История знаменитой натурализации: Абрам Ганнибал

Когда в 1725 году к власти пришла Екатерина I, то ставший при ней всесильным правителем А. Д. Меншиков все прибрал к своим рукам. Он был крут и беспощаден со своими врагами. После смерти Екатерины I его власть возросла еще больше. Саксонский дипломат И. Лефорт писал в июне 1727 года: «Здесь никогда не боялись и не слушались так покойного царя [Петра], как теперь Меншикова; все преклоняются перед ним, все подчиняются его приказаниям, и горе тому, кто его ослушается». Именно тогда, в краткую эпоху меншиковского господства, подвергся разгрому первый русский светский салон, образовавшийся в Петербурге в доме княгини Волконской.

Урожденная Бестужева-Рюмина, сестра будущего канцлера А. П. Бестужева (о нем пойдет речь ниже) Аграфена Петровна, или, как ее звали друзья, Асечка, была выдана за князя Никиту Волконского, прославившегося тем, что позже он стал шутом императрицы Анны Иоанновны и особо ценился ею за свою глупость. Счастья в семье Волконских не было, зато Асечка наслаждалась обществом своих молодых друзей, которые часто приезжали к ней по вечерам. Среди них были: Александр Бутурлин — фаворит цесаревны Елизаветы Петровны и будущий генерал-фельдмаршал, Семен Маврин — камергер Екатерины I, дипломат Исаак Веселовский, Егор Пашков — советник Военной коллегии, Иван Черкасов — чиновник, в будущем влиятельный кабинет-секретарь императрицы Елизаветы Петровны. Часто в салоне Асечки бывал и знаменитый Арап — Абрам Петрович Ганнибал, крестник Петра Великого, блестящий гвардейский офицер и инженер, совсем недавно вернувшийся из Франции, где он прославился как военными, так и любовными подвигами. Конечно, всех этих молодых людей притягивала хозяйка салона Асечка, обаятельная и веселая женщина.

Как это часто бывает в молодежных компаниях, друзья создали некий собственный мир шутливых отношений со своими обычаями, смешными церемониями, словечками и прозвищами. Они любили собраться вместе, поболтать, потанцевать, выпить вошедшего в моду «кофию», без которого после Петра уже не могло жить русское общество. Непринужденная обстановка вечеров у Асечки не походила на натужное веселье ассамблей. О сердечных, шутливых отношениях говорят сохранившиеся письма Асечки и ее друзей. «Милая сударыня Асечка Ивановна!» — начинает свое письмо Ганнибал, шутливо описывает свою жизнь и заканчивает письмо приветом от «Черного Абрама».

Салон Асечки погубила, как часто бывает, болтовня. Асечка была гоф-дамой Екатерины I, и как-то раз весной 1727 года она принесла в салон самую свежую сплетню: Меншиков уговаривает государыню завещать престол великому князю Петру (сыну казненного царевича Алексея) и хочет выдать за него свою дочь Марию. Асечкины гости были возмущены и, надо думать, не церемонились в выражениях — светлейшего мало кто любил. Как только Меншиков узнал об утечке из дворцовых покоев столь важной для него информации, он тотчас же расправился с Асечкой и ее друзьями. Княгине Волконской было велено немедленно ехать в ее подмосковную деревню, Семена Маврина сослали в Сибирь, Абрама Ганнибала отправили в дальнюю командировку, остальных понизили в должности.

Екатерина I умерла 6 мая 1727 года, а уже 8-го Ганнибал скакал в Казань, дабы, как предписывалось ему, инженеру-фортификатору, «осмотреть тамошнюю крепость», составить проект и строить новую цитадель. Такое задание дается не одному человеку и не на один год. Но не успел Абрам, фактически высланный из столицы без средств к существованию, достать из походного сундука свою готовальню, как получил новый указ Меншикова: «ехать без всякого замедления» в Тобольск и там строить новую крепость.

Ганнибал был в отчаянии. Он понимал, что обуявшая Меншикова градостроительная лихорадка — лишь предлог для ссылки «Черного Абрама». Из Казани он послал на имя светлейшего редкостное по самоуничижению письмо: «Не погуби меня до конца имени своего ради; и кого давить такому превысокому лицу? Такого гада и самая последняя креатура на земле [раздавит], которого червя и трава может сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, иностранец, наг, бос, алчен, жажден. Помилуй, заступник и отец!» Не помогло! Не успел Абрам приехать в Тобольск, как сибирский губернатор М. В. Долгорукий получил указ Меншикова: Арапа немедленно отправить строить, конечно же, новую крепость на китайскую границу. При этом учредить за ним «крепкий присмотр», чтобы — не дай Бог! — не ушел в Китай. Ганнибал предвидел предстоящие испытания. Уезжая из Казани, он написал Асечке, что в Тобольске его наверняка ждет «третий ордер, куда дале ехать, как изволят. Я всюду готов ехать без всякой печали, кроме того, что меня лишили моих друзей». Он просил Асечку прислать ему денег, ибо опасался, что его «зашлют в какие пустые места, чтобы там уморить». И вот перед ним открылся край русской земли — Селенгинск, дальше отправлять ссыльных было некуда.

Читая сохранившуюся переписку Асечки и ее друзей, бесцеремонно раскиданных грубой рукой временщика по всей огромной стране, испытываешь, как ни странно, чувство радости. Они, эти люди, остались верны своей дружбе, не забывали друг друга в несчастье и хлопотали об облегчении участи тех, кому было хуже остальных, слали им деньги, слова поддержки в письмах, что, как известно, подчас дороже (и наверняка опаснее) денежных передач.

Впрочем, сибирский губернатор, прежде чем послать Абрама в Селенгинск, на китайскую границу, сжалился над крестником Петра Великого и выдал ему на прокорм сто рублей. У Ганнибала оставалась единственная надежда — на заступничество своих верных друзей, которым он часто слал отчаянные письма. Друзья хлопотали, но проходили недели, месяцы, потом потянулись годы, а курьера с указом о возвращении все не было. Это казалось Ганнибалу странным. Ведь осенью 1727 года ему стало известно, что ненавистный гонитель его, Меншиков, низвергнут и отправлен в Сибирь. Но Арап не знал старинного русского правила: власть никого зря не наказывает. И раз уж ты оказался в опале, не жди, что тебе тотчас даруют свободу, если прежнего тирана сменит новый. Увы, граф Петр Толстой, сосланный в 1727 году Меншиковым, умер в 1729 году, почти одновременно с Меншиковым, в сырой башне Соловецкого монастыря. Его «подельники» Антон Девьер, Григорий Скорняков-Писарев, Франциско Санти выжили, но выбрались из Сибири почти двадцать лет спустя, по воле императрицы Елизаветы. Опальный человек — меченый, чумной, иметь с ним дело никто не хочет, проявлять к нему гуманность опасно. Пашков писал Черкасову о своих напрасных хлопотах о судьбах Ганнибала и Маврина: «Многие об них сожалеют, а говорить (то есть заступаться при дворе. — Е. А.) никто не хочет за повреждением себя».

Более того, после крушения Меншикова дела Асечки и ее друзей пошли еще хуже. На княгиню донесли «куда надлежит» ее же дворовые: она-де в своей деревне, где ей предписано начальством быть неотлучно, смирно не сидит, тайно ездит в Москву, встречается с приятелями, пишет какие-то письма. Асечку тотчас арестовали, забрали все ее бумаги и открыли новое следственное дело. «Верховники» (члены Верховного тайного совета), прочитав с большим интересом личную переписку княгини Волконской, в 1728 году постановили, что она и ее друзья «все делали партии и искали при дворе Ея императорского величества для собственной своей пользы делать интриги и теми интригами причинять при дворе беспокойство». К этому делу следователи привязали покойного к тому времени австрийского посланника Рабутина. Получился почти настоящий заговор. Асечку заточили в монастырь, Черкасова сослали в Астрахань, а Веселовского — еще дальше, в Персию. Бомбардир-поручика Преображенского полка Абрама Ганнибала приказано было перевести в майоры Тобольского гарнизона и за переписку с государственной преступницей княгиней Волконской взять под арест.

Так в декабре 1729 года закончилась сибирская командировка «Черного Абрама». По указу из Москвы сибирский губернатор направил в Селенгинск нарочного офицера, которому было предписано явиться к Ганнибалу «на квартиру незапно», арестовать преступника, отобрать «все обретающиеся при нем письма», обыскать все вещи, пролистать каждую книгу, нет ли там какого крамольного клочка бумаги. Затем Ганнибала отвезли под конвоем в Тобольск, а письма его отослали прямо в Москву — видно, «верховники» еще не начитались переписки друзей Асечки.

Сидение Ганнибала в тобольской тюрьме длилось несколько месяцев. Наконец из Москвы пришло радостное известие: власть «верховников» кончилась, новая государыня Анна Иоанновна разогнала Верховный тайный совет. Но Абраму и его друзьям от этого легче не стало. Императрица предписала ужесточить для княгини Волконской монастырский режим, посадить ее на хлеб и воду. Не выдержав неволи, Асечка в 1731 году умерла. Пашков, Черкасов, Маврин выбрались из своих тмутараканей только через несколько лет. Салон прелестной Асечки уже больше никогда не собрался вновь.

Ганнибалу повезло больше других. О нем вспомнил набравший силу при Анне Иоанновне фельдмаршал Миних, знавший Абрама как дельного инженера. В 1731 году Миних добился перевода Ганнибала из Сибири в Эстляндию, к инженерным делам прибалтийских крепостей. Нам стоит сердечно поблагодарить за это малосимпатичного Миниха. Не вытащи он арапа из Сибири, так и увял бы сын Африки в захолустном, заснеженном Тобольске, возможно, спился бы, пропал ни за грош — и никогда на свете не появился бы Пушкин.

Все происшедшее с ним потрясло Ганнибала до глубины души. Веселый «Черный Абрам», экзотичный любимец парижских и петербургских дам, крестник Петра, блестящий гвардеец переменился до неузнаваемости. Он стал желчным мизантропом, впадавшим в панику (как передавал семейное предание Пушкин) при звуке дорожного колокольчика, так как полагал, что приехали за ним. Это и немудрено, ведь он испытал унижение автора рабских челобитных, тоску адресата недошедших и неполученных писем, отчаяние ссыльного без единой копейки в кармане, ужас заключенного в тюрьму неизвестно за что, вечный страх человека, к которому приходят ночью «незапно на квартиру», чтобы шарить по полкам и рассматривать каждую бумажку в поисках подозрительных записок, а потом увозят в закрытом возке в неизвестном направлении, не объясняя ничего. Словом, вернувшись из сибирской «командировки», Абрам Ганнибал перестал быть иностранцем — он превратился в природного русского.