Глава XV. ПАРЛАМЕНТ ВОССТАЕТ

Неумолимый рок вынуждал короля делать то, чего он больше всего боялся. Шотландская армия овладела Даремом и Нортумберлендом. Лесли и другие генералы поддерживали тесную связь с парламентской партией и пуританской оппозицией в Англии. Они выдвинули требования, которые касались не только северного королевства, но и должны были затронуть всех англичан. Шотландцы тщательно следили за тем, чтобы доставка угля в Лондон не прерывалась ни на один день, но в то же время их фуражиры рыскали по окрестным графствам, забирая все необходимое для содержания армии. Король ничего не мог противопоставить им. Граф Страффорд считал, что сумеет удержать за собой Йоркшир, но это было все, на что он мог рассчитывать. Тайный совет выступил за перемирие с шотландцами, которые потребовали выплачивать им по 40 тысяч фунтов в месяц на содержание армии на английской земле до тех пор, пока их притязания не будут удовлетворены. После долгих переговоров эту сумму удалось снизить до 25,5 тысячи фунтов стерлингов в месяц. Таким образом, английской короне, не имевшей никаких средств, предстояло неопределенно долгое время, пока шли переговоры, содержать за свой счет обе армии, стоявшие друг против друга с вложенными в ножны мечами. Эти переговоры положили конец так называемой «епископской войне», а настоящая война, требовавшая еще больших средств, еще не началась.

Со всех сторон раздавались требования созвать парламент. По крайней мере половина лордов, предвидя, что это рано или поздно произойдет, оставалась в Лондоне. Небольшая группа аристократов во главе с графом Бедфордом, поддерживавшим тесную связь с оппозиционерами, явилась в Тайный совет и призвала его собрать парламент. При этом они высказали мнение, что, даже если король не издаст соответствующего предписания, парламент соберется без него. Королева и находившиеся при ней советники срочно написали Карлу, что не видят другого пути. Тем временем король и сам пришел к такому же выводу. В те дни его точка зрения претерпела самые серьезные изменения. Он признал, что его теория абсолютной монархии должна быть приспособлена к требованиям времени. Решившись обратиться к парламенту, Карл согласился с тем, что отношения между народом и короной должны быть изменены.

Созыв парламента на некоторое время ослабил царившее в обществе напряжение, а рвение парламентской оппозиции оказалось направлено на выборы новых членов палаты общин.

Карл лихорадочно искал средства. Но лондонский Сити согласился предоставить королю заем в 50 тысяч фунтов только после долгих переговоров и под личную гарантию тех самых лордов, которые находились в оппозиции королю. Эти деньги предназначались для того, чтобы сохранить за победоносной шотландской армией захваченный ею север Англии и удержать английскую армию от мятежа и дезертирства.

Когда обстановка в стране накалена, не существует более верного способа поддержать народное возбуждение, чем парламентские выборы. Страсти кипели, пиво текло рекой. Хоте ситуация в Англии была спокойней, чем в Шотландии в 1639 г., вожди оппозиции ездили из графства в графство, возбуждая пыл своих сторонников. В свою очередь, король обратился к поддерживавшим его лордам и нашел у них отклик. В некоторых городах на выборах соперничали четыре-пять кандидатов, но в целом настроения складывались не в пользу двора. «Мы избрали, — гласил один памфлет 1643 г., — не тех, кто прославился какой-либо добродетелью, но лишь тех, кто известен своим недовольством по отношению к вышестоящим». В новый парламент вернулись три пятых членов Короткого парламента, 294 из 493 депутатов, а из избранных впервые почти все считали себя противниками правительства. Ни один из тех, кто сделал себе имя принадлежностью к оппозиции, не был отвергнут народом. Король мог рассчитывать на поддержку не более чем трети палаты общин.

Третьего ноября 1640 г. парламент, вошедший в историю как Долгий, официально приступил к работе.

Он стал самым памятным парламентом из всех, когда-либо заседавших в Англии. Его сила заключалась в том, что он вдохновлялся не только политическими, но и религиозными идеями и был порожден потребностью эволюционирующего общества развиваться на более широкой основе, чем абсолютистская и патерналистская монархия Тюдоров. Парламентарии использовали военную угрозу со стороны вторгшейся в страну шотландской армии в тактических целях. Представители шотландского правительства и богословы прибыли в Лондон. Они были удивлены тем, как тепло их встретили, как приветствовали, называя освободителями Англии. Некоторые из их английских союзников, как вскоре выяснилось, намного превзошли гостей во враждебности к епископам. Переговоры тянулись неделя за неделей за счет короны, получавшей деньги на это от парламента. Карлу I пришлось столкнуться с требованиями далеко идущих изменений в гражданском и религиозном управлении, на протяжении нескольких десятилетий выдвигавшихся в Англии и Шотландии, которые теперь были сведены воедино и выдвинуты обоими королевствами, объединившими свои усилия. Восшествие на престол Якова I стало союзом Англии и Шотландии, но теперь произошло нечто такое, о чем и подумать не могли ни Яков, ни его сын — сложился союз политических сил, вместе боровшихся за общее дело. Мишенью его были Карл и верные ему министры.

Наибольшее раздражение среди них вызывал Страффорд. Пим и Гемпден, лидеры палаты общин, сразу же привлекли на свою сторону большинство нижней палаты. Теперь корона уже не имела возможностей выступать против исповедуемого палатой общин принципа, в соответствии с которым выделению требуемых ею средств предшествовало удовлетворение претензий и жалоб депутатов. Но ситуация изменилась и уже не была такой, как в 1620-е гг.: палату могла удовлетворить только месть. Страффорд имел в своем распоряжении убедительные доказательства того, что Пим и другие парламентарии поддерживают переписку с вторгшимися в страну шотландцами. Это была явная государственная измена, но Страффорд не успел начать обвинительный процесс против них — Пим нанес удар первым. Весь гнев парламентской партии обрушился на «безнравственного фа-фа» с невероятной силой, ни с чем не сравнимой в английской истории. Никто из депутатов не принимал во внимание то, что Страффорд некогда принадлежал к оппозиции, не учитывал требования собственной безопасности. Одиннадцатого ноября двери часовни св. Стефана закрыли; ключ был положен на стол; никого посторонних не впускали, и ни один из членов палаты не мог уйти [84]. Вечером Пим и Гемпден, сопровождаемые своими коллегами, отнесли документ с обвинениями в адрес министра в палату лордов. По просьбе короля Страффорд приехал в Лондон. Утром следующего дня его уважительно приветствовали пэры. Узнав о своем обвинении, он вернулся в верхнюю палату, но теперь все вдруг изменилось. Его встретил недовольный ропот. Послышались требования, чтобы он ушел на время дебатов. Страффорду пришлось подчиниться. Менее чем через час всесильный министр превратился в обвиняемого и пленника. Ко всеобщему удивлению, он опустился на колени, чтобы выслушать решение пэров. У него забрали шпагу и отправили в тюрьму. По дороге туда Страффорд имел возможность в полной мере почувствовать на себе враждебность толпы.

Опала распространилась не только на Страффорда, но и на всех министров короля. Архиепископ Лод, которому палата общин также предъявила обвинение, попытался было отвергнуть его, заметив, что у нее не может быть оснований, но был вынужден замолкнуть, и вскоре Тауэр открыл перед ним «Ворота изменников». Сэр Френсис Уайндбэнк [85] и еще несколько человек бежали в Европу. Лорд-хранитель печати сэр Джон Финч предстал перед палатой общин при полном параде, с Большой государственной печатью Англии в вышитом мешочке и защищался столь убедительно, что заставил депутатов замолчать. Тем не менее он смог добиться для себя всего лишь небольшой отсрочки перед вынесением обвинения в государственной измене [86], которой ему хватило только на то, чтобы успеть бежать из страны. Все действия членов палаты общин поддерживались лондонцами и встречали одобрительное отношение пэров. Не будем забывать о том, что на севере Англии стояли шотландские войска, которые также благосклонно встречали все происходящее и имели возможность повлиять на ход событий.

Отличительной чертой начавшейся пуританской революции являлось то, что все наболевшие вопросы обсуждались открыто, а противостояние политических противников было безжалостным, причем не только в парламенте, где они поедали друг друга горящими глазами, готовые отправить оппонента на виселицу, но и на улицах столицы, где не менее ожесточенно сталкивались люди различных взглядов. При всем том уважение к закону и к человеческой жизни брало верх. Борьба была смертельной, но долгое время стороны сдерживали себя от физического насилия. Даже тогда, когда разразилась гражданская война, они соблюдали высшие законы, защищавшие человечество от варварства. Осмотрительность и сдержанность, проявленные нашими предками, оказали влияние на многие поколения англичан, вплоть до нашего времени.

Множество слухов будоражило столицу. Парламент тщательно выполнял требования шотландцев относительно содержания их армии, но английские войска испытывали нужду. Это служило почвой для домыслов о бунтах и военных заговорах. Пим умело и хладнокровно играл на этих тревогах и опасениях, которые могли стать реальными при малейшем проявлении парламентом своей слабости. Враждебные настроения большинства палаты общин выразились в требовании запретить епископат. Шотландцы, приобретшие в Лондоне большое влияние и остававшиеся хозяевами на севере Англии, попытались ввести и на Юге пресвитерианскую систему церковного управления. Перемены будоражили общество. В палату общин была подана петиция, подписанная 15 тысячами человек, в которой заявлялось о намерении «вырвать епископальное управление с корнем». Поставленная на голосование в палате, она получила большинство голосов. Но в это время, впервые с начала противостояния короны и парламента, проявили себя противники парламента. Вторая петиция, которую составили и подписали семьсот священнослужителей, враждебно относившихся к защищаемым королем и архиепископом принципам, предлагала ограничить власть епископов духовными вопросами и даже в этой сфере частично поставить их под контроль. Всем было известно, что король считает епископат, на протяжении веков воспринимавший свою духовную власть от апостолов, неотъемлемой частью христианской веры. Английский епископат брал начало со времен св. Августина [87], и разрыв Генриха VIII с Римом никак не сказался на преемственности власти епископов. Король искренне полагал, что сам имеет право назначать их; его противники видели в этом лишний источник власти монарха. Таким образом, не только политические, но и религиозные вопросы вызвали противостояние, и на этот раз столкнулись между собой люди, считавшие себя протестантами, но по-разному представлявшие методы церковного управления. Каждая сторона была готова идти до конца, но если в политическом отношении недовольство личным правлением короля охватило все общество, то в религиозном вопросе противников епископата было примерно столько же, сколько и его сторонников. Именно религиозный вопрос мог бы позволить королю сплотить вокруг себя сторонников. Пим, сознавая это, решил отложить обсуждение в палате общин обеих петиций. Они были отправлены на рассмотрение в комитет. Тем временем начался суд над Страффордом. Парламентарии, министры, политики и богословы собрались в просторном Вестминстер-Холле. Треть помещения заполнила публика. Король и королева ежедневно восседали в специальной ложе, надеясь своим присутствием смягчить обвинения против фаворита. Почти сразу же палата общин столкнулась с немалой трудностью, суть которой заключалась в различной интерпретации понятий закона и справедливости. Судебный процесс над ненавистным министром оказался для парламентариев трудным. Очевидно, что Страффорд был врагом прав и свобод нации и вызвал к себе всеобщую ненависть. Но доказать его вину в совершении акта государственной измены было невозможно. Страффорд защищал себя сам и делал это великолепно. Каждое утро он опускался на колени перед лордом-распорядителем и кланялся лордам и всем присутствующим. Каждый день он, обращаясь к логике и чувствам собравшихся, разбивал доводы обвинения. Он удачно высмеял теорию «совокупной измены», к которой были вынуждены прибегнуть его противники. Как можно назвать несколько ошибок и проступков государственным преступлением? В свою защиту Страффорд привел основной юридический принцип: «нет закона — нет и преступления». Какой закон он нарушал? Обладая искусством оратора, или, как говорили его враги, актера, он воздействовал не только на умы, но и на чувства аудитории. Король день и ночь работал с пэрами. Он был готов на любые уступки ради спасения Страффорда. Карл уже дал слово своему любимцу, что при любых условиях он сохранит ему и свободу, и жизнь. Постепенно на сторону Страффорда стали склоняться не только симпатии многочисленных знатных зрительниц, наблюдавших за процессом, но и их мужей-пэров. На тринадцатый день суда всем казалось, что обвиняемый может всерьез надеяться на оправдание.

Тогда Пим и его коллеги решили нанести графу смертельный удар. Генри Вэн-младший, сын сэра Генри Вэна, секретаря Тайного совета, стремился добиться известности любой ценой. Этот молодой человек вероломно (что впоследствии стоило ему жизни) похитил у своего отца записку, которую тот сохранил после заседания Совета 5 мая 1640 г. На основании этого документа Страффорду приписывались некие загадочные слова: «Все, что позволяет власть, должно быть сделано, и это обязаны предпринять вы. Они отказались, и вы оправданы перед Богом и людьми. У вас есть армия в Ирландии, которую вы можете развернуть здесь, чтобы покорить эту страну. Шотландия не продержится и пяти месяцев».

Палата общин объявила, что эта записка является доказательством вины Страффорда, якобы советовавшего использовать ирландскую армию против Англии. Как можно понять из контекста, на деле речь шла о Шотландии, которая на момент написания этих слов действительно бунтовала против короля. Генри Вэн, секретарь Тайного совета, под перекрестным допросом не смог (или не захотел) сказать, означают ли слова «эта страна» Англию или Шотландию. Другие члены Совета, отвечая на этот вопрос, заявили, что не припоминают этих слов; что на заседании рассматривались средства усмирения Шотландии, а не Англии; что они никогда не слышали ни малейшего намека на применение ирландской армии против какой-либо страны, кроме Шотландии. Разумеется, все присутствовавшие понимали, что после успешного использования этих войск в северном королевстве им можно найти применение и в другом месте, но вопрос об этом не стоял. Страффорд ответил за всех:

«Чего еще можно ждать, если слова, произнесенные в королевском Тайном совете, слова, понятые наполовину или неправильно, превращаются в преступление? Теперь уже ни у кого не хватит смелости открыто выражать свои взгляды перед королем». Юристы также встали на сторону обвиняемого. Никто не сомневался, что Страффорд выиграл дело. Палата общин, обескураженная таким поворотом событий, заявила о выдвижении новых доказательств вины королевского фаворита. Страффорд потребовал, чтобы в таком случае ему предоставили подобное же право. Лорды высказались в его пользу. После этого в зале послышались громкие крики собравшихся там членов палаты общин: «Лишить! Лишить!». Все парламентарии снова собрались в часовне св. Стефана и заперлись там. Неужели этому врагу английской свободы суждено добиться оправдания в ходе судебного процесса? Он был их противником, и они жаждали его крови. Даже если Страффорд избежит наказания по суду — он будет объявлен виновным актом парламента. Пим и Гемпден не стали сами выдвигать против графа билль о парламентском осуждении, но подвигли на это одного из своих верных сторонников. Когда же предложение было внесено, они поддержали его, использовав все свое влияние и угрозы взбунтовавшегося города. Лорды не обратили особого внимания на действия нижней палаты и с явной симпатией выслушали последнее слово Страффорда. Ему удалось вызвать отклик в их сердцах:

«Милорды, мои невзгоды временны, а ваши будут постоянны, и если только ваша мудрость не предотвратит этого, то пролитие моей крови проложит путь к пролитию вашей. Вы, ваши потомки и ваше благосостояние — все поставлено на карту, если эти джентльмены начнут действовать против вас; тогда вашим друзьям и советникам откажут в доступе к вам; ваших врагов допустят свидетельствовать против вас; каждое ваше слово, каждое намерение, каждый шаг будут считаться предательством. Я предоставляю вам решать, какие опасные последствия могут иметь эти недавние прецеденты.

Эти джентльмены говорят, что защищают страну от моих своевольных законов. Позвольте мне сказать, что это я защищаю страну от их измены. Если вы будете и дальше терпеть их действия, то какой ущерб будет нанесен королю и стране — ведь вы и ваши потомки будете отстранены от участия в делах королевства… Я надеюсь, что лучшая часть Англии понимает, что своим несчастьем я доказал мою верность Господу, королю и стране».

Палата общин все же приняла билль об опале, содержащий осуждение Страффорда за государственную измену. Двадцать первого апреля 1640 г. за это решение проголосовало двести четыре человека, против — пятьдесят девять. Одним из тех, кто оказался в меньшинстве, был лорд Дигби, избранный в парламент как один из ведущих оппонентов короны. Его сразу же стали подозревать в тайной поддержке короля. Имена пятидесяти девяти голосовавших против билля были распространены по городу и за его пределами как имена изменников, защищающих предателя. Толпы людей, скопившиеся на подступах к часовне св. Стефана, вели себя все более агрессивно. Среди парламентариев напряжение было так велико, что, когда наверху что-то скрипнуло, они решили — повторяется «Пороховой заговор». Пэры, настроенные благосклонно в отношении Страффорда, увидев окружавшее их безумие, заколебались. Когда Генеральный солиситор [88] Оливер Сент-Джон на совместном заседании палат выступил в поддержку обвинения Страффорда, он использовал не аргументы права, а аргументы революции. Парламент не был, подобно судам, связан существующими законами, но мог принять новые, более соответствующие сложившимся обстоятельствам. Единственное, чем он руководствовался — общественное благо. Как политический орган, парламент выражал интересы всех — от короля до нищего, он мог пренебречь интересами или даже справедливостью в отношении отдельного человека ради блага всех, мог, образно говоря, вскрыть вену, чтобы выпустить дурную кровь и тем самым оздоровить организм. Всегда считалось, что нарушение закона — преступление, но там, где нет закона, не может быть и нарушения его. Но парламентарии не хотели применять этот принцип к человеку, желавшему, как они были уверены, уничтожить все законы. «Никогда не считалось жестоким или бесчестным, — сказал Сент-Джон, — убивать лисиц и волков ударом по голове, потому что они хищники. Их уничтожают ради сохранения полезных животных».

Когда Страффорд услышал эти слова, призывающие к мщению, то поднял руки над головой, словно взывая о милости к небесам. Теперь он знал, что все кончено. Только половина из присутствовавших на заседании лордов осмелилась голосовать против билля, и он был вынужден встретить свою печальную участь. Многие были убеждены, что если Страффорд будет на свободе, то король использует этого человека для войны с парламентом. Как жестоко заметил граф Эссекс, сын фаворита королевы Елизаветы, «у мертвеца нет друзей».

Однако призрачные шансы спасти Страффорда еще сохранялись. Карл попытался взять под свой контроль Тауэр и таким образом освободить пленника. Но начальник тюрьмы, сэр Уильям Бальфур, закрыл ворота перед присланным королем отрядом. Он также с презрением отверг огромную взятку, предложенную ему самим Страффордом. На улицах Лондона раздавались крики: «Справедливость!». Толпа в несколько тысяч человек, многие из которых были вооружены, появилась перед королевским дворцом, требуя головы Страффорда. В парламенте уже ходили слухи о выдвижении обвинений против королевы. Король оказался в такой критической ситуации, с которой не сталкивался ни один из его предшественников.

Вопрос уже стоял не о том, сможет ли он спасти Страффорда, а о том, сохранится ли в Англии королевская власть. Карл обратился за помощью к епископам, и те, за исключением двоих, посоветовали ему поступить в отношении Страффорда не с позиции человека, а с позиции монарха, даже несмотря на обуревавшие его чувства. Сам Страффорд попытался спасти честь короля. В благородном письме, написанном еще до голосования в палате лордов, он настойчиво просил короля не давать никаких обещаний, чтобы не ставить под угрозу существование монархии и мир в королевстве. В конце концов Карл сдался и подписал парламентский билль, осуждающий Страффорда. Согласие на казнь верного сторонника далось королю с большим трудом, и совесть мучила его до конца дней. Не имея покоя, Карл, вопреки всем традициям и правилам этикета, не принимая во внимание угрозу потерять свое монаршее достоинство, уже на следующий день послал юного принца Уэльского в палату лордов с просьбой заменить смертную казнь пожизненным заключением. Пэры отказали принцу, а затем отклонили и прошение об отсрочке казни на несколько дней, не дав своей жертве привести в порядок свои земные дела.

Никогда еще Лондон не видел такого огромного стечения народа на месте казни. Страффорд принял смерть мужественно и достойно. Вне сомнений, это был человек выдающихся дарований, действиями которого руководило честолюбие. Он стремился к власти, поддерживая парламент, но обрел ее, став сторонником короны. Он поставил свой сильный характер на службу государственной системе. Обстоятельства процесса над Страффордом и осуждение его в государственной измене навлекли позор на его преследователей: они убили человека, которого не смогли осудить. Но необходимо признать, что Страффорд, если бы он остался жив и сохранил власть, возможно, еще в течение долгого времени препятствовал бы свободному развитию английского общества.

Суд над Страффордом и его казнь поглотили все внимание Карла, отвлекая короля от других дел. Билль, предусматривавший созыв парламента по меньшей мере один раз в три года, даже вопреки желанию короны, положил конец системе личного правления, созданной Карлом.

Парламент выдал королю на один год разрешение на таможенные сборы, но еще раз заявил о том, что практика взимания «корабельных денег» незаконна, и потребовал возмещения ущерба, понесенного теми, кто сопротивлялся указам короля. Карл волей-неволей согласился с этим. Но самым большим ударом для него стало вынужденное признание постоянного принципа работы парламента — меры, направленной на то, чтобы «предотвратить неудобство, могущее произойти при несвоевременном перерыве в работе или роспуске нынешнего парламента».

Фактически это был закон, превращающий Долгий парламент в постоянный: отныне его нельзя было распустить иначе, как по его же согласию. Королю проект этого билля поступил в тот же день, когда решилась судьба Страффорда. Произошло и много других перемен, необходимость которых диктовалась временем. Некоторые из них оказались полезными для умиротворения народного недовольства. Судьи, срок пребывания которых в должности зависел прежде, от расположения или нерасположения короны, теперь не могли быть смещены, если добросовестно исполняли свои обязанности. Суд Звездной палаты, использовавшийся, как мы видели, Генрихом VII для обуздания баронов, но ставший со временем репрессивным органом, был уничтожен. Такая же участь ждала и суд Высокой комиссии, пытавшийся насаждать религиозное единообразие. Была строго ограничена и определена юрисдикция Тайного совета. Наконец-то были признаны принципы личной свободы и защиты от произвольного ареста, закрепленные в «Петиции о праве». Карл одобрил все эти важные решения. Он уже понял, что в своем стремлении защитить права монархии зашел слишком далеко. Теперь королевская власть опиралась не только на личные инициативы монарха, но и на представительный орган. Вся тюдоровская система государственного управления, унаследованная Стюартами, была потрясена до основания.

После процесса над Страффордом ситуация в Англии изменилась. С того самого дня, когда его голова скатилась под ударом топора, страну охватила консервативная реакция, имевшая место во всех слоях общества. Карл, до недавнего времени чувствовавший себя почти одиноким и поддерживаемый только небольшим числом ненавидимых всеми министров, ощутил вдруг сильную общественную поддержку. Если бы он только позволил этим народным чувствам найти соответствующее выражение, то мог бы, пожалуй, значительно укрепить свое положение. Фанатизм пуританской партии, ее война с официальной церковью, сближение с шотландцами вызвали в английском обществе противодействие. Двор, не имевший возможности повлиять на общественное мнение, мог только наблюдать за изменением умонастроения масс. Если бы корона проявила терпение и мудрость, то могла бы несколько обезопасить себя, не вернув, конечно, всех утраченных позиций. Таким образом, друг другу противостояли уже не парламент и король, а две главные политические силы, которые вплоть до нынешних дней оспаривали право господствовать в Англии. Лишь на заре XX в. англичане перестали ассоциировать эти силы с конкретными властными институтами, столкновение между которыми в XVII в. и способствовало их кристаллизации [89]. Теперь Карл надеялся поправить ситуацию при помощи примирения с Шотландией. Шотландская армия на севере поддерживала тесные контакты с пуританами в парламенте, и для борьбы с ними король не располагал никакими силами. Он решил сам отправиться в Шотландию и открыть сессию шотландского парламента в Эдинбурге. Пим и его приверженцы не могли выдвинуть никаких возражений. Общее мнение склонялось к принятию этого плана. «Если король урегулирует все дела на Севере и установит мир с шотландцами, — писал его секретарь сэр Эдвард Николе, — то это откроет путь к счастливому завершению всех трудностей в Англии». Итак, король отправился в Шотландию. Мечты о единообразии в церковном и государственном управлении двух королевств остались в далеком прошлом. Карл согласился со всем, что прежде вызывало у него ужас. Теперь он стремился привлечь на свою сторону ковенантеров. Он присутствовал на службах в пресвитерианских церквах, внимательно слушал и даже распевал вместе со всеми псалмы. Король дал согласие на установление в Шотландии пресвитерианства. Но все было напрасно: Карла обвинили в причастности к неудавшейся попытке роялистов похитить шотландского вождя, маркиза Аргайла. Шотландцы не желали отказываться от своих заблуждений, и король вернулся в Англию в удрученном настроении.

С казнью Страффорда в Ирландии вновь пришли в движение все те стихийные силы, которые прежде успешно сдерживала созданная им система управления. Ирландский парламент в Дублине, на протяжении нескольких лет изъявлявший полную покорность, поспешил выступить с жалобами на его правление. В то же время у кельтов, продолжавших придерживаться католической веры, английский протестантизм явно вызывал отвращение. Дисциплинированная ирландская армия, созданная Страффордом, была распущена. Королевские министры предприняли робкие попытки воззвать к верноподданническим чувствам ирландских католиков, но все оказалось тщетным. Не только в области Пейл [90], но и по всей стране недовольство голодных и угнетенных ирландцев обратилось на джентри, землевладельцев и протестантов. Осенью 1641 г. ситуация вышла из-под контроля и вспыхнуло восстание, заставившее вспомнить французскую Жакерию [91]. Зажиточные люди вместе с семьями и слугами бежали в города, под защиту стоявших там гарнизонов. «Но, — говорит Ранке, — невозможно описать гнев и жестокость, затопившие всю страну и обрушившиеся на невооруженных и беззащитных людей. Погибли многие тысячи, их тела лежали повсюду, служа пищей для хищников. Религиозные противоречия вступили в страшный союз с национальной ненавистью. Объединялись мотивы Сицилийской вечерни [92] и Варфоломеевской ночи».

Со всех сторон поступали сообщения о невыразимых жестокостях, и правительство нанесло ответный удар. Мужчин безжалостно убивали прямо на месте, в большинстве районов была провозглашена политика уничтожения. Когда рассказы об этих зверствах дошли до Англии, они вызвали у всех настоящий шок, хотя раньше мало кто интересовался событиями в Ирландии, предпочитая заниматься собственными проблемами. Все происходящее сильно повредило интересам короля. Пуританская партия увидела, или по крайней мере заявила, что увидела, в бедствиях, обрушившихся на Ирландию, сценарий, который мог бы воплотиться и в Англии. Пуритане уверяли, что нечто подобное обязательно произошло бы, если бы папистские устремления епископов были поддержаны силой абсолютной власти. Коренных ирландцев они считали дикими зверями, которых следовало убивать на месте. С этого момента они уже были готовы к тому, чтобы расправиться с ними с крайней жестокостью, если посчитают это нужным.

Сам факт отсутствия короля в Лондоне, позволивший парламентским силам в полной мере проявить себя, послужил интересам Карла больше, чем пристальное внимание, которое он на протяжении многих месяцев уделял английским делам. В течение сентября и октября 1641 г. консервативная реакция набирала силу. Кто может обвинять двор в военных заговорах, когда и английская, и ирландская армии уже распущены? Англичане, независимо от своих религиозных и политических убеждений, не желали платить налоги на содержание на своей земле шотландских войск. Пресвитериане не вызывали симпатий у основной массы английского народа, который, не будучи в то же время в восторге от установлений елизаветинской церкви, искал духовного совершенствования в более радикальных сектах, в массовом количестве возникших во время Реформации, или обращался к таким течениям внутри пуританизма, как мер потребовал, чтобы был составлен список тех, кто не согласен с публикацией «Ремонстрации», пытаясь начать процедуру протеста меньшинства. Эта парламентская процедура была характерна для палаты лордов, но в палате общин действовал иной принцип — решение принималось большинством голосов. Палмер спросил, кто готов протестовать. Множество людей вскочили на ноги с криком «Все! Все!». Одни размахивали шляпами, другие тянулись к шпагам, а некоторые даже обнажили оружие. Лишь своевременное вмешательство Гемпдена предотвратило кровопролитие. События в палате общин показали, что парламентские способы решения конфликта исчерпаны, и только война может разрешить его.

Доселе малозаметный член парламента от Кембриджа Оливер Кромвель, человек, обладавший довольно грубыми манерами, сказал Фокленду, когда они выходили из зала: «Если «Ремонстрация» будет отвергнута, я уже на следующее утро продам все, что у меня есть, и никогда больше не увижу Англию; и я знаю многих честных людей, готовых поступить так же решительно». Кромвель, как и многие другие оппозиционеры, обращал свой взгляд за океан, на земли, где царила свобода.

Король, несмотря на то что потерпел поражение в Шотландии и был вынужден усмирять ирландцев, пользовался некоторой поддержкой и сознавал это. Однако окружение побудило его к действиям, оказавшимся ошибочными. Сначала он попытался сформировать министерство, опирающееся на парламентское большинство, заправлявшее в палате общин.

Более десяти, оппозиционных лордов были членами Тайного совета. Но очень скоро эти благородные люди начали без должного уважения отзываться о короле. Отчаянно ища опору, он предложил занять должность канцлера казначейства не кому иному, как самому Пиму. Понятно, что, поступая так, король был весьма далек от действительности. Вместо него канцлером стал Кольпеппер, а Фокленд получил место Государственного секретаря. Затем, поддавшись соблазну отомстить своим врагам, Карл решил осудить за государственную измену пятерых своих главных противников в палате общин. На этот неразумный и опасный шаг его подтолкнула королева Генриетта-Мария. Она обвиняла мужа в трусости, изводила упреками, говоря, что если он не хочет потерять ее, то должен усмирить тех, кто денно и нощно думает о том, как расправиться и с ним, и с ней. Карл дал убедить себя в том, что Пим намерен предать королеву суду.

Четвертого января 1642 г. король в сопровождении трех или четырех сотен своих сторонников отправился в палату общин. Это было беспрецедентное событие — никогда прежде монарх не появлялся в ней. Когда в дверь постучали и стало известно, что король прибыл лично, члены всех партий в изумлении уставились друг на друга. Сторонники короля открыли дверь. При появлении Карла все поднялись. Спикер Уильям Ленталл, оставив свое место, опустился перед монархом на колени. Карл уселся на стул и, выразив палате свое благорасположение, потребовал выдать Пима, Гемпдена, Голлиза, Хейзелригга и Строуда, которым днем раньше было предъявлено обвинение в государственной измене. Однако Пим, заблаговременно предупрежденный одной дамой из окружения королевы, успел принять меры для спасения себя и своих товарищей. Когда король появился, все пятеро уже спустились по ступенькам Вестминстера и скрылись в Сити. Спикер Ленталл не смог предоставить Карлу никакой информации о них. «Мои глаза могут видеть, а уши — слышать только по приказанию палаты», — ответил он. Король, уже осознавший свою ошибку, обвел взглядом собрание. «Я вижу, птички улетели», — неуклюже пошутил он и, добавив еще несколько ничего не значащих замечаний, удалился во главе своих разочарованных и разозленных приверженцев.

Когда Карл уходил, вслед ему раздалось негромкое, но хорошо слышимое восклицание:

«Привилегия!». Его подхватили все присутствующие, и низкий гул голосов провожал Карла до самой двери. И по сей день члены палаты общин от Сити занимают места на скамье казначейства, должны руководствоваться законами, ими самими составленными, и жить под властью правительства, установленного по их собственному согласию». Первого июня 1642 г. парламент предъявил королю «Девятнадцать предложений». В этом документе содержались ультимативные требования о том, чтобы члены Тайного совета, высшие государственные чиновники и наставники королевских детей назначались парламентом. Парламент также претендовал на полный контроль над милицией [93] и армией, посылаемой для усмирения Ирландии, то есть требовал для себя «власти меча». Согласно этому документу, вопрос о церковном установлении также решался парламентом. Если говорить коротко, палата общин предлагала королю отказаться от верховной власти над государством и церковью. Требования ее имели целью не просто решить наболевшие конституционные вопросы — они скрывали в себе потребность разрешить религиозные и классовые противоречия. Пуритане имели подавляющее влияние в парламенте, а при дворе доминировали сторонники англиканской церкви, тяготеющие к католицизму. Новое дворянство, купцы и предприниматели, а также состоятельные сельские арендаторы в некоторых графствах претендовали на политическую власть, почти монополизированную аристократией и лендлордами.

Однако расстановка сил накануне гражданской войны не была такой простой. Брат сражался против брата, отец против сына. Влияние роялистов было очень сильным. Верности парламенту они противопоставили верность короне, пуританскому рвению — англиканское единство. Демократии они предпочитали установленную Богом древнюю королевскую власть. Как «кавалеры», так и «круглоголовые» шли в сражение, руководствуясь верой в высшие цели. В каждом из противоположных лагерей в то же время находились и распутные придворные, амбициозные политиканы и безработные наемники, готовые обогатиться на национальном разобщении; но в целом гражданская война стала трагическим конфликтом противоположных идеалов.

Постоянно растущие требования парламентской партии привлекали к королю новых сторонников. Большая часть знати постепенно примыкала к роялистам; торговцы и купцы в целом склонялись к парламенту, но значительная доля аристократии стояла за Пима, а многие горожане были верными роялистами. Мелкопоместное дворянство и мелкие землевладельцы глубоко разделились в своих политических пристрастиях. Жившие ближе к Лондону в общем симпатизировали парламенту, тогда как север и запад Англии оставались преимущественно роялистскими. Интересно отметить, что обе стороны сражались во имя короля и одновременно поддерживали институт парламента. «Круглоголовые» всегда говорили о «короле в парламенте». Приказы, отданные первому главнокомандующему королевскими силами графу Эссексу, предписывали ему «спасти короля от дурных советников, в чьей власти он оказался», если понадобится — то и силой. Карл клялся, что желает править как конституционный монарх и уважать законы страны. Вопрос не стоял о борьбе абсолютизма против республиканизма, но, как сжато и точно выразился Ранке, «одна партия желала, чтобы доминировал парламент, но не без короля, а другая — король, но не без парламента». При всей значимости классовых и политических противоречий основной движущей силой событий были религиозные споры. Как сказал Кромвель, «религия не была тем, за что поначалу соперничали, но Бог в конце концов подвел борьбу к этому вопросу».

На протяжении более семидесяти лет в Англии царил мир. За исключением немногих офицеров, служивших в Европе, никто не разбирался в военных вопросах. Поначалу «кавалеры», умевшие фехтовать, знающие толк в охоте, имели преимущество над «круглоголовыми». Находясь в Йорке, король с надеждой взирал на Гулль, где хранилось оружие распущенной армии. Сыновья Карла, принц Уэльский и герцог Йоркский, которым в то время было двенадцать и девять лет соответственно, нанесли визит в этот город, где им оказали любезный прием. Но когда король захотел последовать их примеру, то губернатор Гулля сэр Джон Готам закрыл перед ним ворота и приказал вооруженным людям дежурить на стенах. Так как Карл имел в своем распоряжении всего лишь несколько тысяч местных ополченцев, ему пришлось смириться с отпором. В Гулле королю был нанесен сильный удар — оружие имело жизненно важное значение.

Двадцать второго августа 1642 г. Карл поднял свой штандарт в Ноттингеме — как город, так и графство заявили о своей верности ему. Он обратился ко всем сторонникам монархии, призвав их исполнить феодальный долг. Для многих дворян, тех, кто мирно встречались друг с другом, сидели за одним столом, были связаны кровью или родственными узами, начавшаяся гражданская война стала настоящей трагедией: после этого августовского дня они уже больше никогда не улыбались друг другу, не встречались, кроме как на поле боя, а при Марстон-Мур, при Ньюбери или при Нейзби разрубили мечом все узы любви и смыли кровью память о старинной дружбе.

В Ноттингеме в распоряжении короля имелось только восемьсот всадников и триста пехотинцев, и поначалу казалось сомнительным, что королевская армия вообще может быть собрана. Но жестокость парламента сослужила ему хорошую службу: к концу сентября Карл располагал уже 2 тысячами всадников и 6 тысячами пехотинцев. Спустя несколько недель их число увеличилось более чем в два раза, и силы продолжали прибывать со всей страны. Королева Генриетта-Мария, нашедшая убежище в Голландии, прислала оружие и опытных офицеров. Необходимые для этого средства были выручены от продажи драгоценностей короны, которые королева захватила с собой при отъезде. Многие представители знати снабжали короля деньгами. Маркиз Ньюкасл, как сообщается, потратил на роялистское дело почти миллион фунтов стерлингов, а маркиз Вустер — 700 или 800 тысяч. В Оксфордском университете расплавили драгоценную утварь, и этому примеру последовали многие другие. Когда в Кембриджском университете вознамерились сделать то же, Кромвелю пришлось вмешаться и силой заставить университетские власти отказаться от своего намерения.

Тем временем «круглоголовые» располагали куда более значительными средствами, собирая налоги и одалживая деньги у лондонских богачей. Они набрали и обучили двадцатипятитысячную армию, во главе которой стоял Эссекс. Многие полки были сформированы лично теми или иными известными оппозиционерами. Кстати, такая же картина наблюдалась и у роялистов. Но если король мог лишь дать поручение набрать полк или отряд кавалерии, то парламент предоставлял своим войскам еще и оружие и снаряжение. Качество парламентских войск было ниже, но они компенсировали недостаток дисциплины и воинского умения усердием и рвением. Лондонская милиция, обученная немецкими инструкторами, представляла собой силу, с которой нужно было считаться. Флот встал на сторону парламента и блокировал побережье.

Король, умело избегая встречи с армией Эссекса, двинулся на запад, чтобы соединиться с валлийскими подкреплениями и затем нанести удар по Лондону, подойдя к столице по долине Темзы. Когда об этом стало известно, Лондон охватила паника. Королю направили обращение, предлагая вернуться в столицу и примириться с парламентом, одновременно Эссекс получил предписание догнать армию Карла. Король не решился расположить свои силы между войсками в Лондоне и преследующими его частями Эссекса. Двадцать третьего октября 1642 г. недалеко от Эджхилла королевская армия обрушилась на преследователей прежде, чем их арьергард, приближавшийся к деревне Кайнтон, успел подойти. Сражение при Эджхилле продемонстрировало крайнюю невежественность обеих сторон в военном деле.

Принц Руперт Рейнский, племянник короля [94], еще совсем недавно вместе со своим младшим братом, принцем Морисом, участвовавший в войнах на континенте, взял на себя командование кавалерией. Он атаковал и смял конницу парламента. То ли движимый азартом, то ли не сумев справиться с дисциплиной в собственных войсках, Руперт, преследовал «круглоголовых» до деревни Кайнтон, где разграбил их тыловой обоз. Тем временем королевской пехоте, оставшейся без поддержки кавалерии, пришлось противостоять натиску «круглоголовых», располагавших несколькими конными отрядами. В результате беспорядочного и кровопролитного боя даже гвардия короля оказалась разбитой. Пушки Карла были захвачены. Королевское знамя оказалось на время в руках противника, а знаменосец, сэр Эдмунд Верней, погиб. Приближение арьергарда парламентских войск во главе с Гемпденом заставило кавалеристов принца Руперта прекратить грабеж обоза противника. Они возвратились на поле боя и вновь включились в сражение, что позволило королевским силам избежать полного разгрома. Обе стороны вернулись на исходные позиции. В сражении при Эджхилле полегло по меньшей мере 5 тысяч англичан. Двенадцать сотен погибших были преданы земле викарием Кайнтона.

Если бы роялисты победили в битве при Эджхилле, то, вероятно, гражданская война закончилась бы и Карл вышел бы из нее победителем. Но сражение не принесло победы ни одной из сторон. Эссекс вновь двинулся на Лондон, фактически отступая. Король занял Банбери и с триумфом вошел в Оксфорд. Этот город оставался его штаб-квартирой до самого конца войны.

Возникает вопрос: мог ли король достичь Лондона раньше Эссекса и что бы случилось, если бы он это сделал? На следующий день после сражения принц Руперт настаивал именно на походе на Лондон. Представляется вероятным, что короля ждали бы тяжелые бои с лондонцами; кроме того, его мог атаковать с тыла Эссекс, все еще сохранявший численное преимущество. Но теперь король наступал из Оксфорда, и Карл довольствовался тем, что разоружил и разогнал местную милицию, оказавшуюся у него на пути. В то же время послы парламента вручили ему новое обращение, и переговоры между противниками начались без формального перемирия. Передовые полки Эссекса быстро приближались к столице и уже установили связь с ее защитниками. Недалеко от Лондона на них обрушился Руперт, и на Темзе произошел бой. Принц обратил противника в бегство и преследовал с большой жестокостью. Стороны обвиняли друг друга в измене. Парламент заявил, что невинные люди подверглись нападению, что с ними обращались с немецкой жестокостью и что больше всего достойно порицания — то, что случилось это тогда, когда велись переговоры. Роялисты указывали на то, что нападение диктовалось военной необходимостью, так как Эссекс шел на соединение с лондонскими силами. «Круглоголовые» несправедливо обвинили Карла в вероломстве, не принимая во внимание тот факт, что перемирие объявлено не было. Несколько дней спустя у Тарнхэм-Грин, в нескольких милях к западу от Лондона, король столкнулся с объединенными силами армии Эссекса и лондонского гарнизона. Сторонники парламента имели численный перевес более чем в два раза. Они обстреляли войска Карла из пушек, после чего он был вынужден отступить к Оксфорду. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что Карлу идти на Лондон после сражения при Эджхилле было нецелесообразно. Возможно, король мог бы добиться успеха, но не исключено, что мог встретиться с превосходящим его по силе противником и потерпеть полное поражение. Так закончились боевые действия в 1642 г.

* * *

Вся страна следила за столкновениями парламентской и роялистской армий. Каждое графство, каждый город, каждая деревня разделились; нередко даже члены одной семьи оказывались в разных лагерях. Обе стороны надеялись, что противники договорятся между собой и в конечном итоге наступит мир. Когда стало очевидно, что ничего подобного не происходит и впереди предстоит долгая и упорная борьба, роялисты, презиравшие пуритан, и сторонники парламента, ненавидевшие монархистов, перестали сдерживать свои чувства. Боевые действия и грабежи охватили всю страну. В гражданской войне переплелись борьба за решение конституционных вопросов, религиозные конфликты и бесчисленные местные раздоры. Еще в XIX в. северные и западные части страны голосовали в основном за консервативную партию, а южные — за либеральную; даже географически линия фронта, разделившая полярные политические силы, оставалась неизменной долгие десятилетия.

Разделение, которое произвела гражданская война в Англии, имело далеко идущие последствия; его следы прослеживаются на протяжении последующих двух столетий, и даже в нынешней Англии в условиях всеобщего избирательного права можно найти его примеры, что свидетельствует о том, какой глубокий след она оставила в истории страны и сознании народа. С начала 1643 г. война становится всеобщей: в нее были вовлечены все классы и общественные группы, все политические и религиозные партии. Порты и города, центры мануфактурного производства, по большей части стояли за парламент, а старая Англия сплотилась вокруг Карла. На севере и западе успех был за королем. Именно на север прибыла из Голландии королева Генриетта-Мария. Преодолев морскую блокаду, она привезла значительное число пушек и боеприпасов в город Бридлингтон на йоркширском побережье. Военные корабли парламента преследовали ее по пятам. Подойдя к берегу настолько близко, насколько это позволял отлив, они открыли огонь по дому, в котором спала королева. Охранявшие королеву люди заверили ее, что защитят и ее корабль, и оружие, и она спешно укрылась от обстрела в близлежащей деревне, не успев даже толком одеться. Бомбардировку Бридлингтона, осуществленную по личному распоряжению адмирала Бэттена, сторонника парламента, многие считали неоправданной и неприличной — в XVII в. еще ценились рыцарство и уважение к женщине. В XX в. русская императрица была убита в подвале, словно преступница, и это не имело широкого общественного резонанса [95].

Генриетта-Мария вступила в Йорк при всеобщем ликовании сторонников короля. За ней двигался внушительный обоз с пушками. Королеву приветствовали огромные толпы верных Карлу людей. Прежде некоторые полагали, что она склонит мужа к миру. Вышло наоборот — эта неустрашимая женщина вдохновила роялистов на борьбу, как в свое время Маргарита Анжуйская [96].

После битвы при Эджхилле парламент засомневался в полководческих способностях Эссекса.

В его пользу были настроены те, кто стремился к миру, но те, кто хотел войны до победного конца, высказывались за кандидатуру сэра Уильяма Уоллера, в то время командовавшего армией на западе. Хотя именно в северных графствах король имел наиболее внушительную поддержку, решающие события поначалу происходили не там. Жители Корнуолла проявили преданность делу короля и незаурядное мастерство и смелость в бою. К тому же войсками роялистов здесь командовал самый дальновидный и умелый из генералов-«кавалеров» сэр Ральф Гоптон. Силы парламента и короля под командованием Уоллера и Гоптона трижды сходились в ожесточенных схватках. Обоих этих полководцев связывала теплая личная дружба, но, как писал своему противнику Уоллер, «каждый должен выполнять свои обязанности честно и преданно». При Лансдауне, возле Бата, корнуолльцы Гоптона пошли штурмом на позиции Уоллера. Главной силой Уоллера была лондонская кавалерия. Полностью закованные в броню, эти всадники были похожи на движущиеся крепости, и обе стороны называли их «крабами». Наступление роялистов на позиции «крабов» посеяло среди них панику. Уоллер потерпел поражение, но и потери Гоптона оказались столь велики, что ему пришлось укрыться в Девизе. Сам Гоптон был ранен при взрыве чуть ли не единственной в его армии повозки с порохом. Его кавалеристы, которыми командовал принц Морис, бежали. Однако принц успел вернуться со свежим подкреплением из Оксфорда. Роялисты снова атаковали, согнав «крабов» с возвышенности, которую они занимали, а Гоптон, выступивший из Девиза с пехотой, довершил разгром.

Вдохновленный этими победами, Руперт объединенными силами оксфордской армии и войск Гоптона атаковал город Бристоль, который тут же капитулировал. Бристоль был вторым по значимости городом Англии, и его жители в целом поддерживали короля. В лице Руперта они видели своего освободителя. Бристольцы преодолели сопротивление парламентского гарнизона, а находившиеся в порту военные корабли перешли на сторону Карла, возродив в сердцах роялистов надежду на создание королевской эскадры, которая могла бы контролировать Бристольский пролив. Так король стал хозяином Запада.

У сторонников короля неплохо шли дела и в Йоркшире. Здесь парламентскими силами руководили лорд Ферфакс и его сын сэр Томас Ферфакс. В основном парламентские полки были сформированы из отрядов Лидса, Галифакса и Бредфорда, трех очень населенных и богатых городов, которые, по словам историка Кларендона, писавшего через несколько лет после этих событий, «завися целиком от производителей сукна, естественно, презирали джентри».

Ферфакс осадил Йорк, но маркиз Ньюкасл, человек не имевший военных способностей, но абсолютно преданный королю, повел свои силы на выручку горожанам, а несколько позднее, летом, взял верх над Ферфаксами при Эдуолтон-Мур. На стороне парламента выступили теперь и крестьяне, вооруженные серпами или дубинками. В боях они несли самые тяжелые потери. После этого поражения «круглоголовых» единственным плацдармом парламента на севере остался Гулль. Губернатор Скарборо Хью Чолмли, видный член парламента, покинул ряды его сторонников, приведя свои войска в стан короля и сдав город. Губернатор Гулля Готам, доселе твердый сторонник «круглоголовых», последовал его примеру и перешел в ряды своих недавних врагов — отчасти под влиянием речей одного из своих пленников, лорда Дигби, но в основном, конечно, под впечатлением от успехов короля. Полтора года назад, когда захват королем хранившихся в Гулле боеприпасов и снаряжения мог сыграть решающую роль, Готаму легко бы удалось склонить город на сторону Карла. Но за прошедшее время жители Гулля укрепились в своем намерении поддерживать парламент, и они не изменили своим взглядам. Губернатора и его сына арестовали и морем отправили в Лондон. Между тем и в центральных графствах роялисты добились успеха. Сторонники короля Гастингсы взяли верх в Лестершире, Кавендиши — в Линкольншире. Роялисты захватили Линкольн после острой схватки возле Гейнсборо, когда столкнулись войска Чарльза Кавендиша и полковника Кромвеля, впервые возглавившего им лично набранный и обученный отряд кавалерии. В сражении при Гейнсборо Чарльз Кавендиш потерпел поражение и был убит, но это не помешало «кавалерам» овладеть Линкольном.

Карл I имел определенные полководческие способности. Он не обладал стратегическим мышлением и быстротой действия — качествами, необходимыми гениальному военачальнику, но умел разбираться в деталях военных операций, мог оценить общую ситуацию и отличался смелостью в бою. С начала 1643 г. он стал склоняться в пользу генерального наступления на Лондон. Король планировал, что Гоптон с запада, Ньюкасл с севера, а он сам из Оксфорда выступят в направлении Лондона и, соединившись, разгромят мятежную столицу. До середины лета 1643 г. ход кампании, как казалось, благоприятствовал осуществлению этого решительного плана; но у короля не было ни ресурсов, ни власти для того, чтобы провести столь крупную комбинацию. Тяжелые бои на западе стоили ему лучших приверженцев. Маленькая армия Гоптона упорно двигалась на восток через Гемпшир и Сассекс, но встречала сильное сопротивление, тогда как роялистские войска на западе Англии, которые должны были поддержать ее, довольствовались тем, что пытались блокировать Плимут, но столь неудачно, что даже не могли воспрепятствовать вылазкам гарнизона города, преданного парламенту. Всего лишь один-единственный верный парламенту город на территории в целом роялистски настроенной области затруднял королю набор местных войск для крупной кампании. Никто не смог отговорить маркиза Ньюкасла от атаки на Гулль. Он хотел взять город с суши, так как сильные приливы не позволяли построить плавучий бон, чтобы отрезать порт от моря. Без его поддержки надеяться на успешный поход на столицу не приходилось. Королева и некоторые наиболее горячие советники настаивали на наступлении на Лондон без чьей-либо помощи. Но почему атаковать надо было именно Лондон? Глостер был единственным бастионом, оставшимся у парламента на территории между Бристолем и Йорком. Его падение открыло бы реку Северн для прохода роялистских флотилий и барж с военными грузами, а также объединило бы поддерживавшие короля Оксфордшир и западные графства с роялистским Уэльсом. В итоге король, пребывавший в зените военных успехов, решил осадить Глостер. Возможно, он был прав.

Англичане упрямы, и часто их больше волновало то, что непосредственно их затрагивало, чем то, что происходило в соседних графствах. Кроме того, губернатор Массей, как считалось на основании данных им серьезных обещаний, был готов перейти на сторону Карла. Вот почему 5 августа 1643 г. войска короля начали окружать Глостер.

Тем временем в Лондоне лидер парламента Джон Пим, душа и сердце «круглоголовых», оказался в трудном положении. Пока что ситуация складывалась не в пользу парламента и надежды на то, что она улучшится, не было. В качестве главы правительства Пим был обязан собирать деньги на все менее популярную войну, используя при этом методы, столь же мало соответствующие защищаемым им принципам, как и те, к которым прибегал Карл в борьбе против шотландцев в 1640 г. Среди используемых им средств были принудительные займы и прямое налогообложение чуть ли не всех граждан. В столице заметно усилились роялистские настроения. Многие требовали прекращения войны. Совет Сити не отступал от своих позиций, но и мнение роялистов уже приходилось принимать во внимание. Однажды в тюрьме оказалось сразу семьдесят купцов, отказавшихся платить налоги, которые они считали незаконными. В другом случае у Вестминстера собралось несколько сотен женщин, требовавших заключения мира. Когда к ним подъехали вооруженные всадники, женщины попытались вытащить их из седел. «Бросим эту собаку, Пима, в Темзу!» — кричали они. Тогда солдаты обнажили сабли и начали плашмя хлестать ими женщин. Несчастных еще долго преследовали, и многие из них получили ранения, прежде чем смогли убежать. Палата лордов, состоявшая в то время менее чем из двадцати пэров, вынесла резолюцию, в решительном тоне призывавшую начать мирные переговоры. Палата общин, собравшись в непривычно малом составе, незначительным большинством голосов была вынуждена согласиться с предложением пэров. Больной раком Пим доживал последние дни. Его знаменитый коллега, Гемпден, умер от ран в начале года после стычки с кавалерией Руперта. Судьба горько посмеялась над Пимом: единственной наградой ему за противостояние произволу короны стал крах всего его дела. Смерть приближалась к нему в обстановке, близкой к катастрофе. Оставшийся неустрашимым, он стойко выдержал все трудности и в последние месяцы жизни смог даже склонить чашу весов в пользу парламента. Все влияние пуритан в Лондоне было мобилизовано для противостояния попыткам добиться мира. Проповедники обрушили на паству всю силу своего убеждения, воинствующие толпы осаждали Вестминстер. Палата общин отменила свою примиренческую резолюцию и потребовала снятия осады с Глостера.

Главнокомандующий силами парламента граф Эссекс уже утратил доверие как военачальник; кроме того, его подозревали в политическом бессилии. Будучи верным избранному им делу парламента, он стремился к мирному урегулированию конфликта с короной. Его план, при всем том, что имел серьезную цель, выглядел фантастическим. Он предлагал, чтобы король удалился от своей армии и занял позицию августейшего нейтралитета, тогда как «кавалеры» и «круглоголовые» сошлись бы равными силами, пешими и конными и с одинаковым числом пушек, в назначенном месте и бились бы до тех пор, пока Бог не вынесет свое решение, которое должны будут принять все. То было по сути завуалированное предложение мира. Однако вместо этого ему было приказано идти на выручку Глостеру. Он согласился, возможно, втайне надеясь остановить гражданскую войну. Лондонская милиция выступила в путь, преисполненная решимости. На улицах ликующие толпы провожали покидающую город армию. Стремление взять верх над королем снова охватило большую часть населения столицы.

В Глостере губернатор Массей не оправдал надежд короля. Пуритане не дали ему ни малейшей возможности совершить измену. Когда Карл потребовал сдачи города, к нему явились в качестве парламентеров два джентльмена, сообщив, что «они могут подчиниться требованиям Его Величества только тогда, когда таковые будут переданы им через обе палаты парламента». Едва покинув лагерь короля, они прикрепили к своим головным уборам оранжевые кокарды армии Эссекса, что было сочтено высшим проявлением неприличия. В то время военное искусство в Англии находилось на очень низком уровне, и методы ведения осады не дали требуемого результата. По сравнению с крупномасштабными, заранее спланированными операциями позднейших времен осады в годы гражданской войны были неэффективны и примитивны. Как правило, несколько артиллерийских батарей, слабо обеспеченных порохом и ядрами, пытались проделать брешь в городской стене, после чего в бой вступала пехота, вооруженная саблями и мушкетами. Все это продолжалось до тех пор, пока у осажденных не заканчивалось продовольствие или же они из страха перед грабежами не шли на капитуляцию. Королевские генералы под Глостером действовали примерно таким же образом, и все усилия Карла захватить город не увенчались успехом. Вскоре появились и оранжевые кокарды: в начале сентября 1643 г. подошли армия Эссекса и лондонская милиция, что создало угрозу для Карла. Ему ничего не оставалось, как снять осаду и отступить в Оксфорд.

Эссекс с триумфом вступил в Глостер, но очень скоро выяснилось, что в городе не хватает боеприпасов и продовольствия. К тому же он столкнулся с новой угрозой: теперь между городом и столицей стояли роялистские войска. Обе армии направились к Лондону и 20 сентября 1643 г. сошлись в битве у городка Ньюбери в Беркшире. Сражение было долгим и жестоким. Уже не в первый раз кавалерия Руперта разбила противника, но не смогла сломить сопротивления лондонских пикейщиков и мушкетеров. Каждая сторона потеряла около трети войск; у роялистов погибло немало известных людей. Среди них оказался и лорд Фокленд, уже давно искавший смерчи, чтобы не видеть ужасов гражданской войны, выносить которые он больше не мог. Исход битвы оставался неясным до наступления темноты. Эссекс приготовился к тому, чтобы возобновить ее на рассвете, но король отступил, оставшись без пороха. Он был удручен потерей многих личных друзей. Теперь для «круглоголовых» дорога на Лондон была открыта.

План действий короля провалился. Тем не менее кампания 1643 г. складывалась для него благоприятно. Он получил контроль над значительной частью Англии. Его войска в целом превосходили по своим боевым качествам «круглоголовых». Позиции, утраченные им в начале войны, были частично восстановлены. Многие сторонники парламента начали постепенно переходить в королевский лагерь. Все видели, что соперники мало в чем уступают друг другу. В умы людей, оказавшихся по разные стороны баррикад, стали закрадываться мысли о мире. Но не об этом думал Пим: он обратил взгляд на Шотландию. Предоставляя союзникам крупные денежные средства, он побудил шотландскую армию, численностью примерно 11 тысяч человек, вмешаться в английский конфликт. Двадцать пятого сентября 1643 г. руководимый им парламент подписал договор с шотландцами, получивший название «Торжественная Лига и Ковенант». По сути это был договор о военном союзе, имевший целью продолжение войны и выдержанный в стиле заявления о религиозных убеждениях. Восьмого декабря Пим умер, так и не дождавшись успеха, но и не сломленный неудачами. Он поступился своими личными делами ради общественных интересов, и его поместье обанкротилось бы, если бы парламент в знак выражения скорби и благодарности не оплатил его долги. Он остается самым знаменитым из «старых парламентариев», человеком, который более других потрудился для установления в Англии конституционной монархии — такого государственного устройства, которое прекрасно функционирует и по сей день.

Л. Ранке дал Пиму высокую оценку. «Он обладал талантами, — пишет историк, — созданными для времени революций: он был способен как потрясти или уничтожить существующие институты, так и учредить новые; он был решителен, когда надо было принять твердые меры и изобретателен, когда вставал вопрос о том, чтобы найти подручные средства для их осуществления; дерзок в своих проектах, но практичен в их исполнении, одновременно активен и неуступчив, смел и осторожен, последователен и гибок, внимателен к своим друзьям и лишен внимания к тем, против чьих прав воевал. В Пиме есть нечто от Сиейеса и Мирабо [97]; он один из величайших революционных вождей, известных истории. Люди, подобные ему, своими действиями расшатывают вековые устои общества, но, однако, в целом история развивается не на тех принципах, которые они закладывают».

Зимой 1643–1644 гг. наступило затишье. Карл I ободрился, получив помощь от Людовика XIII, брата своей жены, который после смерти всесильного министра Ришелье в декабре 1642 г. укрепил свою власть, и от короля Дании. Граф Ормонд заключил в Ирландии перемирие с католиками, которые оставались верны Карлу, несмотря на памятные всем жестокости англичан. В лагере роялистов даже подумывали о том, чтобы привлечь на свою сторону ирландских папистов, и слухи об этом немало повредили делу короля. Но прекращение боевых действий в Ирландии позволило перебросить в Англию полки ирландских протестантов и другие королевские части, сыгравшие впоследствии заметную роль в войне. Карл так и не распустил парламент, который воевал с ним, потому что этим он нарушил бы закон 1641 г., делавший его фактически постоянным, и много других законов, уважаемых его сторонниками. Ввиду этого он объявил о том, что парламент в Вестминстере более не является независимым, и созвал в Оксфорде контрпарламент, пригласив туда всех, кто добровольно оставил легитимный орган или был из него исключен. На призыв короля откликнулись многие: 22 января 1644 г. в Оксфорде собралось восемьдесят три пэра и сто семьдесят пять членов палаты общин.

Но все успехи Карла блекли на фоне прибытия в Англию шотландской армии, состоявшей из 18 тысяч пехотинцев и 3 тысяч всадников, которая перешла Твид в январе 1644 г. За эту помощь лондонский парламент платил ежемесячно 31 тысячу фунтов, а также обеспечивал солдатам экипировку. Помимо денег, в некотором смысле наемные шотландские войска планировали получить и другую цену. Они стремились с корнем вырвать епископат и силой навязать Англии пресвитерианскую систему церковного управления — заметные перемены, особенно если вспомнить, что лишь шестью годами раньше Карл и архиепископ Лод пытались внедрить в Шотландии англиканское церковное устройство. Теперь шотландцы уже не защищали свои религиозные свободы — они стремились заставить английскую нацию, превосходящую их как численно, так и силой, принять их идеи. Перспективы перед честолюбивыми шотландцами открывались заманчивые: в их распоряжении были две страны; их пригласили в более богатое королевство, чем их собственное. Они служили не только собственным интересам, но и Всевышнему, и им была обещана за это не только плата наличными, но и гарантия спасения души. Справедливости ради нужно сказать, что Эдинбургская ассамблея, склонившаяся в пользу такой политики, вовсе не отражала мнения большинства.

Примечания:

Суды квартальных сессий — суды в графствах и городах с участием присяжных заседателей, созывавшиеся раз в три месяца. — Прим. ред.

«Лагерь золотой парчи» (англ. Field of Cloth of Gold, фр. Le Camp du Drap d'Or) — прозвание, которое получило место мирных переговоров Генриха VIII Английского и Франциска I Французского, проходивших с 7 июня по 24 июня 1520 г., и сама эта встреча из-за необыкновенной роскоши свиты обоих королей.

Это было сделано для того, чтобы избежать огласки замысла палаты в отношении Страффорда. — Прим. ред.

Уайндбэнк Френсис (умер в 1645) — Государственный секретарь, личный секретарь Карла I, ставленник Лода. — Прим. ред.

Джон Финч заслужил гнев оппозиции тем, что способствовал принятию незаконного решения судей в деле о «корабельных деньгах» и решительно проводил в жизнь незаконные мероприятия правительства Карла. — Прим. ред.

Св. Августин — первый архиепископ Кентерберийский, в 596 г. был отправлен папой Григорием Великим в Англию с целью распространения христианства. Положил начало английской церковной организации. — Прим. ред.

Генеральный солиситор — один из советников короля по юридическим вопросам, входил в число членов Тайного совета. — Прим. ред.

Автор имеет в виду два главных политических течения, на протяжении четырех столетий оказывающих определяющее влияние на Английское государство — консервативное и либеральное. — Прим. ред.

Пейл, или Английский Пейл — первоначально колония Англии на северо-востоке Ирландии с центром в Дублине, существовавшая до конца XVI в. В XVII в. область Пейл была по-прежнему населена преимущественно англичанами. — Прим. ред.

Жакерия — крестьянское восстание во Франции в 1358 г. Относится к числу самых крупных подобных выступлений. — Прим. ред.

Сицилийская вечерня — народное восстание на острове Сицилия, направленное против французов (1282 г.). — Прим. ред.

Милиция — войска местного ополчения. — Прим. ред.

Сын курфюрста Пфальцского Фридриха и Елизаветы Пфальцской, дочери Якова I. — Прим. ред.

Автор имеет в виду расстрел семьи Николая II в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге 17 июля 1918 г. — Прим. ред.

Маргарита Анжуйская — супруга короля Генриха VI, игравшая активную роль во время войны Роз. — Прим. ред.

Э. Ж. Сиейес (1748–1836) и О. Г. Р. Мирабо (1749–1791) — деятели Французской буржуазной революции. Сиейес участвовал в выработке «Декларации прав человека и гражданина», был одним из основателей Якобинского клуба. Мирабо — депутат Генеральных Штатов от третьего сословия, сторонник конституционной монархии. — Прим. ред.

Оглавление