Глава IV

Средние века

В раннем Средневековье, начиная с 300 г., картография, подобно Римской империи, была «обращена» в христианство и поглощена им. Еще в 150 г. Клавдий Птолемей на своем рабочем месте в Александрийской библиотеке видел, должно быть, знаки и предвестники этого процесса, первые признаки беспорядков и разложения Римской империи, смятения и неуверенности в массах.

Начиная с 27 г., когда Октавиан объявил себя Августом Цезарем, империя римлян процветала. Не успели высохнуть чернила на тексте Птолемеевой «Географии», как Средиземное море превратилось в Римское озеро; его со всех сторон окружали римские провинции и территории, платившие цезарю дань. Для римлян Mare Nostrum и правда стало «Нашим морем». От берегов Средиземного и Черного морей веером расходились прекрасные дороги, образовывавшие сложную сеть; по большей части этих дорог можно было проехать в любое время года. Как следует размеченные и хорошо охраняемые, они протянулись через весь населенный мир от Британии и Испании на западе до реки Евфрат на востоке. Это было недвусмысленное приглашение в путь, и оно не осталось без ответа. Тем временем Средиземное море было очищено от пиратов, и по всему побережью началась бойкая торговля. Фактически в это время в этом районе путешествия – и деловые, и ради развлечения – были безопаснее, чем когда бы то ни было до или после, вплоть до появления пароходов. Дело облегчалось еще и тем, что на общем языке – греческом – говорили во всех торговых городах, что общая система законов связывала провинции воедино и что единая государственная монета служила законным платежным средством везде, куда только мог поехать здравомыслящий римлянин.

Но, несмотря на видимость внешнего порядка, в империи не все было ладно. На границах ощущалось постоянное давление варваров Германии и Персии. Внутренняя ситуация тоже была сложной. Медленно, но верно власть в империи переводилась на военную основу, несмотря на попытку Марка Севера Александра возродить «конституционное» правительство. Интриги, и гражданские, и военные, были в порядке вещей, а плоды пожинал успешный военачальник, часто необразованный провинциал. На некоторое время сенаторов сменили всадники; гражданская администрация оказалась поглощена армией, которая свободно ставила и убирала императоров. Интеллектуальная жизнь пришла в упадок, и стоицизм – преобладающая философия романского мира – вынужден был конкурировать с всевозможными восточными культами; они вползали в обиход вместе с другими экзотическими вещами, которые привозили издалека путешественники-миссионеры.

Народ оказался готов к новой философии или, вообще говоря, к чему угодно, что помогло бы людям забыть собственные проблемы; все, кроме самых богатых землевладельцев, были задавлены непомерными налогами. Труд и собственность оценивались в единицах земли способной родить пшеницу. В суды, почти прекратившие свою деятельность, никто уже не обращался за помощью, и у вольноотпущенника, если он не хотел стать крепостным в крупном имении, выбор был небольшой – бежать из страны или уйти в монастырь. Ремесленников и купцов тщательно контролировали и облагали налогами по полной программе, так что у людей не оставалось никакого стимула хорошо работать – да и вообще работать, коли на то пошло. В этих обстоятельствах массы потеряли интерес к своему правительству, к своей религии и к самой своей жизни. Вторжение варваров, вместо того чтобы внушать ужас, могло показаться желанным облегчением гнета. Новый языческий культ с Дальнего Востока, фантастический по концепции и суровый к своим приверженцам, по крайней мере, нес с собой перемены.

Упадок классической учености и растущее отчаяние масс сделали Рим чрезвычайно восприимчивым к новым веяниям и оккультным философиям, потихоньку проникавшим в империю. Отовсюду беспрепятственно приезжали миссионеры и активные приверженцы новых сект, жрецы и пророки. Все дороги вели в Рим – город-любитель и защитник культов, центр римской мощи, трибуна, с которой любой проповедник мог прокричать на весь мир о своих религиозных взглядах. К умирающим религиям Древней Греции и Древнего Рима, которые в значительной степени лишились влияния, добавился культ Кибелы с его таинственными обрядами, впадением в транс и ритуальным безумием, с его гимнами и оргиастическими танцами. Из Египта пришел культ Изиды, к тому времени уже хорошо организованный: с готовыми молитвенниками и служебниками, с тщательно разработанным церемониалом. И одновременно из ниоткуда – казалось, из пустоты – появилась новая религия, которая, как стало вскоре ясно, угрожает всем остальным: ее одновременно боялись и ненавидели, о ее последователях говорили как о «третьей расе». Религия эта называлась христианством; в центре ее находилась фигура назареянина по имени Иисус, которого называли «помазанником» (Christos по-гречески).

Главный персонаж нового религиозного движения умер бесславной смертью – он был распят по решению иудейского Синедриона (Верховного суда Иудеи) при молчаливом одобрении Понтия Пилата, прокуратора Иудеи. Пилат не мог согласиться с бунтарскими претензиями этого Иисуса. Однако новая вера не умерла вместе со своим основателем, его ближайшие последователи под предводительством страстного апостола Павла сумели распространить его учение и организовать его последователей. Первое время новая вера привлекала новых сторонников из бедных классов: рабов, вольноотпущенников и рабочих, с небольшой прослойкой богатых и образованных людей. Однако при общем упадке прочих религий христианство набирало силу, и к концу II века новая религия приобрела множество сторонников из всех слоев общества – сенаторов и всадников, уважаемых адвокатов и врачей, военных и гражданских чиновников, судей и губернаторов. Ничто, кроме армии, не могло сравниться с церковью по степени организации; несмотря на оппозицию и решительные преследования, христианство поглотило эллинизм. Презираемая и осыпаемая оскорблениями «третья раса» превратилась внутри империи в новую нацию. Ее церкви были многочисленны и независимы, ими управлял совет старейшин (пресвитеров); у нее появилась собственная литература, бравшая начало в Евангелиях и апостольских посланиях ее лидеров и пророков.

Раннее христианство легко было принять. Его законы были простыми, жесткими и однозначными; оно много обещало и мало требовало – кроме веры, – в то время как повседневный мир, наоборот, требовал много и не давал ничего, кроме душевного смятения и физической усталости. Суровые жизненные реалии и мириады неразгаданных загадок Вселенной ничего уже не значили для апатичных созданий, равнодушно наблюдавших, как распадается правительство и втаптывается в грязь культура. Таким образом, христианство возобладало; оно охватило лучшие умы Европы и подчинило их своей воле. Наука хоть и не умерла, но впала в коматозное состояние.

Интеллектуальный сумрак раннего Средневековья (начиная с 300 г.) в значительной степени объяснялся всего лишь тем, что новообретенный путь к славе и потрясающие перспективы загробной жизни полностью захватили воображение человека. Такие авторы, как Страбон и Птолемей, Евклид и Архимед сделались сомнительными. Человеческий опыт, пристальное наблюдение за природными явлениями больше не имели значения. Письменная история была отвергнута, а если она к тому же противоречила Священному Писанию, ее следовало заклеймить как языческую и, следовательно, лживую. Светильник научного знания, в котором и в лучшие времена едва теплился дрожащий огонек, на время совсем пропал в ослепительном свете религиозного восторга.

Раннее Средневековье рассматривало научные доктрины в лучшем случае как неуместные и ненужные, в худшем – как опасные. Христианская церковь позволяла себе поддерживать искусства и даже литературу, поскольку их можно было использовать надлежащим образом – как средства для выражения благоговения. Для поддержки и одобрения науки, включая картографию, такое оправдание не годилось. Человечеству должно быть достаточно интеллектуальной и духовной поддержки церкви, и церковь, начиная с Лактантия (ок. 300 г.), объявила научные занятия бессмысленными и ни к чему не ведущими. Некоторые из Отцов Церкви шли еще дальше и торжественно объявляли, что научные теории не только противоречат Писанию, но и опасны. Когда папа Захария (в 741 г.) подробно раскритиковал и осудил научные взгляды Виргилия – ученого епископа Зальцбургского, он объявил их «противоестественной и чудовищной доктриной». Однако реакция церкви на взгляды упрямых мыслителей вроде Виргилия не всегда была столь спокойной. По мере того как росла духовная и мирская власть христианской церкви, преследования независимой мысли, не желавшей идти в ногу с теологией, приобрели размах и решительность, не уступавшие фанатизму, с которым Мессий Квинт Траян Деций начинал первые массовые гонения на христиан.

В Средние века интеллектуальная жизнь христианского мира сконцентрировалась в церкви, ее олицетворяли собой великие отцы-латинисты: Лактантий, Амброзий, епископ Миланский; Иероним, который удалился в Вифлеем и перевел Библию на латынь (так называемая Вульгата); Августин, епископ Гиппонский в Африке; Бенедикт, чей монастырь на горе Кассино был основан в то же время, когда Юстиниан (в 529 г.) закрыл своим декретом философские школы в Афинах. Некоторые из великих ученых латинской церкви, такие как Иероним, восхищались языческой ученостью и сами предавались ей, несмотря на свои абсолютно аскетические убеждения. Но, даже если втайне они корпели над трудами языческих ученых и бились над решением математических или астрономических проблем, эти люди всегда могли надеяться, что исповедь и покаяние принесут им отпущение грехов и избавят их от сомнений. Народные массы, привыкшие получать от христианской церкви утешение и надежду, укреплялись в вере, выслушивая бесконечные проповеди отцов-латинистов, которые без устали предостерегали паству от искушений плоти и дьявола. Вот на таком примерно фоне и развивалась средневековая картография. Какого же рода карты она создала, и кто именно был их автором?

В раннем Средневековье (300–500) в моду вошли паломничества; это было время непрестанной активности и всеобщего движения. Многие тысячи людей передвигались по Европе из конца в конец, поодиночке или большими группами. Именно они, по всей видимости, служили источником новых, все более точных сведений о части обитаемого мира от Британии до Востока. Но путешествия, к несчастью, не всегда расширяют кругозор, и средневековые пилигримы узнавали в своих странствиях мало нового. Даже если такой человек записывал увиденное в дневник, его наблюдения обычно лишены не только географических и картографических сведений, но даже какого бы то ни было интереса к ним. Обычно паломник представлял собой одинокую фигуру, идущую в Святую землю, чтобы исполнить епитимью или просто помолиться у одной из многочисленных придорожных святынь. Он имел глаза, но не видел перед собой ничего кроме Креста или Святой гробницы; если ему случалось остановиться и взглянуть, то он был не в состоянии понять увиденное. Другие пилигримы двигались на восток, так как именно там располагались церковные центры и императорская резиденция. Третьи занимались поисками драгоценных реликвий Вифлеема и Голгофы или предметов, имеющих отношение к жизни апостолов. Бродячие торговцы всегда готовы услужить клиентам; бойкая и прибыльная торговля священными предметами продолжалась еще много лет после того, как все подлинные реликвии разошлись по свету. Помимо религиозных паломников, по свету скиталось немало бродячих студентов и ученых – по всей Европе в то время действовало множество школ и университетов. Однако такого интеллектуального пилигрима больше интересовали ученые диспуты или сравнение двух версий какого-нибудь важного текста, чем та действительность, которую он видел вокруг. Его вклад в картографию был практически нулевым.

Первая и самая элементарная форма географического материала, добытого в Средневековье, – путевые справочники, написанные европейскими паломниками и предназначенные для помощи другим паломникам. В них объяснялось, как добраться до священных могил и исторических мест Святой земли. Путешествия любого рода, внутренняя готовность в любой момент пуститься в путь служили выражением общего беспокойства и ощущения нестабильности бытия, охвативших империю в раннем Средневековье. Каждый благочестивый христианин стремился побывать в Святой земле, увидеть собственными глазами объекты своего поклонения и прикоснуться к земле, по которой ступал Спаситель и его апостолы.

Средневековый путеводитель не был научным документом, но, по крайней мере, он может служить свидетельством того, что интеллект Средневековья, помимо Отцов Церкви, не был все же окончательно задавлен. Это вклад, хотя и небольшой, в описательную географию, более полным выражением которой может служить христианская география X в. Что же касается непосредственно дорожных справочников, то пользы от них немного, так как написаны они неподготовленными людьми, не способными к объективному мышлению. Создание религиозного паломника было переполнено чудесами его мечтаний и виденным великолепием. Он наполнял свои записки обильными цитатами из Писания и услышанными в пути потрясающими рассказами о видениях, чудесах, ангелах и демонах. Его вклад в обнищавшую науку мог быть только случайным.

Ранние записи о религиозных паломничествах отрывочны, но существуют упоминания о некоей галльской матроне, которая с немалым трудом пробралась через всю Европу к гробницам Святой земли еще в 31 г. И что бы вы думали! Она вернулась с раковиной полной крови Иоанна Крестителя, убитого в том же году по приказу Ирода Антипы. Существуют определенные сомнения в том, что эта галльская матрона реально существовала, но в реальности пилигрима из Бордо усомниться невозможно.

В 330 г. некий анонимный путешественник написал «Записки о путешествии из Бордо в Иерусалим». Эта небольшая книжка – первый известный путеводитель в Святую землю через страны Южной Европы, бедекер первых пилигримов. Вряд ли этот справочник мог оказать путешественнику значительную помощь. В нем не было карт, а описание маршрута представляет собой по большей части перечисление названий мест и расстояний между ними; причем перечислены только пункты, лежащие на проторенной дороге от Бордо до Иерусалима. Тем не менее крупные и мелкие города, перечисленные автором записок, тоже имеют определенное значение. По ним можно проследить целую систему постоялых дворов или гостиниц, протянувшуюся через всю Южную Европу и Малую Азию к Святой земле. Паломничества в 330 г. явно не были чем-то новым или необычным; передвигался пилигрим из Бордо по хорошим, недавно проложенным дорогам, размеченным аккуратными милевыми столбами. По прикидкам автора, от Арля до Милана ему пришлось проехать 475 миль; при этом он 22 раза останавливался на ночь и преодолевал в среднем по 21,5 мили в день. Он также делал в среднем три «перемены» в день; по всей видимости, речь идет о смене верхового животного – лошади или осла. Согласно «Запискам», полное расстояние от Бордо до Константинополя составляло 2221 милю; на протяжении этого пути пилигрим 112 раз останавливался на ночевку и 230 раз менял верховое животное.

Добравшись до Иудеи, бордоский пилигрим начал вставлять в свой дневник записи об исторических достопримечательностях, таких, например, как бани центуриона Корнелия; а возле третьего милевого камня за ними он увидел гору Сина, «где есть фонтан, в который если женщина окунется, то забеременеет». С этого момента его записи становятся более подробными. Если выйти из Иерусалима и направиться к горе Сион, то «по левую руку, внизу в долине у стены находится бассейн, который называется Силоэ и окружен четырьмя галереями; а рядом есть еще один большой бассейн. Этот источник течет шесть дней и шесть ночей, но на седьмой день, а именно в субботу, он не течет совершенно, ни днем, ни ночью». И так пилигрим движется от одного исторического места к другому: так, на Масличной горе у него отмечены «базилика чудесной красоты», дерево, на которое взбирался Закхей, чтобы увидеть Христа, источник пророка Елисея, гробница Рахили, жены Иакова, и множество других достопримечательностей.

«Путевые записки» бордоского пилигрима и еще несколько сохранившихся более поздних дорожных дневников – такие как записки мученика Антония и святой Елены – написаны прежде, чем паломничество стало самой распространенной формой религиозного покаяния и епитимьи. Первые паломничества предпринимались в первую очередь «в стремлении пройти по стопам Иисуса, его учеников и пророков»; тем не менее именно они проложили путь, по которому столетия спустя устремились крестоносные полчища, стремясь не просто посетить, а освободить Святую землю. Путевые заметки средневековых пилигримов стали также предвестниками «туристических путеводителей» во все концы света – важной прикладной отрасли современной картографии.

Средневековая картография 300–900 гг. была преимущественно христианской по происхождению и церковной по существу. Она формировалась из переработанного фольклора, религиозной космографии (то есть теоретического объяснения устройства Вселенной и ее составных частей) и набора случайных географических сведений, которые переносились вместе с ошибками из древних дорожных справочников. Для науки эти века действительно стали темными во всех отношениях. Науку, ведомую божественным откровением, непременно следовало проверять на соответствие Слову Божьему, и делала это непогрешимая Церковь, которая руководствовалась этим Словом. Ученые-теологи в процессе объяснения собственной науки – теологии – принуждены были изучать устройство Вселенной, но при этом старательно избегали даже приближаться к науке Древней Греции и Древнего Рима. Птолемей, Евклид и Страбон стали роскошью для немногих избранных, и, хотя многие ученые умы из лучших, несомненно, были внутренне согласны с языческими теориями вроде шарообразности Земли, они благоразумно помалкивали об этом. Ни одна часть общества не пользовалась в то время меньшей популярностью и не служила объектом для большего остракизма и даже преследования, чем ученые. Отцы-латинисты почти ничего не предпринимали, чтобы развеять веру народа в широко распространенные легенды и сказки того времени, а некоторые из них, подобно Григорию Великому, своим личным влиянием и популярностью подкрепляли и поддерживали богатую фантазию рассказчиков. Григорий был великим популяризатором, его «Диалоги» читали повсеместно и даже пересказывали вслух. Он внес немалую лепту в народные (часто языческие по сути) верования в отношении ангелов и демонов, почитания священных реликвий, чудес и использования аллегорий вместо достоверных фактов.

Значительная часть сказочных элементов, которые появились впервые на ранних средневековых картах и кочевали после этого с карты на карту вплоть до XVII в., попала туда с легкой руки бесстыдного враля и сочинителя небылиц по имени Гай Юлий Солин (ок. 250 г.), которого его враги окрестили «подражателем Плинию». Но Солин не был даже хорошим подражателем; из «Естественной истории» Плиния он умудрился извлечь одну только чепуху; он процитировал примерно 700 отрывков, относящихся к географии, а также описывающих «людей, животных, деревья и драгоценные камни». Кроме того, Солин без стеснения заимствовал – непосредственно или через Плиния – у Помпония Мелы, первого римского географа. На основе этого материала и нескольких собственных выдумок Солин составил и опубликовал свою галерею чудес под названием Collecteana rerum memorabilium. Сочинение имело немедленный успех и оставалось популярным более тысячи лет. В VI в. этот труд был переработан, название заменено на Polyhistor. Географы и космографы копировали и цитировали Солина еще очень долго, даже после того, как его мифы и чудеса были опровергнуты; его биологическими чудищами украшали карты не только в Средние века, но и еще двести лет после того. Среди авторов популярных средневековых бестиариев – сборников рассказов о животных – тоже можно найти его подражателей. Солин начал терять популярность только после того, как человек, несмотря на угрозы и страх вечного проклятия, вытряхнул из головы паутину и начал критически рассматривать природные явления в целом и наблюдаемые факты в частности.

Успех Солина объясняется тем, что он писал для своего времени – времени суеверий и благоговейного страха. Невежество и апатия человека были благодатной почвой для суеверий, а Солин добавлял ко всему этому благоговейный страх. Он апеллировал к массам, а поскольку его творения ни в чем не противоречили христианской теологии, отцы-латинисты не делали ничего, что могло бы пошатнуть его репутацию. Напротив, ему потворствовали. Народ жаждал волшебных историй, и церковь согласна была снабжать его ими или, по крайней мере, потворствовать их распространению в форме «Коллекции» Гая Юлия Солина. Изготовители карт использовали его сказки как хороший иллюстративный материал: продать карту с изображенными на ней чудесами мира – не важно, подлинными или вымышленными, – было намного проще, чем скучную пустую карту, на которой показаны только очертания Земли и то, как можно добраться из одного места до другого.

Солин не боялся утверждать, что сверхъестественные чудеса есть даже в самых обычных и известных местах. Он рассказывал, что некие люди в Италии, принося жертвы Аполлону, танцуют босиком на раскаленных пылающих углях; он описывал громадных питонов Калабрии (область Италии), которые пили молоко у дойных коров, и тамошних рысей, моча которых застывала «до твердости драгоценного камня, янтарного по цвету и обладающего магнитной силой». Его рассказы о Греции были относительно традиционными; и ландшафт, и естественная история этой страны были слишком хорошо известны, чтобы допустить свободную игру воображения. А вот в черноморских регионах Скифии и Тартарии Солин чувствовал себя гораздо вольготнее. Дельфины там, писал он, настолько проворны, что пролетают иногда прямо над верхушками мачт проходящих судов. В степи обнаружились и люди с конскими копытами, и те создания – о них упоминал еще Страбон, – чьей единственной одеждой служили их собственные уши, и дикари, жившие позади северного ветра, и одноглазые люди древних сказаний.

Утверждалось, что азиатская Скифия обильна золотом и драгоценными камнями; что там можно обнаружить грифонов – яростных птиц, способных разорвать чужака на кусочки. Среди чудес Германии значились герцинские птицы, чьи перья светились в темноте, и существо, напоминающее мула, но обладающее настолько длинной верхней губой, что кормиться оно могло только двигаясь задом наперед. Народ Ирландии был описан как грубый и невежественный, зато трава тамошних пастбищ, как утверждалось, настолько сочна и питательна, что ирландский скот лопнул бы, если бы его не ограничивали в еде. В Ирландии, судя по его рассказам, не было змей. Народ Британии был примечателен в основном татуировками («украшением тела»).

Реки вокруг горы Атлас – особенно Бамбатум, – если верить Солину, кишмя кишели речными конями и крокодилами. Река Нигер непрерывно кипела, поскольку в той местности всегда царил жуткий жар, горячее любого огня. В Африке обитали гиены с негнущейся спиной; одной их тени было достаточно, чтобы вселить невыразимый ужас в сердца собак и лишить их способности не только кусаться, но даже и лаять. В самых отдаленных районах страны Сырт (Ливии) обитал василиск – необыкновенно жуткая тварь, которая передней своей частью на двух ногах ползла по земле, как крокодил, а задней парила в воздухе при помощи пары крыльев или чего-то вроде боковых плавников. Укус василиска – нет, даже его дыхание было смертельным! Только ласкам было под силу одолеть его. В Эфиопии жили псоглавые симеаны и какая-то загадочная раса людей, царем у которых был пес. В Эфиопии же жило береговое племя, все люди которого имели по четыре глаза. Муравьи вдоль Нигера были размером с мастифа. В Земле шелка (Западном Китае) шелк счесывали с листьев деревьев, на которых он и родился.

В дополнение ко всевозможным зверям из Плиниева зверинца на средневековых картах можно обнаружить безносых людей (в дальних пределах Африки); безголовых людей с глазами и ртом на груди; людей пустыни с кривыми ногами (на которых они не ходят, а скользят по песку). В Индии нарисованы люди с восемью большими пальцами на каждой ноге, и другие (в горных районах) с собачьей головой и когтями вместо пальцев (они лают, а не говорят). Там же видны люди с единственной ногой – зато ступня ее настолько велика, что, если судить по рисункам, ее часть использовали в качестве зонтика от солнца. Так говорил Солин!

Теория устройства Вселенной, выдвинутая Страбоном и Птолемеем, пережила самые темные годы Средневековья при помощи нескольких авторов-язычников, таких как, например, Макробий, писавший около 400 г. н. э. Конечно, в трудах этих авторов языческая наука присутствовала в разбавленном виде, во многих отношениях она была подчищена и отредактирована, но источники информации очевидны. У Плиния, скажем, Макробий заимствовал гораздо более избирательно, чем Солин. Даже сами отцы-латинисты косвенно способствовали сохранению языческой науки. Вместо того чтобы сжигать мятежные книги, они хранили их в библиотеках своих монастырей, и мужских, и женских, где эти книги служили жуткими образцами человеческих пороков. Кроме того, там их можно было изучать, опровергать и объявлять ложными. Так вы утверждаете, что Земля круглая, да? «Может ли хоть кто-нибудь быть настолько глуп, – писал Лактантий, – чтобы поверить, что есть на свете люди, чьи ноги задраны выше головы, или места, где все вещи свисают вниз головой, деревья растут наоборот, а дождь идет снизу вверх?» Хризостом и Августин писали в том же ключе. «Люди едут в дальние страны, чтобы восхититься высотой гор, и изучить вращение звезд, и встретить других людей». Еще более резким в своей критике был Косьма – бывший купец и путешественник, отказавшийся от любого светского знания о мире в пользу сияющего светоча знания, источником которого может быть только Священное Писание и некоторые другие тщательно отобранные материалы. «Я открываю свои заикающиеся нерешительные уста, – писал он, – с верой в моего Господа и в то, что Он удостоит меня Своим духом мудрости».

Косьма из Александрии по прозванию Индикоплов жил в VI в. Он обратился в христианство после успешной карьеры купца-путешественника. Он плавал по Красному морю и Индийскому океану, торговал на рынках Абиссинии и Сокотры, Западной Индии и Цейлона. После многих лет необычайно активной и богатой событиями жизни он принял христианство и стал монахом. Примерно в 548 г. в своей одинокой келье на Синае он написал мемуары и, кроме того, трактат об устройстве Вселенной под названием «Христианская топография» (Topographia Christiana). Его главной целью при этом было опровергнуть ложную и языческую к тому же доктрину шарообразной Земли и одновременно вернуть надлежащий блеск рассказу Священного Писания о Земле и ее месте во Вселенной. Косьма не пытался облегчить себе задачу. Опровергая писателей-язычников, он цитирует чуть ли не семьдесят языческих авторитетов и при этом энергично и с чувством проклинает лучших и наиболее достоверных из них. После разгрома творений нечестивых греков – таких как Платон, Аристотель, Евдокс и Птолемей – он строит собственную космографию, основанную на Священном Писании и творениях Святых Отцов. Он иллюстрирует текст диаграммами и самыми ранними из известных карт христианского происхождения.

Косьма не испытывал ни сочувствия, ни терпения по отношению к людям вроде святого Василия – к тем, кто старался уйти от вопроса о том, является ли Земля шарообразной или нет. Некоторые авторы вообще открыто заявляли, что с точки зрения веры не имеет значения, представляет ли Земля собой шар, цилиндр или диск. Но Косьму такая позиция не устраивала. На каждый вопрос должен существовать ответ, и Косьма обнаружил его в словах апостола Павла, когда тот объявил, что первая скиния была моделью этого мира: «И первый завет имел постановление о Богослужении и святилище земное: ибо устроена была скиния первая, в которой был светильник, и трапеза, и предложение хлебов, и которая называется «святое»». Косьма объясняет, что Павел, называя святилище «земным» или «принадлежащим этому миру», указывает, «что она была, так сказать, моделью мира, где был светильник, что означает светила небесные, и стол, то есть земля, и предложение хлебов, что означает плоды, которые она ежегодно приносит…». Точно так же Косьма рассуждает и о форме мира, ибо в Писании сказано: ты должен сделать стол два локтя в длину и шириной в один локоть. Для Косьмы это было ясным указанием на то, что плоская Земля вдоль – с востока на запад – в два раза длиннее, чем поперек. Более того, Земля стоит, как сказал Иов, на пустоте, а держится при помощи божественной поддержки. Свод неба над Землей прикреплен или «приклеен» к ней вдоль ее края. Небесный свод состоит из двух слоев. Нижний из них – это тот небесный свод, который мы видим, он прикрывает обиталище ангелов и людей. От этого небесного свода до арки второго неба простирается царство благословенных, в которое вступил Христос.

Согласно Косьме, у Земли только одно лицо, а именно то, на котором мы обитаем. Как могли бы мы пользоваться силой, данной Господом, чтобы давить скорпионов и змей, если бы ходили вниз головой? Как могла бы шарообразная Земля, о которой кричат нечестивые, удерживать на себе большие массы воды, такие как озера, реки и океаны?

Солнце встает немного южнее, чем точно на востоке, говорит Косьма, движется в течение дня на юг и запад и возвращается назад за великими горами севера – источником тьмы «даже для океана за нашей Землей, а поэтому и для Земли по другую сторону от нашего океана». Для доказательства этого факта привлекается убранство первой скинии, где светильник, стоящий на южной стороне стола с предложением хлебов, олицетворял собой небесные тела, освещающие своим сиянием Землю. Завеса, которой Моисей окружил стол с предложением хлебов, обозначает океан, окружающий наш сегодняшний мир, а «венец шириной с ладонь» за завесой – прежний мир патриархов по ту сторону океана, где люди жили до потопа.

Мир, говорит Косьма, разделен на две части – современную и допотопную. На ней имеется четыре больших моря или залива: Средиземное, Персидское, Аравийское и Каспийское. В четырех концах света обитают четыре нации. На востоке живут индийцы, на юге эфиопы, на западе кельты и на севере скифы. На своей карте мира Косьма изобразил землю, окруженную со всех сторон непреодолимым океаном, и за океаном еще одну землю (Terra ultra Oceanum), где располагался рай Адама и где до потопа жили все люди. Землю орошают четыре реки, истоки которых находятся в раю. Реки эти каким-то образом проходят сквозь море Океан или под ним и вновь появляются уже на настоящей земле. «Из них Фейсон (Писон) – река Индии, которую некоторые называют Инд или Ганг. Он течет из внутренних районов и впадает многими устьями в Индийское море… Геон (Гихон или Нил) опять же, который поднимается где-то в Эфиопии и Египте и несет свои воды через несколько устьев в наш залив, тогда как Тигр и Евфрат, источники которых находятся в Персармении, впадают в Персидский залив. Таково, значит, наше мнение по этим вопросам».

Косьму, как и всех благочестивых христианских географов, коробит сама идея о том, что у антиподов может существовать еще одна населенная часть мира, которая отделена от мира христианского океанским поясом вдоль экватора. Принять теорию о существовании такого региона, высказанную кое-кем из ранних греческих авторов-язычников, было невозможно по двум причинам. Во-первых, этот регион, если бы там действительно имелась суша, был бы непригоден для жизни из-за жуткой жары. Во-вторых, его обитатели никак не могли происходить от Адама, поскольку все, кто уцелел от потопа, плыли на ковчеге Ноя. Вопрос о существовании земли антиподов и о ее обитаемости превратился в важную теологическую проблему, которую очень подробно рассмотрел в VI в. Исидор Севильский. Двумя столетиями позже Виргилий Зальцбургский, Василий и Амброзий сошлись во мнении, что вопрос этот, хотя и тонкий, все же не полностью закрыт для церкви. Косьма же в своем отрицании очень настойчив. Язычники, говорит он, «утверждают не краснея, что существуют люди, которые живут на обратной стороне Земли… Но если исследовать более тщательно вопрос об антиподах, то можно легко обнаружить, что это бабушкины сказки. Ибо если два человека на противоположных сторонах поставят свои ступни строго напротив друг друга, не важно, окажутся ли они при этом на земле или на воде, на воздухе или огне или на любой другой субстанции, то как так может быть, что оба они будут стоять головой кверху? Один из них наверняка окажется в естественном положении головой кверху, а второй, в противоречии с натурой, головой книзу. Подобные представления противоречат здравому смыслу и чужды нашей природе и состоянию».

Географическая статистика, собранная на протяжении темных веков средневековой мысли, очень обрывочна и в целом недостоверна. В это время христианские ученые заново рассматривали, причем совершенно беспорядочно, теории о размерах мира в целом, отдельных континентов и стран, которые были выдвинуты еще столетия назад Гиппархом, Эратосфеном и Птолемеем. Они не внесли в географическую науку ничего нового, кроме путаницы и теологии. В качестве примера «нововведений» можно привести статистический обзор мира, который сделал примерно через сто лет после Косьмы (в 650 г.) некий анонимный ученый из Равенны.

Этот анонимный равеннец заработал себе место в истории, так как его рукопись сохранилась и, к несчастью, ее много цитировали другие авторы. Сам он почти ничего не сделал, только собрал сведения из старых, дохристианских дорожных справочников, хотя и пользовался при этом несколькими новыми таблицами расстояний из «Готской космографии», принесенной в Римскую империю тевтонскими завоевателями с севера. При этом в использовании материала равеннец действовал примерно так же, как большинство его современников. Например, он перепутал Клавдия Птолемея с «царем македонцев в Египте». Не исключено, что ошибки в географических названиях можно списать на копиистов, но и в остальном он показал себя решительно неспособным исследователем.

«…если два человека на противоположных сторонах [Земли] поставят свои ступни строго напротив друг друга… как может быть, что оба они будут стоять головой кверху?» – Косьма, 535 г.

В дополнение к научным ошибкам и отсутствию в его работе оригинальности равеннец изо всех сил старался привнести в свои таблицы расстояний как можно больше дополнительных сведений. Он начал свой текст с того, что восторженно воспел необъятность божьего мира. Кто сумел измерить высоту небес, ширину земли, глубину пропасти? О себе же он говорит: «Хоть я не рожден в Индии и не воспитан в Шотландии, хотя я не путешествовал по Берберии и не изучал Тартарию, все же я приобрел умственные знания о целом мире и о местах обитания его разных народов, поскольку мир этот описан в книгах, созданных при многих императорах». Мир, о котором он рассказывал, простирался от Британии до Индии и был разделен на двенадцать частей, начиная с востока, подобно тому как разделен день. Между двумя его окраинами лежали земли персов, арабов, эфиопов, мавров, испанцев, аквитанцев и прочих. Над ними всеми веяли «шесть ветров из сокровищниц Господа». К западу от Скотии (Ирландия) располагалось непреодолимое пространство – Северный океан, за которым не обнаружено никаких земель. Но даже бросать в эту сторону любопытные взгляды святотатственно для любого христианина. Точно так же предопределено, что ни один смертный не должен проникнуть в скрытый рай Господень, расположенный на востоке на самом краю мира.

Что же касается гор, за которыми исчезают солнце и луна, то кто из людей окажется достаточно дерзок, чтобы усомниться в их существовании? Совершенно ясно, что Создатель не желал, чтобы смертные знали об их местонахождении; поэтому Он сделал их недостижимыми. Закончив с вводными заметками по космографии, равеннец приступает к изложению таблиц расстояний. В качестве основного источника информации у него фигурирует некий Касторий – туманный персонаж, составивший в какой-то момент космографию империи (Cosmographus Romanorum). Его рассказ об обитаемом мире завершался лоцией, или периплом, Средиземного моря и перечислением значительных островов в «Римском море» и за его пределами. Во всем тексте можно отыскать всего одно указание на живое воображение автора и, возможно, оригинальную и важную идею относительно долготы. «Если, – писал он, – с помощью часов из металла [механических или солнечных часов] мы сможем точно различить каждую часть дня в исчислении часов, то насколько лучше смогут разумные и мудрые мужи рассудить, какие страны следует принять во внимание, по мере того как они проходят по миру час за часом?»

Средневековые карты мира можно разделить на три большие группы, в зависимости от их формы: это круглые карты, прямоугольные и овальные. Во всех остальных отношениях они мало различаются между собой. Форма карты первых двух групп зиждется на прочных основаниях, почерпнутых из Писания. «Он есть Тот, Который восседает над кругом Земли, и живущие на ней – как саранча пред Ним; Он распростер небеса, как тонкую ткань, и раскинул их, как шатер для жилья». Эта фраза служила достаточным основанием для концепции Земли как плоского диска. На тот случай, если кто-то не читал Косьмы и не проникся его остроумным сравнением Земли со скинией, в Писании имелось и еще одно место, которое могло нисколько не хуже указать на мир, состоящий из прямых линий квадрат или прямоугольник. «И поднимет знамя язычникам, и соберет изгнанников Израиля, и рассеянных Иудеев созовет от четырех концов Земли».

Определив для себя форму мира – каждый в соответствии с тем, какой текст из Писания казался ему более подходящим, – ранние средневековые географы начинали барахтаться в трясине традиционных представлений и полупроверенных фактов. По большей части они брали за основу для внутреннего устройства своего мира систему Эратосфена – утрированную и избавленную от каких бы то ни было научных принципов, которые он в нее привнес. Река Ганг отмечала восточную оконечность обитаемого мира, а пустыня Сахара – его южный предел. Римская империя занимала большую часть земной тверди или, по крайней мере, всю ту ее часть, которая того стоила. Существование моря Океана вокруг обитаемого мира для Косьмы, например, доказывал волнистый занавес вокруг стола с предложением хлебов, а для остальных – обрывки работ греческих географов, таких как Эратосфен. Каспийское море представляло собой залив Северного моря, а Скандинавия – остров к северу от Германии.

Единственное, что дошло до нас от римской картографии, – это карты Клавдия Птолемея, и карта известная как Пейтингерова таблица. Это преимущественно дорожная карта, а название она получила по имени открывателя. Однако существует еще по крайней мере десяток классических ссылок на другие карты в работах Варрона, Витрувия, Светония, Плиния и других авторов. Однако все карты, упоминаемые в этих текстах, утрачены. Из написанного о них можно понять, что, в противоположность ранним христианским картам Средневековья, они не испытывали недостатка в географических деталях; напротив, они предоставляли зрителю обильную информацию – верную или нет, другой вопрос.

На всех восьми или десяти картах, которые можно достаточно точно датировать 500–800 гг., почти нет деталей. На них показана совершенно примитивная концепция мира, которая не соответствовала ни окружающей действительности, ни, вероятно, реальным знаниям их авторов. Прямоугольную карту мира Косьмы, например, изготовил человек, который много путешествовал и повидал мир. Карта – всего лишь контур его теологической концепции мира, она не несет никакой практической информации. Даже автор не смог бы воспользоваться ею, чтобы добраться из одного места в другое, как не смог бы показать на ней самых элементарных политических границ. Неужели карта нужна была ему только как аллегорическая картина мира, условная иллюстрация к тезису? Или Косьма считал своих читателей настолько глупыми, что надеялся обмануть их своим примитивным толкованием мира, в котором они жили? Сам Косьма не оставил для нас никаких объяснений.

Вторая карта мира этого периода находится в библиотеке Альби в Лангедоке. Она переплетена в один том с рукописью VIII в., содержащей космографии Орозия и Юлия Гонория. Карта выполнена чрезвычайно грубо; фактически она настолько плоха, что многочисленные содержащиеся в ней географические ошибки, возможно, объясняются скорее недостатками плохого рисовальщика, чем информации, с которой он работал. Обитаемый мир изображен на ней в виде длинного прямоугольника со скругленными углами, окруженного океаном. При этом суша включает только район Средиземного моря, или то, что автор считал пределами старой империи. От Азии осталась лишь полоска суши по восточной границе Средиземноморья. Хотя карта очевидно римского происхождения, Италия на ней тоже нарисована плохо. Нил и Красное море впадают в Средиземное море. Западный ветер (зефир) дует с юга, река Ганг расположена в Южной Африке. Но при всех своих недостатках карта Альби, изготовленная около 750 г., остается одной из древнейших картографических изображений «латинской» Европы в Средние века.

Среди интересных карт, упомянутых в книгах того времени, но сгинувших без следа, было изображение мира, сделанное епископом Орлеанским Теодульфом (788–821) на стене собственного дома. Анастасий рассказывает, что у папы Захарии, который занимался истреблением географических ересей Виргилия, тоже была карта мира, изготовленная специально для него. В период его папства эта карта украшала собой одну из комнат Латеран-ского дворца. Эйнхардт (770–840) – друг и биограф Карла Великого – описывал, среди прочих чудес императорской библиотеки, три таблицы из серебра и одну из золота. На одной из серебряных таблиц был выгравирован «весь круг земной», разделенный на три континента. Две других содержали детальные планы городов Рима и Константинополя. Даже анонимный равеннец утверждает, что нарисовал «с чудесным искусством» картину всех описанных им земель.

Разрушительного действия времени сумели избежать более шестисот карт и набросков, сделанных между 300 и 1300 гг. Позже их находили в самых странных местах и при самых необычных обстоятельствах. Их размер варьируется от нескольких дюймов[24] – например, схематическое изображение мира в «Этимологии» Исидора Севильского – до пяти и больше футов в диаметре – как прекрасная карта из Херефордского собора (1275). Но, вне зависимости от размера и художественного качества изображения, в этих картах невозможно проследить никакого развития мысли и представлений о мире. Можно увидеть только механическое добавление фактов и столь же механическое развитие нескольких базовых идей. Невозможно также сколько-нибудь разумно классифицировать средневековые карты или разбить их на группы по точности и практичности. Даже для «типов» карт со сходными характеристиками невозможно определить какие бы то ни было источники и прототипы, кроме принятых церковью писаний, популярных в народе мифов и искаженных фрагментов греко-римской картографии, уцелевших от лучших времен. При копировании карты редко дорабатывали и улучшали по сравнению с оригиналом, как делали в свое время при переиздании карт Птолемея. Карты испанского монаха Беата, например, впервые появились в его «Комментариях к Апокалипсису», написанных в 776 г. На протяжении последующих пяти столетий эти карты многократно копировали, по всей видимости, ученые представители духовенства, но при этом в них почти ничего не изменилось. Добавились только кое-какие декоративные элементы и фантастические создания, придуманные Плинием и Солином. Подобные дополнения к картам, которые с самого начала были схематическими или аллегорическими, практически никак не сказались на развитии науки и не имеют исторического значения.

«Совершенно невероятно, – пишет один историк, – чтобы значительная часть достижений Античности была навсегда утеряна». Это может соответствовать или не соответствовать истине, но, по крайней мере в Средние века, значительная часть того, что можно назвать научными достижениями, была упрятана в монастыри, а сама наука и ученые вынуждены были на время уйти из Западной Европы. В то время как Западная Европа под руководством католической церкви почивала на лаврах собственной святости, заботу о сохранении древнего знания принял на себя Константинополь. Его библиотеки и музеи стали хранилищем памятников древней цивилизации и культуры, и это помогло сохранить науку живой. Самые упрямые мыслители Западной Европы тоже делали все возможное, чтобы светильник знания не угас окончательно. Например, в первой половине XII в. Аделяр из Бата провел лето на берегах Уэльса и Ирландии за изучением приливов и отливов и разработкой их теории. А Дунс Скот в конце XIII в. целую зиму работал в парижском монастыре, исчисляя на стене угольком с помощью достижений греческой и арабской математики предварение равноденствий. Некоторые ученые того времени, такие как Адам Бременский, папа Сильвестр II, Альберт Великий и Роджер Бэкон, принимали гипотезу сферического мира и считали ее верной. Тем не менее авторы средневековых карт, большинство из которых составляли монахи, обращались за информацией о форме и размерах обитаемого мира почти исключительно к Писанию. В результате их творения – всего лишь грубые наброски и аллегорические картинки, призванные поучать и развлекать массы или служить аргументом в пользу какой-нибудь теологической доктрины.

Кроме круглых и прямоугольных карт, форма которых была взята непосредственно из Священного Писания, сохранилось несколько овальных карт, которые должны стоять особняком. Одну такую карту составил каноник Генрих из Мейссена (ок. 1110 г.); ее можно найти в его Imago Mundi. Иногда мир изображали в форме двух конусов, соединенных основаниями; это вариация овальной карты. Мэтью Пэрис (1195–1259) вернулся к древнегреческой концепции мира в форме воинского плаща (chlamys extensa). Почти все изготовители средневековых карт, похоже, сходятся в том, что обитаемую часть мира со всех сторон окружает море Океан: «Да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так». Однако по вопросу о размерах и истинной природе Океана уже существовали разногласия. Некоторые считали, что Океан узкой лентой окружает сравнительно большую Землю; другие считали, что он очень широк. При этом все верили, что плавать по нему даже если возможно, то наверняка запрещено. Тайны Океана принадлежат Всемогущему, и не стоит пытаться проникнуть в них.

Одной из причин этого иррационального страха перед Океаном было, как ни странно, существование рая. Располагался он где-то там, за горизонтом. Сомневаться в реальности рая не приходилось, оставалось только точно определить его местонахождение. Обычно его размещали на Дальнем Востоке: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке… и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни». Главным авторитетом по раю был Исидор Севильский, который помещал его на восточном крае материка, но окружал пылающей стеной на случай, если какие-то авантюристы вздумают проявить излишнее любопытство. Другие помещали рай на острове далеко на востоке и окружали непреодолимыми горами. Третьи старались избегать точных указаний на его местонахождение и помещали фигурки Адама и Евы и сам райский сад сбоку от основной карты, обычно с восточной стороны.

Монах-бенедиктинец Ранульф Хигден посвятил вопросу рая длинную главу в «Полихрониконе». Сэр Джон Мандевиль (ок. 1360 г.) в своей книге путешествий тоже писал об этом. Сам он в раю не бывал и даже не пытался туда попасть, поскольку считал себя недостойным, зато он без колебаний писал про более достойных путешественников, которые побывали там и описали увиденное. Колумб, наткнувшись в заливе Пария на воды реки Ориноко, тоже решил, что добрался до рая земного (ведь сделать воды Океана столь сладкими способен только источник, берущий начало у корней древа жизни).

Таким образом, рай в общем смысле можно считать восточной оконечностью мира – то ли отдельным островом, то ли частью материка. Западная оконечность – Британия или Геркулесовы столпы; за ними нет ничего, кроме Океана. Что касается северных пределов мира, то считалось, что группа ирландских скитальцев в поисках одиночества посетила в 795 г. остров Туле. Они рассказывали, что летом заходящее солнце, «не только в день солнцестояния, но и еще много дней просто скрывается за небольшим холмом, так что не бывает темноты, которая могла бы помешать человеку делать то, что хочется, даже выбирать из одежды вшей». Северным пределом Азии вплоть середины XIII в. считалось открытое море.

Южный предел средневекового мира был поводом для бесконечных споров, в основном из-за антиподов. И Солин, и Джуба изображали на своих картах, что берег Атлантического океана плавно загибается к югу и востоку и беспрепятственно выходит в Индийский океан; получался удобный и доступный морской путь. Некоторые карты неопределенно указывали на существование земли к югу от Индийского океана, но большинство географов сходились во мнении, что она необитаема из-за чрезвычайной жары. Кроме того, она необитаема потому, что «от одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли…». Безусловно, некоторые авторы карт, такие как Ламбер Сент-Омерский, включали в свои описания к картам подробный рассказ о землях ниже экватора. Ламбер описывает «район юга» как «умеренный по климату, но неизвестный сынам Адама, поскольку там нет ничего, что принадлежало бы нашей расе». Он говорит, что юг отделен от земель Адама экваториальным морем и вообще невидим для человеческого глаза. На антиподов, говорит Ламбер, солнечные лучи всегда падают с полной силой и, несмотря на экваториальный океан, попасть к ним совершенно невозможно. Этот район заселен, но не людьми, а странными созданиями под названием антиподы, анатомия которых изуродована ужасным климатом. «Ибо когда мы страдаем от жары, – пишет он, – они мучаются от холода, а северные звезды, которые нам позволено различать, от них полностью скрыты». В дополнение к антиподам Ламбер предполагает существование где-то в море Океане по крайней мере двух неизвестных континентов, земных островов, – одного в Северном, другого в Южном полушарии.

Круглая, или колесная, карта Средневекового мира обычно делилась на три части линиями в форме буквы Т. Получалась как бы буква Т внутри буквы О. Этот популярный образ мира впервые придумали, по всей видимости, ионийские философы в V в. до н. э. Автором первых Т-О карт средневековья был Исидор Севильский. Эти карты очень типичны. Т делила мир внутри О на половинку (над перекладиной Т) и две четверти. Половинка на верху карты (восток) представляла Азию, нижняя левая четверть – Европу и нижняя правая – Африку. Эти сегменты, согласно Исидору, представляли также разделение земли между тремя сыновьями Ноя: Симом, Иафетом и Хамом соответственно. Буква Т, разделявшая между собой три континента, одновременно представляла три главные водные артерии мира. «Стойка» буквы Т, идущая с запада на восток к центру мира, представляла Средиземное море. Северная половинка перекладины изображала реку Дон, южная – Нил.

Географические названия трех континентов могли быть самыми разными; на некоторых картах присутствовали только библейские названия; на других были пояснительные надписи. Так, например, объяснялось, что Азия названа в честь царицы Азии «из потомков Сима, а населяют ее 27 народов; название Африки происходит от Афер, женщины из потомства Авраамова, и что 30 рас людских проживает там в 360 городах»; что в Европе, названной в честь мифологической Европы, «обитает 15 племен сынов Иафета и имеется 120 городов». Другие карты точно указывают земли всех двенадцати колен Израиля и места жительства двенадцати апостолов.

Несмотря на личный опыт и всевозможные противоречащие этому данные, главный город данной местности всегда помещали в центр обитаемого мира. Ионийские философы в Древней Греции помещали Грецию в центр своего мира, а Дельфы – в центр Греции. У индийцев была гора Меру, у персов – Кангдиз, у арабов – Арин (Арен или Арим). Поэтому христианский картограф, очевидно, должен был поместить в центр мира Иерусалим: «Это Иерусалим! Я поставил его среди народов, и вокруг него – земли». Священный город впервые появился в центре мира на Т-О картах Саллюста, изготовленных около 1110 г. Но существуют и более ранние текстовые указания на его центральное положение. Вульгата – латинский перевод Библии IV в. – называет этот город пупом земли (umbilicus terrae). Через двести лет после карт Саллюста Марино Сануто назвал его punctus circumferentiae. Иерусалим оставался в центре мира примерно до 1450 г., когда изготовители карт вынуждены были передвинуть его к востоку. Открытия Марко Поло и других исследователей привели к необходимости увеличить размер Азии, так что приходилось выбирать – передвинуть Иерусалим или проигнорировать все открытия.

Остатки древней классической географии появляются на средневековых картах вдруг, без всяких видимых причин. Но очевидно, тогда не существовало готового сборника, откуда автор мог взять данные для своей карты. В Европе вообще не было ни одной научной или философской группы, занимавшейся сбором и проверкой картографической информации. Иногда на картах появлялись древние ориентиры, которых ко времени создания карт давно не существовало. Трою и Карфаген изображали на тех же картах, что Рим и Иерусалим. На средневековой карте могли появиться даже критский Лабиринт и Колосс Родосский. При этом географические названия сильно искажались, а сами пункты обозначались совсем не там, где нужно. Дельфы иногда путали с Делосом; Коринф редко напоминал по форме перешеек; Патмос оказывался в центре Черного моря; Гадес (Кадис) превращался в большой остров в середине Гибралтарского пролива; Палестина перемещалась в глубь Африки.

Климаты, или зоны Птолемея, в Средние века тоже ненадолго вернулись в картографию, но вернулись искаженными и не имеющими отношения к реальной жизни. Амброзий Аврелий Макробий (ок. 410 г.) проиллюстрировал свои «Комментарии к сну Сципиона» серией набросков климатических карт. На некоторых его картах пять зон, или климатических поясов, на некоторых – семь; остальные иллюстрируют его теорию двух земных островов Восточного полушария. На его картах большую часть мира покрывает океан, а суша изображена лишь небольшими пятнышками. На средневековых картах редко можно увидеть эклиптику, параллели и меридианы, но сохранилось по крайней мере две схематические зонные карты, на которых они есть. Одну из них нарисовала аббатиса Херрада фон Ландсберг в своем труде «Сад радости» (ок. 1180 г.). Вторую изготовил Джон Галифакс (Сакробоско) из Холивуда около 1220 г.

Кроме значительных городов, таких как Рим, Антиохия, Иерусалим и Константинополь, на средневековых картах можно обнаружить множество библейских мест, часто в сопровождении фигурок и сюжетных набросков. На горе Арарат часто рисовали ковчег. Обычными ориентирами были также Вавилонская башня и Александрийский маяк на острове Фарос. Популярностью пользовались сцены разрушения Содома и Гоморры и место пребывания Святого семейства в Египте, которое обычно отмечали пирамидами («амбары святого Иосифа»). Если хватало места, рисовальщики были не против добавить сцену перехода Моисея через Красное море (это шоссе значилось на многих картах) и разделение Земли обетованной между двенадцатью коленами.

Популярным материалом для картографов всегда служили небылицы Плиния и Солина, одобренные такими авторитетами, как Августин, и подкрепленные дополнительно тем, что пробуждали ассоциации с деяниями Александра Великого. Кроме того, на карты попадали и другие мифы, например легенда о святом Брендане. Изображения, связанные с этой легендой, кочевали с карты на карту не одно столетие. Святой Брендан (ок. 484–578) – ирландский монах, который предпринял путешествие в поисках рая. Он предполагал, что рай находится на острове где-то в Атлантике. После множества волнующих приключений он приплыл к великолепному плодородному острову. Для святого Брендана это и был рай, «обетованная земля святых». На картах ее обозначали как «остров Святого Брендана». Эта легенда бытовала на латинском, французском, английском, саксонском, фламандском, ирландском, валлийском, бретонском и шотландском (гэльском) языках. Сам остров обозначали на картах почти 1200 лет, до 1759 г. На одной из карт 1435 г. он нарисован на месте острова Мадейра. Мартин Бехайм (1492) поместил его к западу от Канарских островов вблизи экватора. Позже остров Святого Брендана передвинули и расположили примерно в ста милях к западу от Ирландии, а со временем он оказался в Вест-Индии. В период между 1526 и 1721 гг. португальцы отправили на его поиски несколько экспедиций, но в конце концов пришлось сделать вывод, что земной рай Святого Брендана – миф.

Почти так же часто, как остров Святого Брендана, меняло свое местонахождение мифическое царство Пресвитера Иоанна. Примерно в 1150 г. по Европе пронесся слух, что где-то в Азии могущественный христианский император по имени Пресвитер Иоанн (с придворным титулом «гуркхан») основал царство Кара-Китай. После яростной кровавой войны ему удалось подавить мусульман в своих владениях. Этот загадочный царь-священник стал для христианского мира, осаждаемого со всех сторон монгольскими ордами, символом надежды. Папа Александр III принял решение связаться с Пресвитером Иоанном и в качестве первого шага даже написал ему письмо (датированное 27 сентября 1177 г.)[25]. Врач папы отправился в путь, чтобы лично доставить письмо, но так и не вернулся[26].

Папа Иннокентий IV был настроен еще более решительно, чем его предшественник. Он решил, вместо того чтобы завоевывать варваров, обратить их в истинную веру. Между папой, королем Франции и двором монгольского хана начали сновать не только светские послы с предложением мира, но и миссионеры – доминиканцы и францисканцы. Эти путешественники поняли вскоре, что его высочество Пресвитер Иоанн и его христианское царство в глубинах Азии, скорее всего, миф. Но популярные иллюзии опровергнуть нелегко, и народное сознание, не желая лишиться красивой сказки, просто перенесло царство Пресвитера Иоанна в Африку – точнее, в Абиссинию. Лишь некоторые упрямцы, вроде Иоанна де Плано Карпини и Марко Поло, продолжали верить, что где-то в самом сердце Востока по-прежнему правит Пресвитер Иоанн во всем блеске своего величия. На большой карте «Полихроникона» Хигдена империя Пресвитера Иоанна расположена в нижней Скифии, в пределах Европы, но на карте Марино Сануто она изображена уже на дальней окраине Индии. Позже она переместилась еще раз, уже в Центральную Азию, и в конце концов оказалась в Абиссинии. Легенда тем не менее продолжала жить, и через четыреста лет после того, как папа Александр III написал Пресвитеру Иоанну свое письмо, голландский издатель карт Абрахам Ортелий выпустил отдельную карту под заголовком «Пресвитер Иоанн, или Описание Абиссинской империи» (Presbiteri Iohannis sive Abissinorum Imperii Descriptio). В левом верхнем углу карты был помещен декоративный картуш с гербом Пресвитера Иоанна и длинным генеалогическим списком, в котором его августейшие предки прослеживались аж до царя Давида.

Важное место в картографии Средних веков занимали библейские персонажи Гог и Магог. В средневековом сознании они представляли собой не просто реально существующие существа, но жуткую постоянную угрозу безопасности и благополучию всего христианского мира. Если верить Этику из Истрии, пересказавшему множество героических историй, Александр Великий загнал Гога и Магога «и двадцать два злых племени» на самые берега Северного океана. Там они были заперты на полуострове за Каспийскими воротами и железной стеной, которую с божественной помощью воздвиг Александр. Ходили слухи, что Пресвитер Иоанн в письме к некоему Мануэлю Коммену писал, что, кроме Гога и Магога, этот район населяют племена аний, агит, азенах, фоммепери, бефари, агримандри, казбей, аланей и другие; что эти каннибалы, поедающие не только врагов, но и собственных мертвецов, заперты на севере за высокими горами.

В этом же письме Пресвитер Иоанн высказывал опасения, царившие тогда в сердцах всех европейцев, – что когда-нибудь, в дни Антихриста, Гог и Магог вместе с остальными злодеями вырвутся оттуда и опустошат христианские земли. Они сметут с лица земли жилища святых, «так же как великий город Рим». Страх перед этим неминуемым событием много лет окутывал тенью всю Европу. Он был настолько реален, что Роджер Бэкон, человек просвещенный, советовал изучать географию, чтобы власть предержащие могли заранее предвидеть время и вероятное направление вторжения. Вера в Гога и Магога была распространена и на Востоке. Упоминания о них есть в Коране. В IX в. один восточный халиф отправил экспедицию на поиски зловещих укреплений. Об этой экспедиции на полном серьезе рассказал арабский географ Идриси. Гог и Магог вместе со своей крепостью-тюрьмой прочно вошли в средневековую картографию.

Некоторые декоративные черты средневековых карт в той или иной форме пережили столетия, изменились и приспособились к современному стилю составления карт. Одна из таких черт – символическое изображение ветров. На карте мира X в., хранящейся в Королевской библиотеке Турина, четыре ветродуя изображены в виде человеческих фигурок, сидящих на эоловых мешках, очень напоминающих пушки XIX в. Одной рукой они трубят в рога, другой выжимают из мешков ветер. Этот символ – наследие греческой мифологии. Он заимствован у Гомера, который писал об Эоле, сыне Гиппота, – боге и отце ветров, повелителе острова Эолия. В поэме «Одиссея» Эол принимает у себя Одиссея и дарит ему попутный ветер и запечатанный мешок с противными ветрами. Конечно, моряки Одиссея без разрешения открыли мешок, и это привело к катастрофе. Фигурки ветродуев – с эоловыми мешками или без – любили рисовать на картах даже в XVII и XVIII вв. На некоторых картах ветродуи изображены как головы стариков, на других – как херувимы. Иногда выражение лица ветродуя и размер ветра, вылетающего у него изо рта, могли без дополнительных пояснений многое рассказать читателю о соответствующем ветре. Например, северный ветер часто рисовали в виде противного старика, который с угрожающим видом выдувал изо рта настоящий ураган. Зефир, западный ветер, обычно выглядел как херувим, а изо рта у него вылетал легкий ровный ветерок.

Для большинства христиан Крестовые походы (1096–1270) представляли собой предоставленную Богом возможность освободить Святую землю от власти неверных. Для картографии как науки они послужили первым шагом к расширению обитаемого мира. Богатства так называемых Индий – Китая и Индии, – о которых прежде ходили только слухи, стали достоверным фактом. «Если вспомнить, что миссионеры, подобные Плано Карпини, и купцы, такие как венецианцы Поло, прошли по суше от Акры до Пекина или обогнули морем Южную Азию от Басры до Кантона, то можно понять, что около 1300 г. произошло открытие Азии – столь же потрясающее и новое, как открытие Америки Колумбом два века спустя».

Множество событий привели к пересмотру карты мира. Началом послужило вторжение в Западную Европу варварских орд. Варвары пришли с севера завоевывать и грабить – и остались, чтобы стать воинственными защитниками христианской веры. Они принесли с собой кровь викингов; их бесстрашные глаза способны были видеть, а знаний и опыта было вполне достаточно, чтобы без опасений плавать на большие расстояния. Они проникли в христианский мир и пропитали его собой. Они оживили христианство. Церковь, в свою очередь, стремясь обуздать новообращенных варваров и направить их энергию, приспособила к ним свое учение.

Необходимо было произвести в воине-мирянине духовный переворот, поднять и освятить его низменные инстинкты, дать ему идеал и благородную цель, за которую можно сражаться. Решением этой задачи и стали Крестовые походы – крупномасштабное исправительное паломничество с оружием в руках, «с единственной дополнительной целью – завоевать объект паломничества». Рыцарство учило мирянина защищать правых, но целью Крестового похода была борьба с неправдой, с тем, что «неверные владеют Гробом Господним». Крестоносцы представляли наиболее решительную часть рыцарства. Для большинства людей религиозный мотив Крестовых походов был единственным. Массы, проникнутые духом учения «возрожденцев», готовы были сражаться насмерть за освобождение города Иерусалима и Гроба Господня. Голод и эпидемия чумы 1094–1095 гг. добавили Первому крестовому походу участников, так что «неудивительно, что поток эмигрантов потянулся на Восток, так же как в современные времена потянулся бы к новооткрытым золотым россыпям. Этот поток нес в своих мутных водах множество отверженных – бродяг и банкротов, маркитанток и мелочных торговцев, беглых монахов и злодеев; в нем так же быстро образовывались пестрые группировки, так же кипела жизнь, так же соседствовали роскошь и нищета. Все было очень похоже на золотую лихорадку наших дней». Палестина стала своего рода средневековым Ботани-Бей, куда в наказание ссылали головорезов.

Церковь, как обычно, готова была благословить любые средства, если они способствовали достижению высшей цели; на тот момент целью являлось распространение христианства по всему обитаемому миру силой оружия. Вселенская церковь, которая со временем непременно будет править в Святой земле, воспринималась как своего рода империя. Вопрос заключался в том, как доставить воинство на Восток и как после этого снабжать его всем необходимым. Прежде чем начать Крестовый поход, следовало провести военную разведку пути в Египет; к ежегодному пасхальному наплыву в Святую землю пилигримов, жаждущих искупаться в Иордане, сорвать пальмовую ветвь и увидеть чудо схождения Благодатного огня у Гроба Господня, были составлены и изготовлены в больших количествах путеводители. Однако всего этого было мало. Несмотря на тщательное планирование и подготовку, папа Урбан II вынужден был прибегнуть к посторонней помощи. При этом он ввел в игру силу, которая вскоре превратила Крестовые походы из чисто религиозного предприятия в большой бизнес. Именно эта сила заставила порочное папство призывать к Крестовым походам когда надо и не надо. Эта сила – страсть к наживе.

В сентябре 1096 г. его святейшество умолил генуэзцев «пойти с галерами на Восток, чтобы освободить путь к Гробу Господню». Предчувствуя в этом деле серьезную выгоду, итальянцы согласились. В назначенный срок они перевезли армию численностью по крайней мере 150 000 человек, а скорее вдвое больше, из южных портов Франции на восточное побережье Средиземного моря. На протяжении всего Первого крестового похода их суда курсировали вдоль побережья Сирии, перевозя оружие и продовольствие для воинов Преста. Они смогли также помочь при осаде Антиохии и Иерусалима. Поначалу это было всего лишь удобным решением транспортной проблемы, но с течением времени новые христианские государства Восточного Средиземноморья все больше и больше зависели от морских и торговых держав. Происходящим, кроме Генуи, заинтересовались Пиза и Венеция, но уже с чисто коммерческой позиции. Цена Крестового похода резко возросла.

Генуэзские корабли в 1099 г. были под Яффой, и в том же году Дагоберт, архиепископ Пизанский, возглавил флот, который вышел из его родного порта к Святой земле. В следующем, 1100 году венецианский флот из 200 кораблей бросил якоря в порту Яффы и предложил помощь в обмен на освобождение от всех пошлин и третью часть добычи в тех городах, которые будут захвачены с их помощью. После этого каждый год итальянцам даровались все новые привилегии, а они требовали все больших уступок в обмен на припасы и осадную артиллерию. Они получили прибрежные земли, свободные от любых налогов. Там, за крепкими стенами, устроили магазины, склады и процветающие базары, организовали независимую полицию и другие гражданские институты. Торговля шла настолько оживленно, прибыли были столь высоки, что вскоре торговлей начали заниматься и госпитальеры, и тамплиеры, и даже обычные паломники. Священные гробницы оказались почти заброшены, а главным интересом европейцев на Востоке стала торговля. «К моменту начала Второго крестового похода в дело вступили города Прованса, такие как Марсель и Барселона. На восточной торговле наживалась вся католическая Европа, имевшая выход к Средиземному морю». В 1124 г. венецианцы помогли регенту Евстахию взять Тир в обмен на некоторые привилегии, освобождение от налогов, передачу четверти города Иерусалима в безусловную собственность, бани и хлебопекарные печи в Акре; в самом Тире – треть города с пригородами, собственный суд и собственную церковь. Владения венецианцев в Палестине, наряду с владениями генуэзцев, образовали посреди феодальных королевств что-то вроде привилегированных торговых республик. В правление папы Иннокентия III весной 1200 г. началось планирование Четвертого крестового похода в Египет, который на тот момент являлся центром мусульманского могущества. В следующем году в Венецию направились послы для переговоров о перевозке в Египет войск. Для венецианцев это предложение было выгодно как никогда. Из Египта они получили бы удобный доступ к Красному морю, богатствам Индии и торговым путям Индийского океана. Однако они не позволили себе увлечься. Они пообещали помощь и корабли, за что потребовали 85 000 марок и половину завоеваний крестоносцев. Этот Крестовый поход так никогда и не достиг Египта, но, надо отметить, не по вине венецианцев.

В то время как в Средиземноморье пышным цветом цвели торговля и политические интриги, Генуя и Венеция искали новые рынки для восточных товаров, исправно поступавших на их торговые склады. Из Венеции был проложен великий торговый путь на север через перевал Бреннер и дальше вверх по Рейну до Брюгге. Вдоль этого пути – в Ломбардии, Германии и Фландрии – возникли и расцвели великие средневековые города, возникло городское самоуправление. Там торговля востока и юга Европы соприкоснулась с разветвленной торговой сетью северного Ганзейского союза. Обитаемый мир быстро расширился до Балтики и Северного моря.

В XIII в. вся Европа была христианской. В христианство была обращена также часть Малой Азии, в Палестине существовало христианское королевство. В результате Крестовых походов возникло сильное миссионерское движение – попытка мирным путем, а не силой завоевать души мусульман. Среди монголов тоже было много христиан, и перспективы христианства там выглядели неплохо. Началось мирное продвижение миссионеров и дипломатов к империи, основанной Чингисханом, – царству, протянувшемуся от Пекина на востоке до Евфрата и Днепра на западе. Инициатива в данном случае принадлежала папе Иннокентию IV, который преследовал при этом две цели. Во-первых, он надеялся обратить Великого хана и его народ в христианство. Во-вторых, он надеялся с помощью тонких расспросов узнать, где находится царство Пресвитера Иоанна, связаться с ним и, возможно, заключить союз с великой христианской империей в глубине Азии, если таковая империя существует. Третьей целью, о которой никогда прямо не говорилось, была разведка подлинных масштабов богатств Востока, которые захватывали воображение и пробуждали аппетиты всей Европы.

Эмиссары Иннокентия IV, конечно, были миссионерами, но не обычными миссионерами. Они были не просто религиозными фанатиками, а образованными людьми, учеными дипломатами и искусными наблюдателями, способными узнать специфическую тяжесть золота и отличить настоящий драгоценный камень от подделки. Первым отправился Иоанн де Плано Карпини, собрат и ученик святого Франциска Ассизского. На Пасху 1245 г. он выехал с дарами из Лиона, где тогда размещалась резиденция папы. В сопровождении переводчика, поляка Бенедикта, Карпини пересек Днепр, Дон и Волгу. На Волге начался второй этап их путешествия, «такой тяжелый, – писал Карпини, – что мы были едва в состоянии сидеть верхом; и на протяжении всего Великого поста пищей нам служило лишь просо с солью и водой, и ничего больше, а пили мы только снег, растопленный в котелке». На праздник Святой Марии Магдалины (22 июня) они добрались до имперского лагеря под названием Сира Орда («Желтый шатер») возле Каракорума и реки Орхон. За 106 дней они при отвратительной погоде проделали путь почти в 3000 миль. В лагере они обнаружили три с лишним тысячи других послов и представителей со всей Европы и Азии. Все они прибыли к его высочеству с дарами и данью прежде папских послов. В конце концов, несмотря на все усилия, Карпини и его товарища отпустили восвояси с коротким письмом на монгольском, арабском и латыни, в котором всего лишь сообщалось всем, кого это может касаться, что хан – бич божий. Однако путешествие Карпини не было бесполезным. Он оставил нам длинное детальное его описание – и это первый значительный западный труд по Северной и Центральной Азии, Европейской России и другим районам империи татар.

Второе из длинной серии подобных путешествий к Великому хану совершил другой францисканский монах Виллем Рубрук (ок. 1215–1270). Брат Виллем был послан королем Людовиком IX Святым после того, как его величеству не удалось обменяться дипломатическими представителями с монгольским правителем Армении и Персии. Поэтому особо подчеркивался тот факт, что брат Виллем должен был нанести татарскому принцу Сартаку в высшей степени неофициальный дружеский визит. В 1252 г. брат Виллем, отплыв из Константинополя, пересек Черное море и высадился в Крыму, в Судаке, который тогда был важным перевалочным пунктом в сообщении между Средиземноморьем и южной частью России. Группа монаха обзавелась лошадьми и фургонами для путешествия по степи и посетила «дворы» Сартака и его отца хана Бату (Батыя). Бату задержал их у Волги, и он же в конце концов направил их к самому Великому хану в отдаленный район Монголии возле Каракорума. Они прибыли туда 27 декабря 1253 г. и оставались в лагере примерно до 10 июля 1254 г. На обратном пути группа вновь навестила лагерь Бату и в Триполи прибыла только 15 августа 1255 г.

Эта средневековая дорожная карта вела паломников из Лондона в Иерусалим. Дуврский замок (вверху слева) и Кале (внизу справа) отмечают переправу через Ла-Манш

Вверху: мир Косьмы (ок. 548 г.) имеет форму скинии. Четыре великих реки в раю несут свои воды в Океан.

Внизу: мир Исидора, епископа Севильского (570–636) чрезвычайно прост. Т-О карту из его «Этимологии» (слева) объясняет диаграмма (справа)

Описание этого путешествия, оставленное Виллемом Рубруком, расценивается как одно из лучших существующих путевых повествований, несмотря на ограниченность знаний переводчика и его собственную плохую латынь. Рубрук был проницательным наблюдателем и сумел собрать огромную массу информации об азиатах, о географии и этнологии региона, о поведении и обычаях населяющих его народов, их языке и религии. С точки зрения дипломатии его миссия, как многие миссии и до, и после Рубрука, провалилась, зато его детальное описание Азии стало важным вкладом в копилку информации, из которой постепенно становилось ясно, что за прежними пределами обитаемого мира лежит великий неизвестный континент.

Поразителен дипломатический успех в общении с Великим ханом трех братьев-венецианцев Поло, не имевших никакого официального статуса. Маффео, Марко и Николо были купцами и работали в Крыму и Константинополе. Серия случайностей и спекулятивных сделок привели их из Крыма сначала в Сарай, ко двору хана Берке, затем в Булгар (Казань)[27] и в конце концов через степи в Бухару. Там они встретились с послами Великого хана Хубилая, и те убедили братьев Поло в том, что им обязательно нужно посетить Царя царей и посмотреть на чудеса Китая. Они нашли Хубилая либо в Ханбалыке («Ханский город», в настоящее время Пекин), который тот только что перестроил, либо в его летней резиденции Шанту, к северу от Великой стены.

Хубилай-хан оказал братьям Поло беспрецедентный прием. Он жадно выслушивал их поразительные описания католического мира, его обычаев и культуры, его христианской религии. Хубилая не особенно интересовала потусторонняя жизнь или окончательная судьба его души, но, подобно другим монархам, он был не прочь использовать организованную религию как средство для достижения политических целей. Возможно, он увидел в христианстве средство для укрощения своих варваров-монголов. Он отправил Поло домой в качестве своих личных послов к папе и вручил им письма к его святейшеству. В письмах хан просил прислать к его двору группу учителей, которые могли бы учить его народ западным искусствам и наставлять в христианской вере. Эта миссия отмечает начало политики открытых дверей, эра которой продолжалась в Азии около сотни лет, до середины XIV в. Она могла продлиться и дольше, если бы христианская церковь чистосердечно отозвалась на просьбу. Сам же хан со временем отказался от этой идеи и выбрал в качестве цивилизующего средства буддизм.

Проведя дома два года, братья Поло вновь отправились в Китай с пустыми руками. Папа Климент IV умер, и его никто не сменил. Более того, умерла жена Николо, и их пятнадцатилетний сын Марко остался без присмотра. Так что братья Поло взяли юного Марко с собой в Китай. В Лаяццо на побережье Киликии, где располагался последний аванпост европейских купцов, ведущих торговлю с Азией, Поло узнали о восшествии на престол нового папы Григория X. Они поспешили вернуться в Акру, где получили от его святейшества папский ответ Хубилай-хану. Но в отношении учителей им повезло меньше. Вместо сотни учителей, которых просил прислать хан, папе удалось уговорить только двоих монахов-доминиканцев. Не успел закончиться первый этап путешествия в Монголию, как они оба устали от тягот и повернули обратно.

Трое братьев и юный Марко продолжили путь в одиночестве. Из Акры они выехали около ноября 1271 г. Их путь был долгим и кружным. Создается впечатление, что они в последний момент отказались от мысли добираться морским путем через Персидский залив и Индийский океан. Проехав через Керман и Хорасан, Поло двинулись дальше через Балх и горный Бадахшан. Они поднялись по верховьям реки Окс (Аму-Дарьи) и Вахану (Пяндж) на Памирское плато. Название это впервые встречается у юного Марко. Кстати говоря, эти места после Марко Поло практически не описывали европейские путешественники вплоть до экспедиции лейтенанта Джона Вуда в 1838 г. С Памира Поло спустились в Кашгар и далее в Яркенд и Хотан. Этот район европейцы вновь узнали только после 1860 г. Далее путешественники добрались до окрестностей Лоб-Нора (следующим его посетил Пржевальский в 1871 г.). Они пересекли пустыню Гоби и попали в Тангут, как называлась в то время крайняя северо-западная часть Китая. Там Поло встретили люди хана, и наконец весной 1275 г. их препроводили к его двору в Шанту. К этому времени юному Марко было уже около двадцати одного года, и он давно успел стать закаленным путешественником.

Молодой человек особенно заинтересовал хана Хубилая, пораженного его способностями в изучении многочисленных языков империи. Обнаружив, что Марко не только умен, но и осторожен, Хубилай начал пользоваться его услугами в государственных делах. Выполняя одно из поручений хана, Марко проехал через провинции Шаньси, Шэньси и Сычуань вдоль границы Тибета в отдаленную провинцию Юньнань, которую монголы называли Караджан, и в Северную Бирму (Мьян). В течение трех лет Марко управлял большим городом Янчжоу, расположенным у самой Великой стены. По мере того как росло доверие к нему хана, Марко все чаще отправлялся с поручениями в дальние уголки империи. Со временем он не только занял важный пост в управлении страной, но и объездил значительную ее часть. Поло – все вместе и каждый по отдельности – вскоре собрали громадные по европейским стандартам богатства, и вопреки воле Великого хана они хотели уехать в Венецию и перевести там свои сокровища в приличествующее европейцам состояние. Более того, они опасались за свою безопасность в случае безвременной смерти хана. Возможность представилась неожиданно.

В 1286 г. Архун, хан Персии, лишился любимой жены, причем последним желанием ее было, чтобы место ее заняла обязательно дама из ее родного монгольского племени. В Пекин тут же отправились послы, которые должны были подыскать для своего господина достойную невесту. Хубилай отнесся к просьбе благосклонно. Была выбрана девушка семнадцати лет по имени Кукацинь. Войны племен, обитавших между Пекином и Тебризом, сделали возвращение в Персию по суше очень опасным, и послы Архуна предложили вернуться морем. При дворе хана они познакомились с Поло и теперь упросили хана позволить венецианцам сопровождать их. Хан неохотно согласился. Послы с невестой и свитой отплыли из гавани Цзайтунь, или Амой, в провинции Фуцзянь в начале 1292 г. Поло как следует подготовились к долгому путешествию и везли с собой дружеские приветствия Хубилай-хана папе и королям Франции, Испании и Англии. Им пришлось надолго задержаться на побережье Суматры и еще раз в южной части Индии, так что прошло два года, прежде чем их корабль прибыл в Персию. За это время успели умереть не только двое из послов, но и будущий жених хан Архун. Братья Поло сдали юную леди на попечение брата Архуна и отправились дальше, в Венецию, куда и прибыли в конце 1295 г. По всей вероятности, добирались они через Тебриз, Трапезунд, Константинополь и Негропонт (остров Эвбея. – Примеч. пер.).

Марко Поло написал свою «Книгу», томясь в генуэзской тюрьме, куда привел его политический конфликт между Венецией и Генуей. Там он получил прозвище Марко Миллиони – из-за того, что при описании своих приключений и чудес Китая часто пользовался громадными числами. Несмотря на собственные недостатки и ошибки редакторов и переводчиков, Марко Поло предстает перед нами как величайший путешественник и исследователь Средневековья. Он развернул перед читателями карту Азии до самых ее восточных пределов и прочертил по ней свой путь, «называя и описывая виденные им царства, одно за другим». Он первым «рассказал о новом блестящем дворе, который возник в Пекине; первым открыл Китай во всем его богатстве и огромности; первым поведал о Тибете хоть что-нибудь, кроме названия, рассказал о Бирме, Лаосе, Сиаме, Кохинхине, Японии, Яве, Суматре и других островах архипелага, о Никобарских и Андаманских островах, о Цейлоне и его священном пике, об Индии как о стране, которую он не только видел, но и отчасти изучил; первым из средневековых авторов дал сколько-нибудь определенное описание отдаленной христианской империи Абиссиния и наполовину христианского острова Сокотра, рассказал, хотя и туманно, о Занзибаре и обширном далеком Мадагаскаре». Мало того, «он переносит нас в противоположную сторону, в далекую Сибирь, к арктическим берегам, рассказывает о собачьих упряжках, белых медведях и тунгусах, которые ездят верхом на северных оленях».

Справедливо считается, что наибольший вклад Поло внесли в географию и картографию. Тем не менее следует отметить, что они много сделали и для христианской веры. Дипломатичность и такт позволили им завоевать доверие и уважение монгольского хана, то есть сделать то, в чем многие до них потерпели неудачу. После них для поборников христианства на Востоке был открыт путь и подготовлена плодородная почва. К 1350 г. монгольский мир был так хорошо «обработан», что повсюду от Персии до Пекина, от Днепра до Тибета действовали христианские миссии и христианские епископы.

Распространение воинствующего христианства в эпоху Крестовых походов привело к непредсказуемому изменению хода истории. Христианство принесло на окраины цивилизованного мира божество и теологию, но при этом его поборники сами столкнулись с совершенно новым для них миром. На тот момент они не способны были понять этот новый мир. Старые мифы разлетелись вдребезги, но на некоторое время их сменили столь же фантастические новые мифы. Их принесли с собой христианские пионеры, своими глазами повидавшие чудеса огромного мира. Во внутренних областях Китая побывали не только венецианцы Поло, но и Монте-Корвино и брат Одорих (ум. 1331 г.); Иорданус путешествовал по Индии, а Паскаль по Центральной Азии. Эти и другие послы христианской веры вернулись домой и рассказали об увиденном. Купцы всех стран могли предоставить наглядные доказательства богатств Азии и отчасти Африки в виде тонких тканей, золота, серебра и драгоценных камней. Крестовые походы нарушили общий порядок в Европе и встряхнули людей, расширили их кругозор даже вопреки их собственной воле. Средний европеец того времени или сам участвовал в Крестовом походе, или был знаком с кем-то, кто в нем участвовал. Религия по-прежнему оставалась важной частью жизни, но фанатизма стало меньше. Человек покидал дом предков и оставлял старые обычаи. Он видел и слышал новые для себя вещи и постепенно начинал думать по-новому. Он учился терпимости, учился сравнивать и оценивать. Он получал новую пищу для научной мысли и поэтического воображения. Он начал изучать географию и писать не только о чувствах, но и об истории. Он узнал новые растения и плоды: сахарный тростник и маис, лимоны, абрикосы и дыни. С Востока пришли новые технологии прядения и ткачества; европеец научился изготовлять муслин и дамасскую сталь. Он узнал много полезного об искусстве войны – и, что самое полезное, поразительный эффект, который производит на противника порох. В его словаре появились новые слова, такие как «тариф» и «корвет». После Крестовых походов европеец изменился навсегда.

Христианская церковь тоже отведала сладостей Востока и уже не собиралась останавливаться, несмотря на смерть Хубилай-хана и на то, что монголы в конце концов предпочли принять учение Магомета, а не Иисуса Христа. Купцы и короли тоже не согласны были оставить Азию в покое только потому, что были закрыты границы и прекращена сухопутная торговля. «Индии» – обобщенный термин, который иногда включал в себя Азию, Индию и Малайский архипелаг, – стали желанной целью цивилизации в целом и Западной Европы в частности. Даже через двести лет после открытия Северной и Южной Америки они все еще считались самой ценной коммерческой добычей в мире. Главным был вопрос: как добраться туда, если и сухопутный путь через Азию, и путь по Красному морю перекрыты? Ответ на этот вопрос помог бы найти ответы и на многие другие вопросы. Именно поиски нового водного пути в Индии привели к тому, что карта известного мира значительно расширилась на юг и на запад. Был в значительной степени исследован африканский материк и обнаружены значительные группы островов в Атлантическом океане.

За время Крестовых походов Франция успела занять доминирующее положение на европейской сцене и стать самой значительной силой в Европе. Но Венеция и Генуя тоже благодаря громадным объемам перевозок, необходимых для ведения Священной войны, значительно увеличили и могущество свое, и мореходные достижения. Генуэзцы в особенности чувствовали себя в Средиземном море хозяевами, вели торговлю по всему миру, искали новые рынки и подходящие места на побережье для колонизации и строительства крепостей. Около 1270 г., во время Седьмого крестового похода и перед самым началом второго путешествия Поло, генуэзский флот под командованием Ланчелота Малочелло прошел через Гибралтарский пролив и после довольно продолжительного плавания заново открыл острова Фортуны. Описания этого путешествия достаточно неопределенны, и неясно, были ли при этом открыты Канарские острова и часть группы Мадейра или только Канарские острова. Однако приблизительное положение открытых Малочелло островов позволяло с достаточным основанием назвать их старым именем, которое использовали в свое время греки, римляне и финикийцы. В 1291 г. видный генуэзец Тедизио Дориа предпринял крупную экспедицию для поиска водного пути в Индии с исключительно коммерческой целью. С двумя галерами (второй командовал Уголино де Вивальдо) он отправился на юг вдоль западного побережья Африки, за Годзору (мыс Нан на широте 28°47' с. ш.), далеко в море Тьмы, или «Зеленое море мрака», как называли его мусульмане. Почти наверняка итальянские моряки еще до начала Столетней войны (1338) открыли группу островов Мадейра и, вероятно, несколько островов Азорского архипелага. К 1345 г. все острова Мадейра, кроме острова Формигас, получили названия.

Интересный свет на ход морских исследований в Атлантическом океане проливает история Диниша, португальского «короля-труженика» и основателя Национального университета в Лиссабоне. В 1317 г. Диниш начал работу по строительству военно-морского флота. Он пригласил из Генуи некоего Эммануэля Пезаньо и присвоил ему титул Верховного адмирала Лузитании. Вместе с ним приехали еще двадцать генуэзских моряков, которые должны были служить лоцманами и капитанами, а также учить португальцев для португальского флота. Интересно, что в первоначальном контракте оговаривалось, что адмирал и его преемники обязаны будут всегда заботиться о том, чтобы число генуэзцев на португальской службе не уменьшалось. Так возник португальский военный флот, который через столетие стал самым мощным в мире, и именно поэтому в нем всегда служили генуэзцы.

После того как в 1341 г. под руководством генуэзца Николозо де Рекко смешанная команда моряков провела детальное исследование островов, Португалия почти без возражений позволила им отойти к Испании. К тому времени испанец Дон Луис получил уже у папы Климента VI право на острова Фортуны и, в качестве вассала апостольского престола, титул принца Фортуны. Вместе с титулом ему досталась привилегия уплачивать ежегодно в папскую казну по 400 золотых флорентийских флоринов. Передача прав на Канары означала также, что в дело исследования и колонизации Атлантики вступили каталонские, кастильские и французские мореходы. В 1346 г. на праздник Святого Лаврентия (10 августа) с Майорки вышло каталонское судно под командованием Жакме Феррера. Целью экспедиции были поиски Золотой реки (предположительно, Западного Нила). Через некоторое время судно обогнуло мыс Бохадор, который представлял собой на тот момент Finisterre, то есть край земли, и дальше которого на юг еще никто не заходил. В 1364 г. французские моряки из Руана и Дьепа прошли на юг гораздо дальше мыса Бохадор и вскоре начали процветающую прибрежную торговлю между Кабо-Верде и бухтой Бенин в Гвинейском заливе. Говорят, что эта торговля с успехом продолжалась больше пятидесяти лет и прекратилась только из-за гражданской войны дома, во Франции.

В том, что в эпоху географических открытий (1415–1499) именно Португалия стала сильнейшей морской и колониальной державой в Европе, виноваты несколько факторов. На юге Португалии жили мавры и мосарабы, на севере галицийцы, и повсюду в Португалии хватало евреев и крестоносцев всех национальностей. Португальцы как нация получили в наследство как лучшие, так и худшие черты всего человечества; самая высокоразвитая культура сочеталась в них с самым примитивным варварством. В результате получился народ необычайной храбрости, изобретательности и алчности. От арабов они унаследовали развитую науку, у итальянцев приобрели за деньги искусство навигации. Португалия, расположенная на крайнем юго-западе Европы и обладающая протяженной береговой линией и удобными гаванями, была идеальной школой для моряков, которым предстояло плыть «вовне». Кроме того, в XV в. искусство мореплавания было для португальских моряков вопросом жизни и смерти, а не только технического умения. Кастилия и Арагон успешно перекрыли на суше всякие сношения между Португалией и остальными европейскими странами. Поэтому португальские товары доставлялись в Англию, Фландрию и ганзейские города Северной Европы исключительно морем. Новые рынки можно было искать только в прибрежных районах. Более того, в Португалии был все еще жив дух Крестовых походов. «Войну с исламом португальцы воспринимали как свою естественную судьбу и христианский долг». Орден Христа, основанный Динишем после роспуска тамплиеров, стал богатым и могущественным; под руководством принца Энрике Мореплавателя все его огромные ресурсы были обращены на распространение христианской веры морским путем.

Энрике Португальский, герцог Визеу и губернатор Альгарве, прозванный Мореплавателем (1394–1460) был третьим сыном Жуана I и Филиппы, дочери Джона Гентского. Сомнительно, чтобы самому дону Энрике приходилось отплывать от берега хоть сколько-нибудь далеко, но он, несомненно, был самым активным покровителем искусства мореплавания своего времени. Его страсть к морским исследованиям объясняют множеством причин, часто безосновательно; тем не менее существуют факты его жизни, в которых едва ли можно усомниться, даже при отсутствии документальных свидетельств. Историк Азурара привел пять причин, по которым принц дон Энрике счел нужным отдать приказ о поисках Гвинейских земель. Во-первых, ему хотелось узнать что-нибудь о той части мира, которая лежит за Канарскими островами и мысом Бохадор, «ибо до настоящего момента ни письменные источники, ни память человеческая не говорят ничего с определенностью о природе земель за мысом». С этой целью 22 октября 1443 г. был выпущен указ, который запрещал плавать за мыс без его, принца, позволения. Никто в христианском мире, говорилось в указе, не знает о тех местах, «и не знает также, есть ли там люди или нет, и на морских картах за мысом Бохадор ничего не изображают, за исключением того, что нравится картографам». Поэтому дон Энрике направил туда четырнадцать экспедиций, которые должны были для него все досконально выяснить, и приказал изготовить карту побережья и всех островов, которые будут при этом обнаружены.

Во-вторых, если бы оказалось, что за мысом существуют христианские колонии и безопасные гавани, то оттуда, по всей видимости, можно было бы в обмен на португальские изделия привозить множество необычных товаров, причем с большой выгодой «для наших соотечественников», как писал Азурара. Третья причина состояла в том, что если мавры в Африке действительно так многочисленны и могущественны, как о том говорят, то названному принцу, «как любому разумному человеку, обладающему естественной предусмотрительностью», следовало бы выяснить силу врага и пределы его могущества.

Четвертая причина, говорил Азурара, – то, что за тридцать один год войны с маврами «он не нашел ни одного христианского короля или принца за пределами своих земель, который во имя любви к Господу нашему Иисусу Христу согласился бы помочь ему в этой войне. Поэтому он пытался выяснить, не найдется ли в этих местах христианских принцев, в которых любовь к Христу сильна настолько, что они согласились бы оказать ему помощь против врагов веры». Если говорить более определенно, то принц Энрике жаждал получить информацию о царстве Пресвитера Иоанна и об Индиях. И наконец, пятой причиной было огромное желание Энрике «послужить делу Господа нашего Иисуса Христа и привести к нему все души, которые нуждаются во спасении…».

Если воспринимать указ 1443 г. буквально, то получится, что части португальских мореходов в то время хотелось заняться самостоятельными исследованиями и не докладывать об их результатах принцу Энрике; другими словами, в интересах государства их приходилось сдерживать. Но сам Азурара, кажется, считал, что никто не осмеливался заходить за мыс Бохадор, поскольку моряки до сих пор верили, что за этой точкой «нет ни людских племен, ни обитаемых мест; а земли столь же обильны песком, как пустыни Ливии, где нет ни воды, ни деревьев, ни зеленых трав, а море столь мелкое, что за целую лигу от берега глубина не превышает сажени, а течения столь ужасны, что ни одно судно, миновавшее мыс, не сможет вернуться назад».

Принц Энрике был энергичным лидером, и ему, по всей видимости, удалось выполнить все пять задач, перечисленных Азурарой, – за исключением того, что он не нашел царства Пресвитера Иоанна и не получил поддержки этого государя в войне против мавров. Ему нужна была информация о побережье Гвинеи (то есть Африки) и Западного океана. Первая из серии исследовательских экспедиций стартовала в 1415 г. под командованием Жуана де Трасто. Ходили многочисленные слухи о маврах на побережье и экспедициях по колонизации острова Мадейра и Канарских островов, но каждый капитан, который выходил в море под флагом принца Энрике, получал указания и приказ обогнуть мыс Бохадор и доложить о том, что он там обнаружил. Принц лично и очень подробно расспрашивал каждого вернувшегося капитана; составленные ими карты тщательно изучались, а корабли как можно быстрее оснащались для следующего похода. В 1419 г. дон Энрике был назначен правителем королевства Альгарве в южной провинции Португалии. На мысе Сагриш, недалеко от мыса Сен-Винсент, он основал поселение под названием «Город Принца» (Вилла-до-Инфанте). Там был сооружен морской арсенал, и именно там принц Энрике провел значительную часть своей жизни.

В 1434 г., после того как многие корабли Энрике потерпели неудачу, очередная экспедиция под командованием Жиля Эанеша обогнула наконец мыс. На следующий год Аффонсу Гонсалеш Балдая, виночерпий Энрике, сумел проплыть на 50 лиг дальше и вернуться обратно. К 1436 г. португальские мореплаватели прошли на юг почти до мыса Белого, или Кабо-Бланко. В 1441 г. принц Энрике, чьи морские проекты всегда подвергались нападкам как дорогие и нелепые, получил неожиданную прибыль. В тот год Антам Гонсалеш вернулся из-за Бохадора не с пустыми руками. Он привез рабов и золотой песок с побережья Гвинеи. Начиная с этого момента у Энрике не было недостатка в поддержке придворных чиновников и мореходов-скептиков. В том же году Нуньо Тристам добрался наконец до самого мыса Белого. Купцы и моряки тут же позабыли свой страх перед опасностями моря Тьмы и съехались из Лиссабона, Лагуша и других городов, чтобы предложить принцу Энрике свои услуги.

В 1442 г. Тристам достиг залива Аргим и построил там укрепленный форт, который стал базой для коротких экспедиций за рабами. Между 1444 и 1446 гг. с разрешения принца Энрике в Гвинею отплыло более сорока судов. В 1445 г. Тристам и Диниш Диаш достигли Сенегала, и в том же году Диаш обогнул мыс Зеленый, или Кабо-Верде. В 1446 г. Алвару Фернандеш прошел за мыс Зеленый на 110 лиг, то есть почти до Сьерра-Леоне.

По всей видимости, это самая южная точка, где успели побывать португальские мореплаватели до 1460 г. – года смерти Энрике Мореплавателя. Тем не менее за это время удалось собрать большое количество дополнительной информации. Например, Жуан Фернандеш провел семь месяцев среди аборигенов аргимского побережья и после возвращения в Португалию составил первое достоверное описание района Сахары, сделанное европейцем. Алвизе Кадамосто – венецианский мореплаватель на службе принца Энрике – побывал на Мадейре и Канарских островах, а в 1455 г. прошел вдоль побережья Сахары. Он исследовал реку Сенегал, по которой, судя по его докладам, португальцы и до него поднимались на 60 миль от устья. Он исследовал устье Гамбии и там наблюдал в небе «южную колесницу» (Южный Крест). В следующем году он по поручению Энрике вновь вышел в море. На пути к Сенегалу и южным землям за ним после мыса Белого его корабль подхватил штормовой ветер и отнес далеко в открытое море. Можно сказать, что встречный ветер буквально заставил его открыть острова Зеленого Мыса, или Кабо-Верде. Исследовав острова Боавишта и Сантьягу, он вернулся к африканскому побережью и посетил реки Гамбия, Рио-Гранде и Геба.

При финансировании своих морских проектов – особенно в первые годы, когда правительство с беспокойством следило, как уходят немалые средства, и хотело хотя бы иногда получать что-нибудь взамен, – Энрике Мореплаватель проявил себя как изобретательный дипломат. Дон Энрике был Великим магистром ордена Христа, и его корабли ходили под флагом ордена. Он не стеснялся использовать доходы ордена для финансирования своих экспедиций, а имя ордена – для того чтобы добиться от папы Евгения IV официального признания земель, открытых именем Христа. Позже, когда его исследовательские путешествия начали приносить прибыль, Энрике милостиво даровал ордену множество привилегий в новооткрытых землях, включая десятину с острова Сан-Мигел в Азорском архипелаге и половину доходов от продажи сахара с этого острова, десятую часть от всех гвинейских товаров, церковные налоги Мадейры и др. Сотрудничество оказалось плодотворным и взаимовыгодным.

Принц Энрике носил титул «защитника португальской учености». На самом деле он был больше чем просто «покровителем». Известно, что он учредил должность профессора теологии, а может быть, еще и математики и медицины в университете Лиссабона. Известно также, что в 1431 г. он обеспечил жильем и преподавателей, и студентов. Говорили еще, что он основал школу навигации и картографии, но историк Жоао де Баррош говорит только, что Энрике пригласил некоего мастера Жакоме с Майорки и несколько математиков – арабов и евреев, – чтобы они более качественно учили его капитанов и штурманов искусству навигации и изготовления карт и навигационных инструментов. Некий мастер Петер подписывал и украшал для принца карты. Кадамосту – один из его капитанов – рассказывал, что в его время (1455) португальские каравеллы были лучшими судами в мире, а португальский математик и географ Педро Нуньес (Петр Ноний, 1492–1577) писал, что навигаторы Энрике были хорошо обучены, у них было достаточно инструментов и пособий по астрономии и геометрии, «которые должен знать каждый рисовальщик карт». Может быть, Энрике Мореплаватель и не учредил школы, где формально обучали бы математике, астрономии, навигации и картографии, но он точно организовал сам процесс такого обучения. Не важно, учились ли его люди в классных комнатах или на палубе каравеллы. Он заботился о том, чтобы на его кораблях было все необходимое, а его люди обладали нужными знаниями. Поэтому, когда ему сообщали о новых открытиях, он был вправе ждать от своих капитанов детальных докладов и карт. Самым важным его вкладом в картографию стало возрождение научного метода: он учил своих людей применять математику и астрономию при плавании в незнакомых водах и при их картировании. Его настойчивость и руководство принесло португальским морякам славу, а короне – богатство. При Алфонсе V был исследован Гвинейский залив, при Жуане II (1481–1495) в 1481–1482 гг. для защиты гвинейской торговли была основана крепость Сан-Жоржи-да-Мина (Элмина). Дьогу Кам (Као) в 1482 г. открыл Конго, а в 1486 г. добрался до мыса Кросс (21°50' ю. ш.).

Вершиной португальских исследований на западном побережье Африки стал 1488 г. Таким триумфом мог бы гордиться сам дон Энрике, если бы он дожил до этого времени. В августе 1487 г. Бартоломеу Диаш де Новаиш, придворный кавалер Жуана II, с тремя кораблями вышел из Лиссабона. Его путь лежал туда же, куда обычно, – на юг и, если возможно, еще дальше на юг. Он миновал мыс Кросс и проследовал дальше, до мыса Диаш к югу от бухты Ангра-Пекена, или Людериц (26°38' ю. ш.), где соорудил на берегу обелиск. Оттуда, по словам Барроша, он еще тринадцать дней шел с сильными попутными ветрами на юг. Затем заштормило, ветер превратился в ураганный. После того как погода немного улучшилась, Диаш несколько дней шел на восток в поисках берега, который он потерял из виду, но который, как ему было хорошо известно, должен был находиться с этой стороны. Не обнаружив берега, он в конце концов повернул на север и вышел к южному побережью Африки у залива Моссел («Байядуш-Вакейруш»), на полпути между мысом Доброй Надежды и Порт-Элизабет. Это произошло 3 февраля 1488 г. Двигаясь дальше на восток, он прошел бухту Алгоа («Байя-да-Рока»), и в этот момент у Диаша начались проблемы с командой, которой осточертело долгое плавание. Диашу удалось убедить команду зайти в устье реки Грейт-Фиш («Рио-до-Иффанте»). Здесь уже было ясно видно, что берег дальше уходит на северо-восток. Этого оказалось достаточно. Стало ясно, что великий африканский материк можно обогнуть; что Индийский океан, который со II в., со времен Клавдия Птолемея, считался внутренним морем, открыт с юга; что океанский путь в Индии наконец обнаружен.