ГЛАВА IV. Народный эпос

Миф и религия до VII века почти исключительно зани­мали мысль греческого народа, поскольку она не была по­глощена борьбой за существование; из них преимуществен­но и черпает свое содержание поэзия. С другой стороны, и поэзия имела глубокое влияние на развитие не только ми­фов, но и религиозных представлений; лишь эпос выработал те индивидуальные черты каждого бога в отдельности, с ко­торыми он сохранился в сознании следующих поколений. Народная религия греков не знала священных книг. Но их до известной степени заменяли эпопеи.

Начало греческой поэзии, несомненно, относится к эпо­хе до разделения племен, потому что эстетические потреб­ности, которым обязаны своим возникновением поэзия и родственные ей искусства — музыка и оркестрика, в такой же степени присущи человеческому духу, как стремление познать причину окружающих нас явлений; поэтому мы на­ходим песнь и танцы у всех народов, которые вышли из глу­бочайшего варварства. Итак, при той степени культурного развития, которой индогерманское племя достигло уже пе­ред своим разделением на отдельные ветви, мы должны предположить у него знакомство с этими искусствами, хотя бы и в самой грубой их форме. Вместе с языком видоизме­нялась, конечно, и поэзия, как у немцев за староверхне­немецкой поэзией следовала средневерхненемецкая, а за по­следней нововерхненемецкая, или как в романских странах латинскую поэзию сменила простонародная. При полном отсутствии письменности песни, форма которых устарела, должны были в короткое время бесследно исчезать, как это случилось и со староверхненемецким героическим эпосом.

Мы уже видели, как рано поэзия стала служить культу. И естественно было, чтобы песни, которые пелись для удо­вольствия какого-нибудь бога, имели своим содержанием прежде всего прославление его подвигов. О таких гимнах упоминается у Гомера и Гесиода. Но со времени Архилоха и Терпандра эти произведения народной религиозной поэзии все более и более вытеснялись из культа искусственной ре­лигиозной поэзией и, наконец, почти совершенно исчезли. Дошедшие до нас так называемые „гомеровские гимны" служили совершенно иной цели: это — прелюдии, которыми рапсоды начинали пение больших отрывков эпических про­изведений; в них прославлялось то божество, которому было посвящено данное празднество. Таким образом, эти гимны уже всецело находятся под влиянием эпической техники; впрочем, даже древнейшие из них относятся к тому времени, когда эпическая поэзия уже клонилась к упадку.

Из гимна в честь божества развилась затем героическая песнь, вследствие низведения многих местных божеств на степень героев. Борьба, которая первоначально велась на небе, теперь перенесена была на землю; при этом историче­ская правда легко могла слиться с мифом, как в „Песне о Нибелунгах" рядом с валькирией Брунгильдой и героем сол­нечного цикла Зигфридом стоят король гуннов Аттила и ост­гот Теодорих. Из отдельных героических сказаний с течени­ем времени составлялись более значительные циклы. Жела­ние возбудить интерес в слушателе новизной сюжета побу­ждало затем поэтов вводить все новых героев в излюблен­ные сказания. Так, из героев нашей „Илиады" Нестор и его сыновья, троянец Эней, ликийцы Сарпедон и Главк и много второстепенных действующих лиц совершенно чужды древ­нейшей редакции поэмы; Одиссей и Диомед также, по край­ней мере первоначально, не принадлежат к троянскому цик­лу сказаний. Позднее, как известно, введен был в сказание о битвах под Троей еще целый ряд других героических лично­стей, как амазонка Пенфесилия, Мемнон, Телеф, Неоптолем и многие другие. Таким же образом составлялись и осталь­ные циклы сказаний — о походе аргонавтов, калидонской охоте, походе „семи против Фив" и др.

Зачатки греческой героической песни должны быть от­несены к эпохе, далеко предшествовавшей возникновению даже самых древних частей дошедших до нас эпических произведений, потому что уже автор первой книги „Илиады" предполагает в своих слушателях подробное знакомство со сказанием о Троянской войне и рассчитывает на то, что Ахилл, Атриды, Одиссей, Аякс, Гектор уже знакомы им[71] Эпическая техника уже достигла высокого совершенства; многие выражения и эпитеты сделались постоянными, выра­ботался художественный эпический стих, гекзаметр, кото­рым пользуются с большим умением. Без сомнения, древ­нейшей формой этого рода поэзии была отдельная песнь, в которой подвиг героя прославлялся таким же образом, как гимн воспевал деяния какого-нибудь бога. Гомеровский „Рассказ о Долоне" или, еще лучше, Гесиодов „Щит Герак­ла" могут дать нам понятие об этом роде эпической поэзии, хотя оба эти произведения относятся уже к довольно позд­нему времени. Мало-помалу стали воспевать в более длин­ных поэмах целый ряд находящихся между собой в связи деяний одного героя, постепенно переходя все к более слож­ным подвигам.

Но уже в классический период древности не существо­вал ни один из этих зачатков греческой героической песни; „Илиада" затмила все подобные былины и этим способство­вала их забвению. Таким образом, это эпическое произведе­ние стоит во главе греческой, да и вообще европейской ли­тературы. Но „Илиада" также не представляет собою произ­ведения одного только поэта или даже одного лишь века. Древнее, сравнительно не очень большое ядро, постепенно окружалось позднейшими наслоениями, причем в эпос вставлялись и такие сказания, которые первоначально были чужды „Илиаде"

Указанное древнейшее ядро „Илиады" начинается пове­ствованием о споре царей в греческом лагере под Троей. Агамемнон отнимает у Ахилла его возлюбленную, Брисеиду, после чего последний удаляется от участия в войне и мо­лит Зевса о даровании победы троянцам. Зевс внимает его мольбе; происходит сражение, и ахейцы оттесняются с большим уроном к своему лагерю, где неприятели окружают их. Когда опасность достигает высшей степени, в сражении принимает участие друг Ахилла Патрокл, который падает здесь от руки Гектора. Теперь, наконец, Ахилл забывает свой гнев, бросается в битву и убивает Гектора „у кораблей, в давке ужасной вкруг мертвого тела Патрокла"

До нас дошло от этой поэмы лишь очень немногое, ве­роятно, только вступление, ссора царей, т.е. первая половина первой книги нашей „Илиады" Все остальное заменено пес­нями позднейшего происхождения или, во всяком случае, загромождено ими до неузнаваемости. Ближайший толчок к этому дан был стремлением увеличить и превзойти эффект первоначальной поэмы. Так, молитва Ахилла к Зевсу заме­нена была мольбой Фетиды, — отрывок, высокое поэтиче­ское достоинство которого заставляет нас забыть о недос­тойной роли, какую играет Ахилл, когда он, точно ребенок, призывает мать на помощь. Такие же побуждения заставили заменить простую осаду греческого лагеря битвой на стенах и у кораблей. Далее, поражение ахейцев, хотя бы оно предо­пределено было Зевсом только ради Ахилла, служило кам­нем преткновения для патриотического чувства поэтов. В самом факте, конечно, ничего нельзя было изменить: поста­рались, по крайней мере, ослабить впечатление поражения тем, что приписали ахейцам множество героических подви­гов. Этому стремлению обязаны своим возникновением VIII и XI книги нашей „Илиады"; и так как обе они вошли в со­став эпоса, то ахейцы теперь подвергаются поражению два­жды, вместо одного раза, как было первоначально. Вступле­ние Патрокла в битву также казалось недостаточно мотиви­рованным в первоначальной поэме. Поэтому дело предста­вили так, будто Агамемнон пытается умилостивить разгне­ванного героя обещанием возвратить ему Брисеиду и пред­ложением богатых подарков; Ахилл, связанный торжествен­ной клятвой, не может сам оказать содействия, но, по край­ней мере, посылает на помощь ахейцам Патрокла. В нашей „Илиаде" эта связь уничтожена вставкой битвы на стенах и на кораблях, к которой непосредственно примыкает вступ­ление в битву Патрокла. Поэтому посольство, отправленное Агамемноном к Ахиллу, должно было предшествовать этим битвам и, следовательно, осталось без результата. Истинный мотив посылки Ахиллом Патрокла, конечно, мифологиче­ский, как мифологически обосновано и предание, по кото­рому Патрокл носит оружие Ахилла вместо своего. Переход этого оружия в руки Гектора дает поэту случай придумать рассказ о том, как Гефест взамен погибшего вооружения вы­ковал для Ахилла новое. И здесь опять лежит в основании мифологический мотив. По народному преданию, Ахилл, как и другие солнечные герои, например, Зигфрид, мог быть ранен только в одно место; наша „Илиада" с тонким тактом опускает эту черту и заменяет кожу, которую Фетида сдела­ла непроницаемой в огненной бане, непроницаемым золо­тым вооружением, которое по просьбе Фетиды выковал бог огня.

С внесением этого эпизода стало невозможным вступ­ление Ахилла в битву тотчас после смерти Патрокла, и оста­лось время для формального примирения с Агамемноном, как оно изображено в XIX книге — одном из наиболее сла­бых и бесцветных отрывков всего эпоса. Возвращение Ахилла на поле брани украшено участием богов в битве; по­следнее в своей теперешней форме также представляет от­рывок новейшего происхождения, обработанный, впрочем, по древним мифологическим мотивам. Место смерти Гекто­ра, которое первоначально, как мы видели, находилось око­ло кораблей, теперь переносится к Скейским воротам, где гордость Трои погибает на глазах отца и матери. Сделать и жену свидетельницей сражения не решился даже этот го­няющийся за эффектами поэт; она приходит, когда уже все кончено. Наконец, к концу всей поэмы, в сравнительно позднее время, были прибавлены рассказы о торжественном погребении Патрокла и о возвращении трупа Гектора, между тем как по первоначальной редакции убитые герои делались добычей собак и птиц.

Однако, наряду с этими органическими прибавлениями, в нашу „Илиаду" вошли и такие отрывки, которые первона­чально не имели ничего общего с песнью о гневе Ахилла. Сюда относятся прежде всего две отдельные песни: песнь о Долоне (X книга) и песнь о смерти Патрокла (XVI книга). О „Долонии" еще александрийские ученые знали, что первона­чально она составляла самостоятельную поэму. Хотя она и предполагает такое положение дел, какое образовалось по­сле поражения ахейцев, однако на своем теперешнем месте, после неудачного посольства к Ахиллу, она совсем некстати, а в каком-нибудь другом месте дошедшего до нас эпоса — и того менее. Напротив, она была бы очень уместна в перво­начальной „Илиаде", где, как мы видели, „Патроклии" предшествовало продолжительное заключение ахейцев в их лагере. Но „Долония" не так стара; напротив, все согласны, что это одна из новейших частей „Илиады", может быть, но­вейшая из всех, если не считать коротких эпизодов. Точно так же и „Патроклия" в ее теперешней форме чужда нашей „Илиаде"; в самом деле, во вступлении к ней повторяется рассказ о споре между Ахиллом и Агамемноном, т.е. в слу­шателе не предполагается знакомства именно с тем событи­ем, вокруг которого сосредоточена вся „Илиада" Смерть Патрокла, несомненно, должна была быть описана и в пер­воначальной „Илиаде"; но и в этом случае безыскусствен­ный рассказ вытеснен был более ярким. Позднейшую при­бавку к нашей „Патроклии" составляет рассказ о борьбе из-за трупа героя в XVII книге.

Если эти отрывки имеют связь с нашей, или хотя бы с похожей на дошедшую до нас „Илиадой", то, напротив, со­держание книг II—VII находится в полном противоречии с планом песни о гневе Ахилла. Решение Зевса — ради Ахил­ла доставить победу троянцам — совершенно забыто; не­смотря на то, что Ахилл держится в стороне, ахейцы сража­ются с блестящим успехом, и героем этого дня является Диомед. С другой стороны, кроме некоторых новейших от­рывков или вставленных мест, нигде нет указания на расска­занные здесь события, хотя поводов к этому можно было найти немало. А между тем эти книги — не продукт позд­нейшего творчества, а принадлежат к наиболее ценным в художественном отношении частям эпоса. Таким образом, необходимо прийти к заключению, что мы имеем здесь дело с песнями, которые были сочинены без всякого отношения к песне о гневе Ахилла и вставлены в нее впоследствии, когда уже остальная „Илиада" приняла в общем свой теперешний вид.

Ядром этой вставки служит замкнутый цикл (II— VI книги), отрывок эпической поэмы, изображавшей паде­ние Илиона. Агамемнон, безуспешно осаждавший город в течение десяти лет, теряет надежду на успех своего пред­приятия и призывает войско к возвращению. Одиссей убеж­дает ахейцев остаться, и составляется план решительного нападения на Трою. Когда войска сходятся, троянцы предла­гают посредством поединка между Менелаем и Парисом решить, кому должна принадлежать Елена. Их предложение принимается, и Менелай побеждает. Теперь боги обсуждают участь города; Зевс хотел бы его спасти, но Гера и Афина настаивают на гибели Трои. Наконец, Зевс уступает, и тро­янцы, по наущению Афины, нарушают договор; они измен­нически ранят Менелая и не выдают Елену. Начинается сра­жение, в котором на ахейской стороне передовым бойцом выступает Диомед. Троянцы в большой опасности; тщетно знатные женщины города обращают свои молитвы к Афине. Гектор, пришедший в город, чтобы устроить это молебствие как последнее средство спасения, прощается со своей женой Андромахой. Этим кончается дошедший до нас отрывок.

Этот эпизод вдвигается в поэму о гневе Ахилла совер­шенно внешним образом. За рассказом о том, как Зевс, что­бы исполнить данное Фетиде обещание, побудил Агамемно­на обманчивым сном к нападению на Трою, непосредствен­но следует сцена военного совета, на котором царь призыва­ет свою армию к возвращению на родину, — пробел на­столько глубокий, что он бросается в глаза даже невнима­тельному читателю. Так же неожиданно в другом месте вставки внезапно прекращается победоносная деятельность Диомеда; ахейцы, включая и самого Диомеда, вдруг начи­нают бояться Гектора, и лишь один Аякс решается на борьбу с ним, которая затем описывается совершенно по образцу поединка между Менелаем и Парисом. Поединок не приво­дит ни к какому результату, так как он прерывается наступ­лением ночи. Затем следует перемирие для погребения пав­ших — отрывок очень позднего происхождения — и, нако­нец, первое поражение ахейцев, которое относится уже к числу эпизодов, вставленных в сказание об Ахилле.

Конечно, и эта часть „Илиады" заключает в себе множе­ство более поздних вставок. Они имеют целью, преимущест­венно, познакомить слушателя с героями ахейского войска. Такова „Тейхоскопия", в которой Елена показывает своему тестю Приаму некоторых из неприятельских военачальни­ков; далее смотр, сделанный войскам Агамемноном, и осо­бенно „Список кораблей", к которому позже был прибавлен еще „Список троянцев" Кроме того, здесь, как и повсюду в „Илиаде", есть много поправок, которые, к сожалению, вы­теснили не один старый отрывок. Дело в том, что поэт, вста­вивший отрывок из поэмы о падении Илиона в песнь о гневе Ахилла, должен был, разумеется, позаботиться о том, чтобы уничтожить все противоречия между вставкой и „Ахиллеидой" И в отдельных местах это отлично удалось ему; но он не мог, конечно, устранить противоречия во всем плане обе­их поэм.

Другое великое произведение народного эпоса, сохра­нившееся до нашего времени, „Одиссея"[72], в общем моложе „Илиады", т.е. относится к эпохе, когда эпическая техника достигла уже большого развития. По этой причине уже ядро „Одиссеи" имеет гораздо больший объем, чем древнейшая „Илиада", и менее затронуто позднейшими переделками. Ядро это обнимало собою скитания Одиссея и умерщвление женихов. Как известно, в нашей теперешней „Одиссее" сам герой рассказывает у феакийцев о своих приключениях. Это указывает уже на высокую степень поэтического творчества; и действительно, можно доказать, что эта форма ни в каком случае не была первоначальною, потому что часть рассказа совершенно механически переделана с третьего лица на пер­вое, т.е. поэт некогда сам рассказывал то, что теперь вложе­но в уста Одиссея. Что при этом рассказ все больше укра­шался, что постоянно придумывались новые приключения, — это совершенно в характере развития всякой эпической народной поэзии. Так, например, эпизод о Калипсо является позднейшею прибавкой, имеющей целью довести продолжи­тельность скитаний Одиссея до десяти лет. Первоначально герой лишь раз терпел кораблекрушение и тотчас попадал к феакийцам на Схерию. В особенности „Некия", которая в своей основе, эпизоде о Тиресии, принадлежит далекой древности, так как сошествие в подземное царство составля­ет самую главную составную часть всего мифа об Одиссее, — украшена очень обширными приставками, сделанными отчасти уже в довольно позднее время[73] Умерщвлению же­нихов предшествовала в древнейшей поэме встреча Одиссея с Пенелопой; последняя устраивает по приказанию мужа состязание в стрельбе луком Одиссея и обещает победителю свою руку; но никто не в состоянии натянуть лук, кроме са­мого Одиссея, который и направляет свои выстрелы в жени­хов.

К этому ядру „Одиссеи" впоследствии, как и в „Илиа­де", примкнули многочисленные прибавки, материал для которых давали отчасти другие обработки легенды об Одис­сее. Мы уже видели, как разукрашен был рассказ о странст­вованиях. Пребывание у феакийцев дало повод к подробно­му описанию устроенных там в честь героя празднеств. По­ведение женихов на Итаке описывается чрезвычайно обстоя­тельно, и поэты находят удовольствие в том, чтобы до от­вращения подробно нарисовать роль нищего, которую Одис­сей принужден играть в собственном доме. Сцена встречи с Пенелопой переносится, ради усиления эффекта, к концу поэмы и помещается после умерщвления женихов. Но глав­ное — в образе Одиссеева сына Телемаха в эпос вводится новое выдающееся действующее лицо. Правда, рядом с Одиссеем ему нет места для какого-нибудь решительного вмешательства в действие; его подвиги ограничиваются лишь совершенно бесцельною поездкой в Пилос и Спарту, где он пользуется гостеприимством Нестора и Менелая; кроме того, он, конечно, содействует отцу при умерщвлении женихов. Наконец, уже в довольно позднее время, для уст­ранения возможных сомнений со стороны слушателей, один рапсод прибавил к „Одиссее" эпилог, в котором изображает­ся свидание Одиссея с его престарелым отцом Лаэртом и примирение героя с родственниками убитых женихов.

К „Илиаде" и „Одиссее" примыкал еще целый ряд дру­гих эпопей, которые впоследствии объединялись под именем „эпического цикла" „Кипрские сказания" описывали собы­тия, предшествовавшие Троянской войне, до того момента, с которого начинается наша „Илиада"; „Эфиопида" и примы­кающее к ней „Разрушение Илиона" составляли продолже­ние „Илиады" до взятия Трои. То же содержание имела и так называемая „Малая Илиада" „Возвращения" рассказывали о возвращении героев из-под Трои, а „Телегония" повествова­ла о конечной судьбе Одиссея.

Никакой другой цикл сказаний не вызвал такой обшир­ной эпической литературы. Песни о путешествии аргонав­тов, бывшие уже у всех на устах в то время, когда складыва­лась „Одиссея", рано были забыты. Той же участи подверг­лись и песни, прославлявшие подвиги Геракла; они были вытеснены искусственным эпосом, который особенно охот­но обращался к этому сюжету. Дольше удержались эпичес­кие произведения фиванского цикла сказаний, повествовав­шие об Эдипе и его трагической судьбе, о походе „семи про­тив Фив" и о покорении города, которое, наконец, удалось сыновьям этих героев. Если эти поэмы и не могли соперни­чать с „Илиадой" и „Одиссеей", то они во всяком случае имели глубокое влияние на развитие пластических искусств и драматической поэзии.

Вся эта масса поэм распространялась анонимно, без имен авторов. Да и могло ли быть иначе в эпоху, когда еще не существовало письменной литературы? Эти песни пелись певцами под аккомпанемент арф: в зале, во время торжест­венного пиршества, — для князей, и под открытым небом, на рынке, — для народа. Часто певцом был сам поэт, как на­пример, Фемий или Демодок у Гомера; а если он им и не был, разве кто-нибудь спрашивал об этом? Даже на высоте своего культурного развития греки очень мало уважали ли­тературную собственность; что же могло помешать певцу в то отдаленное время присвоить себе и публично петь песнь, имевшую успех? Жажда публики слышать каждый раз что-нибудь новое еще способствовала тому, что песни лишь ред­ко оставались без изменения более или менее продолжи­тельное время, по крайней мере до тех пор, пока еще бил ключом живой родник эпического творчества.

Когда впоследствии проснулось желание узнать, кто был автором упомянутых эпопей, то ответом на этот вопрос затруднялись так же мало, как и ответом на вопрос об осно­вателе какого-нибудь города или об авторе древних законов. Поэмы троянского и фиванского цикла сказаний сочинил Гомер, герой-эпоним фамилии певцов Гомеридов, родиной которых был остров Хиос, откуда они, впрочем, рассеялись по другим ионийским городам, благодаря чему и последние считали себя родиной Гомера. Весьма вероятно, что эта фа­милия играла особенно выдающуюся роль в развитии эпи­ческой героической песни и что „Илиада" и „Одиссея" обя­заны ей своим возникновением и дальнейшею обработкой. В этом смысле и мы можем сказать, что обе великие эпопеи — и не только их ядро — принадлежат Гомеру.

С пробуждением науки, в V веке, стали возникать со­мнения, действительно ли Гомер был автором всей массы эпопей, которые циркулировали под его именем и которые были так различны по форме и содержанию. Геродот стара­ется доказать, что „Кипрские сказания" не могли быть сочи­нены Гомером, и выражает сомнение в подлинности „Эпи­гонов" В течение IV столетия этот взгляд стал всеобщим; отныне только „Илиада" и „Одиссея" считались произведе­ниями Гомера, — для всех остальных эпических стихотво­рений его авторство отрицалось. Чтобы заполнить освобо­дившееся место, найдены были другие имена: какой-то Стасин был будто бы автором „Кипрских сказаний", Арктин сочинил „Эфиопиду", Лесх — „Малую Илиаду" и т.д. Ха­рактерно, что все эти поэты были лишь теперь открыты, ме­жду тем как Геродот по крайней мере о Стасине еще ничего не знает.

Во всяком случае не подлежит сомнению, что героиче­ский эпос получил свое развитие в Малой Азии. Возможно, что о похищении Елены, о гневе Ахилла, о странствованиях Одиссея пели еще на родине, до переселения; но группиров­ка всех этих мифов вокруг войны с Троей могла произойти лишь на азиатской почве. В этом выражается воспоминание о продолжительной борьбе, которую пришлось вести грече­ским поселенцам с коренными жителями страны из-за обла­дания берегом[74] К тому же поэты отлично знакомы с Троадой. Они знают множество местных имен; они изображают Скамандр и орошаемую им равнину совершенно такими, какими мы видим их еще в настоящее время; они не забыва­ют даже обратить внимание на многочисленные курганы, которые так характерны для этой местности. Картина при­брежья Геллеспонта, как оно изображено во введении к XIII песне, могла быть нарисована только очевидцем или по рассказу такового. А что в том месте, которое в продолже­ние всей древности было известно под именем Илиона, в доисторическое время действительно существовал выдаю­щийся культурный центр, — это, как известно, неопровер­жимо доказано раскопками последних лет.

Далее, язык эпоса не оставляет ни малейшего сомнения в том, что последний в дошедшем до нас виде возник в Ио­нии, что, кроме того, подтверждается некоторыми намеками местного характера. Это не исключает возможности, что в сочинении позднейших частей „Одиссеи" и эпопей цикла принимали участие также поэты из других областей Греции, — как, с другой стороны, сказания, составляющие содержа­ние „Илиады", может быть, отчасти были занесены к ионий­цам с соседнего Лесбоса, который лежит так близко к Трое.

Точное определение времени возникновения эпопей так же мало возможно, как и вообще подобные определения в области древнейшей греческой истории; доисторическая эпоха допускает лишь относительную хронологию. „Илиа­да" в общем древнее „Одиссеи", которая заимствовала у нее множество формул и целых стихов, да и вообще в целом от­ражает более высокую степень культурного развития. Эпи­ческий цикл троянских сказаний также, как мы видели, уже предполагает существование нашей „Илиады" Поэты VII ве­ка, например, Архилох и Тиртей, были уже знакомы, по крайней мере, с большою частью „Илиады" и „Одиссеи"; следовательно, ядро обеих эпопей должно было возникнуть никак не позже VIII века. Но возможно, что оно восходит и к более раннему времени, и даже вероятно, что древнейшие песни „Илиады" принадлежат еще IX веку. С другой сторо­ны, конец „Одиссеи" указывает уже на существование пра­вильных торговых сношений с Сицилией, которые могли развиться лишь с началом греческой колонизации острова; следовательно, это произведение едва ли было закончено ранее VII века. А отдельные отрывки, как, например, орфийская интерполяция в „Некии", относятся, может быть, еще к более позднему времени. В VII столетии — во всяком слу­чае, не позже конца его — был сочинен и „Список кораблей" в "Илиаде", потому что между фокейскими городами он упо­минает „священную Крису", которая была разрушена около 590 г. Когда были впервые записаны эпические песни, мы не знаем; но так как до IV века они сохранялись главным обра­зом путем устной передачи, то они не могли избежать мно­гочисленных мелких изменений, которые затем попали от­части и в писаные экземпляры. Только александрийские фи­лологи восстановили текст в том виде, как мы в общем чита­ем его еще теперь.

Примечания:

7

Тарле Е.В. Чем объясняется современный интерес к экономической истории //Вестник и библиотека самообразования. 1903. № 17. Стб.739.

71

У Гомера само понятие уже встречается, но, за исключением одного позднейшего места „Илиады" (XII. 23), еще нет термина для его выраже­ния. (Илиада Гомера/пер. Н.М.Минского. М., 1896. С.188).

72

Основными работами являются труд А.Кирхгофа (Kirchhoff A. Die homerische Odyssee 2. Auf. Berlin, 1879), дополненный и исправленный в некоторых пунктах У.Виламовицем-Мёллендорфом (Homerische Untersuchungen. Berlin, 1884). Я придерживался результатов этих исследований, поскольку считаю их доказанными.

73

„Некия" — XI песня „Одиссеи" (Ред. 2008).

74

Борьба велась, конечно, не исключительно и даже не главным об­разом из-за обладания Троей; напротив, завоевание этой области удалось, по-видимому, лишь в VIII и VII веках. Ср. ниже, гл. VI.