НАКАНУНЕ ГРОЗЫ

У Испании громкое и славное средневековое прошлое. VIII век начался с драматических событий – нашествия мусульман-арабов (мавров), неожиданным нападением захвативших Пиренейский полуостров. Крупнейшие центры страны – Севилья, Кордова, Толедо, Валенсия, Малага надолго оказались под чужеземным владычеством. Испанцы сумели отстоять лишь малонаселенные горные области – Астурию и Леон. Именно из этой небольшой части Испании развернулась знаменитая освободительная война – Реконкиста. Она длилась добрую половину тысячелетия и завершилась к началу ХVI века триумфальным взятием Гренады.

Многовековая борьба с чужеземцами-мусульманами наложила сильнейший отпечаток на испанский характер, усилив в нем черты воинственности, нетерпимости и пренебрежения к культуре.

Победы над арабами сопровождались объединением разрозненных испанских земель – Арагона, Кастилии, Леона, Наварры и др. в Испанское королевство. Его столицей стал старинный кастильский город Толедо. Позже столицу перенесли в только что основанный в 50 километров от Толедо Мадрид. В политической жизни королевства закрепилась гегемония Кастилии, а кастильское наречие стало национальным языком.

В XVI веке Испания переживала невиданный подъем. Она превратилась в великую державу, захватившую обширные владения как за океанами (Южную Америку, Филиппины, Молуккские острова), так и в Европе (Нидерланды, Южную Италию). Прекрасно оснащенная и обученная испанская армия одно время считалась сильнейшей среди европейских. Под руководством отличных военачальников – Гонсалеса из Кордовы, Спинолы, Хуана Австрийского она наводила страх на половину континента. Состоявший из первоклассных галионов и обладавший хорошими кадрами испанский флот преобладал в Атлантике и доставлял из Нового Света золото и серебро.

Однако именно военное и колониальное могущество сыграло с Испанским королевством дурную шутку. Сменявшие друг друга короли и королевы – сперва Габсбурги, затем Бурбоны – тратили на вооруженные силы и колонии львиную долю доходов. Несоразмерно высокие налоги (до трети стоимости любой сделки) душили ремесла, торговлю и сельское хозяйство. Королевство долго сохраняло колоссальную заокеанскую империю, но так и не смогло создать сбалансированной, динамичной экономики. В этом плане оно безнадежно отстало не только от великих держав – Англии, Швеции и Франции, но даже и от небольшой Саксонии и крошечной Голландии. Народ оставался бедным, буржуазия – неразвитой. Спутники капитализма – промышленность и финансы почти отсутствовали. Поэтому даже в эпоху расцвета испанского могущества иностранцы насмешливо говорили о «героической лени» испанцев.

Из-за экономического отставания Испанского королевства в XVII веке стали слабеть и его вооруженные силы. Флот проигрывал одну войну за другой. Армия терпела поражения от французов. Страна, по выражению историков, «покатилась по наклонной плоскости». К XVIII веку в борьбе с окрепшими соседями Испания лишилась Нидерландов, Италии и Гибралтара, а в начале ХIХ столетия от власти испанской короны освободились страны Южной Америки.

В эпоху наполеоновских войн королевство едва не лишилось суверенитета. Как и в годы арабского нашествия, вражеские войска оккупировали страну – на престол взошел чужеземный монарх. Но испанцы поразили тогда весь мир, изгнав могущественных захватчиков в результате тяжелейшей освободительной войны 1808-1814 годов. Однако былая мощь страны уже окончательно стала достоянием истории.

После 1815 года Испанское королевство более не приглашали на международные конгрессы, перекраивавшие европейскую территорию. Испанию стали называть средней, а то и малой державой.

В экономической и духовной области королевство оставалось в заколдованном круге натурального деревенского хозяйства, крестьянского малоземелья, неграмотности и огромного влияния католической церкви. Движущие силы испанского общества во главе с крайне малочисленной интеллигенцией тщетно пытались по примеру Франции и Англии направить страну по пути модернизации. Но сопротивление феодально-религиозной Испании казалось непреодолимым. С 1808 до 1873 года в королевстве произошло пять (!) революций, и все они были подавлены силами реакции. Всякий раз это сопровождалось пытками, виселицами и расстрелами. Виднейший испанский революционер ХIХ века, благородный офицер-конституционалист Риэго, овладевший властью без боя и настоявший на неприкосновенности короля, после победы «сил порядка» по воле того же самого монарха был подвергнут истязаниям и публично казнен в центре Мадрида.

Подавление пяти революций вооружило правящие классы королевства богатым опытом слежки, провокаций и расправ. Казнь Риэго сделала его мучеником в глазах медленно зарождавшегося конституционно-республиканского движения.

Конец ХIХ века принес королевству новое унижение. В короткой, спровоцированной Соединенными Штатами войне 1898 года испанцы лишились Кубы и Филиппин. Испанские гарнизоны не устояли против поддержанных американцами повстанцев. Испанский флот погиб почти полностью, не успев нанести потерь неприятелю.

О недееспособности вооруженных сил Испанского королевства и отсутствии заинтересованности испанского общества в победе свидетельствовали многочисленные факты. Генералитет и адмиралитет доносили с театра военных действий в Мадрид, что артиллеристы не умеют и не хотят учиться стрелять, что моряки, пехотинцы и кавалеристы не проявляют ни малейшей инициативы. Минеры в Манильской бухте поставили заграждения, но не удосужились проверить, исправны ли мины. Многие корабли имели течь еще до начала сражений. Армия и флот понесли потери главным образом не убитыми, а пленными и пропавшими без вести. Капитуляция Гаваны, Манилы, Гуантанамо произошла при абсолютном бездействии солдат и матросов. В самой Испании интеллигенция, буржуазия и трудящиеся тоже отнеслись к войне с равнодушием. Разгром королевства был очевиден. Горечь поражения не могла смягчить 20-миллионная компенсация, уплаченная Вашингтоном Мадриду, тем более что испанскому обществу не досталось и малой толики из этой суммы.

В ХХ век Испания вступила застойной полуфеодальной страной с глубокими социальными контрастами и напряженными межклассовыми отношениями. Королевство раздирали внутренние противоречия. В первой трети столетия нигде в Европе общественная атмосфера не была накалена так, как в Испании.

В стране сохранялась традиционная монархия во главе с королем Альфонсо XIII Бурбоном (1902-1931). Король Альфонс не отличался ни умом, ни характером, ни физической силой, ни красотой. Человек с внешностью повесы из оперетки, заносчивый, мало вмешивавшийся в государственные дела, он не вызывал у подданных любви или страха, восторга или презрения. Неудивительно, что при таком суверене главной опорой монархии была армия и силы безопасности. Недалекость королевской семьи и придворных чинов являлась одной из причин, по которым все сильнее развивалось оппозиционно-республиканское движение.

Общая картина испанского общества выглядела к 1931 году так. Немногочисленные, оснащенные новой техникой заводы Барселоны и Бильбао – и мотыжная обработка сухой каменистой земли. Бескрайние просторы необработанных помещичьих латифундий – и микроскопические клочки крестьянских земель. Батрак, сраженный пулей жандарма при попытке набрать желудей на помещичьей земле, – и гигантское безнаказанное казнокрадство военных и гражданских чинов. Экономическое господство баскских банкиров и каталонских промышленников – и запрещение баскского языка и каталонских плясок. Народ, больше всего на свете любящий свободу и независимость, – и экономическое иго иностранного капитала. Революционнейший пролетариат Западной Европы – и одно из самых реакционных ее государств.

Экономическая и политическая власть до 1931 года принадлежала помещикам. К ним относилось около 100 тысяч семей из 25 миллионов испанцев, или 2% населения. Некоторым из этих семей принадлежало по 20 – 30 тысяч гектаров земли. Испанские помещики, среди которых выделялись гранды – герцоги Лер-ма, Мединасели, маркизы Санта-Крусы и Эрреро, графы Романо-несы и др., отличались алчностью и бессердечием. Часть из них не платила батракам вовсе, заставляя их работать только за харчи и кров. Землевладельцы Старой Кастилии однажды даже выдвинули идею – не они должны платить батракам, а те должны доплачивать нанимателям. По крылатому выражению, возникшему в то время, крупные землевладельцы Испании из всего римского права усвоили только одно – принцип неприкосновенности своей собственности. Их руководящей идеей на протяжении нескольких веков было противодействие любой земельной и налоговой реформе.

Крайним консерватизмом и меркантильностью отличалось испанское духовенство. Из его рядов, в отличие от Франции, Италии, Англии, никогда не выходило бунтарей и мятежников. В стране существовало несметное количество соборов, церквей и монастырей, не менее 100 тысяч священников, монахов и монахинь. Сохранялись созданные в Средние века многочисленные духовные ордена францисканцев, доминиканцев, иезуитов и др. Все духовные лица находились на государственном содержании. Католическая церковь Испании активно участвовала в цензуре печати, театральных постановок, позже кинофильмов, всецело контролировала начальную школу.

«Деньги не пахнут», – гласит старая истина. В Испанском королевстве стал популярным эквивалент данной пословицы: «Золото – хороший католик». Вопреки наставлениям Нового Завета церковная знать охотно занималась экономической деятельностью. Особенно этим отличались иезуиты, давно изгнанные из многих стран, но беспрепятственно действовавшие за Пиренеями со времен основания ордена испанским монахом Игнатием Лойолой.

Как было выяснено после 1931 года, святые отцы владели (через подставных лиц) апельсиновыми плантациями в Валенсии и Андалузии, частью рудников Бискайи, столичным трамваем, Северными железными дорогами, торговлей свежей рыбой и несколькими кабаре. Они пользовались влиянием в двух ведущих банках королевства – Испанском и Уркихо. По данным видного знатока Испании, кембриджского профессора Дж. Бренана, церкви принадлежала треть всего капитала, вложенного в испанскую экономику.

Оборотной стороной процветания помещиков и духовенства был крайне низкий жизненный уровень простого народа. Испанские трудящиеся жили вчетверо, а то и впятеро хуже их собратьев в Западной и Северной Европе. Социальный контраст был вопиющим.

Перенаселенные и грязные пролетарские предместья Барселоны и Севильи поражали отсутствием элементарных удобств. Еще хуже было положение сельских тружеников: немалая часть испанского батрачества обитали в сараях и в пещерах, ночуя на гнилой соломе, питались впроголодь – батраки считали удачным днем тот, когда удавалось хотя бы один раз вдоволь поесть. Массовыми народными болезнями, как и в Средневековье, оставались рахит и туберкулез.

Около половины испанцев не знали, что такое отдельная кровать или столовый прибор. Во многих отдаленных деревнях население никогда не видело паровоза и телефона. Школ в королевстве было ничтожно мало, почти все они были плохо оборудованы и нуждались в ремонте, поэтому большая часть населения была неграмотной. Армейские новобранцы не просто не могли написать письмо домой, но даже не имели представления о том, что такое почтовый конверт и тем более что нужно делать с маркой.

Усилиями Испанского банка курс песеты при Бурбонах был устойчивым. Королевство не знало инфляции. Но в то время как основа испанской кухни – оливковое масло стоило две песеты литр, а килограмм мяса – до четырех песет, рабочие получали от 3 до 5 песет в день, а работницы – до полутора (член директорского совета фабрики или рудника получал почти в сто раз больше).

Основным методом, который использовала монархия в борьбе против трудящихся, оставались репрессии. Социальные преобразования, превентивные уступки народу Испанское королевство обычно заменяло в лучшем случае тюрьмами, в худшем – пулями. Правящие круги королевства не утруждали себя сложными парламентскими дебатами или созданием комиссий по социальным вопросам. Часто происходили похищения и убийства руководителей забастовок или деятелей крестьянского протеста, расстрелы народных демонстраций. Владельцы андалузских руд -ников при невмешательстве провинциальных губернаторов публично объявляли награду за доставку к ним профсоюзного активиста «живым или мертвым». В массовом сознании рядовых испанцев слово «государство» обычно являлось синонимом слов «жестокость», «насилие» и «несправедливость».

Роль прокурора и палача испанской деревни и рабочих предместий выполняла гражданская гвардия – военизированная конная полиция. Оснащенные винтовками и саблями гвардейцы открывали огонь без предупреждения по всем, кто казался ей подозрительным, без учета возраста и пола. Говорили, что они ведут «гражданскую войну против народа». Служившие объектом повышенной ненависти народа и презрения со стороны интеллигенции, гражданские гвардейцы никогда не привлекались к судебной ответственности. Их силами в короткий срок были разгромлены многие забастовки и народные волнения.

О способах устранения политических противников в Испанском королевстве метко выразился генерал Нарваэс, разгромивший две испанские революции. «У меня нет врагов, – заявил он на предсмертном ложе священнику. –Я их расстрелял».

Испанская буржуазия (15% населения) отличалась слабостью и неоднородностью. В ней существовало глубокое противоречие между горсткой привилегированных финансистов Бильбао и Мадрида, блокировавшихся с помещичьей олигархией, и промышленниками Каталонии и Валенсии.

В руках финансистов находился Испанский банк с внушительным золотым запасом. Более половины его акционеров были крупными помещиками со связями при дворе. Банк выделял кредиты под непомерно высокие проценты, что крайне затрудняло капиталистическое развитие страны.

Непривилегированные испанские предприниматели не могли получить у себя на родине дешевого кредита и потому вынужденно обращались к французским, британским и германским банкирам. Появился мрачный афоризм: «Испанские деньги – самые дорогие в Европе». Королевство гордилось пятым по величине золотым запасом в мире, в то время как в его хилой экономике росла доля иностранных капиталов – английских, франко-бельгийских, швейцарских, германских и даже канадских. Правда, вместе с инвестициями прибывала современная западная технология: иностранцы помогли Испании развить добычу ру д и металлургию, создать машиностроительный сектор и телефонную связь. Но национальному капиталу было невозможно состязаться с более богатыми и опытными транснациональными компаниями, вроде «Сименса» и «Канадиензы», которые без труда заняли прочные позиции в самых прибыльных сферах производства. Сильно страдавшие от недальновидной и собственнической политики правительства и финансовых заправил, торгово-промышленные круги Испании вынуждены были находиться в постоянной оппозиции к собственным банкирам и к поддерживавшей их монархии.

Оппозиционность буржуазии подкреплялась ее «неиспанским» составом. Как говорилось выше, в торгово-промышленных кругах страны был очень велик удельный вес басков и каталонцев – народов, испытывавших гнет со стороны монархии. Приморские окраины королевства – Бискайя и Каталония стали к ХХ веку самыми зажиточными его районами. По уровню жизни они сильно опережали внутренние области страны, особенно застойную сельскую Кастилию. Крупнейшим городом страны, ее экономической и культурной метрополией стала каталонская столица – Барселона, прозванная «испанским Нью-Йорком». Центром тяжелой индустрии благодаря английским инвестициям и технологии был Бильбао.

Но все рычаги государственной власти по-прежнему оставались в руках неповоротливого и алчного кастильского дворянства. Королевские чиновники из Кастилии распоряжались на землях басков и каталонцев, а язык и культура Бискайи и Каталонии подвергались постоянным притеснениям.

В результате сложилось парадоксальное положение – в экономически передовых Бискайе и Каталонии, где успешнее всего складывались современные товарно-денежные отношения и трудящиеся жили не так плохо, недовольство монархией Бурбонов носило наиболее острый и массовый характер.

В остальной Испании очаги капитализма – города развивались медленно. К 1931 году в них жило не более 20% испанцев. Несмотря на развитие промышленности, появление телеграфа, телефона и железных дорог, на строительство метрополитена и возведение небоскребов, на выпуск в Барселоне «Испано-Сюи-зы» – самой роскошной легковой машины 20-х годов, королевство по составу населения и его миропониманию оставалось в основном сельским, аграрным. Пронизанная противоречиями страна жила до 1931 года по-феодальному неторопливо. Иностранцы отмечали, что у работников испанских госучреждений и сферы услуг самое распространенное выражение – «маньяна» (завтра). «Маньяна пор ла маньяна» (подождите до завтра) звучало на каждом шагу.

Большую роль в жизни королевства играла армия. Она давно не одерживала заметных побед (Наполеона изгнали партизаны и английские полки герцога Веллингтона, а не испанские регулярные войска), зато имела привычку вмешиваться в политику. В ХIХ веке испанская армия, борясь с революционерами-конституционалистами, совершила несколько государственных переворотов и довольно долгое время находилась у власти. Об этих временах испанские историки выражались коротко и мрачно: «Артиллеристы брались управлять государством».

Опираясь на армию, Бурбоны одновременно опасались ее и потому наделили военщину весомыми привилегиями. Офицерство получало солидные оклады и пенсию после отставки (чего не имели штатские) и было неподсудно обычному суду. Как и в Средние века, военные чины оставались высокопоставленными, а военная карьера, независимо от наличия заслуг или отсутствия таковых, – высокооплачиваемой и почетной.

Под нажимом широкомасштабных мыслящих армейских кругов королевство с 60-х годов ХIХ века вело колониальную войну в Марокко. Затяжная Марокканская война поглощала немалое количество средств и длительное время сопровождалась неудачами. Она породила целое поколение «африканистов» – касту вы-сокооплачиваемых и привыкших к кровопролитию фронтовиков. «Африканисты» откровенно презирали всех штатских, гражданскую экономику, партийную политику, парламент и прочие атрибуты гражданского общества.

К 1931 году 120-тысячные испанские вооруженные силы окончательно закостенели в своем положении «государства в государстве». Их оснащение и подготовка оставались на непозволительно низком уровне. Военные обучались по безнадежно устаревшим уставам, в которых не было места инициативе и самостоятельности. Это открылось в 20-х годах во время поражения, понесенного королевством от слабо вооруженных марокканских племен в битве при Аннуале. Из-за некомпетентного вмешательства короля и неповоротливости командования страна потеряла тогда около 30 000 убитыми, ранеными и пленными. После Аннуала Испания видела один выход – просить военной помощи у старой соперницы – Франции. В итоге к 1927 году посредством бомбежек и подкупа племенных вождей удалось «умиротворить» меньшую и беднейшую часть Марокко, прилегающую к Гибралтару. Большая же часть марокканских земель досталась Франции.

Давно превратившиеся в огромную генеральскую и адмиральскую кормушку армия и флот были перегружены командными кадрами. На каждые восемь солдат приходилось по офицеру. Генералов в мирное время насчитывалось свыше 200 человек – больше, чем огромная армия США имела во время войны. Среди испанского высшего командного состава подавляющее большинство составляли отставшие в развитии военного дела старики, так и не извлекшие уроков из разгрома 1898 года и поражений в Марокко.

Давно прошли времена, когда испанские дворяне охотно служили рядовыми и питались за одним столом с офицерами. К ХХ веку офицеров и нижние чины разделяла пропасть. Последние были полностью бесправными и воспитывались в духе слепого повиновения не монарху или стране, а непосредственному начальнику. Свирепая дисциплина и незнакомые новобранцам в их прежней жизни блага – бесплатное трехразовое питание и сон на кроватях – делали испанских солдат послушным орудием кадрового офицерства.

Политическую жизнь королевства характеризовало сильнейшее распыление общественных сил. Внутренние разногласия присутствовали и среди правящих монархистов, и среди полулегальной республиканской оппозиции.

Испанские монархисты давно разделились на легитимистов – приверженцев Альфонса XIII и карлистов, которые поддерживали притязания одного из отпрысков королевской династии – лишенного прав на престол принца Дона Карлоса. Опорой легитимистов была Кастилия, а карлистов – Наварра и Арагон. Легитимисты стояли у руля власти, недовольные карлисты – в оппозиции.

Общей чертой всех испанских монархистов было ревностное отстаивание прав католической церкви.

Республиканская же оппозиция включала несколько «чистых» республиканских партий, опиравшихся на Валенсию и Галисию, и социалистов, центрами которых были Мадрид и Астурия. Республиканцы ратовали за умеренные политико-правовые преобразования (расширение избирательного права, смягчение уголовного кодекса), тогда как социалисты требовали еще и социальных реформ. Левые социалисты настаивали на социалистической революции. У республиканских сил общим было, напротив, полное отрицание религии и церкви.

Ущемленные в языково-культурных правах Бискайя и Каталония считались вотчиной местных националистов. Причем баскские националисты – ревностные католики держались особняком по отношению к остальным политическим силам. Басков не устраивали ни централизаторы-монархисты, ни безбожники-республиканцы. Каталонские же националисты, равнодушные к религии, иногда союзничали с республиканскими партиями.

В довершение всего немалую часть испанского общества увлекли идеи анархизма, занесенные в страну в ХIХ веке эмиссарами нашего соотечественника – Михаила Бакунина (испанцы называли его Мигелем). Затем появились последователи еще одного русского теоретика анархизма – князя Петра Кропоткина. Главными центрами испанского анархизма стали Барселона, Са-рагосса и Севилья. Если республиканцы опирались на интеллигенцию и часть буржуазии, а социалисты – на квалифицированных рабочих, то анархисты увлекли за собой самую низкооплачиваемую часть городских трудящихся.

Анархисты не считали себя политической партией. Их руководящее ядро – подпольная Федерация анархистов Иберии туманно именовалась «специфической организацией». Полулегальный анархистский профцентр – Национальная конфедерация труда, соперничавший с социалистическим Всеобщим союзом трудящихся, тоже отрицал участие в политике. Главной установкой ФАИ – НКТ была «принципиальная враждебность» к помещичье-буржуазному государству, частной собственности и религии.

С начала XX века, невзирая на постоянные полицейские репрессии, испанский анархизм был на подъеме. Трудящимся нравилась физическая смелость боевиков ФАИ и их готовность к вооруженному насилию. Рабочие-анархисты на последние гроши покупали старые револьверы и без колебаний пускали их в ход. Активистов ФАИ недаром прозвали «пистолерос» – в отличие от республиканцев и социалистов они были способны на самопожертвование. Громкие деяния создавали им ореол смельчаков и борцов за правое дело.

Борясь с крайне непопулярной жестокой и продажной государственной властью, анархисты накануне парламентских выборов призывали «ломать урны, жечь бюллетени, разбивать головы избирательным чиновникам». Они периодически объявляли «освободительную революцию», устраивали стачки и баррикадные бои, пускали горящие трамваи по улицам крупных городов. Популярнейший подпольщик, боевик ФАИ, поклонник Нестора Махно барселонский металлист Буэнавентура Дуррути, которого враги называли не иначе как бандитом, а друзья – народным героем и международным революционером, был объявлен в розыск в десяти с лишним странах от Германии до Латинской Америки. Особенно он прославился когда сидя после ареста в тюрьме, сумел организовать похищение следователя, судьи и документов по своему делу.

Партиям и течениям была свойственна нетерпимость к инакомыслящим, диктатура вождей и неспособность к межпартийным компромиссам. Политические симпатии испанца с точностью можно было определить по партийной газете, которую он предпочитал. Монархисты читали только «АБЦ», республиканцы – только «Политику» и «Эль соль», анархисты боготворили «Солидаридад обрера». Правые социалисты были верны «Эль сосиалиста», умеренные – «Аделанте». Левые социалисты считали истиной в последней инстанции газету «Кларидад». Считалось, что монархиста даже под страхом казни невозможно заставить взять в руки «Аделанте» или коммунистическую «Мундо обреро», а республиканец ни за что не прикоснется к махрово монархической «АБЦ».

Политические раздоры нередко принимали и более опасные формы. Отвергавшие монархию анархисты призывали рабочих бойкотировать выборы, несмотря на то что на выборах проявлялись реальные возможности нанести поражение монархической реакции. «Пистолерос» из ФАИ сводили счеты не только с силами безопасности, но и друг с другом. В социалистической партии притчей во языцех стали публичные потасовки между приверженцами ее виднейших вождей – кастильца Ларго Кабальеро и северянина Индалесио Прието, первый из которых рассуждал о революции, а второй ее всецело отвергал. Драки между монархистами и республиканцами не затихали даже в парламенте. Это неудивительно, если речи некоторых пылких республиканцев содержали такие пассажи в адрес привычного порядка вещей, дорогого монархистам:

«Современные юные варвары! (оратор, вероятно, обращался к молодежи. –С.Д.).Уничтожьте и вышвырните декадентскуюцивилизацию… Разрушьте ее храмы, сорвите покровы с ее монахинь и обрюхатьте их! Сражайтесь, убивайте и умирайте

Однако надо признать, что и среди единомышленников автор этих строк – «радикал-республиканец» Алехандро Леррус считался демагогом.

А вот изречение умеренного и уравновешенного республиканца Мануэля Асаньи, которого демагогом не считали. Оно гораздо учтивее и благопристойнее, но тоже бескомпромиссно:

«Лучше сжечь все испанские церкви, чем причинить вред хотьодному республиканцу».

Внутренняя слабость оппозиции намного продлила существование обветшалой старой монархии, хотя заскорузлые легитимисты во главе с малоспособным королем были уже не в состоянии грамотно руководить страной. Сложившаяся ситуация тянулась много десятилетий. Философ Ортега-и-Гассет называл королевство «Беспозвоночной Испанией».

Всемирный экономический кризис 1929 года стал причиной заметных перемен. Перепроизводство продовольствия на Западе ухудшило положение аграриев – помещиков и крестьянства, а рост и без того высокого уровня безработицы сильно обострил отношения между рабочим классом и государством.

Авторитет Альфонса XIII и его советников в очередной раз пострадал, а республиканские партии на короткое время пришли к соглашению с социалистами. В Сан-Себастьяне – дорогом курорте на испано-французской границе – в 1930 году вожди оппозиции заключили полуофициальный пакт о сотрудничестве. Результат не заставил себя ждать.

На апрельских муниципальных выборах 1931 года республиканская оппозиция, как обычно, проиграла монархистам в консервативной сельской местности, однако, в отличие от прошлых лет, одержала решительную победу в крупных городах, включая столицу. Исход выборов в органы местного самоуправления имел самые неожиданные последствия.

12 апреля республиканцы тысячами высыпали на улицы Валенсии, празднуя несомненный успех. Владельцы ресторанов бесплатно угощали демонстрантов вином. В толпе зазвучали возгласы «Долой Альфонса!», «К черту монархию и попов!». Через несколько часов подобный клич раздался в Барселоне, Мадриде, Овьедо. Демонстранты занимали муниципалитеты и вместо двухцветных золотисто-красных монархических знамен развешивали республиканские – красно-золотисто-фиолетовые.

Демонстрации не были остановлены. Все происходило слишком быстро. В полиции царило замешательство, а гражданской гвардии в городах не было. Силы безопасности королевства были приучены к проведению репрессий в пролетарских районах. Однако волнения на сей раз происходили в респектабельных городских кварталах, населенных солидной публикой, к противоборству с которой карательный аппарат и армия психологически не были готовы.

В это время через французскую границу в страну беспрепятственно въехали вернувшиеся из изгнания деятели оппозиции во главе с социалистом Прието, республиканцем Кейпо де Льяно и вождями карлистов. Положение выходило из-под контроля властей. Когда на второй день событий король вызвал генерального директора безопасности, героя Марокканской войны генерала Хосе Санкурхо и осведомился, гарантирует ли он восстановление порядка, тот молча опустил голову.

Альфонс XIII понял, что лишился всякой опоры. Во дворец уже доносился гул толпы. Король не хотел участи Людовика XVI или Николая II. Он составил прощальный манифест к народу и на автомобиле вместе с семьей и несколькими придворными спешно покинул Мадрид. Из Картахены на борту крейсера «Принц Астурии» семья Бурбонов отплыла во Францию.

В манифесте монарх писал: «Воскресные выборы показали,что я более не пользуюсь народной любовью. Я решил не делать ничего, чтобы мои соотечественники не выступили друг противдруга в братоубийственной войне. Я слагаю с себя королевскиепривилегии и отчитаюсь в моих поступках перед историей».

Обещание так и осталось невыполненным – Альфонс XIII не оставил после себя воспоминаний или дневников. Он обосновался во Франции, где провел остаток жизни, играя через подставных лиц на бирже.

Отъезд короля позволил оппозиционерам 14 апреля 1931 года мирно провозгласить учреждение Республики с трехцветным флагом и «Гимном Риэго». В Мадриде образовалось временное рес-публиканско-социалистическое правительство. Всего за три апрельских дня без единого выстрела монархия перестала существовать. Поразительно легкая и скорая победа республиканцев над монархистами стала прелюдией к дальнейшим кровавым и трагическим событиям.

Вскоре прошли внеочередные выборы в кортесы (парламент), принесшие бывшей оппозиции огромное большинство. Крупнейшей фракцией кортесов стала социалистическая – 116 депутатов из 490. Почти 300 мест получили различные республиканские партии. Монархистам досталось менее 70 мест.

Кортесы в короткий срок выработали и утвердили республиканскую конституцию. Главными составителями конституции 1931 года были социалист Хулиан Бестейро, член Мадридского муниципалитета, и деятель республиканского движения, видный философ, ректор Саламанкского университета Мигель Унамуно. На них заметно повлияла германская Веймарская конституция и первая советская конституция 1918 года. Испанская конституция 1931 года стала поэтому одной из наиболее радикальных конституций ХХ века.

Испания провозглашалась «демократической Республикой трудящихся всех классов». Закреплялось равенство всех перед законом. Феодальные титулы и звания объявлялись утратившими силу. Вводилось всеобщее избирательное право для мужчин и женщин старше 23 лет. Республика отказывалась от войн и обязывалась проводить миролюбивую внешнюю политику.

Властные полномочия делились между однопалатными кортесами, правительством и президентом. Президент Республики избирался на 5 лет коллегией из депутатов кортесов, университетских профессоров и муниципальных уполномоченных. Президент получал право роспуска кортесов и назначения внеочередных выборов «в чрезвычайных обстоятельствах». Он назначал премьер-министра, но без права его увольнения. Тот в свою очередь назначал и увольнял остальных министров. Правительство несло ответственность перед кортесами, а не перед президентом. Члены правительства (но не президент) были обязаны быть депутатами. Утрата депутатского мандата автоматически означала утрату министерского поста. Если президент в течение срока действия своих полномочий дважды распускал кортесы, депутаты были вправе расследовать действия президента и даже сместить его.

В целях охраны соблюдения закона был создан Трибунал конституционных гарантий – прообраз конституционного суда. Половина его членов назначалась президентом – остальная половина избиралась кортесами.

Большое место в конституции занимали статьи, посвященные отношениям между церковью, обществом и государством. Они носили откровенно антирелигиозный характер. Церковь отделялась от государства, священники лишались своих окладов. Теперь им предстояло существовать на пожертвования паствы. Орден иезуитов был закрыт. Все прочие религиозные сообщества (доминиканцы, францисканцы и т.д.) обязаны были зарегистрироваться в министерстве юстиции, причем последнее имело право отказать в регистрации. Церкви также запрещалось заниматься предпринимательством, она обязывалась ежегодно подавать декларации о доходах.

Образование в Республике предписывалось строить на «идеалах человеческой солидарности». Священникам всех конфессий запрещалось преподавать в школах и вузах, из них удалялись про-религиозные предметы. Началось внедрение светской школы.

Конституция 1931 года содержала небывало широкий в испанской истории перечень прав и свобод человека (в том числе право на труд, образование, участие в делах государства, достойную жизнь, социальную помощь, забастовку и даже на развод).

Вслед за Советской Россией Республика провозгласила земельную реформу под многообещающим девизом «Землю тем, кто на ней трудится». Аграрный закон 1932 года уточнил: излишки помещичьих земель (свыше 560 акров – порядка 200 гектаров) отчуждаются за выкуп и становятся государственной собственностью. Размеры выкупа в одностороннем порядке определяли государственные чиновники. Отчужденные земли безвозмездно передавались в пользование (но не в собственность) малоземельному крестьянству.

И по тогдашним, и по современным оценкам, данная конституция при бесспорно честных намерениях ее прогрессивных и бескорыстных составителей была слишком идеологизированной и политизированной. Она дышала неприязнью к прошлому страны и ко всему, что было с ним связано – церкви, семье, традиционной морали. Она изобиловала расплывчатыми формулировками, которые внушали большинству испанцев иллюзии о скором и безболезненном решении наболевших вопросов. Многие ее статьи о разделении властей были откровенно надуманными и потому в дальнейшем оказались нежизнеспособными.

Асуа, Бестейро и Унамуно всеми силами стремились помочь сглаживанию опаснейших социальных контрастов и мирному обновлению отечества. Но теория, как водится, резко расходилась с практикой. Годы «Республики трудящихся всех классов» стали годами постепенного приближения страны к братоубийственной войне. И даже парламентская Республика, созданная конституцией 1931 года, не смогла этому помешать.

Республиканцам – философам, журналистам, университетским преподавателям, этим вечным оппозиционерам, катастрофически не хватало опыта государственного управления. Недоставало им, конечно, и навыков политического компромисса, необходимых при демократии и особенно – при парламентском государственном строе. Зато процветали партийные и межпартийные интриги. Тяжкое наследие «беспозвоночной Испании» никак не удавалось преодолеть.

За пять лет Испанская Республика пережила свыше двадцати правительственных кризисов. Сменилось шесть премьер-министров и несколько десятков министров. В зависимости от исхода парламентских выборов в кортесах и в кабинете министров преобладали то левые республиканцы вроде Кироги и Мартинеса Баррио, то правые деятели республиканского движения, мало отличавшиеся от монархистов – Алехандро Леррус, Хиль Роблес и Кальво Сотело. Социалисты и каталонские националисты то были партнерами республиканских партий, то оказывались в положении гонимых полулегалов. Все это отнюдь не способствовало повышению качества государственного управления.

Нейтральные отношения Республики с профсоюзами сменились «Испанским Октябрем» – Астурийским восстанием 1934 года, во время которого против выступивших с оружием в руках анархистов, социалистов и коммунистов действовали гражданская гвардия, наемные марокканцы, Иностранный легион, флот и авиация.

Входившие в число отцов-основателей Республики кастилец Франсиско Ларго Кабальеро и каталонец Луис Компанис успели за пять лет приобщиться к власти, затем принять участие в восстании 1934 года против Республики, побывать под судом по обвинению в мятеже и быть этим судом оправданными.

Стратегия вождей Республики – оседлать политический центр и провести среднюю линию между требованиями разных классов – была бы уместна в зажиточной и благоустроенной стране. Но поскольку Испанию терзала вопиющая бедность, огромное количество безработных и засилье политических экстремистов, такая политика только накалила страсти.

Умеренная, проводимая низкими темпами земельная реформа по мысли республиканцев должна была утихомирить грандов и крестьян. Вместо этого крестьянство было крайне недовольно медленностью реформы (за пять лет в руки 100 тысяч крестьян перешло около 800 тысяч гектаров малоплодородных или вовсе бесплодных земель). Гранды же, у которых Республика отбирала меньшую (и худшую) часть их угодий, возмущались «скудостью» выкупа и принудительностью отчуждения, расценивая это как грабеж. Очень скоро испанские помещики перешли на антиреспубликанские позиции.

Отделение церкви от государства и школы от церкви вызвало отрицательную реакцию духовенства. Она усиливалась по мере развертывания при Республике развязной и крикливой антирелигиозной пропаганды, поощряемой вождями республиканцев, преклонявшимися перед светской Французской Республикой. Их кумирами были одиозные среди верующих личности: Вольтер, Ми-рабо, Дантон, Клемансо.

Пример показывал закоренелый враг католической иерархии, премьер-министр Асанья. В кортесах и на митингах он твердил, что решительных мер против религии и церкви требует «общественное здоровье». На местном уровне развернулись массовые антицерковные бесчинства. Тон в них обычно задавали анархисты, но от них мало отставали каталонские националисты, социалисты и коммунисты.

Погромы и поджоги храмов и монастырей, их осквернение, сожжение икон, оскорбления верующих и духовенства, изнасилование монахинь («превращение в невест революции») имели место и при монархии. Однако в то время бесчинства быстро и жестоко пресекались силами правопорядка. Теперь же власти большей частью бездействовали, потворствуя безбожникам. Полиция и пожарные команды откровенно медлили с выездом к пылающим храмам.

Духовенство и большая часть верующих масс, особенно в глубинке, в короткий срок превратились во врагов Республики. Верующие все чаще слушали рассуждения приходских священников о захвате власти «сатанинскими силами».

Правители Республики не могли да и не хотели налаживать сотрудничество с влиятельными военными кругами. Такая возможность была, когда бывший король из эмиграции – и это делало ему честь – призвал военных к верности новому строю. Почти все офицеры тогда присягнули Республике. Но Республика заняла столь решительную антимилитаристскую позицию, что ее можно было истолковать как антипатриотическую и антиармейскую. Правительство снизило военные расходы, урезало военные пенсии, аннулировало служебные преимущества «африканистов», уволило со службы часть престарелых офицеров. Оно запретило богослужения в армии и закрыло созданную при Альфонсе XIII единственную в стране Сарагосскую военную академию. Высвободившиеся (не особенно большие) средства Республика направила на нужды образования и социальной помощи.

Многие из предпринятых мер были необходимыми и назревшими. Но их претворяли в жизнь безо всяких предварительных объяснений, в спешке. Многие испанские военные поэтому увидели в политике нового правительства сознательное и незаслуженное оскорбление вооруженных сил. К тому же почти все офицеры были дворянского происхождения, и их вместе с грандами страшила грядущая земельная реформа. Солдат же, выходцев из глубинки, раздражала антирелигиозная политика новой власти.

Пацифистская Республика стала непопулярной в армии. Военные стали первыми, кто открыто бросил вызов новому строю.

В 1932 году группа офицеров и грандов-монархистов во главе с «африканистом» генералом Санкурхо подняла мятеж в Мадриде и Севилье. Выступление было слабо подготовлено и плохо законспирировано. Республиканские силы правопорядка подавили его за сутки. После небольших стычек малочисленные мятежники сдались или бежали в Португалию. Арестованный Санкур-хо вместе со 140 сообщниками предстал перед судом и был приговорен к казни, но помилован президентом Саморой, заключен в тюрьму, а затем выслан за границу. Его соратники отправились в ссылку в Западную Сахару.

«Санкурхиада» на первый взгляд была триумфом Республики. Премьер-министр Асанья с сигарой в зубах, всем своим видом выражая равнодушие, величественно наблюдал с балкона за перестрелкой в центре столицы. Но при ближайшем рассмотрении блеск победы меркнул.

Антиреспубликанские силы получили вождя с репутацией смелого и бескорыстного «старого солдата». Республиканское правительство помилованием мятежного генерала рассчитывало образумить оппозицию. Но оно только поощрило ее. Враги Республики радостно говорили: «Не посмели расстрелять Санкурхо!Здорово нас боятся».

Республике так и не удалось упрочить свой авторитет. Уверенная победа республиканцев и социалистов на выборах 1931 года сменилась их разгромом на внеочередных выборах двумя годами позже. К власти пришел правореспубликанский кабинет Лерруса – Роблеса, который остановил земельную реформу, отменил пособия безработным, нарушив конституцию, восстановил цензуру и взял курс на примирение с церковными и военными кругами. Антицерковные бесчинства снова стали подавлять, и они сразу пошли на спад. Среди министров Лерруса были три крайне правых республиканца, которых левые круги необоснованно считали фашистами. На их назначение профсоюзные центры ВСТ и НКТ ответили восстанием 1934 года. Позже его прозвали «генеральной репетицией гражданской войны».

Плохо вооруженные повстанцы сразу же были разбиты в Мадриде и Каталонии, но смогли овладеть всей шахтерской Астурией, где провозгласили Советскую власть и продержались две недели. Подавление «Астурийской Советской республики», во время которого отличились офицеры-«африканисты» Годед, Франко и Ягуэ, обошлось Испании в 3000 погибших и 30 000 арестованных.

Зверства марокканцев в восставшей Астурии (разрубание пленных саблями, убийства журналистов, изнасилования малолетних) должны были деморализовать левых республиканцев. Но репрессии дали противоположный результат. Сторонники республиканской демократии временно сплотились. Они добились от президента Саморы отмены чрезвычайного положения и упразднения цензуры. В конце 1935 года леводемократические силы подписали пакт о создании избирательного блока – Народного фронта.

Кто из испанцев выдвинул идею Народного фронта, теперь уже не совсем ясно. В соседней Франции ее предложили коммунисты. Марксистские авторы уверяют, что и в Испании это сделала компартия, действовавшая в духе Коммунистического интернационала. Другие источники указывают на левых республиканцев, опасавшихся мести монархистов, третьи – на социалиста Прието, всегда отличавшегося гибкостью в политических действиях.

В Народный фронт вошли: две левореспубликанские партии, социалисты, каталонские и баскские националисты, синдикалистская партия, компартия, близкая к троцкистам марксистско-ленинская рабочая партия (ПОУМ). Противостояли Народному фронту свыше десяти правоцентристских партий и движений. Большинство из них накануне выборов объединились в Национальный фронт. Исключение составила появившаяся в 1933 году Испанская фаланга, лидеры которой во главе с Хосе Антонио Примо де Риверой всецело отвергали предвыборные комбинации.

Вне фронтов остались также анархистские ФАИ и НКТ. Впрочем, часть анархистских групп Астурии-Арагона и Валенсии отказалась от бойкотирования выборов и призвала трудящихся голосовать за Народный фронт.

Программа Народного фронта отражала страх его участников перед наступлением подлинной и мнимой реакции. Программа требовала соблюдения законности, освобождения политзаключенных, борьбы с безработицей, расширения социального страхования и решения земельного вопроса.

Среди кандидатов от фронта выделялись находившийся в зените славы Асанья, Ларго Кабальеро, Компанис и Прието. Обращало на себя внимание отсутствие в избирательных списках фронта двух отцов-основателей Республики – Бестейро и Унамуно. Они усмотрели в Народном фронте черты экстремизма. Вне Национального фронта осталась Испанская фаланга и несколько мелких, быстро терявших влияние правореспубликанских групп.

Программа Национального фронта обещала стране «закон и порядок, твердую власть, тру д и мораль». Виднейшими кандидатами фронта были Леррус, Роблес и Сотело. С ними соперничал Хосе Антонио Примо де Ривера.

Парламентские выборы 1936 года протекали в накаленной обстановке. Для охраны порядка было выделено до 40 000 полицейских и гражданских гвардейцев. Банки и посольства охранялись усиленными патрулями карабинеров. В ходе избирательной кампании проходили вспышки насилия, в отдаленных деревнях имелись убитые и раненые. Предвыборная полемика все более напоминала перебранку. Оба фронта обвиняли друг друга в нагнетании напряженности и разрушении страны.

Голоса избирателей разделились между двумя избирательными коалициями почти поровну. Национальный фронт и его союзники получили в совокупности несколько больше голосов, чем Народный фронт, – 4,4 млн против 4,2 млн. Однако мажоритарная избирательная система заметно исказила итоги народного голосования. Из 473 депутатских мест Народному фронту досталось 268, а Национальному – 205.

Все основные кандидаты Народного фронта прошли в кортесы. У Национального фронта потерпели поражение опытный политик Леррус и Примо де Ривера, но Роблес и Сотело были избраны надежным большинством.

Всего в кортесы попало рекордное количество партий и группировок – 19. По количеству депутатских мест (90) всех опередили социалисты. Впрочем, от них очень мало отстал блок Хиля Роблеса «Испанская конфедерация автономных правых». Ему досталось 86 мандатов. Левая Республиканская партия Асаньи получила 80 мест. Некоторого успеха добились компартия (16 мест) и троцкисты (1 место). Прочие мандаты достались мелким партиям. Испанская фаланга лишилась единственного мандата, полученного в 1933 году.

Лишившийся парламентского большинства правый кабинет Портелы Вальядареса сложил полномочия. Соблюдавший конституцию Портела отверг предложение генералов Годеда и Франко объявить военное положение и передал власть победителям. Состоялось беспримерное доселе событие – внутренне разнородный Народный фронт легально пришел к власти. Испания показала пример Франции, где Народному фронту суждено было выиграть выборы тремя месяцами позже. Много лет спустя созданный по испанскому образцу Народный фронт победил на выборах в Чили…

Главой нового правительства с согласия президента Республики вторично стал Мануэль Асанья. Левые республиканцы взяли на себя полномочия исполнительной власти. Другие партии Народного фронта, не вошедшие в правительство, обещали премьер-министру полную поддержку.

Новое правительство немедленно объявило политическую амнистию. Оно восстановило автономию Каталонии, упраздненную Леррусом, расширило права профсоюзов и ускорило проведение земельной реформы. Министры, назначенные Асаньей, и уполномоченные правительства – провинциальные губернаторы призывали испанцев «к спокойствию и умеренности». Но обстановка в стране все более напоминала хаос.

На первый план неумолимо выходили левые экстремисты всех направлений – от социалистов и коммунистов до анархистов и троцкистов. Свои действия они именовали «осуществлением программы Народного фронта».

Даже идеологизированные историки, сознательно смягчающие многие факты, не могли скрыть правды о волне экстремистского насилия («высших формах политической борьбы»), захлестнувшей Испанию. Сразу после оглашения итогов выборов народ начал брать приступом тюрьмы и освобождать политзаключенных. (Вместе с ними на свободе оказались и уголовники, что никак не способствовало воцарению спокойствия.) Из-за границы возвращались левые экстремисты, сумевшие эмигрировать после восстания 1934 года. Амнистированные несли с собой заряд ненависти ко всем противникам Народного фронта. Бывшие эмигранты везли еще и инструкции Коминтерна…

Ходили слухи, что из Москвы в Испанию под чужими фамилиями прибывают эмиссары Сталина с заданием совершить государственный переворот. Правые газеты уверяли, что ими руководит венгерский коммунист Бела Кун – незадачливый глава венгерских Советов 1919 года и палач белых офицеров в Крыму 1920 года. На Западе он не без оснований пользовался славой второго Робеспьера. Позже выяснилось, что Кун тогда не покидал пределов СССР. Современные публикации, однако, подтверждают, что Коминтерн уже с 1932 года проявлял возрастающий интерес к событиям в Испании, увеличивал финансирование испанской компартии, активно инструктировал ее руководителей и т.д.

Несмотря на отсутствие в Мадриде советского посольства, страна была наводнена пропагандистскими брошюрами о процветании социализма в СССР и счастливой жизни советских трудящихся. Работу Коминтерна в Испании весной 1936 года возглавляли сразу три законспирированных международных революционера, давно бежавших с родины и существовавших на деньги советского народа- аргентинец Виктор Кодовилья, итальянец Пальмиро Тольятти и венгр Дьердь Гере.

Возможно, именно благодаря стараниям новых лидеров малозаметная и слабая ранее испанская компартия выбралась на политическую авансцену. Теперь она имела парламентскую фракцию, уверенно наращивала влияние в городах и впервые развернула массовую агитацию в деревне.

Ряды компартии стали пополняться за счет других партий и организаций.

«Коммунисты расширяли влияние во всех сферах, –свидетельствует испанский либеральный публицист Фернан Мануэль. –Их пропаганда достигала самых глухих сел. Старостыдеревень встречали их с возгласом «Салют!» и поднятым сжатым кулаком».

Каждая неделя отсрочки реакцией удара по Республике приводила в ряды компартии массы новых членов. Левые социалисты, обескураженные аморфностью и беспорядочностью политики своей партии, часто шли к коммунистам, у которых революционность сочеталась с великолепной дисциплиной. Сыновья старых анархистов, привлеченные военной действенностью компартии, стали отходить от идеологии отцов, чтобы вступить в молодую, со свежей кровью партию.

Компартия захватила идейное руководство в массовой «Объединенной социалистической молодежи» и ее военных формированиях. Под ее влиянием оказались левые социалисты вроде Альвареса дель Вайо. Их становилось все труднее отличить от коммунистов. Дель Вайо в марте 1936 года даже выезжал в столицу международного коммунизма – Москву, где встречался с высокопоставленным советским журналистом М.Е. Кольцовым (Фридляндом). Последнему предстояло вскоре прибыть в Испанию, а дель Вайо – стать министром. Только ли с Кольцовым виделся в Москве дель Вайо, очень близкий к Ларго Кабальеро, до сих пор остается загадкой…

Но дни наибольшего могущества испанских коммунистов были еще впереди.

Под влиянием левых экстремистов рабочие повсеместно начали выходить на улицы. Возобновились сильнейшие антицерковные бесчинства: ежемесячно подвергалось нападению до 40 храмов, дня не проходило без поджога какой-либо церкви. В стране начались массовые забастовки, политические демонстрации и крестьянские волнения, вызванные «провокациями реакционеров». Останавливались заводы и железные дороги, пустели строительные леса, закрывались магазины. Летом 1936 года в Мадриде бастовали строители, трамвайщики, официанты и даже тореадоры.

Почти все стачки (95%) завершались победой рабочих. Они добились от хозяев сокращения рабочего дня при сохранении прежних ставок, введения страхования работников, улучшения условий труда и восстановления на рабочих местах всех уволенных после 1931 года.

С весны 1936 года забастовки стали переходить в захват рабочими предприятий, закрытых владельцами. В руки профсоюзов перешло несколько андалузских рудников и судоверфей, пивоваренный завод, мадридский трамвай. С апреля – мая крестьяне Андалузии, Валенсии и Каталонии под влиянием городских агитаторов в ряде мест приступили к присвоению и разделу помещичьих земель. Кое-где в подражание Советской России появились первые коллективные хозяйства. Испании Народного фронта суждено было познать насильственную коллективизацию без социализма.

Часть предпринимателей пыталась остановить самоуправство рабочего класса локаутами – массовыми увольнениями. Финансово-промышленная верхушка переводила капиталы за рубеж, обесценивая собственную песету. Некоторые, в том числе Хуан Марч, сразу после февральских выборов покинули страну.

Гранды Андалузии и Кастилии давали батракам расчет, оставляя поля и сады невозделанными или, наоборот, неубранными, провоцируя рост безработицы и цен. Газеты монархистов и листовки Испанской фаланги предсказывали «гибель родины» и открыто нагнетали ненависть и презрение к Республике. Крайне враждебную к Народному фронту позицию заняло и духовенство.

На короткое время ударной силой противников Народного фронта стала 15-тысячная Испанская фаланга, боевики которой с 1934 года проходили выучку в фашистской Италии. Девиз этой численно небольшой, но смело действовавшей военизированной организации звучал так: «Мы знаем только одну диалектику –диалектику револьверов». Вождь фалангистов Примо де Ривера, восхищавшийся политикой Муссолини, открыто призывал установить тоталитарную диктатуру. Он собирался пойти дальше монархистов и консервативных республиканцев Лерруса или Роб-леса.

«Мы заставим государство служить национальным, а непартийным интересам. Чтобы добиться наших целей, мы безжалостно раздавим интересы классов, партий, групп, индивидуумов», – гласила программа Фаланги – так называемые «27 пунктов».

Холеному и образованному «сеньору» Примо де Ривере от имени народа отвечал бывший каменщик, никогда не сидевший за партой, лидер Всеобщего союза трудящихся Франсиско Ларго Кабальеро, живший в бедном доме рабочего района Мадрида. Ранее он был правым социалистом и сторонником частичных реформ. Теперь поклонники называли его «испанским Лениным и Сталиным», и он гремел на митингах:

«Массы хотят революции, и она будет. Массы ждут наших действий. Властью мы овладеем любыми средствами. Народы Испании выразят свою волю. У нас будет диктатура пролетариата».

Решимость Фаланги столкнулась с ничуть не меньшей решимостью и ожесточением левых экстремистов. С мая 1936 года в испанских городах развернулся массовый политический террор. Вслед за револьверами в ход шли гранаты, динамитные заряды и ручные пулеметы. За три месяца, по официальным данным, было убито более 250 человек и совершено свыше тысячи покушений на убийство.

Сегодня трудно с полной уверенностью сказать, кому принадлежал первый выстрел – левым или правым, пришедшему к власти Народному фронту или не имевшей доступа к рычагам управления Фаланге. Жестокие потери несли те и другие.

В апреле «неизвестные» бросили бомбу на трибуну, с которой к мадридцам собирался обратиться с торжественной речью только что избранный президентом Республики Мануэль Асанья. В суматохе был застрелен офицер сил безопасности. На его похоронах состоялась массовая драка, в которой погиб двоюродный брат лидера Фаланги Примо де Риверы. В июне от пуль террористов в числе других испанцев погиб мадридский судья Педрегаль, только что приговоривший к 30 годам тюрьмы одного из членов Фаланги, который застрелил подростка-социалиста. Затем в Валенсии из проезжавшего на большой скорости автомобиля были расстреляны два фалангиста, отдыхавшие в кафе. Вскоре «неизвестные» совершили покушение на Ларго Кабальеро. В его жилище, двери которого всегда были открыты для всех желающих, была обнаружена бомба. Взрыв удалось предотвратить. Тогда же подверглись разгрому редакции многих правых газет. В одних районах страны фалангисты стрельбой из-за угла срывали демонстрации Народного фронта. В других – сторонники Республики силой разгоняли любые собрания монархистов и фаланги. Сильные драки происходили даже на кладбищах, чего ранее противоборствующие стороны себе не позволяли.

Силы безопасности если и вмешивались, то лишь в пользу сторонников Народного фронта. К середине июля было арестовано почти 6000 фалангистов и монархистов. Среди арестованных были фалангисты Примо де Ривера и Фернандо Куэста, монархист полковник Варела и молодой депутат, свояк генерала Франко – Серрано Суньер.

Арест Примо де Риверы нанес сильный удар Фаланге, лишившейся вождя. Несмотря на то что Примо удалось уличить только в незаконном хранении оружия, следователь отклонил все требования освободить арестованного под залог или подписку о невыезде. Зато ни один социалист или коммунист и почти ни один анархист не попал за решетку. Народный фронт попирал закон, который ранее требовал защищать.

Министерство внутренних дел закрыло несколько правых газет, но не запретило ни одной левой. Между тем в ряде мест – особенно в Астурии, Валенсии, Каталонии, власть постепенно ускользала из рук госаппарата, шаг за шагом переходя в руки профсоюзов, комитетов Народного фронта, стачечных комитетов и других «общественных организаций». Гражданские губернаторы и мэры городов больше походили на декоративные фигурки. Они едва успевали фиксировать события и все менее влияли на их ход.

В условиях ослабления государственной власти и ее откровенной пристрастности политическое насилие тем временем быстро набирало обороты. Оно постепенно превращалось из следствия политических явлений в их причину.

Характеризуя ситуацию, правый республиканец Хиль Роблес обоснованно говорил в кортесах в июне 1936 года: «Страна может существовать при республике или монархии, с парламентским или президентским строем, при коммунизме или при фашизме. Но она не может жить в анархии. Теперь же у нас в Испании – анархия и похороны демократии».

13 июля группа «неизвестных» в столице среди бела дня изрешетила пулями офицера-республиканца лейтенанта Кастильо, который месяцем раньше застрелил фалангиста. Похороны лейтенанта превратились в многолюдную политическую демонстрацию. Многие из присутствующих поклялись отомстить за гибель Кастильо. Политическая борьба стала переходить в кровную месть.

Через два дня Испанию ошеломило новое трагическое известие. Группа офицеров сил безопасности, мстивших за Кастильо, похитила вождя Национального фронта депутата кортесов Каль-во Сотело из его квартиры в фешенебельном районе Мадрида. Уходя под конвоем, Кальво успокоил домашних: «Я скоро вернусь,если только эти господа не вышибут мне мозги». Его тело было найдено на другой день в кладбищенском морге.

Похороны Сотело и Кастильо повлекли за собой новые беспорядки в Мадриде и Сан-Себастьяне, завершившиеся пятью убитыми и огромным количеством раненых.

На календаре было 14 июля 1936 года. «Дело Кальво Соте-ло» обнажило опаснейшее явление. Политизация органов государственной безопасности достигла такого уровня, что вместо поддержания правопорядка они сами начали совершать уголовно наказуемые деяния. Правительство же не могло (или не хотело) держать их в повиновении. Убийцы Сотело были раскрыты, но большинство тут же непонятным образом пропали из поля зрения властей. Арестован был только один из них, но и он не понес наказания. Документы следствия вслед за виновниками преступления тоже вскоре бесследно исчезли из МВД…

Деятели Национального фронта громко обвиняли в причастности к убийству премьер-министра Касареса Кирогу, сменившего на этом посту Асанью. Обвинение осталось недоказанным, но подозрения сохраняются до сих пор. Богач, верующий монархист, бывший министр Альфонса XIII Кальво Сотело и выходец из бедноты, безбожник-республиканец Касарес Кирога давно уже определили свои отношения, как испанскую вендетту. Существуют и другие недоказанные версии – вдохновителями убийства якобы были коммунисты и левые социалисты. Косвенно эти версии подтверждают некоторые факты. Наутро после убийства правительство распорядилось закрыть штаб-квартиры монархических партий – легитимистов и карлистов (хотя они были пострадавшей стороной!), компартия и социалистические профсоюзы выразили действиям правительства полную поддержку, анархисты же воздержались от комментариев. Из всех деятелей Народного фронта только правый социалист Индалесио Прието открыто осудил убийство.

Уцелевшие правые газеты объявили о полной неспособности Народного фронта управлять Испанией. Многие депутаты-монархисты объявили бойкот кортесов и покинули Мадрид. Республиканским лидерам – «правительству крови, грязи и позора» они в очередной раз предсказали судьбу Керенского в России. В свою очередь вожди Республики уверяли, что происки монархическо-клерикальной реакции мешают им поддерживать правопорядок в стране.

Борьба Народного фронта с монархистами, церковью и Фалангой отвлекла его внимание от еще одного противника – армии, которая между тем готовилась к открытой конфронтации с Республикой.

Кадровые военные образовали в 1935 году полулегальный «Испанский военный союз» – нечто среднее между офицерским клубом и профессиональной ассоциацией. Главной своей задачей Союз поставил ни больше ни меньше – «спасение родины». Возглавлял его живший в изгнании в Лиссабоне Санкурхо, где он проводил результативные переговоры с вождями монархистов. После того как монархисты и Фаланга не смогли остановить того, что офицерство именовало «разрушением Испании», а марксисты – «складыванием революционной ситуации», Союз активизировался.

В феврале 1936 года члены Союза – генералы Годед и Франко тайно пытались сорвать передачу власти кабинету Народного фронта. Слухи об их намерениях проникли в печать, и левые партии потребовали суда над заговорщиками. Асанья и Кирога не стали провоцировать нового скандала и без суда отправили генералов с понижением в почетную ссылку на окраины государства. Годеда военное министерство перевело на Балеарские острова (900 км от Мадрида), а Франко – на еще более отдаленные Канары (2000 км от Мадрида). Еще одного деятеля Союза – генерала Эмилио Молу направили из столицы в Наварру, группу ненадежных офицеров – в Марокко. Мадридское командование и военное министерство пополнили военными, чья верность Республике не вызывала сомнений. Заместителем военного министра назначили безбожника и к тому же приятеля Асаньи – полковника Эрнандеса Сарабию, командующим расквартированной в столице 1-й дивизией – тоже безбожника генерала Хосе Миаху.

С апреля 1936 года Союз серьезно занялся подпольной работой. Отныне офицерство взяло курс на государственный переворот и отстранение штатских от власти. Душой Союза стал генерал Мола. Дальновидный военный с богатым служебным опытом, он побывал ранее и на марокканском фронте, и в кресле министра внутренних дел, пробовал силы в военной теории. В небольшой аналитической книге «Опыты» (1932) Мола настаивал на замене неоднородной и слабо вооруженной испанской армии менее многочисленными, но обильно оснащенными новой техникой и тщательно обученными войсками, построенными на контрактной основе. Он выдвинул подобные идеи раньше немца Гу-дериана и француза де Голля.

Эмилио Мола стал главным координатором подготовки военного мятежа. Этот человек, с неброской внешностью, в очках с дешевой оправой, с постоянной усталостью на лице, скорее похожий не на военного, а на школьного учителя или бухгалтера, провел массу телефонных и телеграфных переговоров со всеми военными округами страны, с офицерством каждого корпуса и каждой дивизии. Он разослал участвовавшим в заговоре генералам, полковникам и майорам ясные и исчерпывающие предписания, что, кому и когда предпринимать. Мола достиг понимания с офицерами флота. Он встречался с вождями монархического движения Кастилии и Наварры, добиваясь единства действий. Соратники с уважением именовали Молу «Директором». Главным его уполномоченным был неутомимый андалузец полковник Ва-рела.

Как рассчитывал Мола, военный мятеж по условному сигналу должен был начаться сразу во всех концах страны от Пиренеев до Марокко. Выступление намечалось на 17 часов 17 июля. Основная роль отводилась марокканским войскам и Иностранному легиону, вспомогательная – гражданской гвардии, Фаланге и ополчению наваррских и кастильских монархистов. Флоту надлежало перебросить находившиеся в Марокко войска в саму Испанию. Всем присоединившимся военным заговорщики обещали немедленное повышение в чине на одну ступень и прибавку к пенсии после отставки.

Всех штатских политиков следовало немедленно сместить, а при попытке сопротивления – лишить жизни. Партийных деятелей независимо от пристрастий надлежало арестовать и подвергнуть «показательным наказаниям».

Мадрид планировал провести согласованные удары сразу по нескольким направлениям. После захвата хотя бы части страны в Испанию должен был прибыть Санкурхо, чтобы принять верховное командование восстанием. Всякие переговоры с правительством исключались.

В отличие от «санкурхиады» 1932 года военный заговор 1936 года был тщательно законспирирован, и все же некоторые сведения о нем достигли сторонников Республики. Осведомителями правительства были коммунисты и немногочисленные демократически настроенные военные. Так, из Кадикса о готовящемся мятеже военному министерству сообщил командир крейсера «Республика». В первой половине июля сведения были переданы президенту и премьер-министру. В качестве ведущих заговорщиков были верно названы Мола, Варела, Годед, Франко и Ягуэ. Однако вожди Республики уклонялись от решительных контрмер. Делегации встревоженных коммунистов Кирога шутливо ответил: «Вам всюду мерещатся фашисты». И серьезно добавил: «Есть пословица – чтобы поймать зайца, ждут, чтобы он выскочил. Пока армия не восстала, нет причин беспокоить ее».

Президент в Национальном дворце пошел дальше, посетовав: «Я устал от разговоров о мятеже, и меня подмывает назначитьЯгуэ начальником моей дворцовой охраны».

Историки и публицисты с упоением писали о «слепоте» республиканских правителей, об их неумении сопоставить факты. Но левые республиканцы были опьянены триумфом над «санкурхи-адой» и уверены в провале нового мятежа.

Ключом к разгадке следует считать разговор генерала Франко с Асаньей в марте, когда генерал уезжал на Канары. Разговор происходил по телефону – премьер Республики и ее будущий президент отказал генералу в приеме. Несмотря на это, собеседники были довольно откровенны. Франко в учтивой форме пригрозил Республике тяжкими последствиями, но тут же намекнул, что готов сотрудничать, если ему сохранят прежний пост или дадут равноценный: «Зря вы отсылаете меня. В Мадриде я был быкуда полезнее армии и правопорядку». Ответ премьера, тоже содержавший замаскированную угрозу, указывал на его понятливость: «Я не боюсь развития событий. О заговоре Санкурхо я былосведомлен и мог предотвратить его мятеж. Я предпочел, чтобы он сам рухнул».

16 июля прибывший в Бургос Эмилио Мола был встречен дивизионным командиром генералом Батетом. Выяснилось, что верный конституции Батет и близкие к нему офицеры догадываются о заговоре. Генерал доверительно сообщил «Директору» о намерениях анархистских «пистолерос» убить его, и учтиво посоветовал Моле покинуть Наварру, что означало оставить службу. Ба-тет потребовал также от Молы честного слова, что тот не выступит против Республики.

Вечером в Памплоне Молу навестил его брат, который привез из Барселоны тревожные известия – восстание в Каталонии может провалиться. Но «Директор» выразил уверенность в победе, и Рамон Мола выехал обратно в Барселону.

В этот же день Франко на спортивном самолете тайно вылетел в Испанское Марокко.

ГЛАВА 2

«НАД ВСЕЙ ИСПАНИЕЙ НЕБО ЧИСТОЕ»

Эта романтическая фраза попала во все учебники истории, энциклопедии и аналитические работы. Если верить многочисленным авторам, именно она, переданная в эфир из марокканского городка Сеуты (по другим сведениям – из Мадрида), послужила сигналом к началу военного мятежа и гражданской войны в Испании. Но в первоисточниках – архивах радиостанций найти ее не удалось, как и не удалось выяснить, кто мог передать ее в эфир.

Настоящим сигналом к восстанию военных считается разосланная 16 июля из Памплоны телеграфная директива Молы. Она была замаскирована под лаконичную коммерческую телеграмму: «Семнадцатого в семнадцать. Директор».

Восстание в Испанском Марокко вспыхнуло на час раньше предписанного срока. Офицеры-заговорщики гарнизона Мелильи, опасаясь раскрытия их планов командующим войсками Восточного Марокко генералом Ромералесом, вывели войска на улицу. Здесь, в старинном, но малопримечательном африканском портовом городе, которым Испания владела с XV века, суждено было начаться испанской гражданской войне. Грянули первые выстрелы. Через два-три часа сопротивление сторонников правительства прекратилось. Всех пленных восставшие расстреляли на месте. Погиб и генерал Ромералес, отказавшийся подать в отставку. Победители тут же составили списки «враждебных элементов» – республиканцев, профсоюзников, масонов и приступили к арестам.

Вечером 17 июля жителям пропахшей порохом, заполненной солдатами Мелильи уже не верилось, что еще в полдень генерал Ромералес, прохаживаясь по улицам, уверенно говорил адъютанту:

«Видите, ничего не происходит. Мы можем спать спокойно!»

Из Мелильи восстание с огромной скоростью распространилось по всему Испанскому Марокко. Сеуту восставшие захватили без боя. Бои шли в Тетуане и Лараче. Против армии выступили рабочие, полиция и летчики майора Лапуэнте. Но на стороне восставших были неожиданность нападения, численное превосходство и продуманный план действий. Восставшими войсками расторопно распоряжались не знавшие сомнений «африканисты» – майор Кастехон и полковник Ягуэ. К 19 июля в их руках было все Испанское Марокко. Схваченный мятежниками Лапу-энте был казнен. Его не спасло даже родство с самим генералом Франко (они были двоюродными братьями).

С захватом очередного города мятежники давали телеграммы сообщникам с заранее условленным, стандартным текстом – «Всеспокойно. Никаких новостей».

Утром 19 июля к мятежникам присоединились гарнизоны Канарских островов. Восставшие захватили столицу архипелага – безмятежный курортный Лас-Пальмас. Провинциальный губернатор сдался. Из Лас-Пальмаса Франко передал по радио короткий манифест, составленный в пафосно-патриотических, но крайне уклончивых выражениях. В нем ничего не говорилось о планируемой диктатуре, заканчивался он вполне демократическим лозунгом, неожиданным в устах кадрового военного: «Свобода, равенство и братство».

Днем 18 июля в Сеуте восставшие приступили к посадке Иностранного легиона на суда. Эсминец «Чуррука», экипаж которого не подозревал о мятеже, уже перевез через Гибралтарский пролив одно подразделение легиона в морские ворота Южной Испании – Кадикс.

Высадка мятежников в Кадиксе означала, что восстание стало распространяться по метрополии. Перед ними лежала густонаселенная плодородная Андалузия.

В Мадриде Кирога и его министры, извещенные республиканцами Мелильи о восстании, были уверены, что имеют дело с новой «санкурхиадой». Главных врагов они по-прежнему видели в монархистах и фалангистах. Поэтому военное министерство ограничилось тем, что послало из портов Андалузии к берегам Марокко часть военного флота и авиации. Кораблям и самолетам приказано было бомбардировать и блокировать мятежные гавани.

По приказу из Мадрида звено правительственных самолетов совершило 18 июля налет на захваченный Тетуан. Операция была плохо подготовлена и вызвала жертвы среди гражданских лиц. Восставшие обвинили Республику в зверствах и пообещали действовать аналогично. Это обещание было выполнено…

Премьер-министр между тем шутил с собравшимися в своей приемной военными и штатскими насчет восстания в далекой Африке («кажется, заяц наконец выскочил») и вторично отклонил требование крайне левых вооружить народ. «Каждый вручивший оружие рабочим будет расстрелян», – твердо заявил глава правительства. Сходным образом были настроены и все провинциальные губернаторы и муниципальные деятели.

Даже когда гарнизон мятежников окружал муниципалитет или резиденцию губернатора в очередном городе, внутри здания правительства рассуждали по-гамлетовски: «Если не вооружить народ, что станет с Республикой? Но если его вооружить, как потом удержать его в узде

Первая сводка войны, которой суждено было бушевать три года и покрыть страну могилами, была передана по мадридскому радио утром 18 июля. Она шла после сводки погоды и была короткой, иронической и успокаивающей:

«В некоторых районах протектората(Марокко. –С.Д.)отмечено повстанческое движение. На полуострове никто, решительно никто к этому сумасшедшему заговору не присоединился. Сил правительства вполне достаточно для его скорого подавления».

Между тем окрыленные успехом в Африке заговорщики выступили во всей Андалузии. Ключом к ней были портовый Кадикс и промышленная Севилья.

Небольшим Кадиксом восставшие овладели на рассвете 18 июля за несколько часов. У дачей мятежников стало освобождение из кадиксской тюрьмы видного заговорщика полковника Варелы, вскоре ставшего известным фронтовым командиром восставших.

В Севилье местный гарнизон поначалу бездействовал, а африканские войска не прибыли. Солдаты и особенно офицеры хорошо помнили о провале «санкурхиады» и опасались отпора многочисленного пролетариата, среди которого господствовали воинственно настроенные анархисты и коммунисты.

Катализатором переворота в Севилье стали действия бывшего республиканца, генерального директора карабинеров Кейпо де Льяно. Участник восстаний против короля, он был на хорошем счету у правительства и пользовался полным доверием в военном министерстве. О его позднем присоединении к заговору Сан-курхо – Молы никто из республиканцев не подозревал. Недавно прибывший в Севилью, Кейпо не имел в городе связей. В его распоряжении числились всего четыре верных офицера. Но именно с ними бравый, двухметрового роста усатый генерал совершил немыслимое: он последовательно арестовал всех колебавшихся офицеров во главе с начальником гарнизона, назначил новых полковых командиров, объявил военное положение и вывел войска на улицы. Солдаты беспрекословно повиновались зычным командам Кейпо.

Отпор мятежному гарнизону возглавили профсоюзы. По их призыву у резиденции провинциального губернатора вскоре собралось свыше 6000 сторонников Народного фронта, требовавших оружия (у собравшихся было менее ста ружей и револьверов). Губернатор же или плохо понимал ситуацию, или был соучастником заговора. Лишь к вечеру он разрешил раздать народу всего 300 винтовок. За это время армия успела занять центр города вместе с радиостанцией. В вечерних и ночных боях наступательные действия отважных, но не знавших военного дела рабочих не имели успеха. Осознав свою беспомощность, они подожгли несколько церквей и шелковую фабрику, принадлежавшую ненавистному аристократу Луке де Тене.

Тем временем Кейпо де Льяно выступил по радио. От имени восставших он провозгласил борьбу за спасение Испании и пригрозил уничтожить всех сопротивляющихся. Он дал свою версию прогноза событий: «Через 36 часов Республика издохнет».

К утру 19 июля над домом губернатора появился белый флаг. К этому времени Народный фронт удерживал только пролетарские предместья Триану и Ла-Макарену и телефонную станцию. По предместьям, откуда Народный фронт ждал подкреплений, мятежники открыли артиллерийский огонь. Занятая юными добровольцами-анархистами телефонная станция продержалась 4 дня, а перестрелки в предместьях продолжались до середины августа. Но это уже не меняло сути дела – восставшие овладели столицей Андалузии.

В соседней Кордове офицеры-заговорщики, ободренные радиоречью Кейпо де Льяно, к 19 июля под угрозой применения артиллерии заставили провинциального губернатора сдаться без боя. Безоружные и захваченные врасплох республиканцы на другой день вступили в борьбу с войсками, но, как и в Севилье, не смогли овладеть положением. Бои на окраинах Кордовы не затихали свыше двух недель.

Далее к востоку при аналогичных условиях малочисленные восставшие без труда овладели Гренадой и Альбасете. В Альбасете не было гарнизона, но его захватила ненавидевшая Народный фронт гражданская гвардия.

Полный успех ждал восставших в Наварре и Старой Кастилии. Воинственные наваррские монархисты, которыми кишела провинция, давно ждали сигнала, чтобы подняться против «безбожной городской Республики». Республиканские власти были быстро смещены и арестованы. Сопротивления почти не было. В столице Наварры – Памплоне ценой переворота 17-18 июля стал один убитый и несколько раненых. Сотни добровольцев-монархистов в красных беретах стекались в Памплону, избирали командиров, получали приказы Молы и со старинным кличем «Бог, родина и король!» отправлялись воевать против Республики.

В Кастилии старинные консервативные (и непромышленные) города Бургос, Вальядолид и Саламанка перешли в руки восставших после коротких боев. Победа восставших тут, как и в Наварре, с первых минут не вызывала сомнений. «У нас даже камни –националисты», – с гордостью рассказывали позже бургосцы работникам международного Красного Креста. Верный Республике, опытный и хладнокровный каталонец генерал Батет ничего не смог изменить. Солдаты его дивизии быстро подчинились офицерам-заговорщикам.

По приказу Молы восставшие схватили и без суда расстреляли Батета. Испытывавший угрызения совести «Директор» позже оправдывался так: «Благо родины выше моего слова».

В другом кастильском городе – Вальядолиде малочисленные рабочие-социалисты смело вступили в бой с войсками и фалангистами. Дивизионный командир Молеро поступил подобно Ро-мералесу и Батету – лишился подчиненных ему войск, но остался на стороне Республики. Вместе с адъютантом он забаррикадировался в кабинете. Напрасно заговорщик генерал Саликет, явившись к Молеро под охраной, предлагал ему примкнуть к восстанию. Между генералами и их охранниками произошла жаркая схватка. Молеро и его адъютант, а также два офицера из свиты Саликета погибли.

Подобно Наварре, Старая Кастилия дала восставшим немало добровольцев, многие из которых явились на сборные пункты с оружием. Над регионом торжественно звонили колокола и звучал запрещенный Республикой монархический гимн «Орна-менди».

В соседнем Арагоне перспективы восстания не казались такими благоприятными. Столица края и его крупнейший город – Сарагосса являлась цитаделью анархистских профсоюзов. Военный губернатор – престарелый генерал Виргилио Кабанельяс не состоял в заговоре. Более того, он имел репутацию лояльного республиканца. Поэтому Мола считал Сарагоссу таким же «безнадежным городом», как Барселону с Севильей и Овьедо.

Но в городе, знаменитом со времен наполеоновских войн, как и в Севилье, дело решилось в пользу восставших. Кабанельяс, поколебавшись, присоединился к заговорщикам (ходили слухи, что один из них – некий молодой офицер приставил к виску генерала револьвер и дал минуту на размышление). На рассвете 19 июля по его приказу гарнизон и гражданская гвардия захватили все решающие пункты Сарагоссы. Запоздалое противодействие ошеломленных сторонников Республики не имело успеха.

К 19 июля в руки восставших войск и фалангистов перешли остальные города Арагона – Теруэль, Уэска и Хака. Их захват означал, что территория, захваченная восставшими, достигла границ Каталонии. Кроме того, овладев Теруэлем, мятежники создали себе важный опорный пункт на дальних подступах к Валенсии – оплоту Республики.

Из Наварры, Старой Кастилии и Арагона восстание проникло в сердце страны – Новую Кастилию. К 19 июля мятежники без труда овладели дальними пригородами столицы – Авилой, Гвадалахарой, Сеговией, Сигуэнсой и Толедо. Шли только вторые сутки восстания, а Мадрид уже был в полукольце.

На северо-западе – в Галисии план Молы тоже с успехом воплощался в жизнь. Столица края – Ла-Корунья и большая часть военно-морской крепости Эль-Ферроля сразу оказались в руках восставших. Правда, борьба за Эль-Ферроль затянулась. Мятежникам решительно сопротивлялись портовые рабочие и моряки двух стоявших в ремонте больших военных кораблей – линкора «Эспанья» и крейсера «Альмиранте Сервера». Их экипажи были лишены возможности выйти в открытое море. Но они огнем из тяжелых орудий несколько дней не давали восставшим овладеть гаванью.

Моряки-республиканцы еще несколько дней сражались с мятежниками на палубах, мостиках, в трюмах и в каютах кораблей. Бои в Эль-Ферроле длились до 25 июля. Их исход был решен пробившимися на корабли фалангистами.

Неожиданная удача ждала восставших к востоку от Галисии – в Астурии. Военный губернатор столицы края – Овьедо, один из заговорщиков полковник Аранда заверил местных шахтеров в верности гарнизона Народному фронту. Себя Аранда назвал «мечом Республики». Он поощрил их на марш через Леон и Кастилию – на помощь Мадриду, откуда звонил Прието, прося революционный Север о помощи. Полковник даже снабдил слабо экипированных шахтеров несколькими сотнями винтовок, патронами и тремя пулеметами. Те с благодарностью приняли оружие.

Сразу же после ухода горняцкого ополчения на юг Аранда поднял восстание и молниеносно захватил Овьедо с его оружейным заводом. Горняки, успевшие занять Леон и вторгнуться с севера в Старую Кастилию, повернули обратно, в Астурию.

Соединение астурийцев с мадридскими республиканцами, столь опасное для планов восставших, было сорвано. До Мадрида добралась только незначительная группа шахтеров-динамитчиков. Вскоре и Леон был занят восставшими. Аранда оказал важную услугу Моле.

Словом, до полудня 19 июля мятежники выполняли план восстания и захвата власти с минимальными трудностями. В восстании участвовало 80% вооруженных сил страны, весь их унтер-офицерский состав и около 70% офицеров. Из 50 провинциальных центров страны 35 уже находилось в руках восставших, еще в четырех шли бои. Двадцать две провинции и Марокко были прочно заняты восставшими.

Дело, казалось, близилось к концу. Военное восстание побеждало. Пораженный его размахом и действенностью, подавленный массовыми демонстрациями мадридцев с плакатами «Оружия!», Касарес Кирога в ночь с 18 на 19 июля сложил полномочия. Его обещание скоро подавить «абсурдный мятеж» оказалось безответственной болтовней. К этому времени мадридское радио сообщало о занятии восставшими Канарских и Балеарских островов, Наварры, Арагона, Галисии и половины Кастилии. А только что подтвердившие по телефону верность «законной власти» военачальники вроде Кабанельяса и Аранды выступили против Республики.

Президент пытался остановить разворачивающуюся в стране междоусобицу. В третьем часу ночи он поручил создание нового кабинета умеренному республиканцу Мартинесу Баррио, который слыл мастером компромиссов. Баррио сразу же по телефону сделал смелый шаг – он предложил вождям монархистов и генералу Моле войти в состав коалиционного правительства и остановить таким образом кровопролитие. Мола намечался в военные министры, правый республиканец Санчес Роман (отказавшийся подписать пакт Народного фронта) – в министры без портфеля, монархистам новый премьер предложил министерства сельского хозяйства, рыболовства, юстиции.

Но современники встретили усилия Мартинеса Баррио враждебно. Его телефон всю ночь работал напрасно. Мола из Памп-лоны и вожди монархистов из Бургоса с презрением отказались от министерских постов, а у левых партий и мадридских профсоюзов известие о возможном соглашении с восставшими вызвало бурю гнева. Радио и телефон сообщали о новых успехах мятежников. Стали поступать сведения о подозрительных происшествиях в казармах Мадрида и Барселоны. На окраинах столицы и в Барселонском порту рабочие уже начали захватывать оружие.

Компромисс не состоялся. Он не мог состояться в обстановке массового недовольства и непримиримости, воцарившейся в стране.

Через 8 часов, ушедших на бесплодные политические комбинации, Мартинес Баррио также вручил президенту прошение об отставке. С тех пор его прозвали «восьмичасовым премьером».

После новых консультаций, теперь уже только с партиями Народного фронта, было создано левореспубликанское правительство Хосе Хираля. После полудня 19 июля оно новым декретом санкционировало вооружение народа. Рабочие, студенты и прочие лица мирных профессий, предъявляя профсоюзные билеты, получали винтовки, патроны и пулеметы.

Те, кому не хватило настоящего оружия (а имевшееся нередко было в неисправном состоянии), вооружались на законном основании чем попало – охотничьими ружьями, отобранными у фалангистов револьверами, брусками со вбитыми в них гвоздями. Привычные к обращению со взрывчаткой андалузские и ас-турийские шахтеры обычно вооружались смертоносным оружием ближнего боя – динамитными шашками. Разрушительная сила шашки была равна связке гранат. Всего за несколько дней вооружилось от 500 до 600 тысяч сторонников Народного фронта.

Трудящиеся повсеместно и стихийно создали отряды народной милиции (ополчения). Улицы и дороги во многих местах оказались в полной власти вооруженных дружинников-милисианос. Частный и муниципальный транспорт был реквизирован. Многочисленные отряды добровольцев на грузовиках, автобусах и на поездах двинулись к очагам восстания. Старинными мушкетами и музейными алебардами вооружались крестьяне, ничего не понимавшие в политике и идеологии, но узнавшие от прохожих, что «идет война против гражданской гвардии».

Такого всенародного подъема страна не помнила со времен нашествия Бонапарта.

Вооружение испанского народа – граждан, не состоявших на военной службе и в партизанских отрядах, стало в мировой истории второй подобной мерой после Парижской коммуны.

Можно сколько угодно говорить о «вынужденности» такого шага, об отсутствии у кабинета Хираля элементарного выбора. Но непреложным фактом остается следующее. Либеральный республиканец, доктор химии Хираль оказался решительнее и последовательнее наших большевиков, которые лишь обещали «всеобщее вооружение народа», но, получив реальную власть, объявили собственный лозунг утопией.

«Раздача оружия народу полностью изменила положение, потребовала пересмотра всех прежних планов», – грустно комментировал позже враг Республики – фалангистский публицист Мануэль Аснар, автор многотомной «Истории испанской войны».

В большинстве провинций эта мера уже запоздала. Оружие, которое не хотели раздавать рабочим, было захвачено восставшими. Всюду, где они к 20 июля победили, народ не был вооружен.

Зато мятежникам нигде не удалось одержать победы над вооруженным гражданским обществом. Последующие три недели до 10 августа стали временем триумфа вооруженного испанского народа.

19 июля повстанцы выступили в обеих столицах Испании – Мадриде и Барселоне. В Мадриде у восстания было несколько очагов – казармы Монтанья, Карабанчеля, Викальваро и Хета-фе. Все они размещадись на юго-западных окраинах города и имели визуальную связь. Самым опасным очагом был первый (до 14 000 штыков и сабель). Но руководитель восставших – бывший работник военного министерства генерал Фанхуль, видя улицы столицы заполненными народом, долго не решался выступить.

Генерал оказался духовным собратом тех, против кого восстал – Кироги и Асаньи. Он напрасно потерял по крайней мере сутки. В это время в Мадриде против правительства действовали только малочисленные снайперы-фалангисты. Между тем верные Республике силы безопасности при поддержке милиции без труда подавили восставших в Викальваро и Карабанчеле. Затем настал черед Монтаньи.

Поздним вечером 19 июля огромная масса наспех вооружившихся мадридцев – не менее 50 000 человек осадила размещенные на высоком холме и потому удобные для обороны казармы. К винтовкам у многих республиканцев не было патронов, а у других отсутствовали затворы. Восставшие же встретили мадридцев густым пулеметным и минометным огнем, нанесшим милисиа-нос большой урон, но не обратившим их в бегство, чего ждал Фанхуль. Толпа была столь плотной, что хорошо вооруженные мятежники физически не могли вырваться из казарм.

С рассветом 20 июля бой возобновился. Он шел не менее шести часов. Из Викальваро привезли захваченные там пушки, однако 3-дюймовые и даже 6-дюймовые снаряды не могли разрушить массивные старинные стены военного городка. К тому же значительная часть снарядов не разрывалась.

Тогда в борьбу вступили ВВС. Правда, их участие было скромным. В воздух поднялся бомбардировщик «Бреге-19», пилотируемый республиканским военным – майором Идальго де Сисне-росом. Он нес небольшие бомбы весом до 10 кг. Когда они стали разрываться во дворе казарм, восставшие подняли белый флаг.

В полдень разъяренная толпа выломала ворота казарм и ворвалась внутрь, учинив расправу над защитниками Монтаньи. Нескольких офицеров сбросили с верхних этажей на мостовую. Сержантов тоже щадили далеко не всегда. Раненый генерал Фанхуль, переодевшись в форму рядового, пытался скрыться, но был опознан и схвачен.

Последней вспышкой восстания в столице была недолгая схватка между небольшой группой снайперов-фалангистов и сторонниками Народного фронта в самом центре города, на площади Пуэрта -дель-Соль. Фалангисты частью погибли, частью скрылись в богатых кварталах Мадрида у родственников.

Из всех находившихся в Мадриде и вовлеченных в заговор армейских частей только саперный батальон из казарм Эль-Пар-до избежал участи защитников Монтаньи. Саперы обязались защищать Республику и беспрепятственно покинули столицу, сообщив мадридцам, что идут отражать наступление мятежников из Наварры. На самом деле они ушли в Старую Кастилию и там влились в войска Молы.

Один из расквартированных в Мадриде пехотных полков и бронедивизион офицерам не удалось поднять на борьбу. Убедившись в своем бессилии, командиры бежали из казарм, покинув солдат. Эти части остались в казармах и не приняли участия в первых боях. Они не собирались восставать, но и не хотели сражаться против других армейских подразделений. Полностью верными правительству остались летчики и техники всех столичных аэродромов – Барахаса, Куатро-Вьентоса и Хетафе.

В Барселоне дела восставших поначалу шли хорошо. Глава каталонского правительства Компанис отказался вооружить народ. Мятежники находились под руководством смелого и решительного генерала Годеда, уже захватившего Майорку и затем прилетевшего в Барселону на гидроплане. Солдатам раздали коньяк и сказали, что им поручено подавить «анархистское восстание».

На рассвете 20 июля восставшие полки (до 10 000 штыков и сабель) сделали в Барселоне то, что не удалось более многочисленным войскам Фанхуля в Мадриде.

Силы Годеда всего за один-два часа овладели центром «испанского Нью-Йорка». Были заняты телефонная станция, главное управление порта, вокзал, площадь Каталонии и гостиница «Колумб». Однако к полудню произошел перелом. Для захвата решающих пунктов двухмиллионного города у Годеда недоставало живой силы и артиллерии. Большая часть Барселоны осталась в руках республиканцев. Десятки тысяч рабочих-анархистов успели захватить часть военных складов и кое-как вооружиться. Они решительными бросками блокировали городские магистрали и сдавили восставших в центре города.

Гражданская гвардия Каталонии и стоявшие в порту суда береговой охраны вопреки призывам заговорщиков поддержали правительство, а не восставших. После полудня колонны милиции и силы безопасности перешли в контрнаступление и в жестоких боях загнали мятежников обратно в военные городки Атаранасас и Маэстранса, лишив их всякой надежды на успех. Теперь даже Годед не знал, что предпринять. Его молниеносная победа на Ба-леарах также молниеносно сменилась провалом в Каталонии.

Ночью казармы были взяты штурмом, во время которого анархисты, зачастую шедшие в бой со старыми наганами и ножами на пулеметы, лишились крупного боевика-«пистолерос» Аскасо, а восставшие – брата «Директора», Рамона Молы.

Республиканцы потеряли в сражении в общей сложности 200 убитых и до 3000 раненых. Потери восставших были несколько меньше. Генералы Годед и Бурриель попали в руки республиканцев и были преданы суду. Добычей победителей стало также свыше 100 000 единиц разнообразного оружия.

Победители заставили Годеда выступить по радио. Побежденный генерал, неумолимый враг Народного фронта сдержанно заявил перед микрофоном: «Я не достиг успеха. Те, кто намерен продолжать борьбу, не должны более рассчитывать на меня». Его обращение торжествующие республиканцы транслировали несколько суток на всех волнах.

В Барселоне, как и в Мадриде, часть побежденных офицеров республиканцы расстреляли на месте. С остальных пленных срывали погоны, избивали и в растерзанном виде волокли по площадям и бульварам в импровизированные трибуналы.

Провалом завершилось военное восстание в Валенсии. В третьем по населенности испанском городе и его окрестностях республиканские настроения были как нигде сильны, и валенсийцы были начеку. Сочувствовавшие Республике местные офицеры 18 июля, не ожидая разрешения Мадрида, передали профсоюзам большое количество винтовок и даже две танкетки. Участник заговора генерал Гонсалес Карраско и его офицеры не отважились поэтому вывести войска из казарм, которые вскоре были окружены республиканцами. Боев не последовало. Вместо них начались очередные антицерковные бесчинства – сторонники Народного фронта разрушили одиннадцать храмов и дворец архиепископа. Прибывший в город «восьмичасовой премьер» Мартинес Баррио по телефону установил контакт с восставшими и 24 июля убедил их сложить оружие.

Полной неудачей завершились попытки восставшего офицерства овладеть индустриальным Бильбао и Картахеной с ее военно-морской базой. После незначительных боев очаги восстания в обоих приморских центрах были устранены отрядами милисиа-нос и верными правительству силами безопасности.

Поражением повстанцев стало подавление народной милицией их сторонников еще в двух приморских городах – Малаге и Сан-Себастьяне. Малага была важным портом Южной Испании. Еще важнее было значение Сан-Себастьяна. Этот курортный город и порт вместе с восточным пригородом – Ируном прикрывал доступ к железной дороге из Бискайи во Францию. В Сан-Себастьяне не было гарнизона. Против Республики восстала только гражданская гвардия. Но республиканцы в уличных схватках вскоре одолели ее и загнали остатки в один из отелей.

Знавшие, что победители питают к ним лютую ненависть, окруженные гвардейцы наотрез отказались сложить оружие. К тому же они рассчитывали на помощь из Наварры. Но генерал Мола уже двинул наваррских рекете на юг, к Мадриду. Присланный им из Эль-Ферроля спешно отремонтированный крейсер «Альмиран-те Сервера» бомбардировал город, но этим лишь ожесточил республиканцев. К 28 июля все было кончено – гостиница разрушена при помощи динамита, осажденные перебиты.

Повсеместно (кроме Овьедо) планы восставших были сорваны в Астурии. Ополчение шахтеров осадило гарнизон полковника Аранды в Овьедо, полностью отрезав его от основных сил Молы. Астурийцы даже предприняли наступление на юг и на запад – в Леон и Галисию, вгрызаясь в территорию, захваченную восставшими в первые часы борьбы.

Рядом с Астурией – в Галисии положение мятежников оказалось крайне шатким. Они захватили только города, а сельская местность оказалась в руках крестьянства, которое, в отличие от Кастилии, было настроено в пользу Народного фронта.

К 20 июля определилось со всей очевидностью, что восставшие территории напоминают собой «острова в республиканском море». Очаги мятежа были многочисленны, но разобщены. Самыми важными и территориально протяженными среди них были Марокко и Старая Кастилия. Восставшие отстояли Севилью, Кордову и Гренаду на юге, Алькасар в центре и Овьедо на севере, а также Балеарские и Канарские острова. Связь между этими девятью очагами восстания поддерживалась только по радио и по воздуху. Находившиеся в них войска не могли взаимодействовать друг с другом.

Планы Санкурхо и Молы были рассчитаны на молниеносность и скоротечность борьбы. Вскоре мятежники ощутили нехватку боеприпасов. На радиозапросы с Юга о помощи патронами Мола из Памплоны должен был ответить:

«Послать патроны не могу. У меня всего 26 000 штук на всюСеверную армию».

Северная армия повстанцев насчитывала не менее 15 000 человек – получалось по два-три патрона на человека!

А почти все заводы боеприпасов находились на республиканской территории – в Каталонии, Кастилии и Бискайе. Исключением был лишь оружейный завод в Овьедо, но получить оттуда какую-либо помощь было невозможно.

Между тем 19-21 июля разыгрались важные события на море. Они сильно повлияли на дальнейший ход борьбы. 19 июля матросы следовавших к берегам Марокко крейсера «Либертад» и эсминца «Санчес» узнали у корабельных радистов, что офицеры намереваются передать корабли в распоряжение восставших. Экипаж «Санчеса» самовольно высыпал на палубу и потребовал объяснений у окруженного офицерами командира: «Чьи приказывы выполняете?» Командир эсминца вынужден был раскрыть карты – он и офицеры решили подчиняться приказам «спасителя родины» генерала Франко.

«Мы не можем подчиниться приказу правительства, –аргументировал командир, –ведь по этому приказу мы обязаны стрелять в наших братьев в Мелилье. У кого из вас подниметсяна это рука

Ему с убийственной ясностью ответило несколько голосов:

«У нас в Астурии тоже были братья, но вы безжалостностреляли в них два года назад».

«Да что с ними говорить!» – крикнул командир или кто-то из офицеров.

Этот крик решил судьбу корабля и всей флотилии эсминцев. По всему «Санчесу» загремели голоса:«Никакого участия в восстании! В Испанию!»Офицеров мгновенно разоружили и заперли в каютах. Экипаж обстрелял Мелилью и взял курс на север, по пути рассылая радиограммы всему флоту. Его примеру тут же последовали эсминцы «Альмиранте Вальдес» и «Чуррука». Офицеры «Чурруки» оказали сопротивление и большей частью были сброшены в море, то же самое произошло на двух крейсерах «Либертад» и «Сервантес» и на линейном корабле «Король Хай-ме I».

Самые кровавые события разыгрались на линкоре. Члены командного состава не вступали в дискуссии с экипажем, а сразу выхватили револьверы. Часть из них оставались на командном мостике, часть забаррикадировались в кают-компании и сражались до последнего. Матросы в ответ открыли пулеметный огонь. Почти все офицеры погибли на месте.

Став хозяевами огромного (16 тысяче-тонного) корабля с 12-дюймовой артиллерией, нижние чины радировали в Мадрид: «Экипаж – морскому министру. После ожесточенной схваткисломили сопротивление офицеров. Верны законному правительству Республики. Укажите, как поступить с погибшими». Ответ из столицы гласил: «Морской министр – экипажу «Хайме I».Приветствуем моряков, верных Республике. Павших похоронить в море со всей торжественностью».

Одновременно морское министерство сместило офицеров, передав их полномочия инженер-механикам, не замешанным в восстании. Однако после предательства кадрового командного состава нижние чины уже не доверяли никому. Властью на кораблях, почти лишенных офицеров, стали выборные судовые комитеты.

Схваток не произошло только на крейсере «Мендес Нуньес», стоявшем в момент восстания у берегов Западной Африки, в Рио-де-Оро. На его борту враждующие стороны повели себя по-джен-тельменски. Всех противников Республики экипаж крейсера высадил на берег и повел корабль в метрополию. Вскоре почти весь флот собрался в Малаге. Арестованных офицеров, за небольшим исключением, отправили в тюрьмы.

Мятежникам тем временем удалось захватить в занятых ими гаванях линейный корабль «Эспанья», крейсеры «Альмиранте Сервера» и «Наварра», эсминец «Веласко» и одну подводную лодку. Однако все доставшиеся им крупные корабли в этот момент стояли на капитальном ремонте. В полной боеготовности находился только «Веласко», но, разумеется, он был не в состоянии в одиночку противостоять республиканскому флоту, насчитывавшему свыше 30 единиц, а точнее – линейный корабль, 3 крейсера, 15 эсминцев и 12 подводных лодок. «Весь флот у красных», -

мрачно радировали друг другу восставшие генералы. Республиканский флот приступил к блокаде Гибралтара. Корабли стали наносить огневые удары по захваченным противниками портам Андалузии и Марокко.

С «отступничеством флота» стратегический план мятежников был разрушен в важнейшей части. Республика теперь господствовала на море. 13-километровая водная гладь Гибралтарского пролива стала непреодолимой преградой. Отборные марокканские части и Иностранный легион отныне не могли попасть в метрополию.

После создания кабинета Хираля, взявшего курс на подавление восстания, Республика восстановила господство и в воздухе: огромная часть испанских ВВС не поддержала мятежа. Большинство летчиков и все авиамеханики сочувствовали Народному фронту. На каждый самолет восставших приходилось 4-5 правительственных. Мятежникам приходилось пользоваться услугами добровольцев-аристократов из аэроклубов. Республиканцы приступили к бомбардировкам многих пунктов, занятых восставшими – Авилы, Сеговии, Уэски, Уэльвы. На воздушные удары мятежникам было почти нечем ответить.

В довершение всех бед они лишились признанного верховного вождя. 20 июля генерал Санкурхо, долго томившийся бездействием в Лиссабоне, вылетел в Бургос на двухместной авиетке, пилотируемой добровольцем-монархистом. Стартуя с тесного неудобного аэродрома, окруженного деревьями, маломощная авиетка потерпела катастрофу. Летчик был ранен, а Санкурхо погиб. Его гибель заметно усилила замешательство, царившее в среде мятежников. Их положение все ухудшалось, а о возможных перспективах говорить пока не приходилось.

ГЛАВА 3

ОТ ГИБРАЛТАРА ДО МАДРИДА

Воодушевленные победой в обеих столицах и на море, республиканцы оправились от первоначального шока и перешли к наступлению.

К 22 июля двигавшиеся к Мадриду с севера войска Молы и наваррские монархисты – рекете, всего около 10 000 человек, прошли, не встретив сопротивления, Старую Кастилию и преодолели Гвадаррамский хребет. Восставшие находились всего в 40 километрах от столицы, но в тот же день получили сильные встречные удары от мадридских дружинников, которые значительно превосходили их по численности.

После нескольких дней упорных боев у горных проходов Аль-то дель Леона и Сомосьерры подопечные Молы начали отступление. Местами им пришлось отступить на 20 километров. Неумело, но яростно атаковавшие республиканцы угрожали отбить перевалы и вторгнуться в Старую Кастилию. Их было в 4-5 раз больше, чем мятежников. Их ряды непрерывно пополнялись подкреплением. У Молы же резервов не было. Повстанцы, утратив часть занятой территории, включая Сигуэнсу, с трудом удержали проходы и перекрывавшие выход на равнину города Авилу и Сеговию.

К 27 июля бои затихли. Ценой серьезных потерь республиканцы все же достигли успеха, хотя и неполного. Разбить силы Молы не удалось, однако попытка восставших овладеть столицей с севера тоже обернулась провалом.

Мола изменил направление удара. 5 августа он направил силы на Мадрид с запада, но и это нападение захлебнулось через пять дней. На Гвадарраме стал образовываться позиционный фронт.

Другие колонны милисианос, выехав на автобусах из столицы на юг, освободили от восставших Толедо, обезопасив Мадрид с этого направления. Малочисленные толедские мятежники были загнаны в возвышающуюся над городом старинную крепость Алькасар, где находилось военное училище. Алькасару суждено было пережить очередную осаду.

Одновременно почти 40-тысячная республиканская милиция предприняла наступление из Барселоны на Арагон и Кастилию. Колонны анархистов, социалистов и каталонских националистов быстро подавили мятеж в восточной Каталонии и вторглись в Арагон. Мелкие отряды фалангистов, пытавшиеся помешать каталонцам, были истреблены. Республиканская Каталония надолго оказалась в безопасности.

К 1 августа прочно владевшие инициативой каталонцы заняли половину Нижнего Арагона. Авангарды республиканцев вклинивались между Сарагоссой, Хакой и Уэской, нарушая их коммуникации и обходя с двух-трех сторон. Каталонские командиры уже поговаривали о походе на Бургос.

Южнее валенсийская милиция с боями дошла до находящегося высоко в горах Теруэля и окружила его с трех сторон, почти отрезав от остальной мятежной территории. Далее на юге милиция из Мурсии и Картахены обложила с разных направлений Гренаду и Кордову. В начале августа летучие отряды республиканцев проникли в западную Андалузию до самого Кадикса. Они угрожали основным базам восстания.

В ходе неподготовленного, но бурного и решительного наступления республиканцы отбили у восставших пять провинциальных центров – Альбасете, Валенсию, Сан-Себастьян, Сигуэнсу, Толедо.

К августу 1936 года участники и наблюдатели борьбы могли подвести итоги. Восставшие удерживали четвертую часть Испании с ее наиболее бедными и малонаселенными сельскими районами. Эти полуфеодальные местности горожане именовали «серой Испанией». Из десяти крупнейших городов в их руках находилось только два – Сарагосса на севере и Севилья на юге. Вопреки всем планам мятежники не сумели за пять-шесть дней овладеть столицами. Вместо этого они утратили военную инициативу, не имели более общепризнанного вождя и испытывали недостаток боевого снабжения и денег. Восполнять потери становилось все труднее. Их ударная сила – колониальные войска оставались изолированными в Африке.

Положение повстанцев на второй неделе борьбы выглядело бесперспективным. Правая печать Европы и Америки, ранее предсказывавшая мятежу скорую победу, теперь уныло подсчитывала, сколько времени продержатся восставшие, прежде чем окончательно проиграть. «Директор» восстания Мола 26 июля заявил соратникам, что победить не удастся. Нужно достойно завершить борьбу. Вероятно, он имел в виду самоубийство или отход на португальскую территорию. (Заметим, что вариант с отступлением во Францию даже не был предложен. В «безбожной» Французской Республике с ее Народным фронтом восставшие видели безусловно враждебную державу.)

Но мятежники сохраняли дисциплину и продолжали подчиняться приказам Молы, Кейпо де Льяно и Франко. Уних пока хватало съестных припасов. Их поддерживали политические союзники – монархисты и Фаланга. Перебежчиков было мало, а приток добровольцев из «серой Испании» продолжался.

Франко в Марокко и Кейпо де Льяно в Андалузии призывали восставших продолжать борьбу. Они во многом рассчитывали на помощь из-за рубежа. Прежде всего предстояло ликвидировать блокаду Испанского Марокко, установленную республиканским флотом.

Уже в середине 20-х чисел июля 1936 года в Рим и Берлин прибыли делегаты мятежников – испанцы Висенте Гойкоэчеа, Луис Болин и маркиз Лука де Тена и немецкие подданные Берн-гардт и Лангенгейм. Испанцы были уполномочены Молой, немцы – Франко. Всех их ждал холодный прием.

На переданной Муссолини просьбе испанских мятежников о весьма скромной военной поддержке (они просили «дюжину грузовых самолетов с летчиками») дуче коротко начертал: «В архив». Итальянский фашизм к этому времени отпраздновал победу над Эфиопией, но никак не мог подавить сопротивления эфиопских партизан.

Не лучше первых посланцев из Бургоса приняли в министерстве иностранных дел Третьего рейха. Старый политик, служивший ранее Веймарской республике, министр Константин фон Нейрат и его сотрудники были против любых военных авантюр, да еще вдали от рейха. Правда, МИД Германии не препятствовал разведке рейха – СД и абверу держать в Испании агентуру и с весны 1936 года поставлять монархистам небольшие партии легкого стрелкового оружия. Но теперь речь шла не о шпионаже, а о прямом и, вероятно, крупномасштабном военном вмешательстве. Отчаянные просьбы испанцев помочь хотя бы боеприпасами даже не были переданы из МИДа Гитлеру.

Но Франко догадался обратиться с посланием к старому знакомому – начальнику абвера адмиралу Канарису, которого знал с 1916 года. Канарис тут же связался с эмиссарами восставших и посоветовал им действовать не по дипломатическим, а по партийным каналам. На этот раз письма из Бургоса и Сеуты быстро попали к фюреру, который советовался насчет дальнейших действий с тогдашним своим любимцем – Герингом.

Авантюрист по натуре, бывший летчик, не привыкший думать о последствиях, Геринг через десять лет на Нюрнбергском процессе показывал: «…Фюрер задумался над вопросом о поддержке. Я настоял, чтобы помощь была оказана при любых условиях».

Изменилась и позиция порывистого дуче. Сдержанность уступила место необузданному честолюбию и стремлению к экспансии. К тому же министр иностранных дел Италии – зять Муссолини, беззаботный авантюрист граф Чиано был сторонником военного вмешательства. Как и Гитлера, итальянских правителей заинтересовали природные богатства Испании и ее стратегическое расположение в Атлантике, на стыке Европы и Африки.

Оба диктатора были уверены – если они окажут поддержку восстанию, Испания затем окажется в их власти.

Фюрер и дуче действовали оперативно. В германском министерстве авиации был образован «Штаб В», в итальянском военном министерстве – «комиссия военных операций в Испании».

27 июля из Италии на аэродром Таблада в Андалузии перелетели десять итальянских трехмоторных бомбардировщиков «Савойя-Маркетти-81». На другой день в Хересе-де-ла-Фронтера в той же Андалузии совершили посадку двадцать германских «Юн-керсов-52». Пилоты были переодеты в форму испанского Иностранного легиона, а прежние опознавательные знаки на самолетах стерты.

Машины имели по три мотора, были похожи внешне на испанские и могли применяться как при бомбежках, так и при перевозке грузов и войск. Испанцы часто называли их «тримото-рес». 28 июля из Гамбурга в Кадикс отплыл транспорт «Усара-мо» с грузом снарядов, патронов и бомб. Германо-итальянская интервенция началась.

В эти же дни кабинет Хираля обратился с аналогичной просьбой к дружественной Франции, где у власти с мая 1936 года тоже стоял Народный фронт. Как и восставшие, Хираль просил о немногом. Он рассчитывал на покупку 800 пулеметов, нескольких батарей зенитной артиллерии, сотни-другой средних бомбардировщиков «Бреге-200» и «Марсель Блох-210».

Между Французской и Испанской республиками действовало торговое соглашение, позволявшее Испании покупать у северной соседки оружие на 100 миллионов франков (20 миллионов фунтов стерлингов) в год. Хираль не сомневался, что покупка состоится. Поэтому одновременно с его письмом во Французский банк были переведены необходимые деньги, а в Париж экстренно выехала парламентская делегация, состоящая из социалиста Фернандо де лос Риоса, коммунистки Долорес Ибаррури и республиканца Марселино Доминго. Делегация была наделена полномочиями, позволяющими окончательно оформить покупку и информировать французскую общественность о событиях в Испании.

В Париже события развертывались диаметрально противоположно переговорам в Риме и Берлине. Первой реакцией французского правительства было согласие на сделку. Ее поддержали премьер-министр, военный министр и особенно пылко – министр авиации, левый социалист Пьер Кот. Единственным требованием Парижа было держать сделку в секрете – Народный фронт выступал за всеобщий мир и против торговли оружием. Но секретарь и военный атташе испанского посольства сочувствовали мятежу. Они отказались подписать необходимые бумаги (чеки на оплату), подали в отставку и тут же предали всю историю гласности. Корреспондентам они сообщили, что не стали участвовать в покупке вооружения, «которое будет использовано против их народа».

Разразился политический скандал. Авторитет французского правительства, официально отвергавшего войну и секретную дипломатию, сильно пострадал, и в Народном фронте наметился раскол. Глава французского кабинета заколебался и под влиянием консервативных британцев изменил позицию.

25 июля французское правительство несмотря на возражения министра авиации, объявило ошеломленным испанским делегатам и репортерам о переходе Народного фронта Франции к политике «невмешательства в испанские дела». Торговое соглашение было разорвано. Оружие, заказанное Республикой до начала мятежа, но еще не отправленное в Испанию, теперь могло быть переправлено туда только через третьи страны. Переведенные в Париж денежные средства Республики замораживались. «Ради сохранения мира и безопасности» Франция приглашала все европейские державы присоединиться к «невмешательству».

Правительство Хираля активно возражало против решения французов. На пресс-конференции в Мадриде премьер-министр гневно говорил: «Некоторые наши заказы были сделаны до 18 июля. Почему они не должны выполняться? Только потому, что заговорщики напали на нас?» Но Мадрид не заявил официального протеста французам, опасаясь толкнуть неустойчивое французское правительство в лагерь открытых врагов Республики. Позже новый министр иностранных дел Республики Альварес дель Вайо с горечью говорил: «Так называемое невмешательство на деле являет собой прямое и непосредственное вмешательство на стороне мятежников».

Тем не менее Пьер Кот считал себя вправе поставлять самолеты Республике. Он и его сторонники в госаппарате и в комитетах Народного фронта быстро и втайне от репортеров перебросили в Каталонию первую партию самолетов – 12 истребителей и пять бомбардировщиков. Перегоняли их французские пилоты. Это были устаревшие и слабо вооруженные машины 20-х годов, которыми была перенасыщена французская авиация – «Ньюпор-372», «Луар-46», «Потез-54». Летчики и механики называли их «телятами на пяти ногах». Ценности они почти не имели. Но узнавший в последний момент об операции французский премьер-министр мгновенно приказал снять с самолетов вооружение и бомбосбрасыватели и запретил Коту дальнейшие действия. А многие парижские и марсельские газеты начали против министра авиации кампанию, обвиняя его в разжигании войны.

8 августа Франция с согласия Англии, не дожидаясь ответа других стран, окончательно наложила эмбарго на вывоз всех военных материалов в Испанию «до окончания внутренней борьбы». Однако на протяжении всей войны она продолжала поставлять в Республику гуманитарные грузы- продовольствие, горючее, медикаменты, одежду, автомобили и т.д. Их вывоз и транзит никоим образом не ограничивались французскими властями.

Пацифисты и изоляционисты западных демократий были довольны французской декларацией 8 августа. Испанские же республиканцы расценили данный акт Парижа как удар в спину, а восставшие – как ложный маневр «гнилой демократии».

24 августа было подписано общеевропейское соглашение о «невмешательстве». Его участники обязались не продавать Испании военных материалов, равно как и не пропускать их через свою территорию. Но соглашение имело существенные пробелы. Оно не запрещало посылать иностранные войска в Испанию, оставляло открытым вопрос о механизме контроля над ситуацией. 9 сентября под эгидой Лиги Наций в Лондоне открылся международный «Комитет невмешательства в испанские дела» с участием 27 государств. Его задачей было проведение в жизнь данного соглашения. Но в распоряжении Комитета не было инспекторов.

Соглашение о «невмешательстве» успокоило пацифистскую (очень влиятельную в то время) часть западного общественного мнения. Не сразу было замечено, что оно изобиловало недоработками, не предусматривало ни малейших санкций против нарушителей и потому не стало преградой на пути вмешательства тоталитарных держав в испанскую войну.

Итак, противники – республиканцы и мятежники – почти в один и тот же день обратились за рубеж с просьбой о поддержке. Причем восставшие сразу попросили прислать иностранных военных на испанскую землю. Пройдет совсем немного времени, и республиканские власти тоже обратятся за границу со сходной просьбой. Масштабы военных действий расширялись.

Вернемся в начало августа 1936 года. Испанская Республика начинала третью неделю войны оптимистически. «Августовский оптимизм» республиканцев сплошь и рядом переходил в полнейшую беззаботность. Республика в июле удержала густонаселенные городские районы страны с большой долей рабочих и интеллигенции – «красную Испанию». Она олицетворяла законную власть: в ее руках оставался Мадрид с органами центральной власти, чиновным аппаратом и золотым запасом. Республиканцы господствовали на море и в воздухе, они контролировали почти все предприятия военной промышленности, не испытывали недостатка в живой силе и имели численное превосходство на всех фронтах. Казалось, у Республики есть решительно все, чтобы наконец-то подавить восстание.

Однако уязвимыми сторонами армии Народного фронта оказалось отсутствие элементарного порядка и дисциплины. Как только республиканцы одержали несколько побед в первую неделю войны, они сразу утратили надпартийное единство действий, стихийно сложившееся 18-20 июля. Каждая партия (а их было свыше десятка) и каждый профцентр снова пытались проводить совершенно самостоятельную политику. При этом все республиканцы – от уличного мальчишки-газетчика до премьер-министра Хираля были уверены, что окончательная победа над восставшими гарантирована и об исходе войны не следует беспокоиться. На фронтах Республики и в ее тылу царила «героическая импровизация», по определению ее поклонников, или полный хаос, по мнению скептиков.

После 18 июля республиканский госаппарат надолго перестал существовать. Одни чиновники бежали в Бургос, других пришлось группами увольнять из-за их абсолютной ненадежности. Остатки аппарата продолжали функционировать по инерции, не имея уже ни власти, ни влияния. Та же участь постигла муниципалитеты. Все органы власти после вооружения народа были оттеснены самозваными комитетами.

Об этих событиях иностранные наблюдатели (даже сторонники Народного фронта!) писали с восторгом и с испугом одновременно: «Испанское государство рухнуло, развалившись на куски. Народ мог все себе позволить – он стал хозяином».

Правительство Хираля в несколько дней превратилось в орган номинальной власти. В его распоряжении не было даже транспорта и средств связи – их реквизировал социалистический Всеобщий союз трудящихся. Многое другое было реквизировано анархистами и коммунистами. Из 28 республиканских провинций Хиралю подчинялось всего несколько, да и те лишь на бумаге.

Испанская Республика на глазах превратилась в скопление мелких самостоятельных республик.

Фактически отделилась от собственно Испании богатая Каталония. Председатель каталонского парламента Компанис самовольно провозгласил себя каталонским президентом. Но анархистские профсоюзы, овладевшие заводами и оружием, не подчинялись и Компанису с его Хенералидадом. Перестали подчиняться Мадриду отрезанные восставшими от основной республиканской территории северные провинции. На юго-востоке Республики появилось региональное правительство со столицей в Валенсии во главе с Мартинесом Баррио. Официально оно именовалось «резервным» – ему следовало исполнять обязанности центрального правительства, если Мадрид будет захвачен неприятелем.

Республика не имела ни военного министерства, ни генерального штаба. Более половины работников было арестовано, уволено или скрывалось. От двух внушительных органов осталась горсть офицеров в капитанском и майорском звании, напуганных народной стихией и неспособных руководить военными действиями.

Формальное наличие в кабинете Хираля военного министра – престарелого генерала Сарабии не меняло дела. Приятель Аса-ньи и Мартинеса Баррио, сделавший на этом карьеру и не обладавший прочими талантами, Сарабия в полном смысле слова был министром без министерства. Не было у военного министра и действенной связи с фронтом и с военной промышленностью.

По этим причинам наступление республиканцев на опорные пункты мятежа довольно скоро выдохлось. К 10 августа на всех направлениях они были разбиты малочисленными, но хорошо обученными, дисциплинированными и метко стрелявшими врагами.

В Андалузии республиканцы тщетно осаждали Гренаду и Кордову, в Арагоне – Сарагоссу, Теруэль, Уэску и Хаку, в Астурии – Овьедо, в Кастилии – Алькасар и Сеговию. Осада Овьедо и Са-рагоссы при этом продолжалась полтора года! Между тем почти все названные города не были крупными экономическими или коммуникационными центрами. Теруэль, например, находится в горах, в глухой местности, то же относится к Хаке. Население Уэски не превышало на тот момент 10 000 человек, еще меньше насчитывала захолустная, затерянная среди Пиренеев Хака. Гренада и Кордова считались заурядными провинциальными столицами (по 50 000-60 000 жителей).

Пожалуй, только промышленная Сарагосса – точка пересечения нескольких шоссе и железных дорог, стоила того, чтобы вести из-за нее длительную борьбу.

Упрямое намерение предводителей милиции непременно и сразу овладеть всеми названными пунктами надолго приковало к их стенам в общей сложности более половины республиканского «вооруженного народа», но так и не дало Республике побед.

Между тем в Средиземном море и Гибралтарском проливе события разворачивались не в пользу Республики. С 28 июля прибывшие в Андалузию германские и итальянские пилоты начали совершать боевые вылеты. В их распоряжении было тогда не более 40 машин, но это были новые, не изношенные самолеты, хорошо снабженные всем необходимым. Меньшая часть иностранных летчиков получила задание прорвать блокаду Марокко, большая – перебросить колониальные войска в метрополию. Над проливом заработал первый в истории воздушный мост. Непрерывной вереницей «Юнкерсы» и «Савойи» вылетали из Сеуты и Тетуана и приземлялись в Хересе, доставляя марокканцев, легионеров, оружие, снаряжение. Они редко встречали противодействие – республиканские ВВС в Андалузии почти отсутствовали. По самолетам Гитлера и Муссолини стреляла только зенитная артиллерия республиканских кораблей, дежуривших в проливе.

Трудности работавшего несколько недель воздушного моста были главным образом техническими и психологическими – плохое оборудование испанских аэродромов, непривычка африканских наемников к воздушным перелетам (многие арабы впервые видели самолеты), языковой барьер. Проблемой оказался также перевоз лошадей марокканской кавалерии. Кони не умещались в тогдашних самолетах с их тесными отсеками. Лошадей удалось переправить из Африки только после прорыва морской блокады Марокко.

Этот пункт был осуществлен к 5 августа немецкими летчиками. «Юнкерсы» несколько раз атаковали республиканские блокадные силы. Каждый раз они оттесняли республиканские эсминцы к Малаге, но те возвращались. И только когда «тримоторес» без потерь прорвались через неточный зенитный огонь неприятеля и 250-килограммовыми бомбами подбили линкор «Хайме I» и крейсер «Сервантес», убив и ранив около 50 человек, результат был налицо. Прямые попадания в крупнейшие корабли Республики вызвали замешательство команд и судовых комитетов. Ремонт линкора в Картахене занял полмесяца.

5 августа первый караван судов с войсками и грузами (в том числе с лошадьми) из Марокко благополучно пересек Гибралтар и бросил якорь в Альхесирасе. Все доставленное восставшие экстренно выгрузили на берег и вывезли из порта. Наутро Альхесирас поплатился за дерзость – республиканский флот подверг городок сильной бомбардировке, вызвав пожары и разрушения и потопив канонерку восставших. Но, наказав Альхесирас, главные силы республиканцев окончательно отошли на восток – в Малагу и Альмерию.

Судовые комитеты оставили дежурить в проливе небольшие силы – несколько эсминцев и подводных лодок. От последних, впрочем, совсем не было проку – они были неспособны бороться с авиацией. Трем же эсминцам трудно было противодействовать осмелевшим мятежникам. Блокада Марокко ослабевала. Сказывалось плохое техническое состояние большинства кораблей, отсутствие офицеров, полнейший упадок дисциплины и бесплодное ожидание поддержки с суши и с воздуха.

В августе – сентябре восставшие шаг за шагом наращивали количество морских перевозок из Марокко. В Испанию было переброшено не менее 15 000 арабских кавалеристов и легионеров. Через пролив на самолете перебрались Франко, Ягуэ, Кастехон и другие ранее блокированные в протекторате «африканисты».

Довольно многочисленный республиканский флот, пока не имевший серьезных противников на море («Альмиранте Сервера» и «Веласко» действовали далеко – в Бискайском заливе), не смог противостоять воздушной угрозе. Впервые в военной истории выяснилось, что морское превосходство может быть полностью нейтрализовано воздушным превосходством.

К этому времени восставшие почувствовали, что основная опасность позади. Несмотря на массу неудач, они удержали большую часть занятых территорий и заручились иностранной поддержкой. В их распоряжении теперь находилось техническое новшество – дальняя радиосвязь, позволявшая разрозненным группировкам мятежников согласовывать действия. Португалия заняла по отношению к ним дружескую позицию, позволяя пользоваться ее дорогами, складами и телефонами. Блокада Марокко была снята – отборные колониальные войска вступили на материк. «Вооруженный народ» Республики оказался не столь опасным противником, как могло показаться 20-30 июля. Восставшие перешли в общее наступление.

После обмена радиошифровками Мола и Франко договорились не наступать в Кастилии и Андалузии по кратчайшему маршруту Кордова – Пособланко – Сьюдад-Реаль – Толедо. Большинство кастильского крестьянства, правда, сочувствовало восставшим, однако Моле путь на юг преграждал Гвадаррамский хребет, на котором прочно закрепились большие силы неприятеля. В Андалузии аналогичное положение занимал хребет Сьер-ра-Морена, проходы через который были в руках стойких республиканцев-шахтеров из Пособланко и Пеньяррои.

Наступать было решено вдоль португальской границы – через отдаленную и слабонаселенную пастушескую Эстремадуру, лишенную городских центров, пролетариата и интеллигенции. Соединение армий Севера и Юга планировалось в долине реки Тахо, откуда восставшие должны были повернуть на восток и следовать к столице. Вспомогательные удары малыми силами наносились на севере по Сан-Себастьяну, в центре – на Гвадарраме, а на Юге – между Кордовой и Гренадой.

Выполнять план первой начала Африканская армия. 3 августа ее передовые части на грузовиках выступили из Кадикса и Севильи. Вскоре они вторглись в Эстремадуру. 5 августа в борьбу включилась Северная армия. Войска Молы повели демонстративное наступление на Мадрид с запада, со стороны Авилы и Сеговии. Длившееся пять суток наступление не принесло восставшим видимого выигрыша. К 11 августа их силы были уже на исходе. Но войска Молы тем не менее нанесли дружинникам заметный урон и вновь сковали силы Республики на всем 200-километровом Гвадаррамском фронте. Республиканцы еще два месяца оставались под гипнозом возможности нового удара врага по столице. В этом отношении расчет Молы был очень точным.

Одновременно Мола двинул часть Северной армии из Сала-манки на юг и усилил атаки против Бискайи на севере, стремясь выйти к Бискайскому заливу и отрезать республиканский Север от Франции.

Его войска и наваррские рекете продвигались из Старой Кастилии в двух направлениях с трудом, неся ощутимые потери. У Молы не было марокканской кавалерии и германо-итальянской техники. Его войска были измотаны боями на Гвадарраме. А противостояли ему решительно настроенные и неплохо оснащенные баски. Лишь к концу августа Северная армия дошла до окрестностей Сан-Себастьяна, где снова надолго была остановлена республиканцами.

Наступление небольшой (12 000 человек), но свежей, отдохнувшей Африканской армии через Эстремадуру, напротив, протекало в быстром темпе. Ей прокладывали дорогу три десятка иностранных бомбардировщиков, метко стреляющая и безжалостная марокканская кавалерия и моторизованная пехота Иностранного легиона. Им противостояли лишь разрозненные и нестойкие крестьянские ополчения, все снаряжение которых ограничивалось дробовиками. Радио, телефон и даже телеграф в Эстрема-дуре был в диковинку, поэтому республиканцы не имели возможности связаться друг с другом.

Войска генералы Варелы налетами захватывали затерянные в предгорьях небольшие села и деревни, крошечные городки. Следовали повальные обыски, объявление военного положения, аресты подозрительных лиц. 10 августа армия заняла Мериду – за неделю она продвинулась на 300 километров.

Республика недооценивала Франко и долго не реагировала на события в Эстремадуре. Республиканцы были увлечены отвоевыванием Андалузии и Арагона. Кроме того, каталонцы 6 августа затеяли еще одно наступление – на Балеарские острова, чтобы отобрать у восставших крупнейшие острова архипелага – Майорку и Ивису.

В Балеарской экспедиции участвовало до четверти вооруженных сил Каталонии. Сверх того, она связала часть сил флота. По требованию Компаниса в походе участвовало несколько посланных из Картахены эсминцев. Поначалу операция разворачивалась удачно. 7 августа каталонцы после короткой схватки овладели двумя островами – Ивисой и Форментерой. Но после этого они долго отмечали победу и на Майорке высадились только на десятый день операции. Правда, высадка все же прошла успешно: десант захватил большой плацдарм и двинулся к провинциальной столице – Пальме-де-Майорка.

Однако на помощь полуокруженным в Пальме восставшим пришли несколько итальянских военных самолетов. Их обстрелы и бомбежки с бреющего полета внесли панику в ряды десантников, которые потребовали возвращения домой. На сей раз из Картахены прибыли крупные корабли – линкор и крейсер, которые были нужнее не в конце, а в начале операции.

8 сентября десант, бросив часть вооружения, оставил Майорку и отплыл назад в Каталонию. Ивису вскоре вторично заняли восставшие. Майорка осталась за республиканцами.

Но пока они топтались в Арагоне, Кастилии и на Балеарах, восставшие ворвались в Эстремадуру. 10 августа авангарды Африканской армии под командованием Ягуэ заняли Мериду, откуда Франко смог переговорить с Молой по телефону. Затем армия

повернула на северо-запад и 12 августа достигла единственного оплота Республики в Эстремадуре – старинного, обнесенного обветшалыми крепостными стенами городка Бадахоса близ португальской границы на автостраде Мадрид – Лиссабон. Здесь армия впервые вынуждена была остановиться.

Главными пехотными силами Франко и Ягуэ блокировали Ба-дахос, а часть кавалерии под командованием Варелы ушла в дальний рейд на восток – в Андалузию. Целью рейда было выручить мятежников, оборонявшихся в Кордове и Гренаде, и отвлечь внимание неприятеля от Эстремадурского фронта.

Бадахос удерживало 5000 дружинников. К ним на помощь двигалось еще 2000 человек подкрепления. Но у республиканцев оставалось мало оружия, и их силы были разобщены. К тому же Бадахос только что пережил мятеж гражданской гвардии, на подавление которого защитникам пришлось потратить немало энергии.

Африканская армия сильным ударом отбросила и рассеяла отряд, стремившийся соединиться с бадахосцами. Обезопасив себя извне, 14 августа Ягуэ бросил Иностранный легион на приступ. Утром 15 августа после жаркого боя Бадахос пал. Улицы городка были завалены трупами его защитников. Только нескольким из них удалось прорваться в Португалию. На арене для боя быков победители устроили расправу с врагами, расстреляв не менее 200 пленных.

Бадахосское кровопролитие подтвердило, что угрозы восставших в адрес противника («если нужно, расстрелять половину Испании», «убивать, убивать и убивать») вполне серьезны.

Победа при Бадахосе отдала в руки мятежников всю западную половину Эстремадуры. Они полностью контролировали автостраду Мадрид – Лиссабон, а через территорию западной соседки – дружественной Португалии к восставшим пошел еще один поток военных грузов из Германии.

Только потеряв западную Эстремадуру, правительство Хира-ля стало осознавать масштабы опасности, которую несла Африканская армия. К португальской границе и в долину Тахо была направлена почти 10-тысячная колонна милиции во главе с генералом Рикельме, которого считали героем Гвадаррамы, и авиаэскадрилья. Летчики разыскали одну из колонн Африканской армии и нанесли ей порядочный урон. Но на земле дружинники не имели ни малейшего успеха. Кавалерия Ягуэ без труда разбила колонну Рикельме, беспорядочные остатки которой вернулись обратно в Кастилию.

23 августа, совершив за неделю бросок еще на 120 километров, войска Ягуэ вышли в долину Тахо, оказавшись у границ Новой Кастилии и выйдя на подступы к Талавере-де-ла-Рейне. До Мадрида оставалось менее 150 километров.

В эти же дни генерал Варела добился заметных успехов на Андалузском фронте. Благодаря неожиданным атакам его кавалерия разгромила 10-тысячные силы дружинников республиканского генерала Миахи, наседавшего на Кордову. Недисциплинированные войска Миахи обратились в бегство, почти не сопротивляясь и норовя убить собственных командиров. 23 августа республиканцы сняли осаду Кордовы.

Варела достиг существенного успеха. Часть мятежной территории глубже вклинилась в «красную Андалузию». Между Гренадой, Кордовой и Севильей была установлена прямая сухопутная связь. Весь Южный фронт восставших был консолидирован. Мятежники угрожали республиканской Малаге, охватив ее с севера.

Тогда же передовые части Африканской и Северной армий восставших встретились у Касереса на севере Эстремадуры. Франко по настоянию Молы прислал ему подкрепление – 2000 марокканцев и звено только что прибывших в Испанию итальянских военно-транспортных самолетов «Капрони-101», отличившихся в Эфиопии.

Получив помощь и медленно оттесняя басков на северо-запад, Мола 26 августа приступил к штурму Ируна. Против 2000 мятежников во главе с отличным полевым командиром – полковником Беорлеги сражалось 3000 басков, у которых почти не было снарядов и патронов. Беорлеги имел несколько артиллерийских батарей и несколько броневиков, а также танкетки. Со стороны моря ему помогал крейсер «Альмиранте Сервера».

Ирун пылал. Его жители уходили частью на запад – в Биль-бао, частью на восток – через пограничную реку Бидассоа во Францию. Штыковые контратаки басков не помогали. В ходе их погибла половина защитников. 3 сентября полуразрушенный поселок был взят. Последними его покинули неутомимые анархисты, которые перед отступлением успели расстрелять часть политзаключенных в местной тюрьме.

Падение Ируна получило сильный международный отклик: север Республики лишился сухопутных связей с соседними государствами.

Взятием Ируна Беорлеги предрешил участь «летней столицы Испании» – Сан-Себастьяна. Защитники города пытались нейтрализовать неприятеля, публично расстреливая группы политзаключенных после каждого обстрела города. Однако это лишь ожесточило восставших, которые уже вели войну на уничтожение.

Город пал 13 сентября. Наварра и Старая Кастилия отпраздновали победу. Затем части Молы были остановлены басками на реке Деве, после чего эта линия фронта надолго стабилизировалась.

Из франкистских источников известно, что победы Молы стоили его Северной армии 30-процентных потерь. Среди погибших мятежников значился полковник Беорлеги, убитый под Сан-Себастьяном.

Но основные бои шли в Новой Кастилии. Талаверу-де-ла-Рей-ну, перекрывавшую с запада вход в долину Тахо, республиканцы намеревались оборонять до последнего. При умелых действиях так оно и получилось бы. Талавера окружена холмами, облегчающими ее защиту. С севера и юга городок прикрывают горные хребты. Из Кастилии республиканцы успели подтянуть артиллерию и бронепоезда. Обороняло Талаверу до 10 000 дружинников, что почти равнялось численности всей Африканской армии.

Но если Ирун продержался 8 дней, то Талавера – всего два. Авиация повстанцев короткой бомбежкой и обстрелом вызвала замешательство дружинников, не бывавших ранее под бомбами. Три кавалерийские колонны Ягуэ, привыкшие действовать в предгорьях, тем временем обошли Талаверу с разных сторон и захватили аэродром и железнодорожную станцию, угрожая окружить дружинников. Воинственные вопли мавров окончательно подорвали дух защитников города.

4 сентября милиция оставила Талаверу, отступление очень напоминало бегство. Африканской армии досталось немало трофеев.

Важнее судьбы Талаверы было прочное соединение Африканской и Северной армий: отныне территории, контролируемые Молой и Франко, слились в единый массив, координация действий мятежных сил значительно улучшилась. Явственно обозначилась изоляция республиканского Севера.

Восставшие одержали новую крупную победу, которая существенно повлияла на весь ход войны.

Поражения сразу на нескольких фронтах подорвали положение кабинета Хираля. Он подвергся насмешкам и издевательствам как «правительство комедии и позора». 1-2 сентября в Мадриде массовая молодежная демонстрация потребовала его смены. 4 сентября – в день оставления Талаверы – Хираль вышел в отставку. Премьерство этого неплохого политика, к которому была столь несправедлива судьба, продолжалось 47 дней. Впрочем, его карьера не была закончена.

Подходящим преемником Хираля многим наблюдателям казался умеренный социалист, осведомленный и гибкий политик – Индалесио Прието. Он давно стремился стать премьером, но не находил опоры в массах, в частности в профцентрах. Взгляды Прието считались слишком умеренными и в рядах анархистов, коммунистов и большинства социалистов. Уступив давлению слева, президент назначил премьер-министром популярного, но не самого одаренного социалиста – руководителя ВСТ Ларго Кабальеро.

Простонародное происхождение, бытовая честность и простота, трудовые мозоли и пребывание в тюрьме создали Ларго авторитет в массах, которого так не хватало Прието. Несмотря на солидный возраст (67 лет), Ларго выглядел свежим и бодрым, а его рабочий день составлял не менее 11 часов.

«Испанский Ленин» в отличие от российского образовал коалиционный кабинет из шести социалистов, четырех республиканцев, двух коммунистов, каталонца и баска. Министром иностранных дел он назначил левого социалиста Альвареса дель Вайо, министром финансов – умеренного социалиста Хуана Негрина.

Старый соперник Ларго – Прието получил портфель министра флота и авиации, портфель военного министра премьер взял себе. Коммунисты стали министрами сельского хозяйства и народного просвещения. Впервые в истории Запада представители коммунистов вошли в правительство.

Ларго в отличие от Хираля помпезно обставил свой приход к власти. Около двух недель премьер-министр принимал поздравления всевозможных общественных организаций, в программной речи в кортесах он пообещал «с героической народной милицией закончить войну в два месяца» и объявил кабинет «правительством победы». Портреты Ларго с этим пышным девизом появились во многих общественных местах. Вскоре выяснилось, что истины в подобных словах не больше, чем в военных сводках Касареса Кироги.

Ларго, однако, принял ряд военных контрмер. Многие из них были назревшими. Был укомплектован штат военного министерства и генерального штаба. Начальником последнего стал генерал Кабрера. Вместо бывшего тыловика Рикельме на Центральный фронт был назначен воевавший ранее в Марокко генерал Асенсио Торрадо. Расправы над пленными офицерами были ограничены, а затем и вовсе прекращены. Пообещав «защитить Мадрид на Тахо», премьер успокоил тыловое население. Он санкционировал помощь отрезанному Северу, двинув в Атлантику основные силы флота.

По образцу Французской революции и русской гражданской войны Ларго учредил во фронтовых частях военных комиссаров. Тут не обошлось без влияния советских офицеров и дипломатов.

7 октября правительство санкционировало принятие предложенной коммунистами земельной реформы – все помещичьи земли без выкупа передавались в распоряжение крестьянства и батрачества. Провозглашалось равноправие обоих способов обработки земли – индивидуального и коллективного. Государство обещало крестьянам поддержку кредитами, машинами и удобрениями. Некоторые из этих обещаний действительно были выполнены.

«Испанский Ленин» сделал два таких шага, на которые и не думали идти Кирога или Хираль. Вовсе не будучи марксистом-ленинцем, настороженно относясь к советскому социализму, он тем не менее обменялся послами с СССР и затем обратился в Москву с секретной просьбой о помощи оружием и военными специалистами. Во многом на эту меру нерешительного и медлительного по природе Ларго толкнул гнев против «невмешательства».

6 октября премьер-министр после пятинедельной оппозиции согласился с предложением коммунистов и Коминтерна о создании из иностранных добровольцев «интернациональных бригад». Первоначальные его отказы объяснялись недоверием к коммунистам, неприязнью высокомерного кастильца Ларго к иностранному вмешательству и далеко шедшими требованиями сторонников интербригад.

Интернациональные бригады получали отдельное командование и право экстерриториальности. Их бойцы не подчинялись испанской армии и милиции и были, сверх того, неподсудны испанскому правосудию.

Штаб-квартирой интербригад был сделан Альбасете, находящийся в глубине Кастилии, а куратором интербригадовцев Ларго назначил осторожного и гибкого Мартинеса Баррио. Фактическим же руководителем бригад стал их генеральный комиссар – французский коммунист родом из Каталонии, герой морского мятежа 1919 года, отбывший несколько лет в каторжной тюрьме, Андре Марти. Звание этого бывшего корабельного писаря, ни дня не служившего в армии, было по настоянию СССР и французской компартии приравнено к генеральскому.

Качество же руководства войной не улучшилось. Республиканцы продолжали воевать беззаботно и бессистемно. Ларго и многими его приверженцами прочно владел «августовский оптимизм». Правительственный декрет 16 октября о создании регулярной армии откровенно и безнаказанно саботировали почти все организации Народного фронта, не заинтересованные в роспуске собственных военных отрядов. Да и сам премьер-министр открыто говорил, что народная милиция имеет право на существование. (Он даже ссылался на «Государство и революцию» Ленина.) Недаром в его декрете ничего не говорилось о наборе в армию, о мобилизациях и др.

«Защиту Мадрида на Тахо» Ларго и сотрудники военного министерства и генштаба толковали как направление против Варе-лы и Ягуэ большого количества скверно снабженных и дурно управляемых, а потому нестойких дружинников. Премьер и генерал Асенсио Торрадо запрещали строить укрепления, ибо испанцы, по их словам, «не привыкли прятаться от врага… Они привыкли сражаться в открытом поле и с открытой грудью. Такова психология испанского воина».

Неуклонное приближение неприятеля к Мадриду, падение Толедо озадачило и испугало многих, но не «испанского Ленина». Более того, Ларго не раз объявлял, что обладание столицей имеет «только нравственное значение» и что вероятное падение Мадрида вовсе не будет означать конца Республики. («Наша борьба непобедима. Ибо она – всюду и везде».)

Не предательство, как иногда полагали, было тому причиной. Ларго, Асенсио Торрадо и Кабрера возвели в культ антифранцузскую войну 1808 года. Тогда сила испанского сопротивления вопреки здравому смыслу была в недисциплинированности и отсутствии у испанцев единого руководящего центра. Тогда занятие Мадрида неприятелем всколыхнуло страну и вызвало массовые восстания. Тогда разрозненные отряды небритых, пьяных и почти невооруженных голодранцев-партизан, полууголовные вожаки которых к тому же враждовали друг с другом, проиграли немало боев, однако выиграли войну.

Ларго и его приверженцы были уверены, что данный сценарий может и должен быть повторен. О том, что условия вооруженной борьбы успели значительно измениться, что появились пулеметы, дальнобойная артиллерия, авиация, бронетанковые силы, радиосвязь и т.д., – об этом премьер Республики и его окружение не хотели и слушать. Странным образом они не хотели видеть и другого, еще более очевидного факта – с Республикой воюют не чужеземцы, как при вторжении Бонапарта, а соотечественники, прекрасно ориентирующиеся в местных условиях.

Перелома в военных действиях «правительству победы» создать не удалось. Пока Асенсио Торрадо готовил восточнее Тала-веры встречный удар, а его офицеры собирали сведения о неприятеле, мятежники снова рванулись вперед.

Борьба на Центральном фронте протекала с растущим преимуществом восставших. Республика из наступающей стороны все более превращалась в обороняющуюся. И оборону нельзя было назвать успешной.

Дружинники Центрального фронта в большинстве мест бежали, стоило только звену «тримоторес» сбросить по бомбе или авангардам Варелы и Ягуэ открыть пушечный или пулеметный огонь. Вдобавок у восставших появился новый козырь – Муссолини прислал четыре десятка вертких и быстрых итальянских танкеток «Ансальдо», рассчитанных на бои в горах и легко преодолевавших склоны и спуски. Они внесли большой вклад в победу над Эфиопией. Лязг их гусениц и рокот моторов наводил панику на дружинников, ранее не видевших танков. С прибытием «Ансальдо» народную милицию охватила танкобоязнь.

Иностранная печать писала: «Со времени сдачи Талаверы дружинники Центрального фронта находятся словно в лихорадке…Они не пытаются держаться: они беспорядочно бегут… Онипроизвольно меняют позиции, и их, естественно, не могут найти санитарные машины и продовольственные транспорты. Дружинникам стыдно, но им также голодно».

Однако республиканцы не размыкали кольца, в котором с июля держали Алькасар. Окружив крепость баррикадами, они упорно стремились овладеть им то артогнем, то приступом, то переговорами. Но более половины долго лежавших на складах снарядов не разрывалось из-за испортившихся взрывателей, как и при осаде Монтаньи. Штурмы не имели успеха из-за несогласованности действий дружинников – многие из них попросту ленились карабкаться на крутой холм перед крепостью. Переговоры тоже провалились. Глава гарнизона полковник Москардо был смел и упрям, а большинство его сил составляли гражданские гвардейцы, предпочитавшие смерть капитуляции.

Осажденные, которых было всего около 500 человек – почти вдесятеро меньше, чем осаждающих, питались сухарями и кониной и сильно страдали от нехватки питьевой воды. Но они были укрыты высокими прочными стенами и сражались за существование. А дружинники ездили в Толедо не побеждать, а развлекаться – «пострелять по мятежникам».

Попытки дружинников овладеть Алькасаром поражали топорностью и неуклюжестью. Сделать подкоп и взорвать стены Алькасара динамитом не удалось из-за скального грунта, который было трудно долбить, и неопытности подрывников. Ничего не дал и фантастический проект захвата крепости: энтузиасты-анархисты предлагали облить каменные стены бензином(!), затем поджечь стены и выкурить осажденных. Единственным плодом этой экспериментальной операции стали многочисленные ожоги и ранения ее участников.

Между тем осажденных воодушевляло радио. Они слушали радиообращения из Бургоса и Саламанки, которые поддерживали их боевой дух. В середине сентября над Алькасаром стали появляться самолеты мятежников. Сброшенные ими листовки содержали обещания скорой выручки защитников города.

Действительно, Франко в двадцатых числах сентября вопреки требованиям соратников – Кинделана и Ягуэ и настояниям иностранных офицеров остановил продвижение войск к Мадриду и повернул часть сил на юг. Он руководствовался четкими стратегическими соображениями: восставшим был очень нужен то-ледский патронный завод – один из крупнейших в стране. Кроме того, в преддверии борьбы за Мадрид было неразумно оставлять большую республиканскую группировку у себя на фланге.

27 сентября восставшие вышли к окраинам Толедо и открыли пушечный огонь по городу, вокзалу и Мадридскому шоссе. Дружинники расстреляли командиров, пытавшихся наладить оборону, спешно погрузились в автобусы и скрылись с места сражения. Часть удирала на захваченных у больницы санитарных машинах. Колонны, сея вокруг панику, откатывались до самого Аран-хуэса, который до конца войны так и не был занят мятежниками. Поезда на Мадрид брались в полном смысле с бою, с применением пулеметов и гранат.

Пленных при взятии Толедо не было. Брошенные в толедской больнице раненые республиканцы были зверски перерезаны марокканцами. Ягуэ позже доказывал, что в госпитале прятались и здоровые дружинники, стрелявшие по кавалеристам.

Единственная мало-мальски дисциплинированная колонна Эмиля Клебера и Энрике Листера оставила город с боем и закрепилась восточнее него. Ягуэ ее не преследовал – его задача состояла только во взятии Толедо.

Полуразрушенный Алькасар был свободен. Навстречу генералитету во главе с Франко горделиво вышел изможденный и заросший бородой Москардо и его офицеры. Полковник рапортовал командующему: «В Алькасаре все спокойно, мой генерал». После этой фразы он тут же был повышен в чине и отправлен в отпуск. Освобождение стойких защитников Алькасара стало визитной карточкой восставших. До Мадрида им оставалось 70 километров.

Республика утратила один из важнейших центров военной промышленности и потерпела морально-политическое поражение.

Борьба на море тоже развивалась с перевесом восставших. В сентябре они завершили строительство новейшего крейсера «Канариас» и ввели его в строй. Полным ходом шла работа над не уступавшим ему по техническим данным «Балеаресом». Республиканский флот в это время по приказу морского министерства был направлен через Гибралтарский пролив в Северный поход с задачей помочь отрезанным Бискайе и Астурии. Инициатором этой непродуманной и очень рискованной операции был депутат от Бискайи морской министр Прието.

Флотом по-прежнему распоряжались некомпетентные и своевольные матросские комитеты. Правда, на корабли позволили вернуться некоторым уцелевшим офицерам. Был даже назначен командующий – капитан второго ранга Мигель де Буиса, единственный родовитый моряк, оставшийся верным Республике. Но ему официально «помогали» (т.е. постоянно вмешивались во все действия) комитеты, не несшие ответственности перед правительством. Командование Буисы было марионеточным. Члены экипажей отличались храбростью, но подготовка их по-прежнему оставляла желать лучшего, а единственный линейный корабль был лишь наскоро отремонтирован.

Правда, такой флот во главе с линкором «Хайме I» и крейсерами избежал печальной участи «Непобедимой Армады» 1588 года. Он проделал маршрут в 1500 километров, половина которого пролегала во враждебных водах, благополучно добрался до пунктов назначения – Сантандера и Бильбао. Моряки доставили плохо оснащенным защитникам Севера 3000 единиц оружия. Крейсеры и линкор в ряде мест обстреляли побережье, занятое мятежниками. Эсминцы уничтожили выставленные восставшими минные заграждения, и подступы к Бильбао, Сантандеру и Хихону на несколько месяцев стали безопасными. Операция нанесла восставшим некоторый урон и оказала баскам и астурий-цам весомую моральную помощь. Но мятежники не приминули воспользоваться уходом флота на север.

Не уверенные в собственных, в спешке набранных матросах, восставшие не рискнули сразиться с главными силами и довольствовались нападением на слабейшие отряды.

19 сентября эсминец «Веласко» потопил у Эль-Ферроля республиканскую подводную лодку с неисправным механизмом. 29 сентября крейсеры восставших – старый «Альмиранте Сервера» и новый «Канариас» вошли в Гибралтарский пролив и напали на дежурившие там эсминцы неприятеля. Те были застигнуты врасплох неожиданным ударом превосходящих сил. В неравном бою республиканский «Фернандес», вышедший в торпедную атаку на «Канариас», был потоплен. А его собрата «Грави-ну», несколько часов отстреливавшегося от «Серверы», крейсер подбил, отрезал от базы и вынудил укрыться в нейтральной Касабланке. (Впрочем, после ремонта «Гравина» сумел дойти до Картахены.)

У берегов Марокко и Андалузии после этого боя доминирующую позицию заняли малочисленные, но грамотно руководимые адмиралом Виерной морские силы восставших.

Методом проб и ошибок республиканские моряки установили, что базироваться в незащищенных с воздуха и плохо оборудованных северных портах чрезвычайно неудобно и рискованно. К тому же у республиканского флота появилась новая серьезная задача – прикрытие военных перевозок из СССР. Морское министерство радиошифровкой предписало Буисе следовать обратно в хорошо укрепленную Картахену, что и было выполнено к 14 октября. В Бискайском заливе Буиса оставил два эсминца и три подводные лодки.

Плавание республиканского флота вдоль португальских берегов ухудшило отношение Португалии к Народному фронту. Оно было расценено в Лиссабоне как признак агрессии. Как раз в сентябре Ларго публично заявил: после победы «Португалия войдет в марксистскую Испанию». Вскоре португальское правительство первым из всех прочих держав официально разорвало все отношения с Мадридом и признало восставших законной властью.

Мятежники почти не препятствовали обратному прорыву противника через Гибралтар, их корабли опасались столкновения с многочисленной торпедной флотилией республиканцев. По пути к флоту присоединился эсминец «Гравина», отремонтированный в Касабланке. Но сразу после возвращения республиканского флота в Средиземное море неприятель нанес ему новый урон. «Неизвестная» подводная лодка 17 октября прямо на рейде Картахены подорвала торпедой крейсер «Мигель Сервантес». Корабль с огромной подводной пробоиной вынужден был встать на ремонт. Четверть крупных кораблей Республики надолго выбыла из строя. Господство республиканцев на море сменилось ненадежным равновесием сил. Победы мятежников на суше и на море привели к консолидации их власти.

30 сентября в окрестностях Сарагоссы генералитет восставших собрался на выборы верховного вождя взамен Санкурхо. Присутствовали Мола, Саликет, Понте, Франко, Хиль Юсте, Кинде-лан, Кабанельяс, Варела, Кейпо и Ягуэ. Самым старшим по служебному стажу, чину и званию был дивизионный генерал Каба-нельяс, а наибольшие заслуги перед восстанием были у Молы. Но Кабанельяс был стар и нездоров и имел (как Кейпо и Мола) репутацию республиканца. У Варелы и Саликета, напротив, была слава ярых монархистов. Предприимчивому и удачливому «радиогенералу» Кейпо было уже около добрых 70 лет, что тоже уменьшило его шансы на избрание.

После дискуссии состоялось открытое голосование, принесшее шестью голосами против двух победу 44-летнему генералу Франко. Против него голосовали Кабанельяс и Мола, не питавший симпатий к Франко Кейпо де Льяно тем не менее поддержал его. Подобно генералу Врангелю в России, Франко получил пост руководителя путем выборов.

Победитель получил звание «каудильо» – неточный перевод немецкого «фюрера» и итальянского «дуче». Ранее подобного слова в испанском языке не было, вождей и предводителей именовали «хефе» или «команданте». Отныне восставшие имели настоящего вождя. Ему вручили неограниченные полномочия. Кауди-льо соединил в своих руках руководство государством, правительством и армией. 1 октября Франко образовал в Бургосе временное правительство Испании – «Государственную исполнительную хунту» из трех человек. Отныне восставшие имели единую систему органов власти, временную столицу и выборного верховного предводителя. Мятеж закончился. Он перешел в затяжную гражданскую войну.

С этого момента историки получают возможность называть мятежников 18 июля так, как они сами называли себя – националистами.

Власть над половиной Испании попала в руки необычного военного: маленького роста, полный, с высоким голосом, красивыми черными глазами и тщательно подстриженными черными усиками, он напоминал не кадрового офицера, а злодея из латиноамериканской мелодрамы. Франсиско Франко был испанцем, выросшим среди кельтского населения сумрачной Галисии. От темпераментных, общительных андалузцев, валенсианцев и кастильцев его всегда отличала сдержанность, замкнутость и сосредоточенность. Этот человек как будто излучал холод. Унего были знакомые, но не друзья. Он держал на расстоянии даже родных братьев и сестер. Он всегда был исправным служакой без определенных политических взглядов, и его не причисляли к монархистам или республиканцам.

Добровольцем Франко воевал в Марокко, где прославился завидным самообладанием, переходившим порой в бесчеловечность. Будучи еще в чине майора, он приказал расстрелять перед строем солдата-марокканца, вывалившего ему под ноги котелок с дрянной едой в знак протеста против плохого питания. После расстрела Франко невозмутимым голосом распорядился: «Питание улучшить». В 1934 году он вместе с Ягуэ хладнокровно руководил разгромом «Астурийской Советской республики». Зверства его марокканцев были отмечены всей левой печатью, в том числе советской. С тех пор Франко говорил знакомым: «Советыприговорили меня» и всюду усматривал «коммунистическую опасность».

Когда годом позже президент Алькала Самора, разрешивший ввод Африканской армии в Астурию, по-дружески сказал Франко: «В Испании нет коммунизма, генерал», тот важно ответил: «Я знаю одно – коммунизма нет и не будет там, где я».

Отправленный Народным фронтом на Канарские острова, Франко держался неопределенно и не дал эмиссарам Санкурхо и Молы ясного ответа на вопрос, участвует ли он в «движении». Часть современников и историков считала, что хитрый «Франки-то», как его называли ровесники, готов был остаться на стороне Республики, если бы та возвысила его. Известна сердитая реплика генерала Санкурхо в Лиссабоне накануне восстания: «С Фран-кито или без него, но мы выступаем

18 июля Франко захватил Канары, но не торопился попасть в Испанское Марокко. Его самолет сделал сначала две остановки во французской его части. В Тетуане генерал оказался, только когда все бои в протекторате закончились. Тем не менее он внес немалый вклад в развитие восстания, сумев договориться о внешней поддержке с Канарисом и через него – с Гитлером. В Анда-лузии Франко заразил многих полной и спокойной уверенностью в конечном успехе предприятия. Корреспондент лондонской газеты «Дейли мейл» Кардозо был поражен его циничной невозмутимостью. Генерал сухо объяснил недоверчивому иностранцу, что мятежники победят любой ценой. Репортер переспросил: «Даже если придется расстрелять половину Испании?» Франко посмотрел на него и ровным голосом ответил: «Я повторяю, любой ценой».

Успех сопутствовал каудильо. Под его властью находилась уже половина страны – 26 провинций. Военная инициатива прочно закрепилась за националистами. Их вооруженные силы росли на суше, на море и в воздухе. Осенняя мобилизация в националистической Испании прошла с успехом. Не прекращался и приток добровольцев из Наварры и Старой Кастилии.

Международная обстановка улучшалась. На Британских островах проводились сборы денег в помощь националистам, отдельные взносы измерялись тысячами фунтов стерлингов. Португалия и несколько латиноамериканских стран готовились официально признать «новые власти Испании». Республика же два месяца была блокирована обручем «невмешательства».

Октябрь 1936 года вошел в историю как время наращивания иностранной помощи националистам.

В Кадиксе высадился германский военный отряд из 6000 человек – «Легион Кондор». Его костяк составляли штабные офицеры-советники и пилоты ВВС, были также танкисты, артиллеристы, специалисты в области связи и моряки. Среди германских штабных офицеров прибыли видные аналитики и администраторы – теоретик и практик бронетанковых войск полковник Вильгельм фон Тома, майор Риттер фон Ксиландер. Среди авиаторов выделялся компетентный и решительный подполковник Вольфрам фон Рихтгофен. Количество прибывших к Франко через Ка-дикс и Севилью итальянских военных достигало 3000.

Через Испанию и Португалию прибывала германская техника – самолеты, зенитная и противотанковая артиллерия, радиооборудование, бронеединицы и грузовики. В Средиземном море под предлогом спасения из Испании немецких подданных обосновались два новейших германских военных корабля – «карманных линкора» – «Граф Шпее» и «Дойчланд» и три крейсера. Германия и Италия помогли националистам также боеприпасами – от винтовочных патронов до бомб и торпед.

Наконец националисты получили то, чего им катастрофически не хватало в августе и сентябре – материально-техническое превосходство над республиканцами. Оно органически дополнило организационно-административное превосходство, бывшее у националистов с первых минут восстания.

Получив власть, каудильо сосредоточил внимание и силы националистов на овладении Кастилией и Мадридом. Здесь по его мысли вскоре должен был решиться исход борьбы. Он целенаправленно стал оголять фронты Андалузии, Арагона, Бискайи и Эстремадуры, снимая оттуда технику и часть живой силы и направляя их на Центральный фронт.

Франко допустил только одно исключение из своей стратегии. Вслед за Алькасаром он собирался выручить Овьедо, где изнемогавшие солдаты Аранды из последних сил отбивали очередной республиканский штурм. Шахтерское ополчение уже ворвалось в город и занимало квартал за кварталом. Из Галисии на восток была брошена отборная пехотная колонна, которая в труд -ных боях пробила коридор в окружении Овьедо и 17 октября соединилась с остатками его гарнизона. Республиканцы отступили в предместья, однако осады не сняли. УАранды в строю к этому времени из прежних 4000 человек осталось всего 600. Их заменили свежими силами. В пропаганде националистов произведенный в генералы Аранда стал героем наподобие Москардо.

В суматохе подготовки «финального удара» – генерального наступления на Мадрид командование националистов не упускало из виду сведений печати и агентуры о прорыве Республикой установленной вокруг нее блокады.

В сентябре на республиканской территории было отмечено появление не говоривших по-испански иностранцев в штатском, но обычно с военной выправкой. Они селились в небольших, но хороших гостиницах на отдаленных улицах Мадрида, Альбасете и Картахены. Оттуда они направлялись в военно-учебные центры и на аэродромы. Так в Республике появились военные из СССР – советники и военные специалисты. Главным военным советником был назначен «генерал Гришин». Под таким псевдонимом скрывался видный чекист, бывший латышский стрелок, а тогда руководитель советской военной разведки Я.К. Берзин. Военным атташе советского посольства стал В.Е. Горев, имевший звание командира бригады. В Барселону прибыл советский генеральный консул – В.А. Антонов-Овсеенко. По линии Коминтерна в Мадрид приехал международный революционер, бывший подданный Австро-Венгрии Э. Клебер (М. Штерн). Все названные лица были ветеранами гражданской войны в России. Антонов-Овсеенко в свое время арестовывал Временное правительство, а Клебер, сверх того, имел опыт революционных войн в Турции и в Китае.

В октябре уполномоченные Коминтерна в Европе и Америке приступили к вербовке добровольцев и к развертыванию интернациональных бригад в отдаленном кастильском городке Альбасете. Там были экстренно оборудованы казармы, полигоны, закрытые столовые. Руководство интернациональными бригадами Коминтерн доверил троице, состоящей из генерального комиссара Андре Марти и двух итальянских политических эмигрантов – коммуниста Луиджи Лонго и республиканца Джузеппе ди Витторио.

Перевалочными пунктами следования интербригадовцев в Испанию стали Париж, Тулуза и пиренейская граница.

При создании интербригад был использован опыт гражданской войны в России. Как известно, в состав РККА входили тогда иностранные военные части из немцев, австрийцев, венгров, китайцев.

Советское вмешательство, шедшее по двум линиям: официально – советской и коминтерновской, вскоре стало невозможно скрывать не только от агентуры Франко, но и от международного сообщества. 7 октября советский посол в Лондоне многозначительно сообщил Международному комитету невмешательства, что СССР считает себя связанным данной политикой не в большей мере, чем любая другая держава (имелись в виду Португалия и Италия). Он потребовал международного расследования обстановки, сложившейся на испано-португальской границе. Рассерженный португальский посол покинул заседание и долго бойкотировал Комитет, а итальянский посол мгновенно выдвинул встречные обвинения в адрес СССР и Франции. Те решительно отвергли любые обвинения. С этого дня бурные сцены в Комитете невмешательства стали повседневным явлением.

Одновременно первые советские транспорты с военными грузами – «игреки», вышедшие из Севастополя, Одессы и Феодосии, миновали Черноморские проливы. Среди них были «Андреев», «Зырянин», «Комсомол», «Турксиб». 13-14 октября они встали под разгрузку в Картахене и Аликанте. Один транспорт с советским оружием даже прорвался в Бильбао. Как и в Лиссабоне, Виго и Кадиксе, разгрузка адресованных Республике военных грузов шла днем и ночью.

В целях маскировки после возвращения из Испании транспорты иногда делали один-два загранрейса с сугубо мирными грузами – лесом, зерном, рудой и т.д. В декабре 1936 года «Канари-ас» задержал в западном Средиземноморье транспорт «Комсомол», который, по официальным данным, вез марганцевую руду в Бельгию. Инцидент получил широкую огласку. Советские газеты, радио и собрания трудящихся осудили «пиратское нападение» националистов на безоружное судно торгового флота невоюющей страны.

Однако стоит обратить внимание, что экипаж «Комсомола» затопил свой пароход. Вряд ли имело смысл делать это, если он вез указанный в судовых документах груз, – марганцевая руда не считалась тогда военной контрабандой. Ряд других советских судов, следовавших в третьи страны, был тогда же захвачен националистами, отведен в Сеуту, но отпущен после досмотра. Характерно, что их команды не стремились затопить суда, а советские СМИ не уделяли этим эпизодам внимания. «Комсомол» затонул на большой глубине, его не пытались затем поднять или обследовать, и что было в его трюмах в данном случае, трудно сказать с полной определенностью.

27 октября собранные в Картахене при участии советских авиаинженеров двадцать скоростных бомбардировщиков «СБ» приступили к налетам на узлы коммуникаций и снабжения националистов – Саламанку, Севилью, Касерес, Талаверу, над которыми давно уже не появлялись ВВС Республики. Чуть позже были доставлены первые партии винтовок, истребителей, бронемашин и танков. Война все более выходила из границ Испании – она приобретала международный масштаб и характер.

15 октября националисты начали генеральное наступление на Мадрид. Его взятие Франко открыто приурочил к 7 ноября, по выражению бургосских радиокомментаторов, «чтобы омрачить этот марксистский праздник». Руководить взятием столицы был назначен генерал Мола. «Директор» разместил штаб в Авиле, всего в 60 км от столицы и пообещал по радио:«Седьмого ноября я выпью кофе на Гран Виа».Он горделиво заявил:«Четыре колонны – со мной, а пятая – в Мадриде».Изречение Молы указывало на стирание привычных граней между фронтом и тылом. С тех пор выражением «пятая колонна» стали обозначать скрытых и хорошо организованных тыловых врагов…

Под ударами кавалерии, артиллерии и танкеток колонны дружинников, не умевшие и не хотевшие «зарываться в землю», в панике побежали. В некоторых колоннах командиры расстреливали бежавших. Этим прославились в особенности Энрике Листер и Хуан Модесто. В других частях, наоборот, дружинники убивали офицеров старой армии, подозревая их в измене.

Всего за два дня националисты прошли почти половину расстояния, отделявшего их от столицы – 30 километров, и 18 октября вырвались к первой, недостроенной линии столичных укреплений. Впервые из уст Асенсио Торрадо прозвучало предложение оставить столицу без дальнейших боев. Заявив премьеру, что «все бежит и Мадрида не удержать», генерал так спрогнозировал события: решающий поединок сторон произойдет восточнее столицы. С полным основанием обругав плохо сражавшуюся милицию, он пообещал создать на юго-востоке сильную регулярную армию и после этого взять Мадрид обратно. Но компартия и советские специалисты дружно отвергли предложение и настояли на встречном ударе.

20 октября наскоро собранные, скудные республиканские резервы предприняли на ходу спланированное местное наступление против националистов у Ильескаса.«Русская помощь идет!Она близко!»- с таким кличем комиссары вели бойцов в самоубийственные атаки против армии Варелы. Националисты были задержаны на два дня. Но потери их были невелики и потому быстро восполнимы, а наступавшая группировка растратила силы и утратила боеспособность.

26 октября Африканская армия совершила прорыв на соседнем участке, и вторая линия мадридских укреплений осталась позади. Теперь бои шли уже в ближних предместьях столицы. 28 октября в бой вступила первая партия советской бронетехники. Общее руководство осуществлял комдив Д.Г. Павлов, непосредственное – батальонный командир П.М. Арман (Тылтынь). Следующим утром несколько колонн во главе с полутора десятками танков «Т-26» перешли в наступление у пригородной деревни Сесеньи. Всего в операции участвовало 20% сил республиканского Центрального фронта. Танкисты ворвались в деревню, где захватили врасплох и разгромили эскадрон марокканской кавалерии. Затем они совершили 15-километровый рейд на юг, уничтожив пехотный батальон националистов. Экстренно прибывшая к Сесенье итальянская танковая полурота из 8 машин понесла большие потери и быстро исчезла с поля боя. Но дружинники, для которых танки были диковинкой, оказались не в состоянии закрепить неожиданный тактический успех. В свою очередь танковое командование, оставшись без поддержки пехоты и артиллерии, через несколько часов отдало приказ к отступлению.

Газеты Республики трубили о победе, они писали чуть ли не о тотальном крушении похода националистов на Мадрид, в то время как успех был локальным и кратковременным. Удар бронетехники после захвата Сесеньи не повлиял на ход событий: итальянцы лишились всего трех танкеток. Уничтожить большинство малозаметных и подвижных «Ансальдо» на медлительных «Т-26» по объективным причинам не удалось. Стал очевиден пробел в подготовке советских танкистов, они были обучены стрелять только с места и потому немалую часть времени в бою растрачивали понапрасну. Большего успеха достигли республиканские артиллеристы, которые на другом участке фронта под руководством советского офицера Н.Н. Воронова подбили сразу пять «Ансальдо».

В боях у Сесеньи выявилось значительное превосходство советского бронетанкового оружия над итальянским. Однако разбить или отбросить Африканскую армию не удалось. Она была остановлена только на сутки, хотя ее танки сильно уступали по техническим данным.

В первых числах ноября, когда националисты возобновили наступление, печать и эфир Мадрида наполнились тревожными сообщениями всех партий Народного фронта. Суть была в одном – «Столица в опасности». Олимпийское спокойствие сохраняли только Ларго и его сторонники, правительство так и не обратилось к народу. Вместо этого невозмутимый военный министр издал… запрет увеличивать численность дружинников Центрального фронта.

Обстановка в Мадриде становилась напряженной: появились сотни беженцев, очереди за продовольствием угрожающе удлинялись. С середины октября националисты приступили к бомбардировкам столицы. Часть зажиточной публики покинула город. Ее примеру последовал и президент Асанья. 19 октября газеты сообщили, что он обосновался в Барселоне. К ноябрю Мадрид оставили иностранные послы (кроме советского). Выполнять их полномочия остались поверенные в делах, вторые секретари или же только технический персонал посольств.

«Пятая колонна», насчитывавшая, по позднейшим подсчетам, не менее 40 000 человек, приступила к решительным действиям. В сумерках на улицах все чаще гремели выстрелы из окон и с крыш, взрывались гранаты. На стенах зданий среди плакатов Народного фронта появлялись листовки националистов и девиз Фаланги «Воспрянь, Испания!» Ночами по городу носились «машины-призраки» с сиренами, слепившие патрульным дружинникам глаза фарами и на бешеной скорости исчезавшие за поворотом. Нередко из таких машин обстреливали прохожих.

Население пролетарских кварталов в ярости вершило самосу д над подлинными и мнимыми вражескими агентами. Г руппы разъяренных мадридцев вламывались в квартиры или особняки, откуда, по их мнению, доносилась стрельба. Ворвавшись в дом, они ломали и крушили все на своем пути, людей нещадно избивали и уводили в тюрьмы, а здание поджигали.

Многие предусмотрительные владельцы столичных магазинов выставляли в витринах таблички с текстом: «Предприятие предано режиму…», после последнего слова оставляя свободное место. «Сменой вех», как правило, занимались граждане, которые в июле приветствовали подавление мятежа в Монтанье.

В ноябре часть отрядов милиции сражалась с завидным упорством. Несколько дней шла жестокая борьба вокруг пригородных поселков Вальдеморо и Торрехона. Националисты дважды захватывали их и дважды под натиском неприятеля оставляли. Но прочие колонны отступали или откровенно разбегались. «Постепенная, но неумолимая деморализация охватывала фронт», – писал один из участников событий. Другой фиксировал: «…даже коммунистические войска Модесто и Листера тают и расползаются». Остальные части безразличной толпой шагают к городу. Единственной на всем Центральном фронте надежной единицей оказывалась лишь советская танковая рота, количество машин в которой сократилось до десяти.

Танкисты Дмитрия Павлова и Поля Армана валились с ног от усталости. У них не было смены, им приходилось самим заботиться о пополнении запасов. Рота круглосуточно перемещалась вдоль Центрального фронта, затыкая то и дело появлявшиеся в нем многочисленные бреши. Ночами «Т-26» изображали из себя артиллерию, наугад стреляя в сторону вражеских позиций. Наблюдатели отмечали, что там, где в данный момент действовали танки Армана, республиканская пехота была настроена бодро и держалась стойко. Но стоило танковой роте уйти – и пехота вскоре оставляла позицию.

4 ноября националисты овладели Хетафе в 10 километрах от города. Мадрид лишился одного из аэродромов. Вскоре Африканская армия, преследуя расстроенного неприятеля, без боя захватила две господствующие высоты – гору Ангелов в 20 километрах южнее Мадрида и холм Гарабитас к западу от него, с которых хорошо просматривалась вся столица. На Гарабитасе националисты немедленно начали установку артиллерии.

Во взятом после короткого боя Хетафе довольный генерал Ва-рела устроил штаб-квартиру и сообщил корреспондентам: «Сообщите всему миру – Мадрид берем на этой неделе», а через день небрежно бросил: «Мадрид все равно что взят». По сообщениям международной печати, Варела в эти дни даже в постели не снимал орденов и перчаток, чтобы не пропустить торжественного момента взятия столицы.

«Падение Мадрида будет означать потрясающее и унизительное поражение Москвы», – торжествовали правые европейские и американские газеты. В Африканской армии готовились к празднествам в честь взятия столицы. Радио Бургоса и Саламан-ки ввело рубрику «Последние часы Мадрида» и сообщало слушателям подробное расписание праздника. Оно прежде всего предполагало въезд каудильо в столицу «на белом коне». Генерал Мола намеревался проехать на автомобиле по Гран Виа и произнести затем перед микрофоном слова: «Я – здесь».

Итальянское радио и дикторы Лиссабона 6 ноября сообщили, что националисты уже занимают Мадрид. Военный корреспондент британского «Обсервера» Генри Бакли позже рассказывал, что когда он в эти дни позвонил в редакцию и стал рассказывать об обстановке в республиканской столице, его удивленно перебили: «А откуда вы говорите?» «Из Мадрида». – «Странно. Из полученных нами сообщений видно, что Франко уже в центре города».

Натиск солдат Молы и Варелы не ослабевал, с каждым шагом они приближались к цели. 5-6 ноября стрельба загремела в Карабанчеле и Леганесе, где находились конечные остановки мадридского трамвая. Части Африканской армии все же просочились в пределы столицы, их не остановило даже неожиданное вступление в бой утром 5 ноября советских истребителей «И-15» и «И-16», самоотверженно атаковавших бомбовозы неприятеля. «Курносые» и «Мухи», как прозвали эти машины испанцы, пресекли тогда в зародыше очередную бомбардировку столицы, чем привели мадридцев в восторг. Отражен был и налет 6 ноября. Германские и итальянские летчики впервые с начала войны встретили достойного противника.

Между тем наземные силы Франко подтягивали резервы и занимали исходные позиции для «финального удара». А республиканское командование умудрилось потерять связь с уцелевшими отрядами милиции, плохо снабженными и беспорядочно разбросанными вдоль ее западной и южной окраин.

«Если только не произойдет чуда, – писал 6 ноября славящийся трезвостью и продуманностью анализа лондонский еженедельник «Экономист», – то франкисты возьмут Мадрид».

Позже многие военные эксперты упрекали Франко и Молу в медлительности. По их мнению, 5-6 ноября у националистов были все шансы на плечах отступавшего неприятеля ворваться в Мадрид и овладеть им.

Но, во-первых, они вышли к столице на очень узком фронте и только с юга. Оба их фланга были порядочно растянуты и обнажены. Во-вторых, у Африканской армии перед самым Мадридом ухудшилось боевое снабжение. Причиной стали ежедневные удары «воздушных крейсеров» республиканских ВВС по ее базам и коммуникациям.

Франко и Мола решили действовать наверняка. Живой силы у них было гораздо меньше, чем у республиканцев. Штурм миллионного города без должного количества боеприпасов, горючего и оружия они считали авантюрой.

Коммуникации Африканской армии удалось наладить к 7 ноября. Вечером 6 ноября, когда передовые части националистов отделяли от центра столицы всего два-три километра, правительство покинуло город и направилось в Валенсию. Мера, пожалуй, была оправданной – Мадрид превращался во фронтовой город. Оставаясь в нем, правительство не могло рассчитывать на свободу действий.

Нужно отдать должное Ларго Кабальеро, который до последней минуты противился отъезду, понимая, что ситуация слишком напоминает трусливое бегство. Долгое время часть историков так и расценивала данные действия. Например, коллектив авторов советского учебника «Новейшая история», выходившего под грифом Высшей партшколы, писали: «Члены правительства, за исключением коммунистов, в панике сбежали из Мадрида». Только в 1968 году из воспоминаний участника событий, советского военного деятеля К.А. Мерецкова стало ясно, что правительство не бежало, на его отъезде настояли военные советники из СССР. Из других источников – скажем из «Испанского дневника» М.Е. Кольцова – видно, что министры-коммунисты и анархисты возражали против отъезда, но подчинились воле правительства и уехали вместе с остальными.

Стоит обратить внимание на расхождения в первоисточниках. Почти все авторы настаивают, что отъезд был осуществлен вечером 6 ноября сразу после очередного заседания кабинета и застал врасплох даже министров и генералов. Однако Мерецков сообщает, что ему пришлось специально ездить домой к премьеру, разбудить его и посоветовать эвакуироваться. А Ларго соблюдал четкий распорядок дня – подъем в 9 утра и отход ко сну в 10 вечера. Привычки спать днем у него не было, поэтому если премьера будили, то дело было уже ночью, причем ночью с 5 на 6 ноября. Стало быть, или премьер-министр еще полдня хранил решение об отъезде втайне от коллег, или заседания кабинета 6 ноября не было вовсе.

Все источники сходятся только в одном – отъезд правительства проходил в беспорядке. От народа его скрыли, дабы не вызывать паники, а высокопоставленных чиновников оповещали как попало. Начальнику генштаба майору Эстраде, например, сообщили, что кабинет уезжает, но не сказали, когда и куда.

Как часто бывает, тайна перестала быть тайной уже через два-три часа. Несколько человек видели, как правительственный лимузин Ларго выехал из военного министерства по направлению к восточной окраине. В городе началось сильное замешательство, тысячи граждан, в особенности беженцев, плотной толпой двинулись на восток к Валенсийскому шоссе. Остановить людской поток было некому, министр внутренних дел Галарса, отвечавший за поддержание правопорядка, выехал раньше всех.

Покинули столицу также почти все чиновники министерств, командующий Центральным фронтом, начальник генштаба, командующий штурмовой гвардией, начальник городской полиции, советский посол и т.д. (По свидетельству Эмиля Клебера, посол СССР тоже не верил в возможность отстоять город.) Уехали и руководители почти всех партий. Мадрид оставался в беспомощном положении.

Обязанность отстаивать столицу Ларго и Асенсио Торрадо возложили на Хунту (комитет) обороны Мадрида, которую еще нужно было создать. Премьер-министр назначил только председателя Хунты – малоспособного 58-летнего генерала Миаху, который разделил с нерадивыми дружинниками вину за поражение под Кордовой. Ему Асенсио Торрадо вручил пакет с приказом главы правительства «защищать город любой ценой». Требование звучало внушительно и грозно, но после вскрытия пакета, оказалось, что в приказе есть оговорка: если отстоять Мадрид не удастся, то… оставить столицу и отступать на Куэнку. Указание высшим начальством путей отхода накануне битвы закономерно настраивает не на борьбу «любой ценой», а именно на отступление. Вполне логичным в этой ситуации выглядит решение командующего фронтом генерала Посаса, который уехав в Таранкон, тут же отдал дружинникам Гвадаррамского фронта (около 15000 человек) приказ поворачивать назад. Если уж планировалось оставить Мадрид, то удерживать Гвадарраму не имело смысла – ее защитники рисковали быть уничтоженными внезапным ударом с юга.

В распоряжении Хунты, которую сердито называли «мифическим органом», не было ни войск, ни транспорта, ни аппарата. Не было ей дано и оперативной самостоятельности – Ларго подчинил Хунту командованию Центрального фронта. Единственное, что было в распоряжении растерянного Миахи к ночи 7 ноября, – изобилие пустых служебных помещений во всех министерствах.

Находившийся в центре событий Кольцов вспоминал: «У подъезда военного министерства нет караула, а все окна освещены… Анфилада комнат. Широко раскрыты все двери, сияют люстры, на столах брошены карты, документы, сводки, карандаши, исписанные блокноты. Кабинет военного министра, его стол. Тикают часы на камине. Десять часов сорок минут. Ни души.

Дальше – генштаб, его отделы, штаб Центрального фронта, его отделы, главное интендантство, его отделы – анфилада комнат… Ни души. Как в заколдованном царстве.

На площадке сидят два старичка-служителя в ливреях, чисто выбритые. Такими я их никогда не видел. Они сидят, положив руки на колени, и ждут, пока их звонком позовет начальство – старое или новое, все равно какое».

Злые языки в мадридских гостиных говорили, что Миахе доверили войти в историю, сдав неприятелю Мадрид.

По совпадающим сведениям всех первоисточников, вакуум власти был заполнен усилиями пришедших Миахе на помощь трех сил – коммунистов, социалистической молодежи и беспартийных кадровых военных. В считанные часы Хунта обороны была образована и приступила к работе. Ее состав отражал состав кабинета, однако идейно преобладали в ней коммунисты. Вдохновляющей силой Хунты, по определению британского историка Хью Томаса, первое время был находившийся в Испании уже четвертый месяц советский гражданин – корреспондент «Правды» Кольцов, игравший роль политического советника. Обосновалась Хунта в здании военного министерства. Немногим было известно, что в подвалах того же здания разместился «генерал Гришин»…

К рассвету 7 ноября защитники столицы воссоздали ядро генштаба. Оно включало двух подполковников – Рохо и Фонтану, двух майоров – Касадо и Матальяну и не имевшего военного звания коммуниста Ортегу. Начальником штаба назначили Рохо.

Поскольку Хунта получила свободу действий, лимиты на численность военных сил отпали. Радиостанция Мадрида каждые две минуты призывала мадридцев встать на защиту родного города. Агитаторы Хунты всю ночь на 7 ноября обходили дома и вербовали добровольцев. «Ночная мобилизация» дала неожиданно хороший результат – около 12 000 новобранцев. Приказано было отключить большинство городских телефонов и усилить затемнение. Остатки разбитых колонн Хунта заменяла свежими силами. Мадридская молодежь под обстрелом воздвигала прочные цементированные баррикады.

Старые танки «Рено» и «Шнейдер» были направлены на дежурство к мостам через реку Мансанарес. На Гран Виа сосредоточили небольшую группу старых броневиков – единственный резерв Республики.

Миаха собрал в военном министерстве командиров милиции и профсоюзных работников. Взволнованный, похожий на Санчо Пансу, генерал оказался неплохим оратором. В краткой, пересыпанной крепкими народными выражениями речи он объявил о решимости Хунты сражаться в Мадриде и потребовал за сутки найти еще 40 000 новобранцев.

План Молы и Варелы состоял в том, чтобы решающий удар нанести с запада, через пригородные парки Каса-дель-Кампо и Западный, где республиканская оборона отсутствует и откуда ближе всего добраться до городского центра. Овладение парками позволяло развить наступление через Университетский городок, непосредственно вторгаясь в пределы Мадрида. Вспомогательный, отвлекающий удар националисты планировали провести на юге столицы, наступая через наполовину занятый Карабанчель.

Атаки националистов начались в 6 часов хмурым и дождливым утром 7 ноября. От 10 000 до 12 000 уверенных в победе националистов, имевших вдосталь патронов и снарядов, наступали на 40 000 почти не имевших боеприпасов республиканцев. У Ва-релы имелось 50-60 танков и бронемашин – вдвое больше, чем у Миахи, и в два-три раза больше самолетов. На весь Мадрид имелось не более 500 снарядов (менее десяти штук на пушку) и патронов на три часа боя. Поэтому 50 республиканских орудий почти все время молчали, а командиры пехотных колонн раздавали дружинникам холостые патроны под видом боевых.

Туман и дождевая мгла к счастью для защитников несколько суток не позволяли националистам использовать авиацию, а текущая по западной окраине Мадрида и имеющая каменистые берега речка Мансанарес сильно ограничивала использование бронетехники, что практически уравнивало шансы сторон.

Поначалу удары Африканской армии напоминали разведку боем, но сила их непрерывно нарастала. 7-12 ноября вошли в историю как время решающих боев за Мадрид.

Инициатива полностью была у националистов, республиканцы едва успевали отбиваться. «Одна за другой уходили к фронту пестрые толпы, чтобы растаять под огнем. Они шли на смерть добровольно, готовые погибнуть за идею», – писала позже газета «Таймс». В Карабанчеле и в Каса-дель-Кампо шли упорнейшие бои. «Мятежники засыпали огнем… Грохот взрывов не смолкает. На набережных бушуют настоящие огненные вихри», – писали очевидцы. Часть баррикад была разрушена.

9 ноября у националистов, казалось, появился серьезный шанс. Марокканская кавалерия Ягуэ, дождавшись обеденного времени дружинников, разгромила сторожевую охрану Толедского моста и ринулась прямо к центру города. В здании военного министерства поднялась паника. Генерала Миаху члены Хунты силой волокли к автомобилю. Но прочие командиры Африканской армии, скованные на других участках, были не готовы поддержать Ягуэ. Республиканцы сумели закрыть прорыв и отбросить кавалерию, потрепав ее пулеметным огнем. Паника улеглась.

Ценой жестоких потерь необученные и кое-как оснащенные мадридцы тормозили наступление врага. Звучали мрачные приказы: «Оружие брать у мертвых, не теряя ни секунды». Мадрид расходовал последние боеприпасы. Связи с правительством в Валенсии не было. О резервах не было ни слуху ни духу. На взволнованные телеграммы Миахи о необходимости помощи военный министр через несколько суток отбил брезгливый ответ – «Хунта обороны Мадрида пытается прикрыть свое поражение».

За три самых напряженных дня фронтального штурма столицы единственным подкреплением, полученным республиканцами, стала 11-я и 12-я интернациональные бригады (в совокупности – 8000 штыков). Парадным строем, отбивая шаг, под звуки

военных маршей они прошли по городу с востока на запад. Вид хорошо обмундированных и вооруженных новыми винтовками интербригадовцев заметно поднял боевой дух мадридцев.

Интернациональные бригады тут же были направлены в самую гущу событий – на поляны и в перелески парка Каса-дель-Кампо, где не было ни траншей, ни окопов, ни даже наблюдательных пунктов. Интербригадовцы тем не менее вступили в бой дружно и с воодушевлением, озадачив тем самым националистов.

К 10-11 ноября Мола и Варела убедились, что фронтальный штурм столицы проваливается. Окрыленная легкими победами в Эстремадуре и имевшая богатейший опыт боев в горах и долинах, но не в мегаполисе, Африканская армия пробуксовывала на мадридских окраинах, плохо знакомых и непонятных ее солдатам и даже генералам. Ударные ее соединения не смогли сокрушить вражескую оборону. На глазах сокращались боезапасы артиллерии и количество наступающих.

Не сумев прорваться в Карабанчеле, националистическое командование заметалось. Оно обрушило серию ударов на Каса-дель-Кампо, потом вторично атаковало Карабанчель, затем снова перенесло основные усилия к северу. Националисты медленно теснили неприятеля, но так и не продвинулись дальше Мансана-реса, несмотря на отважные и решительные атаки. У мостов их встречали пулеметные и танковые заслоны, а переправа вброд оборачивалась огромными потерями.

Количество мостов через Мансанарес, годных к переправе, с каждым сражением сокращалось. Сеговийский мост по ошибке разрушили германские бомбардировщики, старавшиеся уничтожить республиканский заслон на восточном берегу реки. Французский мост дружинники взорвали, когда на него яростным броском ворвались пехота и конница националистов.

Все удлинявшийся фронт наступления Варелы достиг к середине ноября 20 километров, что ухудшило положение националистов, как более малочисленной стороны. (По данным националистов, в штурме с их стороны участвовало не более 8000 человек.) Полной неожиданностью для них также оказалось воодушевление республиканцев, с которым те отстаивали столицу. В полуокруженном, полыхавшем пожарами Мадриде на смену растерянности и беззаботности пришли собранность, решимость и духовный подъем.

Летописец событий Генри Бакли писал:

«7 ноября Мадрид лишился правительства. Мадридцы вполне могли выразить собственную волю, какой бы она ни была втот день… Я не люблю громких фраз «Народ – то», «Народ –се», но это была ситуация, в которой твердая решимость большинства народа привела ко временной его победе».

А вот мнение участника военных действий – тогда подполковника, позже генерала Висенте Рохо:

«Перемена была громадной. Казалось, правительство, уехавв Валенсию, взяло с собой плащ пессимизма и неверия. Мадридхотел сражаться. Он был лишен организации, укреплений, вождей, военных навыков. Зато он в избытке обладал воодушевлением… И это была величайшая из всех сил, находившихся в нашемраспоряжении».

Почти то же самое другими словами выразил французский наблюдатель войны, правый журналист Луи Делапре:

«Мадрид больше не спит и не ест досыта. Мадрид живетвпроголодь и топит печи обломками мебели… но Мадрид держится и будет держаться».

Через несколько дней Делапре, вылетевший в Париж, погиб. По мнению французских дипломатов, журналист погиб в авиакатастрофе. По мнению республиканцев, гражданский самолет, на котором летел журналист, был сбит истребителем националистов…

Хунта обороны постепенно наводила порядок в городе. Она приступила к конфискации оружия у частных лиц, увеличила количество постов и патрулей, упорядочила уличную торговлю, наладила карточное снабжение мадридцев, вывезла из города часть мирного населения. К декабрю в городе стало меньше едоков и больше защитников.

В осажденной столице Хунта ввела нечто подобное круговой поруке. По радио периодически объявляли, что жители каждого дома отвечают за террористические акты, совершенные любым из его жильцов. Бессудные расправы над членами «пятой колонны» не пресекались. Повсеместно создавались домовые комитеты, члены которых несли вахту в подъездах. В результате, через одну-две недели в городе стало спокойнее, чем до начала штурма.

Хунта перехватила и отменила приказ Посаса об отводе войск с Гвадаррамы, выполнение которого позволило бы Моле безнаказанно двинуться к столице с севера. Вместо этого с бездействовавшего Гвадаррамского фронта часть отрядов удалось перебросить на Центральный фронт, где республиканцы несли жестокие потери.

Прибытие двух интербригад и энергичные действия танкистов и летчиков несколько изменили ситуацию в пользу республиканцев. 13 ноября они по инициативе советских военных и политических советников нанесли первый за полмесяца контрудар юго-западнее Мадрида, стараясь окружить ударную группировку националистов. У далось собрать 6000 штыков и немало только что прибывшей из Картахены бронетехники – свыше 50 танков и бронемашин, что было равноценно бронетанковой бригаде.

В штабе Миахи и в окружении Берзина и Горева на наступление возлагали большие надежды. Одни приводили в пример «чудо на Марне» 1914 года – внезапный и успешный удар французов по надвигавшимся на Париж германским войскам. Другие вспоминали «чудо на Висле» 1920 года – отражение польскими войсками наступления Красной армии на Варшаву.

Окружение националистов Рохо планировал замкнуть у Хе-тафе и у географического центра Испании – возвышающейся над окрестностями горы Ангелов. Поскольку в Хетафе находился командный пункт Варелы, захват городка мог дезорганизовать все управление Африканской армией.

Смело задуманный, но слабо подготовленный удар завершился провалом. План был хорошим только на бумаге. Его составители больше надеялись на успех, чем руководствовались расчетом. Артогонь республиканцев из-за нехватки орудий и снарядов закономерно оказался очень слабым. Плохо действовала бронетехника, превосходство в которой казалось Хунте обороны гарантией успеха.

За рычагами танков впервые в жизни оказались кое-как обученные добровольцы из мадридских таксистов. Многие танки попросту заблудились среди каменистых холмов и неприятельских укреплений. Бригада понесла потери (главным образом в авариях) и большей частью не дошла до назначенного района. Часть бронемашин с испанскими водителями самовольно повернула назад из-за легко устранимых технических поломок.

Не оправдала надежд штаба и 12-я интербригада, обессиленная кровавыми боями на Мансанаресе и не получившая отдыха перед наступлением на Хетафе. Ее усталая пехота залегла, едва националисты открыли огонь, и не продвигалась вперед. К вечеру наступление захлебнулось. Усилиями советских танкистов мятежников удалось оттеснить на два-три километра.

На следующее утро националисты нанесли с юга удар под основание наметившегося республиканского клина и окончательно отразили наступление. Однако нападение на Хетафе отвлекло внимание штаба Варелы, и натиск националистов на Мадрид с запада сразу уменьшился.

Середина месяца прошла под знаком невиданных воздушных бомбардировок Мадрида. 16-19 ноября налеты германо-итальянских «легионариев» на центр города были особенно сильными. Они сбрасывали бомбы всех калибров и типов – от мелких зажигательных до новейших 300- и 500-килограммовых фугасных, которые прямыми попаданиями разрушали многоэтажные дома.

Когда же ВВС республики нанесли бомбардировщикам заметный урон в дневных боях, те перешли к ночным налетам.

Все бомбовые рекорды Первой мировой с ее эпизодическими налетами на Париж и Лондон были побиты. Трое суток в Мадриде стоял гром взрывов, треск пламени и звон бьющихся оконных стекол. Ревели сирены пожарных машин, угрожающе росло количество бездомных и душевнобольных. 16 ноября было ранено и убито свыше 500 человек, 19-го – более 1000. Среди раненых оказались три британских дипломата. Один из них во время перевязки сказал репортерам:

«Ночные бомбардировки центральной части открытого города – отвратительное преступление».

Сочувствовавший мадридцам Луи Делапре писал:

«Христос сказал: «Отец, прости их, ибо не ведают, что творят. Но в данном случае их никто не простит, ибо они прекрасно ведают, что творят».

Однако вся официальная Европа продолжала придерживаться политики «невмешательства». Аккредитованные в Мадриде послы и поверенные в делах Франции и Англии опубликовали ноту протеста против воздушных налетов, в которой звучали фразы: «беззащитное население», «ужасы бомбежек», «принципы человечности». Но нота была направлена не правительству Франко в Бургос и даже не в штаб-квартиру Лиги Наций в Женеве, а лишь в редакции мадридских газет.

За три дня было разрушено до ста зданий и пострадало еще несколько десятков. Бомбы поразили старинный дворец герцога Альбы, превращенный в музей, сгорел крупнейший рынок на площади Кармен, пострадала «Телефоника» – двадцатиэтажное здание центральной телефонной станции, превратилось в руины несколько медицинских центров.

В середине месяца в Мадрид с Арагонского фронта прибыло неожиданное подкрепление – хорошо оснащенная анархистская колонна Дуррути из 4000 человек. Ее приход говорил о многом.

Со стороны лидеров ФАИ появление колонны в Мадриде было платой за их допуск в министерские кресла. Так и не взявшему Сарагоссу Буэнавентуре Дуррути дорого дался этот шаг. На помощь «коммунистическому» Мадриду он двинулся вопреки прямому запрету оппозиционно настроенного «совета обороны Арагона». В Мадриде Дуррути – ранее непримиримый критик советских порядков – единственным из анархистских командиров принял к себе в колонну военного советника из СССР.

Его действия поддержали видные анархисты – ставшие министрами Гарсиа Оливер и Федерика Монсени. Казалось, испанские анархисты отступают от завещанных Бакуниным и Штирне-ром догматов о враждебности к государству и партиям. Но это было очередной иллюзией.

Анархисты-арагонцы и каталонцы, уже два месяца «делавшие революцию», а не воевавшие, были тем не менее уверены в успехе. Они сразу потребовали себе отдельный участок фронта, «чтобы другие партии не приписали себе их заслуги» и безапелляционно заявляли, что спасут столицу, а затем вернутся в Арагон и пойдут на Бургос. Но, оказавшись в «мадридском пекле», встретившись с марокканцами и побывав под артогнем, они стали утрачивать тягу к борьбе. Кроме того, в Хунте обороны Мадрида, где был всего один анархист – тяжело болевший после фронтового ранения Пестанья, добрая воля арагонцев не нашла должного отклика. Хунта не поставила их на довольствие и не снабжала, а собственного интендантства привыкшие все отбирать у населения анархисты не имели. Грабить же прифронтовые, полуразрушенные западные окраины столицы было бесполезно. В итоге уже 17 ноября арагонцы отказались наступать и большинством голосов потребовали перевода в тыл.

На митинговавших анархистов генерал Варела вскоре обрушил удар «Легиона Кондора» и Иностранного легиона. Националисты отбросили колонну Дуррути, переправились через Манса-нарес и овладели Университетским городком. В республиканской обороне образовалась опасная прореха.

Через обнаженный Университетский городок Иностранный легион беспрепятственно хлынул в пределы столицы, вторично вызвав в ней панику. Марокканцы одним броском с боем прошли в глубь городских кварталов более километра, упорно пробиваясь к площади Испании. На передовую срочно приехал Миаха. Его нередко обвиняли в ограниченности, пассивности, тщеславии и даже во внешнем сходстве с совой, но в этот день ему суждено было стать единственным испанским генералом, сражавшимся в гуще рядовых дружинников. «Трусы! – кричал он растерянным бойцам. –Не сметь отступать! Умрите вместе с вашимгенералом!» Подоспевшие интербригады уничтожили авангард националистов, не допустив его к площади, и отбросили его остатки за пределы городской черты.

В Университетском городке несколько дней шло настоящее побоище. Борьба, как позже в Сталинграде, шла за каждый этаж, каждую лестницу, каждую комнату. Гранатные схватки перемежались с рукопашными. Стрельба и брань с обеих сторон не прекращались даже ночью. Применялись самые неожиданные тактические приемы.

Так, немцы, саперы 12-й интербригады, с поистине тевтонским хладнокровием набили взрывчаткой с подожженным бикфордовым шнуром лифт и отправили его этажом выше. Взрыв нанес большие потери засевшим наверху марокканцам. Детище Республики – отстроенный перед самой войной город полностью превратился в развалины…

Мадридцы в ходе боев локализовали прорыв и затем старались сбросить неприятеля в Мансанарес. Интербригады атаковали по пять-шесть раз в день. Но войска Ягуэ, всегда отличавшиеся хорошей выучкой, хотя и голодали, но держались стойко и не оставляли своих позиций. Их удалось выбить только с территории отдельных факультетов. «Клин Ягуэ» так и не удалось ликвидировать.

К 23 ноября фронт замер. Университетский городок и Каса-дель-Кампо оказались разделены между противниками. Шесть факультетов Университетского городка и большую часть парка удерживали националисты, три факультета и меньшую часть Каса-дель-Кампо – республиканцы. Карабанчель почти целиком остался за националистами, Западный парк – за республиканцами.

Возмущенный Дуррути, которому пришлось выслушать гневные упреки Миахи и его соратников, попытался двинуть колонну в наступление на другом участке фронта – в Западном парке. Но 20 ноября голодные анархисты снова отступили. Пытавшийся остановить их криками «Назад! Вы позорите ФАИ!», Буэнавентура Дуррути был смертельно ранен и скончался на следующий день.

По официальному сообщению, крупнейшего деятеля испанского анархизма сразил…«нечаянный выстрел» из его собственной винтовки или из винтовки его телохранителя. По неофициальной, но распространенной версии, выстрел был умышленным – Дуррути сознательно застрелили «бесконтрольные» анархисты. Такое мнение разделял, в частности, хорошо осведомленный наблюдатель событий Эрнест Хемингуэй.

«Дуррути был застрелен во имя славной «организованной недисциплинированности», убит своими за то, что он хотел, чтобы они атаковали», – с горечью написал он в романе «По ком звонит колокол».

Буэнавентуру Дуррути торжественно хоронили в Барселоне. Похоронную процессию составляли не менее 200 000 человек. Поэты-анархисты пылко обещали появление «легионов новых Дуррути». Подобным прогнозам не суждено было сбыться. Равноценной замены отважному и авторитетному Дуррути, в тяжелые моменты заставлявшему повиноваться (без расстрелов и штрафбатов) отпетых уголовников, у испанского анархизма не нашлось.

Колонну же Дуррути, лишившуюся после гибели вождя остатков боеспособности, Хунта обороны отвела в тыл, где анархистов разоружили. Почти все они беспрепятственно отправились обратно в Арагон и Каталонию, вместо них в столицу прибыли новые пополнения – коммунистические и социалистические колонны с Гвадаррамского фронта и из Каталонии, колонна военных моряков из Картахены. Продолжала поступать советская военная техника, шла продовольственная помощь из Западной Европы, особенно из Франции.

23 ноября, когда Центральный фронт застыл в окровавленных окопах, в Хетафе состоялось совещание высшего командования националистов с участием Франко, Молы и Варелы. Настроение было мрачным. Вожди «крестового похода» констатировали полный крах фронтальных атак Мадрида. Согласованный в августе стратегический план завершился полным крахом. Каудильо приказал Моле возвращаться в Памплону командовать Северным фронтом, а заносчивого Варелу отправил в отпуск. Командование Центральным фронтом перешло к верному франкисту – безынициативному генералу Саликету. Он получил новые указания: обойти и окружить столицу.

25 ноября националисты нанесли последний удар по всей линии Центрального фронта. Сильно поредевшая Африканская армия еще раз попыталась преодолеть Мансанарес. Ничего, кроме дополнительных потерь, ей это не принесло, оборона неприятеля уже была прочно спаяна. Затем Саликет получил сведения о готовящемся нападении республиканской пехоты на Талаверу. Националисты перешли к обороне.

Обе стороны усиленно рыли окопы и обносили передний край колючей проволокой. На окраинах Мадрида развернулась траншейная и подземно-минная война. На пятом месяце боев маневренный период испанской гражданской войны закончился. Оборона уплотнилась и надолго восторжествовала над наступлением. Военные действия стали медлительными, позиционными.

Собственно, ноябрьская борьба в Мадриде в военном отношении закончилась вничью. Но республиканцы ощущали облегчение и радостный подъем, тогда как националисты – разочарование и усталость. После победоносного похода от Гибралтара до Кастилии они потерпели поражение у самых стен города, к которому так стремились. Скрыть это было невозможно. Передача бургосского радио «Последние часы Мадрида» была переименована в «Последние дни Мадрида», а затем и вовсе прекращена. Африканскую армию переименовали в армию Центра.

Творцы побед националистов в предполье Мадрида – бравые воины генерал Ягуэ и подполковник Кастехон не таясь говорили в эти дни иностранным репортерам: «Восстав, мы теперьразбиты… Мы подавлены и не удержимся ни в одной части страны, если красные по-настоящему атакуют нас».

Кастехон говорил такое в госпитале – он водил войска в атаки и теперь лежал с простреленным бедром.

Мануэль Аснар после войны писал о Мадридском сражении:

«Боеспособность врагов выросла в неожиданной степени…Перемены были слишком быстрыми. Потери росли в пропорциях, доселе неведомых. Участники боев вспоминают о них как оцепи кошмаров. Никто не предполагал, что защита города окажется столь упорной и что такой будет сила ответных ударов».

У националистов были веские основания для пессимизма. Осенние потери националистов – около 10 000 раненых и убитых – были намного меньше республиканских (около 40 000 человек). Но в пересчете на каждого военного потери националистов были куда болезненнее и опаснее. Республиканцы лишались необученных и неопытных дружинников – националисты теряли квалифицированные солдатские и офицерские кадры.

Под Мадридом сильно пострадала отборная марокканская кавалерия. Ее наездников вербовали и перевозили в Испанию тысячами, обещая скорую победу, богатую добычу и награды. Вместо этого к декабрю 1936 года две трети марокканцев Африканской армии – отличных наездников и стрелков погибло или выбыло из строя. Уцелевшие арабы были крайне недовольны. Чтобы предотвратить возможный бунт, националистическое командование спешно оборудовало под Мадридом «дома отдыха» и доставило из Африки большую партию арабских проституток. Из остальных соединений националистов сильнее всего пострадали наваррские рекете.

Основательно были потрепаны националистические бронесилы, танки которых качественно уступали республиканским, существенные потери понесла авиация. Проиграв сражение на берегах Мансанареса, националисты утратили военную инициативу.

«В мадридской мясорубке были перемолоты лучшие силы Африканской армии», – позже подводили итоги историки.

Мадридская битва выявила ряд героев. Уреспубликанцев прославились полевые командиры Кампесино (Валентино Гонсалес, в прошлом уголовник, прозванный «испанским Котовским»), Клебер (Манфред Штерн), Листер, Лукач (Матэ Залка), Модесто. Известность получили Миаха и Горев. О способностях «Гориса» не без уважения отзывались в лагере националистов.

Унационалистов хорошо проявили себя мастера атак и обороны полковник Асенсио (однофамилец республиканского генерала) и подполковник Кастехон, осталась на прежней высоте репутация генерала Ягуэ.

За парадным фасадом Мадридской битвы – «битвы за всех угнетенных, за человеческие права» скрывалась расправа почти с 8000 политзаключенных из столичных тюрем. 7 ноября их вывезли из Мадрида и без суда тайно расстреляли в уединенной местности юго-восточнее города. Правительство опасалось, что заключенные поднимут восстание и захватят город. Очень немногим из них удалось бежать. Руководили операцией 20-летние лидеры «социалистической молодежи» Сантьяго Каррильо и Хосе Касорла. Среди ее вдохновителей были также советские граждане – Кольцов, Берзин и уполномоченный НКВД в Испании Ор-лов-Фельдбин. Расправу позже списали на «бесконтрольных» анархистов.

Характерной чертой явилось нежелание самих испанцев без суда перебить 8000 безоружных и не приговоренных к смерти сограждан – понадобилась инициатива иностранцев.

Показательна и дальнейшая судьба вдохновителей и руководителей расправы. Кольцов и Берзин вскоре были казнены на родине. Орлов-Фельдбин через два года бежал в США, где под чужим именем прожил почти тридцать лет, опасаясь за свою жизнь. Касорлу в 1939 году расстреляли соотечественники. Карьеру сделал только Каррильо, ему суждено было через четверть века возглавить испанскую компартию.

В эти же дни в тыловом Аликанте судили Хосе Антонио При-мо де Риверу. Попытки националистов устроить ему побег были плохо спланированы и провалились в самом начале. Ходили слухи, что каудильо больше заинтересован в мертвом Хосе Антонио. Предложение Примо отправить его в Саламанку с «миссией мира» и с оставлением его родственников в Республике в качестве заложников было отклонено кабинетом Ларго.

Судебное разбирательство было необъективным. Вещественных доказательств поддержки подсудимым мятежа 18 июля суду предъявлено не было. Подсудимому не мешали обстоятельно защищать себя, но из свидетелей на процессе присутствовали только свидетели обвинения. Главный обвинитель мотивировал необходимость казни Примо де Риверы расстрелом националистами попавшего в их руки Ларго Кабальеро-младшего. Доказательством последнего факта служили… газетные заметки.

Полностью идеологизированный процесс завершился, как и предполагалось, смертным приговором. 20 ноября сохранявшего до последнего присутствие духа Примо де Риверу расстреляли. Националисты позже утверждали, что Ларго-младший был к тому времени жив, но его расстреляли в отместку за казнь Примо.

После Мадридской битвы ободренные республиканцы начали готовиться (как и предвидели Ягуэ и Кастехон) к ответному наступлению. К счастью националистов, Республика была пока не в силах полноценно использовать собственный военный потенциал. Республиканцы по-прежнему не имели крепкого тыла. Рубеж 1936 и 1937 годов был временем, когда анархистская «освободительная революция», в зародыше подавленная в рядах националистов, достигла на республиканской территории апогея.

«Этическое совершенствование!», «Нравственные ценностиреволюции!», «Уничтожаем централизаторский дух!», «Боремся за федерализм!», «Наша революция чисто испанского типа ине копирует зарубежные образцы!», –гласили заголовки многих газет Республики в дни жестоких сражений на Центральном фронте и на Севере.

Когда истекали кровью Мадрид и Овьедо, в центре внимания каталонских анархистов стоял вопрос – коллективизировать или муниципализировать городских коров. Когда на фронте дружинники и интербригадовцы, танкисты и летчики порой сутками не выходили из боя, профсоюзники в тылу требовали (и добивались!) большего сокращения рабочей недели, а часть работников ходили в учреждения и на фабрики только раз в неделю – за получкой.

Перешедшие под управление рабочих коллективов промышленные предприятия работали на кого угодно, только не на нужды фронта. 250 заводов и фабрик промышленной Каталонии при их переводе на военный лад были способны производить в необходимом количестве обмундирование, легкое и тяжелое вооружение и боеприпасы. Но они под руководством комитетов НКТ продолжали выпускать исключительно товары массового спроса – кровати, металлическую мебель, утюги и др., которые легче и прибыльнее было сбывать. В лучшем случае крупные современные заводы вместо тяжелого вооружения производили холодное оружие, револьверы и гранаты. Фронт к весне 1937 года получал не более 2000 артиллерийских снарядов в день, при том что потребности были в 15 раз больше. Экипажу республиканского орудия разрешалось поэтому выпускать в день не более десяти снарядов.

В коллективизированной республиканской промышленности утвердился расточительный и одновременно хищный «профсоюзный капитализм», который его приверженцы именовали «новой экономикой». Каждая фабрика работала теперь на свой страх и риск. Рабочую неделю урезали до 36 часов. Многочисленные политические митинги проходили в рабочее время. Массовыми явлениями стали самовольный уход с рабочего места, прогулы.

Печать – от умеренно республиканской до анархистской – была наводнена сообщениями: «Непроизводительные расходыстали больше, чем до июля, а производительность упала… Расплодилось множество паразитирующих бюрократов… слишком много контрольных комитетов. Профсоюзные уполномоченныеслишком много разъезжают и гуляют… Теперь вместо одногобуржуа имеются 7 или 8…» Часть подобных горьких выводов принадлежала министрам-анархистам – творцам «новой экономики».

Почти все обобществленные предприятия проходили при этом один и тот же процесс эволюции. Сначала гордо афишировали независимость от всего окружающего мира, особенно от государственных органов, а через несколько месяцев… просили о государственной помощи. Ведь прежних бессердечных, но опытных управляющих и инженеров не осталось – они бежали к националистам или были перебиты.

В руках же неумелых или бесчестных новых хозяев производственные фонды (оборудование, сырье, энергия, зарплата) расходовались быстро и без должной отдачи. Выделявшиеся министерством промышленности кредиты исчезали словно в бездонной бочке, что давало повод к новым суждениям о банкротстве государства. Продажа оборудования и закрытие предприятий неизбежно оборачивались ростом безработицы.

«Все в промышленности запуталось до такой степени, что даже я не знаю, что предпринять», – заявил премьер-министр Республики первой военной зимой.

Сельское хозяйство Центра и Юга Испании было в состоянии прокормить армию и города, но оно оказалось наполовину парализованным откровенными грабежами со стороны всевозможных партийных и профсоюзных инстанций и «бесконтрольных». В Арагоне и Каталонии у крестьян отнимали все продукты и конфисковывали деньги. Деньги затем торжественно сжигали, празднуя «победу над капитализмом и эксплуатацией». Продовольствие же затем попадало на черный рынок.

«Рокфеллер, ты не сможешь купить чашки кофе, если приедешь к нам!» – ликовали анархисты Каспе в Арагоне. Позднейшие исследователи отмечали, что это было чистой правдой, – никто не мог бы выпить кофе в дочиста ограбленном экстремистами Каспе. И таких поселений в республике были сотни и сотни.

Существовали вопиющие диспропорции в распределении продовольствия. Если жителям осажденного Мадрида приходилось питаться сухарями и консервами, а в Астурии, в окопах под Овь-едо не хватало и этого, то в Валенсии, Малаге, Мурсии без затруднений можно было по завышенным ценам приобрести колбасу, кур, овощи, рыбу, даже крабов и омаров. В то же время села, ограбленные комитетами, жили впроголодь – даже хуже, чем при монархии. Крестьянство отвечало сокращением посевных площадей, уходом на территорию националистов и вооруженным сопротивлением. Часть полей в демократической Республике заросла сорняками.

Несмотря на исчезновение помещиков, истребление их управляющих и аграрную реформу, обстановка в деревне настолько накалилась, что министр сельского хозяйства Республики официально предупреждал правительство об опасности перехода крестьянства на сторону неприятеля и назревании гражданской войны в республиканском тылу.

«В Республике крестьяне могут пахать, сеять и гадать, ктоих потом ограбит», – констатировала хорошо осведомленная английская «Таймс». Все это поразительно напоминало обстановку в Советской России начала 20-х годов – с развалом промышленности, засильем «заградительных отрядов» и бесчисленными крестьянскими волнениями.

Из-за полной неразберихи в тылу и на фронте Республика была вынуждена заказывать за границей не только оружие, боеприпасы и горючее (что еще можно было оправдать), но и обмундирование, армейскую обувь, автомобили, зерно, консервы, лекарства, удобрения и многое другое. Драматическим фоном внутренней ситуации служили фронты Республики, где одна винтовка приходилась на двух бойцов, и моря, где гибли испанские и советские корабли, зачастую доставлявшие республиканцам то, что последние сами были в состоянии производить.

Государственный аппарат Республики оставался полуразрушенным (его отсутствие частично компенсировал раздувшийся аппарат партий Народного фронта), а военный аппарат работал «со скрипом», с подозрительной и чудовищной медлительностью.

Республиканский генеральный штаб влачил жалкое существование, оставаясь безвластным совещательным органом. Высший военный совет больше не собирался – Ларго находил его излишним. О военном и морском министерстве многие фронтовики угрюмо говорили, что неизвестно, какую из воюющих сторон они поддерживают. (По сравнению с этими инстанциями Хунта обороны Мадрида могла показаться собранием патриотов и военных талантов.) Общий план войны отсутствовал. Офицерские кадры Республики оставались малочисленными и (несмотря на массовые расстрелы, а возможно как раз благодаря им) засоренными вражескими агентами.

Первую армейскую мобилизацию Республика объявила только в феврале 1937 года – на полгода позже, чем националисты. Невероятно, но факт: в то время как новобранцы попадали на фронт безоружными, чиновники военного министерства много недель мариновали на складах то поступившие из СССР 1000 пулеметов, то партию дефицитнейших зениток – военный министр не мог решить, кому их отдать. Другие чиновники того же министерства отправляли призывников по домам, аргументируя это нехваткой оружия. Когда валенсийские рабочие по собственной инициативе изготовили сорок хороших бронеавтомобилей, военное министерство отказалось их принять и оплатить, ссылаясь на отсутствие заказа броневиков. Конечно, причиной этому были не только безразличие и халатность чиновничества – не обходилось без вредительства в министерстве и в генеральном штабе.

Правительство Ларго Кабальеро в полном соответствии с позицией премьера так и не создало единого централизованного командования. Газета Ларго «Кларидад» вещала: «Единое командование коренится в личности военного министра». Каждый из шести республиканских фронтов поэтому действовал сам по себе. Связи с фронтами, кроме Центрального, у военного министерства не было.

Переименованные в батальоны, полки и бригады дружинников по-прежнему напоминали цыганский табор, а не армию.

Вот сделанное очевидцем описание порядков в колонне. Увсех членов – свободное перемещение вдоль фронта. Трижды в неделю общее собрание дружинников решает, на какой участок фронта отправиться. Обязательного подчинения меньшинства большинству при этом нет. Перед каждым походом вместо командира избирается «ответственный», а вместо комиссара – «доверенное лицо». «Ответственного» каждый раз выбирают заново, чтобы не было пропасти между бойцами и командирами и злоупотребления властью. Устройства оружия и техники почти никто не знает, разведки не ведет. Колонна штурмовала с потерями здание, в котором оказались свои («Мы думали, что этот сектор занят фашистами»). Дружинники неумело обращались с минометом, последовал взрыв – 12 погибших, десятки раненых.

За семь недель колонна так и не вступила в настоящий бой с противником. А между тем ее бойцы были готовы умереть за Республику.

При таком положении вещей длительный паралич сковал Арагонский, Андалузский и Гвадаррамский фронты. Вожди арагонских колонн в начале войны все неудачи объясняли отсутствием оружия и боеприпасов и клялись, что с двумя миллионами патронов возьмут Сарагоссу. К весне они получили 13 миллионов патронов, 750 пулеметов, 50 гранатометов, 24 000 снарядов. Но охваченная с двух сторон Сарагосса, взятие которой, по признанию националистов, сильно повлияло бы на ход войны, осталась в руках войск Кабанельяса.

«Противник не смущается большим численным превосходством наших войск, командование которых не имеет авторитета и не может стать выше вечных комитетских дискуссий, продолжающихся даже в бою. Фронт организован хаотически, а егоподчинение высшему командованию сугубо номинальное», – говорилось в материалах разведывательного отдела генштаба республиканской армии.

В результате возможное и назначенное на декабрь 1936 года общее наступление сил Республики так и не состоялось. Оно вылилось в разрозненные операции на отдельных направлениях четырех разных фронтов.

На Центральном фронте стратегически верное наступление 28 ноября малочисленных сил дружинников на узел врага – Та-лаверу было сорвано уже на следующий день атакой националистов северо-западнее столицы. Националисты стремились обойти Мадрид с севера и парализовать его водоснабжение. Этой цели они не добились, но Талаверу удержали. А едва республиканцы остановили Саликета, захватившего еще кусок окрестностей столицы, как тот ударил по западным окраинам Мадрида, в парке Эль Пардо, и надолго связал руки всем республиканским силам Центрального фронта. Отбить лежавшие у самой линии фронта Талаверу и Толедо республиканцам так и не удалось.

На Северном фронте получившие советское оружие баски под командованием генерала Льяно де ла Энкомиенды 28 ноября перешли в неожиданное наступление на Витторию. Имея почти 10-кратное численное превосходство, они впрямую угрожали оплоту националистов – монархической Наварре. Поскольку почти все наваррские рекете держали фронт в Кастилии, у Витто-рии баскам противостояло всего 600 националистов. По настоянию Молы Франко направил против наступающих весь «Легион Кондора», благодаря чему Виттория устояла. Зато бомбежки Мадрида надолго прекратились, и на Центральном фронте националисты утратили инициативу. Но Наварра по-прежнему оставалась в их руках. Бои затихли только к 15 декабря. Потери басков были гораздо значительнее.

26 декабря – 2 января республиканцы попытались привести в движение бездействовавший Арагонский фронт – безуспешно штурмовали Теруэль. Для этого они нерасчетливо сняли две бригады из-под Мадрида, оборона которого была, несомненно, важнее взятия Теруэля. Отражение небольшого по масштабам и длительности наступления стало серьезным моральным успехом националистов – Теруэль наряду с Сарагоссой, Кордовой и Овье-до считался теперь неприступной крепостью.

В Андалузии националисты под руководством Кейпо де Лья-но сами развернули 15 декабря наступление в районе Кордовы, чтобы завладеть рудниками у Монторо. Город пал в первый же день операции, и отбить его республиканцам не удалось. Чтобы остановить войска Кейпо, к Монторо срочно пришлось перебросить подкрепление – только что сформированную 13-ю интербригаду.

Сражение под Кордовой протекало крайне беспорядочно. Командование обеих сторон вскоре умудрилось потерять контроль над большинством частей. С 24 декабря на восточном фланге наступали республиканцы, старавшиеся вернуть Монторо, тогда как на западном продолжали рваться вперед националисты. В итоге ко 2 января, когда силы сторон истощились, националисты удержали Кордову и Монторо, а их противники – большую часть руд -ников.

Националистическая Испания за месяц оправилась от шока, причиненного ей ноябрьским поражением под Мадридом. Вторая по счету мобилизация прошла с успехом. Армия националистов становилась все более многочисленной: она жадно впитывала в себя наваррских рекете, фалангистов, гражданскую гвардию. К весне 1937 года националистическая армия насчитывала около 300 000 человек вместо 120 000 в начале войны. При этом стремительно росла доля обученных резервов, чью подготовку облегчало наличие в войсках националистов большой прослойки унтер-офицеров, цементировавших армию. Серьезную помощь в обучении кадров националистам оказывали также германские военные советники.

Обучение новобранцев у националистов длилось три месяца – гораздо дольше, чем у республиканцев, которые ограничивались одной-двумя неделями. Республиканские учебные центры обучали и наступлению и обороне, но тому и другому скомканно и поверхностно, большей частью учили шагистике с палками вместо оружия. У националистов дело обстояло гораздо солиднее: большинство подразделений обучали только наступлению, остальные – исключительно обороне. Солдаты Франко тренировались с холостыми патронами, но, по крайней мере, с настоящим оружием. Кроме того, новичков приучали к мгновенному исполнению приказов.

Штаб каудильо дальновидно размещал резервы в Кастилии, где они прикрывали жизненные центры националистов – Бур-гос и Саламанку и откуда их при необходимости было нетрудно перебросить на любой фронт.

Росла зарубежная помощь – политическая, дипломатическая и военная. Уже 8 ноября Германия и Италия признали националистов законным правительством Испании. Вскоре в Саламанке открылись их посольства. Гитлер и Муссолини после препирательств с Франко по дипломатическим каналам согласились «пока» помогать ему в основном в кредит, с расчетом рассчитаться после войны. Меньшую часть вооружения они поставляли на коммерческих началах.

Декабрь 1936 года отмечен был высадкой в Кадиксе 40-тысячного итальянского «добровольческого» корпуса из четырех дивизий во главе с генералами Бергенцоли, Нуволини, Коппи и Росси. Командовал корпусом генерал Роатта, в прошлом глава итальянской военной разведки (в Испании он носил псевдоним «Манчини»).

Итальянский добровольческий корпус стал ответом фашизма на интернациональные бригады Республики. Правда, вопреки заверениям многих левых публицистов и историков, состоял он вовсе не из кадровых военных частей (они оставались в колониях), а из подразделений фашистской милиции, отличавшейся невысоким уровнем подготовки. Но, в отличие от интербригад, итальянские дивизии прибывали в Испанию с готовой армейской инфраструктурой – артиллерией, транспортом, бронетехникой и средствами связи.

Третий рейх прислал националистам бронетанковый корпус, укомплектованный машинами «Т-1»(первоначально их было 50- 60 штук), и наладил обучение испанских танкистов. Командовал германскими танкистами в Испании полковник Вильгельм фон Тома – будущий герой Африканского корпуса Роммеля. Немецкие танкисты, однако, в отличие от пилотов люфтваффе не участвовали в боях, а только передавали опыт националистам.

«Легионом Кондора» руководил сперва генерал Рихтгофен, затем его сменил генерал Шперрле. Пехотных же соединений Гитлер в отличие от Муссолини в Испанию не направлял.

Благодаря внешней поддержке укреплялся националистический флот. С помощью немецких инженеров-кораблестроителей националисты в январе ввели в строй второй новейший крейсер – «Балеарес». Флаг на нем поднял командующий флотом адмирал

Виерна. У итальянцев националисты приобрели целый отряд кораблей – четыре эсминца («Мелилья», «Сеута», «Теруэль» и «Уэс-ка»), минные заградители «Нептун» и «Юпитер», флотилию торпедных катеров (20 штук) и позже – две подводные лодки.

На Центральном фронте к новому году инициативу ненадолго перехватили республиканцы. Хунта обороны Мадрида 29 декабря повторила наступление южнее столицы, рассчитывая, как и 13 ноября, обойти и отсечь далеко выдвинутый вперед левый фланг противника. Операция протекала неплохо, дружинники отбросили заслоны националистов и через день вышли к опорному пункту войск Варелы – пригородному поселку Брунете, но вмешалось командование Центрального фронта. Генерал Посас приказал Хунте прервать операцию и наступать севернее столицы, на Гвадарраме, совсем с другой целью – снять угрозу столичному водоснабжению. Под нажимом Посаса резервы были сняты из-под Брунете и направлены на Гвадарраму.

Новогоднее наступление республиканцев на Гвадарраме северо-восточнее столицы имело локальный успех и привело к территориальному выигрышу. Опасность захвата неприятелем горных водохранилищ Лосойя-Буйтраго была предотвращена. 3 января генерал Варела немецкими танками (45 машин), авиацией и марокканской пехотой нанес Мадриду удар с тыла. Он воспользовался занятостью врага на Гвадарраме, прорвал оборону мад-ридцев с запада, у шоссе на Ла-Корунью и устремился вдоль автострады к столице, загибая свой левый фланг на север. Он угрожал вторгнуться в столицу и одновременно – отрезать Гвадар-рамский фронт от Центрального.

«Удар на Гвадарраме ничего не дал. А ведь ради него былоостановлено наступление на Брунете. Чья-то рука путает карты в республиканских штабах», – писал один из наблюдателей событий.

В продолжавшиеся десять дней бои вскоре втянулись все свободные силы противников. Из-за сквернейшей зимней погоды сражение было прозвано «туманным». Республиканские силы Барсело, Кампесино и Дурана, отвыкшие от боев в сельской местности, вступали в бой беспорядочно и вскоре утратили связь друг с другом. Один из республиканских батальонов в густом тумане пропал без вести.

«Туманное сражение», или сражение у Махадаонды, распалось на ряд местных схваток. Перевес оставался на стороне Ва-релы. Авангарды националистов продвинулись на 10-15 километров и дошли до первых столичных кварталов вдоль шоссе Мадрид – Ла-Корунья. Там их встретили республиканские резервы – две вызванные из Андалузии интербригады с двумя танковыми батальонами. Ситуация менялась на глазах.

10-тонные «Т-26» и недавно прибывшие пушечные советские бронемашины «БА-6» почти без потерь за два дня уничтожили более половины шедших к Мадриду первенцев нацистского танкостроения – пулеметные и тонкобронные 6-тонные «Т-1». Марокканцы в отсутствие броневой и воздушной поддержки не проявили ожидаемого натиска. Наступление Варелы захлебнулось.

Часть германских танков попала в руки республиканцев, причем несколько – в целом виде. «Туманное сражение» обнажило вопиющий недостаток «Т-1» – плохую обзорность и отсутствие рессор. Танковые экипажи не имели оптических приборов и страдали от жестокой тряски, это мешало стрелять и не позволяло ориентироваться на местности. Карты и даже компасы были бесполезны. Часть танкистов Варелы из-за этого оказалась в плену.

«Туманное сражение» обошлось каждой из сторон почти в 15 000 раненых и убитых. Полукольцо националистов вокруг столицы сжалось теснее, но полностью овладеть им националисты снова не сумели. Их преимуществу в военном планировании и качестве руководства войсками республиканцы противопоставили лучшее тяжелое вооружение – в данном случае бронетанковое – и патриотический подъем в войсках, вызванный спасением Мадрида.

Удача сопутствовала националистам в Андалузии, где они решили овладеть великолепным морским портом и промышленным центром – Малагой. Подобно Мадриду, Малага давно была охвачена с двух сторон территорией националистов. Националистические Кордова и Гренада нависали над ней с севера, а Севилья – с запада. Из-за нехватки дорог в горных хребтах Малага была почти отрезана от остальной Республики и не получала достаточного количества необходимых средств. Единственное шоссе Малага – Картахена простреливалось националистами у Мотри-ля с господствующих высот.

Защищали Малагу 12 000 слепо веривших в победу и свои силы, но слабо обученных дружинников. Почти половина из них были безоружными – имелось всего несколько пулеметов и 16 орудий. Регулярных войск и интербригад в регионе не было совсем. В воздухе господствовали националисты, практически не встречавшие сопротивления.

Командовал защитниками Малаги старый полковник Вильяль-ба, недавно переведенный из Каталонии, не знакомый с местными условиями и потому не пользовавшийся доверием у дружинников и населения.

Штаб Кейпо де Льяно тщательно проработал план операции против Малаги. Заранее было налажено взаимодействие сухопутных, морских и воздушных сил. Неподалеку без спешки сосредоточились итальянские дивизии. Националисты перешли в наступление 17 января малыми силами с запада и с северо-востока. Они быстро заняли не охраняемые врагом горные проходы, окружили город и ввели неприятеля в заблуждение в направлении главного удара. Затем последовала предусмотренная планом пауза. Националисты подтягивали тылы.

Главные события разыгрались после 3 февраля. Кейпо и Ро-атта ввели в сражение итальянскую дивизию «Литторио» и флот. Со стороны моря открыла огонь националистическая эскадра из «Балеареса», «Канариаса», «Серверы» и двух эсминцев. Изредка ее заставляло отступить звено республиканских ВВС из шести бомбардировщиков. Кейпо со штабом находился на «Балеаресе», откуда было удобнее наблюдать за ходом событий и координировать действия на суше и на море.

Эскадра итальянского флота из семи крейсеров и шести эсминцев патрулировала в это время море между Малагой и Картахеной. Она не сделала ни одного артиллерийского выстрела и не выпустила торпед, но препятствовала республиканским кораблям прийти на выручку атакованной с трех сторон Малаге.

Появление сорока танкеток «Ансальдо» окончательно сломило противодействие республиканцев, у которых было в наличии всего четыре старых бронеавтомобиля. Дружинники, кроме одной-двух колонн, 4-5 февраля ударились в бегство. Их командный состав во главе с Вильяльбой капитулировал ранее подчиненных. Немногие смельчаки гибли, задерживая неприятеля. Офицеры штаба Вильяльбы перешли на сторону националистов. Известие о предательстве командования не могло не усилить всеобщего замешательства.

8 февраля итальянцы и националисты вступили в покинутую противником Малагу и, не дав республиканцам опомниться, двинулись дальше – к Альмерии. Только на рубеже Гренада – Мот-риль направленная из Кастилии 14-я интербригада Вальтера контратаками закрыла прорыв и восстановила фронт.

Сражение у Малаги было весомой победой националистов. Они ценой небольших потерь отвоевали у численно превосходящего врага еще одну часть плодородной Андалузии с большим, благоустроенным и стратегически важным портом. За 20 дней боев в неудобной для наступления предгорной и горной местности они продвинулись на добрых 160 километров – в среднем почти по 10 километров в сутки. Их разнородные силы грамотно взаимодействовали на суше, море и в воздухе.

Улучшились условия базирования и функционирования националистического флота. Он окончательно утвердился в Гибралтаре и занял доминирующую позицию в Средиземном море вплоть до самой Альмерии, что помогло националистам поддерживать связь по морю с Майоркой и усилить дальнюю морскую блокаду неприятельских берегов. Опасность взятия республиканцами Гренады теперь исключалась: город отныне можно было атаковать не с трех сторон, а только с одной. В более выгодном положении оказалась националистическая Кордова, укрепился весь Южный фронт националистов.

Поражение под Малагой вызвало бурную реакцию в Республике. По требованию общественности военный министр передал в руки военному трибуналу Вильяльбу и начальника генерального штаба Кабреру. На суде выяснилось, что полковник неоднократно и тщетно добивался присылки ему подкреплений, в чем ему постоянно отказывали военный министр и генштаб. Доверявший сотрудникам министерства Ларго был уверен, что войск в Андалузии достаточно. А Кабрера накануне сражения уверял, что оставление Малаги неизбежно и даже полезно, «ибо оно позволит сократить протяженность фронта».

Суд, естественно, не посмел покарать «испанского Ленина», но Кабрера был снят с поста, а Вильяльбу приговорили к тюремному заключению. Обоим в дальнейшем было запрещено занимать командные военные посты.

Победа националистов на Юге совпала с новой битвой в центральной части Испании.

После ничейного «туманного сражения» Асенсио Торрадо по поручению Ларго руководил в Леванте обучением двадцати свежих, только что набранных бригад республиканской армии. По мысли «испанского Ленина», именно они (а не защитники Мадрида) должны были стать ядром регулярных войск, побеждающих Франко.

Военное министерство оставило наконец несбыточный проект наступления Республики на всех фронтах. Оно разработало в январе 1937 года план менее масштабной, но осуществимой решительной операции окружения и разгрома врага у стен столицы глубокими обходными маневрами на флангах. Мадридские части должны были отвлекающими действиями сковать неприятеля.

План, восходивший к ноябрьскому плану Горева – Рохо, имел под собой серьезные основания. Он был оправдан положением линии фронта, которое позволяло республиканцам обойти войска Варелы и обрушиться с севера и с юга на их фланги и в случае удачи даже тыл.

Авторы плана учитывали усталость националистических ударных войск, их обескровленность и обилие свежих сил у Республики, качественное превосходство советской военной техники. Руководить сражением должен был командующий Центральным фронтом генерал Посас. Его советником был «Купер» – комкор Г.И. Кулик, овеянный славой гражданской войны в России, «победитель при Царицыне».

Однако готовилась операция чрезвычайно медленно. Ее назначили на 27 января, затем перенесли на 1 февраля, затем – на 12 февраля. Мешали трудности на железных дорогах, медленное освоение новобранцами советского оружия, поразительная беззаботность. Очень многие были уверены, что после ноябрьских боев у Мадрида Республика «обречена на победу» и нет необходимости торопиться. За январь план операции успели «проболтать». О нем знала вся Валенсия. За столиком ресторана доморощенные стратеги обсуждали его в деталях. Поэтому не было ничего удивительного в том, что о плане узнали и националисты.

Франко и Варела быстро перегруппировали резервы. Поскольку после Махадаонды внимание мадридского командования было приковано к северу и северо-западу, националисты решили атаковать юго-восточнее столицы, в долине реки Харамы, и отрезать Мадрид от остальной Испании.

Опередив неприятеля на шесть суток, националисты пятью мобильными бригадами 6 февраля перешли в наступление. В авангарде привычно шли марокканцы и Иностранный легион. Участвовали также два небольших «добровольческих легиона» – португальский и ирландский. Пехоту и кавалерию поддерживали 6-дюймовые батареи. Впервые в сражении участвовали также новейшие германские 88-миллиметровые зенитки, едва закончившие полигонные испытания в рейхе.

Танков и броневиков у наступающих на сей раз не было. Соединения «Ансальдо» и «Т-1» после жестокого урона, понесенного в Мадриде и Махадаонде, находились на ремонте и отдыхе. Тем не менее слаженными действиями националисты сразу проделали бреши в растянутой неприятельской обороне и веерообразно устремились на восток и юго-восток. Они быстро овладели высотами – Ла-Мараньосой и Пингарроном и к 8 февраля взяли под обстрел автостраду Мадрид – Валенсия, намереваясь перекрыть ее.

Снабжение столицы было нарушено. Генштаб Республики, уверенно готовившийся наступать, несколько дней был в трансе. В Валенсии снова заговорили о невозможности удержать столицу.

Отступавший генерал Посас рассчитывал остановить неприятеля у мостов через Хараму. Харама, как и Мансанарес, неширока, но протекает в долине с крутыми и высокими берегами. Переправа через нее без мостов крайне затруднена, а каждый мост охраняла целая рота, вооруженная пулеметами. Однако марокканцы в ночь на 8 февраля тайно пробрались к мостам, пользуясь небрежностью республиканцев в сторожевой службе. Бесшумно, одним холодным оружием арабы в темноте уничтожили охрану и завладели мостами. Националисты переправились на восточный берег реки. Не имея в тылу оборонительных рубежей, Центральный фронт все более подавался назад.

Перепуганный фронтовой штаб несколько раз просил помощи, в том числе у Хунты обороны Мадрида. Наконец 11 февраля Миаха прислал 11-ю дивизию Листера. Она на несколько дней стала стержнем республиканского сопротивления. Затем военное министерство двинуло подкрепления из Леванта, в том числе находившуюся на отдыхе бронетанковую бригаду Павлова. К Ха-раме стянули почти всю республиканскую авиацию – до 130 машин. Над долиной реки произошли грандиозные воздушные бои, шедшие в несколько ярусов.

С 14 февраля силы националистов начали иссякать. Встречные удары противника учащались и усиливались. Высоты переходили из рук в руки. Особенно сильный удар марокканцам Ягуэ нанес 15-16 февраля майор Модесто. Советская бронетанковая бригада заставила националистов понести тяжелые потери. Ее командир Павлов стал героем сражения.

Под сильным натиском неприятельской авиации, танков и пехоты марокканцы впервые за всю войну побежали. Генерал Ва-рела оставил часть захваченной территории и с трудом удержал Пингаррон и небольшой плацдарм на восточном берегу Харамы.

К 27 февраля Харамское сражение затихло. Наступление Ва-релы оказалось не особенно плодотворным. За неделю упорных наступательных боев националистам удалось отбросить неприятеля на 10-14 километров к востоку. Темп операции составлял не более 2 километров в день. Окружить Мадрид так и не удалось. Между южным и северным авангардами националистов зияла пропасть почти в 70 километров. А единственная автострада, связывавшая столицу с остальной Республикой, теперь тоже не могла работать с полной нагрузкой, так как оказалась под артиллерийским огнем националистов.

Обеим сторонам битва на Хараме стоила очень дорого – почти по 20 000 человек ранеными и погибшими. Унационалистов сильно поредели марокканские части и Иностранный легион, лишившись половины бойцов. Харама предвещала гибель этим элитарным частям Франко. Ровно столько же потеряли республиканские интернациональные бригады. Их роль и значение в военных действиях в дальнейшем тоже значительно уменьшились. Потери ирландского и португальского легионов были еще внушительнее, и они вскоре были распущены. Немногие уцелевшие бойцы вернулись на родину.

Любопытным явлением Харамского сражения были новые тактические приемы наступающих, выработанные германскими военными советниками. Франко и Варела отказались от ведущей роли бронетехники при прорыве фронта. Вместо «Ансальдо» и «Т-1» в первых рядах пехоты и конницы наступали противотанковые и зенитные батареи. Их огнем националисты нанесли ощутимый урон танкам и ВВС врага, а также его пехоте. Впервые зенитная артиллерия была использована не против воздушных, а против наземных целей.

На Хараме националисты применили только что изобретенное противотанковое средство – бутылки с зажигательной смесью. В дальнейшем им суждено было войти в историю под названием «молотовского коктейля»… Ими ловко пользовались марокканцы, метавшие бутылки с деревьев в оливковых рощах. Поэтому вскоре республиканские танкисты взяли за правило, въезжая в рощу, сначала обстреливать из пулеметов кроны деревьев.

Харама принесла националистам только успех, а не настоящую победу. По мнению Муссолини и итальянского командования, такой итог после трехнедельной операции, сопровождавшейся большими потерями, объяснялся трусостью и бездарностью националистов. Дуче и генерал Роатта настояли после Харамы на самостоятельной операции итальянского корпуса против Мадрида. План новой операции итальянцы составляли наспех, в радостном возбуждении после взятия Малаги. Роатта с одобрения из Рима взялся овладеть испанской столицей с северо-востока – через Гвадаррамский хребет. Для этого он стянул к Сигуэнсе весь добровольческий корпус – четыре дивизии с громкими названиями «Литторио» («Отважная»), «Черные перья», «Черное пламя» и «Так хочет Бог». Дивизии считались моторизованными – они имели 2000 грузовиков и тягачей «Фиат» и «Изотта-Фраскини», а также 400 мотоциклов.

В общей сложности корпус насчитывал около 40 000 человек, 250 орудий, 140 бронеединиц. С воздуха его поддерживало не менее 120 самолетов «легионарной авиации» и националистических ВВС. Задача корпуса состояла во фронтальном ударе через Сигуэнсу и Гвадалахару на Мадрид с овладением последним. Предстояло пройти до 80 километров со скоростью 20-30 километров в сутки. Столица должна была пасть не позднее 15 марта. Противодействие противника и возможное ухудшение погоды в расчет не принимались. Роатта в приказе корпусу оптимистически писал: «Сегодня – в Гвадалахаре, завтра – в Алькала-де-Эна-рес, послезавтра – в Мадриде!» Националистам план операции отводил сугубо вспомогательную роль. Им предписывалось провести отвлекающие атаки в Андалузии, на Хараме и у Сеговии и силами «пятой колонны» поднять восстание во временной республиканской столице – Валенсии.

В Риме были настолько уверены в победе и скором падении Мадрида, что Муссолини и Чиано решили возвести на вакантный испанский престол итальянского принца – родственника короля Виктора-Эммануила III герцога Аостского. Итальянский МИД вступил на этот счет в переговоры с Франко и испанскими монархистами.

В ходе операции солдатам добровольческого корпуса огласили телеграмму дуче:

«С борта крейсера «Пола», на котором я следую в Ливию, яшлю приветствия моим легионерам. Пусть знают легионеры,что я пристально слежу за их действиями, которые несомненноувенчаются победой».

Переброска корпуса по шоссе через всю Испанию – из Ан-далузии в Кастилию была выполнена организованно и в секрете от неприятеля.

Место удара было избрано удачно. Республиканская разведка работала неважно. Она не определила места назначения переброски итальянских дивизий и тем более не сумела раскрыть замысел их руководства. Внимание Хунты обороны Мадрида, командования Центрального фронта и военного министерства было все еще приковано к Хараме.

Гвадаррамский фронт Республики, на котором в июле 1936 года решалась судьба столицы, с тех пор стал спокойным и отошел на второй план. Лучшие отряды были с него сняты. К марту 1937 года на направлении главного удара Роатты оборону держала растянутая в одну линию на 80-километровом фронте 12-я дивизия из 10 000 бойцов, со скудными запасами, почти без артиллерии и с малым количеством пулеметов. Ее позиции были плохо укреплены, командиры и бойцы беззаботно полагали, что предгорья и горы – лучшее укрепление. В дивизии не было ни одной бронеединицы.

8 марта 1937 года итальянские дивизии начали авиационную, артиллерийскую и минометную подготовку. Связь 12-й дивизии со столицей они прервали сразу и надолго. Через час танки и мотопехота пошли в атаку, последовательно расправляясь с малочисленными очагами вражеского сопротивления. Еще через несколько часов у Сеговии двинулась в наступление дивизия генерала Москардо.

Из-за нарушения связи тревожные вести с линии фронта попали в Мадрид через несколько часов, а в Валенсию – только в конце дня. Сначала в обеих столицах считали, что к Мадриду подступает всего одна дивизия и опасность невелика. Лишь к 10 марта выяснилось, что наступающих дивизий не меньше четырех.

В военном министерстве и генштабе в очередной раз воцарилась растерянность. После побоища на Хараме подготовленных резервов не осталось, а по итогам поражения под Малагой нуждался в поддержке Андалузский фронт. Обсуждался вопрос: есть ли смысл отстаивать столицу, уже охваченную врагом с трех сторон?

В это время итальянцы усилили нажим. 12-я дивизия с заметными потерями отступала на юг. Но, в отличие от защитников Малаги, ее бойцы не обратились в бегство и сражались много лучше, чем ожидали итальянские военачальники.

За три дня «добровольческий корпус», имея четырехкратное количественное превосходство и двигаясь исключительно по шоссе, продвинулся на 30 километров, преодолев около половины расстояния, отделявшего итальянцев от цели. Линия фронта образовала глубокий мешок, обращенный на юг.

У Хунты обороны Мадрида было гораздо меньше ресурсов, чем у фронтового командования в Таранконе или у военного министерства в Валенсии. Но в Мадриде по крайней мере реагировали быстрее и точнее. Исправляя собственные и чужие промахи, Горев, Рохо и Миаха спешно развернули свободные части на северо-восток.

К 12 марта пяти дивизиям Роатты и Москардо противостояли две республиканские дивизии – анархиста Сиприано Меры и коммуниста Энрике Листера плюс кавалерийский полк (всего около 20 000 человек), бронетанковая бригада из 54 танков и 16 бронеавтомобилей. В бригаде было несколько только что построенных по советской лицензии средних танков «Т-28» с противосна-рядным бронированием и с 75-миллиметровыми орудиями, намного превосходивших почти все зарубежные образцы. Воздушные силы (70-75 машин) были разношерстными – от новых советских «воздушных крейсеров» СБ до старых гражданских «Бреге» и «Потезов», изношенных и с трудом способных нести несколько мелких бомб или один пулемет.

Прибытие подкреплений и сквернейшая погода – ливни со снегопадом, потом туманы – помогли республиканцам к 15 марта окончательно остановить противника. Итальянская авиация прекратила налеты и отстаивалась на аэродромах, а артиллерия корпуса завязла в грязи. График наступательной операции был нарушен. Наступления националистов в Андалузии и на Хараме не последовало – по официальному объяснению националистов, ввиду необходимости восполнения понесенных ранее потерь. Москардо же действовал, по мнению итальянцев, слишком нерешительно. Роатта не понимал, что герой Алькасара никак не мог действовать по-другому – его недавно созданная и плохо вооруженная дивизия не была способна к победоносному наступлению по плохим предгорным дорогам.

Боеспособность «добровольческого корпуса», только недавно находившегося в солнечной Андалузии, за считанные дни боев в холодной Кастилии заметно снизилась (многие солдаты были облачены в легкое тропическое обмундирование). Появились пораженцы и дезертиры. Стремительно росло количество самострелов и самоубийств.

В тяжелых условиях против наступающих обернулось их же количественное превосходство: дивизии растянулись вдоль автострады на 20 километров и откровенно мешали друг другу. Снабжение войск ухудшилось, итальянская пехота шла в атаку все более вяло. Победа ускользала из рук.

15 марта озабоченный Роатта ввел в бой последний резерв – ранее не применявшиеся в Европе огнеметные «Ансальдо». Однако их короткий успех через несколько часов был нейтрализован подоспевшими пушечными танками республиканцев. С наступлением темноты Роатта разрешил дивизионным командирам прекратить бесплодные атаки.

Трое суток в предгорьях между Гвадалахарой и Сигуэнсой шли позиционные бои. Инициатива и превосходство постепенно переходили к республиканцам, пехоту которых эффективно прикрывали танки и ВВС. Большую пользу принес батальон имени Гарибальди, в котором сражались итальянцы-антифашисты. Бойцы батальона взяли в плен нескольких офицеров корпуса, у которых были получены исчерпывающие сведения о составе дивизий Ро-атты и плане наступления.

18 марта республиканские силы перешли в ответное наступление. Вскоре после начала авиационной подготовки итальянская пехота дрогнула и, не дожидаясь приказа, стала покидать позиции. Введенные в брешь «Т-26» и «Т-28» превратили отход в бегство. К вечеру дивизия «Так хочет Бог» была полностью разбита, а фронт корпуса оказался прорванным. Деморализованные пехотинцы сдавались без сопротивления целыми группами. 19 марта Роатта, оценив размеры поражения, приказал всему корпусу как можно скорее отходить на север.

Отступление итальянцев проходило в возраставшей сумятице, под непрерывными ударами с воздуха. На автостраде сразу образовались заторы, растерянное итальянское командование было бессильно бороться с ними. Пользуясь бездействием «леги-онарной авиации», которая не решалась взлетать с раскисших аэродромов Сории, республиканские ВВС совершали по 6-7 вылетов ежедневно.

Бомбардировщики, штурмовики и истребители образовали над Сарагосским шоссе смертоносный «воздушный конвейер». Он действовал несколько суток. Бомбежки с большой высоты чередовались со штурмовыми налетами с бреющего полета.

Республиканские летчики каждый раз рапортовали, что головные самолеты очередной эскадрильи итальянцы встречают ружей-но-пулеметным огнем. Но огонь удавалось быстро подавить, и всякое сопротивление исчезало. Отбомбившиеся пилоты на обратном пути видели одно и то же – опрокинутые орудия и танки, пылающие грузовики, разбегавшуюся в разные стороны пехоту. Отступавшие бросали много исправной техники, водители покидали автомобили, оставляя ключи зажигания в замках.

19-20 марта поражение корпуса стало очевидным. Оторваться от противника итальянцам не удавалось. Роатте пришлось обратиться к Москардо и в штаб Франко с просьбой о непосредственной помощи. Итальянские офицеры ободряли подавленных солдат: «Придут марокканцы, и все переменится». Рассуждения о превосходстве фашистского оружия над испанским прекратились.

В критический момент итальянские фашистские командиры обратились за помощью к тем, кого после Мадрида, Малаги и Харамы сами же презрительно объявили неспособными побеждать. Вскоре физически истощенных и нравственно потрясенных итальянцев стали сменять испанские части.

К 22 марта республиканцы вернули большую часть территории, занятой корпусом ранее. Республиканские танковые авангарды дважды доходили до Сигуэнсы. Были шансы продолжать преследование расстроенного итальянского корпуса, овладеть Сигу-энсой и, возможно, ворваться в Арагон. Но переутомленные пехотинцы и танкисты физически не могли продолжать операцию – не было свежих резервов, боеприпасов, автотранспорта. Высшие республиканские штабы не осознавали размеров собственного успеха и не видели перспектив его развития. И 22 марта немногочисленные испано-марокканские части Москардо, совсем не имевшие тяжелого вооружения, плотным огнем остановили продвижение республиканцев.

Самое известное сражение испанской войны завершилось выдающимся успехом республиканской армии.

Добровольческий корпус потерял почти 10 000 человек ранеными, убитыми и пропавшими без вести, оставил на поле сражения 500 пулеметов, почти треть артиллерии – до 80 орудий и минометов, около 50 бронеединиц, 12 самолетов, около 300 автомашин. Среди трофеев значилось свыше ста тонн бензина, разнообразная штабная документация, приказы по корпусу, знамя одного из полков. В общей сложности итальянцы оставили на поле боя около половины материальной части. Текст приветственной телеграммы Муссолини легионерам тоже стал добычей победителей.

Потери республиканцев оказались гораздо меньше – около 6000 человек и несколько пулеметов. Если ранее республиканцы брали в плен лишь отдельных вражеских солдат, то теперь им досталось сразу около 1000 военнопленных. (Судьба пленных осталась неизвестной, часть авторов полагает, что они вскоре были расстреляны, но доказательств тому не обнаружено.) Впервые республиканцы меньшими силами и ценой меньших потерь взяли верх в полевом сражении.

Правда, победа Республики была неполной. Не удалось уничтожить или пленить хотя бы одну из вражеских дивизий. Хотя итальянцы в беспорядке отступили, к 22 марта они все еще контролировали две трети района, занятого в начале операции. Следовательно, территориальный успех при Гвадалахаре был на стороне Роатты.

Зато нравственно-психологический успех всецело был у республиканцев. На республиканской территории – в Кастилии и Леванте после сражения несколько дней проходили празднества, тогда как на легионеров Роатты обрушились упреки, насмешки и издевательства.

Гвадалахара стала подлинным триумфом бронетанковых и воздушных сил Республики. Львиная доля потерь, нанесенных итальянцам, была причинена им танкистами и пилотами. Особенно велик был вклад ВВС республики. Хотя в Гвадалахарском сражении участвовало вдвое меньше республиканских самолетов, чем на Хараме, именно они разгромили отступавшие вражеские дивизии, лишив их подобия дисциплины.

Битва стала позором итальянского фашизма. Тревожным фактом стали не только бездарность и неповоротливость генералитета и ощутимые потери корпуса, но и низкая боеспособность фашистов в сравнении с итальянскими же антифашистами. Гвадалахара стала провозвестницей скандальных поражений фашистской Италии на фронтах Второй мировой войны.

Вернувшийся из Ливии разгневанный дуче по вполне понятным причинам тут же сместил и отозвал Роатту и по менее понятным – посла в Саламанке. Военное министерство отозвало генералов Коппи, Нуволини и Росси. Все они больше никогда не возвращались в Испанию.

Переговоры о возведении на испанский престол герцога Аост-ского были прерваны, и Муссолини более к ним не возвращался. Официальные источники фашистской Италии объясняли «частичную неудачу» при Гвадалахаре плохой погодой и «огромным численным превосходством красных». Сообщалось, в частности, что в битве участвовало свыше 750 (!) республиканских самолетов.

Видные политики фашистской Италии позже вспоминали о днях Гвадалахары:

«Многие тогда начали дрожать… У некоторых из нас появились седые волосы».

Итальянскому командованию пришлось расформировать две особенно оскандалившиеся дивизии – «Так хочет бог» и «Черное пламя». Большую часть их состава отправили на родину, где солдат и офицеров ждали соответствующие санкции – понижение в звании, выговоры, увольнение из фашистской милиции.

Плодом сражения стал одновременный подъем патриотизма в обеих частях Испании – республиканской и националистической. Авторитет легионеров Муссолини катастрофически падал. Многие националисты, особенно Варела и «радиогенерал» Кей-по де Льяно, не скрывали своего удовольствия. Каудильо не потрудился выразить союзникам сожаления. Вместо этого обычно сдержанный Франко весьма откровенно сказал итальянскому послу: «Красные хорошо борются за идею, хотя их идея – еретическая. Они знают, как нужно умирать».

Часть полевых командиров националистической армии во главе с отличившимся в Эстремадуре и Кастилии полковником Мо-настерио открыто, не боясь доносов, поднимала в дни Гвадалахары тосты «за испанский героизм, какого бы цвета он ни был».

Во многих городах и селениях националистической Испании после Гвадалахарского сражения появились настенные надписи:

«Испания – не Эфиопия»; «Испанцы, хоть и красные, храбры».

Через много лет после гражданской войны ветераны-националисты с гордостью отзывались о Гвадалахарской битве: «Таммы разбили войска Муссолини».

В демократических кругах всех стран царило оживление. Гва-далахарские события ставили выше ноябрьского Мадридского сражения. В мировой печати итальянские легионеры, их генералитет и дуче стали объектом многочисленных карикатур. Сторонники Республики не уставали восторгаться победой, теряя чувство меры.

Обычно сдержанный Прието писал после Гвадалахары в «Аде-ланте»: «Через несколько недель у нас будет фантастически огромная армия. Мы быстро выиграем войну».

Даже такой скептик, как Хемингуэй, побывав на поле битвы, уверял окружающих, что сражение при Гвадалахаре бесспорно займет видное место во всемирной военной истории и его занесут на страницы учебников.

В массовом сознании всех антитоталитарных сил победа при Гвадалахаре неразрывно слилась с обороной Мадрида. Эти сражения советские историки называли поражением международной реакции и «провозвестниками побед у Москвы и Сталинграда, красного знамени над рейхстагом».

Листовки и брошюры приверженцев Республики голословно утверждали, что республиканская армия при Гвадалахаре доказала способность побеждать «регулярные дивизии итальянской армии». Подобные оценки тиражировались в ряде стран еще спустя 30-40 лет.

А между тем из трофейных документов «добровольческого корпуса» республиканцы быстро могли установить, что им при Гвадалахаре противостояла всего одна регулярная дивизия – «Литторио», ранее воевавшая в Эфиопии. (Кстати, как раз она до конца операции оставалась боеспособной.) Три прочие состояли вовсе не из кадровых военных, а из членов итальянской фашистской милиции, т.е. из вооруженных членов фашистской партии, не имевших до Испании фронтового опыта. Военная их подготовка была поверхностной. Ни в Эфиопии, ни даже под Малагой подавляющая часть их солдат и офицеров ранее не сражалась. Низкие боевые качества таких дивизий и их беспорядочное отступление можно было считать закономерностью.

Пропаганда республиканцев и их сторонников старательно замалчивала и негативную роль испанских националистов в операции. Раздраженные высокомерием итальянского генералитета, Варела и Кейпо не использовали всех возможностей, чтобы выполнить идею плана о согласованном ударе по Республике с трех стратегических направлений.

Южная армия националистов перешла в намеченное наступление только на десятый день сражения, когда Роатта уже завяз под Гвадалахарой в тщетных попытках взломать неприятельскую оборону. А Варела оттянул новый цикл атак на Хараме до конца марта.

Кейпо де Льяно пошел в наступление ранее Варелы – 17 марта. Целью операции было содействие Роатте и захват ценных (ртутных) рудников у Пособланко и Альмадена. В распоряжении «радиогенерала» были не особенно большие силы – 16 000 солдат, 40 орудий и три десятка самолетов. Однако националисты были воодушевлены взятием Малаги. Уреспубликанцев, только что разгромленных в этом сражении, сил было еще меньше – 12 000 человек, необученных и почти без техники. Резервы были полностью истощены. Андалузский фронт считался в это время слабейшим из всех республиканских фронтов. По опытности и выучке бойцов и командиров он уступал даже Северному фронту.

Фронтовое руководство (генерал Монхе) было предупреждено разведкой о готовящемся вражеском наступлении, но для его отражения мер принять не могло. Дружинники отказывались рыть окопы и траншеи, к тому же не было лопат и колючей проволоки.

Националисты без труда прорвали крайне несовершенную и неплотную оборону неприятеля и двинулись на северо-запад. Несколько колонн противника они наголову разбили в первые же дни сражения. Отбросив республиканцев на 30-40 километров, Кейпо выходил в тыл Альмадену с богатой добывающей промышленностью. Унационалистов благодаря этому появилась возможность отрезать от остальной республики не только Альмаден, но и всю восточную Эстремадуру.

Встрепенувшееся республиканское командование лихорадочно изыскивало резервы, перебросив из Кастилии две пехотные бригады (5000 человек), 40 бронемашин и танков, две авиаэскадрильи и затем рискнув снять две бригады с охраны Средиземноморского побережья. Из Эстремадуры были также подтянуты три бронепоезда.

24 марта республиканцы перешли в ответное наступление. Оно развивалось медленными темпами. И все же качественное превосходство Республики в тяжелом вооружении и количественное – в живой силе принесло внушительные плоды. На западном фланге войска националистов были разбиты.

Реалистически оценивая угрозу, Кейпо с 27 марта начал отступление на всем фронте. Но использовав утомление республиканцев и равенство сил в воздухе, националисты успели вызвать подкрепление из Кордовы, выделить сильный арьергард и (в отличие от Гвадалахары) главными силами оторваться от преследования.

11 апреля Пособланкское сражение закончилось на тех же рубежах, где и началось. Потери сторон были почти одинаковыми. При Пособланко ранее удачливый Кейпо де Льяно – триумфатор Севильи и Малаги потерпел первое поражение. Андалузский фронт республики оказался на сей раз столь же прочным, что и Центральный. Впервые в полевой операции республиканцы одержали полную победу над марокканской конницей и пехотой. Если Харама была лебединой песней марокканских войск Франко, то Пособланко ознаменовало их закат.

После Пособланко и Гвадалахары военная обстановка на основном театре военных действий изменилась в пользу Республики. Националисты на целый год вынуждены были отказаться от активных действий на этой территории. Находившиеся в Испании итальянские войска более не предпринимали самостоятельных операций.

Гвадалахара, доказавшая, что на испанских фронтах сражаются целые иностранные дивизии, побудила Международный комитет невмешательства принять резолюции о запрещении выезда зарубежных добровольцев в Испанию. СССР игнорировал резолюцию, а Италия открыто нарушала ее положение.

Тогда в апреле 1937 года Комитет учредил всеобъемлющую систему морского контроля в омывающих Пиренейский полуостров водах. (СССР отказался в ней участвовать.) Контрольную службу в Бискайском заливе Комитет возложил на британский военный флот, в Средиземноморье – на французский, германский и итальянский. Всем судам, следовавшим в Испанию, было предписано брать на борт международных контролеров, которые проверяли наличие добровольцев и военной контрабанды на борту. Эти условия тоже выполняли далеко не все страны. Тогда Комитет учредил еще сухопутный контроль на пиренейской границе Испании.

Международный контроль за границами страны, охваченной внутренней борьбой, был принципиально новым явлением. К подобным мерам не прибегали во время предыдущих гражданских войн. Неожиданным было и согласие обеих воюющих сторон на такой контроль.

Политика невмешательства расширялась, обрастая все новыми межгосударственными соглашениями. Но они по-прежнему не предусматривали определенных санкций против нарушителей. Поэтому международный контроль на испанских границах, особенно морской, оставался мало действенным. Транспорты с офицерами, солдатами и военными грузами из Италии, Германии и Советского Союза международных контролеров не брали, плавали отдаленными маршрутами, меняли названия, ставили фальшивые трубы и мачты.

Вслед за сухопутным театром войны националисты потерпели поражение на море. В Бискайском заливе у Сантандера погиб несший блокадную службу линейный корабль «Эспанья». Он вместе с «Веласко» 29 апреля вознамерился захватить английские пароходы под коммерческим флагом, несмотря на появление английского эсминца и его требование оставить пароходы в покое.

Видя упорство националистов, английский командир угрожал применением силы.

Во время назревавшего международного конфликта корабли националистов подверглись налету республиканских бомбардировщиков. Как раз в эти минуты на «Эспанье» произошел взрыв порохового погреба. Через 15 минут линкор оказался под водой.

Подозревая присутствие подводных лодок, «Веласко» поднял из воды только офицеров линкора и покинул место происшествия. С 1914 года такой образ действий не вызывал осуждений. Британский эсминец помощи тонущим тоже не оказал – вероятно, руководствуясь пресловутыми принципами «невмешательства». В катастрофе погибло около 200 человек, прочих позже подобрали рыбаки. Флот адмирала Виерны лишился крупнейшего корабля. Соотношение сил на море изменилось в пользу Республики.

О причинах гибели «Эспаньи» существуют разноречивые сведения. Мадридское радио в официальной военной сводке сообщило о потоплении линкора республиканскими бомбардировщиками. Однако вес единственной (!) бомбы, поразившей корабль, авторы-республиканцы определяют в слишком большом диапазоне – от 50 до 300 килограммов. Подобные сенсационные и одновременно сбивчивые сведения вызывают у аналитиков законное недоверие. Во-первых, ни один другой линкор за всю историю не погиб после одного-единственного бомбового попадания. Во-вторых, республиканские ВВС никогда не имели бомб тяжелее 100-килограммовых. В-третьих, если бомба была 50-килограммовой, она не была способна уничтожить даже крейсера или эсминца.

Республиканскую версию катастрофы «Эспаньи» поэтому приходится полностью отбросить. С ней не был согласен и командующий ВВС Республики Сиснерос, писавший: «Республиканская авиация и без того имеет достаточно заслуг, чтобы не приписывать себе потопление этого линкора».

По версии националистов, «Эспанья» погиб, став жертвой несогласованности и халатности. Он подорвался на минном поле, установленном самими националистами. Командир корабля не имел точных данных о минах. Эта версия, думается, ближе всего к истине.

Из-за военных поражений ухудшилось положение в националистическом тылу. Возросло количество подпольных и партизанских групп, участились взрывы на железных дорогах и складах. Очагом партизанских действий стала Эстремадура. На военных предприятиях Кадикса и Толедо были выявлены вредители.

Стремясь к внутриполитической консолидации и укреплению собственной власти, каудильо весной 1937 года принудительно объединил все политические группы и течения националистической Испании от правых республиканцев до монархистов в блок под эгидой Фаланги. Однако главой пополненной и реформированной Фаланги Франко провозгласил самого себя. Это понравилось огромному большинству кадровых военных, видевших в фалангистах всего лишь «испорченных тыловых барчуков», но вызвало негативную реакцию многих монархистов и, естественно, части фалангистов во главе с заместителем Примо де Риве-ры – 28-летним Мануэлем Эдильей.

На улицах наваррских и кастильских городов в середине апреля вспыхнули потасовки между сторонниками и противниками Франко, а фалангисты-оппозиционеры открыто призвали испанцев подчиняться только тем указам каудильо, которые санкционированы Эдильей.

Франко нанес ответный удар. Через десять дней политической неопределенности Эдилья и двадцать его ближайших приверженцев по распоряжению каудильо были 27 апреля взяты под арест и преданы суду, который приговорил их к смертной казни.

Когда молодой фалангист Дионисио Ридруэхо нашел возможность побывать у каудильо и заявить протест против арестов и смертных приговоров, Франко удивился: «Арестовали Эдилью?Мне даже не доложили… Впрочем, против него, наверное, нашли что-нибудь криминальное». Трудно не вспомнить эпизоды из русской истории с сакраментальным изречением: «Против него у органов есть материал».

Впрочем, когда его брат – Николас Франко напомнил, что необязательно «творить мучеников», каудильо согласился на смягчение приговора. Казнь фалангистам заменили различными сроками заключения. Всех прочих фалангистов Франко подверг административному наказанию – запретил им под страхом смертной казни находиться в Саламанке, вынудив перебраться в Валья-долид.

С тех пор в рядах Испанской фаланги и среди монархистов еще много лет продолжалось глухое брожение, направленное против Франко и армейской верхушки. Периодически оно принимало форму протестов, иногда – характер заговоров. Многие втихомолку угрюмо повторяли: «Франко умертвил Фалангу. Ее невоскресить».

Фалангисты и монархисты оказались почти такими же союзниками военных кругов, как анархисты, баски, каталонцы и коммунисты – союзниками Республики.

Однако Франко был куда последовательнее и безжалостнее демократов Асаньи, Ларго и Хираля. Как и подобает военачальнику, он подавлял открыто оппозиционные действия на основании законов военного времени. Военные неудачи и борьба с внутренней оппозицией побудили Франко весной 1937 года надолго отказаться от намерений овладеть Мадридом, которым он упрямо следовал с момента прибытия из Марокко. Теперь штаб кау-дильо в согласии с германскими военными советниками перенес центр тяжести войны на Север, направив войска против Астурии, Бискайи и Сантандера.

Республиканский Север был территориально невелик – всего 25 000 квадратных километров с 2 миллионами жителей. Он тянулся в длину на добрых 300 километров, но в ширину – всего на 45-50. С первых дней войны Север был отрезан от остальной Республики 200-километровой полосой восставших провинций и поддерживал с нею связи только по воздуху и морю, поэтому постоянно испытывал сильнейшую нехватку продовольствия, одежды и обуви. Лишь частично ее удавалось смягчить покупкой продуктов и товаров во Франции и Англии и гуманитарными поставками под контролем Лиги Наций. Националистическая морская блокада существенно затрудняла снабжение фронта и тыла.

К тому же на небольшой территории – вдвое меньше Бельгии – действовали одновременно автономное правительство Бис-кайи, Совет Астурии и Леона и Сантандерский комитет. В Бис-кайе политическое большинство составляли баскские националисты, в Астурии – коммунисты и социалисты, в Сантандере – буржуазные республиканцы. Их органы власти считали себя суверенными и то не хотели, то не могли координировать действий. В частности, правительство Агирре, несмотря на войну, предпочитало покупать уголь в Англии, а не в близлежащей Астурии. Астурийцы нуждались в бискайской руде, но баски по-прежнему вывозили ее в ту же Англию.

Армии и мобилизаций на Севере не было. Воевали колонны добровольцев-дружинников.

На первый взгляд самой легкой добычей на Северном фронте националистам должна была показаться плохо вооруженная и голодавшая Астурия, в теле которой к тому же сидела заноза в виде Овьедо. Но в Саламанке объективно оценивали стойкость и решимость астурийских горняков – вернейших приверженцев Республики. К тому же в пролетарско-крестьянской Астурии почти отсутствовала «пятая колонна».

В результате астурийцы в феврале – марте 1937 года вновь штурмовали Овьедо, отвлекая часть националистических резервов с Центрального фронта. Шахтерам удалось вторично замкнуть окружение города, боеприпасы продовольствия пришлось доставлять по воздуху. Атаки были прекращены только после окончания Харамского сражения. Это был редчайший пример необычной военной ситуации, когда не сильная сторона спасает слабую, а напротив – слабейший выручает сильнейшего.

Националисты решили завоевывать северные провинции в направлении с востока на запад, начав с зажиточной и консервативной Бискайи с развитой тяжелой индустрией и удобными гаванями. Овладение Бискайей сразу сулило националистам значительный внешнеэкономический и внешнеполитический выигрыш. Буржуазия Бильбао была прочно связана с английским рынком и банкирами Сити, Англия ежегодно вывозила из Бискайи сотни тысяч тонн дешевой железной руды.

Во вторую очередь планировалось завоевание консервативного и во многом монархического Сантандера со смешанным испанско-баскским населением и активной «пятой колонной». Непокорная Астурия в шкале военных приоритетов значилась на третьем месте.

Подготовку к наступлению на Севере генерал Мола начал уже в январе. К 10 марта националисты отбили последние атаки ас-турийцев на Овьедо. К 15 марта на аэродромах Наварры и Старой Кастилии сосредоточились восстановивший силы после Ха-рамского сражения «Легион Кондора» и до половины авиации националистов. Итальянская авиация подтянулась позже. В Бискайский залив были переведены почти все исправные корабли националистов, кроме «Балеареса» и подводных лодок. Националистический флот заново приступил к минированию подступов к Бильбао и Сантандеру.

На рассвете 31 марта 1937 года рев десятков артиллерийских батарей потряс землю в секторах Алавы и Гипускоа. Пробил решающий час для Бискайи и всего Северного фронта.

ГЛАВА 4









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх