|
||||
|
Часть IIIИмперия времен Екатерины Великой и Павла I 1762-1801 Екатерина II в юностиЕкатерина II (София Августа Фредерика) происходила из древнего, хотя и бедного германского княжеского рода Ангальт-Цербских властителей. Это по линии отца, князя Христиана Августа. По линии же матери – княгини Иоганны Елизаветы – ее происхождение было еще более знатным, ибо Голштейн-Готторпский герцогский дом, из которого вышла мать Екатерины, принадлежал к знатнейшим в Германии. Брат же матери Екатерины Адольф Фридрих (или по-шведски Адольф Фредрик) был даже шведским королем в 1751—1771 годы. К моменту рождения принцессы Софии, или по-домашнему – Фике, отец ее командовал расквартированным в Штеттине (ныне Щецин, Польша) прусским полком, был генералом. С молоком кормилицы Фике впитала французский язык – великий и могучий двигатель интеллектуального прогресса в XVIII веке. Особенно часто она вспоминала мадемуазель Елизавету (Бабетту) Кардель – француженку-эмигрантку, которая стала ее воспитательницей и очень много сделала для развития девочки. К концу 1743 года судьба Фике была решена. В это время императрица Елизавета Петровна искала невесту для своего племянника и наследника престола великого князя Петра Федоровича. Среди множества принцесс из королевских и княжеских семейств Европы именно на Фике пал выбор капризной императрицы. Ангальт-Цербская принцесса более всего устроила Елизавету Петровну, которая полагала, что такая девушка из знатной, но бедной семьи не избалована вниманием и богатством и поэтому не будет иметь при дворе «свою партию» и не окажет влияние на политику России. В начале 1744 года Фике вместе с матерью Иоганной Елизаветой приехала в Россию. Им был оказан самый теплый прием, невеста и ее мать оказались среди роскоши двора Елизаветы, в центре всеобщего внимания. Фике довольно быстро приспособилась к новой обстановке. Двадцать восьмого июня 1744 года она перешла в православие и навсегда стала Екатериной Алексеевной. А вскоре великий князь Петр Федорович и Екатерина были повенчаны в Успенском соборе Московского Кремля. Жизнь молодых не задалась сразу же. Между супругами не сложилось близости, сердечной привязанности, как и многие годы не было интимных отношений. Петр, которому в момент свадьбы было 16 лет, отличался крайней инфантильностью, вовсе не обращал внимания на молодую жену, часто оставлял ее в одиночестве или в окружении невежественных и недоброжелательных к ней придворных. Постепенно Екатерина привыкла к своему положению и увлеклась чтением. Именно чтение стало подлинным университетом будущей великой императрицы. Сначала она читала романы, затем перешла к более серьезному чтению – журналам и энциклопедиям, содержавшим всю премудрость того времени. Увлечение трудами французских просветителей Екатерина пронесла через всю жизнь и не без оснований считала, что они дали ей настоящее образование. С годами общительная и умная жена наследника престола сумела завоевать уважение наиболее умных и дальновидных людей. После рождения сына Павла в 1754 году Екатерина получила значительно больше, чем раньше, свободы, и вокруг нее сложился кружок придворной молодежи, появились друзья среди гвардейцев. Благодаря некоторым придворным – особенно Сергею Салтыкову, «который по части интриг был настоящий бес» (слова Екатерины) и Льву Нарышкину – она тайком выезжает из дворца, чтобы повидаться с друзьями, которых становится все больше, повеселиться, поговорить о делах. С ее политическими суждениями, которых она не скрывала, начинают считаться первейшие вельможи елизаветинского двора, такие как Шуваловы, фельдмаршал С. Апраксин, вице-канцлер М. И. Воронцов, братья Разумовские, а также канцлер А. П. Бестужев. Великая княгиня Екатерина Алексеевна.
Канцлер, человек опытный, увидев, что Екатерина умна и, по его же словам, имеет «характер в высшей степени твердый и решительный», первым решился втянуть великую княгиню в свою политическую интригу. В середине 1750-х годов здоровье Елизаветы Петровны ухудшилось, и канцлер понимал, что после прихода к власти Петра III ему самому, последовательному врагу Пруссии, придет конец. Поэтому он и сделал ставку на Екатерину, увидев в ней личность, которая способна прийти к власти. Себе же Бестужев отводил роль наставника и руководителя Екатерины. Он старался понравиться великой княгине. В частности, помог наладить ей тайную переписку с матерью (императрица Елизавета запретила Екатерине переписываться с родителями), всячески покровительствовал бурному роману Екатерины с красавцем С. А. Понятовским, который приезжал в Петербург в 1755 году вместе с английским посланником Ч. Г. Уильямсом, а потом вернулся в Россию в качестве посла Речи Посполитой. Заговорщики опасались, что императрица Елизавета, умирая, подпишет завещание в пользу цесаревича Павла и сделает кого-то из Шуваловых регентом при малолетнем императоре, отстранив тем самым от престола и Петра, и Екатерину. Бестужев составил проект манифеста, согласно которому к власти приходила Екатерина как регентша при императоре Павле, а он, Бестужев, получал пост президента всех главных коллегий и командующего всеми гвардейскими полками. Честолюбивый канцлер, предлагая свой план Екатерине, даже не подозревал, что имеет дело со сложившимся политиком, уже не нуждавшимся в обучении и покровительстве. Заговор против Петра IIIИмператрица Елизавета умерла 25 декабря 1760 года, мирно простившись с Екатериной и Петром, прося наследника любить маленького сына Павла. Без всяких проблем великий князь стал императором, а великая княгиня – императрицей. Но тревога Екатерины за будущее только усилилась, особенно после того, как стало ясно, что привязанность Петра к Елизавете Романовне Воронцовой сильна и глубока. Именно в этом и заключалась опасность для Екатерины. Елизавету Воронцову поддерживал весь влиятельный при дворе клан Воронцовых во главе с ее дядей – канцлером Михаилом Илларионовичем, который рвался к власти. Шел июнь, двор переехал за город. Екатерина поселилась в Петергофе, а Петр жил в своем любимом Ораниенбауме. Двадцать восьмого июня, накануне дня своего тезоименитства (ведь 29-е июня – праздник святых Петра и Павла), он вместе с канцлером Воронцовым, прусским посланником, возвращенным из ссылки фельдмаршалом Б. Х. Минихом, девицей Воронцовой и прочими ближними дамами и кавалерами, отправился в Петергоф. Там должен был быть большой прием в Монплезире. «По прибытии в Петергоф, – пишет очевидец событий Якоб Штелин, – дворец, в котором живет императрица, найден пустым, и с удивлением услышали, что императрица еще в пять часов утра потаенно уехала в Петербург»…
Дворцовый переворот. 1762«Пора вставать, все готово, чтобы провозгласить вас!» – таковы были исторические слова, которыми Алексей Орлов рано утром 28 июня в Монплезире приветствовал внезапно разбуженную им Екатерину. Она тотчас встала, быстро оделась и вместе со своей фрейлиной Екатериной Шаргородской села в карету, которой управлял Орлов, и поехала в Петербург. Алехан (так звали Алексея Орлова близкие) кучером был отменным: от Петергофа до Автово он доставил императрицу за полтора часа. Там Алехан бережно передал ее, как ценную эстафету, брату Григорию, который уже поджидал карету с государыней. Они пересели в коляску и поехали в слободу Измайловского полка. Здесь коляску окружили измайловцы, оглушительно крича здравицы «матушке». Тут же полковой поп привел солдат и офицеров к присяге и, во главе со своим командиром графом Кириллом Разумовским, измайловцы двинулись за коляской к казармам других полков, которые один за другим переходили на сторону императрицы. Отовсюду бежал народ: казалось, что происходил не государственный переворот, а триумфальное шествие, демонстрация победителей на Невском проспекте. На некоторое время шествие остановилось у Казанского собора для богослужения, а потом двинулось дальше. В Зимнем дворце императрицу уже ждало все «государство» – Сенат, Синод, чиновники, придворные, чтобы присягнуть в верности своей новой государыне. Энтузиазм солдат был так велик, что никакие заговорщики не сумели бы так быстро подготовить и доставить на Дворцовую площадь фуры с отмененным Петром III елизаветинским обмундированием. Солдаты, не стесняясь дам, тут же начали переодеваться, бросая наземь ненавистные прусские мундиры. После отдыха и совещаний с доверенными лицами было решено кончать дело. Екатерина написала указ на имя Сената. В нем сказано, что она выходит в поход с войском, «чтоб утвердить и обнадежить престол, оставляя вам, яко верховному моему правительству, с полною доверенностию, под стражу: отечество, народ и сына моего». Конечным пунктом похода был Ораниенбаум, а противником – бывший уже император Петр III. Трудно вспомнить в истории нечто подобное: война жены против мужа. Петр III не сумел проявить необходимых в этой критической ситуации качеств. Обнаружив бегство жены и поняв, что стоит за этим внезапным ночным отъездом, он растерялся, поддался панике, а главное – не сумел перехватить инициативу у противника. Он посылал в город людей из своей свиты и напрасно их ждал – все они тотчас переходили в стан императрицы. Не удалось императору привлечь на свою сторону и армейские полки, недолюбливавшие гвардейцев. Не сумел он бежать в Прибалтику, где находились верные ему части. Когда вместе с приближенными он оправился на галере в Кронштадт, там уже заправлял заранее присланный эмиссар Екатерины II Талызин. Известие об этом повергло Петра III в уныние, и он, получив письмо Екатерины с требованием отречься от престола, дал свое согласие. Из его писем жене видно, что он слабо ориентировался в обстановке и имел какие-то несбыточные иллюзии относительно своей судьбы, надеялся на случай. Отряд гвардейцев во главе с Алексеем Орловым доставил свергнутого императора в закрытой карете в охотничий дворец Ропша. Через несколько дней стало известно, что бывший император умер. Обстоятельства его смерти остаются тайной.
Первые реформы Екатерины IIЦарствование Екатерины II (1762—1796) стало временем непрерывных преобразований. Понятия «власть» и «реформы» в этот период оказались почти неотделимы. Преобразования были вызваны не только теми причинами, которые принято называть объективными (рост значения государства в жизни общества, реформирование несовершенных государственных и общественных структур), но и субъективными. И речь идет не только о вполне естественном желании новой императрицы укрепить свою личную власть, но и о присущей Екатерине потребности, ее глубоком желании воплотить в жизнь новые, передовые доктрины о новом отношении власти и общества, популярные в европейской «интеллектуальной державе» – сообществе ученых, писателей и политиков. В основе этих доктрин лежала идеология Просвещения. Екатерина широко использовала понятия и принципы Просвещения. И это было не только демагогической уловкой «Тартюфа в юбке» (чего тоже отрицать полностью нельзя), но и важной частью мировоззрения, идеологии Екатерины II, ее образа мышления. Русская императрица, несомненно, достойна восхищения – столь глубоки ее познания, смелы реформаторские замыслы, основательно их исполнение. Остается загадкой, как из провинциальной немецкой принцессы, получившей домашнее образование, обреченной судьбой и выбором императрицы Елизаветы с 14 лет быть лишь женой наследника престола, матерью его детей, вырос выдающийся деятель нашей истории, реформатор, вставший в один ряд с Петром Великим и Александром II. Естественно, что уроки царствования Петра III Екатерина II учла вполне. Как женщина умная, тонкая, она не только принимала во внимание общественное мнение, но и умело формировала его, направляла в нужное для себя русло. Между тем, придя на престол в результате путча, свергнув и убив мужа – законного императора, Екатерина оказалась в сложном положении. Проблема укрепления власти, завоевание авторитета как правителя в первые годы было для нее задачей первостепенной. Довольно скоро после прихода к власти Екатерина выяснила, что необходимы преобразования высшего звена управления. Вначале мало сведущая в государственных делах императрица нуждалась в квалифицированной помощи опытных советников. Одновременно ее не устраивало место, которое занимал высший правительственный орган – Правительствующий сенат – в системе управления времен Елизаветы и Петра III. Екатерину явно не удовлетворял характер власти этого учреждения. В письме А. Вяземскому – новому генерал-прокурору Сената – императрица с ревностью писала, что Сенат «вышел из границ», что он присвоил не принадлежащее ему право издавать указы, раздавать чины, одним словом, делает «почти все». В этом было сознательное преувеличение императрицей законодательных возможностей Сената, о чем свидетельствует анализ его постановлений за многие десятилетия. Сенат всегда оставался послушным институтом самодержавия. Но Екатерину более волновали потенциальные возможности Сената как некоего правового центра, властной корпорации, «наработавшей» законодательную традицию и имевшей возможность оппонировать самодержавию. Нужный императрице результат – усиление императорской власти при ослаблении Сената – достигался, по мнению Екатерины, во-первых, созданием специального совета доверенных сановников-порученцев, во-вторых, реформой собственно Сената. Составить проект о Совете Екатерина поручила графу Н. И. Панину, занявшему в начале ее царствования видное место при дворе. Проект Панина получился совершенно не таким, каким хотела его видеть Екатерина. В нем отразилось «аристократическое прочтение» русскими консерваторами просветительских идей о государстве. Панин, разделяя идеи И. И. Шувалова о необходимости введения в России неких «фундаментальных», непременных законов, не выступал открытым противником самодержавия. Он лишь искал правовые гарантии от неизбежного в системе самодержавия произвола, господства, в ущерб государству и подданным, фаворитов, когда «в производстве дел действовала более сила персон, нежели власть мест государственных». Это была, действительно, серьезная политическая проблема. Вереница всевластных фаворитов прошла у современников перед глазами, да и у новой государыни сразу же появился свой фаворит Григорий Орлов с братьями. Но предложение Панина создать Императорский совет не понравилось императрице не только потому, что удар Панина метил в ее фаворита. Панин предлагал для улучшения системы управления «разумно» разделить власть государыни «между некоторым малым числом избранных к тому единственно персон», что позволило бы «оградить самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оныя». Здесь-то Екатерина, по-видимому, и усмотрела угрозу самодержавной власти. Кажется, что это опасение имело под собой основания. Императорский совет в редакции Панина приобретал огромное значение в законодательстве. Одно из положений проекта учреждения Совета позволяло толковать его так, что императрица имела право подписывать указы только после одобрения их Советом. Были и другие положения проекта, которые можно было толковать двояко. Д. Г. Левицкий. Портрет Екатерины II в виде законодательницы в храме богини Правосудия. Ознакомившись с проектом Панина, императрица поначалу подписала манифест о создании Императорского совета, но вскоре одумалась и, подобно Анне Иоанновне в 1730 году, порвала его, точнее, оторвала у документа его нижнюю часть, где была ее подпись. Пятнадцатого декабря 1763 года появился манифест, в котором о Совете не сказано ни слова, зато Сенат был поделен на шесть департаментов и в системе управления была резко усилена роль доверенного лица императрицы – генерал-прокурора Сената, который видел полномочия Сената так, как хотела видеть их и Екатерина: «Сенат установлен для исполнения законов, ему предписанных». В. Боровиковский. Портрет графа Н. И. Панина. Мятеж Мировича и убийство Ивана АнтоновичаВ ночь с 5 на 6 июля 1764 года в Шлиссельбургской крепости вдруг начался бой. Инициатором сражения был один из офицеров охраны крепости, подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Яковлевич Мирович. С отрядом солдат, которых он подбил на бунт, Мирович пытался захватить особую тюрьму, в которой содержали секретнейшего узника. Во время боя, развернувшегося между отрядом мятежников и охраной секретного узника, погибло несколько солдат и был убит этот самый секретный узник русской истории. Мирович, узнав о смерти узника, сдался на милость властей и был тотчас арестован. Все подбитые им на бунт солдаты были также схвачены. Началось расследование страшного преступления…
Но кто же был этот узник? Это была страшная государственная тайна, но все в России знали, что узником был русский император Иван Антонович, проведший в заточении почти четверть века. 25 ноября 1741 года цесаревна Елизавета Петровна свергла Ивана Антоновича. После этого начался крестный путь семьи Ивана Антоновича по тюрьмам. Сначала их держали под Ригой, потом в Воронежской губернии, в Раненбурге. Здесь родителей разлучили с четырехлетним мальчиком. Под именем Григория капитан Миллер повез его на Соловки, но из-за осенней непогоды добрался только до Холмогор, где его поместили в бывшем доме местного архиерея. Здесь, в Холмогорах, мальчика и посадили в одиночную камеру, и отныне он видел только слуг и охранников. О бывшем императоре Иване Антоновиче было запрещено даже упоминать. Только за произнесение имени «Иванушки» (так его называли в народе) следовали пытки в Тайной канцелярии и ссылка в Сибирь. Его имя было запрещено упоминать в государственных бумагах и в частных разговорах. В борьбе с памятью о своем предшественнике императрица Елизавета Петровна прибегла к удивительному, но, впрочем, знакомому нам способу борьбы с исторической памятью. Императорским указом было предписано изъять из обращения все монеты с его изображением, уничтожить все портреты императора Ивана. Если среди тысяч монет, привезенных в казначейство в бочках, обнаруживался рублевик с изображением опального императора, каждый раз начиналось следствие. Всем было предписано вырвать титульные страницы книг, посвященных императору-младенцу, предписано собрать все до последнего опубликованные указы, выдрать из всех государственных сборников и журналов учреждений все протоколы и докладные записки с упоминанием имени Ивана VI Антоновича. Эти бумаги были тщательно запечатаны и спрятаны в Тайной канцелярии. Так в русской истории образовалась огромная «дыра» с 19 октября 1740 года, когда он вступил на трон, и до 25 ноября 1741 года. По всем бумагам получалось, что после окончания царствования императрицы Анны Иоанновны сразу же наступило славное царствование Елизаветы Петровны. Ну, уж если никак было нельзя обойтись без упоминания о времени правления Ивана VI, то прибегали к эвфемизму: «В правление известной особы». В 1888 году историки опубликовали два огромных тома бумаг царствования Ивана Антоновича. Это была своеобразная документальная «фотография» эпохи. Анна Леопольдовна с императором Иваном Антоновичем на руках. Однако, как обычно в России, самая большая тайна была всегда известна всем. Стоило только побывать на холмогорском или шлиссельбургском базаре. Там или в ближайшем кабаке за полуштофом водки любопытствующему сразу же рассказали бы, кого так тщательно оберегают в тюрьме и за что. Все ведь давно знали, что держат Иванушку за верность «старой вере», и страдает он, естественно, за народ. Известное дело, за что же так мучить человека? Этот «династический грех» не давал покоя ни Елизавете Петровне, ни пришедшему ей на смену Петру III, ни Екатерине II. И все эти самодержцы непременно хотели увидеть таинственного узника. Так случилось, что в своей жизни Иван Антонович видел только трех женщин – свою мать правительницу Анну Леопольдовну и двух императриц! Да и то Елизавета при встрече с ним в 1757 году (Ивана привезли в закрытой кибитке в Петербург) была одета в мужское платье. В марте 1762 года император Петр III сам отправился в Шлиссельбург, под видом инспектора вошел в камеру узника и даже разговаривал с ним. Из этого разговора стало ясно, что узник помнит, что он совсем не Григорий, а принц или император. Это неприятно поразило Петра III. Он-то думал, что узник сумасшедший, беспамятный, больной человек. Екатерина II, придя к власти, тоже, движимая любопытством, отправилась в Шлиссельбург в августе 1762 года, чтобы посмотреть на секретного узника и, возможно, поговорить с ним. Нет сомнения, что Иван Антонович производил тяжкое впечатление на посетителей своим диким видом, его жизненный опыт был деформированным и дефектным. Двадцать лет заключения в одиночке искалечили его. Ребенок – не котенок, который и в пустой комнате вырастает котом. Четырехлетний же малыш оказался заброшен людьми, никто не занимался его воспитанием, он не знал ласки, доброты, и вообще… он жил в клетке. Известно, что офицеры охраны, люди невежественные и грубые, со зла и от скуки дразнили Иванушку, как собаку, били его и сажали «за непослушание» на цепь. Как справедливо писал М. А. Корф, автор книги об Иване Антоновиче, «до самого конца жизнь его представляла одну нескончаемую цепь мучений и страданий всякого рода». И все же, в глубине его сознания навсегда сохранилась память о раннем детстве и страшной, похожей на сон истории его похищения и переименования. В 1759 году один из охранников сообщал в своем рапорте: «Арестанта, кто он, спрашивал, на что прежде сказал, что он человек великий и один подлый офицер то от него отнял и имя переменил». Как тут не вспомнить капитана Миллера, отнявшего ребенка у родителей в 1744 году и назвавшего мальчика Григорием. Позже Екатерина писала, что она приехала в Шлиссельбург, чтобы увидеть принца и, «узнав его душевные свойства, и жизнь ему по природным его качествам и воспитанию определить спокойную». Но якобы ее постигла полная неудача, ибо «с чувствительностью нашею увидели в нем, кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества (Иван сильно заикался и, чтобы внятно говорить, поддерживал рукой подбородок. – Е. А.), лишение разума и смысла человеческого». Поэтому, считала государыня, никакой помощи несчастному оказать невозможно, и для него не было ничего лучшего, как остаться в каземате. Вывод о безумии Иванушки делался не на основании исследований врачей, а по донесениям охраны. Какими психиатрами бывают охранники, мы хорошо знаем из советской истории. Профессиональные же врачи к Ивану Антоновичу никогда не допускались. Словом, гуманная императрица так и оставила узника догнивать в сырой, темной казарме. Третьего августа 1762 года, после отъезда императрицы из Шлиссельбурга, охранники секретного узника, офицеры Власьев и Чекин, получили новую инструкцию.
Развязка в Шлиссельбурге, несомненно, обрадовала Екатерину II и ее окружение. Никита Панин писал императрице, которая в это время была в Лифляндии: «Дело было произведено отчаянною ухваткою, которое несказанно похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено». Екатерина II отвечала с откровенной радостью: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!». Получается, что государыня была довольна… Зная Екатерину II как человека гуманного и либерального, даже соглашаясь с тем, что она не была причастна к драме на острове, все-таки согласимся, что объективно смерть Ивана была выгодна ей – нет человека, нет проблемы! Ведь совсем недавно, летом 1762 года в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что никогда не жил при трех императорах одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем. Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» и гибели Иванушки, шутить об этом уже никто не будет.
Следствие по делу Мировича было недолгим, а главное – необыкновенно гуманным, что для дел подобного рода того времени кажется странным. Екатерина II запретила пытать Мировича, не позволила допросить многих его знакомых и даже брата арестанта, отделавшись шуткой: «Брат мой, а ум свой». Обычно же на следствии в политической полиции родственники становились первыми из подозреваемых в пособничестве преступнику. Мирович держался необыкновенно спокойно и даже весело. Складывалось впечатление, что он получил какие-то заверения относительно своей безопасности. Он был спокоен, когда его вывели на эшафот, построенный на Обжорке – грязной площади у нынешнего Сытного рынка в Петербурге. Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют. Ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла… Принято, что в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как тогда говорили, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею Мировича, и голова его тотчас была поднята палачом за волосы. Теперь известно, что казнь должна была непременно состояться. Накануне экзекуции палачи долго тренировались на бойне – вострили навык на баранах и телятах. Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверский крепостной ров. Истинно, концы были схоронены в воду… а также в землю. Ведь еще раньше казни Мировича Екатерина распорядилась закопать тело Иванушки тайно, где-нибудь в крепости.
Далее Панин пишет о некоем узнике: Содержался от некотораго времени в той крепости один арестант под имянем Безымяннаго, которой в причине такого своего ареста соединял со штатским резоном резон и совершеннаго юродства в своем уме, и потому был поручен особливому хранению двух состарившихся в службе обер-офицеров, при которых под их командою был малый от гарнизона пикет. Можно представить себе задумчивость русских посланников, никогда не слышавших о каком-то особо охраняемом узнике «Безымянном», и вообще, как понять, что это за «штатский резон» в сочетании с «резоном совершенного юродства»? Теперь – о сути произошедшего: Стоящий же в крепости на недельном карауле подпорутчик, узнав то место, где арестант содержится, принял бесполезное, но отчаянное намерение освободить его и для того, втревожа ночью весь свой караул и объявя солдатам им самим сочиненный подложный Его императорского величества именной указ, который будто скорейшаго требовал исполнения, повел их к квартире коменданта и его арестовал, а потом атаковал оружием и место арестантово, но, получа такое супротивление своему изменческому предприятию, какова только от верных и заслуженных офицеров ожидать было должно, наконец, взят и арестован тою своею собственною командою, коя тогда из супротивления ясно увидала, что командир их начинал своевольно дело безответственное и противное должности и присяге его. Как видит читатель, об убийстве секретного узника в циркуляре ничего не сказано. Теперь – о мотивах совершенного: Как по сему главному, так и по всем другим обстоятельствам видно весьма, что предприятие караульного подпоручика не было следствием какого-либо знатного заговора, но единственно происходило от собственного его побуждения или, лучше сказать, от отчаяния молодого, промотавшегося и оттого в фанатизм впавшего человека, каков он оказался и по другим его ныне открытым приватным делам. Как это понять: «…от отчаяния молодого, промотавшегося» человека и почему он вдруг «впал в фанатизм»? Вконец запутавшийся в циркуляре, русский посланник, вероятно, брал лежавшую у него на столе гамбургскую или лондонскую газету и читал в ней примерно следующее: В ночь с 14 на 15 августа 1764 года (по русскому календарю – с 4 на 5 августа) подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Мирович подговорил солдат своей команды к мятежу. Во главе них он пытался освободить содержащегося в особой казарме в Шлиссельбургской крепости (расположенной на острове в самом устье Невы при выходе ее из Ладожского озера) бывшего русского императора Ивана VI. Однако охрана казармы оказала мятежникам сопротивление и, видя превосходящие силы наступающих, убила знатного узника. Некоторые поговаривают, что как попытка мятежа, так и убийство знатного узника подстроены властями и что императрица специально на это время уехала в Лифляндию. Прочитав подобный текст, он теперь мог спокойно опровергать различные гнусные измышления врагов России, которые «благополучию Российскому завидуют». Уложенная комиссия и Наказ Екатерины IIПредпринятые в 1763 году реформы показались Екатерине II неудачными. Она решила, как некоторые из ее предшественников на троне, обратиться к обществу, созвать комиссию из депутатов, выбранных народом во всех губерниях, и поручить этой комиссии разработку необходимых стране законов. При этом Екатерина II чувствовала потребность в некоем обобщающем теоретическом документе, который осмыслял бы все необходимые перемены и предназначался для этой Комиссии. И она засела за работу. Наказ Комиссии для сочинения нового Уложения, написанный самой императрицей в 1764—1766 годах, представлял собой талантливую компиляцию из работ французских и английских правоведов и философов. В основу сочинения были положены идеи Ш. Монтескье, Ч. Беккариа, Э. Люзака и других французских просветителей. Почти сразу же в Наказе утверждается, что для России с ее пространствами и особенностями народа никакой иной формы, кроме самодержавия, быть не может. При этом провозглашалось, что государь должен править в соответствии с законами, что законы должны опираться на принципы разума, здравого смысла, что они должны нести в себе добро и общественную пользу и что все граждане должны быть равны перед законом. Там же было выражено первое в России определение свободы: «право все то делать, что законы дозволяют». Впервые в России провозглашалось право преступника на защиту, сказано было о презумпции невиновности, о недопустимости пыток и о допущении смертной казни лишь в особых случаях. В Наказе сказано, что право собственности должно быть защищено законом, что подданных нужно воспитывать в духе законов, христианской любви. В Наказе были провозглашены такие идеи, которые были новыми в тогдашней России, хотя теперь они кажутся простыми, известными, но, увы, подчас не исполняемыми и до сих пор: «Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам»; «Вольность есть право все то делать, что законы дозволяют»; «Приговоры судей должны быть народу ведомы, так как и доказательства преступлений, чтоб всяк из граждан мог сказать, что он живет под защитою закона»; «Человека не можно почитать виноватым прежде приговора судейского, и законы не могут его лишить защиты своей, прежде нежели доказано будет, что он нарушил оные»; «Сделайте, чтоб люди боялись законов и никого бы, кроме их, не боялись». И хотя в Наказе не говорилось о необходимости отмены крепостного права, мысль о естественном праве людей на свободу от рождения в Наказе проведена довольно отчетливо. Вообще же, некоторые идеи Наказа – произведения, написанного самодержицей, были необыкновенно смелы и вызвали восторг многих передовых людей. Реформируемая по идеям Екатерины II система государственных учреждений – суть лишь механизмы реализации верховной воли просвещенного самодержца. Нет и следа учреждений, которые могли бы в чем-то оппонировать верховной власти. Сам государь должен «хранить» законы, наблюдать за их соблюдением. Так принцип самодержавия, то есть неограниченной власти, был первым и основным принципом государственного строительства Екатерины II, незыблемо лежал в основе реформируемого ею политического режима. Наказ не стал официальным документом, законом, но его влияние на законодательство было значительным, так как это была программа, которую Екатерина II хотела бы воплотить в жизнь. В Европе Наказ принес Екатерине II славу либерального правителя, и во Франции Наказ был даже запрещен. Наказ, как уже сказано, был предназначен для созванной со всей страны Комиссии для сочинения Уложения. Именно в ее деятельности первоначально предполагалось реализовать идеи Наказа. Нельзя сказать, что сама мысль о Комиссии была особенно новой. Такие комиссии почти непрерывно существовали в течение XVIII века. Они рассматривали законодательные проекты, привлекали с мест представителей, обсуждали их мнения. Но разные причины мешали этим комиссиям сделать заново свод законов на смену Соборного уложения 1649 года – кодекса, который использовался в судебной практике даже во времена Екатерины II.
Уложенная комиссия собралась в 1767 году в Москве. В ее работе участвовали 564 депутата, более трети из них были дворянами. Делегатов от крепостных крестьян в Комиссии не было. Однако речи против помещичьего всевластия и непомерной тяжести повинностей крепостных прозвучали. Это были выступления Г. Коробьева, Я. Козельского, А. Маслова. Последний докладчик даже предлагал передать ведение крепостных в специальное государственное учреждение, из которого помещики получали бы свои доходы. Однако большинство депутатов были за сохранение крепостного права. Екатерина II, несмотря на ее понимание всей порочности крепостной зависимости, не выступила против существующего социального порядка. Она понимала, что для самодержавной власти попытка ликвидировать или даже смягчить крепостное право будет смертельна. Заседания Комиссии, как и ее подкомитетов, быстро выявили огромные противоречия между сословиями. Недворяне настаивали на своем праве покупать крепостных, а дворяне считали это право своей монополией. Купцы и предприниматели, со своей стороны, были резко настроены против дворян, которые заводили заводы, вели торговлю и, тем самым, «вторгались» в сословные занятия купечества. Да и в дворянской среде не было единства. Аристократы и родовитые дворяне выступали против «выскочек» – выслужившихся из низов согласно Табели о рангах, и требовали отмены этого петровского акта. Дворяне великорусских губерний спорили о правах с прибалтийскими немцами, которые им казались большими. Сибирские дворяне, в свою очередь, хотели таких же прав, которыми обладали великорусские дворяне. Дискуссии часто выливались в ссоры. Выступавшие, заботясь о своем сословии, часто не думали об общем деле. Одним словом, депутаты были не в состоянии преодолеть разногласия и искать согласие ради выработки общих принципов, на которых бы и строились законы. Проработав полтора года, Комиссия не утвердила ни одного закона. В конце 1768 года, воспользовавшись началом войны с Турцией, Екатерина II распустила Комиссию. Однако ее материалы императрица-законодательница долгие годы широко использовала в своей работе. Комиссия так и не приняла нового Уложения. Возможно, причина неудачи крылась в организации работы Комиссии, точнее – в отсутствии рабочей атмосферы, которую было трудно создать в таком грандиозном и пестром собрании представителей разных социальных, региональных и национальных групп делегатов, раздираемых противоречиями. Да и собравшиеся в Кремле законодатели не были подготовлены к сложной работе. Возможно, что и вообще для таких универсальных сводов законов прошло время. Нужна была уже иная, целостная система правовых кодексов, которые объединяла бы одна генеральная идея. По этому пути и пошла Екатерина II. Подготовка к работе Уложенной комиссии и сама работа ее, ничем не закончившаяся, оказали Екатерине II большую услугу: дали пищу для законодательной работы самой императрице, которая с тех пор профессионально занялась законодательством. Оценивая то, что было сделано ею за многие годы, можно без особого преувеличения утверждать, что Екатерина II, десятилетиями работая над законодательством, в некотором смысле заменила собой целую Уложенную комиссию. «Наказ ея императорского величества Екатерины Вторыя самодержицы всероссийския данный Комиссии о сочинении проекта новаго уложения». Чумной бунт. 1771Социальная обстановка в стране в конце 1760-х годов была весьма напряженной. В разных губерниях происходили крестьянские мятежи, участились убийства помещиков. На дорогах хозяйничали разбойничьи шайки. Их составляли не только уголовные преступники, но и беглые крестьяне. Длительным и ожесточенным было так называемое Кижское восстание (1769—1771), которое подняли приписанные к казенным металлургическим заводам государственные крестьяне Карелии, стремившиеся освободиться от тягостного бремени труда на заводских отработках. Но если о Кижском восстании, как и о других мятежах, проходивших в глухой провинции, до столиц долетали только слухи, то Чумной бунт, вспыхнувший в Москве в 1771 году, развернулся на глазах центральных властей. Поводом для мятежа, охватившего старую столицу (как некогда в XVII веке Медный или Соляной бунт), стали санитарные меры властей в связи с приходом в Москву эпидемии чумы. Она распространялась с Юга, шла от театра Русско-турецкой войны и, добравшись до города в сентябре 1771 года, оказалась очень жестокой – люди умирали сотнями и тысячами в день. Жизнь Москвы оказалась парализованной. Лавки, магазины, рынки были закрыты, многие состоятельные жители бежали за город, в провинцию, в свои дальние имения или к родственникам, надеясь переждать у них эпидемию. Московские власти во главе с главнокомандующим Москвы, фельдмаршалом Петром Салтыковым, оказались беспомощными перед лицом опасности. Они не предприняли никаких действий, которые могли бы остановить волнения. Сам Салтыков покинул Москву и укрылся в подмосковном имении. Брошенные властью на произвол судьбы, толпы москвичей устремились к Варварским воротам, где находилась чудотворная икона Богоматери. В народе стремительно распространялись слухи, что прикосновение к иконе спасет человека от страшной болезни. Чудовищное скопление народа и давка у иконы только способствовали распространению заразы. Тогда московский архиепископ Амвросий приказал увезти икону. Это намерение, а особенно запечатывание ящика для пожертвований у иконы, вызвало вспышку ярости черни. 16 сентября 1771 года, вооружившись чем попало, толпа устремилась в Донской монастырь, где укрылся Амвросий. Толпа всюду разыскивала архиепископа, и он, возможно, избежал бы гибели, если бы край его платья из-за иконостаса не заметил мальчик, вбежавший в церковь вместе с толпой. Амвросия выволокли и начали публичный допрос. Архиепископ отвечал спокойно и с достоинством, что несколько успокоило толпу. Но тут прибежавший из кабака дворовый Василий Андреев ударил Амвросия колом, и озверевшая толпа разом накинулась и растерзала святителя. Бои мятежников и правительственных войск продолжались на улицах Москвы 3 дня. Все дело решил генерал П. Д. Еропкин, который собрал в кулак все разрозненные воинские команды и нанес мятежникам поражение у стен Кремля. Дело довершил прибывший с гвардейцами из Петербурга граф Г. Г. Орлов. Кроме того, он предпринял решительные санитарные меры по подавлению чумы, а наступившие морозы избавили старую столицу от эпидемии и бунта. Пугачевский бунтНачавшееся в 1773 году восстание под руководством донского казака Емельяна Пугачева вспыхнуло в казачьих поселениях на реке Яик (Урал). Ему предшествовали многочисленные случаи появления в разных частях страны самозванцев – «Петров III». Страшная история с убийством императора в Ропше в 1762 году отозвалась в народной среде и породила такое явление, как самозванчество, основанное на наивной вере простонародья в волшебное «спасение» императора, якобы «ушедшего в народ». Несомненно, в этом можно видеть надежду простых людей на справедливость, облегчение их жизни, которое принесет добрый, чудесно избежавший убийц государь Петр Федорович. Вместе с тем, казачья верхушка, поддержавшая самозванца и авантюриста Пугачева, не верила в его «волшебные царские знаки» на теле, в его рассказы о побеге из Петербурга. Зато авторитетные казаки, недовольные политикой власти на Яике, увидели в Пугачеве человека, который способен повести за собой людей и, в случае неудачи мятежа, будет нести всю ответственность. Выступление началось в сентябре 1773 года, когда отряд Пугачева двинулся на столицу Яицкого казачьего войска – Яицкий городок. Он сразу не решился на штурм крепости и двинулся вверх по Яику, захватывая небольшие, слабо укрепленные крепости, и устраивал казни попадавших в руки мятежников офицеров и дворян. Войско Пугачева росло как на дрожжах. К нему перебегали солдаты и казаки, шли со всех сторон беглые. С отрядом в 3 тыс. человек он подступил к Оренбургу и после неудачного штурма приступил к его осаде. Гарнизон крепости Оренбург был не в состоянии справиться с Пугачевым, который пользовался огромной популярностью как в самом Оренбурге, так и в его окрестностях. Особенно возрос авторитет Пугачева, когда ему удалось разгромить шедший на помощь оренбургскому гарнизону отряд генерала В. А. Кара. В этот момент башкирские части под командованием Салавата Юлаева изменили властям и перешли к Пугачеву, что резко усилило его движение. Подкрепления стоявшему в Берде Пугачеву шли из Башкирии, Калмыкии, с Урала от приписных к заводам крестьян, которые везли с собой пушки. Самозванец – «анператор Петр Федорович» – изо всех сил старался играть роль самодержца. Он образовал «Военную коллегию» – совет «графов» и «полковников», создал также свою «гвардию». Было ясно, что власти имеют дело с дерзким авантюристом, обладавшим организаторскими способностями, полководческим дарованием, личной смелостью и отвагой. Этот самозванец, пользовавшийся огромной популярностью народа по всей стране, представлял огромную опасность для режима, и бороться с ним силами местных инвалидных команд (обычные при других обстоятельствах каратели) было невозможно. На место бежавшего из-под Оренбурга Кара в район восстания был направлен опытный генерал и доверенный Екатерины А. И. Бибиков, а после его смерти и другие опытные люди. В начале 1774 года правительственным войскам удалось разбить мятежников, однако до победы было еще далеко. Бежавший в Башкирию Пугачев сумел вновь организовать войско, которое с переменным успехом боролось с царскими отрядами. Неожиданным для властей оказался тактический ход Пугачева, который двинулся на Запад, в район Волги, и тотчас нашел поддержку у мари, удмуртов и чувашей. 12 июля 1774 года произошло то, что повергло власти в панику. Пала Казань, и мятежники устроили в городе жуткую резню и грабеж. И хотя пришедший следом за Пугачевым отряд Михельсона разгромил мятежников, возникло серьезное опасение, что Пугачев, перешедший на правый берег Волги, может двинуться прямо на Москву и, как писала Екатерина II (не доверявшая успокоительным рапортам местных чиновников), выскочить там как черт из табакерки, что было бы катастрофой для страны. Екатерина II прибегла к экстренным мерам. Во главе войск был поставлен опытный генерал П. И. Панин, а потом с театра Русско-турецкой войны был отозван самый блестящий полководец – генерал А. В. Суворов. Но гения Суворова не понадобилось. Пугачев терпел одно за другим поражения от неотступно шедшего по его следу генерала Михельсона. В августе 1774 года Михельсон разбил Пугачева в последний раз (под Царицыным), и тогда Пугачев бежал за Волгу и двинулся на Яик. Неудачи «Петра III» побудили его сторонников к решительным действиям – на казачьем круге большая часть высказалась за арест и выдачу властям самозванца, что и было сделано. Самозванца доставили в Москву, где началось следствие. Нужно сказать, Екатерина II подозревала, что за спиной Пугачева стоят высокопоставленные лица из знати, недовольной ею, Екатериной. Однако тщательное расследование на сей счет, которое провел начальник Тайной экспедиции – тогдашнего политического сыска С. И. Шешковский, не дало нужного императрице результата. Стало ясно, что не высокопоставленные покровители воодушевляли Пугачева, а народ, пошедший за ним в надежде на лучшую участь. Екатерина не была жестока и не хотела прославиться в Европе как кровавый палач. Она настаивала на возможно более мягком приговоре зачинщикам бунта, а в отношении рядовых участников считала, что нужно ограничиваться телесными наказаниями и возвратом на прежнее место жительства. Суд над Емельяном Пугачевым и его сообщниками назывался «Полным собранием» и заседал два дня (30—31 декабря 1774 года). В состав «Собрания» входили сенаторы, члены Синода, «первых 3-х классов особ и президентов коллегий, находящиеся в… Москве». Этому Собранию предстояло в Тайной экспедиции заслушать доклад следователей генералов кн. Волконского и Павла Потемкина и затем «учинить в силу государственных законов определение и решительную сентенцию».
Допрос Пугачева перед судом был ограничен шестью составленными заранее вопросами. Их перед тем, как ввести преступника в зал, зачитал судьям сам генерал-прокурор А. А. Вяземский. Целью этого допроса была не организация судебного расследования, не уяснение каких-то неясных моментов дела, а только стремление власти убедить всех, что перед ними – тот самый Пугачев, простой казак, беглый колодник и самозванец, и что на следствии он показал всю правду, а теперь раскаивается в совершенных им преступлениях. «1. Ты ли Зимовейской станицы беглой донской казак Емелька Иванов сын Пугачев?; 2. Ты ли, по побегу с Дону, шатаясь по разным местам, был на Яике и сначала подговаривал яицких казаков к побегу на Кубань, потом назвал себя покойным государем Петром Федоровичем?» и т. д. После утверждения судом этих вопросов ввели Пугачева, который, как записано в журнале судебного заседания, упав на колени, на помянутыя вопросы, читанные ему господином генерал-прокурором и кавалером, во всем признался, объявя, что сверх показанного в допросах ничего объявить не имеет, сказав, наконец: «Каюсь Богу, всемилостивейшей государыне и всему роду христианскому». На этом судебное расследование крупнейшего в истории России XVIII века мятежа, приведшего к гибели десятков тысяч людей, закончилось. Судьи сели писать приговор. Пугачев на цепи. Императрица Екатерина II, тщательно контролируя подготовку процесса, дозируя информацию для судей, вместе с тем, дала суду определенную свободу действий, что привело к возникновению дискуссии среди судей. Она коснулась меры наказания преступника и поставила Вяземского в довольно трудное положение. Как известно, русское дворянство было потрясено пугачевщиной, обеспокоено последствиями бунта, опасалось за сохранение крепостного права, а поэтому требовало примерной жестокой казни бунтовщиков. У Екатерины II в конце 1774 года были все юридические основания и силы казнить тысячи мятежников, как это в свое время сделал Петр I, уничтожив фактически всех участников стрелецкого бунта 1698 года и выслав из Москвы тысячи их родственников. И тем не менее Екатерина II не пошла на такую демонстративную жестокость. Она дорожила общественным мнением Европы. «Европа подумает, – писала она относительно жестоких казней Якову Сиверсу в декабре 1773 года, – что мы еще живем во временах Иоанна Васильевича». И хотя в охваченных бунтом губерниях – правда, без особой огласки – с пугачевцами расправлялись весьма сурово, устраивать в столице средневековую казнь с колесованием и четвертованием императрица не хотела. Конечно, дело было не только в нежелании Екатерины казнями огорчать Европу. Она считала, что жестокость вообще не приносит пользы и мира обществу, и нужно ограничиться минимумом насилия. В переписке с Вяземским императрица наметила «контуры» будущего приговора: «При экзекуциях чтоб никакого мучительства отнюдь не было и чтоб не более трех или четырех человек», то есть речь шла о более гуманных казнях, да и то только для нескольких человек. Еще не зная о вынесенном в Кремле решении, она писала 1 января 1775 года московскому генерал-губернатору М. Н. Волконскому: «Пожалуй, помогайте всем внушить умеренность как в числе, так и в казни преступников. Не должно быть лихим для того, что с варварами дело имеем». Между тем судьи, высшие сановники и все дворянство исходили из иного принципа: «Чтоб другим неповадно было». В случае, если суд пойдет на ужесточение наказания, А. А. Вяземский предполагал прибегнуть к «модерацию», то есть к затяжке с вынесением приговора. И все же судьи поступили по-своему: вместо предполагаемых Екатериной 3–4 приговоренных к смерти суд назвал шестерых, при этом Пугачева и Перфильева суд обрек на четвертование. Екатерине пришлось одобрить «Решительную сентенцию» без изменений. И все-таки Вяземский сумел выполнить негласный указ императрицы о смягчении наказания. Во время казни приговоренных он обманул суд и публику, собравшуюся на месте казни на Болоте. По его тайному приказу палач четвертовал Пугачева «неправильно». Для продления мучений нужно было отсекать преступнику поочередно руки и ноги, а потом голову. Он же якобы «ошибся» – вначале отсек голову, а потом руки и ноги. Автором этой «гуманной» ошибки была императрица. Пугачев и его ближайшие сообщники 10 января 1775 года были казнены в Москве, остальные были сосланы. Пугачевщина произвела сильнейшее впечатление на русское общество. Ожесточение народного бунта с его казнями, грабежами и убийствами, загаженными и ограбленными церквями, разоренными помещичьими усадьбами долго помнили в стране.
Русско-турецкая война. 1768–1772Французский дипломат вспоминал о том, как он, вместе с Екатериной II и двором, присутствовал на знаменитом Полтавском поле. Войска под командованием Г. А. Потемкина воспроизвели – разыграли сражение армии Петра I и шведского короля Карла XII в 1709 году. Дипломат пишет, что он поразился необыкновенному воодушевлению Екатерины II в этот момент: «Глаза ее горели, и казалось, что кровь Петра Великого струится в ее жилах». И хотя в ее жилах текла только немецкая кровь, Екатерина II была настоящей русской патриоткой и даже первой русской националисткой. Смысл своей жизни она видела в продолжении имперской политики Петра Великого, в упрочении и расширении созданной им империи. Это встречало ожесточенное сопротивление других могущественных империй, которые к этому времени в основном уже поделили мир и не жаждали допускать Россию к общему пирогу. Поэтому вхождение России в элиту мировых империй сопровождалось тяжелыми войнами сначала со шведами, потом с турками. Столкновение с Османской империей зрело давно. Противоречия усилившейся России и слабевшей Османской империи в борьбе за Причерноморьe усиливались еще со времен Петра Великого. Д. Ходовецкий. Сражение при Кагуле. Война, как и все войны, которые Россия вела на юге, оказалась тяжкой. Тут важно заметить, что у русской армии на протяжении ста лет образовался своеобразный «комплекс неполноценности» – она постоянно терпела поражения в войнах с турками. Вспомним Чигиринские, Крымские, Прутский походы, не совсем удачную по результатам войну 1730-х годов. Турки же вообще привыкли думать, что кого-кого, а русских они будут бить всегда. И как не бить этих олухов, которые, окружив себя гигантскими рогатками, построившись в огромный четырехугольник – каре, посредине которого скрипели тысячи фур, медленно двигались по выжженной степи мимо отравленных источников. Во время похода Миниха в Крым в 1730-х годах множество русских солдат умерло от дизентерии, голода. Десятки тысяч трупов лошадей вдоль степных дорог, брошенные орудия и амуниция ясно говорили – с этим противником справятся своими силами даже татары с луками и саблями. И вот, когда началась эта Русско-турецкая война, поначалу успехи России были незначительны. Д. Левицкий. Портрет П. А. Румянцева-Задунайского. Однако в 1770 году произошел перелом. На притоке Прута реке Ларге командующий 1-й армией П. А. Румянцев одержал победу над турками и татарами. Вскоре на реке Кагул произошло новое сражение. Румянцев с 27-тысячным войском наголову разбил 150-тысячную армию турок. Турецкие потери были огромны, а превосходство русской армии – подавляющим. Это были две воодушевляющие победы. Благодаря гению Румянцева, его новой тактике ведения боя была прервана столетняя полоса военных неудач России в войнах с Турцией. А потом пришли новые победы.
Чесма. 1770Одновременно с сухопутными победами Румянцева при Ларге и Кагуле пришли морские победы, причем вдали от русских берегов. По инициативе А. Г. Орлова была организована «Морейская экспедиция». Цель ее состояла в том, чтобы ударить в тыл Османской империи. Русский флот из Балтики, соединившись с кораблями, пришедшими из Архангельска, совершил тяжелый переход вокруг Европы и в апреле 1770 года вошел в Средиземное море. Уже сам по себе этот переход был подвигом. Экспедиционный корпус остановился у берегов Греции, в порту Наварин. Отсюда 24 июня русский флот под командой А. Г. Орлова (9 линейных кораблей, 3 фрегата) начал боевые действия против турок. Турецкий флот (16 линейных кораблей и 6 фрегатов) под командованием алжирца Д. Хасан-бея не выдержал навязанного ему возле острова Хиос в Эгейском море боя. Потеряв флагманский корабль «Реал-Мустафа», турки отошли в Чесменскую бухту. Было полное безветрие, турки оттащили свои корабли с помощью галер, и преследовать противника русское командование уже не могло. К тому же в бою погиб русский линейный корабль «Евстафий». В ночь на 26 июня русские корабли вошли в бухту и начали обстрел противника. Одновременно брандер – небольшое судно, наполненное горючими веществами, – под командованием лейтенанта Дмитрия Ильина незаметно подкрался к турецкому флагманскому кораблю «Стамбул» и сцепился с ним. Ильин дал приказ поджечь брандер и покинул его со своими людьми.
Турецким морякам не удалось потушить пожар на «Стамбуле»; огонь охватил корабль и перебросился на другие турецкие суда, скученно стоявшие у берега. К утру сгорели и взорвались 15 турецких линейных кораблей, 6 фрегатов, погибло свыше 10 тыс. человек. В пожаре, напоминавшем взрыв вулкана, погиб весь турецкий флот. Победа была легкая и ошеломительная. Позже была выбита памятная медаль с изображением гиб нущего турецкого флота и надписью в одно слово – «Былъ». Успехом увенчались и последующие военные действия России на суше, в Причерноморье. Русские войска овладели нижним течением Дуная и в 1771 году заняли Крым, а войска Суворова, разбили турок при Туртукае в 1773 году и при Козлуджи в 1774 году. Эти победы поставили точку в войне – турки пошли на заключение мира.
Десятого июля 1774 года в Болгарии, в деревне Кючук-Кайнарджи, был подписан мир с необыкновенно благоприятными для России условиями. Согласно условиям мира русские корабли не только могли плавать по Черному морю, но и проходить Проливы, выходить в Средиземное море. Кроме того, Россия получала многострадальный Азов, закреплялась на Керченском проливе и устанавливала свой протекторат над Молдавией и Валахией. Крымское же ханство признавалось независимым от Османской империи (читай – то есть зависимым от России). Исполнилась мечта императора Петра Великого – своими границами Россия коснулась черноморских вод, и после Кючук-Кайнарджийского мира оказалась выполненной объявленная еще в 1769 году воля Екатерины – «учреждение российского флага на Черном море». В истории Русско-турецких войн не было столь блестящего для России мира.
Первый раздел Польши. 1772Польская проблема была для русского двора острейшей, и поляки-иммигранты искали разнообразные пути и средства борьбы с Россией. Не случайно они были в окружении «княжны Таракановой». Почти сразу же после вступления на престол Екатерине II пришлось заниматься польскими делами. В 1763 году умер польский король Август III, долгие годы шедший в фарватере русской политики. Россия не хотела уступать инициативу, считая Польшу «своей», и благодаря ее давлению королем стал бывший посол Речи Посполитой и прежний любовник Екатерины Станислав-Август Понятовский. Это позволило России сохранить в Польше архаичный, безвластный политический режим, который не позволял полякам укрепить свою государственность. В среде польской шляхты господствовало мнение, что «черные орлы» – символы Австрии, Пруссии и России – будут всегда ссориться из-за Польши и не оставят в покое польского «белого орла». Однако произошло наоборот, «черные орлы» сумели найти общий язык и начали попросту делить Речь Посполитую между собой. План раздела Польши придумали пруссаки еще в 1760-е годы, однако опасения России усилить тем самым Пруссию и Австрию долго не позволяли ей вступить в сговор против Речи Посполитой. В 1772 году это стало возможным. Двадцать пятого июля 1772 года Россия получила часть Речи Посполитой с населением более 1,3 млн человек. К России отошли польская Ливония, белорусские города Полоцк, Витебск и часть Минского воеводства. Малая Польша отошла к Австрии, Пруссия овладела Великой Польшей и Гданьским районом. Фактически Речь Посполитая (объединенное государство Польши и Литвы) перестала существовать. Русский посол в Варшаве давал указания польскому королю Станиславу-Августу. Это и был первый раздел Польши. В 1780 году русские войска окончательно разместились в Польше. Это произошло уже после нескольких лет вооруженной борьбы польских патриотов с русскими войсками. В боях с партизанами особенно проявился талант А. В. Суворова, несколько раз разбивавшего отряды восставших поляков и ставшего за это генералом. Крым в составе РоссииЧерноморская политика России с самого начала царствования Екатерины II отличалась напором и агрессивностью. Уже в 1764 году была создана Новороссийская губерния, в которую со всей Европы для освоения целинных степей приглашали переселенцев. Всем было ясно, что без Крыма эти территории не имеют удобного выхода к морю, что русская царица не потерпит привычные для крымских татар набеги на земли новообразованной губернии. Победа России в войне с Турцией в 1768—1774 годах резко изменила обстановку. Крым попал под влияние России. На полуострове среди татарской знати развернулась ожесточенная борьба сторонников и противников русской ориентации. В 1776 году русские войска вторглись в Крым и посадили на ханский престол ставленника России хана Шагин-Гирея. Человек умный и образованный, он пытался провести в Крыму реформы европейского толка, но натолкнулся на сопротивление духовенства и народа. Началось восстание против Шагин-Гирея. В Крым вновь вступили русские войска, подавив мятеж. После долгих колебаний в 1779 году турки признали Шагин-Гирея крымским ханом, но ему так и не удалось удержаться на троне. После очередного мятежа в 1781 году Шагин-Гирей уехал в Россию, а в 1783 году Крым и Кубань благодаря дипломатическому таланту Потемкина и превосходящим силам русской армии без единого выстрела вошли в состав Российской империи. Аннексия Крыма и Кубани завершила процесс оформления новой огромной имперской области на юге страны. Он сопровождался массовым перемещением населения. Покровительствуемые властями христиане, как из Западной Европы, Центральной России, так и из других южных земель, переселялись в Причерноморье и в Крым. Оттуда же под давлением власти в турецкие владения бежали мусульмане. Военное и хозяйственное освоение Крыма (Тавриды) и всей Новороссии связано с именем Г. А. Потемкина. И. Лампи. Портрет Г. А. Потемкина.
«Греческий проект»Поездка Екатерины II в Тавриду и Новороссию воодушевила ее. За несколько лет пустынные степи и безлюдное побережье превратились в цветущий край. Это, казалось, приблизило осуществление имперской мечты Екатерины II и Потемкина, так называемого «Греческого проекта». Суть его сводилась к вытеснению турок из Стамбула (Константинополя), Балкан и Малой Азии и основанию на обломках Османской империи нового государства – Византийской греческой империи. Во главе этой империи должен был встать младший сын цесаревича Павла Константин, чье греческое имя, данное при рождении в 1778 году, говорило само за себя (основателем Византийской империи был Константин Великий, такое же имя носил и последний византийский император Палеолог, погибший в бою с турками на стенах Константинополя). Победы в войнах с турками, казалось, как никогда, приблизили осуществление планов освобождения православных народов от турецкого ига. Но в авторстве Екатерины II и Потемкина «Греческий проект» был далек от моральных и даже религиозных намерений. Он имел отчетливые имперские черты – завладеть «ключами Востока» – Проливами, захватить Балканы, Кавказ и Закавказье, расширить империю на юг и восток и в конечном счете повелевать миром, как некогда Римская или Византийская империи. Не случайно, что наряду с Византийской империей предполагалось создать еще две – одну на Кавказе, а другую – на Балканах, причем в последней империи государем предполагал стать сам Потемкин. Не случайно также, что в 1783 году был подписан русско-грузинский Георгиевский трактат, согласно которому Картлино-Кахетинское царство Ираклия II входило под протекторат России, а в Тифлис входили русские войска.
С этого момента было и положено начало печальной «кавказской истории». Однако от мечты, даже если мечтают могущественные государи, до реальности – дистанция большая. Чтобы занять Стамбул, нужно было победить Османскую империю, ослабевшую, но все еще сильную, имевшую большие людские и материальные ресурсы. Кроме того, подобное усиление России в Проливах было крайне невыгодно европейским державам – Франции, Англии. Не в восторге от планов Екатерины был и ее ближайший союзник – австрийский император Иосиф II. Он ясно давал понять, что предпочитает иметь дело со слабыми «соседями в чалмах», чем с сильными и агрессивными «соседями в треуголках». Поэтому из всех огромных планов отвоевания Константинополя и создания империи удалось осуществить только обучение великого князя Константина греческому языку. Войны с Турцией и ШвециейПутешествие Екатерины II в Тавриду, не скрываемые императрицей грандиозные завоевательные планы вызвали крайнее раздражение Турции, которая не считала себя сломленной. В июле 1787 года турки потребовали вывода русских войск из Закавказья, возвращения Крыма и отказа от покровительства Молдавии. Это был неисполнимый ультиматум. Русские ответили отказом, турки начали войну. Вновь Россия оказалась в тяжелом положении – ей пришлось воевать на два фронта. По согласованию с османами в 1788 году с Россией начала войну Швеция. Королю Густаву III, усилившему свою власть в стране, показалось, что наступил благоприятный момент для пересмотра условий Ништадтского мира 1721 года, по которому Швеция потеряла Восточную Прибалтику. Основные войска России были на Юге, там же воевали наиболее талантливые генералы и адмиралы. Шведы планировали разгромить русский Балтийский флот и высадить десант на Дворцовой набережной Петербурга. Опасность была весьма велика. Екатерина II очень беспокоилась и была даже готова для отражения шведского десанта вооружить горожан, создать в Петербурге народное ополчение. От пушечной пальбы русского и шведского флотов у острова Гогланд (то есть в непосредственной близости от Петербурга) содрогались стекла Зимнего дворца, и на улицах ощущалась пушечная гарь. Однако победы адмирала В. Я. Чичагова и успехи сухопутных войск в Финляндии отвели угрозу от столицы. В 1790 году шведы запросили мира, и он был подписан в Вереле. Прежние границы двух государств были вновь подтверждены. Русско-турецкая же война занимала основное внимание императрицы. На Юге сражались две армии – одна под командованием П. А. Румянцева, другой руководил Г. А. Потемкин, который осуществлял главное командование. Он должен был занять важную крепость турок в Северном Причерноморье – Очаков. Эта крайне важная операция затянулась по вине Потемкина надолго, войска несли большие потери, пока, наконец, в декабре 1788 года крепость не была взята в ходе кровопролитного штурма. Можно сказать, что эта война стала войной Суворова и Ушакова. Они словно состязались в громких победах – один на суше, другой на море. После того как Суворов блестяще отразил турецкий десант возле Очакова, на мысе Кинбурн в 1787 году, он еще несколько раз наносил туркам поражение – дважды в 1789 году в союзе с австрийцами при Фокшанах, а потом при Рымнике. В этих сражениях суворовские войска продемонстрировали необыкновенную по тем временам подвижность, совершая дальние марши и с ходу вступая в бой. И союзники, называвшие Суворова «генерал-вперед», и противники не могли не признать выдающийся гений русского полководца, побеждавшего численно превосходящего врага. Один из австрийских участников сражения вспоминает, что во время атаки Фанагорийского полка на расположения турок он вдруг услышал дружный смех русских солдат. Этот смех под огнем, в решительную минуту атаки, когда страх смерти леденит даже самые отважные людские души, показался наблюдателю хохотом из преисподней. Однако вскоре он понял, что смех русских солдат, вызванный каким-то забавным обстоятельством, лишь демонстрировал несокрушимый дух суворовских солдат, их уверенность в победе и в своем обожаемом командующем.
После победы при Фокшанах Россия быстро завоевала все пространство до Дуная, заняв Кишинев, Белгород, Хаджибей (там была основана Одесса), а также Бендеры. На следующий год, в 1790 году, Суворов штурмом взял Измаил – сильнейшую турецкую крепость на Дунае. Крепость была укреплена по последнему слову тогдашней техники, гарнизоном, превосходящим осадный корпус на 5 тыс. человек (!), командовал отважный комендант, отвергший все предложения Суворова о почетной сдаче. Тогда 11 декабря 1790 года начался штурм крепости. Он был настолько тяжел и опасен, что потом Суворов сказал, что такие крепости штурмуют только раз в жизни. Бои на укреплениях и улицах Измаила отличались необыкновенным ожесточением сторон. Из 35-тысячного гарнизона в бою пали 26 тыс., число погибших жителей Измаила неизвестно. Русские потери составили около 10 тыс. человек. Адмирал Ф. Ф. Ушаков. Морские победы Федора УшаковаПоспешно созданный в Херсоне и Николаеве Черноморский флот начал морскую войну с турками неудачно. В октябре 1787 года он понес сильный ущерб в открытом море от шторма, однако позже под командованием Ф. Ф. Ушакова одержал несколько блестящих побед. Вначале капитан-бригадир Ушаков на линейном корабле «Святой Павел», командовавший в 1788 году русским авангардом, разбил турок в Фидонисском сражении у одноименного мыса (ныне мыс Змеиный). При этом он применил редкий тактический прием – на своем корабле вышел из боевой колонны и атаковал турецкий флагман адмирала Хасан-паши. Не выдержав смелой атаки, турецкий флагман вышел из боя, следом бежала и вся его эскадра. В 1790 году в Тендровском сражении, уже командуя всем флотом, Ушаков разгромил турецкий флот, используя свое преимущество в движении, в умении создавать резервы, сосредоточить атаки на флагмане противника. Еще более впечатляющей стала победа Ушакова при мысе Калиакрия в июле 1791 года. Он обнаружил турецкий флот (18 линейных кораблей и 17 фрегатов), стоявший у берега, под защитой бе реговых батарей. Воспользовавшись тем, что часть экипажей в мусульманский праздничный день находилась на берегу, Ушаков прошел с кораблями между берегом и стоящей на рейде эскадрой, отрезав экипажи от их судов. Как и при Калиакрии, Ушаков атаковал флагмана и обратил турок в бегство. «Все чины флота, – писал Ушаков императрице, – с крайним рвением и беспримерной храбростью выполнили свой долг». Черное море оказалось под полным контролем России. Это побудило султана искать мира. Подписанный в 1791 году в Яссах мир был крайне выгоден России. Он закреплял все ее завоевания в Причерноморье и на Кавказе. Границей двух империй стал Днестр. Правда, о «Греческом проекте» пришлось забыть, потому что война была тяжелой и до разгрома Турции было далеко. К этому времени умер и самый активный сторонник авантюр на Босфоре Г. А. Потемкин. Станислав-Август Понятовский, король Польский.
Но как раз Понятовского и сделали королем, чтобы он не мешал делить Польшу. Горячие же его слова ничего уже не значили для Екатерины… К тому же она знала, что Понятовский, страдая от своего бессилия, унижения, живет отнюдь не жизнью страдальца, а на широкую ногу, делает миллионные долги, которые приходится платить ей, российской императрице. Скорбя о судьбе Польши, он не отказывал себе ни в безумной роскоши, ни в изысканных утехах, ни в любовницах и дорогостоящих развлечениях. Его знаменитые «четверги» собирали во дворце всех выдающихся интеллектуалов, ярче всех на них блистал король. Знаменитый ловелас Казанова, посетивший двор Станислава-Августа, писал: Король, пребывавший, как и всегда в присутствии гостей, в прекрасном настроении и знавший итальянских классиков лучше, чем какой-либо другой король, завел речь о римских поэтах и прозаиках. Я вытаращил глаза от восхищения, услышав, как его величество цитирует их… Мы болтали о чем угодно с ним, и каждый раз, как я вспоминаю поистине достойные уважения качества, коими обладал этот великолепный государь, я не могу понять, каким образом мог он совершить столь грандиозные промахи – то, что он пережил свою родину, быть может, наименьший из них. Второй и Третий разделы ПольшиИ вдруг в 1786 году ситуация резко изменилась, когда прусский король Фридрих-Вильгельм II поддержал Станислава-Августа в противовес России, с которой в это время находился в недружественных отношениях. Тут слабый, изнеженный, плачущий король, которого ненавидели многие на родине, все-таки показал, что и он поляк, и любит родину больше, чем роскошь и удовольствия. Ситуация позволила польскому королю в 1791 году провести реформу – ввести новую конституцию, которая ограничила права всесильных прежде магнатов, установила наследственную монархию, отменила право каждого члена сейма кричать «вето», что уничтожало всякое, даже нужное нации решение сейма. Эта конституция в корне меняла судьбу Польши. Страна становилась конституционной монархией, у нее впервые появлялась регулярная армия, был учрежден новый воинский орден, словом, Польша как государство получила шанс возродиться к жизни. Но, увы, мужества королю хватило ненадолго. «Сестра» из Петербурга прикрикнула на него, велела королю отменить самую конституцию, примкнуть к противникам конституции, уничтожить учрежденный орден и явиться в Гродно. И он все послушно и привычно исполнил. В Гродно его арестовали, и он утвердил своей подписью второй раздел Польши. Пятнадцатого ноября 1795 года последний польский король отрекся от престола. Ему предписали жить в Гродно, русское правительство оплатило все его долги – 3 млн золотых, он был официально взят на содержание разделивших польские земли России, Пруссии и Австрии. Между прочим, в основе новой польской конституции лежали так хорошо знакомые Екатерине II идеи Просвещения, идеи естественных прав народа. Однако русская императрица уже давно не думала так, как во времена писания своего Наказа. Она увидела в польской конституции опасность для могущества России, привыкшей верховодить в делах Польши. Не поддержала поляков и Пруссия, оставив Польшу один на один с Россией. Но все же главный удар новой польской власти нанесли своевольные и эгоистичные польские магнаты. Они, с помощью русских денег, собрали оппозиционную королю Тарговицкую конфедерацию, которая попросила Екатерину II о помощи. Эта помощь незамедлительно и была им оказана. 100-тысячное войско вошло в Польшу и в 1792 году заняло Варшаву. В спину полякам нанесла удар и Пруссия. Ее войска вступили в Польшу и захватили Гданьск, Торунь, Познань. Позже эти захваты были оформлены в виде русско-прусской конвенции. Россия получила часть Белоруссии и Правобережную Украину. Необыкновенно бесцеремонная политика союзников в Польше вызвала среди поляков бурю протеста. Весной 1794 года в Кракове вспыхнуло восстание, которое возглавил Тадеуш Костюшко, отважный воин, сражавшийся в Северной Америке на стороне колонистов, против англичан. Он сумел организовать свои войска, и они, воодушевленные идеями свободы и независимости своей родины, стали одерживать победы над союзниками. Костюшко освободил Варшаву и издал Поланецкий универсал об освобождении крестьян от крепостного права. Но неравенство сил сказалось довольно скоро. Поляки не смогли ничего противопоставить превосходящим силам русской армии, которую возглавил непобедимый Суворов. Он нанес Костюшко тяжелейшее поражение и после кровопролитного боя взял предместье Варшавы Прагу, где его солдаты устроили зверскую резню, и затем вступил в польскую столицу. За это он был произведен Екатериной в генерал-фельдмаршалы. Раненый Костюшко был захвачен и отправлен в Петербург. Восстание польского народа было утоплено в крови. Это была та военная катастрофа, после которой потерпевшая поражение страна исчезает с политической карты мира. Так это и произошло. Осенью 1795 года Пруссия, Австрия и Россия, сев за стол переговоров, стерли с карты имя Польши, поделив ее территории. Это и был Третий раздел Польши. К России отошли Курляндия, Литва, Западная Белоруссия, западная часть Волыни. Пруссия оккупировала Варшаву, Австрия – Люблин. «Польская проблема» была решена. Станислав-Август Понятовский был привезен в Россию. Последний польский король умер в Петербурге.
Екатерина и революция во ФранцииДраматические события в Польше проходили на фоне грандиозных перемен во Франции, где пала одна из великих европейских монархий и уже давно шла кровавая вакханалия революции. Революция началась в 1789 году и поначалу не вызывала в Петербурге особого беспокойства. Екатерина II, не дружившая с Людовиком XVI и Францией вообще, даже с некоторой долей злорадства следила за трудностями, которые встали перед Бурбонами. В России была даже опубликована Декларация прав человека и гражданина, в которой было много параллелей с Наказом Екатерины II. Но постепенно, по мере того как все больше и больше разгорался революционный пожар, Екатерина тревожилась все больше и больше. Когда же она получила известие о казни короля Людовика XVI, то даже слегла в постель от огорчения. Нет, она не боялась французской интервенции – слишком далека была Франция. Ее беспокоило другое – судьба идей, которые легли в основу революции. А дело в том, что, как ни парадоксально звучит, это были и ее идеи. Идеи Просвещения, идеи равенства, человеческого достоинства, свободы породили и Французскую революцию, и просвещенный абсолютизм Екатерины II. Идеями Просвещения, мыслями Монтескье, Вольтера, Д’Аламбера были пронизаны многие реформы Екатерины. Но эти же идеи и мысли породили и кровавую гидру революции. Екатерина яростно защищала своих кумиров. Она писала, что не философы виноваты в злодеяниях революции, а ловкачи-политики, которые этими идеями спекулировали. Поэтому государыня опасалась, как бы и в России не появились такие же, как во Франции, Робеспьеры, Мараты. Они начали с того, что тискали статейки в газетенках, листовках, сочиняли пьески о республике, свободе, тирании. Особо недолюбливала государыня масонов. Раньше, в прежние годы, она ото всей души смеялась над их дурацкими обрядами, черепами, страшилками в полутьме, над их тайнами, перстнями и считала их шарлатанами. Но когда во Франции началась революция, она узнала, что многие ее вожди – члены масонских лож. К этому вспоминалась американская революция, где все главари мятежников были масонами. Словом, на масонов началось гонение. Их стали подозревать в том, что по своим каналам они переправляют в Россию литературу, устанавливают связи. Когда в Риге были внезапно арестованы два студента, ехавшие домой из Европы, то их бумаги все перетрясли, а начальник Тайной экспедиции Степан Шешковский спрашивал у них на допросе, «от чего произошла французская революция, сие чудовищное произведение кровопийственной философской просвещенной политики» и какое участие в этом принимали масоны. Шешковский сам таких и слов не знал, он явно говорил с голоса государыни, которой масоны очень не нравились. Екатерина стала относиться к событиям во Франции все более серьезно. «Дело французского короля, – писала императрица, – есть дело всех государей». Она понимала революцию во Франции как угрозу всему европейскому порядку, более всего опасаясь разгула черни, подобного нашей пугачевщине. Она стала оказывать помощь бежавшим из Франции эмигрантам, думая, что революционный пожар будет потушен роялистским движением. Арест, казнь короля и королевы повергли Екатерину II в болезненное состояние. Узнав об образовании республики, она решила, что это долго не протянется и что придет властный, сильный человек, который восстановит порядок. Поддерживая эмигрантов, императрица была весьма невысокого мнения об их вождях, считая их неспособными организовать сопротивление революционерам. Мало надеялась она и на действия крупных европейских держав, думавших о своих интересах. Впрочем, стоя во главе одной из таких держав, она была лишена сентиментальности. По большому счету падение Франции было выгодно России, ведь почти весь XVIII век французская политика была недружественна России. Франция покровительствовала антирусским силам в Польше, Швеции, Османской империи. Вместе с тем, как и другие государи, императрица внимательно наблюдала за тем, чтобы после победы над революцией никто из европейских держав не получил особых преимуществ. Дела Радищева и других просветителейЕкатерина II была уверена, что России ничего не угрожает. Слишком далека была от ее границ Франция; но все же она была обеспокоена событиями в этой стране. Прозвище «якобинец» в ее устах стало ругательством. Так она называла восставших поляков, опасалась происков якобинцев в России и других странах. Были предприняты некоторые превентивные полицейские меры. За эмигрантами-французами был установлен строгий (в том числе тайный) контроль. Екатерина II была убеждена, что с идеями нельзя бороться пушками, и, вопреки своим прошлым представлениям, начала возводить «умственные плотины» на пути революционных идей или мнений, которые казались ей чем-то опасными. Самым громким «книжным делом» стало дело директора петербургской таможни А. Н. Радищева, написавшего в 1790 году «Путешествие из Петербурга в Москву». Не дочитав до конца книгу, Екатерина II сказала: «Тут рассеивание заразы французской: отвращение от начальства», – и приказала найти и арестовать автора, что и было вскоре сделано. Так летом 1790 года над головой в общем-то благополучного чиновника Радищева разразилась страшная гроза. Он внезапно был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. Когда к нему домой явились люди, он спросил, от кого они приехали. «От Шешковского», – был ответ. Радищев упал в обморок. Имя начальника Тайной экспедиции всех приводило в трепет… Радищева арестовали, заковали в кандалы, заключили в каземат. Страшно было то, что делу дала ход сама императрица Екатерина. А. Н. Радищев. Когда Радищев, с недельной щетиной, в одежде со срезанными пуговицами, с мыслями в беспорядке, появлялся перед столом начальника Тайной канцелярии Степана Ивановича Шешковского, из него можно было вить веревки. При запирательстве Шешковский применял к дворянам легкое принуждение. Как писал сын Радищева, Шешковский сам хвалился, что знает средства вынуждать признания, а именно он начинал тем, что допрашиваемое лицо хватит палкой под самый подбородок, так что зубы затрещат, а иногда и повыскакивают. Ни один обвиняемый при таком допросе не смел защищаться под опасением смертной казни. Сохранились письма и завещание Радищева, написанные им в первые дни ареста. Из них ясно – Радищевым в Петропавловской крепости владел страх, подчас истерическая паника. Видно, что человек готовился к самому худшему. Радищев не был трусом, но, по-видимому, Шешковский его сломал. Это он делал не раз. Так, в конце 1790 года он допросил автора «Вадима Новгородского» Якова Княжнина. Четырнадцатого января 1791 года Княжнин впал в жестокую горячку и умер. Думаю, что Шешковский был страшен тем, что для Радищева он олицетворял «государственный страх», огромную беспощадную машину насилия, которая могла превратить человека в прах, пыль. Здесь, в тесном и темном каземате, по стенам которого сочилась вода, человек в полной мере понимал свою беззащитность. Его не спасали ни дворянские привилегии, ни законы. Ждать помощи снаружи было бессмысленно. Хозяин застенка мог сделать с тобой все, что угодно. Нужно было только собрать остатки мужества и не позволить ему сшить коллективное дело, заговор. И Радищев сумел отстоять себя в этом неравном состязании. На суде произошел такой диалог: Судья: С каким намерением сочинили вы оную книгу? Радищев: Намерения при сочинении другого не имел, как быть известным в свете сочинителем и прослыть остроумным писателем. Судья: Кто именно вам в этом сообщники? Радищев: Никого сообщников в том не имел. Судья: Чувствуете ли важность своего преступления? Радищев: Чувствую во внутренности моей души, что книга моя дерзновенна, и приношу в том мою повинность…
Судьба Радищева была решена уже в самом начале его дела. Вообще-то Радищеву страшно не повезло. Он не вовремя написал свое произведение и попал под обычную в России кампанию. В книге Радищева, написанной довольно плохо, затрагивались те современные проблемы России, о которых часто писали другие авторы в русской печати, в том числе и сама Екатерина II. Однако, к несчастью Радищева, книга вышла в тот момент, когда императрица решила положить конец распространению «французской заразы». Уже в Сибири он признавался, что если бы издал книгу лет за десять до Французской революции, то его еще наградили бы как автора, указавшего на многие пороки системы. Но тут наградой стали кандалы и Петропавловка. Книга его была сожжена, прах развеян. Радищева за «умствования, разрушающие покой», признали государственным преступником, приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. В первый раз в новой истории России общегражданский суд выносил суровый приговор автору художественного произведения, которое признали призывом к бунту. В качестве главного доказательства судьям вслух читали «Путешествие из Петербурга в Москву». Суд был формальностью – все решили пометы императрицы на полях книги… Судьба Радищева оказалась печальной. Его приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. Как говорили в старину, «Сибирь – та же Россия, но только пострашнее». Пять лет провел в Илимске Радищев. Он жил там несравненно лучше, чем другие узники. Отдельный дом, разрешенные прогулки по окрестностям. Он собирал гербарии, охотился. Сестра жены привезла к нему детей, он учил их наукам. Потом Радищев женился на этой женщине. Любопытно, что местный урядник пытался сорвать с Радищева взятку. Он полагал, что начальник столичной таможни попал сюда за злоупотребления по финансовым делам. На второй день своего царствования Павел I распорядился освободить Радищева, а Александр I вернул его в Петербург, возвратил орден, чин и дал работу. Но жизнь и судьба Александра Николаевича были безвозвратно сломаны могучей силой государства. Он был убежден, что если мучения от жизни превосходят меру, то жизнь нужно оборвать. Одиннадцатого сентября 1802 года утром Радищев выпил стакан азотной кислоты (крепкой водки). Придворный медик Виллие пытался его спасти, но безуспешно. Уезжая от умирающего, Виллие, совсем не знавший Радищева, сказал: «Видно, что этот человек был очень несчастлив». Суровая участь ждала и попавшего в опалу знаменитого московского просветителя и масона Николая Новикова. Как уже сказано выше, в 1790-х годах Екатерина II изменила свое мнение о масонах. Они стали ей казаться проводниками идей революции. К тому же Екатерина II подозревала (не без оснований) в связях с масонами собственного сына Павла, которого не любила и не хотела видеть на престоле после себя. Поэтому Новиков был арестован, его издательство закрыто, без суда его заключили в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет. Это, по мысли Екатерины II, должно было стать предупреждением всем, причастным к масонству. Суровая расправа с Радищевым, Новиковым, а также автором пьесы «Вадим Новгородский» Яковом Княжниным произвела гнетущее впечатление на тех, кто знал Екатерину II – сторонницу свободы слова. Совет при высочайшем дворе. Имперская идеяНеудачный проект Панина 1763 года не отбил у Екатерины охоту учредить Совет, а лишь скорректировал план создания будущего совещательного органа. Вся предыстория самодержавия говорила о необходимости создания такого органа. В результате Екатерина пошла по традиционному пути и в конце 1768 года создала такой «Совет при высочайшем дворе», компетенции которого четко не определялись, а общая задача его деятельности была сформулирована по-старинному туманно: Иметь как рассуждение, так и бдение, дабы ничего не было упущено, что служить может к обороне и безопасности государства, также и к военным действиям, о чем о всем сей Совет беспосредственно Нам докладывать должен. Словом, советуйте, а мы посмотрим! Естественно, что в состав Совета вошли только близкие, доверенные сановники Екатерины. Совет занимался множеством дел, но императрица при окончательном решении могла и не считаться с советами его членов. Созданный Совет нельзя рассматривать изолированно от всей системы власти, которая сложилась при Екатерине. Он был одним из ее важных элементов, причем общий характер созданной системы и ее функционирования строился на началах, прямо противоположных тем, о которых ратовал в своем проекте Панин. Это было, по терминологии историков русского права XIX века, «личное начало». Оно проявилось в реформе Сената, когда генерал-прокурор А. А. Вяземский приобрел огромную власть – большую, чем его предшественники, начиная с первого генерал-прокурора П. И. Ягужинского. Известно, что в секретной инструкции Вяземскому Екатерина написала: «Совершенно надейтеся на Бога и на меня, а я, видя ваше угодное мне поведение, вас не выдам». Таким образом, воля императрицы была выше закона. Личное начало проявлялось и в том значении, которое придавалось при Екатерине II президентам трех важнейших коллегий – Военной, Адмиралтейской и Иностранных дел. Эти президенты – доверенные люди, фактически были министрами, управлявшими своими учреждениями практически без всякой коллегиальности. В этом видна давняя, еще с петровских времен традиция выделения трех первейших коллегий из ведомства Сената и отсутствие в них коллегиальности. Ко временам Екатерины II введенная Петром Великим коллегиальность управления не выдержала испытание временем ни в Сенате, ни в центральных учреждениях. Система самодержавия, порожденное им господство фаворитов, «ласкателей» и «сильных людей», низкая исполнительская культура чиновников – все это делало коллегиальность формальной и малоэффективной. Изменения в сфере высшего и центрального управления были связаны не только с неэффективностью коллежского начала, но и с желанием Екатерины II глубже, чем ее предшественники, вникать в дела и реально управлять страной. Известно высказывание Екатерины II о том, что она часто видит тщетность всех своих усилий. Что бы она ни делала, для России это остается каплей в море. Если отбросить литературность этого высказывания, то можно понять проблемы императрицы – повелительницы гигантской страны, размеры которой продолжали увеличиваться. В царствование Екатерины II разнообразные геополитические факторы, связанные с расширением империи, начинают оказывать все более серьезное влияние на внутреннюю политику, устройство государства. Если при Петре I, когда Россия получила название империи, для политики все же были еще характерны типично средневековые представления о статусе многих завоеванных и добровольно присоединенных к России нерусских территорий как о «вотчинах», «царствах» русского царя, то в екатерининское время все изменилось. По мере расширения экспансии на Запад (разделы Польши) и Юг (завоевание Причерноморья и Крыма) эта политика становится имперской, то есть она отражает комплекс имперских идей властвования над другими народами в многонациональной стране. Сутью ее в аннексированных землях, лежащих за пределами первоначального расселения великорусской народности, становятся три начала: русификация, централизация и унификация. Нужно учитывать и психологию Екатерины – вчерашней иностранки, страстно хотевшей, чтобы русские признали ее своей. Основная линия родства Екатерины с Россией шла через империю, династию. Она воспринимала себя не вдовой Петра III, а членом династии Романовых. Когда Екатерина II пишет: «Покойная моя бабка», – то имеет в виду не Альбер тину Фредерику Баден-Дурлахскую, а императрицу Екатерину I. В таком же контексте она использует выражение «предки мои», говоря о династии Романовых. Не случайно граф Сегюр, видевший императрицу на показательных учениях на знаменитом Полтавском поле, писал: «Удовольствием и гордостью горел взор Екатерины II. Казалось, кровь Петра Великого струилась в ее жилах».
Екатерина II была непоколебимо убеждена в изначальном превосходстве русских над другими народами. Если ее филологические занятия, приводившие государыню к убеждению, что все языки произошли от русского и что название «Гватемала» переводится как «Гать Малая», и что английские парламентские учреждения вышли из Новгорода Великого, могут вызвать улыбку, то все выглядит иначе, когда императрица занималась политикой. В отношении нерусских частей империи Екатерина II осторожно, но последовательно проводила политику усиления русского элемента; при ней осуществлялась продуманная стратегия постепенного выравнивания статуса этих территорий, которые исторически отличались от России. Делалось это преимущественно путем административных изменений, на основе унификации и централизации. Екатерина понимала всю сложность работы своих чиновников на Украине и призывала того же Румянцева вести политику осторожно, «иметь и волчьи зубы и лисий хвост». Совершенно нетерпима была Екатерина II к полякам. Таких резких, уничтожающих характеристик, которые императрица давала полякам, польской нации, еще не звучало в XVIII веке. Можно предположить, что столь несвойственная гуманной Екатерине ярая ненависть к полякам объясняется политическими причинами, вольнолюбием шляхты, традициями дворянской демократии Речи Посполитой. Это все и вызывало зубную боль как в Берлине, Вене, так и в Петербурге. Кроме того, трагедия польской государственности, которую она переживала в XVIII веке, интерпретировалась Екатериной II как неспособность польского народа существовать самостоятельно, как проявление природной порочности поляков. В имперской политике Екатерины II использовался универсальный имперский принцип: «Разделяй и властвуй». Во время польского восстания 1794 года она рекомендовала Т. И. Тутолмину использовать давний антагонизм белорусских крестьян и польских помещиков, «ободряя покровительством» русской власти первых против вторых.
Императрица Екатерина II была уверена, что включение польских территорий в Россию принесет полякам благо. В мае 1772 года она писала генералу В. В. Каховскому, которого намеревалась назначить губернатором будущей Могилевской губернии и посылала в Польшу для общей разведки на территории, где ему предстояло стать губернатором: Решились мы ныне на присоединение к империи нашей некоторых польских земель… Вы всячески стараться будете, чтобы с вступлением новых провинций под скипетр наш в оных пресеклись всякия угнетения, притеснения, несправедливости, разбои, смертоубийства… одним словом, мы желаем, чтобы не токмо сии провинции силою оружия были нам покорены, но чтобы все сердца людей в оных живущих добрым, порядочным, правосудным, снисходительным, кротким и человеколюбивым управлением Российской империи присвояли, дабы они сами причину имели почитать отторжение свое от анархии Республики Польской за первый шаг к их благоденствию. Губернская реформа 1775 годаТвердое убеждение императрицы в том, что захваченные территории будут жить лучше, попав под ее скипетр, зиждилось на уверенности в значительных возможностях внутреннего режима управления. С петровской эпохи, с проведения первой и второй областных реформ утвердился универсальный принцип, согласно которому все области России, вне зависимости от национальных, социальных, исторических, геополитических особенностей, получали единую систему местного управления, построенную на основах строгого централизма и бюрократизации. В послепетровские годы система местного управления, заимствованная из Швеции, утратила многие черты своего оригинала. Начала камерализма, разделение функ ций различных ветвей власти – это и многое другое было забыто. Слишком громоздким, дорогим и неудобным казался весь созданный Петром Великим аппарат. В целом, в системе местного управления при ближайших преемниках Петра Великого произошел серьезный откат от петровских принципов регулярного государственного устройства, проявилось почти полное возвращение к примитивной допетровской воеводской системе управления. Полученное от предшественников наследие не устраивало Екатерину II потому, что допотопный воевода, воплощавший в одном лице судью, главного финансиста и администратора, принципиально не соответствовал просветительским концепциям Екатерины II в области права. Местное управление казалось императрице архаичным, порождавшим извечные пороки русской бюрократии – волокиту, взятки, злоупотребления. Оно было слабо управляемо из центра, поражало дикостью административных нравов. Кроме того, просветительская концепция требовала от местного управления участия в социальной политике, в управлении сословиями. Основной документ реформы – «Учреждения для управления губерниями», изданные в 1775 году, – был написан в основном самой императрицей, которая при работе над текстом прибегала к помощи сановников и знатоков западноевропейской и прибалтийской местной администрации. По своему значению «Учреждения» стали крупнейшим после Наказа произведением Екатерины II как государственного деятеля. Если Наказ был во многом публицистическим сочинением, то «Учреждение» явилось полноценным законодательным актом на базе идей Наказа. Так она мыслила перестроить всю систему государственной власти в России. В этом документе Екатерина II продемонстрировала все свое искусство соединить самодержавную форму правления с законностью.
Основой областной реформы стало такое реформирование местного управления, которое усилило значение центра и самой самодержицы в жизни страны. Проведение аналогий между действиями Екатерины II в 1775 году и действий Петра I в 1708—1711 годах кажется вполне обоснованным. Как известно, тогда Петр ликвидировал большую часть приказов, создал губернии, во главе которых поставил обладавших огромной властью «принципалов», бывших непосредственно связанными с царем. По такому же пути пошла и Екатерина II: ликвидация большинства коллегий привела к передаче многих функций этих учреждений местным властям. Главной фигурой местной администрации стал губернатор или наместник, который в наиболее важных частях страны получал титул генерал-губернатора, связанную с этим огромную власть и прямое подчинение самой императрице. С самого начала он рассматривался как доверенное лицо монарха в губернии. Как и Петр Великий (некогда посадивший в губернаторские кресла своих ближайших сподвижников), Екатерина II поставила на эти должности людей проверенных. Генерал-губернаторами стали Г. А. Потемкин, П. А. Румянцев, Я. Сиверс и другие. В итоге наместники пользовались личной дружбой и полным доверием императрицы. Они, сосредоточив в своих руках огромную власть, действовали совершенно самостоятельно, но во всем отчитывались только перед государыней. Новая губернская реформа означала продолжение процесса бюрократизации, привела к росту численности чиновников. Количество губерний увеличилось с 25 до 41, а потом – до 50. Они формировались из расчета 300—400 тыс. жителей в каждой, и их размеры применительно к России позволяли власти вполне успешно контролировать положение на местах. Степень унификации и единообразия их устройства была так высока, что губернии не отражали национальную, историческую специфику каждой территории, в особенности тех, которые оказались аннексированы Россией. Так, Литва стала Виленской, а Крым – Таврической губернией. Текущими делами только исполнительского характера в губернии занимались губернские правления, подчиненные наместнику. Все финансы центральных органов переходили теперь к губернским казенным палатам. Кроме того, создавались приказы общественного призрения, ведавшие образованием, медициной, социальным обеспечением. В уездах делами ведал городничий и капитан-исправник.
Изменился и суд. Принцип независимости суда от администрации и отделение уголовного судопроизводства от гражданского составляли суть реформы. Создание при этом так называемого «Совестного суда» знаменовало собой появление в России первого всесословного судебного органа, игравшего роль третейского суда и разбиравшего гражданские тяжбы. Кроме того, он занимался рассмотрением жалоб арестованных и заключенных. Конечно, можно сильно сомневаться в эффективности работы этого суда. Значение его все же состояло в другом: в своей идее Совестный суд нес на русскую почву зачатки гражданского общества, презумпцию невиновности, мысль о гуманности, человеколюбии, которые верховная власть гарантирует законом. В манифесте 1775 года создание Совестного суда объяснялось необходимостью обеспечить любому из подданных равные права перед законом, утверждалось, что личная безопасность каждого подданного «весьма драгоценна есть человеколюбивому монаршему сердцу». В этих словах «Учреждения» можно усмотреть реальное воплощение идей просвещенной монархии Екатерины II. Губернская реформа оказалась важной в социальной, точнее, дворянской политике правительства Екатерины. Согласно «Учреждениям» 1775 года, дворянская сословная корпорация получила возможность влияния на местную администрацию через своих выборных представителей – уездного предводителя и капитанов-исправников. Это было давно ожидаемое политическое решение, подготовленное всей предшествующей историей русского дворянства в послепетровскую эпоху, но умело осуществленное не как опасный своим резонансом политический акт, а как естественный этап создания новой местной системы управления. «Жалованная грамота дворянству». 1785О дворянстве не забывал ни один российский правитель. Проблема дворянства как опоры режима была всегда актуальна, а его самосознание и сословная корпоративность в поспетровское время неуклонно возрастали. Правительство Елизаветы близко подошло к намерению оформить сословные права и привилегии дворянства: и те, которые фактически существовали, и те, которые дворяне требовали от властей. Среди последних было освобождение от обязательной службы и усиление роли дворянства в управлении и обсуждении законодательных вопросов. Реальные последствия пробуждения дворянского самосознания проявились в подготовленном еще при Елизавете, но принятом при Петре III знаменитом указе о вольности дворянства 1762 года. Екатерина II, оказавшись у власти, пошла по намеченному уже ранее пути, но при ней концепция отношений власти и дворянства обогатилась рядом важнейших положений, которые вытекали из просветительства. Смысл преобразований состоял в том, чтобы русское общество, как в Западной Европе, было организовано на сословных началах, чтобы было несколько основных сословий, которые получили бы неотторжимые привилегии, записанные в законах. Это урегулирует отношения между различными группами населения, даст каждому подданному гарантии, которые защитят от всяческого произвола. Все эти обстоятельства Екатерина II не могла не учитывать. К ее вступлению на престол дворянство получило ряд привилегий (Манифест о даровании вольности 1762 года). Отнимать их императрица, как трезвый политик, не думала, хотя документы свидетельствуют, что она без восторга отнеслась к Манифесту – законодательному наследию ее предшественника-супруга. Новый цикл обсуждения дворянского вопроса начался в Комиссии об Уложении. Наказ Екатерины II безусловно признавал дворянство как высшее сословие, но напрямую связывал достоинство и почести дворянина с его добродетельной, усердной службой и наградами государя – единственного источника его благополучия. Но на заседаниях Комиссии схлестнулись представители родовитого дворянства (прежде всего князь М. М. Щербатов) и защитники принципов Табели о рангах (Я. П. Козельский и др.). Если первые настаивали на «очищении» дворянства от «неродословных» людей, которые «унизили» дворянское звание, то вторые считали, что «лишение выходцев из недворянской среды права на получение дворянства усердной службой устранит стимул к ней и тем самым принесет вред государству».
Ясно, что императрица была на стороне последних, хотя мнение родовитых она также не могла игнорировать, что отразилось на последующем законодательстве о дворянстве. Не менее серьезными были споры о торгово-промышленной монополии дворянства. Екатерина II никогда не намеревалась давать особые привилегии исключительно дворянству, чтобы тем самым не уничтожить торгово-промышленный класс. После Манифеста 1762 года, работы Уложенной комиссии, ряда законодательных инициатив самодержавия очертания дворянского корпуса становились все четче. Этому способствовали многие обстоятельства. В ходе начавшегося в 1765 году Генерального межевания земель землевладельческие права дворянства значительно окрепли, а владения многих дворян округлились за счет казенных земель. Произошло освобождение дворянских земель из-под контроля государства, что не могло не способствовать росту сословного самосознания. Этому же способствовала и повседневная жизнь дворянской провинции с выборами представителей дворянства, с активной общественной деятельностью, в которую втягивались ранее безвылазно сидевшие по своим углам дворяне. Логическим завершением всех этих тенденций формирования дворянства как сословия стала изданная 21 апреля 1785 года «Жалованная грамота дворянству».
Экономика времен Екатерины IIНа экономическую политику Екатерины II мощное воздействие оказывал рост товарного производства в сельском хозяйстве, увеличение значения денег в народном хозяйстве. Шли и интенсивные процессы складывания всероссийского рынка, специализации районов России. На развитие экономики воздействовала и внешняя политика империи. Как и всегда, войны (а их было в царствование Екатерины II много) дорого обходились казне и народному хозяйству, но успешные последствия их для империи – завоевание новых территорий – оказывало благотворное воздействие на экономическое развитие. Разделы Польши означали включение в империю, а значит, в экономику страны, экономически сильных областей. Последствия завоевания Причерноморья вышли далеко за рамки сиюминутных имперских интересов. Огромные неосвоенные черноземные степи Новороссии, Крыма и юга Украины оказались втянутыми в хозяйственное освоение. Все это привело к росту сельскохозяйственного производства, активному переселенческому движению, ускорило создание инфраструктуры, строительство городов (в том числе и портовых), резко увеличилось производство товарного хлеба, его экспорт за границу. Непрерывно возрастали и объемы промышленного производства. Обогнав Англию по выплавке чугуна в 1740 году, Россия до 1780 года наращивала это превосходство и довела отрыв до 70 тыс. тонн (Россия – 110 тыс., а Англия – 40 тыс. тонн). И лишь в два последних десятилетия этот разрыв, благодаря началу в Англии промышленной революции, начал сокращаться: в 1790 году Россия выплавила 130,5 тыс., а Англия – 80 тыс. тонн, в 1800 году – соответственно 162,5 тыс. и 156 тыс. тонн. В целом, и в других отраслях промышленности крепостническое производство при Екатерине II еще не исчерпало своих возможностей. Это естественным образом сказалось на устойчиво положительном внешнеторговом балансе страны. Все царствование Екатерины II Россия была страной преимущественно вывоза – как сырья, так и промышленных товаров. Если в первой половине 1760-х годов в среднем за год из России вывозилось товаров на 11,7 млн, а ввозилось на 8,7 млн руб., то в первое пятилетие 1790-х годов внешнеторговый баланс стал еще более активным: при ввозе на 34 млн руб. вывоз составил 43,5 млн руб. В середине XVIII века происходит образование банковской системы. В 1754 году открывается Государственный заемный банк, состоявший из Дворянского заемного банка с уставным капиталом в 700 тыс. руб. и Купеческого банка. Оба давали ссуды из низкого расчета годовых с рассрочкой на несколько лет. Дворянский заемный банк обслуживал только дворян под залог драгоценностей и населенных имений. С целью поддержки разорившихся дворян в 1786 году создали еще один банк – Заемный, процент которого был увеличен до 8%, а срок возврата ссуды возрос до 20 лет. Дворянская опека осуществляла возврат долга разорившихся должников. Купеческий банк, вместе с созданным в 1764 году в Астрахани Банком для восточной торговли, а также Ссудным армянским банком (1779 год), довольно скоро стал важным фактором экономической жизни России. Получило бурное развитие вексельное право, у Медного банка появились конторы векселей, которые облегчали междугородную торговлю. Банковская система становилась непременной частью экономики. Особенно это стало очевидно с организацией Ассигнационного банка с двумя отделениями в Москве и Петербурге и вводом в обращение ассигнаций. Первые бумажные деньги появились в 1769 году, и их введение преследовало цель, с одной стороны, вытеснить из обращения медную монету, а с другой – обеспечить пополнение финансовых резервов в связи с началом Русско-турецкой войны. Введенные ранее векселя лишь отчасти спасали положение, и учреждение бумажных денег стало радикальным выходом из положения. Пятирублевая ассигнация екатерининского времени. Инициатором этой важной реформы стал граф Яков Сиверс, подавший в 1768 году императрице специальную записку о введении бумажных денег. Опыт введения ассигнаций оказался чрезвычайно удачным. Общество вполне доверяло казне, и в первые 17 лет оборота ассигнаций была достигнута уникальная ситуация, когда стоимость ассигнаций даже превышала стоимость серебряных денег! Лишь с 1782 года, когда власти, желая восполнить дефицит бюджета, резко увеличили выпуск бумажных денег, доверие к ним стало падать. Нельзя сказать, что финансовое положение страны в царствование Екатерины II было неустойчивым. Дефицит бюджета – неизбежное следствие огромных военных расходов и трат на обустройство Новороссии – к середине 1780-х годов был значителен и составил 12 млн руб. при доходах в 50 млн и расходах в 62 млн руб. Однако в целом он успешно погашался умелой финансовой политикой. Для этого использовались как традиционные средства (порча монеты, увеличение налогов и пошлин), так и новые – эмиссия ассигнаций, которая сочеталась с обращением к иностранным займам. Без иностранных займов уже трудно представить экономику России, почти непрерывно воевавшей в конце 1780-х – начале 1790-х годов. Тем не менее, оценивая экономическую ситуацию екатерининского царствования, можно сказать, что правительство Екатерины II вело свою политику в достаточно благоприятных экономических условиях и имело значительную свободу внутриполитического маневра, которую императрица сумела даже расширить своими действиями в области торгово-промышленной и финансовой политики. Все это позволило австрийскому императору Иосифу II в шутку как-то сказать о Екатерине II: Из всех монархов Европы она одна только действительно богата. Она много повсюду издерживает, но не имеет долгов, ассигнации свои она оценивает во сколько хочет, если бы ей вздумалось, она могла бы ввести кожаные деньги. «Третий род» людейНачало выработки курса в области коммерции и предпринимательства относится к 1763 году, когда в ряду других комиссий возникла и Комиссия о коммерции, которую возглавил Г. Н. Теплов. Свою работу Комиссия начинала не на пустом месте. Она располагала политическим наследием правительства П. И. Шувалова, сделавшего много для развития экономики и подготовившего законодательные предпосылки для пересмотра социальной политики в отношении предпринимателей. Для политики самодержавия первой половины XVIII века в отношении торгово-промышленной деятельности характерна известная противоречивость. Власть оказалась между двумя огнями. С одной стороны, она должна была учитывать противоречащие друг другу интересы купечества и дворянства, с другой – соблюдать при этом всесословный «государственный интерес». Известно, что посадские и купцы отстаивали свое монопольное право на занятие торгово-промышленной деятельностью как особого рода занятия, присущего только этому «чину». В их многочисленных челобитных красной нитью проходит мысль о том, что каждый «чин» должен заниматься тем, что ему определено изначально: купцы должны торговать, дворяне – служить в армии и заниматься «домоводством», крестьяне – пахать, священники – молиться за всех. Иначе произойдет нарушение некоего утвержденного свыше порядка. Реальная жизнь XVIII века ломала сложившиеся стереотипы и заветы отцов. Поощрение предпринимательства в разных формах в рамках внутренней политики протекционизма приводило к активному вовлечению дворянства в торгово-промышленную деятельность. Уж слишком доходным становилось это занятие в условиях роста товарного хозяйства и значения денег. Обладание землями, крепостными, возможность получения помощи государства, щедрого на поддержку отечественной промышленности, подвигло многих помещиков к освоению этой сферы деятельности. Нужно сказать, что помещики поощряли торгово-промышленные занятия своих крепостных крестьян, что давало несравненно большие, чем раньше, доходы от оброков. Наконец, характерной чертой помещичьего предпринимательства стало то, что им начали заниматься прежде всего правящие верхи – те, кто стоял близко от трона и мог рассчитывать на особое покровительство верховной власти. После А. Д. Меншикова, П. П. Шафирова и других петровских фабрикантов предпринимательством занялись вельможи Анны Иоанновны, потом – при Елизавете Петровне – братья Шуваловы, Воронцовы и многие другие. Это не могло не отразиться на внутренней политике, а также на законодательстве. Всю первую половину века оно в целом покровительствовало помещикам-предпринимателям, шла ли речь об их льготах в торговле, заведении заводов и фабрик в поместьях или о борьбе за монополию на земле и душевладение, ибо в условиях господства в экономике крепостнического труда вопрос о крепостных и поместьях был принципиально важен. При этом государство никогда не вставало на путь окончательного подавления купеческого предпринимательства или даже существенного ограничения «исконного» занятия посадских людей. Конечно, после Петра Великого, заботившегося о купеческом предпринимательстве не меньше, чем о дворянском, политика самодержавия стала менее щедрой, однако законы охраняли права предпринимательства всех подданных без различий – и недворян в их числе. В этом состоял «прямой государственный интерес». Комиссия о коммерции приступила к рассмотрению всех этих проблем на очередном витке правительственной политики в 1763 году. В своей записке Теплов фактически констатировал, что петровская социальная политика для торгово-промышленного населения не улучшила его положения. Он писал о неполноправности «третьего класса»: Их здесь жребий тот же, что и крестьянский по почтению, которое им от дворян приписывается, по налогам, которым они часто подвержены бывают от управителей городских и воевод или от офицеров.
Соответственно купцам, по мнению Теплова, требуется, «чтоб они больше у нас свободы и почтения имели», были освобождены от подушной подати, а налоги им начислялись с капиталов и торговых оборотов. Принципиально важной мыслью Теплова было признание того факта, что в России нет условий для возникновения «третьего класса» людей, ибо он может появиться только при наличии свободы. Говоря о причинах «неискусства» российского «рукоделия», он отмечал, что для ремесленного производства хронически не хватает «вольных работников»: «Прочие все или в службе находящиеся, или крепостные» работают плохо. Преодоление этой общей несвободы Теплов видел, в частности, в том, чтобы крестьянин-ремесленник имел право «выкупиться от помещика» и стать членом сообщества свободных мастеров. Только эта мера «возвысить, кажется, может всем рукоделиям в государстве искусство, а напоследок произведет между дворянством и крестьянством третий стан людей, то есть мещанский». Создать новое сословие мог только «фундаментальный» закон, относящийся к «третьему сословию». Екатерине II были близки мысли о конструировании общества, образовании с помощью законодательства, помимо дворянского сословия, и «среднего рода людей». В здании «законной монархии» Екатерины II «средний род людей» был «вторым этажом», прослойкой между дворянством и крестьянством. Логичная стройность задуманного плана самым удачным образом совпадала с вполне реальными ожиданиями выгод для казны от нового положения купцов и ремесленников. Эти мысли перекликались с разрабатываемой в то же время реформой школы. Весной 1764 года императрица одобрила идеи И. И. Бецкого о создании таких школ, которые бы позволили через качественно новое воспитание образовать из подкидышей и незаконнорожденных детей «третий чин» общества. Идея создания нового среднего сословия проявлялась в тех законах, которые регулировали статус горожан, купечества, определяли их положение, налоги. Итогом стало появление «Жалованной грамоты городам». Екатерина II и церковьЕкатерина II, воспитанная на идеях Вольтера, была далека от истинной веры в Бога. Рационализм, ценность позитивного знания, презрение ко всякому обскурантизму были характерны для ее мировоззрения. Но при людях, в церкви, она никогда этого не проявляла, оставалась примерной прихожанкой дворцовых храмов, хотя на укромном балконе во время длинной православной службы раскладывала многочасовые пасьянсы. Судьба Русской православной церкви решилась задолго до рождения Екатерины II. Полное подчинение ее светской власти произошло еще до Петра I, в ходе же его церковной реформы секуляризация лишь усилилась. Объясняется это не только явным преобладанием светского начала над церковным в русском обществе XVIII века, победой рационализма с примесью просветительского безверия, но и приземленными желаниями светской власти прибрать к рукам огромные богатства церкви. Секуляризация сознания – характерный процесс второй половины XVII века – сменился в XVIII веке другим процессом – секуляризацией церковного имущества. Екатерина II лишь завершила этот процесс. Сама она была в целом далека от веры в Бога, хотя соблюдение православного ритуала считала для себя обязательным, никогда не забывая о том, что она – глава Русской православной церкви. Незадолго до ее восшествия на престол в 1762 году Петр III отобрал у церкви ее земли, подчинив их созданной специально для этого Коллегии экономии. Это устраивало Екатерину II, но спекулятивные соображения, желание упрочить свою популярность после свержения Петра III, имевшего скверную репутацию царя-богохульника, возобладали, и в августе 1762 года имения были возвращены церкви, а Коллегия экономии ликвидирована. Но это оказалось лишь тактическим ходом. Созданная той же осенью Комиссия о духовных владениях под руководством Г. Теплова встала на путь «упорядочения» духовных имуществ, что было лишь эвфемизмом секуляризации. Подавив оппозицию в церковном управлении (дело Арсения Мациевича), Екатерина II перешла в решительное наступление. Ее речь, произнесенная перед Святейшим Синодом, была решительна и демагогична. Преклоняясь перед ученостью и высокой моралью иерархов, указующих пастве путь истины, она заявила: Вы – люди просвещенные, но отчего происходит, что вы равнодушно смотрите на бесчисленные богатства, которыми обладаете, и которые дают вам способы жить в преизбыточестве благ земных, что совершенно противно вашему званию? В преемники апостолов, которым повелел Бог внушать людям презрение к богатствам, и которые были очень бедны, Царство их было не от мира сего – вы меня понимаете?… У вас много подвластных. Вы просвещенны: вы не можете не видеть, что все сии имения похищены у государства, вы не можете владеть ими, не будучи несправедливы к нему. Это – демагогическая речь в стиле и духе Просвещения.
Церковная реформа, вроде бы приостановленная с приходом Екатерины, ее указом от 26 февраля 1764 года возобновилась. Суть ее состояла в изъятии у церкви земель почти с 2-миллионным населением, что составляло около 15% населения России. Были опять, как и при Петре I, установлены штаты духовенства, огромное количество священников, причетников и монахов (две трети монастырей было ликвидировано) оказались без мест. Но даже не эти последствия церковной реформы Екате рины II оказались принципиальными для духовенства. Важнее всего, что в общей концепции сословного строя России духовенству как особому сословию не нашлось места. Это уже видно по составу Уложенной комиссии 1767 года, где духовенство фактически не было представлено и где проблема духовенства сводилась к сетованиям о недостаточной роли церкви в воспи тании подданных. Одновременно с упадком социального значения духовенства падало и его нравственное влияние как и православия в целом. При Екате рине II впервые были сделаны серьезные, невиданные ранее послабления старо обрядцам, – этим истинным изгоям «неприкасаемым» русского общества, – представителям других христианских конфеcсий, провозглашены начала свободы вероисповедания. Принцип согласия всех подданных-граждан, к какой бы вере они ни принадлежали, под сенью самодержавия признавался важнее споров о чистоте веры. «Нижний род людей». Проект «Сельского положения». 1785Правление Екатерины II началось с вынесения приговора по делу Салтычихи – помещицы-убийцы, приговоренной к лишению дворянства и пожизненному заключению. Этот «урод рода человеческого» стоял в одном ряду с тысячами помещиков, убивавших своих крепостных, разумеется, в меньших, чем Салтычиха, масштабах, но остававшихся при этом безнаказанными. Екатерина II была безусловным противником крепостничества. Это вытекало из ее отношения к свободе, просвещению, гуманизму. Но она была реалистом в политике, а крепостничество оставалось именно той упрямой реальностью, с которой ей, политику, не считаться было невозможно. Понимая все эти обстоятельства, императрица могла только морально осуждать крепостничество да смягчать режущие ее глаз и человеколюбивое сердце рабовладельческие крайности этого порядка. К призыву о смягчении крепостного права, собственно, и сводилась генеральная мысль Наказа по крестьянскому вопросу. Практика же была иной: при Екатерине II Дон и Украина стали частью империи, на которую распространялось крепостничество. В 1765 году, в развитие указа 1760 года о праве помещиков отправлять крепостных без суда в Сибирь на поселение, императрица подписала указ о разрешении помещикам ссылать своих крестьян в каторжные работы. Продолжался начатый при Анне Иоанновне процесс лишения крепостного крестьянства даже тени юридических прав. Теперь они уже не присягали в верности государю, им запрещалось обязываться векселями, заниматься подрядами. По своей правовой сути крепостное право не претерпело в реформаторское царствование Екатерины II сколько-нибудь существенной перемены в сторону раскрепощения или хотя бы смягчения неволи. Более того, происходил естественный процесс усиления крепостного права, ведший к превращению крепостного крестьянина в раба. Крепостное право, неразрывно связанное со статусом и экономическим положением «главного члена» общества – дворянства, оставалось зоной, закрытой для законотворчества Екатерины II. И все же нельзя не признать, что положение другой половины населения – государственных крестьян, пополнившихся бывшими монастырскими, оставалось предметом внимания императрицы. Это отразилось в «Сельском положении», которое составила Екатерина II в 1785 году. Хотя этот документ так и остался проектом, он все же ложится тем необходимым «нижним» блоком в основание возводимого императрицей здания сословного общества. «Сельское положение» по структуре и основным идеям является, в сущности, проектом Жалованной грамоты государственным крестьянам и стоит в одном ряду с Жалованными грамотами дворянству и городам, изданными в один день 21 апреля 1785 года.
Н. Неврев. Продажа крепостных. Так же как другие Жалованные грамоты, оно нацелено на правовое оформление статуса сословия крестьян, утверждает неотъемлемость его сословных прав, в том числе – личную свободу, право сословных занятий земледелием и некоторыми ремеслами, право собственности, владения и продажи недвижимого и движимого имущества. Как и дворяне, и горожане, крестьяне делятся на шесть категорий. Высшие категории крестьян получали свободу от телесного наказания; согласно «Сельскому положению» в сельской местности образовывались выборные органы самоуправления, с помощью выборов образовывался сословный суд, существовал механизм взаимодействия с представителями государства. Причины, по которым почти готовый проект не стал третьей Жалованной грамотой 1785 года, не известны. Исследователи в большинстве своем склоняются к выводу, что Екатерина II не хотела будоражить дворянство и, особенно, крепостных, которые могли бы понять такую грамоту как обещание свободы. Можно предположить, что при определенных обстоятельствах, благоприятных отмене крепостничества, правовая модель, выработанная Екатериной для государственных крестьян в «Сельском положении», могла быть реализована применительно уже ко всему крестьянскому населению России, включая и бывших крепостных. Проект Конституции Екатерины IIИсторики, работавшие над материалами Екатерины II, в полной мере смогли оценить всю совокупность законов и законопроектов, оставшихся после весьма плодовитой императрицы, считавшей в шутку, что она страдает «законобесием» – непреодолимым желанием, как она пишет, «царапать законы». Термин «конституция» в категориях права XVIII века нужно понимать как «организацию», «устройство», «структуру права», целостную систему правовых норм. И тогда вся огромная законодательная работа Екатерины II, особенно в 1770–1780-х годах, приобретает совершенно другой смысл, становится выполнением ею работы по схеме-плану «всеобщего законоположения», состоящего из больших законодательных блоков. Теперь осознана глобальность правовой реформы Екатерины II, которая не ограничивалась созданием сословного строя со всеми его юридическими атрибутами, но шла к созданию единого Свода государственных установлений. Эта гигантская, непосильная одному человеку работа велась императрицей вполне успешно. Свод ее законов пронизывали общие принципы, лежащие в основе законности просвещенной монархии. Разработку этого грандиозного плана Екатерина II начала в середине 1780-х годов, когда благодаря ее усилиям появились Жалованные грамоты, были написаны проекты других важных законов, которые могли составить единое правовое здание «законной монархии». Центральное положение в Своде занимал «Наказ Сенату», подготовленный в 1787 году. По своему названию он как бы перекликается с Наказом Уложенной Комиссии 1767 года, знаменуя собой новую стадию законодательной деятельности, после того как публикацией Жалованных грамот были заложены основы сословного строя. Императрица, составляя «Наказ Сенату», впервые после Наказа Уложенной комиссии делает наиболее серьезную попытку заново сформулировать основы правового статуса самодержавия, хотя в обосновании самодержавной формы правления принципиально новых идей мы не встретим. К такой работе подходит пословица «Тех же щей, да пожиже влей». В «Наказе Сенату» фигурирует вся старая аргументация необходимости самодержавия: географический фактор, целесообразность в обширной России именно такого строя, высшие цели монарха – добро для народа. Более четко, чем раньше, «Наказ Сенату» утверждает как незыблемый принцип полноту самодержавной власти. Именно она – единственный источник закона. Одновременно неизменяемость верховных прав самодержца утверждается как непреложный закон. В попытке подорвать хотя бы одну из основ самодержавия Екатерина видит неисчислимые страшные последствия для России. Наконец, в «Наказе Сенату» Екатерина II затрагивает проблему престолонаследия, бывшую, как мы знаем, пожалуй, самой острой для самодержавия в XVIII веке. Екатерина II исходит из общего положения, что, как и все в стране просвещенного монарха, порядок престолонаследия должен определяться законом, в котором должны соблюдаться важнейшие принципы: единонаследие, предпочтение прав первородства, а также наследования по мужской линии. Оговаривались и условия лишения наследника прав престолонаследия.
Не менее важна вторая часть Свода государственных установлений – «О узаконениях вообще». В этом документе закон признается как единственный принцип общественных взаимоотношений. Говорится о том, что есть «законность» как совокупности «непременных прав» подданных: право на жизнь, личную безопасность, здоровье, имя, презумпция невиновности, а также право требовать судебной защиты, апеллировать к высшей власти. Екатерина сформулировала и ряд положений, которые должны были защитить правовой строй, гарантировать незыблемость закона. Все подданные должны соблюдать законы, признавать законность судов, монополию и законность их решений. Запрещалось наказывать за то, что не определено законом как преступление. Кроме того, отныне закон не имел обратной силы. Провозглашалась свобода вероисповедания, запрещалось наказывать «за мысли и слова людские». Особенностью Свода было то, что эти общие для подданных-граждан законы и их равная ответственность перед верховной властью находили реализацию через сословную систему права. Таким образом, правовая система становилась достаточно гармоничной и сбалансированной настолько, насколько это было возможно в стране, где половину населения составляли крепостные.
Екатерина II не опубликовала Свод государственных установлений. И дело, вероятно, не в том, что русское общество не созрело для подобных актов. Практика законотворчества в екатерининское и другие времена показывает, что часто опережающие сознание правовые акты становятся важными вехами в формировании этого же правового сознания и элементов гражданского общества. Екатерина не спешила опубликовать «Наказ Сенату», ибо у нее, вероятно, были сомнения относительно возможностей этого бюрократического органа быть «хранителем законов». В этом-то и заключалось глубинное противоречие самодержавия, которое, сохраняя и законодательно утверждая свою неприкосновенность, оказывалось в силу своей же неподконтрольности страшно зависимым от случайностей, к числу которых относились личные взгляды и пристрастия наследника. Так получалось, что вся сила самодержавия, основанная на непререкаемом праве править без ограничений, без четкого определения компетенций монарха как высшего должностного лица, оборачивалась для русского самодержавия неожиданной стороной, делало его в какие-то моменты беззащитным. Начиная с 1682 года огромная власть самодержца оказывалась многократно подвержена нападкам авантюристов и не раз становилась заложником гвардейцев и «ночных императоров» – фаворитов. Достаточно было нескольких сотен или даже десятков пьяных гвардейцев, чтобы свергнуть законного государя и возвести на престол нового. Из таких государей двое (Елизавета Петровна, Екатерина II) оказались попросту узурпаторами, нарушившими как все юридические нормы, присягу, так и традиционные «династические счеты». Словом, самодержавие окрепло и развилось за пределами «поля» права, законности. В этом состояла его сила, но одновременно – и его слабость. Оно было беззащитно перед лицом случайностей, становилось жертвой авантюристов. Развитие же тех правовых выборных и представительских институтов (земских и иных), которые существовали в России до утверждения самодержавия, могло бы, в принципе, обеспечить русскому царю-императору гарантии неприкосновенности его власти и личности, ибо защита закона и установленных им порядков является институционной обязанностью подобных правовых учреждений. Но тогда самодержец утратил бы свое бесконтрольное право повелевать. Поэтому он и не мог пойти на создание таких институтов. А в отсутствии таких учреждений скрыты причины хронической политической неустойчивости в России на протяжении всего XVIII века, да и позже. Получался замкнутый, неразрешимый до 1917 года круг. Просвещение времен Екатерины IIВ России XVIII века Просвещение понималось людьми как поход против суеверия, невежества, как образование и совершенствование людей посредством наук и доброго отношения. Особую роль в борьбе за просвещение занимает один из близких Екатерине II людей Иван Иванович Бецкой. В 1760-е годы Бецкой провел реформу главного дворянского учебного заведения – Шляхетского сухопутного корпуса, создал новые военные школы. Но самым известным начинанием Бецкого стало основание в 1764 году Императорского общества благородных девиц. Оно разместилось в построенном Ф. Б. Растрелли Смольном Воскресенском монастыре. «Смолянки» – девочки из дворянских семей – получали в этом закрытом заведении, под пристальным надзором французских классных дам, очень хорошее образование. Многие из них были любимицами императрицы и двора, позже стали завидными невестами и просвещенными хозяйками петербургских салонов. Прелестные лица первых выпускниц Смольного института смотрят на нас с портретов Д. Г. Левицкого в залах Русского музея. Бецкой был истинным государственным романтиком. Как и его покровительница императрица Екатерина II, он находился под обаянием идей Просвещения, был убежден, что все несчастья России – от невежества, отсутствия культуры и образования. И. И. Бецкий. Бецкой вошел в историю как выдающийся просветитель, реформатор русской школы. Он верил, что воспитание всемогуще, но сразу, наскоком тут ничего не добьешься. Сначала потребуется организовать ряд закрытых учебных заведений, в которых и воспитывать вначале… «родителей будущих российских граждан». А уж из этих семей со временем выйдут новые поколения истинных граждан – просвещенных, умных, трезвых, образованных, трудолюбивых, ответственных верноподданных. Изложенная Бецким педагогическая концепция выше всяких похвал: детей воспитывать только добротой, никогда не бить (что было тогда повсюду нормой), не опутывать их мелочным педантизмом. Воспитатель обязан иметь жизнерадостный характер, иначе его нельзя подпускать к детям – ведь они должны не бояться, а любить своего наставника. Учитель обязан быть нелжецом и непритворщиком, «человеком разум имеющим здравый, сердце непорочное, мысли вольные, нрав к раболепию непреклонный (то есть не воспитывать подхалимов. – Е. А.), говорить должен как думает, а делать – как говорит». Для девиц мещанского происхождения открыли институт при Новодевичьем монастыре, что был основан по Московской дороге. Талантливых детей 5–6 лет брали в образованный Бецким в 1764 году Воспитательный дом при Академии художеств. Молодежь постарше училась в гимназии Академии наук. Оттуда можно было перейти в университет при Академии, где преподавал М. В. Ломоносов, а позднее читали лекции академики И. И. Лепехин, В. М. Севергин. Линии Васильевского острова порой напоминали Оксфорд или Кембридж – столько было здесь разных студентов и учеников. Кроме кадетов Шляхетского сухопутного корпуса, а также Морского шляхетского кадетского, переехавшего на 3-ю линию в 1733 году, учеников и студентов Академии художеств, Академии наук, здесь встречались студенты Горного училища, образованного в 1774 году на 22-й линии, Учительской семинарии с 6-й линии, ученики Благовещенской и Андреевской школ, частных учебных заведений. Не случайно именно на Васильевском острове – месте обитания тогдашней петербургской интеллигенции и чиновников – в знаменитом здании Двенадцати коллегий в 1819 году был открыт Петербургский университет. Отцом начальных школ и учительского образования в Петербурге был выдающийся педагог серб Ф. И. Янкович де Мириево. В 1783 году он возглавил Главное народное училище, где стали готовить учителей для всей России. Он же ведал написанием новых учебников, которые выдавались ученикам бесплатно. Образование можно было получить и в частных «вольных» школах и пансионах. Их в Петербурге в 1784 году было почти пятьдесят. Прекрасных лекарей готовили в хирургической школе при Сухопутном и Морском госпиталях на Выборгской стороне или в Медицинском училище на Фонтанке, а также в школе при Аптекарском огороде. Литература и пресса при ЕкатеринеЕкатерининское царствование стало для русской науки, литературы и журналистики временем процветания. При этом с наукой у Екатерины II были непростые отношения. Ценя знания, она одновременно недолюбливала ученых и, будучи самоучкой, с иронией относилась к людям, получившим систематические знания, которые казались ей грудой бесполезных истин, без которых она легко обходилась в управлении своим «маленьким хозяйством» – так кокетливо она называла Российскую империю. Кроме этого «комплекса недоучки», Екатериной II владел и «комплекс провинциалки», которая во всем хотела превзойти французских королей, французскую ученость и вообще Париж – тогдашнюю признанную интеллектуальную столицу мира. Это было в целом хорошим стимулом для развития просвещения в России. Сама Екатерина II, правитель гуманный, терпимый, была пишущим автором, знала толк в сочинительстве, хорошо понимала значение печатного слова для совершенствования общества. Проникнутая идеями Просвещения, она стремилась внедрять свободу слова и в русскую жизнь.
Т. Караф. Портрет Д. И. Фонвизина (копия неизвестного художника).
И хотя к концу своего царствования она отошла от принципов, которые исповедовала в молодости, все же правление Екатерины II отмечено либерализмом политики власти и значительными успехами литературы и журналистики. На смену гениям времен Елизаветы Петровны М. В. Ломоносову и А. П. Сумарокову пришло новое поколение литераторов. В середине 1760-х годов засверкал гений Дениса Фонвизина. Не менее талантливыми, чем Фонвизин, были драматурги Я. Б. Княжнин, В. В. Капнист, а Г. Р. Державин уже при жизни стал классиком русской поэзии. Роль Гавриила Державина в становлении русской литературы вообще огромна. Его оды были подлинными поэтическими шедеврами. В стихах Державина такая сила, мощь и выразительность, что это чувствуется и до сих пор. Бедный дворянский недоросль, потом долгие годы преображенский солдат, затем чиновник, Державин сделал карьеру благодаря не только своему уму, усердию и честности, но и поэзии. В 1782 году он написал оду, которая оказалась пропуском во дворец и на долгие годы охранной грамотой Державина. Это была знаменитая ода «Фелица», в которой поэт обращается к Екатерине II как к придуманной киргизской княжне Фелице и хвалит ее за разные достоинства: …Не дорожа твоим покоем, Все сразу в стихах узнали императрицу, а самое главное – ей самой ода очень-очень понравилась. Государыня сказала, что никто ее так не понял, как Державин. В награду Екатерина послала поэту золотую табакерку с надписью на пакете: «Мурзе Державину от киргиз-кайсацкой княжны». Лишенное юмора начальство Державина даже поначалу заподозрило его во взятках от инородцев. В оде «Фелица» есть юмор, свежесть искреннего чувства, точнее – чувства любви, но не обычной, плотской, а возвышенной, государственной – так люди любят властителя только за одно то, что он властитель. С любовью же Державина к Екатерине сложнее. Он полюбил государыню за Наказ для Уложенной комиссии по созданию нового свода законов. В Наказе было столько правильных мыслей: спасение России – в самодержавии, самодержец обязан править по закону, закон должен быть справедлив, и ему должны подчиняться все. Там же дано определение свободы. Это – «право делать все, что позволено законом». Державин думал, что вот наступила новая эпоха, и с такой государыней исчезнет зло, несправедливость… Но от деклараций до реальной политики – дистанция огромная. Как бы то ни было, ода «Фелица» открыла ему путь к власти, его заметила и выделила государыня. Он стал губернатором, но нигде не мог удержаться подолгу, потому что пытался реализовать принципы Наказа буквально и в итоге завоевал звучную славу чудака, скандалиста и склочника. Но Екатерина II умела ценить и такие черты его характера, как прямоту, принципиальность, честность. В 1791 году она сделала его своим статс-секретарем по приему жалоб. В деле защиты справедливости, исполнения долга он не знал сомнений. Это было не всегда приятно императрице – ведь она была самодержицей и порой с законом мало считалась. Как-то раз они так сильно заспорили, что Державин даже накричал на императрицу, а когда она пыталась уйти, схватил ее за мантилью. Прибежавшему статс-секретарю государыня сказала: «Василий Степанович! Побудь здесь, а то этот господин много дает воли своим рукам». Державин почти два года был одним из ее статс-секретарей. Они дружили и ссорились, за это время он хорошо узнал эту необыкновенную женщину, многие иллюзии в отношении ее рассеялись. Да и Державин надоел государыне своей прямолинейностью и упрямством. И как-то раз он заболел, а когда выздоровел, то узнал, что императрица уволила его из статс-секретарей и сделала сенатором – типичное «понижение вверх». Г. Р. Державин. Не будем упрощать Державина – он не был Дон-Кихотом. Когда-то взятая на себя роль правдолюбца, который режет правду-матку в глаза, вошла в плоть и кровь Державина. Конечно, эта роль отвечала его импульсивному характеру, но все-таки это была во многом его игра, маска. На самом же деле он знал меру в обличениях и умел, когда нужно, помалкивать. Да иначе и быть не могло – Державин был и слыл необыкновенным жизнелюбом. Любовью к жизни, еде, телесному удовольствию буквально пышут его стихи. В своем доме на Фонтанке в одной из комнат он сделал настоящую восточную беседку с мягкими пуховыми диванами. Как было хорошо всхрапнуть здесь после обеда. Он обожал и свою Званку – имение на берегу Волхова. До глубокой старости его волновали деревенские девы с их «остренькими глазками беглянок и смуглянок». К женскому полу Державин был всегда слаб. В 1799 году он написал эроти ческое стихотворение «Русские девушки», а его «Шуточное пожелание» вошло даже в оперу Чайковского «Пиковая дама»: Если б милые девицы При Александре I Державин стал министром. Но не успехи на служебном поприще обессмертили Державина уже при жизни. Люди ценили его как гения, как настоящего кудесника слова. Даже сейчас мы будто слышим в стихотворении «Снигирь» нежные и печальные звуки флейты под ритмичный рокот барабана на похоронах друга Державина, генералиссимуса Суворова: Что ты заводишь песню военну Творения русских литераторов свободно печатались в русских типографиях. Екатерининская эпоха стала временем частных типографий, невиданной прежде свободы публикаций. Среди многочисленных издателей, как гора, возвышается Николай Новиков, издавший более 1000 самых разных книг. Новиков был не просто издателем; он организовал целую систему книготорговли, которая охватывала всю страну и была доступна для всякого любознательного человека. Новиков издавал популярные в обществе журналы «Трутень», «Живописец», «Кошелек», в которых полемизировал с самой Екатериной II, тоже не чуждой журналистике и драматургии. Известно, что императрица написала около десятка пьес. В типографии Новикова впервые на русском языке появились многие переводные книги Д. Свифта, Г. Мабли и других западноевропейских авторов. Переводы стали важным делом русских литераторов. В 1770-е годы образовалось «Собрание, старающееся о переводе иностранных книг», членами которого были А. Н. Радищев, Н. А. Львов и др. Энергия Новикова не знала предела – вокруг него постоянно собирались талантливые литераторы. Сначала это было «Дружеское ученое общество» при Московском университете, а затем «Типографская компания». Новиков и близкие ему люди были членами московской масонской ложи; Новиков издавал масонскую литературу. Это и стало поводом для гонений на Новикова. Он вышел из заточения только после смерти императрицы Екатерины, сломленный и больной. (Напомним, что такая же судьба постигла и А. Н. Радищева.) Екатерининское время знаменательно огромным числом частных журналов. Их, кроме Новикова, издавали А. П. Сумароков, М. М. Херасков, М. Д. Чулков, И. А. Крылов, Е. Р. Дашкова и многие другие. Русский читатель сразу же оценил достоинства журнальной формы, которая позволяла узнать многое из мира литературы, политики. Главной целью многих журналов было (как, впрочем, и теперь) желание развлечь, позабавить читателя, но также – созвучно эпохе – незаметно обучить его, просветить. Даже названия журналов говорят сами за себя: «Полезное увеселение», «Свободные часы», «Невинное упражнение», «Доброе намерение». «Всякая всячина» появилась в 1769 году и была первым русским сатирическим журналом. Д. Г. Левицкий. Портрет Н. И. Новикова. Журнал был по тем временам передовой – печатал смелые статьи, в том числе и против крепостного права. В нем печатала свои статьи Екатерина II. Новиков в своих журналах полемизировал со «Всякой всячиной», причем порой довольно остро, что государыне не нравилось, но раз заданный стиль политики, позволявший вести журнальную полемику, она долгое время выдерживала.
Возможно, эта публикация навеяна скандальной историей «образовательной» поездки внебрачного сына Екатерины II и Григория Орлова Алексея Бобринского. Отправленный учиться в Европу, он прославился в Париже по преимуществу своими похождениями. Как сообщали доверенные люди императрицы, Бобринский «вел жизнь развратную, проигрывал целые ночи в карты и наделал множество долгов». Вокруг него вились проходимцы, которые обворовывали его… Императрица, которая поручила его русскому послу во Франции, узнав о разгульной жизни сына, потребовала его возвращения, но он дерзко отказался подчиниться воле государыни и переехал в Лондон. Там похождения юноши продолжались. Как писал видевший его современник, раз утром Бобринский ворвался к нему в комнату и умолял поехать с ним немедленно в Париж, «ибо знакомая ему одна особа внезапно туда уехала, а без нее он жить не может». С большим трудом, только 6 лет спустя после отъезда, в 1788 году, Бобринского, обремененного огромными долгами, удалось выманить в Россию, и императрица посадила его под домашний арест в эстляндском имении. Истинный свин! Наводнение 1777 года. Екатерининский ПетербургЕкатерина II гордилась Петербургом, городом, ставшим ей родным домом. Все годы своего правления она, не жалея сил и средств, украшала свою столицу. Правда, в 1777 году город постигло несчастье – первое великое наводнение. Несчастье пришло, как всегда, внезапно. После полуночи 10 сентября резко усилился ветер с запада (стал «жестким»), и в 5 утра Нева выступила из берегов «и наводнила мгновенно низменные части города», да так, что по Невскому и другим улицам люди плавали на лодках. Высота воды в то утро достигла 310 см выше ординара. Выше она поднималась только дважды: в 1824 году (410 см) и в сентябре 1924 года (369 см). Бешеный ветер с моря нес по воздуху сорванные с крыш листы железа, черепицу, разбивал стекла, выламывал рамы в Зимнем дворце, где находилась императрица Екатерина II. Множество судов и барок, вошедших в Неву, сорвало с якорей. Буря швыряла их друг на друга, выбрасывала на берег. Как писала Екатерина II М. Гримму, на разрушенной Дворцовой набережной громоздились корабли. На Васильевском острове корабль из Любека не просто вынесло на берег, а забросило в стоящий в отдалении лес. Тогда же фактически погиб Летний сад: множество могучих деревьев повалило, сооружения разрушило водой. Вода быстро ушла, и город представлял собой ужасное зрелище. Трупы людей и животных, поваленные заборы, принесенный водой лес и дрова, мелкие и крупные суда, сломанные деревья – все это громоздилось в невероятном хаосе среди полуразрушенных домов, у которых были сорваны крыши, разбиты окна. Все погреба и склады оказались затоплены, товар перепорчен, купцы несли огромные убытки. Только рыбы было везде в достатке. После внезапного ухода воды ее находили в самых неожиданных местах: в погребах, подвалах, комнатах, прямо на улице… Город при Екатерине II бурно жил и быстро изменялся. В конце XVIII века он обогнал по численности Москву – в нем жили около 200 тыс. человек. Но не многолюдством примечателен екатерининский Петербург. Его судьбу в ту пору определяло место, занятое Россией в царствование Екатерины II. Город стал одним из центров мировой политики, резиденцией великой государыни, более трети века со славой правившей огромной империей. Экономическая и военная мощь России тогда достигла расцвета и поражала современников. Не было более пышного двора в Европе, чем русский двор в Петербурге. Расходы на него в год смерти Екатерины II (1796) составляли гигантскую сумму, достигавшую почти 12% всех государственных трат!
Имперское могущество отпечаталось и на облике города. Об этом можно было судить по пышным празднествам, парадам на его площадях, по стилю жизни петербуржцев. В екатерининское время особенно ярко проявился «ментальный» конфликт с Москвой. Щегольское, новое, западное, стремительное, но одновременно черствое, холодное, отторгающее человека петербургское начало противопоставлялось московскому, старорусскому, хлебосольному, доброму, но ленивому, инертному, непредприимчивому началу. Отсвет двора, некая особая осведомленность о положении дел «в высших сферах» придавали даже петербургскому лакею, приехавшему с барином в Москву, значительность и важность. К этому времени Петербург стал крупнейшим портом. На него приходилась половина внешней и две трети морской торговли страны. Купцам становилось выгодно торговать здесь. Порт на стрелке Васильевского острова был переполнен судами, которые приходили из 18 стран Европы. В 1760 году в порт зашло 338 судов, а в 1797 году – уже 1267, причем более половины из них – английские. Стали появляться корабли из Северо-Американских Соединенных Штатов. Некоторые шкиперы из Бостона и других городов Массачусетса сделали торговлю с Россией своим основным занятием, плавали через океан десятки раз, называли свои корабли «С. – Петербург», «Нева» и т. д. Они везли в Америку множество разных товаров, преимущественно – железо, холст, юфть, кожу, пеньку, сало и лен, а также миллионы гусиных перьев. Это позволяет историкам в шутку предполагать, что Декларация независимости США была подписана 4 июля 1776 года перьями русских гусей. Архитектура времен Екатерины IIТе, кто помнил елизаветинский Петербург, сразу же заметили бы произошедшие с городом перемены. На его просторах воцарился иной, чем при Елизавете Петровне, архитектурный стиль: на смену вычурному барокко пришел строгий и величественный классицизм. Произошло это почти в конфликтной ситуации, когда в начале 1760-х годов гений барокко Ф. Б. Растрелли спланировал в свойственной ему манере новый Гостиный двор на углу Садовой и Невского проспекта. Пришедшей к власти летом 1762 года Екатерине II проект Растрелли не понравился, в чем ее горячо поддержали купцы – ведь им предстояло платить немалые деньги за все барочные завитушки! И тогда проектирование Гостиного двора поручили Ж. Б. М. Валлен-Деламоту – французу, ставшему с 1759 года академиком Академии художеств. Обиженный великий Растрелли отошел от дел, его время прошло. Валлен-Деламот работал в стиле классицизма, который отвечал вкусам императрицы и соответствовал мировоззрению эпохи Просвещения. Так случилось, что приход Екатерины II на престол совпал со сменой барокко на новый художественный стиль – классицизм. Ф. Дюрфельдт. Здание Академии наук со стороны Невы. 1792. Если барокко с его завитушками, капризными изгибами, аллегориями, пышной декоративной отделкой шло капризнице-императрице Елизавете Петровне, оставившей после себя роскошные Зимний, Царскосельский, Петергофский дворцы и Смольный собор работы Растрелли, то эстетике Екатерины II более соответствовал ясный, гармоничный, соразмерный и благородный стиль классицизма. Смыслом построек, сооружений становится рациональность, простота и естественность. Не случайно Екатерина II зло высмеивала столь характерные для предшествовавшей эпохи символические храмы «невесть какого дьявола, все дурацкие несносные аллегории и притом в громадных размерах, с необычайным усилием произвести что-нибудь бессмысленное». Она же писала, что ненавидит фонтаны, которые «мучают воду», делают ее неестественной. Это не означало, что здания елизаветинского барокко стали разрушать или перестраивать. Нет! Особенность той эпохи состояла в умении архитекторов сочетать новую и старую архитектуру. Считается, что классицизм в России в своем развитии прошел определенную эволюцию. Сначала в нем было сильно влияние идей французского классицизма. В этом стиле работал Валлен-Деламот. С начала 1760-х годов он строил не только Гостиный двор, но и Малый Эрмитаж, Академию художеств (вместе с А. Ф. Кокориновым), Новую Голландию (вместе с С. И. Чевакинским). Затем, примерно с 1780-х годов, на место возвышенной и несколько суровой архитектуры французской школы пришли ясные, изящные формы, уходящие корнями к гению итальянской архитектуры XVI века Антонио Палладио. Признанным старшиной архитектурного цеха был Александр Филиппович Кокоринов. Он построил здание Академии художеств на Неве. Ему помогал Жан Батист Мишель Валлен-Деламот. Необычайно талантливы были другие архитекторы Екатерины: Антонио Ринальди с его Китайским дворцом и Катальной горкой в Ораниенбауме, а также Гатчинским и Мраморным дворцами в Петербурге, Иван Старов с его Таврическим дворцом (1783—1789) и Троицким собором Александро-Невской лавры. Л. Тюмлинг. Здание Почтамта. В Петербурге стали популярны многочисленные постройки Джакомо Кваренги: здание Академии наук, Эрмитажный театр, Александровский дворец в Царском Селе. Позже Кваренги построил Конногвардейский манеж и Смольный институт. С Кваренги соперничал Чарлз Камерон – создатель знаменитой Галереи в Царском Селе, а также Павловского дворца, строительство которого началось в 1780 году. В том же ряду архитекторов находился Н. А. Львов – создатель Главного почтамта. Конечно, было немало ярких мастеров с собственной манерой, которая не укладывается в схему классицизма. Они пытались совместить в своих творениях принципы барокко и классицизма. Таков был Антонио Ринальди – создатель Мраморного дворца, в котором чудесным образом достигнута гармония этих стилей. Тем не менее классицизм победил и стал определять внешний вид города. Нельзя не упомянуть и Юрия Фельтена с его изящной Чесменской церковью и всемирно известной решеткой Летнего сада (1773—1784). Фельтену принадлежит и грандиозный проект оформления гранитных набережных Невы, рек и каналов в Петербурге. В итоге топкие берега Глухой речки превратились в изящные изгибы набережных Екатерининского канала, засверкала в пышном кружеве чугунных решеток широкая Фонтанка. В тон и стиль этому начали сооружаться через реки каменные мосты, была облицована гранитом Петропавловская крепость. Два блестящих архитектора – В. И. Баженов и М. Ф. Казаков – представляли московское направление в архитектурном классицизме. Баженовские Царицынский дворец и знаменитый Пашков дом на Моховой – несомненные архитектурные шедевры. Казаков упражнялся в перестройке Кремля (здание Сената), воздвиг Главное здание Московского университета и Петровский дворец, а также столь популярное среди обитателей нашей страны здание Благородного собрания, более известное как Дом союзов с великолепным Колонным залом. Если московские постройки классицизма не определяли архитектуры всей Москвы, то сооружения петербургских коллег Баженова и Казакова принципиально изменили вид северной столицы, и к концу XVIII века она выглядела как новый город, который с гениальными дополнениями К. И. Росси, А. Д. Захарова, О. Монферрана и других дошел до наших дней. Екатерина II не любила Москву с ее, как она писала, утомительным многолюдьем и зловонием. То ли дело Петербург – «эта чопорница, моя столица!» (так писала Екатерина о Петербурге). Специальной Комиссии о каменном строении А. В. Квасова была дана полная воля и неограниченные средства. Комиссия разработала перспективный план реконструкции центра столицы, суть которого состояла в перестройке улиц так, «чтоб все дома в одной улице состоящие одной сплошною фасадою и вышиною построены были». Конечно, подобные идеи прямо вытекали из концепции «полицейского» государства, основанного еще Петром I и поддержанного Екатериной II. Но эта перестройка, благодаря гению мастеров, не превратила город в скучный плац среди рядов казарм. В. И. Баженов. Панорама усадьбы Царицыно. Империи не существует без монументов. Обелиски, львы во всевозможных видах, конная статуя героя – верный признак имперской столицы. Екатерининская эпоха создала монументы во множестве. На смену петровскому деревянному обелиску в память Гренгамской победы 1720 года, что стоял на Троицкой площади, а также непрочным триумфальным воротам Елизаветы Петровны из дерева во времена Екатерины приходят бронзовые и мраморные монументы, создаваемые по древнеримскому и французскому образцам. Так, К. Б. Растрелли более 30 лет (1716—1747) работал над конной статуей Петра Первого, повторяя стиль скульптуры Марка Аврелия в Риме. Но творение Растрелли, как и другой конный монумент скульптора А. Мартеллия, не были при Елизавете поставлены на площадях. К царствованию Екатерины II эти памятники в стиле барокко уже устарели, и растреллиевский Петр Великий так и простоял больше полувека в сарае, пока в 1801 году его не извлек на свет божий Павел I и не водрузил перед Михайловским замком, да и то назло матери. Екатерина II была весьма внимательна к монументальному увековечению своего царствования. Вид реки Фонтанки. В Царскосельском парке одна за другой появлялись памятные колонны: Морейская (1771), Чесменская (1771—1778), Кагульский обелиск (1771), в городе на Марсовом поле был поставлен обелиск «Румянцева победам» (1799), а спустя два года – памятник А. В. Суворову. И все же самым важным монументом екатерининской эпохи нужно признать знаменитый Медный всадник, ставший сразу же и на века символом имперского Петербурга. Сооружение его стало подлинной эпопеей. Создатель его французский скульптор Этьен Морис Фальконе был приглашен Екатериной II в 1766 году для создания памятника Петру I. Здесь он даже получил звание академика Академии художеств. В 1770 году недалеко от Лахты была найдена огромная гранитная скала «Гром-камень», ставшая пьедесталом конной статуи Петра Великого. Камень на баржах доставили из Карелии и сгрузили на берег. Для народа, столпившегося вокруг, это было грандиозное, фантастическое зрелище. Каменная гора «сама» сползла с судна и «покатилась» к указанному месту по желобам на десятках медных шаров. Но скоро начались проблемы: Фальконе хотел придать скале нужную форму, обработав ее, а все вокруг возражали – погубить такой красивый «дикий» утес! Но Фальконе был упрям: «Я делаю пьедестал для статуи, а не наоборот!» Открытие монумента Петру I. Фрагмент. А. К. Мельников с рисунка А. П. Давыдова. 1782. Необычный план монумента созрел у него еще в Париже: всадник должен не просто стоять на скале, а взлететь на нее как будто с разгона, в энергичном движении. Возле мастерской был построен специальный помост, на который сотни раз подряд на глазах скульптора влетали и застывали всадники на лошадях из дворцовой конюшни. Лучшими были два прекрасных коня – знаменитый Бриллиант, любимец Екатерины II, и Каприз. У Фальконе сложились тяжелые отношения с Иваном Бецким, близким императрице человеком, ставшим руководителем проекта. Ссоры у них начались сразу же по прибытии Фальконе. Бецкой пытался давать указания скульптору, а тот жаловался на своего куратора самой государыне. Бецкой советовал Фальконе подражать великолепной статуе Марка Аврелия, но тот упрямо шел своим путем. При этом француз был капризен, вечно всем недоволен, отказывался брать русских в ученики. Еще в Париже он поразил своих русских нанимателей тем, что не согласился на предложенный гонорар в 300 тысяч ливров и сказал, что работа будет стоить 200 тысяч, а лишнего ему не нужно. Прибыв в Петербург, он изматывал Бецкого требованиями разного рода. Потом скульптор запросил 200 тысяч ливров прибавки, но их ему уже не дали… Удивительно, но за 12 лет жизни в Петербурге Фальконе встречался с императрицей всего лишь пару раз. По каким-то неизвестным нам причинам Екатерина избрала письменную форму общения с ним, и до нас дошел почти целый томик этой пространной переписки. Осенью 1777 года памятник был почти закончен, оставались только штрихи… Но и силы мастера были на исходе. Денег из казны не платили, Екатерина прервала свою многолетнюю переписку с Фальконе и молчала в ответ на отчаянные жалобы скульптора на Бецкого, бездарных помощников, ленивых рабочих. В общем, Фальконе решил уехать… Он потянул еще год и с тяжелым сердцем покинул русскую столицу осенью 1778 года. Его главное творение, его душа осталась здесь, совсем близко от берега Невы. Не довелось Фаль коне увидеть открытие своего памятника в 1782 году – его не пригласили… Дело Фальконе завершил Ю. М. Фельтен. Сотворение ЭрмитажаПразднества времен Екатерины II отличались грандиозностью и красотой. Как и во времена Елизаветы Петровны, при дворе устраивались балы и маскарады, на которых бывало сразу несколько тысяч гостей. Своей главной резиденцией императрица избрала Зимний дворец, законченный Б. Ф. Растрелли в 1762 году. Дворец представлял собой выдающееся произведение архитектуры. Невская анфилада залов (в том числе Тронный зал) тянулась на 160 метров вдоль Невы. От Парадной лестницы начиналась Большая анфилада парадных залов с церковью. Все залы были пышно украшены резьбой и росписями. Растрелли, из-за его отставки, не удалось осуществить всех планов внутреннего убранства дворца в стиле барокко и рококо. И тем не менее дворцовые залы стали великолепной сценой для придворных торжеств. «Вся обстановка бала, – вспоминает знаменитый авантюрист Джакомо Казанова, попавший на бал в Зимнем в 1765 году, – представляла зрелище причудливой роскоши в убранстве комнат и нарядах гостей, общий вид был великолепный». Англичанин У. Кокс, посетивший бал в Зимнем в 1778 году, был того же мнения: Богатство и пышность русского двора превосходят самые вычурные описания. Следы древнего азиатского великолепия смешиваются с европейской утонченностью… блеск придворных нарядов и обилие драгоценных камней оставляют за собой великолепие других европейских государств.
И хотя во дворце собралось в тот день около 8 тыс. человек, вся эта толпа не смешивалась с высшей знатью, которая отплясывала под ту же музыку, но за низеньким барьером. Известно, что императрица очень любила природу, деревню. Особенно ей нравилось Царское Село с его парком, тихими водами прудов, шелестом деревьев: «Вы не можете себе представить, как хорошо в Царском Селе в хорошую теплую погоду». Так писала она Гримму в июле 1791 года. К счастью, в отличие от Гримма, мы можем себе это представить – любимый ею парк еще жив и по-прежнему прекрасен. Но все же самым ярким явлением екатерининской эпохи стал Эрмитаж. Французская идея скрытого в тиши лесов здания – этакого храма размышлений, места дружественного, «без чинов» общения, обратилась в России в идею роскошного дворца по соседству с царским домом – Зимним. Стоило человеку только переступить порог Эрмитажа, как он попадал в иной, непривычный мир, в царство прекрасного: картин, книг, скульптуры, музыки и пения, дружества, равенства и доброты. Екатерина не жалела денег на украшение своего Эрмитажа. В 1790 году там было почти 4 тыс. картин, 38 тыс. книг и 20 тыс. гравюр и резных камней. Чтобы перечислить, какие знаменитые художники писали эти картины, потребуется не одна страница. Здесь среди произведений искусства посетитель должен был стать другим – раскрепощенным, веселым, естественным, как птицы, певшие на все голоса под стеклянным куполом Зимнего сада. В этом саду никогда не кончалось лето. Эрмитажем называлось не только здание, но и собрание в нем. Было три вида эрмитажного собрания в зависимости от количества посетителей: большой, средний и малый. Мечтой всех было попасть на самый интимный – малый. Сюда попадала только избранная публика, и многие из петербургского света отдали бы все, чтобы поиграть в жмурки, веревочку или фанты с самой Екатериной или «испеть» с ней ее любимых русских песен, не говоря уже о счастье оказаться в хороводе рядом с императрицей, одетой в цветастый русский сарафан. Известно, что редкое назначение чиновника на важный пост проходило без приглашения его на смотрины в Эрмитаж. Уж здесь-то, в простой, естественной обстановке человек, как он ни пыжился, был виден насквозь, и если он дурак, то это становилось ясно сразу же. Развлечения в ПетербургеПри Екатерине Петербург стал городом развлечений. Центром был, конечно, двор с его бесконечной вереницей праздников. Но пускали туда только избранных. Люди, не попавшие в число избранных, тоже не умирали со скуки. Знать развлекалась за картами и в клубах, среди которых выделялся открытый в 1770 году на Галерной улице «Аглинский клуб» всего с полусотней членов. Некоторые «простаивали» кандидатами в члены клуба всю жизнь, хотя проиграться в карты в пух и прах можно было и во многих других местах. Галерная улица была вообще сколком с Лондона. На ней жили во множестве англичане, да не случайно и набережная поблизости называется Английской (или, как в XVIII веке писали, «Аглинская»)! Можно было взойти на корабль в Лондоне, а сойти с него на Английской набережной и не почувствовать разницы – тот же туман, те же пабы, та же английская речь.
Любители музыки объединялись в музыкальные филармонические клубы, члены которых делали взносы на содержание оркестра и могли слушать его без ограничений. Праздники в домах вельмож не уступали в великолепии дворцовым. Регулярными стали так называемые «дворянские балы». Самые богатые дворяне держали «открытый стол». Это означало, что если человек получил от хозяина приглашение пообедать, то мог отныне появляться за столом хоть каждый день. «Причем, – пишет мемуарист, – чем чаще бывали мы за этими радушными обедами, тем становились более дорогими гостями и как будто сами делали одолжение, а не принимали его». Казанова писал, что летом 1766 года Екатерина II поручила А. Ринальди построить на Дворцовой площади деревянный амфитеатр для карусели. Это был один из семи каруселей (в те времена слово «карусель» относили к мужскому роду), состоявшихся за два века истории империи. Естественно, карусель XVIII века – совсем не тот аттракцион, к которому привыкли наши читатели. Это был грандиозный праздник, пришедший на смену рыцарскому турниру. Он открывался на огромной арене ярким театральным действом, шествием герольдов, трубачей, парадом участников. Карусель состоял из нескольких туров, называемых кадрилью, – в 1766 году их было четыре: славянская, римская, турецкая и индийская. Участники его – мужчины и женщины высшего света, одетые в старинные наряды, должны были обладать совершенными навыками верховой езды, управления колесницами, иметь хорошо выдрессированных лошадей благородных кровей. Во время непрерывного движения по огромному кругу арены (отсюда и название действа, так как по-итальянски carosello – круг) колесницы и всадники совершали самые сложные маневры, выполняли на полном скаку различные трюки с пиками, кольцами, шарами, и все это к восторгу тысяч зрителей на трибунах. В продолжение всего этого зрелища играли оркестры. На главной трибуне сидела императрица и судьи, называвшие победителей кадрилей. Их награждала драгоценными подарками сама государыня. Лучшими наездницами первой карусели 1766 года были признаны три дамы: графини Н. Чернышева, Е. Бутурлина, А. Лопухина. Во второй карусели триумфатором объявили Григория Орлова. Для народа на Дворцовой площади устраивались представления попроще. В праздничные дни толпе отдавали на растерзание водруженного на помост зажаренного быка, которого набивали жареной же птицей и мясом. Неподалеку из специальных фонтанов в бассейны били струи вина. Такие дармовые раздачи всегда заканчивались безобразной свалкой и побоищем вокруг тела быка и особенно вокруг его головы, за доставку которой во дворец полагалась сторублевая премия. Как обходился народ с фонтанами и бассейнами вина, догадаться нетрудно. Театр времен Сумарокова и ФонвизинаТеатр был одним из главных развлечений столицы. Если в Эрмитажном театре, построенном Дж. Кваренги в 1783—1785 годах на месте петровского Зимнего дворца, собиралась на французские пьесы только избранная, сверкающая бриллиантами публика, то в других театрах было демократичнее. В Малом театре ставились пьесы даже самой Екатерины II – сочинителя небесталанного. Впрочем, ей было не под силу тягаться с плеядой блестящих русских драматургов того времени. С восторгом смотрели зрители «Вадима» Я. Б. Княжнина, «Ябеду» В. В. Капниста, «Мота, любовью исправленного» В. И. Лукина и, конечно, творения гениального Д. И. Фонвизина «Бригадир» и «Недоросль». В 1782 году «Недоросля» выбрал для своего бенефиса любимец публики актер Иван Дмитревский. Кроме него гром аплодисментов, точнее, по традиции того времени – дождь бросаемых на сцену кошельков, вызывала игра П. А. Плавильщикова – прекрасного актера и драматурга. Славились также актеры С. Н. Сандунов и Т. М. Троепольская. Непревзойденным комиком был тогда Яков Шумский, сыгравший в «Недоросле» роль Еремеевны и доведший своей игрой зал до колик. Теперь по прочтении текста пьесы такая реакция публики кажется загадкой. Вид площади и Большого театра в Петербурге. В начале 1780-х годов в Петербурге впервые открыли каменный Большой театр, поразивший всех своей величиной и внутренним убранством. Современник писал: «Театр построен в новом роде, совершенно еще не известном в здешнем краю. Сцена очень высока и обширна, а зала, предназначенная для зрителей, образует три четверти круга». По обычаю тех времен в театре ставились и оперы, и драматические спектакли, и балеты. Самой популярной была комическая опера О. А. Козловского на темы народных сказок «Мельник, колдун, обманщик и сват». Музыку для спектаклей, как здесь, так и в Эрмитажном театре, писали итальянские композиторы Б. Галуппи, Т. Траэтта, Дж. Паэзиелло. Их произведения звучали и при дворе – на балах, маскарадах и обедах. Своими кантами славился Джузеппе Сарти, а в церковной хоровой музыке и камерных операх не было тогда равных Дмитрию Бортнянскому – руководителю Придворной певческой капеллы. Он, как и другой композитор, М. С. Березовский, был выходцем с Украины, получил образование в Италии, и без него немыслима история русского искусства, возникновение русской национальной оперы. При дворе и в лучших домах Петербурга наслаждались игрой виртуозного скрипача, бывшего крепостного, Е. И. Хандошкина, а когда с хоров дворянских особняков раздавались звуки популярнейшего полонеза О. А. Козловского «Гром победы раздавайся» на слова Гавриила Державина, мало кто мог оставаться равнодушным – так торжественна и величава была эта музыка. Она была своеобразным гимном царствования Екатерины II. Живопись и скульптураАкадемия художеств при Екатерине стала важнейшим центром развития искусства в России XVIII века. Хорошо устроенная по продуманному плану, под внимательным и добрым присмотром ее куратора И. И. Шувалова, Академия художеств была «оранжереей», в которой произрастали русские таланты. Среди художников, вышедших из Академии, выделялись Ф. С. Рокотов, Д. Г. Левицкий, В. Л. Боровиковский, А. П. Лосенко. Воспитанные на общих принципах классицизма, благодаря своему таланту они были так непохожи друг на друга. Федор Рокотов пришел в Академию в зрелом возрасте и стал автором коронационного портрета Екатерины II. Но прославился он тем, что стал блестящим мастером камерного портрета, мгновенно улавливая в портретируемом человеке его главную черту. Довольно рано он покинул Петербург и поселился в Москве, где вдали от двора стал одним из модных в то время художников. Дмитрий Левицкий около 20 лет возглавлял портретный класс Академии художеств и воспитал целое поколение русских портретистов. Сам он прославился портретами «в рост». Образцом может служить портрет вальяжно-небрежного богача и чудака П. А. Демидова. Но более всего Левицкий прославился серией портретов смолянок – выпускниц Смольного института. Левицкий нашел необычную форму парадного портрета девушек в виде различных персонажей на сцене. Ему удалось передать необыкновенную грацию, изящество своих героинь; в его портретах много юмора, изящного любования своими героинями. Владимир Боровиковский был близок к кружку интеллектуалов Н. А. Львова, обладал обширными знакомствами и стал модным «семейным» художником, отражая на холсте целые кланы знати. Он много писал Екатерину II, ее сына Павла Петровича, внуков императрицы Александра, Константина и других. Он оказался долгожителем и успешно работал еще при Александре I, оставаясь блестящим мастером камерных портретов. В них нет интимности Рокотова, юмора и жизнерадостности Левицкого, но есть красивая нарядность, изящество поз и положений фигур, которые все больше приобретают скульптурную законченность. Боровиковский много работал над миниатюрами и писал иконы, что для художника его круга было необычно. Выдающимся мастером исторического жанра, едва ли не самого любимого в классицизме, был Антон Лосенко. После Ломоносова он первым обратил особое внимание не только на библейские и античные сцены, но и на события русской истории. В 1770 году он выставил картину «Владимир и Рогнеда», театральную и поэтичную, что по тем временам было необычно, ведь прошлое тогда казалось «грубым». Лосенко был одним из лучших русских графиков. Соперничать с ним мог Евграф Чемесов, который прославился своими портретами. Особое место в истории русской скульптуры, которая тогда еще не вышла на европейский уровень, занимает Федот Шубин. Он не владел талантом ваяния фигур и фигурных композиций. Но его сила была в потрясающем психологизме скульптурного портрета-бюста. Мрамор под рукой мастера оживает, человеческие лица выразительны. Одежда и прически второй половины XVIII векаНа русский костюм и прическу XVIII века большое влияние оказало польское и французское платье. Именно с изменения внешнего вида своих подданных Петр Великий и начал свои знаменитые реформы. Именно с 1698 года было предписано заменить старинную длиннополую одежду на короткую, польскую. В городских воротах вывешивался образец, и всех, кто нарушал указ, ставили на колени и овечьими ножницами срезали полы одежды по уровень земли. Так же насильственно вводилось брадобритие. Сам Петр Великий, верный своим голландским пристрастиями, одевался как амстердамский бюргер или моряк. Мода эта не прижилась впоследствии, и подданные одевались в одежды французских дворян. Особенно это стало заметно к середине XVIII века, когда мода подчинилась стилю рококо (от фр. rocaille – раковина). Рококо требовал изящества, легкости, утонченности, светлых, теплых тонов. Обычным стал вид мужественного кавалера, который был одет в светло-розовое или ярко-красное. При Елизавете Петровне и Екатерине II мужчины из высших слоев общества следовали французской моде. Законодателем же моды в России был Петербург. Сюда приходили корабли из Франции, которые привозили новые ткани, обувь, украшения и «галантереи». Мужской костюм состоял из рубашки, камзола, кафтана, коротких штанов («панталон»), чулок, башмаков. Верхнюю одежду – кафтан шили из шелковых тканей, бархата, парчи, подбивали мехом. Камзол почти полностью повторял крой кафтана, виднелся из-под кафтана, который застегивали только на две пуговицы. Под камзолом носили рубаху из полотняной или льняной ткани с оборкой, прямым разрезом. Позже рубашки шили из батиста, отделывали кружевами, складками, украшали жабо. Застегивалась рубашка мелкими пуговицами из жемчуга, золота, с драгоценными камнями. К началу XIX века стиль упростился – пуговицы делали из кости, рога, дерева. Панталоны до колен шили из одной ткани с кафтаном. Башмаки имели прямую колодку, каждый разнашивал обувь под свою ногу (господа заставляли это делать своих слуг). Они имели высокий каблук и толстую подошву. К концу века появились туфли с большим вырезом впереди и без каблуков. Чулки бывали цветные и белые, зимние – на меховой подкладке. Шляпы были шерстяные или пуховые, с круглой тульей, поля обшивали галуном или шнурком. Укорочение кафтанов на заставе. Целой «эпохой» в мужской одежде стал фрак. Он появился в конце XVIII века и представлял собой «перешитый» кафтан, передняя и задняя часть которого стали «изменяться» по длине под влиянием моды, а высокая талия особо подчеркивалась кроем и пуговицами. Если задняя часть фрака раздваивалась и удлинялась до подколенной чашечки, то передняя то укорачивалась почти до груди, а потом – под воздействием моды – опять опускалась вниз. Фалды имели свои «причуды» – по моде заострялись и округлялись непрерывно. Для фрака был обязателен стоячий отложной воротник и не более трех пуговиц спереди. История фрака на Руси имела свою драматическую страницу. Вступивший на престол в 1796 году Павел I начал гонения на фрак и французские круглые шляпы, которые были для императора символом «революционного разврата». Мужчины должны были ходить либо в военном или гражданском мундире, либо в кафтане. Лишь с приходом на престол Александра I гонения на фрак прекратились, и он открыто появился на улице и в салоне. Фрак поначалу был одеждой для прогулок по улицам и для верховой езды – поэтому полы его были разной длины. Однако потом он «вошел» в салоны, стал одеждой светских, невоенных мужчин благородного сословия, а позже и слуг. Фрак уже не был таким ярким, как кафтан. Канареечного или розового цвета он был только в самом начале своей истории. Чаще всего фраки шили зеленого, фиолетового, кофейного, голубого, черного цвета из сукна, бархата, шелка. Мода на трость, как и на галстуки, непрерывно менялась в течение XVIII—XIX веков. То были в моде высокие трости с набалдашником из слоновой кости, золота, то появлялись трости с загнутой ручкой, то тростью служила лакированная или отделанная серебром дубинка, палочка из бамбука или камыша. Трости имели секреты. В них мог быть вмонтирован лорнет или тонкий кинжал. Кафтан парадный. Жилет-камзол от парадного мужского костюма. Главными деталями женской одежды, перенятой с Запада, в XVIII веке были корсаж, пышные юбки, распашное платье. В XVIII веке одежда мужчин и женщин нередко совпадала по цветовой гамме и шилась из одной и той же ткани, а названия оттенков цвета отличались экстравагантностью: «цвет новоприбывших особ», «цвет потупленных глаз». Корсаж и «шнурование» были главным средством изменить фигуру с помощью обшитого кружевом или позументом корсета, затягивавшегося сзади с помощью шнуровки и… колена, которым служанка упиралась в спину госпожи, чтобы как можно туже затянуть корсет. Фигура дамы по моде того времени должна быть горделивой, стройной и тонкой. Некоторые дамы от удушья падали в обморок. Юбки в начале XVIII века были круглые, колоколообразные, а с 1730-х годов они приобрели причудливые очертания за счет прикрепляемого шлейфа. Сзади под платье прикреплялся валик из ваты – турнюр, менявший профиль дамы, которая напоминала курдючную овцу. На юбки и платье уходило огромное количество материи (от 5 до 40 метров). Юбки надевались на каркас (панье), который делался или из тростника, или из китового уса. Но в XVIII веке появились и фижмы, которые от паньи отличались тем, что основу их составляла проволока или конский волос. Женщина могла сжать юбку и пройти в дверь, что с жестким каркасом из китового уса сделать никак не могла. Следом появились еще более удобные мягкие каркасы округлой формы – кринолины. Все платье было в десятках оборочек, лентах и бантах, на что шло огромное количество материи. В торжественных случаях к платью прикреплялся большой съемный шлейф. Все платья были до пола – открывать посторонним взорам щиколотку ноги считалось недопустимым, аморальным. Французскую моду в 1770-е годы сменяет английская: строгие белые платья, скромная отделка, отсутствие кружев, лент, оборок. Сверху надевалась так называемая роба (от фр. la robe – платье) – верхнее распашное платье, выполнявшее роль прежнего летника. У знатных дам робы были украшены драгоценными камнями, цепочками, кружевами, лентами, золотым шитьем. И каждая стремилась превзойти свою соперницу в количестве и красоте драгоценностей. Чулки носили шелковые, бумажные, шерстяные. Остроносые туфли шили из кожи, для домашнего пользования туфли делали из парчи, атласа и бархата. Западноевропейские модные костюмы начала XVII века. В XVIII веке появляются цирюльни. Их открывали в столичных и уездных городах. Цирюльник был и парикмахером, и лекарем. В цирюльнях причесывали, брили, стригли, ставили пиявки и пускали кровь. Первой модницей XVIII века, без сомнения, нужно признать императрицу Елизавету Петровну. Современники отмечали ее фантастическую, всепоглощающую страсть к нарядам и развлечениям, а также необычайную элегантность ее нарядов, причесок и украшений. Было известно, что императрица запрещала другим дамам одеваться так же, как она. Как писала Екатерина II, благоразумие требовало, чтобы дамы одевались поскромнее и давали самой императрице блистать на их фоне, но куда там! «Ухищрения кокетства» были так сильны, что, несмотря на угрозу государева гнева, все стремились вырядиться как можно лучше и богаче. Весь XVIII век Франция была главным (и неиссякаемым) источником модных нарядов и «галантерей». Из Франции завозили самые разные наряды: «…Шляпы шитые мужские и для дам мушки, золотые тафты разных сортов и галантереи всякие золотые и серебряные». При Елизавете Петровне русский дипломатический представитель в Париже был постоянно на грани разорения – все деньги он тратил на чулки, обувь и ткани для императрицы-модницы. В сатирическом стихотворении И. П. Елагина описываются страдания модника, который вдруг заметил, что лицо у него покрылось легким загаром, что недопустимо! И далее: Тут истощает он все благовонны воды, При Екатерине II во второй половине XVIII века празднества были столь же грандиозны, как и при Елизавете, но при гуманной Екатерине никто не требовал, чтобы «волосы вверх гладко убраны» были, все руководствовались своим вкусом, а главное – модой. Именно она стала диктовать стиль и покрой одежды, но при дворе церемониймейстер все-таки приглядывал, как одеваются дамы и кавалеры. Появились модные журналы: «Модное ежемесячное сочинение, или Библиотека для дамского туалета», «Магазин общеполезных знаний». Из них черпали нужные знания для поддержания своего внешнего вида на парижском уровне. На смену стилю рококо – манерному стилю времен Людовика XV и Елизаветы Петровны – пришел стиль классицизм, для которого характерна мода на простые линии, отказ от огромных пудреных локонов и кос. У состоятельной дворянки было на день несколько нарядов. Утром она завтракала, сидела за шитьем и даже принимала гостей в «утреннем платье», легком, без сурового корсажа и особых украшений, в чепце с бантами, оборками и лентой, которая завязывалась под подбородком. Чепец был вариантом платья европейских горожанок, неким символом домашней хозяйки. Ближе к полудню она переодевалась в «домашнее платье» с минимумом оборок, лент и украшений. На выезд из гардеробной служанки несли «платье для визитов». Тут уж приходилось с помощью прислуги шнуроваться в корсаж, затягивать талию до «осиной» толщины, обуваться в башмаки на высоком каблуке. История прически XVIII века не менее сложна, чем история одежды. В первой половине XVIII века мужчины и женщины носили громоздкие парики. Такие мы видим на парадных портретах А. Д. Меншикова или канцлера Г. И. Головкина. У самого Петра I к парикам было непростое отношение. У него были длинные волосы, а парик, сделанный из его собственных волос, он надевал, как шапку, когда было холодно голове. Парики были убором дорогим. Их завозили из Европы, и они имели свои названия: «грива», «пудель» (крупные локоны, уложенные параллельными рядами). Для красоты парики присыпались пудрой. Знаменитый модник середины XVIII века австрийский канцлер Кауниц придумал оригинальный способ пудрить парик: в особой комнате распыляли пудру – становилось так, как бывает на мучной мельнице. Затем Кауниц в парике входил в комнату, и шесть лакеев с большими опахалами «навевали» пудру на парик. После этого Кауниц менял запудренную одежду и ехал на прием. В 1730-е годы, при Бироне, в России появляется немецкая мода на парики. Прежний пышный парик заменяет «прусская коса». Она плелась из трех частей, из своих или из накладных волос. При Екатерине II мужчины носили так называемый «крысиный хвост», когда затылочные волосы обматывались муаровой лентой от самого затылка, образуя тонкий стержень. Прическа «крылья голубя» состояла из подстриженных височных прядей, связанных сзади лентой и подвитых. Мода на парики отразилась и на форме армии – парик был частью обмундирования, причем весьма неудобной. Парик требовал ухода, его завивали, пудрили. И все это в походных условиях. Лишь при Екатерине II от этого отказались. Но мода на парики так и не прошла до конца XVIII века.
Теперь о женской прическе. В нача ле XVIII века в моде у женщин был «фонтанж» – сложная высокая прическа, взбитые локоны, драгоценности в волосах – все это сделано так, что напоминает чепец. Заимствована эта прическа была из Франции. В 1730-е годы объем прически уменьшается, в моде – «малая пудреная» (завитки волос образуют венок вокруг головы, при этом затылок гладкий). Один из вариантов этой прически, когда змеевидный локон спускался на грудь, мы видим на известном портрете императрицы Анны Иоанновны. При «яйцевидной» прическе волосы взбивались вверх ото лба и гладко зачесывались. Такую прическу любила Елизавета Петровна. На самом верху прически укреплялась изящная маленькая бриллиантовая корона. Эту прическу запрещалось делать всем другим дамам. Во второй половине XVIII века вдруг начался бум на громадные парики. Это были несусветно громоздкие, высокие каркасные парики, посыпанные рисовой пудрой и мукой. Появилась прическа «фрегат» – на каркас и шиньоны прикреплялся декоративный корабль. В прическе «Мария-Антуанетта» проволочный каркас оплетался волосами, затем к нему прикреплялись многочисленные шиньоны. Каркас могли заполнять батистовыми платками или бумагой.
Салоп. В XVIII веке естественный цвет кожи считался «неправильным» (а тем более загар – он был только у простолюдинов, работавших в поле!). Поэтому обязательно надо было обильно пудриться, намазывать лицо, шею и руки толстым слоем белил (между прочим, очень вредных – свинцовых или цинковых), а щеки сильно румянить. Чтобы отбить запах несвежего белья и грязного тела, пользовались ароматическими притираниями, позже появились духи. Уже при Елизавете Петровне упоминаются «маникюрщицы», зарабатывавшие на жизнь «деланием на дамских персон нахцей» (ногтей). В середине XVIII века особенно увлекались мушками. Конец XVIII – начало XIX века – время увлечения всем античным. Поэтому украшения подражают античным образцам, используются цветы. Духи и помада в моде, но косметикой пользуются умеренно. Зато женщины света красят волосы в модный каштановый цвет. Одежда и прически простонародья за два века изменились мало. Весь XVIII век крестьяне бород не брили; их жены и дочери продолжали носить гладко причесанные волосы, заплетенные в косу. Волосы примазывали квасом. Крестьяне носили обычно рубаху, порты и кафтан. Рубахи были почти до колен, рукава прямые длинные, под мышкой прямоугольные вставки – ластовицы. Покрой рубах был туникообразный. Были распространены голошейки – рубахи без воротника, с разрезом, застегивающимся на левой стороне. В моде была косоворотка – рубаха с косым воротом. Порты же и подштанники шили из холста, кумача, иногда из немецкого сукна. Поверх рубахи надевали сермягу, зипун, поддевку – разновидности кафтана. Обувью бедных были лапти с онучами – полосой сермяжного сукна длиной около трех аршин, которая наматывалась на ногу с пальцев до колена. Зимой носили шубные кафтаны и полушубки. В дальнюю зимнюю дорогу поверх надевали медвежью или волчью шубу. Одежда крестьянок в XVIII веке менялась медленно, сохраняя традиционные формы, унаследованные от далеких предков. Основным платьем была рубаха, или сорочка. Ее верхняя часть (лиф) называлась «обнимка». Шили ее, как и рукава, из тонкой материи в отличие от нижней части – исподней, которую кроили из холстины. У ворота и на рукавах у запястья продергивали ленточки – «вздержки», которыми сорочка в этих местах затягивалась в сборку. Сверху на сорочку надевали длинный, распашной домотканый сарафан, юбку-паневу или то и другое вместе. Был распространен также и шушун – глухой сарафан. Так позже называли и короткополую шубку, распашную кофту. Их обычно носили пожилые женщины. Широкий пояс на сарафан (или под него на рубаху) надевали очень высоко. Он выполнял роль бюстгальтера. Как в древности, крестьянки XVIII—XIX веков поверх сарафана надевали нечто короткое, прикрывающее грудь, «душу». Это отразилось в названии предмета: душегрейка, телогрейка. Носили также шугай, епанчу. Шугай был накидкой с рукавами, а епанча – без рукавов; она напоминала пелерину, причем обязательно утепленную, с опушкой из меха. В XVIII веке в городской среде стали модны женские салопы – весьма своеобразное сочетание старинной русской и европейской моды. Свободные, широкие, как древнерусский опашень, они имели прорези для рук и одновременно – капюшоны. Но европейская мода все же проникала и в крестьянскую среду. К началу XIX века среди работных, а также крестьян на смену сарафану приходит удобный платье-костюм – кофта, юбка и головной платок. Эту одежду долго называли «немецкой» – обычно так одевались иностранки. Но такая одежда прижилась в России и стала обыденной, хотя люди стремились сочетать новое и старое – помимо платка носили кокошник, или кику. Никто не отменял этих традиционных головных уборов девушек и женщин, как и повойников – чепцов, прикрывавших волосы. На ногах крестьян были лапти – основная летняя обувь. Зимой и в слякоть одевали поршни из целого куска кожи, ноги в них закатывали в онучи, а также валенки. Эта одежда, обувь, а также скромные металлические и стеклянные украшения просуществовали до самой революции 1917 года. Еда и напитки XVIII векаРоскошны были пиры при дворе и во дворцах знати, но и просто дворяне любили хорошо поесть. Описание обеденного стола в стихотворении Г. Р. Державина «Евгению. Жизнь Званская» остается одним из самых «аппетитных» в истории русской литературы: Я обозреваю стол – и вижу разных блюд Со времен Екатерины в России становится модной французская кухня, в корне изменившая русское застолье. Дорогие повара, выписанные из Франции, готовили для знати то, что ели при дворе Людовика XVI. Поражает новый вкус многих знакомых продуктов. Так, мясо, которое варили или жарили кусками, а потом холодным ели руками, теперь готовят как-то по-особому: отбивают, перемалывают, режут на порции, появляется такое понятие, как «гарнир» (в основном из овощей). Русские гурманы запоминают новые, неведомые прежде названия блюд: «суп», «пюре», «рулет», «паштет», «соус», «котлета». Появились и блюда, ранее невиданные, дивные – устрицы, омары. Изменения кухни проявляются во многом, начиная с сервировки стола. Обязательной стала вилка, сочетавшаяся теперь не с огромным кинжалом, который гость доставал из-за пояса, а с небольшим столовым ножом. Появились сервизы с супницами, салатницами, бульонницами. С развитием фарфорового производства вместо огромного золотого, серебряного или оловянного блюда, которое не менялось во время всего обеда, появляются сменные фарфоровые тарелки единого типа, характерного для каждого сервиза. Это явление называется «перемена». За обед тарелки и многие предметы на столе менялись три-четыре раза. Суп с закусками сменялся жарким, потом следовал салат, его менял десерт, все заканчивалось сыром и фруктами. Для каждой перемены был свой набор посуды, тарелок. Был отменен прежний обычай выставлять сразу на столе все, что приготовлено на кухне, да еще украшать перьями и искусственными цветами. Теперь это стало дурным тоном. Только что приготовленные блюда вносили по сделанным заказам поочередно. Как отмечалось в «Поваренных записках» конца XVIII века, «лучше подавать кушанья по одному, а не все вдруг и, принеся прямо из кухни, тот же час кушать, то бы служителей потребно меньше, и платье бы облито было реже». Еще важнее оказалось нововведение 1770–1780-х годов – рестораны. Вместо достаточно редких великолепных и многолюдных обедов во дворцах (которые также сохранялись) стало возможным прекрасно питаться в ресторане в узкой компании. Причем выбор блюд был не меньшим, чем на дворцовом обеде, а приготовление еды прямо перед подачей ее на стол способствовало развитию гастрономии и делало еду вкусной. К XIX веку окончательно устанавливается очередность подачи: холодные закуски, горячее (если суп, то вперед жаркого), а затем сладкое – десерт, пирожное, мороженое, которое пришло из Китая и стало необыкновенно популярно среди взрослых. Вообще ресторан открывает новую страницу застолья, делает его частью непубличного, интимного общения при минимуме слуг (обязательно с неподвижным лицом, без реакции на происходящее за столом), при некотором элементе самообслуживания – опять же из соображений интимности происходящего. Ресторанная система в корне меняет и домашний обед. Появляется «званый обед». На него приглашают немного приятных хозяевам гостей, хозяева с поваром заранее составляют «программу» – меню и заказывают все это приготовить повару (своему или приглашенному для приготовления данного обеда).
Меньше перемен принесло время в меню простого народа. Солдаты и матросы питались хотя и однообразно, но сытно. В военное время солдатский паек состоял из муки, круп, соли. Наваристые щи и каша с мясом и маслом полагались солдату каждый день. На сутки он, согласно уставам Петра I, получал 2 фунта хлеба, 2 фунта мяса, 2 чарки вина, 1 гарнец пива. Но на практике повсеместное воровство в интендантском ведомстве приводило к тому, что воины часто недоедали и становились страшной угрозой для птичьих, скотных дворов и пастбищ сел и деревень, мимо которых они проходили или возле которых они останавливались. Солдаты сразу же начинали охоту на живность крестьян. «Для корабельного провианту» (то есть для флотского пайка) заготавливали ветчину, соленую рыбу, муку, сухари. И здесь было мало порядка. Мясо и рыба поставлялись вороватыми подрядчиками несвежими и даже гнилыми, сухари были покрыты плесенью, пресная вода в бочках быстро портилась, у матросов начинались болезни. Смертность на кораблях была ужасающая. Крестьянская еда была весьма скудная. Мясо на столе крестьянская семья видела крайне редко, и когда Екатерина II писала Вольтеру, что крестьяне в России постоянно едят кур, а ныне перешли на индюков, это утверждение воспринималось как циничная шутка. Хлеб, квас, тюря из кваса и хлеба, квашеная капуста и пареная репа, а также плоды лесов в виде соленых и сушеных грибов, моченых ягод составляли постоянный рацион крестьян, который иногда пополнялся пойманным в силки зайцем, рыбой или лесной птицей. Неурожаи и бескормица наносили страшный удар по крестьянскому рациону. У истоков русской медициныВ XVIII веке стала развиваться и русская медицина. Ранее услугами врачей могли пользоваться только члены царской семьи и бояре, а теперь в стране была развернута целая сеть госпиталей и лазаретов. В России было открыто 10 госпиталей и более 500 лазаретов, где не только раненый и больной солдат, но и любой «хворный» и «изнеможенный» мог обрести «помощь и успокоение». Росло число гарнизонных, казенных и «вольных» (частных) аптек. «Вольные» аптекари имели право выписывать нужные материалы из-за границы. В Москве создали несколько госпитальных школ. Первой и главной считалась основанная в начале XVIII века Московская госпитальная (медико-хирургическая) школа, потом рядом с ней стала школа при Гошпитале в Санкт-Петербурге. Школа в Москве, работавшая под руководством Н. Бидлоо, относилась к новому типу высших медицинских заведений; там готовили лекарей, одинаково сильных в теории и практике. Бидлоо и его ассистенты преподавали анатомию и другие специальные дисциплины: «материю медика» (систематическая ботаника, фармакология), десмургию («учреждение бандажей») и т. д. Ученики пользовались и учебными пособиями. Известен анатомический атлас Готфрида Бидлоо, труды голландских анатомов Блазиуса и Бланкара, «Всеобщая наука анатомия» самого Николая Бидлоо. Учеба была тяжелой, и не все успешно проходили курс занятий, длившийся от 5 до 10 лет. Бидлоо жаловался: «Взял я… 50 человек… 33 осталось, 6 умерли, 8 сбежали, 1 за невоздержание отдан в солдаты…». Выпускников, равным образом компетентных в терапии и хирургии, направляли в армию и на флот. Все они относились к категории «лекарей», сопоставимых с современными фельдшерами. Долгое время в России не было образовательных учреждений, которые готовили бы врачей, и диплом врача можно было получить только за границей. Неудивительно, что все доктора петровского времени были иностранцами. Лейб-медик Петра Лаврентий Блюментрост стал первым президентом Академии наук. Другим высокообразованным и опытным доктором был работавший в России Николай Бидлоо. Первым русским доктором считается закончивший Сорбонну Борис Посников. К врачам предъявляли строгие требования. Так, хирург должен был быть «не слишком молод или стар», «внешне безжалостным, несердитым… на сказанное больными», должен был «расположить его (больного) к себе… не… начинать операцию, не посоветовавшись с коллегой…». Во время операции ему предписывалось следующее: «Пусть он делает все так, как будто крики больного нисколько его не задевают». Нужно при этом учитывать, что наркоза в то время не было и хирург резал по живому. Оперируемого держали слуги, и единственным средством облегчения боли во время операции считался большой стакан водки или виски. В России воспроизводилась западноевропейская система медицины и лечебных препаратов. В качестве фармацевтических средств применяли лекарственные растения, собачье и лисье сало, заячьи лодыжки, волчьи зубы, олений рог. Хирургия, целью которой было восстановление «неестественно измененного случайными болезнями тела и красоты его…», развивалась успешно. В госпиталях производили различные виды операций: сопоставление (соединение частей пластырем, подвязками), разделение (разрез, пункцию, прижигание), удаление (вырезание, экстракция щипцами), протезирование (изготовление искусственных частей тела – ног, глаз, зубов). Исправляли также начинающийся горб. Венесекция (или «отвлечение крови») была одним из самых распространенных методов лечения. Ее назначали при переломах, ранах, чахотке, делирии и т. д. Считалось, что кровопускание повышает тонус и поддерживает душу. Люди более всего боялись эпидемий – «моровых поветрий», редкий год проходил без очередной эпидемии.
Самой страшной считалась чума. Наиболее памятна чума 1770—1772 годов. Ею («прилипчивой горячкой») были охвачены южные районы страны. Но страшнее всего было лето 1770 года, когда чума пришла в Москву, вызвав полный паралич общественной и экономической жизни второй столицы, бегство населения и мятеж черни, который удалось подавить лишь вооруженной рукой. Тогда умирало по тысяче человек в день. Рубашки могильщиков пропитывали дегтем, повсюду жгли смоляные костры. Многие постоянно натирались чесноком и поливались уксусом. Это считалось надежным средством борьбы с моровым поветрием. Но более всего ценились изоляция и окуривание. Как только становилось известно о начале эпидемии, тотчас на дорогах, ведущих к центру страны и столицам, устанавливали противочумные кордоны, через которые проехать никто уже не мог. Донесения, присланные из охваченных болезнью мест, курьеры передавали через костры из можжевельника и других пахучих растений. Письма мыли в воде с уксусом, и тут же писец, держа корреспонденцию на удалении от себя, делал копию, которая далее уже и следовала в столицу. Вот рецепт противочумного порошка, разработанный московским врачом Ягельским: «…Можжевеловых иголок намелко изрубленных, тертого дерева бакаута каждого по 6 фунтов, селитры простой, толченой по 8 фунтов, серы… смолы 2 фунта… смешав все оные снадобья хорошенько будет крепкого курительного порошка пуд». Порошок обладал настолько ядовитым запахом, что от него нередко теряли сознание. Медицина того времени не ограничивалась окуриванием. Доктор Данило Самойлович – основоположник русской эпидемиологии – предложил своеобразные прививки для медицинского персонала в районах, охваченных чумой: на предплечье накладывалась марля, пропитанная выделениями из бубонов – гнойных шишек. Он же пытался обнаружить с помощью микроскопа «особое и отменное существо» – чумного микроба, написал «Рассуждения о чуме», в которых сказано: «Мы порождаем в сердцах населения страх, который… усиливает опасность болезни… И не лучше ли возбудить в нем бодрость, показав… до какой степени можно противостоять этой страшной болезни…». Страшной «гостьей» людей XVIII века была также и сибирская язва – заболевание, общее для людей и животных. Особенно страшны были эпидемии 1744, 1745, 1756 годов. Название этой болезни ввел в обиход штаб-лекарь Степан Андреевский, автор сочинения «О сибирской язве», прививший себе болезнь и фиксировавший ее ход до тех пор, пока не потерял сознание. В народе сибирскую язву называли «огненный пупырух». В сравнении с чумой или сибирской язвой легкой и почти безопасной считалась оспа. Оспа была обычной, широко распространенной болезнью того времени во всем мире. Ею болели десятки миллионов людей и, как выяснили современные ученые, нашествия оспы избежали только туземцы Каймановых, Соломоновых островов и острова Фиджи. «Оспа и любовь минуют лишь немногих!» – говорили тогда в Европе. На оспу обращали не больше внимания, чем мы на грипп, шутливо называя Оспой Африкановной, намекая на ее происхождение с черного континента. Чтобы успешно справиться с оспой, нужно было знать всего несколько простых правил: в комнате больного «в присутствии» «Оспицы-матушки» (второе ее имя в России), не ругаться матом, не сердить ее, часто повторять: «Прости нас, грешных! Прости, Африкановна, чем я перед тобой согрубил, чем провинился!» Полезным считалось также трижды поцеловаться с больным. А после этого следовало подождать, как будет вести себя Африкановна, в какую сторону повернет болезнь, ибо у нее были две формы: легкая и тяжелая, почти всегда смертельная. Обычно большая часть больных переживала легкую форму оспы, и только каждый десятый мог отправиться к праотцам раньше времени, что и произошло с императором Петром II. Однако даже при легкой форме выздоровевший человек становился рябым от оспинных язвин, которые высыпали на лице больного, затем прорывались и оставляли после себя глубокие «воронки». Как зло говорили в деревне, на лице перенесших оспу «черти ночью горох молотили». Первые прививки от оспы были сделаны при Екатерине II. Узнав об успешных прививках оспы английским врачом Димсдейлом, она пригласила его в Россию и решилась испытать на себе оспопрививание, о чем официально было объявлено через пять дней, когда успех стал очевидным. При этом императрица сильно рисковала – для прививки использовался натуральный вирус, взятый от больного оспой мальчика. Тогда же оспу привили и наследнику престола цесаревичу Павлу Петровичу. Екатерина была воодушевлена своим поступком, и когда было получено известие о смерти короля Франции Людовика XV от оспы, она возмущалась – как можно умереть от оспы в наш просвещенный XVIII век! Народ же, как и раньше, лечился в основном своими средствами, прибегая к помощи знахарей и ведунов. Мистическая сторона лечения по «изгнанию духа болезни» оставалась в народной медицине важнейшей, хотя непременными были и различные снадобья из трав, других растений и прочих составляющих, ныне кажущихся странными. Так, от малярии и болотных лихорадок в народе лечились пластырем из пауков, обмазыванием одного пальца содержимым яйца. Впрочем, в ходу была и хина («чепучинное коренье»). Любовь, брак, женщины и детиПринудительные браки, распространенные в XVII веке, не способствовали росту рождаемости, «государственной пользе», не соответствовали они и той модели европейского «куртуазного» поведения, которую внедрял в России Петр I. Поэтому царь изменил институт старинного русского брака. Он отменил сговор, обручение назначил за шесть недель до венчания, родственников невесты обязал показать ее жениху. У молодых появилась свобода выбора. Помолвка могла быть расстроена, о чем в указе было прямо сказано: если «после… обручения жених невесты взять не похочет или невеста замуж идти не похочет же, и в том быть свободе». Священникам при венчании следовало «накрепко допрашивати» молодых, добровольно ли они вступают в брак. Власть осуждала насильственные браки, которые устраивали родители, пренебрегая возрастом жениха и невесты, их «естества склонностью», вселяя в души новобрачных «ненависть к супругу». Двадцать второго апреля 1722 года Петр Великий своим указом запретил браки, заключенные по принуждению как со стороны родителей, так и помещиков (если речь шла о крепостных молодых людях). Указом от 1724 года были запрещены насильственные браки даже среди холопов: «Повелеваем… дабы люди рабов своих и рабынь к брачному сочетанию без самопроизвольного их желания… не принуждали под опасением тяжкого штрафования». Легче стали и разводы. Петр как-то сказал: Бог установил брак для облегчения человека в горестях и превратностях здешней жизни и никакой союз в свете так не свят, как доброе супружество; что же касается до дурного, то оно прямо противно воле божьей, а потому столько же справедливо, сколько и полезно расторгнуть его, продолжать же его крайне опасно для спасения души. Эти петровские положения действовали весь XVIII век. Но, как часто в Рос сии бывало, законы в этой сугубо личной сфере не исполнялись, судьбой детей безраздельно распоряжался отец, а в помещичьем владении господин женил крепостных по своему усмотрению, нередко оставляя за собой «право первой ночи» с молодой. Петр Великий был противником ранних браков. Он помнил, как неудачно сложилась его семейная жизнь, когда по воле матери, царицы Натальи Кирилловны, он 17-летним юношей женился на Евдокии Лопухиной. По идее Петра I, дворянин мог жениться, только получив минимальное образование и дослужившись до определенного чина. Петр упростил и процедуру венчания. Чтобы упредить разные «жульства» при заключении браков, запрещалось венчаться в чужих приходах. В книги регистрации браков вносились имена брачующихся и их поручителей, несших ответственность за законность брака. Выписки из книг посылались в Синод. Впрочем, сам Петр мало считался с волей своего наследника престола Алексея, которого в 1711 году женил, вопреки желанию сына, на немецкой принцессе Шарлотте-Софии. Важно и то, что невеста не приняла православия, осталась лютеранкой. Этот брак стал примером для других. Сначала браки с иноверцами были разрешены дворянам, а затем и людям «низкого» происхождения, только чтобы «принуждения никакова не чинить и друг друга в вере не укорять». Известно, что М. В. Ломоносов женился за границей на немке Елизавете, которая приехала к нему в Россию.
Стремясь удержать в России пленных шведов, среди которых было немало различных специалистов, Петр Великий разрешил и им жениться на православных без перехода в православную веру. Это было грубейшим нарушением давнего православного закона. Это все расшатывало традиционный брак и вносило новое в этот довольно консервативный институт. Если один из супругов совершал преступление и ссылался на вечную каторгу, брачный союз расторгался, разведенный супруг (супруга) мог вступить в брак вторично. Это было особенно важно для женщины, которая теперь могла не ехать за мужем в ссылку или не постригаться в монахини. И хотя в XVIII веке обычно так и было – сопровождать мужа в ссылку требовали традиция и весь уклад жизни, но все же известны случаи, когда супруга государственного преступника получала церковное разрешение на расторжение брака, не говоря уже о том, что за ней сохранялись приданые имения (то есть те, которые она получила от родителей в приданое). И хотя в прошлые времена история знала примеры глубоких чувств между супругами, брак по любви в XVIII веке был редок. Лишь постепенно, по мере распространения (через литературу, театр) норм западноевропейского рыцарственного отношения к женщине, культа прекрасной дамы, идея ухаживания, поклонения женщине прижилась в России. От обыгрывания образа вполне карикатурного «амура» петровских времен общество приходит к пониманию самоценности любви мужчины и женщины. Любовь становится главным стимулом брака, вожделенной целью жизни молодого человека, и невозможность соединиться с возлюбленным является часто причиной страданий и даже самоубийства молодых людей. Написанная Н. М. Карамзиным в конце XVIII века «Бедная Лиза» впитала в себя эти чувствования и одновременно способствовала их развитию, что вообще характерно для «чувствительной» сентиментальной литературы. Крестьянский брак претерпел меньше изменений, чем дворянский. В XVIII веке брачный возраст повысился, особенно среди свободного крестьянства. В Западной Сибири, где жили в основном черносошные (государственные) крестьяне, женились к 20 годам. Иначе было среди крепостных. Их хозяин, думая о «приплоде» рабов, принуждал крепостных вступать в ранние браки. Крестьян, которые не женили своих 13–15-летних детей, штрафовали. Как и в древности, брак в крестьянской среде был чаще всего обусловлен семейными и хозяйственными обстоятельствами жизни крестьян. Поэтому бывали браки неравновозрастные, что порождало различные отклонения, одним из которых было «снохашество» – отец жил с взрослой женой несовершеннолетнего сына и имел общих с сыном детей. Экономическая основа была и в сердцевине брака в купеческой среде. Тут прежде всего смотрели за «капиталом» родителей жениха и невесты, стараясь не прогадать, не быть обманутыми ловким контрагентом. Если жениха устраивало приданое, то он приезжал на смотрины в дом невесты, стремясь показать себя перед будущими родственниками знатоком торгового дела. Если все стороны были довольны переговорами, отец невесты и жених били по рукам (как при деловой сделке), объявляли свое решение, выпивали по рюмке хересу и расставались до свадьбы. После этого отец невесты говорил, что «дочку-то, Богу помолились, по рукам ударили, пропили!» У крестьян свадьбы играли преимущественно между членами семей равного достатка. Если крепостная выходила замуж за крепостного другого господина, то этот господин, а также семья мужа платили за нее «вывод» – денежную сумму, примерно равную стоимости девушки. Такие браки не поощрялись господами. В 1815 году произошли перемены в брачном праве крепостных и свободных. Вопреки старой традиции теперь женщина из свободных сословий, выходя замуж за крепостного, сохраняла свой статус. Образ идеальной невесты в крестьянской среде – крепкое здоровье, высокий рост («есть на что посмотреть», «большая да толстая», «кровь с молоком»). Далее уже шли нравственные качества. Родители девочек стремились прежде всего выдать замуж старшую дочь, младших до замужества держали строже, одевали хуже – не дай бог, если младшая будет красивее, понравится кому-то из женихов и выйдет замуж раньше старшей! Центральной частью свадебной церемонии, как и прежде, оставалось венчание. Закон определял брачный возраст 16-ю годами. В народе замуж продолжали выдавать с 14 лет и ранее. В дворянской среде начала XIX века брачный возраст повысился до 17—23 лет. Женщин, засидевшихся «в девках» до 25 лет, звали «привередницами», «прокисшими невестами», «вековушами». Браки между близкими родственниками не допускались, как и раньше. В России супруги обычно носили одну фамилию (мужа), жили в одном месте и имели единый социальный статус. Чтобы вступить в третий брак, требовалось специальное разрешение церкви, четвертый же являлся недействительным, хотя при наличии благословения митрополита или государя исключения делались. Отношение к разводу в это время было весьма строгим; разрешение на него давал Синод, да и то, если были веские основания (измена, неизлечимая психическая болезнь одного из супругов). Но все-таки отношение общества к разводу изменилось; он стал не столь экстраординарным явлением, хотя и был скандальным. Разведенную женщину называли «отпущенница». Многие супруги, чтобы избежать хлопот и пересуд, просто разъезжались, не оформляя развод официально. И это устраивало общество. Фактически в разводе был со своей женой А. В. Суворов и многие другие крупные деятели. Долгое время тянулась история развода цесаревича Константина Павловича с его супругой Анной Федоровной, которая, не выдержав вспыльчивого характера Константина, уехала домой, в Германию, и осталась там навсегда. Впрочем, крестьяне и так не разводились. Чтобы справиться с тяжкой работой, они жили нераздельными семьями, состоявшими из многих поколений. Такие семьи были весьма устойчивыми. Но женщинам, которые вели хозяйство под одной крышей, было трудно сохранять теплые отношения. Особенно тяжко приходилось «молодухам» – младшим снохам и невесткам. Семейный совет состоял из взрослых мужчин семьи, но только «большуха» (жена или мать главы семьи) могла принимать в нем участие. Позже, в первые десятилетия XIX века, когда расцвел романтизм в духе романов Вальтера Скотта, стало модным думать, что браку должна предшествовать полоса влюбленности, духовной близости. Но в жизни часто бывало совсем иначе, проще, приземленнее. Как известно, в XVIII—XIX веках, как только выпадал снег, из множества помещичьих усадеб в Москву ехали дворянские семьи с невестами на выданье. Москва становилась ярмаркой невест: на балах, прогулках, обедах, в салонах обсуждались и составлялись «партии», знакомились молодые люди. Это было горячее время для свах – немолодых женщин, вхожих в разные дома и занимавшихся подбором пар обычно для небогатых дворян и купцов. Кандидаты в женихи приезжали в гости, и невеста (а главное – ее родители) придирчиво оценивала достоинства кандидата, бракуя негодных. Вся эта процедура в утрированной форме великолепно показана в пьесе Гоголя «Женитьба». Общество не отрицало любовь как обстоятельство весьма желательное, благоприятствовавшее удачному браку, но все же считало, что главным должно быть состояние и чин жениха, приданое невесты. И если это состояние было хорошее, а рекомендации, данные жениху общими знакомыми, положительными, то родители невесты (а порой и она сама) закрывали глаза на то, что жених намного старше невесты, игнорировали то обстоятельство, что жених мог быть неприятен невесте. Точно так же забывал о всяком романтическом флере, окружавшем брак, и промотавший состояние дворянин, готовый жениться на немолодой, некрасивой, но состоятельной невесте или вдове: Она была других идей,(К. Случевский) Как и раньше, воля родителей была первостепенным обстоятельством при заключении брака, даже если невеста и жених были влюблены или подобное чувство испытывал кто-то из них. Если родители сопротивлялись браку, то молодые либо смирялись с волей родителей, либо невеста бежала из дома, тайно венчалась с женихом в надежде, что в будущем родители их простят. Но такие случаи были достаточно редки – в обществе это осуждали, а государство считало такое поведение преступным. Известно, что при императрице Анне Иоанновне бежавшие и поженившиеся вопреки воле родителей молодые люди были захвачены прямо в брачной постели, брак был расторгнут, женщина возвращена в лоно родительской семьи, а жених-офицер понес дисциплинарное наказание.
В 1780-е годы в жизни известного архитектора Николая Львова произошла романтическая история. Он познакомился и влюбился в Машеньку Дьякову, дочь обер-прокурора Сената. У молодых людей начался бурный роман. Но родители были против – Львов тогда был без места, без положения, беден! Ему отказали не только от руки Машеньки, но и от дома. Влюбленный Львов в отчаянии бродил вокруг дома обер-прокурора, передавал через служанок записки Маше и писал стихи: Мне несносен целый свет — Видя страдания друга, поэт Василий Капнист, помолвленный с сестрой Машеньки, Александрой, придумал авантюру. На правах жениха он возил на балы Александру и ее сестру. И вот однажды Капнист изменил привычный маршрут и завез девушек на Васильевский остров, в гавань, где стояла маленькая деревянная церковь. В ней уже ждали Львов и священник. Машеньку и Николая обвенчали, потом Капнист и сестры как ни в чем не бывало поехали на бал. Несколько лет скрывали молодые свой дерзкий поступок.
Г. Скородумов. Портрет княгини Е. Р. Дашковой. Четвертый год как я женат… – писал с отчаянием Львов, – легко вообразить извольте, сколько положение сие, соединенное с цыганскою почти жизнию, влекло мне заботы… Сколько труда и огорчений скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь… Не достало бы, конечно, ни средств, ни терпения моего, если бы не был я подкрепляем такою женщиною. Только через четыре года удалось получить согласие родителей. Лишь в последний момент, когда все было готово к венчанию, молодые люди открыли свою тайну потрясенным родителям, и те, чтобы приготовления не пропали даром, обвенчали вместо Маши и Львова лакея и горничную. Большую роль в заключении браков по традиции играли свахи, собиравшие информацию о потенциальных женихах и невестах и помогавших (не безвозмездно) родителям подобрать своему ребенку соответствующую пару. Свахами, как правило, становились купчихи и мещанки. Они обычно красились и одевались очень ярко. Турецкие шали и броские платья выделяли их из толпы. Свахи, обслуживавшие дворянские семьи, одевались по-европейски, но вели свои дела так же. Для них составить пару, добиться заключения брака становилось выгодным бизнесом. Несмотря на изменения, введенные Петром Великим в семейную жизнь русского человека, в XVIII веке муж обладал огромной властью над женой, его с большим доверием слушали судьи при разводе, он оставался безраздельным хозяином общей собственности семьи. Самым обычным в семье были побои и издевательства над женщиной. Такие дела редко становились достоянием общества или разбирательства в суде или ином государственном учреждении. Женщине была полностью закрыта дорога к должностям и званиям. Лишь в екатерининскую эпоху произошли изменения – директором Академии наук была назначена княгиня Е. Р. Дашкова, пожалуй, первая в России женщина на государственной должности. Но это была особенная женщина. Но все же в женском обществе России Дашкова была исключением. Больше женщин на высших постах не было (впрочем, как и сейчас). Но тогда парадокс состоял в том, что три четверти XVIII века на русском престоле были одни женщины, однако это не меняло пренебрежительного отношения к способностям женщины. Это было тогда общим местом. Разрабатывая в 1730 году проект создания особого совета при императрице Анне Иоанновне, историк В. Н. Татищев приводил такой аргумент в пользу создания совета: «Понеже женская природа к трудам неудобна». Такое отношение к женщине, как неполноценному существу, сохранялось многие десятилетия и позже. Считалось, что нанесенное лично женщине оскорбление ее не касается, оскорбленным лицом считался ее естественный защитник (муж, отец, брат и т. д.), который и должен был наказать обидчика.
Дворянская девушка второй половины XVIII—XIX веков имела некоторый выбор при получении образования. Одни воспитывалась дома, под строгим присмотром родителей, нянек. Наемные учителя и гувернантки давали уроки письма, чтения, девочки учились двум-трем языкам, музыке, танцам, рукоделию. Девицам стремились привить начала строгого поведения. На улицу они должны были выходить только в сопровождении гувернанток, среди которых было немало англичанок. Согласно правилам хорошего тона, девица могла пить вино только дома, но постепенно их стали угощать и в обществе, причем начал распространяться «вульгарный» американский обычай, когда (к ужасу родителей) девица сама протягивала лакею свою рюмку. Другие дворянские девушки, не ограничиваясь домашним образованием, поступали в какой-нибудь из институтов благородных девиц, где они находились под строгим присмотром. Выпускница закрытого женского учебного заведения – это образованная и в то же время скромная девица, проводящая время на балах, ужинах, катаньях, переписывающаяся с любимыми подругами, ведущая альбом, в который просит гостей вписать стихи. Она читала французские романы, была покорна родительской воле и мечтала о женихе – бравом гусаре. Но часто все это было на поверхности жизни, на глазах родителей, а в глубине ее кипели страсти, происходили «безумства» на любовной и эротической почве. Последние годы Екатерины II. Фавор ЗубовыхПоследние годы правления Екатерины II отмечены ослаблением ее творческих способностей, явным застоем в общественной жизни, разгулом фаворитизма. Вообще, за Екатериной в истории тянется след как за распутницей, вакханкой, жадной до любовных утех. До сих пор ходят слухи о необыкновенных сексуальных приключениях императрицы, сотнях ее любовников. Как всегда, слухи эти преувеличены. Действительно, у государыни было немало любовников (возможно, за ее жизнь около трех десятков). Но в те времена господствовали более свободные нравы, оставаться верными супругам считалось чудачеством (как восклицала героиня пьесы Сумарокова: «Я не посадская баба, чтобы своего мужа любить!»), волокитство и любовные приключения были в моде. Екатерина II в этом смысле ничем не отличалась от своих современников. Одновременно императрица была женщиной необыкновенно чувственной, признавалась, что не может жить без любви. Но всякий раз ее партнеры-любовники не отвечали тем взыскательным требованиям, которые она к ним предъявляла. Ближе к старости Екатерина, не желавшая расставаться со своими иллюзиями и страстями, оказалась во власти ложной идеи, что сможет с помощью искусства, общения, примера воспитать для себя достойного спутника жизни. Увлечения молодыми людьми, становившимися ее фаворитами, кончались ничем, на них не действовала «педагогика сердца», и эти юноши становились обыкновенными альфонсами, которых государыня содержала за счет государства. Начавшаяся Французская революция напугала императрицу, она стала проявлять не свойственную ей ранее нетерпимость и консерватизм. Повороту Екатерины II к реакции способствовал ее последний фаворит Платон Зубов, овладевший сердцем стареющей, но не смирившейся со старостью императрицы. Она вошла в период естественный, неизбежный для каждого политика, даже самого умного и опытного. Пройдя период подъема и расцвета, в один прекрасный момент талант его тускнеет, и он вступает в период гниения, распада и гибели. Как ни была умна, властна, дальновидна императрица, в старости ей также стали изменять разум, воля и чувство меры. Символом последнего периода царствования Екатерины стало постыдное господство при дворе братьев Платона и Валериана Зубовых. Платон Зубов – 21-летний шалопай, конный гвардеец, молодой, невежественный, но красивый, мускулистый, с высоким лбом, прекрасными глазами. Он был выдвинут врагами Потемкина в пику ему – ведь до этого почти все молодые фавориты императрицы были креатурами Потемкина и опасности для него не составляли. Летом 1789 года Зубов упросил начальство разрешить ему командовать конвоем, сопровождавшим государыню во время поездки в Царское Село. Он так красовался возле кареты государевой, что был замечен государыней, попал к ней на обед, удостоился благожелательной беседы. Несколько дней спустя он стал ее любовником, через две недели Зубов был пожалован полковником и флигель-адъютантом. Молодой человек стремительно вошел в фавор, и стареющая императрица стала писать о нем Потемкину как о своем «новичке» – «ученике». Екатерина II в 1794 году. И. Б. Лампи. Портрет князя П. А. Зубова. 1790-е годы.
Потемкин сначала не особенно встревожился – он полагал, что хоть новый фаворит и не получил, как все прежние, его одобрения, он не представляет особой опасности. Более того, Зубов стремился польстить Потемкину. Екатерина писала светлейшему: «Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким новичком, это очень милое дитя, не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним росчерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа». Зубов стал корнетом кавалергардов и генералом. Потемкин не возражал, но все же насторожился. Он стал убеждать Екатерину, что ее фаворит – человек-то дрянной, нестоящий. Обычно она слушала Потемкина. Как потом писал Зубов, «императрица всегда шла навстречу его желаниям и просто боялась его будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтобы я брал с него пример». Но тут она заупрямилась, бросать своего «маленького новичка» отказалась. Еще при жизни Потемкина Екатерина II стала приучать Зубова к делам, но без особого успеха. Петр Завадовский ядовито писал об этом: «Изо всех сил мучит себя над бумагами, не имея ни беглого ума, ни пространных способностей, бремя выше его настоящих сил». Зубов не был совершенно глупым молодым человеком, более того, умел создать вид умника, ловко и много говоря по-французски. После смерти Потемкина голос его все крепчал, он даже стал покрикивать на вельмож. Его титул был таким пышным, что казалось, будто он его украл у Потемкина: Светлейший князь Римской империи, генерал-фельдцейхмейстер, над фортификациями генерал-директор, главнокомандующим флотом Черноморским и Азовским и Воскресенскою легкою конницею и Черноморским казачьим войском генерал – от инфантерии, генерал-адъютант, шеф Кавалергардского корпуса, Екатеринославской, Вознесенской и Таврических губерний генерал-губернатор, член государственной Военной коллегии, почетный благотворитель императорского Воспитательного дома, любитель Академии художеств. По своему характеру Зубов был типичным приспособленцем: при Екатерине ратовал против ужасов революции, при Александре I ходил с проектом конституции в кармане. Дела же государственные он решал таким образом: «Делайте, как было прежде». При Зубовых мудрая дотоле государыня как будто поглупела. Она согласилась отправить «любезного мальчика» Валериана Зубова в поход на Восток, в Персию и дальше в Индию. В 1796 году он прошел по пути Петра Великого и взял Дербент, а потом Баку. Екатерина писала, что Валериан сделал за два месяца то, что Петр Великий сделал за два года, встретив сопротивления больше, чем встретил его великий император.
С влиянием Зубовых на императрицу связывают жестокое подавление польского восстания, третий раздел Польши и окончательное уничтожение Польского государства, борьбу с масонами, гонения на Новикова, Радищева. Конечно, суть дела была не в особом влиянии Зубова на императрицу, а в самой государыне, которая раньше говорила: «Пусть один ограничен, другой ограничен, но государь от этого не будет глупее». Увы, к концу жизни она стала утрачивать свои гениальные способности, ту самоиронию, которая всегда спасала ее, позволяла посмотреть на себя со стороны и исправить сделанную ошибку. Ведь раньше, когда к ней обратились с проектом завоевания Индии, она с юмором отвечала: «У России довольно земель, чтобы не иметь нужды отправляться для завоевания в Индию». Когда же ей предложили сделать «приращения» государству в Северной Америке, она отвечала, что у России немало своих забот и лучше оставить индейцев Америки их собственной судьбе. А теперь она отправила на эту авантюру Валериана Зубова. Только указ вступившего на престол Павла I остановил химерический поход. Еще месяц – и корпус Зубова несомненно погиб бы от голода и трудностей пути. С фавором «резвуши» к власти полез весь клан Зубовых. Отец Зубовых брал взятки, служебные успехи братьев Платона поражали наблюдателей, все перед ними пресмыкались. Знаменитый Суворов с радостью отдал любимую Суворочку за старшего брата фаворита Николая. Только цесаревич Павел пытался огрызаться. Как-то за обедом Екатерина сказала сыну: «Я вижу, что вы согласны с мнением князя Зубова». На что Павел отвечал: «Ваше величество, разве я сказал какую-нибудь глупость?» Все стремились понравиться фавориту. Державин посвящал ему стихи, будущий герой войны 1812 года генерал Кутузов варил ему по утрам какой-то особый восточный кофе. Один из дипломатов хорошо сказал: «Все ползали у его ноги, поэтому он считал себя великим».
И. Б. Лампи. Портрет А. А. Безбородко. Смерть Екатерины IIЕкатерина умерла 5 ноября 1796 года. До этого дня она не раз писала о том, как будет красиво и возвышенно умирать в окружении друзей, под звуки нежной музыки. Но смерть настигла ее в узком переходе между двумя комнатами. С ней случился сильнейший инсульт. Нескольким слугам с трудом удалось вытащить грузную государыню из коридора и положить на матрас, брошенный на пол. Здесь, после нескольких часов агонии, она и скончалась, не приходя в сознание. Завещания Екатерина не оставила.
Нелюбимый наследникСын Екатерины II Павел Петрович родился в 1754 году, и сразу же тогдашняя императрица Елизавета Петровна взяла новорожденного к себе, чтобы воспитать из него наследника. Екатерина увидела сына только через несколько недель после его рождения. Мальчик не знал родительской ласки, и с годами отношения с родителями, особенно с матерью, не стали лучше. Холодность, отчужденность и недоверие разделяли мать и сына. Мальчик рос без детского окружения, болезненным, излишне впечатлительным. Его воспитатель Н. И. Панин дал Павлу хорошее образование, но при этом настроил его против матери и ее политики. Павел воспитывался как будущий «добрый король», как «рыцарь» со средневековыми понятиями о чести, благородстве в отношении к женщине и другу. Одновременно это развивало в мальчике высокопарность, интерес к театральности, к внешним, мелочным проявлениям формы, а не содержания. С годами это поселило в душе Павла неразрешимые противоречия между реальным и воображаемым миром. Это выражалось в приступах безудержного гнева, истериках Павла и одновременно в скрытности, интересе к мистицизму. Позже, когда Екатерина стала императрицей, она уже сама стремилась реже видеться с сыном. Дело было в том, что накануне смерти императрицы Елизаветы Петровны часть знати во главе с воспитателем Павла графом Никитой Паниным видели в юноше непосредственного наследника самой Елизаветы. При таком подходе к престолонаследию родители мальчика Петр Федорович и Екатерина Алексеевна от власти устранялись. И хотя вопреки этим планам Петр III вступил на престол, а потом у власти оказалась Екатерина II, подобные планы и намерения остро задевали новую императрицу. Она видела в своем сыне политического соперника и старалась держать его подальше от государственных дел. Это, естественно, мало способствовало сближению Павла с матерью. Не без основания он опасался, что после смерти матери престол перейдет не к нему, а к его сыну Александру. Слухи о подобных намерениях императрицы были очень упорными, и они, естественно, доходили до Павла. Готовя в середине 1780-х годов знаменитый проект «Наказа Сенату», Екатерина II особенно тщательно прорабатывала важную для нее в тот момент тему – возможность лишения права на престол утвержденного ранее наследника. Трудясь над этим проектом, Екатерина II знакомилась с основополагающими петровскими актами на эту тему. Императрица определила несколько причин, которые позволили бы отказать наследнику: попытка наследника свергнуть царствующего монарха, участие его в бунте против государя, отсутствие у наследника необходимых для правления человеческих качеств и способностей, принадлежность к другой, кроме православной, вере, владение престолом другого государства и, наконец, акт царствующего монарха по отрешению наследника от престола. Принципиально важным было положение о создании – в случае несовершеннолетия наследника – системы регентства, причем регент назначается из членов императорской фамилии высшими правительственными учреждениями – Советом и Сенатом, которые должны гарантировать соблюдение закона о престолонаследии. Вся эта тщательная работа над положением об отрешении наследника была непосредственно связана с современной проекту «Наказ Сенату» династической ситуацией, сложным положением в императорской семье. Отношения Екатерины II с сыном – наследником престола Павлом – были неровными, но в 1780-е годы эти отношения стали откровенно плохими и оставались такими до самой смерти Екатерины II. Общество было полно слухами о намерении Екатерины, воспользовавшись законом 1722 года, лишить престолонаследия сына и передать эти права внуку Александру Павловичу, в котором она души не чаяла. Так в свое время поступил Петр Великий с царевичем Алексеем. И. Г. Пульман. Портрет великого князя Павла Петровича. Философия власти цесаревича Павла была сложна и противоречива. Он пытался совместить власть самодержавия и человеческие свободы, «власть закона», исходя из представлений о традициях, желаемых идеалах и даже географического фактора. Но шли годы, проекты государственного переустройства, которые он составлял в тиши кабинета, покрывались пылью, забывались. За окном медленно шла безнадежная для наследника жизнь – могущество матери было огромно, победы ее армий ошеломительны. О нем мало кто вспоминал. После смерти Г. Г. Орлова Екатерина подарила Павлу поместье Гатчино (позже – Гатчина), где он и обосновался с молодой женой Марией Федоровной. Она была немецкой принцессой Вюртембергской Доротеей Софией Августой Луизой и повенчана (после принятия ею православия) с Павлом в 1776 году. Гатчина (а потом и Павловск) стала подлинным отчим домом для большой семьи наследника. Вдали от «большого двора», который вызывал страх и ненависть Павла, наследник создал в Гатчине свой особый мир. Это был мир военной дисциплины, здесь витал дух военного лагеря с отчетливо пропрусскими порядками. Ведь для Павла, как некогда и для его отца Петра III, идеалом государя был прусский король Фридрих II. Здесь, за шлагбаумами, постами Павел чувствовал себя в безопасности. Его окружали пусть и не очень умные и образованные, но верные люди, здесь его воле не ставились пределы. Все это влияло на характер Павла, привыкшего к повиновению, нетерпимого ко всякого рода «вольнодумию». Начавшаяся на его глазах Французская революция усугубила консерватизм и нетерпимость Павла, отошедшего от мечтаний юности и душеспасительных бесед с Паниным. В Гатчине он стал таким, каким мы его знаем позже, – нервным, болезненно-самолюбивым, капризным, подозрительным. Вид на Гатчинский дворец и парк.
Пятый император XVIII векаСтав императором, Павел I стремился наверстать упущенное, реализовать свои взгляды в деле. Он был талантливым человеком, но его трагедия состояла в том, что большую часть жизни он прождал своей «очереди» к престолу, горюя и волнуясь за свое неясное будущее как наследника. Ожидание его часа длилось свыше 20 лет, и ощущение своей никчемности, униженности, досады за бездарно потерянные годы, постоянной опасности не покидало Павла I, испортило его характер, сделало из некогда веселого, романтичного юноши мужчину-неврастеника. Придя к власти, Павел I не смог преодолеть мстительного желания истребить все, что было заведено при матери. Педантичное внимание к мелочам, противоречивость, непоследовательность с явной склонностью к решению проблем упрощенными, грубыми приемами – все это стало его стилем правления. Характер Павла ухудшился. То, что ранее сдерживалось усилием воли, страхом перед матерью, вырвалось наружу: император стал непредсказуемым, вспыльчивым, капризным и резким правителем с замашками тирана. Он не имел опыта государственной деятельности, но зато был упрям и неспособен к пониманию сложных проблем политики. При этом он был нетерпим не только к свободному выражению окружающими своего мнения, но и ко всякому проявлению самостоятельности. Став самодержцем, он начал осуществлять «гатчинский» вариант преобразований, строить не «царство разума и закона», о котором они так много говорили с Н. И. Паниным, а грубое репрессивное государство.
Преобразования Павла в армии. Дворянская политикаОсновой всего Павел I считал армию и, став императором, он с реформы армии и начал. Нельзя сказать, что екатерининская армия при всех ее блестящих победах не нуждалась в преобразованиях, естественных улучшениях. Армия – всегда живой, развивающийся организм. Однако армейские преобразования Павла не касались ни социальных (рекрутчина), ни тактико-стратегических аспектов армии. Они коснулись внешней стороны армейской жизни, привели к наведению порядка в строевой подготовке армии, разработке новых уставов, улучшению материального довольствия войск, ужесточению дисциплины, ликвидации процветавшего в полках произвола офицеров, казнокрадства, беспорядков, формализма в отношении службы. Но при этом пресечение «распущенности» (слова Павла I) в армии осуществлялось непривычно жесткими, чрезмерно строгими, весьма поспешными мерами, что производило крайне тягостное впечатление на армию и общество, было сопряжено с новыми злоупотреблениями, насилием, оскорблениями и репрессиями. Борьба с «распущенностью» означала прежде всего ущемление прав дворянства, которое по принятой после Петра Великого традиции записывалось (ради выслуги лет и званий) в полки с младенчества, а также получало длительные, фактически бессрочные отпуска. С этой практикой Павел I решительно покончил. Но в решительной борьбе, которую император повел с трехлетними сержантами – «нетчиками» – и пожизненными отпускниками, была заложена цель большая, чем просто достижение порядка в армии или фанатичное желание изжить ненавистный ему «потемкинский дух». Для Павла I была неприемлема сама сословная свобода, которой пользовались дворяне благодаря реформам Екатерины II. Для него утвержденное законом право дворянина служить или не служить было оскорбительно, рассматривалось как проявление той «распущенности», которую он видел при дворе. И за этим стоял не просто каприз, а иная, чем у Екатерины II, система взглядов на социальный строй и внутреннюю политику. Вкратце идеи Павла I о соотношении дворянских свобод и дворянской службы таковы. 1. Замеченные в армии «распущенность», «разврат по службе» и непорядки – следствие злоупотребления данными дворянам свободами и привилегиями. 2. Свободами и привилегиями может пользоваться только просвещенный, сознательный человек. 3. Сознательный же, просвещенный дворянин понимает, что привилегии и обязанности тесно связаны между собой и, думая о процветании Отечества и служении престолу, он никогда не злоупотребит ими. Следовательно, такой дворянин прилежно служит, а злоупотребляющий этими привилегиями – недостойный их бездельник, заслуживающий наказания. Эта по-своему вполне логичная схема с неизбежностью приходила в противоречие с екатерининской схемой развития гражданского, сознательного общества через сословные привилегии, свободы, права. Итогом конфликта идей стала политика Павла I, нацеленная на сворачивание сословной программы преобразований Екатерины II. Он, в сущности, покончил со свободой дворян в выборе рода занятий, ликвидировал органы дворянского самоуправления. В 1799 году были упразднены губернские дворянские собрания. Возродились и телесные наказания дворян. Поколение «непоротых задов» было страшно возмущено таким возвратом к прежним временам. Г. Сергеев. Военный парад в Гатчине. 1798 год. Усиление бюрократизма и полицейского началаРазвитием идей Павла I стала переориентация всей системы управления и внутренней политики. В системе управления при Павле I преобладающим стал административный, бюрократический аспект. Именно бюрократами заменяются дворянские выборные должности, губернаторы получают большую административную свободу за счет прав сословий, управление начинает осуществляться по военно-полицейскому принципу. Тогда же был нанесен серьезный удар по складывавшейся системе нового суда, которая была подменена администрированием чиновников и полицейских. Ясно, что ни о какой планируемой Екатериной II реформе Сената уже не могла идти речь, как и вообще – о расширении принципа сословного управления. Административные меры осуществлялись, как и в армии, поспешно, грубо, неизбежно плодили злоупотребления, нелепости и неразбериху. Павел начал активную борьбу с «развратом» и в государственном аппарате, что выразилось в усилении дисциплины, строгости службы, наказаниях даже за самые незначительные проступки. Работа в учреждениях начиналась в 5–6 утра, зато после 8 часов вечера ни один житель не мог без особого разрешения появиться на улицах. Вахтпарад – обычное ранее при смене караула мероприятие – превратился в важное государственное дело, с обязательным участием императора и наследника престола. Дух военщины витал над столицей. Особенно опасно было встретить на улице самого императора, крайне строгого к внешнему виду прохожих. Главную роль в городе стал играть военный губернатор Н. П. Архаров, чьи люди, бесцеремонно врывавшиеся в частные дома, стали символом «законного беззакония» – словом, «архаровцы». Жители Петербурга услышали множество диких указов. В апреле 1800 года был запрещен ввоз из-за границы «всякого рода книг, на каком бы языке оные не были без изъятия… равномерно и музыку», то есть нот. Потом приказали все частные типографии «запечатать, дабы в них ничего не печатать». В том же 1800 году Павел издал особое распоряжение о том, что хлопать в ладоши в театре можно только тогда, когда это делает государь, и т. д. Полиция с остервенением набрасывалась на прохожих, которые игнорировали императорские указы о запрете ношения жилетов, модных башмаков и круглых «французских» шляп. Этим объясняется и противоречивость его политики в отношении разных групп населения. Как справедливый отец, он заставлял дворян служить, но вместе с тем заботился об их благосостоянии: в декабре 1797 года учредил Государственный вспомогательный банк для разорившихся помещиков, а самое главное – в обилии раздавал помещикам государственных крестьян, причем за четыре года своего царствования раздал крестьян так много, как его мать не смогла раздать за десятилетия. При этом пользовавшийся уважением народных масс как государь, «строгий» к помещикам, считал, что все казенные земли нужно раздать помещикам. Они, по мнению императора, лучше заботятся о крестьянах, чем казенные управители, да и к тому же являются даровыми полицмейстерами. Заботился он и о чистоте дворянского сословия, исключив указами 1798 года из армии всех офицеров, выслужившихся не из дворян. Строительство Михайловского замкаСтроительство Михайловского замка стало главным событием царствования Павла в истории Петербурга. Авторами проекта были В. Баженов и В. Бренна, но важной оказалась роль и самого Павла I. Его архитектурные пристрастия были замешены на романтических представлениях о рыцарских замках, на желании создать нечто не похожее на «развратные» дворцы его матери. Ведь не случайно все императорские дворцы были переименованы в «замки» (Зимний дворец стал «Зимним замком»), а роскошный Таврический дворец – подарок Екатерины II Г. А. Потемкину – передали Конному полку под казармы, фактически разграбили и устроили там не только казарму, но и конюшню, а также солдатские сортиры. В роскошном Екатерининском зале, как писал современник, предписали насыпать «песку вышиною более вершка… равно как и в других комнатах, где были ставлены лошади, оказалось много навоза и нечистоты. Во многих комнатах, в поделанных нужных местах – великая нечистота».
Дж. Кваренги. Михайловский замок. Другая судьба ждала Михайловский замок. Он должен был стать главной резиденцией императора. Строительство, начатое 26 февраля 1797 года, стало «ударной стройкой» павловской эпохи, и сооружение надлежало закончить в 3 года. Для этого не жалели денег, людей, материалов. На строительстве днем и при свете факелов и костров ночью работали по 2–3 тыс. человек, а иногда и 6 тыс. человек одновременно. Готовые каменные плиты везли с разобранного загородного дворца Екатерины в Пелле, а также использовали материал со строившегося тогда же Исаакиевского собора. Уже 8 ноября 1800 года замок был освящен. Здание, возведенное с необыкновенной поспешностью, было неудобно для жизни. Его окружала каменная стена; перед замком расстилался обширный плац с памятником Петру I, некогда созданным К. Б. Растрелли. Павел извлек его из сарая и украсил надписью, которая словно «спорила» с надписью на Медном всаднике: «Прадеду правнук. 1800 г.». Внутри дворец был оформлен со всей возможной тогда роскошью. Но в своей новой резиденции Павел I не прожил и месяца. Ни стены, ни рвы, ни сам замок не спасли своего создателя от заговорщиков 11 марта 1801 года. В тот же день двор вновь переехал в Зимний дворец. Позже многие видели пророчески-символический смысл в надписи, опоясывающей южный фасад дворца: «ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТЪ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ ВЪ ДОЛГОТУ ДНЕЙ». В надписи было столько букв, сколько лет прожил на свете Павел, родившийся в 1754 году, в летнем дворце Елизаветы Петровны, стоявшем как раз на том самом месте, где был построен Михайловский замок.
Итало-швейцарский поход СувороваС приходом Павла I к власти политика России изменилась кардинальным образом. В 1796 году он прервал начатую задолго до этого подготовку русских войск к открытию военных действий против революционной Франции. Австрийцы, которые просили об этой помощи, были вынуждены пойти на перемирие с Бонапартом, захватившим тогда власть. Однако вскоре Павел I понял, что у него нет выбора – действовать только из принципа «вопреки» начинаниям матери он не может. «Французская зараза быстро расходилась по всей Европе, угрожая власти и самого Павла I. Начало складывания антифранцузской коалиции (Россия, Англия, Австрия, Неаполь, Турция) относится к тому времени, когда Наполеон захватил остров Мальту – важный стратегический пункт на Средиземном море. Тогда Павел I объявил себя покровителем мальтийских рыцарей, согласился принять на себя обязанности магистра Мальтийского ордена. Это было незаконно, не получило одобрения римского папы, но зато так отвечало юношеским идеалам Павла I о «рыцарственном» поведении. В 1798—1799 годах объединенная русско-турецкая эскадра (невероятный поворот после столетия противостояния двух заклятых врагов) под командованием Ф. Ф. Ушакова завоевала Ионические острова, и царский адмирал образовал там Республику Семи Соединенных Островов, получившую очень демократическую конституцию. Однако в другой части Средиземного моря дела союзников пошли плохо. Французы, традиционно слабые на море, развили успех в Италии, фактически оккупировав многие ее земли. Обеспокоенная этим успехом Австрия просила Россию немедленно вмешаться. Павел I был вынужден вызвать из ссылки отправленного туда им же самим А. В. Суворова – самого выдающегося в то время полководца – и направить его в Италию. Суворов возглавил русско-австрийские войска и буквально за 2 недели освободил от французов Ломбардию, а потом и всю Северную Италию. По замыслу Суворова, нужно было развивать наступление и двигаться на Париж. Однако эти намерения не понравились в Вене – роль России в подавлении французской революции становилась доминирующей. Они вопреки договоренности оставили без поддержки находившийся в Швейцарии корпус А. М. Римского-Корсакова. Чтобы оказать ему помощь, Суворов совершил необыкновенно трудный и опасный переход через Альпы из Италии в Швейцарию, но опоздал – французы разбили корпус Римского-Корсакова. Суворову пришлось возвращаться ни с чем. В 1800 году его отозвали в Россию. К этому времени Павел I был страшно раздражен поведением Вены и Лондона. Австрия ставила палки в колеса всем имперским начинаниям России в Италии, а Англия начала бороться с русским влиянием на Средиземном море, захватив Мальту. После этого император порвал союз с Англией, запретил ввоз и вывоз английских товаров. Причиной обиды Павла на Англию стал отказ англичан передать России остров Мальту, освобожденный от французов. Дело в том, что в борьбе против Франции на Средиземном море Павел I опирался на союз с рыцарями Мальтийского ордена, утесненного французами. Павел I, со свойственным ему жаром и интересом к игре в рыцари, так увлекся судьбой Мальты и ордена, что после бегства гроссмейстера Мальтийского ордена в 1798 году неожиданно для всех принял титул его главы, хотя ни Римский папа, ни европейские державы не поддержали его претензий. Некоторые историки считают, что Павел I был в плену фантастической идеи удушения французской революции путем объединения дворян всей Европы в Мальтийском ордене под его водительством. Павел I начал сближаться с упрочившим свою власть во Франции Наполеоном и в стремлении помочь новому другу в 1801 году внезапно предписал русской армии (40 казачьих полков) выступить в поход на завоевание Британской Индии. Войска не имели ни точных карт маршрута, ни фуража, ни зимней одежды. Это произошло за 2 месяца до убийства Павла, так что первым распоряжением нового императора Александра I в первую же ночь царствования был указ об отмене этого безумного предприятия. Гибель Павла I в Михайловском замкеПокушение на Павла I готовилось давно. Многие его подданные из дворянства увидели в продолжении господства Павла угрозу их сословным интересам и даже жизни. Во множестве он арестовывал, ссылал, изгонял из армии, лишал чинов и дворянства. При этом он руководствовался подозрениями, капризом. Армия была недовольна резким изменением военных законов, ужесточением дисциплины, непрерывной муштрой и вахтпарадами. Среди заговорщиков были высокопоставленные придворные, чиновники и военные. Решительные действия их начались тогда, когда стало известно, что Павел I намерен устранить от престолонаследия Александра Павловича. А именно на него, как человека доброго, гуманного, любимого внука Екатерины II, ориентировались заговорщики. При этом остается неясным, знал ли Александр о заговоре. Несмотря на благие цели наведения порядка, установления справедливости, пресечения воровства и т. д., правление Павла I – его стиль, грубые приемы, внезапные непредсказуемые решения и повороты в политике – казалось необыкновенно деспотичным и жестоким. Н. М. Карамзин, современник событий, хорошо передал ощущения того времени: Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества, к неизъяснимому удивлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды – прелесть, унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истреблял плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери… Героев, приученных к победам, учил маршировать… имея, как человек, природную склонность к благотворению, питался желчью зла: ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец и соорудил гробницу. Убийство императора Павла I.
Общество пребывало в страхе и растерянности. Павел I утратил чувство реальности, бросался из одной крайности в другую, стал маниакально подозрителен, удалил от себя истинно преданных ему людей, но всем этим только способствовал возникновению заговора в среде гвардейского офицерства и придворных кругов. Этот заговор привел к кровавой развязке – убийству императора в ночь на 11 марта 1801 года. Благодаря измене одного из офицеров охраны, отряд заговорщиков проник в строго охраняемый Михайловский замок, поднялся к спальне императора. Заговорщики обманом проникли туда и убили императора. Несмотря на трагичность происшедшего, общество вздохнуло с облегчением. Получилось так, как в юности писал Павел, осуждая самовластие: «Деспотизм, поглощая все, истребляет, наконец, и деспота самого». |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх |
||||
|