Знакомство с комитетом по «невмешательству»

Я приехал в Лондон 12 октября. Был серенький осенний день. С неба падала какая-то тусклая муть. На вокзале «Виктория» меня встретил советник посольства С. Б. Каган. В мое отсутствие он представлял СССР в комитете по «невмешательству» и, едва мы перешагнули порог посольства, сразу ввел меня в курс событий. Предо мной предстала картина крайне неприглядная и даже угрожающая.

Идея соглашения о «невмешательстве» в испанские дела, на базе которого возник затем комитет по «невмешательству», родилась в недрах британского министерства иностранных дел сразу же после начала мятежа Франко. Испанская война поставила в трудное положение правительство Болдуина, в котором решающую роль играли «умиротворители». По мотивам, о которых речь была выше, это правительство меньше всего хотело ссориться с Гитлером из-за какой-то Испанской республики, которую оно к тому же считало «красной», «революционной», чуть ли не «коммунистической». Однако широкие демократические массы в Англии и за ее пределами открыто сочувствовали Испанской республике и бурно протестовали против интервенции Гитлера и Муссолини на стороне Франко. Требовался какой-то компромисс, с тем чтобы и волки оказались сыты, и овцы целы.

И английское министерство иностранных дел нашло, а правительство Болдуина санкционировало такой компромисс: Англия должна была объявить «нейтралитет» в испанской войне и таким образом избежать необходимости становиться определенно на ту или иную сторону. Это звучало бы прилично и даже позволяло апеллировать к благородным идеям беспристрастия и справедливости.

Это могло бы быть объяснено также заботой о локализации войны и сохранении европейского мира. Это, наконец, позволяло бы Англии, сберегая свои силы и не ссорясь с Гитлером, оказывать все возрастающее влияние на конечный исход испанского конфликта.

Однако, для того чтобы такая политика не выглядела слишком одиозно в глазах демократических масс, и прежде всего английских рабочих, правительство Болдуина решило придать ей более общий, по возможности, европейский характер. С этой целью оно обратилось в первую очередь к Франции, где в тот момент у власти находилось правительство Народного фронта во главе с социалистом Леоном Блюмом. Последний тоже принадлежал к числу «умиротворителей» и встретил английский план чрезвычайно сочувственно (ведь французские рабочие выражали симпатии к Испанской республике даже в еще более бурных формах, чем их британские товарищи). В результате между правительствами Англии и Франции сразу же установилось полное единомыслие по испанскому вопросу. И тут же было обусловлено, что в целях более успешного морального разоружения демократических масс формально с инициативой соглашения о «невмешательстве» выступит не консервативный кабинет Болдуина, а «социалистическое» правительство Блюма.

Позиция Англии и Франции находила полную поддержку в США. Как известно, в 1935 году американский конгресс принял акт о «нейтралитете», гласивший, что в случае возникновения войны между третьими государствами президенту предоставляется право запрещать экспорт оружия и военных материалов в воюющие страны независимо от того, является ли данная страна агрессором или жертвой агрессии. Этот акт явился настоящим подарком агрессорам, которые всегда сильнее и лучше вооружены, чем противная сторона. А для жертв агрессии это был удар в спину. Глубоко реакционная сущность акта о «нейтралитете» выявилась сразу же после его принятия – осенью 1935 года, когда он был впервые применен на практике в связи с итало-эфиопской войной. Теперь тот же акт окрасил все отношение США к испанской войне. Американское правительство своей поддержкой обеспечило англо-французские планы «невмешательства».

И вот 25 июля 1936 года, то есть через неделю после выступления Франко, правительство Блюма издало декрет, запрещавший экспорт оружия из Франции в Испанию. А 1 августа Франция обратилась с нотой к британскому и итальянскому правительствам, предлагая им срочно присоединиться к французской акции и строго соблюдать политику невмешательства в испанские дела.

4 августа Англия ответила положительно на французское предложение. 6 августа то же сделало итальянское правительство, сопроводив, впрочем, свое «принципиальное согласие» некоторыми весьма подозрительными оговорками.

Далее, французское правительство обратилось с тем же предложением к другим европейским державам (соглашение с самого начала мыслилось, как охватывающее только державу Европы). 17 августа на него откликнулась Германия. Она выражала готовность присоединиться к общему соглашению о невмешательстве лишь в том случае, если в нем будут также участвовать СССР, Италия и Португалия. 23 августа к соглашению о невмешательстве примкнуло Советское правительство, оговорив, однако, что это соглашение должно вступить в силу, когда к нему присоединятся Германия, Италия и Португалия.

26 августа французское правительство внесло новое предложение: создать в Лондоне постоянный комитет из представителей всех участников соглашения, главной задачей которого было бы наблюдение за точным исполнением этого соглашения подписавшими его державами. Французское предложение было принято, и тут же последовало решение, что комитет по «невмешательству» будет состоять из лондонских послов и посланников примкнувших к соглашению держав. Число их составило 27.

В состав комитета по «невмешательству» вошли: от Англии – товарищ министра иностранных дел лорд Плимут, от Франции – посол Ш. Корбен, от СССР – посол И. Майский, от Германии – посол И. Риббентроп, от Италии – посол Д. Гранди, от Бельгии – посол Картье де Маршьен, от Польши – посол Э. Рачинский, от Турции – посол Фетхи Окияр, от Португалии – посол А. Монтейро, от Чехословакии – посланник Я. Масарик, от Австрии – посланник Г. Франкештейн, от Венгрии – посланник К. Масиревич, от Греции – посланник Ш. Симопулос, от Болгарии – посланник С. Радов, от Румынии – посланник В. Григорчеа, от Югославии – посланник С. Груич, от Дании – посланник П. Алефельд, от Норвегии – посланник Э. Кольбан, от Швеции – посланник Э. Пальмшерна, от Финляндии – посланник Г. Грипенберг, от Голландии – посланник Р. Свиндерен, от Латвии – посланник К. Зарин, от Эстонии – посланник А. Шмидт, от Литвы – посланник Б. Балутис, от Люксембурга – генконсул Б. Класен, от Албании – поверенный в делах Д. Дума, от Ирландии – высокий комиссар в Лондоне Д. Дюланти[1].

Из европейских государств в комитете не участвовали только два: Испания, как страна, около которой должен был быть установлен «карантин невмешательства», и Швейцария, которая отказалась от участия в соглашении ввиду своего «вечного нейтралитета».

Неевропейские страны ни в соглашение, ни в комитет по «невмешательству» не входили. Не было там, в частности, и США. Однако, фигурально выражаясь, их тень все время присутствовала за столом комитета, оказывая сильнейшее влияние на представителей Англии, Франции и других «демократических» держав.

9 сентября 1936 года комитет по «невмешательству» собрался на свое первое заседание и принял постановление о постоянном председателе. Этот пост был предложен представителю Англии лорду Плимуту…

Но прежде чем перейти к подробному освещению деятельности комитета, я считаю нелишним объяснить, почему СССР присоединился к соглашению о «невмешательстве» в испанские события. Окидывая сейчас ретроспективным взглядом всю историю комитета по «невмешательству», могу сказать, что мотивы, двигавшие Советским правительством, в разные периоды на протяжении двух с половиной лет были не вполне одинаковы.

В августе 1936 года, когда комитет только создавался, основную роль для Советского правительства играли два соображения:

Во-первых, интересы мира. В наши дни всякий, даже местный, военный конфликт таит в себе угрозу перерастания в мировую войну. Тем более такую опасность таила в себе борьба, начавшаяся в Испании[2].

Надо было прежде всего локализовать ее и не допустить вмешательства в нее других, особенно великих, держав.

Во-вторых, интересы демократии. Советское правительство понимало, что широкие массы испанского народа стоят за республику и что мятежники быстро провалятся, если окажется устраненной германо-итальянская интервенция. А потому вполне логично было, не предаваясь никаким маниловским иллюзиям, попробовать все же добиться этого с помощью соглашения о невмешательстве.

Позднее, когда «невмешательство» в испанские дела обнаружило себя как вопиющий фарс, у Советского правительства появились два других мотива для продолжения участия в названном соглашении.

Во-первых, интересы борьбы за мобилизацию мировых демократических сил в защиту Испанской республики. Присутствие советских представителей в комитете по «невмешательству» давало возможность следить за каждым шагом врагов испанской демократии, разоблачать их интриги и со знанием дела выступать перед мировой общественностью против фашизма и опасности войны.

Во-вторых, противодействие любым международным акциям, направленным к ухудшению положения Испанской республики. В комитете по «невмешательству», как и в Лиге Наций, действовал принцип единогласия, и это позволяло советской делегации одним своим вотумом убивать в зародыше многие злокозненные махинации против испанской демократии, до которых были большими охотниками не только фашистские, но и так называемые «демократические» державы.

В итоге СССР принимал участие в соглашении о «невмешательстве» и в комитете по «невмешательству» почти до самого конца их существования. И в свете исторической перспективы можно смело сказать, что такая линия поведения полностью себя оправдала.

По протоколам бывших до меня заседаний комитета, а еще более по рассказам С. Б. Кагана я мог составить себе общее предварительное впечатление о настроениях и тенденциях, господствовавших в этом учреждении. Хорошего было мало. Практика первых четырех – пяти недель существования комитета свидетельствовала о том, что его буржуазные члены (особенно великие державы) думают не столько о выполнении, сколько о саботаже соглашения о невмешательстве.

Уже на первом заседании, когда был поставлен вопрос о плане работы комитета, представитель Франции Шарль Корбен заявил:

– По мнению французского правительства, комитет должен сделать всевозможное для того, чтобы избежать дебатов политического характера[3].

Итак, правительство Блюма хотело, чтобы по вопросу, составлявшему тогда квинтэссенцию самой острой политики, в комитете не было политических дискуссий! Это походило на горячий лед или холодный огонь. И вот ведь что было особенно замечательно: никто из членов комитета, представлявших буржуазные страны, не обмолвился ни словом возражения или протеста по поводу такой нелепости.

На одном из следующих заседаний бельгийский представитель барон Картье де Маршьен, коснувшись задач комитета, многозначительно заметил, что последний должен стать «скромным комитетом примирения и быть довольным такой ролью»[4]. И опять-таки это мнение бельгийского посла было встречено большинством членов комитета с явным сочувствием.

В переводе на более простой язык все это означало, что комитет должен уподобиться той идеальной японской жене, которая ничего не видит, ничего не слышит и ни о чем не говорит. Действительно, в то время, как мировая пресса была полна сообщений о непрерывном потоке военных советников, хлынувших вместе с пушками и самолетами из Германии и Италии к Франко, комитет на своих первых заседаниях занимался никчемной дипломатической вермишелью или академическими рассуждениями на темы, весьма далекие от практических нужд момента. В течение многих часов обсуждались такие, например, вопросы: являются или не являются предметом вооружения противогазовые маски, является или не является контрабандой железная руда, следует или не следует привлечь к соглашению о невмешательстве неевропейские страны, надо или не надо распространить соглашение о невмешательстве на различные формы «косвенного вмешательства» в испанские дела (пропаганда, сбор средств и т.п.)?

О том, что в самом комитете господствуют тенденции к саботажу действительного невмешательства, очень красноречиво свидетельствовал и такой факт. На заседании 14 сентября представитель Англии Г. С. Моррисон предложил создать постоянный подкомитет при председателе комитета, введя в него делегатов тех стран, которые являются производителями оружия или граничат с Испанией. Официальной задачей подкомитета провозглашалась подготовка различных вопросов для обсуждения и принятия окончательных решений пленумом комитета из представителей всех 27 держав, примкнувших к соглашению о невмешательстве. Выглядело это предложение очень невинно и даже как будто бы разумно: кто же, в самом деле, может возражать против того, чтобы на пленарные заседания вопросы вносились не в сыром виде, а предварительно подработанными, в сопровождении необходимых для их лучшего понимания материалов? Однако в действительности здесь был совсем другой умысел. Уже после речей Моррисона и Корбена, произнесенных в обоснование данного предложения, невольно возникало подозрение, что Англия и Франция стремятся замкнуть все вопросы, связанные с невмешательством, в возможно более узкий круг, где все дела можно будет вести «посемейному», По этим же соображениям, когда решение об образовании подкомитета из 9 членов было принято, Моррисон настоял на том, чтобы в подкомитете не велось стенограмм заседаний, а лишь кратко записывались постановления[5].

Дальнейшая практика полностью подтвердила, обоснованность наших подозрений.

Первоначально основная деятельность комитета была сосредоточена на его пленумах. В течение сентября – декабря 1936 года пленарных заседаний было 14, подкомитет же собирался 17 раз, и все его заседания в этот период действительно носили подготовительный характер.

Дальше положение стало изменяться: в 1937 году было созвано 14 пленумов, а подкомитет собирался 69 раз. В подкомитете обсуждались и решались уже все важнейшие вопросы, а пленум постепенно превращался лишь в голосующую машину и просто ставил свой штамп на постановлениях, принятых подкомитетом.

В 1938 году состоялось 17 заседаний подкомитета и только один пленум.

Эти цифры говорят сами за себя. Было совершенно очевидно, что не только Германия и Италия, но также Англия и Франция всячески стараются упрятать все, что касается испанской войны, подальше от глаз широкой мировой общественности, в том числе и от членов комитета по «невмешательству».

Не менее показателен и другой факт. Уже на первом заседании комитета, 9 сентября 1936 года, когда зашла речь о гласности работы последнего, все тот же Моррисон от имени Англии заявил:

– Конечно, комитет вполне свободен решить этот вопрос по своему желанию, но я, со своей стороны, полагаю, что мы могли бы прекрасно обойтись без всякой публичности[6].

И опять-таки никто из членов комитета, представлявших буржуазные страны, не произнес ни слова возражения. В результате последовало решение о том, что по окончании каждого заседания будет выпускаться лишь маленькое официальное коммюнике, которое должно носить возможно более «общий», то есть ничего не говорящий характер.

Советская сторона держалась, однако, иной точки зрения. Она считала, что работа комитета должна проходить при самой широкой гласности, и потому сразу же после первого заседания подробно информировала английских журналистов обо всем, что там произошло. На следующий день, 10 сентября, в печати наряду с официальным коммюнике появились неофициальные, но весьма обстоятельные сообщения. Среди части членов комитета это вызвало сильное волнение. На следующем заседании, 14 сентября, Моррисон выразил сожаление по поводу случившегося и еще раз призвал всех участников комитета охранять тайну работы. Английский делегат был поддержан представителями Германии и Италии. Особенно волновался итальянский посол Гранди, который жаловался, будто бы в газетных отчетах была совершенно «извращена» позиция его правительства, и категорически требовал секретности заседаний комитета.

Затем вопрос об «утечке» информации из стен комитета стал постоянной злобой дня на всех пленумах и заседаниях подкомитета. Мне то и дело приходилось отбивать атаки по этому поводу со стороны представителей великих держав, особенно Англии, Германии и Италии. Наконец дело дошло до крупного скандала, разыгравшегося на заседании подкомитета 7 мая 1937 года.

Роль застрельщика взял на себя представитель Англии лорд Плимут. Он выступил с длинной речью, в которой обрушился на злокозненных «информаторов», и в самой категорической форме заявил, что Англия не может допустить превращения комитета в «орудие пропаганды». Плимутом была предложена для широкого опубликования резолюция, подчеркивающая, что единственно объективным источником сведений о деятельности комитета являются регулярно выпускаемые им коммюнике.

Итальянский представитель Гранди поспешил поддержать Плимута и пустил несколько стрел в адрес советской стороны. Мы, однако, отнеслись к ним с невозмутимым хладнокровием, и это вызвало бурную реакцию Риббентропа. Он произнес чисто фельдфебельскую речь против «советской пропаганды» и предложил создать особую комиссию для «обнаружения виновников» постоянных утечек информации и «разработки мер по предупреждению подобных случаев в будущем»[7].

Примеру «большой тройки» последовали некоторые из ее подпевал.

Шуму было много, однако гора родила мышь. Так как в комитете господствовал принцип единогласия, то Плимут даже не решился поставить на голосование предложение Риббентропа. Никаких мер против утечки информации принято не было. Советская же сторона, спокойно перенеся очередную атаку, продолжала снабжать печать правдивыми сведениями о деятельности комитета по «невмешательству».

Твердость СССР в отношении гласности работы комитета принесла хорошие плоды. Уже 28 октября 1936 года комитет решил в дальнейшем публиковать подробные информационные коммюнике после каждого пленума или заседания подкомитета, а в «исключительных случаях» прилагать к ним еще и полный текст произнесенных на заседании речей[8]. Потом квалификация «исключительных случаев» как-то сама собой отпала, и важнейшие выступления членов комитета стали регулярно передаваться в печать после каждого заседания. Это в огромной степени облегчило друзьям Испанской республики мобилизацию мировых демократических сил в ее интересах. С комитета и подкомитета был сорван покров таинственности, и их деятельность предстала перед широкой общественностью во всем своем отталкивающем безобразии…

Впрочем, я слишком далеко забежал вперед. В середине октября 1936 года, когда я вернулся из Москвы в Лондон, на очереди стояли несколько иные вопросы. Однако прежде, чем перейти к описанию дипломатических боев, которые советской стороне пришлось выдержать в комитете и подкомитете зимой 1936/37 года, я должен остановиться на сложившемся к тому времени внутреннем положении в Испании.