Глава V

Карты и искусство отыскания гавани

«Навигация, – писал Томас Бландевиль, – это искусство, которое учит верным и безошибочным правилам, как управлять кораблем и вести его из одного порта в другой безопасно, верно и в кратчайшее время; я говорю безопасно в той мере, в какой это в силах человеческих. Говоря верно, я не имею в виду по прямой, но по кратчайшему и наиболее удобному пути, какой только можно найти…» Чтобы эту задачу можно было выполнить безопасно и удобно, Бландевиль и другие рекомендуют иметь определенный набор стандартных инструментов: «Кроме того, универсальные часы; или солнечные часы, дабы знать час дня на любой широте, и «ночные часы», с помощью которых можно узнать час ночи». Для дальних путешествий он рекомендовал «топографический инструмент, чтобы описывать с его помощью [то есть изображать на карте] те чужие берега и страны», которые можно встретить в пути. Желателен также «компас моряка» и, наконец, морская «таблица» или карта, по которой, при помощи «неких таблиц, изготовленных специально», можно сказать, какой путь проделало ваше судно.

Карта, которую имел в виду Бландевиль и которую он далее описал, представляла собой чистый лист бумаги, на котором было изображено только несколько роз ветров – большая в центре и несколько поменьше. Все они были соединены между собой радиальными линиями, или румбами. Карта эта предназначалась для того, чтобы прокладывать по ней курс и отмечать направление и расстояние, пройденное за сутки. По назначению и дизайну она была близка к современным «океанским» или «мелкомасштабным путевым» картам. Только в современной версии используется миллиметровая бумага, а розу ветров времен Бландевиля сменила современная компасная шкала, проградуированная от 1 до 360 градусов.

Вторым типом карты – и именно о нем идет речь в настоящем повествовании – был портолан, или карта для отыскания гаваней. Первоначально такие карты рисовали как приложения к древним прибрежным лоциям (периплам). Сложно сказать, что важнее для истории. Прибрежная лоция представляла собой текстовое описание, призванное помогать морякам безопасно проводить суда вдоль определенных участков побережья и в гавани со сложными подходами. В ней описывалось расположение рифов и мелей, а также заметных ориентиров на берегу, по которым мореплаватель мог судить о том, где находится. Карта-портолан как приложение ктакой лоции возникла из-за необходимости иметь перед глазами более наглядный материал, отражающий сложности навигации в данных водах, и из-за недостатков словесного описания всевозможных ситуаций, которые могли возникнуть даже во время самого обычного каботажного плавания. Таким образом, карта-портолан была прибрежной картой, которую составляли моряки исключительно на основании опыта и знания местных особенностей, то есть берегов и гаваней полезных для перехода из одного места в другое. В этом их принципиальное отличие от ранних карт мира в целом и от карт стран и провинций, которые составлялись академично и строго по науке для небольшого круга ученых мужей. Из дошедших до нас фрагментарных документов можно сделать вывод, что вначале развитие морской карты шло независимо и практически не пересекалось с эволюцией общегеографических карт. Кроме некоторых расстояний, появившихся на картах с легкой руки любопытных людей вроде Страбона, Марина и Птолемея, между рисовальщиками морских карт и географами, занимавшимися составлением карты мира, было мало общего.

Историю морских карт и их авторов проследить даже труднее, чем историю мировых карт и людей, которые занимались их составлением. Причина в том, что за всю историю человечества не было такой группы людей – за исключением, возможно, профессиональных преступников, – которые более неохотно вели бы записи, чем моряки. Они были философами, но не обладали преимуществами университетского образования; математиками, но скорее по необходимости, чем по призванию; астрономами, лишенными иной обсерватории, чем корабельная палуба. Они держали свои знания при себе и не спешили ими делиться.

Людей, которые отправлялись «в море на кораблях» бороздить бескрайние просторы, всегда окружала атмосфера тайны. Их самих это вполне устраивало. Ни рыбаки, уходившие за добычей далеко в море, ни торговые моряки не стремились эту атмосферу развеять. Наоборот, они тщательно ее поддерживали и отказывались раскрывать свои секреты, а именно с помощью каких магических средств им удается провести корабль из одного места в другое. В древности, как и сегодня, знание кратчайшего маршрута между двумя портами или, скажем, между местом лова и родной деревней имело вполне конкретный денежный эквивалент. В древности каждый моряк сам, в поте лица и с опасностью для жизни, делал для себя карты. Секреты ремесла, содержавшиеся в них, тщательно охранялись, так что ранние морские карты либо изнашивались от постоянного употребления, либо просто уничтожались – сознательно и предумышленно. А почему нет?

Историки утверждают, что до изобретения морского компаса мореходство ограничивалось прибрежными водами; некоторые заходят даже так далеко, что утверждают, что суда выходили в море только при свете дня. Эта интересная гипотеза хорошо согласуется с популярной и привлекательной теорией о том, что искусство навигации расцвело именно с появлением компаса. Но она не подкреплена доказательствами и, кроме того, противоречит самой природе моряка, которая, как природа муравья или пчелы, практически не изменилась за последние три тысячи лет или больше. Рыбак, следуя за рыбой, не думает ни о жизни своей, ни о здоровье, а рыба мигрирует. Кому из нас приходилось слышать о рыбаке, который бросил бы погоню за богатым косяком рыбы только потому, что у него нет компаса или наступил вечер?

Первая важная глава в истории морских карт и искусства навигации имеет отношение к плаваниям финикийцев. Происходило это примерно за двенадцать столетий до рождения Христа. Об этом народе, его истории, торговле и религии известно немало, но вот морские достижения финикийцев – дело иное. От них не осталось ни записей, ни карт, только материальные следы. Чем занимались и где плавали финикийские моряки, можно узнать лишь из обрывочных записей и ссылок, сделанных чаще всего случайными людьми. Однако они оставили на берегах и островах Средиземного моря глубокие, нестираемые отметины. Не может быть сомнений, что дальнейшее развитие навигации и появление точных морских карт без финикийских моряков было бы невозможно.

Финикийцы были боковой ветвью одного из семитских племен, называвших себя ханаанами[28]. Сидон, «первородный» ханаанин, назван в Книге Бытия одним из потомков Хама. В начале своей истории финикийцы в борьбе за существование отвоевали для себя скромную часть побережья Сирии между рекой Элевтера (Нахр-эль-Кебир) на севере и горой Кармель на юге. Эта земля и звалась Ханаан. Ветхий Завет и древнеассирийские таблички называют ее обитателей также сидонийцами. Геродот пишет о том, что город Тир (иначе Сур, Сурра или Сарра) был основан за 2300 лет до него, а значит, примерно в 2756 г. до н. э. «Тир, – пишет Страбон, – занимает целый остров и построен почти так же, как Арад [Руад]; с сушей его связывает дамба, которую построил Александр при осаде города; и у него две гавани, одну из которых можно закрыть, а другая, называемая «египетской», открытая. Дома в городе, говорят, имеют много этажей, даже больше, чем дома в Риме, и по этой причине, когда произошло землетрясение, город был чуть ли не полностью стерт с лица земли. Город пострадал также, когда его после долгой осады взял Александр; но он преодолел все эти несчастья и возродился, как за счет мореходного искусства своего народа, в каковом финикийцы в целом превосходили все народы всех времен, так и за счет их красилен для пурпура, ибо тирский пурпур, как известно, самый красивый из всех; и раковины для пурпура вылавливают недалеко от берега; и легко достать прочие вещи, необходимые для крашения; и хотя из-за огромного количества красилен жить в городе неприятно, но все это делает город богатым через превосходное мастерство его обитателей».

Финикийцы были нацией мореходов, хотя их коммерческие интересы простирались далеко в глубину суши и влияние их чувствовалось в крупнейших торговых центрах мира. Моряков-финикийцев называли «красными людьми» из-за цвета кожи, загорелой и обветренной от постоянного действия стихий. Они познали многие «тайны моря» и важнейшие тайны небес, но история не может сказать в точности, что именно было им известно о море и о Вселенной в целом и насколько далеко сумели они продвинуться в искусстве навигации. Сами финикийцы не раскрывали этих секретов. Мастерство и готовность направить свои корабли туда, куда не осмеливались идти другие, давали финикийцам странную власть над более могущественными народами Средиземноморья, чьи товары они перевозили и в чьих войнах на море участвовали как наемники. Для сильных мира сего они были незаменимы. Сеннахериб, Псамметих, Нехо, Ксеркс, Александр полагались на финикийцев и зависели от них – ведь кто-то должен был заниматься перевозкой и снабжением их армий. Финикийцам было все равно. Они знали, чем владеют, и пуще глаза берегли свои тайные знания о торговых маршрутах и новых землях, о ветрах и течениях. Влияние морской державы постоянно усиливалось, и финикийцев, по крайней мере в Греции, от всей души ненавидели. И боялись.

Ксенофонт позволяет нам бросить беглый взгляд на жизнь финикийских моряков, и для каждого, кто знает море и моряков, это важное документальное свидетельство мастерства финикийских мореплавателей. В «Экономике» грек Исхомей, описывая преимущества порядка, говорит:

«Думаю, что наилучший и самый точный порядок вещей я видел, когда отправился взглянуть на большой финикийский корабль. Ибо я увидел величайшее количество канатов, размещенных по отдельности на самом малом пространстве. Ты знаешь, что любой корабль встает на якорь и снимается с якоря при помощи множества деревянных приспособлений и веревок, и движется при помощи многих парусов, и вооружен многими машинами против неприятельских кораблей, и несет на себе много оружия для экипажа и все те вещи, которыми люди пользуются в доме, и всю еду. Кроме всего этого, судно наполнено грузом, который владелец его везет ради получения выгоды. И все, что я перечислил, помещается на пространстве немногим большем, чем комната, где можно удобно поставить десять кроватей. При этом все вещи лежат так, чтобы не мешать одна другой, так что их не приходится искать и можно очень быстро собрать все вместе, и для этого не надо развязывать никаких узлов, что могло бы вызвать задержку, если вещи срочно понадобятся. Я понял, что помощник рулевого, которого называют баковым, так хорошо знает, где лежит каждый предмет, что, даже не видя их, может сказать, где лежат те или иные вещи и сколько их, точно так же, как человек грамотный может сказать, сколько букв в имени Сократа и в каком порядке они стоят. Я видел, как этот человек проверял в свободное время все то, что используется на борту корабля; и на мой вопрос о цели его действий он ответил: «Незнакомец, я проверяю, все ли на месте и всего ли хватает; ибо, когда на море поднимется шторм, будет некогда искать то, чего не хватает, и приводить в порядок то, что неудобно лежит».

Мнения историков, изучающих мореходные достижения финикийцев, во многом расходятся, а при практически полном отсутствии документов возникают поистине поразительные несообразности. Имеет смысл рассмотреть их. Единственное утверждение, которое почти не встречает возражений, состоит в том, что вначале (даты не называются) походы финикийцев ограничивались робкими и осторожными плаваниями вдоль побережья, в виду земли. Позже, говорят нам, финикийцы стали смелее и, вместо того чтобы красться вдоль берега, стали совершать переходы от мыса к мысу (предполагается, что таковые всегда имеются), ориентируясь каждый раз по очередному выступу суши. После такого общего вступления обычно начинается обсуждение редких и фрагментарных упоминаний о более масштабных путешествиях финикийцев, реальных или предполагаемых. При этом паруса финикийских кораблей подрезают в соответствии с тем, как данный историк оценивает свидетельства, и с его личным мнением о том, насколько финикийцы к этому моменту успели преодолеть свою первоначальную робость. На самом же деле совершенно не обязательно связывать самую первую стадию развития мореходного искусства – когда человек впервые отплыл от берега – именно с финикийцами. Существуют свидетельства о морском могуществе Критского (Минойского) царства с центром в Кноссе в самые отдаленные античные времена – возможно, около 3000 г. до н. э. Так что сомнительно, чтобы финикийские моряки успели поучаствовать в самой первой, робкой эре мореплавания.

Теория ограниченных прибрежных плаваний финикийцев до изобретения компаса плохо согласуется с колониальной империей, возникшей на Средиземном море в эпоху расцвета Финикии, около 850 г. до н. э. От Сидона и Тира на побережье Сирии их вооруженные торговцы двинулись на запад. Гомер знал, что прежде, до его времени, греческие воды бороздили финикийцы. Позже они основали на островах Эгейского моря и на Коринфском перешейке значительное количество торговых факторий. Там, помимо прочего, они собирали моллюсков, из которых делали пурпурную краску для своего процветающего текстильного производства. Они не осели в Адриатике, но свободно плавали по ней из конца в конец. Позже финикийцы заняли южное побережье Сицилии и западное побережье «носка» италийского сапога. Со временем они захватили Мелиту (Мальту), Гаулос (Гозо), Коссиру (Пантеллерию), Лампас (Линосу), Лопедузу (Лампедузу), лежащие между Сицилией и африканским побережьем. Сардиния и Корсика тоже были частично колонизированы, но больше всего по сердцу им пришлось то, что они обнаружили на западе. От залива Сидра до Танжера все побережье Африки принадлежало финикийцам, как и Балеарские острова. Карфаген и Утика, расположенные в Тунисской бухте, доминировали над Западным Средиземноморьем и были там центром коммерческой деятельности. Богатства Испании поступали в Таршиш (Тартес, Фарсис) на юго-западе. Там финикийцы контролировали богатые шахты по добыче серебра и других металлов, не говоря уже о прибыльной рыбной монополии. За Геркулесовыми столпами возле устья Гвадалквивира они построили портовый город, который назвали Гадейра, или Гадес (Кадис). Из этого океанского порта они ходили на юг вдоль африканского побережья, основали Ликсус (Эль-Араиш) и добирались до самой реки Субур (Себу). Они же открыли в 60 милях от африканского побережья Канарские острова.

Карфаген, согласно Страбону, был основан царицей Дидоной, которая привела с собой людей из Тира. Решение оказалось настолько удачным, что, если верить Страбону, даже в его время значительная часть континентальной Европы и прилегающие острова были заселены финикийцами. Более того, они захватили «всю ту часть Ливии, где человек может жить не кочуя», – иными словами, все, кроме пустыни. Они не только превратили Карфаген в город-соперник Рима, но и выдержали три войны с римлянами. В конце концов финикийцы исчезли с лица земли, но еще на момент битвы со Сципионом Эмилианом у них было «три сотни городов в Ливии и семьсот тысяч человек в их городе [Карфагене]». После второй войны с римлянами, сообщает Страбон, морская мощь Финикии была ограничена по договору 12 кораблями. «Но в Бирсе, карфагенском акрополе, где укрылись военные, имелись запасы выдержанной древесины и пряталось множество умелых кораблестроителей». Пока римляне патрулировали внешнюю гавань, финикийцы взялись за работу и за два месяца построили 120 палубных кораблей, прорыли канал к морю и вышли в море для сражения. «Но, – пишет Страбон, – хотя Карфаген был столь силен, он все же был захвачен и разрушен до основания».

До сих пор действия финикийского флота не казались нам робкими попытками приспособиться к незнакомой среде. Из Тира и Сидона в Сирии они поддерживали регулярную связь со своими колониями в западном конце Средиземного моря, то есть на расстоянии в 2200 миль. Можно, конечно, красться вдоль берега или идти от одного острова к другому в пределах видимости, но все же нужно еще объяснить длинные переходы от суши к островам. От Мисрата до Бенгази по прямой через залив Сидра 250 миль. От Мальты до Александрии 820 миль, а до Порт-Саида – 940. Страбон объяснил некоторые из этих загадок, когда заметил, что финикийцы были «философами в науках астрономии и арифметики, поскольку начали изучать их с практических вычислений и ночных плаваний… и если верить Посидонию, то древняя догма об атомах принадлежит сидонийцу Мохусу, родившемуся еще до времен Трои». В другом месте он пишет, что Малую Медведицу не отмечали как отдельное созвездие до тех пор, пока греки не узнали о ней у финикийцев, а те пользовались ею при навигации.

Если оставить в стороне вопрос о том, как финикийцы находили путь от одного места до другого, на который нет ответа, больше всего противоречий вызывает их монопольная торговля оловом и янтарем и их предположительное путешествие вокруг Африки. Нет сомнений в том, что олово поступало на восточные рынки, а также в том, что привозили его финикийцы на своих кораблях. Если верить Иезекиилю, то часть олова поступала из Испании: «Фарсис, торговец твой, по множеству всякого богатства, платил за товары твои серебром, железом, свинцом и оловом». Еще больше олова приходило с Касситерид, или Оловянных островов (вероятно, это острова Силли в 30 милях на западо-юго-запад от «края земли», юго-западной оконечности Англии). Страбон говорит, что это десять близко друг к другу расположенных островов к северу от порта Артабриан (мыс Финистерре на северо-западе Испании). «Один из них пустынен, но на остальных обитают люди, которые носят черные плащи, одеваются в туники до пят, подпоясываются под грудью, ходят с посохами и напоминают богинь мести в трагедиях. Они живут со своих стад и по большей части ведут кочевую жизнь… А в прежние времена, – продолжает Страбон, – одни только финикийцы вели эту торговлю (имеется в виду из Гадеса), ибо они держали маршрут в тайне от всех. И когда однажды римляне отправились вслед за одним капитаном корабля, чтобы тоже узнать все об этих рынках, капитан из ревности намеренно увел свой корабль с правильного курса в мелкие воды; после того как он заманил своих преследователей в гиблое место, сам он спасся с помощью обломка корабля и получил от государства стоимость потерянного груза». В результате длительных усилий римляне узнали путь на Касситериды, и Публий Красс лично проинспектировал шахты. Он обнаружил, что олово там залегает близко к поверхности, а жители островов настроены дружелюбно. Единственный недостаток – трудность пути до островов через «море более широкое, чем то, что отделяет Британию от континента»; вероятно, имеется в виду Бискайский залив.

Финикийцы продавали янтарь, или электрон, грекам и римлянам в огромных количествах. Большинство древних авторов сходятся в том, что янтарь поступал с Балтики, где его в настоящее время только и можно обнаружить, особенно на Земландском полуострове. Тавернье (1605–1689) пишет, что в его время янтарь находили исключительно на побережье герцогства Пруссии, куда его выбрасывало море, и что сбор его являлся монополией электора Бранденбургского. Плиний говорит, что его возили из Северной Германии в Паннонию. Там местные жители передавали его венедам на севере Адриатики, а те везли в Италию. В Средние века существовал торговый маршрут от Верхней Вислы до Южной Германии. Он проходил через Торн и Бреслау до реки Ваас, а оттуда спускался к Дунаю. Вопрос: где финикийцы брали свой янтарь? Проделывали ли они длинный путь вдоль берега Европы и дальше в Балтийское море или покупали его на торговых факториях, устроенных неизвестным способом на севере Адриатики, финикийцы нам не сообщили.

История о том, как финикийцы обогнули Африку, имеет отношение к египетскому царю Нехо, сыну Псамметиха, правившему с 616 по 600 г. до н. э. План такого похода связан с нетерпеливостью и недовольством Нехо. Он хотел прорыть канал, который соединил бы Нил с Красным морем. Работы были начаты, но дело не шло. После того как на строительстве умерло 120 000 рабочих, на помощь оставшимся пришел оракул. Он предложил Нехо отказаться от проекта, что тот и сделал. Но царю не сиделось на месте. После нескольких разведывательных рейдов военных кораблей в Красном и Средиземном морях он начал вторжение в Сирию. Без сомнения, именно связи царя с финикийцами подсказали ему, что можно соединить Нил с Красным морем и иначе, хотя этот путь значительно труднее. Во всяком случае, согласно рассказу Геродота, он направил флотилию кораблей с финикийскими экипажами и приказал им плыть из Красного моря на юг, пока не обогнут Африку, предполагая, естественно, что это возможно. Оттуда им следовало вернуться в Александрию через Западный океан и Геркулесовы столпы.

Геродот далее сообщает, что финикийцы отплыли на юг; когда наступила осень, они причалили к берегу, вытащили свои корабли на сушу и засеяли землю. Собрав урожай, отправились дальше, и «так по прошествии двух лет на третий год они обогнули Геркулесовы столпы и пришли в Египет». Геродот не сомневался в достоверности путешествия в целом, но отвергал в его описании один факт: кстати, тот самый факт, который на самом деле подтверждает рассказ. Финикийские моряки рассказывали – «чему некоторые верят, но я нет», пишет Геродот, – что, когда они обогнули Африку и взяли курс на запад и север, солнце было от них по правую руку. Конечно, это означало, что находились они в это время к югу от экватора.

На этой голландской карте 1573 г. увековечено мифическое царство Пресвитера Иоанна

Мир, как его представляли в 900 г. Парадиз и эдем находятся на Дальнем Востоке. Четыре ветродуя выпускают ветры земные из своих эоловых мешков

Аргументов против чудесных достижений финикийских мореходов множество. Путешествия такой длины, как плавание из Кадиса на Балтику или из Красного моря до Гибралтара через мыс Доброй Надежды, не казались древним чем-то фантастическим, но сегодня они действительно предполагают обязательное наличие крепких судов, умелых мореходов и средств навигации, таких как навигационные инструменты и карты, которых древним финикийцам иметь вроде бы не полагалось. Реннель, например, утверждает, что финикийские суда в среднем могли проходить в сутки 35 миль, но он не объясняет сколько-нибудь удовлетворительно, откуда получено такое число. Другие критики тоже перечисляют многочисленные непреодолимые трудности, в связи с которыми примитивная попытка обогнуть Африку не могла иметь успеха. И все же задача, стоявшая перед финикийцами, не превосходила по сложности задач Христофора Колумба, который тоже осуществил нечто теоретически неосуществимое. Да и средства его, возможно, не слишком отличались от финикийских.

Финикийцы не оставили нам карт, которые можно было бы с удовольствием критиковать. Греки и римляне поступили так же – если на их географические карты существуют хотя бы фрагментарные текстовые ссылки, то о морских картах – то есть прибрежных картах для моряков, – насколько можно судить, никто ничего не писал. «Карты» Марина, о которых писал Птолемей, были морскими картами только по названию (и то только благодаря переводчику); хотя на них обозначены расстояния между пунктами, причем многие по воде, их нельзя рассматривать как средства навигации в каком бы то ни было смысле слова.

Одно из главных указаний на существование морских карт еще в IV или V в. до н. э. – существование прибрежных лоций, или периплов. Вот, например, «Описание моря, прилегающего к обитаемой части Европы, Азии и Ливии, Скилака из Карианды». По сути этот документ представляет собой лоцию Средиземного моря, аналогичную современным текстовым описаниям, которые выпускают для моряков во всем мире. И, подобно современным лоциям, перипл Скилака был написан как приложение к какой-то карте – карте, которой давно уже не существует.

Перипл Скилака – древнейшая и наиболее полная лоция из всех дошедших до наших дней. Ее язык прост, а описания, хотя слишком кратки, были, несомненно, вполне понятны осторожным мореплавателям древних времен, привыкшим полагаться не столько на чужие описания, сколько на собственные чувства и опыт. В ней нет никаких направлений и почти нет линейных расстояний между портами; чаще всего расстояния измеряются в днях пути. Эти данные, кстати говоря, опровергают тех историков, которые любят говорить о робости и осторожности древних навигаторов. Например, читаем у Скилака: «Плавание вдоль Ливии от Канобского устья [Нила] в Египте до Геркулесовых столпов, если совершать его по обыкновению, принятому в Азии и Европе [то есть считая, что в среднем за день судно проходит 50 миль], занимает 74 дня, если обходить заливы вдоль берега». Это подразумевает, что существовал и более короткий путь – пересекать заливы по прямой, не обращая внимания на историков, которые настаивали бы на том, чтобы каждый день на закате солнца корабли вытаскивали на пологий берег, – считая, конечно, что пологий берег всегда окажется под рукой. Скилак часто упоминает ночные переходы. Например: «В этом месте стоит греческий город Массалия и порт, а также колонии Массалии – Таурос, Ольвия и Антиум. Переход вдоль этой части побережья от устья реки Роданус до Антиума [от Роны до Анцио] занимает четыре дня и четыре ночи»; и еще: «От Карфагена до Геркулесовых столпов при самых благоприятных условиях плыть семь дней и семь ночей». Ясно, что при встречном ветре и плохой погоде переход занимал гораздо больше времени. Но ночь плавания может означать только одно – то, что сказано. И если корабль за четыре дня и четыре ночи пути пересекает Лигурийское море от Антиполи (Ниццы) до острова Эльба, то ясно, что его шкипер не пробирался осторожно вдоль берега, а без труда находил верный путь в открытом море.

Еще один документ древности, датируемый IV или V в., – перипл под названием «Стадиасмус, или Плавание по великому морю» (то есть по Средиземному и Черному морям). Эта лоция тоже была написана для использования вместе с картой. Она гораздо больше, чем перипл Скилака, похожа на современные лоции. В предисловии анонимный автор говорит, среди прочего, о том, что собирается привести многочисленные расстояния, разделяющие Европу и Азию; указать расстояния между значительными островами и их положение относительно материка, указать, сколько их и насколько они велики. Он обещал описать, какими их видит навигатор и с какими ветрами к ним можно безопасно подходить. Записи в «Стадиасмусе» кратки и точны, и почти всегда есть указание на наличие или отсутствие пресной воды. Читаем: «Между Антифре и Деррой есть якорная стоянка в летнее время, и в этом месте есть вода – 90 стадиев». И еще: «От Финикуса до Гермеи 90 стадиев; вставай на якорь, когда мыс будет по правую руку; там рядом с храмом есть вода». Еще одна запись: «От Гермеи до Левсе-Акте 20 стадиев; здесь на расстоянии двух стадиев от берега есть низкий островок; там якорная стоянка для грузовых судов, каковым следует входить с западным ветром; но у берега под мысом есть широкий проход для любых судов. Храм Аполлона, знаменитый оракул; возле храма есть вода».

Несмотря на «Стадиасмус» и другие фрагменты мореходных инструкций, у нас нет ни одной настоящей морской карты, изготовленной в первую тысячу лет христианской эры. Тем не менее такие карты должны были существовать. Некую морскую карту упоминает Раймунд Луллий в своем «Древе наук» (Arbor Scientiae), написанном во время Крестового похода Людовика Святого в 1270 г., но самый ранний сохранившийся образец – это карта Петра Весконте, датированная 1311 г. Вопрос приоритета, однако, остается открытым, так как имеется еще несколько образцов, которые можно было бы истолковать как морские, если бы кто-то из ученых взял на себя труд сделать это.

Вначале морские карты, по самой природе своей, существовали вне академического круга и одновременно вне свободного обращения. Они были чем-то гораздо большим, чем просто пособием по навигации; если говорить в целом, то они были ключом к империи, открывали путь к богатству. Путь к богатству редко показывают другим, поэтому на ранних стадиях развитие морских карт проходило за плотной завесой тайны. Нет сомнений в том, что полное исчезновение всех морских карт раннего периода прямо связано с их тайной природой и с тем огромным значением, которое они порой приобретали в качестве мощнейшего политического или экономического оружия.

Развитие морских карт проходило в три этапа. Первый – съемка местности во множестве точек, составление карты бухты, острова или короткого прибрежного участка. Второй этап – не обязательно последовательно – включал составление карт больших водных пространств и длинных участков береговой линии, например карты Средиземного моря, его островов и значительных заливов, Черного и Азовского морей, Каспийского моря и Индийского океана. Карты такого рода, объединявшие в себе множество меньших разномасштабных карт небольших участков, медленно создавались и еще медленнее воспринимали какие бы то ни было изменения. Третий этап картирования «семи морей» начался только тогда, когда был установлен общепринятый нулевой меридиан, когда ученые более или менее договорились о линейном размере градуса дуги, когда непрерывные серии карт связали между собой все континенты, а океаны между ними были точно измерены. На все это потребовалось время – около двух тысяч лет, если мы решим не брать в расчет финикийцев и объявим, что финикийских карт не существовало, поскольку тому нет письменных доказательств.

Ранние гидрографы внесли в науку картографии несколько важных новшеств. С самого начала эти люди подходили к делу с максимальной практичностью. В том, что они делали, не было ничего академичного или сугубо научного. Они изготавливали свои карты для «помощи навигатору», и теории в них места не было. Они пытались прямо и просто решить проблемы навигации и не обращали внимания на все остальное. Самое безопасное для навигатора и его корабля место – глубокая вода, где нельзя измерить глубину лотом. Вот если навигатор направляет свой корабль к берегу, то там его неизбежно поджидают опасности. Поэтому ему нужно точное изображение береговой линии, к которой он приближается, с обозначением заметных точек, по которым можно определить положение судна относительно карты. Он должен знать расположение рифов и мелей, а также незаметных подводных скал, причем до того, как доберется до них, а не после. Он хочет знать расстояния от точки к точке, и – самое главное – он должен знать направление. Расстояния на морских картах важны, но направление еще важнее. Прибыть в точку назначения позже может быть неприятно и даже опасно, но без точного знания направления навигатор не прибудет туда вовсе[29].

Математическое выражение для определения направления было получено астрономами в глубокой древности, но прошло немало времени, прежде чем люди придумали, как выразить его устно или на карте понятными словами – особенно так, чтобы было понятно человеку любой национальности. Рисовальщики морских карт изобрели розу ветров и тем самым внесли в картографию понятие направления; четыре ветра были придуманы еще до того, как компас разделил земной шар на четыре стороны света. Требованиям навигаторов отвечала та картографическая проекция, которая позволяла бы вести корабль по направлению, то есть провести по карте прямой курс и вести по нему корабль прямо по изогнутой поверхности океана.

Для среднего человека дохристианской эры направление было понятием примитивным, основанным на нуждах его повседневного существования, по большей части ограниченных. «В сторону тьмы» означало на север, «в сторону света» относилось, в общем случае, к югу. В то же время небеса, по Гераклиту, были поделены на четыре четверти: Медведицу (север), утро (восток), вечер (запад) и «часть противоположную Медведице» (юг). Посидоний и Полибий в пересказе Страбона пользовались чуть более сложными терминами. Кроме «тьмы», «света», «равноденственного восхода» и «равноденственного заката» (соответственно восток и запад), были введены еще четыре промежуточных направления: «летний восход», «летний закат», «зимний восход» и «зимний закат» (приблизительно северо-восток, северо-запад, юго-восток и юго-запад). Но, как указывает Страбон, эти термины «не абсолютны, но определяются нашим собственным положением; и если мы переместимся в другое место, то точки заката и восхода – и равноденственного, и предельного – будут уже другими».

Для древних было совершенно естественно думать о направлениях как о ветрах и местах, откуда они дуют. Ветры, как и солнце, ассоциировались с добром и злом. Они приносили с собой благословенные дожди и жуткие наводнения, жару и засуху или умеренную, благоприятную для урожая погоду. Они представляли собой жизнь и смерть, богатство и нищету. Описывая ветры, древние пользовались примитивной метеорологией. Аристотель и его группа, писал Бландевиль, «учат, что ветер – это горячий и сухой выдох, рожденный в недрах земли; вырвавшись на волю, он несется вдоль лица земли». Он не имеет вертикальной составляющей, «потому что, в то время как из-за жара своего он стремится подняться вверх и пройти через все три слоя воздуха, средний слой своим крайним холодом неизменно отталкивает его обратно; из-за этого отталкивания и встречая на пути другие выдохи, поднимающиеся из земли, его движение вынужденно закругляется».

Реконструкция древней розы ветров. Направления тогда определялись не строго, и их современные эквиваленты лишь приблизительны

Очевидно, древние цивилизации знали только четыре ветра, хотя люди, наверное, замечали и промежуточные ветры. «И наведу на Елам четыре ветра от четырех краев неба и развею их всех по этим ветрам…» (Иер., XLIX: 36). Ветры эти дули с севера, востока, юга и запада. «И после сего видел я четырех Ангелов, стоящих на четырех углах земли, держащих четыре ветра земли…» (Откр., VII: 1). Гомер писал только о четырех ветрах: борей, эвр, нот и зефир. Страбон замечает, что «есть авторы, которые говорят, что существует только два основных ветра, борей и нот; и что остальные ветры отличаются от этих лишь небольшим изменением направления – эвр дует с летнего восхода [северо-востока], апелиот с зимнего восхода [юго-востока], зефир с летнего заката [северо-запада], аргест с зимнего заката [юго-запада]». В самом деле, разница между восточным и западным ветрами была менее определенной, чем между северным и южным, ибо направления, которые определялись по солнцу, такие как «летний восход» и «зимний восход», смещались. Даже два наиболее часто встречающихся названия ветров, зефир и эвр, применялись довольно свободно к ветрам от северо-запада до юго-запада и от северо-востока до юго-востока, то есть больше чем на 46 градусов дуги. Если авторы описывали ветер, дующий из какого-то определенного места, то возникала еще большая путаница. Гомер, например, говорит, что борей и зефир дуют из Фракии, хотя и не имеет в виду, что они рождаются именно там.

Про некоторые ветры в окрестностях Средиземного моря нельзя было сказать, что они дуют с какой-то определенной стороны. Таким ветрам обычно давали местные названия и иногда персонифицировали их в соответствии с погодой, которую они приносили. В Греции, например, холодный восточный ветер весны и теплый ароматный восточный ветер осени представляли два разных персонажа, один злой, другой добрый. Эвраквилон на Крите и скирон в Афинах тоже были сугубо местными ветрами. Эвраквилон (комбинация эвра и аквило) упоминается как эвроклидон в связи с путешествием святого Павла (Деян., XXVII: 12, 14): «А как пристань не была приспособлена к зимовке, то многие давали совет отправиться оттуда, чтобы, если можно, дойти до Финика, пристани Критской, лежащей против юго-западного и северо-западного ветра… Но скоро поднялся против него ветер бурный, называемый эвроклидон».

Кроме эвраквилона, были и другие названия, которые описывали ветер с достаточно неопределенного направления. В Средние века в Италии северо-западный ветер называли греко. Этот же образ использовали и в Испании, хотя там этот ветер дул вовсе не из Греции. Северный ветер (прежде борей, или арктос) стал называться септентрио, но вообще это имя относилось скорее к области северных звезд и созвездию Большой Медведицы. Название меридий для южного ветра, сменившее нот, или австр, относилось к стороне полуденного солнца. Ориен и оксиден (восток и запад) в Италии также назывались левант и понент.

Страбон признает два точно определенных ветра – борей и нот (север и юг) и два перемещающихся – эвр и зефир (восток и запад). Гиппократ говорит, что существует шесть ветров, но неясно, откуда они, собственно, дуют. По всей видимости, Аристотель первым предложил разделить каждый из четырех главных ветров натрое. Получилась двенадцатилепестковая роза ветров.

Согласно Витрувию, Эратосфен модифицировал круг двенадцати ветров и уменьшил их количество до восьми. По этой схеме около 100 г. до н. э. была построена Башня ветров в Афинах. У этой башни восемь граней, каждая из которых соответствует одному из ветров и украшена рельефным изображением борея, кекия, апелиота, эвра, нота, липса, зефира и скирона. Плиний в своей «Естественной истории» упоминает две системы – одну из четырех ветров, другую из двенадцати. «Современные моряки в последнее время, – писал он, – отыскали середину между ними обеими: и они наложили на первую из них еще столько же, четыре ветра и не больше, из второй. Таким образом, в каждой четверти небес получилось по два ветра. С равноденственного восхода дует восточный ветер субсолан; с восхода солнца в середине зимы – юго-восточный вултурн. Первый из них греки называют апелиот, а второй – эвр. С полудня поднимается южный ветер [австр], а с заката в середине зимы юго-западный, африк. Они называют эти два ветра нот и либс. С равноденственного захода солнца приходит западный ветер фавоний, но с заката в летнее время северо-западный кор; и те же греки определяют их как зефир и аргест. От Северной Колесницы, или полюса Арктического, дует северный ветер Септентрио: между которым и летним восходом находится северо-восточный ветер аквилон, называемый греками апарктий и борей».

Двенадцатилепестковую розу ветров можно найти у Сенеки и более поздних авторов, вплоть до XVI в., и в «Философской жемчужине» (Margarita Philosophica) Грегора Райша, но уже с латинскими названиями. В начале IX в. Карл Великий пересмотрел розу ветров, для которой до того момента на тевтонских языках существовало только четыре основных названия, и разработал по старым латинским образцам двенадцатилепестковую розу ветров с франкскими названиями.

Эти двенадцать названий дошли до XI в. и уцелели в единственном манускрипте, который позже сгорел. Но позже, уже в XIV в., они появились вновь, причем с изменениями, которые позволяют предположить, что в то время была распространена система из шестнадцати ветров. Говоря о франкских названиях ветров, Оронс Фине пишет в своей «Сфере Мира», что в любой розе ветров если названия промежуточных ветров составляются из названий основных, как в системе Карла, то для обозначения главных четырех ветров придется использовать односложные слова, простые названия, такие как норд, ост, зюйд и вест. Это было сделано, и фламандские моряки, особенно те, что обитали в Брюгге, приняли франкские названия ветров. Более того, ходят настойчивые слухи, что названия тридцати двух румбов компаса в том виде, в каком они и сейчас используются во всем мире, придумали тоже лоцманы из Брюгге.

Латинская роза двенадцати ветров была принята по всей Римской империи от Египта до Испании и использовалась до конца Средневековья. Большая часть изданий Птолемеевой «Географии» XV и XVI вв. приводят именно такую розу ветров. Переход от двенадцати ветров к тридцати двум, когда восемь первичных направлений делятся пополам, а затем на четыре части, начался с упрощения. Вместо двенадцати направлений осталось восемь, и даже названия главных ветров были заменены разговорными. Ориен стал левантом, а оксиден – понентом. Остро (итальянский вариант названия австр) сменился меридием. Гарбин или лебекс превратились в африко, но и названия либеччо, лабетес или ле бекс тоже употреблялись. В своем «Новом руководстве… по искусству навигации» (Instrvction Novvelle… touchant l'art de nauiguer), изданном в Антверпене в 1581 г., Михиль Куанье приводит свое мнение о принятых в настоящий момент названиях восьми ветров на итальянском и французском:

трамонтана – норт (северный);

григо – норт-эст (северо-восточный);

левант – эст (восточный);

сирокко – зюд-эст (юго-восточный);

меццоди – зюд (южный);

гарбино – зюд-вест (юго-западный);

понент – вест (западный);

маистро – норт-вест (северо-западный).

Португальские моряки, похоже, быстро предпочли фламандский вариант розы ветров итальянскому и усвоили его. В «Искусстве навигации» Педро де Молины (Вальядолид, 1545 г.) приведены фламандские названия для четырех, восьми, двенадцати и тридцати двух направлений. Родриго Саморано в «Кратком искусстве навигации» (Compendio del arte de navegar) (Севилья, 1588 г.) также использовал фламандские названия.

Современный компас представляет собой комбинацию древней розы ветров (Rosa ventorum) и намагниченной стрелки. Роза ветров развивалась независимо и представляла собой всего лишь удобный способ деления окружности горизонта. Названия ветров использовались для обозначения направлений вместо числовых величин угловой дуги. Они были такими же привычными и простыми, как названия звезд. Не менее естественно и то, что со временем розу ветров стали использовать вместе с величайшим из всех инструментов для определения направления – со стрелкой компаса.

Происхождение намагниченной иглы из железа или стали по меньшей мере неясно. Каждая страна, обладающая патриотизмом и хотя бы малейшими доказательствами, приписывала ее открытие себе, но самое начало использования стрелки компаса скорее подразумевается, нежели документально засвидетельствовано. Очень жаль, так как истинность множества других утверждений и контрутверждений об открытиях и путешествиях зависит именно от того, был ли известен в то время компас. При отсутствии документальных свидетельств о начале использования компаса все походы, вроде путешествия финикийцев, остаются под сомнением – и все же…

Самые ранние ссылки, имеющие отношение к этому вопросу, говорят о магнетите – железной руде; она была известна также как адамант, а по-латыни Magnes. Этот минерал «имеет два удивительных великих и тайных свойства или достоинства, одно притягивать к себе сталь или железо, а другое указывать северную и южную стороны света». Первое из этих достоинств было в древности известно и восточной, и западной цивилизации. О притягивающей силе магнетита говорится в трудах Платона и Еврипида; упоминания о ней можно найти и в древних китайских книгах. В китайском словаре, составление которого было завершено в 121 г., магнетит определялся как «камень, с помощью которого можно притянуть иголку». Лукреций (ок. 98–55 гг. до н. э.) тоже писал об этом явлении и о поведении магнита, полученного прикосновением железа к магнетиту.

В северных сагах можно обнаружить множество ссылок на Leidarstein, по-немецки Leitstein (магнетит), причем само слово очень напоминает слово Leistern, обозначающее ориентир, или Полярную звезду. У «Саги о Флоки», первооткрывателе Исландии (874), есть комментарий, в котором объясняется, что Флоки брал с собой воронов для определения направления на землю, так как «в северных землях у тех, кто плавает по морю, нет магнетита». Комментарий этот датирован примерно 1225 г. Более того, магнетит имеется в различных частях Норвегии, и можно предположить, что викинги использовали его притягивающие свойства при плаваниях в незнакомых водах – может быть, даже в 1000 г., когда, согласно легенде, они добрались до Северной Америки и открыли Винланд.

Прямоугольный мир бенедиктинского монаха Беата, 787 г.

Мир Адреа Бьянко (1436) по-прежнему окружен морем Океан. Рай расположен на востоке (вверху). Слева от него – племена Гога и Магога, которые Александр Великий запер за каменной стеной

Жизнь на материке Антихтон, расположенном под экваториальным океаном, невозможна, утверждала церковь, потому что ковчег со всеми уцелевшими после потопа существами пристал севернее экватора, к горе Арарат

Карта мира, изготовленная во время правления Карла V, между 1364 и 1372 гг. Мир окружают двенадцать ветров

Существуют разные разновидности магнетита; залежи магнитной руды бывают обычно небольшими и встречаются нечасто. Кроме Скандинавских стран, они есть на Урале. Бландевиль в начале XVII в. писал, что лучшим считается магнетит, «который находят в Ост-Индии на побережье Китая и в Бенгалии и который есть не пустая оболочка, но цельный камень кроваво-красного цвета, сходный с железом, и он тверд, массивен и тяжел и способен потянуть за собой или поднять свой вес в железе или стали… такие камни обычно продаются на вес серебра».

В некоторых ранних сагах Фарерских островов (170 миль к северо-западу от Шетландских), колонизированных датчанами, упоминаются кусочки магнетита, плавающие в деревянном контейнере. Прибор подобного рода – плавающий кусочек магнетита или намагниченная иголка – представлял собой примитивный моряцкий компас и использовался в Средиземном и Балтийском морях уже в XII в. Гийо из Провена, писавший примерно в 1190 г., высказывал в своих стихах пожелание о том, чтобы Святой Отец, подобно Полярной звезде (la tresmontaine), оставался бы недвижен в небесах и вел моряка к безопасной гавани. Но когда луна и звезды скрыты облаками тьмы, продолжает поэт, моряк может воспользоваться безотказным средством определения нужного курса. Все, что ему нужно сделать, – это поместить в таз или чашу с водой соломинку, пронзенную иглой, которую предварительно потерли о невзрачный коричневый камень, притягивающий железо. Острие такой плавающей иглы обязательно повернется к Полярной звезде. Еще один писатель того же периода изложил это иначе; он писал, что Полярная звезда, даже если она скрыта туманом или штормом, продолжает вести моряка на расстоянии, поскольку, подобно магниту, обладает силой притягивать железо. И если железную иглу прикрепить к кусочку пробки и натереть магнетитом, а затем всю конструкцию опустить в сосуд с водой, то игла обязательно укажет на север.

Брунетто Латини писал около 1260 г., что Роджер Бэкон показывал ему магнит – камень, черный и безобразный, к которому стремится прикрепиться железо. И если натереть этим камнем иглу, а затем пустить ее плавать на соломинке, она обязательно укажет на ту самую звезду. Бэкон и сам описал подобное устройство в своем «Меньшем труде» (Opus Minus), написанном во второй половине XIII в. Но самое раннее упоминание об использовании морского компаса в Средние века можно найти в трудах некоего англичанина, Александра Некама из Сент-Олбанса, родившегося в 1157 г. Он вступил в монашеский орден августинцев и с 1180 по 1187 г. преподавал в Парижском университете. В трактате De Utensilibus Некам упоминает иглу, которую моряки возили с собой и которая, если уравновесить ее на стержне и позволить остановиться, указывала морякам направление, даже если звезд не было видно. В другой работе, De Naturis rerum, он писал: «Моряки в море, если из-за пасмурной погоды днем скрыто солнце или из-за темноты ночи они теряют понятие о том, в какую сторону света направляются, дотрагиваются магнитом до иглы, которая будет крутиться до тех пор, пока, по прекращении движения, не укажет острием на север».

В 1269 г. появилась «небольшая работа, приписываемая некоему Петру Перегрину, весьма неплохая ученая работа, если учесть время». Это действительно была неплохая ученая работа, но остается неясным, правда ли, что своим существованием она была обязана трудам и воззрениям францисканца брата Роджера Бэкона, как утверждали некоторые. Эти два человека были современниками, и оба далеко обогнали свое время во всем, что касается оригинальных исследований и тщательного наблюдения фактов. Петр Перегрин (Пьер из Марикура) был простым человеком и получил свое имя по названию родной деревни Марикур в Пикардии. Прозвище Перегрин, или Пилигрим, возникло потому, что он участвовал в одной из крестоносных экспедиций того времени и посетил таким образом Святую землю. В 1269 г. он в составе инженерного корпуса французской армии участвовал в осаде южноитальянского города Лучера, восставшего против строгого властелина, Карла Анжуйского. Перегрин занимался укреплением лагеря, закладкой пороховых мин и строительством осадных орудий, таких как тараны и катапульты. В разгар осады Перегрин придумал красивую схему вечного двигателя на принципе магнитного притяжения. Видя впереди близкий успех и бессмертие, он сел и написал домой другу по имени Пикар. В письме он не только рассказал о своей чудесной машине, но не забыл описать и свойства магнетита, большинство из которых он же сам и открыл. Заслуженное бессмертие ему принесло именно это письмо длиной в 3500 слов – шедевр описательной литературы, – а не изобретенный им вечный двигатель. Бэкон сказал о Петре Перегрине: «Мне известно только об одном человеке, кто заслуживает похвалы за работу в области экспериментальной философии, ибо его не заботят рассуждения людей и их словесные баталии, нет, он спокойно и усердно собирает знания. Поэтому то, что другие пытаются схватить вслепую, подобно летучим мышам в вечернем сумраке, этот человек рассматривает во всем его блеске, ибо он мастер эксперимента».

В своих экспериментах с магнетитом Петр Перегрин первым установил, что два полюса куска магнетита расположены в двух вполне определенных точках, и дал указания, как определить, который из полюсов северный, а который южный. Он доказал, что одинаковые полюса отталкиваются, а противоположные притягиваются. Он экспериментально установил, что любой кусок магнетита – полноценный магнит. Он первым положил намагниченную иглу на тонкий стержень и окружил ее градуированной окружностью. Он определял положение объектов по магнитным азимутам, как и сегодня делают при топографической съемке с помощью компаса. А его «вечный двигатель» был предвестником всех двигателей, работающих на принципе магнита.

Во второй части письма Перегрин описал два компаса. Первый из них предназначался для определения азимута Солнца, Луны или любой звезды. Он представлял собой плавающий кусочек магнетита, который был соединен со своеобразной горизонтальной астролябией, снабженной металлической или деревянной рейкой (алидадой) для измерения углов. Во второй главе он описал «конструкцию лучшего инструмента для этой же цели»:

«Подбери сосуд из дерева, бронзы или любого твердого материала на твой вкус, круглый по форме, умеренный по размеру, неглубокий, но достаточной ширины, с крышкой из какого-нибудь прозрачного вещества, такого как стекло или хрусталь. Было бы еще лучше, если бы и сосуд, и крышка были прозрачные. В центре сосуда закрепи тонкую ось из бронзы или серебра, так чтобы ее концы держались вверху в крышке, а внизу в сосуде. В середине этой оси пусть будут два отверстия под прямым углом одно к другому; через одно из них пропусти железный стилус или иглу, через второе серебряную или бронзовую иглу, которая будет пересекаться с железной под прямым углом. Раздели крышку сперва на четыре части, а их уже на 90 частей, как я уже упоминал в описании предыдущего инструмента. Подпиши части: север, юг, восток и запад. Добавь к ней линейку из прозрачного материала с булавками на каждом конце. После этого поднеси северный или южный полюс магнетита поближе к крышке, так чтобы игла притянулась и получила от магнетита свои свойства. Затем поверни сосуд так, чтобы игла встала по линии север—юг, уже проведенной на инструменте; после чего поверни линейку к солнцу, если день, или к луне и звездам ночью, как описано в предыдущей главе. Посредством этого инструмента ты можешь направлять свой курс к городам и островам или в любое другое место, куда тебе хочется попасть по суше или по морю, если, конечно, тебе известны широта и долгота этих мест».

Что же касается источника, из которого магнит черпает свою силу или «достоинство», то в этом вопросе не существовало единого мнения. Поскольку указывал он на Полярную звезду, то предположение о том, что источником притяжения служат небеса или сама звезда, не казалось слишком неправдоподобным. Другие – те, кто, по мнению Перегрина, «были всего лишь слабыми исследователями природы», – считали, что магнетит получает свою силу от рудных жил, где он был добыт. Эта теория вполне подходила для северного магнетита, добытого в Норвегии, но не годилась для магнетита из многочисленных прочих месторождений по всему миру. Перегрин делает вывод, что, «поскольку магнетит указывает на юг в такой же степени, как и на север, очевидно, что… не только от северного полюса, но и от южного полюса тоже, а не от рудных жил в шахтах, сила течет в полюса магнетита».

Магнетит и намагниченная игла долго считались устройством ненадежным. Большинство авторов дружно их ругали, пока не пришел черед Уильяма Гилберта из Колчестера, лондонского врача. Его работа «О магните» (De Magnete, 1600) – первый научный трактат о принципах электричества и магнитного притяжения. Гилберт путем многочисленных повторных экспериментов проверил все имевшиеся утверждения по этому вопросу, а после переписал все заново. Он внес огромный вклад в науку в целом и картографию в частности – выдвинул и доказал утверждение о том, что сферическая Земля магнитна и сама является магнитом. Работа была проделана столь точно и тщательно, что после Гилберта в науке о магнетизме не было никаких серьезных новшеств аж до 1785 г., когда Шарль Огюстен де Кулон установил закон магнитного действия.

Гилберт разобрал одно за другим «ложные утверждения и неправды, которые в прежние времена не меньше, чем теперь, выдавали легковерному человечеству лжеученые и копиисты». Например, утверждалось, что бриллиант может уничтожить магнитную силу магнетита, но Гилберт экспериментально доказал, что это не так; что на самом деле камень этот способен притянуть железо через самые толстые бриллианты. Он экспериментировал также с толстым кожаным экраном и убедился, что, вопреки распространенному мнению, магнитная сила проникает через кожу без ослабления.

Гилберт с не меньшим презрением отзывается и о некоторых других странностях, которые приписывали магнетиту. Говорили, что «если замочить его в рассоле миноги, то он обретет силу поднимать золото, упавшее на дно самых глубоких колодцев». Говорили, что существуют «разные виды магнитов, некоторые из которых притягивают золото, другие серебро, бронзу, свинец; некоторые даже притягивают живую плоть, воду, рыб». Ходили истории о «северных горах такой великой силы притяжения, что корабли там строят с помощью деревянных гвоздей, иначе железные гвозди на ходу вытащит из досок». Магнетиту приписывали чудесные оккультные свойства; он был первым орудием воров, ибо мог поднимать засовы и открывать замки; он был эффективным любовным зельем и обладал «силой вернуть мужей к женам, а юных жен к мужьям». Однако, как указывал Гилберт, «человеку острого интеллекта очень легко поскользнуться и ошибиться без эксперимента и практики». К нему самому это не относилось.

Еще один популярный миф, который был «широко распространен и принят – как даже зловредные и ядовитые растения могут разрастаться самым роскошным образом», – то, что лук и чеснок уничтожают силу и магнетита, и иглы компаса. По этой причине, говорит Гилберт, «рулевым на кораблях и тем, кто смотрит за морской картой, запрещено есть лук и чеснок, ибо иначе указатель полюсов сделается пьян». На полном серьезе Гилберт провел испытания действия лука и чеснока с той же тщательностью, как все остальные свои эксперименты. «Но когда я попробовал все эти вещи, – пишет он, – я выяснил, что они ложны; ибо не только дыхание и отрыжка на магнетит после съедения чеснока не прекращали действие его силы, но даже будучи полностью облит соком чеснока, он действовал столь же хорошо, как если бы чеснок не имел к нему касательства; и я не мог заметить ни малейшей разницы». Чтобы еще надежнее подтвердить выводы, сделанные в лаборатории, Гилберт попытался получить информацию об этом из первых рук и расспросил несколько моряков. Эти отважные люди очень эмоционально поведали ему, что моряки «скорее жизни лишатся, чем станут воздерживаться от лука и чеснока».

В компасе, изобретенном и описанном Перегрином, игла на стержне вращалась поверх градуированного диска, напоминающего астролябию. Однако и через сорок лет на карте Петра Весконте можно обнаружить одновременно и розу ветров, и изображение иглы на стержне. В самом деле, традиционно считается, что морской компас «изобрел» в 1302 г. неизвестный навигатор из Амальфи. Однако его «изобретение» состояло всего лишь в том, что он поднял розу ветров и закрепил ее непосредственно на магнитной иголке, где она находится и по сей день. Примерно в это же время – в конце XIII в. – розу ветров из восьми главных ветров с делением на половинные и четвертные ветра снабдили металлической чашечкой в центре для надевания на ось и двумя или больше магнитными иглами с обратной стороны. За следующие шесть столетий мореплавания дизайн и механическое устройство магнитного компаса изменились очень мало. Самая ранняя из сохранившихся компасных карт с буквенными обозначениями ветров приписывается Якобу Жиральдису (1426) и хранится в библиотеке Марчиана в Венеции. «Пункты» компаса и самой розы ветров переносились на морские карты. Из каждого из тридцати двух пунктов по периметру карты веером расходились линии («румбы»). Считалось, что по ним навигатор должен был определять направление движения.

На раннеитальянских компасных розах восемь главных ветров, или компасных пунктов, обозначались готическими заглавными буквами по итальянским названиям соответствующих ветров. Однако были и отклонения от этой схемы. Так, например, восток вместо L – по названию ветра левант – часто обозначали знаком креста. Запад, понент, иногда изображали в виде заходящего солнца. Были и другие отклонения, они возникали в разных местах в разное время, но три пункта не менялись никогда: G – греко (северо-восточный ветер), S – сирокко (юго-восточный) и M – маэстро (северо-западный).

Чаще всего на компасных розах менялось обозначение севера, который в настоящее время повсеместно обозначают значком геральдической лилии. В докомпасную эру обозначения севера на картах и планах происходили из разных источников. Некоторые пришли из астрономии. Другие были взяты из названий ветров, которые, как считалось, дули с севера, таких как борей, гиперборей, аквилон и трамонтана. Они символизировали не только ветер, который дул с севера, но и Полярную звезду (Стелла трамонтана). В результате после изобретения компаса север часто обозначали буквой «Т». Но использовались и другие символы, такие как звезда или группа из семи звезд (Септентрио). Некоторые картографы рисовали из центра розы ветров в сторону севера узкий треугольник, напоминающий наконечник стрелы, другие предпочитали трезубец.

Геральдическая лилия – флер-де-лис – получила у моряков прозвище «перья принца Уэльского». Это достаточно недавнее обозначение, его не встретишь на картах и планах, изготовленных до 1500 г. Флер-де-лис – древняя геральдическая эмблема и декоративный элемент, она восходит по крайней мере к временам Византии, а может быть, и Древнего Египта, где она возникла из детали орнамента, служившей для обозначения лотоса. Ранние короли Франции, герцоги Анжуйские и Бурбоны использовали ее в своих гербах. Никто не знает, каким образом проникла лилия на компасный диск, но одна из наименее фантастических теорий заключается в том, что это всего лишь стилизованное изображение буквы «Т». Однако существует не менее вероятное предположение, которое имеет более тесное отношение к происхождению самой розы ветров. Флер-де-лис в его современном традиционном виде часто приписывали Хлодвигу (Кловису), основателю франкской монархии. Говорят, что ее изображали на прокламациях франкских королей вместо скипетра. Возможно, фламандские моряки, принимая франкские названия ветров, приняли и геральдический символ франков, а несколько веков спустя использовали его как своего рода фирменный знак для розы ветров Карла Великого.

До 1600 г. морские карты – и рукописные, и печатные – часто красиво разрисовывали, и больше всего возможностей для художника открывала роза ветров. Здесь он мог свободно и с полным удовольствием украшать и без того вполне привлекательное изображение. Он использовал для этого самые яркие краски, а иногда даже золотую и серебряную фольгу. Он раскрашивал фигурки главных, половинных и четвертных ветров в разные цвета. Например, на итальянских морских картах XV в. главные ветра рисовали золотом, половинные зеленым цветом, четвертные красным. Более того, эти же три цвета повторялись на румбовых линиях или локсодромах, которые радиально расходились по карте от центральной компасной розы; так мореходу было проще следовать линии компасной розы, которая вела к нужному пункту на карте.

Стрелка компаса с самых древнейших времен не всегда показывала точно на север, но долгое время никто не догадывался о причинах этого явления. Некоторые из средиземноморских штурманов списывали все на ошибки компасных мастеров. Это неудивительно, ведь в то время, когда компас впервые вошел в морской обиход, магнитное склонение, или деклинация, в центральной части Средиземного моря было пренебрежимо малым, и на него зачастую можно было просто не обращать внимания. В XIII в. стрелка компаса слегка отклонялась от истинного меридиана к западу, в 1350 г. магнитное склонение было нулевым, а после этого и до 1655 г. – восточным. Постепенно, сравнивая записи и подробные корабельные журналы, лоцманы и навигаторы осознали, что магнитное склонение, или деклинация, стрелки компаса – реальный факт и что в некоторых плаваниях, если капитан действительно хочет добраться до порта, на него необходимо обращать внимание.

Магнитное склонение компаса признали не сразу. Несомненно, отношение к этому явлению сильно зависело от места наблюдения. Кое-где оно проявлялось сильнее, и признать его было проще, но в других местах, где склонение было очень маленьким, в его существование верилось с трудом. Проще было обвинить в ошибках компаса человека, который выковал иглу или прикрепил ее к картушке. Некоторые упрямцы вроде Педро де Медины – способного и опытного навигатора – долго еще отрицали существование магнитного склонения. Они говорили, что если компас не показывает на север, то причина в конструкции инструмента, и ни в чем ином, разве что в небрежности наблюдений. Однако все сходились в том, что если игла не показывает на истинный север, то с этим нужно что-то делать. Конечно, недовольный рулевой мог при случае, когда помощник капитана не видит, разок-другой пнуть нактоуз, но это никогда не помогало. Более эффективный способ «исправить» показания компаса заключался в том, чтобы поставить стрелку относительно картушки немного косо, чтобы скомпенсировать магнитное склонение в данной местности. Изготовители компасов быстро сообразили, что если сделать это, то продать инструмент будет легче. В месте изготовления такой компас некоторое время показывал точно на истинный север. В Леванте стрелки компасов, изготовленных на Сицилии, в Генуе или Венеции, поворачивали к востоку на три четверти румба, а то и на целый румб. У инструментов, изготовленных в Испании, Португалии, Франции и Англии, стрелку нужно было повернуть на восток на полрумба. Такого рода операция обычно помогала на время, особенно если использовать компас предполагалось только в коротких местных плаваниях, но, как указывал Гилберт, это только мешало разглядеть подлинную причину магнитного склонения.

Теория магнитного склонения подверглась настоящему испытанию, когда люди начали выходить в Западный океан или «море Океан». Компас при этом вел себя чрезвычайно странно. Колумб в своем первом плавании в 1492 г. заметил, что его компасы, вместо того чтобы указывать на истинный север, большую часть времени отклонялись в сторону, причем величина отклонения зависела от долготы. Только в точке в 2,5 градуса к востоку от Корво на Азорах, сообщал он, «не было вариации». Обычно первенства в проведении первых фундаментальных наблюдений деклинации стрелки компаса за Колумбом не признают, хотя основные факты были установлены примерно в это время, и такие исследователи, как Кабот и Вераццано, пускаясь в Западное море, уже знали, чего можно ожидать. Но мало кому из мореплавателей, кроме Колумба, пришлось столкнуться с паникой и подавлять бунт суеверных матросов, узнавших, что компас взбесился. Именно взбесившийся компас стал последней каплей, переполнившей чашу терпения команды. Колумб сам добавил себе проблем – он взял с собой и фламандский, и генуэзский компасы. Если игла генуэзского компаса была укреплена на картушке точно на линии север—юг, то фламандская игла, по всей видимости, была повернута к востоку от севера на три четверти румба (8,4°), как тогда было принято.

Следующее важное открытие, связанное с поведением магнитной стрелки, сделал, как нам известно из истории, Роберт Норман, английский мастер по изготовлению инструментов. В 1581 г. в небольшой книжке под названием «Новое притяжение» (The Newe Attractive) Норман описал явление, которое ему пришлось наблюдать несколькими годами раньше при изготовлении компасных игл. Традиционно иглу перед намагничиванием уравновешивали, и Норман заметил, что тщательно уравновешенная в горизонтальном положении игла после прикосновения магнита или кусочка магнетита мгновенно отклоняется от горизонтали. Заинтересованный этим странным явлением, Норман придумал и сделал иглу, которая могла отклоняться в вертикальной плоскости вместо горизонтальной и отклонение которой можно было измерить по градуированному кругу. С помощью этого инструмента он, можно сказать, подтвердил земное происхождение силы магнитного притяжения. Он также начал серию наблюдений, которые привели в конце концов к обнаружению того факта, что магнитное склонение изменяется, а не остается постоянным для любого заданного места. Однако официально об этом объявил в 1635 г. Генри Геллибранд, профессор математики Грешем-колледжа, в работе «Математическое рассуждение о вариации магнитной иглы, а также о недавно обнаруженном ее замечательном уменьшении».

Геллибранду удалось правильно объяснить результаты, полученные некоторыми из его коллег, которые сами оказались не в состоянии их интерпретировать. Например, Уильям Боро в своем «Рассуждении о вариации компаса или магнитной иглы», 1581 г., привел деклинацию для Лаймхауза на октябрь 1580 г., равную примерно 11 градусам 15 минутам к востоку. В 1622 г. Эдмунд Гюнтер, профессор астрономии в Грешеме, повторил его эксперимент и обнаружил, что деклинация составляет всего 6 градусов 13 минут. Естественно, Боро обвинили в ошибке, которой он не совершал. Еще через одиннадцать лет, в 1633 г., третье наблюдение дало еще меньшую величину деклинации в Лаймхаузе. И несмотря на то что всего за пятьдесят пять лет магнитное склонение в конкретной точке уменьшилось больше чем на семь градусов, Геллибранд не чувствовал полной уверенности в своих выводах. Только летом 1634 г. он осмелился объявить о том, что магнитное склонение не постоянно, несмотря на утверждения Гилберта и других авторитетов, и меняется с заметной скоростью.

Для моряков магнитное склонение имело жизненно важное значение, поэтому тут же как из рога изобилия посыпались дикие теории, каждая из которых пыталась объяснить, почему склонение не остается постоянным. Еще в 1530 г., задолго до открытия Геллибранда, Алонсо де Санта-Крус составил первую карту, на которой указал, в меру тогдашних знаний, различные зоны мира, где проводились наблюдения деклинации компаса, и размеры деклинации в пределах каждой зоны. Однако, несмотря на все старания ученых, магнитное склонение, не говоря уже о теории его изменений, много лет оставалось загадкой. Серьезный вклад в исследование этого вопроса внес Эдмунд Галлей. В 1698 г. он был назначен капитаном «Прекрасной дамы» и вышел на ней в далекий поход, единственной целью которого было собрать как можно больше информации о проявлениях земного магнетизма. Путешествие получилось долгим – два года, корабль заходил на юг далеко за экватор, до 52° ю. ш. Результаты наблюдений Галлея были опубликованы в виде карты мира, «показывающей вариации компаса в Западном и Южном океанах согласно наблюдениям, проведенным в год 1700 по приказанию его величества Эдм. Галлеем». На карту были нанесены линии равного склонения (изогональные линии), которые делили поверхность Земли на полосы, или зоны, где магнитное склонение предполагалось одинаковым. Карта Галлея не только стала образцом для отображения магнитных данных, но и произвела в научных кругах настоящий фурор. Она подтолкнула других исследователей к проведению аналогичных наблюдений в разных частях мира – хотя бы для того, чтобы доказать неправоту Галлея. Что же касается изменений магнитного склонения от года к году, то ученые мужи испытывали на этот счет серьезные сомнения; еще в 1757 г. дон Хорхе Хуан в своем «Кратком очерке навигации» (Compendio de Navegacion) упоминает изменения магнитного склонения, «в которые моряки не верили и не верят».

Развитие навигации как науки и морских карт как помощников в этом деле первое время шло параллельно. Любое открытие в одной области непременно приводило к серьезному продвижению в другой. Моряки ощущали необходимость в качественных картах и не стесняясь говорили об этом. Мартин Кортес жаловался, что разумные, кажется, люди не могут создать точных карт. Разумные люди – в том числе и картографы – хорошо понимали, в чем проблема, но решить эту проблему было не так просто.

Михиль Куанье из Антверпена, разумный человек и картограф, попал в самую точку, когда написал в 1581 г., что при существующих условиях и имеющихся картографических проекциях нет смысла прокладывать курс по карте, опираясь на показания компаса, какими они кажутся на карте. Румбовые линии, радиально расходящиеся от розы ветров в центре карты, могут быть прямыми на бумаге, но если приложить эти румбовые линии к сферической поверхности океана, то получится серия спиралей, которые заведут навигатора неизвестно куда. Проблема, таким образом, состояла в том, чтобы составить такую карту, на которой прямолинейный компасный курс отображался линией, по которой навигатор мог следовать к пункту своего назначения, где бы он ни находился. Но как можно выпрямить спиральную румбовую линию и перенести ее на бумагу так, чтобы компасный курс изобразился бы прямой линией, не подверженной всевозможным случайностям? Ответ дал Герард Меркатор (латинизированная форма фамилии де Кремер) – картограф, гравер и мастер-инструментальщик.

Меркатор был не просто ремесленником и изготовителем инструментов. Он родился и вырос в Рупельмонде в восточной Фландрии, учился в лучших нидерландских школах. Степень магистра он получил в университете Лувена, а частные уроки математики брал у Геммы Фризия. Из него самого тоже получился бы великолепный преподаватель математики, если бы он не попытался смешивать теологию – а именно учение Моисея, преподаваемое в Лувене, – с научным подходом к трудам Аристотеля. В Лувене не полагалось сомневаться в полной гармонии церкви и Аристотеля, поэтому Меркатор оставил преподавание и удалился на время в Антверпен. Вернувшись позже в Лувен, он занялся делом, которое требовало от него не только ремесленного мастерства, но и работы ума. Его инструменты были красивы. Его земные и небесные глобусы самых разных размеров – по кошельку и желанию заказчика – отличались большим искусством и мастерством. Так, например, небесный глобус – один из пары, изготовленной для императора Карла V, – представлял собой хрустальный шар с выгравированными на его поверхности с помощью алмаза созвездиями. Внутри его был подвешен деревянный земной глобус с картой мира, искусно выгравированной и отпечатанной на специальных бумажных глобусных клиньях. Мастерство подобного рода принесло Меркатору необходимое в его положении благоволение королевских особ. Он достиг известности и процветания.

Морская карта, созданная в 1532 г. Оронсом Фине для прокладки курса корабля в открытом море.

Подобного рода карта сегодня, через четыреста лет, выглядит гораздо проще. Таблицы меридиональных частей перестали быть необходимыми

Составная роза ветров XVII в. Можно наблюдать эволюцию направлений от Гомеровой розы четырех ветров до 32-румбовой картушки современного компаса

Через тридцать лет работы по изготовлению всевозможных карт – и морских, и сухопутных – Меркатор был готов к тому, чтобы попытаться сформулировать картографическую проекцию, которая подошла бы для навигаторов. Он не был новичком в математике и, очевидно, успел перепробовать все существовавшие на тот момент проекции, включая те, что были предложены Клавдием Птолемеем. Целью создания еще одной, новой проекции было выпрямление спиральных румбовых линий. Он хотел получить практичную прямолинейную проекцию, которая при этом минимально искажала бы расстояния и очертания земель. Непростая задача!

Меркатор начал с того, что выпрямил меридианы глобуса. Теперь они, вместо того чтобы сходиться на полюсах, представляли собой параллельные вертикальные линии, уходящие в бесконечность. При этом, естественно, возникло искажение расстояний восток—запад, которое росло по мере удаления от экватора. На экваторе расстояния не искажались, на полюсах искажение было максимальным. Более того, при выпрямлении меридианов исказились и направления: все линии отклонились к краям карты. Но именно направления-то и хотел сохранить Меркатор. Поэтому, чтобы вернуть назад румбовые линии, он еще больше исказил расстояния – растянул каждый градус широты в той же степени, в какой на данной широте пришлось развести меридианы, чтобы сделать их параллельными. Таким образом, вблизи экватора искажение расстояний – и по широте, и по долготе – получилось пренебрежимо малым, тогда как вблизи полюсов параллели и меридианы так сильно искажены и растянуты, что, несмотря на сохранение компасных направлений, указанные на карте расстояния – во всех направлениях – оказались безнадежно увеличены. Искажение расстояний привело к тому, что все земли в высоких широтах расплылись и острова, такие как Гренландия и Шпицберген, а также приполярные части континентов стали выглядеть неприлично раздутыми. Однако Меркатор добился своего. У него получилась карта, где румбовые линии и направления по компасу выглядят так, как нужно. Для одного человека достижение более чем достаточное. Меркатор действовал из лучших побуждений; как математик и продавец карт, он был заинтересован в облегчении жизни навигаторов. Вот только дело он имел с предубежденным и замкнутым сообществом, в которое входило множество необразованных и суеверных людей. Каждый из них хотел вернуться из похода домой, и им казалось, что проще воспользоваться привычными средствами, чем доверить свою судьбу новой непроверенной схеме, которую к тому же придумал бывший профессор колледжа. Морякам казалось, что в обычных морских картах и без того хватает «серьезных ошибок и нелепостей» и не стоит добавлять к ним новые. С учетом всего этого меркаторская прямолинейная проекция поначалу не нашла признания.

Почти тридцать лет спустя, в 1597 г., Уильям Барлоу обобщил ситуацию с морскими картами в книге «Средство навигатора и т. д.» (The Navigator's Supply etc). Самая обычная морская карта, «какой обычно пользуются моряки», представляла собой карту в проекции из равноудаленных прямых. «Об этих, – писал Барлоу, – мне нет нужды ничего писать, настолько они хорошо известны и настолько очевидны их несовершенства в долгих плаваниях». И все же, добавляет он, существует одна карта – причем карта прямолинейная, «очень искусная и правильная, которая, если ее как следует понять, исправляет ошибки другой; и [насколько я способен понять] так отвечает потребностям навигатора, что с ней не может сравниться ни одна из изобретенных доныне карт, и [как я думаю] ни одна из карт, которые появятся позже, не сможет во всех отношениях превзойти ее». Эта карта, которая, по словам Барлоу, печаталась уже по крайней мере тридцать лет, – конечно, карта Меркатора. Она «напоминает обычные морские карты, только градусы меридианов на ней пропорционально увеличиваются от экватора к каждому из полюсов, чему есть добрая причина и твердое наглядное основание, показывая при этом истинное положение каждой точки по отношению к любой другой; этого другие карты на больших расстояниях сделать не могут, притом что именно это для навигатора самое главное».

«Но, – продолжает Барлоу, – туча [как прежде] и густой туман невежества до сих пор скрывают [эту карту]; тем более потому, что некоторые, коих считали людьми доброй учености, небрежными речами [но всегда без всякой серьезной причины] порочат ее как могут». Кроме профессиональной ревности, была и еще одна причина, по которой карту Меркатора так долго скрывал туман невежества. Меркатор построил свою проекцию при помощи циркуля-делителя и транспортира – механически. Конечный продукт представлял собой прекрасный образец описательной геометрии, но не давал навигатору никаких цифровых данных, которые помогли бы ему определить свое положение в море. Если расстояния между градусами широты увеличивались от экватора к полюсам и если увеличение это происходило в определенной пропорции, то как выразить это все в линейных расстояниях, которые моряк мог бы измерить и нанести на карту? Если расстояния по мере удаления от экватора все сильнее искажаются, то какую поправку в лигах, или в морских милях, нужно внести на каждой заданной широте, чтобы точно определить свое положение? Это были важные практические вопросы. Они рассматривали движение точки по прямой. Если мореход плыл, придерживаясь одного курса, а линия его движения все время как бы убегала от него, растягивалась по мере его продвижения в высокие широты, то насколько именно она растягивалась на каждой конкретной широте и где в точности он находился на этой линии? Ответ на эти вопросы дал Эдвард Райт.

Райт был профессором математики в Кембридже, коллегой Генри Бриггса, также блестящего математика, и изобретателя логарифмов Джона Непера, шотландского барона Мэрчистона. В отличие от некоторых других великих математиков Райт стремился ободрить, а не запутать своих студентов. Его интересовали все стороны искусства навигации; он изобрел морской квадрант и астрономическое кольцо, которым можно было пользоваться в море. В 1599 г., через тридцать лет после первого появления карты Меркатора, Райт опубликовал работу под названием «Некоторые ошибки в навигации…». Вместо того чтобы напугать моряков до полусмерти ученым трактатом с множеством математических символов, он применил к техническим тонкостям меркаторской проекции «популярный», как он сам считал, подход. Его объяснение выглядело примерно так:

Представьте себе круглую Землю в виде воздушного шара, покрытого через равные промежутки сетью широтных параллелей и меридианов. Поместим этот воздушный шар внутрь цилиндра с таким внутренним диаметром, что экватор шара едва касается стенок цилиндра. Затем надуем шар. По мере того как шар расширяется, изогнутые меридианы выпрямляются и ложатся на стенки цилиндра. В то же время параллели одна за другой, начиная с экватора, тоже ложатся на стенки цилиндра. Этот процесс можно продолжать до бесконечности, так как полярные области и сами полюса никогда не достигнут стенок. Если шарик останется прижатым к стенкам цилиндра, а сам цилиндр мы разрежем и расправим на плоскости, то получившийся отпечаток и будет изображением мира в меркаторской проекции.

Математическое объяснение проекции и способа корректировки искажения расстояний получилось у Райта совсем не таким популярным, как приведенная выше упрощенная иллюстративная версия, но это был великий вклад Райта в картографическую науку – это и его таблица «меридиональных частей». Картографы давно занимались поисками конформной проекции – такой проекции, которая, хотя и искажала бы формы земель и расстояния, но делала это правильным образом; если уж искажения растут, то в пределах заданного района конформность (или масштаб) все же должна сохраняться. Меркатор нарисовал картину, а Райт рассчитал таблицу и привел числовое значение для каждой последовательной «меридиональной части», – по мере того как меридианы распрямляются, а параллели растягиваются. Другими словами, он вычислил для каждого градуса возрастающей широты коэффициент изменения масштаба на соответствующей параллели. Корректировка масштаба карты между двумя или более параллелями проводилась так же, как корректировка расстояний при построении проекции. Таким образом, Райт дал морякам ключ к карте Меркатора и объяснил, как прокладывать по ней курс. Да, другие проекции могут точнее отображать размер или форму, но построенные в этих проекциях карты предназначены чаще всего только для рассматривания или обучения, тогда как «меркаторская проекция предназначена для серьезной работы, и одна она обладает тем бесценным свойством, что из любой желаемой точки можно с легкостью проложить точный курс. Поэтому это единственная проекция, которая отвечает требованиям навигации и используется во всем мире, благодаря тому, что след корабля на поверхности моря при постоянном курсе будет на этой проекции прямой линией».

Изобретение геометрически точной и «конформной» проекции, о которой много лет мечтали все моряки, было слишком значительным достижением, чтобы на приоритет в этом деле претендовал только один человек. Райт, например, отдавал должное Мартину Кортесу и писал, что тот предложил сходную с меркаторской проекцию во второй главе своей книги «Краткое изложение сферы и искусства навигации» (Breve Compendio de la esfera y de la arte de navigar), 1551 г., но в тексте книги подобное предложение отсутствует. Меркаторова заявка на бессмертие подкрепляется существованием единственной уцелевшей копии его карты 1569 г., которая хранится в Имперской библиотеке Парижа. Ее факсимильное изображение опубликовал Жомар в «Памятниках географии» (Monuments de la geographie). Уильям Барлоу, вероятно, первым сумел ясно объяснить, как построить такую карту геометрически, хотя он никогда не приписывал себе авторство идеи.

«Некоторые ошибки» Эдварда Райта можно рассматривать как первый практически верный трактат по навигации. Во многих отношениях эта книга отмечает поворотный пункт в науке составления морских карт. Райт немного болезненно относился к вопросу о своем долге перед Меркатором. Даже в предисловии к своей книге он пишет, что «действительно из-за карты Меркатора» возникла у него идея поправить «такое множество ужасных ошибок и нелепостей на обычной морской карте. Но способ, как это следует делать, – добавляет он, – я не заимствовал ни у Меркатора, ни у кого-то другого».

Сам Райт тоже изготовил карту мира по способу Меркатора и издал ее примерно в то время, когда заканчивал писать книгу. Но вместо того чтобы идти приложением к «Некоторым ошибкам», эта карта появилась сперва в «Основах навигации» (Principall Navigations) Ричарда Хаклюйта в 1598 г. Почему – мы не знаем. Голландский гравер Иодокус Хондиус, который вместе с Райтом работал над его картой, в свободное время создавал карту собственную. Он напечатал и опубликовал ее в Голландии в 1597 г. (на год раньше, чем вышла карта Райта) вместе с пояснением, сильно напоминавшим текст самого Райта, но без ссылки на Райта и без какого бы то ни было упоминания о нем. В письме к Райту он объяснил столь необычайное совпадение. «Я собирался, – писал он, – опубликовать его под вашим именем, но я боялся, что вы будете этим недовольны, так как я не слишком хорошо перевел его на латынь».

Вне зависимости от авторства, картографическая проекция, придуманная Меркатором и отшлифованная Райтом, не потеряла своей практической ценности даже через три с половиной сотни лет. По простоте и практичности она превосходит все остальные проекции. Параллели и меридианы на ней всегда пересекаются под прямым углом. С помощью транспортира навигатор может измерить на любом меридиане угол, который его курс образует с любым другим меридианом. На ней можно проложить компасный курс по розе ветров в любую часть карты и смело плыть этим курсом. Имея под рукой таблицу меридиональных частей, можно скорректировать расстояние на любой широте, но даже и без таблицы мореплаватель может уверенно следовать нужным курсом и твердо знать при этом, что рано или поздно доберется до нужного места. Меркаторская карта «конформна». Это значит, что искажения, где бы они ни возникали, пропорциональны; таким образом, в пределах узких широтных полос формы не искажаются, и если масштаб любой такой полосы увеличить или уменьшить, то изображение в точности совпадет с соответствующим участком любой другой меркаторской карты. Искажение расстояний и размеров – главный недостаток проекции – сильнее всего в тех широтах, с которыми моряки меньше всего имеют дела, – в полярных районах.

Идеальной карты не существует. Каждая проекция вынуждена жертвовать точностью и терпеть искажения того или иного рода. Однако как навигационный инструмент меркаторская карта намного превосходит все остальные. При жизни автора меркаторская карта не вошла в практику моряков; вообще неясно, когда она стала стандартом морской карты, каковым остается до сего дня. Однако примерно в 1630 г., когда главным центром торговли морскими картами и лоциями был французский портовый город Дьеп, большая часть продаваемых там карт была изготовлена в меркаторской проекции.

Поиски материальных свидетельств существования карт до 1300 г. до сих пор остаются безрезультатными. После 1300 г. внезапно появляются сразу несколько экземпляров полной карты Средиземного и Черного морей – и никаких указаний на то, кто их изготовил и на основании каких данных. Но эта карта слишком точна и детальна, чтобы быть результатом работы только одного человека или даже группы навигаторов; данные для нее невозможно было собрать за одно поколение, слишком уж велика площадь и сложны детали. В течение трех веков, с 1300 по 1600 г., эту карту неизвестного происхождения копировали снова и снова почти без изменений и нововведений. В результате она стала своего рода стандартом изображения Средиземноморья и, как таковая, могла бы вызвать среди моряков много путаницы, если бы не тот факт, что она была поразительно точна. Несмотря на то что на этой карте отсутствовали параллели и меридианы, да и составлена она была без какой бы то ни было определенной проекции, Норденшельд указывал на сильное сходство между контурами земель на ней и на современной карте этого региона в меркаторской проекции. Может ли быть, что какой-то древний картограф открыл для себя тайну конформной проекции и либо намеренно скрыл свое имя, либо утратил его из-за какого-то копииста, которому показалось, что подпись автора только загромождает картину? Весьма вероятно.

Стандартные портоланы, или карты для отыскания гавани, изготовляли в основном картографы и навигаторы в Каталонии на северо-востоке Испании и в Италии. Некоторые внутренние данные, по всей видимости, свидетельствуют о том, что стандартная карта возникла в Генуе как компиляция небольших карт ограниченных участков побережья. Их составляли местные рыбаки и шкиперы мелких каботажных судов, постоянно ходившие вдоль одних и тех же знакомых мест. Эту карту почти всегда рисовали на пергаменте – либо на цельной шкуре, либо на отдельных кусках (листах), которые приклеивали к тонким доскам и объединяли в портоланный атлас. Исполняли ее всегда очень тщательно, линии проводили тонкие и четкие. Почти все сохранившиеся экземпляры раскрашены; при этом в выборе цветов существовали устоявшиеся традиции. В ход шли черная, красная, зеленая, синяя и желтая краски, а иногда еще золотая и серебряная фольга. Красное море почти всегда рисовали красновато-коричневым. Родос обычно закрашивали красной краской и отмечали белым крестиком. Географические названия подписывали черными буквами, но несколько произвольных названий могли быть красными. Красный цвет не означал при этом размеров города или его значения как торгового центра, скорее наличие безопасной гавани, где можно добыть воду и продовольствие.

Хотя карты-портоланы были придуманы и создавались исключительно для моряков, на самых ранних из них нет розы ветров. В каталонском портоланном атласе, датированном 1375 г., имеется всего одна роза ветров, а портоланы Пинелли рисовались на готовой сетке румбовых линий, или локсодромов, образующих базовую сетку. На такой сетке удобно было работать копиисту, а навигатор мог направлять по ней свой корабль. Цвета здесь тоже были стандартизированы для удобства. Восемь главных ветров и румбовые линии проводили черным цветом; половинные ветра – зеленым, а четвертные – красным.

На кожаную ленточку, напоминающую портновский сантиметр, небрежно наносили масштабные деления. Имея в виду ту тщательность, с которой рисовали саму карту, можно сделать вывод, что все без исключения, в том числе и сам рисовальщик, не слишком-то доверяли этому масштабу. Зато розы ветров и локсодромы всегда выводили ровно и чисто; на уцелевших до наших дней экземплярах они и сейчас остаются прямыми и ровными, несмотря на то что кожа за столько веков ссохлась.

Острова и береговые скалы часто рисовали как бы в перспективе, сильно преувеличивая их размер, – видимо, для пущего эффекта. Мели обозначали так же, как на современных картах. Прибрежными деталями никогда не пренебрегали, зато внутренние особенности, такие как города, горные цепи и дороги, часто обозначали кое-как или игнорировали вовсе. Географические названия вдоль берегов обычно столь многочисленны, что их трудно разобрать. Язык карты – почти всегда латынь, хотя сохранилось и несколько экземпляров с каталонской легендой, а язык еще нескольких прослеживается до древних итальянских диалектов, бытовавших в прибрежных городах.

Компасные розы, указывавшие как истинный, так и кажущийся север, появились на морских картах довольно поздно. Самый ранний известный компасный круг, где указано магнитное склонение компаса, изображен на карте «Введения в космографию» (Cosmographiae introductio) Апиана, отпечатанного в Ингольштадте в 1529 г. Если говорить о морских картах, то впервые склонение было показано в «Атласе Средиземного моря» (Caertboeck vande Midlandtsche Zee) Виллема Барентсзона (Баренца), изданном в Амстердаме в 1595 г.

Наиболее полные портоланные атласы XIV и XV вв. включали в себя: 1) карту мира, обычно овальную; 2) морские карты местного характера, например карты отдельных бухт и коротких участков береговой линии; 3) отдельные карты Адриатики, Эгейского и иногда Каспийского морей; 4) карту Средиземноморья (стандартную). Часто в атласе содержались также наброски к лоциям, календари – как астрономические, так и астрологические – и иногда таблицы лунных циклов. Все эти сведения, наряду с медицинскими и астрологическими советами, входили в «Морской альманах» средневекового моряка. В 1436 г. Андреа Бьянко, командир венецианской галеры, составил портоланный атлас, в который наряду с традиционными таблицами включил указания по навигационному счислению пути – как при подъеме галсами против ветра, так и при движении по ветру. А в верхнем углу одной из его карт находится таблица разностей широт и отшествий (toleta de marteloio) и краткие указания (raxon de marteloio), как ею пользоваться.

Одним из наиболее плодовитых картографов XVI в. был Баттиста Аньезе, работавший в 1536–1564 гг. Его имя известно нам только по его изделиям – морским картам и портоланным атласам с подписью и датой. Его роль в истории картографии долгое время вызывала ожесточенные споры. Тем не менее по мастерству исполнения и изысканности рисунка его карты не уступают лучшим образцам того времени. Известно около шестидесяти его атласов в среднем по десять карт в каждом, а всего он мог изготовить до ста атласов. Трудно представить себе, чтобы тяжеленным томом карт, нарисованных на самом дорогом пергаменте и раскрашенных прекрасными яркими красками, а также серебром и золотом, действительно пользовались в море. Такой поступок выглядел бы по меньшей мере экстравагантным. Более того, масштаб карт Аньезе настолько мелок, что ни по одной из них невозможно проложить курс. Но даже если бы масштаб не был таким мелким, а чудак-владелец действительно взял бы такую дорогую вещь с собой в море, проку от этих карт было бы немного. На самом деле это скорее сухопутные карты, нарисованные в манере морских карт-портоланов; на них, особенно на поздних, гораздо лучше изображена суша, чем море.

Насколько мы можем судить, картографические работы Аньезе совершенно неоригинальны. Тем не менее его карты – не просто произведения искусства, они важны для нас как исторические документы, на которых отразилось немало новых открытий. Кроме того, Аньезе возродил традицию рисовать контуры земель поверх готовой сетки параллелей и меридианов. Он был изобретателен и предприимчив. Его ранние атласы, как большинство портоланов, посвящены Средиземному и Черному морям, но на более поздних картах можно увидеть многие открытия, сделанные испанцами и португальцами в Новом Свете и на азиатском Дальнем Востоке.

Историки потратили много времени, пытаясь выяснить, откуда Аньезе брал информацию о новых открытиях. Сам Аньезе об этом не сообщает. Судя по всему, именно он первым показал на карте открытия Франсиско де Улоа 1539–1540 гг., а также открытия Маркоса де Низа в тех местах, где сейчас расположены Аризона и Нью-Мексико.

В списке морских карт и картографов, работавших до 1500 г., огромное количество пробелов. На самом деле это просто «список уцелевших», из которого нельзя делать какие бы то ни было выводы. Однако, отчасти благодаря именно небольшому количеству дошедших до нас карт, мы можем, по крайней мере, догадываться о том, какими методами пользовались картографы в разные периоды времени, какого качества карты они составляли и сколько примерно важных материалов было утеряно. До 1500 г. отпечатано было всего несколько карт-портоланов. Самая ранняя из дошедших до нас – работа Альбина де Канепа, листовая карта, отпечатанная на пергаменте. Единственный известный экземпляр ее хранится в Миланской библиотеке. Первое время печатные карты не пользовались особенной популярностью, несмотря даже на то, что многие из них создавались на основе рукописных портоланов, а иногда просто копировались с них. Еще в 1612 г. один редактор писал: «Среди многих лоцманов существует мнение, что лучше пользоваться рукописными картами, чем теми, что отпечатаны; считается, что писаные карты гораздо лучше и совершеннее…» Даже через сто пятьдесят лет существовал еще спрос на экземпляры стандартной рукописной карты Средиземноморья, а издателям печатных карт все еще приходилось бороться за то, чтобы их изделия рассматривали как безопасные и надежные инструменты навигатора.

С открытием Нового Света за Западным морем изготовление карт превратилось в прибыльный бизнес. До 1500 г. Колумб успел трижды сплавать туда; Кабот открыл североамериканский материк; Охеда, Ниньо и Герра, Пинсон и Диего де Лепе исследовали побережье Южной Америки. В этом году Пинсон, как говорят, видел мыс Святого Августина, а Кабраль высадился в Южной Америке. Богатств, которые потекли в Европу из Нового Света, было достаточно, чтобы сделать Новый Свет – не важно, считать ли его частью Азии или «Землей Святого Креста» (Terra Sanctae Crucis), – интересным для европейских монархов. Королева Изабелла считала эту часть света собственным частным владением. При ее дворе Америку официально называли Las Indias. По приказу испанского правительства в Севилье, Кадисе и Палосе были снаряжены экспедиции на запад; на запад вообще можно было отправляться только из одного из этих трех портов, и только с королевского позволения. Была организована школа для штурманов-басков с Бискайского залива, где обучали в первую очередь гидрографии и навигации.

Декретом от 20 января 1503 г. была сформирована Палата по делам Индий (Casa de la Contratacion de las Indias). Палата играла роль одновременно торгового совета и гидрографического управления. Целью ее деятельности было регулирование торговых отношений с заморскими землями, особенно с Новым Светом. Заграничная торговля стала чуть ли не синонимом навигационного искусства, и потому палата получила право экзаменовать штурманов и капитанов и выдавать им лицензии, надзирать за картированием всех новых земель и устанавливать законы, регулирующие мореходство в великом Западном море. «Ее юрисдикция столь же широка, – писал Веития Линахе, – сколь бескрайна ее территория; ее власть настолько чрезвычайна, что она заняла место Совета и действует как таковой не только в отношении пошлин и военных дел, причем приказы поступают в нее непосредственно от короля; ее богатства таковы, что никто в Европе не может с ней сравниться; ее кредит столь высок, что ни одно частное лицо не может похвастать таким же; ее величие таково, что она ведает назначениями всех офицеров, включая адмиралов Королевского флота и гражданских магистратов; она выдает разрешения кораблям, плывущим в любой порт, и рассылает посыльные суда по своему усмотрению». Вот какой была Палата по делам Индий.

Декрет от 8 августа 1508 г. объявил о создании отдельного географического и космографического департамента палаты – возможно, первого гидрографического учреждения в истории. Одной из главных его функций стала организация картирования Нового Света; следить за исполнением этой функции должен был специальный совет. Но, несмотря на все приказы и предосторожности, купцы, искатели приключений и джентльмены удачи со всего мира стремились в Новый Свет, не обращая внимания на права Испании и ее претензии на первенство в западном мире. Формировались торговые пути, которые были иногда лучше и рентабельнее, чем те, что прокладывали штурманы по приказу кастильского королевского дома. Если купцу не удавалось получить разрешение отплыть в Америку из испанского порта, он просто уводил свой корабль в какой-нибудь иностранный порт, снаряжал и выходил в море без лицензии – а куда, монарх той страны просто не знал, да и не интересовался. Что касается карт, то нелегальная торговля ими, без сомнения, процветала во всех крупных портах; причем торговали не стандартными устаревшими картами, а последними новинками, составленными в прошлом месяце приятелем приятеля, которые человек готов был продать (разумеется, исключительно приятелю) за определенную цену. Морские карты ушли в подполье.

Чтобы поддерживать видимость контроля над картированием новых территорий, испанское правительство выпустило приказ составить эталонную карту (Padron Real). За ее составлением должна была следить хунта, или комиссия штурманов под руководством главного штурмана, которым в 1500 г. был Америго Веспуччи. Членами комиссии стали такие знаменитые навигаторы, как Хуан Диас де Солис и Винсенте Яньес Пинсон. Официально эталонная карта создавалась только для того, чтобы избежать путаницы и противоречий между картографами и дорогостоящих ошибок навигаторов, ходивших по Западному морю. Слишком уж много поступало ложных донесений и неверных данных, которые затем попадали на карты. Проверить истинность и точность сведений не представлялось возможным, поскольку значительная часть их поступала из сомнительных источников. Однако эти благородные объяснения мало кого обманули. По словам Веития Линахе, официальные карты, составленные палатой, хранились в сундуке с двумя замками и двумя ключами; один из ключей находился у главного штурмана, второй – у главного космографа. После того как Себастьян Кабот – один из многих иностранных экспертов, служивших испанскому правительству, – попытался продать секрет мифического пролива Англии и Венеции, а фавориты Карла V начали хвастаться тем, что знают более короткий путь к Молуккским островам, все стало ясно. Его величество издал приказ, запрещающий всем чужакам (то есть иностранцам) служить на испанских кораблях штурманами и помощниками штурмана.

Тем временем работа над эталонной картой продвигалась вперед. Вероятно, это была крупномасштабная карта для стены старого дворца Алькасар в Севилье. Предполагалось, что она должна охватывать «все земли и острова Индий, до той поры обнаруженные и принадлежащие короне». Всем штурманам было предписано наносить на свои карты «любую землю, остров, залив, гавань и другие вещи, новые и достойные внимания». Сразу же после возвращения в Испанию штурман обязан был предъявить свою карту, должным образом оформленную, главному штурману. Ни один штурман не имел права пользоваться какими бы то ни было картами, кроме официальной правительственной, под угрозой штрафа в 50 дублонов. В 1527 г. эталонная карта Padron Real стала называться Padron General. Она была поручена заботам президента и судей Палаты по делам Индий; главный штурман и правительственные космографы палаты должны были проверять (редактировать) ее дважды в год. Однако были моменты, когда эту карту пересматривали дважды в месяц – после встречи главного штурмана с другими штурманами, картографами и космографами.

Мало того что коммерческие издатели карт подвергались жесткому правительственному контролю, им еще приходилось сидеть тихо и наблюдать, как действует чудесная и удобная монополия на торговлю картами. Надзор за эталонной картой был доверен Хуану Веспуччи, племяннику Америго, и Хуану Диасу де Солису. Они же должны были контролировать продажу всех ее копий по установленной палатой цене. Во многих отношениях эта монополия была пагубной. Во-первых, некачественные копии и подделки всегда можно было купить – и дешево. Во-вторых, палата получала лишь небольшой процент поступавшей из Индий информации. Снаряженные на частные средства экспедиции, выходившие в море без лицензии, собирали огромное количество сведений о Новом Свете, но, естественно, не думали делиться ими с палатой. Никто в правительственных кругах не мог знать заранее, откуда отправится следующая экспедиция. Ходили дикие слухи о кораблях, груженных драгоценным железным или красильным деревом или индейцами для продажи в рабство, но при попытке что-либо выяснить правительственные чиновники натыкались на молчание. Третье зло проистекало непосредственно от монополии, которой пользовались главный штурман и его коллеги. «Вам следует знать, – писал Теодосио, – что все карты и морские инструменты должны быть проверены главным штурманом следующим образом:

Если штурман или капитан намеревается предпринять путешествие в Индии, он должен показать свои принадлежности главному штурману, чтобы последний мог видеть, находятся ли они в исправном состоянии; под коими [принадлежностями] подразумеваются карта, компас, астролябия и описание маршрута. А поскольку главный штурман не только коллега картографа, но и большой его друг, то если карту или инструмент изготовил кто-то другой, главный штурман, видя, что это работа не его компаньона, объявляет их тут же непригодными к использованию и отказывает в выдаче сертификата на том основании, что эти принадлежности необходимо еще раз тщательно обследовать. После этого он долгое время держит карту и инструменты в своем доме и в конце концов не дает ни своего одобрения, ни разрешения пользоваться ими, как бы хороши они ни были. Причина в том, что он не хочет, чтобы кто-нибудь, кроме его компаньона, изготавливал вещи для моряков. А поскольку это известно, никто их и не хочет делать, как бы искусен он ни был, поскольку никто их не купит из страха навлечь на себя враждебное отношение главного штурмана и его компаньона. Я говорю это как непосредственный свидетель».

Несмотря на угрозы и обещания, эта первая попытка создать крупномасштабную карту побережья и гаваней Нового Света блистательно провалилась. Но сам факт такой попытки и ее исход иллюстрируют общую тенденцию развития картографии и важность морских карт в мировых делах. Навигаторы неохотно доверяли бумаге свои открытия, а в результате хороших печатных карт всегда было мало. Часто между самим открытием и появлением на карте его результатов проходило значительное время – от двух до двадцати лет. В то же время издатели карт – как морских, так и сухопутных – часто были отрезаны от единственного надежного источника информации – участников экспедиций и авторов открытий, а также навигаторов, которые бывали в тех местах и видели все своими глазами.

Пока Испания и Португалия были заняты богатствами Индий и спорами о правах и привилегиях в Новом Свете, голландские корабли спокойно курсировали между Лиссабоном и северными портами Европы и Британских островов, развозя сокровища Востока. Голландские шкиперы изучили побережье и гавани, преобладающие ветра и течения, рифы и мели Западной Европы так, как их никто и никогда не знал прежде. Карты и лоции были важными инструментами их ремесла, и закономерно, что именно голландцы издали первый систематизированный комплект карт, переплетенный в единый том. Этот атлас составил и опубликовал Лукас Вагенер из Энкхёйзена в Зюйдер-Зе и назывался он «Зеркалом мореплавания» (Spieghel der Zeevaerdt).

На посту сборщика морских пошлин в родном порту Вагенер не покрыл себя славой. Более того, с этой должности его попросили. Он обратился к комиссарам Генеральных Штатов за займом в пять сотен гульденов на открытие издательского дела, но комиссары отказали ему, несмотря на поддержку всего населения города. Со временем ему все же удалось собрать необходимую сумму, и в 1584 г. вышел первый том «Зеркала» с «разрешением» или «привилегией» его величества и Совета Брабанта. Несмотря на неудачное начало, морской атлас Вагенера напечатал в Лейдене Кристоф Плантен, один из лучших печатников. В первом томе было двадцать три разворотных карты ин-фолио, которые выгравировал на меди Иоаннес Дутекюм (Ян Ван Дут) по оригинальным и исправленным чертежам Вагенера. Карты охватывали маршруты плавания вдоль западных берегов Европы от Зюйдер-Зе до Кадиса. И, кстати говоря, Плантен использовал для этих карт особо качественную бумагу, которую покупал первоначально для печати большого испанского сборника церковных песнопений. «Зеркало мореплавания» ожидал беспрецедентный и мгновенный успех. В ответ на популярность первого тома Вагенер выпустил второй; его тоже отпечатал Плантен. На этот раз том был посвящен Штатам Голландии, и объект посвящения спешно пожаловал автору пенсион в пятьсот фунтов. На следующий год вышло второе издание завершенной работы, и к этому моменту иностранные издатели тоже начали проявлять интерес. Чарлз Говард лорд Эффингем, лорд-адмирал Англии, привлек внимание Тайного совета ее величества к публикации Вагенера. Совет решил, что в такой вещи давно назрела необходимость. После рассмотрения и обсуждения всех факторов, имеющих к ней отношение, «значительные персоны сочли, что работа достойна быть переведенной и напечатанной на языке понятном всем нациям». Энтони Эшли получил заказ на перевод текста и географических названий на английский. «Зеркало мореплавателей, впервые изготовленное и изданное в разнообразных точных морских картах знаменитым навигатором Лукасом Вагенером из Энкхёйзена» было издановЛондоне в 1588 г. Карты этого атласа, полностью выгравированные заново, были среди первых гравюр по меди, изготовленных в Англии. Гравировали их, однако, иностранцы – Иодокус Хондиус, Иоханнес Рутлингер, Августин Ритер (который проиллюстрировал это издание рисунками испанской Армады) и Теодор де Бри, один из наиболее плодовитых и успешных европейских граверов.

Заголовок английского издания теперь выглядел так: «Зеркало мореплавателей, в коем ясно можно видеть курсы, высоты, расстояния, глубины, промеры, приливы и отливы, подъемы дна, скалы, пески и мели с отметками о вхождении в бухты, гавани и порты большей части Европы…» Имя автора постепенно превратилось в синоним любого сборника морских карт, и в Англии слово «ваггонер» обозначало именно это. Во Франции такие сборники называли «шаретье».

В картах Вагенера нет поразительных нововведений, за исключением, возможно, перспективных изображений заметных мысов, которые должны были помочь навигатору добраться до порта. В некоторых отношениях его карты не отвечали даже высокому стандарту качества, установленному итальянскими и каталонскими картографами столетием раньше. Но зато атлас Вагенера пришелся чрезвычайно ко времени. Он появился на рынке именно тогда, когда в нем нуждались и европейские державы, и королева Англии. В нем содержались не только рабочие карты, но и краткая лоция на территории, где шла постоянная острая борьба: все западное побережье Европы, Балтика, Северное море и Ла-Манш. Так что к тому времени, когда Лукас Вагенер получил издательскую лицензию от короля Филиппа II и от Штатов Голландии и Зеландии, а также подготовил к печати все листы атласа, рынок был готов. Следует отметить также, что «Зеркало» было практичным во всех значениях этого слова. Кроме карт и лоций, Вагенер снабдил читателей таблицей склонений Солнца на четыре года и каталогом голландских географических названий с испанскими, французскими и английскими эквивалентами. Именно в «Зеркале» была впервые напечатана лоция восточного побережья Швеции до Стокгольма.

В 1592 г. Вагенер опубликовал второй морской атлас под названием «Сокровище мореплавания» (Thresoor der Zeevaerdt). Этот доработанный труд был заново отредактирован и опубликован в Лейдене зятем Плантена Франсуа Ван Рафелингиеном. У Вагенера к этому моменту уже была устоявшаяся репутация, поэтому и Генеральные Штаты, и Штаты Голландии не отказали ему в формальном признании и соответствующих денежных грантах за оказанные услуги «и услуги, которых от него ожидают в дальнейшем». В «Сокровище» лоции были значительно более детальными, чем в «Зеркале», особенно в отношении Северной Европы. В частности, там можно было найти подробнейшие описания Шетландских и Фарерских островов и северного побережья России вплоть до острова Вайгач и Новой Земли. Вдоль этого северного пути, говорит автор, можно было бы добраться до богатых земель Китая вчетверо быстрее, чем испанцы и португальцы, которым приходится огибать мыс Доброй Надежды.

Еще сто лет после первой публикации «Зеркала мореплавания» по всей Европе выходили «ваггонеры» всех сортов и размеров. Собственное творение Вагенера выдержало множество изданий; кроме того, встречались и имитации его работ самого разного качества. Между 1608 и 1629 гг. вышло шесть изданий «Света мореплавания» (Licht der Zeevaerdt) Виллема Янсзона Блау, а между 1623 и 1658 гг. – двенадцать изданий его же «Зеркала моря» (Zeespiegel). Заголовок любого атласа был полон драматизма и обещал читателю не меньше чем любое современное средство от всех болезней. «Волшебная Морская Колонна» (The Fierie Sea-Columne) Якоба Колома; «Молния, или Морское Зеркало» (Lightning-Columne or sea-Mirrour) Питера Госа; «Ясная Северная звезда, или Морской атлас» (The Clear-Lighted North-Star or Sea Atlas) Иоханнеса Ван Лоона. Но, несмотря на сильную конкуренцию, в XVI, XVII и начале XVIII в. наибольшей популярностью пользовались «ваггонеры» первого автора, Вагенера. Ими пользовались все голландские, французские, английские, скандинавские и немецкие навигаторы, ходившие между Канарскими островами и Шпицбергеном. Во Франции, согласно приказу Ришелье, каждый штурман должен был «доказать свое знание морских инструментов и голландских книг-лоций».

В ответ на монополию голландцев в отношении морских карт и атласов англичане опубликовали в 1715 г. атлас «Английский лоцман. Часть I. Описание морских берегов, полуостровов, мысов, заливов, дорог, гаваней, рек и портов, вместе с промерами песчаных отмелей, скал и прочих опасностей южной навигации вдоль берегов Англии, Шотландии, Ирландии, Голландии, Фландрии, Испании, Португалии к устью пролива, с берегами Берберии и дальше к Канарам, Мадейре, Кабо-Верде и островам Запада». Английские карты покрывали ту же территорию, что и голландские «ваггонеры», но выгравированы были хуже. Информация во многих случаях была взята из сомнительных источников. Тем не менее «Английский лоцман» стал сильной заявкой на часть издательского рынка морских карт. Правительство сделало ее еще сильнее, запретив дальнейший ввоз в Англию голландских карт и атласов. «Английский лоцман» вышел в четырех «книгах», причем четвертой было «Описание вест-индской навигации от Гудзонова залива до реки Амазонки».

В начале XVII в. географические исследования и составление всевозможных карт приобрели всемирный размах. В частности, это было связано с созданием в Голландии, Англии, Франции, Дании, Шотландии, Испании, Австрии и Швеции ост-индских компаний. Эти компании, частично субсидировавшиеся монархами соответствующих стран, конкурировали в борьбе за немыслимые сокровища, и их общий вклад в картирование морей Земли больше, чем вклад любой специализированной организации в истории. Первыми в этой области отличились голландцы.

Долгие годы внутренних политических раздоров в Нидерландах достигли своего пика в 1579 г., когда Северные и Южные Нидерланды разделились на Голландию и Бельгию. Через два года король Испании Филипп II аннексировал Португалию. Желая умиротворить дворянство (гидальгос) и заставить их примириться с судьбой, он допустил серьезный просчет. Он отказал голландцам в традиционной для них прибрежной европейской торговле и передал эксклюзивные права на морскую торговлю в этих водах португальцам. Голландцам грозило неминуемое разорение, но Филипп недооценил противника. Ни Филиппу, ни голландцам не пришло в голову, что это решение в пользу португальцев положит начало обширной и могущественной голландской империи.

Голландские навигаторы, хорошо знающие воды Северного моря и Балтики, тщетно пытались пробиться на Дальний Восток северным путем, в обход испанских и португальских армад. В 1594 г. Виллем Баренц вышел из Амстердама с двумя кораблями на поиски северо-восточного прохода. Он провел две экспедиции и умер от лишений в третьей, но успеха не добился: проход найти не удалось. В отчаянии голландцы решили пробиться к островам Пряностей и Малайскому архипелагу вдоль побережья Африки в обход мыса Доброй Надежды. Первая экспедиция вышла в море 2 апреля 1595 г. под началом Корнелия Хаутмана. Лоцию для Хаутмана составил не кто иной, как Ян Хёйген ван Линсхотен, в тридцать два года успевший уже попутешествовать по всему миру. Через два года и четыре месяца его флотилия вернулась, побитая и потрепанная, зато с ценным грузом в трюмах. А в кармане Хаутмана лежал договор с яванским султаном Бантама. С этого момента события стали развиваться стремительно. Были организованы независимые компании «дальних морей», и уже за следующие пять лет шестьдесят или семьдесят вооруженных до зубов голландских судов успели совершить дальнее путешествие в Индостан и на Индийский архипелаг.

Ситуация в восточных водах стремительно выходила из-под контроля, правительство было не в силах контролировать или защищать вооруженные торговые суда, ходившие под голландским флагом. Это было время хаоса и анархии, и правительству мало что перепадало. Чтобы прекратить драки между своими и организовать единый фронт против иностранных держав, Генеральные Штаты решили организовать единую Голландскую Ост-Индскую компанию. Эта организация, основанная в 1602 г., получила власть над всеми подданными Голландии на Дальнем Востоке. Она должна была регулировать торговлю и вести войну с Испанией и Португалией. По национальной подписке было собрано почти 6 500 000 флоринов долями по 3000 флоринов. По всем Объединенным Нидерландам из местных управлений был избран общий директорат из шестидесяти членов, что гарантировало центральному правительству значительную долю доходов.

С момента основания и до роспуска в 1798 г. Голландская Ост-Индская компания обладала на Дальнем Востоке беспрецедентной властью. Ее штаб-квартира находилась в Батавии, на Яве, а главная колония – на мысе Доброй Надежды. Однако голландцы не были одни ни в Индийском океане, ни в Тихом, а как известно, уступчивости в открытом море ожидать не приходится. Королева Елизавета выпустила указ об основании Английской Ост-Индской компании 31 декабря 1600 г. (и цена на перец тут же резко подскочила), а кроме того, приходилось оглядываться на Испанию и Португалию, не говоря уже о более мелких хищниках, чьи вооруженные суда могли в любой момент показаться на горизонте.

Главной угрозой голландскому владычеству в Индиях была могущественная Английская Ост-Индская компания, и в 1613 г. голландцы предложили англичанам обсудить отношения, пока не пролилось еще больше крови. Королевский военно-морской флот, как всегда уверенный в собственном превосходстве, отказался сотрудничать, и прошло шесть лет (1619), прежде чем был заключен «оборонительный договор». Этот договор, имевший целью предотвратить дальнейшие столкновения между голландскими и английскими купцами, если и не был самым несерьезным дружественным дипломатическим жестом в истории, то просуществовал наверняка меньше всех. После того как о договоре было широко объявлено по всему Дальнему Востоку, два флота медленно и осторожно приблизились друг к другу. Матросы стояли на реях, все суда расцветились праздничными флагами. Флоты обменялись салютами, после чего поспешно перезарядили пушки боевыми зарядами. В течение часа, пока договор подписывали и ставили на него печати, два флота мирно лежали в дрейфе. Сразу же после церемонии на судах подняли паруса, и противники поспешили разойтись в стороны и приготовиться к возобновлению враждебных действий. На этом договор и закончился.

Острая и яростная борьба за ост-индскую торговлю постоянно требовала лучших судов и лучших моряков, чтобы водить эти суда. Нужны были и лучшие карты. Должность гидрографа или космографа при одной из ост-индских компаний была чрезвычайно важна и почетна. Государства-соперники не жалели средств, чтобы привлечь на службу самых лучших людей. В то же время торговые капитаны и штурманы, предвкушавшие обещанные щедрые вознаграждения, все смелее искали новые острова и короткие торговые пути, удобные гавани и тайные места, где можно запастись пресной водой. Дальний Восток был прочесан, изучен и нанесен на карты. Некоторые из тех «новых открытий» кажутся теперь относительно мелкими и несущественными, но этого ни в коем случае нельзя сказать о Новой Зеландии, которую обнаружил и исследовал Абель Тасман на «Хеемскирке» в 1642 г., или об австралийском континенте, который голландцы достаточно полно картировали между 1616 и 1665 гг.

Пока земные моря не были тщательно исследованы и между морскими нациями не установилось еще некое подобие торгового баланса, изготовление и издание морских карт делилось на три общие группы. Первой и самой крупной из них была частная инициатива, представленная купеческим классом, – ост-индские компании, действовавшие с санкции своих правительств или без таковой. Их картографическую деятельность прекрасно иллюстрирует «Тайный атлас» Голландской Ост-Индской компании из венской коллекции принца Евгения Савойского. Этот замечательный комплект из 180 сухопутных и морских карт и видов был изготовлен исключительно для компании лучшими картографами Голландии. В коллекцию включена – и составляет самую важную ее часть – серия последовательных карт, которые вместе показывают проход через Индийский архипелаг, путь до Индии вдоль побережья Африки и дальше через Индийский океан, и лучший маршрут в Китай и Японию. Кроме того, в ней много отдельных карт более крупного масштаба, на которых детально изображены отдельные острова и атоллы, игравшие важную роль в постоянных морских столкновениях. Там можно найти Коломбо на Цейлоне, Бантам, Макассар, Атье и португальскую твердыню Гоа; Тернате и Макиан и стратегический форпост Маврикий. Голландские моряки, вооруженные такими чудесными средствами навигации и сознанием того, что человек на мостике знает, что делает и куда идет, могли с легким сердцем размахивать тесаками и с легким сердцем распевать традиционный утренний гимн «Здесь плывем мы с Богом Всевышним» (Hier zeilen wy met God verheven).

Второй класс издательства карт финансировался государством. Эти карты сильно различались между собой по точности и количеству содержавшейся в них достоверной информации, и их ценность обычно прямо зависела от того, насколько заинтересовано правительство в деятельности купцов. Изготовленные по заказу или под контролем правительства морские карты, разумеется, не попадали к широкой публике, пока их информация не становилась известна всем или – как в случае с новыми островными владениями – пока там не были выстроены и снабжены гарнизонами укрепленные форты.

Коммерческие картографы и издатели – ветвь книгоиздательского бизнеса – вынуждены были играть роль арьергарда. Им приходилось кормиться крохами информации (часто устаревшей), перепадавшими от крупных предприятий, и тем, что удавалось приобрести – честно или путем подкупа – или украсть. Вследствие этого такие издатели карт всегда отставали от времени и часто распространяли ложные слухи и неверные данные. Им редко удавалось выйти на рынок с чем-нибудь действительно новым. Если такое происходило, то за этим стоял обычно либо нечистый на руку правительственный чиновник, либо болтливый моряк, пристрастный к немалой дозе крепкого спиртного. Чтобы как-то компенсировать недостаток информации и не разориться, приходилось вовсю использовать таланты рисовальщиков, граверов и колористов. Такие карты, вне всякого сомнения, были красивы, мастерски выгравированы и украшены в лучших традициях. Фигурки кораблей и морских чудовищ, пальмы и геральдические эмблемы должны были привлечь внимание покупателя и заставить его радоваться покупке, по крайней мере до прихода домой. Но ни фантазия, ни искусство художника не могли надолго скрыть тот факт, что коммерческие картографы не владели информацией и вследствие этого никак не могли самостоятельно изготовить карту способную принести навигатору хоть какую-нибудь пользу.

В XVIII в. стало очевидно, что частным предприятиям и правительству выгодно будет объединить усилия по производству карт. Большая часть «тайн моря» уже перестала быть тайной, и все же множество судов и ценных грузов пропадало в пучине из-за неадекватной или противоречивой информации. В Англии до выпуска адмиралтейских карт капитанам предписывалось «иметь такие карты и инструменты, какие они считают необходимыми для безопасной навигации судна». Детали и выбор карт при этом оставлялись на усмотрение капитана. Реальный прогресс наметился только после того, как Ост-Индская компания взяла под свой патронаж Британский военно-морской и торговый флот. Под руководством гидрографа компании Александера Далримпла началась работа по улучшению морских карт. В 1795 г. он был назначен официальным гидрографом адмиралтейства – первым из длинной плеяды способных морских географов. В 1815 г. после окончания Наполеоновских войн адмиралтейство взяло на себя работы по съемке и картированию важных побережий мира – вне зависимости от того, британские это были владения или нет. К этому моменту большинство стран мира было готово к международному сотрудничеству в этой области.