которая становит стул и, на нем сидя, вяжет чулок,

вслушиваясь в разговоры барышень.

Фекла. Да отвяжешься ли ты от нас, няня Василиса?

Лукерья. Няня Василиса, да провались ты сквозь землю!

Няня Василиса. С нами Бог, матушки! Вить я господскую волю исполняю. Да и вы, красавицы мои барышни, что вам за прибыль батюшку гневить, - неужли у вас язычок болит говорить по-русски?

Лукерья. Это несносно! сестрица, я выхожу из терпения!

Фекла. Мучительно! убивственно! оторвать нас ото всего, что есть милого, любезного, занимательного, и завезти в деревню, в пустыню…

Лукерья. Будто мы на то воспитаны, чтоб знать, как хлеб сеют?

Даша (особо). Небось для того чтоб знать, как его едят.

Лукерья. Что ты бормочешь, Даша?

Даша. Не угодно ль вам взглянуть на платье?

Фекла (подходя). Сестрица, миленькая, не правда ли, что оно будет очень хорошо?

Лукерья. И, мой ангел! будто оно может быть сносно!… Мы уж три месяца из Москвы, а там, еще при нас, понемножку стали грудь и спину открывать.

Фекла. Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца Бог знает как низко выкройка спустилась. Нет, нет! Даша, поди кинь это платье! Я до Москвы ничего делать себе не намерена.

Даша (уходя, особо). Я приберу его для себя в приданое.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх