Берлин, 23 февраля 1938 года

Канарис сидел у себя в кабинете и рассматривал лежащие перед ним бумаги. Остер по своей давней привычке расхаживал из угла в угол и говорил.

— Как видите, Шмидт показывал все точно, если не считать того, что он перепутал фамилии. Выписка из сберкнижки Фриша это подтверждает. Более того, мы нашли Фриша. Он так там и живет, но теперь он сильно болен и прикован к инвалидному креслу. Он подтвердил все сказанное Шмидтом и даже показал расписки. Но здесь настораживает одна вещь: по словам медсестры, которая за ним ухаживает, в январе у них появлялись люди из гестапо и делали выписки из банковского счета. И еще, мы нашли наконец этого Баварца Джо, то бишь Мартина Вайнгертнера, он арестован гестапо, но все же мы сумели получить от него показания, что он ни с каким генерал-полковником в связь не вступал. Как видите, все это дело шито белыми нитками.

— Иногда мне становится стыдно за Гейдриха, — сказал Канарис, — а ведь когда-то я его считал очень талантливым своим учеником. Но нельзя недооценивать противника. Пусть аккуратности в работе у них и нет, но вот наглостью они могут поспорить с любой уличной девкой. Выставите-ка наблюдение за домом Фриша. С фотоаппаратом. Помешать его арестовать мы не сможем, но вот предъявить фотографии, если потребуется, — сумеем.

— Я тоже об этом думал, — согласился Остер.

— Кто у вас занимался этим делом?

— Старший инспектор гауптман Губер.

— Представьте его на повышение, полковник. Дело, конечно, не столь уж и сложное, но он проделал работу профессионально и быстро. Я очень доволен вами. Как жаль, что я поздно подключился к этому делу! Будь я в тот момент в Берлине, может быть, мы спасли бы и Бломберга. И все равно теперь в глазах всего руководства страны это детище герра Гиммлера будет выглядеть, как цирк Шапито.