«Деспотический вихрь»: цесаревич Константин

Цесаревич Константин Павлович. Кто он: неудачник, растяпа, глупец, упустивший шанс внести свое имя в список русских царей, на скрижали славы России, или он романтик, ради любви и покоя в семейном кругу с милой ему л<енщиной отвернувшийся от трона? А может, он реалист, человек, познавшийся себя и поэтому понимавший, что ему лучше держаться подальше от короны… Историки не имеют согласного мнения на сей счет, хотя все убеждены: Константин — человек необычайный, в его личности, в его поступках видна какая-то неординарность, нетривиальность. В нем сокрыта своя тайна…

22 августа 1826 года в полдень, в Успенском соборе Московского Кремля шла коронация нового императора Николая I Павловича. Как всегда, это было красочное и торжественное зрелище, наполненное глубоким символическим смыслом: государь венчается с Россией, встает, как тогда казалось, в бесконечный ряд ее коронованных властителей. Все заметили, что когда после матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, к руке нового государя подошел его старший брат, цесаревич Константин Павлович, Николай не дал брату коснуться руки, а быстро вскочил и сердечно обнял его. И в этом энергичном поступке молодого царя было столько тепла и благодарности. Еще бы, скажем мы, ведь старший брат, истинный наследник покойного императора Александра, подарил Николаю принадлежавшую ему корону великой мировой дерл<авы! Как же это стало возможным? Почему Константин не стал русским государем — ведь долгие два десятилетия он ходил в цесаревичах, то есть был официальным наследником, а следовательно, был готов в любой момент — в случае гибели или пленения Александра — занять трон. И вдруг — отказ…

Императрица Екатерина II еще до рождения Константина в 1779 году точно знала три вещи: у жены сына Павла Марии Федоровны непременно родится мальчик, его назовут Константин и он будет императором возрожденной на развалинах Оттоманской империи Византии. Это была эпоха небывалых, громких успехов русского оружия в войне с турками. Тогда верхи русского общества были увлечены так называемым «Греческим проектом», который предполагал изгнание турок с Босфора и возрождение греческой Византийской империи. Екатерина полагала, что, когда это произойдет, тут-то и понадобится принц — кандидат на византийский трон по имени Константин. Ведь так звали основателя Византийской империи, Константинополя, так звали последнего византийского императора Константина Палеолога, погибшего на развалинах своей столицы. И вот прошло триста лет, и все чудесным образом и под сенью русских штыков возродится. «Государыня увлекается!» — ворчал австрийский император Иосиф II… И был прав. Но это стало ясно позже, а тогда появившегося на свет в 1779 году Константина — второго сына Павла И Марии — Екатерина решила воспитывать самолично (впрочем, как и первого сына их Александра), причем в греческом духе: кормилицей Константина стала гречанка и первые слова и колыбельные песни, которые он услышал в детстве, были не русские, не немецкие, а греческие…

А потом, когда юноша подрос, бабушка стала искать ему невесту. Нашли ее в Германии. Мать — принцесса Саксен-Кобургская, привезла трех дочерей, дав возможность Екатерине выбрать любую из них в жены Константину. Такова уж была ярмарка невест, и в России она повторялась не раз. Говорят, что императрица смотрела из окна, как кандидатки в невесты выходили из кареты. Одна вылезла и запуталась в юбке — неумеха! Не подойдет! Другая — вылезала долго и осторожно, как краб, — копуша! Не годится! И только третья ловко и сноровисто выпрыгнула, в полете расправив платье. Эта! — указала пальцем государыни. Так принцесса Юлиана стала Анной Федоровной, супругой Константина.

Юная женщина чувствовала себя одиноко при русском дворе, только одна Елизавета Алексеевна — супруга Александра, старшего брата Константина, жившая в такой же обстановке, понимала Анну и сердечно ее привечала. Но и Елизавета не могла защитить Анну от ее взбалмошного мужа, который грубо обращался с супругой. И до этого он славился дерзкими и грубыми выходками, получив прозвище «деспотический вихрь». Неудивительно, что как только Константин в 1799 году отправился с Суворовым в Италийский поход, Анна Федоровна под благовидным предлогом уехала домой, в Германию. По возвращении в Россию Константин забрал жену в Петербург, но в 1801 году она снова сбежала из Петербурга. Эта скандальная тайна русского двора беспокоила всех. Из Германии Анна Федоровна написала Константину, что жить с ним не может «по несходству характеров, вследствие чего не может оказывать ему должной своей любви». Константин просил Анну дать ему развод, но тут поперек дороги встала мать, императрица Мария Федоровна. Она считала, что Романовы живут в «стеклянном доме», у всех на глазах, являя пример достойной и пристойной жизни и развод в царской семье будет способствовать падению народных нравов. Похвальная щепетильность для власть предержащего! Только спустя много лет (двадцать лет!) мать смягчилась и разрешила Константину добиваться развода. К этому времени сын давно жил в Варшаве и любил другую.

Но все-таки самым главным испытанием в жизни Константина стали события декабря 1825 года, когда после умершего Александра I императором был провозглашен он, Константин I. Между тем Константин давно уже отрекся от наследования престола, и Александр I подписал завещание в пользу младшего брата Николая. Но об этом знали только несколько посвященных в эту тайну человек, поэтому поначалу все присягали императору Константину I. Потом выяснилось, что Константин не собирается приезжать в Петербург и вступать на трон. Между Варшавой и Петербургом по этому поводу шла бурная переписка, и, как известно, возникшим междуцарствием воспользовались мятежники, известные позже в истории как декабристы.

Почему же Константин отказался от престола? Одни историки говорят: «Он не хотел быть царем из эгоизма, из нежелания нести тяжкое бремя власти, изматывающую ответственность за страну, династию, словом, он уклонился от долга, хотел пожить тихой супружеской жизнью, а не томиться на непрерывных придворных церемониях!» Другие считают, что этот поступок Константина — акт мужества, реализма в оценке своих качеств, он писал правду, что якобы «не чувствовал в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть когда бы то ни было возведену на то достоинство, к которому по рождению его может иметь право». Спор этот бесконечен, и вопрос останется без ответа, но поступок Константина необычен; можно согласиться с теми, кто говорил, что в нем «нужно видеть подвиг смирения, почитать в Константине честного и прямодушного человека»…

Константин не появился и позже, на похоронах брата императора Александра и Елизаветы Алексеевны. Новому императору Николаю было важно, чтобы Константин был рядом, — это был верный способ пресечь распространяемые нелепые слухи о некоей вражде или тайной борьбе братьев за власть. Особенно хотел император Николай, чтобы Константин явился именно на коронации в Москве — торжественный священный акт проходил в Успенском соборе — святыне России. Константин поначалу не хотел покидать Варшаву и ехать в Москву. Прощаясь с приближенным Константина, Николай сказал, что переубедить брата невозможно, но «во всяком случае, по приезде в Варшаву, отправьтесь к княгине Лович поцеловать ей ручку от моего имени». И этот ход подействовал. Константин, к восторгу Николая, внезапно появился накануне коронации в Москве. Но после коронации он так же внезапно уехал опять в Варшаву…

Кто же эта княгиня Лович, ослушаться совета которой Константин, при всем своем самодурстве, не мог? О, это была еще одна, и очень романтичная, история! Константин, как его отец Павел, а также брат Александр, обожал военное дело и был очень рад, когда после победы над Наполеоном император назначил его в 1814 году командовать польскими войсками, для чего Констан тин переехал в Варшаву. Так Польша вошла в его жизнь. А потом в его жизнь вошла и единственная и последняя любовь. Избранница Константина родилась в Познани в 1795 году в семье графа Грудзинского, воспитывалась во французском пансионе. Иоанна Грудзинская была среднего роста, стройная, черты лица ее были тонки. Петр Вяземский вспоминал: «Она не была красавица, но была красивее всякой красавицы. Белокурые, струистые и густые кудри ее, голубые выразительные глаза, улыбка умная и приветливая, голос мягкий и звучный, стан гибкий и какая-то облекающая ее нравственная свежесть и чистота. Она была Ундина. Все соединялось в ней и придавало ей совершенно отдельную и привлекающую внимание физиономию в кругу подруг и сверстниц ее».

Они познакомились на балу в 1815 году, а потом началась любовь. Когда матушка Мария Федоровна наконец позволила в 1820 году Константину развестись с Анной Федоровной, Константин и Иоанна обвенчались. Это была скромная церемония в костеле в окружении нескольких близких наместнику людей. Потом Константин посадил свое сокровище в экипаж, сам взял в руки вожжи и повез жену в Бельведер — дворец польских королей, бывший его резиденцией. Варшавяне высыпали на улицы и махали платками на всем пути следования скромного кортежа: наконец-то «наш старичок» — так они его называли — остепенился! Началась безмятежная жизнь.

Полюбив Иоанну, он полюбил и Польшу, ее народ, культуру, говорил и думал по-польски. Но он оставался при этом наместником русского царя в Польше, выступал в роли гонителя польской вольницы. В Константине все было перемешено без меры. В отношении к полякам взгляды Константина были поразительной смесью «экзекутивных» идей его отца Павла I и либеральных идей его брата Александра I. Так, он считал, что разделы Польши, совершенные при бабушке Екатерине II, — недостойное дело. Вот что он писал об этом: «Душой и сердцем я был, есть и буду, пока буду, русским, но не одним из тех слепых и глупых русских, которые держатся правила, что им все позволено, а другим ничего. "Матушка наша Россия берет добровольно, наступив на горло" — эта поговорка в очень большом ходу между нами и постоянно возбуждала во мне отвращение… Каждый поляк убежден, что его отечество было захвачено, а не завоевано Екатериной… в мирное время и без объявления войны, прибегнув при этом ко всем наиболее постыдным средствам, которыми побрезгал бы каждый честный человек». Даже не верится, что это говорит не Герцен с Огаревым, а внук Екатерины, брат Александра, русский цесаревич…

Впрочем, считая законным желание поляков восстановить Польское государство, Константин считал это невозможным в принципе: «Полякам желать все, что содействует их восстановлению, можно, и сие желание их признать должно естественным, но действовать им непозволительно, ибо такое действие есть преступление». Он не возражал против созыва польского сейма и польской конституции, но, как только мог, насмехался над этими институтами. Провинившимся офицерам цесаревич говорил, что вот сейчас «задаст им конституцию», он держал при себе шута гоф-курьера Беляева, изображавшего в карикатурном виде польского патриота, просил у Бога глухоты на время сейма, а лучше, говорил, все же у сейма отрезать языки… А так в Польше было «все мирно и спокойно»… до поры до времени.

И вдруг в ноябре 1830 года в Петербурге было получено ошеломительное сообщение: «Варшава 18 ноября, 2 часа утра. Общее восстание, заговорщики овладели городом. Цесаревич жив и здоров, он в безопасности посреди русских войск». Вооруженные студенты напали на дворец Бельведер, охраняемый несколькими безоружными инвалидами-ветеранами. В этот час Константин спал сладким послеобеденным сном. В приемной, ожидая его, сидел начальник польской полиции, заговорщики кинулись на него, он успел крикнуть об опасности… Пробужденный ото сна криками и лязгом оружия Константин, схватив саблю и пистолеты, бросился в потайной ход. Заговорщики не решились ворваться в покои княгини Лович, и она беспрепятственно выехала из Бельведера… Вскоре восстание охватило Варшаву, всю Польшу…

Все происшедшее стало катастрофой для Константина. Рушился с такой любовью созданный им мир гармонии и порядка…

Революция как пожар, как эпидемии в те месяцы охватила многие страны Европы. Константин и ранее знал о мятежных замыслах поляков, но думал, что все же поляки его любят, уважают и не посмеют восстать. К тому же он надеялся с помощью вымуштрованной им польской армии, в которой он знал каждого солдата по имени, подавить любой мятеж. Но эта-то армия и изменила ему… Константин не замечал, что его самовластное пятнадцатилетнее правление в Польше на самом деле было тягостно полякам, а, учитывая необузданный нрав цесаревича, некоторым даже и ненавистно.

И вот когда польская делегация явилась к Константину и предложила ему польский престол, он был возмущен до глубины души неблагодарностью поляков: «Я все позабыл потому, что, в сущности, я лучший поляк, нежели вы все, господа, я женат на польке, нахожусь среди вас, я так давно говорю на вашем языке, что теперь затрудняюсь выражаться по-русски… Если бы я захотел — вас бы в первую минуту всех уничтожили».

А потом в Польшу вторглись русские войска, Константин был во главе карателей, но это был странный каратель. Когда против его войск вылетели на рысях польские драгуны, он радовался за них, гордился их выездкой, мужеством («Славно, славно, ребята!»), а потом сказал, что польские солдаты — лучшие в целом свете. Вряд ли могло понравиться русским генералам и самому императору Николаю, который был в ярости от «неблагодарности» поляков и решил раз и навсегда раздавить польскую вольность. Константина отозвали в тыл. Огорченный и разбитый, он приехал в Витебск, там заболел холерой и вскоре, 15 июня 1831 года, умер в страшных мучениях. Умирая, он сказал не отходившей от его постели княгине Лович: «Скажи государю, что я умираю, молю его простить полякам». Когда Константин испустил дух, Лович взяла ножницы, срезала свои необыкновенно пышные, прекрасные волосы и подложила их под голову своему возлюбленному супругу. Так он и лежит на них в своем саркофаге, в Петропавловском соборе. А княгиня Лович пережила Константина ненадолго. 17 ноября 1831 года она умерла на чужбине, в Царском Селе.