ГЛАВА V. Традиционная история греческой древности

Певцы эпоса, как и их слушатели, не имели еще никако­го представления о том, какая пропасть отделяет историю от мифа. Троянская война, поход „семи против Фив", странст­вования Одиссея и Менелая представлялись им историче­скою действительностью, и они так же твердо верили, что Ахилл, Диомед, Агамемнон и все прочие герои некогда дей­ствительно жили, как швейцарский народ до недавнего вре­мени верил в своего Телля или Винкельрида. Вообще до IV века едва ли кто-нибудь в Греции решался отнестись скептически к этим преданиям. Даже такой критический ум, как Фукидид, еще совершенно находится под влиянием эпи­ческого предания — до того, что он производит статистиче­ское исследование относительно величины армии Агамем­нона и старается выяснить вопрос, каким образом могли быть прокормлены подобные массы в продолжение десяти­летней осады Трои.

Но изображаемый в эпосе мир принадлежал неизмеримо далекому прошлому. Люди были в то время гораздо сильнее, чем „живущие теперь"; боги еще спускались на землю и не гнушались рождать сыновей от смертных женщин. Настоя­щее и то, что знали из устных преданий о недалеком про­шлом, теряло всякий интерес в сравнении с этой великой стариной; и если эпос иногда обращался к историческим воспоминаниям, он переносил события в героическое время и тесно сливал их с мифом. Каким образом настоящее разви­лось из героической эпохи, — этим вопросом поэты и их со­временники еще не задавались.

Наступило, однако, время, когда этот вопрос был по­ставлен. Теперь захотели узнать, почему Греция в историче­ское время была так мало похожа на ту, какой она изображе­на у Гомера, — почему, например, Гомеру еще неизвестна Фессалия, почему он населяет Арголиду ахейцами, а не до­рийцами, почему у него в Аргосе и Спарте царствуют по­томки Пелопса, а не Геракла. В этих вопросах сказывается первое пробуждение исторического интереса.

Но в вопросе заключался уже и ответ. Ясно было, что после Троянской войны большая часть греческих племен покинула свои старые места и что Эллада со времени этой войны стала ареной настоящего переселения народов. Одна­ко на одном этом факте не могли успокоиться. Хотели знать также и причину переселений, и ближайшие обстоятельства, сопровождавшие их. Народу, одаренному такой живой сооб­разительностью, нетрудно было ответить на это.

Уже бесцветность всех подобных рассказов достаточно доказывает, что мы имеем здесь дело с простым умозаклю­чением, а не с истинным народным сказанием. Например, о переселении фессалийцев в долину Пенея передают лишь голый факт: его было достаточно, чтобы объяснить, почему „пеласгический Аргос" Гомера назывался в историческое время Фессалией. Переселенцы должны были, конечно, иметь предводителя, и во главе их поставили Фессала, эпо­нима племени: одной этой черты достаточно, чтобы весь рассказ признать позднейшей выдумкой. Далее, откуда-нибудь да должны же были прийти фессалийцы; так как Го­мер знает племена, живущие к югу от Фермопил, уже на тех местах, которые они занимали в историческое время, а из Фракии и Иллирии невозможно было выводить греческое племя, то родину победителей оставалось искать только в Эпире. Это было тем естественнее, что название Фессалии действительно принадлежало сначала только Фессалиотиде, области, примыкавшей к Фарсалу и Киерии и граничившей с Эпиром, и лишь отсюда распространилось на остальные час­ти страны (см. ниже, гл. IX).

Еще характернее, пожалуй, рассказ о переселении беотийцев. По Гомеру, в Фивах жили кадмейцы, в Орхомене — минийцы; отсюда следовало, что беотийцы, как и фессалий­цы, переселились сюда лишь после Троянской войны. Меж­ду тем в Беотии сплошь и рядом встречаются фессалийские местные имена и богослужебные обряды; поэтому не было ничего проще, как сделать родиной беотийцев Фессалию, чем заодно решался и вопрос о том, что сталось с коренным населением Фессалии после вторжения фессалийцев. Прав­да, другие видели это коренное население в крепостных кре­стьянах (пенестах) фессалийских дворян; но оба эти взгляда легко можно было примирить — стоило только допустить, что одна часть прежних жителей страны была порабощена, а другая часть выселилась. Между тем уже Гомер знает беотийцев на тех местах, которые они занимали в историческое время. Это в свою очередь заставило предположить, что часть народа еще до Троянской войны переселилась в Бео­тию; некоторые же думали, наоборот, что беотийцы после Троянской войны были изгнаны пеласгами и фракийцами из Беотии и вернулись туда через несколько поколений. Из это­го примера мы ясно видим, в какой зависимости от эпоса находятся все подобные комбинации.

Такой же характер носит рассказ о переселении элейцев. Элида — древнее областное название; следовательно, вне Элиды никогда не могло быть элейцев. Но Гомер называет жителями этой страны элейцев, и на этом основании расска­зывали, что элейцы пришли в Пелопоннес лишь после Тро­янской войны из Этолии, где Оксила, мифического родона­чальника элейской династии, также почитали как героя. По другой версии, наоборот, Этолия была заселена выходцами из Элиды; из комбинации этих двух преданий и явилось по­том предположение, что элейцы сначала переселились в Этолию, а спустя десять поколений вернулись на старое ме­сто. В действительности же гомеровские элейцы были не что иное, как жители Эпея в Трифилии, имя которых было пере­несено на население окрестной области, подобно названию соседних пилосцев — что объясняется скудостью сведений, которыми обладали ионийские рапсоды об этих западных частях Пелопоннеса.

Далее, так как Гомер не знает в Пелопоннесе дорийцев, то, очевидно, население, жившее в Арголиде и Лаконии в историческое время, должно было прийти туда лишь после Троянской войны; оставалось только решить, откуда. Это было нетрудно, так как в Средней Греции между Этой и Парнасом была небольшая горная область, жители которой назывались дорийцами, подобно греческим колонистам на карийском побережье. В этом факте нет ничего странного, потому что, когда один и тот же язык господствует на об­ширном пространстве, одинаковые местные имена по необ­ходимости должны повторяться, в чем можно убедиться из любого топографического словаря. Подобные омонимии, однако, не доказывают, что между жителями таких местно­стей существует особенно близкое родство; но они играли выдающуюся роль при возникновении греческих племенных преданий.

Итак, указанным путем определили родину дорийцев. Далее, нужно было еще найти причину, побудившую их так далеко искать новых мест для поселения. В тесной связи с этим стоял вопрос, каким образом потомки Геракла достигли господства над Аргосом, Спартой и Мессеной. Ответ на эти вопросы дает миф о возвращении Гераклидов. Предание рассказывает, что Геракл принадлежал к аргосской правя­щей династии, но был лишен своих прав на престол и умер в изгнании; его сыновья или, как думали позднее по хроноло­гическим причинам, его правнуки с помощью дорийцев осу­ществили как эти права, так и притязания, которые предъяв­лял Геракл на владение Лаконией и Мессенией; возвращен­ные области были разделены между тремя братьями — Теменом, Кресфонтом и Аристодемом, или обоими близнецами последнего — Проклом и Эврисфеном. Это был миф, кото­рым можно было удобно пользоваться для политических це­лей. Аргос на этом законном основании мог претендовать на гегемонию над всей Арголидой, Спарта — оправдывать под­чинение своей власти небольших лаконских городов и Мессении. А это должно было повести к тому, что сказание, раз возникнув, быстро распространилось и вскоре получило официальное признание.

Но уже одно упоминание Мессении показывает нам, что мы имеем дело с мифом сравнительно позднего происхож­дения, так как притязания на эту область, как на наследие Гераклидов, могли быть заявлены лишь после завоевания ее спартанцами около конца VIII или начала VII века. Кроме того, в сказании о переселении дорийцев ничего не говорит­ся о родоначальниках спартанских династий, Агисе и Эврипонте, — верный признак того, что они лишь искусственно связаны с именем Геракла. Далее, Темен, которого аргосские цари считали своим родоначальником, был, по аркадскому, но несомненно перешедшему из Аргоса мифу, сыном Пелас­га, или Тегея, или арголидского героя Форонея; рассказыва­ли также, что Темен воспитал местную богиню Арголиды Геру. Следовательно, он является древнеаргосским героем, который первоначально не имел ничего общего с Гераклом. На о. Косе точно так же ничего не было известно о пересе­лении дорийцев в то время, когда определяли генеалогию правившей там династии, потому что ее вели не от Темена, а прямо от Геракла через его сына Фессала. Да и вообще, как мы видели, Геракл — вовсе не дорийское, а беотийское бо­жество, культ которого лишь после колонизации Малой Азии распространился в соседних с Беотией областях (см. выше, с. 126). Следовательно, миф о возвращении Геракли­дов мог возникнуть лишь значительно позже того времени, когда, по преданию, дорийцы пришли в Пелопоннес, а меж­ду тем он стоит в неразрывной связи с этим событием. Впер­вые этот миф упоминается у Тиртея, под конец VII века, и в приписываемом Гесиоду эпосе „Эгимий", который был на­писан приблизительно около того же времени или еще не­сколько позднее. Это было время, когда гомеровские эпопеи сделались популярными также и в европейской Греции; Тиртей, как и Гесиод, находится всецело под их влиянием. Вообще очевидно, что рассказ о переселении дорийцев из Средней Греции в Пелопоннес мог возникнуть лишь после того, как название дорийцев было перенесено из малоазиат­ских колоний на западное побережье Эгейского моря, что произошло только в послегомеровскую эпоху (выше, с.92). Точно так же и сказание о переселении фессалийцев могло возникнуть лишь после того, как жители бассейна Пенея сознали свое племенное единство и стали называть себя об­щим именем фессалийцев. Это произошло, вероятно, в VIII или VII веке, так как Гомер, как мы уже сказали, еще не зна­ет имени фессалийцев, а в позднейшем отрывке „Илиады", „Списке кораблей", упоминается герой-эпоним этого народа. Зависимость всех этих сказаний о переселениях от эпоса видна, наконец, также из того, что они касаются только тех областей, которые, по Гомеру, были населены другими на­родностями, чем в историческое время; аркадцы и афиняне, которые уже у Гомера являются на своих позднейших мес­тах, считали себя исконными жителями своих областей. Итак, Гомер создал для греков не только, как говорит Геро­дот, их богов, но и их первобытную историю. Но для нас со­вершенно очевидно, что сказания, сложившиеся лишь в VIII или VII веке, не имеют ровно никакого значения для харак­теристики положения, в котором находилась Греция в эпоху, предшествовавшую заселению Малой Азии.

После всего сказанного вопрос о внутренней достовер­ности этих преданий является собственно излишним, потому что даже самый правдоподобный миф — далеко еще не ис­тория. А здесь нам приходится принимать на веру самые не­вероятные рассказы. Дорида у горы Эты представляет суро­вую горную долину, площадью не более 200 кв. км, населе­ние которой не могло превышать нескольких тысяч, так как земледелие и скотоводство были единственными источни­ками пропитания. Еще во время Гомера восточные локрийцы сражались в легком вооружении, что делало их совершенно неспособными к рукопашной с гоплитами; дорийцы, жив­шие по соседству с этими локрийцами в глубине страны, не могли быть более культурны за несколько веков до этого. И несколько сот или даже тысяч так плохо вооруженных вои­нов покорили древние культурные области Пелопоннеса, с их многочисленными неприступными крепостями и отлич­ным вооружением их населения? Одна мысль об этом была бы нелепа. Так же мало понятно для нас, почему дорийцы направились как раз в Арголиду и Лаконию, а тем более в Мессению, которые лежали так далеко от их родины. Прав­да, миф дает удовлетворительный ответ на этот вопрос; но кто Геракла и его сыновей и правнуков не считает историче­скими личностями, тот должен иначе мотивировать поход дорийцев.

Да и вообще нет никаких доказательств в пользу того, что на греческом полуострове произошло переселение на­родностей. Микенская культура вовсе не была уничтожена внезапно вторжением нецивилизованных племен, как дума­ли раньше, но перешла путем постепенной эволюции в куль­туру классического времени. Ведь и Аттика, где миф не зна­ет никаких переселений, тоже имела свой микенский период культуры. Так называемые дорийские учреждения распро­странялись только на Крит и Лаконию, и в последней облас­ти возникли не раньше спартанского завоевания VIII века (ниже, глава IX); следовательно, они не имеют ничего обще­го с переселением дорийцев. Точно так же и крепостное по­ложение фессалийских крестьян легко могло быть результа­том экономического развития, как колонат в императорский период римской истории или крепостное право в Германии, начиная с конца Средних веков. Разделение греческих наре­чий, как мы видели (выше, с.95), совершилось также глав­ным образом лишь после колонизации Малой Азии и, зна­чит, ни в каком случае не может быть приведено в связь с теми переселениями, которые произошли внутри греческого полуострова раньше этого времени. И во всяком случае, по­селившись в Пелопоннесе, дорийцы должны были бы пере­нять язык коренного населения, которое значительно пре­восходило их и численностью, и развитием, как это, несо­мненно, случилось с фессалийцами после их переселения в бассейн Пенея. Что касается „религии дорийского племени", то она существует только в воображении новейших исследо­вателей; даже „дорийский племенной бог" Геракл — и тот беотийского происхождения (выше, с. 126). Да, наконец, и вообще очень сомнительно, чтобы аргивяне и лакедемоняне находились в более близком родстве между собой, чем с другими греческими племенами; по крайней мере, сущест­вование так называемых дорийских фил можно доказать до сих пор только в Арголиде и в арголидских колониях. Но даже если бы между обоими соседними народами и сущест­вовало более тесное родство, то из этого еще ни в каком слу­чае не следовало бы, что арголидско-лаконский народ пере­селился в Пелопоннес в ту эпоху, когда восточная часть по­луострова уже достигла сравнительно высокой степени культуры. Во всяком случае несомненно, что греческое на­селение Пелопоннеса пришло с севера, следовательно, пре­жде всего из Средней Греции; и весьма вероятно, что даже после того, как Пелопоннес был заселен греками, в Греции еще происходили перемещения племен. Но они относятся к такой ранней эпохе, что не оставили никаких заметных сле­дов даже в мифе. Если даже в памяти малоазиатских греков уцелел лишь голый факт их переселения, то как могло со­храниться предание о народных передвижениях, далеко предшествовавших этой колонизации? Попытка установить направление этих передвижений, а тем более выяснить бли­жайшие обстоятельства, которые сопровождали их, была бы лишь потерей времени.

Таким образом, то, что со времени Геродота считалось первобытной историей греков, оказывается вымыслом. Но вопрос, послуживший поводом к возникновению сказаний о переселениях, — вопрос, почему эпос дает другую картину размещения греческих народов, чем историческая эпоха, — существует еще и для нас. Ответ на него в настоящее время будет, конечно, другой, чем две с половиной тысячи лет на­зад.

Эпос определяет войско Агамемнона и вообще всех гре­ков, сражавшихся под Троей, названием аргосцев, ахейцев или данайцев; эти имена уже в древнейших частях „Илиады" употребляются как синонимы. Затем, мы знаем, что не толь­ко в гомеровское время, но еще несколькими веками раньше, до колонизации Крита и Малой Азии, Арголида была насе­лена тем же самым народом, который мы находим там еще в историческую эпоху (выше, с.91). По существу не было бы, конечно, ничего невозможного в том, чтобы этот народ, у которого впоследствии не было общего племенного имени, назывался в доисторическую эпоху ахейцами или данайца­ми, хотя трудно понять, каким образом могло утратиться это племенное имя. Однако данайского народа никогда не было на свете. Данай — древнеаргосский областной герой, кото­рый, по преданию, превратил безводный Аргос в хорошо орошаемую страну; его дочери Данаиды — родниковые ним­фы; с Данаем тесно связана и Даная, мать солнечного героя Персея и, следовательно, тоже богиня. Итак, данайцы — „люди Даная"; они относятся к области мифа, как и он сам, и были перенесены с неба на землю, подобно кадмейцам и минийцам, о которых еще будет речь ниже. Что же касается ахейцев, то их имя в историческую эпоху, как известно, при­надлежало жителям северного побережья Пелопоннеса и южной части Фессалии, и едва ли оно в доисторическое вре­мя распространялось за пределы этих областей. По древ­нейшему преданию, и Агамемнон оказывается фессалийским государем, каким Ахилл остался в предании навсегда. Но в то время, когда в Ионии складывался эпос, пелопоннесский Аргос занимал первое место между всеми другими частями греческого полуострова: естественно, что поэты невольно должны были перенести резиденцию могущественного по­велителя народов из Фессалии в Пелопоннес. За ним должны были, конечно, последовать и его ахейцы.

Так как имя ахейцев у Гомера обнимает все подвласт­ные Агамемнону греческие племена, то оно уже, конечно, не могло служить для обозначения жителей какой-нибудь от­дельной области. Поэтому в эпосе северное побережье Пе­лопоннеса не носит названия Ахеи: эта область называется просто „прибрежной страной", Эгиалос. Отсюда возникло сказание, — если подобные комбинации еще могут быть на­званы сказаниями, — будто ахейцы, изгнанные дорийцами из Лаконии, направились в Эгиалос и назвали страну своим именем. Раньше там будто бы жили ионийцы; поводом к этому предположению послужило, как мы выше указали (с.89), существование святилища геликонского Посейдона на мысе Микале.

Затем, Гомер упоминает на греческом полуострове и прилежащих островах несколько народов, которых там вовсе не было в историческую эпоху. Таковы, например, абанты, которые в „Списке кораблей" являются жителями Эвбеи, между тем как в остальной „Илиаде" их местожительство нигде не указывается. Возможно, что мы здесь действитель­но имеем перед собой древнее племенное имя эвбейцев, за­бытое впоследствии; но также возможно и даже более веро­ятно, что первоначально абанты вообще не имели ничего общего с Эвбеей и что это были жители Аб в Фокиде, имя которых затем вследствие какой-нибудь комбинации было перенесено на соседний остров. Кавконы, по „Телемахии", должны были жить в Западном Пелопоннесе, недалеко от Пилоса, тогда как „Илиада" называет их союзниками троян­цев; и действительно, по преданию, еще в историческую эпоху на пафлагонском побережье жили кавконы. Очевидно, следовательно, что это имя было перенесено из Малой Азии в Пелопоннес, чему, вероятно, способствовало название реки Кавкон близ Димы в Ахее. Довольно поздний отрывок „Илиады" повествует о войне куретов с жителями Калидона в Этолии. Между тем у Гесиода куреты являются божест­венными существами, родственными нимфам и сатирам. Благодетельными демонами рисует их также критское ска­зание; они научили будто бы человека всевозможным полез­ным искусствам, а также воспитали ребенка-Зевса. Таким образом, они принадлежат к области мифа, а не истории. Их поместили в Этолии, вероятно, только потому, что там была гора Курион, и рассказывали, конечно, что они пришли с Крита. А так как у подошвы Куриона, на этолийском берегу, находился город Халкида, то их перенесли затем также и в эвбейскую Халкиду.

И немало других фантастических народов было еще в догомеровскую эпоху перенесено с неба на землю. Таковы, например, данайцы, о которых уже была речь; далее, лапифы, которые, по преданию, жили в северной части Фессалии, у подошвы Олимпа и Оссы; их близкие отношения к кентав­рам не оставляют никакого сомнения в том, что, как и по­следние, они принадлежат мифологии. В тесном родстве с ними находятся флегийцы. „Илиада" изображает Ареса сра­жающимся в их рядах, но не определяет их местожительства, позднейшие источники помещают их в Фессалии или в до­лине Кефиса, в Беотии. К этому племени принадлежали Коронида, мать Асклепия, затем Иксион, пытавшийся совер­шить насилие над Герой. Наконец, флегийцы, по преданию, сожгли Дельфийский храм, и в наказание за это были унич­тожены Аполлоном при помощи молнии и землетрясения. К этому же циклу принадлежат и минийцы. Они составляют экипаж солнечного корабля „Арго", отправляющегося в да­лекую солнечную страну Востока, чтобы привезти оттуда „золотое руно"; дочь их племенного героя Миния — Персефона, и, значит, не нужно никаких других доказательств в пользу того, что он сам — бог, а его люди — фантастиче­ский народ. Когда позже исходным пунктом экспедиции ар­гонавтов стали считать Пагаситский залив, минийцы также превратились в фессалийский народ; отсюда они, подобно родственным им флегийцам, были перенесены в Беотию, где Орхомен называется у Гомера „минийским" А так как „Илиада" упоминает о реке Миние в позднейшей Трифилии, то минийцы были перенесены и туда.

Гораздо более выдающуюся роль, чем только что упо­мянутые народы, в исторической традиции греков играют пеласги. Это имя в продолжение всей древности принадле­жало населению западной части обширной Фессалийской равнины, „пеласгического Аргоса" Гомера, пеласгиотиды исторического периода. „Илиада" рассказывает об искусных копейщиках пеласгах, живущих далеко от Трои, в „тучной Ларисе", подразумевая под этим названием, вероятно, глав­ный город Фессалии. Фессалиец Ахилл перед выступлением в бой своего друга Патрокла обращается с молитвой к пеласгическому Зевсу Додонскому. Но „Илиада" еще не знает пе­ласгов — жителей Додоны; напротив, „Список кораблей" причисляет этот священный город к области энианцев и перребов, и лишь у Гесиода основателями храма являются пе­ласги. Кроме ларисских, Гомер упоминает еще только о пе­ласгах, живших на Крите.

Позднейшие авторы были другого мнения: где только в бассейне Эгейского моря встречается имя Лариса, там неко­гда должны были жить пеласги — в пелопоннесском Аргосе, в малоазиатской Эолиде, на Лесбосе, у Каистра вблизи Эфе­са. Возможно, что уже „Одиссея" на этом основании перено­сит пеласгов на Крит, так как и там около Гиерапитны была Ларисская равнина и Гортина в древности называлась Лари­сой. Из Аргоса пеласги позже были перенесены в мифы со­седней Аркадии, племенной герой которой, Ликаон, уже у Гесиода называется сыном Пеласга.

По преданию, пеласги жили некогда и в Аттике. Дело в том, что стена, защищавшая доступ к Афинской крепости, называлась Пеларгикон; а так как никто не умел объяснить смысл этого слова, то решили, что оно испорчено из Пеласгикон и что крепость была построена пеласгами. Последние позже будто бы были.изгнаны афинянами и переселились на Лемнос. Почему именно туда, мы не знаем, как не знаем и того, почему эти лемносские пеласги называются также тирренцами; у Гомера Лемнос населен синтийцами, т.е. фракий­ским племенем. Остатки древнейшего населения острова, которое было изгнано отсюда афинянами около 500 г., жили еще сто лет спустя на Афонском полуострове и около Плакии и Скилака на берегу Пропонтиды; они сохранили свой древний язык, непохожий на греческий.

Благодаря этим и другим подобным сказаниям, впо­следствии, приблизительно в VI веке, сложилось представ­ление, что эллинам вообще предшествовало в Греции пеласгическое население. Но так как некоторые греческие племе­на, как, например, аркадцы и афиняне, считали себя искон­ными жителями страны, то не оставалось ничего другого, как признать пеласгов предками позднейших эллинов, так что весь переворот сводился к замене одного имени другим. Это противоречило, правда, указаниям Гомера, который по­мещает пеласгов в числе союзников Трои и, следовательно, считает их, очевидно, не принадлежащими к греческому племени; но при тех средствах, которыми располагали древ­ние генеалоги и историки, они никогда не могли разобраться в этом противоречии.

Впрочем, даже если бы действительно некогда сущест­вовал пеласгический народ на такой обширной территории, как об этом повествует сказание, то греки доисторической эпохи не стали бы считать этот народ единой нацией, так как они лишь в VIII в. пришли к сознанию своего собственного национального единства; следовательно, они называли бы отдельные пеласгические племена различными именами. Уже из этого следует, что мы имеем здесь дело не с действи­тельным историческим преданием, не говоря уже о том, что от эпохи, предшествовавшей колонизации Малой Азии, во­обще не сохранилось никаких исторических преданий. Та­ким образом, и в этом случае дело идет лишь о простых комбинациях, притом таких, которые предполагают уже су­ществование даже позднейших песен нашей „Илиады" и „Одиссеи" и, следовательно, не могут быть старше VII или VI столетия. Историческим путем можно доказать сущест­вование пеласгов только в Фессалии. Но Пеласгиотида рав­нозначаща с Пеласгией, как Фессалиотида с Фессалией или Элимиотида с Элимией. А пеласгиоты исторической эпохи принадлежали к греческому племени, и мы не имеем ни ма­лейшего основания думать, что в доисторический период было иначе. В самом деле, именно Фессалийская равнина и была, по всей вероятности, тем местом, где греки впервые прочно основались (выше, с.77).

Подобное же место, как пеласги, занимают в нашем предании лелеги. Гомер упоминает о них как о жителях Педаса в Южной Троаде, и еще Алкей называет находящийся здесь Антандр лелегийским городом. Позднейшие авторы считали лелегов исконными жителями Карии, где также су­ществовал город Педас, в этой стране они, по преданию, еще в эллинистическую эпоху составляли класс крепостных, по­добно илотам в Спарте. Древние крепости и гробницы, о происхождении которых ничего не знали, приписывались здесь лелегам, подобно тому, как мы теперь говорим о „пеласгических" стенах. Думали также, что некогда все побере­жье Ионии и прилежащие острова были населены этим на­родом. Отсюда нетрудно было путем аналогии сделать вы­вод, что и в европейской Греции эллинскому населению предшествовало лелегийское. Основание для этого давал целый ряд местных имен — как Фиск и Ларимна в Локриде, Абы в Фокиде, Педас в Мессении, — которые встречаются в Карии в той же или подобной форме. Один из двух мегарских акрополей назывался Карией; культ Зевса Карийского существовал во многих частях Греции. Во всех этих пунктах будто бы жили некогда лелеги, или карийцы. И действи­тельно, как мы видели, есть некоторое основание предпола­гать, что южная часть греческого полуострова в доэллинскую эпоху была занята народом карийского происхожде­ния; однако мы должны остерегаться принимать такие позд­ние комбинации за историческое предание, так как Гомер еще совсем не знает этих мифов, и только Гесиод упоминает о Локре как о царе лелегов.

Точно так же Гомер не знает и фракийцев вне тех мест, где они жили в историческую эпоху, т.е. вне северного побе­режья Эгейского моря. По позднейшему сказанию, они жили в фокидском городе Давлии и в Беотии у Геликона. Бли­жайший повод к этому представлению подал, по-видимому, род Фракидов, который занимал выдающееся положение в Дельфах и был, вероятно, распространен также в других фокидских городах; затем, имя давлийского царя Терея, по зву­ку напоминавшее фракийский язык; наконец, то обстоятель­ство, что как вблизи Геликона, так и вблизи Олимпа, во фра­кийской Пиерии, существовали храмы в честь муз. С их культом уже в сравнительно раннюю эпоху были связаны тайные мистические учения, как доказывают сказания об Орфее и Мусее. Поэтому Эвмолпа, мифического основателя элевсинских таинств, считали фракийцем; даже если бы он не был ясно назван сыном Мусея, уже одно его имя показы­вает, что он находится в связи с культом муз. Это достаточ­но характеризует значение всего сказания для истории.

Рассказывали также о переселениях в Грецию с Востока. В основе этих сказаний лежат отчасти мифы солнечного цикла, которые давали повод к развитию подобных сказаний у самых разнообразных народов; затем, в этих рассказах от­разилось сознание, что начатки высшей культуры перешли к грекам с Востока. В том виде, как эти мифы дошли до нас, это без исключения продукт позднего творчества, так как они предполагают уже существование довольно тесных сношений между Грециею и древними культурными наро­дами Азии и Египта; поэтому у Гомера еще нет и намека на эти мифы.

Так, рассказывали, что Пелопс пришел из Лидии или Фригии на полуостров, который с тех пор называется по его имени. Его можно было бы принять за героя-эпонима Пело­поннеса; но Пелопией назывались также дочь Пели, или Ниобы, и мать Кикна, сына Арея. Мать Пелопса — Эврианасса, дочь Дионы; его дед со стороны отца — Ксанф („сияющий"), двое его сыновей назывались Хрисиппом и Алкафоем. Эти имена не оставляют никакого сомнения в том, что Пелопс первоначально был солнечным героем; этим и объясняется миф о его состязании с Эномаем из-за облада­ния Гипподамией. Поэтому название Пелопоннес, неизвест­ное еще и Гомеру, означает „остров солнечного бога"; как известно, на крайней южной оконечности полуострова — мысе Тенар — стоял знаменитый храм, посвященный Гелиосу. Таким образом, первоначально Пелопс по существу тож­дествен с Гераклом, который в значительной степени вытес­нил его из мифа и культа; и в самом деле, генеалогия пело­поннесских династий в древнейшее время примыкает к Пелопсу, в позднейшее — к Гераклу. Впрочем, первое место, по крайней мере в Олимпии, всегда занимал Пелопс.

Миф о переселении Даная из Египта стоит в связи со сказанием о странствованиях Ио, которое в том виде, в ка­ком оно дошло до нас, могло сложиться лишь после того, как грекам был открыт доступ в Египет, т.е. не ранее конца VII века. Еще гораздо позднее, в IV или III столетии, сло­жился миф о египетском происхождении древнеаттического областного героя Кекропса, культ которого, впрочем, нико­гда не был всеобщим.

Мы уже видели (выше, с. 106), как превратились в фини­кийцев Феникс и брат его Кадм. Дочь или, по позднейшему мифу, сестра Феникса Европа, была будто бы уведена Зев­сом из Финикии на остров Крит, где она родила Миноса. Уже отсюда ясно, что Минос не имел ничего общего с фини­кийцами; напротив, он чисто греческий бог — точно так же, как Феникс, Кадм, Европа, его жена Пасифая, „всем светя­щая", его дочери Федра, „сияющая", и Ариадна, жена Дио­ниса. Впоследствии и Минос был низведен на степень героя; уже у Гомера он является царем Кносса, а позднее критяне приписывали ему свои законы. Между тем местное имя Миноя часто встречается на островах и побережьях Эгейского моря: кроме самого Крита, также на Аморге, Сифне, на по­бережье Мегариды. Из этого заключили, что Минос владел всеми этими местами и, следовательно, был сильным мор­ским царем, царство которого обнимало собою Киклады и вообще весь бассейн Эгейского моря. Но в Сицилии также был город Миноя, основанный выходцами из мегарской ко­лонии Селинунт и, без сомнения, названный по имени не­большого острова Миной вблизи нисейской Мегары. Поэто­му сложилось сказание, будто Минос переселился в Сици­лию и там погиб. Так как Селинунт основан около 650 г., то этот миф не мог возникнуть ранее VI века.

Все эти сказания около начала V века приведены были в систему и связаны, с одной стороны, с мифами, образующи­ми содержание эпоса, с другой стороны — с древнейшими историческими преданиями. Хронологической основой при этом служили генеалогии героев, представленные отчасти уже Гомером, но полнее Гесиодом. Вначале Греция была будто бы населена пеласгами, затем переселились с Востока Данай, Пелопс, Кадм и другие. После этого следует поход аргонавтов, поход „семи против Фив", Троянская война и другие подобные предприятия, о которых повествовал эпос. Потом настал век великих переселений: прежде всего втор­жение фессалийцев в равнину Пенея и вызванное этим беотийское переселение, затем переселение дорийцев и союз­ных с ними элеян в Пелопоннес, наконец, колонизация ост­ровов и западного побережья Малой Азии.

Так было достигнуто мнимое подобие прагматизма в истории первобытной Греции; и если по отдельным вопро­сам уже в древности не было недостатка в сомнениях, то в общем греки смотрели на эту систему как на историческую истину. Мало того, в главных чертах ее и теперь еще препо­дают как истину. Вот почему традиционную историю грече­ской древности нельзя было обойти и здесь.