Уже в конце XVII века Россия была одной из самых больших стран мира. Ее западная граница с Польшей проходила у Смоленска и Киева, на востоке она достигала берегов Охотского моря. На севере рубежи России терялись среди снегов побережья Северного Ледовитого океана, а с постов на южной границе России был виден Главный Кавказский хребет. Это была страна густых лиственных лесов и тайги, топких болот, полноводных рек, бескрайних пространств тундры на севере и тучных черноземных степей южнее Воронежа и Ельца.

Если бы мы поднялись над тогдашней Россией на летательном аппарате, то с трудом разглядели бы в безбрежном зеленом океане леса кучки серых деревянных крыш и церковных куполов – города и большие села России. На опушках дремучих лесов от наших глаз прятались бы деревни, возле которых виднелись узкие полоски полей. Посмотрев на них, мы поняли бы, с каким огромным трудом крестьянину удавалось отвоевывать у леса клочок земли под свое поле. На нем за короткое русское лето должны были вызреть рожь, овес, гречиха и лен – основные традиционные сельскохозяйственные культуры России.

Пролетая над Москвой, которая уже тогда была большим, шумным городом, издали сверкавшим десятками золотых куполов церквей, мы увидели бы, как во все стороны от столицы тянутся дороги, которые вскоре превращаются в бездорожье, исчезают среди густых лесов и топких болот. Великие грязи весны и осени делали всякую поездку по русским дорогам в кибитке или верхом мучительной и опасной: колеса и копыта лошадей вязли в непролазном месиве, хворост и бревна тонули в бездонных топях болот, гнус и комары не давали ни минуты покоя. К тому же путник мог стать добычей диких зверей, кишевших в лесах. Всегда под рукой нужно было иметь оружие – многочисленные разбойничьи шайки были настоящим бедствием для путешественников.

Лишь зимой, когда замерзали болота и реки, езда становилась более легкой и быстрой, но… Морозы, метели, свирепые волчьи стаи… Не каждый путник благополучно добирался до ближайшей деревеньки или ямской станции, отделенных друг от друга десятками верст ослепительного снежного пространства. Расстояния и дорожные трудности были так велики, что гонец с царским указом из Москвы достигал Охотска на Дальнем Востоке за 7–8 месяцев пути!

Титул русского царя конца XVII века включал в себя название всех владений, которые признавали его своим повелителем. В начале царского титула были перечислены крупнейшие владения, составлявшие основу Российского государства: собственно Россия (или позже – Великороссия), Малая Россия (Малороссия), или Украина, Белая Россия, или Белоруссия. Затем были упомянуты татарские ханства (царства), включенные в состав России в XVI веке с помощью меча, – Казанское, Астраханское и Сибирское. Потом перечислялись другие вотчины русского царя (великого князя). Их было так много, что в деловых бумагах после перечня важнейших владений писалось для простоты: «…и прочая, и прочая, и прочая».

Император Петр I.

Население, разбросанное по огромному пространству России, составляло в конце XVII века всего лишь 5,6 млн человек – то есть во всей России народу было меньше, чем в нынешней Москве! В соседней, сравнительно небольшой Польше жило 8 млн человек, а уж о Франции, где было 19 млн человек, не приходится и говорить – густонаселенная по тем временам страна! Население по России распределялось крайне неравномерно – большая часть жила в так называемом Замосковье – освоенном Нечерноземном Центре и на Северо-Западе – почти 3 млн человек. Не более полумиллиона поморов и коренных народов обитали на Севере, а сибиряков-русских было и того меньше, даже если считать вместе со всеми покоренными народами Сибири.

Во всех основных районах страны подавляющее большинство (свыше 90%) жителей составляли русские. В Среднем Поволжье – районе, пожалуй, самом интернациональном – русских было почти две трети от всего населения. По данным на 1719 год, из 1,5 млн человек русские составляли без малого 1 млн. Татар же было 211 тыс., чувашей – 218 тыс., мордвы – 77 тыс., марийцев – 48 тыс., итого не более 560 тыс. человек. В Сибири из 482 тыс. жителей разных национальностей русских было 323 тыс., причем шел быстрый процесс увеличения русского населения, которое переселялось из Центра на свободные земли окраин государства.

Россия была страной по преимуществу сельской, аграрной. В городах жило всего 134 тыс. человек, что составляло 0,02% от общего числа подданных царя (сейчас в России – не самой развитой стране мира – горожан больше половины всего населения, в других же, более развитых странах, численность их составляет 90 и даже 97%). Такой город, как Симбирск, в котором было 2 тыс. горожан, считался очень большим, что немудрено: в 1678 году из 173 городов России в 136 жило менее одной тысячи жителей.

В 1678 году в стране было 70 тыс. дворян, 140 тыс. церковников. Аппарат управления состоял из 9 тыс. приказных-чиновников, вся армия (вместе с дворянами, поголовно обязанными воевать) была не более 200 тыс. человек. С учетом 134 тыс. горожан-посадских некрестьянское население России не достигало и полумиллиона из 5,6 млн ее жителей. Следовательно, большая часть подданных русского царя была крестьянами. Примечательной чертой было то, что 3,4 млн человек (или 62% из них) были крепостными, то есть людьми, которые не имели никаких прав и с рождения до смерти оставались, в сущности, рабами. Это самым существенным образом влияло на все общественные процессы, происходившие в России, и – косвенным образом – влияет и теперь.

Каменный мост в Москве в начале XVIII столетия.

На всем своем огромном пространстве Россия была скреплена тонкой, рвущейся в непогоду сетью сухопутных и речных путей. Город от города отстоял на сотни верст. Тем не менее это была единая страна, которая жила как целостный государственный организм. Ее объединяло, во-первых, то, что большинство ее жителей были русскими и говорили на одном языке, во-вторых, то, что они поклонялись единому православному Богу. Другими связями, скреплявшими Россию как государство, были самодержавие и система чиновной службы, характерная для XVI—XVII веков.

По своему политическому устройству Россия конца XVII века была самодержавной монархией. Неограниченная власть царя установилась в России давно и имела равную силу как в центре Москвы, так и на далекой окраине, где вдоль предполагаемой границы разъезжала редкая пограничная стража. Каждый воевода – старший чиновник в уездах, на которые делилась страна, был представителем и одновременно исполнителем воли самодержца. Вот поэтому воевода Хрущев, живший во второй половине XVII века, говорил ссыльным: «Я не Москва ль для вас?» Эта власть подкреплялась военной силой и традицией почитания царя как представителя Бога на земле. С давних пор русский царь был «государем», то есть «господином», повелителем всех без исключения своих подданных. Все русское общество было разделено на социальные группы, категории, представлявшие собой четкую иерархию, «расширяющуюся к низу». Рассмотрим ее.

I. Служилые люди «по отечеству»

А. Чины столичные (Государев двор).

1. «Думные чины» (Боярская дума).

Бояре, окольничие, кравчие, казначеи, постельничий, думные дворяне, думные дьяки, стряпчий с ключом, ясельничий и др.

2. Стольники (в том числе – «ближние стольники»).

3. Дворяне московские.

4. Стряпчие.

Б. Чины провинциальные (служилые дворянские «города»).

Дворяне, стряпчие и др.

II. Служилые люди «по прибору»

Рейтары, копейщики, пушкари, воротники, городовые казаки и др.

III. Тяглые люди

Крестьяне всех категорий и видов владельцев, посадские люди.

Итак, наверху социальной лестницы чинов, на недосягаемой для всех других высоте стоял царь-самодержец. Ниже располагались служилые люди двух категорий: служилые «по отечеству», то есть по происхождению, и служилые «по прибору», то есть по набору, приему, найму. Из первой категории формировалась служилая и, следовательно, политическая элита, входившая в так называемый «Государев двор» – объединение служилых людей, выполнявших придворные, а также важные государственные и военные поручения царя.

Служилые «по отечеству», в свою очередь, были разделены на «чины». К высшим чинам относились бояре, окольничие, кравчие и другие «думные», которые входили в Боярскую думу – совещательный орган власти при царе. «Государь указал, а бояре приговорили», то есть одобрили, – так начинались многие указы русского царя, которые потом рассылались из столицы по всей стране. Из думных чинов назначались военачальники в полки, воеводы в крупные города, посланники в иностранные государства. Думные же чины становились судьями – начальниками приказов, то есть центральных органов управления государством.

Основу Государева двора составляли столичные стольники, дворяне московские и стряпчие. Все эти служилые люди выполняли основную военную и административную службу в государстве. Из их числа выходили и думные чины. Достичь этого было почти невозможно для низших, провинциальных служилых людей, которые в каждом уезде составляли свою служилую корпорацию, называемую «служилый город».

Но все же провинциальным служилым «по отечеству» жилось получше, чем «служилым по прибору». Это была самая низшая служилая категория. В приборные набирали, как правило, из горожан-посадских, крестьян, разночинцев. Они составляли гарнизоны крепостей (например пушкари, затинщики), несли караульную службу по охране укреплений (воротники), выполняли административные поручения воевод (рассыльщики, городовые казаки).

Все служилые люди, и «по отечеству» и «по прибору», имели большие привилегии в сравнении с самым низшим слоем населения – тяглыми людьми, то есть теми, кто тянул государственное тягло – платил налоги, исполнял различные натуральные, отработочные повинности. Это были, в основном, крестьяне. Служилые же люди были полностью избавлены от тягла. За их службу государь жаловал их деньгами и поместьями. Важно, что понятие «зарплата» («заработанная плата») появилось относительно недавно, а в древние времена было только «жалование», то есть то, что пожалует государь, если, конечно, он этого захочет. В челобитных о выдаче жалования так и писали: «За службу мою пожалуй, государь, мне твоего, государь, жалования». Особенно важно для служилого было поместное жалование. На время своей службы государю служилый человек получал населенную крепостными крестьянами землю – поместье. Владелец поместья – помещик – брал с крестьян оброки, заставлял их работать на барщине, получал с них доходы и тем самым обеспечивал свою жизнь и свою боеспособность (вооружение, снаряжение) – то есть то, что требовал от него государь.

Последние 20 лет XVII века оказались сравнительно спокойными для России. Основные города и уезды страны избежали обычных для тех времен опустошительных пожаров, страшных неурожаев и эпидемий. Увеличилось население в городах и селах, оживленнее стала торговля, богатели купеческие семейства Москвы и других городов, открывались новые ярмарки, поселенцы осваивали земли в Сибири и на Юге, умеренны и терпимы были налоги и повинности государства.

И тем не менее незаметно для себя страна вошла в полосу кризиса, который часто предшествует реформам или революциям. В чем же выразился этот кризис? К концу XVII века отставание России в быстроте, темпах экономического развития стало особенно заметным. Слабые попытки московских властей основать под Тулой металлургическое производство не дали необходимого результата – железо, как и раньше, приходилось привозить из Швеции и других стран. Россия практически не обладала самостоятельной внешней торговлей и была полностью лишена своего торгового флота. Она не имела выхода к Балтийскому и Черному морям. Однако и на Белом, и на Каспийском морях, где никто России не мешал, русское кораблестроение и торговое судоходство находились в зачаточном состоянии.

Первые сигналы о кризисе стали поступать с полей сражений. Русско-турецкая война 1677—1681 годов не принесла славы русскому оружию, как и два Крымских похода 1687 и 1689 годов, а также и I Азовский поход 1695 года. Ни польские, ни турецкие, ни татарские крымские войска – основные военные противники России – не отличались тогда современным вооружением и передовыми методами ведения боя. Тем не менее русская армия или проигрывала им сражения, или – в лучшем случае – вела бои с переменным успехом. Все это болезненно отражалось на международном престиже России, которую в «высшем обществе» европейских держав ни во что не ставили.

Положение страны в международном сообществе и надежность армии, как известно, очень хорошо отражают внутреннее положение государства. Материальной основой русской армии была упомянутая выше поместная система. В течение всего XVII века шел медленный процесс разрушения статуса поместья. С годами оно утратило черты временного, то есть данного на срок службы земельного держания служилого человека. Многие служилые сумели фактически закрепить за собой поместье, уравняв его с вотчиной – наследственным имением, полученным от отцов и дедов. Поэтому у служилых, в том числе дворян, составлявших поместную конницу, не было желания воевать, совершенствовать свое воинское мастерство.

Значительно хуже стали воевать и стрелецкие полки – выборная пехота, долгое время бывшая лучшей частью русской армии. Стрельцы, охранявшие Кремль, жили в Москве в стрелецких слободах и занимались, в ущерб военному делу, торговлей и промыслами. С такой армией побеждать врагов, конечно, было трудно.

Итак, военный кризис к концу XVII века был всем виден. Он имел в своей основе кризис служилый, социальный. Вся система службы, служилых чинов, которые и составляли армию, нуждалась в реформе. Стране требовалась другая армия – регулярная. Такие армии были у государей развитых европейских стран.

Заглянем в источник

В письме к Петру I крестьянин и прожектер Иван Посошков так описывал состояние русской армии:

«…Людей на службу нагонят множество, а если посмотришь на них внимательным оком, то, ей, кроме зазору, ничего не узришь. У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели, только боронились ручным боем – копьями и бердышами, и то тупыми… А если на конницу посмотреть, то не то, что иностранным, но и самим нам на них смотреть зазорно: вначале у них клячи худые, сабли тупые, сами нужны (бедны, в нужде. – Е. А.) и безодежны, и ружьем владеть никаким не умелые. Истинно, государь, я видел, что иной дворянин и зарядить пищали не умеет, а не то что ему стрелить по цели хорошенько… Попечение о том не имеет, чтоб неприятеля убить, а о том лишь печется, как бы домой быть, а о том еще молится Богу, чтоб и рану нажить легкую, чтоб не гораздо от нее поболеть, а от великого государя пожаловану б за нее быть, а на службе того и смотреть, чтоб где во время бою за кустом притулиться… А то я у многих дворян слышал: “Дай, де, Бог великому государю служить и сабли из ножен не вынимать”».

Не будем во всем верить нашему информанту, хотя признаем, что он остро и верно изобразил основные «болячки» тогдашней армии. Вообще же, Иван Посошков – личность скандальная. Графоман и авантюрист, он был далек от военного дела и суждения его непрофессиональны и поверхностны. Кроме того, он явно рассчитывал понравиться своим сатирическим изображением состояния русской армии царю Петру, который сам был сходного мнения о достоинствах своего войска…

Однако разрушить старую армию и создать новую было нелегко. Для этого нужны были смелость, твердость, готовность пойти на большие расходы и риск.

Кризис экономики, армии, всей системы службы развивался одновременно с общим кризисом сознания русского общества второй половины XVII века. Многие люди, привыкшие жить «по старине», были смущены ожесточенной борьбой, которая развернулась между сторонниками патриарха Никона и протопопа Аввакума, между Никоном и царем Алексеем Михайловичем. Страшное слово «раскол» разделило православных на два непримиримых лагеря: никониан и старообрядцев, староверов (или, по терминологии властей, раскольников). Но раскол в церкви отражал общий разброд в сознании русских людей тех времен. Традиционное средневековое сознание дало глубокую трещину. У людей второй половины XVII века стало меняться отношение к окружающему миру и многие жизненные цели. В литературных произведениях на смену традиционному герою – тихому праведнику, думающему о Боге, – приходит деятельный, жизнелюбивый человек, яркая личность с новыми, вполне материальными целями в жизни. Для многих думающих русских людей было очевидно, что России нужно приобщаться к плодам европейской культуры. В Москву стали приезжать образованные церковные деятели из Киева – центра тогдашней православной богословской и литературной учености. Они несли с собой новые знания, эстетические и философские представления, менявшие старинные традиции русской церковной и культурной изоляции. Все эти и другие новинки встречали ожесточенное сопротивление консерваторов. Русское общество бурлило в спорах и разногласиях. Это был несомненный идейный кризис. Еще сильнее он обострился в начале 1680-х годов. Тогда русское государство потрясли драматические события 1682 года. В тот год Россию постиг кризис династический и одновременно – политический.

Двадцать седьмого апреля 1682 года умер царь Федор Алексеевич. Ему было всего 20 лет. Слабый и болезненный, он вступил на престол в 1676 году после своего отца – царя Алексея Михайловича – и правил всего 6 лет. И хотя Федор был женат дважды, детей у него не было. Боярская дума, собравшаяся в Кремле после смерти царя, должна была решать, кому стать русским самодержцем. Кандидатов было двое: 16-летний царевич Иван и 10-летний царевич Петр. Оба они были детьми царя Алексея, но от разных матерей.

Итак, от первой жены – царицы Марии Ильиничны из рода Милославских, умершей в 1669 году, у царя Алексея было 13 детей. К 1682 году в живых из них осталось шесть царевен (Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина, Мария, Феодосия) и один царевич – Иван. От второго брака с царицей Натальей Кирилловной из рода Нарышкиных в живых осталось двое – царевна Наталия и царевич Петр. Так как, согласно традиции, женщины в династическом счете не учитывались, реальными претендентами на престол стали братья-царевичи Иван и Петр. После некоторых раздумий патриарх, бояре и другие чины «Государева двора» 27 апреля провозгласили царем младшего – Петра Алексеевича. Действовали они так не случайно: любому было видно, что старший царевич Иван не мог стать полноценным царем.

ДИНАСТИЧЕСКОЕ ДЕРЕВО

Династическая ветвь 1.

Алексей Михайлович (1629—1676, царь c 1645)

1-я жена Мария Ильинична Милославская (1626—1669)

2-я жена Наталья Кирилловна Нарышкина (1651—1694)

Дети от царицы Марии:

Дмитрий (1648—1649)

Евдокия (1650—1712)

Марфа (1652—1707)

Алексей (1654—1670)

Анна (1655—1659)

Софья (1657—1704, правительница в 1682—1689)

Екатерина (1658—1718)

Мария (1660—1723)

Федор (1661—1682, царь с 1676)

Феодосия (1662—1713)

Симеон (1665—1669)

Иван (1666—1696, царь с 1682)

Евдокия (1669)

Дети от царицы Натальи:

Петр (1672—1724, царь с 1682)

Наталия (1673—1716)

Феодора (1674—1678)

Слабоумный и хилый юноша, он явно уступал в развитии своему живому и умному младшему брату Петру.

Но за каждым из царевичей стояла его семья, сторонники, составлявшие придворную и политическую группировку. Особенно силен был клан Милославских. Братья, племянники, родственники покойной царицы Марии Ильиничны в царствование Федора Алексеевича фактически заправляли всеми делами. Намеревались они продолжать это и при новом царе Иване Алексеевиче. Выбор в цари 10-летнего Петра – выходца из другого клана – смешал все их карты. Тогда Милославские решили действовать силой. Они составили заговор, который возглавили боярин Иван Ильич Милославский и его племянница царевна Софья Алексеевна.

С помощью денег, обещаний, устрашающих слухов о коварных происках Нарышкиных, якобы хотевших умертвить царевича Ивана, партии Милославских удалось поднять стрельцов на восстание, которое началось в полдень 15 мая 1682 года. Это был самый страшный день в жизни десятилетнего Петра. Тогда он вместе с матерью и братом Иваном стоял на Красном крыльце Большого Кремлевского дворца. Внизу пьяно и кровожадно ревела толпа, по дворцу, громыхая оружием, бегали стрельцы. Они, по указке людей Софьи, вытаскивали на крыльцо родственников и приближенных царицы Натальи и бросали их вниз на подставленные копья и бердыши. Среди убитых оказался главный советник Нарышкиных боярин Артамон Матвеев, которого более всего боялись Милославские, а также родные братья царицы Натальи. Их окровавленные и изрубленные тела стрельцы с гиканьем и прибаутками поволокли по грязи на Красную площадь, где выставили на всеобщее обозрение. Никогда в памяти будущего реформатора России не изгладились дикие сцены этого солнечного майского дня, и стрельцы навсегда стали для Петра смертельными врагами. Он называл их «кровожаждущей саранчой».

Царевна Софья Алексеевна.

Действующие лица

Царевна Софья Алексеевна

С ранней юности царевна Софья казалась необычайной девушкой. Ее учитель Симеон Полоцкий назвал ее «зело премудрой девицей, наделенной тончайшей проницательностью и совершенно мужским умом». По тем (да и более поздним) временам последнее было высшей похвалой для женщины. Софья изучала богословие, историю, знала латынь и польский язык, по принятой тогда традиции сочиняла стихи. При царе Федоре она стала появляться на людях, участвовала в делах, хотя этого себе не могли позволить и замужние женщины – царицы. После смерти брата-царя Софья уже не хотела, чтобы ее отодвинули от политики и светской жизни, которую она так любила. Она не желала, чтобы ее заперли в монастыре, – такой была обычная судьба царевен. С мая 1682 года она стала регентшей и правила страной не без некоторого успеха. Однако неудачи во внешней политике, нерешительность в борьбе с Петром привели ее к краху в 1689 году. Заточенная Петром в монастырь под именем Сусанны, она умерла в 47 лет.

После Стрелецкого бунта в России установилось троевластие: кроме Петра царем был объявлен Иван Алексеевич, а правительницей-регентшей государства стала царевна Софья. И хотя Петр по-прежнему оставался самодержцем, власть на самом деле полностью перешла от Нарышкиных к Милославским. Точнее говоря, она перешла к Софье и ее главным советникам – князю Василию Васильевичу Голицыну и начальнику Стрелецкого приказа Федору Леонтьевичу Шакловитому, которого многие считали любовником царевны Софьи.

Ниже я даю два отрывка из двух описаний Стрелецкого бунта 1682 года. Автор одного из них вышел из лагеря На рышкиных, противников стрельцов, а другой – из лагеря Софьи, Милославских, сторонников стрельцов.

Заглянем в источник

Вот цитата из документа, автор которого принадлежит к лагерю Милославских:

«Майя в 15 день в осмом часу дни в набат ударили, и прииде вестник из государевых царских полат ко стрелцам: «Вы, стрелцы государевы, не знаете, что во царских полатах учинилася, утухла у нас звезда поднебесная, не стало болшаго брата государева царевича Ивана Алексеевича». И тогда стрелцы со знаменами и со оружием пришли в Кремль к полатам государевым, и шли в полаты безобшибочно, и учали вопить и кричать со слезами великими умильними гласы жалостно: «Свет ты наш, великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич… объяви ты нам своего государева брата царевича и великого князя Иоанна Алексеевича, жив ли есть или мертв!». И тогда царь и царевич, и царевны все вышли на Златое крыльце, царевич Иоанн Алексеевич стал говорить: «Меня хотели задавить до смерти Кирилла Нарышкина дети (т. е. братья царицы Натальи Кирилловны. – Е. А.)». И стрелцы учали (стали. – Е. А.) просить у царя и у царевича, и у царевен бояр (выдать им. – Е. А.) изменников. Царевич Иоанн Алексеевич стал говорить: «Вы, стрелцы государевы, и мое правое крыло и царево, и аз вас жалую, стойте вы верою и правдою, а изменников вам всех выдам, кто вам надобен и кого вы знаете сами». Тогда стрельцы в первые взяли к казни боярина Артемона Матвеева и за ним взяли, вместо Кирилова сына Ивана неведением Салтыкова сына Петра Федоровича, и Кирилова сына после его взяли Афонасья… И пришли на двор стрелцы к боярину князю Юрию Алексеевичу Долгорукову, и взяли ево ис полаты, и выволокли из двора и тут его присекли в мелкие части».

Итак, согласно этому документу, Нарышкины якобы хотели «задавить до смерти» царевича Ивана, и только героическое вмешательство стрельцов этому воспрепятствовало. С личного разрешения царевича Ивана они и расправились с изменниками, причем убили невинного человека, а заодно и своего начальника – судью Стрелецкого приказа князя Ю. А. Долгорукова.

Отрывок из другого документа, автор которого относится к кругу Нарышкиных, трактует все события иначе – как голое, не спровоцированное ничем насилие:

«Того ж году, майя в 15 день, на Московском государстве было смятение. Стрельцы… и салдаты… пришли в город в Кремль во 11 часу дни з знаменны, и з барабаны, с мушкеты, и с копьи, и з бердыши, а сами, бегучи в город, кричали, бутто Иван да Офонасей Кириловичи Нарышкины (братья царицы Натальи Кирилловны. – Е. А.) удушили царевича Иоанна Алексеевича… И прибежав стрельцы и салдаты в город в Кремль, и взбежали на Красная, и на Постельная крыльцо, и в царския хоромы, имали насильством своим с Верху, из государевых хором, от самого государя царя и великого князя Петра Алексеевича… баяр и окольничих, и думных, и стольников, и метали с Верху с Краснова крыльца на землю, а на земле рубили бердыши и кололи копьи… И порубали своим насильством бояр: баярина Артемона Сергевича Матвеева взяли от самого государя и, выветчи, скинули на землю с Краснова крыльца и, подхватя на копьи, изрубили бердыши… Стольника Офонасья Кириловича Нарышкина свели с Верху… и, выветчи на площадь перед приказы, искололи копьи и изрубили бердыши… Боярина князь Юрья Алексеевича Долгорукова на дворе ево вывели ис полат на верхнее крыльцо и много было шуму; и отпустили ево опять в полаты. И почели кричать, чтоб стрельцы з двора пошли далой. И проломились в винной погреб, почели пить вино. И, немного поноровя, боярина князь Юрья Алексеевича, прибежав иные с улицы стрельцы и салдаты, в другой ряд вывели ис палат на крыльцо и бросили в окно с верхнева крыльца на землю, тут ево изрубили бердыши и выволокли мертвова на улицу перед ево ворота. И лежал ночь у ворот, а на другой день пришет, иссекли его в дробныя части, поругались нехристиянски».

Сопоставление их показывает, что каждая сторона трактует события в свою пользу. Историку нужно быть настороже, чтобы не попасть в плен только одной точки зрения.

Как мы видим, история мятежа дается иначе: нет ни речей царевича Ивана (их и в самом деле не было), да и убийство Долгорукова показано с менее привлекательными для стрельцов подробностями.

Поначалу внешне ничего в жизни юного Петра не изменилось. Царица Наталья с Петром жили в Кремле, участвовали во всех церемониях, но потом они стали все дольше и дольше задерживаться в подмосковных летних резиденциях – селах Воробьеве, Коломенском, Преображенском. Наконец, семья опального царя окончательно поселилась в летнем царском дворце возле села Преображенского на северо-востоке от Москвы. Начался знаменитый в русской истории преображенский период жизни Петра Великого.

Петр редко появлялся в Кремле: только на дипломатических приемах и церковных церемониях. Остальное время он проводил в Преображенском, среди лесов и полей. Это непосредственным образом сказалось на личности будущего реформатора России. После бунта стрельцов он был исторгнут из замкнутого, церемонного мира Кремля, «Верха» – так называли стоявший на кремлевском холме царский дворец. Но Кремль – это не только церемонии, ограничения, но воспитание царевича в «староотеческом духе», его знакомство с духовным и государственным наследием Древней Руси. Петр, оказавшись в Преображенском, не получил, подобно своему отцу или брату Федору, традиционного православного образования московских царевичей, позволявшего им на равных с церковными мыслителями разбираться в сложных вопросах веры, церковной литературы и культуры. Петр, приобретя от своих не особенно строгих учителей (воспитатель Петра думный дьяк Никита Зотов более прославился не ученостью, а беспробудным пьянством) отрывочные знания, так и остался малограмотным человеком, не постигшим до конца своей жизни элементарных правил грамматики и орфографии. Даже в зрелые годы он писал многие слова по фонетическому принципу – как слышал, так и писал («был послушлиф», «в выборе афицероф»), да к тому же по-московски «акал». Конечно, дело не в богословской подготовке царя и даже не в его грамотности (хотя и это весьма важно), а в том, что Петр не усвоил той совокупной системы ценностей, которая была присуща русской традиционной культуре, основанной на православии, «книжной премудрости», уважении к заветам предков, строгой изоляции от «поганого» мира католического и протестантского Запада и мусульманского Востока.

Заглянем в источник

Уже современники обращали внимание на живость, энергию и ум малолетнего Петра, так не похожего на своего брата Ивана. Летом 1683 года цари принимали посольство шведского короля Карла XI. Секретарь посольства Кемпфер писал:

«На двух серебряных креслах под иконами сидели оба царя в полном царском одеянии, сиявших драгоценными каменьями. Старший брат, надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя, сидел почти неподвижно; младший смотрел на всех; лицо у него открытое, красивое; молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью. Удивительная красота его поражала всех предстоявших, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских. Когда посланник подал верующую грамоту, и оба царя должны были встать в одно время, чтобы спросить о королевском здоровье, младший, Петр, не дав времени дядькам приподнять себя и брата, как требовалось этикетом, стремительно вскочил с своего места, сам приподнял царскую шапку и заговорил скороговоркой обычный привет: «Его королевское величество, брат наш Каролус Свейский по здорову ль?»

Послы не видели, что за спиной Ивана в спинке трона было прорезано тщательно завешенное тканью окошко. через него бояре советовали Ивану, как ответить послу. Петру же советы были не нужны – он с лету все схватывал и бойко отвечал на приветствия послов.

Не традиционное образование, а его отсутствие, неограниченная свобода сильно повлияли на становление личности молодого Петра. Военные игры – главное увлечение его детства – постепенно становились все сложнее, деревянные ружья и пушечки заменялись настоящими, на смену деревянным солдатикам приходили живые люди – ровесники царя из его окружения: стольники, спальники, конюхи. Они были первыми участниками его бесконечных военных игр. Подрастая вместе с царем, они превращались в солдат и офицеров вначале «потешного», то есть забавного, игрушечного, а потом уже и настоящего войска, соединенного в конце 1680-х годов в два гвардейских полка – Преображенский и Семеновский (по имени соседнего с Преображенским села). «Воинские потехи» на полях под Преображенским и Семеновским требовали от царя военных знаний и навыков. И Петр I с жадностью учился приемам боя, началам тактики (чтобы правильно управлять войсками), артиллерийского дела и баллистики (чтобы точно стрелять), математики и фортификации (чтобы правильно оборонять или осаждать крепости), астрономии и картографии (чтобы определяться на местности, водить в море корабли) и т. д. Кроме того, Петр пристрастился к ремеслам – плотничьему, токарному, столярному, кузнечному, типографскому и многим другим. В этом сказалась любовь царя к конкретному, вещественному, осязаемому результату труда, рационализм его ума.

Важно, что Петр I рос в ненависти к тем людям, которые совершили на глазах его, десятилетнего мальчика, переворот и убили его родственников в мае 1682 года. От матери, родных он впитал жгучую ненависть к стрельцам, Софье, которые лишили семью Нарышкиных влияния, привилегий, а его самого – реальной власти. Но в этой ненависти он пошел дальше. С годами он перенес ее с конкретных людей на весь мир старой Руси с ее традициями, обычаями, предрассудками. Молодой Петр боялся своего будущего. Оно, в принципе, ничего хорошего не сулило ему – неопытному «полуопальному» царю без армии, финансов, поддержки большинства бояр и дворян, а также церкви. Он фактически был в руках своих врагов. Поэтому ненависть, страх за свою жизнь и политическое будущее во многом повлияли на поведение Петра I, сказывались на его мыслях о Москве, Кремле, традиционной России, ее деятелях. Можно сказать, что именно ненависть Петра к России Софьи, Милославских, стрельцов, старой Москвы с ее тупичками, проулками и закоулками, где его мог поджидать наемный убийца, стала неосознанным (а порой и вполне осознанным) стимулом, причиной реформ, которые потрясли Россию.

К концу 1680-х годов военные игры Петра I стали уже похожи на настоящие маневры маленькой армии. В окрестностях Преображенского он приказал построить «потешную» крепость Пресбург. Вокруг этой крепости и проводились маневры «потешных», которые набирались опыта, как бы зная, что он неминуемо пригодится. Первым солдатом среди них, к тому же – бравым барабанщиком, был Петр Михайлов. Такой псевдоним по имени деда – первого царя династии Романовых – выбрал для себя царь. Под этим псевдонимом он путешествовал за границей, служил в гвардии и на флоте.

Воинские потехи сблизили Петра I с профессиональными военными, и прежде всего с генералом-лейтенантом Патриком Гордоном, командовавшим русской пехотой. Он помогал царю с вооружением его потешных, часто виделся и разговаривал с ним. Это был мудрый, солидный, неторопливый старый воин-шотландец. Он приехал в Россию в 1661 году, прослыл опытным полководцем и хорошим инженером. Гордон неплохо знал Россию и, по-видимому, симпатизировал Петру, связывал с ним свое будущее, угадав в непоседливом юноше будущего полководца и государственного деятеля. В окружении царя кроме обычных иностранцев-врачей появились офицеры, которые обучали потешных военному делу. Познакомился Петр и с двумя голландцами – корабельных дел мастерами Карстеном Брантом и Францем Тиммерманом, которые рассказывали юноше о Голландии, учили началам корабельного дела.

Заглянем в источник

Особую страницу в ранней истории Петра Великого занимает «дедушка русского флота» – ботик. Это был небольшой английский бот, найденный царем в Измайлове, загородной резиденции его отца – царя Алексея Михайловича. Вот как много лет спустя сам Петр рассказывал об этом в предисловии к «Морскому регламенту» – главному военно-морскому закону России:

«Случилось нам быть в Измайлове на льняном дворе и, гуляя по амбарам, где лежали остатки вещей дому деда Никиты Ивановича Романова, между которыми увидел я судно иностранное, спросил вышенареченного Франца (Лефорта. – Е. А.), что то за судно? Он сказал, что то – бот английский. Я спросил: «Где его употребляют?». Он сказал, что при кораблях для езды и возки. Я паки спросил: «Какое преимущество имеет пред нашими судами (понеже видел его образом и крепостью лучше наших)?» Он мне сказал, что он ходил на парусах не только что по ветру, но и против ветру, которое слово меня в великое удивление привело и якобы неимоверно. Потом я его паки спросил: «Есть ли такой человек, который бы его починил и сей ход показал?» Он сказал, что есть. То я с великою радостью сие услыша, велел его сыскать. И вышереченный Франц сыскал голландца Карштен Бранта… который оный бот починил и сделал машт и парусы, и на Яузе при мне лавировал, что мне паче удивительно и зело любо стало. Потом, когда я часто то употреблял с ним, и бот не всегда хорошо ворочался, но более упирался в берега, я спросил: «Для чего так?» Он сказал, что узка вода. Тогда я перевез его на Просяной пруд, но и там немного авантажу сыскал, а охота стала от часу более. Того для я стал проведывать, где более воды, то мне объявили Переславское озеро (яко наибольшее), куды я, под образом обещания в Троицкий монастырь, у матери выпросился, а потом уже стал ее просить и явно, чтоб там двор и суды сделать».

Ботик этот чудом сохранился, в 1723 году был доставлен в Петербург. На нем контр-адмирал Петр Михайлов и другие адмиралы русского флота обошли в Кронштадте строй русской эскадры, и каждый корабль салютовал орудиями главного калибра в ответ на еле слышное тявканье маленькой пушечки с носа ботика. Позже ботик бережно вывозили на военно-морские парады, но уже ставили на шканцы флагманского корабля. Сейчас эта бесценная реликвия благополучно хранится в Военно-морском музее в Петербурге. Любопытна в связи с этим система военно-морского «родства». Петр называл ботик «дедушкой русского флота». В письмах к близким современные ему корабли флота он называл своими «детками». Следовательно, сам он был истинным «отцом» русского флота…

Дружба со специалистами-иностранцами привела Петра I в Немецкую слободу, которую называли Кокуй. В ней жили служившие русским царям иноземные офицеры, инженеры, купцы, предприниматели, одним словом – разный люд, приехавший в Россию в поисках денег, славы и чинов. Поселение иностранцев было на отшибе Москвы, подальше от ее православных святынь и горожан, крестившихся и плевавших вослед шедшему по улице «богопротивному» иноземцу в парике и трубкой в зубах. Но так уж определила судьба, что Кокуй оказался в нескольких минутах езды верхом от Преображенского, и Петр I стал туда все чаще наезжать. Произошло это не сразу: где-то в конце 1680-х – начале 1690-х годов, когда пало правительство Софьи. Кокуй оказался для Петра местом необыкновенным и поучительным. В сущности, это был маленький провинциальный западный городок, выросший на русской земле. Высокая изгородь и купы деревьев скрывали от постороннего взгляда поселение, которое было разительно не похоже на традиционный русский город. Там были чистые улочки с уютными домами немецкой и голландской архитектуры, цветы и декоративные кусты и деревья, церкви с острыми шпилями, ветряные мельницы, таверны, где в клубах табачного дыма за кружкой доброго, сваренного по немецким рецептам пива сидели степенные бюргеры, купцы, офицеры. А еще в Кокуе, в домах богатых его обитателей, были заморские диковинки, редкие и красивые вещи, инструменты, книги, приборы. И вообще, здесь царили странные на взгляд русского человека обычаи, музыка, развлечения. Наконец, здесь свободно гуляли, смеялись и танцевали вместе с галантными мужчинами девушки и женщины, одетые в непривычные русскому глазу платья. Неведомый, заманчивый мир! И Петр со свойственной его натуре страстностью окунулся в него.

Общение с иностранцами, с жизнью Немецкой слободы не прошло даром для царя – будущего реформатора, западника. Постепенно, как-то незаметно для себя Петр перешел ту непреодолимую для десятков поколений русских людей границу, которая с древних времен отделяла в сознании русских людей «святую Русь» от «богомерзкого» Запада, «папистов, лютор (то есть лютеран. – Е. А.) и еретиков». Петр плохо знал по-немецки и по-голландски, иностранцы смешно говорили по-русски, но в деле – у пушки, на бастионе крепостицы Пресбург, на палубе миниатюрного фрегата в Переславском озере, а потом и в застолье, на танцах в Кокуе – они быстро нашли общий язык, начали дружить. Национальность, вера, возраст, иные различия тут уже мало значили – работа и гульба всех объединяли. Но нужно помнить, что отец и брат царя Петра всегда сторонились иностранцев и, согласно церемониалу подпустив к руке иноземного посланника, они тут же долго и тщательно мыли руки водой из серебряного кувшина – «как бы не опоганиться!».

Около 1690 года, когда Петру было 18 лет, он познакомился и близко сдружился с полковником Францем Лефортом. Выходец из Швейцарии, тот был обычным для тогдашней Европы ландскнехтом, то есть наемным воином, готовым предложить свою шпагу тому, кто больше заплатит. Неведомые ветры занесли его в 1675 году в Россию. Он обосновался в Немецкой слободе, купил там дом, женился. Тридцатисемилетний Лефорт очень понравился Петру. Он был красивый, воспитанный кавалер, изящно и ловко танцевал, умел говорить дамам сладкие комплименты. Но при этом он был смелым солдатом, многое повидавшим на своем веку. Его широкая, щедрая натура, несомненная талантливость в дружбе пленили молодого царя. Если с вечно серьезным Гордоном можно было обсуждать дела, то с Лефортом хорошо было весело шутить, легко и просто проводить время. А Петру так были нужны надежные, верные люди, потому что в его жизни наступил тяжелый период.

Триумвират Петра, Ивана и Софьи не мог существовать долго. Петр мужал, стал совершеннолетним. В начале 1689 года он даже женился, но, как и прежде, оставался не у дел. Софья, формально выполнявшая обязанности регентши до совершеннолетия братьев-царей, должна была отойти от власти, однако такой удел был не для волевой и честолюбивой царевны. Раздражение, взаимное неудовольствие и подозрения обоих враждебных лагерей – преображенского и кремлевского – постепенно усиливались.

И хотя семилетнее регентство Софьи отличалось стабильностью и покоем, в борьбе с Петром и стоящими за его спиной Нарышкиными она проиграла. Верхи и армия в принципе не одобряли правление женщины и ее фаворитов. Крымские походы подорвали репутацию правительницы и ее полководцев, в первую очередь боярина и главы Боярской думы князя В. В. Голицына. Одновременно Софья уже не могла рассчитывать на прежнюю поддержку стрельцов. Они были ослаблены в результате подавления в 1682 году правительством Софьи попытки переворота, которую вскоре после прихода Софьи к власти предпринял глава Стрелецкого приказа князь Иван Хованский. К тому же Петр стал проявлять интерес к ведению государственных дел и иногда присутствовал в Боярской думе, чем демонстрировал свою дееспособность.

Развязка родственно-государственного конфликта сестры и брата наступила летом 1689 года. Во время крестного хода 8 июля Петр на глазах всего двора и народа поссорился с Софьей и в гневе покинул Кремль. Это был настоящий скандал, после которого отношения сторон резко обострились. В ночь с 7 на 8 августа 1689 года Петр был разбужен двумя стрельцами, которые прибыли в Преображенское и сообщили царю, что Софья и Шакловитый готовят вылазку против него. До сих пор мы не знаем, была ли это провокация или Софья действительно намеревалась расправиться с Нарышкиными, но события эти стали детонатором политического взрыва, изменившего весь политический пейзаж тогдашней России. Генерал Пат рик Гордон писал об этом:

Петр прямо с постели, не успев надеть сапог, бросился в конюшню, велел оседлать себе лошадь, вскочил на нее и скрылся в ближайший лес. Сюда принесли ему платье, он наскоро оделся и поскакал в сопровождении немногих лиц в Троицкий монастырь, куда измученный приехал в 6 часов утра. Его сняли с коня и уложили в постель. Обливаясь горькими слезами, он рассказал настоятелю о случившемся и потребовал защиты… Внезапное исчезновение царя распространило ужас в столице, однако клевреты Софьи старались держать все дело в тайне или делали вид, будто оно не заслуживает внимания.

Заглянем в источник

Петр напомнил брату о вполне легитимном выборе их на трон в 1682 году и о том, что только «нам двум особам скипетр правления прародительскаго нашего Российского царствия», а «о третьей особе, чтоб с нами быть в равенственном правлении, отнюдь не воспоминалось. А как сестра наша царевна София Алексеевна государством нашим учела владеть своею волею и в том владении что явилось особам нашим противное и народу тягость и наше терпение, о том тебе, государю, известно. А ныне злодеи наши Фетка Шакловитой с товарыщи, не удоволяся милостию нашею, преступя обещания свое, умышляли с ыными ворами о убивстве над нашим и матери нашей здравием, и в том по розыску и с пытки винились».

И далее – самое главное:

«А топерь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу – сестре нашей царевне Софье Алексеевне – с нашими двумя мужескими особами в титлах и в росправе дел быти не изволяем, на то б и твоя б государя моего брата воля склонилося, потому что учела она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения, к тому же еще и царским венцом для конечной нашей обиды хотела венчатца. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас». И тут Петр фактически объявляет себя самодержцем, резервируя за собой единоличное право сменить правительство: «Тебе же, государю братцу, объявляю и прошу: поволь государь, мне отеческим своим изволением для лутшие ползы нашей и для народнаго успокоения, не обсылаясь к тебе, государю, учинить по приказом правдивых судей, а неприличных переменить, чтоб тем государство наше успокоить и обрадовать вскоре. А как, государь братец, случимся вместе, и тогда поставим все на мере (т. е. утвердим. – Е. А.). А тебя, государя брата, яко отца почитать готов…».

В Троице-Сергиев монастырь, который находился в 70 верстах от Москвы, вскоре приехала семья Петра – мать царица Наталья Кирилловна, молодая жена царица Евдокия Федоровна, родственники, ближние бояре и слуги. Затем царь стал рассылать указы об обязательной явке служилых людей к нему на службу, что означало объявление военного похода. Внезапное бегство царя было не чем иным, как объявлением войны, а к такому развитию событий лагерь Софьи оказался не подготовлен. Поняв опасность своего положения, царевна Софья обратилась к авторитетным боярам, чтобы они примирили ее с братом хотя бы формально. Все попытки правительницы и ее окружения уговорить Петра вернуться ни к чему не привели. Бояре, патриарх, иностранные офицеры, дворяне, стрелецкие полки один за другим приходили в Троицу и там оставались. Формально придраться к ним было нельзя – Петр был царем законным, и к тому времени он уже считался взрослым, то есть государство не нуждалось в регентстве. Более того, некоторые из посланных Софьей возвращались в Москву с указами Петра I и требовали от правительницы выдачи главного врага Нарышкиных и фаворита Софьи, начальника Стрелецкого приказа Федора Шакловитого, на что правительнице, скрепя сердце, в конце концов пришлось согласиться. Временщика увезли в Троицу, где тотчас начали пытать, добиваясь признаний в заговоре против Петра. Тогда Софья сама решила ехать в Троицу, но в памятном для нее подмосковном селе Воздвиженском (там она в 1682 году арестовала и повелела казнить мятежного князя И. Хованского) царевну остановили посланные Петром люди и зачитали царский указ, предписывавший ей вернуться в Москву. Следом за этим указом Петр послал брату царю Ивану письмо. В нем в весьма категоричной форме было заявлено, что время троевластия закончилось, и Софья отстранена от власти. Пожалуй, в этом указе мы впервые слышим грозный рык юного льва.

Посланный в Кремль боярин князь Иван Троекуров от имени царя Петра настоятельно просил Софью покинуть царский дворец и переехать в Новодевичий монастырь, что она после некоторых колебаний и сделала. Ее время кончилось…

Словом, в августе 1689 года неожиданно для себя Петр, которому недавно исполнилось 17 лет, одержал бескровную победу. При болезненном и слабоумном брате-соправителе Иване он отныне стал полноправным самодержцем. Но лю бопытно, что Петр не изменился в главном. Он не стал заниматься государственными делами, а перепоручил их правительству своего дяди боярина Льва Нарышкина. По-прежнему на первом месте для царя были воинские учения, стрельбы, плавание на «потешных» кораблях по Переславскому озеру. И так продолжалось несколько лет. Идеи реформ, которые потом потрясли Россию, пришли к нему не сразу. Они созревали постепенно, и, чтобы осознать их, Петру предстояло получить несколько уроков жизни.

Первым уроком можно назвать две поездки молодого царя в Архангельск – в 1693 и 1694 годах. Архангельск был фактически единственными морскими воротами России, через которые она осуществляла прямую связь с миром. Здесь был большой порт, куда за короткое северное лето приходили сотни иностранных кораблей. Они привозили западные товары и потом загружались лесом, пенькой, кожами, салом, мехами. Город был большой и оживленный, а Немецкая слобода Архангельска была даже больше, чем в Москве. Приехав в Город (так называли тогда Архангельск) в 1693 году, Петр в первый раз в жизни увидел настоящее море, настоящие корабли. И это было потрясением. Как писал историк М. М. Богословский, с той архангельской поры «шум морских волн, морской воздух, морская стихия тянут его к себе и с годами сделаются для него необходимой потребностью. У него разовьется органическое стремление к морю».

Заметки на полях

В жизни Петра Великого море и корабли заняли особое место. Как видно из записей снов (в том числе цветных), которые царь делал в зрелые годы, корабли, море не отпускали Петра, снились ему по ночам. Увлечение морем – не случайность, не просто присущий юноше романтизм. Было какое-то гармоническое соответствие внутреннего мира Петра и образа движущегося корабля. Недаром А. С. Пушкин нашел гениальный образ, символ петровской России – идущий под свежим ветром парусный корабль с великим капитаном-шкипером на мостике:

Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.

Почему петровская Россия – корабль? Могучий, красивый корабль XVIII века, идущий под парусами против ветра и огромных волн, был высшим произведением технической мысли того времени. Для Петра и многих других людей тех времен он был символом всего, что построено с точным расчетом и знанием для достижения успеха в борьбе человека со слепой и опасной стихией, которую так хорошо выражает беспокойное, бескрайнее море. За этим стояла главная философская идея XVII – начала XVIII веков. Ее можно было прочитать в книгах философов – Локка, Лейбница, Гоббса и других. Суть этой идеи такова: знание, полученное с помощью опыта, исследований, – вот самое верное средство достижения человеческого счастья и благополучия. Людям нужно на основе открытых законов природы хорошо организовать свою жизнь, и все будет в порядке. Особую роль в достижении всеобщего счастья играло государство. Построить государство на началах разума, знаний, и сделать его средством для достижения всеобщего счастья – вот высшая цель каждого реформатора.

Гоббс, обосновывая право и возможность разумного человека совершенствовать организацию общества ради высших целей, писал: «Государство строят, как дом». Петр Великий мог бы сказать иначе: «Государство строят, как корабль». В самом деле, борьба за выход к морю, строительство флота, реформирование государства, преобразование России ради ее счастливого будущего – все это так естественно совпало, соединилось в деятельности Петра. Все это отлилось в яркий образ корабля – новой России, которую спустил на воду и повел среди бурных волн жизни великий корабел и шкипер. Вот поэтому море в Архангельске так сильно сказалось на судьбе Петра.

Как человек деятельный и живой, Петр не ограничился рассматриванием моря и кораблей с берега. На яхте «Святой Петр» он вышел в море, чтобы проводить уходившие из Архангельска иностранные торговые корабли. Во второй приезд в Архангельск летом 1694 года Петр отправился на яхте на Соловецкие острова и в открытом море попал в страшный шторм. Опасность была так велика, волны так круты, что царь и его спутники причастились как перед смертью. Только искусство лоцмана Антипа Тимофеева спасло русского царя, который впервые в русской истории – после времен варяга князя Игоря – пустился по морю. С тех пор в память об этом историческом событии на острове стоит большой деревянный крест с памятной надписью.

Когда же в Архангельск из Голландии пришел заказанный 44-пушечный фрегат «Святое пророчество», счастью Петра не было предела. Он тотчас испытал себя и новый корабль, выйдя на нем в Северный Ледовитый океан. Морская судьба Петра была решена – без моря он уже не мог жить! Этим была решена и судьба России, которой предстояло стать морской державой.

Легенды и слухи

Первый русский полет

Изображение мужика, летящего на самодельных крыльях, стало общим местом в истории советского воздухоплавания и авиации. что было на самом деле, был ли такой полет, мало кто знает. Точно можем сказать, что полета не было, но дерзкое намерение такое действительно зародилось в сознании неведомого нам народного умельца из москвичей. В «Записках» стольника И. А. Желябужского идет речь о происшествии 30 апреля 1695 года: «Закричал мужик „Караул!“ и сказал за собою государево слово (так обычно привлекали к себе внимание доносчики и просители, в этом случае власти не могли замять дело. – Е. А.). И приведен в Стрелецкий приказ, и роспрашиван. А в роспросе сказал, что он, сделав крылья, станет летать, как журавль. И по указу великих государей сделал себе крыле слюдные, а стали те крылья в 18 рублев из государевой казны. И боярин князь Иван Борисович Троекуров (судья Стрелецкого приказа. – Е. А.) с товарищи и с иными прочими вышед, стал смотреть. И тот мужик те крылья устроя, по своей обыклости перекрестился и стал мехи надымать. И хотел лететь, да не поднялся, и сказал, что он крыле сделал тяжелы. И боярин на него кручинился (т. е. укорял, сердился. – Е. А.), и тот мужик бил челом, чтоб ему сделать другие крыле иршеныя (кожаные. – Е. А.). И на тех не полетел, а другие крыле стали в 5 рублев. И за ему учинено наказание: бит батоги, снем рубашку, и те деньги велено доправить на нем и продать животы (имущество. – Е. А.) ево и остатки».

В 1694 год Петра постигла огромная утрата. В январе, не дожив до 43 лет, умерла его мать – царица Наталья Кирилловна. До самого конца она оказывала сильное влияние на Петра, с трудом удерживая сына от желания окончательно порвать с той церемонной и скучной для него жизнью, которой жили московские цари. Эта жизнь была для Петра I уже непереносима. Он тяжело переживал смерть матери. Она была для него самым близким и дорогим человеком. Тем не менее и после смерти царицы он не взялся за государственное управление. Самым крупным мероприятием 1694 года стали так называемые Кожуховские маневры под Москвой – многодневные учения большого количества войск со стрельбами, штурмами укреплений. Причем в маневрах участвовали как потешные, так и стрелецкие полки.

Но вскоре военные игры неожиданно закончились – надвинулась настоящая война. Собственно, она шла давно, с тех пор как правительство Софьи, выполняя союзнический долг перед участниками антитурецкой Священной лиги – Польшей, Венецией и Австрией, выступило против Турции и ее вассала, Крымcкого ханства. В 1687, а потом и в 1689 году состоялись два Крымских похода, которые возглавлял князь В. В. Голицын. Они оказались крайне неудачными. И хотя до 1695 года особенных военных действий не было, Россия по-прежнему находилась в состоянии войны с Крымом и с Османской империей. Союзники по Лиге настаивали, чтобы Россия воевала с татарами и турками. Ведь в обмен на участие в войне Россия получила в свои владения Киев (точнее выкупила город за 100 тыс. рублей). Теперь этот великий приз предстояло отработать на поле боя. Чтобы не уподобляться князю Голицыну, едва унесшему ноги из-под Перекопа, было решено напасть на Азов – турецкую крепость в устье Дона при впадении его в Азовское море.

Тогда, в 1695 году Петру I казалось, что опыта Кожуховских маневров и штурмов Пресбурга будет вполне достаточно, чтобы взять Азов – небольшую, устаревшую крепость. Но царь жестоко ошибся: ни у него, ни у его генералов не хватило умения и опыта, чтобы овладеть Азовом. Более того, смелые вылазки турок наносили чувствительный ущерб осаждавшим. Гарнизон крепости мужественно отбил штурм превосходящих сил царского войска. Двадцатого октября, к своему стыду и позору, осаду Азова русским пришлось снять, чтобы поспешно отступать домой – надвигалась трудная зима.

Под стенами Азова Петр I впервые проявил те качества, которые впоследствии сделали его великим государственным деятелем и полководцем. Оказалось, что неудачи не приводят его в уныние, а только подстегивают, придают ему сил. Петр имел мужество взять на себя ответственность за поражение, сумел трезво оценить собственные промахи, обдумать все обстоятельства, приведшие к обид ному срыву, и сделать необходимые выводы. Так было и после Азовского похода 1695 года. Петр понял, что для взятия крепости нужны профессиональные военные инженеры, которых он срочно нанял в Австрии. Кроме того, он осознал, что без флота, который может отрезать Азов от моря и воспрепятствовать подвозу в крепость всего необходимого, воевать нельзя. Вернувшись из похода в ноябре 1695 года, Петр I принял историческое решение: он повелел строить флот.

Осада Азова.

Примечательно и символично для сухопутной России, что русский военно-морской флот начал строиться далеко от морских берегов – таким уж было положение отрезанной от морей России. Из Архангельска под Москву, в дворцовое село Преображенское, зимой 1695—1696 годов в разобранном виде была доставлена голландская галера (ее заказали в Амстердаме еще в 1694 году). После этого бригады плотников начали копировать все ее элементы и отсылать их в Воронеж, где галеры уже собирали и спускали на воду. Тем временем тысячи крестьян были согнаны в воронежские рощи. Они начали рубить лес, сплавлять его по рекам в Воронеж, где на спешно возведенных верфях голландские, английские и иные корабельные мастера начали строить корабли. Невероятно, но факт: к апрелю 1696 года в строю было 22 галеры, галеас «Святой Петр» и 4 брандера. Во главе флота, спустившегося к Азову, плыла галера «Принципиум», которой командовал сам Петр I. Весь этот флот в мае 1696 года предстал перед изумленными турками, которые поленились даже разобрать осадные сооружения русских у городских стен. Они полагали, что царь после горького урока предыдущего года надолго забудет дорогу к их крепости. Двадцать седьмого мая того же года, то есть меньше чем через два месяца, Азовское море впервые увидело русский флаг. Флот из галер в окружении мелких судов вышел в открытое море. И не так уж важно, что у русских не было умения управлять флотом, что корабли были построены наспех, из сырого леса, со многими недоделками. Важен был сам факт появления флота. Девятнадцатого июля 1696 года Азов, взятый в тесную осаду, сдался.

Азовская победа воодушевила Петра, и он распорядился восстановить разоренный дотла Азов и заселить его и близлежащую округу русскими переселенцами и опальными стрельцами. Не дожидаясь заключения мира и получив выход к морю, царь предписал основать (на базе Воронежской эскадры 1696 года и Воронежского адмиралтейства) Азовский военно-морской флот, состоявший уже из крупных морских кораблей. 20 октября 1696 года Боярская дума приняла историческое решение: «Морским судам быть». Стоимость кораблей была распределена в пропорции по числу налогоплательщиков в виде чрезвычайного налога, причем некоторым богатым боярам и монастырям – обладателям сотен дворов – приходилось финансировать строительство целых кораблей.

Во времена Азовских походов проявилась еще одна важная черта Петра I как будущего реформатора. Он не ограничился восстановлением разрушенного Азова, а решил основать на мысу Таганрог гавань и город Таганрог. По идее и первоначальному плану, который быстро начал осуществляться, на берегу Азовского моря принялись строить город, так не похожий на традиционные русские города. Азовский опыт строительства европейского города оказался важен для будущего возведения в 1703 году невской столицы и крепости – Санкт-Петербурга, а сам Таганрог стал полигоном для методов и приемов строительства города в пустынном месте. Россия делом заявила свои претензии на выход к Черному морю.

Под Азовом Петр впервые почувствовал весь груз огромной ответственности за Россию, династию, армию, народ. И этот груз отныне лег на его плечи. Неслучайно то, что с Азовских походов царь начинает отсчет своей службы Отечеству. Именно идея служения России стала главным стержнем жизни Петра Великого. Представление о том, что он не просто сидит на престоле, а несет свою тяжелую службу во имя России и ради ее будущего, наполняло всю его жизнь высшим смыслом, особым значением. Затянувшиеся игры и потехи молодого царя заканчивались – он стал взрослым.

Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах Петру пришла мысль поехать за границу с Великим посольством. Эта поездка 1697—1698 годов, как и многие другие поступки царя, была необычайна. Такого Россия еще не знала. Ни один царь не покидал своего государства! Более того, он отправился за границу в свите Великого посольства инкогнито, под именем Петра Михайлова. Посольство можно было бы назвать великим дипломатическим обозом, караваном. Такие караваны русские цари с древних времен посылали в Западную Европу – ведь до XVIII века Россия не имела в столицах других стран постоянных дипломатических представительств. Поэтому время от времени из Москвы направлялось многолюдное посольство во главе с каким-нибудь знатным боярином. Объезжая одну за другой несколько стран, посольство наносило визиты королям и князьям, вело переговоры с министрами. Такую миссию и было решено снарядить за границу весной 1697 года.

Во главе Великого посольства стояли три полномочных посла: генерал-адмирал Франц Лефорт, руководитель главного дипломатического ведомства – Посольского приказа, – боярин Федор Головин и думный дьяк Прокофий Возницын. Предполагалось побывать в Австрии, Голландии, Дании, Англии, Бранденбурге (так до 1699 года называлась Пруссия), Венеции и у папы в Риме. Программа Великого посольства была обширна: переговоры, приемы, беседы. Добиться поддержки и помощи у европейских держав в войне с турками – как раз это было главной целью русского дипломатического каравана.

Петр Великий в русском платье в бытность свою в Голландии в свите великого посольства.

Петр под видом простого дворянина Петра Михайлова ехал в многочисленной свите послов. Она состояла из дворян, слуг, волонтеров, которые ехали учиться кораблестроению. Почему он так сделал, точно сказать невозможно. Может быть, Петр хотел избежать длительных и утомительных для него приемов и церемоний, которые он и дома терпел с трудом. Кроме того – и это, наверное, главное – он хотел получить свободу для занятий, не соответствовавших обязанностям коронованной особы, которая путешествует за границей.

Первого апреля 1697 года посольство прибыло в первый для Петра иностранный город – Ригу, бывшую столицей шведской Лифляндии. Шведы оказали посольству торжественный прием, но сделали вид, что не заметили среди дворян посольства русского царя. Генерал-губернатор Эрик Дальберг даже запретил высокому русскому дворянину со свитой рассматривать и замерять крепостные оборонительные сооружения Риги. Впоследствии это обстоятельство стало одним из формальных поводов для начала Северной войны. Зато высшие сановники и коронованные особы других государств, через которые ехал из Риги раздосадованный Петр – Курляндии, Бранденбурга, такой ошибки не допустили и, публично приняв послов, отдельно, секретно и с большим почетом принимали Петра, удивляясь этому необычному человеку.

Заглянем в источник

Молодой Петр вызывал всеобщий интерес за границей, и многие видевшие его оставили воспоминания о необыкновенном русском царе. Вот одно из них:

«Повсюду он проявлял необыкновенную любознательность и часто спрашивал о том, что значительно превышало познания тех, к кому он обращался с расспросами. Его тонкая наблюдательность и особый дар понимания не уступал его необыкновенной памяти. Многие поражались его ловкости в работе, которой он превосходил даже более опытных в деле людей».

Другие, видевшие Петра в тот первый его заграничный визит, замечали особую выразительность и красоту его лица, высокий рост, непринужденность и оптимизм, глубокий природный ум, любовь к труду и… чудовищную неотесанность, отсутствие приличных манер за столом, в обращении с людьми из своей свиты и с посторонними.

Петр по дороге в Голландию почти нигде не останавливался. Его влекло не столько любопытство, сколько желание учиться, и прежде всего – корабельному делу. В августе, опередив Великое посольство, он прибыл в Голландию и поселился в маленьком городке Заандам (по-русски – Саардам). Здесь он сразу же устроился на верфь плотником. Кроме того, он осматривал голландские заводы, верфи, мастерские, разговаривал с известными людьми, учеными, изобретателями. Голландия недаром влекла Петра I. Столько он слышал об этой великой, хотя и небольшой по размерам, стране! Несметные сокровища ее купцов, сотни кораблей, которые бороздили океаны всего мира, банки, верфи, заводы, благоустроенные города, отличные порты, мастерские, музеи с картинами Рембрандта, Вермеера, Хальса – все это богатство было плодом упорного труда, мастерства и гения голландцев. Они сами, своими руками построили свою страну, отвоевав у моря землю и защитив ее высокими плотинами, за которыми – ниже поверхности моря! – цвела прекрасная Голландия с ее живописными фермами, знаменитыми мельницами, тюльпанами, уютными городами, где аккуратные хозяйки мыли мылом тротуар перед домом. Не раз и не два этот маленький народ мужественно защищал независимость родины от натиска неприятеля, мечтавшего поживиться за счет труда голландцев.

В Саардаме Петр прожил недолго. Толпы любопытствующих зевак съезжались отовсюду, чтобы посмотреть на невероятную диковинку – русского царя, который машет топором на верфи и запросто ходит по улицам городка или плавает на своей шлюпке. Так жить и работать было невозможно. Вскоре Петр I перебрался в Амстердам и, вместе с Александром Меншиковым, Александром Кикиным и другими волонтерами, стал работать на верфи Ост-Индской компании над сооружением корабля «Петр и Павел». Его ничем не отличали от других мастеров, называя попросту «плотник Питер». Как-то раз двое английских вельмож пришли посмотреть на царя и спросили у мастера, кто же в этой рабочей толпе у стапеля русский царь? Мастер крикнул: «Плотник Питер, ты почему не помогаешь своим товарищам?» И англичане увидели, как высокий человек в кожаном фартуке, не говоря ни слова, отложил свой топор и подставил плечо под бревно, которое тащили плотники. Тяжелая работа не была в тягость Петру I. Он был неутомим и бесконечно любознателен. Однажды ночью он в экипаже переезжал мост, который чем-то его поразил. Остановившись, царь со складным аршином в руках полез под его своды, стал в темноте замерять и заносить в свою записную книжку при свете фонаря какие-то данные о сооружении. В свободные дни он любил ходить по Амстердаму – городу каналов и кораблей, посещал рынки, лавочки и мастерские. Там царь выучился чинить собственную одежду, узнал, как тачать башмаки, а у местного зубодера напрактиковался ловко выдергивать зубы, чем впоследствии приводил в ужас своих придворных. Зимой, когда по замерзшим каналам голландцы весело катались на коньках, он любил сидеть в трактире за кружкой пива.

Не прошло и нескольких месяцев жизни в Голландии, как в январе 1698 года Петр I с небольшой свитой перебрался в Англию. Он хотел посмотреть, как живется в этой «всемирной кузнице», мечтал увидеть Лондон, подружиться с великим королем Вильгельмом III Оранским, который одновременно был правителем – штатгальтером Голландии – и одерживал блестящие победы над армией Людовика XIV. И еще одна практическая цель влекла царя-кораблестроителя в Англию. Голландское кораблестроение ему разонравилось. На голландских верфях все делалось на глазок, основываясь на большом опыте мастера. Получалось всегда неплохо, но для быстрого строительства десятков кораблей в России найти стольких мастеров было невозможно. Петр I понял, что недостаточно умело махать топором. Нужны знания сложных формул и чертежей, чтобы закладывать и строить сразу несколько, десятки типовых кораблей. Этому учили только в Англии. Петр поехал туда и довольно быстро научился проектировать корабли. Он был потрясен Англией, в особенности – ее флотом. Для русского гостя Вильгельм III специально устроил маневры и учебный бой. Петр был в восторге. И потом царь в досаде на своих неблагодарных подданных не раз говорил, что жизнь английского адмирала несравненно лучше жизни русского царя, и что «Англия – самый лучший и прекрасный остров в мире». С этим согласны многие в России и до сих пор.

Заметки на полях

К каким выводам пришел Петр I, закончив свою поездку в Европу? Ведь он познакомился с богатейшими, самыми развитыми странами мира, какими были Голландия и Англия. Он видел, как благополучно, удобно и в достатке живут в них люди. Петр оценил всю экономическую и военную мощь западной цивилизации. И как для каждого пытливого человека, для него наступил момент, когда он захотел понять: в чем же причина этих явных успехов людей в устройстве своей жизни, в чем заключается механизм благополучной жизни этих стран, как функционирует это общество. Восхищение Вильгельмом III Оранским, которое демонстрировал Петр, не скрыло для него ту истину, что ни в Голландии, ни в Англии Вильгельм не является государем, равным ему, Петру, по власти, что страны, которые он так любил, вообще не самовластные монархии. Нам известно, что Петр поспешно покинул заседание Генеральных штатов – высшего законодательного органа Нидерландов, что оставил без комментариев свое посещение английского парламента.

Позже, как известно, он выразился довольно категорично: «Аглинская вольность здесь не у места как к стенке горох, надлежит знать народ, как оным управлять». Как тут не вспомнить презрительные упреки Ивана Грозного в адрес королевы Елизаветы, у которой делами всеми ведают «торговые мужики». Словом, в концепциях реформ, в бросаниях из одной крайности в другую, он отчетливо исходил из идеи, что в России с ее (как он считал) ленивым, неблагодарным народом, с ее огромными неосвоенными пространствами единственным и главным источником движения вперед, основой прогресса, побед и благополучия является не то, что он видел на Западе – парламентаризм, система сословных прав и выборных органов власти, система собственности, а самодержавная власть. Мысль об этом он формулировал неоднократно. Запад, при всей его любви к Амстердаму и селедке, был нужен ему только для того, чтобы взять максимально больше в смысле технологии, прагматического утилитарного знания, использовать опыт западных специалистов в технике, медицине, строительстве, военном деле, но не в политических и иных гуманитарных науках. Петр сделал вывод, который и сейчас делают многие недемократические страны. чтобы сделать свою страну богатой, сильной и процветающей, нужно быстро, не теряя времени, перенять с Запада все, что для этого нужно: промышленность, законы, обычаи, книги, одежду, оружие, технику. С тех пор и до конца эта идея не покидала его. Ей, этой своей государственной мечте, он посвятил всю свою жизнь. И ради осуществления этой мечты он не жалел ни времени, ни денег, ни себя, ни людей, ни России.

Петр вернулся в Голландию весной 1698 года и уже вместе с Великим посольством через всю Европу отправился в Вену. Есть версия, что из Вены Петр выезжал в Венецию. В венецианских архивах сохранились сведения тайной полиции о том, что какая-то группа неизвестных русских на один день приезжала в Венецию и осматривала город. Возможно, что среди русских был и сам Петр, желавший взглянуть на это чудо в Венецианской лагуне. Но в Вене он оставался недолго. Планы путешествия пришлось свернуть: из России было получено известие о мятеже стрелецких полков…

Возможно, Петр еще задержался бы за границей, но из полученных им сообщений стало известно, что стрельцы, находившиеся в армии воеводы князя М. Г. Ромодановского, расположенной на западной границе, в Великих Луках, взбунтовались и двинулись к Москве. Возвращение Петра I было поспешным – он ехал день и ночь без сна и отдыха. Тем временем генерал Гордон с верными правительству войсками и артиллерией встретил мятежников под Новым Иерусалимом, у стен Воскресенского монастыря. После часового боя стрельцы бежали, последовали аресты и скорая казнь предводителей. Приехав в Москву, Петр начал расследование бунта, стремясь добраться до его истоков, установить возможную связь стрельцов с царевной Софьей и ее людьми. Для этого были основания – мятежники, пользуясь отсутствием царя в России, намеревались вернуть власть опальной царевне.

Никогда еще до этого не видели царя таким беспощадным и жестоким. Известно, что Петр сам участвовал в допросах и пытках стрельцов. Кроме того, он руководил массовыми публичными казнями мятежников, причем заставлял своих сподвижников собственноручно рубить приговоренным стрельцам головы. Всего по Москве и ее окрестностям казнили более двух тысяч человек, причем большинство из них отправляли на тот свет без следствия и суда, скопом.

Показательную жестокость царя можно объяснить его ненавистью к прошлому, которое вдруг проявило себя в мятеже стрельцов. Очевидно, что в это время он испытывал напряжение и страх. Пытки и казни перемежались грандиозными попойками, которые устраивал Петр и его окружение, что придавало всему происходившему особую зловещую мрачность, напоминавшую о страшных временах опричнины Ивана Грозного. Казни продолжались до начала 1700 года, причем царь особенно гневался на своих сестер Софью и Марфу. Добытые во время стрелецкого розыска факты с несомненностью говорили, что бывшая правительница участвовала в заговоре, через служанок и родственников получала от заговорщиков записки, запеченные в «стряпне» – в пирогах, и отвечала им. Петр лично допрашивал Софью и Марфу, но подвергнуть их пытке все же не решился. Однако ближним, комнатным женщинам царевен пришлось в полной мере испытать гнев царя – их жестоко пытали, а одна, будучи беременной, родила во время страшной пытки. В итоге Софья была изолирована в Новодевичьем монастыре, пострижена под именем Сусанна и умерла там же в 1704 году. Другую сестру Петра, Марфу, постригли в монахини под именем старицы Маргариты и заточили в Успенский монастырь (Александровская слобода, бывшее опричное гнездо Ивана Грозного). Там она и скончалась в 1707 году.

Жестокими массовыми расправами Петр I стремился ликвидировать все корни сопротивления ему. Более того, вернувшись в Москву, царь велел остричь бороды своим ближним боярам и предписал всем дворянам переодеться в европейские одежды. Его раздражал даже их внешний вид, не говоря уже об их мыслях, поступках, намерениях. Этим символическим действием он начал свои великие реформы. Чуть позже обрезание бород стало причиной кровопролитного восстания в Астрахани. И восставшие, и Петр понимали символическое значение происходящего. Борьба с бородой была не просто капризом царя: борода была неким знаменем, неким символом борьбы. Без бороды – наш, свой, с бородой – чужой, враг! Не у всех хватало мужества воспротивиться насилию. В 1704 году в Москву пришел нижегородец Алексей Иванов, крича: «Слово и дело». Он был схвачен и доставлен в камеру пыток. На допросе сказал: «Пришел я извещать государю, что он разрушает веру христианскую, велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть. Пусть государь все переменит!» Не выдержав пыток – в застенке его спрашивали, кто его «подучил» говорить такое и кто его сообщники, – Иванов умер.

Таких смельчаков было мало, но многие также думали, что бороды и старинные одежды означают благочестие, которое царь-антихрист жестоко разрушает. От всей этой операции под названием «борода» осталось в народе тяжелое чувство. Как тут не вспомнить слова одного ученого: «Как же было нужно унизить свою страну, чтобы ее возвысить». Впрочем, через несколько лет купечеству и горожанам право носить бороды вернули. Желающий мог заплатить 100, 50 или 30 рублей и – в зависимости от своего положения и состояния – получал специальный «бородовой знак» на шею и мог щеголять в бороде. Да уж какое тут щеголянье – бороду не уважали, а молодежь быстро пристрастилась к брадобритию и смеялась над невежественными отцами, заботливо прятавшими когда-то отрезанные царем бороды, чтобы их положили им в гроб, ведь на том свете можно было их нацепить и предстать перед господом в пристойном виде.

Оказавшись дома, Петр I даже не пожелал увидеться с женой, царицей Евдокией. Ее судьбу он решил уже давно – развод. Он с нетерпением ждал встречи со своей любовницей – дочерью немецкого виноторговца из Немецкой слободы Анной Монс, с которой его познакомил Лефорт. Несколько лет Анна была любовницей царя. Еще из Лондона Петр распорядился, чтобы опостылевшую ему Евдокию склонили к добровольному пострижению – только так можно было с ней развестись. По возвращению в Москву царь узнал, что указ его еще не выполнен, а царица до сих пор еще в Кремлевском дворце. Тридцать первого августа 1698 года царь четыре часа уговаривал супругу уйти в монастырь, но безуспешно. Тогда через месяц сына Петра, царевича Алексея, отобрали у матери и перевезли в Преображенское к сестре Петра царевне Наталье Алексеевне, а Евдокию отвезли в суздальский Покровский монастырь.

Царица Евдокия Федоровна.

Действующие лица

Царица Евдокия Федоровна

В 1689 году родные 17-летнего царя Петра I, даже не спросив его согласия, «оженили» его на 20-летней девице Евдокии Федоровне Лопухиной. Этот брак был частью интриги Нарышкиных против Милославских, женивших царя Ивана на Прасковье Салтыковой. Вместе Петр и Дуня прожили почти 10 лет, и царица родила трех сыновей, из которых выжил только Алексей. Но жизнь супругов не была счастливой. Дуня была явно не пара Петру. Они жили как будто в разное время, в разных веках: Петр жил и чувствовал себя в европейском XVIII веке с его свободой, открытостью, прагматизмом, а Дуня, воспитанная традиционно, оставалась в русском XVII веке, требовавшем от женщины следования обычаям терема, предписаниям Домостроя… Да и характерами супруги не сошлись. Порывистость, бесцеремонность, эгоизм Петра сталкивались с упрямством и недовольством Дуни – особы самолюбивой и строптивой, которая не принимала образ жизни своего непоседливого мужа. Пропасть между супругами с годами все углублялась, особенно после появления в жизни Петра Анны Монс. Развязка наступила в 1698 году, когда по воле царя Дуню увезли в Суздаль. Двадцатидевятилетняя, полная сил женщина отчаянно сопротивлялась: она не хотела, чтобы ее заживо замуровали в келье. Приняв постриг и став старицей Еленой, она не примирилась со своей судьбой. Вскоре она сбросила монаший куколь и стала жить как женщина светская, как паломница. Ей это позволяли – монахи помнили, что у них живет мать наследника престола, будущего царя Алексея. В 1710 году у нее начался короткий и бурный роман с майором Степаном Глебовым. Сохранившиеся письма Дуни к нему говорят о ней как о женщине темпераментной, живой и чувственной: «Забыл ты меня так скоро. Не угодила тебе ничем. Мало, видно, твое лицо, и руки твои, и все члены твои, и суставы рук и ног твоих политы моими слезами…» В 1718 году открылось дело царевича Алексея, по нему привлекли и Глебова, нашлись и письма Дуни. На очной ставке в застенке Дуню вынудили подписать покаянную расписку – один из уникальных документов русской истории: «Я, бывшая царица, старица Елена… с Степаном Глебовым на очной ставке сказала, что с ним блудно жила в то время как он был у рекрутского набору, и в том я виновата; писала своею рукою я, Елена». Зачем нужна была Петру такая расписка? Наверное, чтобы больнее ударить и страшнее оскорбить бывшую жену и собственного сына-наследника. О блуде Евдокии и Глебова было даже написано в манифесте, который читали по всей России… Глебов был живым посажен на кол посредине Красной площади. Почти сутки Глебов маялся на колу. чтобы он преждевременно не умер от холода, заботливые палачи надели на него полушубок… Все это время возле места казни стоял священник и ждал покаяния. Но так и не дождался – Глебов умер молча… Для Петра такое гордое упорство подданного – вопреки голосу разума, ужасу перед болью – оказалось неожиданным. Ни один преступник не имел права уйти на свободу или на тот свет с высоко поднятой головой – таков вечный принцип тиранической власти. И Петр этого не забыл. В 1721 году он приказал каждый год провозглашать во всех церквах анафему Степке Глебову, как ее провозглашали раньше Гришке Отрепьеву, Степке Разину, Ваньке Мазепе… Какой ряд, какие страшные государственные преступники! И среди них – всего-то сожитель бывшей царицы.

Старицу Елену ждал монастырь-тюрьма в Новой Ладоге, да такой суровый, что даже охранники не выдерживали холода, умоляли начальство их оттуда «свести» – отозвать. Затем ее перевели в Шлиссельбург – тоже место, как известно, не курортное. Когда в январе 1725 года умер Петр и (час от часу не легче!) на престол вступила Екатерина I, жизнь узницы стала еще хуже. И лишь весной 1727 года с приходом к власти Петра II, ее родного внука, сына царевича Алексея, Евдокию освободили и отвезли в Москву. Но никакой политической роли она уже не играла и умерла в 1731 году в Новодевичьем монастыре, где когда-то закончила свою жизнь царевна Софья.

Отправив Евдокию в монастырь, Петр получил нужную ему свободу от брака. Его роман с Анной Монс продолжался. Известно, что он намеревался жениться на Анне официально, если бы в 1702 году неожиданно не обнаружил, что Анна неверна ему. В документах утонувшего под Шлиссельбургом саксонского дипломата Кенигсека была найдена любовная переписка с Анной Монс. После этого Анна на долгие годы была посажена под домашний арест. Потом она вышла замуж за прусского посланника. Умерла Анна в 1714 году.

Из-за границы Петр внимательно наблюдал за международной обстановкой в Европе, следил за ходом переговоров Великого посольства в Голландии, Пруссии и Австрии. Он видел, что обстановка в Европе становилась все напряженней, все опаснее. Уже давно Европа была ареной острого соперничества крупнейших держав – Англии, Франции, Голландии, Австрии. Их властители ждали, когда умрет престарелый и больной испанский король Карл II. Он был бездетен. На испанский престол претендовали многие, но в первую очередь внук могущественного и агрессивного французского короля Людовика XIV – герцог Анжуйский. Против неизбежного в этом случае усиления Франции резко выступали Англия, Голландия и Австрия. Приближалась война, получившая известность в истории как Война за испанское наследство (1702—1713). Россия не намеревалась вмешиваться в надвигающийся конфликт, но Петр стремился учесть и использовать его, когда обдумывал будущее направление политики своей страны.

А думать было о чем – Россия оказалась на перепутье. На протяжении всего XVII века первостепенное значение для России имели три направления политики: южное – отношения с Турцией и ее вассалом Крымским ханством, западное – отношения с Польшей (Речью Посполитой) и, наконец, северо-западное – отношения со Швецией. Они развивались в XVII веке неровно и драматично. Несколько столетий угроза татарских набегов висела над южнорусскими землями. Крым считал себя наследником Золотой Орды и рассматривал Россию как своего вассала, требуя уплаты ежегодной дани, которую в Москве скромно называли подарками – «поминками», но, тем не менее, возили в Бахчисарай даже при Петре. Это не спасало Россию от набегов. Весь XVII век кочевники совершали их, уводили из русских сел и городов сотни тысяч русских пленных, которых продавали как рабов на рынках Стамбула и Ближнего Востока.

Когда же Крым подпал под власть Османской империи – сильного и агрессивного государства, чьи войска угрожали всей Европе, – опасность с юга для России возросла. Турки прочно закрепились в Северном Причерноморье и не переставали делать попытки продвинуться дальше на север – на Украину, ставшую с середины XVII века полем упорной борьбы России и Польши. Крымские (1687 и 1689 годы) и Азовские (1695 и 1696 годы) походы против татар и турок были совершены Россией, как уже сказано выше, в ответ на просьбы союзников по Священной лиге – Австрии, Венеции и Польши. К моменту отъезда Великого посольства в Европу весной 1697 года война Лиги против османов еще не кончилась, но военные действия стороны фактически не вели. Великое посольство должно было расшевелить задремавших союзников России. Петр как раз был упоен победой под Азовом и думал о расширении своих завоеваний на юге, для чего и строил в Воронеже флот, основал Таганрог и другие крепости. Черное море казалось Петру тем морем, на котором он встанет твердою ногой и «запирует на просторе». Но воевать с турками в одиночку было трудно. Могущество османов было общеизвестно, и для того, чтобы решить исход затянувшейся борьбы, требовались слаженные и энергичные действия союзников.

Отправляясь в посольство, Петр надеялся привлечь к борьбе с турками новых европейских государей, для чего велись переговоры в Бранденбурге, Голландии, Англии. Но ни того ни другого не произошло. Австрия и другие страны – члены Священной лиги – готовились к большой войне в Европе (позже она получила название «Войны за испанское наследство»), и проблема Турции их уже не волновала. Петр же прекрасно понимал, что России одной выйти на побережье Черного моря не удастся – не хватит сил.

Долгое время не годилась в настоящие союзники против турок и тогдашняя Польша. Но в июне 1696 года умер польский король – воин Ян Собеский, и в Польше наступило тяжелое время «бескоролевья», когда разгорелась отчаянная борьба партий различных кандидатов на польский трон. Петр не упускал из виду польские дела. Его, как русского царя, весьма интересовала раскладка сил в самой Речи Посполитой. В XVII веке Россия и Польша находились в неприязненных, а часто и открыто враждебных отношениях. После Смуты начала XVII века, когда Польша фактически оккупировала Россию и захватила ее западные земли, русские самодержцы боролись за возвращение этих земель, и прежде всего Смоленска. В 1650–1660-е годы яблоком раздора в отношениях соседей стала Украина. После долгой войны России удалось отстоять свои новые владения и, согласно «вечному миру» 1686 года, приобрести и столицу Украины Киев.

Заглянем в источник

К петровскому времени Россия в отношениях с Польшей все чаще стала применять подкуп весьма жадных до золота польских вельмож. Она стремилась натравить одни группировки знати на другие, ставя конечной целью всемерное ослабление Речи Посполитой за счет сохранения разрушающих государственность неограниченных вольностей шляхты. Одновременно Россия стала считать Польшу зоной своего влияния и отчаянно сопротивлялась вмешательству в польские дела других держав, особенно Франции, у которой был всегда готов кандидат на польский трон. Так было и в 1697 году, когда в Варшаве зачитали упомянутую грамоту русского царя:

«Мы, великий государь, наше царское величество, имея ко государям вашим, королям польским, постоянную дружбу, так и к вам, паном раде и Речи Посполитой, такого короля с францужеской и с турской стороны быти не желаем, а желаем быти у вас на престоле королевства Польского и великого княжества Литовского… королем какого народу ни есть (т. е. любого происхождения. – Е. А.), только б не с противной стороны».

Чтобы царская грамота прозвучала в Варшаве весомее, 60-тысячному корпусу боярина М. Г. Ромодановского велено было перейти польскую границу.

Постепенно в течение XVII века Польское государство начало слабеть, а влияние России в ее внутренних делах усиливалось. Когда после смерти короля Яна Собеского поляки стали выбирать между двумя кандидатами на польский престол – французским принцем Конде и саксонским курфюрстом Фридрихом-Августом, Петр не замедлил вмешаться в это внутреннее дело соседнего государства. Фигура Конде, ставленника Людовика XIV, который был традиционным союзником Турции, категорически не устраивала Россию. Поэтому Петр послал шляхте в Варшаву грозную грамоту с предупреждениями и угрозами.

Словом, Петр был готов огнем и мечом поддержать кандидатуру более приемлемого для России саксонского курфюрста, который осенью 1697 года и стал польским королем Августом II и, естественно, союзником России. Это стало ясно, когда Петр I, возвращаясь летом 1698 года из Австрии, остановился в польском городе Раве-Русской и встретился с Августом II Сильным. Они сразу нашли общий язык и понравились друг другу. Оба были молоды и почти ровесники (Август родился в 1670, а Петр – в 1672 году). Как и Петр, Август был высоким и сильным человеком, что и отразилось в его титуле. Как и Петр, Август только что начал свою политическую карьеру и был заинтересован как в усилении своей родной Саксонии, курфюрстом которой он продолжал оставаться, так и в упрочении своей власти в Польше. Этого можно было достичь лишь личным авторитетом и будущими победами над неприятелем.

Остается неясным, когда и при каких обстоятельствах произошло изменение внешнеполитического курса России, которое привело ее к военному союзу с Саксонией, Данией и к войне со Швецией. Нельзя исключить, что именно во время беседы двух монархов в Раве была высказана мысль о совместных действиях против Швеции, слетело с уст то роковое слово, которое определило будущее всей Северной Европы почти на четверть века. Неслучайно, что сразу же после возвращения Петра начинаются тайные переговоры русских, датских и саксонских дипломатов.

Заметки на полях

Петр и Август были тогда молодыми и самонадеянными. Неприятель, против которого собрались обнажить мечи Август II и Петр I, был истинным повелителем Севера. До этого полтора столетия Швеция вела длительные войны со своими соседями – Россией, Данией, Речью Посполитой, Бранденбургом (Пруссией). Успех постоянно сопутствовал шведам, побеждавшим на поле боя всех своих врагов. Расширение Шведской империи началось в середине XVI века, когда король Эрик XIV отобрал у Дании Ревель (ныне Таллинн). Затем шведы захватили Ливонию и Финляндию. Особенно успешны были действия короля-полководца Густава II Адольфа, который в 1610–1620-е годы силой оружия принудил Россию уступить старинные новгородские земли: Карельский уезд, Ингрию (Ижорские земли), а у Речи Посполитой отобрал город Ригу и Лифляндию. К этому нужно добавить, что в начале XVII века шведы долго оккупировали Великий Новгород и Псков.

Настоящим триумфом в 1648 году закончилась для Швеции Тридцатилетняя война. Шведская империя получила обширные земли на севере Германии, а именно в Померании. Война с Данией в 1640–1650-е годы принесла Швеции богатую добычу – юг Скандинавского полуострова (Сконе), Восточную Норвегию. В войнах с русскими и поляками в 1655–60 годах шведам удалось отстоять свои завоевания в южной и восточной Прибалтике. В итоге, во второй половине XVII века территория Шведской империи тянулась от Северного до Баренцева моря. При этом почти все побережье Балтийского моря находилось во власти шведов. Все владения Швеции были признаны ее соседями, которые были вынуждены подписать с ней договоры о границах и постоянно их подтверждать. Для России такими договорами был Столбовский мир 1617 и Кардисский мир 1667 года.

Население Швеции составляло всего 2 млн человек, но ее могущество опиралось на развитую горнорудную и металлургическую промышленность, воинственную неустрашимость ее королей-воинов и дворянства. Передовая стратегия полководцев, опыт и мужество офицеров и солдат были залогом блестящих побед шведов. Важно и то, что шведскую армию составляли полки, которые набирались из сельских жителей особых военных округов. В мирное время солдаты и офицеры жили среди крестьян. Все это сплачивало однородную по национальному составу армию, делало ее грозной силой для любого противника. Против Швеции можно было действовать только в союзе с другими странами – так велика была ее военная мощь.

В конце XVII века шведы, как и прежде, оставались такими же гордыми и властными соседями России. Сколько ни пытались русские дипломаты добиться от Швеции отмены условий унизительного Столбовского мира 1617 года и возвращения русских земель по Неве и в Карелии, ответ всегда был отрицательный. Так, во время русско-шведских переговоров 1676 года королевские послы решительно заявили, что «ни одной деревни не уступят, хотя бы и до войны дело дошло». А порой бывало, что шведские дипломаты, не закончив переговоров, сворачивали шатры (обычно переговоры шли на пограничной реке Плюсе) и уезжали домой. И тем не менее, Швеция в конце XVII века не была заинтересована в войне с соседями. Это диктовалось обстановкой в стране. В 1697 году умер король Карл XI, и на престол вступил 15-летний юноша Карл XII, у которого не было никакого опыта управления страной и армией. Поэтому шведы всячески демонстрировали свое миролюбие России, подарили в 1697 году Петру 300 пушек для Азовского флота, а в 1699 году прислали посольство, которое заверило, что будет «свято хранить все договоры с Россией». Торжественного подтверждения этих договоров шведские дипломаты потребовали и от русского царя. Петру и его сановникам пришлось очень трудно. Нужно было, с одной стороны, не возбудить подозрений шведов, но, с другой стороны, избежать традиционной клятвы в верности договорам на Евангелии, чтобы потом, после неминуемого разрыва со Швецией, не прослыть клятвопреступником. Летом 1700 года с ответным визитом в Стокгольм прибыло посольство стольника князя Якова Хилкова, который вручил Карлу XII грамоту с заверениями царя Петра в дружбе. Почти в те же дни в Москве было объявлено о начале войны со шведами.

Тревоги шведов были не напрасны. Уже в 1698 году им стало известно, что русские ведут переговоры с саксонскими и датскими дипломатами о заключении союза против Швеции. Так это и было. Переговоры были трудными и тянулись два года. Каждая из сторон стремилась с самого начала занять наиболее выгодное для себя положение и получить в конце концов наибольший кусок от шкуры неубитого шведского льва (лев под тремя коронами был символом Шведского королевства). На главную роль в Северном союзе претендовал Август II. Он намеревался захватить самую богатую заморскую провинцию Швеции – Лифляндию с городом Ригой. Это позволило бы Августу II усилить свое влияние в Польше, и в Прибалтике вообще. По замыслу короля, России отводилась вспомогательная роль.

В описываемое время Петр еще не был тем опытным, искушенным в международных делах дипломатом, каким стал позже. Поначалу он безоглядно доверял Августу и поэтому согласился на роль помощника Саксонии. Между тем задачи, которые ставила перед собой Россия, были серьезны и важны для ее будущего. Речь шла, как тогда говорили, о возвращении «отчин и дедин» – владений, которые захватила Швеция, воспользовавшись ослаблением Русского государства, Смутой начала XVII века. Это не было просто формальной причиной войны. Как самодержец Петр, потомок русских царей, хотел возвратить России то, что ей издавна принадлежало. В этом усматривалось восстановление справедливости и желание смыть позор старых поражений, оскорблявших русских самодержцев. Одновременно Петр руководствовался и желанием получить прямой выход русской территории к морю. Точно так же за несколько лет до этого он прорывался к Азовскому морю. Независимость государства понималась тогда прежде всего как свобода торговли и международных связей без всяких посредников, прямо через объединяющий все страны мировой океан и его моря.

Петра на пути к войне со шведами сдер живало только то, что с Турцией еще не был заключен мир. В 1699 году на корабле «Крепость» в Стамбул отплыл думный дьяк Емельян Украинцев и вел там довольно долгие переговоры о мире. Союзный договор с Саксонией был подписан в селе Преображенском 11 ноября 1699 года. Россия обещала вступить в войну тотчас после заключения мирного трактата с Турцией. Символично, что много лет спустя, празднуя в 1722 году первую дату заключения Ништадтского мира со Швецией, Петр собственноручно поджег деревянный Преображенский дворец, в котором прошло его детство и из которого в 1699 году вырвался невидимый огонь войны.

В Москву прибыло и посольство короля Дании. С этой далекой, но сильной страной Россию связывала общая обида на Швецию. Кроме Дании не было на Балтийском побережье страны, которую так долго и жестоко угнетала бы Швеция. Шведы часто воевали с датчанами и последовательно лишили их многих владений на Скандинавском полуострове. В конце XVII века шведы окружили Данию и со стороны материка – в соседнее с Данией герцогство Голштинию они ввели свои войска. Поэтому, как только в столице Саксонии – Дрездене – 14 сентября 1700 года был подписан союзный договор Дании и Саксонии, датские войска вступили в Голштинию и осадили крепость Рененбург. Саксонцы начали войну еще раньше. Уже в начале февраля 1700 года их войска без объявления войны вторглись в Лифляндию и осадили Ригу.

Наконец, 8 августа 1700 года в Москве было получено известие от Украинцева о заключении мира с турками. Тотчас на улицах Москвы глашатаи стали читать давно уже подготовленный указ о вступлении России в войну против Швеции. Известно, что Петр буквально рвался в бой. По словам датского посла, «царь весь отдался делу войны… раздражение его растет, нередко со слезами на глазах выражает он свою досаду на замедление переговоров в Константинополе». В последний момент Петр поддался на просьбы Августа II и, вместо Ингрии (район Невы), приказал направить войска к границам Эстляндии, где на берегах реки Наровы стояли две шведские (бывшие русские) крепости – Иван-город и Нарва. Их предстояло взять русским войскам и, оттянув часть сил шведов от Риги, тем самым оказать помощь саксонцам.

Заглянем в источник

Довольно крупной фигурой начала Северной войны был лифляндский дворянин И. Р. фон Паткуль, который уехал из шведских владений и перешел на службу сначала к Августу II, а потом к Петру I. Он был честолюбивым, довольно прагматичным и даже циничным деятелем, стремившимся повсюду быть на первых ролях. В 1699 году он составил мемориал для Августа II об условиях создания Северного союза и заключения трактата с Петром I. В мемориале так сказано о России:

«…Москва есть третье государство, требующее особенного внимания. На содействие царя более всего можно полагаться потому, что он сам предложил его королевскому величеству (Августу II. – Е. А.) войну со Швециею… От содействия царя все зависит… В трактат внесено будет обязательство царя помогать Его королевскому величеству деньгами и войском, в особенности пехотою, очень способною работать в траншеях и гибнуть под выстрелами неприятеля, чем сберегутся войска его королевского величества, которые можно употребить только для прикрытия апрошей. Кроме того, трактатом необходимо в известных случаях крепко связать руки этому могущественному союзнику, чтобы он не съел перед нашими глазами обжаренного нами куска, то есть чтобы не овладел Лифляндиею. Надобно определить в трактате положительно, что должно ему принадлежать; для сего представить ему всю нелепость доводов, которыми предки его доказывали свое право на Лифляндию, и объяснить историею и географиею, на какие земли могли бы они простирать справедливые притязания, то есть не далее Ингерманландии и Карелии».

Мысли Паткуля о России как о послушном слоне, неисчерпаемом источнике пушечного мяса и денег разделяли многие союзники Петра. Так случилось, что опасения Паткуля оказались не напрасны – Россия не ограничилась «отчинами и дединами» и захватила Эстляндию и Лифляндию, на которую рассчитывал Август. Но Паткуль об этом никогда не узнал. Будучи в 1705 году чрезвычайным послом России при дворе Августа, он был выдан в руки шведам и по указу Карла XII казнен как государственный изменник – ведь формально, как лифляндец, он оставался подданным шведского короля.

Огромная, почти 40-тысячная русская армия 11 сентября подошла к Нарве, гарнизон которой не насчитывал и двух тысяч человек. Так для России началась Северная война, которая продолжалась 21 год. Она окончилась лишь тогда, когда родилось, подросло и даже повзрослело новое поколение, для которого память о «злощастной» Нарве 1700 года стала уже давним преданием.

Нарва оказалась крепким орешком. Ее осада затянулась до поздней осени. Обложив крепость со всех сторон, русские войска долго ждали, когда подвезут осадные орудия. Без них взять мощные укрепления Нарвы было невозможно. Размытые же дороги мешали быстро доставить тяжеленные пушки на берега Наровы. Лишь 20 октября 1700 года Петру удалось впервые выстрелить из мортиры по укреплениям крепости. Но артиллерийская подготовка была только началом всякой осады – сложного военного дела.

Между тем ситуация для русских войск с каждым днем становилась все более тревожной. Многие осадные орудия и порох оказались скверными, трижды штурм довольно слабых укреплений Иван-города проваливался, в лагере начались заразные болезни. Еще хуже обстояли дела у союзников. Под Нарвой стало известно, что 14 июля 1700 года шведская эскадра бомбардировала Копенгаген, а затем Карл XII высадился с десантом на берег и окружил датскую столицу. Это было так неожиданно, что датчане, не ожидавшие такой прыти от молодого короля шведов, сразу же запросили мира. Он был подписан в германском замке Травендаль. Датский король Фредерик IV выполнил все желания Карла: Дания вышла из войны и разорвала Северный союз. Тревожные известия поступали и из лагеря Августа II под Ригой. Опасаясь приближения Карла, он уехал в Польшу. Россия осталась один на один со своим противником. В начале октября русское командование узнало, что отборные шведские войска во главе с королем высадились в Пернау (Пярну) и направились к Ревелю (Таллинн). Шестнадцатого ноября Карл XII атаковал конное войско Б. П. Шереметева и заставил его отступить с дороги на Нарву. Стало ясно, что Карл движется к осажденной крепости, чтобы выручить ее гарнизон. Против засевшей в осадном лагере русской армии, которая по числу солдат в 2,5 раза превосходила шведскую, у Карла было одно оружие – быстрота и натиск.

Девятнадцатого ноября 1700 года шведы стремительно атаковали русский лагерь. Им удалось прорвать укрепления и внести в ряды противника панику. Русские солдаты бросились на мост через Нарову, началась давка, плавучий мост рухнул, тысячи людей оказались в ледяной воде. Панике поддалась и конница Б. П. Шереметева. Она бросилась в Нарову и, потеряв тысячу человек, переправилась на безопасный правый берег. Лишь гвардейские полки – Преображенский и Семеновский – да Лефортов полк достойно встретили неприятеля и сумели удержать свои позиции. Ночью русское командование решило капитулировать. Отдав победителям знамена и артил лерию, русские войска начали переходить Нарову по наскоро восстановленному мосту. Шведы не сдержали слово и стали отбирать у русских солдат оружие, грабить обозы. Ими же были задержаны многие генералы и офицеры русской армии. Их увезли в Швецию, где они провели в тюрьме долгие годы.

Взятие Нарвы в 1704 г.

К этому времени самого Петра уже не было среди дравшихся под Нарвой. Буквально за день до нарвской драмы он, взяв с собой главнокомандующего войсками Ф. А. Головина и своего фаворита А. Д. Меншикова, поспешно покинул лагерь и уехал в Великий Новгород. Нет оснований обвинять Петра в трусости – под стенами Азова он показал себя с самой лучшей стороны. Возможно, не зная воинских талантов Карла, он думал, что тот не решится сразу же атаковать превосходящие силы русских, а будет маневрировать, искать возможности соединиться с осажденным гарнизоном. Возможно, Петр, покидая лагерь под Нарвой, решил не рисковать, ибо с капитуляцией или гибелью царя война была бы безвозвратно проиграна. Несмотря на всю свою смелость, Петр всегда избегал ненужного риска.

Известие о страшном поражении застигло Петра в Новгороде. Но царь не впал в отчаяние, не проявил слабости. Наоборот, как часто с ним бывало в тяжелые минуты, он собрался и начал действовать. О решительности и целеустремленности Петра говорят его письма и распоряжения приближенным.

Засев в Новгороде, Петр I стремился прикрыть дорогу на Москву оставшимися в строю войсками и одновременно поручил Шереметеву беспокоить неприятеля на его территории. Впрочем, все зависело от дальнейшего поведения нарвского победителя. Карл же, деблокировав Нарву и опрокинув русские войска, не стал развивать успех и остановился на зимовку под Дерптом (Тарту). Отсюда перед ним было две дороги: одна в Россию, на Псков, Новгород и Москву, другая в Лифляндию, на Ригу. Разбитый Петр I не казался королю опасным. Поэтому он решил расправиться в первую очередь с Августом – ведь саксонские войска стояли в Лифляндии и представляли серьезную опасность для шведских владений в Прибалтике. Кроме того, Карл испытывал какое-то мстительное чувство к вальяжному, склонному к роскоши польскому королю, которого он хотел непременно унизить, «проучить». Поэтому к Риге, а не к Пскову повернул он весной 1701 года свои войска. Петр мог благодарить Бога – он получил отсрочку. У него появилась возможность восстановить разгромленную армию и возобновить военные действия.

Несмотря на неудачи, царь стремился сохранить Северный союз, давший трещину после поражения союзников. В феврале 1701 года Петр встретился с Августом II в литовском городе Биржай и добился сохранения союзного договора. Для этого Россия пошла на жертвы: обещала помочь Августу деньгами и солдатами (вспомним Паткуля). Но летом 1701 года царь получил новое огорчительное известие – Карл разбил саксонцев под Ригой, а русский вспомогательный корпус генерала А. И. Репнина, не оказав союзнику помощи, отошел по псковской дороге. И опять Карл, увидев поспешное отступление русских, не стал их преследовать. Его целью стало острое желание победить Августа II, которого он считал бесчестным и недостойным уважения государем.

1701 и 1702 годы прошли для Петра в напряженной работе. Русские войска, которыми командовал ставший фельдмаршалом Б. П. Шереметев, выполняли тот план, который наметил царь в письме к нему, а именно непрерывно разоряли владения неприятеля. Шереметев воспользовался отсутствием крупных сил шведов в Лифляндии и Эстляндии и стал последовательно и осторожно совершать вылазки и рейды в шведские владения. Его многочисленные войска разоряли богатейшие провинции: сжигали города, деревни и хутора, уничтожали посевы, угоняли в плен местных жителей. Целью этих жестоких акций было запугать население, а также лишить шведскую армию запасов и удобных баз. За 1701—1702 годы русская армия взяла 8 малых крепостей и городов и сожгла более 600 деревень и мыз.

Заглянем в источник

В те памятные тяжелые дни ноября-декабря 1700 года Петр приступил к восстановлению сил армии. Он серьезно опасался подхода шведов ко Пскову и Новгороду. Эти крепости поспешно укреплялись – на земляные работы вышли все, в том числе престарелый Новгородский митрополит Иов. Со всех сторон по воле царя съезжались дворяне, входившие в Новгородский полк. Пятого декабря 1700 года Петр написал Б. П. Шереметеву, который вывел из-под Нарвы свою поредевшую конницу. По-видимому, Шереметев предполагал, что наступил обычный на время зимы перерыв в военных действиях и рассчитывал на отдых. Но не тут-то было. Петр предупреждал Шереметева и нацеливал его на продолжение войны даже зимой:

«Не след есть при несчастии всего лишатися, того ради вам повелеваем при взятом и начатом деле быть, то есть над конницею… ближних мест беречь (для последующего времени) и иттить вдаль, для лутчаго вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем, понеже людей довольно, так же реки и болота замерзли…»

Эта целеустремленность и решительность стали главными чертами Петра и на все последующие годы.

Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев.

Летом 1701 года Шереметевым была одержана первая заметная победа над шведами в Южной Эстляндии, у селения Ряпина. В январе 1702 года он одержал новую победу – у деревни Эрестфер, а потом – у деревни Рыуге в Эстляндии. Эти скромные победы, достигнутые преимущественно не умением, а числом, благоприятствовали моральному подъему русской армии, еще не пришедшей в себя после поражения под Нарвой. Кроме того, вновь набранные солдаты получали в сражениях и стычках бесценный боевой опыт.

Заглянем в источник

После того как войска Шереметева закончили поход и начали вставать на зимние квартиры, голландец де Бруин писал из Москвы: «14-го сентября привели в Москву около 800 шведских пленных, мужчин, женщин и детей. Сначала продавали многих из них по 3 и по 4 гульдена за голову, но спустя несколько дней цена на них возвысилась до 20-ти и даже до 30 гульденов. При такой дешевизне иностранцы охотно покупали пленных, к великому удовольствию сих последних, ибо иностранцы покупали их для услуг своих только на время войны, после которой возвращали им свободу. Русские также купили многих из этих пленных, но несчастнейшие из них были те, которые попадали в руки татар, которые уводили их к себе в рабы в неволю – положение самое плачевное».

Вообще, положение пленных – как военных, так и гражданских лиц – в те времена было ужасным. До Семилетней войны в русских войсках господствовал древний обычай, согласно которому плененные воины и жители завоеванных стран являлись трофеями победителей наряду с их имуществом, скотом и прочим. По этому закону все пленные становились «полоняниками», проще – рабами, независимо от прежнего статуса человека, живой собственностью захватившего их солдата или офицера. Убийство пленного преступлением не считалось, а разлучение и продажа захваченных в плен семей, насилие над женщинами и детьми было в те времена обычным явлением.

Летом 1701 года удалось отбить и нападение шведской эскадры на Архангельск. План шведов разорить главный порт России, через который поступали с Запада необходимые ей товары, провалился благодаря подвигу лоцмана Ивана Рябова, который посадил на мель два шведских судна прямо под пушками Новодвинской крепости и тем самым не позволил шведскому флоту пройти к городу-порту.

Действующие лица

Фельдмаршал Борис Шереметев

Почти всю Северную войну он был главнокомандующим русской армии, ее старейшим фельдмаршалом, уважаемым, родовитым аристократом. Шереметев с младых ногтей верой и правдой служил государю, был потомственным профессиональным военным и дипломатом. Крупный, даже толстый, с бледным лицом и голубыми глазами, Шереметев выделялся среди прочих вельмож степенностью, своими благородными, спокойными манерами, любезностью и воспитанностью. Петр, государь деспотичный, склонный к непристойным розыгрышам, никогда не позволял себе проделывать их со старым воином, хотя порой шутил с ним весьма жестоко. Шереметев бывал за границей, хорошо знал западные обычаи и еще до реформ Петра был одет в модную европейскую одежду и брил лицо.

Однако при всех своих заслугах Шереметев не был выдающимся человеком, оставался личностью вполне заурядной, неяркой, без воображения и духовных исканий. «Не испытлив дух имею», – признавался он в письме своему приятелю Ф. М. Апраксину. Но зато в нем была та солидная надежность, которая внушает подчиненным уверенность и придает мужество даже в самом жарком бою. Возможно, поэтому Петр и вверил ему свою армию, хотя был всегда недоволен медлительностью Шереметева. Но при этом Петр не спешил расставаться с Шереметевым, не отправлял его в отставку, ибо он знал наверняка, что старый конь борозды не испортит и что российский Кунктатор зря не станет рисковать, не бросится в авантюры. А Шереметеву было ведомо, что сам Петр не любит риск и бережет армию – единственного союзника России. Кроме того, в военной среде всегда есть некий «счет», и по нему Шереметев был, бесспорно, первым: по происхождению, знатности, стажу службы, старшинству. Он вел «негероическую», но рациональную войну, насколько она возможна в России: медленно, с огромным перевесом сил продвигаться вперед, закрепляться и ждать новых распоряжений государя.

А вообще-то жизнь фельдмаршала была тяжелой, изнурительной. Грозный для врагов, он был придавлен страшной ответственностью: все время боялся не только за врученную ему армию, но и за себя. Петр, используя способности и опыт Бориса Петровича, не доверял ему как представителю старого боярства, чуждался его и не пускал в свой ближний круг, посылая соглядатаев в штаб фельдмаршала. В этом неустойчивом, ненадежном положении Шереметев вечно страшился чем-нибудь прогневить царя, лишиться его милости, пожалований и похвалы. Он умер в Москве 17 февраля 1719 года. До самого конца у Шереметева не было ни воли, ни душевного и физического покоя. Царская служба пожирала все его время, всю его жизнь. Богатейший помещик России, он редко бывал в своих владениях. Он не раз порывался в отставку. «Боже мой, – писал он своему приятелю Апраксину, – избави нас от напасти и дай хоть мало покойно пожити на сем свете, хотя и немного пожить». Он пытался уйти в Киево-Печерский монастырь. Но Петр поднял боярина на смех и вместо пострижения приказал ему жениться на молодой женщине. Тяжело заболев в 1718 году, Шереметев просил в завещании похоронить его в Киево-Печерском монастыре – не удалось пожить там, так буду хотя бы лежать в святом месте! Но государь решил иначе. Шереметева похоронили в Александро-Невском монастыре. Так, даже смерть старого фельдмаршала, как и прожитая им в вечном страхе и неволе жизнь, послужила высшим государственным целям – основанию знаменитого некрополя.

К лету 1702 года стало ясно, что не разорение Эстляндии и Лифляндии было главной целью Петра в этой войне. У него созрел план самостоятельных и неожиданных для всех участников конфликта действий. С началом 1702 года Петр решил завоевать для России шведскую Ингрию. Он тщательно готовился к походу и отвлекал внимание Карла XII, ушедшего в Польшу, рейдами армии Шереметева, не опасными для Риги и других крупных крепостей Лифляндии и Эстляндии. А в это время в тылу кипела напряженная работа: готовились и скрытно перебрасывались войска, в Ладоге и других пограничных городах делали запасы боеприпасов и снаряжения для осады и взятия крепостей. Летом 1702 года Петр уехал в Архангельск и 19 августа из приморской деревни Нюхчи писал Августу II с неясным намеком: «Мы обретаемся близ границы неприятельские и намерены, конечно с Божиею помощию, некоторое начинание учинить». Что это было за «начинание», стало известно в конце августа.

Оказывается, Петр определил, что побережье Белого моря находится всего в 170 верстах от Онежского озера, соединенного рекою Свирью с Ладожским озером и – соответственно – с Невой. Он приказал проложить через лес дорогу и, используя традиции русских волоков, перетащить силами местных крестьян и солдат тринадцать морских судов, в том числе две яхты, которые уже 26 августа 1702 года были спущены в воды Онежского озера, а потом по Свири перешли в Ладогу. Одновременно Шереметеву и Репнину был дан приказ двигаться к шведской крепости Нотебург.

Петр действовал наверняка. Армия Карла была в Польше, а в Ингрии, Карелии и Финляндии оставались весьма слабые группировки и гарнизоны шведско-финских войск. Перевес русской армии, превосходившей противника в разы, был подавляющим. Занятый войной в Польше, Карл не мог помочь своим войскам и гарнизонам в Прибалтике. Серьезным недостатком русских войск было отсутствие у них военных кораблей, без которых контролировать большие водные пространства Ладоги, Невы и взморья было сложно. Но и здесь Петр многого сумел добиться. В самом начале 1702 года на только что основанной Сясьской верфи голландский мастер Воутер Воутерсон приступил к строительству первых кораблей. Одновременно были основаны две другие верфи – Новоладожская и Лодейнопольская. Так начали создавать будущий Балтийский флот. Сюда, на Ладогу и Онегу, приехали нанятые в Европе моряки и кораблестроители, среди которых было особенно много голландцев, а также греков и иллирийцев – лучших строителей и шкиперов гребных судов на Средиземном море.

Взятие Нотебурга.

Заглянем в источник

Исторические источники дают порой редкую возможность взглянуть на совершившееся в прошлом событие с разных сторон. Сохранилась запись в «Журнале, или Поденной записке Петра Великого», внесенная туда сразу же после штурма Нотебурга. Вот описание самого острого момента штурма:

«Учинился великий пожар в крепости, и потом наши охотники (добровольцы. – Е. А.)… указ получили к нападению и… начало приступа со всех сторон к крепости учинили, который тем охотникам не гораздо удался. Того ради, посланы подполковник Семеновского полка князь Голицын, а потом Преображенского полка майор Карпов… с командированными. И так сей приступ продолжен был в непрестанном огне 13 часов… однакож на брешь, ради крутости и сильного супротивления неприятельскаго, за краткостью наших приступных лестниц… взойти и овладеть не могли; а неприятели… непрестанно дробом по нашим из пушек стреляли, також бомбы, непрестанно зажигая, со стены катали, от чего великий и несносный вред нашим учинился, чего для уже указ послан был для отступления, но оной посланный ради тесноты пройти до командира не мог, а командующий подполковник князь Голицын суда велел порозжия отпускать, понеже стали люди некоторые от той неприятельской жестокой стрельбы бежать, и когда сие замешкалось, тогда от бомбардир поручик Меншиков суда сбирать начал и еще… людей к берегу явно привел для переезда на помочь нашим. Тогда неприятель, видя такое десператное (отчаянное. – Е. А.) действо наших, также в 13 часов толь утомлен, ударил шамад (сдачу. – Е. А.)».

А вот дошедший до нас шведский документ – «Донесения о главнейшем, что произошло во время осады Нотебурга русскими». Он относится к 1702 году и рисует нам картину, видную со шведской стороны в тот же самый, описываемый «Журналом» Петра Великого момент, когда русские…

«…вметнули в крепость огненный шар (раскаленное ядро. – Е. А.), посредством которого куча разрушенных домов была охвачена пожаром, который с величайшим трудом смогли погасить… вскоре враги начали штурмовать все 3 бреши… Первая атака была с 1 часа до 6 часов утра и враги на этот раз были мужественно отбиты непрерывным киданием гранат, но тем не менее тотчас после этого продолжили со свежими и более многочисленными силами другую атаку… которая тогда же и таким же образом, как первая была отражена. Третья атака совершена врагами с другими свежими и еще более многочисленными силами, с наибольшим натиском до 3 часов после полудня, и была тогда также, но с наибольшим трудом отбита, так как под рукой больше не было гранат и вместо них пришлось пользоваться камнями; и поскольку враги не позволяли себе этим удовлетвориться, но осаждали крепость со всей наличной силой, которая перевозилась на лодьях, и теперь уже (у гарнизона. – Е. А.) не было под рукой многих гранат, также кремней, ружья также из-за продолжительной стрельбы разрывались, все пули были израсходованы… и гарнизон был совсем ослаблен… Тогда все офицеры сделали представление коменданту о невозможности далее обороняться от столь крупной силы, которая снова была готова напасть».

После такой достойной обороны шведы сдали крепость.

И еще один документ – знаменитое письмо Петра I думному дьяку А. Виниусу с упоминанием о «разгрызении ореха»:

«Объявляю вашей милости, что помощию победыдавца Бога, крепость сия, по жестокому и чрезвычайно трудном приступе (которой начался в 4 часа по полуночи, а кончился по четырех часов по полудни), здалась на акорт (договор о сдаче. – Е. А.), по которому камендант Шлиппенбах со своим гарнизоном выпущен… Правда, что зело жесток сей орех был, аднако, слава Богу, счастливо разгрызен. Алтиллерия наша зело чюдесно дело свое исправила».

Двадцать седьмого августа 1702 года отряд казаков под командой полковника Ивана Тырнова на тридцати лодках совершил удачное нападение на Ладожскую флотилию шведского вице-адмирала Нуммерса, стоявшую у Кексгольма. Потеряв пять судов из шести и 300 человек, шведы уже не могли прикрывать Ингрию со стороны водных пространств Ладоги. Словом, русское наступление в районе Невы было тщательно подготовлено. Как писал военный историк конца XIX века П. О. Бобровский, «ни один шаг Петра I на сухом пути не был рискованным, был обдуман заранее».

Двадцать седьмого сентября 1702 года сосредоточенная заранее в начале сентября в районе Старой Ладоги русская армия (35 тыс. человек) появилась под стенами Нотебурга, и вскоре осадная артиллерия начала обстрел крепости. Группировка шведского генерала Крониорта, находившаяся на правом берегу Невы и прикрывавшая Выборг, пыталась воспрепятствовать движению русских, но была ими легко отброшена.

Фельдмаршал Михаил Михайлович Голицын.

Действующие лица

Фельдмаршал Михаил Голицин

Потомок древнего рода Гедиминовичей, сын боярина, он начал службу барабанщиком. Современники в один голос говорили о нем: «Муж великой доблести и отваги беззаветной – мужество свое он доказал многими подвигами против шведов». Особенно запомнился всем поступок Голицына 12 октября 1702 года, отчасти уже описанный выше. Тогда во главе штурмового отряда он высадился под стенами Нотебурга. Когда первые атаки стены захлебнулась кровью, царь Петр приказал Голицыну отступить. Но от него, согласно легенде, пришел дерзкий ответ: «Я не принадлежу тебе, государь, теперь я принадлежу одному Богу». Потом на глазах царя и всей армии военачальник приказал оттолкнуть от берега пустые лодки, на которых приплыл его отряд. Подвиг красивый, поистине античный, в духе спартанцев или римлян!

Да и потом Голицын блистал мужеством, никогда не отсиживаясь за спинами своих солдат. Он имел обыкновение, как пишет современник, «идя навстречу неприятелю, держать во рту трубку, не обращая внимания на летящие пули и направленное на него холодное оружие». Михаил Михайлович отличился в сражении под Полтавой, а в 1714 году стал героем завоевания Финляндии, добился там нескольких важных побед над шведами. Голицын принадлежал к особому типу генералов русской армии, которых все любили: и солдаты, и офицеры, и начальство. Невысокий, коренастый, с темным от загара лицом, ясными голубыми глазами и породистым носом, он был у всех на виду. Его любили не только за отвагу, но и за «природный добрый ум, приветливое обращение с подчиненными», приятные, скромные манеры, что, как известно, среди генералов – достоинство редкое. Да и сам Петр I высоко ценил Голицына. Какой же государь не любит полководца, из ставки которого никогда не улетает богиня Победы! Он называл Голицына так: «Прямой сын Отечества».

Как и многие выдающиеся полководцы, князь Михайло Голицын был наивен и неопытен в политических делах и во всем слушался старшего брата – хитроумного Дмитрия Михайловича. Говорят, что израненный в боях фельдмаршал не смел даже сидеть в присутствии старшего брата – так он его почитал… Близость к Дмитрию и сгубила Михаила. После прихода к власти императрицы Анны Иоанновны в начале 1730 года и роспуска Верховного тайного совета, который возглавлял Дмитрий, фельдмаршал был изгнан из армии и в конце 1730 года умер; я думаю, от тоски – ведь старый орел в клетке долго не живет.

Нотебург – Орешек, крепость на Ореховом острове, у самого истока Невы из Ладожского озера, была построена в 1323 году московским князем Юрием Даниловичем. По Столбовскому миру 1617 года она отошла к шведам и стала называться Нотебургом. Значение ее в обороне всего Приневского района было огромно. Взять же эту островную, хорошо укрепленную крепость с высокими стенами было нелегко. С самого начала русское командование прибегло к мощному и длительному обстрелу островных укреплений крупнокалиберными осадными орудиями – всего по крепости было выпущено около 3000 бомб и ядер. Это вызвало многочисленные пожары и разрушения в крепости, в ее стенах образовались проломы. Одиннадцатого октября после интенсивного обстрела царь послал на лодках штурмовые группы, однако шведский гарнизон, насчитывавший всего 500 человек, мужественно встретил противника и не позволил русским с ходу преодолеть стены. Шведы стойко сопротивлялись 13 часов.

Противники оказались достойными друг друга. Среди штурмующих особо отличился своим мужеством подполковник Семеновского полка князь М. М. Голицын. Но и повторный приступ стен крепости оказался неудачным. Позже прапорщик Кудрявцев и 22 солдата были повешены за то, что «с приступа побежали». Вскоре подоспела помощь во главе с бомбардир-поручиком, будущим светлейшим князем А. Д. Меншиковым. Войска пошли на новый, третий по счету приступ, однако их вновь ждала неудача… Но в конце концов шведы выбросили белый флаг.

Всегда высоко ценивший воинскую доблесть, Петр I разрешил шведскому гарнизону выйти из крепости, как сказано в «Журнале» Петра Великого, «с распущенными знаменами, барабанным боем и пулями во рту (столько военных припасов по обычаям того времени разрешалось выносить сдавшимся по договору. – Е. А.), с четырьмя железными пушками». Шведы, сев на суда, ушли вниз по Неве, в Ниеншанц. Царь же приказал тотчас начать восстановительные работы в завоеванной крепости, ввел на остров двухтысячный гарнизон, а также переименовал крепость в Шлиссельбург (в переводе с немецкого – «Ключ-город»). Как человек XVIII столетия Петр I, склонный к аллегориям, выбрал такое название не случайно. Взятая крепость была действительно ключевым пунктом в обороне Ингрии.

Петр I, отпраздновав взятие Нотебурга, не решился идти вниз по Неве и отложил поход до весны 1703 года. В ту зиму отряды Меншикова, как сообщала первая русская газета «Ведомости», нападали на мызы и деревни в окрестностях Кексгольма и там захватили «простых шведов мужеска полу и женска 2000» человек. Уже с середины марта 1703 года Петр I был в Шлиссельбурге и спешно готовился к будущему походу. Он боялся упустить время, не хотел, чтобы шведы перехватили у него инициативу. Шестого апреля он писал Шереметеву, что ждет его с полками и что «здесь, за помощию Божиею, все готово и больше не могу писать, только что время, время, время, и чтоб не дать предварить неприятелю нас, о чем тужить будем после».

Армия Б. П. Шереметева от Шлиссельбурга двинулась 23 апреля вниз по Неве, по ее правому берегу, и вскоре подошла к Ниеншанцу (по-русски – Канцы/Шанцы). Комендант крепости Йохан (Иоганн) Аполлов прекрасно понимал, что силы сторон не равны и заранее запросил из Выборга помощи. В октябре 1702 года он со своим гарнизоном в 800 человек изготовился к обороне: подготовил все 49 пушек цитадели. А 20 октября приказал очистить предполье – велел поджечь городские постройки за стенами крепости, а также казенные склады на берегу Охты. Но русские той осенью не пришли…

Заглянем в источник

Девятого апреля 1703 года полковник Аполлов, предвидя новое наступление русских, писал королю:

«Как только лед сойдет с Невы, противник, вероятно, придет сюда со своими лодками, которых у него имеется огромное количество, обойдет крепость Шанцы и встанет на острие Койвусаари (Березовый остров), откуда у него будет возможность препятствовать всему движению по Неве».

Но помощь из Швеции так и не пришла. Двадцать шестого апреля Аполлов уже доносил о действиях подошедшего к крепости противника:

«Около трех часов он штурмовал бастионы Пая и Сауна. После двухчасового сражения атаку русских отбили… В моем распоряжении 700 здоровых мужчин. Командира полка нет, я сам настолько устал, что меня должны сажать в седло, чтобы я мог проверять построения обороны. Я вижу сейчас, что они идут вдоль берега с развевающимися белыми флагами».

Читая это сообщение, нужно воздать должное мужеству коменданта, не опустившего руки перед численным преимуществом противника.

Чтение указа об основании Санкт-Петербурга.

Крепость с ходу взять не удалось, и солдаты Шереметева начали готовиться к осаде – стали рыть апроши и устанавливать батареи. Двадцать восьмого апреля Петр I во главе флотилии лодок с гвардейцами проследовал вниз по Неве мимо Ниеншанца, с бастионов которого тщетно пытались помешать этому выстрелами. Итак, в самом конце апреля 1703 года Петр в первый раз оказался в тех местах, с которыми впоследствии навсегда связал свою жизнь. Плавание вниз по Неве имело отчетливо разведывательный, рекогносцировочный характер. Русское командование опасалось, как бы флотилия адмирала Нуммерса, базировавшаяся в Выборге, не подошла на помощь осажденному гарнизону Ниеншанца. Поэтому Петр хотел знать о силах и расположении шведских кораблей. Тридцатого апреля русскими была предпринята попытка нового штурма, но гарнизон вновь отбил атаку. Нужно согласиться с теми историками, которые считают, что взятие Ниеншанца было достаточно кровопролитным с обеих сторон.

Но было ясно, что крепость все равно обречена. Поэтому исполнивший свой долг комендант Аполлов, уступая превосходящим силам противника (особенно после продолжительного 14-часового обстрела и взрыва порохового погреба в крепости), согласился на почетную сдачу. Это произошло 1 мая 1703 года. Согласно условиям капитуляции, Аполлов на следующий день, 2 мая, поднес на серебряном блюде городские ключи фельдмаршалу Шереметеву и под барабанный бой вместе с гарнизоном, семьями солдат и офицеров, а также сидевшими в осаде горожанами навсегда покинул крепость.

Войска Петра вступили в Ниеншанц, там был устроен праздничный молебен. Город был тотчас переименован в Шлотбург. Есть основания считать, что между новым именем стоявшего у истоков Невы Шлиссельбурга (Ключ-город) и названием переименованного после взятия из Ниеншанца в Шлотбург (по-голландски – «Замок-город») существует устойчивая аллегорическая связь (ключ – замок). Впрочем, скорее всего слово «замок» читалось с ударением на первом слоге. Как бы то ни было, русское господство над Невой разбивало целостность шведской обороны всей Восточной Прибалтики. Шведские войска в Карелии оказывались отрезанными от шведских войск в Эстляндии. Словом, как потом сказал поэт, «Россия твердой ногой встала у моря», и сразу же Петр решил строить здесь город.

Санкт-Петербург – один из немногих городов, который имеет точную дату основания – 16 мая 1703 года. Мы же знаем не только эту памятную дату, но и «ночь зачатия» – той же ночью 2 мая 1703 года состоялся знаменитый военный совет, решивший судьбу Петербурга.

Петербург был основан в результате продуманного замысла Петра I и многих окружавших его людей. В конце апреля 1703 года царь, отыскивая место для будущей крепости, тщательнейшим образом осматривал побережье Невы. Он исследовал территорию не один, а в сопровождении различных специалистов. Основание крепостей в то время требовало рекогносцировки на местности, анализа чертежей, промеров глубин, обсуждения многих технических вопросов с фортификаторами, артиллеристами и моряками. Феофан Прокопович писал в своей «Истории императора Петра Великого», что царь, «сед на суда водныя, от фортеции Канцов по реке Невы береги и острова ея даже до морского устья прилежно разсуждати (исследовать. – Е. А.) начал, не без совета и прочих в деле том искусных (людей)». Нам известно, что в свите Петра в то время были два специалиста-фортификатора: французский генерал-инженер Жозеф Гаспар Ламбер де Герэн и немецкий инженер В. А. Киршеншейн. Первый делал чертежи восстанавливаемой после штурма 1702 года крепости Нотебург-Шлиссельбург, рукой же второго сделаны два первых плана крепости на приневском островке. До самой своей смерти в 1705 году Киршеншейн руководил строительством Петропавловской крепости. Велика роль и Ламбера – продолжателя школы великого французского инженера Вобана. Неслучайно, что осенью 1703 года Ламбер получил в награду орден Андрея Первозванного. Петр I никогда не был щедр на награждение высшим и единственным орденом России той эпохи. Возможно, так он особо отметил заслуги генерал-инженера при основании крепости на острове. Кроме того, после Азовских походов 1695—1696 годов царь и сам приобрел большой опыт в фортификации. Ведь тогда ему пришлось долго выбирать место для основания Таганрога, а также крепости Святой Петр в устье Дона. Неслучайно один из рабочих чертежей крепости на Заячьем острове сделан, как предполагают историки, рукою царя.

В ночь с 6 на 7 мая произошло еще одно памятное событие. Тридцать лодок с гвардейцами под командой Петра I и Меншикова напали на стоявшие в устье Невы шведские суда – шняву и бот – и взяли их на абордаж. В быстротечной рукопашной схватке участвовал не только Меншиков, но и сам русский самодержец. За этот подвиг государь был награжден орденом Святого Андрея Первозванного.

Заглянем в источник

Важнейший момент истории великого города отражен в выписке из «Журнала, или Поденной записки Петра Великого», куда вносились самые важные исторические события времен Северной войны:

«По взятии Канец отправлен военный совет, тот ли шанец крепить или иное место удобнее искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры (т. е. неудобно для обороны по природным данным. – Е. А.), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место – остров, который назывался Люст-Елант (т. е. Веселый остров. – Е. А.), где в 16 день майя (в неделю Пятидесятницы. – Е. А.) крепость заложена и именована Санктпетерсбург, где оставлена часть войска…».

Орден Святого Апостола Андрея Первозванного

Это был первый из российских орденов. Его учредил Петр Великий 10 марта 1699 года. Святой Андрей почитался покровителем России. Считалось, что он освятил те места, на которых потом возникли Киев и Великий Новгород. По преданию, его казнили римляне, распяв на косом кресте. Именно такой, косой (Андреевский) крест с фигуркой распятого святого и стал основой ордена. Кроме креста, знаками ордена считалась серебряная звезда и голубая лента через правое плечо. Первым кавалером его стал генерал-адмирал Ф. А. Головин. Всего при Петре I награду получили 38 человек. Сам царь стал шестым его кавалером в мае 1703 года. Орден был отменен после падения самодержавия в 1917 году, но с гибелью СССР и возрождением России он вновь стал высшей правительственной наградой. И первым орденоносцем восстановленного ордена стал академик Д. С. Лихачев.

Остров Люст-Эланд, на котором была построена крепость, или, как тогда говорили, «город», имел и финское название: Енисаари, то есть Заячий остров. Финские названия речек, деревень, мест и урочищ были вообще характерными для устья Невы – с давних пор здесь селились финны и ингерманландцы. Позже здесь появились русские, ижорские и водские крестьяне. Строительство началось сразу в нескольких местах болотистой и лесистой долины Невы. На Заячьем острове поспешно возводилась сначала земляная, а с 1710 года – каменная крепость, строился Петропавловский собор. На соседнем обширном Березовом острове (Койвисаари), получившем позже название Городской, или Петербургский, остров, началось строительство собственно города. Для Петра был построен маленький деревянный дом, который сохранился до сих пор.

За пределами крепости была возведена Троицкая церковь, возле нее создана одноименная площадь – место официальных торжеств, построены канцелярии, торговые ряды, пристань, порт. На оконечности (стрелке) Васильевского острова была сооружена батарея, на материковой части, то есть на левом берегу Невы, развернулось строительство Адмиралтейства, задуманного одновременно и как верфь, и как крепость.

Легенды и слухи

Игры предков с датами и названиями

Всякое большое событие бывает окружено немалым числом легенд. Так, до выхода в свет в 1885 году фундаментальной книги П. Н. Петрова «История Санкт-Петербурга…» ни у кого не было сомнений в том, что 16 мая 1703 года на Заячьем острове был основан город, который тогда же и получил свое имя – Санкт-Петербург. Вывод этот вытекал из сообщений многих источников, в том числе и упомянутого выше «Журнала, или Поденной записки Петра Великого», где сказано: «…крепость заложена и именована Санктпетерсбург». Примерно так же пишет в «Истории Петра Великого» Феофан Прокопович: «Когда же заключен был совет быть фортеции на помянутом островку и нарицати ея оной именем Петра Апостола Санктпетебург». В анонимном сочинении «О зачатии и здании… Санкт-Петербурга» подробно описана легендарная история о том, как Петр 16 мая 1703 года установил на месте основания города золотой ковчег с мощами Андрея Первозванного, на крышке которого якобы было вырезано: «…основан царственный град Санктпетербург». В конце этой церемонии Петр будто бы сказал: «Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, аминь. Основан град Санктпетербург».

Историк П. Н. Петров усомнился в том, что город при основании был назван Санкт-Петербургом. Он вообще заявил, что город основан не 16 мая, а 29 июня , и именно с этого дня нужно вести отсчет его истории. Ученый сделал столь неожиданный для многих вывод потому, что в исторических документах до 29 июня 1703 года, до Петрова дня (т. е. дня Cвятых апостолов Петра и Павла, который был также днем тезоименитства (именин) государя Петра I) название «Санкт-Петербург» не упоминается вовсе. И только с Петрова дня, когда митрополит Новгородский Иов освятил деревянную церковь на Заячьем острове во имя Святых апостолов Петра и Павла, в документах появляется название – «Санкт-Петербург».

Мнение Петрова было сразу же оспорено коллегами, заявившими, что следует разделять два события – день закладки крепости на Заячьем острове (16 мая) и день наименования крепости (29 июня) – точно так же, как разделяют день рождения ребенка и его крестины. Однако при этом все попытки опровергнуть утверждение Петрова о том, что полтора месяца крепость оставалась безымянной, ни к чему не привели. Обнаружилось, что еще 28 июня 1703 года

Петр I пометил одно из своих писем словами «В новозастроенной крепости» без упоминания ее названия. И только 30 июня на письме, полученном царем от Т. Н. Стрешнева, проставлена помета «Принята с почты в Санкт-Петербурхе». Первого июля 1703 года уже сам царь писал «Из Санкт-Питербурха», а в его письме от 7 июля мы читаем: «Из новой крепости Питербурга». Словом, точно известно, что название города появились через полтора месяца после основания крепости. Историк Н. В. Голицын, пытаясь найти аргументы против точки зрения Петрова, подтвердил его вывод, ибо наткнулся на письмо ближнего стольника, будущего канцлера Г. И. Головкина, датированное 16 июля 1703 года, в котором он сообщал своему адресату: «Сей город новостроющийся назван в самый Петров день Петрополь и уже онаго едва не с половину состроили». На письме помета: «Из Петрополя». Нельзя не заметить, что в приведенных документах город называется по-разному. Это характерно для начального периода его истории. Привычное нам имя – санкт-Петербург – привилось не сразу. В документах петровской поры он называется и Петрополем, и Питерполом, и S. Петрополисом. И вообще, как только не называли город, получивший впоследствии свое классическое название санкт-Петербург. По письмам Петра I видно, что сам царь чаще всего называл город санкт-Питербурх , останавливаясь на голландском написании и произношении имени Петр как Питер (кстати, отсюда и бытующее до сего дня это сокращенное название города). В петровские времена особенно не задумывались о написании топонимов. Только что появившийся Шлотбург писался и как Шлотбурх, и как Шлотбурк. Но более всего коверкали название Шлиссельбурга. Ну никак русский язык не справлялся с этим словом: Шлюсенбург, Шлютельбурх, Шлютенбурх, Слюселбурх, Слишелбурх, что в конце концов привело к упрощенному и не очень приличному Шлюшину. Непреодолимым для языка русского человека оказалось и название Ораниенбаума – его можно узнать в Рамбове, Рамбоме, Ранибоме, Ранимбоме, Аранимбоме. Сам Петр, как известно, и вовсе не ломал голову над подобными вопросами и часто писал так, как слышал: «Ингермоландия» и т. д. То же самое можно сказать и о названии Петербурга. При этом не совсем ясно, когда на смену голландскому написанию названия Санкт-Питербурх (а также Питергоф) пришло немецкое написание Санкт-Петербург (а также Петергоф).

Крепости на Заячьем острове было недостаточно для обороны устья Невы. Шведские корабли маячили все лето 1703 года на взморье и не давали малочисленным русским кораблям и лодкам даже выйти в море. Как только корабли шведов ушли на зимовку в Выборг, Петр, сев на яхту, осмотрел остров Риту саари (Котлин), промерил в проходящем рядом фарватере глубины и «положил там, в море, делать крепость». За зиму 1703—1704 годов по модели, построенной самим Петром, архитектор Доменико Трезини построил необычайное сооружение. На льду пролива, отделявшего Котлин от материка, в том самом месте, где находилась мель, из бревен были сбиты гигантские ящики, которые заполнили валунами. Под их тяжестью ящики опустились на мель. На этом фундаменте построили трехэтажную деревянную башню с 14 орудиями.

В это время напротив форта на берегу Котлина возвели батареи. Они позволяли вести перекрестный огонь по каждому кораблю, пытавшемуся войти в фарватер в направлении к устью Невы. Строили очень быстро, пока не успел растаять лед и вновь не пришла шведская эскадра. Затея Петра удалась. Уже 7 мая 1704 года Новгородский митрополит Иов освятил форт и, как отмечено в «Журнале» Петра: «Тогда наречена оная крепость Кроншлот, сиречь коронный замок и торжество в ней было трехдневное». С 1720 года крепость стала называться Кронштадт.

Так навсегда был закрыт проход к Петербургу вражеским кораблям, на устье Невы был «повешен» крепкий замок. Все попытки шведов в последующие годы «сбить» его, изгнать русских с берегов Невы заканчивались неудачей. Под надежной защитой Кроншлота город начал быстро расти. Сам же Кронштадт стал и главной базой военно-морского флота России. Здесь были построены необходимые для флота склады, шлюзы, заводы, поселения моряков.

Заметки на полях

Петру было всего 30 лет, когда весной 1703 года он впервые приехал на берега Невы. По тем временам он был не так уж молод, но главное – успел очень многое повидать. За его спиной была война с турками, долгие скитания по Европе и России, плавание в штормовом море, пыточные подвалы Преображенского приказа, годы напряженного труда и почти беспрерывных кутежей. Словом, казалось, что его нельзя уже ничем удивить или поразить. Но, сойдя в тот памятный майский день с лодки на топкий берег будущей Петроградской стороны, он пришел в восхищение и тотчас приказал рубить на поляне сосновый дом, который вырос за три дня. Так, нежданно-негаданно для себя, окружающих и всей России, царь Петр вдруг обрел здесь милую родину, навсегда привязался к этому месту, заложил здесь город, столицу империи. Иным трудно понять, почему царь с такой необыкновенной нежностью относился к этому поначалу неказистому поселению на широкой пустынной реке, почему, вопреки реальности, он называл в своих письмах этот городок на французский манер «парадизом» и был готов отдать упрямому шведскому королю Карлу XII Псков, чуть ли не пол-России за бесплодный клочок земли в устье Невы?

Конечно, все знают, что России тогда нужен был выход к морю, гавань на Балтике. Нужно было наконец восстановить справедливость и вернуть Ижорские земли (как тогда говорили, «старинную потерьку наши отчины и дедины»). Все так! Но здравый смысл все-таки должен был подсказать Петру, что цена этому клочку слишком велика. И потом: зачем же столицу – cердце страны – переносить на опасный пограничный рубеж, да еще на берег Невы – этого до поры спящего водяного Везувия? Но что значит здравый смысл, когда поступки человека диктует любовь!

Именно любовь сыграла огромную роль в рождении нашего города. Поразительно быстро Петр обосновался здесь и прикипел к своему «Петербургу-городку». Это понятно – раньше у него не было своего дома, той малой родины, без которой ветер жизни носит человека как перекати-поле. За этой странной неприкаянностью повелителя-самодержца стояла печальная история его детства и юности – годы страха и ненависти к «старине», страха за свое политическое будущее и за свою жизнь. Он не любил запутанных московских улочек и проулков. Не раз царю доносили, что уже точат на него острые ножи, а ведь он ездил по вечерам и без охраны. В Москве ему нельзя было развернуться, там все дышало ненавистной стариной, все начинания тонули в московской грязи, безалаберщине и лени, все решения переносили на завтра, после праздников, «на потом». Да и личная жизнь царя не задалась: не было счастья с Евдокией, неудачен оказался роман с Анной Монс. – А между тем грозный царь Петр нуждался, как и все люди, в семейном тепле и покое. Нет, Москва не была родиной его души, уютным, родным домом! Он рвался из нее прочь при первой возможности.

Здесь же, на берегах Невы, на новом месте, не омраченном памятью прошлого, все пошло у Петра как нельзя лучше. Были одержаны первые победы над шведами, наладилась и семейная жизнь. Разве он мог подумать, что не пройдет и семи лет после основания города, а он будет плыть по морю на шняве «Лизетка», названной в честь дочери, и слать приветы своему большому семейству, жене Катеринушке, «другу сердешному»! В дальних походах он будет мечтать о том часе, когда вернется в свой парадиз и обнимет любимых детей. Да и город он строил как хотел, как мечтал, по-своему, без оглядки на «бородачей». Словом, здесь ему был простор и воля, хотя… только ему одному…

При строительстве Петербурга Петр ставил перед собой сразу несколько задач. Петербург должен был стать не только мощной крепостью на отвоеванной у шведов земле, но и городом-портом, куда будут приходить корабли со всего мира.

Весьма символично, что осенью 1703 года первый торговый корабль, плывший в шведский Ниеншанц, а попавший в русский Петербург, оказался, к радости Петра, голландским. Однако голландский корабль прошел в Неву случайно. Шведский флот полностью господствовал на Балтике и практически до конца войны в 1721 году шведские каперы представляли угрозу для коммерческого мореплавания в русские порты. Поэтому России нужно было срочно строить военно-морской флот для защиты морских путей в Петербург. Без кораблей тяжело было проводить и сухопутные операции армии. Пример Англии показывал, что морское могущество очень многое решает в мировой политике.

Петр, уже имевший опыт строительства кораблей, сразу же развернул работу по созданию флота на Балтике. Корабль той поры был сложным сооружением. Чтобы его построить, обслуживать и использовать, нужно было много различных специалистов, начиная со знатоков корабельного леса и кончая лоцманом, который мог вывести судно из гавани. Для флота нужны были верфи и цейхгаузы, склады и казармы, пристани и каналы, фабрики и мастерские, школы и академии для подготовки моряков. Времени же было крайне мало. Но Петр был хорошим организатором, он умел подобрать к каждому делу толковых людей, которые работали день и ночь. Самым же неутомимым и самоотверженным работником был царь. Его можно было видеть в Петербурге повсюду: на верфи, стройках, на плацу, в цейхгаузе.

Как уже было сказано выше, первая верфь была основана на реке Сясь в 1702 году, на следующий год была построена Олонецкая верфь, в 1705 году заработала самая большая – Адмиралтейская верфь в самом Петербурге. За двадцать первых лет ее работы со стапелей спустили 268 судов, в том числе 33 линейных корабля. Петр так спешил, что корабли спускали даже зимой: для этого в невском льду, прямо перед Адмиралтейством, вырубали огромную полынью, куда и сходили «детки» – произведение мастера (или по-голландски «баса») Питера. И хотя «детки» строились из сырого, непросушенного леса и поэтому быстро гнили, цель была достигнута – за первые 10—15 лет был создан флот, который постепенно вытеснил с Балтики шведов. Балтийские народы скоро привыкли к бело-голубому Андреевскому флагу.

Стремясь ускорить создание собственного флота, Петр распорядился принимать на службу иностранных моряков и платить им за это большие деньги. Кроме того, он приказывал покупать на английских и голландских верфях строившиеся или уже готовые корабли и приводить их в Россию. Петр учел, что военные действия в шхерах Финляндии будут трудны из-за обилия мелей, скал, узких протоков и островов. И поэтому он, параллельно с корабельным флотом, начал строительство галер, для чего пригласил из городов Адриатики галерных мастеров. В Петербурге была основана обширная Галерная верфь, и вскоре у русского царя появился огромный флот гребных судов, позволявший воевать в неудобных для крупных кораблей местах финского побережья и перебрасывать на дальние расстояния войска, грузы и лошадей.

Поражение под Нарвой 1700 года было воспринято Петром I как жестокий урок. Он не обвинял в разгроме генералов и солдат, себя или окружающих. Из поражения Петр сделал главный вывод – армии необходима реформа. А строить армию нужно на новых принципах регулярности. После Нарвы Петр изменил принципы стратегии и тактики армии, основы ее формирования и службы. Главной целью военных действий при Петре становится не взятие крепостей, а поражение противника в полевом сражении. При этом Петр требовал внимания и осторожности, умения опередить неприятеля, добиться превосходства в силах на решающем направлении и в нужное время. Он учил действовать согласованно пехоту и кавалерию, причем в русской армии была введена кавалерия драгунского типа, то есть всадники были обучены пешему строю и могли воевать в строю как пехотинцы.

Любимым родом войск Петра I оставалась артиллерия. После Нарвы, где русские потеряли всю артиллерию, пришлось заново отливать пушки, для чего даже сняли с церквей часть колоколов. Хотя сама акция не имела губительных последствий для колокольного звона на Руси, впечатление от нее в обществе было сильным. Новая петровская артиллерия стала одной из самых мощных и передовых в Европе. Петр не жалел ни денег, ни пороху для ее улучшения. Она была разделена на три основных вида: полковую, полевую и осадную артиллерию, хорошо укомплектована и на учебных стрельбах и в боях оттачивала свое мастерство. Особенно сильна была полевая артиллерия, насчитывавшая более ста орудий с опытной прислугой, сильными лошадьми. Не раз и не два в ходе Северной войны действия русской артиллерии влияли на победоносный для русских войск исход сражений.

Стратегия и тактика, взятые Петром на вооружение армии, требовали иной подготовки войск к боевым действиям. На смену прежним смотрам раз-два в год и редким учениям пришла постоянная подготовка, которая не кончалась с превращением молодого новобранца в «правильного» солдата. Действия каждого солдата доводились до автоматизма с помощью каждодневных учений, стрельб и строевых занятий. Так было принято в европейских армиях. Это обеспечивало мобильность ротам и полкам, облегчало управление огромными массами войск на поле боя, среди огня и смерти. Петр хотел, чтобы солдаты и офицеры его армии были дисциплинированными и, одновременно, самостоятельными и инициативными. Следуя идеям шведского полководца и короля Густава II Адольфа, он стремился отойти от примитивной жестокости в обращении с солдатами, не хотел превращать солдата в шагающую машину, ставил цель воспитать в нем послушного подданного, честного и порядочного человека.

Заглянем в источник

В Предисловии к «Уставу воинскому» – главному документу русской армии, написанному в 1716 году, Петр выразил главную идею, которую последовательно проводил в жизнь: порядок, предсказуемость, «регулярство» – основа основ жизни армии, да и общества вообще. А итог следования этому – победа – очевиден:

«Когда войско распорядили, то какие великие прогрессы, с помощию Вышняго, учинили над каким славным и регулярным народом (шведами. – Е. А.). И тако, всяк может рассудить, что не от чего иного то последовало, токмо от доброго порядку, ибо всебеспорядочный варварский обычай смеху есть достойный и никакого добра из онаго ожидать (не)возможно. Того ради, будучи в сем деле самовидцы обоим (т. е. «регулярству» и «всебеспорядочному обычаю». – Е. А.), за благо изобрели сию книгу Воинский устав учинить, дабы всякой чин знал свою должность и обязан был своим знанием, и неведением не отговаривался».

Пришлось изменить и систему комплектования и обеспечения армии. Если раньше в армии служилые люди «по отечеству» и «по прибору» служили с земли, то есть получали за службу землю с крестьянами, то теперь с этим было покончено. Вводилось единое денежное жалованье, солдат набирали из рекрутов, а в офицеры производили дворян и разночинцев, обученных в гвардейских полках. Рекрутская система возникла в 1705 году. До и после Нарвы 1700 года Петр восполнял недостаток людей в регулярных полках так называемой «вольницей», то есть добровольцами из разных слоев общества, причем холопам, пришедшим в армию, предоставлялась свобода от власти помещика. Однако к 1705 году, когда началось создание большой армии, такого источника стало недостаточно. Тогда-то и обратились к набору рекрутов – новобранцев прямо из крестьян. Было решено, что один рекрут берется со ста дворов. Но эта пропорция менялась – могли брать и с 200, и с 75, и даже с 20 дворов и т. д.

Рекрутчина – так называли в народе эту повинность – была тяжела для крестьян. Она отрывала от дома и поля сильных работников. Крестьянские матери оплакивали уходивших в рекруты сыновей, как покойников. Ведь они уже никогда не возвращались домой, так как служба в армии в то время была не только пожизненной, но и очень суровой. Чтобы не давать рекрутам возможности разбежаться, их заковывали в колодки, как преступников, держали месяцами на «станциях», больше похожих на тюрьмы. Все крестьяне каждой местности несли общую ответственность за выставленного ими рекрута, и если он бежал со службы, они были обязаны поставить другого новобранца.

В армии была введена суровая дисциплина – малейшее ее нарушение строго наказывалось. Устав воинский предполагал применять к провинившимся и преступникам жестокие наказания, в том числе такие, как четвертование, посажение на кол и другие. Чтобы предупредить побеги рекрутов, указом 1712 года предписывалось «значить – на левой руке накалывать иглою кресты и натирать порохом». Эти знаки – наколки на руке – наводили ужас и назывались в народе «печатью антихриста».

Несмотря на серьезные недостатки рекрутской системы, она более 150 лет обеспечивала русскую армию этнически и социально однородным личным составом, что, в сочетании с принципами регулярности и дисциплины, обеспечивало ее боеспособность. В этом смысле русская армия копировала русское общество той поры – офицерами были дворяне, в основном помещики, а солдатами – крестьяне, в основном крепостные.

Нарвское поражение показало Петру, что изменить нужно не только армию, но и весь государственный аппарат, ведь армия – это лишь часть государства. Поначалу в системе управления не происходило важных перемен. Центральные государственные учреждения – приказы и канцелярии – собирали налоги, обеспечивали армию всем необходимым: оружием, одеждой, припасами, людьми. Но уже в первые годы Северной войны стало ясно, что все эти учреждения с большим трудом справляются с теми проблемами, которые были порождены неудачным началом войны, созданием регулярной армии. Из полков в центр непрерывным потоком шли жалобы на нехватку денег, оружия, рекрутов, провианта. Причину видели в невозможности получать все необходимое армии из подчиненных приказам уездов. Уезд как единственная административная единица допетровской России, во главе которой стоял воевода, устарел. По своим размерам уезды были огромны – даже больше современных областей. Управляло же ими очень малое число чиновников, которые не справлялись со сбором и пересылкой в армию людей, материалов, денег, провианта.

И тогда в 1707—1710 годах была проведена Первая губернская реформа. Суть ее заключена в новом территориальном делении страны на более крупные единицы – губернии, которые охватывали территории сразу нескольких старых уездов. Во главе губерний были поставлены губернаторы, наделенные большой властью. В 1712—1715 годах произошло усложнение губернской системы: губернии были разделены на провинции во главе с обер-комендантами.

Так, на смену прежней «двухчленке» управления (приказ – уезд), пришла «четырехчленка» (приказ, то есть канцелярия – губерния – провинция – уезд). Соответственно увеличению числа учреждений выросло и количество чиновников. Теперь важнейшими помощниками губернатора становились обер-комендант (военные дела), обер-комиссар (сборы налогов с населения) и ландрихт (судья). Обер-коменданту в провинции подчинялись коменданты. Эта реформа привела к резкому усилению власти на местах за счет полномочий центральных учреждений, то есть произошла децентрализация управления. Делалось это Петром сознательно, с желанием улучшить обеспечение армии, навести порядок со сбором на местах налогов. Было решено, сколько должна каждая из губерний (в зависимости от числа дворов) посылать денег для армии, флота, артиллерии и дипломатии – главных статей государственных расходов. Чтобы избежать неминуемой потери денег при пересылке и волокиты, между губерниями и армией была установлена непосредственная связь. Армейские полки стали называть по губерниям, откуда они получали довольствие и рекрутов: Нижегородский драгунский, Смоленский пехотный и т. д. При каждом полку находился кригс-комиссар от «своей» губернии. Он следил за исправностью и комплектом обмундирования, припасов, принимал рекрутов из губернии, выдавал офицерам и солдатам жалованье из присланных с мест денег. За деятельностью губернских кригс-комиссаров наблюдал начальник специальной Кригс-комиссариатской конторы, которая действовала при Сенате.

Заглянем в источник

Впервые в России государственное учреждение получило инструкцию – указ о круге его дел и компетенций. Сенат был обязан: «1. Суд иметь нелицемерный и неправедных судей наказывать отнятием чести и всего имения, тож и ябедником да последует. 2. Смотреть во всем государстве расходов и ненужные, а особливо напрасные, отставить. 3. Денег, как возможно, збирать, понеже деньги суть артериею войны…».

Новую систему ведения делопроизводства Петр вводил задолго до 1711 года. Первым из русских царей он стал собственноручно подписывать указы, причем часто латинскими буквами в голландском варианте: «Piter». Один из его указов за 1707 год до сих пор широко известен благодаря своей оригинальности. При этом, как только его не перевирают в публицистике, порой наделяя его прямо противоположным смыслом! А он прост и выразителен. Петр требовал, чтобы участники Консилии министров все свои решения

«…своею рукою подписывали, что зело нужно, надобно, и без того отнюдь никакого дела не определяли, ибо сим (т. е. подписью. – Е. А.) всякого дурость явлена будет». Иначе говоря, подписывая указ, внимательно смотри, что подписываешь, за что берешь ответственность.

Иначе опростоволосишься и будешь выглядеть в глазах других дураком.

Реформа местного управления и создание системы кригс-комиссариатов были тесно связаны с реформой высших органов власти – организацией Правительствующего Сената и подведомственных ему учреждений. Это произошло в марте 1711 года. Ранее высшим совещательным органом была существовавшая с древних времен Боярская дума. Петр I не доверял боярам, многие из которых были раньше сторонниками Софьи. Заседания Боярской думы при нем стали проводиться все реже и реже, пока в 1704 году они не прекратились совсем. С тех пор о заседаниях Думы в источниках нет никаких упоминаний.

На смену Думе пришло временное учреждение – «Консилия министров» – совет руководителей важнейших приказов и канцелярий, который заседал в помещении Ближней канцелярии – финансово-контрольного учреждения. А в 1711 году Консилию министров сменил Правительствующий Сенат. Формальным поводом для создания Сената стал предстоящий отъезд Петра на войну с Турцией. Однако уже из первых указов о Сенате видно, что это учреждение создавалось не на какое-то короткое время, а надолго, и люди, назначенные членами Сената – сенаторами, находились не на временной, а на постоянной работе. Указом 5 марта 1711 года в русское управление вводилось новшество – коллегиальность, то есть сенаторы решали дела с помощью голосования, причем каждый из членов Сената имел при голосовании только один голос. Тогда же приказные, назначенные в Канцелярию Сената, получили указ о новом ведении бумаг и оформлении канцелярских дел. Каждый сенатор должен был подписывать протоколы Сената с решениями по делам. Эту процедуру Петр считал очень важной: подпись повышала ответственность чиновника за принятое решение.

В государственном учреждении, как в воинской части, вводилась присяга служащих, которые обещали «честно, чисто и неленостно» трудиться, соблюдать интересы государства. Созданный Петром Сенат просуществовал до 1917 года и всегда был одним из важнейших элементов системы управления Российской империей.

Как видно из указа об образовании Сената, ему поручалось наблюдение прежде всего за правосудием и финансами. В указе Сенату Петр дает образное сравнение финансов с системой кровообращения, которая питает организм необходимыми веществами. Кто имеет больше денег, тот и победит в войне – такова главная мысль царя. Но откуда же брать деньги? Петр требовал, чтобы их экономили, устранили ненужные расходы. Кроме того, царь считал, что нужно развивать торговлю с другими странами, в особенности с Китаем и Персией. Перепродажа восточных товаров на Запад была одной из самых выгодных статей дохода и давала в казну много денег.

Крупным источником денег для казны были различные откупа, монополии. Допустим, люди нуждаются в каком-нибудь продукте, например, в соли. Государство заключает соглашение с неким купцом или компанией, которая берется поставлять этот продукт и продавать его покупателям. За право такой поставки и продажи эти купцы сразу платили государству большие деньги, то есть выкупали, откупали все соляное дело на какое-то время. В свою очередь, государство уже не позволяло добывать и продавать соль другим купцам и компаниям кроме тех, с которыми было заключено соглашение. Это и было монополия, откуп. Такая операция приносила государству, или как тогда говорили – казне, сразу много денег. А поскольку важных для людей товаров было немало, то и откупов вводили много. Большие прибыли казна получала и от перечеканки серебряной и медной монеты – основного вида денег, ходивших в России. Это действие называлось переделом. Старые монеты расплавляли и из этого металла чеканили новые монеты того же достоинства, но при этом количество серебра в каждой из них уменьшали. Иначе говоря, из одного фунта (400 г) серебра раньше чеканили серебряных монет на 10 рублей, а теперь – на 14 рублей, то есть государство получало с монетного передела дополнительные деньги (4 рубля с каждых 10 рублей) и пускало их на свои нужды. Однако это было порчей монеты.

Заглянем в источник

Вот что записал в приходно-расходную книгу 1710 года староста деревни Большие Минореги Валдайской округи Конон Тихонов об отправке рекрута:

«Марта в 15 день по указу Великого государя отдан в набор… с восмидесяти девяти дворов лекрут Марк Иванов. Отдано за того лекрута целовальнику Больших Миронег Федору Андронову за мундир и правиянт (за оржаную муку и овсяную крупу), и лекруту до отдачи (в полк) на корм денег, и при отдаче на приказные росходы двенадцать рублев. Да за опись дано два алтына… две деньги. Дано на покупку в Новеграде подъячему Василию Настоянову на лекрута платья денег два рубли с полтиною. Да на того же лекрута куплено при Валдае платья, в чем бы ему можно доитить до Новаграда без нужы, а именно: куплена шуба на вате, цена – тритцать алтын, шапка-караблик, цена – четырнадцать алтын, да чулки белыя, цена – четыре алтына. За железа ножныя дано восемь алтын, за ручныя железа – четыре алтына (из этого следует, что рекрут шел закованным в кандалы. – Е. А.). Да на дорогу лекруту дано денег двадцать алтын, да на проводы калачей на два алтына, да вина на пять копеек, да пива кружка, цена – грош. Дано караульщику Герасиму Петрову, которой караулил лекрута, двадцать алтын. Да за подводу под лекрута дано Якову чурину семь гривен. Да ходил лекрут по воле, дано ему на пиво и вино деньгами четыре алтына. При поездке топлена баня про лекрута, дано алтын. Мыла на копейку, да гребень – грош. За поимку лекрута дано Ермолаю Яковлеву по мирскому приговору денег полтина, да Семену Лукину три алтына (видно, что рекрут бежал, возможно, прямо из бани, и для его поимки наняли стрельца. – Е. А.). Да за тем лекрутом ходил стрелец Федор Щапин, дано ему денег два гривны. За хоженое ему до деревни Борисова дано два алтына, а ходил по Гавриле Салдатове для доспросу о лекруте…»

Тем не менее главным источником государственного дохода оставались налоги и повинности крестьян и горожан. Именно на их плечи пала вся тяжесть войны. И победа, как часто бывало в истории, ставшая возможной благодаря отчаянным усилиям народа, привела к его обеднению и даже разорению. Плательщики отправляли самые разнообразные повинности: людские (рекруты), отработочные (на стройках, верфях), подводные (предоставляли подводы для государственных нужд), лошадные (поставка и содержание лошадей для армии), постойные (содержание солдат в своих дворах), натуральные (заготовка и доставка провианта для армии и фуража для лошадей) и, наконец, денежные – то есть собственно налоги в привычном для нас смысле этого слова.

Все неденежные повинности, как правило, сопровождались денежными платежами, которые не входили в число налогов. Для того чтобы отправить в армию рекрута, в 1705 году было указано собрать с каждого двора массу денег и вещей.

Снабжались деньгами и отправляемые на стройки работники, извозчики. Начинался год, и люди не знали, сколько они будут платить налогов, но никто не сомневался, что сумма налогов увеличится. Об этом говорил весь их опыт. Каждый год к тем постоянным налогам, которые уже были в прошлом году, прибавлялись новые. Они были двух видов – постоянные, которые с этого года собирались ежегодно, и чрезвычайные, которые шли на какую-нибудь неожиданную затею властей, срочное дело. Всякий раз крестьяне точно не знали, какого вида у них будут повинности: один год они собирали деньги на провиант, на следующий им сообщали, что часть провианта они должны поставить натурой в государственные хранилища, а за другую платить деньгами. На третий год им приказывали собрать провиант и везти его на своих подводах через всю страну в Петербург или Киев. При этом часто менялся вид провианта – требовали то рожь немолотую, то муку, то крупу, то сухари. И конца такому разорительному разнообразию не было видно. В итоге многие повинности были смешанными – денежно-отработочно-натуральными. Важно помнить, что Россия – страна огромная. В одних ее районах провиант, фураж или иные припасы, необходимые для армии и флота, могли обходиться населению в несколько раз дороже, чем в других. Такая налоговая политика разоряла плательщиков, побуждала их увиливать от повинностей, бегать от сборщиков налогов, восставать против налогового гнета.

Победы армии были бы невозможны без преобразований в экономике, промышленности. До войны железо привозили либо из Швеции, либо с небольших заводов Тульского уезда, построенных голландцами. Но с началом войны его явно стало не хватать. К тому же армия нуждалась не только в оружии, но и в одежде, обуви, амуниции. Значит, необходимо было строить заводы и фабрики и на них делать сукно для мундиров, валять фетр для шляп и треуголок, выделывать кожи для обуви и лошадиной упряжи, ткать полотно для парусов, крутить пеньку для канатов, молоть порох и делать многое-многое другое.

Словом, война вынудила развивать промышленность. Она, как часто бывало, становилась главным стимулом технического прогресса. Военные заказы государства были так велики, что требовалось срочное строительство новых металлургических заводов и расширение старых по всей стране: в Карелии, Туле, Липецке, на Урале и в других местах. За петровское время заводов и фабрик в России стало двести, то есть в десять раз больше, чем раньше. Главным строителем многих новых заводов выступило государство. Оно же давало деньги на расширение старых заводов, приглашало иностранных специалистов. Многообразна была помощь государства и частным предпринимателям – тем, конечно, кто обещал быстро начать лить пушки, выпускать сукно и другие нужные армии и флоту товары.

В петровскую эпоху благодаря богатейшим полезным ископаемым Урала произошел подлинный экономический скачок. Строительство заводов там было делом трудным – слишком далеко находились Уральские горы от центра, слишком дикие места приходилось осваивать первопроходцам. Но все же уже 15 декабря 1701 года первый чугун пошел из первой домны Невьяновского завода. Вскоре же из этого чугуна выплавили железо, не имевшее себе равных по своим прекрасным свойствам ни в России, ни в Европе, нигде в мире!

Начали поспешно строить железоделательные заводы в Олонецком крае и в Липецке. Руда в этих местах была похуже уральской, но зато сами заводы располагались вблизи от Центра. За первые 5 лет Северной войны построили 11 металлургических заводов, которые обеспечили страну железом. Если в 1700 году в России выплавляли 150 тыс. пудов чугуна, то в 1725 году в пять с лишним раз больше – 800 тыс. пудов. Это позволило расширить металлообрабатывающую промышленность, или попросту говоря, орудийное и оружейное производство. В Туле, которая издревле славилась своими мастерами-оружейниками, в 1712 году был построен знаменитый оружейный завод, а в 1721 году заработал и не менее знаменитый впоследствии Сестрорецкий оружейный завод под Петербургом. Успехи русских металлургов были так значительны, что уже с 1705 года артиллерия больше не нуждалась ни в новых орудиях, ни в снарядах к ним – всем этим добром были забиты цейхгаузы.

В петровское время начали быстро строить и фабрики легкой промышленности. Центром ее стала Москва. Там были построены фабрики по производству парусины, канатов (Хамовный и Канатные дворы), амуниции и седел (Кожевенный и Портупейный дворы), сукна и фетра (Суконный и Шляпный дворы), а также пуговичная, чулочная, бумажная мануфактуры. Суконный двор в Москве – первое в России крупное текстильное предприятие – работал на привозной шерсти. Петр издал указ о разведении мало распространенных в России овец в южных уездах страны, и вскоре Суконный двор и другие фабрики работали уже на отечественной шерсти.

Заводы и фабрики начала XVIII века были мануфактурами – довольно примитивными предприятиями, где главенствовал ручной труд. Но все же мануфактуры отличались от средневековых мастерских тем, что один работник производил не все операции над изделием (как средневековый мастер), а лишь одну из них. Это называется специализацией труда, его разделением. На мануфактурах было уже много узких специалистов, которые вкладывали свой труд в общую работу по изготовлению продукции. Кроме того, на мануфактурах использовалась механическая сила воды, вращавшей через систему колес и тяг сверла.

Государство помогало мелким и крупным фабрикантам и заводчикам, которые строили свои заводы (термин «завод» – от глагола заводить, основывать) или хотели приватизировать государственные предприятия. Петровская эпоха позволила развернуться, обогатиться и принести пользу стране многим инициативным людям из разных слоев общества. Невзирая на различия в происхождении предпринимателей, царь помогал им деньгами, присылал к ним иностранных инженеров, металлургов, предоставлял заводчикам большие льготы. Он подчинял – «приписывал» – заводам обширные земли с десятками деревень, жители которых вместо подати государству работали на фабриканта. Из частных предпринимателей особенно известны Баженины и Демидовы.

Демидовы – отец и сын – владели на Урале и в Сибири большими металлургическими заводами. В конце XVII века деревенский кузнец Никита Демидов понравился Петру своими золотыми руками и предприимчивостью. Он при поддержке государя основал железоделательный завод возле Тулы, но по-настоящему развернулся на Урале, где ему передали казенный Невьянский завод и позволили добывать руды и основывать заводы без ограничения. Вскоре Демидыч (так звал его царь) стал богачом, создал на Урале обширные владения, в которых чувствовал себя маленьким царьком. Щедрыми подарками он добивался для себя особых льгот и привилегий. Деньгами «смягчал» он строгих ревизоров, приезжавших на Урал по многочисленным жалобам на злоупотребления этого жадного до денег и жестокого предпринимателя. В 1720 году Демидыч получил дворянство и новую фамилию – Демидов. Его сын Акинфий позже построил подлинную империю на Урале, где действовал один закон – воля хозяина.

Основав Петербург и Кронштадт, Петр I на этом не остановился. В 1704 году русская армия вновь окружила «злощастную» для нее Нарву. Во время осады Нарвы было получено известие о падении Дерпта (ныне Тарту) – крепости в Южной Эстляндии, которую осаждал Шереметев. Шестого августа наступила очередь и Нарвы: после долгого обстрела и короткого кровопролитного штурма на башне крепости появился белый флаг. Следом сдал свою крепость и комендант Иван-города.

Петр I радовался победам в Прибалтике, но он прекрасно понимал, что судьба Петербурга зависела от событий, которые происходили далеко от Нарвы и Дерпта – в Польше. Там находился Карл XII и туда, с неизбежностью, вела Петра его военная судьба. А в Польше тем временем шла «охота» шведского льва за Августом II, который, зная сокрушительную силу Карла, всячески избегал прямого с ним столкновения. Вступив в Польшу, Карл XII вел себя как завоеватель – грубо и заносчиво.

«Этот король, – писал один француз, участник похода Карла в Польшу, – чистый солдат. Его качества, без сомнения, велики и блистательны, но та негибкость, которая определяла его характер… выявлялась в совершенной грубости и резкости, с которыми трудно свыкнуться».

Прибыв в Варшаву, король стал диктовать гордым полякам свои условия. И главным из них было свержение Авгус та II с польского престола. Взамен Августа Карл предложил полякам своего ставленника – воеводу Познани Станислава Лещинского. Когда поляки попытались возражать, Карл силой оружия заставил сенаторов и шляхту избрать на престол Станислава I. В итоге, часть оскорбленных насилием сенаторов и шляхты объединились в Сандомирскую конфедерацию – дворянский союз сторонников Августа и противников Станислава. Петр умело воспользовался этим политическим промахом Карла, и в августе 1704 года в Нарве был подписан русско-польский союз. Речь Посполитая вступила в войну на стороне России. По этому договору Петр отправлял в поддержку армии Августа 12-тысячный корпус и посылал королю деньги. Для этого все русское крестьянство было обложено тяжелым дополнительным налогом.

Словом, в 1704—1705 годы русская армия начала сосредоточиваться в Польше, чтобы при случае помочь саксонским войскам Августа. В мае 1705 года сам Петр I приехал в Полоцк, где находилась главная квартира армии. Так все главные герои Северной войны – Август II, Карл XII и Петр I – оказались почти рядом. Лето и осень 1705 года прошли спокойно – Карл не двигался из Варшавы. Петр проследил, чтобы его армия дошла на зимние квартиры в Гродно, и затем уехал в Россию. Но в пути он получил ошеломляющее известие: армия Карла в лютый мороз, стремительно преодолев 360 верст, внезапно появилась под Гродно, прервала коммуникации русской армии, отрезала русскую конницу от основных сил. Петр срочно попросил помощи у Августа II, тот отправил к Гродно корпус генерала Шуленбурга, но в начале февраля 1706 года саксонцы были наголову разбиты шведским генералом Рейншильдом.

Положение русской армии стало крайне опасным: она могла оказаться в котле. История нарвского погрома могла повториться. Лишь 24 марта, воспользовавшись ледоходом на Немане (а он мешал шведам переправиться в Гродно), командующий русской армией фельдмаршал Огильви все-таки успел вывести войска из западни. Происшествие под Гродно очень неблагоприятно сказалось на всей военно-стратегической обстановке. Не преследуя поспешно уходивших на восток русских, Карл резко повернул на Дрезден, столицу Саксонии. Этим он поставил Августа – польского короля и саксонского курфюрста – в безвыходное положение.

В итоге Август пошел на фактическую капитуляцию. Тринадцатое октября 1706 года в замке Альтранштадте под Лейпцигом он подписал мирный договор с Карлом. Август отказывался от короны Польши в пользу Станислава I, разрывал союз с Россией и выдавал шведам в плен русских солдат вспомогательного корпуса. Особенностью договора было то, что Август хранил его в глубокой тайне от Петра, который по-прежнему был уверен в своем союзнике. Естественно, такое соглашение долго не утаишь, и Петр вскоре о нем узнал.

Царь был страшно возмущен и раздосадован произошедшим. Петр обиделся не на то, что бывший король подписал капитуляцию – жизнь есть жизнь. Сам Петр не раз пытался найти посредников и договориться с Карлом об окончании войны, если тот согласится на одно условие – сохранит за Россией выход к морю и Петербург. Однако Карл и слушать не хотел о таком мире с «московитом». В случае же с Августом Петр был оскорблен другим. Он никогда не думал, что Август утаит от него – ближайшего союзника – договор со шведами и тем самым не позволит царю подготовиться к борьбе в одиночку. Особенно печально было то, что до этого Петр и Август дружили, и царь называл в письмах короля «брате любезнейший и друже истиною, а не политикою», писал ему о своей особенной «братской любви». И вот «брате» бесчестно предал царя. Дипломатические последствия измены Августа были тяжелы – Северный союз распался окончательно. Россия оказалась в изоляции, один на один со шведами, помощи от Польши и Саксонии ждать больше не приходилось. Сандомирская конфедерация после отречения Августа от короны была фактически обезглавлена. Позиции Станислава I стали прочны как никогда, и его, как единственного короля, начала признавать большая часть польской шляхты. Так была потеряна как союзник Речь Посполитая, польская почва закачалась под ногами Петра I. Тогда он тоже пытался завязать отношения с Карлом, надеясь заключить с ним мир, но король-викинг, чувствуя свою силу, высокомерно заявил, что «скорее пожертвует последним жителем своего государства, чем согласится оставить Петербург в руках царских». Карл хотел только одного – чтобы Петр покорился ему, как это сделал Август.

В декабре 1706 года в белорусском местечке Жолква состоялся совет русской армии. На нем решили: генерального сражения со шведами в Польше не принимать, отступать на свою территорию, «томить» неприятеля, уничтожая на своем пути провиант, фураж, разоряя жилье. В этот период войны хорошо видно, что Петр не был уверен в силах своей армии. Он еще не жаждал столкнуться с Карлом в решающем сражении. Царь решил отступать, как только шведы двинутся на его армию. Время шло, но шведские полки стояли на месте. Карл вел себя как лев, который долго выслеживает свою жертву, чтобы потом стремительно напасть на нее. До декабря 1707 года он ничего не предпринимал против Петра. Но в канун Рождества Карл внезапно бросил свои войска навстречу русским полкам, которые в это время вновь стояли в Гродно. Бросок был так стремителен и неожидан, что Петр успел умчаться из Гродно всего за два часа до того, как Карл вбежал в комнату, где ночевал русский царь.

Всем этим Петр был страшно встревожен. Ведь король, скорый на подъем, мог двинуться в любом направлении – на Псков, в Лифляндию, в Петербург, на Москву, на Украину. Но опять наступила пауза. Шведы не двигались с места пять месяцев! Наконец, в июне 1708 года шведская армия переправилась через Березину и двинулась на Могилев. Стало ясно, что король идет через Белоруссию – кратчайшим путем до Москвы.

Сражение при деревне Лесной в 1708 году.

Третьего июля 1708 года под Головчиным произошло первое полевое сражение с армией шведов. И оно, увы, было для русских неудачным. Карл, воспользовавшись тем, что русские войска, прикрывая Могилев, растянулись по дороге на несколько верст, ударил в центр русской позиции и вынудил полки дивизии генерала А. И. Репнина в беспорядке бежать. Через два дня Карл вступил в Могилев. Петр был разозлен тем, что полки Репнина плохо, неорганизованно сражались, бросили пушки. Репнина отдали под суд и разжаловали (на некоторое время) в солдаты.

Новое сражение – при селе Добром 28 августа 1708 года – оказалось удачнее. Войска князя М. М. Голицына ударили по авангарду шведов, и только когда в дело вступили основные силы Карла XII, Голицын отступил. На этот раз Петр был доволен сражением: и тем, что войска Голицына расчетливо и смело атаковали врага, и тем, что они в полном порядке отступили. Петр писал Ф. М. Апраксину: «Я, как почал служить, такого огня и порядочного действа от наших солдат не слыхал, и не видал. Дай Боже впредь так!»

Сражение у Доброго с виду ничего не изменило. Русские войска по-прежнему отступали, шведы упрямо шли за ними по пятам. Но упорное сопротивление русских в сражениях и мелких стычках наряду с тактикой выжженной земли, когда уничтожали поля, деревни, разгоняли по лесам людей и скот, заваливали колодцы и дороги, свое действие все же оказывали. Карл стал все больше уклоняться от кратчайшего пути на Москву через Белоруссию – Смоленск.

К концу сентября стало очевидно, что зимние квартиры 1708—1709 годов для шведов будут отнюдь не в Москве, как мечтал поначалу Карл. Окончательно все прояснилось 28 сентября 1708 года, когда Петр сумел поймать Карла на тактической ошибке и обычной для шведского короля самоуверенности. Петр давно наблюдал за движением корпуса генерала Левенгаупта, который шел из Лифляндии на соединение с основными силами шведов. Он вез с собой огромный обоз провианта и других припасов, так необходимых Карлу для наступления на Москву. И как только корпус Левенгаупта оказался в нескольких переходах от армии Карла, Петр быстро перебросил наперерез ему часть своих войск и у деревни Лесное навязал шведам сражение.

Бой был кровопролитный и отчаянный. На маленькой поляне площадью в одну квадратную версту сошлись в смертной схватке тысячи солдат. Шведы выдержали десять русских атак! К вечеру наступило затишье. Утомленные сражением солдаты вражеских армий сидели на окровавленной траве поляны совсем близко друг от друга.

Заглянем в источник

В «Журнале» Петра Великого об этом писал очевидец, передававший свои ощущения и описывавший потрясающую картину, которая вставала перед его мысленным взором:

«И понеже на обе стороны солдаты так устали, что более не возможно биться было, и тогда неприятель у своего обоза, а наши на боевом месте (т. е. на поле боя. – Е. А.) сели и довольное время отдыхали, расстоянием линей одна от другой в половине пушечного выстрела полковой пушки или ближе… (сей случай зело дивно было видеть, будто бы неприятели между собою были так кротки и, близко друг от друга сидя, отдыхали».

Обе стороны ждали помощи. Только шведы, отрезанные от своего короля, ждали помощи от Бога, а русские от генерала Р. Х. Боура, который по вызову Петра спешно двигался к Лесной. И когда Боур подошел, судьба шведов была решена. Свежие силы русской армии сбили их с позиций и обратили в бегство.

«И потом наши паки неприятеля атаковали, где превеликий жестокий был бой и перво несколько залпов выпалили, а потом с байонетами и шпагами прямо на неприятеля пошли и помощию победодавца Бога неприятеля совсем с поля сбили и достальные пушки и обоз взяли и совершенную викторию получили, при которой окончании превеликая началась вьюга со снегом, и потом тотчас ночь наступила, и тако оставшийся неприятель случай к уходу получил, а наши, где кого та вьюга застала, тут и ночевали».

Мы видим почти кинематографическое изображение конца сражения, когда обширное, залитое кровью поле быстро погружается во тьму, и стоны раненых заглушаются воем вьюги, засыпающей снегом и живых, и мертвых.

Весь гигантский обоз попал к Петру. Сражение при Лесной очень воодушевило русскую армию. Позже царь неслучайно назвал победу при Лесной матерью Полтавской победы – между этими битвами прошло ровно девять месяцев. Неоценимо было это сражение и в стратегическом смысле. Ведь Карл, не получив пополнений и провианта, был вынужден отказаться от движения на Москву и повернул на Украину. Впрочем, король сделал это сознательно, рассчитывая на поддержку гетмана Украины Ивана Мазепы, который уже давно вступил с ним в переписку.

В конце октября 1708 года Петр, направляясь из Смоленска на Украину, получил страшное известие о том, что гетман Мазепа перешел на сторону шведов. Это могло привести к трагическому для России перелому в войне – столь велики были силы и ресурсы Украины. Между тем гетман Мазепа считался одним из самых надежных сторонников Петра. Царь уважал ум и опытность Ивана Степановича, обращался с ним всегда дружественно и доверительно. Поэтому Петр особенно тяжело переживал предательство Мазепы.

По своим взглядам и поведению Мазепа мало чем отличался от украинской верхушки – старшины, для которой поместья, крепостные, личное богатство были важнее независимости. Однако события 1707—1708 годов все резко изменили. Поспешное отступление русской армии, та тревожная суета, которая охватила русскую администрацию в Украине, свидетельствовали о непрочности позиций Петра и России в Украине. Отступая на Смоленск, царь, в сущности, бросал Украину на произвол судьбы. Поворот шведов на юг означал, что на землю Украины пришла чужая война. Ведь Украина не имела никакого отношения к прибалтийскому конфликту России и Швеции, а лишь посылала казаков, сопровождавших русскую пехоту в походах, да и то в 1702 году запорожцы самовольно покинули Ингрию и ушли домой.

Добавим ко всему прочему факты бесцеремонного обращения Петра, русских воевод и генералов с украинцами, которых стали принудительно сгонять на строительство укреплений и облагать многочисленными и тяжелыми налогами. Наконец, для национального самосознания украинцев было крайне неприятно заигрывание России с Польшей, которой Петр, во имя победы над Карлом, обещал отдать Правобережную Украину.

Между тем на Правобережье Украины несколько лет шло восстание Семена Палея и Самуся против поляков. Некоторые земли Правобережья фактически отделились от Польши. Но Петр не хотел обострять отношения с поляками и был готов выдать им украинских повстанцев. Мазепа учитывал эти настроения. Он понимал, что при поражении или уходе русской армии в глубину России ему, верному слуге московского царя, наступит конец. И упреждая эти события, гетман вступил в тайные переговоры с Карлом XII. Но ему не повезло. Движение шведов на Украину оказалось для него неожиданным. Он не успел подготовиться к «отложению» Украины от России, страшно испугался разоблачения, занервничал и решил бежать к Карлу с теми тремя тысячами казаков, которые у него были. Основная украинская армия в это время находилась в Белоруссии. Кроме того, Петр, узнав об измене Мазепы, времени на размышления украинцам не оставил. Русская сторона действовала стремительно. Столица Мазепы город Батурин был взят войсками А. Д. Меншикова и сожжен. Затем поспешно провели церемонию заочной казни Мазепы, чья кукла была втащена на эшафот, «награждена» специальным шутовским «орденом Иуды», а затем казнена. А самому Мазепе же была объявлена анафема – церковное проклятье. Срочно собранная украинская старшина выбрала в гетманы верного Москве Ивана Скоропадского. Тогда же русские войска внезапно напали на Запорожскую Сечь и уничтожили ее. И хотя ущерб от перехода Мазепы оказался незначительным, недоверие Петра к украинцам росло.

Тем не менее главная причина провала замысла Мазепы состояла в другом – Мазепу не поддержал украинский народ. Он уже полстолетия жил под властью Москвы и, запуганный ужасами войны и грозными царскими манифестами, в ответ на призывы Мазепы молчал. Он не верил ни старому гетману – вчерашнему холопу царя, ни суровому заморскому завоевателю Карлу, пришедшему неведомо зачем на украинскую землю. В итоге, Мазепа оказался в изоляции. Осенью 1708 года Петр с удовлетворением писал об Украине: «Сей край как был, так и есть», имея в виду, что он властвует над Украиной по-прежнему.

Гетман Левобережной Украины Иван Мазепа.

Заметки на полях

История с Мазепой, которую в русской историографии называют изменой, не была единственной и в чем-либо уникальной. Подобные истории и шатания не раз происходили с гетманами Украины, перешедшей в 1654 году в подданство России, поэтому в 1723 году Петр I, обобщая «измены» Юрия Хмельницкого, Ивана Брюховецкого, Семена Многогрешного и других гетманов XVII века, с раздражением писал: «Всем есть известно, что от времени Богдана Хмельницкого, который пришел в подданство… все гетманы являлись изменниками и какое великое бедство государство наше терпело, а наипаче Малая Россия от того». При этом Петр не упоминает, что и сам Хмельницкий к концу своей жизни разуверился в союзе с Россией и начал тайные переговоры со шведским королем Карлом XI.

Нужно признать, что подоплекой всех подобных историй было то положение, в котором оказалась Украина под властью России. В 1654 году, беря Украину «под свою высокую руку», Москва гарантировала украинцам безопасность их страны от ее извечных врагов – поляков и крымцев. На деле же оказалось, что вместе с этой безопасностью она принесла в Украину крепостничество, а этого ярма вольные казаки никогда не знали. За полстолетия после Переяславской рады 1654 года Украина под властью России проделала путь от демократического казачьего управления

до незавидного положения одной из многих российских губерний, населенных помещиками и крепостными. Процесс врастания вольной Украины в самодержавную и крепостническую Российскую империю был непростым и болезненным. История гетманства Мазепы (1687—1708) – часть этого тяжелого пути.

Сам же Мазепа всегда слыл ярым сторонником Москвы, послушно выполняя волю Петра I. Он говорил: «Где его царскому величеству угодно будет меня дер жать, там нехай и буду». Во мнении украинского народа это ему сильно вредило. В 1705 году было начато следственное дело сотника Мандрика, который говорил:

«Не буде у нас на Украине добра, поки сей гетман живой буде, бо ей гетман – одно з царем розумеет; царь на Москве своих губит и в ссылку засылает, а гетман розными способами до умаления Украину приводит… он часто на Москву бегае, щоб там науку брать, яким то способом сей народ сгубити».

Несчастный сотник, казненный за эти слова Мазепой, не знал, что было как раз наоборот. Мазепа давал в письме Петру советы, как владеть Украиной, ее народом:

«Наш народ глуп и непостоянен… Пусть великий государь не слишком дает веру малороссийскому народу, пусть изволит, не отлагая, прислать в Украину доброе войско из солдат храбрых и обученных, чтоб держать народ малороссийский в послушании и верном подданстве».

1708 и 1709 годы были, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни Петра. Карл наступал настойчиво и упрямо. Нужно было срочно готовить Москву к обороне от шведского нашествия – ведь тогда оно казалось почти неминуемым. После измены Мазепы Петру требовалось во что бы то ни стало удержать под своей властью Украину. Кроме того, необходимо было укреплять позиции в Прибалтике – строить и ремонтировать завоеванные крепости, спускать на воду новые корабли. Ко всему прочему, Петра душила масса дипломатических дел, проблемы внутреннего управления, промышленности, финансов.

И тут, в самые драматические месяцы шведского наступления 1708—1709 годов, на Дону с яростной силой разгорелось восстание Кондратия Булавина. В какой-то момент возникла даже угроза соединения восставших с наступающим врагом и сторонниками Мазепы (Запорожской Сечи). К восстанию Булавина привела внутренняя политика Петра в первые годы Северной войны. Она отличалась особой жесткостью и неумолимостью при взыскании налогов, изъятии всего необходимого для армии, войны. Следствием стало разорение крестьян и их сопротивление властям. В источниках отмечены многочисленные случаи разбоев, нападений на помещичьи усадьбы и государственных чиновников. Но более всего против политики царя крестьяне «голосовали ногами» – они бежали из деревень на юг и на запад. Верхнее течение Дона и его притоков с давних пор было местом, где укрывались беглые из Центра. Именно беглые давали основную массу добровольцев, пополнявших ряды донского казачества. Донские казаки – отважные и смелые люди, спаянные боевым братством, – придерживались золотого для них правила: любой человек, пришедший на Дон, становился свободным. В этом они справедливо видели неиссякаемый источник существования вольного донского казачества.

Однако деспотичный Петр с этим считаться не желал и, получая от помещиков и местных властей сообщения о бегстве крестьян на Дон, распорядился летом 1707 года послать отряды «сыщиков» для поимки и возвращения беглых. Командовал операцией князь Ю. В. Долгорукий. С самого начала он действовал грубо и бесцеремонно, не считаясь с традициями и обычаями казаков. Отряды Долгорукого творили безобразия на Дону. Как писал впоследствии в своем воззвании Булавин, люди Долгорукого «многия станицы огнем выжгли и многих старожилых казаков кнутом били, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали, также женска полу и девичья брали к себе для блудного помышления».

Действия Долгорукого вызвали недовольство, а потом и восстание донцов. В ночь на 9 октября 1707 года атаман Кондратий Булавин с двумя сотнями казаков убил Долгорукого и его людей. С тех пор пошло грубоватое народное выражение «разбила кондрашка». После неудачной для Булавина и его сторонников зимы 1707—1708 годов восстание вновь и с большей силой запылало весной 1708 года. А тем временем шведы перешли границу и двинулись на Москву. Опасность соединения врагов усилилась. Начальником карательного отряда, посланного на Дон, царь назначил брата убитого Юрия Долгорукого, князя Василия, которому Петр поручил немедленно раздавить мятеж. Движимый местью, В. В. Долгорукий был беспощаден. В указе, данном подчиненным, он писал: «Ходить по тем городкам и деревням… которыя пристают к воровству, и оныя жечь без остатку, а людей рубить, а заводчиков на колесы и колья, дабы сим удобнее оторвать охоту к приставанью».

Такие жестокости лишь раздули пламя мятежа. Булавин вступил в столицу Донского войска город Черкасск. На казачьем кругу он был избран войсковым атаманом. Восстание быстро разрасталось, к Булавину пришла подмога – отряд запорожских казаков. Казачьи отряды вышли на Волгу, захватили Царицын, сподвижник Булавина Игнатий Некрасов осадил Саратов. Реальная угроза нависла над Азовом, Таганрогом и Азовским флотом. Петра особенно беспокоила ненадежность гарнизонов русских крепостей на юге. Ведь в них в тяжелых условиях служили и работали на укреплениях бывшие стрельцы и многие политические ссыльные. Падение Азова и Таганрога означало бы для Петра катастрофу. Это могло привести к выступлению Крыма и Турции против России. Все так неудачно совпало: 6 июля 1708 года булавинцы подступили к Азову, а через два дня, 8 июля, Карл XII разбил корпус Репнина под Головчиным. Но булавинцам не удалось взять Азов. Они попали под огонь с кораблей и из крепости и были вынуждены отступить. Седьмого июля часть казаков решила переметнуться к царю и, чтобы доказать свою верность, привезти с собой пленного Булавина. Однако в ночной стычке Булавин не дался им в руки. Он знал казачий обычай выдавать вождей-неудачников – и был убит.

Восстание пошло на убыль. Сопротивляться регулярным частям, снаряженным артиллерией, казакам было затруднительно. Князь Долгорукий свирепствовал в донских городках и станицах. По Дону поплыли плоты, уставленные виселицами. С Волги на Дон двигались отряды князя Хованского, выжигавшие все на своем пути. Отправляя пленных казаков с Дона в Астрахань, на казнь, один из сподвижников Петра писал царю о казачьих женах и детях, которые остались на пепелищах: о них беспокоиться не следует – «сами исчезнут», то есть их убьет голод и наступавший холод. Около двух тысяч казаков под командой Некрасова, с женами и детьми, бежали в Турцию, и только через два с половиной века их потомки вернулись на Родину.

Положение армии Карла XII на зимних квартирах в Украине было весьма тяжелым. Во-первых, зима 1708—1709 годов выдалась необыкновенно суровой, и много солдат гибло от холода. Во-вторых, Петр не давал шведам с комфортом разместиться в украинских селах – тактика выжженной земли оказывала свое действие. Наступающие шведские войска находили только пепелища или укрепленные городки, которые им приходилось брать с большими потерями. Армия Карла таяла на глазах. Мало помощи получили шведы и от Мазепы. Он обещал королю всеобщую поддержку казаков, бесчисленные запасы провианта и фуража, но ничего этого не было. В конце 1708 года Мазепа пытался вступить в переговоры с Петром и вымолить пощаду. В залог своей верности он обещал сдать русским пленного Карла. Петр, как опытный политик, от контактов с Мазепой не отказался, но переговоры по непонятным причинам прервались.

Весна 1709 года застала шведскую армию за осадой крепости Полтавы. Со взятием ее у шведов открывался путь на Харьков и Белгород, а также в Крым и в турецкий Очаков. Наконец, Карл надеялся здесь выманить Петра и сразиться с ним в чистом поле. Расчет короля оказался верен. Осада Полтавы сделала невозможным дальнейшее отступление русской армии. Петр не мог допустить сдачи Полтавы ни с точки зрения стратегии, ни по моральным соображениям. Комендант Полтавы А. С. Келин и его гарнизон геройски оборонялись 7 недель, и бросить их Петр считал недопустимым.

А между тем, в начале июня 1709 года Келин сообщал царю, что крепость защищать становится все труднее и труднее – люди устали, припасы кончаются, город разорен осадой. Петр приказал Келину держаться до подхода основной армии во что бы то ни стало. С этого момента желание Карла сразиться с Петром в поле стало и желанием Петра. Генеральное сражение стало неминуемым.

Двадцатого июня 1709 года русская армия форсировала реку Ворсклу и встала в нескольких верстах от Полтавы. За спиной у нее был крутой берег реки (отступать некуда!), слева – густой лес, справа – глубокая лощина. Солдаты быстро построили укрепленный лагерь. Перед ним тянулось довольно узкое Полтавское поле. Поперек него Петр приказал соорудить несколько земляных укреплений – редутов. Миновать их на пути к русскому лагерю противник не мог. Работы на редутах велись круглые сутки.

В короткую летнюю ночь с 26 на 27 июня не спали также и шведы. Они вышли на поле и построились в боевом порядке. Накануне в стычке с казаками, верными Петру, Карл был ранен в ногу. Его вынесли к войскам на носилках. Армия приветствовала своего короля. Главнокомандующий фельдмаршал граф Реншильд по указу короля дал команду к наступлению. В сумерках раннего утра четырьмя колоннами, под грохот барабанов, шведы двинулись навстречу русским. Это был исторический момент.

На поле боя вышла одна из лучших армий тогдашнего мира. Ее солдаты и офицеры, которых называли каролинцами, прошли горнило девятилетней войны. Они были опытны, дисциплинированны и хладнокровны. Их вели в бой талантливые генералы – Левенгаупт, Стейнбок, Спарр, Горн и другие. Наконец, во главе войска стоял великий полководец-король, не знавший до того дня поражений.

С самого начала в предрассветной мгле Полтавской битвы шведы были вынуждены решать проблемы, которые перед ними ставил Петр-полководец. По пути к русскому лагерю им пришлось сначала отбиваться от наскоков конницы Меншикова, потом они попали под огонь русских, засевших в редутах. Эти редуты с ходу взять не удалось. Пришлось обходить их на безопасном отдалении. При маневрировании одна из колонн шведов оторвалась от основных сил и была уничтожена русской кавалерией. На всех этапах боя шведы несли огромные потери. Причиной была точная стрельба русской артиллерии. Она показала свой высокий класс, а у шведов, кроме сигнальных пушек, в этом сражении орудий вообще не было. Полтавская битва шла под непрерывный гул сотни русских пушек.

И все же шведы прорвались к русскому лагерю. К этому времени армия Петра вышла из него в поле и построилась побатальонно в две линии. Русских было больше, чем шведов, – 32 тысяч человек против 20. Войска двинулись навстречу неприятелю. Впереди на лошади по кличке Лизетт ехал царь, за ним двигался фельдмаршал Шереметев, а дальше под развевающимися белыми и цветными полковыми и ротными знаменами, под грохот барабанов шла вся русская армия.

Заметки на полях

Царь Петр никогда не был трусом, но он не любил генеральных сражений, которые могли в один час решить судьбу армии, трона, родины. Он понимал, что победу может определить случай, что генеральное сражение – это игра. Как писал царь, «сия игра в Божьих руках и кто ведает, кому счастье будет?» Он знал, сколько таких «игр» закончились бедой. Взять, к примеру, битву на Косовом поле в 1525 году. Потерпев поражение в этом генеральном сражении, балканские славяне почти на полтысячи лет попали под османский гнет. А это, в свою очередь, сказалось на истории балканских стран, менталитете и образе жизни славянских народов. Однако бывает так, что генерального сражения уже никак нельзя избежать. Поэтому в июне 1709 года Петр был уже готов к главной битве своей жизни. В 1708—1709 годы он не бежал от Карла, а расчетливо отступал. При этом в быстротекущих сражениях и стычках с противником его армия набиралась опыта. Солдаты и офицеры были хорошо подготовлены к битве. К тому же русским нужно было спешить. Царю стало известно, что Станислав I намерен двинуться на Украину вместе с корпусом шведского генерала Крассоу…

Петр I после Полтавской победы возвращает пленным шведским генералам шпаги.

Под взглядами тысяч солдат и офицеров Петр передал командование фельдмаршалу Шереметеву, отошел в сторону и встал в ряды своего Преображенского полка. Русские войска были построены необычно: вторая линия располагалась на значительном удалении от первой. Это позволяло резерву избежать лишних потерь, но создавало опасный разрыв в построении. И все же расчет оказался правильным, и в нужный момент битвы свежие, нетронутые силы второй линии пришли на помощь первой линии. В этом вскоре возникла потребность, потому что шведы со всей сокрушительной силой ударили в центр первой русской линии и прорвали ее.

Петр, внимательно наблюдавший за действиями противника, срочно принял команду над солдатами второй линии и повел их к месту прорыва. Завязался упорный рукопашный бой, который стал кровоточащей волной распространяться вдоль столкнувшихся в смертельной схватке шеренг: синей шведской и зеленой русской. Наступала кульминация сражения, тот самый роковой час, четверть часа, которые порой решают в битве все. Он был выигран русскими войсками главным образом благодаря стойкости солдат, выдержавших колоссальное давление опытного и сильного противника.

Следом наступил желанный для Петра перелом. Не выдержав ответных выпадов русских, боясь окружения (так как более многочисленная русская линия при столкновении со шведской оказалась длиннее и могла захлестнуть шведов с флангов), каролинцы, как писал Петр, «скоро хребет показали», то есть побежали.

Началась погоня, которая, впрочем, закончилась быстро – на границе поля. Дальше русские войска не пошли. Линейная тактика запрещала, во избежание потери управления войсками, покидать поле битвы после победы. Кроме того, бессонная ночь, невероятное напряжение боя оказали свое действие – солдаты страшно устали. Отдыха требовали и кони. А еще вожделенные трофеи.

Они, захваченные на поле и в лагере под Полтавой, оказались огромны. В плен попали видные генералы и придворные Карла. Сам король, тщетно пытавшийся остановить своих солдат, был увезен приближенными с Полтавского поля.

Лишь только вечером удалось снарядить погоню за Карлом. Петру хотелось повидаться с «братом Карлом» – так он в шутку называл своего грозного противника. Шведы поспешно отходили в сторону Крыма и на следующий день достигли местечка Переволочна, что на берегу Днепра. Когда утомленные шведы вышли к реке, они с трудом разглядели противоположный берег – так был широк в этом месте Днепр. Ни лодок, ни леса, чтобы сделать плоты, вокруг не было.

Заглянем в источник

С легкой руки А. С. Пушкина все знают, что сразу же после победы, прямо на Полтавском поле, Петр устроил праздничный банкет, пригласил на него пленных шведских генералов и провозгласил тост за своих «учителей» – шведов. Но мало кто знает, что тостами застолье не ограничилось. Петр, как он ни был упоен победой, напряженно думал над обстоятельствами битвы и причинами поражения столь сильного противника, каким были шведы. Пленный шведский генерал Левенгаупт вспоминал, что царь, сидя с ним за одним столом, начал расспрашивать шведов о различных эпизодах войны, в том числе об обороне Риги, которую Петру вскоре предстояло осаждать. Но потом «он больше ничего не спрашивал о Риге, но спросил, почему мы с армией столь далеко углубились, не прикрыв тыла? И почему наш король не держал военного совета? С какой целью он шел под Полтаву? Почему мы атаковали русских в том месте, где наше положение было наиболее тяжелым? Почему в деле мы не использовали пушек? Почему после первого натиска мы отступили влево и столь долго стояли на месте? И почему пехота и кавалерия не встретились на сходящихся направлениях? Мы не могли ответить на эти вопросы более того, что знали. Ведь с нами ни о чем не советовались, тогда он посмотрел на графа Головкина (канцлер. – Е. А.) и господина Шафирова (вице-канцлер. – Е. А.), который переводил его речь на немецкий, сказав, что он весьма удивлен, как это генералы ничего не знают…».

Только анализируя вопросы Петра шведским генералам, можно многое понять. Вспомним Пушкина: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная». Даже не специалисту в военной истории ясно, что Петр глубоко проанализировал ситуацию и что сам он поступил бы иначе, предпринимая такой дальний поход и решившись на генеральное сражение. Но, забегая вперед, скажем, что человеку неведома его судьба. Ведь не прошло и двух лет, как Петр, начав войну против турок и оказавшись в окружении на реке Прут, повторил многие ошибки своего противника…

Карл, Мазепа и их приближенные, а также около 1300 солдат сумели переправиться через реку на правый берег. Все остальные войска (более 16 тыс. человек!) были так утомлены сражением и деморализованы стремительным бегством по степи, что не оказали никакого сопротивления всего лишь 9-тысячному войску А. Д. Меншикова и М. М. Голицына – все они поголовно сдались. К ногам победителей легли 142 знамени и штандарта, а свои шпаги отдали почти все знаменитые генералы шведской армии. До сих пор непонятно, почему столь сильная армия Карла потерпела такое сокрушительное поражение. Впрочем, шведы впоследствии утешились тем, что именно на поле под Полтавой завершилась эпоха, когда Швеция, напрягая силы, пыталась претендовать на мировое господство. С того момента эта сомнительная пальма первенства перешла к победителю шведского короля и его потомкам. Но и мы можем утешиться знаменитым сравнением неудачника со «шведом, который погорел под Полтавой» или издевательским выражением «Как говорили шведы под Полтавой: “Победа будет за нами!”».

Сам Петр проявил себя как зрелый полководец и смелый солдат. Он хорошо подготовился к битве, сумел создать перевес сил над шведами, внимательно следил за развитием сражения и не упустил инициативы. Когда было необходимо, он устремлялся в гущу сражения. Его шляпа была прострелена шведской пулей. Полтавское сражение стало тяжким испытанием для Петра. После него он даже серьезно заболел, но, как только поправился, стал быстро собирать обильный военно-стратегический урожай с Полтавского поля.

Сразу после сражения у Петра началась нервная горячка – таким сильным было психологическое потрясение. Однако он не терял времени даром и на редкость удачно использовал Полтавскую победу для укрепления дипломатических и военных позиций России. В эти месяцы Петр проявил поразительную оперативность, которая была связана с желанием царя «ковать железо, пока оно горячо», то есть пока шведы не пришли в себя после поражения. Кроме того, потери русской армии под Полтавой были невелики и вскоре, после отдыха, она легко двинулась в поход.

После Полтавы 1709 года Россия перехватила инициативу у противника. Теперь уже непрерывно обороняться приходилось не русским, а шведам. На волне полтавского успеха Петру удалось не только вернуть польский престол Авгус ту II, но и восстановить разрушенный Карлом XII Северный союз. Армия двинулась в Польшу. Станислав I Лещинский был изгнан из Варшавы, а королем Польши вновь стал Август II. Но после измены 1706 года Петр уже не питал прежних теплых чувств к Августу, прежде «брату истинному, а не по имени». Ситуация после Полтавы 1709 года резко изменилась в пользу России: престиж ее необыкновенно поднялся. Капризная богиня победы уже не покидала лагеря Петра.

Полтавская победа позволила Петру оформить план раздела владений Швеции. По мысли Петра, коалиция стран, куда входили Россия, Саксония, Речь Посполитая, Дания, Пруссия, Ганновер, должна была напасть на Швецию, ослабевшую в русском походе, и разодрать на куски ее владения. Ганновер, Пруссия, поляки и саксонцы брали провинции Шведского королевства в Северной Германии, датчане – в Сконе и Норвегии. А Россия оставляла себе Эстляндию и Финляндию. И хотя прежние союзные договоры не предполагали присоединения этих владений к России, полтавская победа была так ярка, влияние России так выросло, что Август II против намерений Петра не возражал. Отныне его власть в Польше полностью зависела от русского царя. Девятого октября 1709 года в Торуне он подписал с Петром союзный трактат, согласно которому к Саксонии переходила только Лифляндия с Ригой. Вскоре Дания восстановила договор с Россией. Северный союз был возрожден. В результате личного свидания Петра с прусским королем Фридрихом I в Мариенвердере Пруссия также фактически присоединилась к Северному союзу.

После возвращения Петра из-за границы в Россию в Москве был устроен грандиозный праздник победителей. Москвичи могли видеть бесчисленное количество трофеев, которые несли, тащили, везли, вели по улицам столицы под специально построенными к этому дню триумфальными воротами. Тут были шведские пушки и знамена, походная канцелярия короля Карла и его носилки, литавры и барабаны, оружие и другие трофеи. Бесконечным казался и поток пленных шведов. В первых рядах шли генералы и придворные Карла во главе с первым министром короля графом Пипером.

С весны 1710 года военные действия возобновились. Русские войска осадили столицу генерал-губернаторства Восточной Прибалтики Ригу. Осада была долгой и тяжелой. Город подвергся жестокому артиллерийскому обстрелу, начавшаяся чума косила, не разбирая, и осажденных и осаждающих. Первых умерло 60 тыс., а вторых 10 тыс. человек. Наконец, не выдержав осады, Рига открыла ворота победителям. Потом сдался гарнизон Пернау (Пярну), позже русские войска заняли остров Эзель (Сааремаа), а 29 сентября 1710 года они вступили в Ревель (Таллинн). Не менее выразительны были успехи русских войск в Карелии. Слабые шведские войска в этом районе не могли выдержать натиска русской армии: сначала, после «плотной» осады, сдался Выборг, а потом Кексгольм (Корела). Так, за одно лето вся Восточная Прибалтика оказалась в руках Петра. При этом царь нарушил условие соглашения 1709 года с Августом II – присоединил к России и обещанную ранее польскому королю Лифляндию.

Заглянем в источник

В манифесте Петра о включении Эстляндии в состав России от 16 августа 1710 года говорилось, что Эстляндия занята Россией потому, что «король шведский, по причине известного своего упорства, не дает нам никакого покоя, так что для верного достижения этой справедливой конечной цели мы вынуждены направить свои вооруженные силы в Эстляндию, дабы укрепиться в ее морских гаванях и тем самым защитить себя от всяких вторжений».

В том же манифесте Петр утверждал:

«Мы уверены, что не только благородное рыцарство и землевладельцы, но и город Ревель надлежащим образом оценят свое освобождение от шведского ига, от коего они так долго страдали».

Итак, мы видим два мотива, объясняющие, почему Петр занимает шведские провинции: необходимость обезопасить свои владения (прежде всего Петербург) от шведского соседства и желание освободить Прибалтику от «шведского ига». Если второе объяснение – из разряда пропагандистских, то первое является типичным, распространенным во всем тогдашнем мире объяснением имперского захвата чужих территорий.

В истории с оккупацией Эстляндии и Лифляндии Петр применил обычное в мировой политике право сильного. До Ништадтского мира со Швецией, по которому Эстляндия и Лифляндия были официально закреплены за Россией, оставалось еще 11 лет, но Петр уже вел себя в Прибалтике как повелитель. Так, при сдаче Риги он потребовал, чтобы лифлянд ское немецкое дворянство немедленно письменно присягнуло в верности русскому царю. Это означало, что уже в 1710 году лифляндцы становились подданными царя. Подобное же было проделано и с шестью полками шведской армии, которые комплектовались из населения Восточной Прибалтики. Тотчас по занятии Риги русские солдаты стали сбивать на публичных зданиях гербы Швеции и водружать гербы России вместо них.

В манифесте о включении Эстляндии в состав Российского государства упомянуто «известное упорство» Карла XII. Дело в том, что Петр ошибся в своих надеждах быстро завершить войну после Полтавы. В августе 1709 года он писал Ф. М. Апраксину, что шведы «сами станут за нами ходить», выпрашивая мир. Но так не случилось. Карл XII был действительно и упрям, и упорен. Из-под Переволочны он бежал в Турцию и вскоре поселился в Бендерах. Отсюда он тотчас послал турецкому султану Махмуду II грамоту, в которой писал: «Если дать царю время воспользоваться выгодами, полученными от нашего несчастья, то он вдруг бросится на одну из ваших провинций, как бросился на Швецию вместе со своим коварным союзником, бросился среди мира, без малейшего объявления войны. Крепости, построенные им на берегах Дона и Азовского моря, его флот обличают ясно вредные замыслы против вашей империи». Карл XII предлагал султану совместные действия против России. Этого как раз больше всего боялся Петр. Воевать на два фронта России было почти невозможно.

Накануне Полтавского сражения Петр I отправился в Азов и на глазах турецкого дипломата сжег часть кораблей Азовского флота (которые и так уже порядком прогнили), демонстрируя этим свое миролюбие. Кроме того, в Стамбул были посланы богатые подарки для придворных и чиновников султана. Полученные из Стамбула известия о том, что турки не будут воевать, были встречены в Москве радостным салютом. Если в 1709—1710 годы Карлу XII не удалось подтолкнуть Турцию к войне, то к началу 1711 года Петру I стало ясно, что война с турками неизбежна. Об этом говорили донесения дипломатов, а также активные военные приготовления турок. И тогда Петр I повел себя решительно, даже отчаянно смело. Ранней весной он двинул армию прямо из Прибалтики через Польшу в Валахию и Молдавию – вассальные владения Османской империи. Замысел его был прост – как можно дальше увести войну с Турцией от сильного шведского корпуса в Померании и от Украины и Польши.

Кроме того, он надеялся на помощь молдавского князя – господаря Димитрия Кантемира, который тайно от султана (подданным которого он являлся) обещал помочь русским войскам. Надеялся Петр I и на восстание балканских славян и греков, находившихся под турецким игом. Сербы, черногорцы и греки получили грамоты русского царя с призывом поднять восстание против Стамбула.

Поход против турок оказался неудачным. Он был плохо подготовлен. Не наладили хорошей разведки, были допущены тактические ошибки, не подумали о снабжении войск. Наконец, у полтавских победителей кружилась голова от успехов, и они явно недооценили противника. Седьмого июля 1711 года турки в районе реки Прут разорвали коммуникации русской кавалерии с основной армией и окружили армию во главе с Петром I в выжженной жарким молдавским солнцем степи на берегу Прута.

Легенды и слухи

Было ли завещание Петра с Прута?

История с окружением русской армии на Пруте породила легенду о завещании Петра I. Оказавшись в окружении превосходящих сил жестокого противника, Петр I написал в Москву, в Сенат, следующее письмо:

«Уведомляю вас, что я со всею армиею без всякой вины или неосмотрительности с нашей стороны, единственно по полученным ложным известиям, окружен со всех сторон турецким войском, которое вчетверо наших сильнее, и лишен всех способов к получению провианта так, что без особенной Божией помощи ничего иного предвидеть не могу, как со всеми нашими людьми погибну, либо взят буду в плен. В последнем случае не почитайте меня царем и государем своим и не исполняйте никаких приказаний, какие тогда, может быть, от меня были бы к вам присланы, хотя бы и собственною моею рукою были написаны, пока я сам не возвращусь к вам. Если ж я погибну и вы получите верное известие о моей смерти, то изберите достойнейшего из вас моим преемником».

Одни историки считают, что это письмо – фальсификация (учитывая, что подлинник его не сохранился, а содержание известно нам только в переводе с немецкого языка) и что в нем много несуразностей. Другие же историки относятся к письму серьезно, считают, что ситуация на Пруте описана точно, краткий, выразительный стиль Петра I, присущее ему мужество видны «сквозь» любые переводы. Намерение же царя передать власть не Алексею, которого он не любил, а на волю русского высшего общества не является несуразностью. Почти всех царей – его предшественников утверждали на троне выбором «всей земли». Кроме того, не забудем, что среди сенаторов был и граф Иван Алексеевич Мусин-Пушкин – незаконнорожденный сын царя Алексея Михайловича. В письмах к нему Петр называл его «братом», а сына Ивана Алексеевича Платона «господином племянником».

Орден Святой Великомученицы Екатерины

В 1714 году Петр I учредил Орден Святой Великомученицы Екатерины – высший женский орден в России. Первым кавалером этого ордена, имевшего девизы: «За любовь и Отечество» и «Трудами сравнивается с супругом», была награждена царица Екатерина Алексеевна, проявившая мужество во время Прутского похода 1711 года, когда русские войска вместе с царем и его женой оказались в окружении и после провала переговоров многим казалось, что армия погибнет. Екатерина Алексеевна настояла на продолжении переговоров и, согласно легенде, передала для подкупа турецкого военачальника все свои бриллианты, подаренные ей царем за годы их совместной жизни.

При этом турки умело отрезали лагерь армии Петра I от воды. В это время стояла страшная июльская жара, трава – корм для лошадей – выгорела, на исходе оказались и боеприпасы. Турки же – а их было в три с лишним раза больше, чем русских, – плотно обложили русский лагерь окопами и вели по неприятельским позициям непрерывный артиллерийский огонь. Положение Петра I и его войск становилось даже более отчаянным, чем под Нарвой осенью 1700 года. Армии грозила капитуляция, а царю смерть или плен. У Петра I оставался один выход – прорываться через турецкие редуты на стратегический простор. Но он понимал, как опасен этот путь, как велико превосходство турок в силах.

Они явно готовились к отражению возможного прорыва русских сил. Мысль о капитуляции была непереносима для Петра I. В дни «прутского сидения» он готовился скорее умереть, чем подвергнуться унижению.

Правда, к 11 июля забрезжила надежда – удалось завязать переговоры с турецким командующим визирем Балтаджи-Мохаммедом. Переговоры эти продвигались медленно, так как турки были уверены в своей победе. Но вице-канцлер П. П. Шафиров, который представлял Россию, был опытным, изворотливым дипломатом. Он сумел склонить турецкого визиря, жадного до взяток, к миру, за что, кстати, визирь вскоре поплатился жизнью.

По тому, какие распоряжения давал Шафирову Петр I из осажденного лагеря, видно, что царь был готов пойти на огромные уступки. В письме-инструкции Шафирову он разрешил отдать туркам все завоеванные во время Азовских походов города и крепости. Если же турки будут хлопотать за шведов, то Петр разрешил отдать Карлу XII все завоеванные шведские владения, кроме Ингрии. Петербургом, как и своей честью, он пожертвовать не мог и готов был отдать Карлу Псков, а «буде же того мало, то отдать и иныя правинцыи». В письме 11 июля, когда ожидание стало невыносимо, Петр I пошел еще дальше. Он приказал Шафирову: «Ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на все, чево похотят, кроме шклавства», то есть кроме рабства в результате капитуляции.

Наконец Шафирову удалось заключить мир с визирем на очень тяжелых условиях. Россия обещала отдать туркам Азов, уничтожить Таганрог и другие крепости, ликвидировать Азовский флот, не вмешиваться в польские дела, разрешить Карлу XII проехать в Швецию через русские территории. Особенно тяжело было разрушить собственными руками труд 15 лет в Приазовье. Петр I плакал, когда писал губернатору Азова Ф. М. Апраксину указ об уничтожении крепостей и флота. Но иного выхода из прутской ловушки не существовало. Уже после того, как русские войска покинули проклятый прутский лагерь, Петр I 15 июля 1711 года писал в Сенат: «Итако тот смертный пир сим окончился». Про южное направление политики пришлось забыть на долгие годы.

В 1711–13 годах русская армия воевала со шведами в Северной Германии, содействуя союзникам: датчанам и саксонцам.

В итоге, Швеция потеряла фактически все крепости на германском побережье Балтийского моря. Но Петра особенно волновала проблема завоевания Финляндии – последней заморской провинции Швеции и ближайшего соседа Петербурга. В письме Ф. М. Апраксину царь так объяснил стратегическое и сырьевое значение Финляндии, которая нужна была России не для расширения территории, а для того, чтобы вынудить шведов быть более податливыми при заключении мира:

Итить не для разарения, но чтоб овладеть, хотя оная (Финляндия) нам не нужна вовсе удерживать, но двух ради причин главнейших. Первое: было б что при мире уступить… Другое: что сия провинция – суть титькою Швеции (является), как сам ведаешь, не только что мяса и прочее, но и дрова оттоль. И ежели Бог допустит летом до Абова, то шведская шея мяхче гнутца станет.

Планируя завоевание Финляндии, царь разработал особую тактику прибрежной войны. Петр I понял, что движение больших масс войск по суше в Финляндии затруднено – мало дорог, много диких урочищ, скалы и болота. Тяжело было и доставлять войска по морю на кораблях: шведы обладали преимуществом в крупном корабельном флоте. Поэтому Петр I решил выгодно использовать для себя природу финского побережья, изрезанного узкими проходами, мелкими заливами и шхерами, и широко применять в военных действиях галерный флот. Галеры – мелкосидящие гребные суда – были очень удобны для действий на мелководье. При этом они могли брать на борт большое количество солдат, лошадей, провианта и перебрасывать все это на значительные расстояния. В бою же они были верткие и быстрые. А строить их было нетрудно.

«Ингерманланд»

Двухпалубный 64-пушечный линейный корабль был построен на Петербургском Адмиралтействе в 1715 году английским мастером Р. Козенцом. Эскизы корабля принадлежат Петру Великому. Корабль стал флагманом Балтийского флота, на нем под флагом вице-адмирала Петр Великий участвовал во многих морских кампаниях Северной войны. Корабль оказался очень удачен по своей конструкции, считался образцовым судном, ибо отличался хорошими мореходными свойствами, огневой мощью и красивым внешним видом. Петр I любил его, часто плавал на нем и предписывал хранить его как реликвию. Однако в 1736 году корабль был разобран в Кронштадте.

Весной 1713 года гребной флот взял на борт 16 тыс. солдат и направился вдоль берегов Финляндии. Шведы, имея слабые сухопутные силы в Финляндии, опасались русской армии, а Петр I опасался сильного корабельного флота шведов. И он прекрасно вышел из затруднительного положения. Галеры, не уходя далеко от берега, совершали свои операции буквально под носом у шведского флота, который не мог подойти ближе к берегу и воспрепятствовать войскам Петра занять Гельсингфорс (Хельсинки), Або, Борго и другие важные города Финляндии.

Победу в Финляндии определила кампания 1714 года, которая знаменита Гангутским сражением, ставшим одной из знаменитых морских битв в русской военной истории, хотя по масштабам своим она значительно уступала последующим морским сражениям русского флота. Зато она была первая победная! Когда в конце июля русский галерный флот двинулся вдоль берега от Гельсингфорса к Або, то разведка донесла, что у мыса Гангут проход закрыт эскадрой адмирала Ватранга. Она стояла близко у берега, и сотни орудий шведских линейных кораблей и фрегатов были готовы разнести в щепки слабо вооруженные галеры. Тогда Петр I пошел на хитрость. Он изучил местность и обнаружил, что полуостров Гангут в своем основании имеет узкий перешеек. Через него можно было построить настил, перетащить галеры на другую сторону полуострова и оставить Ватранга, ждавшего русских у мыса Гангут, как говорится, с носом.

Ватранг был известен как опытный моряк. Он понял замысел Петра I и разделил эскадру на три части. Вице-адмирала Лилье он послал к тому месту, где русские будут вытаскивать корабли на настил. Контр-адмирал Эреншильд с фрегатом, тремя шхерботами и шестью галерами направился в фиорд, туда, где Петр предполагал спускать галеры с настила в воду. Сам же Ватранг с оставшимися кораблями стоял по-прежнему у мыса Гангут. И дальше началась опасная, но азартная военная операция, похожая на шахматный цугцванг, когда один из игроков победил бы, если бы ему не приходилось постоянно отвечать на острые, требующие немедленных оборонительных действий выпады противника. Петр I, увидев, что Ватранг вдвое ослабил силы у мыса Гангут, решил воспользоваться этим. Ранним утром 26 июля при полном штиле отряд русских галер обошел неподвижно стоящие шведские корабли вне досягаемости их мощных орудий подальше от берега (как говорят моряки – мористее). Следом прошел второй отряд, а когда Ватранг оттянул корабли подальше от берега, то этим воспользовался третий русский отряд, который прошел прямо под берегом.

Галеры Петра I, обойдя мыс Гангут, заперли в фиорде маленькую эскадру Эреншильда, а затем атаковали ее. С третьего раза галерам удалось пристать к шведским кораблям, и после кровопролитного абордажа корабли были взяты, а сам Эреншильд пленен. Петр I воспринял эту победу как морскую Полтаву. Это было, конечно, преувеличение, но понять царя можно – ведь за 15 лет до этого Россия не имела на Балтике ни кораблей, ни моряков, ни верфей. А тут такая победа! Успех Гангута удалось развить сразу же – в августе русские войска заняли Аландские острова. Короткий путь к Стокгольму был открыт.

Полтавская победа оказалась решающей и в судьбе Петербурга. Строительство города пошло быстрыми темпами, и в 1712 году Петербург стал столицей государства. Вначале Петр намеревался построить новый город на острове Котлин и создал план будущей столицы, включавший в себя более 60 каналов. Но потом «котлинский проект» был отставлен, и архитекторы Доменико Трезини и Александр Леблон составили новый план застройки города, центром которого стал Васильевский остров. Одновременно перестраивались и другие кварталы города. Петр I хотел видеть свой любимый город похожим на европейские города. Особенно ему нравился Амстердам, поэтому он стремился придать городу симметрию и уют. Были разработаны типовые проекты застройки домов, чиновники строго следили за размещением домов на улицах, уделяли внимание их внешнему виду и архитектурным деталям. Создавая на новом месте столицу империи, Петр I, а потом и его преемники стремились к изысканной роскоши и богатству в архитектуре, строили многочисленные дворцы. Одним из любимых загородных дворцов Петра I был дворец в Петергофе, основанный еще в 1705 году. Царь сам придумал его план, начертал канал, шедший от моря к горе. На ней по его воле построили дворец и каскады, причем Петр I постоянно наблюдал за возведением своей загородной резиденции, вникая во все мелочи стройки. В «Журнале» Петра I встречается весьма характерная фраза: «Гулял по работам». То есть даже в свободное время он отдыхал на стройке. С таким же размахом возводились и другие дворцы и загородные резиденции – в Стрельне, в Дубках и в других местах.

План Санкт-Петербурга.

Если бы мы взглянули с высоты на молодой город «в профиль», рассмотрели его городской абрис, то Петербург можно было бы смело назвать «голландским». Это мы можем заметить, если вглядимся в задние планы гравюр А. Ф. Зубова с видами Петербурга, относящиеся к 1717 году. Там, вдали, за стоящими на переднем плане красивыми зданиями, повсюду виднеются типично голландские шпили – шпицы, на которых развеваются гюйсы и флаги, как это до сих пор можно видеть в Голландии. В Петербурге середины XVIII века было не менее 50 шпилей! На гравюрах можно также увидеть, что большинство разводных мостов сделаны с голландскими противовесами, напоминающими склонившихся аистов и выкрашенными белилами, как это делают в Голландии до сих пор. Это и неудивительно – почти все их построил голландский мастер Герман ван Болес. Эту «голландскую картину» дополнял звон голландских курантов на церквях, на Адмиралтействе, на колокольне Петропавловского собора. Припомним также и множество типично голландских мельниц, вращавших свои крылья не только на Стрелке Васильевского острова или на Охте, где было их целое скопление, но и в самых разных местах столицы, в том числе на бастионах Петропавловской крепости.

А. Ф. Зубов. Васильевский остров. 1714 год.

Множество иностранных мастеров самых разных специальностей жили в Петербурге в то время, и не только голландцы создавали наш город. Здесь приложили свои руки французы, итальянцы, немцы, как из собственно германских государств, так и из завоеванной Россией Прибалтики. Здесь работали также армянские мастера, шведские военнопленные и, конечно, во множестве – русские архитекторы, мастера, рабочие. Но при этом не будем забывать, что все эти мастера, от великого Леблона до последнего каменщика, работая под постоянным, въедливым присмотром самого Петра I, подстраивались под его вкусы. На облике раннего Петербурга эти вкусы отразились очень четко. В основе же их лежала безмерная любовь Петра к Голландии. И то, что позже было названо «петровским барокко», на самом деле было вариантом голландского барокко, приспособленного к условиям России.

Заметки на полях

Никто не знает ту цену, которую заплатила Россия за строительство Петербурга. С давних пор встречаются общие, приблизительные данные о потерях, гибели людей от болезней, голода и непосильных работ при возведении столицы. Речь идет о десятках тысяч трупов, положенных в основание города. Сведения о потерях идут преимущественно от иностранных путешественников и дипломатов, приезжавших в Петербург много позже его основания. Они считали, что при строительстве города погибло не менее 100 тыс. человек. Конечно, в их рассказах много преувеличений, но отмахнуться от многих данных, приводимых в мемуарах, нельзя. Считать, что большая смертность на стройке – это миф, пустые слухи, было бы неверно. В 1716 году, когда в городе была уже налажена более-менее сносная жизнь, А. Д. Меншиков писал кабинет-секретарю Петра I А. В. Макарову, что среди рабочих, занятых на строительстве Петергофа и Стрельны, «больных зело много и умирают непрестанно, из которых нынешним летом больше тысячи померло». При этом генерал-губернатор сделал специально для Макарова приписку, что об этом царю сообщать необязательно, «понеже чаю, что и так неисправления здешние Его царское величество не по малу утруждают». Если гибель целой тысячи людей в течение одного лета только на двух загородных стройках не кажется Меншикову достойной внимания царя, то при каком количестве умерших государя следовало «утруждать»?

Были и другие сведения о смертности строителей уже после первого, самого неблагоустроенного десятилетия в истории Петербурга. 28 ноября 1717 года, когда до Петра I дошли слухи о многих умерших на строительстве Кронштадта, он писал начальнику стройки сенатору М. М. Самарину: «Я слышал, что при гаванной работе посоха (т. е. крестьяне. – Е. А.) так бес призрения, а особливо больные, что по улицам мертвыя валялись, а от больных и ныне остаток вижу, милостыню просят». То, что не иностранцы-мемуаристы, а информаторы царя видели валявшихся по улицам мертвецов, говорило о явном неблагополучии на стройке даже в те времена, которые считались не самыми суровыми в истории города. А, как известно, Стрельной, Петергофом и Кронштадтом строительство в окрестностях тогдашнего Петербурга не ограничивалось.

Проверить, систематизировать сведения о причинах гибели людей, как и вообще дать сводные данные о потерях работных, практически невозможно. Неизвестна и статистика причин убыли людей на стройке. У нас есть только отрывочные, краткие данные. Так, в 1704 году генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, сообщая о высокой смертности среди работных, меланхолически писал: «И отчего такой упадок учинился, не можем рассудить». Совершенно очевидно, что потери в начальный, самый трудный период строительства города должны быть выше, чем в последующие годы. По самым общим подсчетам за первые пятнадцать лет в Петербурге на работах побывало не менее полумиллиона человек. И наиболее распространенная в литературе цифра потерь строителей – 100 тыс. (т. е. каждый пятый) не кажется невероятной. Для гибели такого числа работных были «созданы условия»: людей гнали партиями со всей страны за сотни и даже тысячи верст по трудным дорогам. В Петербурге они селились под открытым небом, в шалашах, землянках, пища была скудной, медицинское обслуживание отсутствовало. Труд же работных людей был крайне тяжел и изнурителен. В основном это были земляные работы на болотистом грунте, в холодной воде. Почти все работы велись вручную, а масштабы их были грандиозны. Ни для кого не было секретом, что чиновники, заведовавшие строительством, воровали. Для них эти работы были настоящими «серебряными копями», возможностью сколотить состояние, оправдать свою нелегкую и дорогую жизнь в новопостроенном городе. Хотя каждому работному полагалось выдавать деньги, которые были ничтожным вознаграждением за тяжелейший труд, да и, вероятно, у распорядителей работ всегда была возможность «экономить» за счет людей. Известно и о повальных болезнях, косивших работных. Будущий канцлер Г. И. Головкин в 1703 году сообщал, что у солдат и рабочих «болезнь одна: понос и цинга». Иначе говоря, это могла быть дизентерия, от которой в те чуждые гигиене времена люди мерли, как мухи. Кроме дизентерии, тифа, в XVIII веке, как и ныне, в городе с таким тяжелым климатом часто свирепствовал грипп, уносивший немало человеческих жизней. Скорее всего, именно от гриппа умер в апреле 1719 года наследник Петра I царевич Петр Петрович. Словом, дороговато обошелся России этот город.

Самым выразительным примером этой страсти может служить знаменитый деревянный Домик Петра Великого, раскрашенный под красный голландский кирпич, промышленное производство которого позже также было налажено с помощью голландских мастеров.

В 1724 году, отправляя начинающего архитектора Ивана Коробова учиться за границу, царь предписывал ему ехать в Голландию и был убежден, что «строение здешнее сходнее с голландским. Надобно тебе жить в Голландии и выучить манир голландской архитектуры, а особливо фундаменты, которые мне здесь нужны: также низко, также много воды, такие нужны тонкие стены… Сады как их размерять, украсить леском, всякими фигурами, чего нигде на свете так хорошо не делают, как в Голландии». Он же говорил: «Дай Бог мне здоровья, и Петербург будет второй Амстердам!» И, надо сказать, царь многое для этого сделал.

Позже, когда столица расширялась и перестраивалась под влиянием других архитектурных стилей, «голландский Петербург» как бы утонул, растворился, ушел в фундаменты, скрылся за фасадами нового растреллиевского Петербурга, а потом – Петербурга эпохи классицизма. Но памятью о «голландском детстве» города могут служить золотые шпили Петропавловского собора и Адмиралтейства, форма которых сохранилась со времен Петра Великого, когда их возводил и украсил Ангелом и Корабликом Герман ван Болес, а также куранты Петропавловского собора, которым дал голос голландский «курантный мастер» Оортон. Этот собор с прекрасной высокой колокольней, увенчанной, как тогда писали, «летающим ангелом», стал с 1712 года возводить в камне Доменико Трезини на месте первоначального деревянного. Петр I торопил архитектора – требовал, чтобы в первую очередь построили колокольню. Царь хотел, чтобы сначала построена была именно эта башня. Он писал: «Колокольня, которая в Городе, как возможно скоряя отделать, дабы в будущем 1716-м году возможно на оной часы поставить, а церковь делать исподволь». Вероятно, царь хотел сразу же придать городу западноевропейский вид (именно шпили всегда были видны первыми при подъезде к западным городам), а также мощной, далеко видной с моря вертикалью обозначить на плоской невыразительной равнине новый город. К 1722 году покрытый золотом шпиль Петропавловского собора уже сиял над городом, сам же собор был закончен лишь в 1732 году.

Действующие лица

Архитектор Леблон

Он родился в Париже в 1679 году в семье художника и скульптора, стал одним из лучших французских архитекторов, учеником создателя Версаля А. Ленотра. Книга Леблона о том, как создавать парки, прославила его. Это сочинение переиздавали многократно во многих странах мира. Словом, Леблон был славным архитектором, и Петр I, который в 1716 году побывал во Франции, решил нанять его для строительства Петербурга. Прельстившись на большие деньги, дармовую квартиру, необычайный чин «генерал-архитекта» и думая о грандиозных возможностях, которые перед ним открывались на берегах Невы, Леблон бросил все и поехал в Россию.

В Петербурге он сразу взял все дело строительства в свои руки, работал непрерывно, напряженно и плодотворно: составил генеральный план города, учил молодых архитекторов и мастеров, создавал проекты парков и дворцов. Решительный и резкий, он забраковал все, что делали до него другие архитекторы, иначе говоря – сразу же нажил себе массу врагов. Особенно невзлюбил блестящего Леблона Карло Бартоломео Растрелли, которого поддерживал А. Д. Меншиков. Леблон же, не замечая интриг, трудился не покладая рук. Неожиданно, как пишут во всех биографиях Леблона, гениальный архитектор в расцвете сил и таланта заболел и умер 27 февраля 1719 года. О причинах болезни прежде энергичного, здорового Леблона ничего не известно. Есть только темные, глухие слухи. Историки архитектуры обходят эти слухи стороной. Согласно одной из легенд, Меншиков, завидовавший таланту Леблона, как-то раз оболгал его перед царем. Он сказал, что Леблон якобы приказал вырубить с таким трудом взращенные Петром I в Петергофе деревья. Разъяренный царь, вспыльчивый и крутой, внезапно приехал в Петергоф, жестоко оскорбил Леблона и даже ударил его палкой. Леблон был так потрясен произошедшим, что в горячке слег. Спустя некоторое время Петр I разобрался, в чем дело, и страшно избил Меншикова за ложный донос. К Леблону же царь послал человека с извинениями и уверениями в своей неизменной к нему милости. Но потрясенный этими невиданными для свободного человека и дворянина оскорблениями, Леблон уже не поднялся с постели – он умер от унижения и позора. Другое дело – Меншиков: вытерев кровь и сопли кружевным брюссельским галстуком, он почесал бока да и пошел по делам. Эка невидаль, барин холопа побил, ведь не убил же!

Работа по плану Леблона шла и после смерти архитектора. Все дело вел Доменико Трезини под личным контролем самого царя. Планы Петра I по благоустройству Васильевского острова были велики. Историк XVIII века А. И. Богданов писал, что Васильевский остров царь хотел «наибогатейшим строением населить и украсить, как деревянным, так и каменным, и каналами устроить и фартецию укрепить, наподобие Амстердама, что всему тому обстоятельный план и модель зделанная имеется, по которому плану все строение на сем острове и производится». Однако осуществить планы из-за смерти Леблона, немыслимой грандиозности всей этой затеи, обычного для России недостатка времени, материалов, некачественного исполнения, наконец, из-за часто менявшихся взглядов самого Петра I, который нередко приказывал разрушать то, что было уже построено, и начинать заново, не удалось. К тому же в 1725 году царь умер. А жаль! Может быть, Васильевский остров со временем действительно стал бы похож на Амстердам.

Заметки на полях

Когда же Петербург стал столицей? Мысль о том, что здесь будет столица, царь высказал уже в письме 28 сентября 1704 года, объявив о своем скором намерении «быть в столицу (Петербурх)», хотя тогда, конечно, эти слова отражали лишь мечту, а не реальность. После Полтавской победы 1709 года Петербург, действительно, уже мог стать столицей России – позиции ее в Европе и на Балтике резко усилились. Петр писал тогда своему шутовскому «повелителю» – князь-кесарю Ф. Ю. Ромодановскому: «Ныне уже без сумнения желание Вашего величества резиденцию вам иметь в Питербурхе совершилось чрез сей упадок конечной неприятеля». Тот, кто знает шутовские отношения князя-кесаря Ромодановского с его царственным «подданным», поймет, о чьем желании иметь резиденцию говорится в письме.

Парадокс заключается в том, что мы не знаем точно, когда же Петербург стал столицей. Не было издано никакого особого указа об объявлении города второй столицей (Москва никогда статуса столичного города не теряла и всегда называлась «царствующим градом»), резиденцией. При отсутствии такого указа совершенно непонятно, на каких же основаниях, собственно говоря, нам следует Петербург считать столицей, резиденцией: то ли потому, что на берега Невы переехала царская семья и двор, то ли потому, что сюда перебрался дипломатический корпус или государственные учреждения? Как известно, семья царя появилась в Петербурге в 1708 году, но потом ее члены уезжали оттуда и подолгу жили в Москве. Людей, которые окружали Петра I и Екатерину, трудно назвать двором – скорее это была прислуга, сопровождавшая царя в беспрерывных походах. В 1710 году в Петербурге торжественно отпраздновали свадьбу племянницы Петра Анны Иоанновны и Курляндского герцога Фридриха Вильгельма. Это как будто подчеркивало значение новой резиденции. Но когда через два года, в 1712 году, Петр I и Екатерина венчались в Петербурге, вся церемония была устроена не как традиционное пышное брачное торжество русского самодержца в новой столице, а как скромная свадьба шаутбейнахта Петра Михайлова и его боевой подруги, на которую пригласили узкий круг гостей – преимущественно моряков и кораблестроителей.

Когда Петербург стал официальной резиденцией для иностранных дипломатических представителей? Двадцать четвертого ноября 1704 года в «Посольском доме» на Петербургском острове Петр устроил прием турецкому послу. Эту дату считать началом превращения Петербурга в официальную столицу, резиденцию монарха не хватает духа. Первым же из европейских послов в 1709 году приехал на берега Невы датский посланник Ю. Юль, в 1710 году – саксонский посланник Ф. Фицрум. Но другие посланники появились в Петербурге не раньше 1718 года. Однако нужно иметь в виду, что дипломатический корпус, точнее, те несколько дипломатов, которые были аккредитованы в России, кочевали за неугомонным царем по всей стране и жили в Петербурге временно, на съемных квартирах.

Нет ясности и с переездом в Петербург государственных учреждений. С основанием Петербурга многие приказы образовали на берегах Невы свои «походные» отделения – канцелярии, которые постепенно перетянули к себе власть головных учреждений. Руководители этих приказов – ближайшие сподвижники Петра – были зачастую возле него, т. е. в Петербурге, и московские приказы (которые в 1710-е годы стали чаще называть канцеляриями) превратились в московские отделения петербургских «походных канцелярий». Происходило это переселение, «переливание» власти не вдруг, с каждым учреждением нужно разбираться отдельно. Известно точно, что высший орган государственной власти – Правительствующий Сенат – переехал в новую столицу в 1712 году. Пожалуй, именно этот год можно назвать датой превращения Петербурга в столицу. До этого пребывание Петра на берегах Невы в официальных документах именовалось «походом». Так назывался любой выезд царя из Кремля еще в допетровскую эпоху. «Поход» затянулся на многие годы, и только с 1712 года упоминание о «походе» исчезает из официальных документов. С тех пор Петербург стал второй столицей, точнее – резиденцией монарха.

Несмотря на почти непрерывные поражения армии и флота и на потерю большей части своих владений, шведский король Карл XII упорствовал и отказывался вступать с противниками в переговоры. Он долго жил в Бендерах, серьезно поссорился с турками, которые уже не знали, как избавиться от строптивого гостя. Наконец, в декабре 1714 года, верхом, всего с несколькими спутниками, он проскакал из Молдавии через всю Европу и появился в Померании.

Когда в декабре 1715 года одна из последних опорных крепостей шведского господства в Германии – крепость Штральзунд, не выдержав осады датчан и саксонцев, пала, Карл XII из нее бежал в Швецию. Так, пятнадцать лет спустя после начала Северной войны, он появился в родной столице, но уже ничего не мог поправить. Швеция, истощенная долгой войной, была разорена, ее лучшие сыновья лежали в земле Польши, Украины, России или работали на рудниках Урала и стройках Петербурга. Деревни и города некогда процветавшей страны опустели, ее материальные ресурсы были исчерпаны, народ устал от войны и бедности.

Но король оставался упрям, суров и смел. Он продолжал воевать и теперь главную задачу видел в том, чтобы защитить Швецию от вторжения неприятелей. А противники Карла XII, воодушевленные натиском Петра I и слабостью Швеции, действовали все смелее. Нельзя сказать, что в лагере союзников Петра I царило согласие. Близость падения Шведской империи разжигала аппетиты Пруссии, Дании, Польши, России. В борьбу со шведами вступили и северогерманские княжества, которые также мечтали округлить свои владения за счет шведских колоний. При этом все они с большим недоверием следили друг за другом.

Заглянем в источник

Вот самый важный пункт мирного трактата, в котором Швеция навсегда отказывалась от Восточной Прибалтики в пользу России. Строго говоря, не будь этого пункта, не жить бы нам на берегах Невы:

«4. Его королевское величество Свейское уступает сим за себя и своих потомков и наследников свейского престола и королевство свейское его царскому величеству и его потомкам наследникам Российского государства в совершенное неприкословное вечное владение и собственность в сей войне, чрез Его царского величества оружия от короны Свейской завоеванные провинции: Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию и часть Карелии с дистриктом Выборгского лена… с крепостьми: Ригою, Дюнаминдом, Пернавою, Ревелем, Дерптом, Нарвою, Выборгом, Кексгольмом и всеми прочими к помянутым провинциям надлежащими городами, крепостями, гавенами, местами, дистриктами, берегами, с островами Эзель, Даго и Меном… И Его королевское величество отступает и отрицается сим наиобязательнейшим образом, как то учиниться может вечно за себя, своих наследников и потомков и все королевство Свейское от всяких прав, запросов и притязаний, которые Его королевское величество и государство Свейское на все вышеупомянутые провинции, острова, земли и места до сего времени имели и иметь могли…».

Позже, в 1740 году, начав войну-реванш с Россией, шведы оспаривали правомерность положений Ништадтского мира и требовали возврата отнятых у них провинций. Но очередная победа русской армии над шведской в 1741 году окончательно закрыла этот столь болезненный для Стокгольма вопрос. Короче говоря, Санкт-Петербург стоит на своем месте благодаря процитированной выше статье Ништадтского мирного договора 1721 года.

Союзники Петра I не доверяли русскому царю, не без основания опасаясь его растущего имперского аппетита. Для опасений были основания. Начав с возвращения России «отчин и дедин» – Ингрии, он последовательно занял Лифляндию и Эстляндию, затем – Финляндию. С 1712 года влияние России было распространено на герцогство Курляндию, а в 1713 году в орбиту влияния России попало северогерманское герцогство Мекленбург, чей владетель Карл-Леопольд женился на племяннице Петра царевне Екатерине Ивановне. Русские интересы в этом районе поддерживали специально введенные в Мекленбург войска. С 1714 года власти другого северогерманского герцогства, Голштинии, стали искать поддержки у Петра I в своем давнем споре с Данией. Особая активность Петра I в Северной Германии беспокоила Данию и Англию. Английский король Георг I был одновременно повелителем соседнего с Мекленбургом герцогства Ганновер и поэтому волновался за целостность своих владений.

И хотя в 1716–17 годах Карлу XII удалось воспрепятствовать высадке союзников в Сконе, положение Швеции оказалось отчаянным; поэтому с мая 1718 года начались русско-шведские переговоры на Аландских островах. Они были очень трудными и вскоре внезапно прервались. Было получено известие, что в середине декабря 1718 года, при осаде датской крепости Фридрихсгал в Норвегии, был убит король Карл XII, причем обстоятельства его смерти были загадочны – возможно, он пал жертвой покушения со стороны своих приближенных. Как бы то ни было, его унаследовавшая престол сестра Ульрика-Элеонора, а с 1720 года – ее муж Фредрик I решили продолжать войну. Теперь она уже разворачивалась возле берегов Швеции и на самом ее побережье. В 1719—1721 годах русские войска не раз высаживались в Швеции и уничтожали города и деревни. Только под Умео они сожгли четыре города, 12 железоделательных заводов, 79 мыз и 509 деревень. Подобные же карательно-устрашительные акции были проведены и под самым Стокгольмом. Война впервые пришла к порогу шведской столицы. Зарево горящих деревень и потоки беженцев должны были, по мысли Петра I, убедить королевскую семью в необходимости заключить мир с Россией.

Устрашенные этими экспедициями и общим ужасающим разорением, которое навсегда отбросило Швецию в разряд второстепенных европейских держав, шведские власти пошли на переговоры с русской делегацией, которую возглавлял Яков Брюс, в финляндском городке Ништадте. Тридцатого августа 1721 года мир был подписан.

В августе 1721 года наконец исполнились самые заветные желания Петра I – закончить победой войну, получить выход к Балтийскому морю, обезопасить на долгие годы свою любимую новую столицу Санкт-Петербург и флот.

Во время празднования Ништадтского мира в октябре 1721 года Петр был провозглашен «Великим», «Отцом Отечества», «императором Всероссийским». С тех пор считается, что Россия стала империей. Имперский титул русского властителя был признан другими странами не сразу (Турция признала Россию империей только в 1772 году), но уже при Петре I де-факто Россия вошла в круг ведущих стран Европы и как империя стала участвовать в разделе мира. Со времен Петра I официальный титул российского императора менялся, но все равно основу его даже к 1917 году составляли завоевания, сделанные Петром Великим и его предшественниками, с некоторыми «мелкими» добавлениями вроде Кавказа и Средней Азии:

Божиею поспешествующей милостию, Мы имярек, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новогорода низовской земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северные страны Повелитель; и Государь Иверские, Карталинские и Кабардинские земли и области Армянские; Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский; Герцог Шлезвиг-Голштинский, Сторнмарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая.

Провозглашение царя императором не просто отражало известные внешнеполитические устремления, свойственные всем империям, делившим мир на куски. Дело в том, что идеология самодержавия подверглась при Петре существенному подновлению в духе времени. Божественное происхождение царской власти было пополнено популярными тогда идеями «общественного договора», «естественного права». В идеологических документах и публицистике той поры говорится о некой «должности», «обязанности» государя перед народом. Так, в «Правде воли монаршей» 1722 года сказано:

Царей должность есть… содержание подданных своих в беспечалии и промышлять им всякое лучшее наставление к благочестию» или «Царского сана долженство… есть сохраняти, защищати, во всяком беспечалии содержати, наставляти же и исправляти подданных своих.

Царь Петр I принимает титул отца Отечества, Всероссийского императора и Великого. 1721 год.

Определение это вполне укладывалось в распространенную тогда же концепцию монарха как «Отца» подданных.

Естественно, что рассуждения об обязанностях монарха были чистой риторикой, облекались в нарочито туманную, юридически неопределенную форму, за которой, в сущности, не было никаких реальных обязательств и ответственности. Петр I, несмотря на его особую любовь к законотворчеству и регламентационную страсть, не стремился достаточно точно определить характер своей власти как власти первого императора и тем более обозначить свои обязанности. Точно так же не оговаривались и компетенции Сената в отношениях с верховной властью, а впоследствии (после смерти Петра I) и компетенции различных «Советов при особе государя». Право казнить и миловать по собственному усмотрению было и оставалось непререкаемой прерогативой государя, освященной Богом и традицией. В этом русские цари XVI—XVII и императоры XVIII веков были схожи: например, посредственная императрица Анна Иоанновна выражалась в одном из своих писем совершенно так же, как незаурядный Иван Грозный: «А кого хочу пожаловать – в том я вольна». В таком же духе высказывался и Петр Великий. В истории петровского самодержавия немало свидетельств, говорящих о безграничном самовластии одного человека. Вестернизация, поразительные нововведения в экономике, военном деле, быту, нравах, искусстве кардинально изменили Россию XVIII века. И только в двух сферах ничего не менялось: в крепостном праве и в праве самодержавия. Более того, перенесение и восприятие в России XVIII века передового по тем временам западного опыта, институтов и идей служило целям упрочения и крепостничества, и самодержавия. Представляется, что Петр, прекрасно знавший особенности государственного строя тех стран, опыт которых он высоко ценил, исходил из убеждения, что в России иной формы правления, кроме самодержавия, быть не должно. Поэтому в петровский период, ознаменовавшийся созданием нового государственного аппарата, и речи не заходило не только о каком-то представительстве сословных групп, но и о делегировании каким-то учреждениям власти самодержца.

Регалии императорской власти

Корона. Шапка Мономаха не была единственным парадным головным убором русских царей. В Алмазном фонде до сих пор хранятся Алмазная шапка царя Ивана V Алексеевича, есть и Алмазная шапка Петра I Алексеевича. Обе были сделаны в 1682 году, когда цари стали соправителями. Первая европейская корона в России была сделана в 1724 году при подготовке коронации императрицы Екатерины Алексеевны. На дуге этой короны был укреплен рубин, вывезенный из Китая, украшенный бриллиантовым крестом. Короной Екатерины I короновался и Петр II. Для Анны Иоанновны корону переделали, в ней стало 2605 драгоценных камней, но рубин и крест сохранили. Корона вновь была изменена в 1742 году, когда короновалась Елизавета Петровна. Для своей коронации в 1762 году Екатерина II заказала новую корону, а старая, по-видимому, была разобрана. Короной матери (после частичных переделок) венчался на царство Павел I. С этой короной прошли церемонию коронации все потомки Павла I, включая Николая II. Она благополучно дошла до наших дней и хранится в Алмазном фонде. Корону сделал ювелир Позье, в ней 58 больших и 3878 малых бриллиантов, 75 больших жемчужин и большой рубин.

Скипетр. В допетровской Руси его заменял посох – символ «пастыря человецев». Именно со своим страшным посохом людям запомнился Иван Грозный. Сохранилось несколько скипетров. Самым знаменитым считается скипетр Павла I в виде золотого, усыпанного драгоценными камнями жезла. На его верхушке закреплен бриллиант «Орлов». Скипетр держали в правой руке.

Держава – полый золотой шар, украшенный крестом, был символом владычества над миром. В России появился из Польши, в 1606 году с державой в левой руке короновался Лжедмитрий I. С эпохи Павла русские императоры держали в руке державу, украшенную яхонтами и бриллиантами.

Были и другие символы царской и имперской власти: Бармы – оплечья с драгоценной вышивкой, которые при Петре заменили европейской мантией, подбитой горностаями, Порфира, трон, Государственный щит, Государственный меч, Государственное Знамя, Большая, средняя и малая Государственные печати.

Меч, Знамя и Печать впервые появились при коронации Елизаветы Петровны. К символам также относятся: Государственный орел и Большой, Средний и Малый Государственные Гербы.

Одержанные в войне со шведами победы, присоединение обширных территорий в Восточной Прибалтике, в том числе тех, которые никогда не принадлежали России, сделали ее участником сложной внешнеполитической игры на Севере Европы с участием Англии, Голландии, Пруссии, Швеции и Дании. К концу петровского царствования Россия преобладала на Балтийском море. Заключенный в 1724 году союз со Швецией укрепил доминирующее положение России. На последнем этапе Северной войны она стала активно внедряться в Северную Германию, ввела войска в Мекленбург, продолжала долгую и успешную политическую игру с голштинским герцогом Карлом-Фридрихом (он позже станет мужем старшей дочери Петра, Анны).

Заглянем в источник

«Правда воли монаршей» – так назывался этот, пожалуй, самый важный для русской имперской государственности документ. Он был написан в 1721 году идеологом петровского самодержавия архиепископом Феофаном Прокоповичем, который стремился обосновать режим самодержавия различными аргументами: ссылками на примеры из мировой истории, на Священное Писание, нормы естественного права. В «Правде» дано и определение самодержавия как власти ничем и никем не ограниченной:

«…высочайшая власть (величество нарицаемая) есть которой деяния ничьей власти на подлежит». И дальше следует обоснование неограниченности самодержавия: если это «верховная, высочайшая и крайняя власть, то како может законам человеческим подлежати? аще бы (если бы. – Е. А.) подлежала, не была бы верховная. А когда и сами государи творят то, что гражданские уставы повелевают, творят по воле, а не по нужде, се же или образом своим поощряя подданных к доброхотному законнохранению или и утверждая законы, яко добрые и полезные…». Как мы видим, даже если государь исполняет закон, то совсем не по обязанности, а по своему желанию. Подданные государя должны вести себя иначе:

«Должен народ без прекословия и роптания вся от самодержца повелеваемое творити».

Вместе с «Уставом о престолонаследии» 1722 года, предоставлявшим государю право назначать своим наследником любого из своих подданных и, при необходимости, менять свою волю, «Правда воли монаршей» стала краеугольным камнем самодержавной формы правления. Обосновывая полное право императора назначать своего наследника, Феофан утверждает, что царь обладает абсолютным правом как отец своих подданных, и это право выше всех других отношений, в том числе родственных. Если, пишет Феофан, у государя был бы среди подданных отец по рождению, то он, государь, «будет уже отцу своему отец по высочайшей власти своей»…

Самостоятельная активность России на Балтике беспокоила государственных деятелей Англии, Пруссии и других европейских стран. Впрочем, Петр действовал в Европе осторожно, с оглядкой, не так, как на Востоке. Он мечтал о сказочных богатствах Индии, проявляя при этом не свойственный ему авантюризм и шапкозакидательство. В 1722 году он начал войну с Персией, видя в завоевании этой страны прелюдию к войне за Индию. Персидский поход 1722—1723 годов оказался трудным из-за тяжелого климата и плохой подготовки войск. Однако в результате военных действий Россия захватила восточное и южное побережья Каспийского моря и по заключенному в Петербурге в 1723 году мирному договору с Персией присоединила эти территории. В 1724 году была начата подготовка русской эскадры во главе с перешедшим на русскую службу шведским адмиралом Вильстером для завоевания Мадагаскара с целью использования его как перевалочной базы для морского похода в Индию. Только смерть прервала обширные и вряд ли реальные имперские планы Петра I.

Легенды и слухи

О внешнеполитическом завещании Петра потомкам

Активная, подчас агрессивная политика Петра Великого и его преемников вызывала недовольство других имперских правительств – Англии, Франции, Австрии, а потом и Германии, постоянно боровшихся за сферы влияния и колонии на всех континентах. Одним из показателей отношения к России стало так называемое «Завещание Петра Великого», получившее широкую огласку и повсеместное хождение с начала XIX века и до недавних пор. Оно всякий раз использовалось для доказательства особой агрессивности России. Науке неизвестны подлинники «Завещания», и историки относят его появление ко времени похода Наполеона на Россию в 1812 году. Другие считают, что «завещание» придумано французским авантюристом и трансвеститом середины XVIII века д'Эоном, который якобы «нашел» его в Петергофе во времена Елизаветы Петровны. Между тем, подобный документ не упоминается ни в бумагах Петра Великого, ни в документах его преемников. Перед нами несомненная фальшивка. Ее автор весьма талантливо мешает правду с ложью, ловко передергивая факты и нарочито глубокомысленно «предсказывая» будущее, которое, на самом деле, для него являлось прошлым. Но при этом выясняется, что автор не знает историю и поэтому допускает нелепости, «заставляя» Петра сочинять заведомые глупости и несуразности. И все же, какой бы грубой не была эта фальшивка, ее долгая жизнь объясняется тем, что Российская империя своей завоевательной, захватнической политикой в Европе и Азии в течение 200 лет невольно подтверждала многие «заключения» автора «Завещания Петра Великого».

Двадцать второго октября 1721 года на торжестве в Троицком соборе в Петербурге в ответ на поздравления своих подданных по поводу заключения мира со Швецией царь, ставший в тот день императором, произнес речь. В ней он «в кратких, но зело сильных словах» сказал присутствующим в соборе сенаторам, генералам, духовенству, что желанный мир достигнут только благодаря победе в войне. Победа же стала возможна благодаря реформам в военном деле. Теперь, когда воцарился мир, нужно много стараться, чтобы добиться успехов и в гражданской сфере.

В реальности же преобразования в системе управления начались давно, в разгар Северной войны. Тогда был образован Сенат, проведена Первая губернская реформа. Теперь, после Северной войны, наступил следующий этап государственной реформы. Вся система управления должна была измениться на тех же принципах регулярности, на которых была преобразована армия. В этом был смысл праздничной речи императора.

Еще задолго до окончания войны Петр I дал задание дипломатам и разведчикам собрать сведения о государственном устройстве других стран, и прежде всего Швеции. Делалось это неслучайно. Царь хотел знать, как устроены государства, добившиеся выдающихся достижений в военном деле. Шведская система управления была построена на новейших в то время принципах камерализма – науки об управлении. Камерализм предполагал устраивать государственное управление по функциональному принципу, то есть каждое учреждение должно было ведать своей особой сферой управления. Центральным звеном были финансовые учреждения, которые четко делились на органы, занятые сбором средств, органы, сосредоточивавшие эти средства и выдающие их на расходы, и, наконец, органы, которые вели независимый финансовый учет и контроль финансов. Во всех учреждениях действовали единые принципы формуляра различного рода документов, утвержденные правила «движения бумаг», их учета и оборота в недрах канцелярии.

Заглянем в источник

В 1717 году Петр I получил из Швеции сведения об устройстве центральных органов власти. Эти сведения были доставлены посланным им шпионом, немцем Генрихом Фиком, который явился в Стокгольм под видом человека, который хочет поступить на работу в одну из шведских коллегий и поэтому якобы хочет ознакомиться с их устройством. Когда сведения были собраны, Фик кружным путем переправил их в Россию, причем наиболее важные документы были подшиты в юбке его жены. Оба супруга сильно рисковали – сведения о государственном устройстве являлись государственной тайной. В случае разоблачения Фика неминуемо ждала бы смертная казнь, как вражеского агента. Но все обошлось благополучно. Доставленные в Россию бумаги были переведены. Петр I сразу же взялся за дело. Точнее, он приказал раздать переводы шведских регламентов заранее назначенным президентам коллегий с тем, чтобы они подбирали штаты для своих учреждений и организовывали их работу с учетом главного обстоятельства – различия шведских и русских законов и принципов управления. В указе 1718 года президентам коллегий говорилось:

«Всем коллегиям надлежит ныне на основании шведского устава сочинять во всех делах и порядках по пунктам, а которые пункты в шведском регламенте неудобны или с ситуациею сего государства несходны и оные ставить по своему разсуждению. И поставя об оных, докладывать (мне), так ли их быть».

Вид здания Двенадцати коллегий со стороны Невы.

Кроме того, в основе работы такого учреждения лежал принцип коллегиального обсуждения дел, четкой регламентации обязанностей и специализации труда каждого чиновника. Каждое учреждение должно было иметь документы, по которым оно работало – регламент и штат-список должностей с числом чиновников. Труд чиновников оплачивался денежным жалованием в строго установленном размере – окладе.

Введение в России этих принципов «регулярности» могло, по мысли Петра I, изменить крайне запутанную, неэффективную систему управления. Беря за основу шведские учреждения и сохраняя суть камерализма, Петр I внес в шведские образцы cущественные изменения.

Итак, государственная реформа началась в 1717 году, когда Петр I составил программу введения новых центральных учреждений – коллегий. В ней царь определил число, обязанности коллегий, назначил президентов. Поначалу было решено создать девять коллегий, потом их стало одиннадцать, потом десять.

При Петре I и после него количество коллегий не оставалось постоянным, но суть камеральной системы в коллегиях в целом сохранялась неизменной. Коллегии делились на несколько групп. В первую, ведавшую обороной и внешней политикой, входили Военная, Адмиралтейская коллегии и Коллегия иностранных дел. В особую группу выделялись финансовые коллегии – сердцевина камеральной системы. Одна – Камер-коллегия – собирала деньги со всей страны, вторая – Штатс-контор-коллегия – их хранила и выдавала на расходы, третья – Ревизион-коллегия – контролировала поступление и расходование государственных средств. В этом-то и состояла суть реформы. Ведь раньше приказы и канцелярии сами назначали, собирали налоги, сами же их и расходовали без всякого контроля. Теперь в систему финансов вводился единый порядок, напоминающий современный, когда есть Министерство финансов, Государственный банк и ревизионные финансовые учреждения.

Функциональный принцип лежал и в основе реформы судебной системы. Если раньше каждый приказ был не только органом управления, но и судебной инстанцией, а его начальник даже назывался судьей, то теперь появилась единая судебная инстанция – Юстиц-коллегия, которая ведала всеми судебными делами. Также от разных учреждений были отняты функции по управлению торговлей и промышленностью. Образовались Коммерц-коллегия (управлявшая торговлей) и Берг-мануфактур-коллегия. Вскоре последняя коллегия разделилась на Берг-коллегию, ведавшую горной и металлургической промышленностью, и Мануфактур-коллегию, занимавшуюся делами легкой промышленности. В 1720 году был создан Главный магистрат, который руководил городами и который также считался коллегий.

Реформе Сената Петр I уделял огромное внимание. Только «Должность Сената» – инструкцию, определявшую полномочия, структуру и делопроизводство учреждения, он переписывал шесть раз! Смысл идеи Петра I был предельно прост и вытекал из идеализации им коллегиального начала в управлении. Он намеревался создать своеобразную суперколлегию – коллегию коллегий. Сенаторами должны были стать президенты коллегий, которые сами бы составили в сенатском присутствии коллегию. По его мысли, такое устройство Сената гарантировало государство от всевозможных злоупотреблений, позволило заменять его, самодержца, у руля власти на время отсутствия. Высокое положение Сената не снимало с него ответственности, он был полностью подконтролен и подотчетен государю. Петр I отменил старую практику подчинения губерний Сенату. Теперь, после коллежской реформы, губернаторы должны были подчиняться коллегиям, то есть с децентрализацией военных времен было покончено. Новая схема государственного устройства выглядела таким образом: Сенат – коллегии – губернии – уезды. Сенат был высшим правительственным органом, облеченным доверием государя и одновременно сохранявшим за собой функцию высшего апелляционного судебного органа.

Заметки на полях

Гуляя вдоль здания Двенадцати коллегий, любознательный турист начинает считать, сколько же было коллегий? При создании коллегий число их менялось не раз. Они сливались, разъединялись, переводились в канцелярии (т. е. понижались в статусе), создавались новые. Но их разом никогда не было двенадцать, хотя знаменитое сооружение архитектора Доменико Трезини в Петербурге и называется «зданием Двенадцати коллегий». Дело в том, что первоначально, при планировании здания, кроме девяти утвержденных царем коллегий в нем предполагалось разместить еще Правительствующий Сенат, Священный Синод, а также должна была существовать общая Аудиенц-камера для приемов и торжественных действ. Таким образом, здание состояло из двенадцати частей, что и определило его название, известное всем.

План Петра I создать высший доверенный орган власти коллежского типа, состоящий из президентов коллегий, не удался. Довольно скоро оказалось, что президенты не были в состоянии заниматься и делами своих коллегий, и делами Сената. Поэтому в 1722 году царь был вынужден отказаться от своей идеи, хотя сам принцип коллегиальности при обсуждении дел в Сенате он сохранил. В существовании Сената Петр I видел тот смысл, что он должен был получать из местного и центрального аппарата дела спорные, требующие высшего арбитража, согласования между ведомствами и – это самое главное – дела, не имевшие для своего решения точной юридической нормы. И только если Сенат не мог решить дело, оно поступало на стол государя, высшего законодателя, главного судьи, верховного правителя. Так должны были сепарироваться государственные дела.

При этом Петр I не был настолько наивен, чтобы полагать, что вся государственная система продержится только на иерархичности структуры и принципе коллегиальности. Опыт научил царя не доверять своим чиновникам. Поэтому в систему коллегий и Сената он закладывал контрольную, независимую службу – генерал-прокуратуру. Залог ее успешной работы Петр I видел в строгой регламентации ее деятельности и в независимости от Сената. Генерал-прокурор являлся вершиной пирамиды прокуратуры: у него был заместитель – обер-прокурор, а также подчиненные ему прокуроры во всех коллегиях и судебных органах. Все компрометирующие государственных чиновников материалы через систему прокуратуры должны были, не останавливаясь на промежуточных звеньях, подниматься наверх. Генерал-прокурору также подчинялись официальные тайные доносчики – фискалы, сидевшие на всех уровнях управления, благодаря чему генерал-прокурор был в курсе тайных махинаций чиновников. Генерал-прокурор мог опротестовать и приостановить решение любого правительственного органа, включая и Сенат. Он же имел право непосредственного доклада Петру, что резко повышало значение самого института надзора.

Систему контроля за судопроизводством Петр придумал в 1722 году. Тогда он утвердил при Сенате должность генерал-рекетмейстера, который собирал как жалобы подданных на волокиту в разборе их дел, так и жалобы «в неправом решении», то есть в нарушении законов в Юстиц-коллегии. Жалобы на низшие суды не принимались: челобитчик должен был дойти до Юстиц-коллегии через все необходимые инстанции снизу вверх. Генерал-рекетмейстер также имел право доклада царю. Само собой разумеется, что созданные институты прокуратуры и рекетмейстера имели свои конторы и делопроизводство.

Павел Иванович Ягужинский.

Наконец, еще одним «уровнем» защиты государственных учреждений от должностных преступлений, наряду с прокуратурой и рекетмейстерством, стал институт фискальства, то есть состоящих на службе государства доносчиков. Он существовал с 1711 года, но лишь в 1723 году Петр перестроил весь институт государственных доносчиков, установив иерархию фискалитета: провинциал-фискалы, фискалы центральных учреждений и судов, обер-фискал и, наконец, генерал-фискал со своей Фискальской конторой и прямым подчинением генерал-прокурору.

Действующие лица

Генерал-прокурор Павел Ягужинский

Он родился в Польше в 1683 году в семье органиста, переехавшего в Москву и служившего в кирхе Немецкой слободы. Был взят в денщики Петром и со временем превратился в капитана гвардии, исполнителя многих поручений Петра I. Для этого у Ягужинского были все данные: аналитический ум, знание нескольких языков, красивая внешность, легкость в общении с людьми, умение в них разбираться, недюжинные организаторские способности. При этом Ягужинский – человек веселый, симпатичный, обаятельный – был своим в семье царя; не раз ему доверяли личные дела царя и Екатерины. А еще он всегда был истинной душой компании: галантный кавалер, остроумный рассказчик, неутомимый танцор, обаятельный собутыльник. Неслучайно в 1718 году Петр I сделал его маршалом учрежденных ассамблей. В 1718 году начинается и серьезная государственная карьера Ягужинского. Царь поручил ему следить за ходом начатой тогда государственной реформы. Наконец, в 1722 году Петр I назначил Ягужинского на невиданную ранее должность генерал-прокурора, главного контролера империи. За всю свою карьеру он ни разу не подвел государя, неизменно пользуясь царским доверием и став одним из влиятельнейших сановников Петра I. Сила его заключалась не в близости к царю (были люди, стоявшие к государю и поближе), а в том, что Ягужинский был честным и неподкупным человеком. Поэтому он казался опасной белой вороной в толпе высокопоставленных воров и воришек у трона. Недостатки Ягужинского были естественным продолжением несомненных достоинств Павла Ивановича. Он был человеком прямым, вспыльчивым и неуживчивым. часто (а к концу жизни – почти всегда) он, нетрезвый, громогласный и решительный, не выбирал выражений и никого не щадил. Это как раз нравилось Петру I, но страшно злило других «птенцов гнезда Петрова», которые могли похвастаться многим, но только не честностью и неподкупностью. Неудивительно, что как только Петр Великий умер, Меншиков и другие сановники, оказавшиеся у власти при Екатерине I, постарались задвинуть Ягужинского подальше, отправив его послом в Берлин.

В последние годы жизни Ягужинского штоф с водкой стал главным утешителем и товарищем бывшего генерал-прокурора, а характер его испортился окончательно. Он стал вздорен и неуживчив, часто скандалил при дворе, ввязываясь во все конфликты. И когда весной 1736 года Ягужинский умер, многие вздохнули с облегчением – уже никто публично не мог обозвать их ворами и ничтожествами.

Завершением всей реформы исполнительно-судебной власти стало создание новой системы местных учреждений, введенных в ходе Второй областной реформы Петра I. Основой реформы стал проект Г. Фика, воспроизводивший устройство шведской областной администрации. Петр I, в свойственной ему манере, распорядился шведскую систему «спускать с русским обычаи, что может быть по старому и что переменить». Шведская система местного управления была трехчленной: приход (кирхшпиль) – дистрикт (херад) – земля (ланд). Петр взял только два последних звена шведской системы: дистрикт и землю (или, как ее называли в России, «провинцию»), причем провинция стала основной местной единицей. Все губернии были поделены сначала на 45, а потом на 50 провинций, во главе которых стояли провинциальные воеводы. Фактически это означало крушение губернской системы: власть губернатора отныне распространялась только на провинцию губернского города. Губернатор также ведал военными и судебно-апелляционными делами на территории губернии. Причина перемены очевидна: с введением мощной системы коллегий потребность в сильных региональных центрах исчезла. Местная система последовательно состыковывалась с центральным аппаратом. Сердцевину ее составляли финансовые органы: камерирская контора, ведавшая сборами налогов и пошлин, а также рентрея, в которой хранились деньги. Осуществление податной реформы 1718—1728 годов привело к тому, что дистрикты стали районами размещения армейских полков. Командир же полка получил огромную власть в самом нижнем звене управления, полностью подчинив себе земского комиссара из местных дворян, ответственного за сборы подушной подати с населения дистрикта.

После завершения реформы местного управления процесс бюрократизации пошел вширь и вглубь по стране. На месте примитивных уездов появилась целая «гроздь» учреждений: губерния, провинция, уезд, дистрикт. Произошла значительная дифференциация, специализация управления при соответствующем росте числа чиновников и служащих разного уровня. Петр последовательно проводил принципы камерализма и однообразия в местном управлении. Это достигалось единством внутреннего устройства, четкой соподчиненностью, идентичностью компетенций органов и должностей одного уровня на территории всей страны, подлинно военной регулярностью.

Известно, что Петр Великий придавал особое значение реформе государства. В нем он видел единственный и мощный рычаг, который позволит вытащить Россию из ненавистной ему «старины». В итоге в 1717—1725 годы Петр, привлекая западный, прежде всего шведский, опыт, провел грандиозную по масштабам перестройку. В результате он фактически создал новый государственный аппарат, отличавшийся от старого значительной целостностью, согласованностью отдельных элементов на всех уровнях. В систематизации, введении принципов камерализма и военной дисциплины заключались сильные черты преобразования государственной структуры. Однако выявившиеся довольно скоро недостатки резко понизили эффективность работы нового аппарата, а в ряде случаев привели к отмене важнейших элементов нового шведско-русского административного гибрида сразу же после смерти Петра Великого.

Следствием реформы было и создание аппарата, состоящего из многочисленных учреждений, наполненных несметным по тем временам количеством чиновников. Только в центральном аппарате после реформы их стало в два раза больше, чем в старом приказном аппарате! Резко возросло число канцелярских бумаг. Сохранившиеся данные о их движении в сравнительно небольшой Коммерц-коллегии показывают, что за один 1723 год коллегия получила из других учреждений 2725 документов, а сама отправила 1702 исходящих бумаги. Всего через коллегию, в которой работало 32 человека, прошло почти 4500 документов. Если считать, что есть прямая связь между числом служащих и количеством бумаг, то окажется, что весь коллежский аппарат за год пропускал через бумажный конвейер не менее 200 тыс. бумаг.

Бюрократизация управления – естественный процесс в истории всех цивилизованных государств, функционирующих на основе законов, приводимых в действие государственными служащими. И Петр, осуществляя свои реформы, шел обычным для Запада путем. Но в условиях России многим современникам петровских реформ казалось, что с введением коллегий и провинций, прокуроров и земских комиссаров начал действовать некий «вечный двигатель» бюрократии. Его сутью было не решение дел, а непрерывное движение бумаг. А изощренная бюрократичность и бездушие новорожденного монстра превосходили все, что раньше люди называли приказной «московской волокитой». Вся последующая история российской государственной власти показала: расчет Петра I на то, что недостатки старого аппарата будут сняты внедрением принципов камерализма, коллегиальности и военной дисциплины, оказались несостоятельны. Новая административная система не только восприняла все пороки старой, но и умножила их за счет бюрократизации.

Бюрократизм, неповоротливость государственной машины в решении дел серьезно беспокоили Петра уже в начальной стадии работы нового аппарата. Чтобы добиться необходимой эффективности, царь прибегал к привычным ему репрессивным и даже показательно жестоким мерам. Так, в 1721 году был устроен суд над сибирским губернатором, князем Матвеем Гагариным, уличенным в воровстве, а также в 1723 году над сенатором П. П. Шафировым и обер-прокурором Г. Г. Скорняковым-Писаревым, которые обвинялись в нарушении сенатской «Должности». Гагарин был казнен перед зданием коллегий и, как живой укор взяточникам, сидевшим в своих конторах, висел на цепях несколько месяцев. Шафиров и Писарев, лишенные чинов, были сосланы в ссылку. Кроме того, Петр I создал специальный Вышний суд, обязанный заниматься расследованием различных должностных преступлений, в которых были уличены многие сановники, в том числе первейший из них – А. Д. Меншиков.

Заметки на полях

Кроме вышеописанных были и более серьезные причины сбоев в работе нового аппарата. Работая с иностранными источниками, царь стремился приспособить иностранные институты к русской действительности, «спустить», по его терминологии, «с русским обычаем». А что же имелось в виду? Этот «обычай» складывался из нескольких компонентов. Во-первых, это самодержавие как неограниченная, не контролируемая никем верховная власть. Во-вторых, это отсутствие какого-либо, пусть даже формального сословно-представительного органа. В-третьих, это отсутствие самоуправления в городах и в сельской местности. Наконец, в-четвертых, это крепостное состояние почти половины населения страны. В соответствии с этими условиями и «спускали» шведскую систему управления. Но дело в том, что в Швеции того времени абсолютизм не имел таких прочных корней, как самодержавие в России, и просуществовал недолго – чуть больше ста лет (1611—1718). Власть абсолютистских королей никогда не становилась подобной власти московского царя-самодержца. Создание коллегиального управления на основе камерализма относится в Швеции к началу XVII века, когда сложилась система «херредагов» – периодических собраний глав дворянских фамилий, духовенства, выборных от горожан и крестьян как на местном, так и на общешведском уровне для решения общих вопросов.

Шведские коллегии появились как один из элементов разветвленного государственного устройства, в котором ключевую роль играл риксдаг – четырехсословный парламент, а также государственный совет – риксрод, ставший высшим коллегиальным органом управления и суда. Он состоял из знатнейшего дворянства и чиновников и замещал короля на время отсутствия его в стране. Коллегии были как бы приводными ремнями всей системы власти, основанной на сословно-представительном начале. На самом низшем уровне власть находилась в руках выборных магистратов городов и в кирхшпиле – приходе, управляемом кирхшпильфогтом, который работал вместе с пастором и выборными от крестьян. Королевская власть, несмотря на ее обширность, регулировалась специальным документом – «Формой правления» 1634 года, которую ни один король не мог нарушить, как и ликвидировать херредаги, риксдаг или риксрод. Одним словом, шведские коллегии действовали в единой, достаточно целостной и сбалансированной, утвержденной традициями и регламентами системе власти. Однако Петра I кроме коллегий совершенно не интересовали никакие другие части механизма власти Швеции. Когда 3 ноября 1718 года обсуждался вопрос о воспроизведении в России шведской системы местного управления, Сенат вынес решение, одобренное Петром: «Кирхшпильфохту и ис крестьян выборным при судах и у дел не быть для того, что всякие наряды и посылки бывают по указом из городов, а не от церквей, к тому ж и в уездех ис крестьянства умных людей нет».

Итак, естественно, что в «стране дураков» самым умным оказывается назначенный сверху чиновник. Росток бюрократического дерева, контролируемого в своем развитии на шведской почве выборными органами, был высажен на русскую почву, не имевшую, или, точнее сказать, давным-давно утратившую всякие черты самоуправления и элементы сословного представительства. Поэтому это дерево получило в России бурное, неконтролируемое развитие. В итоге Россией с петровских времен правила бюрократия, исходившая в своих действиях в первую очередь из собственных интересов.

К концу царствования Петра обстановка настолько накалилась, что Петр I, по некоторым данным, готовил серьезную чистку аппарата, коррумпированность которого достигла устрашающих размеров. Причины неэффективности работы новой системы управления были многосложны. России явно не хватало квалифицированных, опытных кадров, чтобы воплотить в жизнь камералистские институты. Система финансирования находилась в зачаточном состоянии и, не получая годами и без того скромного жалованья, чиновники «кормились от дел», а попросту воровали. Коллежское управление было делом новым, правильно распределить компетенции между коллегиями сразу не удалось, пришлось их реорганизовывать по ходу работы, что приводило к неразберихе и волоките. В законодательстве о работе аппарата было много прорех, и все титанические усилия Петра по созданию регламентов и инструкций кардинально дела не меняли. Но все же главным недостатком в работе коллегий, да и других новых учреждений, было то, что принцип коллегиальности, так любимый и лелеемый Петром I, в русских условиях оказался нежизнеспособен. Никакого равенства членов коллегий при обсуждении дел не было и в помине. Отдельные демократические процедуры или даже целые институты, вводимые в систему власти, построенной на недемократических принципах, с неизбежностью превращались в фикцию. Процедура тайного голосования, обставленная со всеми предосторожностями, не была главной в процессе принятия решений, ибо дело решалось в кулуарах еще до того, как чиновники шли голосовать.

Многие современники сомневались в православии и вообще вере русского царя. Нет сомнений, что Петр Великий был религиозен, верил в Бога, но он смотрел на мир с позиций рационализма. Сохранилась история о том, как однажды Петр смотрел в телескоп и был потрясен видом звездного неба. Оторвавшись от окуляра, он задумчиво произнес: «Бесконечен звездный мир, что свидетельствует о бесконечности Бога и его непознаваемости людьми. Светские науки далеко еще отстают от познания Творца и его творения». То же можно сказать и теперь, в эпоху космических полетов.

Как бы то ни было, но с церковью царь поступал подчас весьма круто. Тому были две главные причины. Во-первых, среди политических противников Петра было немало церковников, не хотевших, чтобы Петр из рода Нарышкиных сидел на троне, и поэтому встречавших все его реформы в штыки. Церковники были частью той «старины», которую ненавидел Петр. Отношение к ним видно из указа Петра 1698 года: певчим запрещалось появляться в Новодевичьем монастыре, где сидела соперница и сестра Петра царевна Софья. Кажется, что гневом дышит этот указ: «Певчих в монастырь не пускать, поют и тамошние старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют “Спаси от бед”, а на паперти деньги на убийство дают».

Заметки на полях

Петр – единственный из русских царей, кто так резко выражался о монашестве: «Нынешнее житье монахов только вид есть и поношение от иных законов, немало и зла происходит, понеже большая часть – тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность, то сколько расколов и возмутителей произошло, всем ведомо есть… что же прибыль общества от сего – воистину токмо старая пословица: ни Богу ни людям, понеже большая часть бегут в монастыри от податей, а также от лености, дабы даром хлеб есть». что же стояло за этим? Его ненависть к «старине»? Модные протестантские идеи общей пользы и всеобщей службы и труда? Конечно, среди монахов было немало бездельников, но было же немало праведников и святых людей.

В этом-то и суть дела. Петр не принимал саму идею монашества. Ему была невыносима мысль, что в его государстве есть люди, независимые от него – светского правителя, люди, живущие с другими ценностями и идеалами. И он начал тотальное наступление на монашество. Монахам запрещалось писать запершись. Это понятно – из среды образованных монахов вышли все памфлеты против петровских начинаний. Затем был категорически запрещен прием в монахи нестарых мужчин, а потом вообще кого бы то ни было. Вместо новых послушников монастыри были обязаны брать отставных, покалеченных воинов. Проживи Петр еще несколько лет, он бы полностью уничтожил монашество в России.

В царствование Петра были проведены кардинальные, невиданные изменения в церковном устройстве. Патриаршество было отменено, учреждена Духовная коллегия, за работой которой наблюдал гвардейский офицер. Наступление на церковь началось по всем направлениям. Был создан Духовный регламент, регулировавший все действия церкви. Подданные были обязаны ходить в церковь, где их учитывали в специальных книгах. Они должны были исповедоваться у священника, а он, в свою очередь, был обязан, под страхом наказания, доносить на своих духовных детей, если в исповеди был состав государственного преступления. О святости тайны исповеди даже речи не шло! Священники клялись на Евангелии, что обещаются «о ущербе его величества интереса, вреде и убытку, как скоро о том уведаю, не только заблаговременно объявлю, но и всяки мерами отвращу…». Государство начало решительно превращать церковь в одну из своих контор. Этой конторе поручалось окормление подданных в указанном светской властью духе. Весьма выразителен анекдот, записанный токарем Петра Нартовым: «Государь, присутствуя в собрании с архиереями, приметив в некоторых из них усиленное желание к избранию патриарха, вынув одной рукою из кармана Духовный регламент и отдав им, грозно сказал: “Вы просите патриарха – вот вам духовный патриарх, а противо мыслящим сему (выдернув из ножен кортик и воткнув в стол) – вот вам булатный патриарх! Так и живите!”»

Действующие лица

Архиепископ Феодосий Яновский

Личность Феодосия, одного из сподвижников Петра, не представляет собой загадки. Выходец из Польши, воспитанник знаменитой Киево-Могилянской академии, он слыл чужаком в среде московского духовенства. Так было со многими учеными украинцами и поляками, без церковных знаний которых в России все-таки обойтись не могли. Но Феодосий прославился не ученостью, а тем, что в старину называли «пронырством» – подлым приспособленчеством, умением держать по ветру нос, извечной готовностью к предательству. Он выскочил наверх, затоптав своего благодетеля митрополита Новгородского Иова, в епархию которого входила Ижорская земля. Основав Александро-Невский монастырь, Феодосий фактически отделился от Новгородской епархии, а потом и сам занял Новгородскую кафедру, перенеся ее с берегов Волхова на берег Невы. Он был один из тех, кто стоял у истоков cинодального периода истории церкви, окончательно превратившего ее в идеологическую контору самодержавия. Его можно было видеть и на церемониях, и на попойках кощунственного для церкви Всепьянейшего собора. Он сопровождал Петра в заграничной поездке и особенно увивался возле царицы Екатерины. В церковной иерархии Феодосий вытеснил с первого места патриаршего местоблюстителя Стефана Яворского, став первым человеком в образованном Петром в 1720 году Священном синоде. Он беспрекословно исполнял волю Петра, внося немыслимые для православных перемены в обряды русской церкви. Феодосий был настоящий инквизитор; неумолимо и жестоко преследовал он всех противников официальной церкви, в особенности старообрядцев, на которых охотились как на диких зверей. Но как только умер Петр, Феодосий публично обрушился на все, что сделал в России его повелитель. Это не было озарение или покаяние. Феодосию показалось, что ему уже нет преград и ограничений. Он стал отважно пинать мертвого льва. В этом проявилась его неистовая, злобная натура. В присутствии своих коллег по Синоду он, не стесняясь, поносил Петра, называя его страшным грешником, тираном и распутником. К тому же он не проявил должного уважения к новой императрице Екатерине I, считая ее слабой и недостойной правительницей. Весной 1725 года его арестовали и сослали в холмогорский Корельский монастырь. Когда в июне 1726 года его привезли в этот монастырь, тут он и понял, что погиб безвозвратно, и стал просить прощения. Но было уже поздно: дело Феодосия становилось все толще и толще – подходили все новые запоздавшие с доносами и разоблачениями коллеги Феодосия, вскрылись дела о хищении им денег и о множестве других грехов. Феодосия лишили архиерейской и иерейской мантий. Он превратился в простого монаха старца Федоса, которого «запечатали», т. е. замуровали в келье под церковью. Там он и умер без покаяния и доброго человеческого слова.

Царская власть и церковь в России никогда не прекращали борьбы со старообрядцами, оставшимися верными заветам дедов и проклинавшими «никониан», «опоганивших истинную христианскую веру». Сожжение 17 августа 1681 года в Пустозерске знаменитого протопопа Аввакума не означало и победы официальной церкви над старообрядцами. Видя бесполезность и опасность прежних открытых дискуссий с никонианами, старообрядцы начали уходить в глухие места, строить там скиты, которые становились центрами сопротивления официальной церкви и царской власти.

В далеких скитах заработали скриптории – книжные мастерские, где писцы копировали старинные церковные книги, размножали тайные послания уважаемых в старообрядческой среде старцев. Эти послания расходились по всей стране, воодушевляя сторонников двоеперстия и шестиконечного креста.

Непросто складывались отношения старообрядцев с властью при Петре Великом. С каждым годом эта власть, издавая суровые полицейские указы, делала их жизнь все опаснее и сложнее. В полицейском государстве Петра места старообрядцам предусмотрено не оставалось. Серией законов они были поставлены вне общества и права, фактически признаны преступниками. Пожалуй, самым выразительным стал многократно подтверждаемый указ о необходимости ношения раскольниками (так официально назывались старообрядцы) специальной одежды. Ее главной отличительной чертой был красно-желтый козырь – лоскут, который раскольники должны были пришивать на спине.

Отныне каждый верноподданный мог следить за поведением «меченного» таким образом раскольника в толпе и доносить о всяком его нарушении властям, за что получал награду. Женам раскольников предписывалось носить специальный головной убор – «шапку с рогами». За попытку снять установленное указами платье или переодеться в красный кафтан, на фоне которого козырь был не виден, раскольников жестоко преследовали. Указами 1720 и 1724 годов всем раскольникам было предписано немедленно, под угрозой смерти, сдать властям старопечатные и рукописные дореформенные книги.

Реформа налогообложения – введение подушной подати – особенно обострила отношения власти и старообрядцев. Их (как мужчин, так и женщин) переписывали и клали в двойной подушный оклад. Но не двойной оклад более всего пугал сторонников старой веры. Они были готовы платить двойной оклад, как и особый налог на бороды, – откупиться от антихристовой власти деньгами так просто! Старообрядцы прекрасно поняли полицейское значение подушной переписи, которая создавала для них ловушку, из которой не было выхода. К тому же перепись душ воспринималась в свете приближающегося, по их мнению, конца света, когда Антихрист пытается заполучить точные сведения о числе душ истинных христиан.

Когда был принят закон 1722 года о нарушении священником тайны исповеди во имя разоблачения врагов государства, всякие пути возвращения старообрядцев в лоно Русской православной церкви окончательно закрылись. Более грубого вмешательства светской власти в духовный мир человека трудно и придумать.

И принять новый порядок старообрядцы не могли. Много волнений в среде старообрядцев вызвал указ Петра от 5 февраля 1722 года о престолонаследии, согласно которому император получал право назначить себе в наследники любого человека. При этом имя наследника в указе не стояло. Это-то более всего и смущало старообрядцев. «Да человека ли? – вопрошали старообрядцы. – Не Антихриста ли?» Ведь только его имя вслух не произносилось верующими. Поэтому, как только власти потребовали всенародной присяги в верности указу о безымянном наследнике, старообрядцы по всей стране решительно отказались подчиняться властям. В мае 1722 года от присяги отказался целый город в Сибири – Тара. Влияние старообрядцев в нем было особенно велико.

Не следует забывать, что у русского народа в то время отсутствовало размежевание на старообрядцев и «верных сынов матери-церкви». Пропаганда смелых, талантливых проповедников – духовных детей и последователей гениального протопопа Аввакума – сильно влияла на сознание паствы официальной церкви. Кроме жестокости, доносительства и подчинения капризам светской власти она ничего не могла противопоставить ярким посланиям старообрядческих старцев, беспощадно клеймивших «богомерзкую» власть «царя-табашника» и его иноземных министров. Именно поэтому старообрядцы пользовались всенародным уважением, получали помощь, имели повсюду тысячи своих сторонников.

Так было и в Таре. Осенью 1722 года из Тобольска в Тару был отправлен карательный отряд, создана специальная розыскная канцелярия, которая схватила сотни жителей Тары. Начались невиданные еще по масштабам репрессии против старообрядцев. К розыскам и кровавым пыткам были привлечены тысячи людей, началась ловля старообрядцев как диких зверей по всей Западной Сибири. Оказалось, что Сибирь-матушка, дававшая на своих просторах пристанище всем обиженным и гонимым властями, уже не может спасти свободного человека от жестокой власти грубого солдата и подь ячего. Сибирское население было напугано страшными вестями из Тары, где как бы начали сбываться жуткие предсказания старцев о приходе Антихриста. Людей можно понять – ведь сведения о массовых казнях подтверждаются документами. Известно, что за три-четыре года Тарского сыска повешено, колесовано, четвертовано, посажено на кол не меньше тысячи (!) тарских жителей и округи – простых крестьян, казаков, посадских. Крестьяне, причастные и непричастные к расколу, бросая отвоеванную у тайги землю, построенные деревни и заимки, бежали куда глаза глядят – подальше от ужаса перед надвигающимися муками.

По всей Сибири запылали страшные гари – самосожжения старообрядцев, видевших спасение только в огне, в гибели. Гари, как правило, начинались с длительных переговоров прибывшего военного отряда с обитателями старообрядческих скитов. Командир отряда, получивший жесткие инструкции о переписи и положении в двойной оклад старообрядцев, аресте их лидеров, стремился поначалу уговорить раскольников подчиниться мирно царским указам. Старцы отвечали мягко, но решительно: «Ото всея братии ответ: тово ради мы не пишемся в нынешни времена, боимся Ереси… того ради мы дани не даем в нынешни времена, что у вас годы и времена променены. А у нас люди беспомошни: старой да малой, слепой да хромой. А мы живем Бога ради, хмель не берем и не промышляем, и мы… седим в запоре и не смеем никуда выехать. Аще вы нас погоните, и мы живы в руки вам не дадимся: береста и смолье, и дрова, и солома, и пороху с пуд приготовано. И вы творите, что вам повелено».

Положение прибывшего начальника было очень сложным. Ведь исполнить царский указ без жертв невозможно: раскольники упорны, их скиты имели прочные двери, узкие окна, через которые раскольники отстреливались от солдат. Изнутри все помещение было обложено горючим материалом. Сидевшие там мужчины, женщины, дети, старики, доведенные непрерывной заупокойной службой и песнопениями до исступления, только и ждали наступления «антихристова воинства», чтобы поджечь скит и уйти от преследователей на небо. Тарский розыск ожесточил старообрядцев, гари запылали одна за другой. В лесах за рекой Пыжмой сгорело в одной гари 145 беглых крестьян из тюменских и ишимских деревень, а ранее – еще 400 человек. Но самой страшной гарью XVIII века стала Елунская гарь в Томском уезде. Как и большинство других гарей, ее спровоцировало прибытие воинской команды для поимки «зачинщиков и возмутителей». Еще многие десятилетия память о Тарском сыске жила в сознании народа, а волна самосожжений, которая прокатилась по Уралу и Сибири, стала ответом на усилия власти подчинить старообрядцев.

К концу Северной войны стало ясно, что налоговую систему, унаследованную Петром от предков, нужно также срочно менять, как раньше приказы и канцелярии. Как же собирались налоги и отправлялись многочисленные повинности – рекрутские, подводные и другие? С 1678 по 1724 год существовало подворное обложение. Это означало, что единицей обложения крестьян и горожан был «двор». Иначе говоря, переписчики объезжали деревни и города и переписывали не собственно людей, а число дворов, в которых они жили. Так, по каждому населенному пункту или земельному владению (вотчине или поместью), а потом – по уезду образовывалось так называемое «дворовое число», которое и лежало в основе всех податных расчетов. Например, нужно было собрать определенную сумму денег А. Ее делили на число дворов Б по всей стране. В итоге получалось число В. Это и был налог с каждого учтенного при переписи двора, подворный налог.

За годы Северной войны налоги и повинности росли непрерывно и в конце царствования Петра стали для крестьян очень тяжелыми. Множество плательщиков бросали свои хозяйства, дворы и бежали на Дон, за границу, в другие владения. Стала образовываться «убыль дворов». Провести учет пустых, «убылых дворов» было технически очень сложно. Поэтому новые налоги по-прежнему рассчитывались по указанному выше принципу В = А: Б. Иначе говоря, еще большая податная тяжесть ложилась на оставшиеся «жилые дворы».

В 1710 году власти все же провели новую подворную перепись, но ожидаемого результата – роста «дворового числа» в сравнении с предыдущей переписью 1678 года – не произошло. Наоборот, оно сократилось на 20%! В 1715 году было решено провести еще одну перепись. И опять неудача – «дворовое число» не превысило прежней величины. Примечательно, что до Петра I и его чиновников стали доходить сведения о том, что «дворовая убыль» вызвана не только бегством или высокой смертностью крестьян, но и их упорным нежеланием нести тяжелые повинности. Это было видно уже по тому, что число дворов не увеличивалось, а населенность двора между тем росла. Это означало, что крестьянские семьи не делились, как прежде, и молодые крестьяне не строили собственных дворов, а жили во дворе родителей. И все это делалось для того, чтобы не платить налогов.

В качестве радикальной меры Петр I решил изменить принцип налогообложения и единицей обложения сделать не «двор», а «душу мужского пола». Важно, что Петр I решил провести реформу налогообложения одновременно с реформой содержания армии. Огромная по тем временам 200-тысячная армия вернулась после войны в страну, и ее нужно было где-то разместить, на какие-то деньги содержать. И здесь Петр I опять же прибег к шведскому опыту. С давних пор шведские солдаты жили в тех местностях, где их полки получали деньги на содержание. Это было удобно – деньги от плательщиков поступали прямо в кассы приписанных к ним полков. Петр I решил воспроизвести эту систему.

Двадцать шестого ноября 1718 года был издан указ о проведении в стране подушной переписи. Все помещики и старосты подавали реестры, или, как тогда говорили, «сказки», с указанием числа мужчин, живущих в каждой деревне, селе, вотчине. За 1719 год сказки, в основном, были собраны. Но властям стали известны многочисленные факты жульничества: переписи избежал каждый третий плательщик. Тогда решили собрать специальные военные команды и провести проверку, или, как тогда говорили, «ревизию», числа душ мужского пола.

Проверка населения оказалась делом сложным, и работа ревизоров затянулась до 1724 года. Перед ними возникало много проблем. Ведь им предстояло проехать через каждую деревню, проверить сказки по этой деревне, внести в них исправления, выявить, поймать и отослать на прежние места жительства всех беглых, определить, что делать с разными категориями населения, которые раньше податей не платили, и т. д.

В итоге к 1724 году стало известно о 5 млн 656 тыс. душ мужского пола. К этому времени уже были сделаны расчеты содержания армии. По проекту 1720 года расходы на кавалериста составляли 40 рублей, а на пехотинца – 28,5 рублей; в целом же расходы на всю армию достигали 4 млн рублей. Сумма налога на одну душу определялась путем деления 4 млн рублей на 5,6 млн душ. Получилось, что подушный налог составил 74 копейки. Так начала свою долгую (длившуюся свыше 150 лет) историю подушная система. Она была удобна для властей – сразу же были отменены десятки налогов, податей, меньше стало проблем со сборами и пересылкой налогов в центр. Полки разместились в тех дистриктах, откуда они получали деньги. Полковые офицеры, вместе с выбранными из местных дворян земскими комиссарами, собирали подушину прямо в полковую кассу. В целом подушная подать не была тяжелее подворной, но она все равно оказалась весьма болезненной для плательщиков. Им, как и раньше, приходилось платить за умерших, бежавших, больных. Ведь следующая проверка сказок – ревизия – после 1724 года была организована лишь в 1742 году! Солдаты стали селиться в деревнях, что доставляло больше хлопот для крестьян. Кроме того, с введением подушной подати контроль государства за подданными усилился. Все ведь должны быть записаны в сказки, крестьянину стало трудно выйти на заработки. Об уходе на новое место жительства или работы не приходилось и говорить, так как до следующей ревизии было запрещено покидать те места, где крестьяне записывались в сказки. Податная реформа Петра I – введение подушной подати – имела колоссальное воздействие не только на финансы, но и на социальную структуру населения.

Когда в 1721 году в торжественный день празднования Ништадтского мира Сенат «поднес» Петру I несколько титулов («Великий», «император», «Отец Отечества»), государь не ломался, как это подчас бывает заведено у тиранов, а с благодарностью принял эти титулы, ибо по праву считал, что заслужил. Особо интересен в этом смысле римский по происхождению титул «Отца Отечества». Действительно, Петр I относился к своим подданным как к детям, подчас неразумным, даже ленивым, и много делал для их образования. Но истинно и то, что он с помощью реформ создал заново российское общество, придал ему иную, чем прежде, структуру, образ жизни и мышления на многие десятилетия вперед.

Важнейшим результатом реформ стало образование нового сословия дворянства. То дворянство, которое мы знаем по русской классической литературе XIX века, появилось именно благодаря Петру I. До него понятие «дворянин» относилось к довольно низкой служилой прослойке – «дворяне московские», «дворяне городовые». Выше них по лестнице чинов стояли жильцы, стольники, бояре, элита того времени. Они были горды своим происхождением, «отечеством», славными предками, кои были в родстве с Рюриковичами. Петр I разрушил старую систему чинов и ввел новую, непривычную. В этой системе главным было не происхождение, а личная, персональная выслуга перед царем и Отечеством. Теперь все служилые люди независимо от происхождения становились «российскими дворянами» или, как тогда на польский манер говорили, «российским шляхетством».

Петр утвердил принцип, по которому по-настоящему привилегированным членом общества – дворянином – ты являешься только тогда, когда служишь. Указом 1712 года он установил старшинство офицера перед неслужащим дворянином: «Сказать всему шляхетству, чтоб каждый дворянин во всяких случаях, какой бы фамилии не был, почесть и первое место давал каждому офицеру и службу почитал. А ежели не почтит шляхтич офицера, положить штраф треть его жалования». После такого указа любой прапорщик может встать впереди любого знатного бездельника, штафирки. Петр воспринимал себя не только Отцом нации, но прежде всего учителем, мастером, который учеников, подмастерьев учит делу, а у непослушных спины «полирует» дубиной. В одном из посланий жене Екатерине он писал, что садовники его не сообщают ему о ходе дел в Летнем саду. Скажи им, пишет Петр, вот приеду, привезу им в подарок «по кафтану стеганому». Какие «стеганые кафтаны» склонный к мрачному юмору Петр привозил своим непослушным подданным, все знали! Первая заповедь для русского дворянства была «Учиться! Учиться! Учиться!», а кто не хотел – берегись! В истории России уникален указ 20 января 1714 года. Согласно ему молодому дворянину, не постигшему первоначальных знаний, запрещено жениться: «Послать во все губернии по нескольку человек из школ математических, чтоб учить дворянских детей цифири, геометрии и положить штраф такой, что не вольно будет жениться, пока сего выучится». Правда, почти сразу возник вопрос, что делать с дураками, которые знаний постигнуть не могут, а жениться хотят. По указу Петра людям слабоумным, больным, признанным негодными к службе, запрещалось жениться, а слабоумных девиц запрещали выдавать замуж. Были определены так называемые «урочные годы» – испытательный срок для «дураков», взятых на службу. Если они его выдерживали, то женитьба им разрешалась.

Императорским указом 1724 года Петр запретил таким дуракам жениться. Тогда же на Руси появились первые «пенсионеры», отправленные учиться за границу на казенный счет. Для остававшихся в России дворян единственным путем стать офицером была служба в солдатах гвардии. Иначе говоря, им предстояло пройти путь самого Петра.

Понеже многие производят сродников своих в офицеры из молодых, которые с фундамента солдатского дела не знают, ибо не служили в низких чинах, а которые и служили только для вида по нескольку недель или месяцев, того ради… впредь сказать указ, чтоб из дворянских пород в офицеры не писать, которые не служили солдатами в гвардии. Шляхетству российскому иной способ не остается в офицеры происходить, кроме что служить в гвардии.

Петр знал, о чем он говорил. Не начавший служить снизу службы знать не будет. Как-то раз царю донесли, что матросов с какого-то корабля во множестве ловят на кражах. Царь распорядился провести строгую ревизию доходов офицеров корабля, ибо считал, что «ноги матросского воровства из злоупотреблений начальства растут».

Уже поэтому как-то неудобно называть петровское дворянство господствующим классом. Учись, служи всю жизнь, да все с ограничениями, под угрозой наказаний. А состарился дворянин на службе, прискакал на деревяшке на смотр, врачи освидетельствуют, что глух, слеп, из ушей черви ползут (и такое бывало), – все равно служи где полегче: в воеводах, комендантах. А не послушаешься, скроешься в деревне – соседи про то донесут в «Стукалов приказ» (так называлась тайная полиция, куда «стучат»), государь имения лишит, да на каторгу в Петербург пошлет!

Государева служба была тяжела, от нее стонали дворяне, они негодовали на государя. Когда в 1725 году Петр умер, против одного полковника было начато следственное дело. Его сосед позвал на похороны государя, а тот и ответил: «А что мне там делать, я в деревню отпущен, двадцать лет там не был, не пойду!». Но были и другие дворяне. Один из них, бедный дворянин Иван Неплюев, выучившийся на моряка, так понравился своим разумением царю, что тот направил его российским посланником в Стамбул, и Неплюев прекрасно справлялся со своими обязанностями. Он вспоминал, как царь его напутствовал словами: «Не кланяйся, братец, я вам от Бога приставник, а должность моя – смотреть того, чтоб недостойному места не дать, а у достойного не отнять: буде хорош будешь – не мне, а более себе и отечеству добро сделаешь, а буде худ – так я тебе истец, ибо Бог от меня за всех вас требует, чтобы злому и глупому не дать вред делать. Служи верой и правдой. Бог, а по нему и я не оставлю тебя».

Заглянем в источник

Все виды службы – военной, придворной, гражданской – были сведены Петром в знаменитой Табели о рангах, обойти которую дворянин не мог, а был обязан служить, поднимаясь с одной ступеньки (чина) на другую. И здесь тоже, по мысли Петра, выслуга била породу. Когда Военная коллегия запросила императора:

«Как считать знатное шляхетство: по дворовому ли числу (от ста крестьянских дворов и выше) или по Табели о рангах до которого класса», Петр ответил: «Знатное дворянство по годности считать… Никому никакого ранга не позволяем, пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут и за оные характеры (т. е. оценки. – Е. А.) не получат».

Петр предусмотрел, чтобы дворяне не рассчитывали отсидеться от службы в своих имениях, надеясь на наследство. В 1714 году был принят закон о единонаследии. Все виды земельной собственности признавались единой недвижимой собственностью, которую наследовал только один, старший сын, а остальные, как написал в указе Петр, «не будут праздны, ибо принуждены будут хлеба своего искать службою, учением, торгами и прочим. И то все, что оные сделают вновь для своего пропитания, государственная польза есть».

После этого можно понять чувства Неплюева, который, узнав о смерти Петра, писал, что несколько дней плакал, ибо «сей монарх Отечество наше привел в сравнение с прочими, научил узнавать нас, что и мы люди, одним словом, на что в России ни взгляни, все его началом имеет… а мне собственно, сверх вышеписанного, был государь и отец милосердный».

Как бы то ни было, XVIII век не оказался безвозвратно потерян для любезного многим дела свободы. Замкнутый круг деспотизма и свободы все-таки кое-кто пытался разорвать. Так случилось, что «рабовладельческое дворянство» при Петре не только было глухо застегнуто в служилые мундиры, лишено права жениться (пока не выучится), не могло по своей воле передавать в наследство имения, но и приобрело ряд навыков и принципов, присущих европейскому дворянству. Несмотря на всеобщую «азиатчину», понятия дворянской чести, благородного поведения дворянина становились достоянием даже не самых высоколобых дворян, а вполне заурядных, которые были готовы, защищая свое имя и честь, встать со шпагой в «дуельную позитуру».

Государь дал могучий толчок развитию дворянского самосознания («И мы люди!»), росту самоуважения, привил понятия достоинства, высокие представления о служении России, истине (что не всегда совпадало!). Российское дворянство стало «закваской» многих благодатных для России явлений, а уж культуру без дворянства в России представить невозможно. Посмотрим дворянские списки того времени: почти каждая фамилия позже, уже через 50—70 лет, дала блестящего потомка: Аксаков, Алябьев, Анненков, Апухтин, Арцыбашев, Балакирев… Через несколько страниц: Мусоргский, Милюков, Скрябин, Сомов, Столыпин, Суворов, Писемский, Полонский, Потемкин, Пушкин… И так до конца: Чаадаев, Чаплыгин, Чебышев, Яблочков, Языков, Якушкин… И все эти люди – потомки петровских недорослей. Эти недоросли стали дедами и прадедами знаменитых писателей, композиторов, полководцев, реформаторов, государственных деятелей – словом, соли Русской земли. Им и их потомкам Россия во многом обязана свободой и зарождением ныне элементов гражданского общества.

Заметки на полях

Постоянно помня, что Петр I был сыном и внуком русских самодержцев, нельзя не отметить сознательного уничтожения царем-реформатором многих тех начал Московской Руси, тех принципов «старины», которые (при естественном разложении старого московского порядка) могли способствовать складыванию гражданского общества в России. О чем идет речь? Во-первых, мы видим, как петровская эпоха уничтожила юридическое понятие «вольный человек». Под широко распространенным юридическим понятием «вольные и гулящие люди» допетровская эпоха понимала категорию лично свободных людей, пополнявшуюся из вышедших на волю холопов, детей служилых и тяглых крестьян и т. д. Из их среды вербовались служилые, новые холопы. Массы таких вольных людей составляли главный резерв свободной рабочей силы – основы основ капитализма. Тысячи «вольных» и «гулящих» обслуживали водные пути, работали на первых частных мануфактурах.

Петровская эпоха покончила с этими свободными людьми. Уже Палата об уложении 1700 года записала, что необходимо отменить 20-ю статью Соборного Уложения 1649 года о приеме в житье к помещику «вольных людей». Там было прямо сказано: «Сию статью оставить… для того, что… вольных, опричь церковников, никого нет». В ходе дальнейших реформ Петр I провел учет и церковников.

Часть из них попала в штаты церквей, а остальные были отданы местным помещикам. А затем петровское законодательство вообще отказывалось признавать «вольных и гулящих». Они автоматически приравнивались к беглым, т. е. преступникам, и преследовались в соответствии с законами о беглых. Одним из следствий такой политики стало превращение русской промышленности в крепостническую. Она опиралась только на труд крепостных крестьян владельцев заводов и приписных крестьян.

Со сходных позиций Петр I подходил и к понятиям политической свободы. Взяв за основу западноевропейский государственный опыт (Швеции, Дании, Франции), он полностью изъял из копируемых в России учреждений все составляющие их суть органы выборного представительства с самого верха (парламент) до самого низа, т. е. до системы местного управления (выше упоминалась резолюция о введении шведского кирхшпиля: «В уездах из крестьянства умных людей нет»).

Важно заметить, что Петр четко представлял, что опыт самой демократичной страны того времени – Англии – абсолютно непригоден для России. В известном рассказе Андрея Нартова вполне в духе Петра записана концепция политической свободы, как ее понимал русский самодержец: «Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии законы содержат в себе добро, а не вред государству. Аглинская вольность здесь не у места, как к стенке горох. Надлежит знать народ, как оным управлять… Полезное слушать я рад и от последнего подданного; руки, ноги, язык не скованы. Доступ до меня свободен – лишь бы не отягощали меня только бездельством… Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру».

Такое понимание русской свободы закрепилось в сознании людей. В послепетровское время оно находило выражение в забавных резолюциях императрицы Анны Иоанновны: «Из Сибири его свободить, а жить ему в деревнях своих свободно, без выезда». Есть и другая формула русской свободы, записанная в документах: «человек вольный с указным пашпортом». Вот так которое столетие мы и жили: свободные без выезда или вольные с указным паспортом.

В целом можно сказать, что петровская эпоха резко сузила возможности иного, т. е. несамодержавного, некрепостнического, неполицейского развития России. Из многих вариантов движения в будущее благодаря петровскому «прогрессу через насилие» у России остался только один путь, по которому она шла до сих пор. Ясно, что в конце XVII века «ветер истории» дул в направлении реформ западного типа. Наверняка они были бы осуществлены, но не были бы такие жестокие, поспешные и бескомпромиссные. Известны слова В. О. Ключевского о том, что Петр «надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства – это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе неразрешенная».

Во все, что делал Петр, он вкладывал всю душу, весь свой темперамент. И не все получалось у него хорошо, или вообще не все получалось. На Западе царь был восхищен видом городов, благоустроенностью, четкой организацией городского управления. И вернувшись в Россию, он занялся реформой городов, решил, как писал, «собрать рассыпанную храмину всероссийского купечества». А она действительно рассыпалась. Налоги во время войны на горожан были такими огромными, что они побежали из городов в деревню, многие укрывались в монастырских землях и т. п. Для начала Петр запретил передвижение купцов: «А купецким людям всем объявить, чтоб им без указу, собою, з города на город для житья не переходить и домов своих не оставлять». Купечество, как один человек, зароптало – как же так, как можно коммерцию вести, никуда не переезжая? Пришлось отказаться от мысли ограничить передвижение коммерсантов.

И все же Петр хотел храмину эту перестроить заново. Он решил ввести на Руси западные магистраты, гильдии и цехи. Однажды утром 16 января 1721 года горожане проснулись и узнали, что все они зачислены в гильдии и цехи. Это напоминает анекдот о том, что развести английскую лужайку просто – поливай четыреста лет, и все. Так и здесь – действия Петра были примитивны: если на Западе купеческие гильдии, ремесленные цехи возникали в течение столетий, то в России они были учреждены указом. Это привело к формализму, злоупотреблениям, неразберихе. Местное начальство, выполняя волю царя, начало записывать в гильдии и цехи не только купцов и ремесленников, а всех подряд. В ремесленные цеха были включены люди, о которых говорили, что профессия у них – «черная работа». По-нашему говоря, это были чернорабочие, неквалифицированные кадры. Зато в России разом были введены магистраты, цехи и гильдии.

Вообще, Петр был щедрым покровителем русского предпринимательства. Он не жалел денег, материалов, предоставлял льготы каждому, кто хотел начать свое дело. Как-то раз он приехал в Архангельск, к братьям Бажениным, которые основали верфь и стали строить корабли. Довольный их работой, верфью, государь поднялся с братьями на колокольню. И оглядывая невообразимые просторы северных лесов, царь сказал Бажениным, что жалует им все земли, что видны с колокольни, как раньше говорили – «земли ваши от этого берега до тех пор, куда топор и коса ходят».

При Петре Великом Россия пережила бурный экономический подъем: основывались новые заводы, расширялись старые, появилось много новых товаров, предназначавшихся в первую очередь для армии. Все это было достигнуто усилиями государства, которое финансировало, поощряло развитие промышленности и торговли. На последнем этапе петровских реформ эта политика претерпела существенные изменения. Если раньше в торговле царила система откупов, монополий, то теперь государство дало купцам и компаниям право свободной торговли, как внутри страны, так и за рубежом. Такой же стала и промышленная политика. «Берг-привилегия» 1719 года позволяла всем желающим отыскивать полезные ископаемые и основывать заводы. Одновременно власти стали передавать в частные руки государственные предприятия. Новые владельцы могли рассчитывать на привилегии: с них не брали налоги, помогали в сбыте товаров. В этом смысле роль государства в образовании и развитии русской промышленности была велика. Ведь у русских купцов и предпринимателей не было капиталов, чтобы основывать дорогостоящие заводы, русские товары не могли конкурировать по качеству с западными.

В 1724 году был принят таможенный тариф, который устанавливал такие высокие пошлины на ввозимые из-за границы товары, что иностранцам стало невыгодно ввозить в Россию те виды товаров, которые выпускались на русских мануфактурах. Этот тариф назывался протекционистским, то есть он устанавливал протекцию, покровительство товарам, промышленности своей страны.

Государство не отстранялось от экономики полностью. Наоборот – его роль в промышленности была велика. С помощью Берг-, Мануфактур-, Коммерц-коллегии, Главного магистрата оно контролировало экономику. От суровых запретов, монополий, пошлин и налогов, повсеместного господства казны в промышленности и торговле Петр I перешел к системе бюрократического наблюдения за деятельностью купцов и промышленников. Многочисленные регламенты позволяли чиновникам следить за работой частновладельческих предприятий, регулировать производство товаров. Чиновники могли отобрать мануфактуру у предпринимателя, лишить его привилегии, стоило ему нарушить регламент или инструкцию. Регламентировалось все: стопроцентный тогдашний госзаказ, продукция только определенного качества, вида, размера. А чуть что не так – завод отберут в казну и отдадут другому предпринимателю. В итоге в экономике не было конкуренции, стимула расширять и совершенствовать производство. Да и сами предприниматели стремились получить побольше крепостных крестьян, стать дворянином и уйти от хлопотного промышленного дела.

Опекая и лелея таким образом промышленность, государство одновременно ограничивало, сковывало ее развитие. Власти были заинтересованы в развитии только тех отраслей, которые служили запросам государства, а еще точнее – армии. Все остальные отрасли были брошены на произвол судьбы и поэтому развивались слабо. Государство благосклонно смотрело и на просьбы «своих» предпринимателей, которые просили ввести монополии на производство их продукции. Таким образом, никто, кроме этих купцов, не имел право производить определенные товары. Конкуренты же, конечно, разорялись. А значение конкуренции в промышленности ведь очень велико – она заставляет предпринимателей думать над улучшением производства, качества самих изделий. Вот как происходило установление монополий. В конце 1720 года кожевники всей страны узнали, что некто М. Павлов основал компанию и получил привилегию на заведение кожевенного завода. Отныне всем продавцам кож было предписано поставлять кожи только на завод Павлова под страхом большого штрафа. С тех пор Павлов мог конкурентов не бояться и самочинно мог диктовать цены на готовую продукцию.

На тех немногочисленных предприятиях, которые существовали в России до реформ Петра I, рабочими были так называемые «вольные и гулящие люди». Среди них встречались как свободные неподатные люди, так и беглые крестьяне. В годы бурного промышленного строительства начала XVIII века рабочих рук на заводах не хватало, и Петр I стал передавать предпринимателям землю с деревнями, население которых становилось рабочими заводов. Сквозь пальцы смотрели власти и на обилие беглых на заводах. Восемнадцатого января 1721 года Петр I подписал указ, который разрешил мануфактуристам покупать крестьян для своих предприятий. Этим был сделан решительный шаг к превращению промышленных предприятий в вариант вотчинных, помещичьих заводов, а рабочих – в крепостных крестьян. Также был важен и другой указ – от 15 марта 1722 года. Он разрешал оставлять беглых помещичьих крестьян на заводах, при этом закрепляя их за владельцами предприятия как за новыми хозяевами. Это позволило предпринимателям-помещикам закреплять за собой и свободных людей, пришедших к ним по доброй воле. В итоге, через несколько лет на мануфактурах практически не осталось вольнонаемных. Это означало, что русская промышленность стала развиваться не по капиталистическому пути, на котором главными фигурами были свободные рабочие, продававшие (по экономическим причинам) свою рабочую силу фабрикантам, а предприниматели-помещики и рабочие-крепостные. Впоследствии это сильно затормозило экономический прогресс, отрицательно сказалось на социальном развитии русского общества.

Реформы Петра укрепили Российское государство, но для широких масс народа преобразования и война обернулись своей самой неприятной стороной: ростом налогов и повинностей, принудительными высылками на строительство крепостей и городов, ежегодными рекрутскими наборами, жестокостью и бессердечностью власти, произволом чиновников. При пересчете на деньги объем налогов и повинностей крестьян за годы петровского правления возрос в три раза, а в отдельных местах еще и больше. Петр I был реалистом, он понимал, что реформы и войны – тяжелое испытание для России. В предисловии к «Гистории Свейской войны» он, обращаясь к своему читателю, писал: «Итако, любезный читатель уже довольно выразумел, для чего сия война начата, но понеже всякая война в настоящее время не может сладости приностить, но тягость, того ради многие о сей тягости негодуют». Это слово – «тягость» – часто встречается в указах Петра I. В 1711 году он предписывает Сенату увеличить денежные сборы, но «без тягости народной». В другом указе Петр I указал губернаторам изыскивать доходы «без тягости народа».

Во время поездки во Францию в 1716 году он видел бедственное положение французских крестьян и писал в Сенат о своих, русских: «Что надлежит до зборов денежных, о том наипаче смотреть надобно, ибо и без великого отягчения людей сыскать можно, в чем наипаче труды приложите». Во взгляде царя на эту проблему виден прагматизм государственного деятеля, который прекрасно понимает, что разорение крестьянства самым серьезным образом скажется на благополучии государства. Но, сознавая все это, царь-реформатор не собирался сокращать масштабы начатых и очень разорительных для народа преобразований. Он считал, что знает свой народ, терпению которого, казалось, нет предела, и сможет им управлять и дальше как грозный учитель, отец с помощью принуждения и жестокости.

Курная изба в конце XVII столетия.

Между тем к середине 1720-х годов положение в деревне резко ухудшилось. Многочисленные налоги и повинности истощили крестьянское хозяйство. Об этом свидетельствовали многочисленные недоимки в сборах налогов. По подсчетам Военной коллегии общая сумма недоимок за 1720—1725 годы составила 3,5 млн рублей при ежегодном сборе 4 млн рублей. Первые годы после Северной войны ознаменовались неурожаями и голодом крестьян во многих уездах страны.

Посланный в 1723 году в Пошехонский уезд офицер сообщал о высокой смертности крестьян от голода, о том, что крестьяне пекли хлеб: «1) Из одной травы вахты и пихты, 2) из одной мякины, 3) из житной и овсяной мякины с соломою, 4) из лесного моху». Подобные сообщения, получаемые Петром из разных мест, побудили императора прибегнуть к крайней мере – конфисковать излишки хлеба у помещиков и раздать их голодающим крестьянам. Петровские реформы затронули крестьян России еще и потому, что резко ужесточили полицейский режим. Система контроля за подданными, созданная при Петре I, существенно препятствовала перемещению населения по стране, ограничивала возможности наиболее предприимчивых из крестьян. К этому нужно прибавить, что податная реформа благоприятным образом сказалась на крепостнической системе.

За время петровских реформ власть помещика над крестьянами значительно усилилась. Если раньше, до подушной переписи, поиск, поимка и отвоз беглого крепостного был частным делом помещика, то теперь, когда всех крестьян «положили» в подушный оклад в определенной местности, борьба с бегством стала делом государственным. И теперь вся сила власти устремлялась на помощь владельцу беглой «души мужеска полу».

Важным оказалось и то, что широкие массы народа не были вовлечены в тот бурный процесс усвоения западноевропейских культурных ценностей, о котором шла речь выше. Царь не требовал от крестьян ни обучения грамоте, ни ношения «новоманирных» нарядов. Жизнь русской деревни осталась такой же, как и прежде – традиционной, неторопливой, в гармонии с природой и миром. Время русского крестьянина подчинялось извечному круговороту времен года с их земными хлопотами в поле и на скотном дворе. Русское крестьянство во многом сохранило и традиционные праздники, обычаи, обряды. Рубаха, порты и кафтан из сермяги, сапоги, лапти, в холода поверх кафтана армяк или тулуп – эта традиционная одежда русского крестьянина просуществовала столетия, мало в чем изменилась при Петре I и после его смерти.

В петровскую эпоху выявился тот важный разлом, раскол, который многие десятилетия не давал покоя русскому обществу. Раньше, до Петра, народная культура была широко разлита в русском обществе, включая и его верхи. Песельники, сказочники входили в дом боярина и простого крестьянина, царя и холопа, общие праздники и обычаи предков с равным уважением ценились на всех «этажах» русского общества. Теперь, с введением Петром новых одежд, праздников и обычаев, интеллектуальная и властная часть русского общества все дальше и дальше отходила от народа, становясь ему чуждой, вызывая неприятие и насмешку как своими париками, так и непонятным выговором с немецким или французским акцентом. Последствия этого культурного раскола, усугубленного также жестким делением общества на крепостных и помещиков, податных и свободных от подати, сказались на последующей истории России.

В идеологии петровского времени был популярен образ школы, которую заканчивала вся страна, «посаженная» грозным «учителем». Но для царя-реформатора это был не только яркий образ, но и реальная государственная задача. Петр I стал основателем светского школьного образования. Указом от 14 января 1701 года в Москве, в Сухаревой башне была открыта школа «математицких и навигацких наук», которая вскоре стала называться Навигацкой школой. Здесь готовили моряков, артиллеристов, инженеров. В 1715 году высшие классы Навигацкой школы перевели поближе к морю, в Петербург и превратили в Морскую академию, которая существует до сих пор. Большая часть учеников состояла из дворянских недорослей и подьяческих детей.

После Навигацкой школы стали одна за другой открываться другие: Артиллерийская, Инженерная, Медицинская, Хирургическая школы. В них учили по преимуществу военным профессиям – ведь шла война. На заводах действовали особые Горные школы, которые готовили рудознатцев-геологов, металлургов. Примечательна и гимназия пастора Глюка, которую открыли в Москве в 1703 году. Молодых людей в ней учили иностранным (в том числе и восточным) языкам, а также светскому обхождению, что так необходимо было молодым дипломатам новой мировой державы.

Книги Петровского времени.

Эти специальные школы впоследствии, в XIX веке, превратилась в институты и высшие технические училища. Но все же большинство грамотных людей выходило из начальных, так называемых «цифирных» школ, основанных по царскому указу 1714 года. В школы принимались «робятки всякого чину», кроме крестьянских детей. Ученикам преподавали чтение, письмо, грамматику, арифметику, геометрию, Священное Писание. Учителями в цифирных школах работали монахи, да и содержание этих школ полностью лежало на церкви. Для солдатских детей были созданы Солдатские школы, похожие на обычные цифирные.

Учение в школах петровской поры начиналось с азбуки. Для этого брали учебник Федора Поликарпова, появившийся в 1701 году, или подобный ему букварь. В 1720 году Феофан Прокопович напечатал свое «Первое учение отрокам, в ней же буквы и слоги». Ученики постигали азбуку путем заучивания (или, как тогда говорили, «затверживания») в несколько приемов. Сначала они учили буквы и их названия: а – «аз», б – «буки», в – «веди», г – «глаголь». Затем учили сочетания гласных и согласных букв, слоги – «ба, ва, га, да, жа»… После этого переходили к более сложным: «бла, вла, гла, брю, врю, грю», что уже позволяло читать небольшие тексты – преимущественно молитвы и нравоучительные поучения вроде такого: «Храни себя, падению же братню не смеися». И только потом начинали изучать русскую грамматику по древнему изданию – учебнику Мелентия Смотрицкого, опубликованному еще в 1618 году.

Из наук первейшей считалась арифметика. В 1703 году в Москве была издана «Арифметика» Леонтия Магницкого. Это был отличный учебник – простой, ясный, умный. Несколько поколений русских людей XVIII века учили по нему арифметику, начала алгебры, геометрии, тригонометрии. Магницкий преподавал в Навигацкой школе, он знал, что нужно ученикам. Его «Арифметика» давала, прежде всего, практические сведения по математике, которые можно было тотчас применить на корабле, верфи, в лавке, у орудия на поле боя.

В школах петровской поры, как и в Средние века, школьники разных возрастов и классов сидели в одном помещении и вслух твердили наизусть весь преподаваемый учителем материал. Учителя обращались с ними жестоко. Педагогическая наука того времени утверждала, что никакая учеба без принуждения невозможна. Поэтому за непослушание, шалость, малейшую запинку при повторении вытверженного урока учитель бил ученика линейкой, ставил в углу голыми коленями на горох или наказывал розгами так, что школьник долго не мог сидеть. А по субботам пороли всех подряд, не разбирая правых и виноватых. Делалось это ради профилактики, на будущие времена.

И все же, несмотря на открытие школ, специалистов в России не хватало. Опыт собственного путешествия с Великим посольством натолкнул царя на мысль посылать русских юношей учиться за границу. Там они постигали навигацию, кораблестроение, медицину, учились другим наукам. Юным «пенсионерам» (так их, получающих за границей пособие-пенсию от русского правительства, называли) разрешалось служить в иностранных армиях и флотах, участвовать в сражениях. Большинство из них ехали за границу неохотно. Когда Петр узнал, что один молодой человек (Конон Зотов) сам просит отправить его учиться за границу, удовольствию царя не было предела, «понеже, – писал он, – зело редко случаетца, дабы кто из младых, оставя в компаниях забавы, своею волею шуму морского слушать хотел». Многие из «пенсионеров» не теряли время даром и возвращались домой отменными знатоками своего дела. Их экзаменовал сам царь, и уже после этого они, по своим знаниям и способностям, получали чины и должности в армии, на флоте. Горе же тем юношам, которые за границей наук не постигли, провели время в гульбе и веселье! Таких шалопаев Петр I сразу же с экзамена отправлял служить в простые матросы и солдаты.

Петр I хотел, чтобы в России были такие школы, училища, университеты и академии, как в Западной Европе. Поэтому он решил основать Академию наук. В 1718 году царь писал: «Сделать академию, а ныне приискать из русских, кто учен и к тому склонность имеет». По мысли Петра I Академия наук должна быть не просто научно-исследовательским центром, сообществом ученых, занимающихся только проблемами чистой науки. Важной частью Академии должен был стать академический университет с тремя факультетами: философским, медицинским и юридическим. На этих факультетах свои науки студентам преподавали бы академики-ученые. Студенты же, в свою очередь, учили бы гимназистов академической гимназии. Тем самым должен был возникнуть научный и одновременно учебный центр.

Двадцать восьмого января 1724 года Петр I подписал Устав Академии наук. Но с открытием Академии пришлось повременить – в России собственных ученых тогда не было. По многим университетам Европы были разосланы приглашения Петра I ученым с просьбой приехать в Россию. Здесь они могли получить работу, деньги, добиться уважения и почета. Решившиеся попытать счастья в далекой стране стали прибывать в Петербург весной 1725 года, когда основатель Академии уже умер. Академия была открыта Екатериной I летом того же года.

Новые, подчас непривычные нравы и обычаи входили в русскую жизнь. Но все делалось поспешно, необдуманно! Принципом Петра I во всех делах была любимая присказка: «Фундамент всему, что поспешайте! Поспешайте!» Не всегда спешка приводила к хорошим результатам. Реформы в одежде и в быту грянули так неожиданно, что внесли немалое смятение в головы людей. Кроме того, власти, выполняя царскую волю, действовали обычно грубо и бесцеремонно. Огромное количество русских людей было оскорблено и унижено массовыми насильственными переодеваниями и брадобритием. Они понесли большие материальные и моральные потери, что, конечно, не прибавляло популярности царю-реформатору.

Новые моды и нравы долго поддерживались только с помощью страха и насилия. Одна из причин восстания против царя, начавшегося в Астрахани в 1705 году, объяснялась восставшими горожанами и стрельцами тем, что «бороды резаны у нас с мясом и русское платье по базарам и по улицам, и по церквам обрезывали ж… и по слободам учинился от того многой плач». Петр I регулярно издавал указы, в которых угрожал каторгой и другими карами тем, кто пренебрегает новыми одеждами и обычаями. Нужно учитывать, что согласно старинной традиции мужчина должен быть похож на Бога и лишение его бороды считалось оскорблением. Для старообрядцев брадобритие было лишним свидетельством прихода на царство самого антихриста. Некоторые горемыки прятали срезанные бороды и просили положить их после смерти с ними в гроб, чтобы предстать перед Господом в надлежащем виде.

Заглянем в источник

В 1717 году появилось на свет знаменитое «Юности честное зерцало, или Показание житейскому обхождению». Это была книга, составленная из переводных пособий о поведении молодежи. Она учила молодого человека, как ему нужно вести себя в обществе. Из нее молодой человек впервые узнавал, что дворянину присуще достоинство, собственное мнение. При необходимости он может оспорить чужое суждение, но не должен грубить, ответ надлежало давать «с учтивостью и вежливыми словами». Далее:

«57. Рыгать, кашлять и подобныя такия грубыя действия в лице другаго не чини, или чтоб другой дыхание и мокроту желудка, которая восстает, мог чувствовать, но всегда либо рукою закрой, или отворотя рот на сторону, или скатертию, или полотенцем прикрой, чтоб никого не коснутца тем сгадить. 58. И сия есть не малая гнусность, когда кто сморкает, яко бы в трубу трубит или громко чхает, будто кричит и тем в прибытии других людей или в церкве детей малых пужает и устрашает…

Разным людям, особенно пожилым, было трудно приспособиться к бритью, тесной и неудобной для них одежде. Одни возмущались публично, за что попадали в тюрьмы, на виселицы, другие затаивались и, придя домой, спешили сбросить с себя ненавистные узкие»

новоманирные» одежды и обрядиться в одежды старые, свободные, приятные. Наконец, третьи – особенно молодые – быстро привыкали к новым одеждам и обычаям. Молодежи нравились завитые парики, расшитые камзолы, драгоценные табакерки, модные цветные «галстухи». Шпага на боку придавала кавалеру мужественности, а новые высокие башмаки с золотыми пряжками так замечательно скользили по паркету! Женщины и девицы поначалу стыдились появляться в обществе в открытых платьях, с новыми вычурными прическами, но стоило одной-другой блеснуть на ассамблее новым нарядом, как им следовали многие – ведь мода всегда заразительна!

61. Должно, когда будешь в церкви или на улице людем, никогда в глаза не смотреть, якобы из их насквозь кого хотел провидеть, и ниже везде заглядоваться или рот розиня ходить, яко ленивый осел, но должно идти благочинно, постоянно и смирно… Когда прилучится тебе с другими за столом сидеть, то содержи себя в порядке по сему правилу: во-первых, обрежь свои ногти, да не явится якобы оныя бархатом обшиты, умой руки и сяди благочинно, сиди прямо и не хватай первой в блюдо, не жри как свиния и не дуй в ушное (т. е. в суп. – Е. А.), чтоб везде брызгало, не сопи егда яси, первой не пей, будь воздержан и бегай пьянства, пий и яждь, сколко тебе потребно; в блюде будь последний; когда часто тебе предложат, то возми часть из того, протчее отдай другому и возблагодари ему; руки твои да не лежат долго на талерке, ногами везде не мотай, когда тебе пить – не утирай рта губ рукою, но полотенцем и не пий, пока пищи не проглотил; не облизывай перстов, не грызи костей, но обрежь ножом, зубов ножом не чисти, но зубочисткою… Над ествою не чавкай, как свиния и головы не чеши, не проглотя куска не говори, ибо так делают крестьяне; часто чихать, сморкать и кашлять непригоже. Когда яси яйцо – отрежь напред хлеба и смотри, чтоб при том не вытекло и яждь скоро… между тем не замарай скатерти и не облизываяй перстом, около своей талерки не делай забора из костей, корок хлеба и протчаго; когда престанешь ясти, возблагодари Бога, умой руки и лице и выполощи рот…».

В «Зерцале» есть целый раздел для девиц, который называется «Девической чести и добродетели венец». В нем говорится, как не надлежит себя вести порядочной девушке: такая особа «разиня пазухи, садится к другим молодцам и мущинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселитца и напивается пьяна, скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва, ибо где нет стыда, там и смирение не является».

Отрывок говорит о том, что, во-первых, вряд ли следует преувеличивать особую забитость русской женщины, «заключенной» в тереме «Домостроем», и, во-вторых, русская женщина с таким восторгом встретила свободы, что ее почти сразу же приходилось призывать к скромности.

«Зерцало» рисует молодого дворянина трудолюбивым, старательным, образованным, воспитанным, вежливым. И еще: он складно говорит, знает иностранные языки, хорошо танцует, владеет шпагой и конем. Так и видишь этого благонравного юношу в расчесанном парике с чистыми ногтями, который держит в руке гусиное перо и сочиняет письмо. Перед ним лежит книжка под названием «Приклады, како пишут комплименты». Это переводное пособие с образцами писем и посланий по разному поводу к начальнику, родителю, возлюбленной, приятелю и т. д. Наш же юноша пишет матушке поздравление с Новым годом, отмечать который стали по европейскому обычаю с 1 января 1700 года:

Высокопочтенная госпожа мать! Чадския любви обязательство, которое меня всегда к тому привлекает вам всякого блага желать, требует в сие время, когда мы Божиим дарованием в Новый год вступаем, наипаче от меня сею должностию, которой и от всего сердца последствую…

Петр I активно приучал созданное им же светское общество к новым развлечениям. Так, 26 ноября 1718 года появились ассамблеи. Указ об их введении начинался с объяснения, что это такое: «Ассамблеи – слово французское, которого на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать:

вольное; в котором доме собрание или съезд делается не для только забавы, но и для дела, ибо тут может друг друга видеть и всякой нужде переговорить, также слышать что, где делается, притом же и забава. А каким образом оные ассамблеи отправлять, то определяется ниже сего пунктом, покамест в обычай войдет». Ниже шли «пункты», как нужно вести себя на ассамблеях: хозяин гостей не встречает, не потчует, не провожает, гости «вольно сидят», при виде начальства и даже царя не вскакивают… Ведал ассамблеями петербургский генерал-полицмейстер. Он назначал время и дом для этого «вольного развлечения» и со своими людьми следил там за порядком. Ассамблеи проводились в домах сановников, от посещения их спасала только смерть или тяжкая болезнь. Нарушителей правил ассамблей ждало серьезное испытание – штрафной кубок «Большого орла», вмещавший два литра вина.

В итоге провинившийся гость в этот вечер стоять на ногах уже не мог. Он наверняка даже не слышал, как начинались танцы – главное событие ассамблеи. Впрочем, известны случаи и добровольного пития из кубка. Это происходило тогда, когда щедрый хозяин, шутки ради, бросал на дно заполненного спиртным кубка десяток-другой золотых. Они могли достаться только тому, кто опорожнял кубок до дна. Редко у кого хватало здоровья или жадности дотерпеть до того момента, когда золотые начинали позванивать на дне опустевшего кубка.

Нам, людям начала XXI века, было бы не очень уютно на петровских ассамблеях. В маленьком зальце, переполненном разгоряченными, нетрезвыми и не особенно чистоплотными людьми, невыносимо жарко и душно. Не лучше и в соседних комнатах, где стояли столы со снедью и вином и где за картами и шахматами с кружками пива сидели мужчины. Клубы табачного дыма застилали свет, крики и пьяное пенье заглушали разговор, кто-то из гостей уже лежал под столом, кому-то от выпитого лишнего кубка требовалась неотложная помощь. При этом всем нужно держать ухо востро: маршал ассамблеи с этим проклятым кубком расхаживал между гостей, высматривая нарушителей. Достоинством таких собраний было то, что на них предполагалось естественное, «без чинов», общение, впервые были допущены женщины, которые ранее не выходили, кроме церкви, за пределы своего дома и уж тем более никогда не танцевали европейские танцы с чужими мужчинами.

Ассамблея времен Петра.

Застолью придавалось большое значение. Столы во дворце расставляли и в больших залах, и в покоях поменьше. В зале сидел Петр I и вельможи: сенаторы, адмиралы, генералы, президенты коллегий, за столом в соседних покоях – духовенство, дальше – армейские и флотские офицеры. Отдельно сидели купцы, кораблестроители, иностранные шкиперы судов, стоявших в это время в Петербурге. Императрица и дамы света располагались также в отдельном покое. На столах стояли стеклянные бокалы (или, как говорили в XVIII веке, «покалы»), кружки, кубки, стаканы и так называемые стопы. Гости пили разные вина и водки, которые подавали слуги – на столах бутылки не стояли. Известно, что сам царь более всего любил анисовую водку и токайское вино. Но слуги подавали также сухие французские и немецкие вина, различные настойки, пиво. Столы были уставлены большими серебряными и оловянными блюдами с многочисленными холодными закусками, как мясными, так и рыбными.

Позже шли перемены горячих блюд, которые готовил царский повар Фельтон. Десерта за царским столом обычно не подавали. Фрукты выставлялись сразу, вместе с закусками. Но они не были особенно привлекательны для гостей. Обычно их доставляли в Петербург издалека в засахаренном или засоленным виде – гости угощались вываренными в сахаре сливами, лимонами, а также солеными арбузами. Конфеты («конфекты») подавались только к дамскому столу.

Государь как хозяин дома был страшен для гостей, особенно для тех, кто не привык еще к царскому застолью. Все современники, оставившие записки, утверждают, что Петр I почти насильно спаивал гостей, заставляя их поднимать тосты не только с вином, но и с дешевой водкой (так называемое «хлебное вино»), неприятной на вкус и омерзительно пахнувшей сивухой. Петр I не давал гостям встать из-за стола, держал их там часами, а иногда и сутками. При этом сам нередко покидал застолье, чтобы вздремнуть часок-другой в своих покоях.

Выставленные в дверях часовые не выпускали гостей даже ради совершения неотложных нужд. Известно, что полы пиршественных зал предусмотрительно устилались рогожей, сеном и соломой, чтобы спасти паркеты от продуктов жизнедеятельности засидевшихся гостей.

Танцы под музыку обычно полковых оркестров были непременной частью празднеств. Они позволяли гостям размяться после многих часов сидения за столом. Танцы устраивались в Большом зале и были обязательны для всех гостей. Обычно сам Петр с Екатериной открывали действо. Начиналось все с медленных, церемонных танцев: «аглинский» (контрданс), «польский», менуэт. Царственная пара отличалась неутомимостью и, бывало, выделывала такие сложные фигуры, что пожилые гости, шедшие за ними и обязанные повторять предложенные первой парой движения, под конец танца еле волочили ноги. Зато молодые были в восторге. Об одном таком эпизоде иностранец пишет, что старики довольно быстро закончили танец и пошли курить трубки да в буфет закусить (в соседних покоях выставлялись столы с закусками), а молодым не было удержу:

Десять или двенадцать пар связали себя носовыми платками, и каждый из танцевавших, попеременно, идя впереди, должен был выдумывать новые фигуры. Особенно дамы танцевали с большим удовольствием. Когда очередь доходила до них, они делали свои фигуры не только в самой зале, но и переходили из нее в другие комнаты, некоторые водили (всех) в сад, в другой этаж дома и даже на чердак.

Заглянем в источник

Петр сам редко напивался до бесчувствия (хотя и такое бывало), но любил смотреть, как его гости приходят в скотское состояние. Один из иностранцев – датский посланник Юст Юль писал, что царь это делает с умыслом, чтобы из ссор и пьяных откровений своих подданных вызнать их тайны. В итоге, как писал другой иностранец, голштинский камер-юнкер Ф.-В. Берхгольц, побывавший на празднестве, зрелище через несколько часов застолья становилось занятным:

«Великий адмирал (Ф. М. Апраксин. – Е. А.) до того напился, что плакал как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в подобных случаях. Князь Меншиков так опьянел, что упал замертво и… его люди с помощью разных спиртов привели его немного в чувство и испросили у царя позволение ехать с ним домой».

Примечательно, что во время застолий гости не смешивались, переходить от стола к столу им запрещалось. Это мог делать только царь, который, как писал англичанин П. Г. Брюс, «в каждом застолье поддерживал беседу соответственно профессиям и занятиям присутствующих».

Генерал-адмирал Ф. М. Апраксин.

Словом, танцы открывали неограниченные возможности для волокитства. Правда, разгоряченным танцорам в помещениях дворца, маленьких и тесных, было невероятно душно. Густые винные пары, табачный дым, запахи еды, пота, нечистой одежды и немытых тел (предки наши не были особенно чистоплотны) – все это делало атмосферу праздника тяжелой в прямом смысле этого слова, хотя и веселой по существу. В праздник, когда за окном темнело, все ждали так называемой «огненной потехи». Она начиналась в виде зажженной иллюминации: тысячи глиняных плошек с горящим жиром были выставлены на стенах Петропавловской крепости, других сооружений, «очерчивая» таким образом в темноте контуры зданий. Но все ждали главного действа – фейерверка.

Действующие лица

Генерал-адмирал Федор Апраксин

С парадных портретов генерала-адмирала Федора Матвеевича Апраксина на нас смотрит суровый седой воин в латах, с мерцающей на груди бриллиантовой звездой высшего российского ордена Андрея Первозванного. Для знающих суть дела во всей этой нарочитой воинственности видна усмешка судьбы. Апраксин действительно провоевал всю свою жизнь, но не стал ни воином, ни флотоводцем; он вообще не был ни воинственным, ни грозным. Он стал первым президентом Адмиралтейской коллегии, командовал флотом, но вряд ли самостоятельно смог бы ввести в гавань хоть один корабль. Многие его морские и сухопутные победы принадлежали другим – часто за спиной Апраксина стоял сам царь Петр, который уходил в тень, оставляя славу победителя Апраксину. Так было и в 1713 году, когда Апраксин был объявлен главным героем занятия богатой шведской провинции Финляндии. Как писал историк Мышлаевский, при завоевании Финляндии проявилось самое главное различие между Петром и Апраксиным. Царь был военным гением, в любой ситуации действовал решительно и нестандартно, а Апраксин – военной посредственностью, которая всегда норовит тянуть время.

Но царю нужен был Апраксин как формальный глава флота. Он был добр, мягок, безответен, послушен. Федор Матвеевич олицетворял русское начало в первом русском адмиралитете, состоявшем сплошь из англичан, датчан, голландцев и шведов. Так уж получилось в судьбе Апраксина. На заре своей жизни он, как и многие другие юные дворяне, попал в «потешные» Петра, прошел типичный путь петровского сподвижника: непрерывные и сложные поручения сурового царя, дело, к которому не лежала душа этого вальяжного московского человека. Из переписки Апраксина с его ближайшим другом фельдмаршалом Шереметевым видно, что Апраксин никогда не горел служебным энтузиазмом плебея Меншикова, не жаждал знаний как князь Кантемир или Брюс. Апраксин был недобровольным сподвижником царя-реформатора, воспринимал Петра как данное Богом испытание и беспрекословно подчинялся высшей воле. Воспитанный в старомосковских традициях, он остался на всю жизнь добросовестным «нижайшим рабом», как называл себя в письмах, хотя Петр требовал от Апраксина – члена интимной «компании» собутыльников – обращения к нему как к равному.

Апраксин – адмирал поневоле, не был, как царь-романтик, влюбленным в море и корабли человеком. Но зато он был исполнителен и надежен. А в верности «нижайшего раба» всегда были сомнения. И Петр – человек проницательный – как-то сказал Федору Матвеевичу: «Хоть ты всегда одобрял мои предприятия, особенно по морской части, но я читаю в сердце твоем, что если я умру прежде тебя, ты будешь один из первых осуждать все, что я сделал». Как в воду смотрел царь. После смерти Петра Апраксин вошел в состав Верховного тайного совета и вместе с другими петровскими сподвижниками отважно критиковал дела царя-реформатора. А как он был рад, когда внук Петра Великого Петр II в 1728 году перенес столицу в Москву! Апраксин был, как и прежде, на первых ролях в государстве, но, больной и усталый, не участвовал в политической борьбе тех лет. В 1728 году так нелюбимая им стихия настигла горе-адмирала – он умер от водянки.

Иллюминация Петропавловской крепости в январе 1735 года.

Фейерверк тех времен был сложным делом, синтезом пиротехники, живописи, механики, архитектуры, скульптуры и даже литературы и граверного дела. Для каждого фейерверка изготавливалась гравюра, которую уснащали пояснениями различных фигур фейерверка и поэтическими надписями. Эти гравюры играли роль современных театральных программок, которые раздавали (но чаще продавали) зрителям. С этими гравюрами-программками в руках зрители (тогда их называли «смотрителями») выходили на крыльцо дворца или смотрели за «огненной потехой» из окон. Царь обожал фейерверки, сам участвовал в их создании и их сожжении, причем не раз рисковал жизнью, но считал огненные потехи очень важными, ибо так можно было приучить людей не бояться огня и унимать «Вулкановы злобства» как на пожарах, так и в бою. Вначале с участием самого государя составлялся подробный проект фейерверка, затем художники и пиротехники брались за изготовление «плана фейерверка» – так называлась огромная деревянная рама высотой до десяти метров. На эту раму натягивались шнуры, пропитанные горючими пиротехническими составами. Переплетения шнуров образовывали рисунок – порой сложную композицию из нескольких фигур с «девизом», который пояснял изображение. При дневном свете все это представляло собой лишь малопонятную путаницу шнуров и веревок, и только когда в темноте концы шнуров поджигали солдаты, бегавшие по узким трапам с обратной стороны плана, изображение и буквы «девиза» бывали видны за сотни метров. Таких рам-планов в одном фейерверке могло быть несколько, благодаря им создавалась нужная перспектива. Между планами ставили различные скульптуры из дерева, гипса или бумаги, которые в темноте были подсвечены. Пока горел план, в различных местах начинали извергать огонь разные пиротехнические сооружения – «вулканы», «фонтаны», «каскады», «огненные колеса», создававшие феерическую картину «пиршества огня». Искусные мастера фейерверка каждый раз стремились чем-то удивить зрителей. Бывало, что в начале фейерверка по протянутым и невидимым в темноте тросам к плану «подлетал» сияющий огнями двуглавый орел, державший «в ноге» пучок «молний», которыми он и поджигал план. Так, в 1723 году, в день тезоименитства Екатерины Алексеевны фейерверк был «зажжен слетевшим из императорской залы ангелом с ракетой». Наверняка в путь от окна залы к раме фейерверка его отправлял сам государь – во время фейерверка царь был главным распорядителем и хлопотал больше всех. Ангел поджег план, и все «смотрители» увидали девиз из белого и голубого огня, представлявший вы сокую колонну с императорской короною наверху и по сторонам ее две пирамиды, увитые лавровыми ветвями. После того как сожгли фейерверк, гремел мощный салют, от которого нередко вылетали стекла соседних с дворцом домов.

Легенды и слухи

Всепьянейший собор

Кроме ассамблей в петровское время было и другое – уже для узкого круга избранных – развлечение под названием «Всепьянейший», или «Всешутейший собор». Это довольно сложное явление жизни верхов петровской России. Его корни уходят в традиции шутовской скоморошеской культуры, когда в Святки устраивали карнавальные действа с ряжеными, шутками, разгулом и пьянством. Петр I сделал эти развлечения постоянными, ввел в их организацию четкий порядок и регламент. «Заседания», или, проще говоря, попойки «Всепьянейшего собора», проходили по утвержденному царем ритуалу, каждый участник имел карнавальное имя, свою шутовскую роль. Сам Петр был «протодьяконом» Собора, а главой многие годы оставался Никита Зотов – некогда учитель Петра. Он носил титул «патриарха князь-папы», которому все участники Собора шутовски поклонялись. Непременными участниками Собора были многочисленные придворные шуты, карлы, уроды. Собор во многом копировал церковную иерархию, что отражалось в титулах участников, в названиях церемоний. И хотя многие считали, что на Соборах пародируется католицизм, но заметно, что там осмеивалось и православие. В основе ритуалов Соборов лежала система святочных «передразниваний» реальной, вполне «серьезной» жизни, типично средневековый публичный смех с его озорством, беспробудным пьянством, непристойностями и издевательствами над людьми. Душой Собора был сам царь, который мог бросить все дела, чтобы сочинить очередной шутовской указ или регламент шутовской церемонии. Неясно, какие цели при этом ставил сам царь, не давая угаснуть этому сомнительному с точки зрения морали, веры и утомительному для многих людей «учреждению». Возможно, Собор для Петра, перегруженного сотнями ответственных дел, был своеобразной отдушиной, давал необходимый перерыв в нескончаемой государственной работе. В окружении соборян-собутыльников он мог расслабиться, отдохнуть. Как человек с фантазией, юмором, энергией, но, одновременно, с довольно низкой культурой, он находил развлечение не просто в попойках, а в «организованном, регламентированном пьянстве» в рамках Собора, смахивающего на церковь и, вместе с тем, на канцелярию, учреждение. Не исключено, что Собор, подобно Эрмитажу Екатерины II, позволял царю в неслужебной, вольной обстановке лучше изучить людей, понять их стремления и характер. Со смертью Петра Собор прекратил существование, хотя и оставил после себя дурную память как пример самовластия и самодурства великого реформатора.

Как известно, в допетровской России женщина жила по нормам «Домостроя» – кодекса домашнего поведения XVI века. Эти нормы были довольно жестоки в отношении женщины: полная власть мужчины в семье, имущественное и юридическое бесправие, многочисленные ограничения, которые делали невозможным самостоятельную жизнь женщины в обществе. С петровскими реформами женщина вышла из терема. Вместе с мужчиной она появлялась на празднествах, ассамблеях. Как видно из процитированного выше отрывка из «Юности честной зерцала», женщину даже приходилось укорачивать – так она быстро восприняла данные ей вольности.

Женщинам (женам и дочерям) было разрешено сопровождать мужей за границу. А сколько проблем принесли женщинам новые западные моды!

Древнерусская одежда существенно отличалась от европейской. На смену шушунам – длинным сарафанам, телогреям, летникам с рукавами до земли пришли платья с большим вырезом на груди и спине, жесткие корсеты и фижмы, причудливые парики. На головах дам громоздились несусветной величины шляпы или прически в виде многопушечного фрегата, замка, букета цветов. Это означало подлинную революцию в жизни русских женщин. В богатых домах появились парикмахеры – «куаферы», без искусства которых «строительство» такого фрегата на голове было невозможно.

Новоманирные наряды стоили очень дорого. Поначалу их привозили из-за границы, но вскоре и в России научились делать шляпки, ленты и прочие «галантереи». Русские портные, привыкшие шить только летники и телогреи, быстро усвоили и шитье западных платьев. Да и нужда их заставляла: попасть под кнут за шитье старомодной одежды, как обещали указы Петра I, никому не хотелось. Русская женщина петровской поры была большая модница. Особенно любила она румяниться и белить лицо, для чего расходовала за свою жизнь килограммы румян и белил. Иностранцы поражались, как быстро русские дамы усвоили новые моды и манеры. Один из иностранцев писал: «Русская женщина, еще недавно грубая и необразованная, так изменилась к лучшему, что теперь мало уступает немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости, а иногда в некоторых отношениях даже имеет перед ними преимущество». Мужья таких дам без радости смотрели на успехи своих жен на ассамблеях – за цену иной модной шляпки можно было купить неплохую деревеньку с десятком-другим «крестьянишек». Кроме того, нравы менялись медленней, чем моды, – светское поведение женщин не одобрялось в обществе. Петр I изменил и старинный обычай заключения браков. Ведь раньше, до Петра I, жених видел невесту впервые только за свадебным столом – их судьбу решали родители. Теперь наступили новые времена – молодежь встречалась на публичных празднествах, ассамблеях, на вечеринках. Поэтому молодые люди виделись до обручения – обмена кольцами. Кроме того, девушка, которой не понравился жених, могла расторгнуть брачное соглашение.

Благодаря Петру в русское общество внедряется идея любви и свободной воли сторон как решающей причины брака. Двадцать второго апреля 1722 года Петр I указом запретил браки, заключенные по принуждению со стороны как родителей, так и помещиков (если речь шла о крепостных молодых людях). Легче становятся и разводы. Царь как-то сказал: «Бог установил брак для облегчения человека в горестях и превратностях здешней жизни и никакой союз в свете так не свят, как доброе супружество; что же касается до дурного, то оно прямо противно воле божьей, а потому столько же справедливо, сколько и полезно расторгнуть его, продолжать же его крайне опасно для спасения души». И все же и в XVIII веке муж обладал огромной властью над женой, его с большим доверием слушали судьи при разводе, он оставался безраздельным хозяином общей собственности семьи. Самым обычным в семье были побои женщины. За убийство жены мужа обычно наказывали кнутом или посылали на покаяние в монастырь на несколько месяцев.

Бывало, что нелюбимая жена, не в силах сопротивляться побоям и тиранству мужа, уходила в монастырь и тем самым позволяла мужу жениться снова. Двухвостая плеть была устойчивым символом семейной жизни того времени. И тем не менее новое все глубже входило в жизнь русского общества, особенно дворянского. В книге «Юности честной зерцало» есть целый раздел для девиц, который называется «Девической чести и добродетели венец». В нем перечислены двадцать добродетелей, которыми должна обладать воспитанная девица. Среди них – набожность и богобоязнь, почитание родителей, трудолюбие, приветливость, милосердие, чистота телесная, стыдливость, воздержание, целомудрие, бережливость и др. Особо приветствовались такие достоинства дам, как молчаливость и стыдливость.

Заглянем в источник

Преступницу-женщину, особенно если она убила мужа, ждала страшная казнь – ее живой (по грудь или по горло) закапывали в землю. И если на улице было тепло, а стража вовремя отгоняла голодных псов, готовых разодрать жертву, то мучения несчастной затягивались на недели. Вот типичное доношение в Брянскую воеводскую канцелярию:

«Сего 1730 года, августа в 21-го дня в Брянске, на площади вкопана была крестьянская жонка Ефросинья за убийство до смерти мужа ее. И сего сентября 22-го дня оная женка, вкопанная в землю, умре».

Следовательно, крестьянка прожила в земле больше месяца!

Город, заложенный весной 1703 года, строился с несколькими целями. Петр стремился создать в устье Невы не просто город, а цитадель, крепость, которая бы стала опорным пунктом русской обороны в этом районе. Две крепости – Петропавловская и Адмиралтейская – обеспечивали безопасность нового города, который начал расти под прикрытием крепостных орудий. В 1716 году архитектор Леблон разработал план возведения на берегах Невы мощнейшей цитадели – неприступной крепости. Однако план этот не был реализован. Угроза со стороны шведов к этому времени ослабла, а уже созданная система обороны Петербурга и Кронштадта довольно хорошо показала себя в первые годы жизни города.

Возведение собственно города было второй целью Петра I. Город начал строиться в нескольких местах почти одновременно. Старейшей частью петербургского посада является застройка на Петербургской (Петроградской) стороне, на берегу Невы, на Васильевском острове. Но все-таки третий естественный центр города возник на его материковой части, которая называлась Адмиралтейским островом (пространством суши вокруг Адмиралтейства, ограниченном Невой и реками Мойкой и Фонтанкой). Здесь возвели Зимний и Летний дворцы Петра, вдоль Невы возвышались дома первейших вельмож. В начале будущего Невского проспекта образовалась «нерегулярная», довольно хаотичная слобода. В маленьких домиках жили мастера и рабочие Адмиралтейства, селились купцы – тут, на берегу Мыи – Мойки стоял Гостиный двор. Это место хотя и не отличалось благоустройством, но нравилось первым петербуржцам. Отсюда начиналась Першпектива – Невский проспект, которая выводила к основанному в 1710 году Александро-Невскому монастырю. Отсюда начиналась и жизненно важная для города дорога в Россию – на Новгород и Москву. Молились жители Адмиралтейской слободы в Исаакиевском соборе, основанном в честь Исаакия Далмацкого, в день рождения которого появился на свет Петр I.

Развивая торговлю, Петр I связывал с этим еще одну цель основания города – Петербург должен был стать главным портом России, основным перевалочным пунктом для товаров, шедших с Запада в Россию и из России на Запад. Выполнить эту задачу, несмотря на географическое удобство нового города, оказалось непросто. Мало было создать портовые причалы и склады, нужно было обеспечить удобство, безопасность и выгодность торговли в Петербурге. Долгое время шведы господствовали на Балтике и захватывали все корабли, которые шли в Петербург. Не менее опасно было плавание по внутренним водоемам. Ладожское озеро отличалось своим непредсказуемым вздорным нравом и пожирало сотни судов, направлявшихся в Петербург. Наконец, нельзя забывать, что торговые пути в России на протяжении столетий сливались, как реки, в одном главном направлении – к Белому морю, Архангельскому порту, куда уже весной прибывали сотни иностранных судов.

Петр I много сделал, чтобы Петербург стал главным портом России. Благодаря усилению русского флота Балтика очищалась от шведских каперов, вдоль берегов бурной Ладоги начали строить канал, который уже в 1728 году позволил судам безбоязненно проходить опасную для мореплавания зону. Для петербургской торговли создавались особые, льготные условия. Пошлины здесь были ниже, чем в Архангельске, Риге, Ревеле. Кроме того, царь не останавливался перед насилием. Он запрещал купцам торговать в Архангельске, заставляя купцов внутренних городов России заводить дело в Петербурге, перебираться сюда с домочадцами и основными капиталами. И хотя еще долгие десятилетия товары из России увозились в основном на иностранных судах, власть помогала купцам и с организацией торгового мореплавания.

Адмиралтейство. С гравюры 1716 года.

Наконец, одной из важнейших целей Петра I было превращение Петербурга в имперскую столицу России. Кажется, что такая цель ставилась царем с самого начала – со дня основания города в 1703 году. Ведь уже осенью 1704 года Петр I называл Петербург столицей. Но это были лишь мечты – слишком опасно жилось в Петербурге в начальный период Северной войны. Поражения от шведов в Польше и на Украине могли привести к утрате Ингрии и Петербурга. Воюя вдали от своего «парадиза», царь постоянно думал о его судьбе.

Сразу после Полтавской победы Петр I радостно писал Ф. М. Апраксину: «Ныне уж совершенно камень во основанием Санкт-Питербурху положен с помощию Божиею». Взятие Выборга в 1712 году позволило, по образному выражению Петра, «положить под бок» новой столицы удобную «подушку». Занятие русскими Прибалтики, и особенно Эстляндии, было продиктовано желанием Петра во что бы то ни стало обеспечить новой столице зону безопасности.

Мы так и не знаем, когда точно – в 1712 или в 1713 году – Петербург стал резиденцией царя, столицей. Никакого указа об объявлении Санкт-Петербурга столицей (или второй столицей) не сохранилось. Фактически с этого времени на берега Невы перебрались иностранные дипломаты, а петербургские канцелярии – ранее временные филиалы московских приказов – стали основными правительственными учреждениями. Сам же Петр I жил в Петербурге с самого его основания и в 1708 году перевез сюда свою семью. В 1712 году он венчался с Екатериной именно в Петербурге, подчеркнув тем самым его столичность.

С нежностью относился Петр I к своему юному городу. Для него Петербург был символом всего нового, совершенного и удобного. Трудности, которые вставали перед строителями в этих угрюмых, лесистых и болотистых местах, не смущали Петра, он верил в великое будущее своего детища. Приезжая сюда, в свой «парадиз» из дальних походов, царь отдыхал душой. Ни одна мелочь не ускользала от него. Он был истинным главным архитектором и строителем города. Петербург возводился не только (как потом писал А. С. Пушкин) «назло надменному соседу» – Швеции, но и назло старой России, ненавистной Петру Москве, в хаосе застройки которой, в неспешной, традиционной жизни которой он постоянно ощущал угрозу для себя.

Иначе все было на берегах Невы, вдали от Москвы. Именно здесь Петр решил воплотить свою мечту о городе, который будет похож на любимый им Амстердам, а также Венецию с их каналами, уютными улочками и высокими колокольнями церквей. На Васильевском острове «голландский» вид городу должны были придать каналы, рассекающие вдоль и поперек весь остров, и построенные по их берегам сплошными рядами – стена к стене – дома. Их планировали по единому образцу в мастерской швейцарского архитектора Доменико Трезини, ставшего первым главным архитектором города.

Петр начал свою деятельность в Петербурге осенью 1703 года, когда приехал на берега Невы с целой командой иностранных архитекторов – немцев, французов и датчан. Все первые постройки Петербурга осуществлялись под его руководством. Для строительства города в 1709 году создали Канцелярию от строений. В ее распоряжении были материалы, деньги и рабочие. Самым важным строительством для Трезини стал каменный Петропавловский собор с огромной, непривычной русскому глазу колокольней. На ее верхушке «летел» на огромной высоте белый ангел, который своими крыльями как бы прикрывал новый город. Вообще, вид высоких шпилей стал характерным, примечательным для Петербурга. Он как бы подчеркивал западную ориентацию, новизну города, так отличавшегося от вида традиционных русских городов, над которыми виднелись луковки-маковки русских церквей. Необычаен для русского глаза был и Летний сад. Это обширный парк, в котором до сих пор стоит изящный Летний дворец Петра работы архитекторов Трезини и Шлютера. По указу Петра в Летнем саду сделали искусные гроты, высоко в небо били фонтаны, среди зелени деревьев белели мраморные статуи. Их начали привозить из Италии через несколько лет после основания города. Петр не жалел денег для того, чтобы украсить свой «огород» – так называл он Летний сад. Крупные итальянские скульпторы П. Баратта, А. Тарсия и другие работали по заказам русского царя. Но все-таки самой выдающейся диковинкой Летнего сада стала античная фигура Венеры – богини любви. С огромными трудностями скульптуру доставили из Италии в Петербург и водрузили в Летнем саду. А чтобы возмущенные консерваторы не повредили беломраморное тело Венеры, возле нее поставили часовых.

Летний сад и дворец. С гравюры 1716 года.

Царь стремился создать не просто парк – место отдыха, но и своеобразную школу под открытым небом. Посетители наслаждались не только зрелищем красивых статуй, но и могли пополнить свои знания по истории, мифологии. Так, глядя на скульптурную группу «Похищение сабинянок», они узнавали легендарный эпизод из истории Древнего Рима, когда римляне добывали себе жен посредством бесчестной кражи их у соседнего племени. Чтобы усилить назидательность скульптуры, возле фонтанов с сюжетами на темы басен Эзопа были повешены железные доски с текстом басен и пояснениями к ним. На лугу возле сада возвышался павильон; в нем находился знаменитый Готторпский глобус, диаметр которого достигал 336 см. Он был сооружен в 1664 году, а в 1713 году герцог Голштинский подарил его Петру I. Внешняя поверхность глобуса изображала земную сферу, а внутри размещалась карта небесной сферы. За столом внутри глобуса рассаживались 10—12 человек, глобус вращали, и сидевшие в темноте глобуса люди видели, как летит Земля в океане звезд и созвездий.

На Васильевском острове внимание гостей привлекал огромный дворец светлейшего князя Меншикова, который строили архитекторы Д. М. Фонтана и И. Г. Шедель. Красотой и изяществом отличалось внутреннее убранство дворца. Особенно поражал гостей Ореховый кабинет, комнаты с изразцовыми стенами и потолками, а также Большой зал, где проводились первые торжественные церемонии и танцы для петербургской знати и гостей. Лето Петр I нередко проводил за городом – поближе к морю, кораблям. В 1710 году на самом берегу моря, под высокой горой начали строить маленький уютный дворец, получивший названием Монплезир («Моя утеха»). А. Шлютер, Ж.-Б. Леблон и другие архитекторы создали подлинный архитектурный шедевр – две пронизанные солнцем галереи ведут в высокий сводчатый зал, стены которого обшиты дубовыми панелями, увешаны картинами. Из широких – во всю высоту дворца – окон видно синее море, идущие к Кронштадту корабли.

Вдоль берега был разбит большой парк, он стал называться Нижним, в отличие от Верхнего, который окружал поставленный в 1714 году над крутым обрывом Большой дворец. К подножью обрыва от моря был прорыт канал, так что царь мог доплывать на лодке прямо к лестнице, ведущей наверх, к Большому дворцу. Самой большой достопримечательностью Петергофа стала система высоких и шумных фонтанов, бивших в Нижнем саду. В инженерном смысле это было выдающееся сооружение. Система прудов на подступах к Петергофу собирала воду, и та, устремляясь с 15-метровой высоты холма вниз, затем с силой рвалась вверх из жерл фонтанов.

Заглянем в источник

Петр I понимал значение того, что он делал. В 1714 году при спуске корабля «Шлиссельбург» он произнес выразительную речь:

«Есть ли кто из вас такой, кому бы за двадцать лет пред сим пришло в мысль, что он будет со мною, на Балтийском море, побеждать неприятелей на кораблях, состроенных нашими руками, и что мы переселимся в сии места, приобретенные нашими трудами и храбростию? Думали ль вы в такое время увидеть таких победоносных солдат и матросов, рожденных от российской крови, и град сей, населенный россиянами и многим числом чужестранных мастеровых, торговых и ученых людей, приехавших добровольно для сожития с нами? чаяли вы, что мы увидим себя в толиком от всех владетелей почитании?

Писатели поставляют древнее обиталище наук в Греции, но кои, судьбиною времен бывши из оной изгнаны, скрылись в Италии и потом рассеялись по Европе до самой Польши, но в отечество наше проникнуть воспрепятствованы нерадением наших предков, и мы остались в прежней тьме, в какой были до них и все немецкие и польские народы. Но великим прилежанием искусных правителей их отверзлись им очи и со временем соделались они сами учителями тех самых наук и художеств, каковыми в древности хвалилась одна только Греция. Теперь пришла и наша череда, ежели только вы захотите искренне и бесприкословно вспомоществовать намерениям моим, соединя с послушанием труд, памятуя присно латинское оное присловие: “Молитесь и трудитесь”».

Царь любил Петергоф – место уединения и покоя. Здесь не было привычных для Петербурга шумных застолий и потех «Всепьянейшего собора». Гости могли посещать загородную резиденцию царя только по его особому приглашению, каждому отводили помещение, всем вести себя надлежало смирно и трезво. В специальных «Пунктах о Петергофе», написанных самим Петром I, запрещалось приезжать в Петергоф без пригласительного билета – «нумера постели». Кроме того, посетителям предписывалось: «Не разувся с сапогами или башмаками не ложиться на постели». И хотя обычных угроз к нарушителям в «Пунктах» не перечислялось, гости вели себя так, как хотел хозяин дворцов, – непривычно тихо и скромно.

Сам Петр немало делал для того, чтобы русские наверстали отставание от других народов в искусствах и ремеслах. Он отправлял за границу учиться не только на моряков, инженеров, кораблестроителей, но и на архитекторов, скульпторов, художников. Другим методом обучения было создание специальных «архитектурных команд» при тех знаменитых архитекторах, которые приезжали с Запада в Россию.

Эти команды состояли из русских молодых людей, которые, выполняя вспомогательную, чертежную работу, учились у заграничного мастера тайнам профессии. С 1710 года в учениках Трезини ходил будущий выдающийся архитектор Михаил Земцов. Потом он работал и в мастерской итальянского архитектора Николо Микетти, который был прекрасным учителем. Среди русских художников петровской эпохи первые места занимали Иван Никитин и Андрей Матвеев. Никитин прошел традиционную иконописную школу Оружейной палаты, где его учили древним секретам писать иконы. Потом, по воле царя, Никитин перебрался в Петербург, где стал учеником немецкого художника И. Г. Таннауэра. В 1716 году он отправился на четыре года для обучения «молярству» в Италию, в Венецию. Впечатления от великолепной венецианской школы живописи окончательно сформировали Никитина как художника. С 1720 года Никитин, которым так гордился Петр I, стал гоф-малером русского царя, писал портреты как самого царя, так и членов его семьи.

Моложе Никитина был Андрей Матвеев. Он происходил из подьячих. Жена Петра I Екатерина как-то приметила, что у мальчика, брата своей прачки, удивительно каллиграфический почерк, и поручила его обучать. Матвеев делал успехи в рисовании, и в 1716 году вместе с другими русскими «пенсионерами» – учениками Иваном Коробовым, Иваном Устиновым, он отправился в Голландию, которая славилась не только кораблестроением, но и живописью. Учение портретному мастерству в Голландии было продолжено во Фландрии, в антверпенской Академии художеств – одной из лучших академий в Европе. Матвеев вскоре стал там лучшим учеником. Он вернулся в Россию в 1727 году, когда Петра I уже не было в живых, но всегда помнил: благодаря великому царю он, подьяческий сын, стал выдающимся живописцем России.

Алексей Зубов вышел из семьи иконописца, учился и работал в Москве, в Оружейной палате. В 1699 году он стал учеником голландского гравера Адриана Шхонебека. В 1711 году, когда Матвеев перебрался в Петербург, он был уже опытным мастером. Первой его большой работой стала гравюра «Изображение брака Петра I и Екатерины Алексеевны». В 1716 году он начал работу, которая обессмертила его имя в русском искусстве. Это была серия гравюр «Вид Петербурга» – первая изобразительная «летопись» новой столицы на восьми больших досках с проспектами отдельных его частей и зданий. Гравюры Зубова изящны, глубоки, наполнены жизнью. На них мы видим великий город в самом начале его истории.

Г. С. Мусикийский. Портрет светлейшего князя А. Д. Меншикова.

С Зубовым работали и другие русские мастера. Григорий Мусикийский специализировался на редком искусстве – он делал финифтяные миниатюры. Работа была сложнейшая, тонкая. Изготовленные Мусикийским портреты царя предназначались в качестве наград отличившимся в воинских подвигах. Особенно восхищала современников миниатюра «Семейный портрет Петра I». На крошечном квадратном пространстве миниатюры – полноценный парадный портрет царской семьи. С Мусикийским соперничал другой мастер – А. Овсов, чьи миниатюрные портреты Петра, Екатерины, Меншикова не уступают в совершенстве миниатюрам Мусикийского. Художник Федор Васильев переносит нас на улицы молодого Петербурга. Мы видим барки у моста, бастион крепости, а его рисунок «Капрал докучает женкам» – одна из первых жанровых сценок, дошедших до нас с тех давних времен.

Царь не успел увидеть творений многих художников и архитекторов, которые по его воле учились за границей. Но успехи и прилежание их были известны ему; все это внушало надежду на будущие времена. Ведь в России изменилась вся обстановка, уже возникла хрупкая, но благодатная среда для научного и художественного творчества. Созданные Петром I школы и академии, верфи и заводы, армия и флот, архитектура, новые обычаи и развлечения требовали в огромном количестве специалистов разных профессий. Стали переводиться и издаваться книги по военному делу, архитектуре, строительству, осаде крепостей, математике, физике, истории. Эти книги стали печататься в новых типографиях, которые стали возникать в России. С января 1703 года начала выходить первая русская газета «Ведомости». Для облегчения чтения в 1710 году Петр I собственноручно исправил шрифт, заменив церковнославянское написание букв упрощенным, гражданским. В 1714 году в Петербурге была организована библиотека, ставшая впоследствии Библиотекой Академии наук, а также первый русский музей – «Кунсткамера». Здание для них начали строить в 1718 году на Васильевском острове. По указу Петра I по всей стране разыскивали старинное оружие, рукописи, различные редкости – «кун-сты». Петровская Россия еще не могла похвастаться выдающимися писателями, но в круге чтения русских людей появилось немало книг светского содержания. Феофан Прокопович сочинял пьесы, речи. Он стал одним из зачинателей русского классицизма, учителем А. Кантемира и М. Ломоносова. Особой популярностью среди читателей пользовались оды, «орации», канты – сочинения по случаю одержанных побед и знаменитых событий. Из прозы читатели любили анонимные сочинения: «Гисторию о российском матросе Василии Кариотском» и «Историю об Александре, российском дворянине».

Непросто складывались не только царствование Петра Великого, но и его личная жизнь. Как было сказано выше, в 1698 году Петр I заточил свою жену царицу Евдокию в монастырь и довольно долго оставался неженатым. Роман с Анной Монс оборвался осенью 1702 года, когда она была уличена в измене. Второй раз Петр женился на простолюдинке Марте Скавронской – Екатерине. С 1703 года она оказалась в доме Петра, а в 1712 году венчалась с царем церковным браком. Петр очень любил жену, как и многочисленных детей, ею рожденных. Иначе складывались отношения Петра со старшим сыном Алексеем. В восемь лет оторванный от матери, он не стал близким человеком и для отца. Тот не проявлял к мальчику ни ласки, ни внимания. С годами Алексей превратился в недоброжелателя своего отца, стал ненавистником его дела. Этому содействовали люди, окружавшие царевича. Они смотрели на наследника с надеждой, мечтая о возвращении к старым добрым временам с того момента, как сам царевич вступит на престол.

Царевич Алексей Петрович.

Царь знал о настроениях наследника и не особенно волновался, пока в октябре 1715 года жена Алексея кронпринцесса София-Шарлотта не родила мальчика, названного Петром. Буквально через две недели царица Екатерина родила сына, также названного Петром. В перспективе, с взрослением этих царевичей, в стране мог возникнуть династический кризис. Петр I осознал опасность, возникшую для детей от любимой жены Екатерины. Именно с рождения царевичей начался конфликт царя с Алексеем. Петр I, обвиняя Алексея в лени и нежелании быть хорошим наследником, требовал, чтобы он либо «изменил свой нрав», либо отказался от наследства. Царевич согласился на второе предложение отца и был готов даже уйти в монастырь.

При этом Петр I не доверял сыну. Уехав из Петербурга в Копенгаген по делам войны, царь в августе 1716 года письмом вызвал Алексея к себе. Тот собрался в дорогу, но боялся неистового гнева отца или подстроенного им покушения по дороге. Ведь царь в своем письме требовал, чтобы Алексей детально указал маршрут и время прибытия в каждый из городов на пути в Копенгаген с тем, чтобы контролировать передвижение сына. На пути к отцу, в Польше, царевич неожиданно изменил маршрут и бежал во владения Австрии, где правил родственник покойной жены царевича, точнее, австрийской императрицей была сестра Шарлотты. Это было не предательство Алексея, как пытался потом представить дело Петр I и русская пропаганда, а акт отчаяния, попытка царевича спастись от неминуемой гибели. Но бегство это породило в душе Алексея страшные душевные муки. Он потерял покой и не мог найти себе место, чувствуя свою вину перед отцом и Россией.

Угрызениями совести, охватившими царевича, ловко воспользовался П. А. Толстой, посланный со строжайшим указом Петра I во что бы то ни стало найти и привезти Алексея в Россию. Он в компании с А. И. Румянцевым долго прочесывал владения австрийского императора, пока, наконец, не обнаружил беглеца в Италии, под Неаполем. Умело разжигая чувство вины царевича, обещая ему – от имени Петра I – безусловное прощение в случае явки с повинной, Толстой сумел выманить царевича в Россию. Вот уж кто оказался предателем, так это любовница царевича – Ефросинья, простая крепостная девушка, которую Алексей полюбил и увез с собой в эмиграцию. Она помогала Толстому сломить волю царевича, погасить его страх и заманить в западню. В материалах Тайной канцелярии сохранилась краткая запись, сделанная уже потом, несколько лет спустя после гибели царевича. Ефросинья получила на свадьбу с неизвестным нам человеком две тысячи рублей… из денег покойного царевича. По тем временам это была огромная сумма денег, и это были иудины сребреники.

Легенды и слухи

Как погиб царевич Алексей

Обстоятельства смерти царевича навсегда останутся тайной. Сохранилось письмо, приписываемое одному из ближайших сподвижников Петра I генералу А. И. Румянцеву, который описывает казнь царевича, совершенную по прямому приказу Петра в Трубецком бастионе. И хотя подлинность этого письма ставится под сомнение, оно содержит ряд весьма правдоподобных деталей:

«Тогда мы, елико возможно, тихо перешли темные упокои и с таким же предостережением дверь опочивальни царевичевой отверзли, яко мало была освещена от лампады, пред образами горящей. И нашли мы царевича спяща, разметавши одежды, яко бы от некоего соннаго страшнаго видения, да еще по времени стонуща… И, не хотяще никто из нас его мирного покоя нарушати, промеж себя сидяще, говорили: “Не лучше ли-де его во сне смерти предати и тем от лютого мучения избавити?”. Обаче (иначе. – Е. А.) совесть на душу легла, да не умрет без молитвы.

Сие помыслив и укрепясь силами, Толстой его, царевича, тихо толкнул, сказав:

“Ваше царское высочество! Возстаните!” Он же, открыв очеса и недоумевая, что сие есть, седе на ложнице и смотряще на нас, ничего же от замешательства (не) вопрошая. Тогда Толстой, приступив к нему поближе, сказал: “Государь-царевич! По суду знатнейших людей земли Русской, ты приговорен к смертной казни за многия измены государю, родителю твоему и отечеству. Се мы, по его царского величества указу, пришли к тебе тот суд исполнити, того ради молитвою и покаянием приготовься к твоему исходу, ибо время жизни твоей уже близ есть к концу своему”.

Едва царевич сие услышал, как вопль великий поднял, призывая к себе на помощь, но из этого успеха не возымев, нача горько плакатися и глаголя:

“Горе мне бедному, горе мне, от царской крови рожденному!”… А как увидали, что царевич молиться не хочет, то взяв его под руки, поставили на колени и один из нас, кто же именно от страха не упомню, говорить за ним начал: “Господи! В руци твои предаю дух мой!” Он же, не говоря того, руками и ногами прямися и вырваться хотяще. Той же, мню, яко Бутурлин, рек: “Господи! Упокой душу раба твоего Алексея в селении праведных, презирая прегрешения его, яко человеколюбец!” И с сим словом царевича на ложницу спиною повалили и, взяв от возглавья два пуховика, главу его накрыли, пригнетая, дондеже (пока. – Е. А.) движение рук и ног утихли и сердце биться перестало, что сделалося скоро, ради его тогдашней немощи, и что он тогда говорил, того никто разобрать не мог, ибо от страха близкия смерти, ему разума помрачение сталося. А как то совершилося, мы паки уложили тело царевича, яко бы спящаго и, помолився Богу о душе, тихо вышли».

Царевича, вернувшегося домой, ждало не прощение царя, а его гнев и опала. Алексея подвергли допросам, очным ставкам, пыткам, причем сам отец сидел за столом следователя в пыточной палате. Он смотрел, как сына, родного ему человека, заплечные мастера подвешивают на дыбу, бьют кнутом и рвут у него ногти. Нет, Петр I не был садистом, но для него интересы государства, будущее России были превыше всего на свете; ради этого он принес в жертву своего сына. Летом 1718 года состоялся суд. Он не был праведным, и все сподвижники Петра, составившие судилище, один за другим вынесли приговор: «Виновен, достоин смертной казни». А потом наступил момент, когда нужно было привести приговор в исполнение. И опять позвали Толстого и Румянцева…

Тайная канцелярия как орган политического сыска возникла в 1718 году в связи с началом дела царевича Алексея Петровича. Раньше политическими делами занимался Преображенский приказ под ведением князя Ф. Ю. Ромодановского. Руководителем следствия по делу Алексея был один из ближайших сподвижников Петра I П. А. Толстой – человек умный, жестокий, беспринципный и циничный. До 1726 года Тайная канцелярия вела дело сообщников царевича, потом она была распущена, но в 1732 году, уже при Анне Иоанновне, возрождена вновь и существовала до 1762 года. Большая часть дел Тайной канцелярии была связана со «Словом и делом». Так назывались дела, возбуждаемые по публичному доносу. Человек кричал «Слово и дело!» и тем самым сообщал, что знает людей, которых может обвинить по оскорблению самодержца словом и злоумышлению на его здоровье и жизнь. В реальности же обычно это были случайно сказанные слова, неосторожные суждения и мнения о политике правительства, матерное слово, не к месту и не вовремя сорвавшееся с губ, злоумышленные доносы, которыми сводили счеты с врагами. Никакой реальной угрозы для власти люди, оказавшиеся в Тайной канцелярии, как правило, не представляли. Однако раз попав в застенок, они уже не могли оттуда выйти, если не проходили все круги ада – цикл допросов, очных ставок, пыток и наказания кнутом или ссылки в Сибирь. Естественно, это создало сыскному учреждению дурную славу в обществе. Вся система отношений в обществе была построена таким образом, что у каждого из подданных был шанс стать либо обвиняемым, либо свидетелем, либо доносчиком, причем недонесение по «Слову и делу» рассматривалось как одна из разновидностей государственных преступлений и жестоко преследовалось государством.

Царевич Петр Петрович.

На следующий день после гибели старшего сына Петр торжественно отпраздновал день Полтавской победы. Наследником престола стал младший, любимый сын царя Петр Петрович. Он был здоровым живым малышом. «Шишечка», «Потрошенок» (то есть плоть от плоти. – Е. А.) – так звали сына Петр и Екатерина в своих письмах. Как юные родители-молодожены восхищаются своим первенцем, так уже немолодая царская чета с восторгом встречала первые шаги своего сынка. «Прошу у Вас, батюшка мой, защиты, – шутит в письме Екатерина, – так как он немалую ссору имеет со мной из-за Вас: когда я про Вас помяну ему, что папа уехал, то не любит такой речи, что уехал, но более любит и радуется, когда скажешь, что здесь папа».

В письмах царь и царица мечтают о будущем сына. Конечно же, это счастливое будущее. С Шишечкой были связаны все династические надежды царственных родителей. Екатерина называет сына «Санкт-Петербургским хозяином». Но 4-летний мальчик заболел и умер в апреле 1719 года. Смерть сына и наследника потрясла царя. Вообще, в конце жизни Петру I было суждено испытать тоску и одиночество. Все его надежды были сосредоточены на Екатерине. В мае 1724 года он торжественно венчал ее в Успенском соборе Кремля как императрицу. Все расценили это как намерение передать ей трон. Соответствующее завещание было, вероятно, составлено тогда же.

Но той же осенью Петр I неожиданно узнал, что любимая его жена – «Катеринушка, друг сердешненькой» – изменяет ему с камер-юнкером Вилимом Монсом. Петр I был в ярости. После расследования должностных преступлений (формальная причина ареста любовника императрицы) Монса казнили, а между супругами наступило отчуждение. В последние годы жизни Петр I много болел. Его организм был расшатан тяжелой жизнью, постоянными походами, подорван пьянством и неумеренными развлечениями. Он умер в Зимнем дворце в ночь на 28 января 1725 года.

Императрица Екатерина I.

Заглянем в источник

5 февраля 1722 года Петр подписал составленный им же самим «Устав о наследии престола», ставший одним из важнейших законов, положенных в основу самодержавия. Уже первый раздел Устава объясняет причину его создания:

«Понеже всем ведомо есть какою авесаломскою злостью надмен был сын наш Алексей, и что не раскаянием его оное намерение, но милостию Божиею ко всему нашему отечеству пресеклось… а сие ни для чего иного взросло, токмо от обычая стараго, что большому (т. е. старшему. – Е. А.) сыну наследство давали, к тому ж один он тогда мужеска полу нашей фамилии был и для того ни на какое отеческое наказание смотреть не хотел».

Итак, Петр видит причину трагедии сына в господстве традиционного обычая передачи наследства старшему и единственному сыну. Между тем, как пишет Петр, были примеры отмены такого порядка наследия: согласно Библии жена Исаака добилась передачи наследства мужа младшему брату, да и в русской истории был случай, когда великий князь Иван III вначале передал трон внуку

Дмитрию, даже венчал его шапкой Мономаха, а потом передумал и вернул наследство старшему сыну Василию.

Все это, по мысли Петра, позволяет «сей Устав учинить, дабы сие было всегда в воли правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит наследство и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имея сию узду на себе».

Иначе говоря, государь получал право передавать трон фактически любому из своих подданных и, при необходимости, мог изменять и это решение. Это и есть самодержавие, утвержденное законом, позволяющим нарушать принятые же им самим законы.

Действующие лица

Императрица Екатерина Алексеевна

Известно, что Марта Скавронская – таково было имя Екатерны, данное ей при рождении – попала в плен к русским, осаждавшим в августе 1702 года шведскую крепость Мариенбург (ныне Алуксне). Многое в истории молодой Екатерины остается неясным. Одни историки утверждают, что Екатерина по происхождению шведка, другие уверены, что она появилась на свет в латышской крестьянской семье. Наверняка можно сказать, что Марта родилась 5 апреля 1684 года не в дворянской семье, что юность провела в доме лютеранского пастора Глюка в Мариенбурге, что образования она никакого не получила и в пасторском доме была на жалком положении воспитанницы, девочки при кухне и прачки – «портомои». Известно также, что к подходу русских войск она была уже замужем за шведским солдатом-барабанщиком, словом, была подданной шведского короля. Недаром много лет спустя, поздравляя жену с праздником взятия Нотебурга, ставшего Шлиссельбургом, Петр писал жене, что сколько уже лет «нога наша в вашу землю вступила»…

В тот августовский день 1702 года Марта попала в плен в числе других жителей городка, была продана солдатом офицеру. Последний же, желая угодить начальству, подарил пленницу фельдмаршалу Шереметеву, а тот сделал ее своей прачкой, да заодно и наложницей. Потом она попала к влиятельному фавориту Петра I Александру Меншикову и, наконец, примерно в 1703 году Марта очутилась среди так называемых «метресс», которых всюду возил с собой охочий до женского полу царь Петр. Современники считали, что Екатерина приворожила Петра каким-то кореньем – так быстро она выделилась из прочих женщин, так крепко и болезненно-сильно полюбил ее, простую прачку-портомою, царь. Полонянка Марта своей добротой, бескорыстием, какой-то уютной теплотой со временем покорила сердце недоверчивого к людям царя. Он стал признавать рожденных ею детей (всего их было 11!). Лютеранка от рождения, Марта приняла православие и стала Екатериной. Крестным отцом ее был сын Петра царевич Алексей. Кто мог подумать, в какой тугой узел потом завяжутся судьбы этих двух людей! В феврале 1712 года в Петербурге была сыграна скромная свадьба адмирала Петра Михайлова (морской псевдоним царя). На ней были только самые близкие люди. Свадьба хотя и была скромна, но все знали, что это не шутовская свадьба, а Екатерина стала настоящей царицей. Волшебное превращение не изменило характера лифляндской Золушки. Она оставалась такой же милой, скромной, неприхотливой боевой подругой царя, была рядом в его нескончаемых походах, даже рожала в поездках и, переждав день-другой, спешила к своему «старику». Она смогла каким-то образом приспособиться к тяжелому, порой невыносимому характеру царя, умела угодить его вкусам, смиренно терпеть eго странности и капризы.

В Екатерине не было ни изящества, ни красоты. Посторонним наблюдателям она казалась дурно и неряшливо одетой, мужиковатой простолюдинкой, но в ней, по-видимому, было обаяние Геры – богини домашнего уюта и тепла. Она смирилась и с постоянными изменами царя. Даже наоборот, посылала к нему «метресс». Уж лучше все это будет у нее на глазах, чем тайно, за ее спиной и, может быть, ей на замену. Петр был без ума от Катеринушки, своего «друга сердешнинького» (так он обращался к ней в письмах): она стала матерью любимых им детей, хранительницей домашнего очага, которого у царя раньше никогда не было. С годами его чувства к Екатерине разгораются жарким поздним пламенем, царь угождает ее малейшим желаниям. Она становится необходимой Петру. Екатерина была умна и тактична. Как писал один дипломат, Екатерина не забывала, кто и откуда она. И верно, в одном письме к мужу в шутку она просит не забывать и ее, «старую портомою». Не проявляла она и жадности до богатых подарков. В 1717 году, находясь во Фландрии и собираясь заказать Екатерине знаменитые брюссельские кружева, Петр просил ее прислать образец рисунка для мастериц. И она отвечала: ничего особенного не нужно, «только б в тех кружевах были сделаны имена, Ваше и мое, вместе связанные».

Ради Катеринушки, своей последней любви, царь шел на многое: он лишил наследства, а потом казнил своего старшего сына Алексея, а когда на следующий год умер любимый родителями 4-летний сын Петр, император решается завещать престол жене. Весной 1724 года он венчал Екатерину императорской короной.

Но вся эта сказочная идиллия внезапно рухнула осенью 1724 года, когда Петр случайно узнал об измене жены с камер-юнкером двора Монсом. что произошло? Мы уже никогда не узнаем об истинных причинах этой драмы у трона. Может, в описанной выше любовной истории любил только один он, а она, как часто случается в жизни, была лишь талантливой приспособленкой, которая любила прежде всего жизнь и в страшное время войны отчаянно цеплялась за нее. Может быть, Екатерина просто флиртовала с Монсом, не смогла удержаться от соблазнов, которыми так полна придворная жизнь…

В гневе Петр уничтожил подписанное на имя Екатерины завещание. Той осенью царь был особенно мрачен и беспощаден: Монса казнили, приближенных Екатерины били кнутом и сослали на каторгу. Измена «друга сердешненького» болезненно ударила по Петру. У царя не было больше надежды на будущее: он не знал, кому теперь передать свое великое ДЕЛО так, чтобы оно не стало достоянием любого прыгнувшего в постель Екатерины проходимца. Он умирал в страшных нравственных и физических мучениях, а она ждала…

Легенды и слухи

Есть ли тайна смерти Петра?

О смерти первого императора ходило немало слухов. Согласно распространенной легенде, он не успел назначить наследника и на грифельной доске якобы написал только два слова «Отдайте все…». На самом деле Петр до самого конца не решил этой проблемы. Он полагал, что болезнь его еще не смертельна, что он выкарабкается. Планы же государя относительно наследства были таковы. Как только он узнал об измене жены, завещание в ее пользу было уничтожено, и поздней осенью 1724 года Петр дал согласие на брак голштинского герцога Карла-Фридриха и старшей дочери Анны Петровны. В брачный контракт было включено одно важное условие – как только у супругов родится мальчик, они отдадут его деду. Именно этот мальчик и должен был унаследовать трон… Но замысел не удался – смерть опередила царя. Согласно другой легенде, причиной смерти Петра стало организованное зарубежными разведками отравление императора. Эта легенда тоже не достоверна. Точно известно, что он умер от воспаления в мочевом пузыре и общего отравления организма, вызванного затрудненным мочеиспусканием из-за развития аденомы предстательной железы или стриктуры уретры – последствия перенесенной им гонореи…

…В 1707 году поп из города Козельска ездил в Москву по своим делам. Он вернулся домой, пришли родственники, соседи, стали спрашивать, какие новости, видел ли отец Федор царя. Поп сказал, что видел государя. Шел он, поп, мимо дома Александра Даниловича Меншикова и видел, как со двора выезжал государь, без свиты. Не в карете, а один в двуколке, сам вожжи держал. Да побежала за ним рыженькая собачка и все лаяла. Остановил государь коляску, собачка прыгнула в коляску, а русский православный царь ну ее целовать-миловать, а она его лижет. Тьфу! Господи! Поразились гости: как так? русский царь с собакой целуется? Кто-то на попа донес, его арестовали, началось расследование, да вскоре священника выпустили. Ничего он не соврал, не придумал. Была и двуколка обшарпанная, на которой русский самодержец разъезжал по городу, была и рыженькая собачка любимая. Звали ее Лизетка, любил Петр I имя Лизавета – собаку назвал так, корабль, дочь… А чучелко собачки до сих пор хранится в Зоологическом музее…

Конный портрет Петра I.

История с козельским попом примечательна тем, что дает представление о том необыкновенном впечатлении, которое производил на окружающих русский царь. Современники, как русские, так и иностранцы, поражались простоте манер Петра I, его скромному жилищу, непритязательности в еде. Они с удивлением встречали русского самодержца, едущего в одиночестве или с одним спутником в двуколке, видели его с топором на стройках и верфях, наблюдали, как царь лезет по вантам на мачту корабля или стоит за его штурвалом. Это порождало среди народа слухи о том, что якобы в детстве, когда у царицы Натальи Кирилловны родилась девочка, ее подменили на мальчика из Немецкой слободы, поэтому царь наш подмененный, немецкий. Другие говорили, что это чушь – царя подменили во время поездки на Запад. Схватили его, бедного, посадили в Стекольне, в стеклянной башне, а к нам прислали очень похожего шведа, вот он и правит нами. «Не царь у нас, а царишка!»

Слухи эти возникали из-за необычайной внешности и поведения Петра. Все в нем было как-то странно, непривычно. Необычна была вся его высокая, непропорциональная фигура, резкие движения, размашистая быстрая походка, взгляд пронзительных черных глаз, подергивания головы, судорожные движения лица, рук и ног. Почти всегда небрежно одетый в недорогую и даже затрапезную одежду, он был чужд формальному почитанию и даже подчеркнутому вниманию окружающих. Но именно поэтому он был всюду виден, притягивал взгляды…

Иностранец, столкнувшийся с Петром на улице Амстердама, писал:

Его царское величество высокого роста, стройного сложения, лицом несколько смугл, но имеет правильные и резкие черты, которые дают ему величественный и бодрый вид и показывают его бесстрашный дух. Он ходит в курчавых от природы волосах и носит небольшие усы, что к нему очень идет. Его величество бывает обыкновенно в таком простом платье, что если кто его не знает, то никак не примет за столь великого государя. Он не терпит при себе большой свиты и мне часто случалось видеть его в сопровождении только одного или двух денщиков, а иногда и без всякой прислуги.

Другие иностранцы видели, как царь качался на качелях на Масленице, а потом зашел посмотреть на свадьбу простого булочника. Известно также, что Петр пел в церковном хоре. Любопытно, что древняя история для нас нема, мы не знаем, какой был голос у Наполеона, Юлия Цезаря. И только в записках простого солдата Никиты Кашина мы читаем о Петре: «Государь во время обедни сам читал Апостол – голос сиповатый, не тонок и не громогласен». Казалось, что царь сознательно избегал повсеместных проявлений полубожественного почитания своей персоны. Более того, Петр демонстративно пренебрегал обычаями старины, освященным веками этикетом. Но неправильно думать, что это был каприз, что он стремился разрушить почитание верховной власти. Просто у него был иной подход к этой власти, своей личности и своей роли. В одном из указов он писал, что подданные обязаны воздавать почтение государю, «однакож церемонии оному не всегда чинить надлежит», смотря по обстоятельствам, иногда желает государь, «чтоб не всегда голосен (то есть известен. – Е. А.) его проезд был, иногда же частого ради употребления оному наскучит». В истории нашей страны весьма мало правителей, которым когда-либо «наскучил» пышный ритуал их полубожественного почитания. Конечно, такое необыкновенное поведение царя – «работника на троне» – не могло не вызывать к его личности глубокой симпатии потомков, которые чаще сталкивались с иной манерой поведения правителей, лишенных порой даже толики гения Петра. В чем же суть и смысл такого поведения Петра?

Петр пренебрегал традиционным ритуалом потому, что он мешал ему жить по созданным им же принципам. Он шагал в солдатском строю, рубил топором на верфи, тушил пожары не только потому, что ему нравилась конкретная работа, что он любил видеть конкретный результат своего труда. Он был у всех на виду, он подавал пример, он считал себя учителем, мастером. Реформы, война воспринимались Петром как постоянная учеба, школа, которую должен был пройти русский народ, чтобы добиться успехов, подобных успехам западноевропейских народов. Пример же был главным методом воспитания в этой школе. Как-то, попивая целебные олонецкие воды, он наставительно сказал: «Вот, тело свое лечу водами, а подданных примерами». Английский посланник Чарльз Уитворт писал:

Царь, находясь при своей армии, до сих пор не является ее командующим, он состоит только капитаном бомбардирской роты и несет все обязанности этого звания. Это вероятно делается с целью подать пример высшему дворянству, чтобы и оно трудом домогалось знакомства с военным делом, не воображая, как воображало о себе прежде, что можно родиться полководцем, как родишься дворянином или князем.

Подобное же увидел и датский посланник Юст Юль. Он наблюдал поведение царя на верфи. Петр снял шапку и почтительно поклонился адмиралу:

Такое почтение он выказывал… и всем старшим по службе лицам… Пожалуй, это может показаться смешным, но в основании такого образа действий лежит здравое начало: царь собственным примером хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушливы своему начальству.

Впрочем, не будем обольщаться демократизмом первого императора. В довоенном фильме «Петр Первый» есть один замечательный по своей выразительности эпизод. Он соответствует исторической действительности. Иностранный дипломат, впервые попавший на петровскую ассамблею, поражен, он видит Петра за столом в окружении простых шкиперов и купцов, с которыми царь весело пьет пиво и курит трубку. Он вопрошает стоящего рядом вице-канцлера Шафирова: «Говорят, царь прост?», на что Шафиров со сладкой улыбкой отвечает: «Государь прост в обращении». И это так! Да, он был прост, доступен, участвовал запанибрата в частых попойках при дворе, но внимательный наблюдатель видел и другую сторону поведения царя:

На всех пирах лишь только соберутся гости, прежде чем они примутся пить, царь уже велит поставить у дверей двойную стражу, чтобы не выпускать никого, не исключая и тех, кого рвет. Но при этом сам царь редко выпивает более одной или, в крайнем случае, двух бутылок вина, так что я редко видел его пьяным в стельку. Между тем остальных гостей он заставляет напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю, так как из их взаимных укоров ему открываются их воровство, мошенничество, хитрость.

Всем были известны его взрывная импульсивность, страстность натуры, бешенство, которое его порой охватывало, и тогда он крушил все вокруг себя. Петр вызывал страх у многих своих современников. Некоторым он казался пришельцем из другого мира, антихристом, насланным на Россию за грехи ее. За Петром тянулась дурная слава палача и любителя застенка. В 1698 году в Преображенском приказе велось дело одной помещицы и ее крепостного, говоривших о царе такие слова: «Без тово-де он жить не может, чтоб ему некоторый день крови не пить», а «как крови изопьет, так весел, а нет, то хлеб ему не есца». Как бы в подтверждение этой мысли как помещицу, так и ее крестьянина за эти слова казнили. Мнение о царе-кровопийце жило в обществе и потом. Скажем так: мнение народное, как всегда, пристрастно.

Конечно, царь не был кровожадным палачом и сумасшедшим вроде Ивана Грозного, и кровь человеческую он не пил. По своему характеру, устремлениям царь был типичным, не знающим сомнений фанатиком служения своей идее. И ради нее он не считался ни с чем. Люди для него мало что значили. С ними он был циничен, бесцеремонен и даже эгоистичен. Примеров этому множество. В 1703 году, столкнувшись с большой смертностью солдат в армии, он писал из-под Шлиссельбурга боярину Т. Стрешневу, который ведал наборами солдат: «Изволь, не помедля, еще солдат сверх кои отпущены, тысячи три или больше прислать в добавку, понеже при сей школе много учеников умирает, того для не добро голову чесать, когда зубы выломаны из гребня». Мы видим, что люди для Петра – как зубья в гребешке, которые нужно быстро заменить. Он был рационалистом, истинным сыном своего века, который превыше всего признавал опытное знание, практику, презирал всякие сантименты и относился к человеку как к подручному материалу, с помощью которого возводил новую Россию, осуществлял эксперименты общегосударственные, да и научные. Известно, что в 1705 году Петр, присутствуя при казни преступника, остановил казнь и прямо с эшафота отправил преступника для опытов к доктору Бидлоо. Мужик здоровый, ну отрубят ему голову без пользы для отечества, а тут, может, он пригодится, как кролик для ученого. В деле сказано, что преступник через шесть дней у Бидлоо умер: тот ему печень вырезал. В другой раз, стоя в соборе вольного города Гданьска возле бургомистра, царь вдруг протянул руку, сорвал с головы бургомистра парик и нацепил себе на голову. Все онемели от ужаса, Петр же стоял как ни в чем не бывало – а что собственно произошло? Дуло из дверей, государю стало холодно, вот он и снял парик с бургомистра. Он был циником и прагматиком, ни во что не ставившим жизнь других людей. Отношение Петра к людям было практически лишено всякого гуманизма.

Опытное знание, веру в законы природы Петр ставил выше всего. Поэтому он любил по преимуществу науки точные, прикладные. Среди «художеств», которые следовало внедрить в России, он перечисляет математику, механику, черчение, баллистику, фортификацию, ботанику и вообще не упоминает об искусстве, которое для него – лишь пособие для обучения или способ украшения жилища. Рационально он подходил к переводам книг. В одном из указов он писал: «Понеже немцы обвыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтоб велики казались, чего, кроме самого дела и краткого перед всякою вещию разговора, переводить не надлежит». А еще он обожал медицину, точнее – хирургию. Он пристрастно следил за здоровьем своих окружающих и незамедлительно предлагал, к их вящему ужасу, свои услуги. Так, голштинский придворный Берхгольц писал в своем дневнике:

Герцогиня Мекленбургская Екатерина Ивановна находится в большом страхе, что император примется за ее больную ногу: известно, что он считает себя великим хирургом и охотно берется за всякого рода операции над больными. Так, в прошлом году он собственноручно и вполне удачно сделал фабриканту Тамесу операцию в паху, причем пациент был в смертельном страхе, операция представлялась ему весьма опасной.

Но обошлось.

Петр I был необыкновенным человеком, по-своему симпатичным. Неблагоприятное впечатление от порой грубых ухваток и отталкивающих привычек царя значительно смягчалось, отходило на задний план перед тем удивлением и восторгом, которые вызывали у людей его глубокий ум, трезвость и верность суждений, необыкновенное трудолюбие. От этого удивительного царя обычно оставались в восторге люди военных, технических, естественнонаучных профессий и увлечений – он поражал их своими глубокими знаниями и умениями, неиссякаемой любознательностью, искренним восторгом перед гением творца сложных машин и механизмов. И тогда обычно прижимистый в тратах царь не жалел денег ради того, чтобы привезти в Россию какое-нибудь диковинное изобретение, вроде паровой машины для фонтанов Летнего сада или анатомической коллекции голландца Рюйша.

Впрочем, часто царь, человек бешеного нрава и темперамента, преображался, когда речь заходила об интересах его страны, и за столом дипломатических переговоров он проявлял необыкновенное терпение, выдержку, знание сложных тонкостей и «конъюктур» европейской политики, в чем разбирался не меньше, чем в секретах строительства и вождения кораблей. Один иностранец пишет, что в вежливой беседе с иностранным послом Петр сквозь зубы сказал приближенному по-русски: «Черт его возьми, надоел он мне хуже горькой редьки!», но дело есть дело, и царь терпеливо вел переговоры.

Не раз Петр говорил, что по-доброму Россией править невозможно. Он был вообще плохого мнения о своих подданных, считал русский народ ленивым, был убежден, что без насилия ничего путного в России не будет, и поэтому нередко хватался за свою знаменитую палку. Он не терпел беспорядка, возмущался московским «тотчас» и «завтра», нещадно бил даже знатных своих подданных. Но порой его охватывало отчаяние. Как-то, возвратясь из Сената и видя, как прыгает радостно возле него любимая собачка Лизетка, он присел и стал ее гладить, приговаривая: «Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета, тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побоев, знать, в ней более догадки (ума), а в тех – заматерелое упрямство». По письмам Петра видно, что у него были причины приходить в отчаяние. Он нес тяжкое бремя реформатора, которого не понимал никто, он требовал от людей хотя бы точного исполнения своих обязанностей. «Стройте не образом, но делом, – призывал он подданных, – чтобы было крепко и добрым мастерством, и сие не токмо волею, но и неволею делать». Но все его призывы были напрасны. В 1716 году он получил письмо от своего ближайшего сподвижника Ф. М. Апраксина, который сообщал, что несколько дней не получал от царя указов и теперь «истинно во всех делах как слепые бродим, не знаем что делать, стала везде великая растройка… денег ниоткуда не везут, все дела становятся». Наверняка тяжко вздохнул государь, прочитав это письмо. Несомненно, им должно было владеть острое чувство одиночества, сознание того, что его все боятся, не любят, не понимают. Петр имел все основания думать, что без него все дела встанут, а люди, как только он отвернется, бросят работу. Отчаянием проникнуты строки письма к царевичу Алексею: «Я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощью Всевышнего насаждение и уже некоторое возращенное оставлю?»

И все же так случилось, что в памяти людей необыкновенная личность царя запомнилась не слабостями и недостатками, пороками и грехами, а великой целью прославить Россию, сделать ее просвещенной и могучей. Историк М. П. Погодин как-то заметил о Петре:

Концы всех наших нитей соединяются в одном узле. Куда мы не оглянемся, везде мы встречаемся с этой колоссальной фигурою, которая бросает от себя длинную тень на все наше прошедшее и даже застит нам древнюю историю, которая (фигура. – Е. А.) в настоящую минуту все еще как будто держит свою руку над нами и которой, кажется, никогда не потеряем мы из виду, как бы далеко не ушли мы в будущее.

Опросы общественного мнения в постсоветское время показывают, что среди выдающихся деятелей России у Петра

Великого нет соперников: он один привлекает более 50 процентов общественных симпатий. Этот показатель кажется важным. Это значит, что люди признают необходимость мирных реформ и ненужность революции. В любви к первому императору видно и сожаление об исчезнувшей империи, ее утраченных огромных пространствах, которые в русском сознании всегда были символом могущества. Здесь и восхищение людей сильной личностью, хозяином, ведшим народ вперед. А более всего здесь – преклонение перед безупречной государственной репутацией Петра Великого, который никогда не заботился о своих богатствах, наградах, славе, а жил только ради России, ради ее будущего.