ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Царствование последнего государя России пришлось на роковую пору – на перелом двух веков. Уходил век XIX – чрезвычайно славный для России. Наступал XX век – кровавый, грозовой.

Начало неудачливому царствованию положила внезапная кончина императора Александра III. Завидный здоровяк, настоящий русский богатырь, государь был сражен какой-то странной быстротечной немочью. Тускнеющими глазами он всматривался в бледное лицо склонившегося наследника. Как еще молод был его несчастный сын, как неподготовлен к своему великому и страшному ремеслу! Как много хотелось ему передать, наставить, научить! К сожалению, сил достало лишь на три коротенькие фразы. Умирающий император произнес их с трудом, с перерывами для слабеющего дыхания: «России боятся из-за ее огромности… У нас нет союзников… Избегай войны…» Какая бездна государственного опыта была сосредоточена в этих словах, окрашенных неизбывной болью за сына и державу!

Усвоил ли наказ отца молоденький государь России? Вырубил ли он эти три завета в своем сознании и в сердце? Увы, увы…

И лишь впоследствии, в Тобольске, а особенно в Екатеринбурге, перед ипатьевским подвалом, Николай II все чаще вспоминал последние отцовские наставления…

На переломе двух веков государственные деятели Старого Света усердно возводили так называемый общеевропейский дом – громадное, с элементами монументальности, здание для счастливого мирного житья (это подчеркивалось особенно: для мирного). Что-то удалось, что-то возвелось, однако при этом нагородили столько переходов, лестниц, лабиринтов, что в конце концов запутались. Задуманное общежитие еще стояло в строительных лесах, как наступил август 1914 года и вся громоздкая постройка в одночасье рухнула.

О причинах Великой войны спорят до сих пор. Единого ответа так и не найдено. В том, что Европа вдруг заполыхала в пламени фронтов, как видно, сказались и коварные интриги неких поджигателей, и грубые просчеты незадачливых архитекторов и строителей.Новый век, двадцатый от Рождества Христова, войдет в историю как век российский, русский. Россия, самый лакомый кусок планеты, станет вожделенной целью всей так называемой большой политики. На притязаниях свалить, обескровить, расчленить этого колосса столкнутся и узлом завяжутся стремления всех переустройщиков старых мировых порядков.

Л.Г. Корнилов, как умелый разведчик-аналитик, знал, что скрытые, потаенные пружины любых событий в мире, а уж тем более великих потрясений работают незримо и беззвучно. Их никогда не слышно и не видно. Неискушенный обыватель лишь изумленно разевает рот, становясь свидетелем политических зигзагов, непостижимых для его ума.

Царствование Николая II было несчастливым с самого первого дня. Началось с необходимости венчаться почти у гроба внезапно скончавшегося родителя, затем известная Ходынка, повальный голод в нескольких губерниях и холера, наконец, унизительное поражение от японцев. Позорный мир в американском городишке Портсмуте, подписанный Витте, лишь подчеркнул небывалое в мировой истории событие: впервые за многие века громадная материковая империя потерпела сокрушительное поражение от крохотной азиатской страны, расположенной на нескольких островах.

Многие ли знают, что царского премьер-министра Витте обхаживали в Портсмуте несколько влиятельных банкиров во главе с Якобом Шиффом? Именно Шифф, нисколько не считаясь с высоким положением русского государственного деятеля, заявил ему нагло, грубо, хамски: зарубите себе на носу, что если только русский царь не предоставит евреям исключительных прав (таких, как в Америке), то Россия в самое ближайшее время получит сокрушительную революцию!

Своих слов банкир на ветер не бросал. Морозным январским утром поп Гапон повел рабочую манифестацию к Зимнему дворцу… Всеобщая забастовка парализовала всю хозяйственную жизнь России… – Кровавые бои на баррикадах… И царь дрогнул – издал манифест 17 октября и позволил провести выборы в Государственную думу.

Выборный орган народного представительства, Государственная дума стала тем рычагом, который наши ненавистники подвели под основание российского самодержавия и, напрягаясь, наваливаясь всеми силами, в конце концов опрокинули его, разбили на куски.

Получив для заседаний Таврический дворец, Дума ликовала. С трибуны, позади которой красовался громадный портрет государя, написанный во весь рост, произносились пламенные речи. Мгновенно выделились самые речистые, самые напористые заводилы. Их речи газеты тиражировали в миллионах экземпляров.И все старинное величие Зимнего дворца разом потускнело. Самодержавие еще существовало, но как-то принужденно и застенчиво. В Зимнем дворце с недоумением, со страхом прислушивались к тому, что происходило буквально рядом, в Таврическом.

Николай II, издав свой знаменитый манифест о гражданских свободах, растерялся и не знал, как вести себя дальше. А Дума, подобно злокачественной опухоли, неудержимо обрастала всевозможными комитетами, комиссиями, представительствами. Причем ни одно из этих учреждений не обременяло себя никакой ответственностью. На Россию свалилось всеобщее помрачение: на казенный кошт существовала целая система, сокрушавшая законное правительство империи.

Совершалось настоящее глумление над здравым смыслом.

В конце концов Россия убедилась, что хваленая демократия непременно выливается во всевластие самой обыкновенной сволочи. Боевым лозунгом этого отребья является: «Чем хуже, тем лучше!» И власть, настоящая власть, на плечах которой лежат заботы о державе, не смеет тронуть их не только пальцем, но и словом, ибо немедленно раздается истошное возмущение «передовых» умов и языков: «Опричники!» А имена этих «передовиков» уже известны всей Европе, поэтому правительство послушно поджимает хвост: предстоит в очередной раз просить кредитов, но милость банкиров всецело зависит от демократической репутации просителей.

По мере того как трещал вековечный домище Российской Империи, закоренелые ненавистники православной державы переставали таиться и маскироваться и все смелее, все нахальнее вылезали на арену.

И снова рядовому обывателю представало лишь то, что было перед самыми глазами. Он, обыватель, негодовал и возмущался по поводу Цусимы, Мукдена и Ляояна, но не хотел и слышать о том, сколько золота вложено в эти российские несчастья банкиром Якобом Шиффом. В конце концов, не на медные же денежки была организована Гапоном грандиозная рабочая манифестация в кровавое воскресенье 9 января! Громадных расходов потребовали зверские убийства императора Александра II (Освободителя), великого князя Сергея Александровича… вообще вся кровавая деятельность «боевой организации» эсеров, с удивительной выбороч-ностью истреблявшей всех сколько-нибудь выдающихся государственных деятелей России.

Якоб Шифф, стращая Витте в Портсмуте, угрозу свою выполнил. Золото банкиров мощно подпитывало все без исключения антигосударственные, антирусские злодейства на политической российской сцене.Для понимания причин кровавой бойни, втянувшей в свою воронку почти все народы мира, необходимо постоянно помнить о несовместимости монархического самодержавия и так называемого демократического образа правления.

Застрельщиками демократии в Европе выступали Англия и Франция, раньше остальных отправив своих королей на эшафот. Подобную же участь они готовили и тем, кто еще удерживался на старинных тронах: венценосцам Германии, Австро-Венгрии и России.

Вся соль замысла заключалась в том, чтобы стравить этих монархов между собой. Пускай они как можно больше пустят крови друг из дружки! Для протяженности этого взаимоистребления требовалось хотя бы примерно уравнять силы дерущихся. Так по одну сторону баррикады оказались Австро-Венгрия с Германией, а по другую – гигантская Россия.

Дальнейшая сложность плана состояла в том, чтобы заставить взяться за оружие Россию. После недавнего позора от японцев русское правительство не хотело и слышать о войне.

Балканы издавна считались пороховой бочкой Европы. Достаточно бывало искры – и мощный взрыв сотрясал весь материк.

Расчеты поджигателей строились на историческом патронаже России по отношению к славянам. Русские – старшие их братья, а следовательно, и бескорыстные защитники. Так было с освобождением славян от османского ига, так должно стать и с защитой младших братьев от тевтонов. (Другое дело, дождалась и дождется ли Россия благодарности за свое чистосердечное заступничество? Но здесь не обойтись без рассуждений о сочетании большой политики и обыкновенной человеческой морали.)

Пока Россия зализывала раны от японцев, Европа не теряла времени. Русский колосс обессилел и способен лишь ворчать.

Витте еще только собирался в Портсмут, а Вильгельм II на борту немецкой канонерки появился вдруг в Танжере, на севере Африки, в зоне давних интересов Франции. Он рассчитывал воспользоваться ослаблением России. Недружелюбная к немцам Франция с хищными Ротшильдами во главе сейчас не может рассчитывать на поддержку с Востока, русские генералы не накинутся на Германию с тыла. Самое время оттягать у Франции ее колонии!

Японская победа над Россией перекосила всю европейскую политику.

Однако Вильгельм, сбрасывая со счетов ослабшую Россию, судил слишком поверхностно. Самонадеянный грубиян, он не сознавал всей силы Ротшильдов. Скоро ему дали это понять.

В свое время мамаша пятерых братьев Ротшильдов хвастливо заявляла: «Если мои сыновья не захотят, то никакой войны не будет!» Она нисколько не преувеличивала. Ротшильды, не высо-вываясь, уверенно хозяйничали на всем материке. В клане Рот шильдов существовал закон: как мужчины, так и женщины обя заны сочетаться браком только с лицами королевской крови. Но, несмотря на столь замшелый консерватизм, они слыли самыми непримиримыми сокрушителями тронов. А к началу века ложа «Бнай-Брит» из Америки протянула свои щупальца в Париж. Лозунгом ее было: «Объединение еврейских мужчин для достижения высоких целей человечества». Ради этих высоких целей искусно дергались незримые веревочки потайной политики. В свое время силу этих веревочек ощутил надменный Николай I. Узнав о кознях некоего Александра Герцена, помещичьего сына, поселившегося за границей и оттуда наводнявшего Россию возмутительными прокламациями, русский император приказал лишить его доходов с отцовского наследства. Недолго думая, Герцен обратился с жалобой к некоронованному королю Европы банкиру Ротшильду. Тот выслушал и небрежно кивнул. Ротшильд был рад случаю лишний раз уязвить ненавистного царя. И уязвил незамедлительно, одним движением мизинца. Сработала та самая веревочка из золота – зависимость самодержавия от банковских кредитов. Русский император смирил свою гордыню и пристру-нился. Герцен же снова стал бесперебойно и в изобилии снабжаться русскими рублями, ради которых бургомистры секли на конюшнях русских крепостных крестьян.

Примерно то же самое произошло и с зарвавшимся Вильгельмом. Словно вожжами, ему заворотили задранную морду: «Не туда поскакал!» Из французского Танжера его заставили смотреть на Восток: за Вислу, за Урал, вплоть до Тихого океана. Вместо Африки ему предлагалась Россия. Вместо голых чернокожих дикарей его соблазняли дикарями в тулупах, имевшими обыкновение, запершись в адски натопленных избушках, сладостно истязать себя прутьями по голому телу.

Матерью Вильгельма II была дочь английской королевы Виктории (сильно недолюбливавшая своего фанфаронистого сына). Русский государь Николай II приходился германскому императору кузеном.

Молодость русского царя не помешала ему увидеть и понять, что православная Россия превратилась в гигантскую мишень для всякого рода ненавистников. Стрелы ковались и оттачивались самые разнообразные. На скатерти большой политики раскладывался чрезвычайно сложный и запутанный пасьянс.

Мощь Ротшильдов к тому времени возросла настолько, что они считали более полезным пребывать в тени. Однако игроки за столом постоянно ощущали их руководящее влияние.

Еще со времени Берлинского конгресса, где стоял вопрос об экономической оккупации России, отношения германского и русского монархов стали портиться. Для того чтобы окончательно ихния! Народы больше не управляются монархами. Ими правят бесчисленные банки и биржи. Разве не так?

Русский император вспомнил своего деда, Александра II, Освободителя. Жизнь его сложилась неудачно. Имея вторую, побочную семью, Александр II прижил с любимой женщиной троих детей. Расходы требовались громадные. На помощь немедленно поспешил банкир Гинцбург и с тех пор сделался интимным советчиком в самых секретных делах… Такова власть золота, такими способами действуют евреи.

Отдаленной мыслью пронеслось запоздалое сожаление о том, что милая Алике, императрица Александра Федоровна, самым незаметным образом также оказалась прямо-таки облепленной ловкими иудеями, охотно раскрывавшими свои тугие кошельки для показной благотворительной деятельности. Манус, Гинцбург, Поляков, Бродский, Рубинштейн…

Свидание в Бьерке не принесло плодов. Николай II все же предпочел союз с Францией и Великобританией. Вильгельм II негодовал. Что скрывалось за поступком племянника? Вялая кровь? Испуг? Влияние жены?

Германский император все свое внимание обратил на усиление вооруженных сил.

– Меч – это ось мира, и величие страны неотделимо от величия ее армии. Мы завоюем наше положение благодаря остроте наших мечей, а не языков!

Помнил ли Вильгельм завет великого Бисмарка: «Дружить с Россией»? Несомненно помнил. Однако что делать, если племянник так близорук, так безволен, так незадачлив?

Англия, к великому сожалению кайзера, надежно укрывалась за нешироким, но глубоким Ла-Маншем. Но вот Франция… «Шлюха, солдатская девка. Я все равно докажу, что эти лягушатники ничего не стоят как солдаты!»

План быстрого разгрома Франции основывался на замысле великого Шлиффена. На карте, графически, этот план напоминал движение двери, когда ее открывают. В данном случае дверь толкали из Германии… Шлиффен считал, что прямое фронтальное наступление приведет к большим потерям в живой силе. Он детально разработал план флангового захода через Бельгию. Правое крыло немецких войск должно двинуться во Францию, имея неподвижное основание на южном фланге. «Открывающаяся дверь» в конечном счете хлопнет по Парижу с севера. Там, в покоренной столице изнеженной и порочной Франции, кайзер продиктует презренным лягушатникам условия капитуляции. Условия будут таковы, что западная граница Германии обретет наконец желанное спокойствие.

Страстно обличая козни еврейских плутократов, Вильгельм II не сознавал, что сам стал едва ли не главной фигурой на ихшахматной доске. Самоуверенный, решительный сверх всякой меры, он хозяйничал в Европе. Однако последнего этапа этой грандиозной партии – крушения Германии – он не предвидел. Вагон в Компьенском лесу под Парижем, где немцев поставят на колени и зачитают им приговор, – эту заключительную матовую ситуацию просчитывали за много ходов до финала лишь гроссмейстеры.

Пока же разыгрывался довольно простенький дебют. Надо было во что бы то ни стало заставить взяться за оружие Россию.

Очередным испытанием для национального достоинства России явились угрозы православной Сербии. Расчет был прост: бесславно проглотив недавнюю боснийскую пилюлю, Россия не посмеет столь же безропотно проглотить пилюлю сербскую. Гордость не позволит!

Вокруг Сербии начала сплетаться сложная сеть интриг.

Тайные общества – испытанное средство провоцировать желанные события. Организацию под устрашающим названием «Черная рука» возглавил некий полковник Дмитриевич. После загадочного убийства короля Александра и королевы Драги полковник вдруг оказывается на посту начальника разведки сербского генерального штаба. В оккупированную недавно Боснию полковник посылает своего надежного агента Гачиновича. Агенту предписывается всячески будоражить православных против австрийцев. Гачинович снабжен средствами, адресами и паролями. В Боснии, оскорбленной австрийской оккупацией, он без труда проникает в студенческое общество «Свобода» (также тайное). Студенты, давая выход силам молодости, ведут себя бурно, шумно, зачастую вызывающе. За ними установлен тайный надзор, ибо в руководстве обществом замечены масоны. В последней листовке, выпущенной студентами, во всеуслышание объявлялось, что наследнику австрийского престола эрцгерцогу Францу Фердинанду вынесен смертный приговор. Он должен умереть, ибо приговор масонов ни отмене, ни обжалованию не подлежит.

Что же обрекло наследника австрийского престола на неминуемую смерть? Оказывается, он всячески противился войне. Эрцгерцог, человек уже в годах, прекрасно сознавал, что жестокая бойня, в которую так настойчиво втягивают Австро-Венгрию и Россию, завершится гибелью обеих династий. Поэтому вместо разжигания ненависти к России Франц Фердинанд стремился к тесной дружбе с Николаем П.

В лице наследника австрийского престола масоны получили серьезного противника мировой войны. Эрцгерцога следовало немедленно убрать.

28 июня 1914 года в Сараево Франц Фердинанд был застрелен.

На Балканах снова задымился фитиль. Тлеющая искра устремилась к пороху.Глубинное течение политики, добившись своего, перестало прятаться и выплеснулось на поверхность. Убийцу Франца Фердинанда удалось схватить на месте преступления. Он оказался сербом. И… что тут началось! Ну конечно, на такое злодеяние способны только сербы. Сербы – они вообще исчадия ада. Позор им, смерть им! На маленькую православную страну обрушился дружный гнев Европы. Без конца упоминались террористическая организация «Черная рука», подпольное студенческое общество «Свобода», имена Гачиновича и даже полковника Дмитриевича. Неистовая брань при этом постоянно рикошетила в Россию, старшего брата и защитника всех балканских славян. Хулители изощрялись, более всего опасаясь, как бы Россия снова не утерлась, не смолчала, как недавно с Боснией. Неужели стерпит?

Громадная Австро-Венгрия, грубо разыгрывая национальное возмущение, всеми своими тяжкими мясами навалилась на крохотную Сербию, продолжала осыпать ее неслыханными оскорблениями.

Через несколько дней после сараевского убийства в Петербург с официальным визитом пожаловал Пуанкаре, президент Французской республики. Этот узколобый националист считал себя выдающимся политиком. Связав Россию союзом с Францией, он намеревался стравить ее с Германией. За сербов русские обязаны вступиться, следовательно, австрийский штык упрется в грудь российского солдата. Прекрасно! В союзе с Австрией тут же выступит Германия. Чем ответит русский Генеральный штаб? Коротким и прямым ударом армиями северного фланга от Варшавы на Берлин. Что и требуется! У Франции окажутся развязанными руки, ей откроется дорога на Эльзас и Лотарингию.

10 июля броненосец «Франция» покинул рейд Кронштадта, Пуанкаре поплыл домой. Этот момент австрийцы использовали для того, чтобы предъявить сербам чудовищный по наглости ультиматум. Принять его не в состоянии любое государство. На этом и строился расчет. Сербы в отчаянии обратились к русскому царю. Официальный Петербург вмешался деликатно. Прежде всего австрийцев попросили продлить срок своего ультиматума хотя бы до 48 часов, чтобы дать время Пуанкаре добраться до Парижа. Находясь в пути, президент Франции не имел связи со своими союзниками – Англией и Россией. Кроме того, Николай II предложил вынести австро-сербские противоречия на суд международного трибунала в Гааге.

Вильгельм II втихомолку науськивал престарелого Франца Иосифа (ему исполнилось 84 года). Сербию следовало дожимать, нисколько не считаясь с Россией. Австрийский генеральный штаб объявил мобилизацию.

Последнюю попытку спасти Европу от войны предпринял посол Сербии в России. На торжествах в Зимнем дворце он остано-вил посла Великобритании Бьюкеннена. Он просил коллегу подействовать на Австрию через свое правительство. Разве мыслимо предъявлять такие ультиматумы? Это же неминуемая катастрофа!

Бьюкеннен, прожженный интриган, поднял встревоженного коллегу на смех. Помилуйте, о какой войне речь?

– Вы знаете силу нынешнего артиллерийского залпа? – В глазах британца светился снисходительный смешок. – Война испепелит планету, мой дорогой. Человечество еще не окончательно сошло с ума. Разразись война, чего вы так боитесь, победителей не будет. Не те времена, не тот уровень!

Он напомнил, что совсем недавно на глазах всего мира были самым благополучным образом разрешены два марокканских кризиса. А уж казалось бы… О чем это свидетельствует? Цивилизация начисто перечеркнула дикие методы разрешения конфликтов. Война становится немыслимой. Современное вооружение стало слишком мощным, слишком разрушительным, и подвергать планету угрозе разрушения могут только безумцы.

28 июля, ровно через месяц после выстрела в Сараево, австрийская канонерка обстреляла сербские суда на Дунае. Пленительные звуки вальса сменились отвратительным грохотом орудий. В ответ Россия провела спешную мобилизацию войск приграничных округов. Вильгельм II прислал Николаю II телеграмму с требованием прекратить мобилизацию. Русский царь заметил кузену, что Россия не вправе оказаться безоружной перед своим воинственным соседом. 30 июля австрийская артиллерия обстреляла улицы Белграда. На следующий день германский посол в России граф Пурталес посетил министра иностранных дел Сазонова и в ультимативной форме потребовал прекратить подвоз дивизий к границе. На выполнение этого требования Пурталес отвел всего 12 часов. Это был последний штрих, завершивший долгие усилия по втягиванию России в Великую войну.

2 августа рано утром сотрудники германского посольства в Петербурге отправились на вокзал. В мрачном здании миссии не осталось даже сторожей. В 3 часа дня в Георгиевском зале Зимнего дворца собралось более 6 тысяч человек. Военные были в походной форме. Николай II, бледный, чаще обычного дергая плечом, зачитал манифест.

Роковой шаг был совершен. Не оправившись как следует от японского поражения, самодержавие позволило втянуть страну в новую авантюру.

На Россию надвигалась беда куда страшней Мамаевой!

Германский генеральный штаб нетерпеливо торопил войну. Немецких военачальников нисколько не страшила война даже на два фронта: на Западе и на Востоке одновременно. В основу их расчетов входила традиционная медлительность мобилизации русской армии. Покамест Россия соберет на своих просторах бес-численное мужичье, оденет в серые шинели и подвезет по бездорожью к местам сражений, с Францией на Западе будет покончено. Способность французов к длительному и организованному сопротивлению немецкие стратеги считали равной нулю. Эта страна, взявшая в качестве гимна мятежную «Марсельезу», давно утратила репутацию великой державы.

Благодаря прекрасно поставленной разведке, германское командование знало, что армия французов совершенно не подготовлена к войне на современном уровне. Немцы иронизировали: «Страна, в которой за 43 года сменилось 42 военных министра, воевать не способна!» В приготовлениях французских генералов преобладало что-то петушиное, фанфаронистое, то есть крайне безответственное, легкомысленное. Они, например, полностью игнорировали технику обороны и оставались приверженцами теории наступления любой ценой. Французская армия была лишена тяжелой артиллерии и пулеметов. Мало того, отсутствие этих важнейших видов современного вооружения считалось там… за благо! Некоторые из французских стратегов договорились до того, что «идеал нации состоит в том, чтобы начать войну без резервистов».

Чего здесь было больше: природного легкомыслия или же сказывалось чье-то преступное внушение?

Чопорные немецкие генштабисты лишь посмеивались в усы, прознав, что французы намереваются, едва по плану Шлиффена гигантская «дверь» немецкого наступления начнет свое движение, нанести удар в самое основание этой «двери», на южном фланге. Замысел был в общем-то хорош – отрезать немецкие корпуса от баз снабжения и заставить их сражаться с перевернутым фронтом, – однако с помощью каких средств французы намеревались его осуществить? Без артиллерии и пулеметов? Одними безрассудными атаками своей нарядной кавалерии? Что и толковать, странное отношение к такому серьезнейшему делу, как война!

Немцы считали себя профессиональными солдатами. Они организовали свою армию как мощный, предельно усовершенствованный механизм. На французских генералов, разодетых пестро, словно фазаны, немцы посматривали иронически. Что они умеют: брякать шпорами и надуваться спесью? Однажды кто-то изрек, а газеты подхватили: «Подобные генералы не только не способны вести войска за собой, они не способны даже следовать за ними!»

Нечего сказать, с надежным же союзником связала Россия свою военную судьбу!

Великую войну, впоследствии названную первой мировой, войну, в чудовищную мясорубку которой оказались втянутыми 57 стран планеты, генерал-майор Корнилов начал в должности начальника стрелковой дивизии.Кадровый военный, генерал с академическим образованием, участник недавней войны с Японией, Лавр Георгиевич знал, что мобилизационная готовность русской армии исчисляется шестью неделями. Быстрее подготовиться и выступить на фронт мешали гигантские российские просторы и недостаточно развитая сеть железных дорог.

Мобилизация запасных прошла весьма спокойно и на удивление быстро, с опережением намеченного планом срока. Полки удалось пополнить по штатам военного времени.

Одна особенность невольно удивляла всякого, кто знакомился в те дни с беспрерывно прибывающими маршевыми колоннами: обилие запасных унтер-офицеров, многие были с Георгиевскими крестами – за недавнюю русско-японскую войну. Унтер-офицеры – золотой фонд любой армии. Зачем же эта поголовная мобилизация? Расчет на быструю победу? Легкомысленно… А золотые кадры все прибывали и прибывали. В ротах не хватало вакансий для старших унтер-офицеров, многих приходилось назначать командовать отделениями, младших же унтер-офицеров вообще ставить рядовыми. Опытные генералы покачивали головами – это же все равно что хрустальной вазой заколачивать ржавые гвозди!

С утра Лавр Георгиевич отправился в полк, размещенный, не в пример другим, основательно – в старинных войсковых казармах. Он оставил его напоследок, ибо другие полки дивизии размещались временно и наспех – в разбросанных по округе деревням.

На избитом плацу полк выстроили поротно. Отдельно на левом фланге стояли пулеметная команда и рота службы связи.

На плац вынесли аналой и образ Дмитрия Солунского. Поплыл дым ладана.

Командир полка, немолодой полковник с седою головой, аккуратно перепоясанный ремнями, тревожно посматривал на нового дивизионного. Худое азиатское лицо Корнилова с косой бородкой клинышком хранило бесстрастное выражение. Полковник обратил внимание, что у дивизионного, как у всех людей маленького роста, была привычка делать быстрые широкие шаги. Именно эта широкость шага стала его первым впечатлением от знакомства с генералом.

Над плацем раскатился зычный командирский голосище:

– По-олк… смир-р-на-а! Под знамя… слуша-ай: на-а кра-ул!

Лязгнули выхваченные офицерские шашки, колыхнулся и замер частокол штыков. С правого фланга показалась знаменная рота с полковым штандартом. Оркестр ударил марш.

– На молитву-у… шапки долой! Певчие… пред полк! Старенький священник, седой, подслеповатый, произнес слово о мужестве воина и христианской небоязни смерти за Веру, Царя и Отечество. Стояла напряженная глухая тишина. Замерли даже чумазые еврейские мальчишки, облепившие забор вокруг казарм. Затем речь держал командир полка. Он говорил, держа фуражку в опущенной руке. Под конец на его глазах выступили слезы. Он смешался и махнул своему заместителю. Тот лихо крутнулся на каблуках. Оркестр грянул хватающий за сердце марш «Прощание славянки».

На улицах по обе стороны стояли взволнованные толпы. На солдат летели цветы. Рядом с колоннами бежали плачущие женщины. Вот одна из них подбежала к строю и, путаясь руками от волнения, стала надевать солдату с краю маленькую ладанку на шею. Солдат покорно подставил голову и, мелко шагая, с винтовкой на плече, старался не сбиться со строевого ритма. И все гремел, не переставая, этот томительный, терзающий душу мотив «Прощания славянки». Ни одна армия в мире не имела такой волнующей военной музыки, как русская.

Что и говорить, подъем в связи с германским объявлением испытывался небывалый. Два дня назад в штабе корпуса Лавр Георгиевич слышал рассказ о потрясающей церемонии в Зимнем дворце. Военная угроза мигом погасила все распри политических противников, примирение было всеобщим. А когда государь, намереваясь показаться народу, вышел на балкон, необозримая толпа, запрудившая Дворцовую площадь, опустилась на колени и запела «Боже, царя храни».

Настроение первых дней августа повсюду было такое: «Бедные немцы! Они что, забыли судьбу Наполеона?» Среди офицеров в штабе корпуса царило праздничное убеждение: «К Рождеству будем в Берлине!» Какой-то капитан – судя по нарядному аксельбанту, полковой адъютант – озабоченно выспрашивал у рослого ротмистра, брать ли на фронт парадный мундир.

На вокзале, провожая первый эшелон дивизии, Лавр Георгиевич не мог сдержать гримасы: на красном вагоне наискось белела свежая надпись мелом: «40 человек или 8 лошадей». Эта торопливая деловитая надпись сильно разнилась с тем праздничным настроением, какое только что испытывалось всеми на взбудораженных улицах городка.

Дивизии выпал тихий участок фронта. Война, судя по газетным сообщениям, гремела далеко отсюда, во Франции. Солдаты вкапывались в землю, устраивали землянки и блиндажи. Южная Польша многим напоминала родимые места: ленивые речушки, перелески, желтые созревшие поля. Поражало обилие садов. От яблок и груш ломились ветки.

Бытовая грязь гигантского людского скопища еще не успела обезобразить линию окопов, протянувшихся от Балтики до Буга.

Вот так же тихо, безмятежно начиналось и десять лет назад в Маньчжурии…

Пока солдаты выглядели бодро и уверенно. Бои не начинались, и порыв еще не выветрился окончательно, однако угар стреми-тельной победы уже прошел. Да и испытывался ли он рядовыми, сменившими зипуны и кацавейки на серые шинели?

Генеральский чин Корнилова все больше отдалял его от солдатской серой массы. Началось это с учебы в Академии. Но уже в Маньчжурии, будучи начальником штаба стрелковой бригады, он научился узнавать о настроении в окопах из случайно подслушанных разговоров, из крепких солдатских словечек, достигавших его командирских ушей. Выручала и малейшая возможность побывать на передовой и собственными глазами взглянуть на обстановку. Тут сказывался опыт. Солдаты, пусть и безмолвные, евшие начальство вытаращенными глазами и браво рявкающие на расспросы «Так точно!» и «Никак нет!» (строго по Уставу), – даже самый их вид мог многое сказать опытному офицеру. Была бы лишь охота это узнавать, этим интересоваться.

В один из дней, когда страна и фронт жили сладкими известиями о стремительной удаче армии Самсонова, Лавр Георгиевич приехал на командный пункт полка. Его встретил седой полковник, тот самый, чей полк Корнилов провожал на станции при посадке в эшелоны. Зарылся полк умело, основательно, офицеры выглядели со всей возможною опрятностью. Когда совсем стемнело, Корнилов выразил желание пройти в передовое охранение. Небольшой группой спустились в прекрасно оборудованный ход сообщения.

Перед землянкой, хорошо укрытой от вражеского наблюдения, теплился костерок, голоса лежащих звучали мягко, рассудительно.

– Угораздило же их! – доносилось от огня. – Тут самая рожь поспела, самая что ни на есть работа, а они – воевать. Подожда ли бы хоть малость. Зима придет – что жрать будем? Голова у них имеется или нет?

– Зима! Ты что, тут до зимы собрался прохлаждаться? Про Самсонова слыхал?

– Значит, самсоновские и заслужат первые домой. А мы? Чей-то густой голос, видимо кадрового унтер-офицера, мрачно подытожил:

– Торговали – веселились… Одно и то же, как поглядишь. Горячий навоз быстро остывает!..

Целая гурьба начальства вывалилась из темноты к огню. Солдаты испуганно повскакали. Лавр Георгиевич мазнул взглядом по ошалелым лицам. Унтер-офицер присутствовал. Опытный старослужащий, он держался без солдатской очумелости. Без всякого сомнения, это ему принадлежала заключительная фраза, полная предельного цинизма… Огонь костра в небольшом углублении умирал. При слабом свете Корнилов бросил взгляд в глубину землянки и в ее убогом убранстве разглядел приколоченный к бревенчатой стене темный образ и простенький киот. Крупнойзамысловатой вязью было выведено евангельское наставление Спасителя: «Нет больше сея любви, как душу свою положить за други своя».

Спустя час, в штабе, за стаканом чая, седой полковник уверенно говорил о мужественном настроении солдат. Лавр Георгиевич угрюмо слушал. Он подносил стакан к губам и горячий его краешек запускал под отросшие усы. Знаток и болезненный любитель чая, он оценил заварку. В полку несомненно знали о маленьких пристрастиях дивизионного начальника и постарались доставить ему приятное. Лавр Георгиевич слушал бодрые разглагольствования штабных офицеров и думал о том, что, совершись чудо – войди бы русская армия в Берлин всего месяц спустя после наступления Самсонова, – подтвердились бы все планы и надежды на затеянную войну.

Однако такие войны, какая заварилась и набирала мах, в один месяц не выигрываются.

Генерал Н.П. Михневич, чьи лекции Лавр Георгиевич слушал и конспектировал в Академии, являлся автором капитального учебника над названием «Стратегия». Эту книгу знал каждый русский генерал. В «Стратегии» четко формулировался основной закон современных войн: решающее значение для достижения победы имеет отнюдь не интенсивность напряжения сил страны, а продолжительность этого напряжения. Как степняк по крови, Лавр Георгиевич толковал этот закон по-своему: длительную скачку выигрывает лишь тот скакун, у которого глубже дыхание и капитальнее запас природных сил. Первоначальная резвость никогда не принесет победы.

Начавшаяся война с целой коалицией сильных держав вызывала у Корнилова тяжелые предчувствия.

Союзники… Англию удалось с трудом заставить объявить войну Германии. Однако из-за своего Ла-Манша она на материк не сунется, отсидится за спиной воюющих. Франция? Вот уж на кого никакой надежды! Лавр Георгиевич был поражен, узнав, что уже в первые месяцы каждый двадцатый из мобилизованных французов уклонился от призыва. Необычайно высоким оказался и процент обыкновенных дезертиров. А война только начиналась!

На Россию все надежды у союзничков, на русского солдата…

Но подготовилась ли как следует сама Россия к такому длительному испытанию, как война?

Внешне Россия по-прежнему выглядела завидно крепкой. Удалось даже в короткий срок поправить военное хозяйство после Цусимы и Мукдена. Однако как обстояло дело с продолжительностью напряжения?

Русская монархия еще удерживала трон, но потеряла всю недавнюю самодержавность. Совершенно одряхлело и старинноедворянство, съездилось. Сначала лакейское англоманство, затем коварнейшее франкмасонство превратили его, опору трона, в наиболее оголтелую антипатриотическую силу. Раболепствуя, дворянство сдало без единого слова протеста власть денежным мешкам – народившимся финансистам.

Что такое банки, банковский капитал? Обыкновенные ростовщики, наживание на даче денег в долг. Но если в прежние времена это занятие считалось позорным и совершалось тайно, то ныне ловкие манипуляции с деньгами (биржи) совершаются открыто, нагло, торжествующе. Некогда презренное занятие евреев-ростовщиков стало необходимейшим условием нормального функционирования государственного механизма. Деньги стали кровью, а биржи – сердцем государств. Люди, распухшие от золота, стали третьим сословием России – буржуазией. Копируя европейские порядки, завели многопартийность. Прием испробованный, иезуитский, ибо в мозаике крикливых групп и блоков весьма удобно маскироваться тем, кто из-за кулис этого кукольного балагана уверенно дергает за ниточки. Одержимая одним на свете – безудержной наживой, буржуазия установила невиданную эксплуатацию работающего люда. В ответ стало все больше закипать естественное возмущение. По стране загуляла с каждым днем растущая энергия четвертого сословия – пролетариата. Это была сила молодая, мускулистая, а главное – сплоченная. Рабочий из многолюдного грохочущего цеха никак не походил на забитого, затурканного мужика, ковыряющегося в одиночку на своей тощей десятине… Невысокого мнения был Лавр Георгиевич и о русском духовенстве. Священнослужители в тяжелую минуту бросали свою паству и спасались сами. Недаром же свирепые монголо-татары совершенно не трогали монастырей, храмов и попов!

Можно ли было в таком состоянии кричать о Берлине и заноситься извечной мечтой о близкой возможности снова «приколотить щит Олега над вратами Царьграда»?

Правда, покамест у России имелась одна испытанная сила – ее армия…

Загадкой для Корнилова и многих русских генералов было решение военного и политического руководства Германии наплевать на стратегическое предостережение Бисмарка и заставить свой народ сражаться на двух фронтах одновременно: на Западе и на Востоке. Еще одно свидетельство того, что державами, даже великими, управляют отнюдь не лучшие умы нации.

В основе этой губительной ошибки лежала, как это ни странно, предельная осведомленность германского руководства. Добыв русский мобилизационный план (наисекретнейший документ!), немецкий генеральный штаб рассчитывал, что раньше чем через полтора месяца на фронте русской армии не громыхнет ни одно орудие, не двинется из окопов ни одна дивизия. Таким образом, с самого начала немецкие генералы получали продолжительную фору в целых шесть недель. За это время следовало разгромить легкомысленную Францию, желательно повторить триумф Седана, когда в плен угодил сам французский император. Быстрая победа на Западе должна была завершиться стремительным занятием Парижа. И немецкие корпуса, не теряя ни часа, мощно двинулись прямо на Париж.

Расчеты немцев на быстрый разгром французской армии, на блицкриг, как будто сбывались. План Шлиффена осуществлялся по тщательно разработанному расписанию. Армия генерала Клюка, захватывая уютные провинциальные городки и старинные замки, надвигалась на Париж. Из французской столицы началось повальное бегство. Дороги на юг не справлялись с потоками потерявших голову парижан.

Французское правительство отчаянно взывало и к Лондону, и к Петербургу. Англичане, поколебавшись, все же объявили себя в состоянии войны с Германией, однако на поле боя не спешили, известив Париж, что им необходимо мобилизовать и сосредоточить достаточное количество хорошо обученных дивизий.

Глаза французов с надеждой устремились на Россию. Посол Морис Палеолог донимал Николая II мольбами о немедленной помощи. Судьба прекрасной Франции повисла на волоске.

Русский план войны предусматривал первоначальное выступление против Австро-Венгрии. Глубокий обход левого фланга австрийских войск создавал угрозу всему Силезскому промышленному району. Лишь после захвата этого жизненно важного для Германии центра наступала очередь самой немецкой армии. Отчаянное положение Парижа вынудило русское командование срочно поменять все планы.

Верховный главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич, дядя царя, обрадовал Палеолога, сообщив наконец, что завтра, 14 августа, он выезжает в свою Ставку, в Барановичи, и сразу же отдает приказ о наступлении. Французский посол кинулся к шифровальщикам. В Париж, потерявший голову от паники, полетела коротенькая телеграмма: «Держитесь, спасение близко!»

Прибыв в Ставку, великий князь, худой и долговязый, неловко, по-журавлиному, склонился над огромной картой. Русский фронт тянулся с севера от Балтики до Румынии на юге. На границе с Восточной Пруссией развертывались две армии: Самсо-нова и Ренненкампфа. Южнее, против Галиции, изготавливался Юго-Восточный фронт, самый обеспеченный, самый боевой. Обстановка диктовала предпочесть удар на юге. Однако как отреагируют на это немцы? Скорей всего они предпочтут пойти здесь на временную неудачу, но постараются завершить разгром францу-зов. Немецкие офицеры, как передавали, уже разглядывали в свои сильные бинокли парижские предместья. Великий князь избрал удар на севере. И армия Самсонова, не завершив формирования, устремилась на зеленые поля Восточной Пруссии.

Немцы изумились: русская армия оказалась способна начать столь мощное наступление чуть не на месяц раньше мобилизационного срока. Направление удара было угрожающим: никуда не сворачивая, прямо на Берлин. Словно укол шпагой в самое сердце! Бешено заработал узел связи германского генштаба. Из-под самого Парижа в Пруссию понеслись воинские эшелоны. В вагонах сидели солдаты двух стрелковых корпусов, выведенных прямо с поля боя.

Еще в эшелоне, по дороге на фронт, ушей Корнилова достигли слабые отзвуки напряженных придворных интриг. Государь, оказывается, не счел нужным проводить главнокомандующего своей армией (и своего дядю). По слухам, на вокзал его не пустила немка, раздосадованная августейшая супруга Александра Федоровна. Великий князь вроде бы нисколько не огорчился столь явным проявлением высочайшей немилости. Всеми мыслями он был уже на фронте. Профессиональный военный, он прекрасно знал, что русский генералитет сверх всякой меры засорен никчемными людьми, великосветскими шаркунами в эполетах, но в то же время в строю недоставало более трех тысяч офицеров. Где их взять? Когда готовить?

Великий князь присутствовал на общем заседании Государственной думы и Государственного совета, когда весь зал дружно поднялся на ноги и в один голос обратился к взволнованному Николаю II: «Веди нас, государь!» Этот порыв не обманул главнокомандующего. Знают ли они, что армия обеспечена лишь на первые месяцы войны? Ответственные генералы, поглаживая отросшие животы, радовались, что им удалось создать достаточный запас снарядов – по тысяче на каждое орудие. Однако у немцев этот запас был в полтора раза больше!.. Великий князь, как редко кто из Романовых, сознавал, что начавшаяся бойня будет вестись до полного изнеможения, на измор. Поэтому, отправляясь в свой полевой штаб, в Барановичи, он выкроил время и собрал поставщиков на армию. Зная неистребимую натуру этих прохвостов, он был предельно краток: «Господа, только без воровства!» Верил ли он в силу своего наказа? Едва ли. Если уж Петру Великому с его дубинкой… Однако великий князь был полон решимости употребить всю отпущенную ему власть.

Пока великокняжеский поезд, очень коротенький, составленный всего из нескольких вагонов, уносился к югу от столицы, штабные офицеры, задержавшись после ужина в салоне, обсуждали поразивший всех патриотический порыв населения. Так было не только в обеих столицах, такое происходило по всей стране.

Обратили внимание и на вроде бы совершенно незначительную деталь во всенародном торжестве: государь, появившись на балконе Зимнего дворца, не вывел с собой царевича Алексея, не показал народу наследника престола. Это был нежелательный, дурной знак.

Таким образом, перечень знамений, порождавших тревожные, самые нехорошие предчувствия, продолжал сопровождать это явно неудачное, несчастливое царствование…

Тем не менее, осуществляя план Шлиффена, германская армия легко сминала заслоны французских войск. Задержек с продвижением, как правило, не возникало.

Изумленный стремительностью немецкого наступления, мир ждал падения Парижа. Спасения французам быть не могло. Сдав врагу столицу, Франция как бы останавливала свое сердце.

Совершенно неожиданно, вопреки всякой военной логике, последовало знаменитое «чудо на Марне». Армия надменного, самоуверенного Клюка почему-то принялась топтаться на месте и, преступно медля, роковым образом теряя время, подставила гарнизону обреченного Парижа свой растянутый правый фланг. Неслыханная удача! Французы, сами еще плохо веря в свалившееся счастье, немедленно использовали этот единственный шанс на спасение. Генерал Клюк получил сокрушительный удар, и картина сражения за Париж переменилась моментально и самым решительным образом. Разгром немецкого правого фланга, помимо своего военного значения, вдохновил французов на достижение окончательной победы.

После войны специалисты доказали, что на полях сражений, особенно столь грандиозных, судьбоносных, никогда и никаких чудес не происходит. Все выдающиеся победы имеют свои причины, свое логическое объяснение. Так произошло и с разгромом немецких войск у самых стен Парижа.

«Чудо на Марне» французам обеспечили русские войска в Восточной Пруссии!

Армия Самсонова, выиграв приграничное сражение, устремилась прямо на Берлин. Перед немецким руководством возникла мучительная дилемма: что важнее – Париж или Берлин? Это было первым неудобством войны на два фронта. Жесткий выбор заставлял действовать по методу тришкиного кафтана. Сознавая всю стратегическую важность штурма Парижа, немцы тем не менее вынуждены были спешно снять с Западного фронта два лучших корпуса, погрузить их в эшелоны и по зеленой улице перебросить на Восток.

Вот почему генерал Клюк затоптался у самых стен Парижа, упуская из рук близкую победу: ему не хватило как раз этих двух корпусов для окончательного натиска!Военная стратегия не терпит спешки. Искусство войны – одно из самых сложных. Можно случайно выиграть одно сражение, однако успех во всей кампании случайным быть никогда не может. Лавр Георгиевич в этом случае любил приводить пример со знаменитым Ганнибалом. Великий полководец навек прославил себя Каннами, однако войну тогда все-таки выиграл не Карфаген, а Рим.

Лавр Георгиевич хорошо знал генерала Самсонова. В русско-японской войне Самсонов командовал кавалерийской дивизией. Там же, на полях Маньчжурии, в крепкий узелок завязалась его лютая вражда с генералом Ренненкампфом. Последний, тоже командуя дивизией, чрезвычайно ревниво относился к постоянным успехам своего соседа по фронту. Однажды в завязавшемся сражении потребовалась его помощь. Однако Самсонов этой помощи не получил и вынужден был отступить, оставив Ентайские угольные шахты. Генерал был в ярости. Конфликт двух начальников дивизий с трудом уладил командир корпуса. И все же самолюбивый Самсонов, встретив Ренненкампфа на вокзале в Мукдене, не сдержался и влепил ему пощечину… В Восточной Пруссии оба генерала вновь оказались соседями по фронту, только теперь они командовали армиями.

Самсоновское наступление, первые его победы испугали немцев. Их глазам представилась ужасная картина: русские казаки на Унтер-ден-Линден. Но тут судьбе было угодно оборотить к ним свой милостивый лик. Прежде всего громадной ценности подарком для немецкого командования явилась небрежность самсонов-ского штаба: все приказы по наступлению передавались по радио почему-то без всякой шифровки, открытым текстом. И совсем уж непостижимым представлялось бездействие генерала Ренненкампфа. Даже в самые критические дни, когда над наступающими нависла угроза полного разгрома, соседняя армия не двинулась с места и продолжала безучастно наблюдать, как Самсонов мало-помалу подставляет свой левый фланг. Немцы были бы круглыми дураками, упусти он столь счастливую возможность. Дураками они себя не показали, последовал столь мощный удар во фланг, что все успехи самсоновского наступления были смазаны в одночасье. Спасаясь от позора плена, генерал Самсонов застрелился.

Тогда же по горячим следам свершившегося разгрома Лавр Георгиевич много рассуждал о том, с какой стати затевалось наступление именно в Восточной Пруссии. В начавшейся войне Россия имела не одного, а, по крайней мере, двух противников: помимо Германии еще и Австро-Венгрию. Из этого и следовало исходить. Одного взгляда на стратегическую картину достаточно, чтобы заставить русское главнокомандование искать решающего успеха для себя в первую очередь на юге. Так нет же, стали наступать на севере! Зачем? С какою целью? Почему? Ответ один: так было необходимо для союзников. Иными словами, с первых дней войны русская армия смирилась с подчиненным положением. Командовали ею не из Ставки и даже не из Петербурга, а из Лондона и Парижа.

Первой жертвой русского союзнического долга была армия Самсонова, кинувшаяся в бой всего лишь на 16-й день после начала мобилизации.

Когда-то, пять веков назад, польский король Владислав в этих же местах, под Танненбергом, наголову разгромил полчища закованных в броню тевтонов. Название городка – Танненберг – стало символом воинской доблести славян… Теперь, разгромив армию Самсонова, немцы взяли мстительный реванш.

Над оцепенелой Россией, уже предвкушавшей сладость быстрого и близкого триумфа, раздался первый погребальный звон.

Зимний дворец отреагировал на успех немецкого оружия довольно своеобразно: отныне столицу России повелевалось именовать не Петербургом, а Петроградом…

Как видим, планы военных сломались с первых же дней. Война пошла совсем не так, как ее готовили опытные генералы. Однако это вовсе не значит, что великое мировое взаимоистребление продолжалось хаотически, подобно пьяной драке на базаре. Во всей кажущейся неразберихе просматривалась строгая система, железная организованность. Если в августе 1914 года великие державы, боясь быть обвиненными в агрессии, выдерживали, словно велосипедисты нервный сюрпляс, то теперь, когда война заполыхала, в расчет пошло совсем другое: окончательную выгоду получит тот, кто сумеет влезть в войну самым последним. Не ввязываясь в бойню, можно было помогать воюющим, поставляя им все потребное для уничтожения. Война всегда была самым прибыльным предприятием. Поэтому одни гибли и калечились, в то время как другие всячески ловчили и наживались. Воюющие – слабли, торгующие – крепли.

В конечном счете как раз это и входило в самые темные, самые вожделенные расчеты тех, кто незримо находился за кулисами гигантских мировых событий… Лавр Георгиевич Корнилов относился к числу немногих генералов русской армии, которых не обманул невиданный патриотический подъем в начале августа, когда гигантская толпа на Дворцовой площади благоговейно опустилась на колени и запела гимн, едва фигурка царя показалась на балконе. Это был всего лишь порыв, движение экзальтированной души. Четыре дня спустя этот же порыв кинул тех же самых людей на разгром тяжеловесного, мрачного здания германского посольства – на брусчатку мостовой полетели хищные бронзовые орлы, сорванные с фронтона. Разгрому подверглись и столичные магазины, чьи владельцыносили немецкие фамилии. Первая ярость была утолена… Однако сколько раз Корнилову вспоминалась случайно подслушанная циничная фраза унтер-офицера: «Горячий навоз быстро остывает!»

Мощное наступление, какое начал русский фронт, потребовало предельного напряжения всех сил державы, и сразу же обнаружились громадные прорехи как в организации всего государственного механизма, так и в подготовке к войне. Русская лошадь отправилась в скачку с предельно коротеньким дыханием. На какое напряжение, тем более длительное, рассчитывали власть имущие, если все или почти все заводы, фабрики, рудники и шахты принадлежали иностранцам? Не от хорошей жизни русское правительство в первые же месяцы войны принялось лихорадочно размещать заказы на вооружение за границей… Не в лучшем состоянии находилось и сельское хозяйство. Основное население России обитало в деревнях. Урожайность оставалась традиционно низкой: всего чуть более 40 пудов с десятины. Сводить концы удавалось за счет количества вздираемой сохой земли, но отнюдь не качества. И вдруг военная мобилизация разом обезмужичила русские деревни. Тяготы кормить страну и фронт легли на плечи многожильных русских баб… А транспорт? Любой прапорщик, окончивший училище, знает, что перевозка всего одного стрелкового корпуса требует 140 железнодорожных составов. Столько же необходимо и для его снабжения. При этом как не взять в расчет состояние российской железнодорожной сети по сравнению с европейскими странами? Этот предмет – транспортные артерии страны – специально изучался в Академии. Хорошо подготовленная армия воюет не столько пушками, сколько железными дорогами. Война была противопоказана России. К длительному военному противостоянию она была попросту не готова. И все же ввязалась! Снова, как и в недавнем случае с Японией. Генералы относятся к той части общества, которые избрали для себя профессию защитников Отечества. Государство вынуждено содержать их – и неплохо содержать! – помня извечное правило: «Кто не хочет кормить собственную армию, тот будет кормить чужую». Генералами, как известно, не рождаются, генералами становятся. И здесь, как и везде, простор для ловкачей. Корнилов принадлежал к тем исправным служакам, кто тянул военную лямку, избегая брякать шпорами на столичных паркетах. Впрочем, таким, как Корнилов, солдатским сыновьям на паркеты не было и ходу. С годами в России установилась постыдная и гибельная для армии традиция: отбор в высшие эшелоны генералитета производился не на полях сражений, а в приемных, по принципу угодливости – словно в толкающейся локтями дворне дикого, самодержавного барина. Генералы в пышных эполетах, с «иконостасом» всевозможных орденов наду-вались спесью перед серым солдатским строем, а на дворцовом паркете вели себя как настоящие природные холопы. Стоило ли после этого удивляться расчетам подобных стратегов на ведение войны? Снова укоренившаяся русская привычка на авось. Снова природная завороженность необозримыми пространствами России. Разве такую странищу, такую махину возможно сокрушить? Да не найдется такой силы! Ну, что-то, может быть, и стронется, что-то подвинется (как в случае с Японией), но ведь не крах же, не конец!

Первые же дни на фронте, первые сражения со всею очевидностью продемонстрировали, что русская армия предпочитает старинную систему: воевать навалом живой силы. Уж у кого, у кого, а у России солдат много. Ну положат чуточку побольше, чем у немцев и австрийцев, – подумаешь! Беда невелика. У кого солдат побольше, тот и победит в конце концов. Нас-то, русских, всех до единого все равно никому и никогда не перебить!

Словом, по давней традиции, русская армия имела отличные полки, посредственные дивизии и чрезвычайно слабые армии. Никудышное командование, все по той же традиции, полагалось на сказочные свойства русского солдата: мужику, переодетому из зипуна в шинель, не привыкать своим героизмом и самопожертвованием исправлять любые промахи и просчеты самого высокого начальства.

Первые успехи Юго-Западного фронта могли ошеломить кого угодно. Русские войска, пережив разгром Самсонова, стремительно взломали оборону австрийцев и, захватив Перемышль, приблизились на пушечный выстрел к Кракову.

В Карпатах передовые полки уверенно сбивали австрийцев с перевалов. Перед наступающими открывались необозримые пространства Венгерской равнины.

Осень в Карпатских горах радовала глаз золотом и багрянцем. Легкость выигранных сражений питала победный оптимизм в русской армии. Солдаты шагали бодро, глядели весело. Грамотные с интересом листали немецкие книжки. Почта уносила на родину тысячи открыток с изображениями Вильгельма и Франца Иосифа.

Пленные австрийцы, потрясенные случившимся, тянулись в струнку и козыряли не только офицерам, но и рядовым солдатам.

Лавр Георгиевич размышлял о том, что не давало ему покоя: слишком легко дались первоначальные успехи. Поражало слабое сопротивление австрийцев, недостаточная насыщенность войсками в местах прорыва фронта.

Невольно создавалось впечатление, что против всей изготовившейся мощи Юго-Западного фронта австрийское командование выставило лишь заслон.Офицеров Генерального штаба отличала та особенность, что они были приучены смотреть на военные события не с фасада. Войне необходимы и массовый героизм, и бесстрашное презрение к врагу. Однако прежде всего войне необходима подготовка, тщательная, всесторонняя. Иначе плохо… В Корнилове помимо его воли срабатывало профессиональное предчувствие разведчика. Легкость выигранного приграничного сражения связывалась7 с каким-то недосмотром в подготовке к такому испытанию, /как война.

Незадолго до нее вернувшись из Китая, Лавр Георгиевич обязан был пройти командный ценз. Сначала он получил Эстонский пехотный полк, затем – 9-ю Сибирскую стрелковую дивизию. Война застала его в строю. Сейчас он командовал 48-й Стальной дивизией… Дела разведки отодвинулись, однако не забылись насовсем. Он знал, что в самый канун войны русскую военную разведку постигла роковая неудача: в Вене был разоблачен полковник Редль, один из руководителей австрийской секретной службы, много лет работавший на Россию. Благодаря Редлю, русское командование узнало святая святых австрийского генштаба: мобилизационный план. Как же поступили австрийцы? Они нашли время лишь отвести свои войска на двести километров в глубь страны. Так что легкость победы на границе недаром точила Корнилова: русские войска, фурией кинувшись на неприятеля, ударили по пустому месту.

Разведка – чрезвычайно тонкий, хрупкий инструмент. Кто об этом забывает – получает кровавые уроки.

Так вышло и с русскими войсками, завязшими на всю зиму в Карпатских горах.

Ранним теплым утром 19 апреля на позиции Стальной дивизии обрушился ураганный артиллерийский огонь. Сразу ожили штабные телефоны. На участках соседних дивизий, справа и слева, немцы также начали мощную огневую подготовку.

Русская сторона отвечала редко, экономно.

Сам артиллерист, Корнилов испытывал настоящее потрясение от методической работы немецких пушек. Особенный страх в русских окопах наводил обстрел снарядами гигантских калибров, которые солдаты прозвали «чемоданами». Сначала слух улавливает тупой и ровный звук далекого выстрела. Приближение снаряда, режущего воздух, угадывается по характерному хрипящему звуку. Все ближе… ближе… Солдаты пригибаются, стараясь вжаться в землю. Наконец раздается оглушительное «тр-ра-ах!» Дух захватывает от мощного сотрясения земли и воздуха. Вздымается громадный столб земли, огня и дыма. Взлетают остатки блиндажей, летят и медленно оседают обрывки солдатских шине-лей. Место попадания в окоп ужасно: безобразная глубокая воронка, вокруг крики, стоны искалеченных…

Тем апрельским днем немецкий генерал Макензен начал свое хорошо подготовленное наступление. Русская оборона была перепахана. В нескольких местах противник преодолел упорное сопротивление и стал быстро продвигаться вглубь. К исходу дня Стальная дивизия получила приказ прикрыть начавшееся отступление.

Горный рельеф сильно помогал оборонявшимся. На редких горных дорогах достаточно было выставить сильный заслон, и немецкое продвижение останавливалось. Требовалось время, чтобы скопившимися силами смять эту преграду и устремляться дальше.

Так, прикрываясь Стальной дивизией, словно щитом, 8-я армия поспешно скатывалась с карпатских склонов. Позади, в ущельях гор, то взрывалась беспорядочная пальба, то затихала. Там, в упорных арьергардных боях, таяли силы обреченной дивизии. Ради своего спасения 8-я армия пожертвовала Стальной.

Немецкое наступление сокрушило весь Юго-Западный фронт. Не прошло и года после начала боевых действий, как обнаружилось поразительное легкомыслие высшего командования России.

Запас снарядов был расстрелян в первых же боях. Пехота стала подниматься из окопов, не получая никакой артиллерийской подготовки. Потери в живой силе достигли устрашающих размеров. В некоторых корпусах в строю осталось по 5—7 тысяч штыков. В окопы посылались спешенные кавалеристы.

Прекратился не только подвоз снарядов, не хватало самого необходимого – винтовок. Маршевые пополнения прибывали невооруженными. Солдат заставляли подниматься из окопов с голыми руками, им приказывалось следить не столько за неприятелем, сколько за своим ближайшим соседом: убьют – подберешь его винтовку!

Так воевать было нельзя. В неподготовленных атаках гибли целые дивизии. По окопам поползло: измена… предали… А вскоре бдительные глазастые фельдфебели стали отбирать украдкой ходившие по солдатским рукам «возмутительные» листовки…

Крамольная зараза проникала на передовую из глубокого тыла, причем прилипчивой этой заразе был подвержен не только рядовой состав, но и офицерский.

Напрасно русское командование взывало к своим союзникам о помощи. В прошлом году Россия пожертвовала двумя армиями, чтобы спасти Париж. Ныне ни французы, ни англичане не пошевелили и пальцем, чтобы спасти русский фронт на Карпатах. Именно в те дни родилось и стало порхать по страницам газет ядовитое изречение: «Союзники намерены воевать до последней капли крови… русского солдата!»

Весна 1915 года навсегда похоронила надежды на близкое окончание войны. Немецкий генерал Макензен несколькими уда-рами рассек фронт русских войск. Началось паническое отступление. Недавние победители, горделиво входившие в города, местечки и фольварки, бежали сломя голову, попадали в окружение, сдавались в плен. В июле русская армия оставила Перемышль и Львов, в августе – Варшаву, Ковно, Гродно, Брест-Литовск. В российском обществе наступило похмельное отрезвление. Человеческая бойня только начиналась, и этому взаимному истреблению покамест не виделось конца и края.

В Петрограде фронтовые неудачи вызвали болезненную панику. Стали исподволь готовить для перевозки в Вологду ценные документы Государственного архива, золотой запас и сокровища Эрмитажа. Из Риги, становившейся прифронтовым городом, потянулись на Восток эшелоны с оборудованием крупных заводов, выполнявших оборонные заказы.

Но в эти дни и месяцы самым непонятным образом вели себя столичные газеты. Все они (с редчайшим исключением) вдруг принялись на все лады расхваливать Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Чем хуже шли дела на фронте, тем громче раздавались славословия. Царское окружение негодовало – великий князь был нелюбим в этой среде. Царю нашептывали, что затаившиеся недруги спят и во сне видят, как бы заменить его на троне этим дылдой (Николай Николаевич в отличие от своего племянника поражал огромным ростом – под два метра). Особенно негодовала царица. Она уверяла мужа, что великий князь, будучи Верховным главнокомандующим, намерен сам пожать лавры победителя ненавистного Вильгельма. Она распаляла воображение царя, рисуя картину торжественного вступления победоносных русских войск в поверженный Берлин (мысли о поражении ей и в голову не приходили!) Кто будет красоваться подбоченясь на белом коне?!

Царицу возмущало странное равнодушие супруга ко всему происходящему. Как бы отрешившись от земного, он все свои надежды возложил на волю Всевышнего. Александра Федоровна беспрерывно совещалась с близкими людьми. Как, ну как вдохнуть в него энергию, решимость, волю? Советов подавалось множество. Царя окружали совершенно негодные люди. Царица отправлялась к мужу и принималась убеждать его вспомнить о своих великих предках, взять их в образец. Ей-Богу, для этого сейчас наступило самое подходящее время!

В окружении императора медленно, однако неуклонно тасовалась колода тщательно подбираемых помощников-чиновников. Покачнулся было на своем посту, однако быстро восстановился Горемыкин… Удалось убрать с поста министра иностранных дел Сазонова и провести вместо него услужливого Штюрмера… Удалялись Маклаков, Сухомлинов, Щегловитов, Саблер… Успех немецкого наступления в Карпатах подвигнул Николая II на ещеодин решительный поступок. В конце лета он обратился с доверительным письмом к престарелому графу Воронцову-Дашкову, наместнику на Кавказе. Он просил его освободить должность для великого князя Николая Николаевича. Граф ответил желчно. На его взгляд, помазаннику Божьему сейчас самое время думать о спасении России, а не о каких-то должностях для своих родственников. Смысл письма прогоняемого наместника Кавказа был примерно таков: «Куда же ты смотришь? Чем занимаешься?»

В конце августа Горемыкин съездил в Ставку, поговорил там с царским дядей, с генералами, а вернувшись в Петроград, объявил о роспуске Государственной думы. Через несколько дней, 5 сентября, последовал царский рескрипт: великий князь Николай Николаевич назначался на Кавказ, обязанности Верховного главнокомандующего Николай II возлагал на самого себя. Он объяснял это своим священным долгом – в такую тяжелую минуту находиться во главе народа, нации и державы.

Император уехал в Ставку и с головой ушел в военные дела. Начальником своего штаба он избрал профессора Академии Генерального штаба Алексеева. Сам Николай II всю жизнь оставался в звании полковника. Начальнику штаба Ставки он присвоил высшее звание в русской армии – генерал от инфантерии.

В столице осталась императрица, сгоравшая от стремления помочь чем только можно своему нерешительному, вялому супругу. Исполнилось наконец ее желание, ее мечта – любимый Ники возглавил русские войска. Теперь – вперед, на Берлин! Ради победы она была готова пожертвовать своею жизнью.

Отсутствие царя в столице сделало Александру Федоровну невольной посредницей в сношениях правительственных учреждений с постоянно пребывавшим в Ставке императором. Царицу осаждали просьбами, заявлениями. Она выслушивала, принимала письма, однако ничего не обещала, не посоветовавшись с Аннушкой и Другом. Из всего окружения она беззаветно верила только этим двум людям, проверенным много раз и верным… Фельдъеге-ри сновали беспрерывно. Царица заваливала мужа письмами. У них с Ники существовало давнее правило: ни дня в разлуке без письма.

«Теперь все дело в армии, – наставляла Александра Федоровна мужа. – Ты – Самодержец, ты это доказал!» И – далее: «Бог с тобой, Друг за тебя!»

И редко кто в России сознавал, что, взвалив на свои плечи обязанности Верховного, царь тем самым превратил себя в крупную и соблазнительную мишень для самой разнузданной критики за малейшие фронтовые неудачи. Если прежде от этих злобных наскоков (особенно печати) его защищало пребывание на троне, то теперь, спустившись в кресло Главковерха, он становился уяз-вимым наравне с любым офицером, с любым генералом, потерпевшим поражение.

Такая критика не замедлила и обрушилась лавиной. В вину отныне Верховному ставилась любая неудача. Газеты словно взбесились. Взрыв печатной ненависти поражал неискушенного читателя: создавалось впечатление, будто газеты в России издаются исключительно для того, чтобы поносить без всякой меры любые действия правительственных сфер. А чьи же они в самом деле: русские или… какие? Но не немецкие же газеты, надо полагать!..

Весеннее тепло окончательно расквасило карпатские дороги. На Дуклинском перевале еще лежал белейший снег. Дивизия Корнилова закапывалась в слежавшиеся сугробы. Солдатские лопаты добирались до стылой земли, долбить ее можно было только ломом.

Дивизионная разведка выяснила, что по следам отчаянно огрызавшейся Стальной идут два полнокровных австрийских корпуса. Перевес вражеских сил был обрекающим. Помогала защищаться узость плацдарма – на стороне русских пока находились горы. Корнилов намеревался сдерживать навал врага, сокрушая его авангарды. А тем временем там, внизу, где уже буйствовала весна, войска фронта выходили из карпатских теснин и растекались по равнине, готовили и занимали новую линию обороны.

Утром 29 апреля Корнилову доложили, что позади, за спиной дивизии, обнаружены вражеские егеря. Таким образом, Стальная попадала в окружение. Кидаться на прорыв и догонять своих значило привести австрийцев буквально на хвосте. Стальная, разумеется, выйдет из окружения, однако главное ее назначение не будет выполнено.

Тем утром генерал-лейтенант Корнилов отдал последний приказ: окопаться и стоять до последнего. И 48-я превратилась в затыкающий камень на узкой горловине прорыва. Австрийцам пришлось громить упрямую дивизию, не пожелавшую спастись.

Вечером снаряд ударил близ сосны, под которой в прорванной палатке работал дивизионный штаб. Отброшенный взрывом, командир дивизии потерял сознание. Очнулся он уже поздно ночью. Вокруг слышалась немецкая речь. Разгром, плен… Но не бесчестие, нет, нет!»