Глава 15

Война, которая была на Юго-Западном направлении

История не признает сослагательного наклонения. Всякое предположение неизбежно предположением и остается. Слишком много факторов, слишком много событий. Зачастую связанных, переплетенных между собой и отнюдь не опосредованно.

Нам не дано знать, как развивалась бы ситуация, напади Сталин первым. Мы можем лишь догадываться.

В то же, время история щедра на аналогии и примеры. И если мы хотим представить, чем мог обернуться наш превентивный удар, думаю, следует обратиться к ним.

Как-то не афишируется, что в июне 41-го на Юго-Западном и Южном фронтах, особенно в сравнении с другими направлениями, сложилась куда более благоприятная для нас обстановка. И война начиналась здесь иначе. Рискну утверждать, именно подобный характер носили бы первые бои, именно так они и закончились бы, напади мы первыми.

Основной удар немцы наносили в центре. В первую очередь им нужно было окружить и уничтожить войска Западного фронта. Группы армий «Север» и «Юг» прежде всего обеспечивали фланги танковых клиньев, устремившихся к Минску. И если наш Северо-Западный фронт оказался слишком слаб, чтобы разгромить врага, то на Юго-Западном направлении была сосредоточена самая крупная группировка войск, и это были лучшие наши силы. Если и имели немцы превосходство в живой силе, то незначительное. В танках же мы превосходили противника почти в четыре раза^[508]. Не хватало Вермахту и авиации. Во всяком случае, на аэродромах было уничтожено не более 180 наших самолетов^[509], что на порядок меньше, чем на Западном фронте.

Если в других местах немцы в первый же день смяли оборону и вырвались на оперативный простор, то здесь с ходу прорвать фронт не удалось. Более того, вбив клин в стык между 5-й и 6-й армиями, танковые дивизии Клейста сами оказались в полуокружении…

Впрочем, бои на Юго-Западном направлении заслуживают особого внимания.

В предвоенные годы традиционно принято было считать, что немцы, напади они на СССР, нанесли бы основной удар на юге, стремясь оккупировать богатые хлебородные районы и открыть себе дорогу к промышленному Донбассу, а в перспективе и к северокавказской нефти. Соответственно, здесь, на Юго-Западном направлении, и была сосредоточена самая сильная группировка советских войск. В частности, в составе Юго- Западного фронта^[510] границу прикрывали: в полосе от Влодавы до Крыстынополя -5-я армия^[511] (на удалении от 10 до 150 километров от границы — пять стрелковых дивизий, 22-й мехкорпус и части усиления); южнее, на Львовском направлении, в полосе от Крыстынополя до Радымно — 6-я армия^[512] (три стрелковые, одна кавалерийская дивизии, 4-й мехкорпус и части усиления); на Перемышльском направлении, в полосе от Радымно до Творыльце — 26-я армия^[513] (три стрелковые дивизии, 8-й мехкорпус и части усиления); наконец, на южном фланге — растянувшаяся от Радымно до Черновиц^[514] 12-я армия^[515] (шесть стрелковых дивизий, 16-й мехкорпус и части усиления).

Немцы имели подтянутые к границе, готовые к наступлению соединения группы армий «Юг»: 6-ю и 17-ю полевые армии, 1-ю танковую группу^[516] и Венгерский корпус^[517].

Следует отметить, что и боевая подготовка советских войск поддерживалась на достаточно высоком уровне^[518], и новый командующий выгодно отличался эрудицией и трезвым взглядом на вещи.

Это отдельная тема, но обойти ее невозможно. Почему Западный фронт был окружен и разгромлен, практически уничтожен, уже в первых числах июля, а Юго- Западный в первые дни не просто успешно оборонялся, но и наносил настолько ощутимые контрудары, что в какой-то момент инициатива едва не выскользнула у немцев из рук? Понятно, что на Западном направлении Вермахт располагал большими силами, понятно, что там они изначально нацеливались на окружение ядра наших войск. И все же…

Павлов и Кирпонос. На своем ли месте оказались они 22 июня?

Судьба командующих сильнейшими нашими фронтами схожа. Оба отличились на Карельском перешейке, оба, враз преодолев несколько ступеней карьеры, утвердились на самом верху^[519]. А вот командовали в приграничном сражении по-разному. Павлов, потеряв связь, а с ней и управление войсками, выругался и выехал в войска. Кирпонос штаб не оставил и добился более-менее устойчивой связи. Павлов, уже, будучи в полуокружении, бросил последний свой резерв из-под Минска к Лиде, на самое дно готового затянуться мешка^[520]. Кирпонос, напротив, был излишне осторожен и проявлял зачастую чрезмерную заботу о флангах. Павлов, думается, только под конец стал понимать, какой будет эта война. Кирпонос пристально следил за происходящими в Европе событиями, тактику Вермахта изучил досконально и, судя по всему, предугадывал, что наша оборона таранного удара немецких танков не выдержит.

Это не предположение. Как свидетельствует Баграмян, при разработке оборонительного плана Кирпонос требовал выделить для обороны границы минимум необходимого с тем, чтобы иметь в ближайшем тылу компактные подвижные группировки, способные нанести контрудары и локализовать возможные прорывы врага. Вот что он говорил:

«…для прикрытия государственной границы можно выделить минимум имеющихся у нас сил, чтобы остальными маневрировать, исходя из конкретно складывающейся обстановки…»^[521]

Собственно, так действовал и Жуков. Маршал располагал свои войска таким образом, чтобы создать оборону наибольшей плотности на участках прорыва и не дать немцам пробить наш фронт с ходу. Немцы вклинивались в оборону советских войск, вязли в гибельных для себя тяжелых кровопролитных боях, но вырваться на оперативный простор не могли. Противник перенацеливал острие своего удара, но и советские войска перемещались вслед за ним вдоль линии фронта. Лишившись главного своего преимущества — тактического маневра, Вермахт обречен был утратить со временем и инициативу.

Не знаю, осознавал ли это в июне 41-го командующий Киевским округом генерал-полковник Кирпонос, но факт остается фактом. Он предпочитал не растягивать свои войска в одну линию вдоль оборонительного рубежа, а иметь под рукой мощные резервы. Нелишне вспомнить, что именно он, вопреки указаниям Сталина, приказал занять Предполье. Не слишком смелым выглядит и предположение, что уверенный в скором начале боевых действий командующий, принял меры, чтобы война не застала вверенные ему войска врасплох. Об этом говорит и сам ход боевых действий. По существу, нигде в полосе Юго-Западного фронта советские части не были разгромлены при вторжении, напротив, на удивление быстро поднялись и выдвинулись к границе, спокойно и деловито начали воевать. Куда меньшие потери понесли здесь наши танкисты и авиация. Вот свидетельство Хрущева:

«Немцы не достигли первым налетом намеченной цели, не смогли вывести из строя наши аэродромы и самолеты. Наши самолеты и танки целиком нигде не были уничтожены с первого удара. В КОВО (хотя, может быть, от меня что-нибудь и скрывали; но так докладывали мне тогда, а я верил и сейчас верю, что это была правдивая информация) немцы нигде не смогли использовать полностью внезапность для нанесения удара по авиации, танкам, артиллерии, складам, другой военной технике»^[522].

Здесь мы оказались более-менее готовы. Здесь немцы не смяли нас с первого удара.

И немалая заслуга в этом командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Михаила Петровича Кирпоноса….

Первый день войны оказался насыщен событиями.

Основной удар немцев пришелся по левому флангу 5-й армии, и поначалу их перевес в силах был подавляющим. На 75-километровом участке от Устилуга до Крыстынополя против двух выдвигавшихся к границе советских стрелковых дивизий действовали до шести пехотных и три танковые дивизии противника. Результат не замедлил сказаться. 87-я и 124-я стрелковые дивизии не дошли до границы и, обойденные немцами, заняли круговую оборону. О создании сплошного фронта на этом 75-километровом участке не было и речи, и танки Гудериана устремились в глубь советской территории.

Однако их ожидал сюрприз. Навстречу немцам из Луцка выдвигалась к границе 1 — я противотанковая артиллерийская бригада Москаленко^[523]. Восточнее Владимира-. Волынского^[524] произошел ожесточенный встречный бой, в результате которого обе стороны понесли чувствительные потери^[525]. Однако немцы не только не разгромили бригаду, но, будучи не в состоянии прорваться по шоссе на Луцк, были вынуждены обходить ее боевые порядки с юга.

В то же время сопротивление окруженных у границы соединений было столь сильным, что большая часть пехоты противника оказалась скованной вокруг них на длительный срок^[526]. Севернее — 45-я и 62-я дивизии 15-го стрелкового корпуса^[527] отразили все атаки немцев. Однако вскоре последние нащупали стык между 5-й и 6-й армиями и начали продвигаться на Радзехув. Навстречу им выдвигалась передовая дивизия 15-го мехкорпуса — 10-я танковая, но, как вскоре выяснилось, корпусу было не под силу закрыть образовавшуюся 50-километровую брешь. Дорога на Берестечко и Дубно оказалась открыта.

На других участках фронта складывалась куда более благоприятная для нас обстановка. Там немцы не имели танкового кулака, и их наступательные возможности оказались куда скромнее.

В полосе обороны 6-й армии сильное давление оказывалось на правофланговые — 41-ю стрелковую и 3-ю кавалерийскую дивизии. Однако прорваться через боевые порядки советских войск противнику не удалось. В то же время и мы не смогли прикрыть все расширявшуюся брешь между 5-й и 6-й армиями^[528].

99-я стрелковая дивизия 26-й армии, считавшаяся лучшей в РККА^[529], не ударила в грязь лицом. Утром 22 июня немцы ворвались в пограничный Перемышль, но закрепиться им не удалось. Уже на следующий день части дивизии освободили город. Трижды Перемышль переходил из рук в руки и в конце концов остался за нами. Лишь 29 июня в связи с ухудшением обстановки на других участках Юго-Западного фронта, по приказу командования, город был оставлен.

Итак, уже к вечеру обозначились две ударные танковые группировки противника, оперирующие юго-западнее Луцка и в районе Сокаль-Радзехув. Именно они, прорываясь на восток, отрезали от основных сил 5-ю армию и представляли главную опасность.

К сожалению, неверную информацию о силах противника предоставила разведка. Занизив силы противника, действующие в центре и на правом фланге 5-й армии, разведчики представили ложные сведения о

«движении танковых колонн противника от Брест-Литовска на юго- восток. Генерал Потапов сделал из этого сообщения вывод, что передвигающиеся от Брест-Литовска вражеские войска направляются в тыл его армии с севера. К такому выводу склонялся и Военный совет фронта… На самом деле эта угроза оказалась мнимой. Ошибка стоила дорого: уделив все внимание вражеской группировке, якобы двигавшейся от Брест-Литовска на Ковель (несуществующей группировке! — А.Б.), командарм не смог своевременно разобраться в обстановке на своем левом фланге и на стыке с армией Музыченко. А именно там противник наносил главный удар»^[530].

Как это нередко случается, осторожность, и предусмотрительность Кирпоноса сыграли с ним злую шутку. Командующий не любил, да, наверное, и не умел рисковать. Желая избежать окружения 5-й армии, он принял впоследствии роковое решение. 22-й механизированный корпус, главная сила, сдерживающая рвущихся к Луцку немцев, был переброшен под Ковель. Мало того, что, воспользовавшись этим обстоятельством, противник направил на обнажившийся участок фронта танковую дивизию. И 135-я стрелковая дивизия^[531] и 1-я противотанковая артиллерийская бригада оказались под угрозой окружения и разгрома^[532]. Куда важнее то обстоятельство, что к предпринятому контрудару по вклинившимся в нашу оборону танковым дивизиям Клейста привлечь 22-й мехкорпус после этого было уже невозможно^[533].

В такой обстановке ближе к полуночи 22 июня была получена очередная (о предыдущих мы еще поговорим) директива Ставки, в которой Юго-Западному фронту предписывалось:

«Прочно удерживая государственную границу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти механизированных корпусов, и всей авиации фронта окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, к исходу 24.6 овладеть районом Люблин…»^[534]

Нереальность поставленной задачи была очевидна, так как одним лишь мехкорпусам для выхода к месту сосредоточения требовалось от двух до четырех суток. Выдвигавшимся из глубины в полосу 5-й армии стрелковым корпусам второго эшелона для того, чтобы преодолеть 150–200 километров, требовалось не менее пяти-шести суток.

Об этом, а также о том, что главные силы одновременно к месту сражения подойти не смогут и корпуса неизбежно будут втянуты в бой по частям, прямо сказал на импровизированном военном совете Пуркаев. Он порекомендовал командующему доложить в Москву о сложившейся неблагоприятной обстановке и просить об изменении задачи^[535]. Однако Кирпонос вступить в спор с Москвой, даже заявить о своем несогласии с полученной директивой не решился^[536]. В сущности, было принято компромиссное решение. Пытались остановить противника, подтянуть к основанию его танкового клина мехкорпуса и нанести удар по мере их сосредоточения, ориентируясь не столько на оговоренный Ставкой срок, сколько на их готовность к боевым действиям^[537]. Первоначально для проведения контрудара планировалось привлечь 4-й, 8-й, 9-й, 15-й и 19-й мехкорпуса^[538].

В ночь на 23 июня в штаб прибыли в качестве представителя Ставки Г. К. Жуков и назначенный членом Военного совета фронта Н. С. Хрущев. Переговорив с командармом-6, «Жуков особо подчеркнул, насколько важно, чтобы 4-й мехкорпус как можно быстрее был переброшен на правый фланг армии»^[539], и выехал в 8-й мехкорпус^[540]. Вечером настроение его ухудшилось. Вот что пишет Баграмян:

«Начальник Генерального штаба был хмур. Он молча кивнул в ответ на мое приветствие. Из разговора я понял, что Жуков считает действия командования фронта недостаточно энергичными и целеустремленными. По его словам, много внимания уделяется решению второстепенных задач и слишком медленно идет сосредоточение корпусов. А нужно определить главную опасность и против нее сосредоточить основные усилия… Только так можно добиться перелома в ходе приграничного сражения. Жуков считал ошибкой, что Кирпонос позволил командующему 6-й армией оттянуть 4-й механизированный корпус с правого фланга армии, где враг наносит главный удар, на левый и ввести его в бой на этом второстепенном направлении»^[541].

24 июня начался наш контрудар. И развивался он далеко не так, как планировалось. 22-й мехкорпус прорваться к Владимиру-Волынскому не сумел. Более того, используя высокую мобильность своих соединений, немцы обошли частью сил наши позиции и стали угрожать коммуникациям. 15-й мехкорпус, понесший за два дня боев тяжелые потери, еще сдерживал противника, но наступать уже не мог. Все успевшие подойти части 4-го и 8-го мехкорпусов по замыслу командования должны были в течение ночи занять исходное положение, в 7 часов утра 25 июня нанести удар, выйти в район Войница — Милятын — Сокаль и соединиться с окруженными частями 87-й и 124-й стрелковых дивизий^[542]. Однако обострение обстановки заставило пересмотреть принятое решение. Мощная танковая группировка противника прорвалась в район Дубно — Броды и угрожала уже коммуникациям всего фронта. В то же время немцы подставили под удар свои фланги. Исходя из этого, Кирпонос перенацелил для наступления на Дубно как подходившие к Радзивилову и Бродам танковые дивизии 8-го механизированного корпуса^[543], так и сосредотачивавшиеся северо-восточнее части 9-го и 19-го мехкорпусов.

Ранним утром 26 июня 8-й мехкорпус силами 7-й моторизованной, 12-й и 34-й танковых дивизий нанес, наконец, мощный удар в северо-восточном направлении. Советские танкисты подошли к Берестечко, но дальше продвинуться не смогли. 15-й мехкорпус не смог поддержать соседа справа, так как сам с трудом отражал непрекращающиеся атаки противника^[544].

К тому времени уже вступили в бой 9-й и 19-й корпуса, потеснившие немцев. Наибольшего успеха добилась 20-я танковая дивизия 9-го мехкорпуса. Она глубоко вклинилась в боевые порядки противника, но прорваться к Дубно с севера не смогла. К ночи бой затих. Командиры корпусов генералы К. К. Рокоссовский и Н. В. Фекленко заверили Потапова, что с утра возобновят наступление, но к этому времени командующий фронтом, по- видимому, уже склонился к мысли, что без временного перехода к обороне не обойтись.

Начальник же Генштаба все еще не терял надежды разгромить танковый клин Клейста^[545]. Вновь приведу слова Баграмяна:

«Из 5-й армии возвратился генерал армии Жуков. Узнав, что Кирпонос намеревается подходившие из глубины 36-й и 37-й стрелковые корпуса расположить в обороне на рубеже Дубно — Кременец — Новый Почаюв — Гологурцы, он решительно воспротивился против такого использования войск второго эшелона.

— Коль наносить удар, то всеми силами!

Перед тем как улететь 26 июня в Москву, Г. К. Жуков еще раз потребовал от Кирпоноса собрать все, что возможно, для решительного контрудара»^[546].

На следующем же после убытия Жукова заседании Военного совета фронта^[547] Пуркаев высказал то, к чему стали постепенно склоняться большинство работников штаба. Пора переходить к обороне! Предложение начальника штаба не явилось неожиданным для Кирпоноса.

«Командующий фронтом сформулировал окончательное решение: стрелковым корпусам временно занять оборону по линии рек Стоход, Стырь и населенных пунктов Кременец, Золочев. Механизированные корпуса отвести за этот рубеж. За три-четыре дня подготовить мощный контрудар с целью уничтожения вторгшихся на Луцком и Дубненском направлениях войск противника.

Времени для разработки общего боевого приказа уже не оставалось. Кирпонос посылает в войска своих представителей»^[548].

О принятом решении было доложено и в Москву. Уже к вечеру пришел ответ: отход прекратить и продолжать контрудар!

От кого исходило это указание — догадаться нетрудно. Не тот был человек Жуков, чтобы отказываться от своих решений. К тому же Кирпонос не пришелся ему по душе^[549]. Да иначе и быть не могло, слишком уж разными были эти люди. Кирпонос, вне всякого сомнения, оценивал немцев очень высоко и ввязываться во встречный бой, не имея достаточной информации, рискуя остаться без резервов, отнюдь не спешил. Однозначно оценивать его действия при организации контратакующих действий в приграничном сражении невозможно.

Жуков превыше всего ценил инициативу. Если надо было сосредоточить силы на решающем направлении, он без колебания оголял другие участки фронта, которые считал второстепенными.

Конечно же, решительный, целеустремленный Жуков куда больше соответствовал требованиям этой войны. Но вместе с тем не будем забывать и о том, что ей пока еще не соответствовали боевая подготовка и возможности советских войск. В конце концов, факт остается фактом, мехкорпуса, потеряв в яростных атаках материальную часть, задержали, но не обескровили танковую группу Клейста. Не остановили немцев. К обороне, так или иначе, перейти пришлось. Только без танков в тылу и куда восточнее…

Не столько вина, сколько беда Кирпоноса в другом. Он не мог отстоять перед начальством свою точку зрения. Имея собственный план дальнейших действий, вынужден был выполнять чужой, навязанный ему сверху. Который считал ущербным и в который не верил. А без веры прежде всего в самого себя победы не добьешься…

Повторюсь, не только в нем дело. Помимо прочего, не хватало элементарного опыта в управлении такими массами войск и боевой техники. А в результате — вся неразбериха, противоречащие друг другу приказы, метания танковых колонн от одного рубежа к другому. И главное — введение мехкорпусов в бой по мере подхода. Последовательно. По частям.

Вот что пишет об этом встретивший войну в должности командира 9-го механизированного корпуса генерал- майор К. К. Рокоссовский:

«…Никому не было поручено объединить действия трех корпусов. Они вводились в бой разрозненно и с ходу, без учета состояния войск, уже двое суток дравшихся с сильным врагом, без учета их удаленности от района вероятной встречи с противником»^[550].

А пока что не сумевший отстоять свою точку зрения в переговорах с Москвой, Кирпонос вынужден был отдать новый приказ, прямо противоположный предыдущему. Связь практически отсутствовала. — Вновь пришлось использовать представителей — офицеров штаба. К этому времени 8-й и 15-й мехкорпуса уже начали отходить в юго-восточном направлении. Неизбежной неразберихой воспользовались немцы, которые к утру 27 июня заняли Дубно и, отбросив к югу находившиеся на марше части правофланговой дивизии 36-го стрелкового корпуса, двинулись на Острог. К счастью, в районе Шепетовки оставались еще некоторые части 16-й армии генерала М. Ф. Лукина^[551]. Его инициатива и спасла положение. Командармов немедленно приостановил погрузку и начал перебрасывать под Острог части 109-й моторизованной дивизии 5-го мехкорпуса, которые и остановили немцев^[552].

Резкое ухудшение обстановки вынудило Кирпоноса поставить корпусам новые задачи. 8-й должен был теперь наступать прямо на Дубно, 15-й — на Берестечко. Повезли новый, третий по счету, приказ бригадный комиссар А. И. Михайлов и комбриг Н. С. Петухов. Туда же, проверить, выехал вскоре и член Военного совета фронта Н. Н. Вашугин. О нем еще речь впереди…

34-я танковая дивизия 8-го мехкорпуса, усиленная мотоциклетным полком, двинулась вперед и поначалу имела успех. 15-й наступать уже не мог, не осталось танков. С 9-м и 19-м корпусами, равно как и со штабом 5-й армии, связи не было.

В конце дня 27 июня генерал Д. И. Рябышев доложил, что передовые части его 8-го мехкорпуса с боями ворвались в Дубно. В штабе фронта повеселели. Казалось, складывается реальная возможность разгромить, наконец, танковую группировку противника. В самом деле, она оказывалась зажатой с трех сторон: с северо-востока ее атаковали 9-й и 19-й мехкорпуса; с юго-запада — 8-й и 15-й механизированные, 36-й и 37-й стрелковые корпуса и 14-я кавдивизия 5-го кавалерийского корпуса; с востока — группа Лукина.

Однако радость оказалась преждевременной. Реальная обстановка оставалась далекой от той, что была обозначена на штабных картах. 9-й и 19-й мехкорпуса не смогли прорвать оборону противника, подверглись массированным ударам авиации и, понеся катастрофические потери, откатывались к Ровно^[553]. Подвижная группа 8-го мехкорпуса была окружена немцами в Дубно, и связь с ней потеряна. 15-й стрелковый и 22-й механизированный корпуса оставили Ковель и отошли за реку Стоход.

В сложившейся ситуации Кирпонос принял решение усилить удары по прорвавшимся в район Острога танковым соединениям Клейста, с тем чтобы если не разгромить их, то хотя бы вынудить приостановить продвижение на восток. Однако вскоре выяснилось, что 8-й мехкорпус, также понесший тяжелые потери, деблокировать свою 34-ю танковую дивизию был уже не в состоянии. Наступательные возможности Юго-Западного фронта были исчерпаны. И хотя в новом боевом приказе еще упоминалось о контрударе силами 5-й армии с целью отсечения прорвавшейся к Ровно группировки противника, весь он был пронизан духом обороны. Остатки 4-го, 8-го и 15-го мехкорпусов выводились в резерв.

В ходе тяжелых боев они, как и другие мехкорпуса фронта, участвовавшие в контрударе, понесли катастрофические потери. От более чем трех с половиной тысяч танков остались сотни. Вырвать инициативу из рук противника не удалось.

Бои шли уже неподалеку от Тарнополя. В ночь на 30 июня штаб Юго-Западного фронта переехал в Проскуров. Приграничное сражение было проиграно. 30 июня последовал приказ Ставки, в котором войскам Юго-Западного фронта предписывалось до 9 июля занять оборону на рубеже Коростенского, Новоград-Волынского, Шепетовского, Староконстантиновского и Проскуровского укрепленных районов. Фронт отходил на старую границу…

Причины поражения наших механизированных корпусов в приграничных сражениях противоречивы, сложны и многообразны. Негативно отразился на ходе боевых действий ввод их в сражение по мере подхода к рубежу сосредоточения, по частям. Сыграла свою роковую роль немецкая авиация, буквально висевшая над полем боя.

Но куда более значимо и отсутствие взаимодействия между нашими танковыми, стрелковыми и авиационными подразделениями. Нередко мехкорпуса действовали на свой страх и риск, в отрыве от стрелковых частей, практически без поддержки авиации.

Немцы воевали иначе. Когда надо, они рассыпались, перерезая наши коммуникации, давя тылы, но умели быстро собраться в кулак и нанести сокрушительный таранный удар^[554]. Без авиационной поддержки немецкие танкисты вообще не наступали. Танковые дивизии Клейст старался не распылять и использовал лишь на решающем направлении, на острие главного удара. При этом фланги, как правило, прикрывала пехота, пробить которую без предварительной артиллерийской и авиационной подготовки наши танкисты в большинстве случаев не могли^[555].

Когда же мы имели успех, немцы уступали поле боя и обходили выдвинувшиеся советские войска о флангов, стараясь окружить. Попытки продолжить наступление, а зачастую и пробиться обратно наталкивались на сильную противотанковую оборону. Постепенно под воздействием вражеской авиации уничтожалась техника, и в первую очередь бензовозы и транспорт. Лишившись горючего, а с ним и подвижности, попавшие в ловушку мехкорпуса, становились мишенью для немецких летчиков.

Не следует также забывать, что в большинстве случаев немцы могли эвакуировать (и эвакуировали) поврежденную технику, и после ремонта определенный процент подбитых машин возвращался в строй. Мы же такой возможности были лишены. В лучшем случае, материальная часть уничтожалась^[556]. «Бэтушки» обливали бензином и сжигали, в корму «КВ» закладывали мощный заряд тола, замки артиллерийских орудий закапывали в землю или топили в болотах. Из окружения выходили уже без техники…

Вполне резонным выглядит предположение некоторых современных авторов, что советское командование просто не умело наладить надлежащим образом управление столь крупными бронетанковыми соединениями. Во всяком случае, распорядиться имевшимися огромными силами с должным эффектом оно не смогло^[557].

Нелишне упомянуть, какие уродливые формы это управление зачастую принимало. Помните эпизод, когда после двух полученных один за другим, прямо противоположных друг другу приказов подразделения 8-го, в частности, мехкорпуса глубокой ночью вынуждены были сначала отойти с занимаемых позиций, а затем вернуться на них? О том, что произошло на следующее утро, рассказывает бывший заместитель командира корпуса по политической части генерал Н. К. Попель:

«…К девяти часам утра 27 июня корпус представлял собой три почти изолированные группы^[558]. По прежнему держали занятые рубежи дивизии Герасимова^[559] и Васильева. Между ними — пятнадцатикилометровый разрыв… Полкам Мишанина^[560] нелегко дались и наступление, и ночной отход, и бомбежка. Роты разбрелись по лесу и лишь с рассветом собрались южнее Брод. Это и была третья группа нашего корпуса.

Дмитрий Иванович (командир 8-го мехкорпуса генерал-майор Д. И. Рябышев. — А. Б.) разложил на пеньке карту и склонился над ней, зажав в зубах карандаш. За спиной у нас… стоял Цинченко…^[561] Цинченко-то и заметил кавалькаду легковых машин, ощупью едущих по лесной дороге.

— Товарищ генерал!

Рябышев обернулся, поднял с земли фуражку, одернул комбинезон и несколько торжественным шагом двинулся навстречу головной машине. Из нее выходил невысокий черноусый военный (речь идет о корпусном комиссаре Вашугине. —А.Б.). Рябышев вытянулся:

— Товарищ член Военного совета фронта…

Хлопали дверцы автомашин. Перед нами появлялись все новые и новые лица — полковники, подполковники^[562]. Некоторых я узнавал — прокурор, председатель Военного трибунала… Из кузова полуторки, замыкавшей колонну, выскакивали бойцы…^[563]

Тот, к кому обращался комкор, не стал слушать рапорт, не поднес ладонь к виску. Он шел, подминая начищенными сапогами кустарник, прямо на Рябышева. Когда приблизился, посмотрел снизу вверх в морщинистое скуластое лицо командира корпуса и сдавленным от ярости голосом спросил:

— За сколько продался, Иуда?

Рябышев стоял в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не находивший, что сказать, да и все мы растерянно смотрели на невысокого, ладно скроенного корпусного комиссара.

Дмитрий Иванович заговорил первым:

— Вы бы выслушали, товарищ корпусной…

— Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь под сосной выслушаем и у сосны расстреляем…

…Я не выдержал и выступил вперед:

— Можете обвинять нас в чем угодно. Однако потрудитесь прежде выслушать.

— А, это ты, штатный адвокат при изменнике…

Теперь поток ругательств обрушился на меня.

Все знали, что член Военного совета не выносит, когда его перебивают. Но мне нечего было терять. Я воспользовался его же оружием. То не был сознательный прием. Гнев подсказал.

— Еще неизвестно, какими соображениями руководствуются те, кто приказом заставляет отдавать врагу с боем взятую территорию.

Корпусной комиссар остановился… В голосе члена Военного совета едва уловимая растерянность:

— Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете? Генерал Рябышев, докладывайте.

Дмитрий Иванович докладывает. Член Военного совета вышагивает перед нами, заложив руки за спину… Он смотрит на часы и приказывает Дмитрию Ивановичу:

— Через двадцать минут доложите мне о своем решении.

Он быстро отходит к машине, а мы втроем: Рябышев, Цинченко и я — садимся у пня, на котором так и лежит придавленная двумя камнями карта. У Дмитрия Ивановича дрожат руки и влажно блестят глаза.

Корпусной комиссар не дал времени ни на разведку, ни на перегруппировку дивизий. Чем же наступать?

Рябышев встает и направляется к вышагивающему в одиночестве корпусному комиссару.

— Корпус сможет закончить перегруппировку только к завтрашнему утру.

Член Военного совета от негодования говорит чуть не шепотом:

— Через двадцать минут решение — и вперед.

— Чем же «вперед»?

— Приказываю немедленно начать наступление. Не начнете, отстраню от должности, отдам под суд.

…Приходится принимать самоубийственное решение — по частям вводить корпус в бой.

…Создается подвижная труппа в составе дивизий Васильева, полка Волкова и мотоциклетного полка. Основные силы закончат перегруппировку и завтра вступят в бой.

— Давно бы так. — Член Военного совета исподлобья смотрит на Дмитрия Ивановича. — Когда хотят принести пользу Родине, находят способ…

Рябышев молчит. Руки по швам. Глаза устремлены куда-то поверх головы корпусного комиссара.

Член Военного совета прикладывает узкую белую руку к фуражке.

— Выполняйте. А командовать подвижной группой будет Попель.

Корпусной комиссар поворачивается ко мне:

— Займете к вечеру Дубно — получите награду. Не займете — исключим из партии^[564] и расстреляем…»^[565]

Таким вот образом «ставил» себя корпусной комиссар Вашугин. Только «двадцатиминутные» его приказы стоили большой крови.

Подвижная группа Попеля устремилась вперед, ворвалась в Дубно и была блокирована там немцами. Из трехсот с лишним танков назад к своим пробились… два! Узнав об этом, Вашугин застрелился. Возможно, его мучили угрызения совести. Но не могу исключить и того, что после разгрома 8-го мехкорпуса члену Военного совета померещилось вдруг, как кто-то, может быть, самый главный, поинтересуется, за сколько продался он, бывший корпусной комиссар Вашугин.

Этого жесткого неглупого человека, судя по всему, мало волновала судьба окружающих. Перед поездкой в мехкорпуса он зашел к Хрущеву. Предложил написать Сталину, чтобы последний заменил командующего Юго-Западным фронтом Кирпоноса, который якобы слаб и «совершенно непригоден для выполнения функций командующего»^[566]. При этом называлась кандидатура Пуркаева, которого накануне Вашугин, по существу, обвинил в трусости^[567]. Да и когда окружение группы Попеля и плачевное состояние всего 8-го корпуса стали свершившимся фактом, этот потерявший самообладание человек, перед тем как покончить с собой, говорил окружающим, что мы — погибли. Что все идет, «как во Франции»^[568]. Готовил он себя явно к другой войне, в которой корпуса после накачки командного состава пошли бы вперед, искрошили немцев и подтвердили бы его, Вашугина, право безоговорочно распоряжаться судьбами и жизнью тысяч людей. А получилось иначе. Корпуса пошли и как танковые соединения… перестали существовать. Но у нас ведь не бывает, чтобы не было виноватых. То, что могли предложить Мехлис, Вашугин, некоторые другие, для этой войны не годилось. После незаслуженных оскорблений, отчаявшись и сжав зубы, можно пойти в атаку и даже отбросить врага, но воевать, находясь под стрессом, воевать не неделю, не месяц — четыре долгих года невозможно. Нет таких людей, чтобы выдержали.

Видно, понял товарищ Вашугин, что фронту все меньше требуются надсмотрщики и все больше — грамотные, инициативные командиры всех степеней и званий. А до тех пор, пока все наносное, порожденное и обусловленное чисткой сохранится, события действительно будут развиваться, «как во Франции».

Та армия, неизменным атрибутом которой являлся Вашугин, обречена была на поражение. Но уже рождалась в муках бесконечного отступления новая армия. Тоже со спецификой, с известными издержками… Не без самодурства. Но главное, боеспособная. Та, что, в конце концов, зацепилась раз, другой, уперлась окончательно и неудержимо двинулась на запад. Та, в которой приказ вводить в бой танковые полки по частям просто не мог быть отдан.

А может, и совесть заговорила у человека. Посчитав себя виновником произошедшего, по сути, виновником гибели людей, сам себя осудил. И сам привел приговор в исполнение. Бывало и такое.

Всякое бывало.

Бытует мнение, что «отступления от социалистической законности» держали в узде и непосредственно касались лишь нерадивых начальников и простых людей якобы «не трогали». К сожалению, это не так, к тому же все это неизбежно спускалось вниз и расцветало там пышным цветом. Психика людей если и не была заметно деформирована, то, вне всякого сомнения, приобретала определенную специфику. Армию это затронуло даже в большей степени.

Выясняется, что отношения между командирами и личным составом в той, предвоенной, армии были далеко не столь просты и однозначны, как это принято считать…

Пенежко в своих мемуарах описывает вот какой случай. Командир танкового батальона капитан Скачков, проводя поиск, попал с остатками своей части в засаду. Немцы пропустили советские танки и расстреляли их в упор. Пять человек, в том числе и Скачков, отсиделись в пшенице и под утро 30 июня прибыли на командный пункт 34-й танковой дивизии. При этом у Скачкова петлиц на гимнастерке не оказалось.

Предоставляю слово самому Пенежко:

«…Я не обратил внимания, что у него на гимнастерке не было петлиц, а Васильев, увидя Скачкова в таком виде, не стал слушать его доклада.

— Куда вы дели знаки различия? — спросил полковник.

— Когда пробивались обратно, снял с целью маскировки, — ответил Скачков.

Впервые я увидел Васильева в гневе. Он страшно побледнел:

— Как вы смели оскорбить меня, своего старшего командира, явившись ко мне в таком виде? И почему вы живы, если на глазах своих подчиненных отреклись от чести носить знаки различия командира армии советского народа?

Я думал, что он сейчас ударит его, он несколько раз забрасывал руки назад, стараясь сдержаться, и отвернулся с гримасой гадливости, исказившей лицо.

— Товарищ полковник, разрешите! — раздался голос из группы танкистов, привезенных мною вместе со Скачковым.

Поворачиваюсь с удивлением. Мне нравится открытое, смелое лицо с белокурым вихром, выбившимся из- под шлема этого стройного танкиста, старшины Удалова, в туго перетянутой ремнем черной керзовой куртке. «Но как он смеет в такой момент выступать перед командром дивизии с защитой явного негодяя — думаю я.

Да, негодяя. Вчера он был моим командиром, а вот сейчас он стоит, опустив голову, и у меня к нему нет даже жалости, одно презрение.

— В том, что наш командир жив, виноваты мы, его экипаж! — сказал старшина Удалов.

— То есть как?! — спросил Васильев.

— Разрешите по порядку, товарищ полковник, — сказал Удалов. — Выскочили мы из подбитой машины и кинулись в пшеницу. Он отбежал от нас и сорвал с себя петлицы. Мы посоветовались с башнером и вынесли решение: расстрелять как предателя. Но потом решили — исполнение приговора отложить до постановления суда. Так что, товарищ полковник, если вы удивляетесь, почему он жив, то мы должны принять вину на себя. А что он понимал, что делал, так это точно, иначе зачем он, когда сюда подъезжали, все мою керзовую куртку просил?

— О! А это что? — раздался голос подошедшего Попеля.

Васильев стал докладывать, в чем дело. Попель перебил его:

— Все ясно, — сказал он так спокойно, как будто ждал этого. — Ваш командир? — обратился он к Удалову.

— Нет, товарищ комиссар, был нашим командиром, — ответил Удалов.

— Правильно, — сказал Попель, — был, но больше не будет. Не так ли, товарищ полковник?

— Если он отрекся от звания, которое ему дал народ, значит, он отрекся и от народа, — ответил Васильев.

Попель приказал коменданту штаба отвести Скачкова к прокурору для расследования и предания суду военного трибунала.

Когда Скачкова уводили, я подумал, что его расстреляют, но меня это нисколько не взволновало»^[569].

Скачкова не расстреляли. Попель не придумал ничего лучшего, чем передать бывшего капитана в распоряжение старшины Удалова. Пенежко без тени смущения, воспринимая это как должное, описывает, как старшина с явным удовольствием поучал недавнего своего командира. Несчастный Скачков, лишившийся звания и чести, подвергающийся непрестанным унижениям, совершил героический поступок. В атаке он, кадровый командир, первым ворвался на батарею противника, сбил с ног заряжающего и ценой своей жизни спас танк Пенежко от выстрела в упор.

Его гибель старшина Удалов сопроводил следующими «глубокомысленными» словами:

«Так оно и бывает в солдатской жизни. Выдержишь в острый момент, значит, твой верх, живи и будь здоров. Вот у нас Скачков два раза не выдержал. Один раз от трусости, а второй раз такая храбрость его разобрала, что голову потерял, пропал не за понюх табаку»^[570].

Уже мертвому плюнул в душу. Видно, чем-то насолил ему бывший командир.

Знаю, найдется немало людей, которые скажут, что происшедшее отнюдь не дикость, а, напротив, признак нерушимости РККА. Спору нет. В том, что отдельные советские командиры и политработники в безвыходной ситуации, опасаясь быть расстрелянными немцами на месте, срывали с себя знаки различия, хорошего мало^[571]. Однако и поступок старшины Удалова, вне всякого сомнения, невзлюбившего своего командира (не исключено, что как раз за высокую требовательность), выждавшего момент и отыгравшегося на нем, иначе как мерзостью не назовешь.

Во всяком случае, говорить о спайке, той спайке и духе товарищества, который был характерен для танковых частей Вермахта, судя по этим строкам, в отношении наших войск приходилось далеко не всегда. Как-то друзья-товарищи не закладывают друг друга начальству. Даже если один сохранил знаки различия, а второй — не уберег. Страшно ведь не то, что такое случалось… бывает. Но ведь все это выдавалось за эталон, должно было лишний раз подтвердить тезис о беззаветной преданности и нерушимости строя, а, если вдуматься, свидетельствовало как раз об обратном. Армия была тяжело больна. И румянец в данном случае не был признаком бодрости, а являлся первым симптомом загнанной вглубь болотной лихорадки…

Приведу еще один пример. И вновь сошлюсь на Пенежко. Уже находясь в окружении в районе Дубно, Попель, утверждает Пенежко, открыл «новую» тактику борьбы с немцами. Раньше, завидев врага, советские танкисты немедленно устремлялись в атаку. Бригадный комиссар первым якобы понял, что куда практичнее из-за укрытия не выходить и расстреливать врага с места. Однако командиру дивизии, который, кстати, и организовывал боевые действия, об этом он сказал далеко не сразу. Вот что пишет по этому поводу Пенежко:

«…танки, по приказу Попеля, отбивали атаку огнем с места, из засад… Меня сначала очень удивило, почему Попель не сказал ему (Васильеву. — А.Б.) об этом. Я понял, в чем дело, только вернувшись с Васильевым на командный пункт…

Теперь мне ясно, что Попель, щадя командирское самолюбие Васильева, хотел, чтобы тот сам сделал этот вывод из очевидных фактов успеха нового для нас тактического приема»^[572].

Неясно только, сколько десятков наших танков было уничтожено, пока командир дивизии сделал этот самый вывод. С другой стороны, начинаешь понимать, почему за неделю боев мехкорпуса потеряли большую часть техники, в то время как немцы сумели наступательный потенциал сохранить.

Даже если все это в какой-то степени легенды, обусловленные временем публикации, нельзя не заметить, на что ориентировался читатель, к чему его призывали и что считали абсолютными ценностями. Нетрудно также представить, каким духом была пронизана армия и какая червоточина подтачивала ее изнутри.

Так или иначе, но следует признать, что с 24 по 27 июня на Юго-Западном фронте сложилась вполне благоприятная для разгрома ударной группировки противника обстановка. Танковая группа Клейста, глубоким клином врезавшаяся в наши боевые порядки, подставила под удар подошедших к рубежу сосредоточения мехкорпусов не только растянутые фланги, но и тыл. Здесь мы имели более чем двукратное превосходство в танках^[573]. Однако воспользоваться благоприятными факторами советское командование не сумело.

Нетрудно представить, как развивались бы события, отдай Сталин приказ нанести пресловутый превентивный удар и перейти границу. Чтобы охватить фланги более- менее крупной группировки противника, мехкорпусам пришлось бы предварительно преодолеть немецкую оборону. Даже если отдельным советским танковым частям это и удалось, вне всякого сомнения, они были бы отсечены от главных сил, как это произошло с подвижной группой Попеля под Дубно. Возможно, неделю-полторы Красная Армия могла бы ценой больших потерь, под непрерывным воздействием вражеской авиации теснить немцев на отдельных участках, но, не сомневаюсь, очень скоро противник выбил бы большую часть наших танков, и все вернулось бы на круги своя.

Вывод напрашивается сам собой, и он неутешителен. Вести летом 41-го успешные наступательные действия в течение длительного времени, сберегая при этом людей и технику хотя бы в той мере, чтобы удержать достигнутый успех, мы не умели. Еще не умели…

Примечания:

5

Великая Отечественная война Советского Союза 1941—1945, с. 54.

50

Не следует забывать, что между Германией и СССР непроходимым барьером лежала Польша, которая не пропустила бы Красную Армию ни при каких обстоятельствах. Тито не отделяло от Сталина ничего. А он, надо отдать ему должное, рискнул и устоял.

51

Право слово, создается впечатление, что пришедшие к власти нацисты" упирались, как могли, придерживались едва ли не пацифистских взглядов и развязали агрессию и оккупировали большую часть Европы лишь под давлением Сталина.

52

Как поясняет В. Суворов, понял это Сталин сразу же, как прочитал «Майн кампф» (Последняя республика, с. 67). Только то ли читал он невнимательно, то ли отвлекся на что, запустил, скажем, помидоркой в Никиту Сергеевича, но главы, посвященные предстоящему походу на Восток и отношению к славянской нации, как-то пропустил.

53

Суворов В. Ледокол, с. 12, 13. Надо полагать, особенно преуспел в этом «доверчивый» Адольф на пространстве между Брестом и Сталинградом.

54

Там же, с. 19.

55

Характерно, что источник этих цифр автором не указан. Но не будем спорить и примем на веру, что на выборах 1933 года число голосовавших за коммунистов и социал-демократов в сумме было несколько большим, чем число сторонников НСДАП.

56

Суворов В. Последняя республика, с. 109–113.

57

Там же, с. 114.

508

Один лишь полностью укомплектованный 15-й механизированный корпус имел едва ли намного меньше машин, чем вся 1-я танковая группа Клейста. В 8-м мехкорпусе к 22 июня было 932 танка (!). — Рябышев Д. И. Первый год войны, с. 5.

509

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 93.

510

Всего в составе фронта тридцать две стрелковые, две кавалерийские, десять авиационных дивизий и восемь механизированных корпусов (по две танковые и одной моторизованной дивизии в каждом). Однако далеко не все соединения были расквартированы в непосредственной близости от границы.

511

Командующий — генерал-майор танковых войск М. И. Потапов. К началу войны ему исполнилось 39 лет. Участвовал в боевых действиях на Халхин-Голе, где командовал танковой бригадой.

512

Командующий — генерал-лейтенант И. Н. Музыченко. В должности командира стрелковой дивизии принимал участие в боях на Карельском перешейке.

513

Командующий — генерал-лейтенант Ф. Я. Костенко.

514

Ныне г. Черновцы.

515

Командующий — генерал-майор П. Г. Понеделин.

516

Находилась в оперативном подчинении командующего 6-й армии.

517

До конца июня венгры активности не проявляли.

518

До Кирпоноса Киевским Особым военным округом командовал Жуков. А еще ранее — Фрунзе, Якир, Тимошенко.

519

Оба погибли в сорок первом. Павлова вместе с группой командиров Западного фронта Сталин расстрелял. Кирпонос пал в бою при попытке прорыва из окружения.

520

Вот что пишет по этому поводу Жуков: «Не зная точно положения в 3-й, 10-й и 4-й армиях, не имея полного представления о прорвавшихся бронетанковых группировках противника, командующий фронтом генерал армии Д. Г. Павлов часто принимал решения, не отвечавшие обстановке. Вместо того чтобы принять меры по организации обороны на рубежах старых укрепленных районов и в районе Минска, он бросил войска 13-й армии из-под Минска в район Лиды, которые попали под удар врага. В результате Минск со стороны Молодечно оказался открытым, а в это время в районе Молодечно уже были части 3-й танковой группы противника» (Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. Т. 2, с. 35).

521

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 49. Любопытно, что ни сам Баграмян, ни начальник штаба фронта генерал M. A. Пуркаев не были согласны с командующим. Они полагали, что наша оборона выдержит удары немцев. К сожалению, прав оказался Кирпонос.

522

Хрущев Н. С. Воспоминания, с. 95.

523

Как уже отмечалось, согласно мобилизационному плану, бригаде надлежало выдвинуться на Львовское направление, в район развертывания 6-й армии. Однако, перед тем как начать движение, Москаленко доложил об этом командарму-5. Потапов на свой страх и риск переподчинил бригаду, являвшуюся резервом Главнокомандования, себе и поставил задачу — прикрыть танкоопасное направление. Москаленко на свой страх и риск решил подчиниться.

524

Утром 22 июня в месте своего расквартирования на западной окраине Владимира-Волынского находилась 41-я танковая дивизия 22-го мехкорпуса. Согласно мобилизационному плану, дивизии предписывалось двигаться к Ковелю, куда выдвигались и основные силы корпуса — 19-я танковая и 215-я моторизованная дивизии. Командир 41-й танковой полковник П. П. Павлов принял решение выполнять предписание Красного пакета и, отойдя от границы на восток, открыл немцам дорогу на Луцк. По пути следования дивизия попала в болотистую местность и застряла там. Впоследствии Павлов был от должности отстранен. Хочу еще раз подчеркнуть: в первые же часы войны план прикрытия во многом уже перестал отвечать реалиям создавшейся обстановки. Поэтому и воевали «не по плану». Отсюда — и неразбериха, и известная импровизация.

525

Здесь был смертельно ранен осколком снаряда примкнувший к бригаде вместе со своим штабом командир 22-го мехкорпуса генерал-майор C. M. Кондрусев. В командование корпусом вступил начальник штаба генерал-майор B. C. Тамручи.

526

Командованию так и не удалось деблокировать принявшие на себя первый удар 124-ю и два полка 87-й стрелковой дивизии. 28 июня им был передан приказ уничтожить и закопать технику и пробиваться на Ковель. К несчастью, к этому времени Ковель уже был оставлен нашими войсками. Однако остатки дивизий вырвались из окружения.

527

Командовал корпусом полковник И. И. Федюнинский.

528

23 июня немцам удалось нащупать стык между Рава-Русским и Перемышльским укрепленными районами и вклиниться в нашу оборону. Однако судьба приграничного сражения решалась не здесь. Оставление после пяти-семидневных упорных боев указанных укрепрайонов обусловлено не фронтальным давлением немцев, а прорывом и вынужденным общим отходом Юго-Западного фронта.

529

Таковой ее сделал Власов, ушедший перед войной на корпус.

530

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 130.

531

Во второй половине дня 24 июня 135-я стрелковая генерала Ф. Н. Смехотворова совместно с 19-й танковой и 215-й моторизованной дивизиями 22-го мехкорпуса нанесла контрудар в общем направлении на Владимир-Волынский. Хотя развития контрудар не имел, противник был остановлен.

532

С тяжелыми боями эти соединения отошли на восточный берег р. Стырь. Положение спасла подоспевшая сюда 131-я моторизованная дивизия 19-го механизированного корпуса генерала К. К. Рокоссовского.

533

Не принял участие в контрударе и втянувшийся в бои 4-й мехкорпус 6-й армии, наряду с 8-м считавшийся наиболее боеспособным. А 16-й механизированный и 17-й стрелковый корпуса из состава 12-й армии изъяла Ставка. На их базе впоследствии была сформирована и передана в состав Южного фронта 18-я армия.

534

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 113.

535

Выдвигалась идея — под прикрытием уже втянувшихся в бои соединений организовать силами стрелковых и механизированных корпусов Второго эшелона прочную оборону на линии старых укрепрайонов в глубине полосы действий фронта, остановить на этом рубеже противника, измотать его и тем самым выиграть время для подготовки общего контрнаступления. На фоне тех событий, которые имели место в действительности, — мысль более чем здравая.

536

Как мы успели уже убедиться, откровенное нежелание командующего вступать в конфликт с высоким начальством предопределило в итоге как его собственную судьбу, так и участь всего Юго-Западного фронта.

537

Следует признать, и в этом была своя логика. Ведь поставить мехкорпуса в оборону на деле означало заведомо отдать инициативу противнику. Другое дело, что обстановка на фронте менялась едва ли не каждые несколько часов, и то, что казалось разумным сегодня, через сутки-двое просто теряло смысл.

538

22-й механизированный корпус должен был при поддержке 135-й стрелковой дивизии разгромить владимир-волынскую группировку противника и деблокировать окруженные полки 87-й стрелковой дивизии. 24-й механизированный корпус оставался в резерве командующего.

539

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 119.

540

Хрущев свидетельствует, что поначалу Жуков пребывал в хорошем настроении, держался бодро и уверенно (Хрущев H. C. Воспоминания, с. 100).

541

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 126, 127.

542

Корпуса к 25 июня подойти не успели.

543

7-я моторизованная дивизия 8-го мехкорпуса к этому времени находилась у Буска, а 8-я танковая 4-го мехкорпуса лишь начала выдвигаться из района западнее Львова и могла подойти к месту сражения не ранее чем через сутки.

544

В этот день вражеская авиация разбомбила наблюдательный пункт корпуса. Большие потери понес штаб, тяжелое ранение получил и командир корпуса Карпезо. Командование принял его заместитель полковник B. C. Ермолаев.

545

На вопрос, что было бы лучше, постараться ударить по немцам всеми силами второго эшелона или же под прикрытием уже втянувшихся в бои соединений организовать оборону на тыловых рубежах, ответа не существует. Если бы немцев не удалось разгромить во встречном бою, дорога на Житомир и Киев была бы для них открыта. В то же время не было никаких гарантий, что, получив в свои руки инициативу, Клейст не смог бы взломать нашу оборону. К сожалению, на практике получилось нечто среднее. Стрелковые корпуса второго эшелона стали в оборону, механизированные — продолжали наносить мало согласованные друг с другом контрудары, пока не потеряли почти всю технику и не исчерпали свои наступательные возможности.

546

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 136.

547

Оно состоялось вечером 26 июня.

548

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 140, 141.

549

Это отмечает и Хрущев. Перед отъездом в Ставку Жуков в разговоре с Никитой Сергеевичем отметил, что командующий слабоват, но, поскольку лучших нет, надо его поддерживать (Хрущев Н. С. Воспоминания, с. 100).

550

Рокоссовский К. К. Солдатский долг, с. 16.

551

По решению Ставки 16-я, а несколько позже и 19-я армия Второго стратегического эшелона перебрасывались на Западный фронт.

552

Энергичный Лукин подчинил себе остатки отступивших подразделений и создал из офицеров орган управления. Появившееся новое войсковое объединение в сводках и донесениях стало именоваться группой Лукина. Вскоре в нее влилась отошедшая сюда 213-я мотострелковая дивизия.

553

К 29 июня 9-й мехкорпус был оттеснен к шоссе Луцк — Ровно, 19-й — отбивался от немцев уже на окраинах Ровно.

554

Подобные навыки не получишь на учениях, умалчивают о них и уставы. Это — искусство боя, приобретенное немецкими танкистами за два года войны. В 44-м в Белоруссии и у нас получалось не хуже.

555

Собственно, в том и заключалось преимущество немцев в первый период войны. Они способны были наносить сокрушительные, рассекающие нашу оборону удары и в то же время умели создавать заслоны, пробиться сквозь которые не могли даже лучшие наши танковые соединения. Конечно же, добиться этого им во многом позволяла авиация, но разве это что-то меняет?

556

Впрочем, немало боевых машин немцам удалось захватить целыми и невредимыми.

557

Мне возразят, Кирпоносу не дали осуществить его план организации обороны. Ставка заставила командующего наносить не лучшим образом подготовленные контрудары, в ходе которых мехкорпуса потеряли почти все танки. Директивные, в большинстве нереальные сроки наступления неизбежно вели к тому, что танковые части подходили и наносили удары разновременно, фронт бил немцев не сжатым кулаком, а растопыренными пальцами. Но, мы то говорим о советском командовании вообще, в широком смысле этого слова… В то же время не справлялось и командование более низкого уровня. Так, Пенежко описывает случай, когда наша танковая часть пыталась атаковать немцев, продвигаясь по торфяному болоту. В результате почти все машины застряли и были расстреляны артиллерией противника (Пенежко Г. Записки советского офицера. Кн. 1, с. 24). Об этом и говорил Жуков. Дело тут не в лихости и не в беспечности, а просто не отрабатывалась экстремальная ситуация. На учениях, где все получалось будто само собой, подобного попросту не могло произойти. Произошло в бою. И не подъехали тягачи. Да и вытаскивать было уже нечего — танки догорали.

558

Не в последнюю очередь из-за упомянутых, исключающих друг друга приказов, вызвавших бесцельные ночные метания накануне атаки, и, как следствие, неразбериху и переутомление личного состава.

559

Командовал 7-й моторизованной дивизией 8-го мехкорпуса.

560

Генерал Т. А. Мишанин и полковник И. В. Васильев командовали соответственно 12-й и 34-й танковыми дивизиями 8-го мехкорпуса.

561

Ввиду убытия накануне войны полковника Ф. Г. Каткова в отпуск, должность начальника штаба 8-го мехкорпуса временно занимал подполковник А. В. Цинченко. О каком превентивном ударе речь, если выезжает в отпуск начальник штаба наиболее боеспособного и укомплектованного механизированного корпуса?! Кстати, корпус находился как раз в Львовском выступе. Якобы на острие удара.

562

А штаб тем временем задыхался без связи. Для того чтобы выяснить обстановку и передать в войска приказы, приходилось отрывать от исполнения служебных обязанностей не только работников оперативного и разведывательного отделов, но зачастую и случайно оказавшихся в штабе офицеров. Понятно, что выезжать в войска в составе кавалькады Мехлиса или того же Вашугина было куда безопаснее.

563

Нетрудно догадаться, какого «рода войск»…

564

Членов партии у нас не судили и не расстреливали. Сперва исключали.

565

Попель Н. К. В тяжкую пору, с. 136, 137, 139–141.

566

Хрущев Н. С. Воспоминания, с. 102.

567

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 116.

568

Хрущев Н. С. Воспоминания, с. 104.

569

Пенежко Г. Записки советского офицера. Кн.1, с. 149, 150. Нетрудно заметить, что сам автор целиком и полностью на стороне Попеля и Васильева. Однако я бы на его месте, прежде чем садиться в танк, повнимательнее пригляделся к членам экипажа и сто раз проверил, надежно ли пришиты петлицы и не расшатались ли на них кубари.

570

Там же, с. 165.

571

Впрочем, менялись времена, менялись и нравы. И вот уже Еременко описывает, как действовал начальник оставленного в занятом фашистами Могилеве дивизионного госпиталя (невозможно было эвакуировать из окруженного города четыре тысячи раненых) В. П. Кузнецов: «В то время, когда наши части вели напряженные бои с противником, стремясь выйти из окружения, в госпитале началась напряженнейшая работа по «превращению» коммунистов в беспартийных, командиров и политработников — в рядовых. Она была проделана в течение одной ночи. Этим Кузнецов и его коллеги спасли от зверской расправы сотни командиров, политработников, коммунистов и комсомольцев. Основную работу сделал сам Виктор Петрович» (Еременко А. И. В начале войны, с. 174). Как видим, ни слова о «предательстве». Напротив, трезвый взгляд на реалии войны.

572

Пенежко Г. Записки советского офицера. Кн. 1, с. 157, 158.

573

Против пяти танковых и четырех моторизованных дивизий 1-й танковой группы Клейста в одних лишь пяти привлекаемых к контрудару мехкорпусах было десять танковых и пять моторизованных дивизий.