубского. Михайлов спрашивал, не противно ли будет это Малороссиянам. Гетман отвечал, что Трахтимиров, Стайки и Триполе можно будет уступить; но Чигирина, Канева, Черкас, Крылова отдавать Полякам не следует, иначе один Киев останется только за Россиею, и никогда не будет спокойствия и тишины ни в Запорожьи, ни в западной Украйне. «А о полку Стародубском, отделенном Сожью от Польши, напрасно толкуют Поляки; Сожь — естественная граница, которой уничтожать не следует. Впрочем», заключил Гетман «да будет воля Великого Государя, Его Царского Величества. Господня есть и Его Государева земля и исполнение ее; как Он, Великий Государь, Помазанник Божий, соизволит, так и я учинить готов.»

Во вторичное посещение Михайловым Гетмана, этот повторил прежние слова свои насчет Трактимирова, Стаек и Триполья; но с тем, чтоб вся Речь Посполитая утвердила мир и внесла бы его в Конституцию. Эти дела, говорил он, слишком важны для того, чтоб толковать о них с Подканцлером Щукою, на многих Сеймах опороченном; о них должно вести переговоры с Гнезненским Архиепископом, с Коронным Гетманом, с Любомирскими; у них есть имения в местах, назначенных к уступке; к тому же он управляют Речью Посполитою. Михайлов, уезжая сказал Гетману от имени Государя, что и ныне и впредь Государь ничего не учинит без совета своего верного подданного Гетмана и Кавалера.

И действительно, мир был заключен собразно с мнениями Мазепы.

Все же он не мог перенесть мысли о бездействии своем в Шведской войне; прославляя милосердие Петра с Запорожцами, не мог удержаться, чтоб не сказать Царскому посланцу: «жаль, что Великий Государь не употребил меня в последнем походе. С Божиею помощию, наверно отвратил бы я случившуюся неудачу.» Это милосердие было действительно велико. Запорожцы, возвращаясь из Лифляндии раззорили несколько сел и деревень, истребили крестьян, Государь ограничился одним выговором.

Карл X пошел в Курляндию, разбил Поляков и Саксонцев и, через Литву, вступил в Польшу. Два отряда Малороссиян выступи из Украйны: один, с Миргородским Полком. Данилом Апостолом, для прикрытия границ; в нем было двадцать тысяч козаков, другой семитысячной, под командою Полковника Гадячского Боруховича, соединился с Князем Репниным. При Боруховиче было две тысячи Запорожцев. Мазепа выступил и сам с десятью тысячами, но из Могилева возвратился, чтоб утишить безпокойства, происшедшия от Самуся и Палия. Первого Января Апостол прославился под Эрестфером; он имел при себе полки Полтавский, Лубенский и Переяславльский, сжег несколько сел, взял в плен более двух тысяч Шведов. Тут погиб наш Компанейский Полковник Пашковский. На пятый день после Эрестферского сражения Апостол выступил в Украйну.

Мазепа терзался с досады, что не дают ему случая заслужить безсмертие. Он ненавидел Шереметева, и должен был видеть, как, по дням, по часам, растет слава его. Не смотря однако ж на эту вражду, радость Мазепы о победы Шереметева и Апостола под Эрестфером над Шлипенбахом, превзошла все меры вероятия; сколько скорбил он при слухе о битве Нарвской, столько ликовал теперь и, не отлагая, поехал в Москву. Царь обрадовался, увидя старого Гетмана; позволил ему выступить к Быхову с двенадцатитысячным войском; но вдруг у границ Литвы Гетман получил новое повеление — возвратиться в Батурин, для обережения Малороссии от внезапного нашествия неприятельского. Оставляя войска свои, Гетман поручил их не опытным вождям, не храбрым и заслуженным Полковникам, не Боруховичу, не Горленку, которые здесь же находились, а Полковнику Стародубскому, Михайлу Миклашевскому, несведущему, не имеющему никакой опытности, никакого доверия козаков. И это было сделано с умыслом, чтоб отомстить Петру гибелью соотечественников.

Халецкий, староста Мозырский, уже осаждал Быхов; Бельциневич, преданннй Карлу, защищал город; подошел Миклашевский, загнал Поляков в Быхов, повел своих на приступ, вступил в крепость, отнял пушки, взял в плен Бельциневича, отправил его в Батурин и выступил из города, чтоб делать поиски в Литве над неприятелями.

Храбрость Миклашевского, быстрота, с которою он действовал, не удивительны; это был Украинский козак; но на этой осаде, в этом деле поражают нас два поступка необдуманных, ясно обличающих неопытностъ предводителя: он прежде загнал в Быхов Бильциневича, а потом уже пошел на приступ; можно понять, что он усилил этим гарнизон, и приступ стал несравненно губительнее. Более двух сот козаков и два Сотника легли в укреплениях. Другой поступок был еще необыкновеннее: взяв город, вместо того, чтоб отдать его Государю, вместо того, чтоб ввести туда свой гарнизон, он обрадовался похвалам от Халецкого, так уверился в его честности, что впустил туда Поляков и, оставя им пушки и укрепления, выступил из города. Халецкий, не теряя времени, привел их к присяге Королю и Речи Посполитой. Гетман жаловался Государю на него, «легкомысленно впустившего Поляков в Быхов и не занявшего крепости козаками.» Петр понял дело, и не отвечал.

Запорожцы, между тем, вместо участия в войне, грабили Литовские села; знатный Войсковый товарищ, Тимофей Радич, не мог их укротить угрозами; Халецкий думал подействовать просьбами; дарил им деньги, моля усмириться; — ни что не помогло. Наконец, Государь принужден был обратиться к Мазепе; этот приказал их судить по правам войсковым; зачинщики были казнены, остальные, в числе тысячи, отправлены в Смоленск на вечное жительство «чтоб никогда не возвращались в города Малороссийские для смущения добрых людей.»

В западной Украйне, в Княжестве Литовском продолжались гонения за веру. Князь Радзивил отнимал монастыри у Православных; отдавал их Униатам; не допускали хоронить людей Греко-российского исповедания по Христианскому обычаю. Государь писал к Королю, требовал удовлетворения; Король ничего не мог сделать против воли Республики. Самусь, раздраженный Поляками, занял Богуслав, Корсунь, Немиров, Бердичев; Палий взял Белу Церковь; крестьяне вооружились на Поляков, им обещана была свобода; Жиды и шляхта были вырезаны. Август 11-й жаловался Петру. Государь приказал Самусю и Палию положить оружие и возвратить крепости и города, ими у Польши отнятые; но, ожесточенные Поляками, они не повиновались в этом случае «Царю Христианскому Восточному Православному, которому были и до того и после того покорны и сердцем преданы. Занятый Шведами, Государь не мог обратить на это особенного внимания; Король принужден был ходатайствовать у Мазепы, послал ему орден Белаго Орла, и в письме к нему называл себя верным его другом.

Тогда случилось происшествие, по видимому, ничтожное, но которое могло изменить судьбу Гетмана, и даже отнять у него все средства к будущим подвигам: это ссора его с родным дядею Государя, со Львом Кирилловичем Нарышкиным.

У Нарышкина была карлица, Малороссиянка; она бежала на Украйну; Боярин вообразил, что ее переманил Гетман, и послал Ляпунова разведать о ней в Батурине. Между тем до Мазепы дошел слух, что Нарышкин станет ему мстить и употребит все усилия, чтоб лишить его Гетманства; тотчас Мазепа обратился к Головину: «избавь меня от его милости Льва Кирилловича, который всячески поносит бедную честь мою Гетманскую, за упрямицу карлицу.» Клялся, что боится ропоту народного, и потому не может отобрать ее от родственников; уверял, что она в родстве с многими знатными козаками в Конотопской сотне; но просил прислать людей, взять ее от имени Нарышкина, и обещал не посылать за нею погони. Карлицу возвратили Боярину; Канцлер примирил его с Гетманом.

И он снова обратился к Государю с просьбами, чтоб позволено было участвовать и ему в войне; чтоб ненавистный для него Шереметев не один пожинал лавры, и потом не хвастался бы перед ним. Государь в ответ подарил ему четыре села и пять деревень, в которых было четыреста девяносто пять дворов и тысяча восемьсот семьдесят душ, что составляло в Севском уезде Крупецкую волость. А Головин к нему писал: «о желании твоем, моего благодетеля, рушиться в поход своею особою, известно уже Государю; он велел сказать тебе, что для твоей особы довольно и Украинского дела. Поручив тебе оберегать эту страну, Государь доказал, как он полагается на твою верность и усердие.» Слух, что Шереметев берет город за городом, что уже завоевал он всю Лифляндию, был нестерпим для Гетмана. С какою целью Петр удерживал его в Малороссии? По какой причине он не хотел видеть его на поле битвы главным предводителем всех козацких полков? Нет сомнения, что Государь, всегда откровенный, отнюдь не подозрительный, искренно свои причины объявлял; что он действительно боялся или впаденья врагов в Малороссию, или внутренних волнений в народе, в котором еще не уверился, и на которого от времени до времени ему сам Гетман клеветал. Но чтобы могло быть, если б властолюбивый, пылкий в старости, родство, дружбу, отчизну презирающий, платящий местью за благодеяния, Гетман прославился на поле брани? Что, если бы привлек он сердца козаков, которые его ненавидели? Вероятно, он на Гетманстве не остановился б. И тогда сколько изменений в судьбах Поляков, ІІІведов, Россиян! Но не выиграла бы и Украйна….

Бунт Запорожцев призвал Гетмана к тридцатитысячному Украинскому войску, расположенному в окрестностях Киева. Полторы тысячи Запорожцев, взяв войсковые клейноды и несколько пушек, переплыли Днепр у Койдака, раззорили селитренные заводы у Орели и Самары, не послушали увещаний Кошевого, принудили его быть и впредь Кошевым, и наконец собрались ворваться в города Малороссийские; но, узнав о приближении Гетмана, отправились на соляные промыслы.

В надежде на особенную Царскую благодарность за сохранение спокойствия в Малороссии, Мазепа уже отдыхал. У него было ввиду счастье идти па войну. И действительно он получил повеление выступить в Апреле; но как горько ошибался он: ему указано быть, под начальством Короля Польского. Мы сказали выше, что от времени до времени, Гетман клеветал на Малороссиян. Ныне, чтоб не быть вторым, чтоб не унизиться до повиновения Августу, он прибегнул к клевете на соотчичей. Уверял Петра, что не только в Сечи Запорожской, в полках Городовых и Компанейских, но даже и в самых близких к нему людях, не находит ни верности, ни сердечного желания быть Царскими подданными; что шаткость их ясно видит и точно знает; и потому-то не смеет быть с ними строгим и взыскательным, но обходится ласково и снисходительно; навлекая особенное подозрение на Искру и Миклашевского, он спрашивал, как быть ему с Самусем и с Палием? ласкать ли их? переписываться ли с ними? или прекратить все сношения, как с врагами Августа?

Царь не поверил наветам на Искру; а Миклашевский, еще в прошлом году, оправдался от клеветы, которую написал на него Мазепа к Петру; Гетман уверял тогда Царя, будто бы Миклашевский ведет злонамеренную переписку с Поляками, и наиболее с Литовским Гетманом. И тот и другой остались в своих званиях, и при своих местах. Полтавскому Наказному было повелено наблюдать у Переволочной за Запорожцами; Апостолу идти с трехтысячным отрядом к Любомирскому; Мировичу с десятью тысячами к Королю; Мазепе к Полонному. Августа второго, в Бердичеве, получил Гетман от Петра Толстого, Русского Посла в Константинополе, известие с советом остерегаться Татар и смотреть на Крым прилежным оком. Мазепа обрадовался и пошел медленно в глубь Польши; писал к Государю; ожидал нового повеления идти ли вперед, возвратиться ли в Украйну. Король требовал его в старую Галицию к Соколу; в половине Сентября он находился только под Любарем; Шведы взяли Львов; под Любарем, в ответ на донесение о Крымцах, Мазепа получил повеление оставить в Польше только Полковников Миргородского и Переяславского, и немедленно возвратиться в Батурин. «Жалею сердечно, — писал он к Головину, что, будучи полгода на Монаршеской службе, не мог оказать Государю никакой знатной прислуги, состоя под начальством Короля Польского, целое лето меня в бездействии державшего. Если б он повелел мне идти в глубь Польши, то Львов не потерпел бы такого раззорения, и я бы мог быть ему полезен более, нежели Миргородский и Переяславский Полковники.» А между тем это письмо противоречило тому, которое писал он в Августе, и в котором говорил, что, по верным известиям, дошедшим до него от Господарей Молдавского и Валахского, Турки не прежде будущего лета хотят начать войну с Россиею.

Еще одно дело не было кончено; оно тяготило Мазепину грудь; еще не погубил он человека, который не сделал ему никакого зла, которого он ненавидел за силу и богатство, за любовь подчиненных, за знаменитость в битвах, за славу, ничем незапятнанную. То был Семен Палий. Он владел тогда Белой Церковью, Немировым и в Волынской губернии Трояновкою. Потоцкий и Яблоновский писали об нем к Мазепе: «Палий свил себе разбойническою рукою покойное гнездо в Белой Церкви и в Немирове, и в Польше ест хлеб, не ему принадлежащий.» Народ и по ныне удержал в памяти предательство Мазепы. Гетман вызвал благородного и доверчивого Хвастовского Полковника из Белой Церкви в Бердичев, на пир и на совет; тот у него в гостях пил вино и беспечно уснул; тогда Сердюки его заковали и кинули в тюрьму; изтомленный голодом и жаждою, оклеветанный перед Петром в посягательстве на Гетманство и в сношениях с Шведами, Палий отправлен был в Москву. Не веря клевете, но помня неповиновение насчет отдачи городов, отнятых от Польши, Государь сослал Палия в Енисейск.

Оставалось в Белой Церви главное, чего хотелось Мазепе: богатство Хвастовского Полковника; тамошние козаки объявили, что все умрут и не поддадутся «колы нема нашого батька.» Но угрозы и обеты поколебали мещан, они принудили козаков положить оружие, и богатства Палиевы Мазепа взял.

Самусь не мог один противиться Гетману; по требованию к ответу прибыл немедленно, клялся что невинен, сложил с себя Гетманство, сдал клейноды, и с Гетманского разрешения принял звание Богуславского Полковника.

Мазепа стал Гетманом всей земли Украинской; но Украинцы его пуще прежнего возненавидели.

Апостол. Козаки в Курляндии. Гетман выступил в поход. Замоец. Сдача его. Украинцов. Письма Мазепы. Посылка в Гродно Скоропадского. Трещинский. Вольский. Письма Мазепы к Государю. Инструкция Вольскому. Начало измены. Гыбель Мировича и Миклашевского.

Война с Швециею продолжалась, и Малороссияне не переставали в ней участвовать; Апостол служил под командою Бранта, с которым, как писал он к Мазепе, мило и жить и умирать. Разсеял семьсот шестьдесят Шведов под Варшавою, взял в плен триста, способствовал в отобрании Варшавы от Генерала Горна. Потом перешел вместе с Мировичем под команду Паткуля. Обращение последнего с козаками заставило их самовольно возвратиться в Украйну. Оправдывая свой поступок, Мирович писал к Гетману, что, кроме голода и холода, его понудил сам Паткуль домой идти. Сперва начал он отбирать лошадей у Товарищества, потом стал учить их пешему строю по-Немецки, бил палками непонятливых, и даже некоторым угрожал смертною казнию; но Мазепа не внял оправданию, и мы увидим как отомстил Мировичу.

В следующем году полки Прилуцкий и Киевский участвовали в изгнании Шведов из Курляндии; при них был родной племянник Мазепы — Войнаровский. Наконец в Июне месяце, Мазепа переправился за Случь.

Обоз состоял из одиннадцати тысяч возов; провианта было на полгода; лошадей полтораста тысяч; посевы изчезали на пути ополчения; Польское шляхетство несло убытки неизчислимые; оно роптало, жаловалось и, наконец, начало грозить Посполитым рушеньем. Мазепа писал к Головину: «я уже доказывал Шляхетству, что столь великое войско не может, без, ущербу для обывателей, пройти страну; но Поляки грозят и, не имея ни откуда помощи, я нахожусь в крайней опасности, как агнец среди волков»…. Агнец с великим войском, и волки невооруженные, обиженные. Пусть судят читатели.

Дело состояло в том, что к неизбежному раззорению края при переходе союзного войска, Мазепа прибавил, собственно от себя, раззорение вельмож партии Станислава, и наложил дань на жителей Збаража и Брод. И все это в свою пользу. Воеводство Волынское прислало к нему уверения в преданности Августу. Наш Посол Долгорукий и Коронный Подканцлер просили его не вступать в Волынию; он обошел болота и реки, стал в Русском воеводстве, и чтоб отдалить от себя подозрения в хищничестве, писал кт Головину, что он агнец меж волками. Из-под Зборова выступил к Львову. В конце месяца был в Воеводстве Бельском; в половине Сентября вступил в Любельское, и начал неотступно вымаливать у Государя позволение открыть военные действия занятием Замосца. У Мазепы было тридцать тысяч войска и семдесят пушек, да при нем находился, в его повелении, Севский Воевода Семен Неплюев, с тремя полками пехотными Севскими, и с двумя Стрелецкими, всего пять тысяч человек и двадцать орудий. Томас Замойский был Коммендантом в крепости.

Гетман потребовал сдачи. Замойский отвчал: «если нас будут добывать, мы станем обороняться.» Гетман изготовился на приступ: Замойский немедленно сдался. У Мазепы было тридцать пять тысяч войска и девяносто пушек. Кто предписал условие сдачи? — Замойский.

Они состояли в следующих статьях: крепости состоять под главным начальством Господина Ордината Замойского; караулу быть общему; во всяком случае ссылаться не с Коммендантом, а с Господином Ординатом; гарнизону, в безопасное время от неприятеля, находиться в полном и единственном распоряжении Ордината; при поступлении в крепость, Гетман обязывается им выдать на месяц деньги для продовольствия; потом сему гарнизону довольствоваться из собственных доходов Ордината, почему все имения Замойских освобождаются от провиантов для армии, войсковых переходов и всяких податей; в случае неприятельского нападения на крепость и на владения Господина Ордината, ему оказано будет пособие; если имения его потерпят какое раззорение, Гетман обязан ему исходатайствовать у Государя пристойное награждение; наконец, Гетман употребит ходатайство, чтоб Господин Ординат получил осьмнадцать тысяч ефимков, издержанных им на содержание крепости»

Обвиняют Мазепу, что, умея давать советы, полезные государству и стране, им управляемой, будучи искусным министром, он не был воин. Говорят, что когда он вступил в Замоец с боем барабанным, то, окруженный трофеями, не покоился на лаврах, не приветствовал Козаков победителей, не разъезжал, подобно Хмельницкому, на гордом коне, ввиду рядов неприятельских; но сидел в палатке один, погруженный в думу, и мысли его изливались в письмах, и потому-то заключил такие невыгодные условия, — нет! — Мазепа был умен; он понимал, что с многочисленным войском может предписать уставы врагу малочисленному, побежденному. Как ему не понимать этого, когда и мы это все знаем. Но к нему в сердце заронилась уже мысль, и заронилась не теперь, давно. То была тайна, сохраненная в глубине скрытной души Иезуитского воспитанника, а здесь ему нужна была на будущее время дружба Замойского

Между тем советы его все были благи для России.

Каргопольский Наместник Емельян Украинцов приехал заняться с Турецкими Коммиссарами определением границ; Запорожцы не соглашались допустить Украинцова до размежевания; Гетман их усмирил. Головин спрашивал его мнения, Гетман написал к Украинцову; «хотя в порученном вашей милости деле и не нужен мой совет, ибо, по дарованному вам от Бога благоразумию вы в оном совершенно искусны и знаете все хитрости бусурманские, к тому же имеете Монарший указ; но совсем тем, по должности моей, предлагаю Вашей Вельможности стараться прежде всего получить от Турков письменное обнадеживание в нижеследующем: чтоб они впредь ничего не затевали противного мирным договорам; содержали бы в тайне совершившееся по их желанию межевое дело; и, во время настоящей с Шведами войны, удерживались, хоть на два года от постройки крепостей на землях Кизикерменской и Таванской. Впрочем все сие предаю Божией и Его Помазанника воле, а вашей милости благоразумному и попечительному старанию.»

Сколько ума, сколько ловкости, сколько любви к России и подобострастия к Петру!

Головин просил мнения насчет уступки Полякам западной Украйны.

«Изволили вы желать, чтоб я сообщил вам мое мнение об уступке Полякам сей стороны Украйны?» Писал к нему Мазепа. «Я во всех случаях, как и в нынешнем, полагаюсь на премудрую волю Великого Государя, однако ж предлагаю, что много есть препон и трудностей в исполнении сего. О чем подробно вам донесет Генеральный мой Асаул Иван Скоропадский, которого нарочно посылаю к Двору Монаршескому; главное же неудобство: близкое в таком случае соседство Поляков с Запорожцами и Крымом. Вы наверно памятуете, что, в договорах вечного мира России с Польшею, определено выслать обоюдных Коммиссаров, для окончательного размежевания на сей стороне Днепра городов: Канева, Черкас, Корсуня, Чигирина, Крылова и других с принадлежащими им землями. Города сии непременно должны оставаться за Великим Государем, ибо если они отойдут во владение Поляков, то, кроме многих других затруднений, все Малороссияне перейдут на сию сторону Днепра, избегая повинностей, особливо из порубежных полков: Переяславского, Лубенского и Миргородского, которых жители имеют многие старинные грунты и угодья на сей стороне, о чем тому же Асаулу приказал я словесно вам донести.»

Петр, Август и Головин были в Гродно, когда Скоропадский туда прибыл и донес последнему на словах, что козаки могут оборонять крепости, защищать обозы, но не годятся в открытом поле, в скорых и легких подъездах, будучи не строевыми и дурных имея лошадей; что одиннадцать козацких подъездов послано под Варшаву без успеха, благодаря непостоянству Поляков; наконец, по повелению Гетмана, просил он, чтоб Малороссийские войска действовали впредь вместе с Московскими, или чтоб к козакам придали тысячу драгунов и тысячу Саксонцев, вместо несведущих и неопытных полков Неплюева. Тогда же Гетман писал об условиях с Замойским что не мог с ним заключить желанной капитуляции, «он упорствовал и я принужден был согласиться на предложенные им статьи, чтоб только скорее ввести гарнизон в крепость, ибо и так, ожидая от него решения, много восприняли мы голода и холода, стоя под одним небом.»

Скоропадский, возвратясь, нашел Мазепу в Дубно. При нем было шесть тысяч козаков. Главное семнадцатитысячное войско было на зимних квартирах в земле Хелмской и в Бельзском Воеводстве. Жалуясь на недостаток в сене, соломе и хлебе, Мазепа писал: «Бог судит тех Королевских Министров, которые доносили Государю, а мне предлагали, чтоб моему войску зимовать в земле Хелмской и в Воеводстве Бельзском.» Лизогуб, Борухович и Танский пошли в Воеводство Спиское; они убили Воеводу, преданного Лещинскому, и отряд его разсеяли. В Дубно получил Мазепа через Скоропадского позволение, оставя козаков в Польше, возвратиться в Батурин, если здоровье мешает ему быть в походах. Такого позволения вовсе не желая, он отвечал, что хотя бы по слабости здоровья и по делам Украинским, весьма важным, ему и следовало возвратиться в Малороссию, но ничто не отторгнет его от службы Государевой.

Туда же приехал к нему из Крыма и родной племянник его, Гадячский Полковый Обозный Степан Трощинский, посыланный в 1704 году к Хану Хазы-Гирею. Гетман с Ханом были в несогласии: Трощинский их примирил; с ним прибыл Крымский Ага, который привез Гетману Ханскую грамоту, наполненную дружескими обнадеживаниями.

Но всего достойнее замечания было письмо Мазепы к Царю из-под Замостья, от тринадцатого Октября, и инструкция Вольскому.

«Пресветлейший, Самодержавнейший Царь, Государь мой Премилостивейший.»

«Уже то на Гетманском уряде моем четвертое на меня искушение, не так от диавола, как от враждебных недоброхотов, ненавидящих Вашему Величеству добра, покушающихся своими злохитрыми прелестьми искусити, а наипаче пременити мою, никогда же премененную к Вашему Величеству, подданскую верность и отторгнути меня с войском Запорожским от Высокодержавной Вашего Величества Руки. Первое: от покойного Короля Польского Яна III Собеского, который некакого шляхтича, именуемого Доморицкого, присылал ко мне с прелестными своими письмами, которого я того ж времени и письма те отослал в Приказ Малыя России. Второе: от Хана Крымского, который, в тот час, как я из Перекопа возвращался с Князем Васильем Голицыным и уже переправился чрез Конские воды, прислал ко мне одного пленника козака полку Полтавского, с коварственным письмом, возбуждая к тому, дабы я: или соединясь с ним, за десять только верст от обозов наших обретающимся, способствовал ему на рати Вашего Величества союзным ополчиться и устремиться, или от войск Ваших отступил и отлучился, не дая им ни единой помощи, чтоб он тем образом свободнее мог те Вашего Величества рати преодолети и в намерении своем поганском совершенство получити. Да и прочие безумные слова в том же своем письме предложил мне, которое я тогда ж вручил помянутому Князю Голицыну. Третие: от Донцов раскольщиков, именуемых Капитонов, от которых приезжал ко мне в Батурин Асаул тамошний Донской, преклоняя к о своему враждебному замыслу, дабы я с ним, утвердя междоусобный союз, ополчился на Вашу Державу Великороссийскую, обещая и обнадеживая прелестно: что Хан Крымский со всеми Ордами предстанет в помощь способственную, которого Донского Асаула отослал я тогда же для допросу к Москве, что все имеет быти в Приказе Малыя России записано. А ныне уже сие четвертое от Короля Шведского и от Короля Польского, беззаконно ныне в Варшаве коронованного, Лещинского, устремился на мою душу и не преоборимую подданскую верность искушение; которые, искушая меня своими факциями и злоковарными прелестьми, к себе преклонити прислали из Варшавы, в сих числех, в обозе ко мне некакого шляхтича, именуемого Вольского, которого я приказал распросити с пыткою; посылаю его рапросные речи ко Двору Вашего Величества, из которых совершеннее будет Ваше Величество известен, в чем он Вольский и от кого послан, и что ему, к прельщению моей непреодолимой подданской к Вам верности, поверено в тайне мне предложити; а его самого, Вольского, для того не посылаю, что ныне тем путем трудный и не безопасный проезд, опасаясь, дабы его кто с противной стороны у посланных моих нечаянно не отбил. И я, Гетман и верный Вашего Царского Величества подданный, по должности моей и обещанию моему……, Отцу Вашему, и Брату Вашему…… чрез весь век прежнего жития моего, верно и ни в чем не преткновенно, служил; также и ныне Вам…., по должной моей Гетманской верности, истинно работаю и яко до сих времен во всех тех искушениях и вражних прелестях, аки столб непоколебимый и аки адамант несокрушимый, пребыл я, так и сию мою малую службишку и подданску верность, в которой меня и ныне зломыслящих Вашего Царского Величества врагов коварство и злокозненная прелесть не могла умягчити, сокрушити, преклонити и преодолети, с собою самим повергаю Пресветлейшего Вашего Царского Величества маестату под Монаршеские стопы, под которых сению обретши себе доброе пристанище до последнего издыхания непременно пребываю и пр.

Вольскому Станислав дал следующие поручения:

1. Вразумить Господина Мазепу, что защищать Августа, значит — приготовлять гибель прав и вольностей Речи Посполитой; чего, вероятно, Мазепа не сделает, потому что и Королю даже известно какую любовь имел он всегда к своей отчизне.

2. Для переговоров с Господином Мазепою дана полная власть Бурковскому, но как это было бы долго, то прислан Вольский утвердить условия Гетмана с Королем Шведским, для того, чтоб этот не пошел войною на козаков.

3. Тотже Вольский объявит безсмертную славу, которую Господин Мазепа примет от успокоения отчизны своей; обещает все вольности, которые даст ему Величество и Речь Посполитая за освобождение из-под владения Русского и награду, какую он сам пожелает.

4. Что Вольский сделает, то будет внесено первой статьею при первом мирном договоре с Москвою.

5. Он должен донесть сколько нужно войска в Украйну и сколько Господин Мазепа его потребует.

6. Этак, кажется, скорее можно дело привести к успешному окончанию, нежели с помощью народного возстания, что весьма опасно. А тайными сношениями сам Господин Мазепа подаст способы к пользам Короля, Речи Посполитой и к выгодам своим собственным.

7. Просить разрешения на каждый пункт сколь возможно скорее.

Эти пункты, которые переслал Мазепа Государю и которые хранятся доныне в Коллежском Архиве, ничего решительно не доказывают; об условиях в их ничего не сказано; но очевидно, что приезд Вольского был прежде еще одобрен Мазепою. Для чего он немедленно объявил о том Государю? Для чего пыткою допрашивал Вольского? И это легко понять: послал он статьи инструкции в Москву, боясь доноса со стороны; но послал только такие, из которых Государь ничего узнать не мог. Что касается до пытки, ее не было; это ложь, в которой, однако ж, никто не мог уличить Гетмана, потому что пытка производилась тайно. А ясным доказательством лжи служит неприсылка Вольского в Москву, где б действительно его передали в застенок, и где б допросили о тайне, которая скоро сама обнаружится. К тому же как ничтожна изговорка Мазепы, по которой он не прислал Вольского: «путь ныне трудный, небезопасный, неприятели могут отбить его.» Сравнивая себя с столбом неодолимым, с адамантом несокрушимым, он уже был, в том нет сомнения, врагом Петра; предание говорит, что и самая вражда его с Палием началась за несогласие знаменитого Хвастовского Полковника возстать против Государя. «Палий, Палий, — говорит Гетман, — не изменишь ли ты мне.»? «3а что ж я тебе, Гетман Мазепа, стану изменять, когда ты будешь благое творить?»—«Я думаю, Палий, Москву уничтожить и сам хочу в Столице Царем царствовать.» — «Скорей ты будешь, Гетман Мазепа, у столба стоять, нежели царствовать.»— Так описывает этот разговор дума народная, разсказ того времени; она разливает странный свет на это полупонятное произшествие. И чего не могло зародиться в душе властолюбца, добившегося неблагодарностью, коварством, злодеяниями до сана Гетманского? От самовластного Гетмана обеих сторон Днепра до венца царственного, может быть, ему казался шаг не велик.

Его поступки доказывают, что это была у него давняя мысль. Палий был опасен; он не согласился бы на борьбу с единоверцами;—он был услан в Москву. Благородный воин не был доносчиком; если, быть может, он и сказал в Москве о Гетманских намерениях, ему не поверили; мы видели, как прямодушный, верный слову своему Петр полагался во всем на Гетмана. Мы видели и еще увидим, как опасно было подавать в то время доносы на Мазепу. Он был не уверен в Миклашевском и Мировиче; какая участь постигла их?

Мирович был отправлен с полком Переяславским в Ляховичи. Там, Марта тридцатого, шесть тысяч Шведов и восемь тысяч Волохов его окружили. Он сделал вылазку, положил тридцать Шведов на месте, взял нескольких в плен, пятьдесят ранил. Начался голод в крепости, освободитель не являлся; козаки положили оружие; Мирович кончил жизнь в Стокгольме, в цепях.

Миклашевский был отправлен в Несвиж только с четырьмястами козаками; Шведы ночью окружили Несвиж; двести человек спаслись в Бернардинском монастыре и не сдались Шведам: сто человек было взято в плен, сто легло на месте, а с ними и Миклашевский.

Почему Мазепа не отправил к ним подкрепления? По причине разлития вод. Наконец, однако ж, он выслал к ним пятитысячный отряд с Апостолом и Неплюевым, но выслал Апреля девятнадцатого, то есть тогда, когда воды бывают у нас в полном разлитии, и когда один был в плену, а другой в гробу. А между тем Шведы разбили под Клецком и Апостола и Неплюева.

Здесь начались непрерывные, но все еще тайные сношения Мазепы с врагами Петра.

Причины возстания Мазепы на Петра. Справедливость Государя в отношении к Украйнею. Благодеяния его Мазепе. Усы. Немецкий кафтан Мазепы. Пощечина. Разсказы Прокоповича, Нордберга, Конисского и Вольтера. Дульская. Сношения с Зиленским. Быхов. Гетман в Батурине. Государь в Чернигове и в Киеве. Киевопечерская крепость. Вопросы Мазепы Царю и Царския решения. Бунт Запорожцев. Галаган. Кость. Жолкиев. Тысяча лошадей. Войнаровский идет на Люблин. Грамота Царская Малороссиянам. Подтверждение их прав. Кичкаровский. Бунт Башкиров и Калмыков. Доклад Мазепы насчет крепости. Смерть Мазепиной матери. Первый донос Кочубея. Никанор и Трифилий. Василий Кочубей и жена его Любовь. Второй приезд Никанора. Открытие тайны. Мысли Государя насчет доноса. Отъезд его в Польшу.

Что понудило старца шестидесятилетнего, в часы предсмертные, возстать против Царя и Благодетеля?

Дотоле Петр не нарушил ни единого условия, которые сам Гетман скрепил, облекаясь в Гетманский сан. Все вольности, все права козацкие были неприкосновенными. Никто из козаков, никто из Старшин не имел повода на Государя роптать. Многие из Малороссиян, вопреки обычаю, были судимы в Москве и в Сибирь сосланы. Но это была воля Мазепы. Правительство всегда отдавало виновных или им оклеветанных Украинцев ему же в руки. Выборы на уряды, статут, города, находящиеся на правах Магдебургских, власть, присвоенная здешними уставами каждому уряднику, винокурение, табак, статьи доходные, все оставалось в том виде, в каком следовало быть по обоюдным условиям. Ни войско не лишено было жалованья, ни шляхетство не было унижено. При Петре, покуда Мазепа не возстал против него, было для Украйны лучше, нежели при Софии и Голицыне, нежели при Феодоре, и даже при Алексие. Если были откупы, никто другой не учреждал их как Гетманы. Воеводы не вмешивались ни в суды ни в расправы; постоев у козаков и шляхетства не было.

Что же касается до Мазепы лично, Петр был его благодетель, друг.

Не говоря о селах, которых столько ему надавал Государь, о дорогих подарках, которыми осыпал его безпрестанно, почести, которыми он окружил его, были вполне достойны сана Гетманского. Вспомним поездку его в Москву, Царский прием, ему сделанный, это требование советов в важнейших делах государственных, даже и не до Малороссии касающихся, эту твердую непоколебимую доверенность и уважение. Все, что Мазепа ни сделал, ни сказал, казалось Государю достойно хвалы и чести. В болезнях присылал к нему медиков, в печалях принимал участие, в потерях утешал».

Гетман Малороссии не нуждался в титуле Князя Римской Империи; но Государь знал, что это польстит его самолюбию и Мазепа стал кавалером ордена Андрея Первозванного, Действительным Тайным Советником, Князем Римской Империи; даже в лице его родственников Петр Великий льстил его самолюбию, то возвышая, то обогащая их.

И после клятв, уверений, ласкательств, отвратительных воздыханий и похвал своей верности, возстать на благодетеля своего! Неужели ум Мазепы не мог постигнуть, сколь несообразна была борьба эта с его силами; не мог понять хоть части Величия Того, Кто боролся с целым народом, с предразсудками, с невежеством, со Стрельцами, с Польшею, с Карлом XII, и отовсюду выходил с победою? Неужели ум Мазепы состоял только в раболепных хитростях? неужели это был ум, ползущий во мраке тайны, опытный только в том, как ниже и ниже кланяться Боярам, как умолять Нарышкина, чтоб тот не гневался за увоз карлицы; ум сведущий не в битвах, но в том, как пыткой допросить Кочубея о его сокровищах, как развратить невинность девицы неопытной, как отплатить Сибирью Самуйловичу и бедному его семейству за все блага, которые семейство его излило на него; ум сведущий в том, как благородного Палия зазвать на пир и сонного забить в кандалы; как мучительски казнить Соломона по подозрению; как клеветать на народ свой Царю, и самому строить против Царя ковы? Но это низкой ум!

Прямо, благородно действовать—иное дело не было б удачи; не было б и безславий. Люди, не имеющие несчастий, коль скоро они жалуются безпрестанно на свои горести, потупляют глаза пред Властителем, вздыхают из глубины сердца, и, замышляя недоброе, строят ежегодно, или посещают ежеминутно храмы Божии, — эти люди опасны: им не должно доверять. Это Мазепа с Петром.

Предание говорит, что причиной ненависти Мазепы к Петру был один случай на пиру у Меньшикова: Государь, за обедом сказал, что он хочет преобразовать козаков в войско регулярное. Мазепа, сидя с ним об руку, начал говорить, что еще не время тревожить Малороссиян. Петр схватил его за усы, назвал изменником и закричал: нет! пора уже мне за вас принятъся. Озлобленный Мазепа отплатил Петру возстанием.

Но это не вполне справедливо. Феофан Прокопович, знавший Государя лично, говорит, что он вовсе не намерен был заводить регулярное войско в Малороссии. А Нордберг разсказывает, что, желая угодить Государю, Мазепа сам предложил ему принудить козаков к фрунту; но Петр; не согласился. Таков был защитник Украйны, Гетман, козаками из среды себя избранный. Известно однако же, что он в Москве надевал иногда, вместо Гетманского облачения, — Немецкий кафтан.

Вот слова Архиепископа Конисского на счет произшествия у Меньшикова за обедом.

«Гнусный умысел сей породила в нем адская злоба его за личную обиду свою. Предание, взятое от приближенных к Мазепе особ, повествует, что, в недавнем от того времени, был Мазепа на одном пиру с Государем у, Князя Меньшикова и, за противоречие в разговорах, ударил Государь Мазепу по щеке; и хотя за то скоро и помирился с ним, но Мазепа, скрыв наружно злобу свою, запечатлел ее в сердце своем; а также злобные бояре, недоброжелателъствовавшие Государю за перемены государственные, а больше за погибших в бунте своих родственников, сочли случай оный божественным даром и утвердили Мазепу вего отважном намерении обещаниями своими оих помощи.»

Слова Конисского оправданы и речью самого Мазепы к войску в местечко Семеновке.

Вольтер говорит, что Петр обещал его на кол посадит; а Симоновский прибавляет, что Мазепа немедленно выехал из Москвы без позволения Государева.

Как бы то ни было, кто дал ему право, не спросясь воли народной, отторгнуться от Петра за обиду личную? Мы видим, что это было противно Малороссиянам. Да и кто бы согласился быть подвластным не Петру, а Мазепе?

Преданный родине, правдивый Конисский так продолжает: «Мазепа имел умысл толь вредный побуждением собственной его злобы и мщения; а отнюдь не ради национальных интересов, которые, натурально, должны бы в таком случае достигнуть народ к их одержанию; но вместо того народ всемерно истреблял Шведов, яко врагов своих.»

А Мазепа истреблял целые отряды козацкие; посылал на явную, очевидную смерть Полковников, чтоб избавиться от людей, которые не готовы были ему содействовать, или которые казались для него подозрительными; ему содействовали одни только его родственники, да ничтожная горсть людей преданных, какие всегда найдутся у человека сильного. Один Римлянин плакал по Нероне.

Описывают еще, что, будучи в походе против Шведов, он познакомился в Польше с родственницею Лещинского, матерью Вишневецких, Княгинею Дульскою; потом влюбился в нее, вздумал в шестьдесят лет жениться на ней и, для успеха в этом деле, решился присоединить Малороссию в Польше. Как будто б ему легко было сделать то, что противно было Богдану Хмельницкому. Условия с Поляками были у него следующие: он останется Гетманом обеих сторон Днепра и Запорожья, и будет владетельным, ни откого независимым, Князем Северским, с прибавкою к этому Княжению многих смежных земель, вероятно от России.

Дорого поплатилась за это Украйна. Войско козацкое в Минске приметно уменьшилось, Лубенский полк и пятьсот человек Стародубского пошли к Бресту-Литовскому. Пять тысяч козаков, присоединясь к Меньшикову, пошли в Гродно. Самому Гетману Государь поручил взять Быхов; Коммендант Синицкий упорно защищал крепость, тайно Гетман сносился с Лещинским через Иезуита Заленского и, наконец, возвратился в Батурин, изговариваясь подагрою и горячкою, которые, не только не позволяют ему делами управлять, но даже и говорить. «В прилежном моем радении взять Быхов—постыжен»—писал он к Головину.

В Июле Малороссияне увидели у себя гостя неожиданного. Карл намерен был вторгнутся в Украйну, Петр приехал ее обозреть. Июля первого он ночевал в Чернигове, четвертого прибыл в Киев. «Доношу Вашей Вельможности, писал Гетман Головину, что Его Величество изволил прибыть счастливо в Киев; хотя я и хотел на границах полка Черниговского почтить встречею толь Велиого и никогда еще в Малороссии, в препочтеннейшем Царском лице, небывалого гостя; однако предварил мое желание полномочный Его же Монаршеский указ, дабы я, не идучи к Чернигову, спешил со всем войском Запорожским к Киеву.»

В первый день приезда, Государь, встреченный пушечной пальбою, проехал прямо в Софийский Собор, осмотрел все его редкости, посетил Митрополита Варлаама, в тот же день был в пещерах ближних и дальних. Назавтра пришло известие, что Карл XII поспешает в Киев и уже находится в сорока милях. Тогда потребовал он Мазепу к себе; не упуская ничего из виду отправил в Петербург несколько Запорожцев, для обучения приведенных туда волов ходить в ярмах; между тем вызвал Меньшикова, Шафирова, Шереметева и Головкина. К Мазепе писал повторительно, чтоб, оставя пять или шесть тысяч войска в команде Меньшикова, прибыл с остальным в Киев. Гетман явился к Пеетру. Вдруг Карл вступил в Саксонию, и войско собранное в Киеве, было распущено. Заметя, что крепость Киевская устроена на месте неудобном и расположена ошибочно, Петр избрал Печерский монастырь, сам размерял землю и пятнадцатого Августа заложил крепость своими руками.

Девятнадцатого—Мазепа подал Ему семь вопросов на разрешение:

1. Долго ли ему быть в Киеве по отезде Государя, что делать, ехать ли в Батурин и кому надзор поручить над крепостною работою?

2. Какие войска Великороссийские будут при нем для охранения Украйны?

3. К кому относиться о важных делах?

4. Посылать ли Запорожцам жалованье и деньги, собираемые с Переволочанского перевоза?

5. Посланца Ханского отправить ли из Батурина?

6. Будет ли требованье Запорожцев на службу?

7. Позволить ли Красинскому жениться в Малороссии?

— Государь приказал Гетману: во первых, распорядиться насчет крепости, и потом, если захочет, съездить в Батурин на короткое время. Полки Великороссийские оставил при Гетмане прежние. По третьему и шестому вопросам указал на Головкина. Посланца Ханского велел отпустить. Запорожцев удовлетворил, жалованьем и Переволочанским сбором. Дело Красинсого оставил на усмотрение Гетманское, и, прожив полтора месяца в Киеве, двадцатого выехал в Петербург.

Козаки занялись Печерскою крепостью. Это дело справедливое, их не гнали укреплять Москву, они укрепляли свой родной город; кто же бы работал, как не они? Но Мазепа старался уже поднимать в народе ропот на Петра. Октября двадцатого он вовсе оставил Киев, и как друг его Головин в это время скончался, то, оправдывая свой отъезд, писал он к Головкину, что уехал из сострадания к козакам, которые в одежде, даже в пище претерпевают недостаток и начали роптать.

Наступил новый год, Запорожцы начали его грабежом и убийствами. Еще в прошлом году, чтоб прекратить эти безпорядки, Государь приказал Кошевому Лукьяну Тимофееву отправить несколько тысяч Запорожцев в Польшу, для присоединения к армии Графа Шереметева. Мазепа назначил им в начальники знатного товарища Игнатия Галагана. Ныне снова начались безпорядки: Полтавский Полковник Иван Левенец захватил Запорожца Лебедина, который, разбойничая за Самарою, обобрал Греческий караван; Кошевой Кость грабил берега Буга и зверством ужасал обывателей; два полка Компанейские ходили за ним в поиски, но безуспешно.

Благодушный етр продолжал ласкать Гетмана. Не смотря на выезд, вопреки Государеву желанию, из Киева, он был приглашен в Жолкиев на военный совет, проводил Светлый праздник с Государем, и потом прислал ему в дар тысячу лошадей, говоря в письме, что из казны многие расходы.

В следствие именного повеления, данного в Киеве, Войнаровский выступил с пятитысячным отрядом в Люблин под начальство Меньшикова; Боур, имея при себе Стародубский полк, взял после четырехнедельной осады Быхов, в котором заперся Польский Генерал Синицкий, передавшийся Шведам.

Между тем Мазепа нашел, что пора ему примириться с народом, его ненавидящим. Он просил Головкина исходатайствовать грамоту, которою Государь удостоверил бы Малороссиян в своем к ним расположении и обещал бы вознаградить, по окончании войны, все их убытки и раззорения. Просьба была выполнена. Государь сверх того подтвердил права и привилегии.

Здесь впервые наши козаки совершили далекий и трудный поход на Север: Полковник Лубенский Судья Кичкаровский с темя тысячами Регистровых пошел усмирять Башкиров и Калмыков в Пензе и Казани. Это был случай в такое смутное время весьма опасный для России и вовсе неожиданный.

На одну из степных ярмарок за Волгою, куда собирались Русские торговать с народами кочующими, привезены были на продажу образа Христианские и кумиры языческие, те и другие работы Русской. Земская полиция была столь неосторожна, что те и другие были выставлены рядом. Башкиры, Калмыки и Русские стали сравнивать; посыпались насмешки, ругательства, началась драка, дошло до кровопролития. Русские были многочисленнее, разогнали кочевых, заплевали, выбросили в грязь и начали топтать кумиры; со всей ярмарки сбежались язычники, и пустили стрелами в зачинщиков, — те разбежались, но многие из них были ранены, а иные легли на месте; начальство захватило многих Башкиров, осудило и перевешало; тогда возник повсеместный бунт, который был укрощен не столько строгостию, сколько кротостию и благоразумием присланных для того военачальников.

Строение Киевопечерской крепости продолжалось; Гетман жаловался Государю на разные обиды козакам; писал к Головкину, что Малороссийское войско, за весну, лето и осень изнурилось, изнемогло на работе, не годится уже ни на какую службу, впало в тяжкие болезни, кормится по монастырям и по дворам подаянием, а лошади отощали от возки дерна, лесу, кирпича и извести.

Государь немедленно приказал распустить козаков по домам.

Гетман по болезни остался в Киеве до двадцать второго Ноября, или не хотел ли он проститься с матерью, которой лишился в том же месяце. Пришел к нему с отрядом Войнаровский; другой наш отряд был над Случью близ Полонного. Тот и другой были Мазепою признаны неспособными к новым походам; Государь приказал им, стоя на местах, охранять границы от неприятеля. Карл собирался вступить в Малороссию. Все войска, кроме трех тысяч в Полонном и в Киеве, стояли в бездействии.

А в Москве между тем разсматривали первый Донос Кочубея на Мазепу и допрашивали в Приказах Монастырском и Преображенском чернеца Никанора, привезшего этот донос.

Иеромонах Спасского Севского монастыря Никанор и чернец Трифилий проходили, в июле месяце, из Киева через Батурин; Мазепа был в отлучке; они сели отдохнуть за городом у Земляного валу; к ним подошел какой-то козак, разспросил кто они, куда идут, откуда, стал выхвалять странноприимство Кочубея и пригласил к нему; чернецы пошли, были введены слугою Иваном Ивановым. Хозяин потолковал обо всем до них касающемся, велел накормить и отвесть особую избу для ночлега. Поутру на другой день они слушали обедню в домовой церкви Кочубея. Жена его, Любовь, подарила им по холсту и по два полотенца; сам он дал в монастырь два рубля на поминовение и ефимок собственно Никанору; чернецы хотели уже пуститься в путь; но Кочубей упросил их еще ночь перебыть. Назавтра позвали в сад Никанора, без товарища, и ввели в палатку; здесь хозяин снова стал распытывать о его роде, и потом перед образом Богородицы спросил: можно ли ему поверить тайну? Никанор поклялся, что не выдаст; тогда Кочубей и жена его стали бранить Гетмана Мазепу, называли блудишком, бездельником, беззаконником. Монах спросил, за что они его так не любят. Они отвечали: за то, что, будучи крестным отцом их дочери, он хотел жениться на ней, получил от них отказ, зазвал ее к себе и изнасиловал. Тут Кочубеева взяла его за руку пошла с ним по саду и сказала:

«Мазепа такой злодей, что хотел и нас погубить. Однажды, быв на именинах у мужа моего, он пенял нам зачем мы не выдали за него дочери. Я отвечала ему: полно тебе коварничать, не довольно тебе, что изнасиловал и развратил ее, ты еще и с нас хочешь снять головы. Ты взводил на меня с мужем, что мы в переписке с Крымом. Нам покойный твой Писарь пересказал, что ты, от имени моего мужа, писал в Крым. Гетман запирался и говорил мне: полно вам врать и взводить лжи на мертвого. Но если б Государь; ехал через Батурин, я бы все пересказала Ему.

Чернецы стали собираться в путь; Кочубей приказал Никанору приехать к нему вместе с Архимандритом, и обещал дать богатый вклад в монастырь, лишь бы не замедлили приездом.

В Севске Никанор сказал Архимандриту о Кочубеевом обещании; но, будучи удержан делами в монастыре, Архимандрит приехал не сам, а прислал к Кочубею с письмом, с хлебами и с просфорами, из которых были выняты частицы во здравие семейства Кочубеев. Никанор прибыл в Батурин двадцать шестого Августа. Мазепа все еще был в Киеве. На другой день пришла из двора Кочубейского козачка и сказала Никанору, что Наказный Гетман приказал ему являться без доклада, однако ж только тогда, когда узнает, что нет гостей, и чтоб каждый раз, когда придет, запирал за собою двери.

Монаха подстрекнуло любопытство; он назавтра не откладывал, явился в тот же день после обеда. Кочубей спросил его, не было ли кого-нибудь на крыльце, когда он входил, и запер ли он двери за собою? Монах отвечал утвердительно. Кочубей начал подробно распрашивать о его роде, племени, чине, прежней жизни; не уверясь, что их не подслушивают, сам обошел все комнаты, и оглядел все двери. Наконец спросил: «можно ли мне поверить тебе тайну?» Никанор обещал ее хранить, хозяин дал ему поцеловать о том крест. В эту минуту вошла и хозяйка с крестом, написанным на дереве. Она плакала и сказала: «как Бог страдал на Кресте за нас, так надобно умереть и нам за Великого Государя.» Все трое присягнули в хранении тайны; тогда Кочубей обявил Никанору, что Гетман Мазепа хочет отложиться от Государя к Ляхам, учинить пакость великую Московскому Государству, пленить Украйну и города Государевы побрать. — Какие города? спросил Никанор. «То я после скажу,» отвечал Кочубей и велел ему ехать в Москву и, не мешкая ни минуты, сказать о том Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, чтоб успели захватить Мазепу в Киеве, и защитить его Кочубея от Мазепы, который может его убить. Тут дал он Никанору семь червонцев и на наем подвод двенадцать ефимков. Скоро монах был уже в Москве, его взяли под допрос; и все, что я здесь описал, есть слово в слово его показание. Месть ослепляла старого Кочубея. Как он мог поручить столь важное дело, пришлецу, человеку неизвестному, с которым виделся два раза? Это непонятная легкомысленность. К тому же тайный донос!..

Что, если бы, по правам Украинским, Кочубей, имея верные доказательства, письма и свидетелей, как Наказный Гетман, созвал Раду в Батурине, объявил о деле, захватил Мазепу в Киеве, на Раде всенародно сделал бы следствие, и потом, по единогласному суду всех чинов, свергнул с Гетманства единомышленника Лещинского, врага Петра и Украйны? Что, если бы он тогда, как первый сановник в краю, отправил Мазепу в Москву под стражею, со всеми доводами, с изъявлением преданности Государю и с объявлением, что чины и народ ныне приступают к избранию нового Гетмана? Что было бы тогда? Нет сомнения, что Бояре не решились бы Кочубея брать в пытку; сам Головкин признавался, что это было дерзновение. Если бы в Москве и хотели защитить Мазепу его Московские клевреты, Петр не согласился бы наступить без причин на права народные. Он был благодушен.

А тайный донос, не говоря уже о низости, ведет почти всегда донощика к постыдной погибели.

И по всему видно, что его принудила к этому подвигу жена; он изведал участь, которую испытывает почти каждый муж, когда жена его не в доме и семье, а в делах хозяйственных и государственных хочет распоряжаться.

Государь, получив донос, тотчас же со слов Никанора заключил, что Кочубея подвигнула личная злоба за дочь; что Кочубей клеветник мстительный и легкомысленный; что он подучен врагами России, которые подсылали зажигателей, и разбрасывали возмутительные письма, печатнные в Данциге на Русском языке; что они вероятно уговорили ныне и Кочубея на донос, которого следствием будут раздоры, возмущения и междоусобия. Всего более поразило Государя то, что Кочубей не мог найти для доставления доноса своего никого верного и преданного ему, ни родственника, ни приятеля, ни подчиненного, ни слуги, и принужден был избрать прохожего монаха.

Это было в Декабре, по возвращении Государя в Москву из Данцига. Его занимала война, он отложил до времени разследование ложного доноса, и поехал в Польшу.

Любовь Мазепы к женщинам. Род Кочубея. Прежняя его жизнь и подвиги. Добрые связи Кочубея с Мазепою. Сватовство Мазепы на своей крестнице. Свойство с нею Мазепы. Отказ. Любовь. Переписка. Безчестие дочери. Отчаяние родителей. Возвращение дочери в отцовский дом. Продолжение переписки. Катувка. Слова девушки. Письма эти возвращены Головкиным Мазепе. Письмо Кочубея к Мазепе. Ответ Мазепы. Искра, Кованько и Святайло. Яценко в Москве. Второй донос Кочубея. Осипов. Свидание с ним Искры. Головин и Шафиров Председатели следствия. Скоропадский в Москве. Письмо Мазепы от Февраля 24-го к Петру. Письмо к нему Петра от Февраля 1-го. Меры для приманки в Витебск донощиков. Яценко отпущен в, Малороссию. Письма к Мазепе от Головкина и от Царя. Ответ Мазепы. Старается заманить донощиков к себе. Посылает за ними отряд. Не застает их дома. Они выехали в Витебск. Их общество. Приезд в Витебск.

Много вреда сделала Мазепе страсть его к женщинам. Причиной измены Петру иные полагают любовь его к Княгине Дульской. Вражда Кочубея произошла за обезчещенную дочь. Искра возненавидел Гетмана, как говорите народное предание, за интригу с женой. Каждому известен выезд его из Заднеприя, где он обольстил дочь или жену одного Польского Магната.

Разскажем о его преступлении с Матроной Кочубеевой.

Василий Леонтьевич Кочубей, был сын знатного Войскового Товарища, Леонтия Андреевича, внук одного из Крымских Князей, выехавших в Украйну в шестнадцатом веке, нареченного во Святом Крещении Андреем.

Сам он служил при Дорошенке; ездил от него в Адрианополь; за поход под Азов, был произведен в Генеральные Писари; за труды при следствии о Гетпмане Самуйловиче награжден многими деревнями, и в 1694 поставлен Генеральным Судьею. «Я был», — говорит он о себе в записках своих, — «я был в битвах под Чудновым и в других, где случалось и кровью помазатися. Я видел лиман Днепровский, Очаков, Дунай и Адрианополь. Взгляд мой измерил Валахию и обозы Турецких войск.» Кроме того он был Стольник.

Все это хорошо; но деревни, полученные за труды при следствии о Гетмане Самуйловиче, не пошли ему впрок:[5] выкупается кровью пролитая кровь. Он скрепил своим подписом донос на Самуйловича, получил за следствие деревни и чины. Слезы страдальцев, вопли семейства изгнанников, клятвы, присланные из Сибири, — убили его. И награжденный за неправду, за правду он погиб. Поруганный злодеем, обезчещенный в лице своей прекрасной дочери, он защищал Государя от предателя, и после тяжких истязаний сложил поседевшую голову от руки палача.

Мазепа был прежде с ним в добрых связях. Его родной племянник Обидовский был женат на Анне Васильевне Кочубеевой. Матрону Васильевну Гетман крестил.

И не смотря на то, что Матрона была его крестная дочь, что родной дядя с племянником не могут жениться на родных сестрах, Мазепа вздумал свататься на ней. Отец и мать, Христиане благочестивые, с ужасом отвергли предложение. Мазепа, через слугу своего Демьяна, предложил девушке три тысячи червонных; она отказала. Он предложил ей десять тысяч. Дочь богатых родителей не пленилась и десятью тысячами Мазепа начал вздыхать.

Эта переписка дряхлого старика с молоденькою красавицею вполне отвратительна.

«Сердце мое, мой розовый цветок! как мне больно, что ты хоть не далеко едешь от меня, но я не могу с тобою проститься! Целую с любовью всю тебя.»

Так писал к ней однажды седой нечестивец, и стал умолять то об ленте, то об локоне, крал вещицы у ней, покупал у служанок изношенное платье, вымаливал звено ожерелья.

И наконец достиг.

Быть женою Гетмана обеих сторон Днепра, Царского наперсника, чьей власти мало пределов; носить имя того, кто свергнул Самуйловича, кто сослал в Сибирь знаменитого Палия; быть другом того, кого трепещет вся Украйна…. Это значило тигра укротить, быть раздавательницею благ. Быть первою. Мысль, которая редкую женщину не совратит с пути истины. Мазепа действительно очародействовал несчастную, как выражались тогда на ее счет. Богатство — к нему она от младенчества привыкла; знаменитость отца была велика; но что все это значило пред словом: быть Гетманшею. — При этой мысли ни вера, ни любовь к родителям, ни самолюбие, ничто не могло удержать девицу, которая дотоле была гордою, неприступною — дочь Кочубея стала любовницею Мазепы. От отца и матери она ушла.

Отчаяние несчастных родителей было невыразимо. Молва разнеслась о необыкновенном произшествии. Испуганный, пристыженный на старости лет, обольститель отправил несчастную в дом родительский. Ее уговаривали, она плакала; ей угрожали, она бранилась; ее наказывали, она плевала на отца и мать. Мазепа сравнивал ее положение с положением Варвары, уходящей от смертельного страха в овчарни и в ущелия гор. Девушка объявляла, что умрет в объятиях Мазепы, — старик страдал. Та сердилась на любовника за то, что возвратил ее к отцу и матери, где ее мучат; тот к ней писал:

«Опечалил меня гнев твой за то, что я отослал тебя домой; но посуди сама, чтобы было, если б я иначе сделал. Родные твои повсюду разгласили, что я дочь у них взял ночью насильно и держу при себе любовницею; к тому же могло бы придти от церкви на нас проклятие и запрещение нам вместе жить; где б тогда я дел тебя, и как бы ты сама на меня плакалась?»,

Сколько пылкости было в любовных выражениях старца, — старца— коварного, злобного, умеющего мстить и ненавидеть!

«Повидайся со мной, чтоб на славах потолковать; ты меня любить обещала и подала свою белую руку. Ты меня изсушила прекрасным своим личиком. Обнимая ноги твои, молю не откладывай обещания. Ты сама знаешь, как безумно я люблю тебя; еще никого в мире я так не любил; все мое блаженство, вся радость моя была бы в том, чтоб быть нам вместе; но твои, родители так злы, так въедливы.»

В одном письме он спрашивает: перестали ль ее мучить и всели продолжают ее безжалостно сечь (катоваты); при этом, через какого-то слугу, Карла, посылает ей подарок; в другом — советует идти в монастырь, потому что ее чуждаются проклятые родные; обещая впрочем взять потом на этот счет ему известные меры. То печалится о ее положении, то говорит, что знал бы как врагам отомстить, но она сама ему связала руки.

«Тяжко затосковался я, узнав, что эта палачка (катувка) не перестает тебя мучить, как и вчера она с тобою учинила. Я сам не знаю, что с этою гадиною делать.»

И дочь вельможи, дочь благочестивых родителей принимала письма, где изверг поносил ее мать змеею, отца называл нечестивцем; мать, которая весьма справедливо ее наказывает; отца, который погиб за нее.

«Же хоть сяк, хоть так буде, а любовь межи нами не одминыться,» — говорила девушка. — «Нехай Бог неправдывого карае; а я хочь любишь, хочь не любишь мене, до смерти тебе, подлуг слова свого, любыты и сердечне кохаты не перестану, на злость моим ворогам.»

Это было неестественно. Это были седины в розовом венке.

И письма эти сохранились, но не подлинные. Граф Головкин, по окончании пытки над несчастным Кочубеем, писал к Мазепе: «разбирая взятые у Кочубея письма, нашли мы, между прочими некоторые письма и цидулы, Вашего ль Сиятельства рукою или чьею иною писанные, к дочери его Кочубеевой, которые, подлинные, не переписывая и никому оных не показывая, к Вашему Сиятельству за печатью при сем посылаем.»

А между тем списал, и эти списки прочло потомство.

Но горьче всего для обиженного отца был отзыв старого злодея. Кочубей писал к нему:

«Зная мудрое слово, что лучше смерть, нежели жизнь горькая, я рад был бы умереть, не дождавшись такого злого поношения, после которого я хуже пса издохшего. Горько тоскует и болит сердце мое быть в числе тех, которые дочь продали за корысть, и достойны за это посрамления, изгнания и смертной казни. Горе мне несчастливому! Надеялся ли я, при моих немалых заслугах в войске, при моем святом благочестии, понесть на себе такую укоризну? Того ли я дослуживался? Кому другому случилось это из служащих при мне людей чиновных и нечиновных? О горе мне несчастному, ото всех заплеванному, к такому злому концу приведенному! Мое будущее утешение в дочери изменилося в смуту, радость в плач, веселость в сетование. Я один из тех, кому сладко о смерти вспоминать. Желал бы я спросить тех, которые в гробах уже лежат, которые были в жизни несчастливцами, были ли у них горести, какова горесть сердца моего? Омрачился свет очей моих! окружил меня стыд! не могу прямо глядеть на лицы людские; срам и поношение покрыли меня! Я плачу день и ночь с моею бедною женой.»

Лучше бы было послать не донос, а список с этого письма к Петру. Но что же отвечал Мазепа?

«Пане Кочубей!»

«Ты о какой-то сердечной скорби нам доносишь? Лучше бы тебе было построже быть с твоею гордою, велеречивою женою, с которою, как вижу, ты совладеть не можешь; которой не можешь доказать, что на коня и на кобылу одинаковый мундштук кладут. Она, а не кто другой печали твоей причиною. Святая Варвара Великомученица уходила от отца своего Диоскора не в Гетманский дом, а в овчарни, в каменные разселины, от страха смертного. Ты не можешь быть без печалей; ты слишком здоров, ты слишком напитался бунтовщицкого духу; этот дух не так тебе самому естествен, как происходит от подговоров женских; а если он в тебе зародился от презрения к Богу, тогда ты сам устроил свою пагубу. Не плачься ни на кого; не имей нареканий ни на кого, кроме на свою и на женскую заносчивость, гордость и высокоумие. Лет шестнадцать сряду тебе проходило многое, что смерти достойно было; но я вижу, что ни терпение мое, ни доброхотливость моя не могли тебя исправить. А что в пасквильном письме твоем говоришь о каком-то разврате, я того не знаю и не понимаю; разве сам ты разврат творишь по советам жены твоей; потому-то и говорит народ: Gdzie ogon rzgdzi, tam pewnie gtowa btondzi. (Где хвост правит, там голова бредит.)»

Таков был человек, который возстал против Петра!

Огорченный, осмеянный, поруганный Кочубей, может быть, мстил бы иначе. Но мы видели, что жена подвигнула его к доносу. Первая попытка была не удачна; из Москвы ответа не было; Кочубей приступил ко второй.

Он открыл предприятие своему свояку, бывшему Полтавскому Полковнику Искре, того же полка Сотнику Кованьку, и родственнику Искры Полтавскому Священнику церкви Спасовской Святайлу. Последний посоветовал ему отправить в Москву Полтавского жителя перекреста Петра Яценка с словесным известием об измене. Яценко явился к Царскому духовнику Благовещенскому Протопопу.

Этот представил его Царевичу Алексею Петровичу; то было первое несчастие. Царевич приказал собственноручно написать все то, о чем Кочубей приказал сказать ему; Яценко написал следующую записку.

1. Гетман Мазепа имеет согласие с Королем Лещинским и намерен поддаться ему со всею Малороссиею; переговоры о том ведет с Иезуитом Заленским, которого держит тайно в замке своем в Бохмаче, в двух милях от Батурина, и которого каждую ночь привозит к нему Писарь его Орлик.

2. Когда ехал От Государя в Батурин Александр Васильевич Кикин, то Гетман, услыша, будто сам Государь едет вслед за Кикиным, поставил вокруг дворца своего триста Сердюков с заряженными ружьями, велел быть в готовности, и по всем входящим в двор стрелять, не щадя ни кого. Но увидя, что Кикин приехал один с Царским милостивым словом, приказал Сердюкам по домам разойтись.

3. Он тайно послал одного писаря Киевского на Запорожье, и велел ему внушить козакам, что Государь решился Сечь раззорить, а их всех истребить

4. Однажды он сказал, что хорошо дружиться с Поляками; что может быть нам буде под ними лучше. Остальное же все разскажет обстоятельнее сам Кочубей, когда увидит Царские очи.

И Яценка и Протопопа Царевич отправил с этой запиской к Государю. Государь приказал разсмотреть донос с точностию. Это было в Январе.

Восьмого Февраля Искра послал Святайла к Ахтырскому Полковнику Осипову, с уведомлением, что сам он прислан к нему от Кочубея, и имеет открыть ему весьма важную тайну; но что им нужно съехаться так, чтоб никто не знал об их свидании.

Февраля 13го, на хуторе у Осипова, Искра сказал ему, что он и Кочубей удостоверились в измене Мазепы, в его переговорах с Лещинским и с Вишневецким, и в его намерении предать Государя в руки врагов или убить. При этом повторил донос о приказе Сердюкам во время приезда Кикина, с тою впрочем переменою, что Гетман велел им дать залп по Государю. По том открыл следующие обстоятельства заговора, ни в первом доносе, ни через Яценка не поясненные:

В минувший Филипов пост Мазепа имел намерение напасть на города Великороссийские; но Днепр эту зиму вовсе не становился, и это ему помешало. Ныне он пошел со всеми полками своими и Сердюцкими в Прилуку, куда велел прибыть городовым козакам, и хочет оттуда идти к Днепру, а потом в Белу Церковь; там соединится с Лещинским и Вишневецким и откроет войну с Государем. Войска Заднепрские ему преданы; теперь он передаст туда все пожитки свои, а остальное богатство возит с собою. Чтоб противуставить войско и народ против Государя, он наложил на все народонаселение тягостнейшие подати: с каждого козака и мещанина берет от коня по талеру, от вола по полуталеру; клевещет, на Государя, будто бы он велел взыскать эти поборы, а сам этими деньгами задобривает полки Сердюцкие, выдав им жалованье вперед на три месяца. А чтоб еще более смутить народ, разгласил, что Государь хочет козаков обратить в строевые, за что войско до невероятия озлобилось, и ждет только, чтоб Мазепа поднял знамя возстания. Запорожцам же внушает о скором истреблении Запорожья. Вся Старшина и все Полковники ведают о его намерениях; но одни, из преданности, другие, из страха к нему, а иные, зная Царскую к нему доверенность, — молчат. Более всех знает все тайны заговора Мазепин писарь Орлик, потому что чрез его руки идет вся Гетманская переписка.

Осипов списал этот донос и отправил в Киев к Князю Дмитрию Михайловичу Голицыну. «Советуют Царскому Величеству, — писал он, — Кочубей и Искра, чтоб Ваша Вельможность себя и Киев от Мазепы остерегали, и когда он будет в Киеве, то задержали б его, не допуская до Белой Церкви. Если же он и полки его в Белу Церковь выступят, тогда ничего с ним нельзя будет сделать, и должно ждать от него всякой беды, потому что с ним будут силы великие; но должно это все скрывать до времени тщательно потому что кто-то из ближних Государевых Секретарей и Князя Александра Даниловича ему о всем Царственном поведении доносит, и если о сем уведают, тотчас дадут ему знать.»

Занятый Шведами, Петр поручил следствие друзьям Мазепы: Головкину и Шафирову; а Мазепе приказал выступить из Батурина с войсками. В начале Февраля Гетман стал над Днепром против Трахтимирова; в исходе был утке в Хвастове. Там узнал он о доносах Никанора и Яценка и немедленно отправил к Государю письмо через Ивана Ильича Скоропадского, который был в это время Стародубским Полковником.

В выборе посла Мазепа не ошибся; этот ничего не знал; а если б и знал, ничего не мог бы разсказать.

Вот письмо Мазепы к Петру:

«Божиею милостию, Пресветлейшему и проч. и проч. Иван Мазепа и проч.

Хотя мне, ради глубокой старости, болезней и печалей, приближающемуся к вратам смерти, не следовало бы так ревностно желать оправдания моей чести, и обезпокоивать Вас, моего Государя, отягощенного народными, Государственными и военными делами; но всеми силами умственными и телесными стараясь не о временных благах, а о том, чтоб и по смерти моей не оставалась в устах народа память обо мне, как об изменнике, чтоб и по смерти моей, для моих преемников Гетманов служил я примером непоколебимой верности к Вашему Величеству дерзаю приступить к престолу благодати на истинне и правоте утвержденному; пред ним с горькими слезами, покорностию, до земным поклонением до стоп Ваших, болезненную главу мою преклоняя, многопечальным сердцем жалуюсь Вам на мое крайнее несчастие: от начала трудного уряда моего Гетманского и доныне плевелосеятельная злоба враждебных моих ненавистников не прекращается, не исчезает, но возрастает и обновляется. Я получил из Полтавы верное известие, что житель тамошний, низкого происхождения, из Жидов перекрест, Петр Яценко, имеющий в Полтаве дом, жену и детей, и занимающийся в полку Ахтырском, по жидовскому обыкновению, арендами, не сам от себя, но от кого-то из моих подчиненных наученный, и в Москву с новыми лжами и клеветами отправленный, подал на мой счет своеручную, все лжи превосходящую, какую-то сказку: будто-бы я Вашему Величеству неверен.»

Зто была непостижимая борьба коварства с прямодушием.

«Не достаточно было для моих ненавистников одного плевелосеятеля и лжетворца, они и другого какого-то чернеца, не законника, но беззаконника, туда же в Москву, еще прежде перекреста, послали. И этот чернец прежде говорил слова неистовые о моей чести, желая славу мою повергнуть в прах; а потом, видя, что все над ним насмехаются, подал на меня донос, более смеху, нежели вероятия достойный; я, который Отцу Вашему и брату и Вашему Величеству непорочную и непреткновенную подданническую верность соблюдая, никогда не был колеблем многими льстивыми обетами, но как Помазанникам Божиим вправду работал, служил и ныне служу верно и радетельно, и до кончины моей, пока примет меня смертная сень должен служить. Но чтоб не умножились эти плевелы, достойные исторжения и повреждающие верных слуг Ваших, и как доброе семя, для обличения лжи зломысленых клеветников, для доказательства моей правоты и верной службы, в которой, не щадя жизни, здоровья, и желая умереть безпорочно, тридцать восемь лет пребываю; для того посылаю к Вашему Величеству Полковника Стародубовского Ивана Скоропадского, Судью полкового Стародубовского ж Ивана Романовского, Судью полкового Переяславского Ивана Бырла, Канцеляриста войскового Данила Болбота и ищу себе у Ваших премилосердных стоп над теми моими лжеклеветниками, Яценком и каким-то чернецом, управы; и со слезами прошу Ваше Величество, чтоб Вы велели об этих клеветах и доносах на меня Воеводе Вашему в Киеве, Князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, или кому иному, розыскать и к этому розыску тех клеветников, как и прежде меня верного Вашего подданного пожаловали, прислали в Батурин на суд чернеца Соломона. Не для чего иного прошу о розыске, суде и святой справедливости над Яценком и чернецом, как потому, что здесь, в стране мною управляемой, должны крыться враждующие на меня люди, которые, завидуя Вашего Величества ко мне премилосердной милости, и желая удовлетворить своему властолюбию, на ту их ложь и клевету подучили, наставили и в Царственный великий град Москву послали. О такой благопризретельной милости многократно с до земным поклонением и с горькими в скорби моей слезами умоляя, лобызаю Высокодержавную десницу, правосудие содержащую и управляющую. В Хвастове, Февраля 24 дня, 1708 года.[6]»

Посланцы Мазепы разъехались с Царским к нему курьером. Петр предупредил мстительного лицемера, — он от 1-го Марта к нему писал:

«Господин Гетман! перед приездом моим в Москву явился чернец с таким же злом, как и бывший Соломон, и я хотел крепко розыскать от кого это происходит, но мой отъезд в Польшу тому помешал, и я дело отложил до свободного времени. Но как зло никогда не может лежать тихо, то ныне опять, и уж не чрез чернеца, а чрез особых посланных, себя выявили, не скрываясь, Кочубей и Искра. Я полагаю их участником и Апостоленка. Видя это, уже я опасаюсь отлагать на далее; и потому, как человеку верному, Вам объявляю, каким образом этих злодеев поймать; а в этом деле, я полагаю, кроется великое злодеяние и враждебный заговор. К поимке их скажу Вам мое мнение: мы отпустим их присланных, как будто бы им верим, чтоб Кочубей и прочие, для лучшего объяснения дела, приехали к нам сами. Если бы явно послать за ними, они конечно ушли бы; но этим подлогом надеемся приманить двух трех, и Апостоленка прибрать таким же образом. Посылаю с сим же посланным явное к Вам письмо, в котором написано: чтоб Вы от себя послали с ним к Быхову несколько козаков при добром командире; а этим командиром назначьте Апостоленка, и тогда мы в руки получим всех троих. Если вы и другим способом можете их поймать, то, не упуская времени, закуйте их и доставьте к нам; но если боитесь, что уйдут, то лучше сделайте как я пишу; а пока они попадутся, молчите о деле, будто ничего не знаете. Два полка, задержанные в Смоленске, ныне к Вам посылаем. При том просим Вас: не имейте на этот счет ни одной печали, никакого сумнения.»

Удивляются многие, как Мазепа мог мудрого, дальновидного Петра так очаровать и обмануть. Но кто из нас не обманулся бы в человеке, нами облагодетельствованном? Доверчивость и прямодушие—свойства душ благородных. Хитрость им не дана.

Но как Гетман был обрадован этим собственноручным письмом Царя!

«Душею и сердцем в печали моей обрадовался, получив Вашего Величества грамоту; за Ваше премилосердное на меня призрение повергаюсь к стопам Вашим; лобызаю; с покорностию благодарю; обещаю пред Евангелием непоколебимую подданническую к Вам верность, которую, не поврежденную сохраню до конца жизни моей, хотя уже и краткой.»

Так омерзительны бывают иногда подвиги людей исторических! История, как присяжный медик, который раскрывает трупы людей отравленных, обязана разоблачать такие тайны, к которым имеет непреодолимое отвращение.

Оставалось заманить несчастных, которые впрочем и сами б явились. Пятого Марта Государь получил в Бешенковичах донесение от Голицына, приказал Головкину благодарить письменно Полковника Осипова и Искру за верность и усердие, пригласить их чрез Капитана Дубянского, чтоб явились к Государю с словесным объяснением и обнадежить в Царской милости и в награждении. Головкин между тем написал в Киев к Голицыыу, чтоб они, по требованию Дубянского, дал ему команду для надзора за донощиками под видом, охранения их. Все это приказано Голицыну содержать втайне.

Яценка Государь щедро одарил, и его отправили с Дубянским в Полтаву. Головкин утешал Мазепу; этот благодарил его за великодушное и Дружеское заступничество. «Толь великих благодеяний в напастях моих я никогда не забуду.» — Насчет явного захвачения и отсылки Искры и Кочубея писал он, что и сам находит это опасным, чтоб не возмутились Козаки и Полковники. «Ибо едва не все Полковники во всем им подобны и нарицают меня уже давно Московским ухом.»

Возвратясь в Малороссию, Яценко подал Кочубею следующее письмо от Головкина:

«Присланный от Вас по верности Вашей к Его Величеству явился здесь. Его Величество дал ему секретно аудиенцию, выслушал дела, принял очень милостиво Ваше донесение. Ваш посланец требовал, чтоб Государь изволил послать кого-нибудь верного для свидания с Вами; но столь важных дел никому, кроме важнейшим особам, поверить не возможно; а посылка человека знатного не может быть тайною и подаст повод к подозрениям; это разсудя, Государь указал мне писать к Вашей милости, чтоб Ваша милость как можно поспешили в ближние места к Смоленску, где бы я мог с Вами повидаться, поговорить и посоветываться о том, как упредить это злое начинание и кого избрать на место особы подозрительной. Потому что если бы готовой особы на его место, притом как сменять его, не было то могло бы произойти краю Малороссийскому раззорение и пролитие невинной крови, что весьма при таких переменах обыкновенно. Государь имеет донесение об этом деле не от одних Вас, но и от других особ, подобно Вам верных и знатных. Посылаемый офицер гвардии отправлен к Вам по прошению Вашего посланца, чтоб изустно обнадежить Вас, что Ваше донесение милостиво принято, и чтоб препроводил Вашу милость безопасно; для этого ему дан вид, и нарядили его в Польское платье, и он не будет ни для кого подозрителен. Но тайны он не а знает, и Ваша милость с ним на этот счет не извольте говорить; Его Величество никому; кроме меня, об этом деле не объявлял; оно содержится в высшем секрете.»

От того же числа Государь писал к Мазепе, к верному своему подданному Гетману и кавалеру Ивану Степановичу.»—Он повторял обещание, что никакая вера клеветникам не дастся, что они воспримут достойную казнь; что милость его Царская никогда к нему не изменится. Эту грамоту повез к Гетману Скоропадский. Того же дня Государь выехал из Бешенковичей в Петербург. Шафиров и Головкин успокоивали Гетмана в свою очередь. Извещая, что за Искрой послан один Офицер, за Кочубеем другой, Головкин писал: Если этот способ удастся и если приедут они, то будут арестованы, и с помощию Божиею мы исторгнем из Украйны злый корень возмущения и отомстим за Вас Вашим клеветникам. Если же надеетесь Ваше Сиятельство их просто переловить, делайте как заблагоразсудите, только скорее; Государь сомневается, нет ли здесь какого враждебного замысла; слух о том давно прошел. Из Вашего письма я вижу, что Вы скорбите, сокрушаетесь; чистым приятельским сердцем прошу Вас: не печальтесь! Государь в верности Вашей никакого не имеет сомнения; он даже слушать об этом не хочет. Вы должны сами разсудить, то у клеветников обычай на добрых и верных клеветать. Это болезнь их, которая на их же главы

Это письмо привело в восторг старика, Ваша Вельможность отчасти сняли с души моей печаль горькую и несносную, от которой, Богом живым свидетельствуюсь, едва я обретаюсь в живых. Нестерпимая скорбь умножила мои болезни и немощи и они меня ко гробу приблизили. Клеветы я не боюсь: она не опорочит моей верности. Я боюсь чтоб на белых листах, которые давал л Кочубею за моею подписью и за печатью войсковою, не написал он чего-нибудь противного моей верности. Также, если б Искра, древний лживец, имел какое письмо от Писаря или Кошевого, тому не должно верит: ему оттуда напишут все, что он захочет. Писарь Кошевого есть искренно преданный ему человек, им же в Писари туда поставленный. Я знаю, что совесть. моя, незазорная в своей непреткновенной верности, не может быть посрамлена ложью пепельною; но грустно мне, что перед кончиною моею клевета на мой счет разнеслась не только в России, но и в Литве и в Польше.»

Между тем он их заманивал к себе, то в гости, то по делу; они не дались ему в обман. Он послал сильный отряд, чтоб их схватить; они уже уехали. Вторичное письмо Головкина, от 4-го Апреля, ускорило их отъезд. В дороге они пользовались свободою; от Белгорода их провожал сильный отряд. Их неразлучными спутниками были Левашов и Дубянский.

Общество их было следующее: Кочубей, Искря, Осипов, Святайло, Яценко, Сотник Кованько, племянник Искры, Колчицкий и Глуховец — оба, писаря Кочубейские, и восемь слуг.

Апреля 18-го несчастливцы приехали через Смоленск в Витебск и остановились в загородном доме какого-то помещика.

Речь Кочубея. Подробности доноса. Статьи. Лицеприятие Судей. Допрос. Второй допрос. Показания. Противоречие ничтожное губит доносчиков. Пытка Искре. Пытка Кочубею. Пребывание доносчиков в Витебске. Поездка их в Смоленск. Доклад Государю. Приговор. Утвержден Государем. Возвращение доносчиков в Витебск. Чарныш и Апостол. Различные мнения об этом деле. Слова Голикова. Приезд доносчиков к Мазепе. Новая пытка. Казнь.

В Витебске была главная квартира Государева, но Его самого уже там не было. Головкин и Шафиров, председатели следствия и суда, приехали на другой день к доносителям, допросили сперва Осипова, и когда он утвердил в точности все, что писал к Киевскому Губернатору, тогда они призвали Кочубея и Искру, обнадеживали их Царскою милостию и наконец потребовали точнейшего и подробнейшего показания.

Кочубей полагая, что сам Государь выслушает его, заготовил к нему речь еще в Украйне; он произнес ее перед Министрами, без всякой перемены.

«Пресветлейший и Державнейший Государь!

В Богохранимое царствование отца Твоего была измена Брюховецкого, которому для верности дана была и жена Великороссиянка из знатной к фамилии, который был и боярином; в ту измену во многих Малороссийских городах Воеводы и люди ратные были схвачены, разорены, содержаны в тесной неволе, а которые не сдались добровольно тех и умертвили при немалом кровопролитии. И когда по столь великом смятении, кровопролитии и мятежах, Малороссийский край остался под Высокодержавною рукою Государя, Его Величество уличал и подверг опале Генеральных особ Петра Забелу, Судью и прочих за то, что, будучи всегда при Гетмане, имея возможность прислушаться к его зловредным намерениям, заблаговременно о том Государя не уведомили. Ныне мы, — узнав из поступков нашего правителя злый умысл на жизнь Твою, Государь, и на отторжение от державы Твоей края Малороссийского, ибо он сам своими устами говорил нам, что мы конечно будем во власти у Поляков, — по долгу верности и присяги объявляем, дабы о том ведомо было Вашему Величеству, прежде нежели начнется зло и смятение. Уповаем, что за истину и правоту нашу мы не постраждем; что за то не погибнут ни жены, ни дети, ни домы наши. За донесение наше мы не ищем себе наград, только от верных сердец наших желаем Твоим многочисленным народам, Твоей державе Христианской православной—целости и спокойствия, а храмам Божиим непоколебимого благосостояния.»

Окончив речь, Кочубей подал донос. Он был безхитростен и, как после сам Государь узнал на тяжком опыте, был справедлив. Его не умели написать. Все, что бездоказательно, в доносе не годится; оно вредит тому, что можно доказать. Пристрастный Судья обратил внимание на то, в чем может оправдаться обвиняемый, и— промолчит об остальном.

«Но Министры, — говорит мой правдивый предшественник, — негодовали на Кочубея за предостерегательные слова о некоторых ближних Государевых Секретарях, обо всем Мазепу извещающих; они воспользовались разноречием доносителей насчет одной статьи, и оставили без разследования другие.» Он их называет мстительными и ослепленными. Никто не станет опровергать. Но разсмотрим, как должно было повести это дело? Как оно поведено? Как эта несправедливость ускользнула от мудрого, и всегда старавшегося быть справедливым Петра? М мы назовем тогда истязателей Кочубея — подкупленными рабами изменника.

Были статьи, которых нельзя было доказать, например: на вторую Кочубей не указал свидетелей; на третью Мазепа был вправе отвечать, что чувства его не могли быть известны Кочубею; на четвертую, что он не любит говорит о том, что ему неприятно; в шестой, седьмой, девятой, пятнадцатой—Кочубей ссылался на дочь и на сына, которые в свидетели нигде не могут быть приняты. Двадцать вторая даже не могла служить доносом. Двадцать шестая тоже ни к чему не вела; Русанович и магнаты были вне допросов; этих статей не должно было включать в донос. Но разсмотрим его вполне.

1. В тысяча семьсот шестом году, будучи в Минске, Гетман говорил ему наедине, что мать Вишневецких, Княгиня Дульская, обещала ему доставить, с помощию Лещинского, который ей родственник, Княжество Черниговское с титулом Князя, а Малороссийскому войску все вольности и выгоды. Это случилось между ними в доме Княгинином, в селе Бело-Кринице, когда он с нею крестил сына Князя Януша Вишневецкого; у Гетмана с Княгинею дружба великая. Она, между многими подарками, прислала ему кровать и музыкантов, которые и теперь при нем находятся.

Министры к допросу не потребовали музыкантов.

2. Мазепа поносил Польского Гетмана Огинского за то, что он один придерживается к Царю, когда от Царя все уже отстали.

3. Он радовался известию, что Король Август уехал в Саксонию и изъявил преданность Карлу XII.

4. Когда, в 1707 году, Кочубей был прислан к нему с известием о раззорениях, произведенных Синицким около Пропойска, то Гетман был так к этому равнодушен, что целый день ни разу о том не вспоминал.

5. Когда, одиннадцатого Мая, приехал к нему Боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, и потом уехал после продолжительного с ними разговора, то он, призвал Кочубея и Скоропадского, говорил им, что и Царь уже знает о том, что Синицкий побил его людей, и смеясь этому, в знак радости начал пить, вино и подносить его им обоим за здоровье свое, их и Княгини Дульской.

Министры не потребовали Скоропадского.

6. Сказывал Кочубею, что Король Шведский из Саксонии пойдет прямо в Москву через Польшу с непременным намерением низложить Царя и на место его возвести другого, как и сделал в Польше. А Лещинский с Рейншильдом подступят под Киев. «И как я ведаючи сие, говорил Мазепа, просил у Царя войска на помощь, то Царь отвечал мне, что у нас довольно войск и Козацких и Московских в Киеве; и так придется нам соединиться с войсками Короля Станислава.»

7. Когда Кочубей помолвил дочь свою за Чуйкевича, и пришел просить у Гетмана на этот брак соизволения, то хотя Гетман в этом и не отказал ему, но приказал отсрочить свадьбу, говоря: «когда будем за Поляками, тогда найдется дочери твоей лучший жених из Шляхтичей Польских; хотя по доброй воле мы и не поддались бы, но они нас завоюют и мы конечно будем им принадлежать.» Кочубей вышел, объявил о том жене, а назавтра разсказал и свату своему Чуйкевичу; потом, предупреждая зло, по общему согласию, сочетали своих детей.

8. Мая 28-го Епископ Сербский Руфин, быв у Гетмана, слышал его жалобы на Государя, который требованием от народа лошадей жестоко отягощает край; пришедши от Гетмана, Руфин разсказал о том Кочубею.

Министры с ними не списались.

9. Мая 29-го Мазепа с дочерью Кочубея крестил девку Жидовку, удержал дочь отобедать и говорил ей: «Ой Москва! Она в когти свои прибирает сильно всю Малороссийскую Украйну.»

10. Сват Кочубея, Чуйкевич, получил из обозу от Киева, двадцатого Сентября, от верного Канцеляриста Лисицы следующую записку: «В Киеве при Гетмане находится Ксендз Иезуит Заленский, Ректор Винницкий, который говорил пред многими особами, в Печерской крепости, чтоб козаки не боялись взгляда Шведского, ибо Шведы идут войной не на них, а на Москву. В другое время он же говорил: «никто не ведает, где огонь кроется и тлеет, но скоро вспыхнет он.» А во второй записке он пишет, от 4-го Октября одна госпожа слышала сама как Гетман ругал Порту за то, что она возбраняет Татарам быт с ним в согласии.

Министры не спросили кто эта госпожа, кто эти особы, и не вытребовали их вместе с Лисицею.

11. Получив от Октября 8-го какие-то письма из Минска, Мазепа до позднего вечера, при музыке, веселился с Полковниками Прилуцким и Миргородским; а на другой день послал к Заленскому ответ.

Горленко и Апостол не были призваны.

12. Октября 10-го к Гетману приходил по Делам Полтавский Писарь, но слуга Гетманский, Дмитро, не допустил его к Гетману, сказав, что Гетман, запершись с Полковниками, читает договор Гадячский между Виговским и Поляками.

Дмитро должен был объявить, кто были те Полковники, и потом всех должно было свести на очную ставку.

13. Около 10-го Декабря, в 1707 году, в бытность Мазепы в Батурине, его потревожило известие о скором приезде к нему Кикина, и вслед за ним и Государя, который намерен взять Гетмана в Москву. Мазепа собрал триста Сердюков, поставил над ними Полковника Чечеля, велел им зарядить ружья и отстреливаться от Государя и это так справедливо, что слуги его Гетманские говорили на другой день Судовому Канцеляристу, Андрею Певному, что они прошлую ночь все были вооружены.

Министры не призвали ни Чечеля, ни Певного.

14. Орлик встретил, перед Рождеством, ехавшего в Батурин Иезуита Заленского и проводил его тайно в Гетманский замок под Бахмачем, откуда привозил его к Гетману по ночам. И

Следовало схватить Орлика.

15. Гетман говорил, что кто бы ни был осмелющийся противиться его предприятиям, будет им замучен до смерти.

16. Мазепа издавна сносится с Белогородскими и Крымскими Татарами через Полтавских козаков Кондаченка и Быевского, которых туда несколько раз посылал с словесными наказами.

Это были не простые курьеры; если бы их Головкин призвал, — они бы разсказали о тайнах своего посольства.

17. В 1707 году, Июня 10~го, Мазепа, будучи в дом Кочубея надвесел, когда стали пить за его здоровье, вздохнул и сказал: «что мне за утеха жить, не имея никогда твердой уверенности в жизни моей, всегда ожидая обуха, как вол.» Когда же Кочубей отошел к другому концу стола, он, обратясь к хозяйке, которая стояла перед ним, начал хвалить Виговского и Брюховецкого, предпринявших выбиться из неволи Московской, — «в чем бы—говорил он—и успели они, если б им не препятствовали злые люди, каков был Пушкарь и другие. Так и я, — продолжал Мазепа, — промышляю о своей целости и об войсковой вольности; но сколько я ни намекал об этом твоему мужу, он мне не отвечает ничего, и я не имею ни от кого помощи; притом Орды Татарские не вольны мне помогать. Я уговаривал Хана, и сегодня еще послал я к нему Агу. Но Султан Турецкий запрещает ему соглашаться на мои предложения.» Канцелярист Лисица пишет к Кочубею, что и в Киеве он это много раз говорил Полковникам.

Снова должно было допросить Лисицу, а потом и гостей, которые были у Кочубея.

18. Гетман говорил тем Полковникам следующее: «многие думают, что я готовлю себе преемником Войнаровского? Но я этого отнюдь не хочу. Я это предоставляю вольному избранию, и даже готов сложить с себя Гетманство, ежели вы укажете кого достойнейшего, кто бы мог вам возвратить свободу. Но если вы на меня Гетманство возлагаете, то должны уже во всем мне повиноваться и примеру моему следовать. Я было уговорил к тому прежнего Хана Крымского, но он сменен; а нынешний сначала был со мною согласен, а потом противным оказался. Все мои посылки к нему и к Паше Силистрийскому были тщетны. И так нам должно, согласясь с Королем Станиславом, приняться за сабли.» И ныне Гетман не перестает сносится с Ханом и с Пашею.

Об этом должно было в Крыму тайно разведать.

19. На эти посылки он употребляет слуг своих— Поляков, которых у него множество.

Можно было их перехватать.

20. Вопреки запрещению от Государя, он переводит на западный берег Днепра людей. Его мать, Игуменья Киево-печерского монастыря, здешними людьми населила там многие слободы. А от разных его угнетений и оставшиеся здесь хотят туда переселятся.

21. Запрещает входить в супружеские и во всякие иные дружеские связи Малороссиянам с Великороссиянами, и даже угощает их хлебом и солью.

В этих обеих статьях дело шло о целом народе; не трудно было разведать об их справедливости.

22. Нимало не старается укрепить города Малороссийские, для того чтоб они не имели защиты от неприятеля. А свой загородный дом, Гончаровку, сильно укрепил.

24. Внушает Запорожцам, что Государь их хочет истребить и озлобляет их против Государя.

Если б Головкин не продал Мазепе Царя, то как бы не спросить Запорожцев.

24. Когда пришло известие, что, соединясь с Татарами, Запорожцы хотят вторгнуться в полки Слободские, то Мазепа в одной беседе сказал; «пусть бы они, коли делать, делали; а то по пустому разглашают и будто бы дразнят.»

25. Один приближенный к Мазепе, недавно угощая многих особ, по случаю зашедшего разговора о прежних войнах с Татарами, сказал: «оставьте эту речь: Татары нам скоро пригодятся.»

26. В 1707 году, Сентября седьмого, Львовский мещанин Русанович, будучи в Батурине, говорил, что привез к Гетману листы от Сенявского, Тарла, Хмельницкого, Потоцкого и от иных вельмож; что чуть было не попался Москалям на дороге, и по этому просил Гетмана ответы послать с кем ни-будь другим; что Сенявский поручил ему узнать о делах Украйны и преданы ли Полякам козаки; что, по его же приказанию, он должен доказать Гетману невозможность Царя устоять противу Шведов, и единственное средство ко благу Украйны: — согласие с Поляками. Тогда Гетман поклялся, что он и сердцем и душею Полякам предан.

27. Другой Львовский житель, хитрый и богатый партизан Шведский, приезжал в Киев, будто бы для размена ста тысяч рублей на чехи; и Мазепа, приняв его ласково, приказал разменять для него двадцать тысяч из скарбу войскового.

Весьма легко было допросить меня и Скарбового Казначея. Не очевидно ли, что оба Министра заплатили Великому Царю своему безпримерным злодеянием за Его милости; что это были враги Петра и России; враги злобные, мстительные, подкупленные нечестивцем и пуще его нечестивые.

Здесь Кочубей донес о неправедно присвоенных Мазепою доходах, о его богатстве, и наконец приложил песню, будто бы Гетманом сочиненную, в которой ясны его чувства изменнические. Песня или дума эта примечательна в двух отношениях: в историческом и литературном. В ней Гетман поэтически доказывал, что все желают покоя, но нет между ними единства, что после Желтоводской битвы нет ни любви, ни счастья, что сами себя Украинцы завоевали: «Братья—говорил он—пора вам знать, что не каждому быть Гетманом, не каждому все ведать. Взгляните на корабль: там много людей, один кормщик им правит. Пчелы имеют одну матку, и все ей повинуются. Сжался, Боже, над Украйной, которой сыны не вместе живут. Один живет с поганинами, другой Ляхам за деньги служит. О старая мать моя! Как ты ослабела! Тебя разстаскали; по Днепр отдали Туркам. А иные уж Москве угождают и ей верно служат; лучше было б не родиться, нежели жить в беде такой,»—и проч.

Министры приняли и донос и песню.

Разсмотрим поступок Шафирова и Головкина.: Они спросили: был ли кто другой, когда Гетман произносил речи, показанные в статьях первой, шестой и седьмой? «Никого, кроме меня. Отвечал Кочубей, — «Мне дочь моя это пересказала.» Отвечал он когда спросили его о пункте девятом, — «Андрей Певный и Апостол мне о том пересказали.» Таков был ответ на вопрос о пункте тринадцатом. Насчет четырнадцатого «Лисице сказал слуга Войнаровского, а жене моей жена Орлика.» На пятнадцатый, что эти речи говорены Мазепою года два тому назад; и, в добавок, что Мазепа хулил Брюховецкого за слабое обхождение с Многогрешным; эти хулы слышал и Ломиковский и еще кто-то третий, которого имени он не припомнит. Что же касается до пункта семнадцатого—Мазепа говорил слова, там показанные, в полголоса, но и другие могли бы их слышать, если б вслушивались. Записку, полученную от Чуйкевича насчет Киевских разговоров, он считал опасною и разорвал; насчет Запорожья, все, что сказано в статье двадцать третей, слышал он от Запорожцев, но от кого именно, не помнит. О речах, показанных в статье двадцать пятой, говорил Полтавскому Полковнику Орлик; а кто ему, Кочубею, их передал, того он не помнит. Все, что описано в пункте двадцать шестом, имеет он от самого Русановича. А песню подарил ему Архимандрит Никон, живший в Московском Донском монастыре; он-то и утверждал, что ее сочинил Мазепа.

Таков был первый допрос Кочубею, Апреля 19-го. В тот же день привели к допросу Искру. Он объявил, что посылал Святайла к Полковнику Осипову с согласия Кочубея, потом сам с ним виделся и все, что ни писал Осипов к Голицыну, написано с его слов. «Из Полтавы я удалился, прибавил Искра, потому что Полтавский Судья Красноперич й Обозный Дорош предложили мне участвовать в измене Мазепы; я им отвечал, что отец мой был верен Государю? так и мне должно быть верным. Они написали об моем ответе к Гетману. Гетман прежде думал заманить и меня и Кочубея, но мы к нему не поехали; тогда Апостол предостерег меня, чтоб я уехал; и действительно, Мазепа посылал за нами команду, которая, нас не застав, мой дом разорила. «О согласии Мазепы с Лещинским и с Вишневецким Искра сказал, что слышал обо всем от одного Кочубея; все прочие показания его были сходны с Кочубеевыми, с прибавкой того, что про неверность Гетмана знает Чарныш, который охотно поехал бы к Государю, если бы знал об их отъезде. Здесь мы видим имена Красноперича и Дороша, с которыми очная ставка Искры и Кочубея была необходима.

Апреля 21 были призваны к допросу: Святайло, Яценко, Колчицкий, Глуховец и, вторично, Кочубей.

Святайло показал, что знакомство у него с Кочубеем началось при Самуйловиче; что Искра ему родственник; что, будучи у обоих духовным отцом, он в 1707 году, в неделю Всех Святых, был в Ретике у Кочубея; служил молебен о выздоровлении больной дочери его; и потом жена Кочубея со слезами сказала ему: «мы плачем об измене Гетмана, предающего Полякам нашу родину, а церкви Божии— Унии. Кочубей же говорил, что боится гнева Божия, если не донесет об измене; но что не знает, как и через кого послать донос. «Тогда, — продолжал Святайло, — я посоветовал ему послать по этому делу свояка моего Петра Яценка к Благовещенскому Протопопу. Кочубей принял мой совет, просил меня съездить к Искре и сказать ему, чтоб он примечал за поступками Гетмана, и что делается в войске. Я исполнил это поручение, но Искра мне сказал, что он ничего изменнического за Гетманом не заметил. По возвращении же моем в Полтаву, Яценко поехал в Москву, а я с Искрою в Ахтырку к Осипову, и оттуда возвратясь, жил в Полтаве, покуда присланные от Мазепы люди не разорили домов Искры и Кочубея. Яценко подтвердил все это своим показанием, прибавя, что в донос6 он только то писал, что Кочубей ему приказывал; но весьма важное и совершенно новое было открытие, на которое Министры не захотели обратить внимания: Яценко ни от кого об измене Гетманской не слыхал, кроме от приезжавшего из войска сына Григория Герцика, который сказал: «у нас в войске все благополучно, только скоро всем нам быть за Ляхами. Да от Чарныша приезжал слуга его к Полтавскому Протопопу Тимофею; при письме была записка, в которой сказано: что присланный станет объявлять, тому должен Протопоп верить, и о том донесть куда надлежит, и что Царский указ крайне поруган и осмеян Гетманом.

Колчицкий и Глуховец показали, «то они жили у Кочубея в услужении и поехали с ним в Смоленск по его приказу; на дороге переписывали с его руки то, что им было приказано; но о содержании этих бумаг вперед ни от кого прежде не знали.

Кочубей при втором допросе показал, что Заленский, в доме Полтавского Полковника Левенца, за обедом сказал: «никто не ведает, где кроется и тлеет огонь, но скоро он вспыхнет». Что эти слова слышал и Сотник Кованько, который пересказывал ему, как один какой-то проповедник выхвалял в Печерсжом монастыре, при Мазепе, благость Королей Польских, покровителей того монастыря, и осуждал правление Государя, который угнетает обитель. Гетман хвалил проповедника и поцеловал его в голову.

Кованько подтвердил это показание; но Министры не обратили внимания ни на проповедь, ни на всенародную благодарность Мазепы проповеднику. Они придрались к противоречиям по поводу приезда Государя и Кикина в Батурин; к противоречиям пустым, ничтожным, к одним, к которым можно было придраться, чтоб погубить людей верных Царю, и оправдать того, кто Царя ненавидел. Поступок Мазепы простительнее, нежели поступок этих господ; он действовал в свою пользу; он мог стать удельным Князем; губя Кочубея и Искру, он по крайней мере мог сказать, что он, праведно ли, не праведно ли, погубит каждого, кто вздумает ему дорогу заслонить. Головкин и Шафиров были в этой тяжбе людьми второстепенными; по мелочной злобе на Кочубея, они-то были изменники своему Государю, предатели России, злодеи своего Благодетеля, просветителя, наставника. Мазепа, по крайней мере, боролся с Петром, боролся коварно, унизительно, — но боролся, они же — рабски стерегли пользы Мазепы за крохи, упавшие от стола их господина.

Ничтожное противоречие Батуринское было следующее, как мы уже видели: один говорил, что Мазепа приказал стрелять, не щадя ни кого; другой, что он приказал дать залп по Государю. Шафиров и Головкин свели доносчиков на очную ставку. «При этом, — говорит История, — должно думать, были употреблены угрозы.» Кочубей испугался и сказал, что он никогда не говорил Искре о намерении Гетмана убить Государя в Батурине. Искра сказал, что жена Кочубея была свидетельницею их разговора. Кочубей отрекался, их повели к пытке.

Начали с Искры. Спросили его: «по чьему наущению доносит он на Гетмана? Не по факциям ли, или по подсылке о том какой от неприятеля, на низвержение его Гетманское, такое зло возвели на него?»

Искра отвечал, что никакой подсылки к нему от неприятеля не было; а года два уж есть, как

Кочубей его подучал к доносу, уверяя, что это делает из преданности к Государю. Сам же он ничего никогда не слыхал об измене Гетмана, и когда посоветовал Кочубею отстать от доноса, то этот отвечал, что согласен погибнуть, лишь бы обличить.

Десять ударов кнута… Искра продолжал, что Кочубей советовался насчет доноса с Апостолом, с сватом своим Судьею Чуйкевичем, и еще с одним Судьею, и что у них было положено, по низвержении Мазепы, избрать в Гетманы Апостола; что Кочубей читал ему записку, в которой сказано: «за Днепром огонь загорается; сохрани Боже, чтоб и у нас не загорелся.» Очередь пришла Кочубею.

Не известно сколько ударов кнута он получил. Он был слаб и стар, много не выдержал бы. Потом он показал, что действительно Искра долго не соглашался принимать участие в доносе; но когда он пристал к нему, то этот охотно поехал к Осипову; что Апостол и Чуйкевич к нему, кроме ведомостей, ничего не писали; что убийство Государя, замышляемое будто бы Гетманом, он взвел на Гетмана единственно по злобе, не зная за ним никакой измены; что все пункты его доноса ложны; что он клеветал на Апостола, будто бы тот ему говорил о случае Батуринском во время приезда Кикина; что он все затеял, чтоб низвергнуть Гетмана; наконец что никаких подсылок и совещаний с неприятелем о низвержении Гетмана не имел.

Снова взяли Искру к допросу. Спросили: говорил ли ему Кочубей о намерении Мазепы лишить жизни Государя? «Все слышанное мною от Кочубея, отвечал Искра, — я передал Осипову; Кочубей признался, что он из мести подает на Гетмана ложный донос; я его отговаривал от этого; советовал жаловаться о своей обиде Государю, а потом принужен был принять участие по дружбе и по свойству. «Чтоб не даром допрашивать Искру, Министры, когда уж он отвечал, не входя в распросы о дальнейшем, дали ему — восемь ударов кнута, и того— осьмнадцать.

Взяли опять Кочубея. «Ко мне не было подсылок от неприятеля— возопил несчастный старец, пред которым лилась кровь его родственника, которого дочь была обольщена, который, как верный подданный, доносил истину Царю своему, который видел за правду свою гибель собственную и всего своего семейства. «Я не ведаю за Гетманом никакой неверности; ни с кем, кроме Искры, не советовался; Апостол меня предупредил только об угрожавшей мне от Гетмана опасности; и он и Чуйкевич в доносе не участвовали. Я составил донос единственно по злобе на Гетмана.» Ревнители о благе России, в заключение допроса, дали Кочубею — пять ударов кнута.

Так прошло двадцать первое Апреля.

Двадцать четвертого Головкин и Шафиров снова занялись изысканием истины. Призвали Сотника Кованька, и спросили его, как выражается подлинник—с пристрастием, то-есть с пристрашкою. Кованько всю вину сложил на Кочубея. Впрочем объявил, что Иезуит Заленский, обедая у Левенца, сказал: «теперь Король Шведский притаился, а как выбухнет, то не скоро затушишь огонь.» Уверял он тут же, что Король идет не на козаков. Все же лишнее писать подучил его Кочубей. А что касается до проповеди в Печерском монастыре, — проповедник жаловался на Государя за раззорение кое-каких построек монастырских, подошедших под план крепости, но заключил величайшею похвалою Государю. За первое Гетман выговаривал ему с гневом, за второе благодарил. «А измены за Гетманом, — заключил Кованько, — никакой я не знаю.»

Апреля 29 разсматривали бумаги и письма доносителей; там нашли и переписку седого Мазепы с молоденькою Кочубеевою, переписку, которую так благородно отправил Головкин к тому, кто ее писал. «Для чего ты вычернивал в доносе иные слова и писал над ними другие?»— спросил Головкин Кочубея. — Для лучшего прикрытия ложного доноса,»—отвечал Кочубей.

Многие из бумаг были писаны рукою Святайла. Кочубей уверял, что старый духовник его писал их по его приказанию; что он знал о доносе, как отец духовный; но в заговоре против Гетмана не участвовал, Не смотря на это, призвали Священника. Он отвечал, что все найденное в бумагах его руки, писано им по просьбе Искры; что он ему говорил и о переписках Гетмана с Ханом, и о содержании у себя знатных Поляков, вместо слуг, и о подговорах Запорожцев против Государя; сам же он, Святайло, за Гетманом измены не знал и не знает.

Искра подтвердил это показание, и прибавил, что к этим лжам и сплетням подвел его Кочубей.

Апреля тридцатого привели снова Кочубея. Его спрашивали: признавался ли он в фальшивости доноса духовному отцу своему Святайлу? «В Великий пост на первой неделе», отвечал Кочубей: «я говорил, что жалею, зачем на старости принял на себя такое трудное дело, как донос на Гетмана.» Священник мне отвечал: молись Богу. — Других разговоров между нами не было.

Святайло подтвердил его слова «Бог вас ведает, что вы будете делать, сказал он, исповедуя Кочубея. Этот отвечал: или успею, или погибну.

Пытка возобновлялась ежедневно до 28-го Мая. Мазепа в это время, не давая отдыха ни Государю, ни Головкину, умолял о присылке клеветников в Малороссию для окончания над ними дела розыскного.

Вот извлечение из его писем к Петру и к Головкину:

«Ваше Величество отяготили, обременили меня неизреченною Вашею милостию, превосходящею силы моего тела болезненного, облегчающею и услаждающею мое многопечальное сердце. Сперва тайно собственноручною грамотою, потом чрез посланного моего Скоропадского, потом чрез Маслова, Вы, Великий Государь, обнадеживаете и утверждаете меня верного Вашего подданного в благосердном Вашем призрении, в непреоборимом клеветами враждебными покровительстве. Вы не преклонили Вашего Богохранимого сердца ко лжам злобных давних врагов моих—Кочубея и Искры. Они старались повергнуть в прах мою честь, помрачить мою непорочную верность. Отягощенный неизглаголанною и неописанною милостию, паду к стопам Вашим победительным, попирающим врагов, ходящим по стезям Божественным правды. Благодарю Вашему Царскому Величеству и до конца жизни моей благодарить не перестану. Защитя премилосердно невинность мою, Вы не попустили о мне возрадоваться моим врагам. Розыск над врагами моими явственно их доказал клевету. Разстилали сеть для меня и ею же уловлены во лжи и в злобе своей. Ныне с земным поклонением умоляю, чтобы лжеклеветников моих всемощно повелели Вы ко мне прислать, для окончания дела розыскного, и чтоб казнь над ними всенародно в войске совершилася; да не дерзают, видя оную, прочие клеветать на меня; если столь беззаконные мятежники дерзнут опять раздувать пламя мятежа в народе и утруждать Величие Ваше, Государь, поборая и помрачая мою непоколебимую к Вам верность, то для службы Вам, для исцеления возложенных на меня обязанностей, для управления внутреннего не станет, Государь, у меня сил в изнеможенной старости и в болезнях непрестанных.»

Граф Головкин получил письмо не хуже написанное:

Всегда имел я твердую надежду на Бога его, единого в напастях Заступника, Царский престол на истине утверждающего. Я знал, что наветы врагов моих, Кочубея и Искры, пред праведною и непорочною моею верностию, как паутина, разрушатся; что клеветники мои сами упадут в сеть, мне уготованную; но после Бога и Государя я несомненно надеялся на Ваше заступление и покровительство, на Вас, моего благодетеля. И надежда моя не постыдила меня; мои враги о мне не возрадовались. Преисполнили Вы меру благодеяний своих! Изследывая благоразумно неправду и беззаконные вымыслы врагов моих, Вы не попустили, чтоб слава моей верной службы омрачилась. Вы меня обязали вечною к Вам благодарностию, которая и по кончине моей в безсмертной душе моей жить будет. Благодарю, что взялись быть ревностным моей невинности заступником и покровителем, Пока живу и движуся, буду отслуживати и награждати. Одно только мне еще необходимо: чтоб Государь указал моих клеветников, главных врагов моих, прислать сюда ко мне в войско; чтоб ложь, клевета и неправда изобличены были на позор всенародный; чтоб всенародно восприняли они достойную казнь. Когда другие не станут утруждать клеветами Государя; помрачать и поборать мою верность непоколебимую и неизменную.

«Правда, что я обрадован грамотою Всемилостивейшею моего Государя; но меня снедает горесть о том, что те враги мои, всенародные возмутители, легко были допрашиваны. Надлежало бы их истязать с большею жестокостию, чтоб узнать корень злодеяния, чтоб уведать, какие надежды имели они в клеветах на меня. Они бы выявили, что когда бы Государь, поверя им, велел меня тогда взять, воздвигнув в Украйне возмущение, они поставили бы Гетмана по своему желанию. Они б и в Смоленск не поехали, если бы не отряд, мною за ними посланный. И потому-то их необходимо здесь допросить, кого и как они, злодеи, хотели сделать Гетманом.»

Почти слово в слово злобный старик писал такое же письмо к Шафирову; с теми же обетами отслуживать и награждать.

Вслед за этим письмом, он отправил другое, общее к обоим Министрам. «Из скитальца нищего, подлого отродия, сына мужицкого Кочубея, — пишет он в этом письме, — я сделал его Генеральным Писарем, потом Генеральным Судьею, обогатил селами, деньгами, честью и славою. Из горшечника сделал Искру Полковником. И вот чем они отблагодарили мне, изверги! Они хотели у благодетеля своего похитить честь и славу. Не только здесь и в России, но и вне государства разнесли слух о моей неверности. Между тем друзья их разглашают, что они привезены с честью в Смоленск, встречены тамошним Воеводою, остановились в его доме, разъезжают свободно, и для большей чести сопровождаемы офицерами.»

Головкин отвечал ему письмом замечателым:. «Зная, что Ваше Сиятельство должны досадовать на нас за привезение сюда Кочубея и Искры мимо Киева, поспешаем оправдать себя. Их нельзя было привезть в Киев, потому что они отправились в Смоленск добровольно и за ними послано было только два офицера. Если б в другом месте и не нами был чинен сей розыск, никто б так дерзновенно и отважно не поступил. Мы приложили неусыпные труды изследовать то зло без дальних околичностей; другие же сего чинить не смели и не могли. Ибо и то к Вашей славе, что сие вершилось без присылки и требования от Вас кого к тому розыску.»

Не было ли это письмо в числе тех, которых подлинники, как мы увидим после, были сожжены умирающим Мазепою? Не подтверждает ли это слов моих насчет подкупа, которым преклонил Мазепа Шафирова и Головкина?

Тогда написали следующий приговор:

Ахтырскому Полковнику Федору Осипову, за оказанную верность, выдать похвальную грамоту, которую обнародовать во всей Украйне и в Слободских полках. Его Писаря, содержащегося в Москве под стражею, освободить и отправить в полк Ахтырский.

Яценка освободить, но с тем, чтоб он не возвращался никогда в Малороссию.

Святайла, сына его и чернеца Никанора сослать в Соловецкий монастырь, никуда оттуда не выпускать, и буде пожелает Святайло принять монашество, постричь его.

Кованька, Колчицкого, Глуховца и слуг Искры и Кочубея отправить в Архангельск и поверстать в солдаты, или куда окажутся годными, по разсмотрению тамошнего Губернатора, Князя Петра Васильевича Голицына.

Апостола и Чарныша, замешанных в доносе, выдать Гетману, и наказание обоих ему предоставитью

Кочубея и Искру казнить смертию в войске Запорожском.

Этот приговор прочли обвиненным и кинули их в тюрьму, где они валялись на полу, покрытые рогожами. Здесь-то произнес несчастный Кованько свою забавную выходку к Святайлу, выходку, доказывающую веселый и безпечный нрав доброго Украинца. «Отче Иване, яка ж Московска пужка солодка! Купым еи жинкам до дому на гостынець.»

Стольник Вельяминов-Зернов должен был отвезть к Мазепе двух осужденных, и перед казнию прочесть народу определение о казни и вину преступников.

Мая первого был послан приговор к Государю на утверждение. Обвиненных заковали в железы и послали под прикрытием сильного отряда в Смоленск. Двадцать восьмого привезены они обратно в Витебск, и в тот же день был им последний допрос. Спрашивали у всех: не было ль от Шведов, Поляков, Крымцев или Запорожцев подсылки насчет этого доноса к ним или к другим чинам, мимо Гетмана? — Они отвечали, что не было никаких. Кочубей сказал, что он все затеял по злобе на Гетмана; что Искра все сплел по наущению Кочубея; Святайло и Кованько тоже на Кочубея сложили вину. Потребовали описи имений каждого — они подали. Под своею Кочубей подписал: окаянный проступця и згубця дому и дитей, В. Кочубей. — У него оказалось четыре тысячи червонцев и две тысячи талеров, зарытых в земле в Диканьке, а где именно, о том знает жена»

Приступили к кнуту: Кочубею дали три, Искре шесть, Кованьке четырнадцать, Святайлу двадцать. Неизвестно как: на встряске, иль на дыбе.

Приговор был исполнен во всей силе. Кочубей и Искра были отправлены водою по Днепру в Киев. Мазепа, благодаря за присылку, Головкина сравнил с Пророком Даниилом, а себя с Сусанною, неповинно оклеветанною беззаконными старцами и праведным судом освобожденною.

Он Чарнуша простил, а Апостола оправдал перед Государем. «Апостол породы Волошской,» писал он к Петру, «человек из отца заслуженный в войске, воин добрый, изо всех Полковников давнейший, старейший, знатный, заслуживший честь и любовь от всех полков. Генеральный Обозный Ломиковский, Судья Генеральный Чуйкевич и Прилуцкий Полковник сват его; Полковник Лубенский дядя ему; Полковник Нежинский—шурин. Все прочие Полковники и знатные люди сопряжены с ним близким свойством и любовию.»

Как случилось это ужасное произшествие? Как обманули Великого Петра? Напрасно иные полагают, что это была политика необходимая в то время, когда Россия боролась с Шведами, Поляками и с врагами внутренними; что опасно, и даже невозможно было схватить Мазепу, которого вина была явная, но который был хитер и могуч. Не известно, кто с ним был единомышленник; полагать — всю Малороссию; тогда попытка схватить его взволновала б весь край и усилила бы врагов России. Но как должно же было кого-нибудь обвинить, или доносчиков или Гетмана, то невозможность обвинить последнего предала на жертву первых. К тому же измена Мазепы должна была со временем обратиться в пользу для целостного Государства. Эта измена подала повод и право Петру уничтожить условия Хмельницкого и слить в одну массу две стихии Империи, два народа единоверные и единоплеменные.

Но мы полагаем, вместе с Голиковым, который всю почти жизнь свою посвятил на изыскания о боготворимом от него Великом Петре, мы полагаем, что этот суд над верными Украинцами, эта казнь страдальцев благочестивых произошла единственно от невозможности в то время самому Государю разсмотреть донос, от его предубеждения в верности Гетмана; кроме того, скажем от себя, она исполнена мстительностью Министров за слова Кочубея насчет Секретарей Государевых и Меньшиковых, и предательством их—вскоре один из них за продажность и подлог был бит кнутом и сослан в Сибирь.

С одной стороны, — говорит Голиков, — представляется Гетман Малороссийских войск обеих сторон Днепра, Гетман облагодетельствованный Монархом, возвышенный на первые степени чести и богатства, Гетман разума тонкого и проницательного, которого советами во всех важных делах пользовался, и почти всегда оным следовал; Гетман, к которому долговременная привычка привязала Его Величество, состарившийся в службе без видимого порока и подозрения, и который казался, особливо в сие время, весьма нужным. С другой — сборище доносителей, связанных родством, свойством, дружбою, общим интересом и руководимое человеком обиженным, дышущим местию.» — И действительно, трудно было устоять доверчивому и доброму Петру против предубеждения.

Пока несчастных привезли к Мазепе, он отобрал от их семейств все имения; а жен и детей осудил на вечное тюремное заключение. Когда прислал он своего племянника Трощинского взять Любовь Кочубееву, она укрылась в церкви, желая «лучше умереть близ олтаря, подобно Пророку Захарию». — Ее уговорили выдти оттуда, она спросила Трощинского: «за тем ли прислал тебя Мазепа с таким войском, чтоб раззорить имение человека, верно служившего войску Запорожскому?» — Все они содержались в темнице, до взятия Батурина Шереметевым.

Июля 14-го обоих страдальцев привезли в местечко Борщаговку, что под Васильковым и Белою Церковью. Мазепа пытал их; Вельяминов-Зернов, Ломиковский и Гамалея находились при пытке. Дело шло о деньгах, зарытых в Диканьке.

Того же дня, в присутствии всего войска, Старшин и многочисленного народа, их головы скатились на одну плаху. Потом их тела были отвезены в Киев и погребены, Июля 17-го, в Лавре.

Письмо Мазепы к Царю. Доверенность к нему Царская. Заготовления в городах Малороссийских. Монеты Ассирийские. Письма Царя к Мазепе. Ссорить Поляков с Государем. Письмо к Головкину. Ссорит Порту с Россиею. Возмущает Малороссию, Запорожцев и Донцов. Клевещет Царю на соотечественников и на Костю Гордеенка. Батурпн—складочное место запасов и аммуниции. Смерть Булавина. Участие Мазепы в бунте Булавинском. Приближение Шведов к Украйне. Война с ними. Радость Мазепы о победах Царских, изъявленная в письмах его к Царю. Условия его с Карлом XII и с Лещинским. Доносы на него Царю. Он освобожден от всякого подозрения. Письмо Царское. Универсалы Мазепы. Болезнь его. Доктор Козоа. Бегство Быстрицкого. Улишин. Снова Мазепа оправдывается. Уменьшение Мазепиных сил. Жестокая болезнь Мазепы. Он при смерти. Его соборуют маслом. Он переходит за Десну. Выезжает к войску. Семеновка. Речь его к полкам. Почти все козаки оставляют его. Свидание его с Карлом. Петр узнает об измене. Письма его на этот счет к своим приближенным. Царские грамоты и манифесты. Маркевич и Голицын. Приступ к Батурину. Взятие я гибель Батурина. Новгород-Северск. Худорбай. Добродетель Шереметева. Манифест Карла XII. Слух о безбожии Мазепы. Избрание Скоропадского. Лебедин. Проклятие Мазепы.

Оконча пытку и казнь своих врагов, Мазепа благодарил Государя за присылку их в войско. «Понуждаем я был милосердием христианским, — писал он к Царю, — доземным челобитьем вымолить им, моим лжеклеветникам и всенародным возмутителям, Ваше Царское милосердие, чтоб они от казни были спасены; но когда разсудил, что они осмелились о Вашем здравии и о чести Вашего Величества б… словить, я тогда отвергнул сострадательность.»

На Мазепу подали донос, — Государь поручил ему усмирение мятежа Булавинского; он бунтовал умы Запорожцев, — Государь поручил ему наблюдение за их непостоянством; он колебал Малороссию, — Государь просил его стараться о сохранении в ней спокойствия. Он был в тайных сношениях с Гурками, Татарами, Лещинским и Шведами, — Государь поручал ему выведывать их скрытные намерения. Учреждение почты чрез Молдавию в другие государства; отправление писем и разных посылок к Министрам своим при тамошних дворах; заготовление для войск фуража и провианта; укрепление мест, — все это отдавал Петр на руки Мазепы; присылал военные планы на его одобрение; желал знать его мнения насчет политических обстоятельств, насчет предстоящей борьбы с Карлом. Писал к нему: «обнадеживаю тебя, верного моего подданного, что Я как прежде, так и ныне, за непоколебимую твою верность ко мне, никогда никаким клеветам, которые дерзнули бы на тебя что-нибудь противное доносить, не имею веры.»

Мазепа еще в прошлом году заготовил близ Киева Фураж на пятьдесят три тысячи лошадей, и для провианта пятьдесят девять тысяч пятьсот пудов ржи; ныне устроил магазины в Чернигове и в других местах.

Но зная, что мелочным удовольствием можно иногда больше угодить более привязать к себе, нежели пользою он не терял из вида ни малейшего случая пленять Петра искательностию, готовностию во всем тешить Его. Петр все вел к одной цели — к просвещению России, а с просвещением связано благоденствие. Дамские наряды и фейерверки; книгопечатание и флот; устройство государственных зданий и регулярное войско; цветы, сады, Сенат и Синод; балы, вечеринки, каналы и благоустройство частных имуществ — все это он тесно связал; он знал, что польза ведет к удовольствиям, и что нет без удовольствий пользы. Каждая вещь, ничтожная для взора других людей, заслуживала особенного его внимания. Это были волокна пеньки почти неприметные, из которых сплетен корабельный канат. Таков был Петр, и это знал Мазепа. Сегодня он дарил Ему тысячу лошадей, завтра находил, при разрытии Киевопечерской крепости, монеты Ассирийские и отправлял их в дар Петру. И этот дар был приятнее первого; тот стоил чего-нибудь народу; этот—земля отдала. И Государь был в восторге от своего Гетмана.

Господин Гетман, — писал он, — приезжайте к нам в Москву, на совет военный; вы недолго будете здесь мешкать: вы скоро уедете отсюда, но вы мне необходимы.»

Мазепа, стеная и доземно кланяясь, болея и сердцем и телом, готовил Петру удар, который, по счастью, был не меток; Украйну прочил для магнатов, Жидов и Иезуитов, за что народ разтерзал бы его; а себе добывал удельное независимое княжество, забыв, что время феодализма и система уделов были в восемнадцатом веке анахронизмом.

Магнаты требовали от Государя всех Заднепровских городов, взятых у Поляков и отданных Царю Алексию Хмельницким; на том только условии, они соглашались признать Августа Королем. Государь приказал Мазепе вывесть оттуда козацкие гарнизоны. Гетман не только не спешил их вывесть, но отклонил Государя от этой уступки; Государь, однако ж, чтоб не огорчить вполне Поляков, велел Мазепе отдать им Белу Церковь, с уездом. Пока пришло повеление Гетман успел уже доказать Синявскому, что и Польше безчестно будет согласиться на такое условие. Синявский написал весьма грубый ответ Государю, — все остановилось; между тем Мазепа начал уже перевозить богатства свои в Белу Церковь. Государь, имея на плечах заботы о делах внутренних, обезпокоенный настойчивостью Поляков опять приказал отдать им все города. Мазепа заблаговременно просил указа от Графа Головкина: как ему поступить с Ляхами, когда они приведут войско на западную Украйну, и то ему делать, если они потребуют Канева, Черкас, Чигирина?

«Вам известно, что, по вечному миру между Государем и Королем, граница западной Украйны не показана. Ибо, начиная от того места, где выше Киева Ирпень в Днепр впадает, идучи Стугною до Триполя, от Триполя же степью на пять миль от Днепра до Стаек все отмежовано на сторону России. А вниз Днепра нет никакого еще определения, и если та земля, и города на пей построенные, с селами пойдут Ляхам, то это разорит обывателей восточной Украйны, в особенности Переяславльских, Лубенских и других побережных. Они на западном берегу Днепра имеют грунты, пасеки, угодья, — не захотят их лишиться, и сами перейдут туда. А насчет Белой Церкви писал от 8 Июня, что все Заднепровские Полковники негодуют за отдачу этого города Ляхам; говорят, что скорей погибнут, нежели отдадутся под иго Польское; и если Белу Церковь Ляхи приобретут от Государя, то будут вырезаны козаками, которые станут искать иного покровительства. Он доказывал, что отдача Белой Церкви прекратит сообщение с союзниками; говорил, что тамошний полк теперь находится на службе Царской; а жены и дети, ненавидя прежнее тиранство магнатов и Республики, оставят домы и разбегутся из города; Поляки начнут снова мучить народ православный; вспыхнет мятеж на западе Днепра; отзовется на востоке, и тогда не миновать возстания всеобщего. Этими доводами отклонил Царя от отдачи Полякам Заднепрской Украйны и удержал ее за собой.

Оставалось убедить Порту к войне с Россиею. Оп внушил Верховному Визирю и Каплан-Гирею, что, по властолюбию безпредельному, предприимчивости, жажде к завоеваниям и по личной храбрости, Петр, победив Карла, обратит оружие против правоверных; что мир, по которому отдан Ему Азов, войны нс остановит; что ж и ныне, для этой цели, в России строят крепости и вооружают флот. Подкрепляя подарки уверения, обещая Татарам и Туркам— за освобождение Украйны от тиранства Русского — плати великую дань, Мазепа понудил Султана к войне. Из Константинополя были разосланы тайные повеления войскам быть в готовности. Хан писал к Мазепе, что уже собрано для него пятьдесят тысяч Татарского вспомогательного войска. Государь в тоже время получил от него донесение и совет взять предосторожности против Порты, которая готовится разрушить с Россию мир. «Удивляюсь, — писал он к Головкину, — как Стольник Кантакузин, Посланник наш в Царьграде, Толстой и Господарь Молдаванский пишут, что Порта не делает никаких приготовлений к войне, когда в то жс время я получил из Ясс от Згуры, вернейшее известие, что Посол Турецкий заключил союз с Карлом и с Лещинским для поступательной войны против России. Я выговаривал Паше Силистрийскому за посольство врагам Государевым; он отвечал, что им не для чего ссориться с Польшею и Швециею, И что они отнюдь не намерены разрушить мир с Россиею; и в тоже время пьяные Татары и Турки проговаривают близкий разрыв между Султаном и Царем.»

Поселяя бсзпокойство в Государстве, ссоря Россию с соседними державами, он нс упускал из виду Украйны, употреблял всевозможные старания, чтоб возстановить Малороссиян, Запорожцев и Донцов против Петра; внушал в них ненависть, недоверие к правительству; угнетал их именем Царским; возбуждал на месть; уговаривал поднять оружие и отложиться.

Малороссияне его не любили; было за что ненавидеть. Не говоря о губительстве его над лучшими из Украинцев, он ставил народ против народа. Вот отрывок из его письма к Головкину: «прошу Вашу милость, как любезного моего приятеля, донести Государю, по любви ко мне, чтоб мне не впасть в страшный гнев Монарший. Указ Его Величества о устройстве Компании из городового товарищества не может быть исполнен, за смятением непостоянного здешнего народа, который никогда в глупом своем разуме не утвердится и не разсудит, какой конец будет его злым начинаниям и мятежам; он думает о том только, как бы сделать по-своему. Я даже полагаю, что некоторым Полковникам весьма неприятен.»

Тайными сношениями раздувал мятеж и уверял Петра, что народ взволнован подсылками от Шведов и Поляков. Не исполняя Царских указов, чтоб раздражить Государя, жаловался на невозможность их исполнять с тою точностию, с какою ему бы хотелось для пользы Государевой; жаловался на бунты; описывал с подробностию непослушание, ропот, друки, грабительства, убийства. Всю вину медленности походов своих слагал на неповиновение войска, на возстание Козаков противу Старшин, уверяя Государя, что принужден то останавливаться, то назад возвращаться. Предлагал различные способы утишить разгоряченные умы. Гордеенка, который был вполне его клеврет, описывал черными красками; «и я не могу их усмирить моими козаками, — так заключал Мазепа свое донесение, — ибо ворон ворону глаз не выклюет.»

Окруженный многими преданными людьми, но не любимый войском и посполитством, он хотел привлечь к себе Запорожцев. Эти ограбили греческих купцов, Порта требовала удовлетворения: ей было выдано из казны сто тысяч ефимков. Мазепа умолял Государя истребить Запорожье, притон бунта, гнездо смятений. Петр ограничился выговором, Мазепа стал уверять Запорожцев, что спасеньем обязаны ему, что он был их предстателем, что он за них ходатайствовал, наконец, что Государь хочет после войны с Шведами их истребить. Приверженцы его распространяли слух, что приедут Воеводы для уничтожения статей Переяславских Хмельницкого, для отнятия от Малороссиян преимуществ, для обращения козаков в войско регулярное и для отдачи Украйны Польше. Умы волновались. Царь знал об их волнении; но не знал причины, и полагал, что присутствие Мазепы в Украйне необходимо; что ему невозможно отдалятся от Батурина, где уже собрана артиллерия, запасы хлебные и вооружение. Трудно было Гетману скрыть печаль при известии, что Булавин убит. Ныне нет никакого в том сомнения, что Мазепа его поддерживал. Булавину помогали Запорожцы под Азовом; он был однажды на Запорожьи и тогда, по первому требованию Мазепы, Кость Гордеенко выдал бы его; но его выпустили. Переписка Булавина с Гордеенком и донесение Сотника Гадячского Гетману из Запорожья ясно доказывают, что Гордеенко держал сторону Булавина; а между тем этот Гордеенко во всем слепо угождал и повиновался Гетману. И в тоже время Государь наградил Мазепу за участие в усмирении бунта Булавинского. Действительно козаки участвовали в походе против бунтовщика; их водили на Дон Полковники: Полтавский — Левенец и Компанейский — Кожуховский. Но Мазепа не был причастен к этому усмирению.

Шведы приблизились и нашим границам, и под Головчиным разбили Шереметева; Карл пошел к Могилеву; несколько времени оставался в бездействии; поджидал Левенгаупта, который вел к нему шестнадцать тысяч войска и, не дождавшись, в Августе, оставил Днепр за собою. Русские отдвинулись к Мстиславлю; над Черной Напой, у местечка Доброго, Голицын разбил правый фланг Шведов и отступил. Король, казалось, шел к Смоленску; но быстро поворотя к Украйне, переправился за Сожь; Шереметев погнался за ним; Государь пошел навстречу Левенгаупту. Под Лесным произошла битва, в которой восемь тысяч Шведов легло на месте, тысяча взято было в плен, и которую Петр назвал матерыо битвы Полтавской. Либекер хотел овладеть Петербургом, Апраксин его прогнал.

А между тем Мазепа заключил уже с Карлом договор.

Он обещал впустить Короля в полк Стародубский и сдать ему все тамошние крепости. Король обязался в них зимовать, чтобы козакам Белгородским и Донским, недовольным Россиею, дать время сблизиться с Малороссийскими. Когда они сойдутся, Мазепа присоединит к своим войскам Орду Хана Калмыцкого Аюки; Карл пойдет в Москву; Украйна станет продовольствовать Шведов.

Тоже было сказано в договоре с Лещинским, которому обещал Гетман возвратить Смоленск и всю Малороссию; а Короли должны были сделать его владетельным Князем Полоцким и Витебским, на правах Герцога Курляндского. Эти статьи были известны только Болгарскому Епископу, одному Польскому Сенатору, Графу Пиперу, Мазепе и обоим Королям. И тоже время Гетман писал к Царю: «я получил от Графа Головкина радостное известие, что сильный и крепкий в бранях Господь, в Тройце славимый, благословляя непобедимое Ваше оружие, благословил оное тройственною победою. Возрадовался сердцем и душею и, во знамение той радости, благоприветствую Вашему Величеству, желая верноподданным сердцем, дабы тот же Господь сил, везде сый и вся исполняяй, не токмо тречисленными сими победами, но и на море, и на суше, и на всяком месте, про всякого врага, а наиболее против Шведа, оружие Ваше укреплял, благословляя благословлял, желания Ваши исполнял и до конца всю силу разрушил и сокрушил. При лицеземном поклонении Высокодержавную Вашу десницу лобцзаю.»

Доносы на Гетмана возобновились—им не верил Царь; неизвестно верил ли Головкин, но показывал, что не верит, и утешал Гетмана. Быстрицкий, управитель Мазепин, — Шептаковской волости, — получил письма на имя Гетмана от Коронного Маршала и от Литовского Стражника Тарла; они уговаривали Мазепу скорей соединиться. Мазепа отправил письма к Петру с жалобою, что эти подсылки его безпокоют. Головкин, именем Государя писал, чтоб Мазепа отвечал, Тарлу, что заблагоразсудит, без всякого опасения. Старый Гетман радовался победам молодого Царя своего, Царь своеручно отозвался к нему;

Господин Гетман! Неприятель идет вниз; и по тому и по другому видам, он намерен идти на Украйну и потому предлагаем Вам: 1- е, чтоб вы, по своей верности, смотрели нет ли каких подсылок неприятельских в Малороссию; не раздают ли обольстительных листов, для чего, вероятно, неприятель завел в Данциге и типографию Словенскую; предостерегайте и пресекайте ему все к этому возможности; давайте Нам известие и совет. 2-е. Неприятель ускоряет поход и быстро приближается, — Мы находим необходимостью, чтобы вы как можно поспешили с вашим войском в Киев; там вы оставьте гарнизон, условьтесь с Голицыным и выступите со всеми тяжестьми, которые были в Киеве, в удобное место за Днепр; а конницу с добрым Старшиною изготовьте в поход налегке. Когда неприятель станет приближаться к Великороссийским или Малороссийским границам, то Мы будем впереди с нашими; Ваша же конница будет бить неприятеля сзади, и должна разорять обозы его. Это сделает великую диверсию. Мы бы очень желали, чтоб вы сами были при этой коннице; но вы больны; Мы вас не уговариваем, а отдаем это на ваш суд; только немедленно решайтесь. Тоже предлагаем насчет осторожности в городах. Неприятель, когда ворвется, начнет разсылать универсалы о хлебе: надобно заранее предостеречь народ, чтоб их не слушали. Впрочем ведите со Мною переписку почаще, чтоб нам обоим знать, где что делается.»

Получив этот отзыв, Гетман почувствовал сильную хирагрическую и подагрическую боль. Сам не выступил с конницею, но разослал универсалы. В их устрашал народ скорым появлением сильных врагов; советовал зарывать в землю хлеб, деньги, церковное и частное имущества; велел петь молебны об изгнании врага России и православия; и, не смея открыто не повиноваться Государю, уверил народ, что Шведы враги Украйны. Ему казалось, что не трудно будет и разуверить; но вышло не так. Универсалы дошли до сведения Карла XII, он усомнился в Гетмане, замедлил вступлением в Украйну: эта медленность погубила и Гетмана и Короля.

Государь, узнав о болезненных припадках Мазепы, прислал к нему медика Француза Петра Козоа. Гетман боялся лишних глаз и ушей, благодарил Государя за внимание и не принял медика. «Я дойторами держу только Немцев, — писал он к ПЕТРУ;— я не знаю языков Французского и Итальянского, а Козоа не знает Немецкого, Русского и Латинского, и по этому он безполезен мне.»

В это время было два случая таких, которые, казалось, должны были открыть истину; но Мазепа уцелел. Шептаковский управитель, которого мы уже назвали выше, Быстрицкий, родом Поляк, родня Гетману по своей жене, управляя восьмнадцать лет имением Гетманским, перебежал к Шведам.

Генерал Инфлант поймал Шведского шпиона Улишина, нашел у него письмо к Мазепе от Понятовского и отправил его вместе с подателем в главную квартиру. Там Понятовский просил, чтоб Мазепа выпустил из плену его брата Станислава, взятого козаками. Улишина начали пытать у огня и на виселице. Повторяли пытку три раза; по показанию открылось, что при Мазепе служит двоюродный брат Улишина, Виговский; что это подало повод выбрать его в подсыльные, и что ему велено было, известив Мазепу о приближении Шведов, просить и его приблизиться; а об этом обоюдном сближении Понятовский донесет Королям. Наконец Улишин выдал слова Понятовского, что есть надежда увидеть Мазепу и козаков с Лещинским и Карлом заодно.

Головкин не понял или не захотел понять поступков Быстрицкого и Улишина; он просил Гетмана поймать первого и прислать в главную квартиру. Мазепа отвечал: «Быстрицкий приезжал ко мне; жаловался на неповиновение крестьян и неотдачу ими его пожитков; жил три недели в Батурине; выпросил приказ Скоропадскому, чтоб ему помог усмирить неповинующихся, и с этим приказом поехал в Стародуб; а как попался к Шведам — не знаю. И того не понимаю, с какою целью позволяют ему между ними свободно расхаживать. Жену его, если она в Батурине, возьму с детьми под караул, да и сына его, который при мне служит.»

Насчет Улишина Головкин написал Мазепе, что посылает ему письмо резидента при Шведском Короле, Понятовского, который просит об освобождении брата своего; приложил и разыскные речи шпиона, сказанные из-под пытки; наконец, советуя предостерегать Малороссиян от обольщений, обещал и впредь уведомлять о подобных подсылках.

«Да постыдятся о сем нечестивии, — отвечал Мазепа; — никакие прелести не могут меня, никогда, от Высокодержавной Его Величества руки отторгнуть и неподвижимой верности моей поколебать. На таковые же и тем подобные прелести имею я доброе око и всюду верных своих держу, коим повелел всякие письма прелестные и самих прельстителей ловить и ко мне присылать. Улишин сказывал, что брат его Виговский служит при мне, — и солгал: при мне нет и не бывало никакого Виговского; да и о рате Понятовского я не слыхал, взят ли он в плен или нет; по крайней мере козаки его ко мне не приводили.»

А Государь между тем приказал Меньшикову увидеться с Мазепою и утешить его в оскорблениях, наносимых от подсыльщиков.

Польские Историки признаются, что, любимый и щедро обогащенный Царем, Мазепа не мог иметь никаких причин к измене «столь милостивому для него» Монарху; но «как Поляк» не захотел быть подданным Петра. Теперь он уж начал готовится к приему Карла. Ромны и Гадячь были укреплены; Батурин поручен Сердюкам; арсенал, тяжелая артиллерия и аммуниция готовы для Шведов; магазейны полны пшеницы и ржи; собственные богатства Гетманские свезены в Белу Церковь и в монастырь Киевопечерский, укрепленный по воле Государя. Мазепа, откладывая поход за Десну, писал к Головкину, что боится нападения Шведов на Украйну, и медлит по случаю смертельной болезни своей. Все это не вполне однако ж привело его к цели: Малороссийское войско неожиданно уменьшилось. Синявский, приверженец Августа, потребовал десять тысяч козаков; уверяя Головкина, что Синявский пристал к Лещинскому, Мазепа туда послал только три тысячи с Белоцерковским и Киевским Полковниками. Три тысячи Переяславльцев и Нежинцов были в главной квартире Петра; три тысячи Гадячан пошли с Трощинским в Польшу; несколько тысяч находились при Шереметеве. Чтоб возвратить эти полки, Мазепа вздумал возмутить народ и известил Петра, что боится всенародного гнева за удаление козаков из Украйны пред вступлением врагов. Генеральный Писарь, которым в это время был уже Орлик, старался наиболее угодить в этом случае Гетману.

А между тем, посылая две тысячи червонных в дар Государю, «потому что Ему деньги нужны» он извещал о покупке земель в Великой России, у трех своих соседей, и испрашивал позволения заселить их собственными людьми;— и так Мазепа стал Великороссийским помещиком. Какое же можно было иметь сомнение в его верности?

Уже Шведы были близ границ полка Стародубского; Государь Мазепе велел поспешать; Мазепа шел медленно, оправдывался малочисленностью войска, обращал внимание на небывалые мятежи Украинские. «Со всем тем, — писал к Государю, — я переправлюсь за Десну и буду поспешать сколько есть сил, чтоб с главным Вашим войском соединиться; если впрочем в этом походе душа моя не разлучится с телом от тяжкой болезни моей подагрической и хирагрической.» Шереметев и Министры посоветовались насчет описанных Гетманом смятений, и решились послать указ Киевскому Воеводе Голицыну, чтоб, оставя в Печерской крепости гарнизон, сам с остальными полками и ратниками разрядов Севского и Белгородского расположился внутри Украйны; а к Мазепе написали, чтоб, отдав несколько полков козацких под начальство Голицьну, поспешил к Новгороду-Северскому, в главную квартиру, на военный совет.

Наказный Полковник Миргородский повел свой полк к Чернигову. Мазепа слег, и никогда еще по постигала его такая болезнь: слуги переворачивали его с боку на бок на кровати; Митрополит Киевский Иоасаф Кроковский, едучи через Борзну, письменно изъявил ему желание соборовать его маслом; нс известно, соборовал ли, но письмо Митрополита было доставлено Государю.

«Поразили мне жалем несносным сердце слова, в Вашем листе изображенные, — писал он из Борзны к Головкину, — а именно тыи: если Ваше Сиятельство сам не изволишь идти к Новгородку-Северскому, то пошли от себя туда полк Стрелецкий. Чи, еще ж и Ваша Вельможность, истинный мой приятель и благодетель, крайней моей немощи не веришь? И чи я б то жалел себе, и не и шол сам к Новгородку, по верности моей к Царскому Величеству, если бы мне в том настоящая болезнь препятствий не чинила, в которой не только ехать, но и на лыжку (постели) сам собою подняться и перевернуться не могу, разве мене служащие подняв перевернут на другую сторону.» Головкин начал оправдываться и доказывать, что писал с другими мыслями, отнюдь не предвидя несчастия огорчить своего благодетеля, уверял, доказывал, ссылался на свидетелей о горести, которая удручила всех, при известии на счет тяжкой Гетманской немощи.

Мазепа благодарил за приязнь и участие. «Токмо устрашивают мя псаломническия словеса: всякого брашна возгнушася душа их и приближася до врат смсртных, понсжс больш десяти день, як ничого не ем, ниже сплю, и Бог весть, если тыи псаломнические словеса нс исполнятсл на мне. Разве молитвами нового Архиепастыря нашсго, преосвященнейшего Архиепископа Митрополита Киевского Иосафа Кроковского, который, возвращаясь с Царствующего великого града Москвы, застал меня тут в болезни и отправил надо мною елеосвящение.»

Это было писано Октября двадцать первого. Вдруг, испуганный недоверчивостью Карла XII присутствием Меньшикова, он выздоровел, двинулся с войском, перешел Десну, стал лагерем между Новгородом-Северским и Стародубом у местечка Семеновки и через пять днем, Октября двадцать шестого, произнес к чинам и козакам следующую речь:

«Мы стоим теперь, братия, при двух пропастях, готовых нас пожрать, ежсми не изберем пути для себя надежного их обойти. Воюющие между собою Монархи, приблизившие теперь театр войны к границам нашим, столь ожесточены один на другого, что подвластные им народы терпят уже и еще претерпят, бездну зол неизмеримую; и мы между ими есть точка или цель всего злосчастия и претыкания. И потому побежденный из них и падший разрушит с собою и державу свою и приведет ее в ничтожество. Жребий держав сих предопределен судьбою, решится в нашем отечестве, в глазах наших; и нам, видевши грозу сию, собравшуюся над главами нашими, как не помыслить и не подумать о самих себе? Суждение, чуждое всех пристрастий и душевредных поползновений, есть таково: когда Король Шведский, всегда победоносный и коего вся Европа трепещет, победит Царя Российского и разрушит Царство, то мы неминуемо будем причислены к Польше и преданы в рабство Полякам, по воле победителя и в волю его творения и любимца Короля Лещинского; и уже тут нет и не будет места договорам о наших правах и преимуществах; да и прежние на то договоры и трактаты сами собой уничтожатся, ибо мы, натурально, будем сочтены завоеванными, следственно будем рабы неключимые, и судьба наша последняя будет горше первой, которую испытали предки наши от Поляков с толикою горестию, что и самое воспоминание об ней в ужас приводит. А ежели допустить Царя Российского победителем, то уже грозящие бедствия изготовлены нам от самого Царя сего. — И кто же тут же признает, что тиран, обругавший столь позорно особу, представляющую нацию, почитает, конечно, членов ее скотом несмысленным и собственным пометом; да и действительно таковыми их почитает, когда посланного к нему депутата народного Войнаровского, — с жалобами о наглостях и озлоблениях, чинимых народу безпрестанно от войск Московских и с прошением подтверждения народных договорных статей, при отдаче Хмельницким заключенных, коих еще он и не подтвердил, а должен по тем же договорам подтвердить;— он принял сего депутата пощечиною и тюрьмою, отправить хотел на шибеницу, от которой сей спасся одним побегом. И так останется нам из видимых зол, нас обышедших избрать меньшее, чтобы потомство наше, повергнутое в рабство нашею неключимостию, жалобами и проклятиями, нас не обременило.

«Я оного не имею и иметь, конечно, не могу; следовательно безпричастен есмь в интересах наследия, и ничего не ищу, кроме благоденствия всему народу, который почтил меня настоящим достоинством и с ним вверил мне судьбу свою. Окаянен был бы я и крайне безсовестен, когда бы воздал вам злое за благое и предал вас за свои интересы. Но время открыть вам, что я избрал для народа сего и самих вас. Долголетнее искусство мое в делах политических и в звании интересов народных открыло мне глаза о нынешнем положении дел министерских, и сколько они приближены стали к нашему отечеству. Первым искусством почитается, в таковых случаях, тайна, не проницаемая ни от кого до самого события; я ее вверил одному себе и она меня пред вами извиняет собственною своею важностию; виделся я с обоими воюющими Королями: Шведским и Польским, и все искусство употребил пред ними, чтоб убедить первого о покровительстве и пощаде нашего, отечества от воинских поисков и раззорений в будущее на нее нашествие; а в разсуждении Великороссии, нам единоверной и единоплеменной, испросил для того неутралитет, то есть— не должны мы воевать ни с Шведами ни с Поляками, ни с Великороссиянами; а должны, собравшись с силами, приличных местах, защищать собственное отечество свое, отражая того, кто нападет на него войною, о нем немедленно мы должны объявить Государю; а Бояре его, нс заряженные еще Немецчиною и помнящие невинно пролитую кровь их родственников обо всем том известны и со мною согласны. Для всех же воюющих войск выставлять мы повинны за плату провиант и фураж, число возможное без собственного оскудения нашего; а при будущем общем мире всех воюющих держав, положено поставить страну нашу в то состояние, в каком она была прежде владения Польского при своих природных Князьях и при всех прежних правах и преимуществах, вольную нацию значущих. Споручительствовать зато взялись первейшие в Европии нации: Франция и Германия; и сия последняя сильным образом настаивала о таковом положении нашем еще во дни Гетмана Зиновия Хмельницкого при Императоре ее Фердинанде III; но не сбылось оно по междоусобию и необдуманности предков наших. Договоры наши о вышесказанном заключены мною с Королем Шведским письменным актом, подписанным с обеих сторон и объявленным в означенные державы. И мы теперь почитать должны Шведов своими приятелями, союзниками, благодетелями, как бы от Бога ниспосланными для освобождения нас от рабства и презрения, для возстановления в первую степень свободы и самодержавства. Ибо известно, что прежде были мы то, что теперь Московцы: правительство, первенство и самое название Руси от нас к ним перешли; но мы теперь у них как притча во языцех. Договоры сии с Швециею не суть новые и первые еще с нею, но суть подтвердительные или возобновительные прежних договоров и союзов, предками нашими с Королями Шведскими заключенных. Ибо известно, что дед и отец нынешнего Короля Шведского имели важные услуги от войск наших, в войне их с Ливонцами, Германцами и Даниею; гарантировали страну нашу и часто за нее вступались против Поляков, потому и от Гетмана Хмельницкого, за соединением уже с Россиею, послан был сильный корпус козацкий, при Наказном Гетмане Адамовиче, в помощь Королю Шведскому и содействовал ему при взятии обеих столиц Польских— Варшавы и Кракова. И так нынешние договоры наши со Швециею суть только продолжение прежних, во всех народах употребительных. Да что за народ, когда о своей пользе не радит и видимой опасности не упреждает? Такой народ неключимостию своею уподобляется поистине безчувственным тварям, от всех народов презираемым.

Такова была речь Гетмана, сбереженная нас Архиепископом Конисским, не имеющая ни достоинства коварных писем к Петру и к его Мииистрам, ни прелести универсала Белоцерковского, — речь, исполненная лжи и дерзости.

Когда Хмельницкий читал речь к народу при начале возстания на Поляков, и когда он издал свой знаменитый универсал, — тогда, прямодушно, не скрывая перед народом истины, не льстя, но, как герой, говорил он с Украйною. Когда предложил он Малороссиянам поступить в покровительство Царя Алексия, и поп Гурский шутовским уподоблением отклонил народ от этого покровительства, — Хмельницкий не прекословил народу, его избравшему. Он знал, что, не будучи Гетманом «Божиею милостию», обязан он повиноваться общей воле войска, шляхетства и посполитства. Ои признавал высшую силу над собою — власть народа.

Здесь все было наизворот. Кто дал право Мазепе, не спрося воли войска и народа, привести полки под пули Шведские и здесь, ввиду штыков, объявят, что он отлагается от России?

Горсть храбрых козаков не могла вступить в борьбу с многочисленными врагами; поставленная под огонь, она, волею, неволею, должна была согласиться с Гетманом; в противном случае ему не трудно было употребить меры насильственные.

Мы уже не говорим о том, что он и на Гетманство вступил не по народному призванию, а по интригам Софии и Голицына, с помощию неблагодарности, козней, клеветы. Тварь Голицына, подкупитель Шафирова и Головкина, лицемер перед Петром, ханжа перед Богом, развратитель невинности, завистник Палия, губитель Самуйловича, убийца Искры и Кочубея, ныне он стал предателем Украйны и лжецом пред отчизною.

Я дал заметить читателям поступок его с войском, приведенным под Шведские выстрелы; теперь разсмотрим его речь.

Он говорит о победоносности Карла тогда, когда Лифляндия уже завоевана Петром, когда битвы при Напе и у Лесной ужо увенчали победами Русских. Грозит, что Карл, победив Петра, отдаст Полякам Украйну, а сам же им отдаст ее за удельное Княжество Полоцкое и Витебское. Жалуется, что Петр карает народ по произволению, когда никто из Малороссиян не был казнен иначе, как по воле Гетманской и по клеветам его. Говорит, что Петр не подтвердил прав народных, когда он без его просьбы давно уже их подтвердил. Уверяет, что скрыли под завесою непроницаемою свои намерения, тогда, когда Кочубей и Искра были судимы за донос когда вся Малороссия знала его мысли, когда они только доверчивости и благородству Петр обязан был в том, что его не подозревали в посягательстве на жизнь Царскую, и когда от улики его избавили рабы, изменившие Петру, Судьи подкупленные: Шафиров и Головкин. Он говорит о неутралитете, а неутралитет не существовал: Украйна должна была по условиям с Карлом продовольствовать Шведов. Он говорит о поручительстве Франции и Германии, с которыми не видим мы, чтоб он был в сношениях. Короче, вся эта речь, лишенная силы и краткости, есть сбор коварства и лжи. И потому-то она не подействовала на войско. «По выслушании оной, — говорит летопись, — иные заключили яко ко благу есть? Другие яко ко вреду…. А чтобы отстать от Царя и царства Христианского…. о том и слышать не хотели. И наконец, собравшись все чины и козаки по своим полкам, поднялись одного утра до разсвета из лагеря своего, оставив в Гетмана, с двумя полками Компанейскими, и Старшин Генеральных, со многими чиновниками, к полкам не принадлежащими, кои как бы были под стражею Компанейцев. Намерение сих чинов и козаков состояло в том, чтоб соединиться им с войсками Великороссийскими и донесть Государю о произходившем с Гетманом и что они в замыслах его не участвуют и весьма оным противятся.»

Мазепа привел Карлу от четырех до пяти тысяч козаков, — только полторы тысячи с ним согласились. До двадцать девятого Октября продолжались переговоры о свидании его с Королем; в это время он заставил Старшин присягнуть в верности; а двадцать девятого явился к Королю с Генеральными: Обозным, Судьей, Писарем, Асаулами и несколькими Полковниками. Перед ним несли бунчук и булаву. Он произнес речь на Латинском языке, просил Короля принять козаков под защиту и благодарил Бога за решимость Короля освободить Украйну от ига Московского. Поцеловав руку Короля, он сел, страдая подагрою. Король стоял и продолжал разговаривать. Ум и искусство речей его были пленительны; до полудня толковали они, при Графе Пипере, о важных делах и потом, при знатнейших козаках, о делах посторонних. Мазепа, Карл и Старшина Генеральная обедали за одним столом; за двумя другими обедали урядники; простых козаков угощали Пипер и Рейншильд. После стола Король ушел в свою комнату. Гетман принес туда бунчук, показал его Королю, положил к его ногам, и уехал к себе на квартиру; когда он сел на коня, заиграли на трубах и его свита проводила его до места. Так описывает очевидец произшествия, Адлерфельд.

Вечером двадцать седьмого числа Меньшиков уведомил Петра о поступке Гетмана; Государь узнал о нем в Погребках. Его Министры получили немедленно от него самого все сведения; Манифесты и прокламации загремели по Украйне.

«Хотя противно совести моей, чтоб на добрые от вас вести отвечать вам не добрыми, но необходимость меня заставляет, — писал Государь к Апраксину, — объявить, что учинил новой Иуда Мазепа. Двадцать один год был верным Мне, ныне, при гробе, стал он изменником и предателем своего народа. Однако ж Бог правосуден, который таким злодеям никогда не допускает исполнить намерения. Он перебежал к Шведам, сказав Старшине и козакам, которых только две тысячи, что мой указ идти за Десну; таким образом завел их за Десну, пришел к Шведам, стал фрунтом к бою. Когда же Шведы подошли, он, обратясь к козакам объявил им, что не для битвы, а под протекцию их привел; тогда Шведы окружили козаков и взяли их под честной караул. Здешний народ, услышав о том, жалуется и неописанно против него злобствует; тем более, что жизнь его, как мы слышим, была безбожническая. И так надеюсь на Бога, что зло падет более на него, нежели на того, кому он его готовил, чему пособит и кровь Самуйловича.» — и проч.

Подобное этому письму получил и Князь Василий Владимирович Долгорукий.

А между тем Украйна читала грамоту, писанную от двадцать восьмого; в ней Петр объявлял народу, что Гетман Мазепа, забыв страх Божий и крестное целование, перебежал к Королю Шведскому; постановил в договоре с Лещинским отдать народ под власть Польскую и церкви православные в Унию; а потому, чтоб немедленно вся Старшина съезжалась в Глухов для избрания, по правам своим, вольными голосами, нового Гетмана. — «При сем же объявляем, — заключил Государь свой Манифест, — известно Нам учинилось, что бывший Гетман, хитростию, аренды и многие другие поборы наложил на народ Малороссийский, будто на плату войску, а в самом деле для своего обогащения. Эти тягости повелеваем Мы ныне сложить с народа Малороссийского.» Описывая подробности предательства с тем же повелением насчет съезда на Раду в Глухов и насчет избрания нового Гетмана, Государь из дал Грамоты: одну на Кош, Костю Гордеенку; другую Старшинам и посполитству города Почепа; Меньшикову приказано было взять Батурин.

Петр не был медлителен. Ноября 2-го, из Глуховского Воронежа, писал он к Григорию Федоровичу Долгорукову, что Батурин приступом взят, что Аридрих и Чечель приведены живы «и сказывают, что и Войнаровский тут» От седьмого уведомляет уже Князя Василия Владимировича Долгорукого, Толстого и Апраксина об избрании в Гетманы Ивана Ильича Скоропадского».

Разскажем подробности этих произшествий со слов летописей.

В Батурин, как мы видели, свезены были снаряды, артиллерия, фураж и провиант. Город был укреплен, и был бы укреплен еще сильнее, если б всегда, когда Мазепа принимался за это дело, Царские полномочные не отклоняли его, уверяя, что государь силен оборонить город и без укреплений. Полковник Чечель и Прусский уроженец, Асаул Кенигсек были над гарнизоном и в городе начальниками. Они поджидали Шведов, Меньшиков убеждал их к сдаче. Они объявили, что станут защищаться. Маркевич и Голицын поехали для переговоров и чуть не были убиты Сердюками. Начался приступ. Осаждающие несколько раз были отбиваемы от городских валов. Рвы наполнились трупами; битва продолжалась повсеместная. Темная ночь развела врагов; Меньшиков отступил от города и перешел за Семь, для похода обратного. Но в городе были многие не согласны с Мазепою, в том числе и Полковник Прилуцкий Нос. Хотя он был под надзором Сердюков, однако ж нашел средство одного из Старшин своих, Соломаху, послать к Меньшикову. Соломаха сказал Князю, что должно напасть на город, пред разсветом, в том месте, где закованный Полковник будет на пушке сидеть, и где козаки, преданные Петру, лягут на валы ниц. Сердюки, отбившиеся накануне, праздновали всю ночь победу свою, перепились и переснули. На разсвете Меньшиков был уже в городе. Сердюки были частью вырезаны, частью связаны в одну толпу веревками. Мстя за вчерашнее, Меньшиков поручил палачам казнить их разнообразными казнями; войско, везде и всегда готовое к грабежу, разсеялось по домам обывательским, и, не разбирая невинных от виновных, истребило мирных граждан, не пощадило ни жен, ни детей. «Самая обыкновенная смерть была живых четвертовать, колесовать и на кол сажать; а дальше выдуманы были новые роды мучений, самое воображение в ужас приводящие. Так объясняется наш летописец; кончилось тем, что весь город, все публичные здания, храмы, присудственные места, архивы, арсеналы, магазины были зажжены со всех сторон; тела избиенных были брошены по площадям и по улицам; спеша отступлением, Меньшиков покинул их для псов и для птиц, — «и не бе погребаяй.» Обремененный безчисленными богатствами, сокровищами народными и городскими, взяв в Батурине триста пятнадцать пушек, Полководец выступил из развалин. Везде на пути он обращал селы в пустыни и «Малороссия долго курилась после пожиравшего ее пламени». Петр не мог ускромить свои войска; он даже не знал о происходящем. А народ уверен был, что то постигла его кара Божия за продажу нехристям молока и мяса по середам и по пятницам.

Мазепа приготовил Новгород-Северский к приему Карла XII. Город был сильно укреплен; в замке были богатые магазейны. Там стояли: один Сердюцкий полк и две сотни Регистровых: Новгородская и Топальская, под командою Сотника Лукьяна Жоравки. Регистровые всегда ненавидели Сердюков. Царь приближался; уж он стоял над Десной, в Погребках, в доме козака Малчича; Жоравка, согласясь с Новгородским протопопом Лисовским и с козацкими Старшинами, послал к Государю Хоружего Худорбая, с известием, что может сдать город, если будут присланы войска с Луговой стороны ночью. Государь отправил значительный отряд, Жоравка провел его и вступил в Водные ворота, что между Кляштором и замком. Сердюки были истреблены, город занят. Посетив город через двадцать четыре часа и поместясь в доме Жоравки, Государь, на страх другим, предал суду несколько десятков граждан за прием Сердюков. Но Шереметев отвратил от них гибель, и вот слова его к Царю:

«Когда, зная более Мазепу, чем сей народ знал его, Ваше Величество могли в нем обмануться, делая ему доверенность почти неограниченную, то как же в нем не обмануться было народу удаленному от всех дел политических и министерских. Притом же Мазепа был верховный их глава, не отдававший им отчета в своем поведении.»

Всегда готовый слушать истину и приверженный к добру, Петр внял боярской речи. Сотник Жоравка пожалован Полковником Стародубским; а протопоп Лисовский Сотником Новогородским; и новый Сотник «И по воскресеньям служил в церкви, в епатрахиле; а в будни заседал в Сотенном правлении, при сабле, с бородой, судя и благословляя тяжущихся.» Случай мелочной, но народ, видя Протоиерея Сотником, говорил: то за верность Царю! И дивился величию и власти Государя. Все это сильно действовало на умы тогдашние.

Карл XII — й строго запретил войскам своим не только грабеж, насилие, но даже требования безденежные. Шведы проходили селения, как путешественники. Они не говорили: «я солдат Короля, я служу Королю, — куры и гуси, молодцы и красавицы, все мое по воле Короля и по приказу «Капитанскому» Это слова летописи. Каждый Швед волею или неволею произносил по-Русски: мы ваши, а вы наши. Но народ был предан Петру; устрашенный католичеством Поляков и бусурманством Шведов, он истреблял их везде, где мог, и представлял Боярам пленников, сперва за рубли, потом за чарку водки и за привет: «спасибо хахлёнок!»

Карл издал манифест.

«Преследуя злобного врага моего, воздвигнувшего на Швецию войну со всех сторон, без всяких причин, а по одной только злобе и по тщеславию, я пришел в землю козацкую, не ради завоевания ее или корысти, по единственно для возстановления прав их и свобод, за которые и предки мои, Короли Шведские, против Польши всегда вступались и к тому обязаны были важными их заслугами козацкими и союзными с ними договорами и трактатами. Ибо мне известно, по соседним слухам и протесту Гетмана Мазепы, что Царь Московский, бывши враг непримиримый всех народов на свете, и жадничая покорять и своему игу,[7] повергши и сих козаков в свое рабство, презирая, отнимая и кассуя все их права, свободы договорами и трактатами утвержденные, забыв притом и безстыдно презрев самую благодарность, всеми народами за святость чтимую, которою одолжена сим козакам и сему народу Русскому сия Московия, доведенная междоусобиями и самозванцами до ничтожества и почти до небытия, но сим народом удержана и усилена. Ибо известно всему свету, что народ Русский, с свои козаками, быв сначала народ самостоятельный, от самого себя зависевший, под правлением Князей своих соединился с Литвою и Польшею, для сопротивления против Татар, их разорявших; но после, за насилие и неистовство Поляков, освободившись от них собственною своею силою храбростию, соединился с Московиею добровольно, по единому единоверству, и сделал ее такою, какова она теперь есть. Но от нее попираем озлобляем ныне безстыдно и безсовестно. И так я обещаю и пред целым светом торжественно клянусь моею честию Королевскою, по низложении неприятеля моего, возстановить землю козацкую или Русскую в первобытное ее состояние самостоятельно, ни от кого в свете не зависящее; о чем с Гетманом Мазепою письменными актами обязался и утвердил, а гарантировали наши условия первые в свете державы.»

Это ясно, что Мазепа говорил устами Королевскими; но в тоже время раздавалось в Украйне слово Петра и участь Мазепы была решена. Вдруг, к его неудачам, пронесся слух, что он ругается над образами, вместе с Шведами топчет чудотворный образ Богородицы в селе Дегтяревке, что этот образ испускает жалобный стон, а он, стоя на нем, отрекается от православия и присягает на веру Шведскую. Начали спорить: иные, что это случилось с иконою Каплуновскою, другие, что с Балыкинскою, никто не спорил только о том, было ли это или не было; но Шведы стали изчезать.

А между тем Рада собралась в Глухове. Ноября третьего прибыл туда с Белозерским Драгунским полком Ближний Стольник, Наместник Ростовский, Князь Григорий Федорович Долгорукий; потом явились Полковники: Стародубский Иван Ильич Скоропадский, Черниговский Павел Леонтьевич Полуботок, Переяславльский Степан Томара и Наказный Нежинский Лукян Яковлевич Жураковский. Шестого Ноября приехал в Глухов сам Государь и велел приступить к избранию. Литургия совершалась в Троицком Соборе; молебен пели в присутствии Полковников, Старшин и козаков. Потом Долгорукий произнес к народу речь на площади; Посольского приказа Дьяк Михайло Родостанов, стал на стол и прочитал Государеву грамоту, подтверждающую права народные. «А Мы, Великий Государь,»— так сказано было в Манифесте, данном Ноября 1-го из обоза при Десне, — «Мы обещаем вам верным нашим подданным: Гетману, Полковникам, Асаулам, Сотникам, Генеральной и Полковой Старшине и всему войску все вольности, права и привилегии, которые вы имели за отца Нашего, — свято, ненарушимо и цело содержать.» Грамота, прочитанная Родостановым, была следствием Манифеста.

Тогда, по древним обычаям, приступили к избранию. Государь сказал о Полуботке, что он слишком хитер и может сравниться с Мазепою; зная Царские слова, чины и народ назвали Ивана Ильича Скоропадского. Скоропадский отказывался и советывал Полуботка; несколько голосов назвали последнего; но принуждены были уступить большинству тех, которые вторично провозгласили Скоропадского. По обычаю, этот назвал себя «недостойным уряда,» — потому же обычаю избиратели трижды провозглашали его достойным; Долгорукий подал ему клейноды и поехал в дом Меньшикова; новый Гетман был предоставлен Царю. От Долгорукого было прислано к Скоропадскому: бочка рейнского вина, пять бочек меду, Десять пива; Гетман дал, обед, и пальба из орудий весь день не умолкала.

Данило Апостол, Иван Сулима, Дмитрий Горленко, Иван Максимович, Михайло ЛомиковСкий, Гамалея, Кандыба, Бутович и Антонович явились к Государю с изъявлением верности. Жители Новагорода-Севердкого, Миргородские, Прилуцкие, Варвинские, Сребрянские, Лубенские, Лохвицкие прислали письменное уверение в послушании и подданстве. Но такой переворот не мог быть без несчастий. Меньшиков был действующим лицом в гибели многих верных Украинцев.

Подозреваемые в усердии к Мазепе, все не явившиеся на Глуховскую Раду были истребованы в Лебедин — пытка и казнь была их участыо. Вот описание произшествия, заимствованное от слова до слова у Архиепископа Конисскаго:

«Казнь сия была обыкновенная Меньшикова ремесла: колесовать, на кол сажать; а самая легчайшая, почитавшаяся за игрушку, вешать и головы рубить. Вины их изыскивались от признания их самих, и тому надежным средством служило препохвальное тогда таинство — пытка, которой догмат и поныне известен из сей пословицы Русской: кнут не янгел, души не вынет, а правду скажет; и которая производима была со всею аккуратностию и по указанию Соборного Уложения, сиречь: степенями и по порядку— батожьем, кнутом и шиною, то есть разженным железом, водимым с тихостию и медленностию по телам человеческим, которые от того кипели, сваривались и воздымались. Прошедший одно испытание, поступал во второе; а кто всех их не выдержал, таковый почитался, за верное виновным и веден на казнь. Пострадало таким образом, не превозмогших пытки, до девятисот человек; число сие, быть может, увеличено; но, судя по кладбищу, отлученному от Христианского и известному под названием Гетманцов, должно заключать, что зарыто их здесь очень не мало. И ежели в человечестве славится тот великодушием, кто презирает ужасы и опасности, то уже нет для тех и титулов, кои были орудиями и участниками Лебединских зверских лютостей, ужасающих самое воображение человеческое. Остается теперь размыслить и посудить, что если, по словам Самого Спасителя, в Евангелии описанным, — которые суть непреложны и не мимо идут, — ежели всякая кровь, проливаемая на земле, взыщется от рода сего, — то какое взыскание предлежит за кровь народа Русского, пролитую от крови Гетмана Наливайка, и пролитую потоками за то единственно, что он искал лучшей жизни в собственной земле своей и имел о том замыслы, «всему человечеству свойственные.»

Кровь эта взыскана была не на поколении Меньшикова, но на нем самом. Слова Спасителя непреложны и не мимо идут. Человек составлен из двух начал—из тела и души. Скорбя его бывают телесные и душевные. И Бог знает, какие нестерпимые. По крайней мере последние продолжительнее. И что ужаснее могло быть, как Светлейшеиу Князю Римской Империи, Князю Ижерскому, нареченному тестю Императора, всемогущему Меньшикову лишиться силы, богатства, быть изгнанником, видеть жену ослепшую от слез, рыть для нее собственными руками могилу в Сибирских тундрах, увидеть одну дочь свою ключницей, другую прачкою, себя плотником, — и окончить жизнь под шестьдесят третьим градусом северной широты, на пустынных берегах Сосвы? Бог знает, кто страдал более, — страдальцы ли Лебединские, мученики одного дня, или Березовский ссыльный, скорбными годами искупивший свое Лебединское злодеяние. Но кровь за кровь была взыскана!

Ноября шестого прибыл в Глухов Черниговский Архиепископ Максимович и привел к присяге Полковников, Старшин и козаков. Одиннадцатого приехали туда же Епископ Переяславльский Захарий Корнилович и Киевский Митрополит Иосафат Кроковский. На другой день Государь со свитою был у обедни, в соборе Троицком. И в тот же день в Москве, в Успенском соборе и во всей России загремела над старым Гетманом анафема.

По этому случаю везде собиралось первейшее духовенство. Митрополит Стефан Рязанский и Муромский, окруженный Митрополитами: Крутицким, Суздальским, Нижегородским, Архиепископами: Коломенским и Тверским, прочитал гражданам Москвы всю повесть измены; «Мы, собранныи во имя Господа Иисуса Христа»—так заключил он эту речь, — «и имеющие, подобно Святым Апостолам, от Самого Бога власть вязати и решити, — аще кого свяжем на земли, связан будет и на небеси, — возгласим: изменник Мазепа, за клятвопреступление и за измену к Великому Государю, буди анафема!»

Тоже совершалось и в Глухове. Вот слова летописей:

«По окончании кратких торжеств выбора и утверждения Гетманского открылось там же в

Глухове новое явление, дотоле в Малороссии не былое, явление страшное, названое сопутницею Мазепе во ад. Многочисленное духовенство Малороссийское и, ближайшее к границам, Великороссийское, нарочито собранное в Глухов под начальством и инспекторством известнаго Феофана Прокоповича, составило из себя, Ноября девяого, собор, и положило предать Мазепу проклятию.»

Чучела Мазепы висела до того времени на виселице, во всех орденах и в полном Гетманском облачении; палач стянул ее и на веревке втащил в Собор. На площадях казнили, действительно, чучела и других единомышленников Мазепы, взятых в Батурине. В Соборе читали чучеле приговор. Меньшиков и Головкин разодрали жалованные Мазепе грамоты, сорвали с чучелы Андреевский орден, кинули ее палачу и велели топтать зрителям.

Духовенство и клирики, в черном облачении со свечами из черного воску, читали над нею псалмы, и, провозглашая проклятие, обращали на нее горящие свечи; каждый раз клирики повторяли проклятие и стряхивали нагоревший воск. Феофан жезлом Архиепископским ударив ее в грудь, возопил: «анафема!»—И палач потащил ее по площадям и по улицам к виселице.

За палачом шли клирики и пели стих церковный: «Днесь Иуда оставляет Учителя.» — А под виселицею чучелу сожгли.

Род и место рождения Мазепы. Мнения Историков. Предок его. Вера его. Мать. Сестра. Год рождеиия. Детство. Воспитание. Молодость. Таланты. Первая любовь. Приезд на левый берег Днепра. Служба при Дорошенке;. Жена его и дети. В Пососольствах. В плену. Спасен Самуйловичем. Учитель детей Гетманских. Повышение в чинах. Поездка в Москву. Знакомства тамошние. Гибель Самуйловича. Голицын. Взятки. Гетманство его. Злодеяния и добрые дела. Милости царские. Доходы, богатства и капиталы Мазепы. Подарки от Петра. Провизия. Почести. Измена. Характер и ум. Мнение об нем Феофана. Мазепа поэт. Неудача его. Нелюбовь к нему народная. Оставлен Старшинами и войском. Галаган. Палий. Сокровища Мазепы взяты козаками и Русскими. Трощинский. Чарныш. Воззвания Карла и Петра. Ожесточение против Шведов. Бунт Запорожья. Битвы частые. Битва Полтавская. Награды Малороссиянам. Гибель Мазепиных друзей. Бегство Карла и Мазепы. Смерть его. Варница. Погребение. Предсмертные слова.

Взглянем теперь на родство и молодость, на богатство, нрав и наружность этого человека, подвиги которого на поприще политическом мы только что видели. Будем следить его в жизни домашней; из села Мазепинец, от колыбели, проведем его в Бендеры, до могилы. И тогда нам только останется сказать, как тихо и мирно Гетманщина отдала булаву в руки, привыкшие к скипетру; как она с Царством составила Империю.

Мазепа родился в селе Мазепинцах, округа Белоцерковского. Вольтер, Леклерк, Голиков, Лесюр и Симоновский считают его Поляком, родом из Литвы; Феофан Прокопович и Гордон — Малороссиянином. Мы признаем предков его Малороссиянами, его—Поляком. Фамилия — издревле Малороссийская, в том нет никакого сомнения; Полковый Судья Федор Мазепа, может быть предок его, был сподвижником Наливайка, мучеником за Православие, сожженным в медном быке. А он мог отложиться от веры отцов, как не многие тогдашние наши соотечественники в Украйне западной. Воспитанник Иезуитов, слуга Яна Казимира, Польский шляхтич, трудно поверить, чтоб он не принял папизма. Если его мать Мария была игуменьей Греко-российского монастыря, то это еще не доказывает, чтоб он не был единоверец; родная сестра его носила им Янели; такого имени у Русских нет; она жила в Польше; он вызвал ее и выдал за Мировича.

Мазепа родился в 1644 году. Ян Казимир принял его в пажи; ребенок успевал в науках, языках, танцованьи, фехтованьи, верховой езде. Иезуиты довершили начатое. Король и магнаты приметили в молодом человеке глубокие сведения в языке Латинском, увлекательный дар слова и необыкновенное искусство владеть пером.

Время детства едва миновалось—и он влюбился в жену или дочь какого-то магната. Большинство голосов говорит, что в дочь. Он вкрался в милость отца, увез девицу, был пойман и брошен погреб. Старик придумал казнь: обольстителя раздели донага, высекли, облили дегтем, обсыпали пухом, привязали на спину дикому коню и пустили в степь; это, вероятно, было над Днепром, или недалеко. Украинский конь принес его на восточный берег, упал и издох.

Козаки нашли Мазепу полумертвого, избитого, окровавленного; отвязали от коня, привели в чувство и вылечили. «Он столь искусно притворился исповедующим веру их, то есть православную Греко-восточную, что почтен ими за ревностного последователя и защитника оныя, а сие приобрело ему дружбу козаков.» Это было в шестьдесят девятом или в семидесятом году. Мазепе было около двадцати пяти лет.

Тогда он начал службу в Малороссии, женился, имел детей, вскоре лишился их и жен, и после семьдесят четвертого года уже нигде о них не упоминается.

Сперва он был при Дорошенке. Чигиринский Гетман его полюбил, давал важные поручения. Мы видели его в Переяславле, Послом к Самуйловичу и к Ромодановскому. Потом он был отправлен в Крым и в Константинополь, и вел в подарок Хану от Дорошенка десять Татар и пятнадцать козаков Самуйловича.

Он вез тогда несколько важных бумаг; одну к Хану Селим-Гирею, с жалобой на двух Крымских Султанов, которые, во время приближения к Жаботину козацко-Русских войск, отступили от Дорошенка; и с просьбой о присылке десятитысячного отряда вспомогательного. Вторая бумага к Визирю Турецкому содержала ту же жалобу ложное известие о разбитии четырнадцати Полковников Самуйловичевых и двух тысяч Москалей и просьбу о вспомогательном Турецком войске, «без которого не только десять, но и двадцать тысяч Татар ничего доброго не могут сделать.» В третьей бумаге, адресованной к Дорошенкову при Султане Резиденту, Гавриле Лисовскому, было повеление ходатайствовать о скорейшем от Порты пособии. Мазепа был уполномочен словесно переговорить о всех делах с Ханом, Визирем и Резидентом.

Но эта поездка была неудачна; ею кончилась служба Мазепы при Дорошенке. Его схватил с бумагами Кошевой Сирко и представил к Самуйловичу; а Самуйлович отослал в Москву. «и самого посланца Дорошенкова, — писал Гетман, — «к Вашему Царскому Пресветлому Величеству посылаю, дабы он, как прежде бывший надежный его человек, донес, каким образом Король Польский, вместе с Султаном Турецким и Крымским Ханом, хотят возстать против Вашего Царского Пресветлого Величества, которому посланцу изволь во всем дать веру, не полагаясь совершенно на приятство Ляцкое.»

Здесь Мазепа мог бы погибнуть, но убедительная просьба Самуйловича — не ссылать его ни в какую ссылку и отпустить в Украйну, избавила его от Сибири, а может быть от пытки и смерти. Ему позволено было жить по левой стороне Днепра с женою и детьми.

Кроме Латинского и Малоросеийского языков Мазепа знал Польский и Немецкийишецкий. Это был редкий в то время человек: даром слова, заманчивостью обращения, искусством понравиться и втереться в доверенность, всеми Иезуитскими добродетелями он очаровал Самуйловича и стал учителем его детей.

Он лучший был писец своего времени; ему поручал Гетман переписывать важнейшие бумаги. Самуйлович был набожен, Мазепа был ревностный исполнитель обрядов закона Греко-российского. Неутомимость в исполнении возлагаемых на него должностей, старательность, вежливость, уклончивость приобрели ему всеобщее уважение; сперва стал он Гетманским писарем; потом Сотником; в 1681 году был уже знатным Войсковым товарищем. Тогда Гетман послал его в Москву с представлениями о Бахчисарайском мире; на другой год он ездил поздравлять Государя с бракосочетанием. Тут говорил о мире с Турками; все его представления были уважены; и он приобрел не милость, а приязнь сильнейшего тогдашнего вельможи—Василья Васильевича Голицына. Возвратясь из Москвы, он получил чин Генерального Асаула.

В 1686 году опять он ездил в Москву, с сыном Гетмана, Григорием, для представлений о том, чего не должно уступать Полякам из Малороссии; в следующем году лично явился туда же, с донесением, что Киевская Епархия приписана к Патриаршеству Московскому и что универсалы о том разосланы по всей Малороссии. Тут толковал он с Царями и Боярами о соединении Московских войск с козацкими, в наступающем походе Крымском; о нападении на Турецкие Приднепровские города; о высылке Польского вспомогательного войска; о вспоможении христианам Греческого закона, находящимся в Польше и в Литве; о запрещении вывоза хлеба в Крым; о выдаче особенного знамени Гетману.

Как не познакомиться было ему со всеми Боярами в столь частых с ними свиданиях? И он начал тогда же замышлять о Гетманстве; во вторую поездку, его испугала возможность Самуйловича сблизиться узами родства с Голицыным: Гетман чуть было не выдал дочери за сына Боярского; и это бы сбылось, если б не Мазепа был послан в Москву. Но сватовство помешало б ему свергнуть Самуйловича, и оно разстроилось.

Крымский поход мог потрясть могущество Голицына. София поддержала любимца своего: «Самуйлович лишен Гетманства за проектом Мазепиным» — говорит летопись. Тогда деньги, занятые у Бурковского, проложили ему путь к булаве.

Напрасно некоторые Историки отвергают, что Голицын был подкуплен Мазепою; они же сомневаются и в том, что Голицын взял, во втором походе Крымском, от Селима бурдюг с фальшивыми червонцами. Они говорят: «Мог ли гордый Голицын продать за деньги свою честь? Любимец правительницы, располагавший по своему произволению казною Царскою, прельстился ли бы червонцами Ханскими?» Но вопросы—не опровержения.

Вот роспись вещам, полученным от Мазепы Голицыным, кроме суммы занятой у Бурковского: червонцами и ефимками одиннадцать тысяч рублей; серебряной посуды три пуда, двенадцать фунтов; серьги алмазные в тысячу двести рублей; зарукаве алмазное в тысячу четыреста рублей; другое зарукавье в четыреста; алмазный перстень в двести; яхонтовый в пятьдесят; ковш золотой, весом во сто червонцев; золотая ложка и пара ножей, с яхонтами, во сто двадцать рублей; три Турецкие сабли, из коих две с изумрудами, а одна с яхонтами, в девятьсот рублей; два занавеса к постели в четыреста рублей; шатер Турецкий в триста; три Турецкие лошади, с збруею, в тысячу. «То все дано», писал к Петру Мазепа, «более неволею, нежели волею, с подучения и безпрестанных угроз Лесштия Неплюева; а выше упомянутые вещи иные из пожитков бывшего Гетмана, другие из моего именьишка, которое, по милости Божией и Монаршеской, нажил на Гетманском уряде.» Кто все это принял, тот примет и бурдюг с червонцами.

Мазепа получил Гетманский сан, будучи сорока трех лет. Теперь сочтем его злые дела, сочтем и добрые; пусть потомство их сличит и свесит. За избавление от Сибири, за милости, благодеяния и доверенность, он заплатил клеветою и кознями Самуйловичу; преследовал его семейство; уговорил бояр, чтоб пытали его воспитанника, мужественного, любимого в войске, Григория; заставил палача отрубить ему голову, для большего мучения, несколькими ударами топора; не переставал гнать старого Гетмана и в Сибири, и там разлучил его с сыном. Отец знаменитого Полуботка, Сулима, племянник Гетмана Михайло Самуйлович, Дмитрашко-Райче, Апостол, Гамалея были разжалованы и сосланы. Козаки взбунтовались; он привел на родину Великороссийское войско. Ропот утих.

В Москве случился переворот. Благодетель Мазепы, хотя благодетель за деньги, Голицын пал; едва узнал об его ссылке, вступил в донос, подал прошение, чтоб ему возвратили подарки, которые Голицын взял с него насилием за Гетманство. По мере того как богател, алчность к деньгам стала в нем усиливаться; недовольный тем, что без всякого права взял, или, чтоб искреннее выразиться, украл из войскового скарба деньги и отдал их Бурковскому, за взятые взаймы, на подкуп Голицына, — этим недовольный, начал отнимать у Запорожцев доходы Переволочанского перевоза, удерживать их жалованье, делиться с ними насильственно их запасами хлебными.

Явились пасквили; подозревая каждого, без всяких доказательств, отправил он чернеца Соломона в Москву на пытку и в Батурин на жестокую казнь. Потом отнял все имущество у Полуботков, развез их по темницам, и Михайла Самуйловича сослал в Сибирь.

Учреждая откупы, денежные сборы с шинков и винокурень, уничтожая этим коренные народные права, клеветал на Украинских помещиков, описывал их жестокими, — когда его дело было их укрощать, если действительно они были, а не доводить о том до сведения Москвы.

Был у нас знаменитый воин, прямодушный, любимец народа, сильный в Украйне человек; с завистью глядел Мазепа на его славу, власть и богатство. То был Хвастовский Полковник Семен Палий; Гетман призвал его к себе в гости, напоил пьяным, заковал в кандалы, истомил голодом и жаждою и сослал в Сибирь. Все богатства его себе заграбил.

За Случью раззорял владельцев; отягощал города данью тяжкою; и, не в скарб войсковый, не в казну Царскую вносил добычу кровавую, а набивал ею свои сундуки.

Злобясь на Царя за бездействие в войне со Шведами, в своем против него безсилии, посылал на верную смерть преданных отчизне Украинцев. Так погибли Полковники Миклашевский и свойственник его же самого Мирович, в Несвиже и в Ляховичах.

В шестьдесят два года влюбился, в насмешку над своими собственными сединами, в Польку Дульскую; и за несообразный с здравым разсудком брак готов был продать Полякам Украйну.

Развращая жену Искры, будучи крестным отцом Кочубеевой, имея родного племянника женатым на сестре этой Кочубеевой, обольстил, на зло чести и вере Христианской, свою свойственницу и крестницу; этого мало: ставил дочь против родителей, безчестя и понося их в ядовитых письмах к ней; научал идти в монастырь и потом изменить обету пред Богом.

Казня Искру и Кочубея, жалуясь, что их мало истязали друзья и кревреты его, Шафиров и Головкин, ограбил их домы, отнял свободу у их семейств и пытал их перед казнию, допытываясь Диканьского золота.

Умолял Царя раззорить Сечь Запорожскую; упрашивал его обратить регистровых козаков в полки строевые; клеветал ему на всех Украинцев, ложно донося, что они готовы от него отложиться.

За удельное и несбыточное Княжество, не спросясь воли народной, продал Украйну Полякам и Униатам. Изменнически поставил козаков под огонь Шведских батарей; несогласных передаться Шведам и Лещинскому, Полковника Носа и Зертиса, приковал к пушкам на валах Батуринских.

Наконец, в довершение всего, неистово употребил всуе таинство христианское — Елеосвящение.

Так попирал он родство, веру, права народные, человечество! — Чем же он выкупил все эти злодеяния?

Сибилев произнес, пьяный, в Глуховской Ратуше, неосторожные слова насчет его; был взят, скован, отправлен в Севск и приговорен к смертной казни. Забела подал на него донос, был пытан, взят на встряску, и тоже приговорен к смерти. Мазепа их простил; но лишил именья и свободы. И пусть потомство переверит мои слова. Во всех летописях оно не найдет третьего поступка, столь милосердного.

Таков был тот, кому хотелось стать властелином независимым; кто хотел, чтоб ему вверила судьбу свою Украйна!

Разсмотрим теперь благодеяния, излитые на него Петром; сочтем часть богатств его, полученных из рук народа и Петра, а большею частью добытых неправдою.

Его доходы были: с индуктного сбора пятьдесят тысяч злотых; с арендного, который бы должен поступать в казну, но который брал он себе, — сто тысяч злотых; с порукавичного, установленного им за не отдачу аренд на перекуп, от полков восточной Украйны—шесть тысяч триста червонных и шесть сот ефимков; от западных—двадцать тысяч злотых; с Гадячского полка — пятнадцать тысяч злотых. Для него собирали со всех полков: разный скот, мясо, муку, крупу, пшено, овес; все это называлось— сбор статейный. Жалованье его состояло из тысячи червонных. Ему принадлежали волости: Шептаковская, Почеткая, Самбурская, Ропская и Быковская; в одной последней ныне считается за десять тысяч душ. Сверх того у него были вотчины и в Великой России.

Кроме загородных дворцов, каковы были под Бахмачем и в других местах, он имел в Батурине прекрасный дворец, по Польскому обычаю украшенный, и тридцать мельниц. — Все это было раззорено до основания Князем Меньшиковым

Наличность у него была неоцененная. В одной Белой Церкви было до двух миллионов рублей; вероятно, в Киево-печерской Лавре и того более.

Не говоря о добытом со стороны, о вещах, которые отобрал он назад от Голицына, и которых было на восьмнадцать тысяч рублей; не говоря о подарках от Короля Польского и Ханов Крымских; не упоминая о богатствах Палия, Самуйловичей и других опальных Старших, которых он ограбил, — одни Царские подарки составляют значительное состояние.

Петр не жалел ничего для своего старого Гетмана. Сегодня присылал он ему золотой кафтан, на соболях, в тысячу рублей; завтра другой такой же, с снурками алмазными, в тысячу триста; или аксамитный, с алмазами и яхонтами в восемьсот рублей; сегодня он принимал из Царских рук золотую саблю, с драгоценными каменьями; а завтра какой-нибудь хрустальной сосуд, в рубинах и изумрудах. В Архивах дел Малороссийских мы насчитали одного бархата 96 аршин, пять изорбафов, восьмнадцать партищ байбареков, камок лауданов тридцать четыре косяка, атласов двадцать два партища, множество объяри золотой и серебряной, исподов лисьих, мехов песцовых и одних соболей восьмнадцать сороков, на четыре тысячи с лишним рублей.

Этого не довольно: Государь ежегодно тешили его провизиею. Он как бы подрядился кормить и поить Гетмана. Бочка рейнского вина, а с 1698 года, по две; десять ведер орехового масла; бочка уксусу Новгородского; белуга большая одна; десяток семг; пятьсот лимонов, и сто стерлядей являлись ежегодно от Царя к столу Гетманскому.

Это-то и разбаловало Мазепу. Он забыл, что рука, из которой сыплются дары, может взять за усы того, кто ее лобызает.

Кроме того, какими почестями осыпан был он!

Чин Действительного Тайного Советника, Княжество Римской Империи, лента Андреевская, — все было дано первому сановнику Русского Царства.

Вспомним поездку его в Москву и тамошнее угощенье; вспомним присылку медиков к нему; желанье Царя получать его советы; утешения в печалях, поздравления в радостях.

И чем за все он отплатил? И потом от чистого ли сердца или для обмана он предлагал Петру Карла продать?

И если б эта измена была предпринята в пользу народа, в пользу, хотя ложно понятую. Повторяем: — измена была из личных выгод, из жажды собственной независимости, из страсти в короне Великокняжеской, за которую думал он заплатить Полякам Украйною. Он слишком был опытен, чтоб думать, что Шведы, отдаленные столь великим пространством, земли от Украйны, могут защищать ее от Польши, Крыма и России; у Петра он не предвидел возможности купить независимость; ученик Иезуитов, он для себя не дорожил ничем; да и самой Польше он не дарил Украйны: он продавал ее, продавал на пропятие, и на пролитие Польской же крови.

Говорят, он был храбр на поле битвы; но где же тому доказательства? Под Замосцем он был с огромной массой осаждающих; а горсть осажденных погрозилась сразиться с ним и предписала ему условия сдачи. Под Полтавой он в обозе был; был он и в Крымских походах, с Голицыным, и в походах к Азову, с Петром; но нигде не видели мы самого его в открытом поле, перед рядами врагов, рядом с смертию.

Алчность к золоту, коварство, скрытность, себялюбие, властолюбие, мстительность — эти качества можно в нем признать безошибочно. Даже в дальновидности потомство может ему отказать: кто не понял Петра, имея с ним дело, идучи с ниш об руку; кто не мог постигнуть Его, стоя пред ним лицом к лицу, — тот не дальновиден. Петра дитя могло понять. Должно признаться: это было, говоря словами великого человека, солнце, которого не видят только слепые. Вот еще случай, который показывает его сребролюбие и неблагодарность: знаменитый Полуботок объявил Апостолу, что Михайло Самуйлович при нем говорил дерзко о Гетмане. Апостол донес Мазепе. Мазепа конфисковал все имущество Полуботка; а его разжаловал за то, что не самим Павлом был предостережен. Ходатайство Старшин скоро заставило его дать Полуботку чин Черниговского Полковника; но имение Мазепа не возвратил.

Много есть описаний его характера, лучшее, безспорно, принадлежит Феофану Прокоповичу, который видел его, был с ним знаком, с ним разговаривал. Прочтем:

«Мазепа был предан Полякам и Русских ненавидел; но никто не мог этого чувства в нем заметить. Он всегда показывал Русским любовь, усердие и уважение. Ум его наблюдал поступки людей, взвешивал каждое слово, старался угадывать мысль. Он был так скрытен и осторожен, что часто, казалось, не понимал двусмысленности; выдавая себя за человека откровенного, иногда казался пьяным, не будучи пьян; хвалил чистосердечных, нападал на хитрых, разгорячал собеседников и выпытывал их тайны. Имея ввиду соединить Украйну с Польшею, показал усердие к Православию, строил каменные церкви, обогащал монастыри. Притворялся больным и дряхлым, не отпускал ни на минуту докторов, не мог ни ходить, ни стоять от слабости, и так тихо стонал, что едва был слышен его голос.»

Историк Петра забыл сказать, что, намереваясь отложиться от России, Мазепа дарил Царя конями, золотом, покупал в России земли, и населял их людьми. Но все это хитрость, двуличие, а недальновидность.

Он владел пером, но и его употреблял не на добро; надобно быть душе слишком низкой, чтоб, в минуту предательства, писать те письма, которые мы читали уже. Редко кто решился бы за все блага земные так красноречиво раболепствовать на бумаге, как он; и, не говоря о Хмельницком, о Полуботке, даже Дорошенко не приложи лбы к тем письмам руки: злодеяние — смешанное с низостию отвратительною; для глаз сноснее разбойник, с ножем в руках, нежели отравитель, с ядом в вине и с поцелуями дружбы.

Он был поэт. Но на какое дело он употреблял священный, Божий дар? Он плакал в стихах своих по Украйне угнетенной; называл ее матерью, сравнивал ее с птицею, которая свила гнездо на перепутьи—и был ее изменником, предателем, клеветником.

И в минуту необычайного переворота в его судьбе, все его оставили.

Первый отстал от него Апостол: Ноября двадцатого он прибыл в Сорочинцы, оттуда написал поздравление к Скоропадскому, и просил его ходатайства пред Государем, оправдываясь в принужденном побеге с Мазепою. Государь потребовал его в Лебедин и оправдал. Его письмо к Наказному Миргородскому Полковнику Онисимову, — в котором он приказывал ему поспешить в Гадяч, для присоединения к Мазепе, — было перехвачено; но полагают, что он писал, если не по принуждению, так для уверения Гетмана в своей к нему преданности. Апостол на словах сказал Государю, что если он возвратит Мазепе Гетманский сан, то Мазепа предает ему в руки Карла XII, с знатнейшими Генералами. Головкин отвечал, что Государь весьма милостиво принял предложение; что если, даже и не Короля, хотя Генералов он доставит ему, то Государь и уряд Гетманский ему отдаст, и умножит свои прежние к нему милости. Но Мазепа не дался в обман. Он помнил письмо Головкина к Кочубею, когда того зазывали в Витебск.

Потом явился к Петру Компанейский Полковник Игнатий Галаган; представил, шестьдесят пленных Шведских драбантов, упал на колени, сбросил саблю свою. — «Галаган!» сказал Петр, глядя на него пристально: —«и ты, вместе с Мазепою, Мне изменил?» Нет, Государь. — «Да ты с ним бежал?»—Я не бежал, Государь; виноват только в том, что Мазепа обманул меня. Он вывел мой полк против Шведов, и ввиду их открыл свой умысел. Я не мог устоять против сильного неприятеля, клялся в верности Мазепе и Королю, но в сердце был верен Тебе. Нас поместили внутри лагеря, потом позволили мне быть в разъездах, но все я был под надзором; наконец уверились во мне; я стал свободен. Располагай мною, Государь! — «Не сделай и со Мною,» сказал Петр, «такой же шутки, как с Карлом.» — «Будь покоен, Государь; я не понесу моей головы за Шведов. Они поручатся за меня.»—Так разсказывал этот разговор сам Галаган Ригельману, который передал его потомству. Галаган оправдал обещание: то перехватывал Шведских курьеров, то разбивал обозы и пресекал сообщение между неприятелями; наконец, отнял у них несколько орудий и значительную казну, которую Петр ему подарил.

Государь вспомнил о Палие; и старый Полковник немедленно явился из Сибири на родину, где снова получил чины и богатства.

Мазепа овладел Гадячем, и отрядил Полковников Дувера и Таубе в местечко Смелое, которое велел сжечь, за сопротивление. Это благодетель Украйны! — Ромны, Прилуки, Лубны, Лохвица, Рашевка были заняты Шведами. Свечки защитили Пирятин. Мазепа из Гадяча приехал в Ромны. Его универсалам никто не внимал. Крестьяне перебили над Десною полтораста Шведов; Король их казнил. Это не помогло. Мазепа разсылал возмутительные письма в города Заднепрские; народ их перехватывал и представлял Государю. Скоро к Мазепе пришло весьма огорчительное известие: Голицын овладел Белой Церковью; его миллионы достались Петру; Киевопечерские сокровища тоже пошли в добычу врагам его. От всех богатств уцелело у него только два небольших боченка с золотом.

Ноября 30-го родственник, Мазепы, Трощинский, взят под стражу; Старшины полка Гадячского избрали на место его Полковником Чарныша. Декабря 10-го обнародован Манифест, с повелением объявлять о пожитках Мазепы, где очи найдутся, и с обещанием половины тому, кто откроет их. Новый Гетман гремел универсалами, опровергавшими универсалы Мазепинские. Батуринские жители начали нова селиться на обозженных развалинах своего города. Вдовы Искры и Кочубея получили не только все прежние поместья своих мужей, но и новые, в полках Полтавском и Нежинском. Карл XII взывал к Малороссиянам. Петр отвечал на воззвание: «Как может он оборонять Малороссию из Щвеции? от какого тиранства хочет он избавить вас? Не наслаждаетесь ли вы у Меня верою, правами, вольностями? Не Поляки ли, которым он хочет вас предать, угнетали вас? Так не поступают победители! Клевета, мятежи, раздор—это оружие слабых; сильный действует оружием иным. Мы надеемся, что Бог поможет Нам изгнать врага из отечества. Тогда Малороссияне станут отдыхать в тишине, на прежних правах и вольностях; они получат награду за усердие.»

Малороссияне ожесточались против Шведов. Сам Государь писал к Апраксину: «Здешний народ со слезами жалуется на изменника и неописанно злобствует…. Малороссийский народ так твердо с Божиею помощию стоит, как больше нельзя от них требовать…. Король посылает к сему народу письма, но он неизменно пребывает в верности; письма Королевские приносит, гнушаясь даже именем Мазепы.»

Пять батальонов, под предводительством Царского Полковника Келина, заняли Полтаву. Государь поехал в Веприк, где находилось гарнизона полторы тысячи; осмотрел войска Рена; съездил к Гадячу, где стояли четыре полка неприятельские и возвратился в Лебедин. Тогда часть войска отправилась к Гадячу; Алларт к Ромну; Карл пошел защищать Гадяч; Алларт взял Ромен.

Жилища были раззорены Аллартом; скот отогнан и роздан армии; все приведено было в запустение; народ бежал в Великороссийские губернии, и селился на пустопорожних местах, где явились тогда огромные слободы Юнаковка, Михайловка, известная под названием Вольных Черкас. Шведы в свою очередь жгли и грабили Малороссию и уже не говорили: мы ваши, а вы наши, — «а дана им такая, — по словам летописи, — воля от Короля, как чорту на Иова», то есть: души только не коснись.»

Вскоре Король подступил к Веприку, где стоял Фермор, и взял его после трех приступов. Зима была жестокая, но война не прекращалась; в кровопролитной битве при Красном Куте Король едва спасся от плену, отступил к Опошне, сжег Куземин, Алешню, Городню, Мурафу, Коломак и Рублевку. Наступила весна, реки разлились, и он остановился у Опошни.

Февраля 15-го Русские разбили полк Албедиля у Рашевки. Государь поехал в Воронеж, оттуда Доном в Азов, и усилил флот новыми кораблями.

Он занимался его устройством, когда пришло к нему от Запорожцев требование, чтоб Каменный Затон и Самарские городки были раззорены немедленно. Государь отказал. Гордеенко, с восьмью тысячами Запорожцев, явился к Королю в Будище и произнес речь на Латинском языке. Потом пришел к Мазепе в палатку, где на столе лежали Гетманские клейноды; Кошевый преклонил пред Мазепою свою булаву и ею приветствовал. Мазепа отвечал: «Запорожцы обязаны служить верно мне, старику, вдовцу бездетному за то, что на закате жизни жертвую для отчизны спокойствием и не допустил Царя истребить вас.» За обедом у Гетмана они разгорячились, клялись служить Карлу, клялись сражаться под знаменами Мазепы, и ограбили столовое серебро. Управитель начал их увещевать — они пришли в ярость, потребовали от хозяина удовлетворения, и этот выдал им несчастного. Сперва кидали его, играя им как мячиком из рук в руки по воздуху, потом зарезали.

Под Цариченкою Гордеенко сразился с полкаши Петра, и советовал Королю идти к Полтаве. Граф Пипер противоречил, но его не послушали, и в Мае осада Полтавы началась. Она продолжалась полтора месяца. Галаган и Яковлев, пользуясь отсутствием Гордеенка, раззорили Сечь Запорожскую до основания; истребили множество оставшихся на Чертомлыке, и взяли более ста пушек.

Июня четвертого Госудаь прибыл к войску; четырнадцатого Русские отняли у Шведов старые Сенжары; семнадцатого Карл осматривал городские укрепления, и подъехав к городу весьма близко, на месте, известном доныне под названием Ворот Королевских, был тяжело ранен в ногу; двадцатого наша армия перешла по мосту через Ворсклу, при деревне Петровке, и стала в версте от неприятеля; двадцать седьмого была, знаменитая Полтавская битва.

Когда раненого Короля носили в носилках перед войском; когда у Петра была прострелена шляпа; когда, конь за конем, под Меньшиковым упало три коня, а у Шереметева пролетела пуля сквозь рубашку;—тогда Мазепа был в обозе, далеко от поля битвы; Максимович, Зеленский, Покотыло, Гамалея, Григорьев и Чуйкевич находилис при нем. Палий сражался в рядах Петра.

Шведы бежали к Решетиловке, и под Переволочною положили оружие, Карл и Мазепа переправились через Днепр. Из двух боченков золота Король занял у Гетмана двести сорок тысяч Немецких талеров, которые обещал уплатить Войнаровскому. Оба скрылись в Султанские владения. Скоропадский получил Государев портрет, осыпанный бриллиантами; Старшины золотые медали; козаки двести тысяч рублей из отнятой от Шведов казны. Государь угощал их обедом, и при громе пушек за их здоровье пил

Иная участь постигла преданных Мазепе. Генеральные: Судья Василий Чуйкевич и Асаул Дмитрий Максимович; Полковники: Лубенский-Зеленский

Компанейские: Кожуховский и Андреяш; Сердюцкие: Яков Покотыло и Антон Гамалея; Чигиринский— Василий Невенчанин; Войсковый Товарищ Симен Лизогуб, и Канцелярист Григорий Григоров — были сосланы в Сибирь и в Архангельск. Чуйкевич постригся в монахи в Сибири, жена его в монахини в Малороссии.

Мазепа был в Бендерах с Королем. Петр настоятельно, двумя письмами, требовал от Сутана его выдачи; Русский Посол, Толстой, предлагал Муфтию триста тысяч ефимков за содействие. Но Сентября 22-го Мазепа скончался; 24 похоронили его; впереди музыканты играли марш погребальный; за ними штаб-офицер нес Гетманскую булаву; шесть белых коней везли на дровнях гроб, окруженный козаками, с обнаженными саблями; за гробом шли козачки, заглушая музыку рыданьями; рядовые, с опущенными знаменами, с опрокинутыми ружьями, шли позади.

Он лежит в Варнице, близ Бендер.

Иные говорят, что он умер от старости, другие — от печали. Русские лазутчики доносили Государю из Турции, что он отравил себя.

Почувствовав приближение смерти, Мазепа потребовал свой ларчик, вынул оттуда бумаги, сжег их и думая, быть может, о Головкине, о Шафирове, промолвил: «Це хай одын я буду безталанным, а не многии, о яких вороги мои мабуть и не мыслыли, або й мыслыть не смилы: злая доля усе переиначила для невидомого конця!»

Примечания:

1

Это было в Март 1620; в том же году, Октября 7-го, он, на сражении Цецорском, был взят в плен и два года провел в неволе.

2

Полтава, Грунь, Опошня, Зеньков, Кобыляки, Котельва, Куземин, Кишенька, Велики, Старые Сенжары, Новые Сенжары, Голтва, Омельник, Поток, Переволочна, Кропивна, Вороньки, Кременчуг, Орель и Мужалеевка.

3

Миргород, Сорочинцы, Ковалевка, Барановка, Рашевка, Лютенка, Ярески, Шишак, Остапьев, Хорол, Белоцерковка, Хомутец и Комышня.

4

Лубны, Лохвица, Снятин, Сенча, Яблонов, Пирятин, Смелое, Глинск, Чернуха, Корыбутов, Красное, Колядино, Константинов, Недрыгайлов и Гадячь.

5

Трудно было бороться заранее обреченной на гибель правоте против коварства и предубеждения.

6

В подлиннике это письмо испещрено устарелыми и не Русскими словами и не имеет теперь той силы, которую тогда имело; я его помещаю в переводе. Поставить эту переписку в выносках, а не в тексте, значило б лишить Историю важнейшего достоинства: — характеристики тогдашних людей, крыть дух времени, отнять прелесть и заманчивость; для любопытных, подлинники приложены в третьем и четвертом томах.

7

И это слова человека, который прислал в свой Сенат сапог вместо Сенатора, который порвал платье Визирю шпорою, и об ком? О том, кто известно за чем странствовал по Европе, и кто говорил: «жаль мне брата моего Карла, но я ему не Дарий!»