ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В то время как «Мерсвин», одевшись во все паруса, бодро шел курсом зюйд, его хозяин, погруженный в глубокие раздумья, расхаживал по палубе.

Нелепая губель корабельного плотника резко омрачила радость по поводу столь блестящей победы над пиратами. Да еще этот сумасбродный бунт Михеля Зиверса. На море правит приказ капитана, только он один может требовать абсолютного повиновения. И все же между ним и матросами из палубной команды наметилась отчужденность. Словно они никогда прежде не подвергали свою жизнь риску и не попадали в передряги похуже этой… Что ж ему теперь встать перед всеми, покаянно ударить себя в грудь и признать:

«Да, третья атака была ошибкой, и в гибели плотника виновен тоже «?

Они еще не оставили за собой мыс Финистерре — северо-западную оконечность Пиренейского полуострова, — еще простирались перед «Мерсвином» воды коварного Бискайского залива, в котором в любое время и с любой стороны мог налететь шквал: и если в такой обстановке нельзя целиком положиться на команду, то опасность возрастает неизмеримо.

Но неужели третья атака и впрямь была излишней? Конечно, пиратский корабль затонул бы и без того, но кто знает, сколько драгоценного времени, которого они и так уже потеряли немало, ушло бы на ожидание? Или же надо было довольствоваться малым — срубленной фок-мачтой алжирца? Ясное дело, без нее берберийцам нечего было и помышлять о погоне за «Мерсвином», но тогда в его трюме не сидели бы сейчас две дюжины пленных пиратов. Капитан Берент Карфангер был самым молодым из членов правления гильдии капитанов Гамбурга, он не имел столько судов, сколько Томас Утенхольт и большинство других судовладельцев, поэтому удачный исход сражения с алжирцами, да еще двадцать три пленных пирата намного повысят его авторитет и влияние… Но не объяснять же все это команде!

Над телом погибшего плотника тем временем хлопотал старый парусный мастер, зашивавший его в полотняный саван; в ноги покойника уже были положены два пушечных ядра, как этого требовал морской обычай. Тот же обычай не позволял оставлять мертвеца на судне более суток, ибо это приносило несчастье. За спиной парусного мастера робко жался юнга Хейн Ольсен, следя за его сноровистыми руками. Мальчишка трусил не столько оттого, что видел перед собой покойника, а скорее по той причине, что про старика-мастера ходили слухи, будто он может предсказать чью-либо смерть или несчастье, которое должно непременно приключиться с кораблем, и умеет разговаривать с мертвецами. Вот и сейчас он что-то бормотал себе под нос, словно беседовал с мертвым плотником, восковое лицо которого еще виднелось из складок савана. Юнга никак не решался заговорить с мастером, но когда тот вдруг проткнул толстой иглой нос покойника, не выдержал и взвизгнул:

— Ой, да вы же воткнули иглу ему прямо…

— В нос, хотел ты, верно, сказать, Хейн? — не дал ему договорить старик. — Да, последний стежок должен проходить через нос, а не то покойник может вернуться и натворить бед. Так уж принято у моряков, и ничего тут не поделаешь.

— Но как же мертвецы могут возвращаться?

— Как? Да очень просто. Вот послушай, что приключилось лет двадцать тому назад на голландском фрегате «Оран». Был у них там старший боцман, рыжебородый такой детина и кривой на один глаз. Команда его любила.

Только был у него один большой недостаток — пил без всякой меры. Эта страсть его и сгубила: помер он на «Оране». Как водится, зашили его в саван и сбросили через планшир ногами вперед. А парусный мастер, то ли по неведению, то ли по забывчивости, последний-то стежок через нос и не пропустил. Ну и вот, потом пришел, стало быть, на «Оран» новый старший боцман и занял койку рыжебородого. Вроде все опять пошло своим чередом.

АН нет! Как-то ночью — дело было в апреле, и «Оран» как раз шел домой — все подвахтенные проснулись от диких воплей. Офицеры повыскакивали из кают, матросы повыпрыгивали из коек и видят: новый боцман мечется по кубрику, от ужаса глаза выпучил и орет благим матом:

— Мертвец, мертвец в моей койке, одноглазый и с рыжей бородой!!

Тут несколько человек кинулись посмотреть на койку боцмана — и впрямь она оказалась мокрой, хоть выжимай. Мертвеца они, правда, уже не нашли.

Вот такая история произошла тогда на «Оране».

— А потом, после этого, мертвец опять приходил?

— Нет, больше не приходил.

Юнга молчал, но старик чувствовал, что он хочет, но не решается еще что-то сказать.

— Боишься, что смерть старого Зиверса навлечет на нас беду?

Хейн Ольсен кивнул. Старый мастер погладил его по вихрастой голове и сказал:

— Знавал я капитанов, которые без всяких разговоров приказали бы вздернуть Михеля Зиверса на фор-брам-рее. А теперь беги, разыщи боцмана и передай, что с плотником все готово.

Спустя немного времени по всему кораблю разнесся зычный голос Клауса Петерсена:

— Все наверх хоронить моряка!

Карфангер приказал положить «Мерсвин» в дрейф. Вся команда выстроилась полукругом у подветренного борта, четверо маатов принесли покойника, лежавшего на неширокой доске, и опустили его на палубу у фальшборта.

— Приведите его сына, — велел капитан, — и без оков.

Два помощника боцмана привели Михеля Зиверса и подтолкнули его к остальным. Карфангер выступил вперед и произнес надгробное слово, в котором прежде всего упомянул заслуги покойного, много лет служившего ему верой и правдой.

— Памятуя о честности и порядочности отца, — продолжал он, — я не хочу чрезмерно строго наказывать его сына, ибо сказано в Писании: «И оставь нам грехи наши, яко же и мы оставляем Тебя должникам нашим». Пусть об этом задумается каждый, кто собирается сеять вражду. Не давайте гневу овладеть собой, ибо ярость — плохой советчик.

Затем все обнажили головы и наскоро пробормотали «Отче наш». Карфангер подошел к покойному и промолвил:

— А теперь предаем тебя морю.

Четверо маатов подняли доску, положили ее на планшир, наклонили — и тело корабельного плотника с глухим всплеском скрылось в океанской пучине.

Карфангер, штурман и боцман вновь поднялись на полуют, и не успели матросы переброситься парой слов, как вновь раздались энергичные команды капитана. Десятки мозолистых ладоней ухватили брасы и шкоты, и атлантический бриз вновь раздул паруса «Мерсвина». Вместе со всеми работал и Михель Зиверс.

Старый «Мерсвин» степенно шел курсом зюйд-вест. Справа по борту в пурпурно-лиловую, окаймленную золотом перину вечерних облаков садилось солнце; казалось, что на борту царят те же мир и согласие, что и двенадцать часов назад. Однако дело обстояло далеко не так. На полубаке кучками толпились матросы, обсуждая происшедшее, а Михель Зиверс переходил от одних к другим и уверял всех подряд, что в Кадисе он еще рассчитается с Карфангером.

Вопреки опасениям, Бискайский залив встретил их мирно. Правда, на следующее утро ветер заметно посвежел и начал срывать с крутых гребней волн клочья седой пены, но это мало заботило команду, так как корабль шел в фордевинд, и работы у матросов было мало. Некоторые неудобства создавала лишь вечная сырость в жилых помещениях да промокшая одежда.

Всем не терпелось наконец погреться под ласковыми лучами испанского солнца, и оттого казалось, что корабль слишком медленно тащится на юго-запад, хотя его реи жалобно скрипели, а стеньги прямо-таки трещали под напором ветра.

Тем временем Михель Зиверс затеял и вовсе опасную игру: он принялся нашептывать каждому поодиночке, будто капитан «Мерсвина» определенно того же сорта, что и тот голландец, который не мог обогнуть мыс Доброй Надежды, и что две дыры от мушкетных пуль в его плаще — лучшее тому доказательство. «Другой на его месте враз свалился бы замертво, а ему хоть бы что», — то тут, то там слышался голос молодого Зиверса.

Один выслушивали его бредни молча, другие гнали его прочь и грозились рассказать обо всем капитану, если он не прекратит молоть всякий вздор, третьи же глубокомысленно замечали, что в кое-каких делах и впрямь не обходится без вмешательства нечистой силы.

Так «Мерсвин» вошел в бухту Кадиса и бросил якорь в городской гавани.

Карфангер приказал спустить шлюпку и отправился на берег заниматься делами. Среди гребцов в шлюпке на своем обычном месте рядом с рулевым находился и Михель Зиверс; это место он занимал на протяжении последних трех лет. Сойдя на берег, Карфангер приказал помощнику боцмана с двумя матросами оставаться у шлюпки, остальные могли дожидаться возвращения капитана в ближайшей таверне — и они не заставили себя долго упрашивать.

Время было обеденное, поэтому в таверне, куда явились гамбургские моряки, царило оживление. Ее выбеленные стены буквально ходили ходуном от разноязыкого многоголосья, хохота, божбы, проклятий и матросских песен.

Полногрудые черноглазые служанки, мелькая босыми пятками, разносили кувшины с вином, то с наигранной стыдливостью отбиваясь от грубых ухаживаний подвыпивших моряков, то с веселой бесцеремонностью усаживаясь им на колени. Время от времени кто-нибудь из кутежников отправлялся нетвердой походкой вслед за одной из красоток по скрипучей лестнице на второй этаж.

Не прошло и часа, как Михель Зиверс, не обращавший внимания на увещевания товарищей, изрядно набрался и принялся поносить на чем свет стоит своего капитана и сыпать угрозами в его адрес. Брань и яростные жесты привлекли внимание сидевших за другими столами моряков, принадлежавших, как выяснилось, к команде одного английского торгового судна. Англичан разбирало любопытство, и они начали расспрашивать гамбуржцев, чем это их шкипер мог так насолить матросу: недодал положенной порции рома или велел отхлестать у грот-мачты плеткой-девятихвосткой?

Тогда товарищи Михеля Зиверса рассказали им, как было дело: и про сражение с пиратами, и про гибель корабельного плотника, и про бунт его сына. «Конечно, — говорили они, — наш капитан шутить не любит, но уж чего-чего, а плетки-девятихвостки на „Мерсвине“ никогда не водилось. А ежели кто крупно проштрафится, того капитан в ближайшем порту высаживает на берег, суровее наказания у нас не бывает.»

Услыхав все это, англичане дружно расхохотались. «К такому хозяину, — кричали они наперебой, — мы нанялись бы, не раздумыв! « Некоторые задрали рубахи и показали Михелю Зиверсу спины, вдоль и поперек исполосованные рубцами от ударов плети.

— Гляди, олд фрэнд, вот так нам посыпают солью черствый матросский хлеб!

Однако Михель Зиверс не желал никого слушать и с» пьяным упорством настаивал на своем решении ни за что на свете больше не возвращаться на

«Мерсвин».

— Ты, приятель, наверное, мало повидал на своем веку шкиперов? — спросил его один из англичан, и гамбургские моряки подтвердили, что Карфангер — его первый хозяин и что раньше Зиверс плавал юнгой на однотонном буере «Святой Иоахим» под началом капитана Клапмютца и дальше Гельголанда в море не бывал.

Видя, что никакие уговоры не помогают, двое из команды «Мерсвина» отправились назад к шлюпке звать на подмогу помощника боцмана. Однако когда тот появился в таверне, Михеля Зиверса там уже не оказалось. Англичане сказали, что он несколько минут тому назад отправился наверх в сопровождении смуглолицой сеньориты Долорес.

— Чтоб тебя громом поразило! — помощник боцмана, бранясь, направился к лестнице. Но тут на его пути встал хозяин таверны, приземистый здоровяк с бычьей шеей, и разразился потоком испанских слов, из которых Фите Альхорн сумел лишь разобрать, что хозяин явно не одобряет его намерений.

— Прочь с дороги! — рявкнул Альхорн. — Не то получишь у меня!

Шум в таверне, как по команде, стих, все головы повернулись в их сторону.

В ответ на повторное требование помощника боцмана освободить дорогу хозяин таверны только энергичнее замотал головой. Тогда Фите Альхорн, недолго думая, размахнулся и двинул его кулаком прямо в переносицу, да так, что испанец грохнулся навзничь на ступеньки. Вспыхнула всеобщая потасовка.

Заслышав шум, доносившийся снизу, Михель Зиверс одним пинком распахнул окно, перелез через подоконник и, повисев на вытянутых руках, спрыгнул во двор. Оглядевшись по сторонам, он со всех ног пустился бежать по переулку и вскоре скрылся в лабиринте городских улиц.

Когда Фите Альхорн и его спутники почувствовали, что настало время организованно отступить, им пришлось пробиваться к выходу из таверны, словно к воротам осажденной крепости. Запыхавшиеся, в изорванной одежде и со следами недавней схватки на физиономиях, они примчались наконец к шлюпке, где, в довершение всему, встретили капитана.

— Вы уже деретесь в портовых кабаках, Альхорн? — холодно осведомился Карфангер. — Это у вас называется править службу?

Заметно сконфуженный помощник боцмана сорвал в головы шляпу и принялся объяснять причины инцидента, однако капитан вскоре прервал его:

— Лишь учитывая ваши благие намерения, Альхорн, я не стану вас строго наказывать. Выи остальные любители помахать кулаками остаетесь без берега до самого Гамбурга.

Тут Фите Альхорн попытался было выгородить остальных, уверяя, что они всего лишь выполняли его приказания.

— Оставьте, Альхорн, — вновь прервал его капитан. — Разве не они позволили Зиверсу так нализаться? Нет, все будет так, как я сказал, — с этими словами Карфангер прыгнул в шлюпку и велел грести к «Мерсвину».

К вечеру следующего дня тюки с полотном были уже переправлены из трюма «Мерсвина» на берег, наутро можно было ставить паруса и отплывать в Малагу, но Карфангер все еще не терял надежды раздобыть попутный фрахт, а кроме того ожидал известий о де Рюйтере. Встреча с голландским адмиралом сулила благоприятную возможность избавиться от пленных пиратов, чтобы не тратить на них запас провианта, предназначавшийся для команды. О том, чтобы взять их с собой в Гамбург, не могло быть и речи: двадцать три лишних рта на борту обойдутся недешево, а городская казна вряд ли пожелает возместить ему эти убытки. Он слишком хорошо знал, как все эти господа трясутся над каждым пфеннигом. К тому же столь могучей морской державе, как Голландия, ничего не стоило вступить в переговоры с алжирцами относительно обмена пленными, и напротив — кто станет решать такие, можно сказать, дипломатические вопросы с капитаном какого-то там гамбургского «купца»!

Путь в Малагу лежал через Гибралтарский пролив и Средиземное море, поэтому крайне важно было узнать, где сейчас крейсирует эскадра де Рюйтера. Может быть, его корабли бороздят море у берегов Сицилии, и тогда «Мерсвин» поплывет наобум, не дай Бог, прямо под пушки первого попавшегося пиратского фрегата?

Еще два дня прождал Карфангер попутного фрахта и вестей о де Рюйтере — все напрасно. Вместо этого начались новые неприятности. Хозяин таверны пожаловался алькальду, что гамбургские моряки разгромили его заведение, и Карфангеру не оставалось ничего иного, как уплатить за поломанные стулья и разбитые стекла.

Вконец раздосадованный, он шагал по кривой улочке по направлению к гавани. По пути за ним увязалась девочка-нищенка, предлагавшая за несколько медяков погадать по руке и предсказать будущее.

— Наше будущее и наша судьба в руках Господа, — отвечал ей Карфангер, не останавливаясь. Однако девочка вцепилась в него, словно репейник, так что ему, чтобы хоть как-то от нее избавиться, пришлось протянуть ей руку.

— Ого! — воскликнула нищенка. — Сидеть вам за одним столом с важными господами, Много трудностей придется вам преодолеть, но наградой за это станут высокие почести. Однако остерегайтесь…

— Чего я должен остерегаться? — быстро переспросил Карфангер. — Говори дальше.

— Я… я вижу корабль, мой господин, большой корабль. И вы…

— А что с ним, что с кораблем? — понукал гадалку Карфангер.

— Это будет его последнее плавание. Корабль не вернется…

Девочка боязливо подняла глаза на гамбуржца, а тот, протягивая ей серебряную монету, промолвил:

— Сколько их уже не вернулось… И каждому суждено когда-то уйти в свое последнее плавание.

С этими словами он оставил нищенку и быстро зашагал прочь.