Для быстро развивающегося общества и государства в период становления, а именно таким был ранний Халифат, каждое десятилетие — целый этап, имеющий свое лицо, свои характерные черты, которые на фоне смены правителей невольно хочется объяснить особенностями их личностей. Задача историка в этом случае — отделить глубинные сущностные явления от поверхностных черт, и в самом деле зависящих от личности правителя. Управляют событиями объективные процессы, но реализуются они в форме взаимоотношений между конкретными людьми, характер которых окрашивает ход объективно обусловленного процесса. Естественно, что личность главы государства играет при этом важнейшую роль.

После сурового Умара, стремившегося сохранить хотя бы внешние приметы спартанского образа жизни ранней мусульманской общины, Усман выглядит слабохарактерным правителем, не способным справиться с серьезными государственными проблемами. Как осторожно выразился В. Шмукер, ему недоставало не реализма и способности найти решение трудных вопросов, а твердости в проведении решений [+1].

Впрочем, начало правления Усмана было внешне спокойным и не требовало никаких серьезных решений. В отличие от Умара ему не надо было формировать основы рождающейся государственной машины, достаточно было отлаживать на ходу ее работу. Сформировавшиеся армии продолжали успешные завоевательные походы и не требовали от халифа особых забот. Главное же, что курайшиты с одобрением относились к его внутренней политике, «он был милее курайшитам, ибо Умар был суров, а Усман мягок и добр по отношению к ним» [+2]. Как показывают некоторые сообщения, различия между двумя халифами имели вполне конкретное выражение. По словам аш-Ша’би, «Умар еще при жизни стал тяготить курайшитов: он держал их в Медине и не выпускал. А когда какой-нибудь человек из мухаджиров, которых он задерживал в Медине, просил разрешения отправиться в поход — а другим мекканцам он этого не разрешал, — то он отвечал ему: «Достаточно тебе походов с посланником Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует! Для тебя сейчас лучше походов, чтобы ты не видел мир, а мир не мир видел тебя». Когда же стал править Усман, то освободил их, и поехали они по разным странам и привязались к ним» [+3].

В другом сообщении говорится: «Не прошло и года правления Усмана, как курайшиты обзавелись собственностью в гарнизонных городах [+4] и привязались к ней» [+5].

Несмотря на кажущуюся ясность этих сообщений, воспринимать их следует не буквально, а как отражение общего направления политики этих двух халифов. Ведь мы не знаем ни одного случая, связанного с конкретным лицом, которому Умар запретил бы выезд из Медины. Наоборот, ему первые годы приходилось прилагать усилия, чтобы набрать необходимые подкрепления для армии, действующей в Ираке. Видимо, не зря во всех трех цитатах речь идет только о курайшитах, и не случайна оговорка, что курайшитам, которые приняли ислам после завоевания Мекки, Умар вообще не разрешал участвовать в походах, хотя это не совсем точно, так как некоторые из них все-таки воевали, но добиться этого стоило большого труда [+6]. Видимо, для участия в походе курайшитов немухаджиров каждый раз требовалось особое разрешение халифа.

Эти-то ограничения, вероятно, и отменил Усман. Он не был таким несгибаемым догматиком, как Умар, и меньше обращал внимание на то, какую позицию занимал тот или иной человек до завоевания Мекки, тем более что среди старых врагов пророка было немало его родичей из клана абдшамс, привязанность к которым у него порой перевешивала долг истинного мусульманина. Достаточно вспомнить, как он спас своего молочного брата Абдаллаха б. Са’да, который должен был быть казнен за вероотступничество (т. 1, с. 161). Одним из первых актов Усмана было возвращение из Таифа своего дяди по отцу ал-Хакама б. Абу-л-Аса, сосланного туда пророком [+7].

Можно думать, что этих опальных при Умаре курайшитов Мекки и имеют в виду процитированные выше источники: ведь курайшиты-мухаджиры жили достаточно вольготно и при Умаре, хотя, несомненно, и их тяготили мелочная опека халифа и необходимость сдерживать свои стремления к обогащению и роскошной жизни в соответствии со средствами, приобретавшимися благодаря завоеваниям. Усман же руководствовался принципом «живи сам и давай жить другим».

Он первым из халифов выстроил в Медине большой каменный дом, достойный главы государства, и приобрел немало недвижимости за пределами Аравии. Но от него не отставали и другие. Аз-Зубайр обзавелся в Медине 11 домами, в Басре построил два дома, при одном из которых были торговые ряды; по одному дому имелось у него в Куфе, Фустате и Александрии, в Габа, одном из плодороднейших мест Мединского оазиса, он купил участок земли за 170000 дирхемов [+8]. Владения Талхи в Ираке приносили ему по 1000 дирхемов в день [+9]. О богатстве Абдаррахмана мы уже говорили, характеризуя каждого из участников совета выборщиков.

У других мусульманских вождей владения были скромнее, но и они не стеснялись в средствах и имели, как правило, в запасе по нескольку десятков тысяч дирхемов. Приток квалифицированной рабочей силы в виде военнопленных-рабов способствовал интенсивному строительству в столице Халифата, которая потеряла прежний деревенский облик.

Дошла очередь и до старой мечети. В декабре 649 г. Усман разрушил прежнюю глинобитную мечеть, крытую пальмовыми листьями, и к осени 650 г. выстроил новую, более просторную (80х75 м), из тесаного камня, с каменными колоннами и потолком из индийского тикового дерева. Монументальность постройки вызывала у некоторых мусульман, привыкших к скромной галерее на пальмовых стволах, подозрение, не нарушена ли этой перестройкой сунна пророка. В связи с расширением мечети был разрушен дом Хафсы, в возмещение Усман построил; ей новый [+10].

Важнейшим вкладом Усмана в формирование ислама было издание стандартного текста Корана. Записи проповедей Мухаммада еще при жизни вели его секретари Убайй б. Ка’б и Зайд б. Сабит; фиксировали их в письменном виде и некоторые его сподвижники и близкие, такие, как Али, Абдаллах б. Мас’уд, какие-то записи имелись у его жен: Аиши, Хафсы и Умм| Саламы. Значительная часть мусульман хранила и передавала, проповеди изустно, затем они для памяти записывались на различном подручном материале: черепках, коже, бараньих лопатках. Ни о каком сводном тексте речи быть не могло.

Согласно (мусульманской исторической традиции, первую попытку письменной фиксации всего объема проповедей предпринял Абу Бакр после битвы в «саду смерти», когда погибло много устных хранителей Корана (см. т. 1, с. 198 — 199). Может быть, главным результатом этой инициативы была лишь активизация записи того, что прежде держалось в памяти.

Понятно, что при всем благоговении перед текстом откровения объем хранившегося в памяти и в записях разных людей, которых к тому же завоевательные походы разбросали по обширной территории, был различным, а в совпадающем объеме текста имелось множество мелких и крупных разночтений.

Ко времени Усмана каждый из крупных провинциальных центров имел свою, авторитетную для него редакцию: в Басре это была редакция Абу Мусы ал-Аш’ари, в Куфе — Абдаллаха б. Мас’уда, в Сирии — Убаййа б. Ка’ба. В Медине каноническими считались, по-видимому, списки Зайда б. Сабита и Хафсы или же существовал какой-то иной общепринятый в среде старейших сподвижников свод текста, так как ни о каких текстологических разногласиях в Медине не сообщается. В спорных случаях опрашивали несколько авторитетов: «Слышал ли ты, как посланник Аллаха сказал то-то и то-то?» — их подтверждения было достаточно.

Иначе обстояло дело в провинциях. Наметившееся к этому времени политическое соперничество между ними отражалось и в спорах о тексте Корана. Как сообщает один из ранних средневековых знатоков истории текста Корана, острота разногласий в Куфе доходила до того, что в одном углу мечети собирались для чтения Корана «по Абу Мусе», а в другом — по «Ибн Мас’уду». Очевидцы подобных споров обратились к Усману с предложением утвердить текст, который был бы принят всеми и снял бы опасные разногласия [+11].

Усман предложил всем принести имеющиеся у них записи и, положив в основу списки Зайда и Хафсы, составил сводный текст. С этого списка были сделаны несколько копий и разосланы в крупнейшие гарнизонные города, остальные списки было приказано уничтожить.

Композицию этой, так называемой Усмановской редакции Корана нельзя признать удачной. Материал в ней был расположен не в хронологическом порядке, а по размеру главок (сур) — от самой длинной суры «Корова» в 286 стихов (айатов) [*1] до небольших сур-молитв в 3 — 6 айатов. В нарушение этого принципа в начало была помещена сура-молитва «Фатиха» («Открывающая»):

«Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. 1) Хвала Аллаху, Господу миров, 2) милостивому, милосердному, 3) царю в день суда! 4) Тебе мы поклоняемся и просим помочь! 5) Веди нас по дороге прямой, 6) по дороге тех, кого Ты облагодетельствовал, — 7) не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших».

Как свидетельствуют средневековые знатоки истории текста Корана, «Фатиха» отсутствовала в своде Абдаллаха б. Мас’уда, так же как завершающие две суры-молитвы (113-я и 114-я) [+12]. Сообщаемый этими знатоками перечень сур свода Ибн Мас’уда и Убаййа свидетельствует, что, несмотря на все различия, общий принцип расположения сур был тот же, что в Усмановской редакции. И во всех случаях Коран начинался (если не считать «Фатиху») с первой мединской суры «Корова» [+13]. Это позволяет предполагать, что такой порядок сложился на раннем этапе письменной фиксации, скорее всего в первые годы хиджры, а не был установлен при Усмане.

Несмотря на распоряжение уничтожить индивидуальные списки, многие из них сохранились и находили приверженцев. По утверждению некоторых источников, отказался уничтожить свой список Ибн Мас’уд, говоря: «Да я читал [слышанные] из уст посланника, да благословит его Аллах и да приветствует, семьдесят сур, когда Зайд ибн Сабит с двумя косичками еще играл с мальчишками» [+14]. Можно понять его возмущение предпочтением, оказанным списку Зайда, ведь он действительно слышал и заучивал откровения в пору гонений, хранил свои записи как драгоценную реликвию, а их приговорили к уничтожению, предпочтя записи мальчишки. Сохранились также отдельные копии других провинциальных списков, которыми пользовались составители первых комментариев к Корану. Но все они после утверждения канонического текста утратили прежнее значение.

Другие нововведения Усмана касались внешней стороны обрядности: он добавил третий призыв к молитве и вместо двух рак’атов молитвы в Мина стал делать четыре [+15].

Интенсивное обогащение верхушки мусульманского общества и победоносное шествие арабских армий, сопровождавшие все годы правления Усмана, составляют фасадную сторону событий этого времени, за которой скрывается малоприметный процесс внутреннего развития государства, протекавший не столь однозначно, как завоевания, и приведший Халифат к серьезному внутреннему кризису.

Как отмечают средневековые историки, первые шесть лет правления Усмана, т. е. примерно до 650 г., не вызывали недовольства мусульман, затем начинаются не вполне ясные конфликты, которые в источниках излагаются как следствие дурных решений халифа, нарушавшего клятвенные обещания, данные при его избрании.

Усман действительно не всегда поступал осмотрительно и со временем утратил представление о границах своей власти, но несомненно, что в основе конфликтов, возникших в начале пятидесятых годов, лежали глубинные социально-экономические процессы.

Какие же внутренние процессы происходили в мусульмане обществе за парадным фасадом военных успехов? Прежде всего следует сказать, что в этот период еще не произошло полного совпадения государства и мусульманской общины. Последняя не столько управляла государством, сколько пользовалась продуктами его деятельности. Разнообразные государственные и территориальные образования, объединенные в Халифате силой оружия, имели свои автономные, веками складывавшиеся административно-фискальные и хозяйственные механизмы, которые продолжали надежно функционировать, невзирая на смены высшей власти (если только она не пыталась разрушить их улучшениями) [+16]. Халифам не было нужды задумываться над организацией производства на новых началах. Взаимоотношения этих систем с мусульманской властью были красноречиво сформулированы в договоре с жителями Мерва: «На них лежит раскладка дани, а на мусульманах — только ее получение» [+17]. Главной заботой халифа было не устроение государства, а получение и распределение доходов.

Как мы видели, проблему распределения получаемых налоговых поступлений Умар решил более или менее удовлетворительно, но только применительно к нуждам армии-завоевательницы, в условиях, когда халиф был в роли главнокомандующего, определявшего стратегические цели и распределявшего стратегические резервы, а подавляющая масса обитателей выдвинутых вперед военных баз, вроде Куфы и Фустата, состояла из воинов, получавших жалованье в соответствии со стажем участия в военных действиях.

Создание Куфы, Басры и других военных баз, в которых концентрировались основные вооруженные силы Халифата, было неотвратимой потребностью армии, нацеленной на завоевания, но в нем была заложена неотвратимость утраты Мединой положения столицы. Не только потому, что через пятнадцать лет после основания каждый из этих городов превзошел Медину по численности населения: главное, что за эти годы зона военных действий отодвинулась от этих форпостов мусульманского государства еще не менее чем на 1000 км. Балх и Мерв, через которые в 652 г. пролегла восточная граница Халифата, отстояли от Басры на 2000 км — вдвое больше, чем Басра от Медины. Прежние форпосты стали для пограничных гарнизонов таким же (и даже более глубоким) тылом, каким совсем недавно была Медина для этих форпостов.

Непосредственное управление войсками из Медины стало невозможным; более того, наместники гарнизонных городов также не могли непосредственно управлять своими обширными наместничествами и назначали, когда от себя, когда по воле халифа, наместников низшего ранга. Фактически реальная власть перешла к наместникам высшего ранга, в руках которых находилась армия, в отличие от халифа, который не располагал никакими вооруженными силами. Наместники были независимы от него как в финансовом отношении (выплата жалованья производилась из собственных средств провинций), так и в отношении пополнения людьми: во-первых, шел постоянный стихийный приток населения в гарнизонные города, во-вторых, контингент воинов на жалованье пополнялся за счет быстрого естественного прироста — в конце правления Усмана армию уже пополняли юноши, родившиеся в Куфе, Басре и других подобных городах.

Что же имелось в распоряжении халифа кроме авторитета? Прежде всего у него концентрировались значительные средства, поступавшие в виде хумса. В абсолютном измерении они были не больше, чем у каждого отдельно взятого наместника высшего ранга, но в отличие от них халиф тратил меньшую часть денег на жалованье, так как не расходовался на армию. Поэтому в его казне был больший остаток свободных средств, чем у наместников.

Кроме того, в распоряжении халифа была вся садака Аравии [+18]. При Умаре только на заповедных пастбищах (хима) паслось 30000 верблюдов, собранных в виде садаки, при Усмане их стало 40000. О количестве мелкого рогатого скота сведений нет, но, судя по обычному составу стад и соотношению числа верблюдов и овец в добыче, захватывавшейся при Мухаммаде (т. I. с. 125, 142, 164), овец и коз должно было быть в 5–6 раз больше [+19]. Чтобы обеспечить эти огромные стада пастбищами, Усману пришлось расширить территорию хима Дарийа, прикупив у бану дубай’а колодец ал-Бакра; кроме того, по его распоряжению был выкопан новый колодец в хима Файд (которая, вероятно, была установлена Усманом) [+20].

Какова была общая численность скота, собираемого в качестве садаки, мы не знаем. Те 30–40 тыс. голов верблюдов которых идет речь в источниках, скорее всего постоянно возобновлявшееся поголовье. Общая стоимость его составляла 3 — 4 млн. дирхемов, что было вместе со средствами хумса, остававшимися после выплаты жалованья, мощным орудием в pyках халифа.

Наконец, халиф был распорядителем важнейшей общинной собственности, земель савафи (о них см. гл. 5). Практика их использования остается в области догадок, прежде всего из-за сбивчивости терминологии. Теоретически все ясно: есть земли в завоеванных странах, оставшиеся в собственности прежних владельцев, которые платят поземельный налог (индивидуально или с солидарной ответственностью — неважно), и есть бесхозные земли, перешедшие в собственность мусульманской oбщины-государства. Последние суть фай’ мусульман. Однако в конкретных сообщениях об использовании мусульманами земель в завоеванных странах этот термин прилагается не только к собственно савафи, но и ко всем покоренным территориям.

В. Шмукер справедливо объясняет это противоречие более, поздней тенденцией объявить файем все завоеванные земли, а не только савафи, как это было сначала [+21]. Это подтверждается разъяснением ат-Табари: «А фай’ — это то, о чем спорили жители гарнизонных городов (амсар), а это то, что принадлежало царям, вроде Хосрова и императора, и их приближенным» [+22].

Как уже говорилось, Умар запретил мусульманам обзаводиться землей в завоеванных странах. Но было ли это запрещение всеобъемлющим или касалось какой-то одной категории земель, сказать трудно. С одной стороны, сообщается (и на этот пример ссылаются все исследователи, поскольку других нет), что Умар расторг акт покупки Джариром б. Абдаллахом земли где-то на Евфрате [+23]. Однако это противоречит разъяснению, которое тот же Умар дал Са’ду б. Абу Ваккасу, когда решался вопрос, делить или не делить завоеванные земли: «Продажа земли, которая между горами [Хулвана] и горами в земле арабов, разрешается только тем, кому Аллах даровал ее в добычу [афа’а), а не разрешается продажа [остальным] людям — то есть тем, кому не даровал ее Аллах» [*2]. В другом случае это сообщение излагается менее ясно: «Не допускается покупка земли, что между Хулваном и Кадисией, а Кадисийа относится к савафи — потому что она принадлежит тем, кому даровал ее Аллах» [+24].

В свете этих сообщений неясно, почему Умар аннулировал покупку Джарира: ведь савафи запрещалось покупать только тем, кто не участвовал в завоевании, а Джарир был одним из активнейших участников завоеваний Ирака.

Можно предложить два объяснения: либо Джарир купил хараджную землю и эта сделка была расторгнута из-за того, что при переходе хараджной земли в собственность мусульманина вместо хараджа, составлявшего примерно 1/3 урожая, государство начинает получать лишь 1/10 [+25]; либо он купил землю из савафи — тогда сделка была бы незаконна, поскольку он покупал ее не у собственника, а у пользователя.

Первая версия подтверждается еще одним решением Умара. Абу Абдаллах Нафи’ просил халифа отдать ему участок земли в Басре, которая не является хараджной, так что это не повредит никому из мусульман. Умар разрешил дать ее ему в надел (акта’а) [+26].

Вторая версия теоретически вероятна, но ничем не подтверждается. Случаев покупки земель савафи у государства мы не знаем. Государство в лице халифа дарило их, наделяло ими угодных ему людей, но не продавало. Наделы (ката’и’, ед. ч. катй’а) в окрестностях Медины и даже далеко за ее пределами дарил еще Мухаммад, но безусловной собственностью они не считались, и Умар отобрал те из них, которые не обрабатывались хозяевами [+27].

Вопреки утверждениям ряда авторов о запрещении Умаром приобретения земель, он, так же как Мухаммад, раздавал ката’и’, хотя сведения об этом неконкретны [+28]. Интенсивный процесс дарения и приобретения земель в завоеванных странах, прежде всего в районе Басры и Куфы, начался при Усмане. В Куфе можно говорить лишь о перераспределении собственности, поскольку вся пригодная для обработки земля была так или иначе освоена, а в Басре был большой массив бесхозных солончаково-болотистых пойменных земель, которые вводились в оборот по мере проведения каналов. Первый канал от Убуллы до Басры начали копать при Умаре, но Абу Муса ал-Аш’ари довел его только до пункта в одном фарсахе (около 5–6 км) от города. Продолжен он был лишь несколько лет спустя. В 31/651 — 52 г. управляющий делами Абдаллаха б. Амира, Зийад б. Абихи, довел канал Убуллы до Басры и прокопал канал ал-Файд от Басры на северо-восток до Шатт ал-Араба [+29]. На основе этих магистральных каналов стала быстро развиваться сеть мелких индивидуальных каналов, которые каждый владелец земли подводил к своему участку.

Проведение канала было делом престижным. Поэтому когда Абдаллах б. Амир возвратился из Хорасана и узнал о работах, предпринятых Зийадом, то разгневался на него и обвинил его в том, что он захотел прославить свое имя. Вражду, возникшую между ними на этой почве, унаследовали их потомки [+30].

Согласно мусульманскому праву, человек, выкопавший канал или колодец и оросивший пустовавшую землю, становится ее хозяином. Такой обычай существовал в Аравии и до ислама, поэтому можно предполагать, что из него родилось данное положение мусульманского права. В этом случае все земли Басры орошенные каналами, проведенными на деньги казны, должны были считаться государственными. На это как будто указывает тот факт, что Ибн Амир, как наместник, наделил своего брата по матери Абдаллаха б. Умайра 8000 джерибов земли и тот выкопал для ее орошения канал, названный по нему каналом Ибн Умайра [+31]. О массовом наделении басрийцев землей после проведения магистральных каналов сведений не имеется, но остается фактом, что все это пространство примерно в 220 — 250 кв. км к концу правления Усмана было собственностью мусульман, плативших со своих земель десятину. Часть из них, вероятно, резервировалась за халифом, так как сообщается, что Усман б. Аффан владел значительным участком в Басре [+32]. Разбросанность владений характерна для всех крупных землевладельцев-мусульман. Пути приобретения участков в областях, далеких от места проживания владельцев, для этого периода остаются неясными. Наиболее вероятным представляется покупка, но немалую долю составляли пожалования халифа, о которых источники не сообщают. Контроль за строительством в гарнизонных городах со стороны халифа был значительным. Например, разрешение на строительство кем-либо бани требовалось получать у халифа [+33]. Но такое вмешательство халифа в отношения собственности делало его ответственным за все конфликтные ситуации, так что, в конце концов, Усман стал объектом ненависти в провинциях.

Социальное неравенство в среде воинов-переселенцев, усилившееся за десятилетие с момента основания базовых гарнизонных городов, могло считаться виной Усмана. Огромные жалованья мусульманской элиты позволяли ей обзаводиться в зависимых странах обширными владениями, скупавшимися у местных землевладельцев. Попытки, предпринимавшиеся Умаром, могли быть успешными только короткое время, но и его авторитет не мог бы остановить процессы, продиктованные экономическими закономерностями. Проживи Умар еще пяток лет, и ему пришлось бы столкнуться с теми же проблемами, что и Усману.

Рост социальной напряженности в гарнизонных городах определялся не только усилением имущественного неравенства между мусульманами-арабами. В них складывается значительная прослойка мусульман-неарабов. Имеются в виду не привилегированные кавалеристы сасанидской армии, принявшие ислам и поселившиеся в Басре: их было немного, и они по жалованью были приравнены к участникам сражения при Кадисии, — а низшие слои.

Начальный этап исламизации неарабов совершенно неизвестен. Прежде всего, ислам принимали, конечно, пленные, обращенные в рабство и обслуживавшие семьи арабов. Обычно принявших ислам рабов отпускали на свободу. Они становились клиентами (мавали) и оставались в составе рода или большой семьи бывшего хозяина, часто в роли секретарей, уполномоченных, принимали участие в походах бок о бок с патроном. Становясь свободными, они не уравнивались с арабами, как это следовало по духу учения Мухаммада, среди соратников которого на равных были богач Абдаррахман б. Ауф и бывшие рабы Билал или Убада б. ас-Самит. Но воспринять любое уравнительное учение способно лишь небольшое число его адептов; распространяясь широко, оно трансформируется в духе взглядов большинства данного общества. Так было с христианством, так произошло и с исламом.

Ислам был принят арабами как победоносная религия, принятие которой отождествлялось, прежде всего, с внешней обрядностью, а этическая сторона учения большинством не воспринималось вообще. Люди, привыкшие жить в системе племенных отношений, не могли считать чужеземца, даже собрата по вере, равным себе. Он все равно был ‘ илдж — варвар, неараб. И, наоборот, — в среде новообращенных неарабов наибольшее внимание привлекало учение о равенстве мусульман, и это создавало благоприятную почву для разработки этической стороны учения, а с ней и для внедрения религиозно-философских идей, отсутствовавших в сознании ранней мусульманской общины.

Новообращенные мусульмане были еще слишком малочисленны, разрозненны и, кроме того, не вооружены, чтобы представлять самостоятельную оппозиционную силу, но они готовы были поддержать ту сторону во внутриобщинной борьбе, которая выступит против существующего порядка.

Средневековые авторы игнорировали социально-экономическую сторону жизни общества, поскольку понимание подобных процессов было за пределами сознания тех людей, у которых историки черпали информацию. К тому же конкретные причины конфликтов и недовольства маскируются религиозной фразеологией.

За обычными обвинениями правителей в отступлении от обычая пророка и призывами «воздерживаться от осуждаемого и действовать как положено» могут скрываться как неодобряемые изменения в обрядности, так и увеличение налогового бремени: нарушение правил сбора заката со скота (например, обложение налогом коней), установление торговых сборов на базаре или взимание хараджа и джизьи с мусульман. Поэтому угадывать, что скрывается за этими общими словами, приходится по случайным намекам.

Как говорилось в предыдущей главе, причиной смещения ал-Валида б. Укбы с поста наместника Куфы было не только его пьянство; если бы не недовольство влиятельной верхушки его политикой поддержки низших слоев, то на этот порок, достаточно распространенный в то время, могли бы посмотреть и сквозь пальцы или же не нашлось бы влиятельных доносчиков.

О недовольстве мусульманской верхушки Куфы свидетельствует письмо, которое Са’ид б. ал-Ас написал халифу, ознакомившись с ситуацией в Куфе:

«Дела жителей Куфы расстроены: ее благородные, знатные роды (буйутат), предводители и первые мусульмане принижены, овладели этой страной пришедшие с пополнением (равадиф) и переселившиеся бедуины, пренебрегают благородным и заслуженными воинами, поселившимися там или выросшими там» [+34].

Конечно, слова Са’ида не следует понимать буквально, и сподвижники Мухаммеда и племенная знать не были в загоне, просто рост населения привел к изменению соотношения его различных групп; не исключено и то, что ал-Валид не давал знати слишком своевольничать.

В ответ на это письмо халиф посоветовал: «Отдавай пpeдпочтение первым мусульманам и предводителям, которым Аллах открыл эту страну, и пусть будут те, кто поселился здесь благодаря им, послушными им, кроме тех случаев, когда они тяготятся соблюдением права и пренебрегают им, а те — следуют праву. Сохраняй положение каждого и воздавай всем должное им по закону. Воистину, знанием людей достигается справедливость» [+35].

За этой достаточно абстрактной перепиской стояли очень конкретные проблемы. Са’ид созвал «представительных людей (вуджух ан-нас) из участников сражений ридды и Кадисии» сказал им: «Вы — лица тех, кто за вами, и лицо сообщает о теле. Сообщите нам о нуждах нуждающихся и бедах бедствующих». В числе нуждающихся были учтены переселенцы и прибывшие с пополнением. «И была Куфа как сушняк, охваченный огнем» [+36]. Как показывает дальнейшее, напряженность существовала из-за того, что участники завоеваний в Ираке, возвратившиеся в Медину, сохраняли за собой участки, полученные в надел из земель савафи, в ущерб тем, кто поселился там позже. Усман предложил иракцам продать свои земли в Аравии и за счет этого выкупить участки у тех, кто уехал из Ирака. Из этого вытекает, что какая-то часть земли все-таки была разделена, но когда — при Умаре или при Усмане? И о какой именно земле идет речь: только о районе Куфы или эти участки были разбросаны по всему Ираку? Неясно и то, чьим интересам в первую очередь отвечало это мероприятие: шел не просто выкуп с целью обеспечить жителей Аравии, участвовавших в войнах землей по месту жительства и за счет их земель в Ираке удовлетворить иракцев. Так, Талха б. Убайдаллах продал свою долю в Хайбаре и часть других своих владений в Аравии мединцам, воевавшим в Ираке, и на эти деньги купил большое поместье Нашастадж под Куфой и за участок земли под Мединой купил у Усмана какую-то землю в Ираке, а Марван б. ал-Хакам купил в Ираке Нахр Марван на деньги, которые дал ему Усман. Потом басрийцы покупали у него земли на этом канале за счет их владений, оставшихся в Мекке, Хайфе, Йемене и Хадрамауте [+37]. Смысл этого странного хода неясен. Почему сам халиф не мог обменять их без посредничества Марвана? Объяснить его можно только тем, что при этом образовывалась спекулятивная прибыль.

Как сообщает Сайф б. Умар, при проведении этого мероприятия выгадывала, прежде всего мусульманская аристократия: «Покупали эти земли (хаза ад-дарб) люди из всех племен, у которых там было что-то и которые хотели обмена на то, что рядом с ними, и брали. И им это разрешали при обоюдном согласии и в соответствии с правом. Но только те, у кого не было первенства в исламе и выдающегося положения, не получали такого преимущества, как те, у которых было первенство в исламе и первые места в маджлисах и предводительство и почтение. Им не оказывали уважения… и когда приходил к ним кто-то из молодых, или бедуин, или освобожденный раб, то речи их были красивы и в избытке, а люди были в убытке, так что возобладало зло» [+38].

О подобном мероприятии в других областях упоминаний нет. Может быть, эта проблема не стояла с такой остротой ни в Сирии, ни в Египте. В Басре же имелась большая площадь свободных земель, которые только-только начали осваивать.

Обмен земельных владений не мог сгладить огромный разрыв в имущественном положении мусульман и не лишил богатых мединцев владений в Ираке. Талха сохранил там такие владения, что получал с них ежедневно доход в 1000 дирхемов [+39].

Таким образом, в правление Усмана возникло несколько линий социальной напряженности: между верхушкой мусульманского общества и массой рядовых воинов, между курайшитами и остальными арабами, между столицей и гарнизонными городами, а по мере увеличения числа мусульман-неарабов нарастало противостояние их мусульманам-арабам. Ликвидировать сами противоречия было невозможно, однако разумная политика позволяла не допустить губительного для высшей власти размаха выраставших на этой почве конфликтов: можно было, осторожно лавируя, все время снимать напряженность в обществе либо, имея поддержку господствующего слоя общества, подавлять эти конфликты силой. Как мы видели, в начале правления Усман имел такую опору в лице курайшитов и старых мусульман Медины — ансаров. Сохранение их поддержки целиком зависело от самого халифа.

Стоит политику поверить, что ему все дозволено, и перестать считаться с людьми, которые готовы его поддерживать, как начинается его падение, если только в его руках нет мощного аппарата подавления.

Власть первых халифов опиралась лишь на их личный авторитет у подавляющего большинства мусульманского общества. Утрата авторитета была равносильна утрате власти, так как никакого иного инструмента обеспечения власти не имелось. Усман обзавелся охраной (шурта), но мы не знаем ни ее численности, ни из кого она состояла, ни в чем были ее функции.

Усман мог полагаться не только на свой авторитет, но и на авторитет той верхушки мусульманской элиты, которая сама вручила ему власть над общиной. Не претендуя сами на власть (кроме Али?), эти люди рассчитывали, как и прежде, быть соучастниками управления, быть чем-то вроде высшего государственного совета. Однако Усман скоро обманул их ожидания. Все больше привыкая к власти, он стал меньше считаться с ними и приблизил к себе двоюродного брата, Марвана, сына ал-Хакама, который был одним из наиболее ярых гонителей Мухаммада, и тот после завоевания Мекки сослал его вместе со всей семьей в Таиф. Усман ходатайствовал о разрешении ему вернуться домой перед Абу Бакром и Умаром, но оба отвечали, что не они его отправляли в ссылку и не им его возвращать. Придя к власти, Усман вернул из ссылки своего дядю и двоюродного брата и взял их в Медину. На упреки в нарушении воли пророка Усман отвечал, что сам Мухаммад обещал ему возвратить ал-Хакама из ссылки, но не успел выполнить обещания [+40].

Один этот факт не мог вызвать враждебного отношения мусульманской верхушки к Усману, если бы он не встал в ряд с другими случаями явного предпочтения, оказываемого им своей родне в ущерб старой гвардии ислама. И вся эта родня оказывалась в какой-то степени врагами Мухаммада. Укба, отец ал-Валида, наместника Куфы, был казнен Мухаммадом после Бадра (см. т. 1, с. 102); ал-Ас б. Са’ид, отец Са’ида б. ал-Аса, сменившего ал-Валида на посту наместника, был одним из гонителей Мухаммада, сражался против него при Бадре и был там убит. Из всех Умаййадов только за отцом Абдаллаха б. Амира не числилось никаких враждебных действий против пророка, поскольку из-за слабоумия он не принимал активного участия в политике [+41]. Абдаллах б. Са’д не был Умаййадом, но прегрешения его против пророка, как мы знаем, были куда тяжелее: он усомнился в откровениях, стал отступником и избежал казни после завоевания Мекки только благодаря заступничеству Усмана (см. т. 1, с. 161).

Ал-Балазури отмечает, что первые шесть лет правления Усмана не вызывали претензий мусульман [+42]. Основываясь на этом, можно счесть переломным 29/649-50 год, когда произошло скандальное смещение ал-Валида б. Укбы. В действительности же недовольство накапливалось постепенно. Возмущение вызывало не столько то, что все крупнейшие посты в Халифате заняли родственники халифа, сколько огромные подарки, которые он дарил своей родне из фондов, считавшихся общим достоянием. Так, часть хумса из добычи, взятой в 27 г. х. при походе на Ифрикийу, стоимостью сто или двести тысяч динаров Усман подарил Марвану б. ал-Хакаму, на дочери которого незадолго до этого женился [+43], а его отец получил в подарок верблюдов из садаки, собранной Марваном с бану куда’а [+44].

Усман не обездоливал этим своих выборщиков: аз-Зубайру «он подарил 600000 дирхемов из дани Исфахана [+45], Талха получил от него в общей сложности 200000 дирхемов. Вероятно, и другие получали значительные подарки, которые просто не отражены в источниках.

Вряд ли можно провести точную границу, за которой правление Усмана стало вызывать всеобщее неодобрение и даже озлобление. Во всяком случае, это началось до операции по обмену землями. Когда в 29 г. х. Усман разрушил старую мечеть, сложенную при Умаре из сырцового кирпича, с деревянными колоннами и крышей из пальмовых листьев и возвел более просторную из тесаного камня, с каменными колоннами, многие стали упрекать его за то, что он изменил сунне пророка [+46]. Расширение площади хима тоже вменялось ему в вину, хотя его предшественника за то же самое никто не упрекал. Усман добавил к двум призывам на молитву третий — и это тоже осудили как вредное новшество [+47]. Даже невинное распоряжение об уничтожении голубей в Медине, которых развелось слишком много, вызывало раздражение: «Приказывает убивать голубей, а изгнанным посланником Аллаха покровительствует» [+48].

Все это были поводы для выражения недовольства тем, что высшая власть сконцентрировалась в узком кругу родственников Усмана и что тот же узкий круг родственников и друзей беззастенчиво доит общественную казну. Да и как иначе могли оценивать люди сложившуюся ситуацию, если, например, Аббас, сын доисламского компаньона Усмана, Раби’и б. ал-Хариса, прибыв в Басру для участия в войне, получил от Усмана дом и 100000 дирхемов на обзаведение? [+49]

Особое возмущение в Медине вызывал Марван б. ал-Хакам, ставший правой рукой Усмана. Некоторые сообщения рисуют его человеком совершенно беспардонным. После получения части хумса Ифрикии Марван выстроил в Медине дом (дар) и по случаю новоселья устроил пиршество. В разговоре с гостями он заявил: «Я не израсходовал на этот дом ни одного дирхема из денег мусульман». На что ал-Мисвар, также участник похода в Ифрикийу, заметил: «Если бы ты ел и молчал, было бы лучше для тебя. Ты был в походе на Ифрикийу вместе с нами, и было у тебя меньше, чем у нас, средств, и рабов, и помощников и меньше багаж, но тебе сын Аффана дал хумс Ифрикии и назначил собирать садаку, так что ты брал имущество (мал) мусульман». Марван не принял упрека и пожаловался Урве б. аз-Зубайру: «Нагрубил он мне, а ведь я относился к нему с уважением и почтением» [+50].

Брату Марвана, ал-Харису, Усман поручил надзор за базаром Медины, и тот, используя свое положение, стал покупать привозной товар по принудительной цене и продавать по рыночной; более того, на базаре, который со времен пророка был беспошлинным, начал брать плату за место. Мединцы требовали освободить их от такого надзирателя за торговлей, но халиф остался глух к жалобам [+51].

Удивляться беззастенчивому присвоению этим семейством общинной собственности и нарушениям принятых в мусульманском обществе норм не приходится: оно долгое время находилось в опале и, вдруг оказавшись у вершины власти, стало наверстывать упущенное, к тому же сдерживающие нормы, выработанные мусульманской общиной до завоевания Мекки и за последующие 15 лет, которые ал-Хакам провел в ссылке, были чужды его семейству или же оно просто игнорировало их в отместку за долгое унижение.

Несколько лет неограниченной власти оказали влияние и на Усмана: он стал относиться к управляемому им государству как к личной собственности. В обществе с монархической традицией это воспринималось бы и господствующим классом, и остальными подданными как нечто само собой разумеющееся, но мусульманское общество еще хранило традиции общины, основанной на равноправии ее членов. Тысячи воинов, помнивших времена пророка, и их сыновья воспринимали государство, созданное силой их оружия, ценой их крови и смерти их сородичей, как общее достояние и не могли смириться с узурпацией власти небольшой группой родственников халифа, да еще с запятнанным прошлым.

Болезненнее всего воспринимали этот сдвиг люди, которые сами поставили над собой такого халифа. Они не были обделены материально и получали из казны щедрые дары, но предпочли бы, чтобы такие же дары не доставались бывшим врагам пророка, а главное — выбирая халифа, они надеялись оставаться, как при его предшественниках, ближайшими советниками. Приблизив к себе ал-Хакама и его сыновей, Усман оттолкнул от себя наиболее уважаемых людей мусульманского сообщества.

Когда Абдаррахман, Али, Талха и аз-Зубайр пришли увещевать Усмана, подарившего Са’ду б. ал-Асу 100000 дирхемов, халиф будто бы ответил: «Он родственник, связанный [со мной] кровными узами». — «А разве у Абу Бакра и Умара не было близких и кровных родственников?» — спросили они. На что последовал ответ: «Абу Бакр и Умар проявляли благочестие [+52], отстраняя своих родственников, а я проявляю благочестие, награждая близких». — «Ей-богу, их поведение нам милее, чем твое поведение». — «Ничего не поделаешь» [*3], - ответил им Усман [+53].

Сомнительно, чтобы Усман так неприкрыто цинично ответил старым сотоварищам. Перед нами, скорее всего, исторический анекдот, в котором отразилось расхожее мнение о том, как должен был ответить Усман в свете его политики, тем более что сходные высказывания приписываются Усману в связи с совершенно иными ситуациями [+54]. Однако не приходится сомневаться, что старые соратники пытались его увещевать, и что в каком-то случае он высказался в таком роде.

Вскоре после скандального смещения ал-Валида начались открытые конфликты Усмана со старой гвардией ислама. Причины этих конфликтов объясняются разноречиво, некоторые из них явно преувеличены противниками Усмана, а разобраться в их нарастании невозможно из-за отсутствия точных хронологических привязок.

Одним из первых возник конфликт с Абу Зарром, претендовавшим на то, что он — один из первых последователей Мухаммада [+55]. Осуждая Му’авийу за то, что тот стал называть общественную казну вместо мал ал-муслимин («средства мусульман») мал Аллах («средства Аллаха»), узурпируя таким образом права мусульман, Абу Зарр одновременно публично обличал богачей, грозил, что их будут утюжить в аду раскаленным железом. Эти проповеди так возбуждали бедняков, что Му’авийа выслал его в Медину. Абу Зарр пытался убедить Усмана нечестивости обогащения, но Усман ответил: «Эй, Абу Зарр, я сам решу, что мне надо делать, и возьму, что следует, с подданных, и не принуждай их к воздержанию» [+56].

Усман отнесся к Абу Зарру как к безвредному чудаку и отослал его в ар-Рабазу, дав для пропитания несколько верблюдов и небольшое стадо овец. Абу Зарр не пытался вырваться оттуда или собрать вокруг себя какую-то группу сторонников и мирно «умер отшельником в середине июля 652 г. [+57], но противники Усмана зачли ему ссылку Абу Зарра в список прегрешений.

Менее ясны причины ссоры между Усманом и Абдаллахом б. Мас’удом, одним из главных хранителей Корана и многолетним казначеем Куфы. Наиболее вероятной причиной можно считать уничтожение Усманом его списка Корана после составления канонического текста [+58]. Не приходится сомневаться, что при этом Абдаллах сказал халифу немало резких слов. В ответ халиф запретил ему выезд из Медины и прекратил выплату жалованья (а может быть, и сам Ибн Мас’уд из гордости отказался его получать). Вскоре Абдаллах тяжело заболел и умер (в 32/652-53 г.), так и не примирившись с бывшим соратником [+59].

Неуважительное отношение халифа к ветеранам ислама привело к разрыву отношений между ним и Абдаррахманом б. Ауфом. Абдаррахман перестал разговаривать с ним, тот, в свою очередь, перестал подпускать верблюдов Абдаррахмана к своему колодцу [+60]. Были, конечно, всякие пересуды в Медине, рождались слухи, некоторые сообщения источников явно фиксируют не факты, а слухи.

После смерти Абдаррахмана в том же, 32/652-53 г. наиболее авторитетной фигурой в мусульманской общине стал Али б. Абу Талиб. Его преимуществом помимо близости к пророку было то, что, не занимая никаких административных постов, он не создавал поводов настроить людей против себя строгостью, наказаниями или несправедливостью (это — преимущество всякой оппозиции перед стоящими у власти), более того, он нередко выступал защитником обиженных, хотя при всем том, насколько можно судить по источникам, не проявлял открытой враждебности к халифу.

Главная опасность грозила халифу все же не от старых сподвижников пророка и не от мединцев, а из гарнизонных городов, где рядовые воины и некурайшиты выступали против претензий курайшитов и мединской верхушки на монопольное распоряжение завоеванными землями и средствами государственной казны. Это глухое недовольство сначала прорывалось в форме конфликтов с властью отдельных наиболее решительных противников проводимой ею политики и обострялось высокомерием наместников.

Главным очагом недовольства представляется Куфа. Впрочем, такое впечатление может порождаться тем, что основная масса информации об этом периоде восходит к куфийским историкам. Вождем недовольных здесь был Малик б. ал-Харис по прозвищу ал-Аштар, участник завоевания Сирии, приехавший в Куфу из Медины вместе с Са’идом б. ал-Асом [+61]. Первое открытое столкновение произошло в 33/653 г., когда на одной из вечерних бесед в резиденции Са’ида, куда приглашались знать и знатоки Корана (ал-курра), зашел спор о том, кому принадлежит Савад Ирака. Начальник стражи Са’ида льстиво высказался в пользу амира, ал-Аштар вспылил, а Са’ид подбавил масла в огонь, заявив, что Савад — сад курайшитов. Спор кончился дракой, в которой ал-Аштар и его сторонники избили начальника стражи и вступившегося за него отца до потери сознания. Их соплеменник, Тулайха, привел своих асадитов к дворцу, против них выступили другие племена, свалка в приемном зале наместника чуть не кончилась сражением [+62].

Са’ид перестал приглашать ал-Аштара и его друзей на вечерние беседы, но это только ухудшило обстановку, недовольные стали собираться в домах и квартальных мечетях, обрастая кругом сторонников. Затем благочестивцы из окружения ал-Аштара отправили Усману письмо, полное увещеваний, в котором, в частности, писали: «Заклинаем тебя Аллахом подумать об общине Мухаммада, ведь мы боимся, что расстроится ее дело твоими руками, потому что ты посадил на шеи людям своих собратьев» [+63]. Храбрости подписать это письмо обличителям не хватило. Лишь юный Ка’б б. Абда написал письмо такого же содержания от своего имени. Усман потребовал прислать его в Медину, где между ними произошел знаменательный разговор. Посмотрев на юношу, Усман сказал: «Это ты-то наставляешь на истину меня, читавшего Книгу Аллаха, когда ты еще был в чреслах многобожника!» Ка’б дерзко ответил ему: «Если человек читал Книгу Аллаха и не поступает согласно ей, то это только свидетельствует против него!» Усман приказал дать ему 20 плетей и выслал в Дунбавенд [+64].

В этом разговоре, даже если он и передан в источнике с некоторыми прикрасами, отразилась новая ситуация, сложившаяся в мусульманском обществе: два десятилетия ближайшие сподвижники пророка считали себя монопольными хранителями и толкователями духа и буквы ислама, а за это время выросло новое поколение, убежденное в своем праве понимать его самостоятельно, даже вступая в спор с ветеранами ислама.

Вдобавок к этому в новых центрах, где было много новообращенных, воспитанных в иной, мистически более изощренной религиозной среде, прежние положения веры приобретали новое их понимание, в духе привычных представлений общества, в котором были воспитаны неофиты до их обращения. В частности, это касалось восприятия пророческой миссии Мухаммада.

Как уже говорилось, Мухаммад не претендовал на то, что ему даны сверхъестественные способности. Свою миссию он видел в точной передаче ниспосылаемых через него откровений. Вся задача заключалась в том, чтобы донести их без утайки до всех соплеменников, до всех арабов.

Для самого Мухаммада, его близких и последователей он был обычным человеком, но облеченным доверием Всевышнего, простым смертным, кончина которого не сопровождалась никакими знамениями. Поэтому власть над общиной не обусловливалась каким-либо сакральным актом, передача ее от халифа к халифу была политическим актом.

Но для нового поколения, и особенно, для новообращенных из христиан и иудеев, да даже из зороастрийцев, привыкших к идее сакральности царской власти, вероучитель был немыслим без ауры благодати, он приобретал у них черты богочеловека и мессии. Он оказывался не передатчиком диктуемого свыше, а хранителем сокровенного знания, недоступного простым смертным и передаваемого от избранного к избранному. Эта идея в корне противоречила учению Мухаммада, для которого скрыть часть откровения от общины было немыслимо.

Из той же среды скорее всего могла прийти и идея династийного наследования сокровенного знания, поскольку у подавляющей массы арабов наследственная «царская» власть не вызывала симпатий.

Первым, насколько мы знаем, идею династийного наследования сокровенного знания стал проповедовать Абдаллах б. Саба (Ибн ас-Сауда), йеменский иудей, принявший ислам при Усмане. Судя по сообщениям о содержании его проповедей, он с первых лет стал называть Али духовным наследником Мухаммада [+65]. В это трудно поверить, поскольку Али как политическая фигура вряд ли появлялся в расчетах противоборствующих группировок до 32 г. х., до смерти Абдаррахмана б. Ауфа, а религиозно-теоретическое обоснование его прав могло появиться лишь несколько лет спустя. Если же у Али и его сторонников появились в это время притязания на халифат, то обоснования были политическими.

Пока же главная угроза существующей власти исходила из провинций. Усман пытался приглушить смуту, вырывая зачинщиков из родной среды и переводя в другие провинции. Так, в 33/653 г. по просьбе наместника Куфы Усман перевел группу недовольных во главе с ал-Аштаром в Сирию. Однако все попытки Му’авии умиротворить их оказались безуспешными. Все кончилось тем, что во время одного горячего спора Му’авийу схватили за бороду и чуть не побили. Смутьянов отправили в какой-то приморский гарнизон на границе с Византией, а часть — в Джезиру, но все это только подогрело страсти в Куфе [+66].

Попытки изолировать смутьянов были бесплодны потому, что все эти люди были не организаторами и зачинщиками смуты, а лишь наиболее решительными выразителями всеобщего недовольства.

Во время хаджжа в 34/июне 655 г. в Мекке встретились главы недовольных из Куфы, Басры и Египта и договорились, что на следующий год придут со своими сторонниками в Медину и потребуют от Усмана выполнять обещания, данные при выборах, а если он откажется прислушаться к их претензиям, то решить на месте, что делать дальше [+67].

Мы не знаем, стало ли известно это решение Усману и его наместникам, но Са’ид б. ал-Ас разослал предводителей: кого наместниками дальних от Куфы городов — Рейя, Киркисии, Хамадана, Мосула, а кого — в Азербайджан, руководить военными действиями. Это на время разрядило обстановку в самой Куфе [+68].

Усман оценил серьезность положения в государстве и созвал наместников главных провинций на совет. Самый молодой и горячий Абдаллах б. Амир под впечатлением военных успехов последних лет посоветовал занять людей походами, где им придется думать о себе, а не о борьбе с халифом, Са’ид посоветовал уничтожить предводителей недовольных, Абдаллах б. Са’д — раздать людям деньги, так как это интересует их прежде всего, а Му’авийа, имевший твердое положение в своей провинции, сказал, что каждый должен навести порядок у себя, тогда и в государстве будет порядок. С тем все и разъехались по своим местам.

Задержавшийся дольше всех Му’авийа предложил халифу уехать в Сирию под защиту верных ему войск или же прислать войска в Медину. Усман отверг оба предложения, сказав, что не хочет создавать лишние тяготы мединцам и надеется на покровительство Аллаха [+69].

Пока Са’ид б. ал-Ас был в Медине, Йазид б. Кайс призвал к свержению Усмана, но не нашел в Куфе достаточной поддержки. Тогда Йазид послал гонца к сосланным вождям куфийцев, находившимся в Джезире. Ал-Аштар немедленно откликнулся на этот призыв и через семь дней прибыл в Куфу, остальные после короткого колебания последовали за ним.

Была пятница. Ал-Аштар появился в мечети и заявил, что он только что от амира верующих и узнал, что Са’ид хочет убавить выплаты женам на 100 дирхемов, а ветеранам завоеваний — на 500 дирхемов. Несмотря на известие о такой неприятной перспективе, «благородные и разумные» отказались последовать за ним, и только рядовые мусульмане откликнулись на призыв ал-Аштара. Заместитель Са’ида, руководивший молитвой, безуспешно пытался образумить их. Ал-Ка’ка’ б. Амр прервал его: «Разве можно остановить низвержение селя или свернуть Евфрат с его теченья?! Не выйдет! Клянусь Аллахом, чернь может успокоить только машрафийский меч [*4], не успеешь его обнажить, как они заблеют, как стадо разжиревших козлов, и будут мечтать о том, что имеют сейчас, но Аллах никогда не вернет им этого. Потерпи!»

Почтенные куфийцы разошлись по домам, а Йазид и ал-Аштар со своими сторонниками вышли из Куфы, встали лагерем у ал-Джара’а и преградили путь Са’иду [+70]. По другим данным, ал-Аштар предварительно разослал отряды численностью по нескольку сотен человек в сторону Басры, Айн ат-Тамра, Хулвана и ал-Мадаина, чтобы предупредить неожиданное нападение на Куфу. Навстречу же Са’иду к Узайбу был послан Малик б. ал-Ка’б с 500 воинами, Са’иду пришлось с позором возвратиться в Медину. Это был первый случай неповиновения наместнику халифа. Вслед за тем Усману было послано письмо, в котором мятежники потребовали назначить ведать военным и гражданским управлением Куфы Абу Мусу ал-Аш’ари и Ху-зайфу б. ал-Йамана.

Усман понял, что иного выхода у него нет, и утвердил эти назначения. Абу Муса заявил куфийцам, что будет их имамом только в том случае, если они подтвердят свою верность Усману [+71].

Арабские историки приводят различные версии событий этого времени, разные варианты речей и посланий, подробный разбор которых занял бы слишком много места. Важно отметить одно: большинство старых сподвижников пророка не упоминается среди активных участников этих событий ни на той, ни на другой стороне. Исключение составляет Али: к нему обращаются за поддержкой жалобщики, он вступается за обиженных, увещевает Усмана [+72]. Часть этих сообщений может быть недостоверной, но все же можно заключить, что в 655 г. он становится серьезным соперником халифа, хотя и не предпринимает никаких враждебных действий: движение против Усмана углублялось и расширялось независимо от Али.

Замена Са’ида Абу Мусой не принесла Куфе успокоения, так как конфликт имел глубокие социальные корни: община, построенная на равенстве, становилась государством; единство целей, объединявшее мусульманских воинов в ходе завоевания, исчезло; имущественное неравенство резко возросло на глазах одного поколения; управлять расколовшимся обществом без аппарата принуждения становилось невозможно, однако и для халифа, и для его подданных, привыкших к патриархально-демократическому правлению, это представлялось недопустимым. Дело не в том, что Усман был нерешителен по характеру, — все мусульманское общество не было готово к принятию системы государственного принуждения применительно к единоверцам.

Бунт куфийцев заставил Усмана искать поддержки у верхушки мухаджиров. Вскоре после совещания с наместниками (Му’авийа не успел еще уехать) Усман созвал Али, Талху, аз-Зубайра, Са’да б. Абу Ваккаса. Поскольку на этой встрече присутствовал сын Талхи (к которому восходит это сообщение), тс можно предполагать присутствие и других лиц из того же круга.

Совет начался перепалкой между Му’авией и Али, которую имеет смысл привести дословно.

Му’авийа обратился к присутствующим: «Вот вы, сподвижники посланника Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, его избранники на земле, управители дела этой общины, и никто не может притязать на это, кроме вас, вы выбрали себе управителя без принуждения и притязания. Теперь годы его возросли и приблизился его срок. Если вы ждете его кончины, то она близка, я надеюсь, что почтит его Аллах свершением этого. [Сейчас] ходят разговоры, которые, боюсь, идут от вас, и в том, в чем вы его упрекаете, видна ваша рука. Не приваживайте людей к вашему делу, ведь если они возжелают его, то вы никогда не увидите его иначе, чем уходящим [от Bac]». — «Какое тебе дело до этого, — вспылил Али, — и откуда ты это знаешь, нет у тебя матери!» — «Ты мою мать не трогай, она не хуже ваших матерей, она приняла ислам и присягнула пророку, да благословит его Аллах и да приветствует. Ты мне лучше ответь на то, что я сказал!»

Усман поддержал Му’авийу. «Ты правду сказал, племянник. Я вам скажу о себе и о делах, которыми управляю. Да, сподвижники, которые были до меня, притесняли себя и своих родственников, ища благоволения Аллаха, а посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, давал своим близким; у меня же большая семья и мало средств к существованию, и я протягивал руку кое к чему из этих средств из-за того, что занимал пост, позволяющий это; я считал, что это принадлежит мне. Если же вы полагаете, что я совершил проступок, то я это верну. Мое распоряжение последует вашему распоряжению». В подтверждение искренности своих слов Усман потребовал от Абдаллаха б. Халида и Марвана б. ал-Хакама возвратить полученные ими 50 000 и 15 000 дирхемов [+73].

Эта мера в какой-то степени могла успокоить общественное мнение мединцев, но не погасить всеобщее недовольство. Как: отмечает ал-Балазури, никто из сподвижников пророка не защищал Усмана и не опровергал того, что говорили о нем [+74]. Лишь немногие из сподвижников пытались подтолкнуть Усмана к изменению политики и поискам умиротворения общины.

В раджабе 35/январе 656 г. 500 египтян под видом совершения малого паломничества направились в Медину, чтобы заявить Усману свои претензии. Наместник Египта, Абдаллах б. Са’д, тотчас послал гонца, чтобы предупредить халифа об их истинных намерениях. Гонец так торопился, что преодолел: 1300 км от Фустата всего за 11 дней [+75] из чего можно заключить, что уже в то время на основных магистралях существовала специальная служба, обеспечивавшая гонцов.

Несмотря на то, что у халифа было достаточно времени, чтобы подготовиться к встрече со своими противниками, он не сумел воспользоваться им. Никаких попыток привлечь на свою сторону мединцев, кажется, не было.

В то же время отряды по нескольку сотен недовольных вышли из Басры и Куфы, соединившись с египтянами в Зу-Хушуб, в одном дне пути от Медины (см. т. 1, с. 98, рис. 8) [+76]. Несколько попыток Усмана вступить в контакт с недовольными и убедить их уйти по домам остались безуспешными. Сведения о многомесячных переговорах обрывочны и не связываются в последовательную картину событий [+77].

Недовольные предъявляли Усману разнообразные претензии: от чисто религиозных (моление в четыре рак’ата в Мина, введение третьего призыва на молитву, а главное — сожжение старых записей Корана) до конкретных финансовых злоупотреблений (расширение хима, предоставление части хумса Ифрикии своему родственнику).

Трудно сказать, были ли эти обвинения предъявлены за один раз, или историки суммировали их. Во всяком случае, известны и другие, более конкретные претензии. По сведениям, восходящим к мавле одного из участников этих событий, египтяне пришли к Усману в его поместье и потребовали, чтобы он взял Коран и прочитал суру «Йунус» [+78]. Когда Усман дошел до строк: «Скажи: «Видели ли вы то, что ниспослал вам Аллах из пропитания, а вы сделали из него запретное и дозволенное?" Скажи: «Аллах ли разрешил вам это, или вы выдумываете за Hero?» (X, 59/60), его прервали: «Стой! Как ты считаешь, те хима, которые ты заповедал, разрешены тебе Аллахом или ты выдумал за Него?» Усман стал оправдываться тем, что хима были заповеданы до него Умаром, а ему пришлось их только расширить из-за увеличения поголовья верблюдов. На другие упреки Усман! не мог найти достойного ответа, и вынужден был спросить: «Чего же вы хотите?»

Представители недовольных потребовали лишить мединцев жалованья и отдать его тем, кто завоевал право на него в боях, и почтенным асхабам. Усман согласился и объявил об этом в мечети, быть может втайне надеясь, что мединцы воспылают враждой к наглым пришельцам. Но результат был противоположным: мединцы отнесли это решение за счет злого умысла Умаййадов [+79].

Переговоры закончились в мае 656 г. подписанием Усманом обязательства следующего содержания: «Это — грамота от раба Аллаха амира верующих тем из верующих и мусульман, которые порицают его. Воистину, обещаю вам действовать в отношении вас по Книге Аллаха и обычаю (сунне) его пророка; будет дано неимущему, и получит гарантию безопасности боящийся, и будет возвращен сосланный, и не будут посылаться отряды на вражескую территорию [+80], и будет дан сполна фай’.

Али ибн Абу Талиб — гарант верующим и мусульманам том, что Усман будет верен тому, что в этой грамоте. Засвидетельствовали: аз-Зубайр ибн ал-Аввам, и Талха ибн Убайдаллах, и Са’д ибн Малик ибн Абу Ваккас, и Абдаллах ибн Амр, и Зайд ибн Сабит, и Сахл ибн Хунайф, и Абу Аййуб Халид ибн Зайд. Написано в зу-л-ка’да тридцать пятого года» [+81].

Все отряды недовольных взяли по экземпляру этого гарантийного письма и покинули Медину.

Дальше произошло нечто совершенно неожиданное. В Зу-Марве (ал-Бувайбе или Айле) отряд египтян обогнал гонец из Медины. Его задержали и узнали в нем гулама Усмана; это вызвало подозрение, его стали обыскивать и обнаружили письмо к наместнику Египта, скрепленное печатью Усмана, в котором предписывалось наказать предводителей отряда недовольных [+82].

Возмущенные египтяне потребовали от Али и Мухаммада б. Масламы пойти к Усману и потребовать ответа. Али сказал, что сначала совершит полуденную молитву (желая, видимо, сбить пыл египтян). После молитвы Али и Мухаммад б. Маслама пошли с египтянами к Усману. Оставив их у ворот, они вошли к халифу и потребовали, чтобы он выслушал претензии египтян. Усман отказывался и просил Али выйти и поговорить с ними от его имени. Но Али твердо сказал: «Нет», и Усману пришлось принять мятежников.

Усману предъявили письмо и потребовали объяснить, кто его написал. Он сказал, что гулам и верблюд — его, но он гулама никуда не посылал, верблюда не давал и письмо не писал. Этому можно было поверить — ведь письмо мог написать Марван б. ал-Хакам и, как секретарь халифа, воспользоваться его печатью. От Усмана потребовали выдачи Марвана, но он отказался это сделать. Разъярившись, египтяне потребовали отречения, на что Усман гордо ответил: «Не сложу с себя одежд, в которые облачил меня Аллах!» Али с трудом удалось смирить египтян и увести их из дома, но после этого и он и Мухаммад б. Маслама предоставили Усману самому искать выход из опасного положения [+83].

Поначалу противники Усмана, окружив дом, ограничивались полемикой и предъявлением претензий. Усман мог спокойно ожидать подхода войск верных ему наместников Сирии, Куфы и Басры, к которым обратился за помощью [+84]. Какая-то часть сподвижников пророка готова была поддержать халифа против египетских мятежников. Зайд б. Сабит (секретарь Мухаммада) будто бы предложил ему от лица ансаров: «Если хочешь, мы будем помощниками Аллаха второй раз», на что Усман ответил: «Мне этого не нужно. Воздержитесь» [+85]. Было ли такое предложение, от которого халиф отказался, желая избежать кровопролития в столице, или же эта версия порождена стремлением ансаров задним числом оправдать свое бездействие, приведшее к гибели халифа? Похоже, что Усман до последнего надеялся, что мятежники не пойдут сами на кровопролитие. Точно так же отверг он помощь сыновей Али, Хасана и Хусайна, Абдаллаха б. аз-Зубайра и Абдаллаха б. Умара; несмотря на это, Абдаллах б. аз-Зубайр все-таки остался и помогал охранять дом до самого последнего момента [+86].

Видя непреклонность халифа, осаждавшие прибегли к решительным мерам: пресекли доставку продовольствия и воды и всякое общение осажденных с внешним миром. Инициатором жесткой блокады некоторые источники называют Талху, сказавшего египтянам: «Что Усману ваша осада, когда ему привозят продукты и воду?! Вы пресеките подвоз ему воды» [+87]. Время было уже летнее, июнь, стояла жара, единственный колодец во дворе давал солоноватую воду, мало пригодную для питья, а в доме находилось около ста человек. Усман стал увещевать осаждавших, обращаясь к ним с крыши дома: «Заклинаю вас Аллахом! Вы ведь знаете, что я на свои деньги купил колодец Раума и когда пользовался им, то моя веревка была как веревка любого из мусульман [*5], так почему же вы не даете мне испить его воды, чтобы разговеться после соленой воды?» [+88]. Но все призывы были тщетны: египтяне не пропустили ни Али, ни вдову пророка Умм Хабибу, которые пытались провезти к нему воду [+89].

Ситуация в Медине была парадоксальной: духовного главу общины в собственном доме несколько сотен мятежников морили жаждой, а по соседству в мечети спокойно молилась его паства под руководством Талхи, через Медину прошли караваны паломников из Сирии и Египта (историки их не упоминают, но они не могли миновать Медину), халиф не мог их возглавить, как обычно, и послал вместо себя Абдаллаха б. Аббаса, но никого это не обеспокоило.

Осада длилась не меньше сорока дней без попыток решит дело силой оружия. Пришли известия о подходе верных халифу войск, напряжение обеих сторон возрастало, неминуем был взрыв. Если верить сведениям ал-Балазури, осаждающие стали обстреливать дом, нечаянно ранили Хасана и Абдаллаха б. аз-Зубайра, испугались, что хашимиты, узнав об этом, могут взяться за оружие, и решили расправиться с Усманом. Группа нападающих во главе с Мухаммедом б. Абу Бакром пробралась через участок соседа во двор дома Усмана, ворвалась в дом и убила халифа [+90].

Не вдаваясь в детали этого рассказа, можно сказать, что в нем много неясного. Гораздо правдоподобнее рассказ гулама Усмана, который застрелил одного из осаждавших, пытавшегося пробраться во двор. Убитый оказался сподвижником пророка, поэтому его смерть вызвала особое возмущение. Осаждавшие потребовали выдачи убийцы, но Усман ответил отказом. Тогда на следующее утро, в пятницу 18 зу-л-хиджжа 35/17 июня 656 г., осаждавшие подожгли ворота и ворвались во двор, защитники дома оказали ожесточенное сопротивление, Абдаллах б. аз-Зубайр был ранен (обе версии в этом сходятся), а тяжело раненный Марван б. ал-Хакам упал без сознания, и это его спасло — его приняли за убитого и не стали добивать. Исход схватки решило то, что сосед пропустил осаждавших через свой двор на задний двор дома Усмана [+91].

Возможно, нападавшие и не намеревались убивать халифа, но напряжение, в котором больше месяца находились обе стороны, и ожесточение боя решили его судьбу. Осаждавшие ворвались в комнату Усмана, который вышел им навстречу с Кораном в руках, вероятно желая таким образом прекратить кровопролитие. Однако вид священной книги не охладил их пыл, кто-то ударил халифа рукояткой меча, кто-то ткнул наконечником стрелы… Потекла кровь; старик потерял сознание и упал. Его поволокли за ноги. Его жена Наила и дочери заголосили. Наила бросилась на тело мужа, чтобы закрыть его от мечей. Ее ранили и оттащили. Чей-то удар мечом в грудь кончил жизнь третьего халифа, первого из погибших от руки мусульман [+92].

Кто был убийцей, не поняли, вероятно, даже те, кто находился в тот момент в доме. Мусульманские источники называют разные имена, в том числе Мухаммада б. Абу Бакра, который то ли держал халифа за бороду, когда другие перерезали ему горло, то ли убивал сам. Выяснить это невозможно — порой и следствие по горячим следам не может восстановить картину коллективного убийства, что же говорить о возможностях расследования через четырнадцать веков!

Пока в личных покоях халифа разыгрывалась эта трагедия, предприимчивые люди бросились грабить казну, в которой оказалось всего два мешка денег.

А в это время в мечети на пятничную молитву собирались молящиеся, не зная, что произошло неслыханное преступление — мусульмане убили своего повелителя, не подозревая, какие потоки крови последуют за этим, разделяя навсегда общину на две враждебные половины.

[+1] Schmucker, 1972, с. 134 — 135.

[+2] Балаз., А., т. 5, с. 25.

[+3] Таб., I, с. 3026.

[+4] В тексте: амсар, так именовались прежде всего новооснованные гарнизонные города: Куфа, Басра, Фустат, но нередко в рассказах о том, что какой-то наместник сделал тот или иной город базой для дальнейших завоеваний, употребляется выражение массараху, т. е. сделал мисром. В данном случае речь идет прежде всего о первых трех городах.

[+5] Таб., I, с. 3027.

[+6] Азди 1, с. 36 — 37; Азди 2, с. 45 — 46.

[+7] Балаз., А., т. 5, с. 27.

[+8] И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 96 — 97.

[+9] Там же, с. 157 — 158.

[+10] О перестройке мечети см.: Самх., т. 1, с. 354 — 361; Йа’к., т. 2, с. 190; Халифа, с. 139; Балаз, А., т. 5, с. 38. По данным ас-Самхуди, колонны старой мечети были проедены термитами и она не вмещала в пятницу всех молящихся. Усман, перед тем как разрушить ее, советовался со сподвижниками пророка, и они одобрили перестройку. Новая мечеть имела 160 локтей в длину и 150 — в ширину. На строительство, занявшее 10 месяцев, начиная с раби’ I 29/12.XI — 11.XII 649 г., было истрачено 10 тыс. дирхемов [Балаз., А., т. 5, с. 38]; ас-Самхуди же приводит сведения, что только на выкуп части дома Джа’фара б. Абу Талиба, который перешел к Аббасу, Усман истратил 100 000 [Самх., т. 1, с. 360].

[+11] Jeffery, 1937, араб, текст, с. 3 — 18; Noldeke, 1919.

[+12] Jeffery, 1937, с. 21 — 23.

[+13] Там же, с. 21 — 23, 115.

[+14] Там же, араб. текст, с. 16 — 17.

[+15] Балаз., А., т. 5, с. 33.

[+16] Под «хозяйственными механизмами» подразумевается прежде всего управление локальными ирригационными системами, функционирование которых и распределение воды основывалось на выработанной веками практике. То же можно сказать и о мало менявшейся технике земледелия.

[+17] Балаз., Ф., с. 405 — 406.

[+18] Мусульмане-воины в это время, видимо, не платили садаку, ее заменяло участие в войне за веру, кроме того, основная масса воинов, живших на жалованье, не имела такого количества скота, которое подлежало бы обложению. Число же мусульман — не воинов за пределами Аравии было невелико. Поэтому садака здесь была ничтожно мала по сравнению с остальными налоговыми поступлениями. Этим можно объяснить отсутствие в источниках упоминания сборщиков садаки за пределами Аравии.

[+19] И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 220; Самх., т. 2, с. 227 — 229, 235. Число овец в

составе садаки могло быть пропорционально больше, чем в добыче, так как

в зачет садаки с верблюдов, если их число было больше 40 (но этот излишек

был меньше того, с которого полагался верблюжонок), брали овец.

[+20] Самх., т. 2, с. 235.

[+21] Schmucker, 1972, с. 125.

[+22] Таб., I, с. 2855.

[+23] Там же, с. 2471.

[+24] Там же, с. 2468, 2471.

[+25] Эти ставки касались только самотечно орошаемых земель, при поливе водоподъемными колесами ставки с обеих категорий земель снижались вдвое.

[+26] Балаз., Ф., с. 350.

[+27] А. Йус, с. 56.

[+28] Халифа, с. 122; Балаз., Ф., с. 357.

[+29] Балаз., Ф., с. 357 — 361.

[+30] Там же, с. 357.

[+31] Там же, с. 362.

[+32] Там же, с. 351.

[+33] Там же, с. 353 (в тексте — ас-султан)

[+34] Таб., I, с. 2852.

[+35] Там же.

[+36] Там же, с. 2853.

[+37] Там же, с. 2851.

[+38] Там же, с. 2855 — 2856.

[+39] И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 157 — 158.

[+40] Балаз., А., т. 5, с. 27.

[+41] Там же, т. 1, с. 82.

[+42] И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 44; Балаз., А., т. 5, с. 25.

[+43] Балаз., А., т. 5, с. 25, 27 — 28; Иа’к., т. 2, с. 190. Ибн Абдалхакам относит этот случай к походу на Ифрикийу My’авии б. Худайджа в 34 г. х. [И. Абдх., с. 194; И. Абдх., пер., с. 212 — 213], но это — явный анахронизм, так как сведения ал-Балазури восходят к участнику похода 27 г. х. Абдаллаху б. аз-Зубайру. Кроме того, недовольство мусульман этим щедрым подарком возникло не в последний год правления Усмана.

[+44] Балаз., А., т. 5, с. 28. По другой версии, верблюдов из садаки получил

ал-Харис, сын ал-Хакама.

[+45] И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 75.

[+46] Балаз., А., т. 5, с. 38; Йа’к., т. 2, с. 191; Самх., т. 1, с. 350 — 362.

[+47] Балаз., А., т. 5, с. 39.

[+48] Там же, с. 27.

[+49] Там же, с. 39; Балаз., Ф., с. 36.

[+50] Балаз., А., т. 5, с. 28.

[+51] Там же, с. 47.

[+52] Кана йахтасибани; глагол ихтасаба, имеющий исходное значение «учитывать, рассчитывать на что-то», означает также «делать что-то, рассчитывая на благоволение Аллаха», отсюда затем возникает значение «соблюдать нормы шариата».

[+53] Балаз., А., т. 5, с. 28.

[+54] Например, рассказывается, что, когда Зийад б. Абихи привез халифу из Басры деньги, предназначенные для казны, подошел один из сыновей Усмана, не долго думая схватил горсть денег и ушел. Зийад заплакал. На вопрос Усмана о причине слез Зийад ответил, что, когда он так же привез деньги Умару и его сын взял дирхем, Умар больно побил его: «А твой сын пришел, взял столько [много], и не вижу, чтобы кто-то хоть что-то сказал ему». На это Усман заметил: «Умар, стремясь к лику Аллаха, отстранял свою семью и близких, а я, стремясь к лику Аллаха, наделяю свою семью и близких» [И. Хамдун, с. 141]. Слезливость Зийада (человека с твердым характером), двукратный приезд из Басры с деньгами, параллель с поведением детей — все указывает на фольклорный характер этой истории.

Ибн Са’д приводит еще один вариант этого высказывания, без всякой связи с какими-либо предшествующими разговорами: «Он сказал: «Воистину, Абу Бакр и Умар оставляли из этого (т. е. денег) то, что принадлежало им, а я беру это и делю между своими близкими», — люди осуждали его за это» [И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 44].

Наконец, в сочинении конца XIII в. вместо Зийада оказывается сам Абу Муса, и упрекает он Усмана за то, что тот одной своей дочери подарил золотую курильницу, украшенную жемчугами и яхонтами, а другой — две бесценные жемчужины. Усман отвечает на упреки: «Умар поступал по своему усмотрению и прилагал все усилия, а я поступаю по своему усмотрению, прилагая все усилия. А Аллах всевышний завещал мне заботиться о близких, и я считаю себя обязанным заботиться о них» [Мухибб, т. 2, с. 138].

[+55] Абу Зарр Джундаб б. Джанада ал-Гифари, бедуин из ар-Рабазы, утверждал, что был третьим или четвертым последователем Мухаммада, но за

тем уехал на родину и присоединился к Мухаммаду только после «битвы у рва» [Таб., I, с. 1166, 1168, 1170; И. Абдалбарр, с. 82 — 84, 664 — 665], участвовал в войнах в Египте и Сирии.

[+56] Таб., I, с. 2860.

[+57] Балаз., А., т. 5, с. 56. Ал-Иа’куби вкладывает в уста Абу Зарра проповедь в пользу Али: «Али ибн Абу Талиб — преемник Мухаммада и наследник его знания. О вы, община, растерявшаяся после своего пророка! Если бы вы выдвинули того, кого выдвинул Аллах, и задвинули того, кого задвинул Аллах, и утвердили бы власть и наследование в семье вашего пророка!» [Йа’ к., т. 2, с. 198]. Но ни в одном из рассказов о пребывании Абу Зарра в Медине не упоминаются его упреки Усману в узурпации власти и какие-либо заявления о преимущественном праве Али на халифат.

[+58] Иа’к., т. 2, с. 197 — 198.

[+59] Согласно ал-Балазури, причиной опалы Абдаллаха б. Мас’уда была жалоба ал-Валида на то, что Абдаллах требует возвращения заимствованных из казны денег. Усман будто бы написал: «Ты наш казначей и не приставай к ал-Валиду из-за того, что он взял из казны». Абдаллах со словами: «Я думал, что я казначей мусульман, а если я ваш казначей, то мне этого не надо» — отдал ключи от сокровищницы [Балаз., А., т. 5, с. 30 — 31]. Затем Абдаллах стал вести речи, осуждающие Усмана. Усман вызвал его в Медину. Там Абдаллах в мечети высказал те же упреки. Абдаллаха по приказу халифа силой вытащили из мечети, волоча лицом по земле [Балаз., А., т. 5, с. 36].

Эта версия вызывает недоверие в нескольких отношениях. Во-первых, скандал с невозвращенным займом из казны произошел между Абдаллахом б. Мас’удом и Са’дом б. Абу Ваккасом [Таб., I, с. 2811 — 2813], во-вторых, точно ту же историю с возвращением ключей после слов Усмана: «Ты наш казначей» — рассказывают о казначее Усмана в Медине Абдаллахе б. ал-Аркаме [Балаз., А., т. 5, с. 58]. Странно было бы точное повторение всех этих событий. Вызывает недоверие и рассказ о зверском обращении с Абдаллахом б. Мас’удом.

О невыплате жалованья можно судить по тому, что душеприказчик Ибн — Мас’уда, Талха, потребовал вернуть семье покойного жалованье за два года [И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 173], но Ибн Мас’уд уехал из Куфы в конце 31 или начале 32 г.х., т. е. был в Медине только год.

[+60] Ал-Иа’куби объясняет ссору тем, что Усман, тяжело заболев, написал завещание, в котором назвал преемником Абдаррахмана б. Ауфа, и послал своего гулама Хумрана отнести письмо к троюродной сестре, дочери Абу Суфйана. Хумран по дороге прочитал письмо, а потом рассказал Абдаррахману. Абдаррахман оскорбился, что решение, касающееся его, было принято в такой странной тайной форме, и высказал Усману ряд упреков через своего сына. Хумран же за излишнее любопытство был наказан сотней плетей и выслан в Басру [Иа’к., т. 2, с. 195 — 196].

В этом сообщении сомнительно не только завещание о преемнике, сделанное таким странным способом, но и перечень претензий, аналогичных тем, что были предъявлены недовольными в 655 г. Наконец, относительно причины высылки Хумрана в Басру имеются другие сведения. По одной из версий, за то, что женился на женщине, у которой еще не кончился предписанный законом перерыв между браками [Таб., I, с. 2923], по другой — за взятку, которую получил от ал-Валида б. Укбы за сокрытие порочащих его сведений [Балаз., А., т. 5, с. 58].

Несомненно только то, что в последний год жизни Абдаррахман был в ссоре с Усманом и будто бы даже не разговаривал с ним [Балаз., А., т. 5, с 57].

[+61] Таб., I, с. 2852.

[+62] Балаз., А., т. 5, с. 39 — 40; Таб., I, с. 2908, 2916.

[+63] Балаз., А., т. 5, с. 41.

[+64] Там же, с. 42.

[+65] Хулафа, л. 36.

[+66] Балаз., А., т. 5, с. 43 — 44; Таб., I, с. 2909 — 2920. Согласно ат-Табари, об изгнании смутьянов из Куфы просили «благородные благочестивые жители Куфы» [Таб., I, с. 2009]. Содержание споров между My’авией и сосланными свидетельствует о том, что главным яблоком раздора было привилегированное положение курайшитов и права на доходы с завоеванных земель.

[+67] Балаз., А., т. 5, с. 59.

[+68] Таб., I, с. 2927 — 2928.

[+69] Там же, с. 2952.

[+70] Там же, с. 2929 — 2930.

[+71] Там же, с. 2930 — 2931.

[+72] Балаз., А., т. 5, с. 60.

[+73] Таб., I, с. 2948 — 2949.

[+74] Балаз., А., т. 5, с. 60.

[+75] Там же, с. 61.

[+76] Там же, с. 61; Таб., I, 2954 — 2955. Согласно ал-Балазури, басрийцы прибыли в Зу-Хушуб раньше египтян и дожидались их там. Однако Зу-Хушуб лежит в стороне от дороги из Ирака в Медину. По сведениям ат-Табари, куфийцы остановились в ал-А’васе, в 40 км от Медины по иракской дороге [Таб., I, с. 2955], по которой должны были идти и басрийцы. По сведениям ал-Мадаини, египтяне прибыли в Медину в среду 1 зу-л-ка’да [Халифа, с. 145].

[+77] По одним данным, Усман послал Мухаммада б. Масламу с 50 ансарами на переговоры с египтянами и они согласились уйти [И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 44 — 45; Балаз., А., т. 5, с. 62], по другим данным, египтяне выгоняли всех

посланцев и только Али удалось склонить их к переговорам [Балаз., А., т. 5, с. 63 — 64].

[+78] В тексте: «Они сказали ему: «Открой Девятую». Он (информатор) говорит: они называли суру Йунус девятой» [Таб., I, с. 2963]. Отсюда следует, во-первых, что в списке, которым пользовался Усман, отсутствовала «Фатиха» (в каноническом тексте «Иунус» — десятая сура), т. е. структура Корана даже в своде Усмана не вполне совпадала с известным нам каноническим текстом, а во-вторых, в его руках был кодекс, а не свиток.

Чтение «девятая» дает Каирское издание ат-Табари, в издании де Гуе — «седьмая», у Халифы — также «седьмая» [Халифа, с. 146].

[+79] Таб., I, с. 2963 — 2964.

[+80] Имеются в виду не военные походы, а отправка в отдаленные гарнизоны.

[+81] Балаз., А., т. 5, с. 64. Подписание соглашения упоминается также у ат-Табари [Таб., I, с. 2988] и Халифы [с. 146].

[+82] И. Са’д, т. 3, ч. 1, с. 45; Балаз., А., т. 5, с. 65 — 66; Таб., I, с. 2965, 2981, 2989, 2992.

Этот эпизод упоминается в разных вариантах в любом историческом сочинении. Здесь дан самый обобщенный пересказ наиболее пространных сообщений.

[+83] Таб., I, с. 2992 — 2993.

[+84] Там же, с. 2985 — 2986.

[+85] Халифа, с. 151.

[+86] Там же, с. 151 — 152; Балаз., А., т. 5, с. 68. Некоторые информаторы упоминают участие Хасана в обороне ворот [Таб., I, с. 3009, 3013; Балаз., А., т. 5, с. 69], но это может объясняться проалидской настроенностью информаторов, желавших таким способом отвергнуть обвинение Али в потакании убийцам. Сведений, которые заставили бы сомневаться в участии Абдаллаха б. аз-Зубайра в защите дома халифа, не обнаруживается.

[+87] И. Кут., т. 1, с. 63 — 64. О Талхе как организаторе блокады см.: Таб., I, с. 3000; ал-Иа’куби называет врагами Усмана Талху, аз-Зубайра и Аишу, которая будто бы не могла простить ему то, что он снизил ей пенсию с 12 000 дирхемов до 10 000, уравняв с другими женами [Иа’к., т. 2, с. 204].

[+88] Халифа, с. 149 — 150; Таб., I, с. 3006.

[+89] Балаз., А., т. 5, с. 68; Таб., I, с. 3009 — 3010. Согласно ал-Балазури, мавлам Али удалось пробиться сквозь осаждающих и доставить Усману три бурдюка воды, хотя при этом некоторые из водовозов были ранены.

[+90] Балаз., А., т. 5, с. 69.

[+91] Таб., I, с. 3001 — 3005.

[+92] Там же, с. 3020.

Комментарии

[*1] Букв. айат — «чудо», «знамение».

[*2] Конец фразы после тире — пояснение ат-Табари.

[*3] Букв. «Нет силы и мощи ни у кого, кроме Аллаха».

[*4] Эти мечи из Машрафа (в Сирии) славились закалкой и остротой.

[*5] Т е. позволял всем пользоваться колодцем наравне с собой.