Жар последней любви: Иван Бецкой

Весной 1776 года семнадцатилетняя Глафира Алымова с нетерпением ждала предложения руки и сердца от пылко влюбленного в нее обожателя, которому шел от роду… семьдесят первый год. Да, все было именно так! Казалось, богиня судьбы не поскупилась на хитрости и уловки, чтобы свести эти две столь разные человеческие жизни вместе, а затем устроить настоящую драму любви и ненависти, счастья и страданий…

Иван Иванович Бецкой занимал особое место при дворе Екатерины II. Слов нет, он был ловкий царедворец. Не каждый мог удержаться наверху после переворота, при смене власти. Бецкой, занимавший твердое положение при Петре III, сохранил его при Екатерине II и даже пользовался ее особым доверием. Одни полагали, что Бецкой сумел вовремя предать императора, другие видели в этом одну из дворцовых тайн. Они говорили, что Бецкой приближен к Екатерине потому, что он… ее настоящий отец. Все, мол, сходится: Бецкой в 1728 году находился в Германии и был особенно дружен с Ангальт-Цербстской принцессой Иоганной-Елизаветой, будущей матерью Екатерины. А дальше, мол, все понятно. Думаю, что это один из обычных слухов о происхождении сильных мира сего, вроде рассказов о том, что Суворов или Ломоносов — дети Петра Великого.

Правда лишь то, что Екатерина относилась к Бецкому по-родственному тепло. Он был ее советником во многих делах, долгие годы был ее личным чтецом и собеседником. Они даже ссорились, что мог позволить себе далеко не каждый подданный. И все же их объединяло родство особого характера — оба они, стоя крепко на русской почве, были «гражданами Республики Просвещения», жили в мире популярных тогда высоких идей и поэтому так хорошо понимали друг друга.

Что же это были за идеи? Бецкой и Екатерина обсуждали между собой, как усовершенствовать мир, как вывести новую «породу» русских людей, умных, честных, инициативных и в то же время законопослушных. Мысль о выведении новой людской породы в XVIII веке не казалась нелепой. Оба были убеждены, что ребенок — это глина, которая примет ту форму, которую придаст ей воспитатель, проникнутый такими идеями Просвещения, как свобода, равенство, ценность человеческой личности. Нужна только новая система образования и воспитания.

Бецкой, поддержанный Екатериной II, взялся за создание такой системы. В проекте Бецкого 1763 года «Генеральное учреждение о воспитании» сказано: «Единственное средство приравнять Россию к прочим просвещенным государствам Европы состоит в том, чтобы образовать в ней среднее, или третье, сословие, а для достижения сего единое токмо средство остается: произвести сперва посредством воспитания, так сказать, новую породу, или новых отцов и матерей, которые детям бы своим те же прямые воспитания правила в сердце вселить могли, какие получили они сами, и от них дети передали бы далее своим детям, и так, следуя из родов в роды, в будущие века. Великое сие намерение исполнить нет совсем иного способа, как завести воспитательные училища для обоего пола детей, которых принимать отнюдь не старее как на пятом и на шестом году». Обратим внимание на суть затеи — вначале воспитать родителей будущих новых людей! Как ни жаждали люди XVIII века перемен, но они не спешили, как мы.

Первым делом, которое затеял Бецкой, было устройство в 1763 году Императорского воспитательного для приносимых детей дома. Само создание Воспитательного дома стало революцией по тем временам. Мы даже не можем представить себе, как была ужасна судьба незаконнорожденных детей, бастардов. Их душили при рождении, топили в нужниках, бросали в воду, оставляли на морозе. В русском языке у них было более чем выразительное название: «выблядки». Бецкой придумал так, что любой человек, а тем более несчастная мать бастарда, подойдя к Воспитательному дому, мог, сохранив свое инкогнито, просто положить кулек с малышом в наклонный лоток, и через несколько секунд сверток мягко соскальзывал вниз, в приемный покой, прямо на руки заботливой нянечки. Бецкой считал, что это и есть тот человеческий материал, из которого можно воспитать новую породу людей. Добавлю, что сам Бецкой на свои деньги содержал сначала десять, а потом восемьдесят мальчиков.

Скажем сразу, что трогательная забота Ивана Ивановича о несчастных детях объяснялась не только его добрым, сострадательным сердцем. Дело в том, что он сам был бастардом. Иван Бецкой родился в Стокгольме в 1704 году, как писали в прошлых веках, «под сению позора». Он был незаконнорожденным сыном генерала, князя Ивана Трубецкого, попавшего в шведский плен под Нарвой в 1700 году. Трубецкой долго жил в Стокгольме как почетный пленник. Там он завел роман с одной знатной шведкой, которая и родила ему сына. Трубецкой, проведший в плену восемнадцать лет, не только признал ребенка, но принял его и полюбил. Князь дал мальчику свою усеченную фамилию (Трубецкой — Бецкой) и возможность получить образование в Европе. Сначала юноша учился в Копенгагене, потом в других местах и с годами вырос образованнейшим человеком. Он был знаком с французскими энциклопедистами, вхож в парижские литературные салоны.

Талант, ум, образованность, вкус Ивана Бецкого оценили и в России. Долгие годы он ведал в Петербурге Канцелярией от строений. Именно он руководил строительством гранитных набережных Невы, именно он утвердил знаменитую решетку Летнего сада Юрия Фельтена. Словом, Бецкому повезло несказанно. Родившись бастардом, он стал крупным государственным деятелем, уважаемым человеком, и все — благодаря правильному образованию и воспитанию.

Но все-таки особо гордился Бецкой созданным им в 1764 году учебным заведением для бедных дворянок — Воспитательным обществом благородных девиц (Смольным институтом), дававшим девушкам лучшее по тем временам образование. 5 мая 1764 года последовал указ о передаче Институту Воскресенского девичьего монастыря. Этот монастырь (более известный как Смольный) был основан императрицей Елизаветой Петровной в 1748 году. Петербургу повезло, что строил монастырь настоящий гений — Бартоломео Растрелли. В деньгах его не ограничивали, и он создал шедевр. Все специалисты восхищаются тем, как зодчий сумел объединить принципы итальянского барокко с началами русской монастырской архитектуры. К 1764 году монастырь должен был принять первых монахинь, но этого не произошло. В его жилые корпуса вселился Смольный институт. Эти корпуса опоясывали собор, в них-то и поселили первых воспитанниц и их воспитательниц. Подготовленный Бецким «Устав воспитания двухсот благородных девиц» предписывал брать в институт только дворянок, православных, независимо от их состояния. Причем, кто из них беден, а кто богат, знала только начальница института Софья де Лафон. Родители же давали письменное обязательство, что не возьмут дочерей из учреждения до достижения ими двенадцати лет и даже не будут их видеть.

Общество без особого понимания встретило начинание Бецкого и Екатерины. Какое у девки должно быть образование? Все это одно баловство. Мальчики и те воспитывались тогда кое-как, дома. Образ Митрофанушки из «Недоросля» Фонвизина с его «прилагательной» дверью потому-то и стал так популярен, что таких Митрофанушек в России было полно. А тут — образование для девиц. Зачем? Между тем в Смольном начиналась новая эпоха русской педагогики. На смену насилию, обычному для традиционной школы, пришли другие начала воспитания и обучения.

Бецкой считал, что воспитательнице надлежит «быть любимой и почитаемой всеми», иметь всегда хорошее настроение, передавать его ученицам, «а особливо молодым девицам, дабы сим способом отвращен был и самый вид всего того, что скукою, грустию или задумчивостию назваться может», «не поступать с ними суровым и неприятным образом». При этом наставнице надлежало не отягощать незрелый еще разум «излишними понятиями», не дозволять девицам читать вредных, развращающих их души книг, видеться и разговаривать со скверными, злыми людьми. Нужно всегда помнить поговорку: «Случай делает вора». А вообще, в деле образования следует руководствоваться такими началами: «старанием, искусством и трудами нечувствительно достигнуть» знаний, «приводить к учению, подобно как в приятное, украшенное цветами поле».

Можно было бы посмеяться над педагогическими принципами Бецкого, но лучше не будем этого делать. История нашего железного века показала, что по сравнению с предками из XVIII столетия мы не стали ни добрее, ни лучше, а даже наоборот — злее и хуже. В мемуарах о жизни Ленина в Смольном, который в 1917 году стал «штабом революции», говорится, что он с удивлением смотрел в окно на беззаботно играющих в саду девочек в одинаковых пальтецах. Это были последние смолянки. Так неожиданно встретились два мира: мир добра, который пытался строить на русской земле Бецкой, и мир насилия и зла, которой смог все разрушить до основания…

Иван Иванович Бецкой был попечителем Смольного института и много делал для живших в нем детей. Он приучил императрицу Екатерину и знатных особ приезжать в Смольный. Девочки с младых ногтей росли на глазах государыни, и она многих из них очень любила. Бецкой тоже… Вот тут-то и начинается еще одна драматичная история…

Среди девочек, привезенных в 1765 году в Смольный институт из самых бедных дворянских семей, была и шестилетняя Глаша Алымова. Коротенькая, как заячий хвостик, жизнь девочки была трагична и горька. «Нерадостно было встречено мое появление на свет, — писала она в старости в своих записках. — Дитя, родившееся по смерти отца, я вступила в жизнь с зловещими предзнаменованиями ожидавшей меня участи. Огорченная мать не могла переносить присутствия своего бедного девятнадцатого ребенка и удалила с глаз мою колыбель.» Только через год мать уговорили хотя бы взглянуть на младшую дочь.

Смольный институт с его доброй директрисой Софьей Ивановной де Лафон и попечителем Иваном Бецким заменили Глашеньке дом и семью. Алимушка, как называла ее часто навещавшая Смольный Екатерина II, сразу тронула сердце Бецкого. «С перво го взгляда я стала его любимейшим ребенком, его сокровищем. Чувство его дошло до такой степени, что я стала предметом его нежнейших забот, целью всех его мыслей.»

Все умилялись трогательной привязанности шестидесятилетнего Бецкого к девочке и полагали, что он ее удочерит. Это чувство в Бецком казалось неожиданным — он слыл человеком мрачным, неприступным, никогда не был женат и жил уединенно в богатом доме на набережной Невы. Суровость Бецкого — белой вороны в среде высшего света — была защитой от возможных оскорбительных намеков на его происхождение. И вероятно, по этой же причине он так широко открыл свое сердце беззащитному одинокому ребенку.

Однако, как показало время, кроме естественного порыва одинокой души к другой обиженной жизнью душе, был еще и расчет вполне в духе идей Просвещения. Оказывается, Бецкой не собирался удочерять Алымову, а мечтал на ней жениться! Если в долгой жизни, думал Бецкой, ему так и не встретилась женщина, которую он мог бы полюбить, то ее нужно… воспитать с младых ногтей. Алимушка и казалась Бецкому этим существом. Трезвый разум старого холостяка и его всегда ожидавшее счастья сердце начали долгую работу Пигмалиона, вырубавшего из куска мрамора свою Галатею.

К моменту выпуска из Института в 1776 году семнадцатилетняя Глашенька превратилась в ослепительную красавицу, впрочем, как и многие другие девушки. Они играли в спектаклях, на которых бывала императрица. Пять воспитанниц первого выпуска Смольного особенно были милы государыне. Она заказала портреты этих смолянок Д. Г. Левицкому. Художник был в расцвете своего таланта и создал настоящие шедевры. Мы их можем видеть сейчас в Русском музее. С портретов на нас смотрят живые, милые, веселые лица этих первых детей Просвещения: Катеньки Молчановой, Наташеньки Борщовой, Сашеньки Левшиной, Катеньки Нелидовой, а вот эта девушка, перебирающая струны арфы, — Глашенька Алымова. Она будет вечно сиять своей шаловливой красотой с этой картины.

Последние годы ее жизни в Смольном прошли под неусыпным присмотром Бецкого. Ни срочные дела, ни тяжелый для старика петербургский климат не мешали ему каждый день бывать в Смольном у Алимушки, чтобы увидеть ее улыбку, порадовать подарком, да и просто сказать ей несколько ласковых слов. Работа Пигмалиона явно шла к завершению.

«Три года протекли как один день, — писала позже Глафира Ивановна, — посреди постоянных любезностей, внимания, ласк, нежных забот, которые окончательно околдовали меня. Тогда бы я охотно посвятила ему свою жизнь. Я желала лишь его счастья: любить и быть так всецело любимой казалось мне верхом блаженства… Я любила и без всяких рассуждений вышла бы замуж.» И вот торжественный день выпуска настал. Стайка прелестных смолянок выпорхнула из ворот Смольного в большой свет.

Правда, Глашенька улетела недалеко. Бецкой поселил ее в купленном близ Смольного доме и совершенствовал свою Галатею — начал приучать ее ко двору, к свету. Все это было внове юной девице. Она, жизнерадостная и шаловливая, ходила в любимицах императрицы, которая сразу же пожаловала ее во фрейлины, определила к невесте наследника престола Павла Петровича, великой княгине Наталье Алексеевне. Великолепный двор Екатерины ослепил и закружил Алимушку. Его роскошь, полуночная жизнь были манящи, обстановка вечного праздника опьяняла — только платья меняй! А какие красавцы были повсюду во дворце! И Алымова менялась. Постепенно она стала не той, какой ее знал Бецкой в Смольном институте. От этих перемен объятый страстью вельможа страдал. Так случилось, что он стал жертвой своей идеи. Известно, что Бецкой был большим оригиналом. Те, кто проходил мимо его дома на набережной Невы (теперь там Университет культуры), не могли не поразиться цыплячьему писку, доносившемуся из окон. Бецкой первым завел в России инкубатор и проводил опыты по выведению ценных пород кур. Наверное, он смотрел на Смольный как на некий человеческий инкубатор, но нежные и беззащитные птенцы — детеныши человеческих существ — все-таки не цыплята…

Тут-то перед Бецким возникли проблемы, о которых он раньше, по-видимому, не думал, увлеченный своей работой Пигмалиона. Видимо, он не решился жениться на Глашеньке, опасаясь гнева государыни и общественного мнения, наверняка осудившего бы такой мезальянс. С другой же стороны, он не хотел и отпустить ее от себя, чтобы не потерять навсегда.

Вскоре Алымова почувствовала всю странную двусмысленность своего положения и испытала на себе деспотизм старика, который, не став ей приемным отцом или мужем, явно претендовал на роль любовника. Он начал ревновать ее буквально ко всем — и к мужчинам, и к женщинам. Нескончаемые упреки, скандалы, после которых седовласый старец ползал на коленях перед заплаканной красавицей и умолял ее о прощении, повторялись изо дня в день. «Он не выходил из моей комнаты, — рассказывает Алымова, — и даже когда меня не было дома, ожидал моего возвращения. Просыпаясь, я видела его около себя. Между тем он не объяснялся. Стараясь отвратить меня от замужества с кем-либо другим, он хотел, чтобы я решилась выйти за него как бы по собственному желанию, без всякого принуждения с его стороны. Страсть его дошла до крайних пределов и не была ни для кого тайною, хотя он скрывал ее под видом отцовской нежности. В семьдесят пять лет он краснел, признаваясь, что жить без меня не может. Ему казалось весьма естественным, чтобы восемнадцатилетняя девушка, не имевшая понятия о любви, отдалась человеку, который пользуется ее расположением.» Так продолжаться долго не могло…

Но жизнь, молодость берут свое и, как свежая зеленая трава, пробиваются сквозь каменную мостовую. И вот однажды Алимушка пришла к Бецкому и объявила, что придворный кавалер Алексей Ржевский полюбил ее и вот-вот явится просить ее руки у Ивана Ивановича, как ее опекуна и благодетеля. Потрясенный Бецкой пытался отвратить девушку от этого брака, говорил гадости о Ржевском, умолял пожалеть его, старика. Поначалу Глафиpa послушалась и было отказала Ржевскому, но потом передумала и публично объявила о своем согласии. Императрица не возражала, и свадьба была сыграна.

И тогда Бецкой, видя, как рвутся последние ниточки, которыми он был связан с Алимушкой, упросил молодых поселиться в его доме. Счастье еще, что эта затея не кончилась кровавой драмой. Супруги вскоре были вынуждены съехать из дома благодетеля. Бецкой вел себя ужасно, деспотично, бесцеремонно, стремясь опорочить мужа в глазах его юной жены. После отъезда Алимушки Бецкой заболел. Ржевская навещала больного. Ее сердце разрывалось от жалости к старику, но она не могла вернуться к нему или подчиниться его ревнивым требованиям. «Никто в мире не любил меня так сильно и с таким постоянством. Он мог сделаться моим мужем, служить моим отцом, благодетелем, но по собственной вине не достигнув своих целей, он стал играть роль моего преследователя.»

Конец таких историй известен. Для Глафиры Ржевской началась новая жизнь в мире придворных удовольствий, интриг, кокетства. У нее был даже роман с цесаревичем Павлом, чью привязанность она оспаривала у его фаворитки и тоже смолянки Нелидовой. Шла своим чередом семейная жизнь, родилась дочь, потом умер муж, Алексей Ржевский, и вдова снова вышла замуж. Она прожила полнокровную жизнь придворной львицы и умерла в 1826 году.

Для Бецкого конец истории был иным — медленно засасывающее душу и тело холодное болото одинокой старости, провалы в памяти, слепота. В 1794 году в письме М. Гримму Екатерина II описывает своих старых придворных, помнивших, как она приехала полвека назад в Россию. Среди них «слепой, дряхлый Бецкой, [который] сильно заговаривается и все спрашивает у молодых людей, знали ли они Петра I». Прожив необыкновенно длинную жизнь (91 год!), парализованный Иван Иванович умер в августе 1795 года. Вспоминал ли он свою последнюю и единственную любовь, мы не знаем и не будем досочинять…