Пусть не покажутся читателю нарочитыми принятые нами названия глав. События IV века в обобщенном виде и в самом деле напоминают разгорающееся пламя, которое, будучи раздуто ветром, превращается в пожар. И вот с востока подул тайфун и понес сяньбийскую конницу на Срединную равнину; на юго-западе, в лесистых ущельях Шэньси и Сычуани, зародился ураган, взметнувший дисские племена тангутов; с амдосских нагорий вихрь понес отряды тибетских всадников с длинными копьями; в широкой степи возник буран из табгачских косоплетов; а в сердце империи Чжао закружился смерч китайского национализма, ненависти и презрения ко всему инородному. Ветры раздули зажженный хуннами огонь, и языки пламени опустошали страну от Ляодуна до Кукунора до тех пор, пока не сгорело все, что могло гореть. На несчастную землю лег пепел, но постепенно сквозь него стали прорастать побеги новых, дотоле невиданных трав и цветов. На смену Древности пришло Средневековье. А на привычном «академическом» языке это будет выглядеть так: «Одни племена за другими, то с севера, то с северо-востока, то с запада вторгались в Китай, и вчерашние грозные победители становились жертвой новых завоевателей. Победы одних неизбежно влекли к новым кровавым столкновениям, и все это происходило на землях, возделанных трудом многочисленных поколений китайцев»[156]. Эта характеристика, по необходимости краткая, естественно, не дает ответа на ряд вопросов. Зачем племена шли на верную гибель? Почему их терпел китайский народ? Каким образом сильные державы становились добычей малых племен? Все это надо объяснять в любом случае.

Пока Ши Ху и его клевреты купались в роскоши и тонули в крови, мир вокруг их империи понемногу менялся. Сначала эти перемены шли на пользу Младшей Чжао, но потом выросли в угрозу, да не в одну. Но не будем забегать вперед, а оглянемся назад, чтобы понять, какие перемены произошли с сяньбийскими племенами во второй четверти страшного IV века.

Мы покинули табгачскую державу в то время, когда ее раздирали братоубийственные смуты. Энергичный хан Юйлюй был убит заговорщиками, а его младенца-сына вдова хана «спрятала в свои шаровары, сказав: „Если Небо хранит тебя, то ты не заплачешь“. Дитя долго не плакало и спаслось»[157].

Узурпатор не был популярен в орде и жил вместе со своими соперниками на отшибе, а его младший брат в 329 г. бежал в Юйвэнь, и власть вернулась к законным наследникам, но ненадолго. С помощью юйвэньцев узурпатор захватил власть в 335 г., а законный хан бежал к Ши Ху и с его помощью вернулся на престол в 337 г.

Неудивительно, что в период смуты табгачи не только потеряли свои завоевания, но и сами принуждены были отдать заложников соседям и даже вступить в вассальные отношения к Муюнам. Эти отношения хан Шеигянь (эвенкийское слово — окунь), некогда спасенный в материнских шароварах, скрепил браком с сестрой Муюна Хуана. В 340 г. табгачи проникли через Великую стену и поселились во Внутреннем Китае, сохранив, однако, кочевой быт[158]. Ши Ху должен был бы этому воспрепятствовать, но ему помешали восточные соседи — Муюны.

За то же время южные сяньби сделали гораздо больше. Окруженные родственными племенами (дуань, юйвэнь, кидани), столь же воинственными, как они сами, Муюны нашли в себе силу и энергию для полной победы. Им мешали усилиться все: китайцы — в Ляодуне, корейцы — за рекой Ялу и даже распри в собственной среде. Но их вождь Муюн Хой был настойчив. Он увеличил свои владения, подчинив себе в 311 г. разбойничьи сяньбийские племена сухи и мувань. В 313 г. он захватил часть владений Дуани, и в 318 г. цзиньский двор признал его Великим шаньюем[159]. В эту кровавую эпоху произвола и бесправия только во владениях Муюна был порядок, и образованные китайцы находили у него приют и покровительство. Это, с одной стороны, придало новой державе организованность, но с другой — проложило путь для китаизации сяньби.

Однако цзиньское правительство отнюдь не желало усиления Муюнов. Не имея военной силы, оно пустило в ход дипломатию. В 319 г. против Муюнов создалась коалиция из Когурё, Дуани, Юйвэни и китайского правителя Ляодуна. Союзники осадили Муюна Хоя в Гичэне (около совр. Мукдена), но вскоре между нападавшими начался разлад. Муюн Хой послал юйвэньцам быков и вино. Дуаньцы, узнав об этом, решили, что юйвэньцы заключили секретный договор с Муюнами и, опасаясь предательства, ушли домой. Обманутые юйвэньцы решили продолжать войну и блокировали Гичэн. Однако, распылив свои войска, юйвэньский хан Сидэгуай дал возможность Муюну Ханю, любимому сыну Муюна Хоя, улучить момент для вылазки. Муюн Хань заманил юйвэньский отряд в засаду, откуда не ушел живым ни один воин, затем ворвался в лагерь юйвэньцев и поджег его. Неся огромные потери, юйвэньцы в панике разбежались.

Китайский правитель Ляодуна бежал в Когурё, бросив свою страну на произвол судьбы. Муюн Хой занял своими войсками Ляодун и уведомил цзиньское правительство об этой оккупации. Тому ничего не оставалось делать, как признать факт и послать Муюну Хою печать ляодунского правителя. Муюн Хой умер в 333 г. Престол унаследовал Муюн Хуан.

Муюн Хуан, получивший хорошее китайское образование, окружил себя просвещенными китайцами; культура отделила его от подданных, которые, не понимая мотивов его поступков, находили его чрезмерно строгим.

Вождями оппозиции стали братья Муюна Хуана, храбрые воины Муюн Жэнь и Муюн Хань. Они нашли много сторонников и поддержку в Дуани. В 334 г. повстанцы и дуаньцы наголову разбили войско Муюна Хуана; дуаньцы собирались преследовать врага, но Муюн Хань, движимый чувством патриотизма, отвел свои войска и не дал развить успех. Муюн Хуан был спасен.

Однако его положение оставалось опасным, и искать союзников было просто необходимо. Поэтому он с восторгом принял услуги, предложенные ему Гао Ху, китайским авантюристом, укрепившимся в Юнпинфу — крепости на берегу Ляодунского залива. Гао Ху, страшась своих соседей, дуаньцев и табгачей, обратился за помощью к Муюну Хуану как к сыну правителя Ляодуна, утвержденному цзиньским императором. Сяньбийские мечи в сочетании с китайскими плутнями укрепили расшатавшийся трон сяньбийского владыки, к 336 г. ставшего хозяином своего царства.

За это время Муюн Жэнь укрепился на восточной окраине державы, в крепости Бингу (современный Гайпин в Ляодуне, на берегу Ляодунского залива)[160]. В 336 г. Муюн Хуан перешел по льду Ляодунский залив и застал противника врасплох. Крепость сдалась на милость победителя, но милости оказано не было. Муюн Хуан, казнив перед глазами брата его соратников, «позволил ему умереть»[161].

Победа китаизации была ознаменована принятием шаньюем китайского титула «ван» и китайского названия для династии — Янь[162] (337 г.). Оставалось покончить с Дуанью.

Дуаньские сяньбийцы были не менее мужественны, чем муюнские, но беда надвинулась на них с двух сторон: Муюн Хуан заключил союз с Ши Ху, и в 338 г. огромный флот Младшей Чжао и 70-тысячная армия хуннов напали на Дуань с юга, в то время как Муюн Хуан начал наступление с севера. Дуаньская армия выступила против северного соседа и потерпела поражение, позволившее войскам Ши Ху оккупировать южную половину Дуани и все небольшие крепости Хэбэя, еще подчинявшиеся императору Цзинь. Разбитые дуаньцы вместе с царем укрылись в лесах, а их «гость» Муюн Хань бежал в Юйвэнь.

Остатки дуаньцев уцелели лишь потому, что Ши Ху решил объявить себя покровителем китайского населения, а поскольку сяньбийцы в Дуани давно перемешались с китайцами, то они все воспользовались объявленной милостью. Но это вызвало конфликт с Муюном Хуаном, который уклонился от переговоров о разделе захваченных земель. Огромная и не потрепанная в боях армия Младшей Чжао двинулась на Маньчжурию. 36 крепостей открыли ей ворота.

Как многие жестокие люди, Муюн Хуан не был храбр. Он хотел было бежать на север, но его полководцы организовали сопротивление противнику. Чжаосцы дошли до столицы Муюнов и осадили ее, но после десяти дней блокады огромная хунно-китайская армия, испытывая недостаток в продовольствии, была вынуждена начать отступление. Сяньбийцы погнались за отступавшими. Около 30 тыс. хуннов пали в бою, уцелевшие бежали, а сдавшиеся в плен были обезглавлены. Только Жань Минь отвел свой отряд без потерь.

Тогда вышел из леса дуаньский царь и послал к обоим противникам предложения своей покорности. Оба приняли их благосклонно и прислали ему в помощь войска. Кого-то одного надо было предпочесть, но это значило предать другого. Сяньбийцы предали хуннов. Чжаосцы шли, не приняв мер предосторожности, поэтому были застигнуты сяньбийцами врасплох и разбиты. Но дуаньский царь не выиграл ничего. Муюн Хуан обвинил его в интригах и казнил.

В 340 г. огромное хуннское войско и речной флот вторглись в сяньбийские земли[163]. Театром войны стал Хэбэй. Муюн Хуан, не принимая боя, обошел хуннов с юга и ударил на запад в Гичжоу, где были сосредоточены запасы провианта наступающей армии. Все склады были сожжены, и хуннам пришлось спешно отступать. Тактика обеих армий показывает, что сяньбийцы сохранили степной метод войны — действия мобильными отрядами, а хунны перешли к китайской системе — использованию численного перевеса при строгой организации и снабжении со складов. Империя Чжао с каждым годом становилась более китайской, нежели хуннской.

Одержанная победа позволила Муюну Хуану перенести свою столицу еще южнее, в город Лунчэн (ныне — Чжаоянсянь в Хэбэе)[164], а в 341 г. цзиньский император признал Муюна Хуана ваном царства Янь. Это укрепило позиции Муюнов на юго-западе и позволило им перенести агрессию на восток.

В 342 г. два сяньбийских войска вторглись в Когурё. Одно из них отвлекло на себя когурёзские войска, другое перешло через трудные горные перевалы, одержало победу в бою и после короткой осады взяло столицу. Когурёзский царь бежал, оставив свою страну на разграбление. Муюн Хуан не счел нужным оккупировать разоренные земли. Он ограничился тем, что получил от когурёзского царя признание зависимости, и удалился с огромной добычей. Когурё было обессилено и более не опасно для сяньбийцев.

Затем наступила очередь Юйвэни. Прибывший туда из Дуани царевич Муюн Хань не встретил доверия юйвэньцев. Тогда он симулировал сумасшествие и, пользуясь свободой, предоставляемой, по местным обычаям, душевнобольным, бродил по стране, тщательно ее изучая. Покончив с этим делом, он предложил своему брату Муюну Хуану свои услуги для покорения страны, его приютившей. Можно называть это предательством, можно патриотизмом, но для нас важно другое: колоссальная, неукротимая энергия Муюна, направленная на возвышение своей страны, даже вопреки собственным политическим симпатиям, ибо с братом он не ладил.

Муюн Хуан принял брата и сделал его полководцем и советником. В походе на Когурё Муюн Хань командовал авангардом одной из армий. В 344 г.[165] он повел войска на Юйвэнь, которая привлекла на свою сторону беглых воинов из разбитого Когурё. Во главе юйвэньских войск стоял кореец, опытный и храбрый воин. Муюн Хань вызвал его на поединок и убил, получив при этом тяжелую рану. Этот поединок решил исход сражения: юйвэньцы были разбиты, их столица сдалась, и держава перестала существовать, а народ пополнил войска победителя[166].

Вся честь этой победы принадлежала Муюну Ханю, который после поединка долго болел. Завистливый и подозрительный Муюн Хуан обвинил его в участии в заговоре и приказал кончить жизнь самоубийством.

Муюн Хуан скончался в 348 г., оставив своему сыну Муюну Цзюню престол, организованную державу, сильную армию и широкую программу дальнейших завоеваний. Мечтой его было покорение Китая и образование империи, подобной Хань. К этой цели он стремился неуклонно: перешагнул через трупы двух братьев, попрал старинные обычаи, беспощадно рубил головы подозреваемых в недовольстве подданных и пленных. Главным препятствием на пути к господству Муюнов было хуннское государство Чжао, против которого муюнские советники решили начать превентивную войну[167]. В ближайшие годы должно было выясниться, кто победит: окитаенные хунны или окитаенные сяньби.

Однако характер китаизации в Младшей Чжао и державе Муюнов был принципиально различен. Муюны жили в своей стране, и ляодунские китайцы составляли среди них незначительное меньшинство. Муюны заимствовали у Китая приемы администрирования, образование, технику и ремесло. Они привлекали к себе образованных китайцев, используя их в качестве консультантов и специалистов. Китайцам жилось хорошо, и они служили царству Янь так же верно, как служили бы империи Цзинь, живи они на юге. Муюны объединили под своей властью всю Маньчжурию, благодаря чему их войско усилилось за счет подчиненных народов, близких им по происхождению и культуре. А в империи Младшая Чжао все было наоборот. Даже богатство страны и многочисленность населения скорее деморализовали, нежели усиливали власть бывших хуннских кулов и их вождя Ши Ху. Но события приняли оборот, неожиданный для обеих сторон.

Карта. Пожар. Смерч

Китайцы — народ терпеливый, но все-таки сколько же можно терпеть? Безумная роскошь двора, неудачные походы, травля зверей на возделанных полях и растущая буддийская община — все это вместе стоило дорого. А платить приходилось китайцам-труженикам. Однако тяжелая жизнь большинству людей кажется лучше мучительной смерти, а китайское население Младшей Чжао видело перед собой только эти две возможности. Поэтому в империи Ши Ху стояла обманчивая тишина. Только в 345 г. с окраины подул ветерок.

В благодатных оазисах у подножия Наньшаня еще с ханьского времени поселились китайцы. Сначала это были переселенцы из Шэньси, бывшие подданные царства Цинь (IV-III века до н.э.), т.е. самые отважные и неукротимые воины Китая. Дети и внуки переселенцев в условиях пограничной беспокойной жизни еще более отшлифовали военные навыки предков и не утратили их доблести. Хуннские завоевания отрезали их страну от метрополии, но хунны не пытались захватить крепости Западного Ганьсу. Впрочем, и наньшаньские китайцы не стремились стать жертвами хуннских стрел и формально согласились считать себя подданными сначала Хань (с 313 г.), а затем Младшей Чжао.

Так бы оно и продолжалось, если бы новые затеи Ши Ху не оказались каплей, переполнившей чашу. В 345 г. он решил построить грандиозный дворец в Лояне (для чего было мобилизовано 400 тыс. рабочих), разбить вокруг него охотничий парк, с указанием, что браконьеров будут рубить на куски, и увеличить свою женскую гвардию еще на 30 тыс. девушек, лишив их права на семейное счастье. Именно мобилизация женщин показалась китайцам особенно тягостной и оскорбительной. Этот момент счел для себя удобным правитель Наньшаня. Он отделил свою область от Младшей Чжао и подчинился, разумеется, номинально, Восточной Цзинь как вице-король царства Лян.

Ши Ху не раздумывая двинул на подавление восстания 80-тысячную армию. Но это была не хуннская армия: офицеры и солдаты ее были набраны из местного населения и сражались как умели и хотели, т.е. плохо. В 347 г. полководец Ма Цзю взял несколько крепостей, был разбит и отступил, потеряв половину армии. Лянцы преследовали и вторично разбили чжаосцев (хуннами их называть нельзя), причем не помогли даже подкрепления, присланные Ши Ху. Последний дал кампании такую оценку: «Через эту страну мы вошли в Китай, через нее же придет наша гибель»[168].

Он оказался прав. В 349 г. аналогичное восстание поднял Лян Ду, военный комендант области, лежащей в верхнем течении реки Хань (в Шэньси). У него не было таких закаленных воинов, какими полнилось царство Лян, но ему помог сам Ши Ху. Разгромив в 338 г. Дуань, Ши Ху приказал расселить пленных «на севере Китая, вплоть до реки Хань»[169]. Он рассчитывал создать из них боеспособное пополнение для своей слабеющей армии, но не учел порядков в собственной стране. Мобилизованные дуаньцы подверглись такому издевательству со стороны правителя области Юнчжоу (на стыке Шэньси и Ганьсу), что Лян Ду без труда подговорил одного из них, Се Ду-чжэна, организовать восстание[170]. Усилившись за счет сяньбийцев, Лян Ду взял Чанъань, разбил под Синьанем (в Хэнани) войско принца Ши Бао и повел наступление на Лоян. К восстанию примкнули толпы крестьян, которые с обычным для китайских историков преувеличением назывались в источнике «стотысячным войском». У стен Лояна Лян Ду вторично одержал победу и двинулся на столицу. Престол Ши Ху зашатался.

Выручка пришла с запада. Против сяньбийско-китайского блока выступили ди и кяны. Старый тибетец Яо И-чжун привел в Е восемь тыс. всадников и потребовал, чтобы император принял его. Ши Ху был предельно вежлив с тибетским вождем, выслушал его советы по управлению государством, поучения, хулу на принцев. Терпению изверга можно было позавидовать. Под конец аудиенции он подарил Яо И-чжуну доспехи и коня. Яо, не поблагодарив, вскочил в седло, поскакал галопом, принял командование над остатками разбитой армии и под Лояном разгромил войско Лян Ду; сам Лян Ду был убит, а его «стотысячная армия» рассеялась.

Это была последняя удача Ши Ху. Измученный волнениями, он тяжело заболел. Возник вопрос о назначении наследника. Как всегда, были высказаны разные мнения: либо назначить одного из старших сыновей императора, имеющих авторитет в войсках, — «мудрого» Ши Цзуня или «смелого» Ши Биня, либо малолетнего Ши Ши за благородство его происхождения.

Хунны всегда придавали большое значение аристократизму. Когда дочь Лю Яо попала в плен, Ши Ху сделал ее своей женой. Он ее очень любил, и она родила ему сына, которого полководец Чжан Чай предложил в наследники престола. Соперник Чжан Чая и Ши Ши, принц Ши Бинь, пользовался симпатиями офицеров, находившихся под его командованием. Эти офицеры вошли в покои больного императора и потребовали передачи государственной печати своему командиру — самому способному полководцу из сыновей Ши Ху. Чжан Чай не растерялся: он заявил, что Ши Бинь пьян, и, пока сына разыскивали, чтобы привести к отцу, подослал к Ши Биню убийцу. Почти в те же часы скончался Ши Ху, также, видимо, не без посторонней помощи. «Аристократическая партия» победила: Ши Ши стал императором, его мать — регентшей, а Чжан Чай — фактическим правителем империи. Ши Цзунь спасся благодаря тому, что своевременно покинул столицу.

При режиме военной деспотии, а именно такой режим установили Ши Лэ и Ши Ху, не армия зависит от правительства, а наоборот. Как только уцелевший принц, «мудрый» Ши Цзунь, обратился к командованию армии, Яо И-чжун и Ши Минь (Жань Минь) стали на его сторону. Войско вступило в столицу, арестовало правительство и возвело на престол Ши Цзуня. Чжан Чай был казнен немедленно, а Ши Ши и его мать после церемонии «лишения степеней достоинства»[171]. Благодарный Ши Цзунь назначил Ши Миня (Жань Миня) главнокомандующим.

И вот тут мы подошли к порогу истинной трагедии, а то, что было раньше, можно охарактеризовать, скажем, как направляющие детали. И в самом деле так: восстания, заговоры, братоубийства, перевороты бывали в Китае часто, но то, к чему это привело, такое и там рассматривалось как нечто экстраординарное. Поэтому расскажем подробнее о герое дня — полководце Жань Мине. Он был приемыш-китаец, воспитанный и усыновленный Ши Ху, подарившим ему свою родовую фамилию. Мальчик оказался способным и к военному делу, и к придворным интригам, но, как мы увидим, он никогда не забывал своего истинного происхождения. Живя в хуннской семье и командуя хуннскими воинами, Жань Минь стремился к власти, желая отомстить дикарям, покорившим его народ. Став главнокомандующим, он предложил императору назначить его наследником престола в обход собственного сына. Ши Цзунь отказал и в ответ на дерзкое поведение своего генерала подумывал о предании его суду. Но у Жань Миня были шпионы, выдавшие ему замыслы государя. Тогда Жань Минь, надев шлем, вошел во дворец, убил императора и наследника, поставил другого принца императором, а себя назначил маршалом[172]. И все это без малейшего сопротивления со стороны окружающих! Как это могло случиться?

Со следующим императором, Ши Цзянем, произошло то же самое через 103 дня, но его Жань Минь не убил, а заключил в темницу. Вскоре он издал прокламацию, весьма краткую, но выразительную: «Те, кто за меня, оставайтесь со мной. Те, кто против меня, пусть уходят куда хотят!»[173]. И тогда китайцы стеклись в столицу, а хунны поспешно покинули ее.

В этом и кроется объяснение. За Жань Минем была сила симпатии побежденного, но непокоренного народа. Он мог свергать императоров, потому что придворная знать и дворцовые слуги китайского происхождения стояли за него. Их не нужно было вовлекать в заговоры, посвящать в секреты, подкупать — они и так делали что могли, лишь бы насолить хуннам. И когда сила национального гнева подняла на престол Жань Миня, он пошел навстречу воле народа и приказал перебить всех хуннов в своем государстве. Приказ выполнялся с такой охотой, что «при сем убийстве погибло множество китайцев с возвышенными носами»[174]. Короче говоря, это был открытый геноцид, по сравнению с которым хуннский террор — детская забава. Хунны убивали много, но сначала они это делали ради своей свободы и справедливости, потом — для обеспечения благополучия созданного ими государства, под конец — для водворения порядка в восставших областях. Все эти поводы подходят под понятие самозащиты и были вызваны стечением обстоятельств. Китайцы же в 350 г. убивали ради убийства иноплеменников, т.е. людей, не похожих на них. Чем бы ни был вызван расизм, он оказался доминантой событий и повлек за собой последствия, которые не могли предусмотреть ослепленные яростью сторонники Жань Миня.

Несмотря на то, что только в стенах столицы было убито более 200 тыс. хуннов, а общее число истребленных в стране неизвестно, нашлись хунны не только уцелевшие, но и способные организовать сопротивление. Воеводы Ши Ци, Ши Кунь и др. подняли хуннские полки против узурпатора. Жань Минь ответил на это казнью 28 членов фамилии Ши, той самой семьи, которая приютила бедного сироту, воспитала его и возвысила. Теперь он отказался, конечно, от фамилии Ши, которую носил всю жизнь, и объявил себя основателем династии Вэй, под властью которой для «варваров» нет места нигде, кроме как в могиле. Одновременно он направил в Южный Китай послание: «Племена ху взбунтовались на Срединной равнине, ныне мы уже наказываем их и могли бы совместно покорить, если Вы пришлете войско»[175].

Разумеется, правительство Восточной Цзинь согласилось на совместные действия против «варваров». Однако полководец Инь Хао, занятый устройством военных поселений в Цзяньси, нашел достаточно поводов для проволочек и оставил Жань Миня без поддержки. А хуннский полководец Ши Чжи укрепился в крепости Сянго и обратился за помощью к Муюну Цзюню. На его сторону стал престарелый тибетский вождь Яо И-чжун, доверивший командование тибетской конницей своему храброму и талантливому сыну Яо Сяну. А на западной окраине империи дисский вождь Фу Хун поднял свое племя для защиты свергнутой династии (350 г.).

Но все эти разбросанные отряды численно уступали 300-тысячной армии Жань Миня, пользовавшейся сочувствием китайского населения страны и имевшей в своем распоряжении арсеналы, провиантские склады и крепости. Только безысходное отчаяние толкало уцелевших хуннов на сопротивление.

Первый удар попытались нанести хунны. Они напали на столицу Е... и потерпели полное поражение. Развивая успех, Жань Минь в начале 351 г. осадил Сянго. Ши Чжи успел послать посла к Муюну Цзюню с обещанием передать тому имперскую печать за спасение крепости (передача печати означала безоговорочное подчинение).

Муюн Цзюнь и его советники давно уже присматривались к состоянию Северного Китая. Уже в 348 г. при дворе Великого шаньюя велись речи о целесообразности превентивной войны против Младшей Чжао, а события 349-350 гг. подтвердили эту точку зрения. В 349 г. осторожный Муюн Цзюнь заключил союз с царством Лян и подготовил 200-тысячную армию, хорошо обученную и дисциплинированную. В 350 г. эта армия заняла город Гичэн (Пекин), создав тем самым плацдарм для будущего наступления. Муюн Цзюнь перенес столицу из Лунчэна в приобретенный Гичэн, чтобы удобнее следить за ходом событий. В 351 г. отряд сяньбийцев двинулся на выручку крепости Сянго.

Но пока Муюны медленно разворачивались, инициативу захватил старый тибетец Яо И-чжун. Он послал войско своего сына Яо Сяна на соединение с хуннским вождем Ши Кунем, приказав снять осаду с Сянго и принести ему голову Жань Миня, «бесчеловечного и несправедливого негодяя, загасившего благодетельный род Ши»[176]. Эта точка зрения диаметрально противоположна китайской, рассматривающей Жань Миня как героя. Обе они одинаково неосновательны и характеризуют не историческую закономерность, а накал страстей, который сам по себе лишь следствие хода событий, логически вытекающих друг из друга. Использовав для завоевания власти принцип расового геноцида, Жань Минь разжег такой пожар ненависти, который уже не мог погаснуть.

Жань Минь своевременно получил сведения о наступлении тибетского и хуннского отрядов и выслал против них заслоны, которые были тут же сметены. Тогда он решил лично идти на врага, несмотря на совет одного из воевод не снимать осады Сянго, а занять оборонительную позицию и дождаться момента, удобного для удара. На его решение повлиял гороскоп, составленный придворным астрологом: «Венера (звезда убийств) вошла в созвездие Плеяд, значит, наступило время, чтобы покончить с хуннами»[177]. Однако, как часто бывает, положение звезд дало неожиданные результаты. Войско Жань Миня застигло противников в момент их соединения и готовилось дать бой, когда на горизонте появились дымовые сигналы подходивших к месту сражения сяньбийских войск. Этого, пока еще морального, воздействия оказалось достаточно, чтобы в китайской армии началась паника. Комбинированный трехсторонний удар тибетцев, сяньбийцев и хуннов довершил дело. Жань Минь успел убежать и прибыл в Е в сопровождении нескольких всадников. Третья часть огромной армии полегла на поле битвы. Так что можно считать, что Венера с Плеядами совершили свое дело, хотя китайцам целесообразнее было смотреть не на небо, а вокруг себя.

Как только слух о поражении Жань Миня разнесся по стране, иноземцы, сосланные на поселение в разные области империи, отправились по домам. Не имея запасов пищи, они грабили и убивали где могли; китайцы, защищаясь, убивали их, а в результате шло опустошение страны. Возник голод, появилась чума, поля некому было засеять. Ветер бедствия летел над Северным Китаем.

Однако Жань Минь со свойственной ему энергией собрал новую армию из остатков прежней. И когда хуннский вождь Лю Сянь явился с войском к стенам столицы, Жань Минь разбил его столь основательно, что 30 тыс. хуннских воинов остались на поле боя. Лю Сянь вступил в переговоры с Жань Минем, обещал ему уговорить Ши Чжи подчиниться, а когда это не удалось, убил последнего и вступил на престол в Сянго. В следующем 352 г. Жань Минь захватил Сянго. Под предлогом возмездия за цареубийство и предательство он казнил Лю Сяня и разрушил последнюю столицу хуннов, а остаток населения вывел в Е. Затем он двинулся на восток навстречу сяньбийцам. Однако Муюн Ко сумел перехватить инициативу и занял Сянго.

Жань Минь попробовал отступить к Чанъани, но сяньбийцы преследовали его по пятам, и превосходная китайская пехота не могла оторваться от легкой конницы кочевников. Зато китайская латная конница сминала в открытом бою сяньбийцев, применявших традиционную тактику кочевников, позволявшую им изматывать превосходящие силы противника: не отражать натиск, а рассыпаться. Поэтому силы были при прочих равных условиях равны.

Окруженные сяньбийцами, войска Жань Миня окопались на выгодной позиции около Лянтая и отбили десять атак, поразив противника яростью, с которой они бросались в бой. В войске Муюнов возник ропот, и многие предлагали оставить попытки добить китайскую армию. Тогда Муюн Ко применил обычный для кочевников стратегический прием. Он отвел основные силы армии и позволил Жань Миню начать отступление, оставив лишь 5 тыс. всадников, чтобы тревожить противника. Как только китайцы вышли из окопов, сяньбийцы стали осыпать их стрелами. Чтобы прикрыть свою пехоту, Жань Минь поставил конницу на фланги, что, впрочем, не мешало сяньбийцам возобновлять нападения и задерживать движение колонны. Когда же китайское войско достигло равнины, оно натолкнулось на готовую к бою армию Муюна Ко. Началась бойня[178].

Жань Минь проявил в этом бою отменную храбрость. Держа в правой руке боевой топор, а в левой — укрюк, он бросился в сечу, стремясь прорвать линию нападавших. Муюн Ко приказал отряду отборной конницы связать седла железной цепью и окружить Жань Миня[179]. Тот прорвал цепь и ускакал, но его израненный конь пал, и тут его скрутили. Доставленный пред очи Великого шаньюя Муюна Цзюня, Жань Минь был обезглавлен.

Немедленно после победы сяньбийские войска двинулись на столицу — город Е, но там заранее подготовились к обороне. Сяньбийцы блокировали город, положение которого было безнадежно, поскольку прочие полководцы и правители областей к тому времени уже капитулировали[180]. В осажденном городе Е возник голод, началось людоедство. В первую очередь были съедены женщины из гарема Ши Ху, а за ними другие женщины и дети. Сяньбийцы готовы были начать штурм, но город успел сдаться. Сяньбийское командование проявило великодушие, оставив сдавшегося коменданта крепости правителем города. После блестящей победы, которая казалась окончательной, Муюн Цзюнь принял императорский титул и сказал послу от империи Цзинь, прибывшему из Нанкина: «По возвращении донесите вашему Сыну Неба, что Срединное государство, по неимению человека, избрало меня быть императором»[181].

Новая империя, получившая название Янь[182], тоже была полукитайской. С 357 г. ее столицей стал город Е.

Период истории, начавшийся в 304 г., закончился в 352 г. Этнос хуннских кулов, сначала обеспечивший победу своей аристократии, а затем расправившийся с ней, перестал существовать. В 353 г. господство над Срединной равниной делили сяньбийцы и тибетцы, находившиеся в тесном союзе. Истребив хуннов, китайцы не выиграли ничего. Даже попытка южан освободить родину от иноземного ига кончилась плачевно. Инь Хао, выжидавший результата событий в Цзянси, безучастно смотрел на гибель Жань Миня. Его 70-тысячная армия стояла у Шоучуня до 353 г., а затем была разбита тибетской конницей Яо Сяна. Долина Хуанхэ была окончательно потеряна для империи Цзинь.

Но можно ли утверждать, что этот результат полувековой истории, равно ужасный для хуннов и китайцев, был предопределен расстановкой сил, предшествовавшей развороту событий? Не была ли кем-то из вождей и полководцев допущена ошибка, из-за которой погибла целая ветвь хуннского народа и попали в неволю две трети народа китайского? Или просто сочетание случайных событий обрекло миллионы людей на бессмысленное кровопролитие[183], не допуская другого выхода? Тут место для разных мнений, и право исследователя обосновывать то, которое кажется ему истинным.

Вспомним беседу хуннского старейшины Лю Сюаня с вернувшимся в родное кочевье блестящим принцем Лю Юанем в 304 г. Оба считали, что воевать надо, но за что и против чего? Лю Юань хотел создать династию и создал ее, поссорившись с кочевниками и не помирившись с китайцами. С того момента, когда он вступил на свой путь, возврата, а следовательно и спасения, быть не могло. Тесное общение столь непохожих по манере поведения этносов, как хунны и китайцы, создавало постоянную неуверенность в последствиях любых поступков и в том, как они будут восприняты, для каждого члена создавшегося общества.

Эта «непохожесть» проявлялась в мелочах, нюансах поведения, но ведь вся жизнь человека, и судьба этноса, и даже в какой-то мере участь государства складываются из множества трудноуловимых моментов неосознанных реакций, называемых стереотипами поведения. Например, Жань Минь убивал принцев фамилии Ши во имя Великого Китая, и все китайцы поныне благословляют его[184].А вот тибетец Яо И-чжун воспринял поступки Жань Миня не как патриотизм, а как бессовестное предательство, и когда его сын Яо Сян, одержав победу, не принес ему голову Жань Миня, успевшего убежать, отец приказал дать ему сотню розог[185]. С его этической позиции, убийство предателя было важнее, нежели победа над армией врага.

Уж как беспощадна была война между Ши Лэ и Лю Яо! Все сыновья последнего погибли. Но дочь Лю Яо, захваченная в плен, не только не была убита, а стала любимой женой Ши Ху, ибо женщины в хуннских кочевьях были неприкосновенны при самых жестоких распрях. Зато в китайских дворцах женщин бросали в тюрьмы на голодную смерть или замучивали пытками.

Таких примеров можно привести много, но смысл их в том, что сопряжение двух разных стереотипов этнического поведения создало совершенно нежизнеспособное общество-химеру. Поэтому ответственность за разорение Северного Китая и гибель южных хуннов следует возложить на Лю Юаня, который, увлекшись гуманистическими иллюзиями, не ведал, что творил.

Пожалуй, более прав был Лю Сюань, предлагавший войти в союз с сяньбийцами, отвоевать у Китая нужную хуннам территорию и создать там подобие державы Хунну, какой она была до подчинения империи Хань. Именно по этому пути пошли хуннские князья Ордоса, оставшиеся после 350 г. последними представителями хуннской культуры, смертный час которой еще не пробил.

Но последними ли? Ведь сяньбийцы-муюны остались кочевым народом, объединили вокруг себя родственных им юйвэньских татабов, киданей и остатки дуаньских ухуаней. Китайцев они привлекали с разбором, использовали их как специалистов и отнюдь им не подчинялись. Захваченные земли с китайским населением были не слишком обширны и опустошены за время войн настолько, что внутри Китая на местах покинутых пашен образовались пастбища. Население муюнской империи Янь исчислялось всего в 2 460 тыс. семейств[186], т.е. составляло около 45% населения империи Цзинь перед ее гибелью. При этом значительная часть кочевого населения империи Янь жила в Маньчжурии и с китайцами общалась мало. Племена несли тяжелую военную службу, китайцы — не менее тяжелые трудовые повинности; принцы царствующего дома дрожали за свою жизнь, ибо Муюны злоупотребляли братоубийством даже по тем временам. Короче говоря, и эта программа не принесла счастья народам, а симпатии масс имеют в политических интригах и военных столкновениях немалое значение.

Поэтому все обитатели Срединной равнины мечтали о правительстве справедливом, твердом и благосклонном равно к китайцам и к инородцам. Как ни странно, и этот вариант нашел свое воплощение, хотя последствия его было невозможно предугадать.