Глава 12

Нет связи!

Когда знакомишься с работами В. Суворова, невольно обращаешь внимание на ту избирательность, с которой автор оперирует фактами. Все, что вписывается в его теорию, разбирается более чем подробно и выдвигается на передний план.

Но война, такая война, втянула в свою орбиту десятки миллионов. И каждый человек, по-своему представляя свою роль в войне, по-своему и действовал, по-своему и рассказывал о ней впоследствии. И если направление равнодействующей того, что мы знаем о войне, более- менее определено, то ее составляющие зачастую с ней не совпадают.

В жизни не бывает такого, чтобы все сходилось, чтобы каждое лыко — в строку. Как правило подразумевает наличие исключений, так и истина, требуя определенного количества доказательств, не может обойтись без опровержений.

Однако В. Суворову «неувязки» ни к чему. Все, что его не устраивает, автором если не отбрасывается напрочь, то интерпретируется весьма и весьма своеобразно, да и упоминается им вскользь, походя.

Вот, например, как комментирует В. Суворов развертывание накануне войны противотанковых артиллерийских бригад (птабр), характер действий которых отнюдь не наступательный:

«…если готовится грандиозное советское наступление из Львовского выступа в глубину территории противника, то левый фланг самой мощной группировки войск, которая когда-либо до того создавалась в истории человечества, будет прикрыт Карпатми… а правый фланг надо будет прикрыть сверхмощным противотанковым формированием, причем у самой границы. Именно там бригада и находится…»^[448]

При всем желании невозможно было требовать от 1-й птабр, о которой и идет речь, прикрыть растянутый фланг «грандиозного наступления». Задача бригады — локализация танкового прорыва противника. Эффективным ее применение могло быть лишь на относительно узком участке фронта, при поддержке авиации и прикрытии пехотных частей. Так, в первом своем бою бригада Москаленко оседлала шоссе и, понеся большие потери, немцев на Луцк не пропустила. В составе «сверхмощного противотанкового формирования» были 110 орудий калибра 76 и 82 мм, шестнадцать зенитных орудий калибра 37 мм и семьдесят два пулемета «ДШК»^[449]. Любой стрелковый корпус РККА с его двумя артполками имел орудий и минометов больше, но разве из этого хоть что-то следует? Но, даже если допустить, что 1-я птабр действительно должна была прикрыть правый фланг нашего решительного наступления, следует учесть, что в приграничных округах формировалась не одна такая бригада и не две — десять^[450]. Чьи фланги должны были прикрывать остальные девять? Об этом В. Суворов скромно умалчивает. Очевидный ответ: тактику немцев все же изучали и предпринимались меры, чтобы их танковым клиньям было что противопоставить, — его не устраивает.

Умалчивает В. Суворов и еще об одном обстоятельстве, обрекающем наступательные действия Красной Армии на неудачу. В войсках практически не применялась беспроводная связь.

Приходится лишь удивляться нашей беспечности. «Перед войной считалось, что для руководства фронтами… в случае войны будут использованы преимущественно средства Наркомата связи и ВЧ Наркомата внутренних дел. Узлы связи Главного командования, Генштаба и фронтов получат все нужное от местных органов Наркомата связи. Но они, как потом оказалось, к работе в условиях войны подготовлены не были…

Все эти обстоятельства обусловили главный недостаток в подготовке командиров, штабов соединений и армейских объединений: отсутствие умения хорошо управлять войсками в сложных и быстро меняющихся условиях боевой обстановки. Командиры и штабы избегали пользоваться радиосвязью, предпочитая связь проводную. Что из этого получилось в первые дни войны — известно…

Подземной кабельной сети, необходимой для обслуживания оперативных и стратегических инстанций, не было вовсе»^[451].

Результаты ждать себя не заставили. В первые же часы немцы разбомбили узлы гражданской связи, и управление войсками, по существу, было потеряно. Последующее отступление и даже просто передислокация частей лишь усугубили положение. «Не имея связи, командармы и некоторые командующие округами выехали непосредственно в войска, чтобы на месте разобраться в обстановке. Но так как события развивались с большой быстротой, этот способ управления еще больше осложнил работу»^[452]. Оно и понятно. Когда командующий фронтом выезжает в армию, в отсутствии связи он способен осуществлять руководство, в лучшем случае, армией. Соответственно, когда в войска выезжает командарм, в его подчинении в подобной ситуации — дивизия, и т.д.

Мы все удивляемся, как это Павлов перебросил из- под Минска на запад войска, когда к городу уже подходили немцы, и кольцо окружения вокруг основных сил Западного фронта готово было замкнуться. А он, возможно, и не знал об этом. Да и он ли один? Не владел обстановкой Генштаб.

«…Связь все не налаживалась. 28 июня пал Минск, и одиннадцать наших дивизий, оказавшихся западнее его, вынуждены были продолжать борьбу уже в тылу противника. Генштаб узнал об этом не сразу»^[453].

К вечеру 22 июня в Ставке даже отдаленно не представляли, насколько положение серьезно. Напротив, информация, пришедшая с фронтов, вселяла оптимизм: враг якобы лишь вклинился незначительно в нашу оборону, но повсюду остановлен подошедшими регулярными частями. Первые наши контрудары производились не просто без надлежащей подготовки — вслепую!

К несчастью, подобное положение сохранялось вплоть до зимы. Широкую огласку получил эпизод, связанный со взятием немцами Юхнова. Когда 5 октября части 4-й танковой группы ворвались в этот городок и устремились к Малоярославцу, комендант Малоярославецкого укрепрайона комбриг Елисеев доложил об этом члену Военного совета Московского военного округа генерал-майору К. Ф. Телегину. Последний сообщил о случившемся в Генштаб и стал перепроверять полученные сведения. Командующий ВВС округа полковник Н. А. Сбытов несколько раз высылал к Юхнову опытных летчиков, чьи доклады сомнений не вызывали — немцы в городе.

Юхнов находился в глубоком тылу, на тот момент все пути от него на Москву были для врага открыты^[454]. Информация была настолько угрожающей, что Сталин, которому доложили о происходящем из Генштаба, не поверил. Вместо того чтобы перепроверить полученные данные по своим каналам, Верховный Главнокомандующий потребовал от Телегина разыскать и арестовать «этого коменданта». Тем временем Сбытова вызвал к себе начальник Особого отдела РККА Абакумов. По понятным причинам вылеты осуществляли не оснащенные фотоаппаратами истребители. Подтвердить сообщения летчиков Сбытову было нечем. По иронии судьбы, данные о разведывательных полетах не были занесены и в журнал боевых действий. Полковника от крупных неприятностей спасло лишь то, что немцы и в самом деле заняли Юхнов. Согласитесь, однако, столь важная информация дошла до Ставки едва ли не случайно.

И этот пример далеко не единственный. Не случайно в первый период войны был создан так называемый корпус офицеров (связи) Генерального штаба. О том, что входило в круг обязанностей его работников, рассказывает Штеменко:

«…в первые тяжелые месяцы войны до Генштаба доходили порой самые скудные и противоречивые данные о положении на фронтах. Нередко мы знали о противнике гораздо лучше, чем о своих войсках. И чтобы хоть как-то восполнить этот пробел, операторы сами летали выяснять, где проходит передний край нашей обороны, куда переместились (!) штабы фронтов и армий. При этом одни погибали, другие надолго выходили из строя по ранению…

Убыль квалифицированных кадров была настолько значительна, что руководству Генштаба пришлось в конце концов принять решение о создании специальной группы командиров для связи с войсками… Ставка назвала эту группу корпусом офицеров Генерального штаба. За всю историю Красной Армии слово «офицер» было применено здесь впервые…»^[455]

Между тем Штеменко продолжает:

«Впрочем, не легче доставались и данные о противнике. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать! Помню, однажды нам никак не удавалось установить положение сторон на одном из участков Западного фронта. Линии боевой связи оказались поврежденными. Тогда кто-то из операторов решил позвонить по обычному телефону в один из сельсоветов интересующего нас района. На его звонок отозвался председатель сельсовета. Спрашиваем: есть ли в селе наши войска? Отвечает, что нет. А немцы? Оказывается, и немцев нет, но они заняли ближние деревни… В итоге на оперативных картах появилось вполне достоверное, как потом подтвердилось, положение сторон в данном районе»^[456].

А если бы данные потом не подтвердились? На картах появилось бы вполне недостоверное положение сторон? Все это прекрасно, но базировать работу Генштаба на полученной таким способом информации было просто опасно.

Немцы, несмотря на свою чопорную педантичность, импровизировали охотно и умело. Известны случаи, когда, захватив того или иного штабного работника, пользуясь нашей неразберихой, они настраивались на соответствующую частоту и передавали ложные приказы соединениям РККА. И командиры зачастую их выполняли. Если связь не мог наладить Генштаб, нетрудно представить, что творилось на фронтах, в армиях и корпусах. Только кого в этом винить?

Тысячу раз прав Еременко:

«…с политической точки зрения война не была внезапной для нашего государства, но с военно-стратегической — такая внезапность была налицо, а с оперативно-тактической она была абсолютной»^[457].

Именно война, широкомасштабные боевые действия. Наша поощряемая сверху безалаберность, самоуспокоенность, бравада, граничащая с хвастовством, наше нежелание принимать вещи такими, какие они есть, допущенные серьезные ошибки в военном строительстве, роковой просчет и роковые действия Сталина, все эти обстоятельства наложились на абсолютную, нашим же высшим руководством подготовленную тактическую внезапность немецкого вторжения.

А главная причина, если хотите, первопричина — все та же. Уничтожение большей и лучшей части командного состава, научной и технической интеллигенции, управленческих кадров, насаждение в стране режима кровавого террора, готовность подвергнуть репрессии любого, способного отстаивать собственное мнение, свою порядочность, в конце концов, не просто затормозили военное строительство, но отбросили его на многие и многие годы. Ситуация начала хоть в какой-то мере улучшаться лишь после финского конфликта, когда Сталин вдруг с удивлением обнаружил, что угроза режиму его правления может исходить и не только изнутри^[458]. Но… кардинально что-либо изменить было уже невозможно. Пришли, вполне вероятно, и трудолюбивые, во многих случаях достойные люди, но, враз перескочив через две-три ступени, они оказались некомпетентными. Утвердившиеся бюрократические порядки, стремление выдать не результат, а благовидный отчет повышению боеспособности армии тоже не способствовали.

Приведу слова маршала Жукова:

«Принимая участие во многих полевых учениях, на маневрах и оперативно-стратегических играх, я не помню случая, чтобы наступающая сторона ставилась в тяжелые условия и не достигала бы поставленной цели. Когда же по ходу действия наступление не выполняло своей задачи, руководство учением обычно прибегало к искусственным мерам, облегчающим выполнение задачи…

Короче говоря, не всегда обучались тому, с чем им пришлось встретиться в тяжелые первые дни войны…»^[459]

То же вполне может быть отнесено и к связи. Люди, ответственные за ее организацию, либо не понимали ее значения в современной войне, либо довольствовались каналами Наркомата связи. И всех это устраивало. Как и все новое, внедрение беспроводной связи в войсках предполагало на первых порах определенные трудности. Наверняка случались и срывы. И кому все это было надо, когда достаточно только поднять трубку… Кто же знал, что немецкие диверсанты в первые же часы будут резать провода и валить телеграфные столбы, кто же мог представить, что события на фронте будут развиваться столь стремительно, а война примет ярко выраженный маневренный характер?

Со временем все, что надо, наладилось и утвердилось в войсках. Сама жизнь наладила и утвердила.

Только, если даже в оборонительных сражениях связь была таковой, что временами терялось управление, можно ли рассчитывать, что лучше она была бы организована при наступлении? Сомневаюсь…

«Связь хорошо работала, когда войска стояли на месте и когда ее никто не нарушал. А разгорелись бои, и все приходится налаживать сначала»^[460].

И разве одно лишь это обстоятельство не ставит саму возможность нанесения нами успешного превентивного удара под большое сомнение?

Примечания:

4

История Киева. Т. 2. Киев, с. 397.

44

Не сразу, исподволь подводит В. Суворов читателя к мысли о том, что в войне не имеет особого значения, кто является «фактическим» агрессором, на чьей территории ведутся боевые действия, справедлива ли война для той или иной стороны.

45

Нет ничего странного в том, что чем прочнее становилось положение большевиков внутри страны, тем меньше у них наблюдалось желания вновь попытаться разжечь «мировой пожар». Они уже почувствовали вкус власти и рисковать ее потерять отнюдь не спешили. А мировая революция?.. Да бог с ней.

46

Хрущев называет его Иосифом I.

448

Суворов В. Ледокол, с. 285.

449

Москаленко К. С. На Юго-Западном направлении, с. 23.

450

Там же, с. 14.

451

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. T.1, с. 330.

452

Там же. Т. 2, с. 11.

453

Штеменко C. M. Генеральный штаб в годы войны, с. 30.

454

Немецкие танки не пошли сразу к столице, а, замыкая кольцо окружения, повернули на север, к Вязьме.

455

Штеменко C. M. Генеральный штаб в годы войны, с. 138.

456

Там же, с. 31, 32.

457

Еременко А. И. В начале войны, с. 479.

458

После Зимней войны Сталин начал догадываться, а после разгрома Франции знал уже точно, что есть в Европе силы, которые войны не боятся, а напротив, видят в ней быстрый и верный способ достижения своих целей. Сам-то он большой войны страшился и пытался избежать даже тогда, когда она уже началась.

459

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. Т. 1, с. 339.

460

Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 120.