На обочине дороги, пробирающейся сквозь мандариновые рощи Чиакулли, стоит памятник, посвященный одному из самых ужасных преступлений Коза Ностры. Памятник не особенно красив, что соответствует предмету, о котором он напоминает: высокий кусок розового мрамора с венчающими его семью звездами, насаженными на куски проволоки. На нем выгравированы имена четырех карабинеров, двух армейских саперов и одного полицейского. Более внимательный осмотр надписи выявит небольшую ошибку каменотеса, которую он совершил в самом начале работы. Под первым именем – лейтенанта карабинеров Марио Мелосы – можно заметить признаки того, что имя другого офицера, более низкого звания, было сбито. С одной стороны абсурдно, но все же трогательно: кто-то указал, что даже после смерти следует расположить список в соответствии с воинскими званиями.
Памятник стоит в маленьком саду, из которого открывается величественный и одновременно тревожащий вид. Здесь, в Чиакулли, возможно, сильнее, чем где-либо на Западной Сицилии, власть мафии явлена в ландшафте. Если повернуться спиной к морю, увидишь ряды мандариновых деревьев, поднимающихся к вершине горы Грифоне. Если посмотреть вниз от памятника, можно заметить небольшие квадратные колодцы, соединенные узкими каналами, – артерии цитрусовых плантаций, «точки пережатия», которые мафия использовала в борьбе за территории. С этой точки зрения, ряды деревьев, бегущие по Чиакулли и Кроче Верде Джардини, являются принадлежностью двух кланов семейства Греко, воевавших между собой в 1946-1947 годах. Виллабате, где cosca присутствует со дня возникновения мафии, лежит у подножия холма. К западу от Виллабате лежит Бранкаччо – новый промышленный квартал и закрытая зона для властей. Расположенный здесь участок carabinieri – вилла, конфискованная у местной мафии. Вилла эта была так укреплена, что военной полиции почти не потребовалось ничего менять – лишь повесили новую табличку над входом. А за Бранкаччо и Виллабате раскинулось море – так широко, что одним взглядом не охватить. Дальше на побережье Палермо – его бетонные «щупальца» тянутся на восток, чтобы обнять и поглотить недавние пригороды. Когда журналист спросил перебежчика из мафии Бранкаччо, как бы он воевал с Коза Нострой, его ответ был прост: послать войска вдоль двух дорог, ведущих к Чиакулли, и открыть огонь. «Они все там», – сказал он.
Памятник не только возвышается над ландшафтом, измененным мафией, но и символизирует поворотный момент в истории мафии. На памятнике дата- 30 июня 1963 года. Утром того дня в управление полиции Палермо позвонил мужчина и сообщил, что на его земле оставлен автомобиль – в том самом месте, где сегодня стоит памятник. У «Альфа Ромео» была спущена шина, а двери открыты настежь. Сразу стало ясно, что это: рано утром в тот же день в Виллабате была взорвана бомба в машине – тоже «Альфа Ромео», – убившая пекаря и автомеханика. Быстро отозвавшись на звонок, полиция и карабинеры двинулись по разбитой в то время дороге к брошенному автомобилю. На заднем сиденье машины, заметный издалека, стоял бак с бутаном, сверху торчал обгоревший запал. Полицейские оцепили местность и вызвали армейских саперов. Через два часа прибыли специалисты по взрывчатым веществам, обрезали запальный шнур и объявили, что к автомобилю можно приблизиться. Но когда лейтенант Марио Малоса открыл багажник, сработала находившаяся в нем бомба с большим количеством тротила. Взрыв, сорвавший листья с мандариновых деревьев на сотни метров вокруг, разорвал лейтенанта и еще шестерых человек.
Конечно, и до 30 июня 1963 года на улицах Палермо лилась кровь. В 1955-1956 годах две мафиозные семьи начали жестокую войну из-за того, что оптовый рынок был перенесен с одного места на другое. Но большинство наблюдателей не придавали особого значения происходящему. Как в то время писала одна римская консервативная газета: «Если честно, обоюдное уничтожение мафии идет на пользу общественному порядку в Палермо… Остатки сицилийской преступности уничтожают сами себя по собственной инициативе».
После взрыва в Чиакулли никто уже не мог пожимать плечами и утверждать, что «они убивают друг друга» или что мафия заходится в предсмертной агонии. Газеты верно назвали этот случай худшим преступлением со времен «последнего бандита» Сальваторе Джулиано. Реакция полиции последовала незамедлительно: в ночь на 2 июля Виллабате и Чиакулли были окружены, улицы осветили сигналы ракетниц; сорок человек были арестованы, конфисковали большое количество оружия. И это было только начало; полиция устроила самую масштабную облаву со времен «железного префекта» Чезаре Мори. Через три дня после трагедии в Чиакулли под палящими лучами солнца около 100 000 человек во главе с министром внутренних дел прошли до церкви в Палермо за пустыми гробами семи жертв трагедии. Общество громко требовало разобраться с мафией.
Взрыв бомбы в Чиакулли стал рубежом в отношении общества к мафии. До того дня итальянцы, казалось, были приговорены к постоянному «обнаружению» мафии, словно никто не слышал о ней раньше. Речь Тайани в парламенте в 1875 году, убийство Нотарбартоло в 1893-м, фашистская операция «железного префекта», – с каждым новым вопиющим убийством или политическим кризисом отношение к мафии приходилось выстраивать заново. Каждый раз, когда апатия, циничное политиканство и криминальное сообщество проявляли себя, представление о мафии утрачивалось. Но после взрыва в Чиакулли Италия начала вспоминать и медленно, болезненно и путанно учиться.
Взрыв 30 июня 1963 года стал поворотным моментом и для самой Коза Ностры. Он завершил цепочку событий, которую позднее назвали «первой войной мафии» – само название уже говорит о том, насколько коротка историческая память Италии. Развал организации «людей чести» разбросал их не только по всей Италии, но и по всему миру. Но и по сей день не известно наверняка, кто же оставил «Альфа Ромео» у дороги. По сей день не привлекли кого-либо к суду за убийство семи слуг закона, чьи имена выгравированы на глыбе розового мрамора на холме над Чиакулли. Впрочем, одного человека подозревают, и эти подозрения достаточно обоснованны. Речь о Томмазо Бушетте.
В конце 1962- начале 1963 года взрывы, погони и перестрелки стали регулярными происшествиями в Палермо. Газеты с иронией сообщали, что столица Сицилии начала походить на Чикаго периода 1920-х годов. На первый взгляд, война 1962-1963 годов действительно походит на клише из фильмов о Чикаго, на бесчисленные гангстерские истории, которыми кишат полки британских и американских магазинов. Другими словами, первая война мафии похожа на обычный цикл убийств по принципу «око за око». Но внутренний конфликт мафии не столь прост и однозначен. В Коза Ностре обман и политические игры важны не менее, чем пистолеты и бомбы. И первая война мафии, может быть, была самой неоднозначной из внутримафиозных разборок.
Одно «чикагское клише» можно отбросить сразу же. Принято считать, что личности руководителей противоборствующих сторон определили стиль первой войны мафии – «старая» мафия воевала с «новой», почтенные боссы осаживали дерзких молодых дельцов, быстро разбогатевших на наркотиках и бетоне. С одной стороны стоял Сальваторе Греко по прозвищу Птенчик – сын босса Чиакулли, убитого Пидду-Лейтенантом в 1946 году. Другими словами, Птенчик был наследником самой уважаемой династии Коза Ностры. Против этой «голубой крови» мафии вышел Анджело Ла Барбера – capo из центра Палермо. Анджело со своим братом Сальваторе появился из ниоткуда – их отец, чтобы выжить, продавал дрова на растопку. Начав с обычных уличных преступников, братья Ла Барбера постепенно достигли главенствующего положения. Территория Анджело Ла Барбера простиралась вокруг виа Либерта, приносившей основной доход; он также установил прочные рабочие отношения с «младотурком» из христианской демократической партии – Сальво Лимой.
Анджело Ла Барбера заслуживает более пристального внимания. Действительно ли он принадлежал к «новым» мафиози? Он необычен уже тем, что, когда сидел в тюрьме на острове, годы спустя после событий начала 1960-х, согласился дать серию занимательнейших интервью журналистке-итальянке, живущей в Великобритании, Гайе Сервадио.
На Сервадио произвел сильное впечатление облик Ла Барберы: Анджело был подтянут и элегантен, вот только зубы слегка подкачали. За этим лощеным фасадом скрывался ловкий и изворотливый собеседник. Сервадио смела настолько же, насколько обаятельна и умна, так что не ее вина в том, что интервью с Ла Барберой нельзя назвать «интимным». Ни один гангстер, обвиняемый в убийствах, как Ла Барбера, во время интервью не станет изливать душу, и это понятно. Однако, думается, существует и более глубокая причина, по которой Сервадио не смогла «ухватить» личность Ла Барберы: он попросту не обладал никакими личностными характеристиками, достойными описания.
Мафиозо держался строго и официально, словно китайский придворный во времена императоров. Сервадио упоминает о манерах Ла Барберы: шагал он медленно, размеренно, жесты делал откровенно пренебрежительные, его лицо представляло собой маску игрока в покер; о себе он привычно говорил в третьем лице. Сервадио назвала Ла Барбера «законченным ипохондриком» – возможно, он сознательно притворялся таковым, ведь жалобы на состояние здоровья – хорошая тактика поведения на суде. Можно лишь предполагать, что вся его манерность была частью репертуара, пользующегося популярностью в кругах мафии долгие годы. Остается только догадываться, насколько образ поведения Ла Барберы копировал поведение «молчаливого, напыщенного и усталого» Антонино Джаммона 1870-х годов. Может, Анджело Ла Барбера и был «новым» мафиозо, но он тщательно старался подражать традиционному стилю мафии.
В том, как Коза Ностра продвигает молодых людей с тяжелым прошлым, подобных Анджело Ла Барбере, по служебной лестнице, уж точно нет ничего литературного. Мафия всегда была системой, при которой положение человека в обществе определяется его способностями к насилию. А в действительности и простаки, и обладатели «голубой крови» находились во время войны мафии по обе стороны баррикад. Союзником Птенчика Греко был Лучано Леджо – сын скромной крестьянской семьи, занявший руководящий пост в семье Корлеоне в конце 1950-х годов. На стороне же Ла Барберы стоял Пьетро Торретта – бывший член бандитской бригады Сальваторе Джулиано, а в то время босс Удиторе – той же территории, которой управлял Антонино Джаммона веком ранее. Фамилия Торретты упоминается даже в докладе шефа полиции Санджорджи в 1898 году. Так что ни одна из сторон первой войны мафии не могла похвастать «чистой» родословной. История о противостоянии «новой» и «старой» мафий (клише детективного жанра) дает неверное представление о ситуации тех лет.
Перейдем к военными донесениями. Первая война мафии началась, когда открылось жульничество в обороте наркотиков. В феврале 1962 года братья Ла Барбера и Греко были членами консорциума, финансировавшего поставки героина из Египта на южное побережье Сицилии. Мафиозо Кальчедонио Ди Пизу отправили с грузом для гарантии доставки в Нью-Йорк на лайнере «Сатурния». Но в Бруклине получатели груза обнаружили, что героина в упаковках меньше, чем ожидалось. Официанта с «Сатурнии», которому Ди Пиза передал наркотики, пытали, но он ни в чем не признался. Заподозрили самого Ди Пизу. На встрече избранных, созванной для выяснения обстоятельств, с Ди Пизы сняли обвинения в краже наркотиков. Но братья Ла Барбера дали ясно понять, что недовольны решением собрания.
Двадцать шестого декабря 1962 года Ди Пиза был застрелен на Пьяцца Принчипе ди Кампореале, на западной окраине Палермо. Он припарковал свой автомобиль и направился к табачной лавке, когда двое мужчин открыли огонь из пистолета 38-го калибра и обреза. Другие члены семьи Ди Пиза также пострадали от рук мафиози. В январе 1963 года началась месть. Сальваторе Ла Барбера пал жертвой «белого ружья»: его «Альфа Ромео» нашли сгоревшей дотла, тела обнаружить не удалось. Анджело Ла Барбера пропал, но вскоре объявился в Риме и дал пресс-конференцию; это было сделано с двоякой целью – сообщить друзьям, что он жив, и превратить себя в публичную фигуру, с которой не так-то просто расправиться.
После убийства брата Анджело Ла Барбера был решительно настроен продолжать войну. Двенадцатого февраля мощнейшая автомобильная бомба – еще одна «Джульетта» – разрушила дом Птенчика Греко в Чиакулли. И хотя сам Птенчик не пострадал, ответил он не менее внушительно. В 10.25 утра 19 апреля «Фиат 600» кремового цвета подъехал к рыбному магазину «Империо» на виа Эмпедокле Рестиво. Некоторые домохозяйки, находившихся в то утро на улице, рассказывали потом, что им показалось странным, что крыша машины поднята, несмотря на мелкий дождь. Прежде чем они успели перекинуться словечком друг с другом по этому поводу, двое мужчин в автомобиле вскочили на сиденья и принялись поливать магазин автоматным огнем. Погибли два человека, включая владельца магазина, которого считали боевиком Ла Барберы; двое были ранены, причем один оказался случайным прохожим. Кто бы ни находился внутри магазина – возможно, там был сам Анджело Ла Барбера, – он явно ожидал неприятностей, поскольку из магазина раздались ответные выстрелы – из пистолета и помпового ружья. Позднее, когда полиция нашла в разгромленном магазине целый арсенал оружия, активисты Коммунистической партии принялись ходить с мегафонами по округе, требуя реакции властей.
Следующим в списке жертв значился союзник Греко. Босс Чинизи был убит у кованых ворот при въезде на плантацию лимонных деревьев – с помощью бомбы, помещенной в неизбежную «Альфа Ромео Джульетта». Этот четырехдверный семейный автомобиль стал одним из символов итальянского экономического чуда – «изящный, практичный, удобный, безопасный и уютный», как гласила реклама. Но после взрывов в Палермо «Джульетта» превратилась в символ явления более опасного и, несомненно, атавистического.
Следователи подозревали, что последний взрыв «Джульетты» в Чинизи был отчаянной попыткой Анджело Ла Барберы показать, что он все еще способен угрожать своим врагам. Даже если подозрения обоснованны, попытка не удалась. Ла Барберу в конце концов вывели из игры ранним утром 25 мая 1963 года. Что особенно поразило общество, так это не жестокость перестрелки – по Ла Барбере открыли огонь одновременно из двух автомобилей – и не то, что Ла Барбера выжил (пули попали ему в левый глаз, шею, грудь, спину, ногу и пах), и даже не то, что врачи нашли у него в черепе пулю от предыдущего покушения (возможно, отнюдь не случайно он показался журналистке «законченным ипохондриком»); больше всего поразило место, где произошло нападение. Ла Барбера угодил под обстрел на бульваре Реджина Джованна – миланской улице, по соседству с заводом по производству «Альфа Ромео Джульетта». Заголовки в «Соrnеrе della Sera» свидетельствовали об удивлении публики и намекали на отношение итальянского Севера к «типично сицилийскому» поведению: «Война между мафиозными косками докатилась до Милана. Сицилиец, нашпигованный шестью пулями, заявляет полиции: "Я ничего не знаю". Когда мафия вышла за границы Сицилии, борьба с ней стала делом всей нации.
Будь первая война мафии действительно не более чем обменом выстрелами а-ля разборки в Чикаго, она завершилась бы арестом Ла Барберы в миланской больнице; грохот выстрелов постепенно бы утих, и взрыва в Чиакулли, случившегося всего через месяц после покушения на Ла Барберу в Милане, так бы и не произошло. Но брутальная кода позволяет предположить, что на деле все обстояло гораздо сложнее. И большинство «сложностей» связано с Томмазо Бушеттой.
Есть два варианта истории о роли Бушетты в первой войне мафии. Первый вариант – полицейский, составленный, вероятно, на основе информации от анонимных осведомителей. Второй вариант – собственноручные признания Бушетты, написанные через два десятилетия после этих событий. Официальная версия, пожалуй, более достоверна. Рассказу Бушетты не следует доверять безоговорочно – ведь многие из его показаний не подтвердились на суде. Он обходит молчанием эпизод с наркотиками, принижает собственную значимость, избегает упоминать о своих «достижениях», которых наверняка было немало. Но, как всегда, «босс обоих континентов», привносит в сухую официальную историю факты и интриги.
Официальная версия причисляет Бушетту к сторонникам Ла Барберы. Бушетта вполне мог находиться в рыбном магазине, на который напали люди Греко – постоянным посетителем этого магазина он был точно. Но как только чаша весов начала склоняться в сторону Греко – и Бушетта, и босс Удиторе, Пьетро Торретта, решили сменить лагерь: проигрывающие мафиози редко оказываются настолько гордыми, чтобы не примкнуть к победителю.
Так или иначе, согласно официальной версии, после нападения на Анджело Ла Барберу в Милане и его ареста в семье, правившей центром Палермо, возник вакуум власти. И Томмазо Бушетта, и Пьетро Торретта – оба считали себя законными преемниками Ла Барберы; Торретто предложил свою кандидатуру на пост capo центрального Палермо, а Бушетту назвал своим помощником. Но Греко полагал, что Бушетта слишком опасен, чтобы его выдвигать. Разногласия привели к обострению давних противоречий между Бушеттой, Торреттой и Греко. Бушетта с Торреттой первыми перешли к активным действиям, устроив засаду в доме Торретты и убив двоих приверженцев Греко. Насилие грозило охватить весь город, когда 30 июня 1963 года энная по количеству «Джульетта», до отказа набитая тротилом, случайно взорвалась и унесла жизни семерых представителей власти, в чью честь возведен памятник. Бомба на самом деле предназначалась Греко, и лишь прокол в организации убийства помешал преступлению осуществиться. Спланировали ли покушение сами Бушетта и Торретта, или все сделали «люди чести» по их приказу – неизвестно.
Как и стоило ожидать, в своем рассказе о первой войне мафии Бушетта отводит себе роль беспристрастного посредника и хорошего друга Птенчика Греко и Сальваторе Ла Барберы. О младшем брате и capo Сальваторе – Анджело Ла Барбере – Бушетта отзывается гораздо злее, винит того в раздувании вражды, называет «заносчивым и гордым». Бушетта признает, что согласился убить Анджело Ла Барберу, но утверждает, что не успел ничего сделать, поскольку кто-то другой опередил его в Милане. До сих пор не ясно, причастен ли Бушетта к миланскому нападению.
В своих воспоминаниях Бушетта возлагает ответственность за начало войны на Микеле Каватайо по прозвищу Кобра – нового capo семьи, проигравшей Греко схватку за перенос оптового рынка в середине 1950-х годов. Именно Каватайо, утверждает Бушетта, осуществил убийство, с которого началась война, – убийство наркоторговца Кальчедонио Ди Пизы у табачной лавки. По Бушетте, Кобра убил Ди Пизу, потому что знал – в этом обвинят братьев Ла Барбера и закончится все войной с Греко. Не кто иной, как Каватайо, рассказывает Бушетта, подложил бомбу в автомобиль, взорвавшийся в Чиакулли. Иными словами, первая война мафии стала итогом ловкого трюка, который организовали, чтобы столкнуть между собой Ла Барбера и Греко.
Читая эти противоречивые показания, начинаешь понимать, почему столь редко войны мафии заканчивались успешными судебными процессами. Ясно становится и то, что бессмысленно пытаться понять, кто кого убил или, выражаясь в духе «чикагских клише», выяснить шокирующую правду о многочисленных перестрелках и взрывах 1962-1963 годов. Гораздо важнее понять, что даже вовлеченные в войну мафиози не понимали, что, собственно, происходит. И рассказ Бушетты, и официальный отчет показывают, что причиной долгих обсуждений кандидатуры нового capo центра Палермо была попытка боссов мафии разобраться, что же творится в организации. Первая война мафии – как и многие другие войны – была игрой со смертью в темноте.
Игрой со смертью – и игрой в политику. Бушетта утверждает, что Комиссию придумали, как своего рода парламент; по его словам, Комиссия – неотъемлемая часть мафиозной структуры, задача которой – следить за соблюдением установленных правил. Но, вопреки этим благим побуждениям, Комиссия стала инструментом борьбы внутри Коза Ностры наравне с заминированными «Джульеттами». Ее создавали как средство облегчения жизни синдиката предпринимательства, занимавшегося переправкой героина за океан. Но вскоре она сама по себе стала властью. К примеру, Комиссия начала действовать как совместное предприятие, где акционерами выступали наркодельцы. По крайней мере, такой вывод следует из того факта, что Ла Барбера и Греко – мафиози с разных краев города – совместно финансировали перевозку героина в 1962 году. Власть Комиссии крепла и постепенно входила в противоречие с давно установившейся властью отдельных семей.
Бушетта считал, что за Коброй Каватайо и Ла Барберой стояли боссы северо-запада Палермо, недовольные растущим влиянием Комиссии и, соответственно, укреплением положения ее учредителя – Птенчика Греко. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что, несмотря на все интриги и всю путаницу вокруг первой войны мафии, истинная ее причина стара, как сама Коза Ностра; схожие проблемы мафии приходилось решать и когда споры возникали из-за цитрусовых плантаций и домашнего скота, а не из-за героина и строительных площадок. Причина эта – конфликт между мафией как теневым правительством и коммерческими интересами ее членов, между территориальной структурой cosche и высокоприбыльной сетью контрабанды, раскинувшейся на всей территории, которой владели семьи.
Истина, территория и бизнес – вот три причины, из-за которых велись и ведутся внутримафиозные войны. Вдобавок, к 1960-м годам все, что происходило внутри Коза Ностры на Сицилии, имело «дипломатические последствия». Примерно в то же время, когда началась первая война мафии, американская Коза Ностра испытывала беспрецедентное давление со стороны администрации президента Кеннеди. Роберт Кеннеди строил политическую карьеру, уделяя максимум внимания работе в составе сенатской комиссии по вопросам трудовых соглашений; эта комиссия занималась, в частности, случаями вымогательства в профсоюзах. Будучи генеральным прокурором, Роберт Кеннеди декларировал атаку на организованную преступность. При Кеннеди комиссия по борьбе с организованной преступностью и налоговое управление добились троекратного увеличения обвинительных приговоров вымогателям (1961-1963 гг.); в 1964 году количество приговоров возросло вдвое. Налоговое законодательство, ставшее ловушкой для Аль Капоне тремя десятилетиями ранее, по-прежнему оставалось основным инструментом борьбы с организованной преступностью.
В 1962 году, под угрозой казни на электрическом стуле, арестованный боевик клана Гамбино Джозеф Валачи согласился дать показания. Говорил он не слишком убедительно, и не многие на заседании сенатской комиссии по трудовым соглашениям поверили его словам. Впрочем, достаточно оказалось и того, что к нему прислушался Дж. Эдгар Гувер, и ФБР всерьез заинтересовалась преступными синдикатами. В 1959 году 400 агентов нью-йоркского отделения ФБР занимались расследованием деятельности американской компартии – и только четверо изучали организованную преступность. Показания Валачи заставили ФБР сменить приоритеты: к 1963 году в Нью-Йорке численность подразделения «трудовиков» составляла уже 140 человек. В 1964 ФБР удалось записать на пленку переговоры босса профсоюза водителей грузовиков Джимми Хоффа с представителями мафии Детройта.
Кампания против профсоюзного рэкета, начатая кланом Кеннеди, привела к уменьшению влияния американской мафии на Сицилии. В результате сицилийские боссы, интересы которых фокусировались на «территориальном измерении», посчитали, вероятно, что приспела пора разобраться с наркоторговцами, благо американцы больше не могут их защитить.
Весьма важно и то, что за несколько месяцев до начала первой войны мафии, ожидая своего биографа в аэропорту Неаполя, от сердечного приступа скончался Счастливчик Лучано. Счастливчик считался другом братьев Ла Барбера; имеются основания подозревать, что их дружба жижделась на наркотиках. После смерти Счастливчика Лучано Анджело Ла Барбере пришлось доказывать семьям и Комиссии, что его влияние внутри Коза Ностры основывается не только на американской помощи. Несмотря на все «Джульетты», под завязку набитые тротилом, доказать ему свою состоятельность не удалось.
В 1968 году за участие в первой войне мафии Анджело Ла Барбера был приговорен к двадцати двум годам тюрьмы. А в 1975 году этот представитель «новой» мафии принял смерть традиционным для «старой» мафии способом – был зарезан в тюремном дворе.
Что бы ни спровоцировало первую войну мафии, взрыв в Чиакулли стал ее драматическим финалом. Было проведено почти 2000 арестов. «Полиция словно с ума сошла», – прокомментировал Бушетта. Мафия защищалась простейшим способом- она спряталась. Летом 1963 года Комиссия собралась в последний раз и решила самораспуститься. Семьи рассеялись; как рассказывал один pentito, в Палермо не собирали даже деньги за «покровительство». В последующие годы преступления, связанные с мафией, почти сошли на нет. Часть боссов бежала за границу. Птенчик Греко укрылся сначала в Швейцарии, а затем в Венесуэле. Томмазо Бушетта очутился в США транзитом через Швейцарию и Канаду.
Многие «люди чести» поступили так, как Счастливчик Лучано, когда его изгнали из США в 1946 году, – сменили «профессиональную ориентацию». Из членов преступного синдиката власти – теневого правительства мафии – они превратились в лидеров синдиката предпринимательства, международных торговцев оружием. Когда это произошло, итальянская политическая система вновь стала основным игроком в азартных играх мафии.
Годы, предшествовавшие взрыву в Чиакулли, были нелегким временем для всех, кто отваживался выступать против мафии. И церковь, и партия христианских демократов дружно отрицали не только серьезность проблемы, но и сам факт существования мафии, поэтому «завесу молчания» нарушали лишь отдельные робкие голоса. Самым громким из этих голосов оказался, если позволительно так выразиться, голос коллективный: поход за истиной в отношении мафии возглавила независимая левая газета «Д'Оrа». Эта газета создавалась на рубеже веков как рупор семейства Флорио на Сицилии; в 1950-е, 1960-е и в начале 1970-х годов она представляла собой изумительное сочетание спортивных репортажей и фотографий девушек в бикини с утонченными эссе на темы литературы, музыки и искусства в целом. Впрочем, газету покупали не только и не столько из-за этого: в середине двадцатого столетия она сделала себе имя смелыми статьями по поводу организованной преступности и коррупции в итальянском обществе. В 1958 году на страницах газеты были опубликованы имена боссов мафии заодно с перечислением их интересов и политических контактов; эта публикация обернулась взрывом в помещении газеты. Но «д'Оrа» не сдалась и не прекратила борьбу. (В начале семидесятых двое журналистов газеты, Мауро Де Мауро и Джованни Спампинато, поплатились за смелость своими жизнями.)
Вдохновленные примером США, где комитет Кефовера проводил слушания по проблемам организованной преступности, итальянские коммунисты в 1950-е годы стали призывать к парламентскому расследованию деятельности сицилийской мафии. Взрыв в редакции «д'Ога» побудил их активизироваться; впрочем, власти не спешили реагировать, поскольку не собирались идти на поводу у левых. В 1959 году парламентский заместитель министра внутренних дел, христианский демократ по партийной принадлежности, заявил, что в парламентском расследовании нет необходимости, и присовокупил, что так называемые преступления мафии проистекают из «привычки островитян вершить справедливость своими руками, исходя из ложно понимаемой гордости».
Однако к тому времени политический ландшафт Италии уже начал меняться: христианские демократы раскололись, некоторые фракции поглядывали в сторону социалистов, в которых видели потенциальных партнеров по коалиции. Социалистическая же партия была исконным врагом мафии социалисты не забыли резни членов профсоюзов, устроенной мафией в послевоенные годы. В новой политической атмосфере призыв к парламентскому расследованию деятельности мафии вполне мог быть услышан – даже среди христианских демократов. В сентябре 1961 года Региональная ассамблея Сицилии образовала первое «левоцентристское» правительство, в которое вошли христианские демократы и социалисты и которое получило сопровождавшуюся оговорками поддержку коммунистов. В начале следующего года ассамблея единогласно проголосовала за обращение к итальянскому парламенту с просьбой учредить комиссию по расследованию деятельности мафии. Эту резолюцию поддержали даже политики, прикормленные мафией: они понимали, что расследования не избежать и что выступать в данной ситуации против значит плевать против ветра и навлекать на себя ненужные подозрения.
По мере того как политический центр тяжести в стране мало-помалу смещался влево, голоса тех, кто ратовал за борьбу с мафией, становились все громче. Один из голосов принадлежал Леонардо Шаша, школьному учителю из крошечного городка Ракальмуто в Серном краю близ Агриженто. В 1961 году увидела свет повесть Шаша «День совы» – изящная и мрачная детективная история о тщетной попытке расследовать преступления мафии. «День совы» – подчеркнем, это была чистой воды беллетристика – оказался первой книгой, которая нарисовала портрет мафии и вложила слова в ее уста, олицетворенные в незабываемом образе дона Мариано Арены.
Сегодня известно наверняка, что в том же году, когда была опубликована повесть Шаша, состоялось заседание Комиссии провинции Палермо, на котором обсуждалась возможная реакция Коза Ностры на пробудившийся в итальянском обществе интерес к мафии. В итоге обсуждения было решено свести количество убийств к необходимому минимуму, пока политики не успокоятся. Однако перемирие продержалось всего год: застарелые трения между мафиози вспыхнули с новой силой и привели к началу первой мафиозной войны в декабре 1962 года. Вспышка насилия укрепила власти в стремлении организовать парламентское расследование.
Менее чем через неделю после взрыва в Чиакулли парламентская комиссия наконец приступила к работе. Это расследование стало первым официальным мероприятием в отношении мафии с 1875 года; политические условия середины двадцатого столетия благоприятствовали работе комиссии, в отличие от тех, какие существовали в ту пору, когда Тайани выступал перед парламентом с докладом о столкновениях полиции с преступниками в Палермо. Социалистическая партия в коалиции с христианскими демократами постепенно укреплялась во власти, зачинала реформы и стремилась к «прозрачности» управления, в чем ее поддерживали прочие партии, представленные в парламенте. На комиссию возлагались большие надежды, общество пристально следило за действиями политиков, поэтому «Антимафия» – такое название получило парламентское расследование – началась весьма ретиво. Не прошло и месяца, как комиссия представила парламенту первые рекомендации, среди которых, впервые в итальянской истории, было предложение принять новое уголовное законодательство, ориентированное на противодействие мафии. Казалось, итальянская демократия в конце концов изготовилась к сражению с организованной преступностью на Сицилии.
Увы, чаяния не оправдались, а «буря и натиск» обернулись пшиком. Общественное негодование, вызванное взрывом в Чиакулли в 1963 году, быстро улеглось. Мафия затаилась, лишь отдельные редкие преступления ненадолго подпитывали деятельность Антимафии. Галоп, которым пустилась было парламентская комиссия, сменился рысцой – и этот аллюр сохранялся целых тринадцать лет! Антимафия установила рекорд длительности существования парламентских комиссий в истории Италии, превратилась из адекватного ответа на вызов обществу в неотъемлемую и обрыдевшую часть итальянской политической жизни.
Разумеется, время от времени Антимафия делала сенсационные разоблачения, вызывавшие всплеск интереса, однако все эти сенсации так и оставались не более чем горячими новостями, поскольку на их основании не принималось ни политических, ни юридических мер. Даже уголовное законодательство, принятое в 1965 году по рекомендации Антимафии, оказалось не слишком эффективным. Согласно новому кодексу, подозреваемых в причастности к мафии разрешалось переселять в отдаленные от их родных мест края. Таким образом законодатели рассчитывали разорвать связь мафиози с окружающим их миром – как будто мафия представляла собой не организацию, а нечто вроде помутненного состояния рассудка, вызванного нездоровыми испарениями западно-сицилийской почвы. В соответствии с этим «обязательным условием» десятки «людей чести» вывезли с острова на материк; результат нетрудно предугадать – мафия обзавелась новыми базами в материковой Италии.
Каждое разоблачение Антимафии вызывало шквал громогласных отрицаний со стороны заподозренных политиков и бесчисленные иски о защите чести и достоинства со стороны их адвокатов. Вдобавок, вполне естественно, было крайне трудно собрать убедительные доказательства тайных контактов между политиками и мафией – такие доказательства, которые устроили бы суд. Вито Чианчимино, «младотурку» из ХД на службе у корлеонцев, пришлось подать в отставку после обвинений, выдвинутых против него Антимафией в 1964 году. Шесть лет спустя он вновь появился на политической сцене, уже как мэр Палермо. Разгорелся скандал общенационального масштаба, и Чианчимино вновь пришлось уйти. В 1975 году он представил Антимафии многословный оправдательный документ. Первое предложение этого документа, растянувшееся на целую страницу, изобиловало такими выражениями, как «порочащая известность», «унизительные софизмы», «личная вражда», «жалкая демагогия»; Чианчимино также рассуждал о «нарушении латинских юридических традиций», в результате которых пострадал «человек, положивший свою жизнь на алтарь общественного блага». Вплоть до ареста в 1984 году Чианчимино оставался весьма влиятельной фигурой в политических кругах острова.
Частично трудности Антимафии объяснялись текучестью ее состава. Назначенный в 1972 году новый председатель комиссии признавался, что своими знаниями о мафии он обязан исключительно «Крестному отцу» Марио Пьюзо. Впрочем, недостаток профессионализма в работе комиссии был всего навсего следствием ее «врожденной ущербности», проистекавшей из глубокого укоренившегося в итальянской политике фракционизма. Помимо отношения к фашистскому наследию и к коммунизму (в «холодной войне» Италия оказалась на передовой) итальянское общество раздирали многие другие противоречия, в том числе противоречия между верующими и атеистами и между уроженцами различных областей страны. Итальянское государство напоминало не столько величавый океанский лайнер, сколько разношерстную флотилию, каждый из кораблей которой шел собственным курсом, каждый стремился поймать попутный ветер и опередить остальных и одновременно опасался оказаться в одиночестве посреди океана. Подобно всем государственным институтам, парламентская комиссия оказалась заложницей фракционных страстей: все фракции до единой старались правдами и неправдами протолкнуть своих представителей в ее состав. Причина такого рвения лежала на поверхности: слово «мафия» оставалось тем же самым политическим инструментом, каким оно являлось с момента появления в итальянском языке в 1863 году. Это оружие никакая партия – и уж, конечно, не христианские демократы – не соглашалась добровольно выпустить из рук.
Среди членов Антимафии были весьма заметные фигуры – например, христианский демократ Франко Каттанеи и коммунист Джироламо Ли Каузи (ветеран Сопротивления, переживший в 1944 году в Виллальбе нападение молодчиков дона Кало Виццини). Эти политики прилагали немалые усилия, чтобы превратить Антимафию в надпартийную выразительницу национальных интересов. Но добиться этого было нелегко. В 1972 году было сформировано новое правительство, в которое вошли и два «младотурка» из Палермо, состоявшие, по сведениям Антимафии, в связях с мафиози: Сальво Лима получил пост заместителя министра финансов, а Джованни Джойю (он же Вице-король) назначили министром почты и телекоммуникаций. Одного из сторонников Джойи ввели в состав Антимафии: он отрицал, что мафия существует, и пытался скрыть то обстоятельство, что комиссия когда-то интересовалась его деятельностью; в итоге работа комиссии оказалась парализована, поскольку дискуссия растянулась на пять месяцев. Это лишь один, и не самый показательный, пример того, как легко итальянские власти пренебрегают национальными интересами, увлекаясь политическими дебатами.
В 1976 году Антимафия прекратила свою работу, наиболее выдающимся результатом которой стала целая гора документации. Среди многочисленных «томов» и «частей», служебных записок, отчетов о прениях и мнений меньшинства (не существует политических уроков, на которых готовы учиться все без исключения) выделяются почти сорок объемистых фолиантов, переданных в те библиотеки, где для них нашлось свободное место. Всякий, кому хватит терпения изучить эти тома – к примеру, продраться сквозь бюрократический стиль служебных записок 1972 года (1262 страницы),- получит весьма наглядное представление о мафии. В записках говорится о систематическом использовании преступной организацией «беспрецедентного и кровопролитного насилия», об ее паразитическом отношении к бизнесу, об ее связях с местными и федеральными органами управления; объясняется, что cosche, владеющие теми или иными территориями, заключают между собой «молчаливое соглашение», которое не нарушается даже в запале жестокой схватки. Документы Антимафии – богатейший источник сведений для историков мафии, настолько обширный, что в этих тысячах страниц без следа затерялись «пороховые бочки» громких сенсаций, обещанных одним из первых председателей комиссии. Именно в годы деятельности Антимафии послевоенная Италия впервые познакомилась с таким явлениям, как «утомленность мафией».
Итоги деятельности комиссии, особенно в сравнении с надеждами, возлагавшимися на нее в 1963 году, иначе чем разочаровывающими назвать трудно. Однако нельзя отрицать, что комиссия, по крайней мере, заставила Италию озаботиться проблемой мафии. Некоторые из разоблачений запечатлелись в коллективной памяти народа: это касается, например, сообщения из Каккамо, где в зале заседаний городского совета рядом с креслом мэра стояло особое кресло для местного босса мафии. Благодаря комиссии в печати стали появляться исследования по истории мафии, вызвавшие и продолжающие выбывать стойкий интерес у части читающей публики; к таким исследованиям относятся и книги столь информированного автора, как Микеле Панталеоне, активиста левого движения, схлестнувшегося с доном Кало Виццини в родной Виллальбе. Кроме того, после завершения работы комиссии лишь отдельные политики отваживались, что называется, на голубом глазу – или с бронзовой физиономией, как гласит итальянское присловье, – отрицать сам факт существования мафии. Мафия перестала быть исключительно заботой левых. Вдобавок комиссия слегка увеличила цену (в терминах утраты доверия избирателей и влияния в обществе), которую рисковали платить политики, подозреваемые в сотрудничестве с мафией. Для тринадцати лет работы результат, безусловно, не слишком выдающийся. Но комиссия добилась хотя бы чего-то – и не насильственным, а демократическим путем.
Сто семнадцать участников первой войны мафии оказались в 1968 году на скамье подсудимых в Катандзаро в Калабрии. Приговор, оглашенный в декабре того же года, оказался не менее разочаровывающим для общества, чем итоги деятельности Антимафии. Суд Катандзаро приговорил ряд мафиози к длительным срокам тюремного заключения: больше всех – двадцать семь лет – получил босс Удиторе Пьетро Торретта за убийство двоих человек, Анджело Ла Барбере дали двадцать два с половиной года, Птенчику Греко и Томмазо Бушетте присудили in absentio десять и четырнадцать лет соответственно. Большинство же обвиняемых освободили прямо в зале суда или приговорили к краткосрочному заключению за членство в преступной организации. Последним зачли срок пребывания под стражей до суда и также не преминули освободить.
Вердикт суда в Катандзаро часто рассматривается как очевидный пример беззубости итальянской юстиции и ее неспособности противостоять мафии. Во многом он напоминает результат процесса 1901 года, основанного на докладе Санджорджи. Но разница налицо: в 1968 году ни у кого не возникало сомнений в беспристрастности суда и отсутствии каких-либо отношений между судьями и мафией. Фактически Катандзаро – пример того, насколько трудно было нарисовать юридически убедительную картину жизни мафии, пока Томмазо Бушетта не решил сотрудничать с правосудием. Отчет о процессе в Катандзаро, объемом в 461 страницу, позволяет заглянуть за кулисы разыгравшегося действа и объясняет, сколь изворотлива Коза Ностра и сколь нелегко выдвинуть против нее обвинения даже при эффективной юридической системе.
Значительная часть усилий, предпринятых Коза Нострой, чтобы избежать процесса, пришлась на месяцы задолго до суда. Как и в дни Санджорджи, свидетели, на ранних этапах следствия охотно помогавшие полиции, затем коренным образом меняли свои показания или вовсе от них отказывались.
Показателен случай Джузеппе Риччарди, который изрядно пострадал от рук братьев Ла Барбера. С начала мафиози убили его отца, принадлежавшего к «людям чести», потом угрозами заставили Джузеппе продать отцовский бизнес – транспортную фирму – по смехотворной цене. Потом ничего не подозревавший Джузеппе привез двух мафиози из враждебного лагеря на станцию Бранкаччо на территории семьи Греко; этих двоих Томмазо Бушетта увел прочь под дулом пистолета, и Риччарди больше их не видел. Поведав обо всем этом магистратам, Риччарди несколько дней спустя вдруг наотрез отказался от своих показаний, причем привел в свое оправдание массу противоречащих друг другу причин: он ничего не знает, он болел, он потерял хорошо оплачиваемую работу, потому что был сыном своего отца, он боится всего и вся и просто хочет жить нормальной человеческой жизнью. Он также заявил, что полиция принудила его к даче показаний, но затем отозвал свое заявление (тем паче что судья счел его необоснованным). Разумеется, для следователей подобные свидетели – отнюдь не помощники, а только пустая грата времени.
Как и Санджорджи шестьюдесятью с лишним годами ранее, магистратам Катандзаро пришлось опираться на анонимные источники, чтобы начертить карту боевых действий в первой войне мафии. Эти источники позволили свести воедино события, на первый взгляд представлявшиеся чередой случайных преступлений. Но на суде выяснилось, что доказательств слишком мало и что они не выдерживают сопоставления с доводами защиты. Поэтому следователи обратились к суду с просьбой принять во внимание привходящие обстоятельства – криминальное прошлое обвиняемых, их зловещую репутацию, несомненные факты запугивания свидетелей и попытки избавиться от улик. Все это вместе взятое, по мнению следствия, указывало на существование преступной организации, имя которой – мафия.
Адвокаты, естественно, утверждали, что следствие не располагает убедительными доказательствами существования какой бы то ни было преступной организации и лишь выдвигает гипотезы. Они настаивали на том, что следователи «изобрели» преступную организацию, дабы попытаться скрыть зияющие прорехи в доказательствах. Приводился, конечно же, и традиционный довод: мафия – вовсе не организация, а широко распространенное на Сицилии враждебное отношение к закону.
Коррупция, политические связи, запугивание свидетелей – множество оправдательных приговоров, вынесенных мафиози, объясняются тем и другим, и третьим. Но исход суда в Катандзаро показывает, что главной проблемой для правосудия являлась «загадка мафии». И на предварительном слушании, когда оценивались доводы обвинения, и во время процесса судьи отказались признать теорию, согласно которой мафия представляет собой централизованную иерархическую структуру. Тем самым они отвергли тот факт, что Коза Ноетpa в принципе является организацией, пускай и не бюрократической. Кроме того, судьи отказались признать, что мафия обладает «правилами» и «нормами», обязательными для всех ее членов. В заключительном слове было весьма витиевато сказано, что мафия может считаться «психологической установкой или типическим отношением преувеличенного индивидуализма к окружающему миру». При этом суд уточнил, что данные социальные проявления суть почва, на которой произрастает «феномен коллективной криминальности». Иначе говоря, на Сицилии действует не единая организация, а множество мелких банд, будь то местные cosche или шайки контрабандистов. Итальянская юстиция осознала, что мафия – не вымысел, а реальность, но очертания этой реальности были чересчур расплывчатыми, чтобы вместить ее в рамки закона.
Без пятнадцати семь вечера 10 декабря 1969 года пятеро людей в полицейской форме ворвались в одноэтажное офисное здание на виале Лацио в Палермо и открыли огонь из автоматов. В завязавшейся яростной перестрелке один из мнимых полицейских был убит; его товарищи унесли тело, бросили в багажник краденой машины и умчались прочь. В здании остались четыре трупа, двое раненых и свыше двухсот гильз. Прибывшей на место стрельбы настоящей полиции не составило труда установить, кто был основной жертвой этого нападения. Его опознали по зажатому в руке кольту «Кобра». Это был Микеле Каватайо, тот самый мафиозо, которого Бушетта обвинял в развязывании первой войны мафии.
Автоматы, краденые машины – бойня на виале Лацио была делом рук современных гангстеров. Каватайо застрелили в роскошном офисе строительной компании, посреди престижного жилого квартала, возникшего в период «разорения Палермо». Тем не менее убийство Кобры было вполне традиционным по духу – казнью из разряда тех, о которых писал в своем докладе шеф полиции Санджорджи семьюдесятью годами ранее. Впоследствии от pentiti удалось узнать, что убийцы, переодетые полицейскими, были членами нескольких мафиозных семей из Палермо и других районов острова.
Сегодня очевидно, что расстрел на виале Лацио был последним эпизодом мафиозной войны 1962-1963 годов, и этот факт придает достоверности той версии событий, которую излагает Бушетта. По словам pentiti, убийство Каватайо было организовано Птенчиком Греко, который словно решил подписаться под рассказом Бушетты о том, как началась первая война мафии. Предложение убить Кобру было одобрено на импровизированном совещании боссов (Комиссию в ту пору еще не восстановили). Покончив с Каватайо и благополучно пережив суд в Катандзаро, «феномен коллективной криминальности», которому судьи затруднились подобрать более точное определение, решил забыть о неурядицах середины 1960-х годов и снова взяться за дело.
