ГЛАВА XV. Пелопоннесская война

Итак, война была решена; в Пелопоннесе приготовления приближались к концу, и летом 431 г. союзное войско долж­но было вторгнуться в Аттику. В Греции господствовало то томительное затишье, которое обыкновенно предшествует большим катастрофам. Суеверная толпа повсюду теснилась вокруг прорицателей; землетрясение на Делосе, священном острове Аполлона, — первое на памяти людей — считали многозначащим предзнаменованием, и даже просвещенный историк этой эпохи счел нужным сообщить потомству об этом событии.

Военные действия начались в Беотии. Здесь, как мы уже знаем (выше, с.287), Платея еще до Персидских войн отде­лилась от остальных городов этой области и вступила в тес­ный союз с Афинами, которому она впоследствии оставалась верна при всех превратностях судьбы. Эта аттическая кре­пость внутри Беотии, на расстоянии не более двух часов пу­ти от Фив, постоянно угрожала последним; тем опаснее бы­ло это соседство теперь, накануне войны. Поэтому решено было завладеть городом еще до начала войны. Олигархиче­ская партия в самой Платее предложила свое содействие для осуществления этого предприятия; с ее помощью в дождли­вую ночь, приблизительно в начале марта 431 г., проник в город отряд из 300 фиванских гоплитов. Но громадное большинство граждан не хотело и слышать о присоединении к Беотийскому союзу. Подкрепление из Фив опоздало, и на рассвете фиванские гоплиты были побеждены и принужде­ны сдаться. Пленники, числом 180, и между ними люди, принадлежавшие к лучшим фамилиям Фив, были тотчас умерщвлены; отмена казни пришла из Афин слишком позд­но. Виновники этого кровавого дела впоследствии страшно поплатились за него.

На нарушение мира Афины ответили заключением под стражу всех находившихся в Аттике беотийцев; аттическое войско перешло через Киферон, поставило Платею в оборо­нительное положение и перевело неспособную к войне часть населения в Афины, где она была в полной безопасности. Однако от наступательных действий против Беотии афиняне воздержались; сознавая, что он вызвал войну, Перикл имен­но поэтому всеми силами старался свалить формальную от­ветственность за начало военных действий на противников.

Спустя два месяца после нападения на Платею, в мае, царь Архидам II собрал на Коринфском перешейке пелопон­несские союзные войска, две трети способного к войне насе­ления, — приблизительно 20—25 тыс. гоплитов. Прежде, чем выступить в поход, он сделал еще последнюю попытку предотвратить войну; он надеялся, что в Афинах ввиду не­приятельской армии еще в последнюю минуту одержит верх партия мира. По-видимому, Перикл опасался чего-то в этом роде; он даже не впустил в город лакедемонского посла и тотчас отослал его под военным конвоем к границе.

Теперь Архидам двинулся со своей армией и, подкреп­ленный приблизительно 5000 беотийских гоплитов, вступил в Аттику. Верный своему решению строго держаться оборо­нительного образа действий, Перикл еще за несколько не­дель до нашествия пелопоннесцев послал отряд из 1600 гоп­литов в Потидею (выше, с.402). Он не хотел даже двинуться в Мегариду, чтобы завладеть теснинами Герании и, таким образом, отрезать пелопоннесцам путь в Аттику; правда, в военном отношении эта операция была бы опасна, так как в тылу находились беотийцы. Но и в самой Аттике он не ока­зал неприятелю ни малейшего сопротивления, несмотря на то, что высоты, отделявшие Афинскую равнину от Элевсинской, представляли превосходную оборонительную линию. Он знал, как многого оставляла желать дисциплина его гра­жданского ополчения, и боялся быть против воли вовлечен­ным в открытое сражение, которое, при вдвое большей чис­ленности неприятеля, непременно повело бы к поражению афинян.

Таким образом, Архидам мог беспрепятственно подви­гаться вперед и опустошать поля, на которых только что со­зрел хлеб. Между тем сельское население устремилось в главный город; возы с домашним скарбом, стада быков и овец теснились на улицах. Немногие нашли пристанище у родных и друзей; громадное же большинство расположилось в храмах или в бараках, которые были построены на всех свободных площадях города. Нетрудно представить себе, какое настроение господствовало между беглецами. Когда затем пелопоннесцы подошли к Ахарнам, находящимся при­близительно на расстоянии 10 км от города, и начали на гла­зах граждан опустошать поля и сжигать деревни, в Афинах едва не дошло до открытого мятежа. Годная к войне часть населения бурно требовала, чтобы ее повели против врага. Но Перикл твердой рукою правил государством. С тех пор как неприятель находился в Аттике, он пользовался дикта­торскими полномочиями; деятельность Народного собрания и суда была временно приостановлена, и народ был, следо­вательно, лишен возможности принять какое-нибудь необ­думанное решение. Видя, что противник уклоняется от бит­вы, Архидам покинул свою позицию при Ахарнах и, перейдя через Парнет, двинулся мимо Оропа, через Беотию, к Ко­ринфскому перешейку, где и распустил свою армию. Весь поход продолжался меньше месяца.

Между тем Перикл отправил против Пелопоннеса флот в 300 триер с 1000 гоплитов. С такими ничтожными силами, конечно, нельзя было достигнуть серьезных успехов. Неко­торые прибрежные области были опустошены, но ввиду подкреплений, которые подходили из глубины страны, афи­нянам каждый раз приходилось поспешно удаляться на свои корабли. Впрочем, афинянам удалось присоединить к своему союзу важный остров Кефаллению и овладеть небольшой коринфской колонией Соллион в Акарнании.

Таким образом, результаты военных действий были очень скудны; зато Перикл постарался удовлетворить само­любие народа иным путем. Беззащитные жители Эгины бы­ли изгнаны из своего города по обвинению в том, что они вступили в изменнический союз со Спартой; их землю поде­лили между собой аттические клерухи. Лакедемоняне дали изгнанникам убежище в Фирее, на аргосской границе. Осе­нью Перикл со всем афинским ополчением предпринял по­ход в Мегариду, чтобы отомстить врагу; афиняне сильно опустошили открытую страну, но не сделали даже попытки завладеть укрепленным городом.

В общем, Перикл все же мог быть доволен результатами этого первого похода. Если военные успехи и не были вели­ки, то по крайней мере дело обошлось без сколько-нибудь серьезных неудач. Неприятельское нашествие ограничилось северными округами Аттики; подойти к стенам столицы или, оставив Афины в стороне, пройти в Паралию — для этого у неприятеля не хватило смелости. Но, что было важнее всего, ввиду внешней опасности затихли всякие раздоры внутри государства; теснее, чем когда-либо, граждане сплотились вокруг того, кто в данную минуту стоял во главе государст­ва. Но Периклу скоро пришлось убедиться, как опасна была игра, которую он затеял.

Следующей весной (430 г.) царь Архидам во главе со­юзной пелопоннесской армии снова перешел через границу Аттики. Если он в предшествовавшем году щадил неприяте­ля, чтобы с самого начала не сделать разрыв непоправимым, то теперь он решился действовать энергично. Целых 40 дней оставалось его войско в Аттике, которую оно совершенно разорило до крайней южной границы. Но Перикл и теперь твердо держался своего плана — избегать сражения, и пре­доставил южную часть Аттики на произвол судьбы, как в предыдущем году — северную.

Как ни силен был удар, нанесенный Афинам этим опус­тошением, он был ничтожен сравнительно с тем бедствием, которое произвела в городе чума. Эпидемия уже давно опус­тошала Египет и области Передней Азии; затем она была занесена в Лемнос, и к тому времени, когда пелопоннесцы вторглись в Аттику, появилась в Пирее, откуда вскоре пере­шла в верхнюю часть города. Большой греческий город той эпохи уже сам по себе представлял очень благоприятную почву для распространения заразы благодаря тесным, немо­щеным улицам и отсутствию простейших гигиенических приспособлений[95] Но вдвойне благоприятную почву пред­ставляли теперь Афины, где в тесных и нездоровых жили­щах скучилось все сельское население Аттики — вместе с населением самого города почти 200 тыс. человек. При та­ких условиях чума должна была производить страшные опустошения; за три года (430, 429, 426), в которые эпиде­мия появлялась в Афинах, она унесла почти четверть всего населения Аттики. Под потрясающим впечатлением этого несчастья общественный порядок минутами, казалось, готов был рухнуть. На улицах и даже в храмах лежали непогре­бенные трупы; народом овладело тупое отчаяние; надежда на богов, которые не посылали никакого спасения, начала исчезать. Как всегда бывает в таких случаях, наряду с вели­кодушным самопожертвованием и любовью к ближнему об­наруживался, с другой стороны, самый бессердечный эго­изм.

Узнав о появлении чумы в Афинах, неприятель удалил­ся, и действительно, болезнь пощадила Пелопоннес. Господ­ствовавшее военное положение оказалось самым действи­тельным карантином, так как пелопоннесцы беспощадно убивали каждого афинянина или афинского союзника, кото­рый попадал в их руки. Между тем Перикл, чтобы дать ис­ход возбуждению народа, предпринял большую экспедицию против Пелопоннеса. Но чума, принесенная войском, пара­лизовала всякий успех. В конце концов афинские военачаль­ники сделали почти невероятную ошибку, передвинув вой­ско от Пелопоннеса к Потидее, благодаря чему зараза была, конечно, занесена и в осадный отряд. Впрочем, они и здесь ничего не успели и принуждены были вернуться в Афины, напрасно потеряв более 1000 гоплитов.

Негодование против Перикла, грозившее разразиться два года назад, вспыхнуло теперь с удвоенной силой. В са­мом деле, его политика привела Афины к войне и, значит, косвенно была ответственна также за появление чумы. Все классы населения, зажиточные и чернь, соединились, чтобы низвергнуть правителя. При выборах в стратеги на 430— 429 гг., произведенных тотчас после отступления пелопоннесцев, Перикл не был избран, после того как в течение пят­надцати лет беспрерывно занимал эту должность. Фактиче­ски неизбрание было равносильно отставке. Личный режим был устранен. Предъявленное вслед затем против Перикла обвинение в растрате общественных денег имело целью обеспечить победу оппозиции и навсегда закрыть Периклу доступ к политической деятельности. При господствовав­шем настроении нельзя было сомневаться в исходе процесса; присяжные признали Перикла виновным и присудили его к большому штрафу. Немногого недоставало, чтобы произне­сен был смертный приговор над человеком, который еще вчера почти единовластно управлял половиной Греции.

Итак, ближайшая цель оппозиции была достигнута; но скоро обнаружилось, что настоящие затруднения начинались лишь теперь. Попытка прийти к соглашению со Спартой не удалась; ход событий превзошел самые смелые ожидания пелопоннесской военной партии, и было вполне естественно, что она соответственно этому повысила свои требования. А между тем Афины и теперь еще отнюдь не были склонны принять мир на каких бы то ни было условиях, поэтому ни­чего другого не оставалось, как продолжать политику Пе­рикла, за которую еще недавно на него роптали. Но резуль­таты были очень неутешительны. Правда, Потидея после двухлетней геройской обороны сдалась в течение зимы 430—429 гг., доведенная до крайности голодом; начальники афинского отряда разрешили гражданам свободное отступ­ление. Земля была роздана аттическим клерухам, и Потидея сделалась с этих пор главным оплотом Афин на фракийском побережье. Но радость по поводу этого успеха была омраче­на тяжким поражением, которое ближайшею весной (429 г.) потерпело под Спартолом только что освободившееся осад­ное войско в сражении с халкидцами. Эта битва интересна в военно-историческом отношении тем, что аттические гопли­ты, одержав верх над неприятельскими гоплитами, были разбиты халкидскими всадниками и легковооруженными; это был один из первых признаков того, что древняя тактика гоплитов, которой афиняне были обязаны победами при Ма­рафоне и Платее, пережила себя.

В это время афиняне получили неожиданную помощь. С тех пор как Фракия освободилась от персидского владычест­ва, одрисы, жившие в плодородной долине Гебра, стали рас­пространять свою власть над соседними племенами; при ца­ре Ситалке, около начала Пелопоннесской войны, их владе­ния простирались от Абдеры и верхнего Стримона до Истра и Черного моря, на протяжении почти 130 тыс. кв. км. Гре­ческие города вдоль побережья Понта также должны были признать их владычество и согласиться на уплату дани; го­довой доход царя при преемнике Ситалка, Севте I, равнялся, по преданию, 800 талантам серебра, кроме значительных натуральных повинностей[96] В 431 г. Ситалк вступил в союз с афинянами, и отчасти его влиянию нужно приписать пере­ход македонского царя Пердикки II с пелопоннесской сторо­ны на афинскую. С тех пор фракийский царь ничего больше не сделал для афинян; теперь падение Потидеи пробудило его наконец от бездействия. Но осень настала раньше, чем он выступил в поход со своим войском. Это была огромная армия, а молва еще безмерно преувеличила ее численность; в Греции говорили, что Ситалк ведет с собой 100 тыс. пехо­тинцев и 50 тыс. всадников. Перейдя через горы у верхнего течения Стримона, он вступил с севера в Македонию, царь которой, Пердикка, хотя находился в мире с Афинами, по­ссорился с Ситалком. Последний завладел Идоменой при реке Аксий и разорил всю низменность до Пеллы, в Фесса­лии начали уже опасаться вторжения фракийцев и делали приготовления к их встрече. Однако для осады укрепленных мест варвары были совершенно непригодны, и Ситалк дви­нулся в Халкидику, куда афиняне обещали прислать ему в помощь флот. Но варвар-союзник стал, по-видимому, воз­буждать опасения и в Афинах; во всяком случае флот не был послан. Недостаток в съестных припасах и наступление зи­мы принудили Ситалка вернуться, спустя 30 дней после вступления в Македонию. Вся эта экспедиция не имела ни­какого успеха, и владения афинян на Халкидике по-прежнему ограничивались полуостровами Палленой, Сифонией и Актой и городами Энеей, Аканфом и Стагирой.

Деятельность врагов Перикла за то короткое время, ко­торое прошло со времени его падения, как нельзя лучше до­казала, что без него невозможно было обойтись. Как бы пло­ха ни была система Перикла, она все же была наименьшим из зол, между которыми приходилось выбирать. И вот вес­ной 429 г. в общественном мнении произошла реакция. Про­тивоестественная коалиция, которая год назад свергла Пе­рикла, теперь распалась. Демос снова соединился вокруг своего старого вождя, и Перикл вновь был избран в стратеги на 429—428 гг.

Но силы его были надломлены ударами последних лет. К этому присоединилось семейное горе; оба его законных сына, Ксантипп и Парал, один за другим в короткое время пали жертвами чумы. Едва он в середине лета 429 г. вступил в отправление должности стратега, как болезнь сразила и его, и он умер в августе или сентябре этого года. Кто мог занять освободившееся место? В Афинах, как и везде, еди­новластие дало возможность возвыситься только посредст­венностям; помощники Перикла были в умственном отно­шении ничтожествами, совершенно неспособными к личной инициативе. Таков был, например, Лисикл, „скотопромыш­ленник", как его называет комедия, — человек, который в последние годы стоял, может быть, ближе всех к Периклу и заботам которого он, умирая, поручил свою Аспасию. К то­му же он уже осенью 428—427 гг. погиб в походе против Карии. Руководство демосом перешло теперь к Клеону, ко­торый, как мы знаем, оказывал когда-то сильную оппозицию политике Перикла и был одним из главных виновников его падения, а теперь держался того мнения, что раз война нача­та, нужно употребить все усилия, чтобы довести ее до конца. Но общественное положение кожевника было таково, что он не мог рассчитывать на избрание в стратеги; да он и сам был еще пока очень далек от таких честолюбивых мыслей. Таким образом, он мог иметь лишь косвенное влияние на управле­ние государством и особенно на ход войны. Вообще же смерть Перикла должна была способствовать усилению мирной партии. Во главе ее стоял теперь Никий, сын Никерата из Кидантидского округа. Человек во всех отношениях достойный уважения и, подобно большинству членов высо­кой аттической знати, искренно преданный существующему порядку, притом очень дельный офицер, он был, однако, лишен выдающихся военных и государственных способно­стей. Его влияние основывалось главным образом на его ог­ромном богатстве, в котором с ним могли сравниться лишь немногие афиняне. Ничто, может быть, не свидетельствует лучше о том недостатке в талантах, который ощущался в это время в Афинах, чем то обстоятельство, что такой человек мог занять руководящее положение в государстве и с не­большими перерывами удержать его до смерти. Нечего и говорить, что при таких условиях нельзя было и думать о твердой и целесообразной политике как вне, так и внутри государства.

В 429 г. пелопоннесцы не повторили своего вторжения в Аттику; там уже больше нечего было разорять, а все еще свирепствовавшая чума заставляла их быть осторожными. Вместо этого царь Архидам предпринял поход в область Платеи, и так как попытки убедить город добровольно пе­рейти на сторону Спарты не увенчались успехом, то нача­лась осада. Хотя платейцы и отбили все приступы, однако рано или поздно голод должен был бросить город в руки беотийцев и пелопоннесцев. Такой результат похода далеко нельзя было назвать блестящим. Лучших успехов ожидали от другого предприятия, которое было осуществлено во вто­рой половине лета. Предшествовавшей зимой (430—429 гг.) афиняне, наконец, сделали то, что им следовало бы сделать уже в самом начале войны, именно послали в Навпакт эс­кадру, которая заперла вход в Крисейский залив и тем пара­лизовала всю морскую торговлю Коринфа. Поэтому снаря­жен был сильный пелопоннесский флот для прекращения этой блокады, и в то же время послан отряд из 1 ООО гоплитов в Амбракию, чтобы, в соединении с войсками союзников из той области, заставить Акарнанию отложиться от Афин. Но при Стратосе акарнанцы принудили пелопоннесско-эпирскую союзную армию к отступлению, между тем как в то же самое время аттический стратег Формион в двух сра­жениях при Навпакте разбил наголову далеко более много­численный пелопоннесский флот.

Война продолжалась уже три года, не приводя ни к ка­кому окончательному результату. Но Афины сумели сохра­нить свое положение лишь при помощи очень тяжелых жертв, тогда как силы противника оставались почти нетро­нутыми. Военная казна, на которую главным образом опира­лось морское превосходство Афин, была уже в значительной степени исчерпана. Чума похитила гораздо больше способ­ных к военной службе людей, чем самые кровавые пораже­ния. Еще несравненно опаснее был тот ущерб, который бла­годаря всем этим событиям потерпел несравненный автори­тет Афин в глазах союзных государств. Поэтому, хотя пело­поннесцы и не могли похвастать ни одним решительным во­енным успехом и не были даже в состоянии предотвратить потерю Потидеи, — хотя их попытки одолеть Афины на мо­ре окончились полной неудачей, — тем не менее отношение сил воюющих сторон значительно изменилось в их пользу. Аттическое государство колебалось в своих основах; при­ближался кризис.

Весной 428 г. пелопоннесцы снова вторглись в Аттику. Непосредственно вслед за этим против Афин восстал Лес­бос, — кроме Хиоса, единственный остров на Эгейском мо­ри, сохранивший свою автономию и самостоятельный флот. Опасность была страшная, во-первых, потому, что Лесбос располагал значительными морскими силами и богатыми финансовыми средствами; во-вторых, кто мог сказать, какие размеры примет восстание? Но Афины оказались на высоте своего положения. Сильный флот с сухопутным войском, отправленный под командой стратега Пахеса к Лесбосу, раз­бил неприятеля в морском сражении и запер главный город острова, Митилену, с суши и с моря. Таким образом удалось локализировать восстание. В то же самое время предприняли с сотней триер демонстрацию против Пелопоннеса, которая, действительно, произвела впечатление на лакедемонян; по­сле потерь, причиненных чумой, они уже не считали Афины способными на такие предприятия. Вследствие грозившего истощения государственной казны теперь — впервые в те­чение этой войны — наложена была на население самой Ат­тики прямая имущественная подать в 200 талантов, которой хватило, впрочем, лишь на удовлетворение самых неотлож­ных потребностей.

Между тем лакедемоняне продолжали действовать со своей обычной медлительностью. В продолжение всего лета 428 г. и следующей зимы Митилена была предоставлена собственным силам; наконец, весной 427 г. туда был отправ­лен вспомогательный флот из 42 триер, тогда как сухопутное войско одновременно предприняло обычное вторжение в Аттику. Но было уже слишком поздно. Когда съестные при­пасы в Митилене стали истощаться, в городе вспыхнул мя­теж, результатом которого была сдача города афинянам на полную их волю. После этого мелкие города на Лесбосе и митиленские владения в Троаде подчинились без сопротив­ления. Пелопоннесский флот уже пришел в Ионию, где он распространил всеобщий страх; возможно, что быстрым движением к Митилене удалось бы отнять этот город у афи­нян. Но спартанский наварх Алкид не хотел и слышать о та­ком рискованном предприятии и поспешно отплыл домой.

Таким образом, кризис, вызванный восстанием Лесбоса, благополучно миновал, правда, не столько благодаря заслу­гам самих афинян, сколько благодаря вялому и неумелому образу действий их противников. Авторитет Афин снова был упрочен, и теперь можно было спокойнее смотреть в глаза будущему. Чтобы на будущее время отбить у союзных государств охоту к подобным попыткам, Клеон предложил примерно наказать покоренную Митилену: все взрослое мужское население казнить, женщин и детей продать в раб­ство, а землю разделить между аттическими клерухами. И так велико было в Афинах озлобление против вероломного города, что Клеону удалось провести свое предложение. Но как только был отослан соответствующий приказ генералу, командовавшему митиленским отрядом, афиняне сами уст­рашились своего поступка. Очень многие из тех, которые в Народном собрании дали себя увлечь красноречию Клеона, пришли теперь к сознанию, что они собирались совершить жестокость, беспримерную в греческой истории, — что по­головное избиение граждан одного из величайших и знаме­нитейших городов Эллады вызовет во всей нации взрыв не­годования и лишит Афины последних симпатий, которыми они еще пользовались. И разве лесбосцы заслужили такую страшную участь? В продолжение пятидесяти лет они бок о бок с афинянами сражались против варваров и эллинов, и если они теперь отложились, то ведь вина падала на правя­щие классы, а не на народную массу, которая никогда не пе­реставала быть преданной Афинам и в конце концов прину­дила знатных к сдаче города. Правительство воспользова­лось этой переменой в настроении общества, чтобы на сле­дующий день еще раз поднять в Народном собрании вопрос о Митилене; но и теперь лишь с большим трудом удалось добиться отмены принятого накануне решения. Участь, по­стигшая Лесбос, была и без того достаточно тяжела: автоно­мия была отнята, стены городов разрушены, флот уведен в Афины, земля конфискована и разделена между 2700 атти­ческими клерухами; все те, кто во время восстания чем-либо скомпрометировал себя и не спасся бегством, числом свыше 1000 — были казнены. Только Метимна, которая одна из всех городов острова осталась верной Афинам, сохранила свою прежнюю независимость.

Весьма понятно, что во время лесбосского восстания, которое потребовало напряжения всех сил, Афины в самой Греции строго придерживались оборонительного образа действий. Даже для спасения Платеи, которую с лета 429 г. осаждали пелопоннесцы и беотийцы (выше, с.419), они не сделали ни малейшего усилия, несмотря на то, что нужда достигла там крайней степени. Летом 427 г,, вскоре после падения Митилены, город должен был сдаться. Половина гарнизона уже в течение зимы пробилась через неприятель­ские линии. Остальных, 200 платейцев и 25 афинян, победи­тели казнили в отместку за избиение фиванских пленников, совершенное платейцами в начале войны. Город был разру­шен, а область его перешла к Фивам.

В это самое время афиняне едва не лишились своего важнейшего союзника на западе, Керкиры. Против воли и только под давлением тяжелой необходимости остров в 433 г. присоединился к Афинам; теперь, когда опасность миновала и в то же время могущество Афин было сломлено войной с Лесбосом, состоятельные классы решили восполь­зоваться удобным моментом, чтобы порвать заключенный тогда союз и снова занять нейтральное положение по отно­шению ко всем эллинским делам, составлявшее традицион­ную политику Керкиры. Из-за этого вопроса вспыхнула междоусобная война между зажиточными классами и демо­сом. Несколько дней продолжался ожесточенный уличный бой, во время которого часть города сделалась жертвой пла­мени; победа клонилась уже на сторону толпы, когда прибы­тие из Навпакта аттической эскадры в 12 триер положило конец междоусобице. Четыреста олигархов было заключено в тюрьму, прежний оборонительный союз с Афинами заме­нен наступательно-оборонительным. Но все эти успехи едва не были уничтожены благодаря появлению пелопоннесского флота, который только что вернулся из экспедиции к Лесбо­су и был увеличен подкреплениями до 55 триер. В виду го­рода произошло морское сражение, в котором пелопоннесцы без большого труда одержали победу над совершенно рас­строенным керкирским флотом; аттическая эскадра была слишком слаба, чтобы предотвратить поражение. Лакедемонский адмирал имел возможность высадить свое войско на берег и завладеть Керкирой; но у неспособного Алкида и теперь не хватило силы для решительного шага. Между тем на высоте Левкады показался аттический флот в 60 триер, и пелопоннесцам ничего другого не оставалось, как поспешно удалиться. Керкира была спасена для Афин. Под защитой аттических кораблей керкирские демократы произвели жес­токую расправу над своими противниками; все олигархи, взятые в плен, были казнены или сами лишили себя жизни; 500 граждан из побежденной партии бежали на материк и отсюда продолжали борьбу с демократией.

Для Афин было тем важнее упрочить свою власть в Керкире, что как раз теперь наступили события, делавшие необходимым их вмешательство в Сицилии. Дело в том, что как только демократическое устройство пустило глубокие корни в Сиракузах, последние начали возвращаться к поли­тике Дейномеиидов и стремиться к восстановлению своей гегемонии над островом. Тотчас после свержения Дукетия вспыхнула из-за этого война с Акрагантом (около 446 г.), в которой принял участие весь остров, одни за Сиракузы, дру­гие против них; при реке Гимере акрагантинцы были разби­ты, понеся большой урон, и принуждены просить мира. Си­ракузы опять сделались самой могущественной державой греческого запада; поэтому халкидским городам, если они хотели сохранить свою независимость, не оставалось ничего другого, как броситься в объятия афинян (выше, с.398). Те­перь настало время, когда афиняне должны были исполнить те обязательства, которые они взяли на себя. В Сицилии вспыхнула всеобщая война. На одной стороне стояли халкидские города Наксос, Катана, Леонтины, Регий, дорийская Камарина и значительная часть туземных сикелов; на другой стороне — Сиракузы, Тела, Селинунт, Мессена, Гимера, Липара и Эпизефирские Локры; Акрагант, по-видимому, со­хранял нейтралитет. Сиракузцы имели большой перевес над своими противниками, и Афины принуждены были осенью 427 г. отправить на помощь своим западным союзникам эс­кадру в 20 триер под начальством стратега Лахеса из дема Айксоны. Несмотря на незначительность своих сил, афиняне достигли крупных успехов и, что самое главное, заставили Мессену перейти на свою сторону. Если в начале войны пе­лопоннесцы рассчитывали на содействие своих западных колоний, то осуществление этих надежд было теперь надол­го отсрочено.

Неудачи, которые постигли пелопоннесское оружие, не могли остаться без влияния на внутренние дела Спарты. На­дежда принудить Афины к миру посредством опустошения их территории не оправдалась. Рассчитывали на восстание афинских союзников, — но Потидея пала, а лесбосское вос­стание осталось изолированным и скоро было подавлено. Все попытки одолеть афинян на море вели только к позор­ным поражениям. Надежда на внутренний переворот в Афи­нах тоже обманула спартанцев. Перикл был свергнут, а его противники продолжали его политику; даже его смерть не изменила положения дел. При таких условиях и в Спарте стали подумывать о прекращении войны. Внешним выраже­нием этого настроения было возвращение царя Плистоанакта (426 г.), который 19 лет назад был лишен своего сана и изгнан за то, что он увел обратно свое войско от границы Аттики, не разорив страну, и тем побудил афинян купить мир со Спартой ценой самых тяжких жертв. События по­следних лет блестяще оправдали тогдашнюю политику. Плистоанакт старался теперь восстановить старые отноше­ния с Афинами. Весной 426 г. пелопоннесцы не произвели обычного вторжения в Аттику и переговоры были возобнов­лены. Главное требование Спарты состояло в возвращении эгинцев на их остров.

Никий и его друзья были готовы принять эти условия; но, к сожалению, они сами все более и более теряли почву под ногами. Как ни велики были их заслуги перед Афинами во время митиленского кризиса, они оказались совершенно неспособными одержать какие-нибудь решительные победы над пелопоннесцами. Как раз те самые обстоятельства, кото­рые обескураживали военную партию в Спарте, должны бы­ли способствовать усилению военной партии в Афинах. Сознание, что государство нуждается в энергичном руково­дителе, проникало все в более широкие круги населения, и благодаря этому влияние оппозиции должно было усили­ваться. Уже при обсуждении участи Митилены правительст­во лишь с большим трудом воспрепятствовало принятию предложений Клеона. Последний, будучи в это время чле­ном Совета, обнаруживал неутомимую деятельность в добы­вании необходимых для войны средств, нисколько не сму­щаясь тем озлоблением, которое вызывала в состоятельных классах его неумолимая строгость при взыскании податных недоимок. На следующий год (427—426) он был избран со­юзническим казначеем и благодаря этому приобрел руково­дящее влияние на управление союзными финансами. Оппо­зиция с успехом выступила против правительства и в суде. Даже такой человек, как Пахес, завоеватель Митилены, был привлечен к суду и только посредством самоубийства избег обвинительного приговора. Точно так же и отправку вспо­могательного флота в Сицилию, без сомнения, нужно при­писать инициативе Клеона; завоевание Запада и впоследст­вии всегда было излюбленным планом афинских радикалов. При выборах на 426—425 гг. перемена в общественном мне­нии обнаружилась с полной силою. Почти ни один из быв­ших тогда на службе стратегов не был вновь избран; их ме­сто заняли представители военной партии, и между ними племянник Перикла, Гиппократ из Холарга.

Новое правительство вступило в должность в середине лета 426 г.; было уже слишком поздно, чтобы оно могло еще в этом году предпринять какой-либо серьезный шаг. Поэто­му сколько-нибудь значительные военные действия про­изошли только в северо-западной части Греции. Афинский стратег Демосфен из Афидны потерпел здесь полное пора­жение при попытке вторгнуться в Этолию из Навпакта; но не лучшая участь постигла и пелопоннесцев, когда они осенью этого года, опираясь на Амбракию, попытались отвлечь Акарнанию от союза с Афинами. Демосфен блистательно расплатился здесь за поражение, которое он понес в Этолии; потери Амбракии были так велики, что только поспешным заключением мира с Акарнанией она могла спастись от ги­бели. В следующем году (425) акарнанцы и афиняне завла­дели также коринфской колонией Анакторием; прежние жи­тели принуждены были покинуть город и были заменены акарнанскими поселенцами. Впрочем, благодаря основанию Гераклеи Трахинской у северного выхода Фермопил спар­танцам удалось приобрести точку опоры в Средней Греции, — слишком ничтожный, правда, результат целого года вой­ны.

Между тем в Сицилии сиракузцы постепенно снова взя­ли верх; оказалось, что оперировавшая там афинская эскадра была слишком слаба для возложенной на нее задачи. Поэто­му решено было весной 425 г. отправить на запад подкреп­ление еще из 40 триер. В то же время афиняне втайне гото­вили удар по Пелопоннесу. Демосфен, только что вернув­шийся в Афины во всем блеске своих недавних акарнанских побед, был прикомандирован к экспедиции с полномочием пользоваться по своему усмотрению эскадрой во время ее плавания мимо пелопоннесских берегов. Он верно угадал самое уязвимое место враждебной державы. На мессенском берегу открывается к западу Пилосская бухта (Наварино), защищенная от волн Ионического моря узким и длинным островом Сфактерией, — лучшая естественная гавань на всем полуострове. Спартанцы, которым принадлежала эта отдаленная область, мало заботились о ней; берег был по­крыт обширными лесами; кругом на большом пространстве не было ни одного поселения. Таким образом, Демосфен мог беспрепятственно осуществить свой план. У северного входа в гавань сооружено было небольшое укрепление, для защи­ты которого здесь оставили пять триер под начальством Де­мосфена; к ним присоединился еще мессенский разбойничий корабль из Навпакта с 40 гоплитами. Из этого пункта надея­лись поднять восстание илотов в древней Мессении. Осталь­ная часть флота отплыла дальше, в Сицилию.

Как раз в это время союзное пелопоннесское войско опять вторглось в Аттику под предводительством сына Ар­хидама, Агиса, который в 427 г. унаследовал от своего отца престол Эврипонтидов; известие о событиях в Пилосе заста­вило армию поспешно вернуться на родину. В то же время был отозван и послан в Пилос флот в 60 триер, который от­плыл было к Керкире. Афиняне были окружены с моря и с суши; чтобы отрезать им выход со стороны моря, отряд из 400 лакедемонских гоплитов занял остров Сфактерия. По­ложение Демосфена было очень опасно, так как наскоро со­оруженное укрепление едва удовлетворяло самым элемен­тарным требованиям. Тем не менее Аттическому и Мессенскому гарнизонам удалось удержать позицию, пока подоспел отправленный в Сицилию флот, который между тем благо­даря подкреплениям увеличился до 56 триер. Афиняне про­никли в гавань, воспользовавшись тем, что неприятель оста­вил вход в нее незапертым; несмотря на свой численный пе­ревес, пелопоннесский флот был разбит, а остров Сфактерия с находившимся на нем гарнизоном отрезан от материка.

Как ни незначителен был этот успех с чисто военной точки зрения, его было достаточно, чтобы радикально изме­нить все положение дел. Те 400 человек, которые находи­лись на Сфактерии, составляли почти десятую часть всех гоплитов Спарты, и лакедемоняне были готовы для их спа­сения принести всякую жертву, совместимую с достоинст­вом государства. Если до сих пор все попытки к восстанов­лению мира исходили от Афин, то теперь переговоры были начаты лакедемонянами. По их настоянию заключено было пока перемирие, на время которого афинянам был передан весь пелопоннесский флот, собранный перед Пилосом; афи­няне взамен разрешили снабдить съестными припасами сфактерийский гарнизон.

Афиняне имели теперь возможность заключить выгод­ный мир; лакедемоняне готовы были вести переговоры даже на условиях возвращения к тому положению, которое суще­ствовало до тридцатилетнего мира. Но Клеон не хотел и слышать о мире, пока гарнизон Сфактерии не будет в руках афинян; и несмотря на все сопротивление состоятельных классов, его предложения были приняты большинством На­родного собрания. После этого переговоры были прерваны.

Афиняне, конечно, не были так наивны, чтобы возвра­тить пелопоннесский флот, раз он уже находился в их руках; скоро нашли и благовидный предлог, чтобы оправдать на­рушение договора. Но надежда голодом принудить гарнизон Сфактерии к сдаче совершенно не оправдалась; неприятель нашел средства доставлять на остров съестные припасы че­рез блокирующий флот. Конец хорошего времени года все более приближался, а с наступлением зимы невозможно бы­ло бы продолжать блокаду, и гарнизон мог бы беспрепятст­венно уйти на континент. Было ясно, что при том плане дей­ствий, которого держались до сих пор, нельзя было ничего добиться и что единственную надежду на успех обещала вы­садка на остров. И Демосфен ни минуты не сомневался в этом; он готов был сделать этот рискованный шаг, как толь­ко получил бы из Афин необходимые подкрепления. Но высшая военная администрация не хотела и слышать о таком смелом плане. Выборы, происшедшие весной 425 г. под впе­чатлением неудач, которые до сих пор постигали все пред­приятия военной партии, имели неблагоприятный результат для последней; Гиппократ и большинство его политических друзей были побеждены, и Никий снова приобрел руководя­щее влияние на военные дела. Вскоре после прекращения мирных переговоров Никий вступил в отправление своей но­вой должности, а он был слишком твердо убежден в непобе­димости спартанцев, чтобы решиться высадкой на Сфактерию подвергнуть риску свою славу полководца. Напротив, Клеон изо всех сил настаивал на решительных мероприятиях, ут­верждая, что если бы стратеги действовали энергично, Сфак­терию можно было бы взять в 20 дней. В увлечении спора Никий поспешил предложить своему противнику лично при­нять начальство над пилосским флотом, в полной уверенно­сти, что предприятие окончится неудачей и что благодаря этому Клеон навсегда лишится влияния на политические дела. Клеон ни разу в жизни не командовал войском, и неудиви­тельно, что он боялся принять это опасное поручение; но у него не оставалось выбора. Ведь на нем лежала ответствен­ность за то, что в Афинах отвергли мирные предложения ла­кедемонян. Не медля долго, он во главе потребованных Де­мосфеном подкреплений отправился в Пилос и по прибытии туда тотчас открыл атаку, ведение которой он благоразумно предоставил Демосфену. На второй день после прибытия Клеона, приблизительно в начале августа, рано утром афиня­не высадились на берег. Демосфен и Клеон имели под своим начальством около 10 тыс. человек, и хотя большая часть вой­ска состояла из гребцов, почти негодных для военного дела, однако 1000 гоплитов и 1000 пелтастов и стрелков из лука уже сами по себе представляли подавляющий перевес над 400 лакедемон. Но дело не дошло до рукопашной. Демосфен ос­тавил своих гоплитов в резерве и ограничился тем, что прика­зал стрелкам из лука и пельтастам обстреливать врага. Против этого оружия спартанцы в своем тяжелом вооружении были совершенно беспомощны; после тяжелых потерь им ничего другого не оставалось, как отступить в свой укрепленный ла­герь, где они, запертые со всех сторон, принуждены были на­конец сдаться; оставалось в живых еще 292 гоплита. Клеон блестяще исполнил свое обещание; в течение 20 дней он за­владел Сфактерией и привел ее гарнизон в Афины пленным.

Теперь он пожал плоды своего успеха. Правда, заслуга военного руководства при нападении на Сфактерию принад­лежала Демосфену, но подкрепления, сделавшие возможной эту атаку, были приведены Клеоном, и общественное мнение справедливо чествовало его как победителя. Он был награж­ден высшими почестями, какие государство могло оказать гражданину: пожизненным правом обедать в Пританее и по­четным местом в театре. В Совете и в Народном собрании его слово имело теперь решающее значение; его противник Никий своим вялым образом действий в пилосском деле сам лишил себя всякого влияния, и ему мало помогло, что он теперь вдруг воспрянул от своей прежней бездеятельности. Высадка на Истме, предпринятая им непосредственно вслед за взятием Сфактерии, повела лишь к бесплодной победе над коринфским ополчением, и если следующей весной (424) Никий отнял у лакедемонян остров Кифера, то это был, правда, блестящий успех, но сам собой напрашивался во­прос, почему Никий не сделал этого уже давным-давно.

Клеон предоставил своему противнику эти дешевые лавры, а сам всецело посвятил себя административным де­лам. Главное затруднение, с которым приходилось бороться Афинам в последние годы, заключалось в недостатке денеж­ных средств: с тех пор как казна почти истощилась, регуляр­ных доходов государства оказывалось далеко недостаточно для энергичного ведения войны. Под свежим впечатлением победы при Сфактерии, которая снова упрочила авторитет Афин на протяжении всей державы, Клеон увеличил теперь налоги больше чем вдвое против прежнего и довел этим до­ходы почти до 1000 талантов. Небольшую часть добытых таким путем средств он употребил на упрочение своей попу­лярности в Афинах, повысив вознаграждение судьям с двух оболов в день до трех — мера, которая, впрочем, может быть оправдана вздорожанием всех съестных припасов в Афинах, вызванным войной.

При таких условиях избрание Клеона на должность стратега весной 424 г. было обеспечено, несмотря на усилия противной партии. Даже солнечное затмение, случившееся перед выборами, не произвело впечатления на толпу. Конеч­но, и второй победитель при Пилосе, Демосфен, попал в число новых стратегов; точно так же и Гиппократ из Холарга, побежденный на выборах предыдущего года, был теперь снова избран. Таким образом, афиняне могли возлагать бо­льшие надежды на военные действия ближайшего лета. И действительно, правительство обнаружило замечательную энергию. Тотчас по вступлении в должность Гиппократ и Демосфен с ядром аттической армии, 4600 гоплитов и 600 всадников, двинулись против Мегары, где они вступили в переговоры с вождями демократической партии о выдаче города афинянам. В длинных стенах, соединявших город с морем, были отперты ворота для афинян, пелопоннесский гарнизон был отброшен в Нисейскую гавань и здесь заперт со всех сторон; на следующий день он капитулировал на ус­ловии свободного отступления. Сама Мегара, раздираемая партийной борьбой, была неспособна к какому-либо серьез­ному сопротивлению и, казалось, без труда должна была достаться афинянам.

Между тем и у пелопоннесцев на этот раз нашелся под­ходящий человек. Потеря Пилоса и Киферы разбудила, на­конец, лакедемонян от бездействия. Опыт семи лет показал, что постоянно повторявшиеся вторжения в Аттику не при­водили ни к какому результату; кроме того, мысль об участи сфактерийских пленников удерживала спартанцев от нового похода против Афин, так как там было решено казнить пленных, как только пелопоннесская армия перешагнет че­рез границу Аттики. Афины можно было обессилить только ударами, направленными против их союзников, и нетрудно было понять, кого из последних следовало выбрать для этой цели. При безусловном господстве афинян на море острова и Иония были недоступны для нападения пелопоннесцев; в пределах Афинского союза была только одна область, куда могла попасть сухопутная пелопоннесская армия, — побе­режье Фракии. И вот пелопоннесцы, наконец, решились на тот шаг, который им следовало предпринять еще до сдачи Потидеи, — именно на поход во Фракию. Но и теперь для этого предприятия было командировано не более 700 воль­ноотпущенных илотов и 1000 аркадских наемников. Впро­чем, малочисленность войска вознаграждалась достоинства­ми полководца: во главе отряда стал Брасид, сын Теллиса, самый способный из спартанских офицеров, человек, кото­рый уже в подчиненных должностях оказал государству очень важные услуги.

Брасид как раз находился на Коринфском перешейке, занятый сбором и организацией своей небольшой армии, когда пришло известие о нападении афинян на Мегару. Он тотчас собрал в соседних городах, Коринфе, Сикионе и Флиунте, 3700 гоплитов и повел это войско вместе со своим соб­ственным отрядом через Геранию. В то же время с севера спустились через Киферон 2200 беотийских гоплитов с 600 всадников и под Мегарой соединились с Брасидом, ко­торый теперь имел под своим начальством около 8 тыс. че­ловек и, следовательно, по численности войска значительно превосходил афинян. Последние действительно не решились вступить в сражение, на которое вызывал их Брасид, и, та­ким образом, Мегара была спасена для пелопоннесцев. Вож­ди демократии спаслись бегством в Афины, изгнанники вер­нулись, и в городе было введено олигархическое устройство. Однако Нисея осталась в руках афинян.

Брасид окончил свои приготовления и в конце лета дви­нулся во Фракию. Форсированным маршем он прошел Фес­салию, жители которой хотя большею частью держали сто­рону афинян, однако не оказали пелопоннесскому войску никакого серьезного сопротивления. Как только Брасид пе­решел через македонскую границу, царь Пердикка открыто примкнул к пелопоннесцам; его примеру тотчас последовали города Афинского союза, Аканф и Стагира. Затем, уже в на­чале зимы, Брасид направился против Амфиполя, главного города афинской Фракии. Жители последнего, среди кото­рых афиняне составляли только незначительное меньшинст­во, были отчасти склонны к отпадению, отчасти мало распо­ложены сражаться из-за аттических интересов. Нападения в это время года так мало ожидали, что афинский стратег Фу­кидид из Галимунта, начальник этой области, отправился со своей эскадрой из семи триер в Фасос. Хотя при известии о появлении Брасида под Амфиполем он поспешно вернулся, но было уже поздно: Амфиполь уже сдался пелопоннесцам. Только крепость Эйон при устье Стримона, некогда отнятую

у персов Кимоном, Фукидиду удалось спасти для Афин, ко­торые, таким образом, сохранили по крайней мере точку опоры для будущих предприятий против Амфиполя.

В то время, как Брасид наносил эти удары афинскому могуществу во Фракии, афинское оружие потерпело тяжелое поражение также в Беотии. Исходя из верной мысли, что на успешное окончание войны можно надеяться только в том случае, если бы удалось отвлечь беотийцев от союза с Пело­поннесом, Гиппократ завязал сношения с демократической партией в Беотии. Предполагалось напасть на страну одно­временно с трех сторон: беотийские изгнанники должны бы­ли овладеть Херонеей; Демосфен, который после взятия Нисеи отправился с 40 триерами в Навпакт, должен был выса­диться с акарнанским отрядом около Сиф, в области Феспий, а сам Гиппократ в то же самое время должен был во главе всего аттического ополчения вторгнуться в Беотию с восто­ка. Этот план, вероятно, казался его творцам образцом стра­тегического искусства и, действительно, был очень хорош в теории, но, к сожалению, он был слишком сложен, чтобы даже только с некоторою вероятностью можно было рассчи­тывать на успех. Прежде всего, при большом количестве участников, невозможно было сохранить тайну; беотийское правительство узнало о неприятельских замыслах и приказа­ло занять намеченные заговорщиками пункты, Херонею и Сифы. Благодаря этому предполагавшееся восстание демо­кратии расстроилось. Да и афинские стратеги действовали недостаточно аккуратно; Демосфен слишком рано пришел в Сифы и вследствие этого без большого труда был отбит беотийцами. Таким образом, когда Гиппократ через несколько дней перешел границу у Оропа, его встретило все войско Беотийского союза: 7000 гоплитов, 1000 всадников и около 11 тыс. легковооруженных. По количеству гоплитов и всад­ников афинское войско было почти равно, а по количеству легковооруженных даже значительно превосходило непри­ятеля. Тем не менее Гиппократ хотел избежать решительно­го сражения; он ограничился тем, что окружил укреплением храм Делийского Аполлона, на берегу Эвбейского пролива, в области Танагры, и оставил там гарнизон, главную же часть своего войска повел обратно к границе. При этом он подвергся нападению беотийцев и после непродолжительно­го сражения был совершенно разбит, потеряв 1000 человек. Сам Гиппократ пал, и только ночь спасла войско от полной гибели. Через несколько дней сдалось и укрепление при Делии. Это было самое страшное поражение из всех, которые до сих пор потерпели Афины в течение этой войны.

Сицилийский поход также не принес тех плодов, каких ожидали от него в Афинах. Осенью 426 г. Jlaxec был отозван и замещен Пифодором; по возвращении в Афины Клеон воз­будил против отрешенного от должности полководца про­цесс, который, однако, окончился оправданием последнего. Его преемник уже весной 425 г. принужден был уступить Мессену сиракузцам, которые теперь стали оспаривать у афи­нян господство над проливом. 40 триер, отправленных под начальством Софокла и Эвримедонта в подкрепление флоту, который действовал в сицилийских водах, были задержаны пилосскими событиями на большую часть лета и только осе­нью пришли в Регий. Теперь здесь был собран внушительный флот. Но именно это обстоятельство возбудило в сицилийцах основательное подозрение, что намерения афинян не ограни­чиваются защитой их халкидских союзников. Ввиду опасно­сти, которая угрожала независимости всего острова со сторо­ны Афин, внутренние раздоры прекратились; весной 424 г. в Геле заключен был между воюющими сторонами мир на ус­ловии сохранения каждою из них своих наличных владений. Афинянам ничего другого не оставалось, как покориться об­стоятельствам и вернуться домой.

Таким образом, все предприятия военной партии потер­пели крушение, и единственным успехом, которого она дос­тигла со времени падения Никия, было взятие Нисеи. Мало пользы было от того, что несчастных стратегов одного за другим привлекали к суду и присуждали к тяжелым наказа­ниям, — прежде всего начальников посланного в Сицилию флота, Эвримедонта, Софокла и Пифодора, — затем Фуки­дида, благодаря оплошности которого афиняне потеряли Амфиполь. Такие процессы могли способствовать только тому, чтобы поколебать доверие войска к его начальникам, и за это очень скоро пришлось поплатиться.

Под впечатлением делийского поражения и потерь во Фракии общественное мнение начало отворачиваться от во­енной партии. Легко представить себе, в каком привлека­тельном свете должен был являться теперь в сравнении с этими людьми Никий, который не проиграл ни одного сра­жения, которому, казалось, удавалось все, за что он ни брал­ся, и который тем не менее не переставал в течение многих лет хлопотать о мире. В обществе все более распространя­лось убеждение, что вся эта война принесла очень мало пользы и что Перикл был прав, когда уже в самом начале считал высшею целью, к которой нужно стремиться, сохра­нение прежних владений. И действительно, восьмилетний опыт доказал каждому, кто только не закрывал глаз перед действительностью, что с теми средствами, которыми рас­полагали Афины, невозможно было подорвать в корне мо­гущество Спарты.

Итак, переговоры между воюющими державами были возобновлены. Правда, до мира дело еще не дошло; но друг Никия, Лахес, весной 423 г. добился, по крайней мере, пере­мирия на год, и заключение окончательного мира казалось теперь еще только вопросом времени.

Что мир теперь не был заключен, это была вина Брасида. Взятие Амфиполя нанесло смертельный удар влиянию Афин во Фракии; всюду города спешили отложиться от них. Прежде всего перешли на пелопоннесскую сторону эдонийский город Миркин и фасосские колонии Галепс и Эсима; вскоре за ними последовали небольшие афонские города, кроме Саны и Диона, и важный пункт Торона на полуостро­ве Сифония. Наконец, восстание распространилось даже на полуостров Паллена, несмотря на то, что он был совершенно отрезан от остального материка укреплениями аттической колонии Потидеи и был доступен только с моря. В то самое время, когда в Афинах и Спарте заключалось перемирие, здесь Скиона перешла на сторону Брасида.

Теперь афиняне потребовали, чтобы этот город был им возвращен, но Брасид, разумеется, не хотел выдавать своих новых союзников. Таким образом, только что заключенное перемирие уже было нарушено, и Клеон приложил все уси­лия, чтобы увеличить разрыв. По его предложению афиняне отказались от третейского суда, предложенного лакедемоня­нами. Он требовал, чтобы Скиона была покорена с помощью оружия и чтобы все ее население, в наказание за измену, бы­ло казнено. Во Фракию немедленно была отправлена под начальством Никия эскадра в 50 триер с 1000 гоплитов и большим количеством легковооруженных.

Никий обратился прежде всего против Менды — горо­да, расположенного по соседству со Скионой, который меж­ду тем также успел отложиться от Афин. С помощью демо­кратов этого города он без труда завладел им; затем он явил­ся под Скионой, пелопоннесский гарнизон которой оказал энергичное сопротивление, так что Никий должен был ре­шиться на правильную осаду. Эти успехи побудили маке­донского царя Пердикку, который незадолго перед тем по­ссорился с Брасидом, снова перейти на сторону афинян; это было важное приобретение для Афин, так как македонский царь преградил путь лакедемонским подкреплениям, кото­рые уже находились на пути к Брасиду. Таким образом, по­следний должен был довольствоваться собственным небольшим войском да вспомогательными отрядами своих халкидских союзников.

Между тем в самой Греции, несмотря на военные дейст­вия во Фракии, покой оставался ненарушенным. Но перего­воры о мире были при этих обстоятельствах, конечно, безус­пешны, и даже перемирие, срок которого окончился весной 422 г., не было продолжено. Каково было настроение в Афи­нах, показывает избрание Клеона в стратеги на ближайший служебный год 422—421; а план Клеона состоял в том, что­бы силою оружия вырвать у Брасида его завоевания. На этот раз он лично принял начальство; в конце лета 422 г. он во главе 1200 афинских гоплитов, 300 всадников и многочис­ленных союзников на 30 кораблях отправился во Фракию. Начало, казалось, оправдывало самые смелые ожидания: Торона и Галепс были взяты штурмом и подготовлено нападе­ние на Амфиполь. Но во время рекогносцировки города, ко­торую Клеон предпринял со всем своим войском, на него неожиданно напал Брасид; афинское войско было разбито и обращено в беспорядочное бегство; 600 афинян и сам полко­водец легли на поле битвы. Пелопоннесцам эта победа стои­ла только семи человек; но между этими семью был Брасид. Благодарные жители Амфиполя поставили ему памятник на рынке своего города и воздавали ему, как освободителю, ге­ройские почести.

Битва при Амфиполе нанесла тяжелый удар военной партии в Афинах. Мало того, что она лишилась своего вождя Клеона, единственного действительно способного человека, который был в ее рядах; гораздо важнее было то, что на па­мяти Клеона тяготела вся ответственность за неудавшийся фракийский поход. Таким образом, управление государст­вом естественно должно было перейти к Никию, и он мог теперь беспрепятственно стремиться к той цели, к которой он был так близок уже два года назад. Ведь сам его против­ник доказал, что при теперешних условиях силою оружия ничего нельзя сделать во Фракии и что возвращение Амфи­поля может быть достигнуто только путем примирения со Спартой.

В Спарте также имели полное основание желать мира. В среде пелопоннесских союзников начали обнаруживаться опасные симптомы. Мантинея распространила свое господ­ство на южные области Аркадии до лаконской границы и при этом вступила в войну с Тегеей; кровопролитное сраже­ние, происшедшее между ними зимой 423 г., не привело ни к какому результату. Необходимо было водворить здесь поря­док и вернуть Мантинею в ее прежние границы. Кроме того, Спарта находилась в натянутых отношениях с элейцами из-за того, что спартанцы во время одного спора между Элидой и подвластным ей городом Лепреем приняли сторону по­следнего и послали для его защиты Лакедемонский гарни­зон. Все это было бы не очень важно, если бы тридцатилет­нее перемирие с Аргосом не приближалось теперь к концу; а Аргос требовал, в награду за возобновление договора, воз­вращения Кинурии, которая сто лет назад была отнята у него Спартой. Последняя, конечно, не могла согласиться на это требование; поэтому было чрезвычайно важно прийти к со­глашению с Афинами раньше, чем начнется война с Арго­сом. К этому присоединялось еще желание освободить сфактерийских пленников.

Правда, теперь, после побед при Делие и Амфиполе, спартанцы отнюдь не были склонны купить мир ценой зна­чительных уступок. Возвращение к тому положению, в ко­тором обе стороны находились до войны, было крайним ус­ловием, на которое они готовы были согласиться, и так как именно теперь решительный успех был на стороне пелопон­несского оружия, то это была во всяком случае уже крупная уступка. Ведь заключить мир на таких условиях значило для Спарты отказаться от той смелой программы, с которой она десять лет назад начала войну,— освобождения эллинов от афинского господства. Более того: Спарта обязывалась этим выдать Афинам те эллинские города, которые, доверяя спар­танской клятве, решились отпасть и примкнуть к Пелопон­несскому союзу.

Таким образом, враждебные действия были приоста­новлены и переговоры снова начались. Но, несмотря на доб­рое желание обоих правительств, к концу зимы мир еще не был заключен. Наконец, весной лакедемоняне поставили ультиматум и, чтобы придать ему больше силы, приказали в то же время союзникам готовиться к походу в Аттику. Эта мера подействовала: Никий принял условия лакедемонян, Совет и народ дали свою ратификацию. 25 или 26 элафеболия (в апреле) 421 г. заключен был мир или, как говорили греки, перемирие на 50 лет между афинянами и лакедемоня­нами и их обоюдными союзниками.

В основу мира положено было возвращение к тому тер­риториальному положению, которое обе воюющие стороны занимали до начала войны. В силу этого соглашения афиня­не должны были возвратить Пилос и Киферу, а лакедемоня­не — Амфиполь. Скиона, которая все еще держалась, была предоставлена мести афинян, и только для Пелопоннесского гарнизона было выговорено свободное отступление. В воз­награждение за Платею, которую беотийцы отказались вер­нуть, афиняне должны были удержать Нисею. Халкидские города, которые отпали от Афин до заключения перемирия — во время потидейского восстания или позднее, во время похода Брасида, и еще не были опять покорены: Олинф, Аканф, Стагира, Аргил, Стол, Спартол, Сана и Синг, — со­храняли свою независимость, но обязывались платить Афи­нам дань, установленную некогда Аристидом. Наконец, обе стороны должны были обменяться пленниками.

Состоятельные классы Афин и их вождь, Никий, доби­лись того, к чему они так давно стремились: программа Пе­рикла была блестяще осуществлена; Афинская держава вы­шла из борьбы в общем невредимой. Уничтожить Спарту, опору консервативного элемента в Греции, эта партия не могла желать в собственных интересах, даже если бы это было возможно. Совсем другого мнения была, конечно, ра­дикальная партия. С ее точки зрения, заключение мира должно было казаться большой ошибкой именно теперь, ко­гда срок перемирия между Аргосом и Спартой истекал через несколько месяцев и когда в обоих демократических госу­дарствах, Мантинее и Элиде, возбуждение против Спарты достигло такой степени, что с уверенностью можно было ожидать кризиса в самом Пелопоннесском союзе.

Способ, которым были осуществлены условия мира, дал этой оппозиции новую пищу. Спартанское правительство действительно было готово исполнить обязательства, которые оно приняло на себя по договору, так как для него самого бы­ло очень важно получить обратно Пилос, Киферу и сфактерийских пленников. Поэтому в Спарте немедленно освободи­ли афинских пленников и послали Клеариду, который по смерти Брасида заменил его во Фракии, приказ передать афи­нянам Амфиполь. Но Клеарид вовсе не хотел сыграть роль предателя по отношению к союзникам, освобождению кото­рых от афинского ига он сам содействовал. Оправдываясь не­возможностью сделать что-либо со своими слабыми силами против воли халкидцев, он ограничился тем, что ушел со сво­им войском из Фракии и вернулся в Пелопоннес. Таким обра­зом, самое важное для афинян условие мира осталось мерт­вою буквой, и вследствие этого они, в свою очередь отказа­лись очистить Пилос и Киферу или хотя бы только отпустить на волю сфактерийских пленников.

Немало затруднений причинили Спарте также ее собст­венные союзники. Ни одному государству эта война не стоила больших жертв, чем Коринфу, морская торговля ко­торого в течение стольких лет была парализована афинской блокадой. А теперь мир не принес ему ни одной из тех вы­год, ради которых он взялся за оружие: Потидея и Керкира оставались во власти Афин, и даже колонии Анакторий и Соллий не возвращались Коринфу акарнанцами. Поэтому коринфяне отказались принять мир и нашли поддержку у халкидцев во Фракии, которые решили ни в каком случае не давать согласия на уступку Амфиполя, ни снова платить дань афинянам. Беотийцы также не хотели слышать о мире и согласились только на перемирие с Афинами под условием заявлять о разрыве договора за 10 дней вперед.

Ввиду этого кризиса в недрах собственного союза Спар­та не находила другого исхода, кроме еще большего сбли­жения с Афинами. Здесь она встретила со стороны Никия полное сочувствие. Казалось, идеал Кимона был осуществ­лен; между обеими первенствующими державами заключен был оборонительный союз. Афины не могли дольше отказы­вать в выдаче сфактерийских пленников, и, таким образом, по крайней мере главное требование спартанцев было удов­летворено.

Эта перемена в лакедемонской политике только ускори­ла катастрофу в Пелопоннесе. Союз распался. Элида, Мантинея, Коринф, фракийские халкидцы отпали от Спарты и вступили в союз с Аргосом. Попытка привлечь и Тегею к этому союзу окончилась, правда, неудачей, и спартанцам удалось даже отнять у Мантинеи господство над Паррасией в южной части Аркадии; но в общем Спарта была теперь изолирована в Пелопоннесе. С Афинами также не удалось установить искренних отношений, несмотря на только что заключенный союз. Там отказывались — и с полным правом — очистить Пилос и Киферу, пока спартанцы не вернут Амфиполь и пока Коринф, Беотия и халкидцы не признают ми­ра; между тем Спарте, при том опасном положении, в кото­ром она находилась теперь, было не до того, чтобы силой оружия принудить эти государства к принятию афинских требований. Таким образом, переговоры с Афинами не пове­ли ни к чему или, вернее, единственным результатом их бы­ло еще большее отчуждение между обеими союзными дер­жавами.

При таких условиях ближайшие выборы эфоров в Спар­те поставили у кормила правления отчасти людей, принад­лежавших к военной партии. Следствием этого было возоб­новление старого союза между Спартой и Беотией. Теперь и в Афинах снова усилилась оппозиция. Во главе ее стоял те­перь Гипербол из Периоэд, подобно Клеону принадлежав­ший к торговому классу и игравший уже в течение несколь­ких лет видную роль в Народном собрании и суде. После Клеона это был самый ненавистный человек для состоятель­ных и образованных классов, и позже он пал жертвою этой ненависти во время олигархической реакции 411 г. Рядом с ним стоял человек совсем иного рода, Алкивиад, сын Клиния из дема Скамбонид, близкий родственник Перикла, в доме которого он воспитывался, рано лишившись отца. Его знатное происхождение, большое богатство, красивая на­ружность и замечательные умственные способности скоро сделали его „львом" афинского общества, в котором он зада­вал тон и которое всегда было готово подчиняться его при­хотям. Перед ним открывался путь к блестящей политиче­ской карьере, какая выпадает на долю немногих; но при всех своих выдающихся военных и дипломатических талантах он был слишком своенравен и легкомыслен для роли государ­ственного человека, и его политическая деятельность не имела прочного успеха и не принесла счастья его родному городу. Как раз теперь ему исполнилось тридцать лет, и он, следовательно, вступил в тот возраст, когда имел право до­биваться высшей государственной должности — стратегии. Следуя традициям своей семьи, он примкнул к крайней де­мократии, и при недостатке военных талантов в рядах по­следней его приняли здесь, разумеется, с распростертыми объятиями, как мало он ни был похож на народного вождя.

И действительно, на выборах стратегов весной 420 г. мирная партия потерпела поражение. Никий не был вновь избран, и его место занял Алкивиад. Это дало новое направ­ление политике Афин. Непосредственно после выборов был заключен оборонительный союз с Аргосом и его союзника­ми Мантинеей и Элидой, что, конечно, имело последствием новое сближение между Коринфом и Спартой. Чтобы укре­пить союз между Аргосом и Афинами, оба государства в следующем году напали на Эпидавр, которому, в свою оче­редь, оказала поддержку Спарта. Таким образом, военные действия между Афинами и Спартой возобновились; в Афи­нах по предложению Алкивиада было объявлено, что лаке­демоняне нарушили мир (зимой 419—418 г.).

Такое решение было почти равносильно объявлению войны. Ввиду этого состоятельные классы напрягли все свои силы, и им действительно удалось на ближайших выборах стратегов (весной 418 г.) снова отдать власть в руки Никия и его друзей. Алкивиад не был вновь избран — доказательст­во, что большинство населения и теперь было настроено против политики приключений.

Теперь Спарта считала своевременным выйти из того выжидательного положения, которое она занимала до сих пор. Как только власть в Афинах перешла к новому прави­тельству, в середине лета 418 г., царь Агис II двинулся во главе всего лакедемонского ополчения в Аркадию, увеличил здесь свое войско союзными отрядами, посредством искус­ного маневра обошел позицию аргосцев и их пелопоннес­ских союзников при Мефидрии и в Флиунте соединился с беотийцами и войсками союзных городов Коринфского пе­решейка. Он имел теперь под своим начальством около 20 тыс. гоплитов и далеко превосходил неприятеля как чис­ленностью, так и качеством своего войска. Но укрепленную позицию аргосцев на вершине прохода, через который ведет дорога из Немей в Аргос, невозможно было взять нападени­ем с фронта; поэтому Агис, поручив беотийцам следить за врагом, сам с лакедемонянами и аркадцами двинулся из Флиунта, перешел по неприступным тропинкам через гору и долиной Инаха спустился на Аргосскую равнину. Он нахо­дился теперь в тылу неприятеля, и это заставило аргосцев покинуть Немейский проход; но так как беотийцы не пре­следовали противника, то Агис оказался между стенами Ар­госа и аргосским войском в такой опасности, что счел нуж­ным заключить с аргосским стратегом Фрасиллом переми­рие на четыре месяца и под его защитой удалиться из Аргосской области. Оба войска были очень недовольны этим ис­ходом дела, так как на обеих сторонах были уверены в побе­де; аргосцы едва не забросали Фрасилла камнями и пригово­рили его к лишению имущества, а в Спарте Агис лишь с трудом избег тяжелого наказания.

Только теперь, когда все было кончено, высадились у Аргоса 1000 афинских гоплитов и 300 всадников под на­чальством стратегов JIaxeca и Никострата. Но чтобы по воз­можности ослабить дурное впечатление, которое должна была произвести в Аргосе эта медлительность, к войску при­командировали в качестве посла Алкивиада, как человека, который до сих пор вел все переговоры с Аргосом и пользо­вался там большими симпатиями. Это был опасный выбор; Алкивиад превысил данные ему полномочия и начал дейст­вовать на собственный риск. Под его влиянием союзники, не обращая внимания на только что заключенное перемирие, перешли к энергичным наступательным действиям против лакедемонских союзников в Аркадии, и афинские стратеги тем менее могли уклониться от участия в их предриятии, что в план действия не входило нападение непосредственно на спартанскую территорию. И действительно, Орхомен после непродолжительной осады вынужден был присоединиться к Аргосу. Между тем элейцы потребовали, чтобы войска были двинуты к Лепрею, и когда их предложение не было приня­то, 3000 выставленных ими гоплитов покинули союзное войско и вернулись домой. Этот раскол имел роковое значе­ние для дела союзников. Лакедемоняне, при известии о взя­тии Орхомена, выступили в поход со всем своим войском, соединились с отрядами Тегеи и остальных южно-аркадских округов и двинулись к Мантинее. На равнине, под стенами этого города, дано было сражение, величайшее из всех, ка­кие происходили между греками в течение долгого времени. Оба войска были, вероятно, по количеству приблизительно равны; но аргосцы и афиняне не выдержали натиска спар­танских гоплитов, после чего и мантинейцы на правом кры­ле, сражавшиеся вначале с успехом, были увлечены общим бегством. Союзники потеряли 1100 человек, и между ними обоих афинских стратегов, Лахеса и Никострата; потери по­бедителей доходили, по преданию, приблизительно до 300 человек. Пятно поражения при Сфактерии было смыто, и военный авторитет Спарты в Греции снова упрочен.

Аргос заключил теперь мир и союз со Спартой и порвал свой союз с Афинами; вскоре после этого здесь произведена была реформа государственного устройства в олигархиче­ском духе. Мантинея принуждена была согласиться на три­дцатилетний мир со Спартой, отказавшись от всех притяза­ний на гегемонию в Аркадии. Ахея, в которой до сих пор одна только Пеллена была в союзе со Спартой, теперь вся вступила в Пелопоннесский союз. Элида также заключила мир и отказалась от притязаний на Лепрей, не возобновляя, однако, своего прежнего союза со Спартой. Никогда до сих пор гегемония Спарты в Пелопоннесе не достигала таких размеров.

Таким образом, теперь Афины были изолированы в Греции больше, чем когда-либо; все, чего достигла политика Алкивиада в последние годы, было потеряно. Правда, значи­тельная доля ответственности за это падала на самого Алки­виада; но настоящим виновником всех бед являлся Никий, отказавший союзному Аргосу во всякой деятельной под­держке. Его противники поспешили воспользоваться этим положением дел для своих целей. По предложению Гипер­бола народ решил весной 417 г. прибегнуть к остракизму. Вождь демоса рассчитывал на то, что эта кара падет на Ни­кия и что последний будет изгнан из Афин на десять лет; но даже если бы эта надежда не оправдалась, самому Гипербо­лу, по-видимому, нечего было бояться. Ведь ясно было, что приверженцы Никия подадут голоса не против Гипербола, а против Алкивиада — единственного человека, который был действительно опасен для мира и, как думали многие, также для свободы Афин. Действительно, при той нужде в покое, какую чувствовали состоятельные классы, и при все еще безграничном влиянии Никия, можно было с большим ве­роятием ожидать неблагоприятного решения для Алкивиада. Но последний не имел никакой охоты подвергать себя опас­ности. Он порвал свою связь с крайней демократией и пере­шел в лагерь Никия; оба они соединили голоса своих при­верженцев против Гипербола. Таким образом, случилось то, чего никто не ожидал; народ признал Гипербола виновным в стремлении к тирании в Афинах и присудил его к изгнанию. Он отправился в Самос, и больше ему уже не суждено было видеть свою родину. Этот случай обратил институт остра­кизма в посмешище, и хотя формально он не был отменен, но оставался с тех пор лишь мертвой буквой.

Теперь господами положения были Никий и Алкивиад. Непосредственно после остракизма оба были избраны в стратеги и утверждены в должности также на следующий год (416—415). Однако Алкивиад после своего разрыва с крайней демократией занимал по отношению к Никию по­ложение зависимого союзника. Как и следовало ожидать, Афины стали теперь обнаруживать желание остаться с Пе­лопоннесом в возможно лучших отношениях, к чему побуж­дало их и общее состояние дел. Впрочем, Спарта не сумела удержать то положение, которое доставила ей победа при Мантинее. Уже в середине лета следующего года (417) де­мос в Аргосе восстал против олигархического правительст­ва, и так как лакедемоняне медлили с подачей помощи, то была восстановлена демократия, которая тотчас отказалась от союза со Спартой и снова примкнула к Афинам. Правда, лакедемоняне зимним походом помешали попытке соеди­нить Аргос с морем посредством параллельных стен и даже завладели небольшим аргосским городом Гисиями; но это не произвело никакой существенной перемены в политическом положении.

Между тем Никий задумал снова подчинить Халкидику. Взятие Скионы было там единственным успехом, которым могли похвалиться афиняне со времени заключения мира. После ухода Пелопоннесского гарнизона город принужден был сдаться летом 421 г. граждане были казнены как мя­тежники, а земля роздана платейцам. В свою очередь, халкидцы завладели несколькими мелкими пунктами, которые еще держали сторону Афин. Теперь, летом 417 г., Никий во главе афинского флота предпринял поход против Амфиполя; но так как Пердикка Македонский успел уже снова переме­нить фронт и перейти на сторону халкидцев, то это предпри­ятие не имело успеха, и Афины должны были ограничиться блокадой македонских гаваней.

Зато удалось теперь завоевать Мелос, единственный остров на Эгейском море, который до сих пор не принимал афинской гегемонии. Осада началась летом 416 г., а сле­дующей зимой голод принудил город к сдаче. Хотя Мелос никогда не принадлежал к Афинскому союзу, однако афиня­не поступили с его населением по варварскому военному праву, которое они в последние годы начали применять к отпавшим союзникам: взрослые мужчины были казнены, остальное население продано в рабство. Место прежних обитателей заняла аттическая клерухия в 500 человек.

Таково было положение дел в Элладе, когда Афины предприняли тот роковой поход против Сицилии, которому суждено было в самой Греции произвести перетасовку всех политических сил и который, наконец, дал возможность пе­лопоннесцам осуществить давно намеченную ими цель — уничтожить Афинскую державу и вместе с ней демократию. Но прежде, чем перейти к этим событиям, мы должны рас­смотреть работу тех духовных сил, которые подготовили почву для этого переворота.

Примечания:

9

Rogers J.E.T. A History of Agriculture and Prices in England. Vol.1. Oxford, 1866. P.VI.

95

Улица служила отхожим местом; в Фивах, изобиловавших садами, по преданию, подле каждого дома лежала навозная куча.

96

Это государство обнимало приблизительно нынешнюю Болгарию с Восточной Румелией и турецкий вилайет Адрианополь.