Гений и тщета человеческая: Денис Фонвизин

В повести Гоголя «Ночь перед Рождеством» есть место, которое помнят многие. Кузнец Вакула на черте прилетел в Петербург, попал во дворец и попросил у Екатерины II черевички для своей коханой. Выслушав Вакулу, императрица обратилась к стоявшему в отдалении «средних лет человеку с полным, но несколько бледным лицом…» и сказала: «Вот предмет остроумного пера вашего!.. По чести скажу вам: я до сих пор без памяти от вашего «Бригадира». Вы удивительно хорошо читаете!..»

Гоголь ничего не придумал, так это и было. Читал Фонвизин свои произведения изумительно. Внешне невыразительный и болезненный, он преображался, когда брал в руки листы рукописи своей пьесы и читал ее, как тогда говорили, «в лицах». При этом он умел пародировать людей, подражать их голосу и манерам, и слушатели покатывались со смеху, узнавая своих знакомых.

Так, в Петергофе, в уютном Эрмитаже он читал свою пьесу «Бригадир» Екатерине и нескольким ее придворным, сидевшим за большим обеденным столом. Сразу же после ананасов и клубники был «подан» Фонвизин со своей комедией, чем вызвал «прегромкое хохотанье». Впрочем, такова уж судьба многих художников — выступать на ковре у сытой власти, развлекая ее. Фонвизин не был исключением. Он всегда трепетно жаждал внимания власти, похвалы людей высокосидящих, был тщеславен, суетен и суетлив. Собираясь в Италию, он писал: «Хочу нарядиться и предстать в Италии щеголем… Это русский сенатор! Какой знатный вельможа! Вот отзыв, коим меня удостаивают, а особливо видя на мне соболий сюртук, на который я положил золотые петли и кисти…» И это — великий драматург, обличитель чужих пороков! Он вел себя как Митрофанушка, был начисто лишен самоиронии. Впрочем, так часто бывает с великими художниками…

Польза от декламаций была для Фонвизина огромна. Его приметила императрица, похвалил и сделал своим помощником воспитатель наследника престола Павла Никита Панин. А чуть позже его стал привечать всесильный фаворит государыни светлейший князь Григорий Потемкин. Приглашения к вельможам посыпались одно за другим. Началась громкая слава Фонвизина. Он шел к ней давно, готовился, усердно учился в гимназии, Московском университете. Как-то раз, побывав в Петербурге, Фонвизин был потрясен не столько роскошью двора, сколько чудом театра, к которому с тех пор он воспылал страстной любовью. Особенно нравилась ему комедия, сатира. Он вообще был рожден для сатиры: «Весьма рано появилась во мне склонность к сатире. Острые слова мои носились по Москве, а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкою; все же те, коих острые слова мои лишь только забавляли, прославляли меня любезным и в обществе приятным. Меня стали скоро бояться, потом ненавидеть».

И хотя в этом много самолюбования, под его перо действительно боялись попасть многие люди света, придворные. Он был умен, наблюдателен, беспощаден, даже безжалостен к людям, которых вообще не любил, кроме трех-четырех персон, включая себя. Из писем Фонвизина видно, что окружающие его люди (за редким исключением) — потенциальные герои его комедий. Он умел гениально «записывать» жизнь и переносить замеченное на сцену. А лейтмотив всего этого: «Принужден я иметь дело с злодеями или дураками». Издеваясь над пороками ближних, он сам с наслаждением порокам предавался. Светские удовольствия, женщины, еда, нарядная одежда влекли его всегда. Так часто бывает — ругаю свет, а сам из него не вылезаю! «Народу было преужасное множество, но, клянусь тебе, что я со всем тем был в пустыне. Не было почти ни одного человека, с которым бы говорить почитал я хотя за малое удовольствие». Гордыня безмерная! Разоблачая пороки, он не был сам добр и гуманен. Как-то Панин подарил ему тысячу крепостных крестьян, которых он так разорил оброками, что они взбунтовались; вид их, оборванных и голодных, вызывал даже жалость следователей…

Но я не склонен осуждать Фонвизина, ибо есть множество мизантропов и скряг, которые не создали ничего полезного для общества, а Фонвизин перелил свою наблюдательную мизантропию в гениальные пьесы. В чем же, например, значение его «Бригадира»? Это первая оригинальная русская, на русском материале, комедия о современности, о типичном в нашей жизни. Многое из того, что смешило зрителей XVIII века, сейчас уже не кажется смешным. Наверное, так же будет со Жванецким, Шендеровичем и другими нашими сатириками, и потомки будут удивляться: что же нас в них так потешало? Такова судьба и фонвизинского «Бригадира». Но все же кое-что от юмора Фонвизина осталось. Вот бригадирша. Это о таком распространенном типе женщин драматургом сказана бессмертная фраза: «Толста, толста! Проста, проста!»

Меж тем писать пьесы и — одновременно — служить Фонвизину было трудно. С ранних лет его мучили страшные, порой невыносимые головные боли, ставшие, по его словам, «несчастьем жизни». Вероятно, у Фонвизина было высокое артериальное давление, и он постоянно находился на грани инсульта, который в конце концов его и настиг и добил…. Впрочем, он относился к болезни с юмором. Как-то в ответ на упрек Панина в грехе обжорства Фонвизин сказал, что таким образом он борется с головной болью — отвлекает кровь к брюху!

В 1774 году Фонвизин женился на вдове Катерине Хлоповой. Общество и семья сочли этот брак мезальянсом. Катерина была дочерью богатого купца Роговикова, особа эта была романтичная и эксцентричная. Как-то она бежала из дома и тайно обвенчалась с поручиком Хлоповым. Рассерженный дядя, ее опекун, отказался выдать племяннице положенное приданое — 300 тысяч рублей. Борьбу за наследство жены повел сам Хлопов. Его просьба попала к Фонвизину, он познакомился с Катериной, а когда умер сам Хлопов, то и женился на ней. А потом отсудил 150 тысяч рублей Катерининого приданого. После женитьбы Фонвизин отправился в длительное путешествие за границу. В письмах к сестре он подробно описывает свои впечатления о разных странах, в особенности о Франции, причем, как часто бывает с русскими путешественниками, за границей у него разгорелся патриотизм: он обнаружил, что и во Франции много дураков, что там тоже воруют. Словом, «славны бубны за горами… Много приобрел я пользы от путешествия. Кроме поправления здоровья, научился я быть снисходительнее к тем недостаткам, которые оскорбляли меня в моем отечестве».

По возвращении в Россию, уже в отставке, он заканчивал давно задуманного им «Недоросля». На русском языке написаны сотни пьес, но только десяток будут жить всегда. Среди них — «Недоросль». Почему? Уже больше двух столетий как умер автор и закрылся его бесподобный театр одного актера, он уже не может так мастерски прочитать нам пьесу, но пьеса живет! В ней затронуты те стороны русского характера, русской психологии, которые являются национальными чертами. И конечно, юмор… До сих пор «Недоросль» кажется смешным. И это примиряет нас с его архаичным языком, делает его понятным и близким. «Недоросль» был встречен с восторгом в столичном обществе, как раньше «Бригадир». Фонвизин всюду читал пьесу и наслаждался успехом. В 1782 году «Недоросль» увидел сцену к полному восторгу петербургских зрителей. К этому времени относится известная фраза Потемкина, ставшая афоризмом: «Умри, Денис, лучше не напишешь!»

Потемкин и Фонвизин были знакомы давно, с детства, они учились в одной гимназии, и когда Потемкин стал фаворитом императрицы, знакомство это продолжилось в столице. Оно было весьма своеобразным. Не раз во время утреннего туалета вельможи Фонвизин выступал в роли шута, забавно передавая сплетни и пародируя окружающих. Впрочем, это мало помогало ему в делах карьеры. Екатерина не любила и сторонилась его. Неблагорасположение государыни огорчало Дениса Ивановича, мешало ему получить всю славу, на которую он рассчитывал. В чем же дело? Конечно, государыня слегка ревновала его к Потемкину, не нравилась ей и близость Фонвизина к Панину — ее давнему врагу. Но важнее другое: императрица, писавшая бездарные пьесы, ревновала к таланту Фонвизина. Она не могла понять, как этот шут пишет так, что люди от его пьес помирают со смеху. В чем секрет его феноменального успеха и почему ее пьесам жарко хлопают одни только придворные и общество не растаскивает текст на цитаты, как это было с Фонвизиным? Ведь и она остро пишет! Возможно, Екатерина и побаивалась Фонвизина — как бы он ее в комедию не вставил! Так, известно, что Екатерина ни за что не хотела лично встречаться с Вольтером — а вдруг подсмотрит ненароком что-то в ней, да и опозорит на всю Европу!

Головная боль становилась все сильнее. Один инсульт следовал за другим. Поэт Иван Дмитриев видел Фонвизина за день до смерти драматурга в доме Державина: «…Приехал Фонвизин. Увидя его в первый раз, я вздрогнул и почувствовал всю бедность и тщету человеческую. Он вступил в кабинет Державина, поддерживаемый двумя молодыми офицерами… Уже он не мог владеть одною рукою, равно и одна нога одеревенела… Говорил с крайним усилием и каждое слово произносил голосом охриплым и диким, но большие глаза его сверкали…» Он принес новую комедию. «Он подал знак одному из своих вожатых, и тот прочитал комедию одним духом. В продолжение чтения сам автор глазами, киваньем головы, движением здоровой руки подкреплял силу тех выражений, которые самому ему нравились. Игривость ума не оставляла его и при болезненном состоянии тела. Несмотря на трудность рассказа, он заставлял нас не однажды смеяться… Мы расстались с ним в одиннадцать часов вечера, а наутро он уже был в гробе».