КНИГА IX

ПОСЛЕ СМЕРТИ САЛАДИНА

(1193-1198 гг.)[4]

После смерти Саладина произошло то, что было нормой для Востока: царство силы и абсолютной власти сменилось царством смут и мятежей. Великий завоеватель не оставил завещания, и это сделало неминуемым распад его империи. Один из его сыновей захватил Египет, другой – Алеппо, третий – Дамаск; Малек-Адель, брат Саладина, стал хозяином Месопотамии, остальные эмиры, члены династии Аюбидов, присвоили те города, в которых прежде были наместниками. Вскоре вспыхнула распря между Афдалом, владевшим Дамаском, и Азизом, султаном Египта. Малек-Адель сначала попытался примирить племянников, а затем, став во главе египетских войск, вытеснил и изгнал из Дамаска Азиза и объединил под своей властью все наследие Саладина. Его успехам помогло и то, что христиане, как обычно, не использовав распрей среди врагов, своим неумным поведением лишь содействовали их новой консолидации.

По отбытии английского короля христианские колонии, как и после прежних Крестовых походов, быстро шли к деградации. Анри Шампанский, ставший правителем Палестины, пренебрегал королевским титулом и, горя нетерпением вернуться в Европу, рассматривал свое королевство как место изгнания. Гюи Лусиньян, удалившийся на Кипр, больше не интересовался Иерусалимом и был озабочен лишь тем, чтобы утвердиться в своем новом королевстве, постоянно сотрясаемом внутренними мятежами и угрозами Константинопольских императоров. Боэмунд III, внук Раймунда Пуатье и потомок по женской линии Боэмунда Тарентского, одного из героев Первого крестового похода, управлял княжеством Антиохийским и графством Триполи. Среди бед, которые одолевали христианские колонии, этот князь был занят только увеличением своих владений и ради достижения цели не считался со средствами. Претендуя на Малую Армению, он начал жестокую борьбу с ее князем, закончившуюся женитьбой Боэмунда на дочери его врага, что, впрочем, не уничтожило семян раздора. Духовно-рыцарские ордена, храмовники и госпитальеры, удерживаемые в Азии своими обетами, составляли главную силу государства, еще так недавно имевшего своей опорой все воинство Европы; но и они не удержались на высоте. Честолюбие и зависть разъединяли ордена, превращая их в соперников и врагов: соревнуясь в могуществе и славе, они пеклись не столько о защите святых мест, сколько об увеличении своего блеска и богатства. Порой это соревнование доходило до открытых схваток чуть ли не с оружием в руках, и папе римскому стоило больших усилий поддерживать мир между ними.

В пылу этих раздоров никто и не помышлял о борьбе с сарацинами; чем больше стороны ожесточались одна против другой, тем меньше видели они опасности, угрожавшие общему делу. И даже умнейшие из вождей ничего не предпринимали, как бы чувствуя руки связанными: проси они помощи на Западе, то было бы нарушением перемирия с мусульманами, а соблюдай они скрупулезно это перемирие, его легко могли нарушить сами мусульмане, всегда готовые воспользоваться бедствиями христиан. При подобном положении ничто не сулило нового Крестового похода: христианство Сирии к нему не призывало, а с другой стороны, какую охоту могли иметь христиане Европы помогать народу, находящемуся в состоянии разлада и развала?

И все же великое имя Иерусалима еще не утратило своего ореола в глазах народов; воспоминания о первых походах еще вызывали энтузиазм; благоговение к святым местам, которое ослабевало в самом царстве Иисуса Христа, еще сохранялось за морями. Папа Целестин III, некогда ободрявший участников минувшего похода, мечтал о новом; будучи девяностолетним стариком, он жаждал, чтобы последние дни его освятились отвоеванием Иерусалима. Известие о смерти Саладина обрадовало весь Запад. Папа обратился с посланиями к духовенству и светским князьям, заверяя, что теперь перемирие не может их останавливать и что проповедь нового похода – святое дело. Особые надежды папа возлагал на Ричарда Львиное Сердце и Филиппа Августа.

Английский король после своего возвращения не расставался с Крестом, символом похода; но едва простившись с жестокой неволей, испытав на себе все трудности и беды далекой экспедиции, он думал в первую очередь о том, как восстановить потери, защитить свое государство и удержать атаки Филиппа. Равным образом и Филипп боялся покинуть свои владения из страха перед мстительным и завистливым нравом английского монарха. Бароны обеих сторон разделяли взгляды своих правителей и готовы были лить слезы, сожалея о потере Иерусалима, но не желали больше лить своей крови ради его отвоевания. Лишь небольшое число французских рыцарей под главенством графа Монфорского согласились принять участие в новом предприятии.

Иначе получилось с Германией. Генрих VI, занимавший тогда императорский престол, не разделял с королями Англии и Франции злоключений последнего похода; горькие воспоминания, равно как и страх перед врагами в Европе, не могли помешать в благочестивом деле, а наличие блистательных примеров прошлого как бы налагало на него некую священную обязанность. Правда, государь этот, как мы помним, был отлучен папой от Церкви; однако, невзирая на это, Целестин напомнил ему пример его великого отца, Фридриха Барбароссы, и убеждал принять Крест. Генрих, искавший случая примириться с папой и сверх того имевший обширные замыслы, в которых грядущий поход мог оказаться ему полезным, ласково принял папских послов и не ответил им отказом.

Император Генрих IV, по-видимому, страдал манией величия; по словам современника, он бредил славой Цезаря и исповедовал лозунг Александра: «Имей все, чего бы ни пожелал». Он понял, что благоприятный случай доставляет ему возможность легко осуществить давно задуманную операцию: завоевать Сицилию и проложить путь в Константинополь. Покорясь якобы воле римской церкви, он искал союза с Генуей и Венецией, обещая им богатства побежденных и одновременно имея тайный замысел в один прекрасный день уничтожить обе республики, сокрушить авторитет Святого престола и на этой основе восстановить для себя и своего потомства империю Августа и Константина.

Объявив о своем желании взять Крест, Генрих созвал в Вормсе генеральный сейм, где произнес большую речь в защиту нового похода; затем тут же облачился в одежду крестоносца, и многие последовали за ним, одни, чтобы угодить Богу, другие – императору. Среди принявших Крест выделялись герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский, пфальцграф Рейнский, ландграф Тюрингский, герцоги Баварский и Австрийский, епископы Вюрцбургский, Бременский и Верденский. Проповедь похода распространилась по всей Германии, собирая множество энтузиастов, воспламененных и тем, что император лично будет руководить их усердием. Однако у императора были совсем другие замыслы. Многие из вельмож, одни – проникнув в эти замыслы, другие – думая дать властителю благой совет, просили его остаться на Западе и руководить походом из своих владений. Генрих после слабого сопротивления уступил их просьбам и занялся подготовкой. Сам он с сорокатысячным войском направился в Италию, крестоносцы же, разделенные на два больших отряда, должны были встретиться только в Сирии. Первый из отрядов, под руководством герцогов Саксонского и Брабантского, погрузился на суда в гаванях Атлантического океана и Балтийского моря; второй, возглавляемый архиепископом Майнцким и графом Лимбургским, шел через Константинополь, по дороге присоединив к себе венгров, чья королева Маргарита, сестра Филиппа Августа, потеряв супруга, дала клятву окончить дни в Святой земле. Второй из отрядов пришел в Палестину первым, и вожди его решили сразу же приступить к делу. Местные христиане, боясь нарушать перемирие с сарацинами до прибытия всех сил крестоносцев, пытались их остеречь, но в ответ услышали лишь оскорбления немцев, заявивших, что они приехали не коснеть в праздности, а бить неверных. Переходя от слов к делу, вновь прибывшие вышли из Птолемаиды и стали опустошать соседние земли. Мусульмане тотчас объединились под руководством Малек-Аделя и, рассеяв христиан, направились к Яффе.

Этот город, завоеванный такой кровью и такими трудами, был дорог христианам еще и тем, что находился вблизи их столицы. Поэтому, забыв недавние распри, силы Анри Шампанского и бароны Палестины готовились присоединиться к немцам, как вдруг произошло горестное событие, приостановившее их план: король их, вывалившись с верхнего этажа дворца, разбился насмерть, и воинам его, вместо того чтобы следовать за Анри на поле брани, пришлось шествовать в процессии за его гробом. Это отняло время, достаточное для того, чтобы войска Малек-Аделя могли почти беспрепятственно войти в Яффу. Они уничтожили гарнизон города, перебили его жителей-христиан и утвердились почти у самой Птолемаиды. Крайне огорченные, поняв наконец, что их сил недостаточно, крестоносцы решили дожидаться отряда, идущего морем под руководством герцогов Саксонского и Брабантского. Этот отряд прибыл с опозданием, поскольку задержался в Португалии, где принял участие в борьбе местного населения с завоевателями-маврами; тем большей была радость, когда его корабли появились у Птолемаиды. Получив большое подкрепление и сухопутной армией, и флотом, крестоносцы решили не идти навстречу Малек-Аделю, а направились к Бейруту.

Город Бейрут, обладавший прекрасной гаванью и находившийся на равном расстоянии от Иерусалима и Триполи, был лакомым куском и мог бы хоть как-то компенсировать потерю Яффы. По богатству и политическому значению он не уступал Тиру или Птолемаиде. Здесь короновались многие властители Востока, здесь были обширнейшие склады многолетней добычи сухопутных и морских грабежей, а в темницах Бейрута томились многочисленные христианские узники. Поэтому если христиане горели желанием овладеть Бейрутом, то мусульмане имели не менее веские резоны за него держаться. Малек-Адель, проведав о замыслах крестоносцев, поспешил им навстречу. Вдоль равнины между Тиром и Сидоном разразилась кровопролитная битва. Оба войска действовали с решительностью и упорством. Победа склонялась то на одну, то на другую сторону, но в конце концов христиане взяли верх над сарацинами и расстроили их ряды. Много эмиров пало в этом бою; сам Малек-Адель был ранен и нашел спасение в бегстве. В результате этой блестящей победы не только Бейрут, но и многие другие прибрежные города Сирии, в том числе Сидон и Лаодикея, оказались в руках победителей.

Взятие Бейрута дало крестоносцам несметные богатства. Золото, серебро, драгоценные одежды везли возами. Два больших корабля не могли вместить оружия и осадных приспособлений, брошенных мусульманами; оставшегося же продовольствия могло хватить на несколько лет. Но особенную радость победителям доставили девять тысяч единоверцев, освобожденных из тюрем Бейрута и влившихся в ряды их армии. Эта победа прославлялась во всех христианских городах Сирии и Палестины, духовенство которых возносило благодарственные молитвы Господу и повторяло слова Священного Писания: «Тогда Сион восторжествовал от радости и чада Иудины наполнились весельем».

Между тем император Генрих VI, используя все выгоды и средства, которые доставил ему Крестовый поход, завершал завоевание королевства Неаполитанского и Сицилии. Его женитьба на Констанции, последней представительнице нормандского дома, казалось, давала ему подходящий предлог для этого предприятия. Но население острова предпочло Танкреда, побочного брата Констанции, что на четыре года отсрочило реализацию претензий императора; теперь же, после смерти Танкреда, имея достаточную материальную основу, он приступил к делу. Чтобы осуществить его замыслы, вовсе не требовались все силы империи и все ужасы войны: для подчинения измученного народа было вполне достаточно проявить умеренность и милосердие. Но движимый неумолимой местью, победитель не был тронут ни бедствиями побежденных, ни покорностью своих врагов. Все те, кто проявлял верность или хотя бы уважение к семье Танкреда, были брошены в тюрьмы или стали жертвами чудовищных истязаний. Мир, которым похвалялись завоеватели, оказался более страшным, чем война, о чем свидетельствовали разоренные города, невспаханные поля, гибнущий нищий народ. И это дикое варварство шло под знаком Креста, а государь, с которого еще не было снято отлучение, величал себя первым воином Иисуса, вождем святой рати и устроителем всех восточных дел.

Действительно, покончив с Сицилией и не имея больше врагов на Западе, Генрих направил свое внимание целиком на Восток. В письмах к духовным и светским властителям он требовал ускорения похода, обязался в течение года содержать войско из пятидесяти тысяч крестоносцев и уплатить каждому из них тридцать унций золота. Соблазненные подобными посулами, люди стали отовсюду стекаться под его знамена. Во главе их Генрих поставил имперского канцлера Конрада, епископа Гильдесгеймского, верного пособника его кровавых акций в Сицилии, поручил ему вести в Сирию третье войско крестоносцев.

Прибытие столь мощного подкрепления воодушевило христиан Палестины. Гордясь своими недавними победами, взятием Бейрута и Сидона, некоторые заговорили о Иерусалиме; но по традиции, большинство вождей под разными предлогами отвергло этот проект. И правда, какие выгоды их алчности сулил город Христа, стоявший вдалеке от моря и не имевший ничего, кроме нескольких святынь? Другое дело – приморские города Сирии, наполненные всевозможными богатствами и удобные для сношений с Европой! Но все побережье от Антиохии до Аскалона и так уже принадлежало христианам.

Оставалось лишь одно вражеское укрепление, находившееся в нескольких милях от Тира, – замок Торон. Крепость эта раздражала христианские поселения окрестных мест постоянными вылазками с целью грабежа и нарушения коммуникаций крестоносцев. И было принято решение: прежде чем думать о Иерусалиме, взять Торон.

Осаждающим сразу же пришлось столкнуться с серьезными трудностями. Замок стоял на одной из гор Ливанского хребта и к нему вела узкая тропа среди скал и провалов. Осадные машины христиан не достигали стен крепости; их стрелы и камни не долетали до осажденных, те же заваливали врагов обломками скал и бревнами, а сами насмешливо взирали на их бесплодные усилия. Но трудности удвоили рвение крестоносцев. Используя опыт горняков Саксонии, бывших среди них, они, вгрызаясь в скалы, сумели прорыть подкопы до самых стен города. Веселость осажденных сразу сменилась ужасом. Понимая, что коль скоро стены рухнут, они окажутся бессильными, мусульмане, не дожидаясь этого, предложили сдать крепость на условиях сохранения их жизни и свободы. И тут обнаружилось поразительное явление: вместо того чтобы порадоваться окончанию тяжелых трудов и принять капитуляцию, вожди крестоносцев вступили в ярую борьбу друг с другом, и когда уполномоченные осажденных прибыли в их лагерь, то не могли даже понять, к кому им следует обратиться. Герцоги Саксонский и Брабантский находили повиновение только в своих отрядах; канцлер Конрад, которому как представителю императора следовало бы проявить власть, под предлогом нездоровья отсиживался в своей палатке; все же остальные препирались друг с другом, одни – считая нужным принять предложение осажденных, другие – желая продолжать осаду вплоть до полного разгрома крепости и уничтожения ее защитников. Чувствуя себя в меньшинстве, сторонники второго взгляда провожали сарацинских послов удивительным напутствием: «Защищайтесь, а если сдадитесь, то погибнете в страшных мучениях». После такого ответа, осажденным действительно не оставалось ничего другого, как защищаться, и они поклялись биться до последнего; вместо того чтобы капитулировать, они вышли на стены вооруженными и готовыми к новым схваткам. Это сразу поубавило боевой задор осаждавших, и мужество их стало таять с каждым днем. Наконец, их охватило уныние; некоторые еще продолжали сражаться, большинство же превратилось в равнодушных зрителей, предпочитая заниматься любовью с продажными женщинами, наводнявшими лагерь. И тогда вдруг разнесся слух, что Малек-Адель с несметным войском находится в пути, спеша на подмогу Торону. При этом известии вожди крестоносцев решили снять осаду. Но, чтобы скрыть свое отступление от неприятеля, они не постыдились обмануть собственных воинов. Было объявлено, что общий штурм назначен на следующий день; а когда этот день наступил, войско не увидело своих командиров, трусливо бежавших под покровом ночи. Что тут началось! Наступило всеобщее замешательство, а за ним и паника. Лишенные руководства, объятые ужасом, люди бросали оружие и пожитки, оставляли раненых, а сами, беспорядочными толпами, плохо зная дорогу, устремлялись к Тиру, куда ранее бежали их вожди. В довершение беды разразилась страшная буря с ливнем, затопившим окрестные долины и окончательно дезориентировавшим беглецов...

Разумеется, встреча в Тире не была радостной. Обманутые проклинали обманщиков, общая неприязнь и ненависть дошли до того, что стали обвинять друг друга в подкупе Малек-Аделем, золото которого якобы сорвало осаду Торона. Росла и национальная рознь. Немцы и христиане Палестины не могли более оставаться под одними знаменами: первые отступили в Яффу, покинутую мусульманами, вторые – в Птолемаиду. Малек-Адель нагнал немцев у самой Яффы, и завязалось сражение, в котором погибли герцоги Саксонский и Австрийский, но общая победа склонилась в сторону христиан. Она до такой степени раздула спесь немецких крестоносцев, что те стали говорить о палестинских христианах не иначе как с презрением, обвиняя их в неблагодарности, отсутствии мужества, прямом предательстве. Палестинские христиане не оставались в долгу. Немцы, говорили они, отправились на Восток как на безопасную прогулку, не затем чтобы сражаться, а чтобы повелевать; вместо того чтобы помочь своим братьям, они обрекли их на иго более страшное, нежели сарацинское.

Среди этих пагубных раздоров никто не имел доверия и могущества обуздать умы и согласовать мнения. Скипетр Иерусалима находился в руках женщины; мудрейшие из прелатов и баронов умоляли Изабеллу, вдову Анри Шампанского, избрать нового мужа, который согласился бы стать их государем. Изабелла уже до этого тремя супружествами даровала трех монархов Палестине; теперь ей предложили вступить брак с Амори, наследовавшим престол Гюи Лусиньяна в королевстве Кипрском. Этот властитель, известный мудростью, любовью к Богу и человечеству, не отказался от царствования среди брани и мятежей в том, что оставалось еще от королевства Иерусалимского. Новый брак был отпразднован в Птолемаиде с пышностью, не соответствующей благосостоянию государства. Это событие на время утихомирило раздоры и внушило надежды, как вдруг некое известие с Запада положило предел всем бесплодным подвигам и беспочвенным надеждам; то было сообщение о внезапной смерти императора Генриха VI.

Поскольку избрание нового императора касалось каждого из немецких князей, находившихся в Палестине, все они решили немедленно возвращаться в Европу. Тщетно граф Монфорский и французские рыцари, прибывшие в Святую землю, просили немцев повременить с отъездом; тщетно сам папа умолял их завершить начатое; одна лишь королева Венгерская вняла этим призывам и, верная данной клятве, осталась со своими рыцарями в Палестине.

Возвращаясь в Европу, немцы оставили гарнизон в Яффе. Вскоре после отъезда князей, во время бурного празднования дня св. Мартина, когда упившиеся воины потеряли бдительность, их окружили и перерезали сарацины. Приближение зимы и неутихавшие раздоры среди христиан заставили графа Монфорского искать мира. Оказалось, что и мусульмане устали от боев. В результате было заключено перемирие на три года, чем и закончилось все предприятие, результаты которого быстро сошли на нет.

Этот странный поход, направленный государем, отлученным от Церкви, и продолжавшийся всего несколько месяцев, поход, в котором вся Европа споткнулась об одну второстепенную крепость, напоминает скорее неудавшееся паломничество, чем священную войну. Он резко отличается от предшествующих не только своей непродолжительностью, но и тем, что участники его, немецкие рыцари и князья, не испытавшие ни голода, ни болезней, в своих действиях подчинялись скорее порывам своеволия, нежели голосу разума; в них не было того священного горения, которое воодушевляло первых поборников Креста, и политика здесь играла много большую роль, чем вера. Гордость, честолюбие, зависть, ложь – все постыднейшие страсти не старались уже прикрывать себя завесой благочестия. Имперский канцлер Конрад не снял с себя подозрений в продажности, и когда позднее он пал под ударами заговорщиков, говорили, что это кара Божья за прошлое предательство. Генрих VI, организовавший крестовую войну, видел в ней лишь средство своего могущества; в то время как Запад молился о воинах Христовых, он разорял и грабил христианский народ Сицилии, где палач был ему более ценным помощником, чем воин. Его возненавидели даже в собственном семействе; молва утверждала, что погиб он от яда, приготовленного женой. По-видимому, его мучили угрызения совести; перед смертью он вспомнил о зле, которое причинил Ричарду, и даже отправил послов в Англию, просить прощения у короля, которого неправедно держал в неволе. Поскольку отлучение с императора так и не было снято, папа разрешил погребение его в освященной земле только при условии длительных и упорных молитв о смягчении гнева Господня против великого грешника: ведь насильственно овладев прекрасными землями Италии, Генрих подготовил многочисленные перевороты, которые столетиями будут терзать эту страну и в которые будут вовлечены главные государства Европы; в этом, собственно, и проявился единственный ощутимый результат столь бесславного похода.