Глава 4

Далекая Красная армия

Из множества факторов, определяющих силу армии, можно выделить три:

1) техническая оснащенность войск;

2) выучка и подготовленность как командного звена всех степеней, так и личного состава;

3) моральный дух армии и народа.

И если вооружение Красной Армии в целом отвечало современным требованиям, то с выучкой и особенно моральным состоянием войск налицо были серьезные проблемы.

В. Суворов утверждает: части прикрытия потерпели поражение только лишь потому, что, готовясь напасть сами, скучились у границы и подверглись массированному воздействию вначале артиллерии и авиации, а затем и танковых частей Вермахта. Если хотя бы раз взглянуть на карту расположения войск сторон на 21 июня 1941 года, становится очевидной существенная разница между нами и немцами. Все четыре танковые группы Вермахта подтянуты непосредственно к границе. Замысел немецкого командования просматривается как на ладони. Не нужно знать детали плана «Барбаросса», чтобы понять, куда устремятся танковые клинья. Группа армий «Центр» сделает все возможное, чтобы в кратчайший срок окружить и уничтожить войска Западного фронта. Группа армий «Север», обеспечивая ее левый фланг, устремится в Прибалтику. Группа армий «Юг», обеспечивая правый фланг центральной группировки, станет прорываться на Ровно и Житомир с перспективой, с выходом к Днепру, охвата войск Южного фронта с севера.

Наши же армии растянуты вдоль границы. Не просматривается ни одной компактной группировки. Более того, ни один из мехкорпусов не находится в первом эшелоне. Все они — в тылу и удалены от границы зачастую на сотни километров. В. Суворов пытается доказать, что существовал некий план наступательных действий Красной Армии. Оставим пока без внимания тот факт, что о плане «Барбаросса» известно все, а о гипотетическом плане советского наступления ничего никому не известно.

Подумаем лучше вот о чем. Современная война, предложенная Вермахтом, предполагала рассматривать наступление не столько как способ захвата чужой территории, но в первую очередь как средство окружения и уничтожения живой силы и техники противника.

И если представить себе, что Красная Армия способна была вести современную войну и действительно готовилась нанести превентивный удар, то необходимо принять во внимание следующее. Конфигурация западной советской границы неумолимо диктует организацию ударов по сходящимся направлениям из Белостокского выступа и из района Львова на Радом или Петркув^[94]. Завершись такая операция успешно^[95], и в окружение попадают две танковые группы и две полевые армии Вермахта. Но если так, то за две недели до предполагаемого В. Суворовым наступления в районе под Белостоком и под Львовом должны быть сосредоточены бросающиеся в глаза ударные танковые группировки, а этого нет и в помине.

Мне возразят, советские военачальники — большие оригиналы. Они могли наступать и в других направлениях. Пусть так, но все равно где-то у границы должны быть сосредоточены ударные группировки^[96]. Они должны быть различимы. А их не видно^[97]. От Гродно до Липкан во втором эшелоне армий прикрытия растянулись вдоль границы советские мехкорпуса практически равномерно. Лишь в Прибалтике и, как ни странно, в Молдавии их меньше, да в силу топографических условий стык Западного и Юго-Западного фронтов не прикрыт. Мехкорпуса не объединены в ударные группировки, напротив, каждой армии прикрытия подчинено по мехкорпусу. Очевидно, их предназначение — контрудар и ликвидация возможного прорыва противника.

Позвольте, но ведь подобным образом войска располагаются в обороне. О том и речь. Если не принимать во внимание преподносимую В. Суворовым гипотетическую, в течение двух недель произведенную, принципиальную перегруппировку и переподчинение мехкорпусов и их гипотетический же удар 6 июля 1941 года в 3 часа 30 минут по московскому времени^[98], то к началу войны группировка советских войск носила чисто оборонительный характер. Стрелковые дивизии прикрывали границу, мехкорпуса готовы были нанести встречные удары по прорвавшемуся противнику^[99].

Так оно и должно было быть. Так оно и было.

Теперь поговорим о выучке войск, умении Красной Армии воевать, готовности ее частей и соединений к современной войне. Казалось бы, очевидно, откуда этой готовности взяться, если в упомянутой современной войне Красная Армия не участвовала и часа. Жуков, Василевский, может быть, Шапошников, еще десяток-другой высших командиров в силу своего опыта, v знаний, своих убеждений, в конце концов, догадывались^[100], какой она будет, война с фашизмом. Остальные, подавляющее большинство командного состава, в лучшем случае прослушали на занятиях информацию о «рассекающих ударах немцев» и «очевидной слабости французской обороны». Впрочем, проблемы немалого числа офицеров Красной Армии лежали совершенно в иной плоскости. Удивительно, но факт. Иные просто не умели командовать…

Вот что пишет о первых днях войны занимавший в то время должность заместителя командира 25-го стрелкового корпуса^[101] А. В. Горбатов:

«Однажды утром я услышал далекую канонаду в стороне Витебска, обратил на нее внимание командира корпуса и получил разрешение поехать для выяснения обстановки. На шоссе я встречал небольшие группы солдат, устало бредущих на восток. Получая на вопросы: «Куда? Почему?» — лишь сбивчивые ответы, я приказывал им вернуться назад, а сам ехал дальше. Все больше видел я военных, идущих на восток, все чаще останавливался, стыдил, приказывал вернуться. Предчувствуя что-то очень нехорошее, я торопился добраться до командира полка: мне надоело останавливать и спрашивать солдат— хотелось поскорее узнать, что здесь случилось.

Не доехав километра три до переднего края обороны, я увидел общий беспорядочный отход по шоссе трехтысячного полка. В гуще солдат шли растерянные командиры различных рангов. На поле изредка рвались снаряды противника, не причиняя вреда. Сойдя с машины, я громко закричал: «Стой, стой, стой!» — и, после того как все остановились, скомандовал: «Всем повернуться кругом». Повернув людей лицом к противнику, я подал команду: «Ложись!» После этого приказал командирам подойти ко мне. Стал выяснять причину отхода. Одни отвечали, что получили команду, переданную по цепи, другие отвечали: «Видим, что все отходят, начали отходить и мы». Из группы лежащих недалеко солдат раздался голос: «Смотрите, какой огонь открыли немцы, а наша артиллерия молчит». Другие поддержали это замечание.

Мне стало ясно, что первой причиной отхода явилось воздействие артогня на необстрелянных бойцов, второй причиной — провокационная передача не отданного старшим начальником приказа на отход. Главной же причиной была слабость командиров, которые не сумели остановить панику и сами подчинились стихии отхода.

В нескольких словах разъяснив это командирам, я приказал собрать им солдат своих подразделений…

Одного из комбатов я спросил, где командир полка. Получил ответ: утром был в двух километрах отсюда в сторону Витебска, слева от шоссе, а теперь — неизвестно. Я проехал еще километра полтора вперед, дальше пошел пешком. Ни справа, ни слева не было никого. Наконец я услышал оклик и увидел военного, идущего ко мне. Это был командир 501-го стрелкового полка Костевич; из небольшого окопчика невдалеке поднялись начальник штаба полка и связной — ефрейтор. На мой вопрос командиру полка: «Как вы дошли до такого положения?» — он, беспомощно разведя руками, ответил: «Я понимаю серьезность случившегося, но ничего не мог сделать, а потому мы решили здесь умереть, но не отходить без приказа».

На его груди красовались два ордена Красного Знамени. Но, недавно призванный из запаса, он был оторван от армии много лет и, по-видимому, совершенно утратил командирские навыки. Верно, он действительно был способен умереть, не покинув своего поста. Но кому от этого польза? Было стыдно смотреть на его жалкий вид.

Понимая, что о возвращении полка на прежнюю позицию нечего и думать, пригласил командиров идти со мной, посадил их в машину и привез в полк. Указал Костевичу место для его НП, посоветовал, как лучше расположить батальоны и огневые средства. Приказал разобраться в подразделениях и установить связь с НП батальонов.

В лесу, справа от шоссе, я нашел корпусной артиллерийский полк и обнаружил, что его орудия не имеют огневых позиций, а у командиров полка, дивизионов и батальонов нет наблюдательных пунктов. Собрав артиллеристов, пристыдил их и дал необходимые указания, а командира артиллерийского полка связал с командиром стрелкового полка Костевичем и установил их взаимодействие. Кроме того, Костевичу приказал выслать от каждого батальона взвод в боевое охранение, на прежнюю линию обороны…

Возвратясь, доложил подробно командиру корпуса о беспорядке в передовых частях, но, к своему удивлению, увидел, что на него это произвело не больше впечатления, чем если бы он услышал доклад о благополучной выгрузке очередного эшелона^[102]… Такое отсутствие чувства реальности меня удивило, но не обескуражило. Я решил действовать сам. Переговорил с командиром 162-й стрелковой дивизии, спросил его — знает ли он о случившемся в подчиненном ему 501-м стрелковом полку? Он не знал… Вызвал к себе командующего артиллерией корпуса и спросил его: где находится и что делает корпусной артполк? Он ответил, что артполк стоит на огневой позиции за обороняющимся 501-м полком 162-й стрелковой дивизии на витебском направлении.

— Уверены вы в этом?

— Да, мне так доложили, — промолвил он уже с сомнением в голосе.

— Вам должно быть очень стыдно. Вы не знаете, в каком положении находится непосредственно подчиненный вам корпусной артполк. Нечего и говорить, что вы не знаете, как выполняют артиллерийские полки дивизий свою задачу. А вам положено контролировать работу всей артиллерии корпуса!

Командир корпуса слышал мои разговоры, но не вмешивался в них»^[103].

Если думаете, что история со злосчастным этим полком, побежавшим до соприкосновения с противником, на этом благополучно и закончилась, то вы жестоко ошибаетесь. Читаем дальше:

«После 13 часов снова послышалась канонада с того же направления. Позвонил командиру 162-й стрелковой дивизии, спросил его, слышит ли он стрельбу, а если слышит, то почему он еще не выехал в 501 — й стрелковый полк. Не ожидая ответа, я добавил:

— Не отвечайте сейчас. Доложите мне обо всем на шоссе, в расположении пятьсот первого стрелкового полка, я туда выезжаю.

На этот раз не было видно отходящих по шоссе групп, хотя снаряды рвались на линии обороны полка. Я уже льстил себя надеждой, что полк обороняется, и подумал: оказывается, не так много нужно, чтобы полк начал воевать! Но, внимательно осмотрев с только что прибывшим командиром дивизии участок обороны, мы присутствия полка нигде не обнаружили. Комдив высказал два предположения: первое, что полк, возможно, хорошо замаскировался^[104], и второе — что полк занял свою прежнюю позицию, в трех километрах впереди. Решили оставить машины на шоссе и пошли вперед по полю к редкому березовому перелеску. Когда мы, пройдя около километра, стали подниматься на бугор, сзади раздались один за другим три выстрела и мимо нас просвистели пули…

Мы вернулись и пошли на выстрелы. Нам навстречу, как в прошлый раз, поднялся из окопчика командир полка Костевич, а за ним верные ему начальник штаба и ефрейтор.

— Это мы стреляли, — сказал командир полка смущенно. — Не знали, что это вы.

Он доложил, что полк снова отошел, как только начался артобстрел, — «но не по шоссе, а вон по той лощине, лесом». Костевич невнятно оправдывался, уверяя, что не мог заставить полк подчиниться его приказу. На этот раз я оставил его на месте, пообещав возвращать к нему всех, кого догоним.

По лощине пролегала широкая протоптанная полоса в высокой и густой траве — след отошедших. Не пройдя и трехсот шагов, мы увидели с десяток солдат, сушивших у костра портянки. У четверых не было оружия. Обменявшись мнением с командиром дивизии, мы решили, что он отведет эту группу к Костевичу, потом вызовет и подчинит ему часть своего дивизионного резерва, чтобы прикрыть шоссе, а я с адъютантом поеду по дороге и буду возвращать отошедших.

Вскоре мы стали догонять разрозненные группы, идущие на восток, к станциям Лиозно и Рудня. Останавливая их, я стыдил, ругал, приказывал вернуться, смотрел, как они нехотя возвращаются, и снова догонял следующие группы. Не скрою, что в ряде случаев, подъезжая к голове большой группы, я выходил из машины и тем, кто ехал впереди верхом на лошади, приказывал спешиваться. В отношении самых старших я преступал иногда границы дозволенного. Я сильно себя ругал, даже испытывал угрызения совести, но ведь порой добрые слова бывают бессильны…

Первый день вступления полка в бой подтвердил мой опасения, возникшие задолго до войны, еще на Колыме…

Доложив командиру корпуса обстановку, я предложил немедленно отстранить командира 501-го стрелкового полка и предупредить командира дивизии. Командир корпуса не возражал против предложенных мер, но и не сказал ничего вообще. Внешне он был невозмутим, внутренне — не знаю…»^[105]

О каком превентивном ударе, о какой «Висло-Одерской операции в августе 1941 года»^[106] речь?!

Не правда ли, после этих строк уже не столь удивительной кажется та легкость, и даже шаблонность, с которой танковые клинья Вермахта рассекали нашу оборону? Раз за разом. До Москвы. Легкость, с которой оказывались в окружении и гибли фронты.

А ведь это были люди, не подвергшиеся гибельной бомбардировке, не успевшие даже и увидеть врага. От нескольких едва ли не случайных разрывов бросили они позиции. Все три тысячи человек. Вместе с офицерами!

На границе в первые часы такое, конечно же, вряд ли было возможно. Там были собраны лучшие, кадровые части и лучшие оставшиеся командиры. Но, когда первый эшелон прикрытия был немцами опрокинут, когда подошел и вступил в дело второй…

Мне возразят. Бывает, в семье не без урода. Согласен. Но чем этот 501-й стрелковый полк лучше других? Чем он хуже?..

«В сообщении Информбюро, в котором рассказывается о первой реакции на речь Сталина^[107], одновременно подчеркивалась сила нашего сопротивления немцам: «Повсюду противник встречается с упорным сопротивлением наших войск, губительным огнем артиллерии и сокрушительными ударами советской авиации. На поле боя остаются тысячи немецких трупов, пылающие танки и сбитые самолеты противника».

Слово «повсюду» не отражало всей сложности положения. Немцы встречали упорное сопротивление наших войск, но не повсюду»^[108].

Я вовсе не хочу сказать, что Вермахт продвигался вперед без проблем. Напротив, с первых же дней фашисты убедились, что война на Востоке отличается от войны на Западе^[109]. Были летчики, таранившие самолеты противника, и танкисты, бросающиеся в яростные контратаки, пограничники не сдавшихся застав и артиллеристы, неделями обороняющие оказавшиеся в глубоком тылу доты… Были Брест и Лиепая. А будут еще Могилев, Смоленск, Киев.

«…За первые шестьдесят дней на Восточном фронте немецкая армия лишилась стольких солдат, сколько она потеряла за предыдущие шестьсот шестьдесят дней на всех фронтах, то есть за время захвата Польши, Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии, Дании, Югославии, Греции, включая бои за Дюнкерк и в Северной Африке»^[110].

Но, к сожалению, героическое сопротивление отдельных частей и соединений не могло заменить организованных действий всей армии. И если та или иная дивизия стояла насмерть, неумелые действия, а иногда и бегство с поля боя других приводили к прорыву нашей обороны, и вырывавшиеся на оперативный простор немецкие танковые корпуса проходили, не встречая серьезного сопротивления, десятки, а иногда и сотни километров.

Там, где войсками управляли волевые, инициативные командиры, Вермахт получал надлежащий отпор. Вот только командиров таких не много оставалось в строю к середине 1941 года. И без них необстрелянные, зачастую и необученные красноармейцы оказывались беспомощными против грозного, уверенного в себе противника.

Убежден, одна из главных, если не главная, причин неудач приграничного сражения, да и всего первого периода войны, — в сталинских репрессиях второй половины 30-х, нанесших РККА едва ли не смертельную рану.

Вот что говорит об этом тот же А. В. Горбатов:

«Считалось, что противник продвигается столь быстро из- за внезапности его нападения и потому, что Германия поставила себе на службу промышленность чуть ли не всей Европы. Конечно, это было так. Но меня до пота прошибли мои прежние опасения, как же мы будем воевать, лишившись стольких опытных командиров еще до войны? Это, несомненно, была, по меньшей мере, одна из главных причин наших неудач, хотя о ней не говорили или представляли дело так, будто 1937–1938 годы, очистив армию от «изменников», увеличили ее мощь»^[111].

Говорили об «увеличении мощи» лишь до начала весны 1953 года^[112], позднее подобную версию, насколько я знаю, отстаивал лишь маршал Конев. Вот его слова:

«Из уничтоженных командиров: Тухачевский, Егоров, Якир, Корк, Уборевич, Блюхер, Дыбенко… Современными военачальниками можно считать только Тухачевского и Уборевича. Большинство были под стать Ворошилову и Буденному. Это герои Гражданской войны, конармейцы, жившие прошлым. Блюхер провалил Хасанскую операцию^[113], Ворошилов провалил финскую войну. Если бы они (репрессированные маршалы и комкоры, надо полагать, а не Ворошилов, который формально во главе армии и находился. — А.Б.) находились во главе армии, война сложилась бы по-другому»^[114].

Даже В. Суворов, отнюдь не ставя под сомнение якобы позитивные результаты избиения командных кадров^[115], не рискует высказываться столь прямо. Вот что он пишет:

«…документально подтвержден прием, используемый чекистами в Киеве во времена красного террора. Не отвечающего на вопросы чекисты без лишних слов клали в гроб и зарывали в землю. А потом откапывали и продолжали допрос.

В принципе «в предвоенный период» Сталин делает то же самое: в годы великой чистки тысячи командиров^[116] попали в ГУЛАГ, некоторые из них имеют смертные приговоры, другие имеют длительные сроки и отбывают их на Колыме… жизнь тут совсем не лучший вариант в сравнении с расстрелом. И вот людей, уже простившихся с жизнью, везут в мягких вагонах, откармливают в номенклатурных санаториях, дают в руки былую власть и возможность «искупить вину»… Можем ли мы представить себе, как все эти комбриги и комдивы рвутся в дело? В настоящее дело!^[117]

Попробуйте невинного приговорить к смерти, а потом дайте ему работу, за выполнение которой последует прощение и восстановление на былой высоте. Как вы думаете, постарается он выполнить работу?»^[118]

А вот о разведчиках. Впрочем, нижеизложенное автор относит и к армии.

«Постоянная, волна за волной, кровавая чистка советской военной разведки не ослабляла ее мощи. Наоборот, на смену одному поколению приходило новое, более агрессивное. Смена поколений — вроде как смена зубов у акулы. Новые зубы появляются целыми рядами, вытесняя предшествующий ряд, а за ним виднеются новые и новые ряды. Чем больше становится мерзкая тварь, тем больше зубов в ее отвратительной пасти, тем чаще они меняются, тем длиннее и острее они становятся…

Сталин устраивал ночи длинных ножей… против генералов, маршалов, конструкторов, разведчиков. Сталин считал, что получать от своей разведки портфели, набитые секретами, — очень важно, но еще важнее — не получить от своей разведки портфеля с бомбой. Сталину никто в критической ситуации под стол не сунул бомбу, и это не случайность^[119]. Постоянным целенаправленным террором против ГРУ Сталин не только добился очень высокого качества добываемой секретной информации, но и гарантировал высшее руководство от «всяких неожиданностей в моменты кризисов»^[120].

Если допустить на минуту, что ценой избиения армии, последовавших вскоре страшных поражений, ценой жизни двадцати семи миллионов советских людей он и вправду гарантировал свою и «высшего руководства» безопасность, то не велика ли этой безопасности цена?

Мне скажут, без Сталина мы войну бы не выиграли. Верно. Она бы просто не началась. Фашисты бы не рискнули. Учитывая территорию, традиции, наш военный и промышленный потенциал.

А после кровавых событий конца тридцатых годов, после своих на удивление легких побед на Западе, германский генералитет не сомневался, что и кампания против СССР будет столь же скоротечной и легкой. Уж немецкие генералы прекрасно понимали, что бывает с армией, потерявшей больше половины своих командиров.

Чтобы читатель представил себе масштабы организованной Сталиным и его подручными катастрофы, приведу следующие цифры^[121]:

При этом репрессии не ограничились высшим командным составом. Карательные органы, будто изголодавшись, только и ждали сигнала, чтобы развить инициативу центра на местах. Иных брали за связь, истинную или мнимую, с опальными командирами. Иных — по. доносу пользующихся случаем, делающих быструю карьеру подонков. А зачастую сводились и личные счеты. Вот, например, при каких обстоятельствах был отстранен от должности (что явилось прелюдией к скорому аресту) А. Горбатов: «...в начале 1937 года командир нашего 7-го кавкорпуса^[122] Петр Петрович Григорьев был срочно вызван в Киев, командиры дивизий насторожились.

Назавтра мы узнали, что Григорьев арестован. В тот же день во 2-й дивизии был собран митинг, где во всеуслышание объявили, что командир корпуса «оказался врагом народа»... На митинге было предоставлено слово и мне. Я сказал, что знаю товарища Григорьева более четырнадцати лет... Это - один из лучших командиров во всей армии... Верю, что следствие разберется, и невиновность Григорьева будет доказана.

Выступавшие после меня ораторы подчеркивали чрезмерную, как они говорили, придирчивость Григорьева^[123], то есть его деловую требовательность, и выискивали недостатки в его работе. Мой голос как бы потонул в этом недобром хоре.

А дня через два до меня дошли слухи, что командир 7-го кавалерийского полка нашей дивизии отдал своего прекрасно выезженного коня, завоевавшего первенство на окружных соревнованиях, уполномоченному особого отдела, который почти не умел ездить на лошади. Никогда не мог бы я прежде подумать, чтобы этот командир мог унизиться до такого поступка.

Вызвав его в штаб, я сказал:

- Вы, по-видимому, чувствуете за собой какие-то грехи, а потому и задабриваете особый отдел? Немедленно возьмите обратно коня, иначе он будет испорчен не умеющим с ним обращаться всадником!

На другой день комполка доложил мне по телефону, что мое приказание выполнено. Прошел еще месяц. Приказом командующего округом я был освобожден от командования дивизией, а вскоре и исключен из партии штабной парторганизацией «за связь с врагами народа»^[124].

За короткий срок из армии было уволено около 44 тысяч человек командно-начальствующего состава, причем, как свидетельствует В. Карпов, почти все они были после ареста расстреляны, немало уцелевших умерли в заточении^[125].

А маховик репрессий все раскручивался^[126], остановить его было уже невозможно. Кровавая вакханалия достигла таких размеров^[127], что специально созванный в начале 1938 года Пленум ЦК принял постановление, направленное на ограничение масштаба репрессий, однако они не прекращались.

Для становления комбата требуется не один год, а тут был почти уничтожен костяк армии. «В целом в период сталинских репрессий было истреблено высшего и старшего командного состава больше, чем мы потеряли его за все четыре годы войны»^[128].

Реабилитировали в лучшем случае десятки. Те из них, кто оказался не сломленным, воевали действительно не за страх, а за совесть^[129]. Но не из-за желания выслужиться перед Сталиным. Неужели и мысли не допускает В. Суворов, что люди эти, как и миллионы других, доживших до Победы и не доживших, дошедших до конца и не дошедших, упавших и не поднявшихся, там, в окопах думали не о чинах и наградах, а о чести и самом существовании терзаемой врагом Родины?

И немногие вернувшиеся перед самой войной из лагерей комбриги не могли, конечно, сделать погоду в разгромленной собственными правителями армии.

Должности замещались в экстренном порядке. «Вынуждены были назначать командиров небольших звеньев сразу на очень ответственные должности. Так, например, капитан Ф.Н. Матыкин. бывший командир батальона, был назначен сразу командиром стрелковой дивизии; капитан И.Н. Нескубо, начальник полковой школы, назначен сразу командиром стрелковой дивизии; майору К.М. Гусеву, командиру эскадрильи, присвоено звание комдива, и он сразу же был назначен командующим ВВС Белорусского военного округа; старший лейтенант И.И. Копец получил воинское звание полковника и был назначен замкомандующего ВВС Ленинградского военного округа, а к началу войны он уже генерал — командовал ВВС Западного фронта...^[130]

За 1937—1938 годы были сменены все (кроме Буденного) командующие войсками округов, 100% заместителей командующих войсками округов и начальников штабов округов, 88,4% командиров корпусов и 100% их помощников и заместителей; командиров дивизий и бригад сменилось 98,5%, командиров полков - 79%, командиров батальонов и дивизионов - 87%, состав облвоенкомов сменился на 100%; райвоенкомов - на 99%. К началу войны Красная Армия и Военно-Морской Флот пришли с почти истребленным основным костяком армии...»^[131]

На смену сформировавшимся, знающим службу командирам зачастую приходили едва ли не случайные люди. Дисциплина резко упала. Боевая подготовка находилась в плачевном состоянии. Не стоит забывать и о той атмосфере, которая сложилась в войсках, когда в 1939 году репрессии наконец пошли на убыль. Как свидетельствует маршал Жуков, «в стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял. Люди стали бояться друг друга, избегали встреч и разговоров, а если нужно было - старались говорить в присутствии третьих лиц — свидетелей. Страх породил небывалую по размерам клеветническую кампанию. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха оказаться человеком, подозреваемым в нелояльности. И эта тяжелая обстановка продолжала накаляться.

Большинство людей от мала до велика не понимали, ' что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимающуюся волну арестов, и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью в тюрьму по какому-нибудь клеветническому доносу»^[132].

Удивительное дело, бюрократические проявления в армии после чистки возросли многократно. Но иного и быть не могло. Вновь обратимся к воспоминаниям Г.К.Жукова. «Недели через две мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса^[133], и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая подготовка командно-политического состава, понизилась требовательность и, как следствие, ослабла дисциплина и вся служба личного состава. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки «вражеского подхода» к воспитанию личного состава...

Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров^[134] с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники корпуса. На другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф.И. Голикову^[135], письма в органы госбезопасности «о вражеском воспитании кадров» со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова.

Через неделю командир 27-й кавалерийской дивизии В.Е. Белокосков сообщил мне, что в дивизии резко упала дисциплина и вся служба. Я спросил его: а что делает лично командир дивизии Белокосков? Он ответил, что командира дивизии сегодня вечером разбирают в парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму...»^[136]

Не надо иметь сильного воображения, чтобы представить, что чувствовали тюрьмы избежавшие. Нетрудно также догадаться, что нашлось, мягко говоря, немало таких, кто посчитал, что вовсе не добросовестная служба, а лишь демонстрация личной преданности вождю и налаженные отношения со вполне определенными органами дают гарантию сытой жизни и быстрой карьеры. Какое дело было им до боеспособности войск, если за все отвечал вождь? Естественно стремление этих людей, воспринимавших армию как личную кормушку, избавиться от случайно уцелевших честных, требовательных, да просто квалифицированных командиров.

Какая-либо инициатива снизу практически исключалась, невозможно было даже просто высказать свою точку зрения. Случись ее несоответствие с официальной «линией», и не в меру инициативного командира ждали лагеря. Понятно, что все, что не было санкционировано непосредственно сверху, попросту сворачивалось. А наверху безраздельно распоряжался Ворошилов, от проблем боевой подготовки и строительства современных вооруженных сил, мягко говоря, далекий.

Помните, за что арестовали комбрига Серпилина в симоновских «Живых и мертвых»? Он всего лишь высказался в том смысле, что завоевавшие Европу немцы ~ сильный и опасный противник^[137]. Этого оказалось достаточно для доноса и скорого ареста. И это был типичный случай. Участь тех, кто имел неосторожность делать самостоятельные выводы о причинах побед вермахта, была печальна. Но и оставшимся, тем, кто затаил все в себе, и тем, кто старался не думать ни о чем, или даже был не способен проанализировать ситуацию, повезло немногим больше. Немцы напали, и их мощь, их умение воевать оказались столь неожиданными, что многие из этих людей просто не выдержали.

Репрессии катком прошлись и по Академии Генштаба. В 1937 году были репрессированы крупнейшие ученые, создатели военных трудов — Верховский, Вакулич, Свечин, Алкснис, Баторский, Алафузо, Малевский, Жигур, Михайлов, Циффер, многие другие. Другие академии также не избежали арестов профессорско-преподавательского состава. Но об этих людях, пострадавших, видимо, лишь за хорошее знание истории создания собственной армии, В. Суворов умалчивает. Упоминается им лишь В.К. Триандафиллов^[138]. Слов нет, этот человек внес немалый вклад в развитие военной науки. Говорят, Гудериан держал его труды на своей книжной полке. Триандафиллов еще в конце 20-х годов говорил и писал о прорыве обороны противника на большую глубину, о «глубокой операции», и эти его идеи действительно опередили время. Но, во-первых, он — один из многих. А во-вторых, был человеком своего времени и, совершив гениальную догадку о будущем характере войны, имел все же представление о средствах прорыва и обороны лишь образца Первой мировой войны. Развитие ударных сил, как и армии в целом, не стояло, конечно, на месте. В самом деле, разве можно сравнивать конные армии и корпуса Гражданской войны, дивизии легких танков середины 30-х и армии прорыва Великой Отечественной, с массированным применением тяжелых танков, артиллерии и авиации. Наброски именно такого взаимодействия можно было наблюдать на Киевских маневрах РККА 1935 года.

Не стало Триандафиллова, но советская военная наука продолжала развиваться. Можно с уверенностью говорить о том, что именно в СССР были сделаны теоретические разработки передовых, революционных методов ведения войны... Но на практике первой применила все это не Красная Армия, а немцы. И неудивительно. 1937 год если и не уничтожил военную науку совсем, то отбросил ее на десятилетие в прошлое. Многие из тех, кто остался, возводили в абсолют позиционную войну, и за их заблуждения пришлось вскоре расплачиваться большой кровью.

Обращаясь к теме репрессий конца тридцатых годов в армии, нельзя, конечно, обойти вниманием Тухачевского. И дело не только в том, что последний, занимая ответственный пост^[139], в течение ряда лет фактически руководил строительством вооруженных сил. В конце концов, именно с его именем связано начало арестов.

Свое отношение к маршалу В. Суворов раскрывает в следующих строках: «...Никому не объяснишь, что был Тухачевский палачом и убийцей, а в вопросах стратегии разбирался слабо, вернее — никак не разбирался. Чтобы это понять, надо просто прочитать два тома «сочинений» этого самого Стукачевского^[140]... Тухачевский был авантюристом, карьеристом, трусом... «гениальные» его творения годились только в качестве пособия на уроках политграмоты, а на большее не тянут и не тянули,.. его предложения по перевооружению армии — чистый бред»^[141].

Был ли он трусом? Не думаю. Во всяком случае, признаков трусости не проявлял. В июле 1918 года был арестован командующим Восточным фронтом Муравьевым, но не растерялся и, проведя агитацию среди бойцов охраны, привлек их на свою сторону. Да и после катастрофы под Варшавой сумел стабилизировать откатившийся к, Минску фронт и сохранить руководство войсками. Если В. Суворов имеет в виду, что М.Н. Тухачевский не выдержал допросов с пристрастием, оклеветал себя и подчиненных, то кто из высших военачальников выдержал, кто не оклеветал? Таких - единицы...

Что касается авантюризма... К числу авантюристов можно отнести любого военачальника, просчитавшегося или не сумевшего учесть решающих факторов и проигравшего. Но разве были полководцы, не знавшие неудач? Все же думается, что действия войск Западного фронта в Варшавской операции связаны скорее с неоправданным риском, нежели с авантюризмом. Во всяком случае, действия Клейста^[142] или Гудериана^[143] на первом этапе войны выглядели куда более авантюрными, однако блестящие победы их оправдали. М.Н. Тухачевский к власти не рвался и никогда не предпринимал действий, шедших вразрез с указаниями Центра. Так что авантюристом его не назовешь.

Был ли он карьеристом? А какой хороший офицер не заботится о росте? Конечно, занимаемые им должности рядовыми не назовешь, но, с другой стороны, не сам же себя назначал он на столь ответственные посты.

А вот что касается «палача и убийцы», тут В. Суворов сгустил, конечно, краски. Но в чем-то прав. Кронштадтский мятеж и восстание крестьян в Тамбове были . подавлены Тухачевским с предельной жестокостью. Но это говорит в том числе и о его решительности и преданности новой власти, вне которой маршал, вероятно, себя не мыслил. Один раз сделал он выбор и, надо признать, выбору этому не изменил.

Но нас, конечно, прежде всего интересует его компетентность. Признаюсь сразу, судить о том, насколько соответствовал М.Н. Тухачевский требованиям современной^[144] войны, не берусь. Все предыдущие заслуги, все удачи и поражения, все теоретические разработки - не в счет. Потому что та война, на которой не удалось проявить себя М.Н. Тухачевскому, отличалась от войн предыдущих, как небо и земля. Ее даже и сравнивать не с чем. И предугадать заранее, кто из командиров проявит на полях ее сражений свои лучшие качества, а кто - окажется не на высоте, было, конечно же, невозможно^[145]. Но утверждения В. Суворова о бездарности маршала лишены всякого основания. Достаточно остановиться лишь на двух проведенных им операциях времен Гражданской войны, чтобы признать - этот человек шел в ногу со временем.

10 января 1920 года части 1-й Конной армии очистили от деникинцев Ростов-на-Дону. 16 января на базе Юго-Западного фронта был образован Кавказский фронт^[146] во главе с В.И. Шориным. Комфронта, посчитав, что противник уже сломлен и что кратчайший путь к победе проходит по прямой, 17 января предпринял наступление на нижнем Дону вдоль трассы Ростов - Екатеринодар. При этом части 1-й Конной армии, переправившись по тонкому льду на левый берег Дона, завязли в болотистой пойме под Батайеком и понесли большие потери. Возникла угроза потери инициативы, и 24 января временно исполняющим обязанности комфронтом был назначен Тухачевский. Под Ростовом Деникин сосредоточил лучшие свои силы - Добровольческий корпус. Здесь белые сами готовили контрудар. И Тухачевский, уяснив бесперспективность наступления на этом направлении", отказался от лобовой атаки. 1-я Конная была скрытно переброшена восточнее, в район станицы Платовской. Совместно с 10-й советской армией форсировала Маныч и нанесла сильный удар по правому флангу деникинских войск. 21 февраля добровольцы ворвались в Ростов, но угроза флангового охвата заставила Деникина отказаться от дальнейших наступательных действий. Спешно переброшенные под Торговую конные резервы белых после недолгих ожесточенных боев были разбиты. Фронт покатился на юг, к Екатеринодару и Новороссийску. По существу, скорый разгром деникинских войск на Северном Кавказе был предопределен блестящим маневром, заду-манным и осуществленным комфронта Тухачевским.

Столь же смело и решительно действовал он и во время Варшавской операции Западного фронта. Планировалось главными силами фронта совершить глубокий охват левого фланга противника и ворваться в польскую столицу с северо-запада. Нельзя не признать, что задумать и попытаться осуществить подобный маневр мог лишь человек, в стратегии и оперативном искусстве разбирающийся. И поражение под Варшавой обусловлено, по-видимому, изменением соотношения сил и средств^[147], не в меру растянутыми коммуникациями Западного, фронта, не в последнюю очередь полным истощением шестой год воюющей, разоренной братоубийственной войной и разверстками страны, упадком боевого духа^[148], но никак не ущербностью самого плана операции. Конечно же, Тухачевский недооценил противника, конечно же, непростительно было не позаботиться о резервах^[149], но, повторюсь, замысел был отнюдь не плох.

Чтобы не быть голословным, последую совету В. Суворова и обращусь непосредственно к первоисточникам. Вот что писал Тухачевский: «...нет возможности неприятельскую силу уничтожить одним быстрым решительным движением. Неминуемо приходится вести операцию за операцией, удар за ударом, нанося противнику непрерывные потери...»^[150] Не правда ли, сказанное вполне может быть отнесено к наступательным операциям Красной Армии в кампании 1944 года? А вот строки о развитии оперативного искусства: «Новые средства борьбы, и в первую очередь авиамотомеханизация создают и новые возможности в вопросах уничтожения вооруженных сил противника. Нарождаются формы глубокого сражения, создающего предпосылки для нового этапа военного искусства, обеспечивающего возможность нанесения противнику решающих, непоправимых для него поражений»^[151]. Согласитесь, сказанное не потеряло своей актуальности и поныне.

Наконец, обратимся к человеку, чье свидетельство представляется особо весомым. Вот как отзывается о М.Н. Тухачевском маршал Жуков. «К тому же времени^[152] относится начало публикации работ одного из самых талантливых наших военных теоретиков — М.Н.Тухачевского. Ему принадлежит много прозорливых мыслей о характере будущей войны. М.Н. Тухачевский глубоко разработал новые положения теории, тактики, стратегии, оперативного искусства... »^[153]

Повторюсь, каким бы он был в войне с немцами, знать мне не дано. Знаю другое. Маршал Тухачевский и его соратники не допустили бы снижения боеспособности Красной Армии уже в силу того, что были закалены и дисциплинированы суровыми сражениями Гражданской войны. Это была их армия, и не привыкли они перекладывать ответственность за нее на чужие, пусть даже и «хозяйские» плечи. Эти люди строили современные вооруженные силы^[154], и вряд ли, слепо поверив Сталину, не приняли бы они никаких мер по отражению очевидно неизбежного вторжения, вряд ли немцам удалось так застать их врасплох.

Не стоит удивляться той пока еще скрытой, как подводная часть айсберга, силе, которую набрала советская бюрократия^[155], и тому обстоятельству, что все, к чему она прикасалась, в скором времени, прогнивая изнутри, разваливалось до основания.

Представляется также очевидным, что, уничтожив костяк армии, Сталин, возможно, и застраховался от попыток государственного переворота^[156], но ослабил ее боеспособность на несколько порядков.

Когда пришла пора кусаться, в распоряжении «мерзкой акулы» оказались по большей части молочные зубы.

И Иосиф Виссарионович вскоре сам в этом убедился^[157].

Примечания:

1

Данные советской историографии о численности армии вторжения в различных фундаментальных изданиях, посвященных проблемам Второй мировой войны, противоречивы. Особенно это касается танковых войск вермахта. Так, если в 6-томной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза», изданной в бытность Генеральным секретарем Н.С. Хрущева, говорится о 3500 танках противника, в однотомном издании «Великая Отечественная война Советского Союза» (1970) — о 2800 средних танках («не считая легких»), то в капитальном 12-томном издании «История Второй мировой войны», вышедшем при Л. И. Брежневе в 1975 году, речь идет уже о 4300 танках. Эта же цифра («около 4300 танков») приведена и в энциклопедическом издании «Великая Отечественная война 1941-1945»). Летом 41-го вермахт имел в своем составе около 3580 средних и легких танков.

9

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945. Т. 1, с. 476.

10

Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945, с. 54.

11

Там же.

12

История Второй мировой войны 1939-1945. Т. 4, с. 27.

13

Образован 22 июня на базе Западного Особого военного округа в составе 3-й, 4-й, 10-й и 13-й армий. Командующий - генерал армии Д.Г. Павлов.

14

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945. Т. 2, с. 16.

15

История Второй мировой войны 1939-1945. Т. 4, с. 35.

94

Пытаться в самом начале войны отсечь Восточную Пруссию наступлением с Белостокского выступа вдоль ее насыщенной фортификационными сооружениями южной границы с последующим выходом к морю в районе Гданьска было бы безумием. Части Красной Армии в этом случае сами втягивались в мешок, гораздо больший, чем тот, в котором погиб Западный фронт в конце июня 41-го.

95

Она, конечно же, не могла завершиться успешно тогда. Красная Армия не была готова к подобным широкомасштабным операциям. Дело тут не в недостатке техники, а в отсутствии опыта современной войны. Но, согласитесь, тактически подобный удар напрашивается не в меньшей степени, чем прорыв немецких 2-й и 3-й танковых групп к Минску.

96

И если кто-то скажет, что Сталин подтянул бы мехкорпуса за два-три дня до «дня М», не верьте. Любое перемещение крупных танковых соединений не осталось бы незамеченным для противника и точно указало полосу будущего наступления.

97

А если подобных группировок нет и создание их не предвидится, мехкорпуса что, пойдут в наступление «сплошным фронтом», с тех позиций, где они находились, - на запад? Но это не вчерашний и даже не позавчерашний день. Не день даже - сумерки.

98

Суворов В, Ледокол, с. 334.

99

Насколько надежно прикрывали и насколько были готовы, вопрос иной.

100

Именно, лишь догадывались. В докладной записке Жукова и Василевского о перспективах превентивного удара по Германии, представленной ими Сталину в середине мая 1941 года (была и такая!), о решительных рассекающих ударах с прорывом на большую глубину и окружением значительных группировок противника - ни слова.

101

Дивизии корпуса, входящего во Второй стратегический эшелон советских войск, сначала были сосредоточены в лесах у Киева, но в связи с катастрофическим развитием событий под Минском были возвращены на левый берег Днепра, погружены в эшелоны и переброшены на Западный фронт. К моменту их выгрузки в районе юго-восточнее Витебска последний был немцами уже взят.

102

Как знать, возможно, комкор просто лучше только что вернувшегося в строй из лагеря своего заместителя знал состояние дел в армии, знал, что невозможно в несколько оставшихся до встречи с немцами дней сделать командира полка из человека, которому необходимо указывать о боевом охранении, и комбатов - из других людей, спешащих вместе с личным составом покинуть линию обороны при первом же, едва ли не случайном разрыве...

Но, скорее всего, его просто приучили не высовываться, что не могло не обернуться в конце концов безответственностью и бессилием. Не исключено, кстати, и то, что комкор все никак не мог решить для себя, как вообще относиться к столь инициативному недавнему «врагу народа», какая линия его поведения в создавшейся ситуации покажется соот-ветствующим органам наиболее правильной. Не думал же он, в конце концов, что в полутора десятках километров от немецких окопов его пытаются подсадить!

103

Горбатов А.В. Годы и войны, с. 167-169.

104

Если бы не прорывающаяся горечь этих строк, такое предположение могло бы претендовать на не лишенную остроумия шутку

105

Горбатов А.В. Годы и войны, с. 169-171. Думаю, читатель простит мне столь пространное цитирование, но, честное слово, ничего подобного читать в официальных изданиях, увидевших свет в разгар застоя, мне не приходилось. Разве что К. Симонову, А. Генатулину, В. Кондратьеву, В. Богомолову, Василю Быкову и некоторым другим авторам, которых, поверьте, совсем немного, хватило гражданского мужества написать о минувшей войне так же ярко, правдиво и смело!

106

Суворов В. Ледокол, с. 338.

107

Речь идет об обращении Сталина к народу 3 июля 1941 года, первого с начала войны публичного выступления вождя.

108

Симонов К. С/с. Т. 8, с. 63.

109

Было бы удивительно, если бы огромное тоталитарное государство с мощной военной индустрией, с тысячами самолетов и танков, на разработку и постройку которых денег не жалели, с вековыми военными традициями терпело поражения совсем уж без сопротивления. Даже в тяжелейших условиях, в которых по вине «великого и мудрого вождя» армиям прикрытия пришлось вступать в бой.

110

Симонов К. С/с. Т. 8, с. 63.

111

Горбатов А.В. Годы и войны, с. 165.

112

5 марта 1953 года умер Сталин.

113

Стыдно признаться, но я впервые столкнулся со вполне определенным суждением о «провале» Хасанской операции. Вряд ли ее задачи выходили за пределы выдворения японцев с- советской территории, чего, вне всякого сомнения, достичь удалось.

114

«Комсомольская правда» от 10.06.97, с. 4. Последняя фраза просто вызывает растерянность. Как - по-другому? С еще большим разгромом кадровой армии, с еще большими людскими и территориальными потерями. Получается, что страшные поражения обескровленной чисткой армии, отступление до Волги, миллионы погибших и изувеченных, миллионы пленных — это не худший вариант развития событий на первом этапе войны ?!

115

Трагические события конца тридцатых годов не вписываются в теорию В. Суворова. Если Сталин еще в 1933 году создал Гитлера и уже тогда начал готовить войну в Европе и к войне готовиться, он не мог допустить уничтожения командного состава накануне начала военных действий. Стоит лишь признать, что Иосиф Виссарионович ради не то чтобы сохранения своей власти, а просто по подозрению, истинному или очевидно мнимому, и даже, как ни кощунственно это звучит, в профилактических целях готов был репрессировать до 45% командного состава, и о превентивном ударе, о «дне М», да что там, о «гении всех времен и народов» следует забыть... И приходится доказывать, что и это - составная часть «гениального» плана.

116

Десятки тысяч.

117

Я думаю, представить, что должен был чувствовать человек, прошедший через допросы с пристрастием и три-четыре года лагерей, не так уж и сложно. Эти по необходимости возвращенные в строй люди зачастую оказывались сломленными и уже не способными полностью проявить себя на поле боя. Те же, кого сломать не удалось, не сомневаюсь, пронесли через всю войну плохо скрываемую к товарищу Сталину ненависть. Так что неудивительны и послевоенные репрессии, в ходе которых немало фронтовиков отправлены были в лагеря и по второму разу. Но неудивительна и поддержка, которую получил Хрущев, громивший сталинизм, и та легкость, с которой Жуков нашел немало преданных людей, рискнувших и пожелавших принять участие в аресте Берии.

118

Суворов В. Ледокол, с. 242. Обратите внимание, автор все же нигде не утверждает, что чистка укрепила боеспособность армии. Он просто говорит, что последствия ее в чем-то даже позитивны. Получается, что Сталин отправил лучшую часть командного состава на лесоповал для того лишь, чтобы, выйдя оттуда, они «лучше воевали». Автор забывает о том, что большая часть этих людей погибла, а те, кого выпустили перед самой войной, и в первые ее месяцы, в большинстве своем, за редким исключением, к командной работе оказались уже неспособны.

119

20 июля 1944 года в рамках попытки осуществления антифашистского переворота было организовано покушение на Гитлера. На совещании в Растенбурге (Восточная Пруссия) начальник штаба Резервной армии полковник Штауффенберг сумел, предварительно покинув помещение, оставить в непосредственной близости от фюрера портфель с бомбой замедленного действия. Произошел довольно мощный взрыв, но Гит­лер, отделавшись шоком, практически не пострадал. Можно, конечно, проводить параллели, но думается, что, во-первых, кризис, поразивший фашистскую Германию в середине лета 1944 года, был куда тяжелее положения Советского Союза в 1941 году. Во-вторых, сталинское ок­ружение, да и вся обслуживающая его власть, бюрократическая машина были связаны с вождем куда теснее, чем офицерский корпус вермахта с Гитлером. И физическое устранение Сталина в октябре-ноябре 41-го, когда немцы стояли у ворот Москвы, означало неизбежное и скорое ее, чиновничьей бюрократии, собственное падение.

120

Суворов В. Ледокол, с. 304, 305. Иными словами, рабский подневоль­ный труд, труд под угрозой смерти более эффективен и производителен, чем труд свободного человека. Если бы это было так, олигархи и саму мысль о демократии давно смели бы с лица земли.

121

Приведенные ниже данные взяты да книги В. Карпова «Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира». Впрочем, подсчеты эти, сделанные также отсидевшим не один год генералом Тодоровским, приводились неоднократно и в других источниках, и в их достоверности сомневаться не приходится.

122

В состав 7-го кавкорпуса входила и 2-я кавалерийская дивизия. Коман­дир дивизии — А.В. Горбатов.

123

Неудивительно, что в первую очередь были репрессированы наиболее сильные, требовательные командиры. Неудивительна и слабая выучка войск во многих подразделениях накануне войны.

124

Горбатов А.В. Годы и войны, с. 117-119.

125

Карпов В. Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира. Роман-газета, 1991, №11, с. 30.

126

Сталину даже не пришлось инспирировать процессы на местах. Мест­ные органы НКВД организовывали их по собственной инициативе. Мог ли он остановить репрессии? Видимо, да, но, как известно, лучше перестраховаться. Разве остановит дирижер оркестр только потому, что тот исполняет лучше, чем предполагалось? Что ему были несколько десятков тысяч кадровых военных, Сталин и его подручные повинны в гибели десятков миллионов. О внешней угрозе, о войне в далеком 37-м году Сталин вряд ли и думал. Он все выискивал, и находил, и уничтожат истинного или мнимого врага внутреннего, ближнего.

127

Ведь брали не только военных, а буквально всех подряд. После смерти Сталина в начале 1954 года по требованию Хрущева для него была под­готовлена справка о репрессированных по контрреволюционным обвинениям. Этот «официальный документ» называет 3 777 380 осужденных, из них 642 980 - расстрелянных. Только эпидемии или мировая война могли произвести подобные опустошения.

128

Карпов В. Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира. Роман-газета, 1991, №11, с. 30.

129

А.В. Горбатова репрессии не сломали. Не сломали и Рокоссовского, и некоторых других, сумевших занять на войне подобающее им место. Но не следует забывать, что у органов была в тот период едва ли не единс­твенная задача — уничтожать людей. Не только физически. И, надо признать, дело свое они знали. Вот что пишет в своей книге «В походах и боях» П.И. Батов; «...некоторые из возвращенных в строй товарищей оказались морально сломленными настолько, что работа в качестве старших начальников уже была им не по плечу. Это не их вина, это их беда была. Но ведь шла война, и расплачиваться приходилось кровью» (с. 23).

130

В первые дни войны, чувствуя на себе ответственность за катастрофи­ческие потери в авиационной технике, И.И. Копец застрелился.

131

Карпов В. Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира. Роман-газета. №11. 1991, с 30.

132

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Т. 1, с. 229, 230. Не старай­тесь разыскать эти строки в «доперестроечных» изданиях. Цензура их не пропустила.

133

Речь идет о 3-м конном корпусе, командиром которого был назначен Г.К. Жуков. Назначен взамен арестованного в 1937 году и почти сразу же расстрелянного предыдущего его командира, героя Гражданской войны, конармейца Д. Сердича.

134

Будь требовательный командир кристально чист, всегда мог возник­нуть вопрос: «Если в мирное время ты стараешься сохранить твердое руководство личным составом, увеличить боеспособность вверенного соединения, то... против кого?»

135

Был в то время членом Военного совета Белорусского Особого военного округа.

136

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Т. 1, с. 234,235.

137

Мне возразят — это же литературный персонаж. Верно. Но ведь не слу­чайно автор дал своему герою именно такую биографию.

138

Чтобы понять, почему В. Суворов «признает» Триандафиллова, по су­ществу игнорируя других теоретиков военного искусства, достаточно открыть Советскую военную энциклопедию и взглянуть на дату его смерти. В.К. Триандафиллов не был и не мог быть репрессирован Ста­линым, так как погиб в авиакатастрофе в 1931 году.

139

М.Н. Тухачевский с 1936 года до дня ареста занимал должность перво­го заместителя наркома обороны. Если учесть, что наркомом был в те годы К.Е. Ворошилов, становится понятным, кто находился во главе армии.

140

Так автор, подчеркивая свое негативное отношение, называет покойно­го маршала.

141

Суворов В. Последняя республика, с. 15,16.

142

Был командиром ударной силы группы армий «Юг» —1-й танковой груп­пы. 22 июня танковые дивизии Клейста нанесли удар в стык между 5-й и 6-й армиями Южного фронта и в первые же дни войны, несмотря на бо­лее чем трехкратное превосходство в танках наших войск, прорвались к Ровно. Танкисты Клейста действовали смело и инициативно, не боялись отрываться от пехоты и оголять фланги. По свидетельству очевидцев, в первые дни войны наши и немецкие соединения перемешались, и их расположение напоминало слоеный пирог. При этом на флангах груп­пы висели шесть советских мехкорпусов. Тем не менее Клейст сумел не только выдержать их контрудары, но так и не дал сомкнуть фланги 5-й и 6-й советских армий и к середине июля прорвался к Киеву.

143

Один из создателей танковых войск вермахта. В 1941 году командовал 2-й танковой группой. В первую неделю войны моторизованные кор­пуса Гудериана, прорвав фронт, далеко оторвавшись от пехотных со­единений и не обращая внимания на фланги, устремились к Минску. Инициативные действия немецких танкистов, их быстрое продвижение вперед обеспечили окружение и уничтожение одиннадцати советских дивизий Западного фронта в котле восточнее Минска. Еще более смело действовал Гудериан в сентябре 1941 года. Оставив почти без прикрытия свой левый фланг, он сумел совместно с 1-й танковой группой Клейста перерезать пути отхода оборонявшим Киевский выступ войскам Юго-западного фронта, что привело к скорому их окружению и разгрому.

144

Имею в виду, конечно же, Вторую мировую войну и то новое, что при­внесли в развитие оперативного искусства немцы и что впоследствии столь блестяще удалось применить против их самих Красной Армии -прорыв фронта на большую глубину, массированное применение тан­ков и авиации и т.д.

145

Были, разумеется, и исключения. Был Г.К. Жуков. Но был и К.Е. Во­рошилов. Об их роли в будущей войне, пожалуй, можно было знать заранее.

146

В него вошли 9-я, 10-я, 11-я армии и Сводный конный корпус Юго-Западного фронта и 8-я и 1-я Конная армии Южного фронта.

147

Чтобы представить себе обстановку на советско-польском фронте в июле-августе 1920 года, достаточно обратиться к воспоминаниям СМ. Буденного. В своей книге «Пройденный путь» автор ярко и прав­диво описывает трудность и ожесточенность боев, развернувшихся между Ровно и Дубно.

148

Пока армии наступали, бойцы держались. После того как войска пе­решли этнографическую границу Польши и сопротивление врага приобрело особенно ожесточенный характер, у бойцов не могло не воз­никнуть вопроса, ради чего рискуют они жизнью? Ради того, чтобы их семьи умирали от голода в тылу?

149

Для продолжения наступления потребовалось бросить в бой все. Туха­чевский рискнул... и проиграл. Любопытно, что девятнадцать лет спустя в похожей ситуации оказались и немцы. Прорывавшиеся от границы к Варшаве дивизии армий «Познань» и «Поможе» нанесли внезапный удар по оголенному флангу 8-й немецкой армии южнее Кутно. Вермахт также почти не имел резервов (все было в деле), и полякам удалось фор­сировать реку Бзуру и даже создать угрозу тыловым коммуникациям и резервам. По словам Манштейна, создалась угроза кризиса. Но... немцы были на порядок сильнее. На пятый день польского контрудара их войс­ка были окружены подошедшими соединениями 8-й, 4-й и 10-й армий. После недели ожесточенных боев последняя боеспособная группировка польских войск была разбита.

150

Тухачевский М.Н. Избранные произведения. Т. 1, с. 141.

151

Вопросы стратегии и оперативного искусства в советских военных тру­дах (1917-1940 гг.), с. 120.

152

Речь идет о конце 20-х годов.

153

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления, с. 169.

154

Вряд ли станет спорить и В. Суворов, что именно при Тухачевском, до начала репрессий, а отнюдь не после их спада, были созданы танковые бригады, прообраз будущих мехкорпусов. Именно при нем взаимодействие родов войск и отработка на учениях будущих «глубоких операций» стали реальностью. При Тухачевском было налажено и массовое произ­водство вполне современной по тому времени боевой техники. Сталин, уничтожая людей, не стремился, конечно, разделаться также с мехкорпусами и авиацией. Однако пока неопытные вновь пришедшие коман­диры научились должным образом ими распоряжаться, большую часть самолетов и танков уничтожили немцы.

155

Чистка, вне всякого сомнения, способствовала усилению региональных элит, которым фактически принадлежала вся власть на местах. Сталин мог, конечно, уничтожить этих людей, но «следующий ряд зубов», при­шедшие им на смену чиновники, вне всякого сомнения, были бы еще более надсмотрщиками и еще менее специалистами. И когда началось, многие из них так и не приняли того очевидного факта, что им требу­ется не следить, чтобы «быдло» оставалось в загоне, а отражать немцев. Справедливости ради следует отметить, что армии это коснулось все же в меньшей степени.

156

Существует версия, согласно которой военные действительно готовы были предпринять попытку отстранения Сталина от власти. Мне по­добные воззрения представляются надуманными. Эти люди сделали свой выбор задолго до 1937 года. Беззаветное служение РККА дало им все, превратив из безвестных фельдшеров и прапорщиков в комбригов и командармов. Они повязаны были с новой властью. Залитым кровью Кронштадтом и сожженными, стертыми с лица земли тамбовскими деревнями повязаны. Думается, что организоваться в реальную силу в условиях тотальной слежки было весьма затруднительно. В любом случае вычленить правдивую информацию о реальных подпольных груп­пах сопротивления, даже если таковые и были, сейчас, по прошествии стольких лет вряд ли возможно.

157

В конце 1939 года германский Генеральный штаб дал РККА убийствен­ную характеристику: «Эта в количественном отношении гигантская структура по своей организации, оснащению и методам управления находится в неудовлетворительном состоянии. Принципы командо­вания нельзя назвать плохими, но командные кадры слишком молоды и неопытны. Система связи и транспорта никудышная, качество войск весьма различное, нет личностей, боевая ценность частей в тяжелых сражениях весьма сомнительна». Все так. Три года только тем и зани­мались, чтобы личностей в армии, да и в стране не осталось и в помине. И старшие лейтенанты не могли, конечно же, в одночасье превратиться в комдивов. И связь даже и в июне 1941 года оставляла желать лучшего. Одного не учли немецкие генштабисты. Когда танковые клинья рас­трепали кадровую армию, на защиту страны поднялся народ. Прямо на полях сражений, извлекая уроки из катастрофических поражений и страшных потерь, создавалась другая армия. Та, которая в конце концов дошла до Берлина.