ГЛАВА XII. Экономический расцвет после Персидских войн

Кто-то сказал, что все культурное развитие приняло бы иное направление, если бы персы одержали победу при Саламине, так что благами современной цивилизации мы в по­следнем итоге обязаны Фемистоклу и его закону о флоте. Это суждение слишком поверхностно. Судьбы народов не зависят от таких случайностей; иначе Эллада своим спасе­нием от персидского ига была бы обязана заслугам Фемистокла ничуть не более, чем последний — той буре, которая разбила такую большую часть флота Ксеркса на берегу Маг­несии. Напротив, греки вышли победителями из борьбы с Персией именно потому, что они стояли выше своих врагов по нравственному и интеллектуальному развитию. Но даже если бы Ксерксу удалось покорить греческий полуостров, эллинская культура ни в каком случае не погибла бы от это­го удара, так как главным средоточием ее была тогда еще Иония, которая ведь уже более полувека находилась под персидским владычеством. Кроме того, не может быть ника­кого сомнения, что Греция очень скоро вернула бы себе не­зависимость.

Но нельзя отрицать, что победы над варварами значи­тельно ускорили развитие греческой культуры. Не то чтобы сама война привела к этому расцвету: война не создает, — она только разрушает культурные блага, и добыча, отнятая у неприятеля, не могла идти в сравнение с потерями, которые понесло благосостояние Эллады вследствие персидского нашествия. Но война освободила одну половину греческого мира от гнета иноземного господства, а другой половине обеспечила внешнюю независимость; она внушила грекам гордое сознание, что они первый народ в мире. Дни Саламина и Гимеры нанесли также решительный удар финикийской торговле; с этих пор Греция в течение двух столетий играла такую же роль, какую в настоящее время играет Англия. Не последнее место между причинами материального подъема занимает также освобождение всех духовных сил народа, вызванное демократическим движением, которое после по­бед над персами охватило почти все греческие государства.

Конечно, не все области Греции принимали равное уча­стие в этом подъеме. Если до сих пор первое место по обра­зованности и богатству, по промышленному и торговому значению занимали азиатские колонии, то теперь, вместе с руководящей ролью в политическом отношении, к греческой метрополии перешло и экономическое господство. Уже пер­вое персидское завоевание нанесло Ионии глубокие раны; некогда цветущая Фокея сохраняла с тех пор еще только тень своего прежнего значения. Еще более пагубные послед­ствия имело восстание при Дарии; Милет, который до того времени был первым торговым и промышленным городом греческого мира, никогда уже не оправился после разгрома в 494 г., да и остальные города тяжело пострадали под рукою победителя. Сражение при Микале и следовавшие за ним битвы, хотя и имели последствием освобождение от инозем­ного господства, но в то же время политически разъединили побережье от внутренней страны. Пока продолжалась Пер­сидская война, до так называемого „Кимонова мира", сооб­щение между ионийскими гаванями и внутренней частью Малой Азии было, вероятно, чрезвычайно затруднено; да и позже, при натянутых отношениях, какие существовали ме­жду Афинами и сардскими сатрапами, прежняя связь не могла быть восстановлена. Это парализовало жизненный нерв ионийских городов; и, очевидно, именно эти матери­альные интересы привели к тому, что азиатские греки, в конце концов, без большого сопротивления вернулись под персидское владычество.

Между тем как персидский восток отчасти закрылся для греческой торговли, западные колонии достигли цветущего состояния благодаря неисчерпаемым богатствам их девст­венной почвы. Поэтому торговые сношения с ними приобре­тали все возраставшее значение, тем более что в то же время и италийские народы развивались в культурном отношении и представляли вследствие этого важный рынок для сбыта греческих промышленных и сельскохозяйственных продук­тов. А для сношений с западом гавани греческой метрополии имели, благодаря своему положению, громадное преимуще­ство перед Ионией. Особенно Коринф являлся естественным посредником в этой торговле, не только как единственный порт восточной Греции, из которого можно было попасть в Сицилию, не объезжая опасного мыса Малеи, но и потому, что первый город Сицилии был коринфской колонией и что коринфяне находились в близком племенном родстве с большинством западных греков. Но даже портовые города Саронического залива были все еще на два или три дня пути ближе к Сицилии, чем Милет или Митилена, между тем как для езды в Египет или к Понту они занимали не менее удоб­ное положение, чем ионийские гавани.

Благодаря этим преимуществам Коринф и Эгина ко времени Персидских войн сделались первыми торговыми городами греческого мира. Но скоро у них самих явился опасный конкурент в заложенной Фемистоклом новой мор­ской гавани Афин, Пирее. Верфи и доки для первого флота Греции, построенные здесь, постепенно привлекли массу народа; скоро и торговля перешла из старого незащищенно­го рейда Фалера в превосходную гавань Пирея, а могущест­венное положение Афин во главе морского союза довершило остальное. Конкуренция Эгины была в значительной степе­ни сломлена покорением острова около 457 г. и окончатель­но уничтожена изгнанием эгинских граждан в 431 г. Таким образом, Пирей уже к началу Пелопоннесской войны был тем, чем он с тех пор оставался до македонского периода, — первым торговым пунктом греческого мира, где выгружали свои товары корабли с Понта, из Финикии, Египта, Кирены, Сицилии и Италии и где можно было найти все, что произ­водил Восток и Запад. Еще в начале IV века, когда Афинское государство уже распалось и Афины страдали от тысячи ран, нанесенных им продолжительной войной и революцией, сумма годового ввоза и вывоза превышала 2000 талантов[89]; до войны она была, без сомнения, значительно выше. Что значила такая сумма по условиям того времени, мы можем видеть из того, что торговый оборот всех остальных портов Афинского государства около 414 г. равнялся приблизитель­но 30—40 тыс. талантов¹ План нового города был составлен первым архитектором того времени, Гипподамом Милет­ским; трудно представить себе больший контраст, чем ши­рокие, пересекавшиеся под прямыми углами улицы Пирея в сравнении с узкими и запутанными улицами старых Афин.

Вместе с торговлей из Ионии перешла в метрополию и промышленность. Правда, здесь и прежде не было недостат­ка в промышленной деятельности, и продукты ее отчасти уже в VII, еще больше в VI столетии находили себе сбыт за границей; но настоящая вывозная промышленность разви­лась на западной стороне Эгейского моря только со времени Персидских войн. Вследствие этого теперь начали ввозить в города при Сароническом заливе большие партии невольни­ков. Около середины V века в Эгине насчитывалось, по пре­данию, 70 тыс., в Коринфе 60 тыс. рабов, а в Аттике при на­чале Пелопоннесской войны было до 100 тыс. невольников, так что во всем промышленном округе европейской Греции работало тогда свыше 250 тыс. рабов, и несвободное населе­ние было по числу почти равно свободному, а в отдельных городах, как, например, в Коринфе и Эгине, значительно превосходило его. Напротив, в остальных частях греческого полуострова, население которых продолжало заниматься земледелием, скотоводством и мелкой промышленностью, в это время еще почти совсем не было рабов, разве только для личного услужения богатых людей; здесь по-прежнему пре­обладал свободный или, как в Лаконии и Фессалии, полу­свободный труд.

Также и свободное население из окрестных мест, отчас­ти даже из областей, лежащих по ту сторону моря, стекалось в центры промышленности и торговли, где новых пришель­цев принимали с распростертыми объятиями. Особенно Афины, верные традициям клисфенова времени, были в пер­вые десятилетия после Персидских войн чрезвычайно либе­ральны в отношении предоставления прав гражданства, пока Перикл в 451—450 гг. не уступил настояниям толпы, кото­рая хотела одна пользоваться соединенными с аттическим правом гражданства материальными выгодами, и не устано­вил более строгих условий для приема чужестранцев в под­данство. Но даже и не принятый в число граждан мог, тем не менее, совершенно так же свободно заниматься своим де­лом, как и сами граждане, и наравне с ними пользовался за­щитою законов; выражение Гомера о „бесправном чуже­странце" потеряло в это время свое значение. Только права приобретать недвижимую собственность неграждане были лишены, если и это право не предоставлялось им в виде спе­циальной привилегии; но так как они в громадном большин­стве принадлежали к сословию ремесленников, то практиче­ски это ограничение имело ничтожное значение. Таким об­разом, в больших городах рядом с гражданами появился многочисленный класс оседлых иностранцев, так называе­мых метеков, число которых, например в Афинах, при нача­ле Пелопоннесской войны доходило, по меньшей мере, до 30 тыс. душ, при количестве граждан, приблизительно, в 100 тыс. человек. В значительной степени это было, конеч­но, следствием положения Афин во главе морского союза; в Коринфе и Хиосе относительное число метеков было, без сомнения, гораздо меньше, а в консервативной Спарте пра­вительство даже старалось путем периодических изгнаний ограничить по возможности прилив иностранцев. Однако, весьма характерно, что и здесь была надобность в подобных мероприятиях.

Таким образом, теперь образовались городские центры, оставлявшие далеко позади себя все, что видел в этой облас­ти VI век. Во время падения тирании Афины едва ли насчи­тывали свыше 20 тыс. жителей (выше, с. 198); восемьдесят лет спустя, при начале Пелопоннесской войны, население города и его гаваней возросло почти до 100 тыс. С Афинами соперничали Сиракузы, главный город Сицилии. Небольшой остров Ортигия, на котором некогда поселились коринфяне, уже под конец VI века оказался слишком тесным для насе­ления, и оно основало на противолежащем берегу сицилий­ского материка предместье, которое посредством плотины, возбуждавшей в свое время всеобщее удивление, было тесно соединено с островом. Впоследствии, при Гелоне, это пред­местье, названное Ахрадиной, сделалось центральной ча­стью Сиракуз, к которой затем примкнули с севера и с запа­да новые предместья Тиха и Теменит. В это время Сиракузы, бесспорно, были величайшим городом всего греческого ми­ра. Правда, этот рост был достигнут отчасти искусственны­ми средствами, как, например, переселением целых общин и водворением тысяч выслуживших свой срок наемников; но и после падения Дейноменидов и распадения их царства Сира­кузы все-таки оставались метрополией запада и в эпоху Пе­лопоннесской войны едва ли уступали Афинам по количест­ву населения. Кроме Сиракуз, в Сицилии было еще несколь­ко крупных городов, как Гела и особенно Акрагант. В Ита­лии богатый и цветущий Сибарис был под конец VI века разрушен Кротоном (выше, с.320); с этих пор последний за­нимал там первое место, хотя никогда не достиг того значе­ния, которое имел Сибарис. На греческом полуострове пер­вые места после Афин принадлежали Коринфу и Эгине; око­ло 450 г. они имели приблизительно по 60 тыс. жителей. За­тем следовали Спарта, Аргос, Фивы, Сикион, Мегара, Керкира — города с 20—30-тысячным населением. Знаменитые в старину торговые пункты на Эврипе, Эретрия и Халкида, пришли теперь в упадок, отчасти вследствие политических условий, отчасти благодаря расцвету Афин. Наоборот, в за­падной части Пелопоннеса, где до того времени почти вовсе не было городских центров, вскоре после Персидских войн был основан город Элида.

О сравнительном значении городов Аттического госу­дарства мы можем судить по величине податей, которые они уплачивали Афинам. При нормировке этих налогов решаю­щее значение имела, конечно, финансовая сила города, хотя во многих случаях принимались в расчет и другие условия¹ Во всяком случае податные списки представляют чрезвы­чайно важный источник для ознакомления с экономическим положением Грециив V веке; поэтому мы считаем нужным привести здесь следующую таблицу.

Самос, Хиос и Лесбос были свободны от податей, иначе они были бы помещены в начале списка или тотчас после Эгины и Фасоса. Что касается Эретрии, то цифра ее взноса за 425—424 гг. случайно не сохранилась. Все остальные го­рода платили по 1 таланту или менее.

При первом взгляде на эту таблицу бросается в глаза значение городов, лежавших на водном пути Геллеспонта и Пропонтиды, а также колоний южного берега Фракии. Один из Кикладских островов, Парос, был в V веке, по всей веро­ятности, таким же важным торговым центром, как Делос в эллинистический период и Сира в наше время. Напротив, ионийские города заметным образом отходят на задний план; особенно характерны невысокие податные суммы Ми­лета и Фокеи, двух наиболее выдающихся торговых городов Ионии в VI веке.

Быстрый рост городов, по крайней мере в европейской Греции, заставляет предполагать, что и общая сумма наро­донаселения значительно увеличилась в этом периоде. Правда, распространение греческой расы по берегам Среди­земного моря приостановилось с конца VI века, встретив преграду на востоке в Персидском царстве, на западе в мо­гуществе карфагенян. Но недостатка в поселенцах никогда не было. Где только в пределах греческого мира представля­лась возможность приобрести собственный земельный уча­сток, они устремлялись туда тысячами; так было при осно­вании Фурий и Гераклеи у Тарентского залива, Этны и Калакты в Сицилии, Амфиполя во Фракии, Гераклеи Трахинской в самой Греции. Замечательно, что еще в IV столетии политическая наука, касаясь вопроса о народонаселении, останавливается только на опасности перенаселения; и ко­гда, наконец, рушилось персидское господство, западная Азия покрылась густой сетью греческих колоний.

Особенно густо был населен, разумеется, промышлен­ный округ у Истма и Саронического залива. Здесь, на про­тяжении 2500 кв. км, которые занимала Аттика, в начале Пе­лопоннесской войны жило около 250 тыс. человек[90], т.е. поч­ти 100 на одном квадратном километре. Так же густо была населена, вероятно, и соседняя Мегарида (470 кв. км), — ив Арголиде (4200 кв. км) с ее многочисленными торговыми и промышленными городами, как Коринф, Сикион, Эгина и сам Аргос, относительное количество населения едва ли бы­ло значительно меньше. Такую же, а отчасти, может быть, еще большую густоту населения представляли некоторые большие острова, как Керкира, Хиос и Самос. Зато в облас­тях преимущественно земледельческих относительное коли­чество жителей было, разумеется, гораздо меньше. Так, Бео­тия, занимавшая приблизительно такую же площадь, как Ат­тика, вряд ли имела более 150 тыс. жителей (около 60 на 1 кв. км), а население всего Пелопоннеса (22 тыс. 300 кв. км) около 430 г. можно принять, круглым числом, в 1 млн. Фес­салия со смежными областями, при своем большом протя­жении (около 16 тыс. кв. км), должна была иметь очень большое абсолютное народонаселение, хотя благодаря от­сутствию значительных городских центров и печальным со­циальным условиям густота населения была здесь, без со­мнения, значительно меньше, чем в Беотии. Очень мало бы­ли населены горные области северо-западной части Греции, от озольской Локриды вверх до северной Македонии; насе­ление было здесь разбросано по открытым поселкам, отде­ленным друг от друга большими пространствами леса. Та­ким образом, народонаселение всего греческого полуострова вместе со смежными островами составляло во второй поло­вине V века около трех, самое большее — 4 млн человек.

Из колониальных областей Сицилия занимала почти та­кую же площадь (25 тыс. 600 кв. км), как Пелопоннес; но вследствие более юной культуры острова и преобладания земледелия и скотоводства население было здесь, конечно, менее густо, так что для конца V века его можно определить приблизительно в 800 тыс. человек. Таково же было прибли­зительно число жителей в италийских колониях. Очень густо были населены области при Геллеспонте, Иония и острова, лежащие у западного побережья Малой Азии, но по недос­татку материала мы не в состоянии определить в цифрах ко­личество народонаселения этих колоний; то же самое отно­сится к колониям у Понта, на Кипре и в Ливии. Во всяком случае, можно предположить, что народонаселение колоний, включая сюда и туземных подданных, было в V веке почти равно по количеству народонаселению метрополии, так что все вообще народонаселение всех греческих государств должно было равняться в это время приблизительно 7— 8 млн человек.

Уже во время Персидских войн Греция должна была часть потребных для нее съестных припасов ввозить из-за границы. При постоянном росте населения этот импорт в течение V столетия принимал все большие размеры. В осо­бенности промышленные города всячески старались способ­ствовать ввозу хлеба и поддерживать низкие цены. Больше всего ввозилось из плодоносных равнин на севере Понта, теперешней южной России, затем из Сицилии и Египта. О количестве ввезенного хлеба мы имеем сведения, впрочем, лишь из IV столетия. Тогда ежегодный ввоз в Пирей равнял­ся приблизительно 800 тыс. медимнов (около 400 тыс. гекто­литров или 300 тыс. метрических центнеров), из которых половина доставлялась с Понта; а так как Афины перед Пе­лопоннесской войной имели не меньшее число жителей, чем во времена Демосфена, то и импорт в V веке не мог быть меньше. Правда, ни один другой греческий город не нуж­дался в таком большом количестве привозного хлеба; однако общий ввоз в гавани Эгейского моря все-таки должен был равняться нескольким миллионам медимнов.

Местному земледелию было тем труднее бороться с этой конкуренцией, что оно пользовалось еще довольно примитивными средствами. Плуг в общем сохранял еще ту же форму, какую он имел в гомеровские времена, с той раз­ницей, что теперь он всегда был снабжен металлическим сошником. Точно так же зерно по-прежнему молотили на току посредством скота. Старая переложная система, по ко­торой поля засевались хлебом лишь год через год, еще в на­чале IV века применялась повсеместно даже в Аттике. Если какой-нибудь интеллигентный сельский хозяин делал по­пытку ввести у себя более рациональное хозяйство, люди только качали головами. Впрочем, громадные расходы по перевозке действовали как род покровительственной по­шлины, так что хлебопашество, несмотря на все эти невы­годные условия, оставалось прибыльным занятием. Во вре­мена Александра ежегодное производство Аттики равнялось 400 тыс. медимнов (около 200 тыс. гл), почти исключитель­но ячменя, между тем как плодородный остров Лемнос про­изводил ежегодно 300 тыс. медимнов.

Лучший доход приносила культура более нежных рас­тений — виноделие и приготовление оливкового масла. В этом отношении побережья Эгейского моря еще не боялись конкуренции; напротив, масло Аттики, вино Ионии и южно­го побережья Фракии служили даже предметом значитель­ного вывоза. Ввоз живого скота морем на далекие расстоя­ния был при тогдашнем состоянии мореплавания почти со­вершенно невозможен; зато соленое мясо, сыр, сало и другие животные продукты ввозились из колоний в большом коли­честве и играли важную роль в народном пропитании.

Старое натуральное хозяйство теперь исчезло или удержалось еще только в наиболее отдаленных частях грече­ского мира. Так, например, Сиракузы до самого падения своей самостоятельности взимали со своих сицилийских подданных десятую часть урожая натурой; между тем в Афинах солоновские цензы были, как кажется, около време­ни Персидских войн переведены на деньги. Пентакосиомедимном теперь считался уже не тот, кто ежегодно получал со своих полей 500 мер хлеба, а тот, чье имущество равня­лось одному таланту. Очень характерно для переворота, происшедшего в экономических условиях, то, что при этом принималось во внимание уже не исключительно поземель­ное владение, но и движимое имущество. Сообразно с этим налоги, которые еще при Писистратидах взимались натурою, теперь уплачивались деньгами; точно так же податная орга­низация Афинского морского союза, созданная Аристидом, всецело основывалась на денежной системе и исключала всякие натуральные повинности[91]

При этих условиях центры монетной чеканки в Греции должны были обнаруживать в V веке очень оживленную деятельность. Области, которые до тех пор не имели собст­венной монеты, как Фессалия, Элида, Крит, Сицилия, теперь также начали чеканить серебряную монету. Только консер­вативная Спарта упорно держалась своей старой железной монеты; странным образом, отказывались чеканить монету также промышленный город Мегара и ее колонии Византия и Калхедон. С другой стороны, политическое и экономиче­ское превосходство Афин заставило Киклады, а с 446 г. так­же и города Эвбеи прекратить чеканку. Эгина со времени потери своей независимости в 457 г. лишь немного чеканила, пока, наконец, после изгнания эгинских граждан и замены их аттическими клерухами в 431 г., этот некогда важнейший монетный центр европейской Греции совершенно прекратил свою деятельность. Таким образом, начиная с середины V века, аттические тетрадрахмы сделались господствующею монетой в области Эгейского моря, и Афины были доста­точно благоразумны, чтобы чеканить только полновесную монету из чистого серебра. Даже при самой крайней финан­совой нужде во время Пелопоннесской войны Афины ни ра­зу не прибегли к ухудшению своей серебряной монеты. На­против, из золота в европейской Греции даже в V веке почти вовсе не чеканили, хотя персидские дарейки и кизикские статеры из электра были в обращении в большом количестве.

Необходимый для чеканки благородный металл достав­лялся отчасти восточной торговлей, отчасти рудниками са­мой Греции. Серебряные рудники близ Лавриона, на южной оконечности Аттики, приносили в эпоху Персидских войн очень большие доходы; еще более доходны были рудники, находившиеся на Фасосе и на противолежащем материке, на границе между Фракией и Македонией. Впрочем, большая часть запасов металла не попадала в обращение, а скопля­лась в сокровищницах. Почти каждый храм имел свою каз­ну; и если она состояла обыкновенно только из серебряной утвари весом в несколько мин, то все-таки, при большом ко­личестве храмов, общая сумма сокровищ была очень велика. Так, при начале Пелопоннесской войны в храмах Аттики было жертвенных приношений на сумму 500 талантов. Сверх того, они владели еще очень значительными налич­ными суммами, из которых государство в первые 10 лет войны заняло около 800 талантов, не говоря уже о тех день­гах, которые были взяты из сокровищницы Афины Паллады — самого богатого из· всех этих храмовых казнохранилищ. Делос и Олимпия также владели крупными богатствами. Дельфийский храм около 360 г. имел, по преданию, 10 тыс. талантов, большая часть которых находилась здесь, вероят­но, уже в V веке; эта цифра едва ли очень преувеличена, так как впоследствии фокейцы из этих денег покрыли издержки десятилетней войны, для которой они пользовались боль­шими наемными армиями. Затем сюда же нужно отнести и афинскую союзную казну, которая, включая храмовые со­кровища страны, располагала по временам 10 тыс. талантов и еще в начале Пелопоннесской войны заключала в себе 6 тыс. талантов.

Тем не менее количество поступавшего в обращение благородного металла было достаточно велико, чтобы вызы­вать значительное повышение цен. Мера ячменя, стоившая в Афинах во время Солона одну драхму, обходилась в конце V и начале IV столетия вдвое дороже; мера пшеницы стоила 3 драхмы. Еще более повысились цены на скот, так как в этой отрасли торговли не было заморской конкуренции, а в самой Греции, вследствие роста народонаселения, скотовод­ство все более уступало место земледелию. Между тем как около 600 г. можно было в Афинах купить овцу за драхму, спустя два столетия цена ее поднялась до 10—20 драхм; бык в это время стоил около 50—100 драхм. Напротив, в богатой скотом Сицилии „хороший теленок" даже после Персидских войн стоил только 10 литров, или 2 аттических драхмы.

Увеличение количества находившегося в обращении благородного металла должно было иметь последствием то, что в V веке гораздо легче было, например, достать взаймы талант серебра, чем в VI веке. То же самое касается боль­шинства остальных товаров, которые доставлялись теперь на рынок в гораздо большем количестве,· чем прежде, отчасти местной промышленностью, отчасти ввозной торговлей. Правда, около 400 г. мера пшеницы, в переводе на серебро, стоила гораздо дороже, чем во время Солона, но только по­тому, что запасы серебра возросли еще быстрее, чем произ­водство сельскохозяйственных продуктов. Зато теперь мож­но было в неурожайные годы привозить иностранный хлеб почти в неограниченном количестве, и крестьянин, нуждав­шийся в хлебе для посева и для пропитания своей семьи до ближайшего урожая, мог теперь гораздо легче достать нуж­ное ему количество хлеба, чем раньше, когда ему приходи­лось в таких случаях обращаться к богатому соседу. Вслед­ствие этого ссуды — как натурою, так и деньгами — можно было теперь получать на более выгодных условиях, чем прежде, — другими словами, такса процентов должна была понижаться. Впрочем, этому процессу противодействовал сильный подъем промышленности и торговли, вызвавший большой спрос на капиталы. Поэтому процент и теперь еще остается сравнительно очень высоким. Если в эпоху Солона при хорошем обеспечении платили средним числом 18% (выше, с.206), то в IV столетии в Афинах платили около 12%; за ссуды, соединенные с риском, и во времена, когда чувствовался недостаток в деньгах, взимались, конечно, го­раздо более высокие проценты. Какого-нибудь определенно­го закона относительно максимального процента, по крайней мере в Афинах, не было, хотя и здесь, как повсюду, общест­венное мнение осуждало ростовщиков, которые пользова­лись нуждою ближних для наживы, и этим все же произво­дило некоторое моральное давление.

Такой размер процента указывает на значительную при­быльность промышленности, т.е. на высокий уровень цен и низкий уровень заработной платы. Действительно, цены промышленных продуктов, дошедшие до нас от V и IV веков, например, платья и оружия, очень высоки по срав­нению с ценами на хлеб. Но, что важнее всего, существова­ние рабства давало возможность капиталу безжалостно экс­плуатировать рабочую силу. Сильный раб, какой нужен был на рудниках, мог быть куплен за 100—150 драхм и давал ежедневно чистой прибыли один обол; следовательно, счи­тая в году только 300 рабочих дней, деньги, уплаченные за него, приносили от 33У₃ до 50%, куда входит, впрочем, и погашение затраченного капитала. Опытные фабричные мастера (?????????) приносили, разумеется, гораздо больший доход — ежедневно два обола и более, зато и покупная цена их была соответственно выше, до 5 — 6 мин. 32 — 33 кузне­ца, которых отец оратора Демосфена имел на своей фабрике, приносили в год 30 мин чистого дохода, т.е. около 100 драхм на человека; 20 столяров, работавших у того же фабриканта, приносили только 12 мин, т.е. по 60 драхм, что составляет несколько более одного обола в день, — однако и этот доход равнялся 30% на затраченный капитал, так как они стоили по 2 мины каждый.

В морской торговле капиталы также могли приносить очень высокие проценты; но здесь размер прибыли стоял в прямом отношении к величине риска. Действительно, море­плавание все еще находилось в первобытном состоянии, хо­тя и сделало значительные успехи с гомеровских времен. Самые большие военные корабли V столетия, триеры, пред­ставляли собою только большие лодки с неглубокой осад­кой, которые при малейшем волнении на море теряли спо­собность маневрировать и по прибытии в гавань вытаскива­лись на берег. Из торговых кораблей самые большие могли поднять, по-видимому, около 10 тыс. талантов (360 тонн). Если теперь и решались чаще, чем прежде, на путешествия по открытому морю, то все же обыкновенно держались по возможности близко к берегу, так что, например, корабль, направлявшийся из Греции в Сицилию, сначала поднимался к Керкире и Таренту, а затем вдоль берега нынешней Калаб­рии снова спускался на юг. Да и теперь еще более или менее продолжительные морские путешествия предпринимались только в благоприятное время года. Сюда присоединялось отсутствие всяких вспомогательных средств, без которых мы теперь едва можем представить себе сообщение по морю, — морских карт, компаса, маяков, знаков, указывающих фарва­тер, и т.п.; и особенно опасность со стороны пиратов, от ко­торых даже морское господство Аттики не было в состоянии совершенно очистить Эгейское море. Следовательно, шансы на прибыль должны были быть очень велики, если морская торговля все-таки существовала. При поездках в дальние моря, как, например, в Понт или пользовавшуюся дурной славой Адриатику, эта прибыль доходила часто до 100% и более; но и при поездках по Эгейскому морю можно было заработать 20—30%. Величине этой прибыли соответствовал и размер вознаграждения за капиталы, которые отдавались в ссуду под так называемый „морской процент", причем кре­дитор делил риск с судохозяином.

Землевладение, было, конечно, менее прибыльно: не го­воря уже о связанных с ним социальных выгодах, оно пред­ставляло в это время почти единственное вполне верное вложение капитала. Тем не менее, земельная рента была все-таки очень высока по нашим понятиям. Так, в первой поло­вине IV столетия аренда поместий в Аттике составляла око­ло 8% дохода, и приблизительно так же высока была, по-видимому, доходность домов.

Если земельная рента и проценты за капитал поглощали такую значительную часть дохода, приносимого националь­ным трудом, то доля рабочих в этом доходе должна была быть соответственно очень невелика. Раб получал лишь то, что было безусловно необходимо для его существования, а конкуренция массы рабов, в свою очередь, понижала зара­ботную плату свободных работников. Не было, может быть, более тяжелой и неприятной работы, чем служба гребца на галере, даже помимо опасности в случае морского сражения или кораблекрушения; и однако во время Пелопоннесской войны нашлись десятки тысяч людей, которые были готовы взять на себя эту работу за ежедневную плату в 3 обола¹ За ежемесячное жалованье в один дарейк персидские сатрапы могли найти сколько угодно наемников, притом людей, ко­торые были в состоянии вооружиться на собственный счет.

При вознаграждении в 2—3 обола за каждое заседание афинские ремесленники и рабочие стремились к исполне­нию должности присяжных. Это вознаграждение соответст­вовало, приблизительно, поденной плате за черную работу, тогда как труд ученых ремесленников оплачивался, разуме­ется, лучше. Так, например, пильщики камней и каменщики при постройке Эрехтейона в Афинах в последние годы Пе­лопоннесской войны получали по драхме в день. Греческий рабочий вел, конечно, очень умеренный образ жизни, да иначе и невозможно было прожить на три обола. При таких условиях нельзя было особенно осуждать рабочее сословие, если оно всякий раз, когда власть попадала в его руки, стре­милось улучшить свое положение при помощи государства. Однако эти попытки всегда начинались не с того конца, с которого следовало начинать. Вместо того, чтобы приняться за корень социальных бед, за рабство, рабочие добивались пособий из государственных средств, в форме ли вознаграж­дения за отправление функций верховной власти, или в виде подачек деньгами и хлебом, или, наконец, в виде даровых развлечений; последствием этих мер была только все боль­шая и большая деморализация рабочего класса. Еще пагуб­нее влияли насильственные перевороты в области собствен­ности, которые иногда производились после революции, — всеобщая отмена долгов и новый раздел поземельной собст­венности; впрочем, в V столетии к таким крайним мероприя­тиям прибегали лишь изредка.

Умственный труд, не требовавший больших знаний, оп­лачивался не выше, чем труд технически образованного ре­месленника. Так, архитектор при постройке Эрехтейона по­лучал только драхму в день, т.е. столько же, сколько пиль­щик камней; жители Эпидавра также платили архитектору при постройке храма Асклепия только одну эгинскую драх­му (около 1 '/₂ аттических драхм). Жалованье субалтерн-офицера было обыкновенно лишь вдвое больше жалованья простого солдата; жалованье низших правительственных чиновников также было невелико, — например, в Афинах члены Совета получали по драхме в день. Высшие должно­сти всегда отправлялись за честь, и только сопряженные с ними расходы возмещались государством. Зато выдающиеся заслуги на поприще умственной деятельности оплачивались очень щедро. Так, по Геродоту, врач Дамокад из Кротона во второй половине VI столетия получал на о. Эгине годовой оклад в один талант, позже в Афинах — 100 мин и впослед­ствии у самосского тирана Поликрата — два таланта. Если даже эти данные преувеличены, они все-таки доказывают, что врачи, пользовавшиеся известностью, получали во время Геродота очень высокие оклады, из которых они, впрочем, должны были содержать свою клинику, платить своим по­мощникам и выдавать лекарства. Знаменитые поэты, как Симонид и Пиндар, получали за свои песни крупные гоно­рары, поэты, произведения которых ставились на сцене, также получали вознаграждение от государства. Точно так же и музыканты, и выдающиеся актеры зарабатывали боль­шие деньги. Когда, затем, в середине V века, начал пробуж­даться в обществе интерес к философии и риторике, учителя этих наук тоже получали сравнительно очень высокую пла­ту. Однако известие, будто Протагор и Горгий брали по 100 мин за курс учения, крайне преувеличено; напротив, по­сле смерти Горгия осталось лишь очень умеренное состоя­ние, а Исократ, самый знаменитый оратор своего времени, хотя и был довольно состоятельным человеком, вовсе не был очень богат. Плата за полный курс риторики, продолжав­шийся, однако, несколько лет, равнялась в IV столетии трем, четырем и, в исключительных случаях, десяти минам.

Относительно величины народного богатства мы имеем точные данные только для Афин, да и здесь лишь из начала IV столетия. В 378—377 гг. произведена была перепись всей движимой и недвижимой собственности в Аттике, и общая сумма была определена в 5750 талантов. Сюда не вошло го­сударственное имущество, равно как и имущество бедней­шего класса граждан, которое было освобождено от прямых налогов. Ни то, ни другое не могло представлять крупной ценности; зато нужно принять во внимание, что всякая по­датная оценка далеко ниже действительной стоимости иму­щества. Полстолетия назад, до начала Пелопоннесской вой­ны, экономическое положение Афин было гораздо лучше; однако сомнительно, чтобы народное имущество, выражен­ное в деньгах, было тогда значительнее, так как покупная сила драгоценных металлов в этот промежуток времени, ве­роятно, упала. Впрочем, в 431 г. многие афинские граждане владели поместьями вне Аттики, которых они лишились вследствие войны. Так как Афины, начиная с середины V столетия, были самым богатым городом европейской Гре­ции и остались им также в следующем веке, несмотря на удар, нанесенный им Пелопоннесской войной, то мы с пол­ной уверенностью можем сказать, что народное богатство не достигло даже приблизительно такой высоты ни в одной другой греческой области равного протяжения, исключая разве малоазиатские колонии.

В отношении распределения собственности отдельные части греческого мира представляли большие различия. В Лаконии и Фессалии, с их крепостным сельским населением, преобладало крупное землевладение. Долина Эврота и почти вся Мессения, площадью почти в 5000 кв. км, принадлежали, за исключением государственных имений, лишь 1500 собст­венникам, так называемым спартанским „равным" (гомеи): но и между ними, наряду с немногими владельцами лати­фундий, огромное большинство было таких, которые владе­ли только небольшим „ликурговым" участком. Громадные богатства фессалийских аристократических фамилий вошли в пословицу; некоторые из фессалийских помещиков были в состоянии на собственные средства снарядить целый отряд войска. В этой области, занимающей около 10 тыс. кв. км, было, по преданию, 6000 человек, которые могли на собст­венные средства служить в коннице, — больше, чем во всей Греции к югу от Фермопил, взятой вместе. Вследствие этого среднего сословия не существовало, и Фессалия могла вы­ставить лишь небольшое, сравнительно с ее величиной, чис­ло гоплитов. В Беотии крупное землевладение также было, по-видимому, очень распространено, если эта область могла выставить 1000 всадников; но так как беотийские крестьяне остались свободными, то рядом с крупными собственниками здесь существовал также многочисленный класс средних землевладельцев, которые были в состоянии вооружаться на собственный счет. Такие же условия господствовали в Ма­кедонии и Сицилии; Сиракузы, например, выставили в Пе­лопоннесской войне такое же количество всадников, как Бе­отия, а Филипп и Александр своими победами были обязаны не столько фаланге, сколько македонской коннице. Напро­тив, в Аттике земельная собственность была очень раздроб­лена. Уже по конституции Солона к первому классу принад­лежал каждый гражданин, получавший со своих земель 500 мер хлеба, и законодательство старалось предупредить скопление в одних руках больших земельных участков. По­этому во время Пелопоннесской войны участок земли ценою в один талант считался уже большим, и даже поместья ста­ринных аристократических фамилий редко превышали 300 плефров (30 га), тогда как меньшие участки ценою до нескольких сот драхм упоминаются очень часто. В конце V столетия из общего числа граждан, доходившего в то вре­мя приблизительно до 20 тыс. человек, безземельных было, по преданию, только 5000. Когда после Персидских войн приступили к увеличению конницы, это оказалось возмож­ным только под тем условием, что государство давало боль­шие субсидии отдельным рекрутам; зато почти половина граждан была в состоянии отправляться на войну в собст­венном вооружении. И как в Аттике, так и в большей части остальных областей греческого полуострова, граждане, обя­занные по своему имущественному положению нести служ­бу в тяжелом вооружении, т.е. главным образом средний класс, составляли очень значительную часть населения.

О размерах богатства отдельных граждан в это время мы имеем сведения только для Афин. Состояние в 8—10 та­лантов считалось здесь во время Пелопоннесской войны очень большим; более богатых людей было немного. Конон, который происходил из старинного аристократического рода и в продолжение своей долгой службы в звании полководца неоднократно имел случай обогатиться, оставил, умирая (392—391 гг.), около 40 талантов; его сын Тимофей, унасле­довавший из них 17 талантов, с этим состоянием считался одним из богатейших людей Афин. Сын Никия Никерат, „почти первый афинянин по знатности и богатству", будучи казнен по приговору Тридцати, оставил после себя не более 14 талантов. Его фамилия понесла, вероятно, крупные поте­ри во время войны; но если в Афинах говорили, что Никий имел 100 талантов, то это лишь новое доказательство того, что толпа во все времена склонна преувеличивать большие состояния. То же самое относится и к известию, будто Каллий, сын Гиппоника, имел состояние в 200 талантов. Правда, он был богатейшим человеком в Афинах времен Перикла; но для этого достаточно было иметь 50 талантов. Его внук, того же имени, впрочем, известный мот, под конец жизни имел не более двух талантов.

Как ни малы, по нашим понятиям, эти состояния, даже сравнительно с ценами на хлеб в V столетии, — не следует забывать, с другой стороны, что капиталы приносили в то время почти втрое больший доход, чем теперь, и что грек, не исключая афинянина, был гораздо менее требователен в смысле комфорта, чем мы. Частные дома были еще очень невзрачны, строились обыкновенно из дерева, прутьев и глины, самое большее — с одним верхним этажом. Если, тем не менее, на 585 гектарах, заключенных между укрепления­ми Афин и Пирея, помещалось до 100 тыс. жителей[92], т.е. около 170 на одном гектаре, — густота почти такая же, ка­кую представляет в настоящее время Берлин с его много­этажными домами, — то это показывает, как скученно жило население греческих городов в эту эпоху. Жить в собствен­ном доме было еще правилом, особенно у состоятельных семейств; но в больших городах этого времени, как Афины и Керкира. мы находим уже многочисленные наемные дома. Известный банкир Пасион имел такой дом ценою в 100 мин, — высшая стоимость дома, дошедшая до нас из IV столетия. Даже такой богатый человек, как Демосфен, отец оратора, довольствовался домом стоимостью в 30 мин, и это здание заключало в себе, кроме квартиры, еще обширные фабрич­ные помещения. Семьи, принадлежавшие к среднему сосло­вию, довольствовались, конечно, еще гораздо меньшими жилищами, и источники показывают, что в Афинах сущест­вовали дома стоимостью до 5 и даже до 3 мин. В других гре­ческих городах цена недвижимой собственности была, веро­ятно, еще ниже. Напротив, сельские дома богатых афинян перед Пелопоннесской войной были лучше построены и роскошнее отделаны, чем городские жилища. Внутреннее убранство дома было, большею частью, весьма скудно; только очень богатые люди имели меблировку стоимостью больше 1000 драхм.

В одежде, под влиянием демократического движения, обнаруживается стремление к простоте. Ниспадавший до земли льняной хитон, пурпурные плащи, золотые „цикады" в волосах, бывшие в употреблении у богатых граждан Афин и Ионии еще во время Персидских войн, теперь выходят из моды, и во всей Греции получает распространение короткая шерстяная рубашка пелопоннесцев. Затем следовало верхнее платье, без которого не показывался публично ни один муж­чина из хорошего общества; оно представляло четырех­угольный кусок шерстяной материи, который, как показы­вают дошедшие до нас статуи, перекидывался через левое плечо и затем протягивался под правой рукою, так что по­следняя оставалась свободной. Такая верхняя одежда стоила во время Пелопоннесской войны около 16—20 драхм; блуза, какую носили рабочие, стоила около 10 драхм. Женский костюм обходился, вероятно, дороже; в особенности укра­шения женщин представляли часто значительную ценность, — в знатных домах, может быть, до. 5000 драхм. Много тра­тили также на благовонные мази, которые привозились с Востока, но приготовлялись и в самой Греции и стоили, сравнительно, очень дорого.

Как и все южане, греки вели очень умеренный образ жизни. Главною пищей служили зерновые продукты, кото­рые мололись обыкновенно дома и употреблялись или в ви­де каши, или в форме плоских лепешек; затем стручковые плоды и всякого рода овощи. Приправой служили оливки, сыр, винные ягоды и особенно соленая рыба, привозимая в больших количествах из Понта, а в прибрежных областях, конечно, и свежая рыба. Для однодневного пропитания взрослого человека считался достаточным один хойникс (около 1 литра) ячменной муки, который в Афинах стоил приблизительно У₄ обола. Таким образом, при дневном зара­ботке в 3 обола рабочая семья могла во всяком случае про­жить; но когда цены на хлеб поднимались, нужда была, ко­нечно, очень велика. Впрочем, на такую жизнь была осуж­дена лишь небольшая часть гражданского населения Афин, так как большинство семейств, как мы видели, владело зе­мельными участками и ремесленный труд лучше оплачивал­ся.

Высшие слои общества тратили, разумеется, гораздо больше. Солидный, но довольно простой стол гомеровских времен с его чудовищными жаркими из говядины и свинины давно уступил место более тонкому столу; приготовление яств сделалось даже настоящим искусством, которое нахо­дилось в руках специальных поваров и уже в V столетии трактовалось в особых учебниках. Но даже в богатых семьях мясо, за исключением дичи, лишь редко употреблялось в пищу; первое место занимали морские рыбы, любимое ку­шанье аттических гастрономов, в приготовлении которого на пиршествах обнаруживали большую роскошь. Такой обед стоил тогда, вероятно, до 100 драхм; во столько же обходи­лись и тонкие вина, которые пили при этом. Впрочем, это были исключения; вообще же даже знатный афинянин тра­тил на пищу не более 3—4 оболов в день. Еще более простой образ жизни вели в Спарте, где древний стол был искусст­венно сохранен в сисситиях, естественным последствием чего было то, что, попадая за пределы своего государства, спартанцы тем охотнее поддавались соблазнам чужеземной роскоши. Напротив, дома фессалийской аристократии, а также богатых граждан в западных колониях славились сво­ей изысканной кухней; правда, и жизнь там была несравнен­но дешевле, чем в Афинах.

Для ознакомления с экономическим состоянием страны особенно поучительно бросить взгляд на ее финансовую систему. В древности, при несложных условиях тогдашней жизни, расход на общественные нужды ограничивался со­держанием царя и жертвоприношениями бессмертным бо­гам. Эти издержки покрывались доходами с государствен­ных имуществ. Для ведения войн и сооружения обществен­ных построек привлекался весь народ, причем отдельный гражданин не получал за эту службу особенного вознаграж­дения. Все это должно было измениться, когда, начиная с VII века, функции государства расширились, когда нату­ральное хозяйство стало все более вытесняться денежным и вследствие усложнения социальных условий сделалось не­возможным привлекать граждан к обязательным работам. Таким образом, уже в период тирании, в VI столетии, госу­дарственные нужды значительно возросли, и обнаружилась необходимость приступить к взиманию правильных податей, которые вскоре сделались главным источником государст­венных доходов (выше, с.269).

Демократия пошла дальше по этому пути. Правда, рас­ход на содержание царского двора был устранен; но чтобы сделать возможным активное участие в управлении государ­ством для тех классов, которые должны были личным тру­дом добывать себе дневное пропитание, необходимо было отказаться от старого принципа, что каждый гражданин обя­зан безвозмездно служить государству в качестве чиновника. Поэтому уже Клисфен постановил, чтобы постоянная секция Совета, пританы, содержалась в Пританее на общественный счет; позднее, вероятно, только после Персидских войн, ка­ждому из 500 членов Совета было положено ежедневное жа­лованье в одну драхму, что составляло ежегодный расход почти в 30 талантов. Еще больше денег поглощало жалова­нье судей, с тех пор как Эфиальт расширил компетенцию народных судов и Перикл заставил союзников обращаться за разрешением своих тяжб к афинским судам. Каждый при­сяжный получал по два обола за заседание, пока Клеон во время Пелопоннесской войны не повысил жалованье до по­лудрахмы. А так как, при массе накоплявшихся процессов и многочисленности судей, ежедневно было занято несколько тысяч присяжных, то расход на них едва ли мог быть мень­ше 60-ти, а со времени повышения жалованья — 90 талантов в год; впрочем, большая часть этой суммы покрывалась су­дебными издержками. В остальных демократических госу­дарствах расход на Совет и особенно на суды был, конечно, гораздо ниже, а в олигархиях оба эти расхода или совершен­но отсутствовали, или были ничтожны.

Расходы на культ и на все связанные с ним потребности также постоянно возрастали, не потому, что люди станови­лись религиознее, а потому, что народ требовал все более роскошных жертвенных пиров и все более блестящих зре­лищ. Кроме того, с повышением цен на скот поднялась и стоимость жертв. Впрочем, часть этих расходов храмовые кассы покрывали из собственных средств; так, например, Делосский храм в течение трех лет (376—374 гг.) издержал около шести талантов на устройство празднеств в честь Аполлона. Но и государства давали значительные пособия — Афины уже со времени Солона. Даже при стесненных финансах во время Декелейской войны, в 410 г., ассигновано было 6 талантов на устройство Больших Панафиней, правда, главного праздника Афин, который справлялся только раз в четыре года. Сюда присоединялись еще издержки отдельных граждан, которые занимали на празднестве почетные долж­ности и особенно должны были заботиться о подготовке хо­ров, участвовавших в драматических и музыкальных пред­ставлениях. Даже небольшие деревни тратили крупные сум­мы на свои празднества; например, Плофея в Аттике, кото­рая едва ли насчитывала более ста граждан, под конец V столетия расходовала на игры от 2 до 3 тыс. драхм еже­годно.

Но как ни велики были издержки на культ, они были ничтожны в сравнении с расходами на постройку храмов. В этой области главная работа, как мы видели, была сделана уже в VI веке, но и в V веке было воздвигнуто немалое ко­личество храмов. Особенным оживлением отличалась эта строительная деятельность в Афинах, где приходилось вос­становить храмы, разрушенные персами, и где в то же время располагали большими финансовыми средствами, чем в ка­ком бы то ни было другом месте. Одни только постройки Перикла на Акрополе обошлись в 2012 талантов.

Тем менее тратили на другие общественные работы, за исключением сооружений для войска и флота. Ни афинянам, ни какой-либо другой из греческих общин этого времени ни разу не пришла мысль воздвигнуть хотя бы монументальное здание Совета. Для народного просвещения государство еще ничего не делало, если не считать гимнастических заведений (палестры, гимнасии), которые основывались и содержались на общественный счет, или государственных призов, кото­рые выдавались победителям на гимнастических состязани­ях. Расходы по ведомству иностранных дел ограничивались очень умеренным содержанием (около 2—3 драхм в день), которое получали посланники, отправляемые в чрезвычай­ных случаях за границу. Государственный кредит был еще очень мало развит, и поэтому расходы на общественный долг в эту эпоху еще не составляли особой статьи в нор­мальных бюджетах греческих государств. Наконец, взима­ние косвенных налогов всюду сдавалось на откуп частным предпринимателям, между тем как прямые подати, как зе­мельная и имущественная, собирались органами самоуправ­ления, так что государственный бюджет заключал в себе только чистые доходы.

Военное дело первоначально требовало лишь очень не­больших издержек, так как каждый воин обязан был воору­жаться и содержать себя на собственный счет. Даже регу­лярная армия Спарты ничего не стоила государству как та­ковому; издержки по ее содержанию всецело покрывались взносами отдельных граждан. Но с VIII или VII века вошло в обыкновение в случае войны принимать на службу наемни­ков, которым, конечно, приходилось платить из государст­венной казны; уже в „Илиаде" отношения троянцев к их со­юзникам представляются иногда в таком виде. Затем, тира­ны отчасти даже в мирное время содержали наемные войска, правда, в незначительном количестве; так, например, посто­янное войско Поликрата состояло, по преданию, только из 1000 стрелков из лука. Этот обычай удержался, по крайней мере в более крупных государствах, и после падения тира­нии. Так, Афины в V веке имели полицейский отряд из 1 ООО скифских стрелков, купленных государством на не­вольничьих рынках у Понта. Около этого же времени Афи­ны организовали отряд конницы, который постепенно был доведен до 1200 лошадей; расходы на его содержание со­ставляли в первой половине IV столетия 40 талантов, и в V веке, вероятно, не менее. Позже Афинам пришлось, для по­полнения флота, снабдить на государственный счет тяжелым вооружением большое число граждан из класса фетов. Дру­гие государства, как Аргос, Элида, Сиракузы, содержали от­борные корпуса гоплитов, которые были особенно тщатель­но вооружены и обучены и всегда готовы к походу. Наконец, с тех пор, как войны сделались более продолжительными и велись нередко в отдаленных областях, оказалось необходи­мым принять содержание действующей армии на счет госу­дарства. В конце V века платили пехотинцу приблизительно 3 эгинских (=около 4 аттических) обола в день, всаднику — вдвое или даже вчетверо больше. Крупных расходов требо­вали также укрепления, особенно такие громадные сооруже­ния, как стена, возведенная Фемистоклом вокруг Пирея, или Длинные стены, которыми Перикл соединил Афины с их гаванями; впрочем, в мирное время об укреплениях часто заботились меньше, чем следовало, так что они приходили в полный упадок.

На содержание флота приходилось тратить гораздо больше, чем на сухопутное войско; поэтому в течение V ве­ка, с тех пор как все военные флоты состояли из триер, большинство греческих государств вовсе не держало собст­венных флотилий. Сооружение триеры в V столетии обхо­дилось, по-видимому, в один аттический талант, экипаж со­стоял приблизительно из 200 матросов и солдат, из которых каждый получал в день по 3 обола (выше, с.337), так что расход на отправляющий свою службу военный корабль до­ходил почти до половины таланта в месяц. Впрочем, в мир­ное время одни только Афины держали на море летучие эс­кадры. Постройка арсеналов в Пирее, по преувеличенному, впрочем, указанию, обошлась в 1000 талантов. По числу ко­раблей Афины со времени Персидских войн занимали пер­вое место между всеми греческими государствами; в начале Пелопоннесской войны они имели свыше 300 годных к пла­ванию триер, не считая флота союзных островов Лесбос и Хиос, из которых последний один владел 60 триерами. Сиракузский флот, который при Гелоне состоял, по преданию, из 200 триер, после падения тирании пришел в упадок, но ко времени Афинской экспедиции 415 г. все еще состоял из 80 боевых судов. Флот Эгины, заключавший в себе более 70 триер, был уведен афинянами после покорения острова (457 г.); та же участь постигла в 439 г. самосский флот, ко­торый по числу кораблей, вероятно, не уступал эгинскому. Таким образом, в начале Пелопоннесской войны Керкира со своими 120 триерами занимала второе место в ряду грече­ских морских держав; за нею следовал Коринф, снарядив­ший в 432 г., с напряжением всех своих сил, 90 триер, к ко­торым присоединилось еще 38 триер от его колоний на за­падном побережье Греции. Мегара имела 40 триер; флоты всех остальных греческих государств были незначительны.

При таких условиях войны, особенно морские, должны были обходиться сравнительно очень дорого. Правда, сухо­путные войска, благодаря дороговизне вооружения гопли­тов, были немногочисленны, даже первая сухопутная держа­ва Греции, Пелопоннесский союз, была в состоянии выста­вить на войну не более 25 тыс. человек, да и это войско она могла содержать лишь несколько недель. Беотия располагала приблизительно 8 тыс. гоплитов и 1 тыс. всадников; Аргос, который в V веке еще не держал конницы, — 7 тыс. гопли­тов, Афины в начале Пелопоннесской войны имели 13 тыс. годных для военной службы граждан-гоплитов, кроме того, 1200 всадников и 1600 пеших стрелков; однако, при чрезвы­чайной обширности Аттического государства эту армию не­возможно было сосредоточить в одном пункте, и еще менее — держать под оружием в течение продолжительного вре­мени. Напротив, экипажи на флотах были очень значитель­ны. Так, например, Афинская эскадра, отправленная в Сици­лию, заключала в себе 40 тыс. человек; не менее велики бы­ли, вероятно, и экипажи обоих флотов, стоявших в Геллес­понте летом 405 г. Величине эскадр соответствовали и рас­ходы на их содержание. Так, двухлетняя осада Потидеи афи­нянами (с 432 г. до 430 г.) потребовала 2400 талантов, осада Самоса, продолжавшаяся несколько более 9 месяцев (440— 439 гг.), — свыше 1200 талантов, оборона Сиракуз в течение 415—413 гг. —далеко больше 2 тыс. талантов. Первые 10 лет Пелопоннесской войны (431—421 гг.) стоили афинской каз­не, по приблизительному расчету, около 1200 талантов.

Эти расходы должны были покрываться почти исклю­чительно налогами, так как из прежних государственных имуществ к V веку уцелело лишь немногое. Царские домены при уничтожении монархии обыкновенно оставались в руках царских фамилий или распадались на мелкие участки; а в более крупных государствах, образовавшихся путем синойкизма, как Аттика и Элида, каждая из самостоятельных пре­жде общин сохранила свое земельное владение. И впослед­ствии в Афинах земельные участки, переходившие к госу­дарству вследствие конфискации или другим путем, прода­вались с публичных торгов, и вырученные деньги употреб­лялись на текущие потребности. Напротив, критские города владели обширными имениями, доходы с которых шли на покрытие издержек по устройству общих обедов для граж­дан; очень значительно также было еще в IV столетии госу­дарственное имущество Македонии. Большее значение име­ли рудники. Серебряные рудники Лавриона на южной око­нечности Аттики Эсхил называет „сокровищницей страны"; и действительно, они дали Фемистоклу средства для соору­жения флота. Однако доход с них сильно уменьшился уже в V столетии. Финансы Фасоса и македонских царей также опирались главным образом на доходы с горных промыслов. Но это и были единственные греческие государства, распо­лагавшие такими естественными вспомогательными средст­вами.

Прямые налоги взимались с граждан еще в гомеровские времена в форме натуральных повинностей при исключи­тельных обстоятельствах, и Солон своим подразделением граждан на классы имел в виду столько же урегулировать податную систему, сколько установить градацию политиче­ских прав. Во время тирании эти налоги сделались регуляр­ными; так, например, Писистрат и его сыновья взимали в Аттике ежегодно 5 % с дохода земельной собственности. Демократия снова вернулась к старой системе и взимала та­кие подати только в случаях особенной нужды, преимущест­венно в военное время, так как греки во всяком прямом об­ложении видели ограничение личной свободы, — характер­ный контраст с нашей новейшей демократией, которая в этом отношении еще не отрешилась от воззрений физиокра­тов. Членские взносы, взимаемые Афинами с союзных горо­дов, вовсе не были прямой податью в точном смысле этого слова, потому что отдельным государствам предоставлялось добывать потребные на это суммы посредством косвенных налогов или из дохода со своих доменов.

Таким образом, все хозяйство греческих государств держалось в это время, собственно говоря, на косвенных на­логах. Они еще в значительной степени носили характер уп­лат, которые, впрочем, иногда достигали уже таких разме­ров, которым совершенно не соответствовали взаимные ус­луги государства. Первое место между ними занимали по­шлины, т.е. плата за пользование гаванями. Они развились из подарков, которые иноземные купцы подносили царям за право заниматься торговлей. По преданию, жители Крисы, гавани Дельф, еще в 600 г. притесняли пошлинами паломни­ков, которые шли к этой святыне; о Периандре также расска­зывают, что он покрывал государственные расходы не пря­мыми налогами, а исключительно доходами с портовых и рыночных пошлин. Какова бы ни была достоверность этих показаний, во всяком случае греческая торговля была в этом периоде достаточно развита, чтобы взимание пошлин пред­ставлялось выгодным. Трудно также понять, на чем ином могло основываться регулярное государственное хозяйство Афин во время Солона, как не на подобных повинностях. В V веке они должны были существовать повсюду; пошлина была, впрочем, очень умеренная, от 2% до 5% стоимости, притом безразлично для всех товаров, для ввоза и вывоза. А в Пирее, до занятия Декелей лакедемонянами, пошлина со­ставляла даже только 1%. При таких условиях было мало соблазна для контрабанды, и греческие государства не имели надобности окружать себя замкнутыми таможенными ли­ниями. На сухопутных границах, по-видимому, вообще не взимали никаких пошлин. Настоящую финансовую пошлину представляла десятина, которую во время Пелопоннесской войны афиняне взимали во фракийском Босфоре с судов, входивших в Понт и приходивших из него. Несмотря на низ­кие ставки, таможенные доходы были сравнительно велики. Так, 2-процентная пошлина в Пирее в первые годы после Пелопоннесской войны, когда экономическое значение Афин низко пало, все-таки давала чистого дохода 30 с лиш­ком талантов; а когда афиняне после взятия Декелей замени­ли подати 5-процентной пошлиной с ввоза и вывоза в портах союзных государств, они ожидали от этой меры увеличения своих доходов, хотя еще за несколько лет сумма податей была повышена почти до 1000 талантов.

Рыночная торговля также была обложена пошлиной; в Афинах во время Пелопоннесской войны дошли даже до то­го, что стали взимать эту пошлину у городских ворот и, та­ким образом, придали ей характер потребительного налога. Далее, пошлине подлежали все запродажные сделки, кото­рые заключались в присутствии должностных лиц, следова­тельно, главным образом продажа недвижимостей. Налогов на промыслы обыкновенно не было, так как с граждан вооб­ще не взимали никаких прямых податей; но некоторые про­фессии, требовавшие особого полицейского надзора, как за­нятия фокусников, предсказателей и публичных женщин, были привлечены к уплате налогов. Сюда же относилась и подать, которую должны были платить оседлые иностранцы за защиту, оказываемую им государством. С тяжущихся взимались очень высокие судебные издержки. Наконец, до­вольно постоянное место в бюджете греческих государств занимал доход с продажи конфискованных имений несо­стоятельных государственных должников или политических преступников: самый слабый пункт во всем финансовом строе, открывавший полный простор бесчисленным зло­употреблениям.

При небольших размерах большинства греческих госу­дарств в ту эпоху общая сумма всех этих доходов не могла быть велика. Геродот рассказывает, что Фасос в V столетии получал в год 300 талантов дохода, и считает это, очевидно, большой суммой, да и это указание, вероятно, преувеличено. Общая сумма всех доходов, которые получали Афины со своего обширного государства, перед началом Пелопоннес­ской войны не превышала 600 талантов; а в Греции не было другого государства, которое располагало бы хотя прибли­зительно такими же финансовыми средствами. Например, Пелопоннесский союз, как целое, не получал никаких дохо­дов, а финансовое положение отдельных государств, вхо­дивших в его состав, также было очень незавидно, исключая разве Коринф и Сикион. Сиракузы, в правление Дейноменидов, когда они стояли во главе большей части Сицилии, должны были получать сравнительно большие доходы; по­сле падения тирании их главным финансовым источником являлась, наряду с косвенными налогами, десятина от сель­ских произведений подданных им сикелов, и хотя величина этого дохода и вошла в пословицу, но в данную эпоху он едва ли мог превышать 200 тыс. медимнов (около 100 тыс. гл), что по аттическим рыночным ценам составляло около 100 талантов, а по сицилийским, конечно, гораздо меньше. Фессалийский союз также некогда взимал дань с подчинен­ных ему областей; но со времени Персидских войн цен­тральная власть пришла в упадок, и зависимость соседних областей существовала еще лишь номинально.

Не следует, однако, забывать, что еще и теперь грече­ские государства в самых широких размерах привлекали своих граждан к бесплатным почетным должностям. Даже в демократических государствах никто из высших чиновников не получал жалованья, а многие из этих почетных должно­стей были сопряжены с значительными расходами. Такова была, например, хорегия, или обязанность снабдить хор всем необходимым для театральных представлений, позаботиться об его обучении, платить ему жалованье и кормить его в продолжение всего времени, какое понадобится для этого; или гимнасиархия, возлагавшая подобные же обязанности по отношению к участвующим в гимнастических состязаниях. Издержки колебались между несколькими сотнями и не­сколькими тысячами драхм, смотря по роду игр и по доброй воле лица, бравшего на себя эту обязанность. Гораздо доро­же обходилась триерархия, т.е. обязанность снарядить по­строенный государством военный корабль и в продолжение всей кампании содержать его в боевой готовности, за что исполнявшему эту обязанность предоставлялась честь ко­мандовать кораблем. Триерархия во время Пелопоннесской войны стоила около 50 мин, — сумма достаточная, чтобы расстроить, а при частом повторении — совершенно исто­щить даже крупное состояние. Поэтому уже рано начали прибегать к раскладке издержек по содержанию одного ко­рабля на двух граждан, за исключением тех случаев, когда дело шло об очень богатых людях; но и теперь распределе­ние этой повинности оказывалось чрезвычайно неравномер­ным. Триерархия и была одной из главных причин, обусло­вивших разорение стольких знатных афинских фамилий во время Пелопоннесской войны.

Таким образом, податная система греческих государств оставляла, конечно, желать многого, да и вообще в их эко­номическом устройстве было немало недостатков. И все-таки V век в отношении народного хозяйства, как и во мно­гих других отношениях, представляет собой период расцвета в истории греческого народа. Это объясняется в значитель­ной степени тем, что пятидесятилетие после Платеи и Мика­ле было для греческой нации в общем эпохой мира, какая уже не повторилась впоследствии до времен римского вла­дычества.

Примечания:

8

О понятии социоисторического организма см.: Семенов Ю.И. Философия истории: общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней. М., 2003. С.15—35.

9

Rogers J.E.T. A History of Agriculture and Prices in England. Vol.1. Oxford, 1866. P.VI.

89

Пошлина в 2%, взимавшаяся с ввозимых и вывозимых товаров в Пирее, вскоре после 400 г. давала чистого дохода 30-36 тал. что соответствует стоимости оплаченных товаров в 1500-1800 тал. Если мы прибавим к этому расходы по взиманию пошлин, контрабанду, предметы, ввозимые беспошлинно и т.п., то получим, по меньшей мере, вышеприведенную сумму.

90

По указаниям Фукидида относительно боевых сил Аттики в 431 г., количество граждан должно было составлять тогда около 30 тыс. следо­вательно, все гражданское население — около 100 тыс. человек; сюда нужно прибавить 30 тыс. метеков и, круглым числом, 100 тыс. рабов.

329

91

При экспедициях в далекие моря плата была, конечно, выше; так, в 415 г. афиняне платили каждому гребцу снаряженного в Сицилию флота драхму в день.

92

Афины имели предместья за стенами города, как, например, внеш­ний Керамейк, но зато очень значительная часть окруженной стенами площади, особенно в Пирее, оставалась незастроенной.