С распадом в 1928 г. Русской группы Чжан Цзучана русские образовали новый отряд у Чан Кайши. Это были в основном «техники», летчики и чины бронепоездов. Генерал-майор Иннокентий Сергеевич Мрачковский, перешедший в октябре 1928 г. на сторону Гоминьдана, стал полковником у Чан Кайши. Об этом человеке надо рассказать особо. Говоря о своих мотивах поступления в китайскую армию, этот бывший офицер Сибирского казачьего войска заявил: «Я не приспособлен к мирной жизни, к жизни вне армии. Я пытался продавать лимонад в киоске фруктовых вод. Это мне претило»[1280]. Но не последнюю роль в этом шаге сыграла его несчастная любовь к двадцатилетней девушке. Самому ему в 1924 г. было тридцать пять лет, и он был уже почти лысым, так что молодая невеста досталась его более молодому брату Георгию, ставшему смотрителем на постройке новых зданий в Циндао. Это было спокойное и хорошо оплачиваемое место. Мрачковский в числе первых вступил в отряд Нечаева полковником, в начале 1925 г., и быстро продвинулся по службе. Его назначили артиллеристом на один из импровизированных бронепоездов Чжан Цзучана с русской командой, который представлял собой железнодорожные платформы, обложенные мешками с песком, все вооружение которого составляло два 75-мм орудия и несколько пулеметов. Но по данным Мрачковского, «даже такой бронепоезд наводит ужас на противника. Вы бы видели, как китайцы бегут при одном виде бронепоезда. Стоит ему появиться в расположении позиций противника, как они бросают оружие и разбегаются с криками: «Ламеза!»[1281] Но это наблюдалось в первые годы гражданской войны в Китае. Мрачковский писал, что «первое время, когда мы сражались против неорганизованных, бедно одетых и плохо вооруженных солдат-крестьян генералов У Пэйфу и Фына Юйсяна, война казалась нам просто прогулкой. Все, что нам надо было сделать, – это продвинуть наш бронепоезд к их позициям, сделать несколько выстрелов из больших орудий – и бой выигран. Нам, собственно, и сражаться-то не приходилось. Все, что надо было, – это двигаться вперед. Так мы двигались до реки Янцзы, где встретились с войсками генерала Чан Кайши. К нашему удивлению, он оказался неплохим генералом. Что нас поразило, что его войска были хорошо организованы и не впадали в панику перед нашими бронепоездами. Однажды войска Чан Кайши поймали нас в ловушку, и нам с трудом удалось выйти из окружения, спасаясь от солдат этого таинственного малоизвестного тогда генерала. Они подорвали наш бронепоезд, что само по себе было неслыханным достижением для китайских солдат. Очевидно, их кто-то научил это делать. Короче говоря, они взорвали полотно железной дороги впереди нашего бронепоезда, а потом позади и затем открыли огонь по нам из спрятанных пушек, и довольно меткий огонь. Нам ничего другого не оставалось, как бросить свой бронепоезд и пробиваться через китайские линии в пешем строю. В темную ночь мы пошли на прорыв, и только половина из нас вышла из окружения. Остальные погибли и остались там лежать навеки. Все, что у нас было, – это карабины и револьверы. Когда все патроны были израсходованы, мы бились ножами, кулаками и, наконец, зубами. Но мы все же пробились и сумели соединиться с нашей пехотой и кавалерией»[1282].

После тяжелой работы командиром бронепоезда он получил на полгода довольно безопасную и хорошо оплачиваемую должность коменданта железнодорожного узла Цинанфу. Однако в апреле, когда фронт приблизился к Цинанфу, спокойствие пропало. По времени это совпало с получением известия о свадьбе брата с его любимой девушкой. На несколько дней это выбило его из колеи: «Обычно энергичный и требовавший строгой дисциплины от своих подчиненных, комендант города совершенно переменился. Никто его не узнавал, в особенности ввиду того, что положение на фронте за последние дни стало критическим. Через 2 дня после этого он получил телеграмму от Чжан Цзучана, что город будет сдан, так как китайские части Северной коалиции изменили и перешли к ее противникам. Враг стремительно продвигался к городу, и надо было срочно эвакуировать из него все ценное. Мрачковский встряхнулся. Апатии как не бывало. Он вновь вернул себе свое обычное самообладание и стал таким же спокойным, расчетливым офицером, каким он был раньше. Немедленно он же организовал оборону города. Тысячи китайских кули были мобилизованы и посланы на окраины города рыть окопы и укрепления. В окопы были посланы китайские войска с приказанием отбиваться от наступающего противника, но позади их в стратегических пунктах были помещены русские пулеметчики со строгим приказанием открыть огонь по своим же союзникам, если те вздумают бросить оружие или отступать»[1283].

Но эти меры не спасли положения, так как войска Северной коалиции дрогнули на всем фронте, и Цинанфу был сдан.

Вместо ожидаемой казни, Мрачковского перевели из лагеря в дальнем провинциальном городишке Западного Китая в Сиань. Там ему предложили прежнюю должность командира бронепоезда. После развала Северной коалиции и примирения Чан Кайши с Чжан Сюэляном Мрачковского и других русских решили уволить. Но гражданская война в Китае не закончилась, а лишь немного затихла. Вместо сокрушенных маршалов перед Чан Кайши возник враг новый – коммунисты, поддерживаемые СССР.

Для борьбы с ними нужны были профессиональные военные типа Мрачковского. В итоге его назначили начальником китайской артиллерийской школы в Сиане, в которой обучали молодых офицеров «премудростям и особенностям математических вычислений и выкладок, а также умелой стрельбе из орудий полевой артиллерии»[1284]. Работа со способными китайскими офицерами и курсантами Иннокентию Сергеевичу нравилась, временно прерванная военная жизнь его продолжалась.

В 1932 г. его бронепоезд с русскими командами отметился во время столкновения с японцами[1285]. В дни Шанхайского конфликта газеты были полны описаниями эпизодов боевой жизни «непобедимого» бронепоезда русского командира, «полковника Х». Но фамилия Мрачковского почти нигде не упоминалась, а только говорилось, что он – бывший офицер царской армии, участник Первой мировой войны.

Каждую ночь его бронепоезд подходил к Северному вокзалу Шанхая и начинал меткий обстрел японцев тяжелыми 205-мм орудиями, иногда даже ставил прицел на японское консульство, расположенное на берегу реки Хуанпу, или на японский флагман крейсер «Идзума». Еще больше Мрачковский стал докучать японцам, когда на его бронепоезд было установлено мощное 305-мм орудие, прозванное «Большой Бертой». Всю ночь на головы японцев с гудением падали смертоносные «подарки». Часа за два до рассвета бронепоезд умолкал и исчезал. Его отводили в один из секретных тоннелей, где не могла достать авиация. Разъяренные японцы утром посылали на поиски ненавистного бронепоезда десятки самолетов, они совершали тысячи вылетов к Нанкину, но результата так и не достигали. Японские летчики сбрасывали бомбы на железнодорожные пути, уже разрушенные вокзалы и депо, чтобы затруднить действия проклятого бронепоезда. Но стоило только с наступлением сумерек самолетам исчезнуть, как из всех щелей, ям, нор и окопов вылезали тысячи китайцев. Они быстро подбегали к громадным кратерам, оставленным бомбами на месте полотна железной дороги, засыпали их землей, настилали рельсы и шпалы. И таинственный «бронепоезд-призрак», как его окрестили в Шанхае иностранцы, с регулярным постоянством приходил каждую ночь и метко укладывал на позиции врага тяжелые снаряды. Это продолжалось, пока истощенная непрерывными боями 19-я армия Китая не покинула Шанхая. Вскоре боевые действия прекратились. Еще слабая китайская армия была разбита. На пять лет имя Мрачковского забыли, пока в 1937 г. японцы снова не напали на Китай и не началась новая японо-китайская война, растянувшаяся до 1945 г.

В 1937–1938 гг. имя Мрачковского снова гремело в боевых сводках. Ненавистный «полковник Х» снова доставил врагу массу неприятностей. Но японцы снова разбили китайскую армию и заняли большую часть Китая. Однако борьба продолжалась. СССР послал в Китай до 5 тысяч военных советников, в том числе целые эскадрильи летчиков, из которых погибло 217 человек. Широким потоком шли в Китай военные грузы. В это время Мрачковский выполнял секретную миссию по заданию Чан Кайши. Находясь нелегально в Шанхае, он по тайной радиостанции передавал в Чунцин секретные данные о японских войсках, планах их командования и т. д. Своей работой он доставил много неприятностей японцам. 7 декабря 1941 г., после оккупации Шанхая, положение Мрачковского резко ухудшилось. Если раньше он мог почти безопасно выполнять задание, то теперь каждую минуту ему грозила гибель. Вскоре японская жандармерия узнала, что у нее под носом работает радиопередатчик, раскрывающий врагу все военные планы, и что этой работой руководит все тот же неуловимый «полковник Х», с которым у японцев были старые счеты. Генерал Доихара, начальник японской контрразведки, «Лоуренс Маньчжурии», был в ярости. Он был главным действующим лицом и закулисным актером в инцидентах Японии и Китая в 1930-х гг., через которые японцы прихватывали крупные куски китайской земли. Он отдал своим подчиненным в Шанхае строжайший приказ обнаружить, изловить «полковника Х» и доставить его к нему в штаб живым или мертвым, но предпочтительно живым. В тот день, когда Доихара узнал о том, что его старый русский враг снова вредит японцам, он находился в плохом настроении, и его денщик на себе испытал это. Без всякой причины Доихара разбил ему в кровь лицо.

После долгих поисков японцам при помощи русских осведомителей удалось найти расположение радиостанции. Был разработан детальный план захвата дома «полковника Х». Стояла поздняя ночь перед Рождеством 1941 г., сочельник. Мрачковский сидел у письменного стола за работой, заканчивая последнюю депешу для передачи в Чунцин, составленную по данным секретных агентов, сетью которых он руководил. Последние его письма и документы свидетельствуют, что он предчувствовал свою гибель. В своем последнем прощальном письме Кате, жене брата, он пишет: «Катя, дорогая! Конец близок, теперь я знаю это. Все эти годы постоянной непрерывной войны и жизни, полной опасностей, я всегда знал и чувствовал, что мне не угрожает смерть и что я буду спасен. Всегда и всюду у меня была эта уверенность. Но сегодня у меня этой уверенности нет. Но, Катя, что бы ни случилось со мной, я знаю, что скоро умру с чувством полного удовлетворения, с сознанием, что умираю не напрасно. Я умираю с радостью и знаю, что этот старый мошенник Доихара будет зубами скрежетать, когда узнает, что меня не удалось захватить живым! Ведь я сделал японцам вреда больше за все эти годы, чем кто-либо другой, потому что я ненавижу их, потому что я все еще помню Русско-японскую войну, Порт-Артур и Цусиму! Это мои последние слова, Катя, обращенные к Вам. Солнышко мое, молитесь за меня. Они меня не поймают…»[1286]

Но он спокойно продолжал работу. С его аккуратностью он каждый день проверял свой пистолет, чтобы не быть застигнутым врасплох. Он держал его под рукой на столе. Полковник только что получил письмо от брата Георгия на чужой адрес и чужое имя, из которого узнал, что у них с Катей родился сын. Они по-прежнему жили в Циндао и были счастливы. Мрачковский все еще любил Катю и до сих пор не женился. Хотя к моменту его поступления в китайскую армию он был не юн, Мрачковский пользовался вниманием женщин. Но он продолжал держать на столе небольшой снимок с Катей, сделанный в те дни, когда он еще надеялся на взаимность. На лице Кати была та же чудная улыбка, такая заманчивая, теплая, близкая… Дописав письмо, которое вскоре должны были переправить в Циндао, полковник вошел в маленькую комнату позади его кабинета, где была секретная радиоустановка. Там, несмотря на поздний час, у ключа сидела юная китаянка-радистка и лихорадочно посылала в эфир срочную зашифрованную радиограмму. Усталое, измученное лицо Иннокентия Сергеевича при виде Лянь Хуа, что в переводе означало Лотос, смягчилось, разгладилось. Лянь Хуа была его незаменимой помощницей, ни страшная жара, ни тайфун или неожиданный снегопад – ничто не могло остановить ее. Она всегда была на своем боевом посту у секретной радиостанции «полковника Х». Она знала, что делает большое дело для своей страны, вносит свою лепту в общее дело борьбы против хищных японцев, ненавистных насильников, захватчиков ее страны. Она страшно гордилась тем, что была помощницей самого знаменитого «полковника Х». Еще находясь в Сиане, Мрачковский подобрал на улице голодного заморыша, замызганного десятилетнего ребенка, сироту Лянь Хуа, потерявшую родителей во время конфликта китайцев с японцами. Мрачковский взял девочку к себе домой, поручив служанке-«аме» обмыть, накормить и приручить маленького звереныша. Прошло немного времени, и Лянь Хуа превратилась в хорошенькую девочку-подростка. Иннокентий Сергеевич отправил ее в школу. Училась она очень хорошо. Больше всего ее интересовала математика. Возможно, потому, что сам Мрачковский был талантливым математиком. «Будешь женщиной-инженером!» – смеялся он. Ему казалась забавной эта идея. Действительно, в Китае того времени женщина-инженер была так же распространена, как сегодня мамонты и динозавры. Лянь Хуа сильно привязалась к полковнику и смотрела на него как на своего благодетеля. Она помнила, как этот благородный человек вытащил ее из голода, рубища и нищеты и дал ей то, чего не могли дать и родители. В страшные для Китая дни Шанхайского конфликта ей было всего пятнадцать лет, но она, несмотря на протесты Мрачковского, пошла добровольцем в армию и была прикомандирована на его бронепоезд «Призрак». Там, в ежедневных боях, в дыму и копоти, в грохоте орудий и разрыве снарядов, выковывался ее характер и крепла привязанность к наставнику. Она была влюблена в него так, как может любить молодость, любила первой юношеской любовью, хоть Лянь Хуа старалась и не показывать этого. Она продолжала называть его «фу-цин», или «отец», но это отмечалось все реже и реже. Все чаще она переходила на «сяньшен», или «господин», «наставник». Она боготворила его.

К началу Второй мировой войны Иннокентий Сергеевич переехал в Шанхай, и Лянь Хуа перебралась вместе с ним. Мрачковский снял для нее отдельную комнату недалеко от своей квартиры. Она просилась к нему, но он не хотел навлекать на нее подозрения и вызывать слухи. Полковник хотел, чтобы она нашла свое личное счастье и вышла замуж. Шли годы. Маленькая девочка превратилась в двадцатилетнюю красавицу. В это время она училась в университете Сент-Джонс по специальности радиоинженер. Кроме любви к книгам и наукам, у нее была еще одна страсть: красивая и дорогая одежда. Это увлечение было подсознательным желанием нравиться полковнику. Она знала, что он был влюблен в какую-то красивую девушку, живущую далеко на севере, и то, что любовь эта – безнадежная, так же как и ее любовь к нему. Но это не мешало ей нравиться ему. Зная, что ее успехи в учебе радуют наставника, она училась с упоением.

Лянь Хуа также тщательно выбирала себе платья и европейскую одежду. Она была необыкновенно хороша и волнующе красива, какими в Китае бывают только южанки, особенно те, в которых перемешалась кровь разных рас: китайской, индийской и европейской. Всегда безукоризненно одетая в шелковые китайские платья, Лянь Хуа, сдержанная и застенчивая девушка, вспыхивала от радости, когда видела, как загорались глаза Иннокентия Сергеевича от удовольствия при виде ее, и когда он делал ей комплимент.

В начале 1941 г. «полковник Х» возглавил в международной части Шанхая работу подпольной разведывательной группы, самым важным в которой было действие радиостанции. И опять, бок о бок с наставником, работала Лянь Хуа, уже по своей специальности инженера радиоаппаратов, которые установили на его квартире. Ее помощь значительно облегчала работу полковнику, но на опасную для Лянь Хуа деятельность он смотрел с неодобрением. «Лянь Хуа, – не раз говорил он ей, – ты знаешь, как это опасно! Если японцы найдут нас, это значит смерть для нас обоих, а до этого страшные нечеловеческие пытки и мучения, если они захватят нас живыми. Я не хочу этого для тебя. Мне самому все равно. Я довольно пожил и под конец своей жизни хочу как можно больше навредить японцам… Твоя же жизнь только начинается, мой маленький расцветающий лотос…» Лянь Хуа подошла к нему и игриво приложила свой палец к его губам: «Молчи, сяньшен! Мы в Китае приучены слушаться старших. Ты можешь приказать мне что угодно, и я с радостью исполню твою волю, но в этом… Прости меня, я тебе не подчинюсь! Я хочу быть с тобой в борьбе, жизни и… смерти!» Она помолчала, потом серьезно посмотрела ему в глаза и добавила: «Я также хочу бороться с насильниками. Если судьбе будет угодно, что нас найдут, я приму смерть вместе с тобой!» Никакие доводы и уговоры не могли убедить Лянь Хуа покинуть пост и не рисковать своей жизнью. Регулярно, после университетских лекций, она приходила к Иннокентию Сергеевичу и принималась за работу. Он только качал головой и молча наблюдал за ней. В последнее время, чувствуя неотвратимое приближение смерти, он стал упорно уговаривать Лянь Хуа не приходить на подпольную квартиру и не рисковать жизнью. Он пытался ее обмануть: «Уезжай куда-нибудь хоть на время. Отдохни, ты много работала, устала. Поезжай отдохнуть в Ханьчжао, там теперь хорошо», – умолял он ее. Она же упорно смотрела на него своими лучистыми глазами и повторяла: «Нет, сяньшен… Моя помощь нужна теперь тебе больше, чем когда бы то ни было… Если ты думаешь, что конец близок, тогда я должна быть здесь, с тобой. Я не дезертир и не покину своего поста. Моя помощь нужна тебе. Надо скорее и больше передавать сведений, пока нас не накрыли!» Все дольше сидела Лянь Хуа у радиоаппаратов, и все больше передавала она в Центр бесценной информации, часто до поздней ночи, изредка тоскливо, украдкой поглядывая на портрет красивой русской девушки на столе Иннокентия Сергеевича. Она ревновала его к ней. Но никогда, ни словом, ни намеком не обмолвилась с ним об этом, не просила убрать эту фотографию. Она даже радовалась, когда видела, что в тяжелые моменты он, сидя за столом, как будто бы мысленно разговаривает с ней. Лянь Хуа в такие моменты было одновременно и больно и радостно оттого, что он может так любить.

В рождественский сочельник 1941 г. Шанхай захлестнул мощный тайфун. Однако японцы решили брать его во время непогоды. Обнаружили местонахождение Мрачковского служившие японцам русские благодаря установленной слежке за семьей его брата. Шансов спастись не было: на каждое окно и на все двери в доме были направлены дула пистолетов и винтовок. Зная, что он вооружен, в случае сопротивления японцы решили его пристрелить. Но они рассчитывали, что, быть может, Мрачковский захочет жить и будет пойман или они застанут его врасплох и схватят. И хотя японцы шли осторожно, он, как опытный конспиратор, услышал то, чего не услышал бы простой человек. Он прошел в комнату к Лянь Хуа и предложил ей спрятаться в искусно оборудованном схроне, зная, что ищут лишь его. Но она решила быть с ним до конца. Японцы и их русские наймиты подобрались к самой двери. Услышав, что в доме ходят, то есть шансов на внезапный налет у них не осталось, один из русских крикнул: «Полковник Х! Мы знаем, что вы тут, откройте!» Но когда жандармы ворвались в дом, выломав дверь, они обнаружили, что Мрачковский их снова обманул, застрелившись[1287]. Из-за шума они не услыхали выстрелы бесшумного пистолета. «Полковник Х» лежал на полу, а поперек его тела лежала бездыханная молодая китаянка, из руки которой выпал пистолет. Казалось, она хотела защитить тело своего наставника от поругания. Все, что досталось японцам, – это трупы, на славу послужившие радиоаппараты и фотография красивой русской девушки с чудной улыбкой, с насмешкой смотревшей на них с письменного стола…

Во время Японо-китайской войны 13 августа 1937 г. чины Русского шанхайского полка стали свидетелями трагедии, виновниками которой стали наши соотечественники – летчики на китайской службе. По их свидетельству, «раненый русский летчик, опасаясь вынужденной посадки с 2 несброшенными бомбами[1288], решил освободиться от них, сбросив на поле Рейс-Корса, так как улицы города были забиты толпами людей. Он сбросил бомбы и промахнулся. Они упали на 2–3 сотни ярдов дальше, в районе «Палас-отель», поразив улицы Нанкин род, Тибет род и авеню Эдуарда VII, в самую гущу беженцев. Были убиты и искалечены сотни китайцев и несколько европейцев, в том числе русских»[1289]. По данным другого свидетеля трагедии, «13 августа 1937 г. русские летчики вызвались утопить японский флагман, крейсер «Идзумо», но бомбардировщик был встречен огнем с крейсера, и подбитый самолет стал падать»[1290].

Русский экипаж (один или двое пилотов) благополучно спустился в международном Шанхае, где был интернирован[1291].

По данным этого свидетеля, даже будучи подбитыми, русские летчики хотели поразить крейсер, но не долетели до него буквально пары секунд, сбросив бомбы преждевременно, которые взорвались в центре сеттльмента. Очевидно, летчики ошиблись потому, что не смогли рассчитать точного времени сброса бомб из-за того, что подбитый самолет имел иные аэродинамические свойства, чем исправный. Особенно много было жертв от второй бомбы: «2-я бомба разорвалась в воздухе, в результате 700 человек погибли сразу, а в последующие дни умерло еще столько же, и раненых было до 800 человек. Итого свыше 2 тысяч человек. Это надо было видеть! Тела убитых были разложены на протяжении двух кварталов по обеим сторонам улицы для опознания, а это была широкая, в 5 полос, улица»[1292]. По данным полиции, погибло 1740 человек и 1873 были ранены[1293]. После этого русские медики две недели работали почти без отдыха, устраняя то, что сделали их соотечественники. Русским волонтерам Шанхайского полка целых три дня после пришлось разбирать завалы, тушить пожары и вывозить раненых и трупы. Многие трупы были разорваны в клочья, по улицам, заваленным фрагментами человеческих тел, текла кровь[1294]. «Люди, спасавшие раненых, были вымазаны в крови, как мясники. Некоторые не смогли выдержать этого ужаса и бежали с площади. Многие после этой кровавой работы не могли долгое время не только есть мясо, но и смотреть на него. В больницах и госпиталях мы наблюдали страшные сцены. Тут были потрясающие встречи родных, прощание с умирающими, кровавые операции, хохот сошедших с ума»[1295].

Русские летчики продолжали служить в китайской армии и во время Второй мировой войны. Они не только готовили кадры китайской авиации, но и сами летали на боевые задания. Одна из летных школ находилась в Фучжоу. На двухнедельные летные курсы, которые позволяли новичку по их прохождении подняться в воздух, набирали не только китайских офицеров и курсантов, но и всех желающих, обладающих «безукоризненным здоровьем», кто мог заплатить 1500 долларов из расчета 50 долларов за час. Обучение и боевые вылеты были на «Юнкерсах-XIII». Стоил такой самолет с пересылкой из Германии 60 тысяч долларов.

Однажды в школе случилось происшествие: в школу записался богатый китаец, который привел с собой иностранца-офицера. Перед их полетом над морем китаец оставил пакет русским летчикам. Из полета они не вернулись. В пакете были 60 тысяч долларов и записка, в которой китаец извинялся за причиненные им неприятности. Оказалось, что вылетевший с ним иностранец соблазнил его дочь и отказался на ней жениться. Наказанием за это по китайским понятиям стала смерть. Отец опозоренной девушки был оригинален в выборе мести. Он заманил ничего не подозревавшего иностранца на самолет, чтобы во время полета оказать на него сильнейшее психологическое воздействие, наслаждаясь его ужасом, и после этого спикировать в воду и разбиться[1296].

В 1939 г. русские летчики участвовали в бомбардировках занятого японцами острова Тайвань. Вместе с китайскими летчиками они входили в 14-ю эскадрилью китайских ВВС, которой командовал американский летчик, до этого воевавший против Франко в Испании[1297].

Русские наемники служили в китайских войсках и после распада Русского отряда Чжан Цзучана, в 1930-х гг. Задержанный в 1945 г. Смершем эмигрант Баров, бежавший в 30-х гг. из советского концлагеря с группой заключенных в Китай, свидетельствовал, что там ими занялись монархисты: «Мукденская организация монархической партии «Кирилловцы» за период моего пребывания в ней вербовала белоэмигрантов в китайские войска, дислоцированные на юге Китая[1298]. Оттуда трижды приезжал вербовщик, русский, с которым полковник Петухов каждый раз направлял человек по 12–15 вновь завербованных им членов. В том числе в один из таких приездов вербовщика в китайские войска были направлены, с их согласия, бежавшие вместе со мной Кушнер и еще один. Мне также было предложено Петуховым вступить в китайскую армию, но я на это согласия не дал»[1299].

В это время в рядах китайской Красной армии сражались коммунисты из СССР. Путешественник Флеминг и его спутница наблюдали процессию, во время которой противники коммунистов поймали русского инструктора. По их словам, «по улице медленно ехал отряд китайских конников. В руках они, по китайскому обычаю, держали обнаженные мечи, которыми палачи рубят головы. Посреди отряда, со связанными позади руками, сгорбившись, ехал на лошади широкоплечий сильный мужчина с русой бородой». Пленный поравнялся с Флемингом и его спутницей. Они стояли, прижавшись к стене. Он взглянул на них. «Узнав европейцев, усмехнулся, подмигнул им и сказал негромко: «Капут!»[1300]

Были на службе в Китае и советские разведчики. То, что их участие в таких операциях было обыденным, свидетельствует эмигрантка, в воспоминаниях она приводит факт, что китайские солдаты в 1937 г. после пыток зверски убили разведчика на глазах иностранцев, хотя они легко могли предотвратить расправу. Те, узнав об этом, равнодушно взирали на ужасную смерть человека. Когда же узнали о том, что это был английский агент, все изумились и сказали, что думали о том, что он – русский[1301].

Были среди русских и те, кто уходил к хунхузам и партизанам. Примером служит история молодого русского охотника со станции Имяньпо по прозвищу Степка Рыжий Глаз. Он был одним из самых отважных и удачливых охотников в округе. Когда пришли японцы, в тайге появилось много партизан и хунхузов. Поэтому русские охотники ушли оттуда из-за опасения быть убитыми или взятыми в заложники. Исключением был лишь Степка Рыжий Глаз, по-прежнему уходивший надолго в тайгу и на все предостережения о хунхузах, что они насадят его отрубленную и засушенную голову на кол в своем логовище, как они делали с убитыми ими пленниками, говоривший, что он с ними дружит. Однажды Степка Рыжий Глаз ушел в тайгу и пропал. Вестей от него не было больше полугода. И вдруг вдоль железной дороги появились плакаты, в которых японцы обещали за голову Степки Рыжего Глаза крупную сумму. Однако предателей так и не нашлось, хотя китайцы легко его могли выдать. Степка Рыжий Глаз возглавил один из партизанских отрядов и стал не в хвост, а в гриву бить японцев. Если до Степки действия партизан были вялыми и далеко не всегда удачными, то «вскоре, однако, пошли слухи о большой, хорошо вооруженной шайке хунхузов, оперирующей в этом районе, об их смелых налетах, нападениях на японские гарнизоны, о спущенных под откос японских эшелонах и товарных поездах, о грабежах богатых купцов»[1302].

Японцы вызывали на допросы отца и мать Степки Рыжего Глаза. Они избивали его отца, но родители так ничего и не сказали о нем. Оказалось, что отряд Степки входил в партизанскую армию национального правительства Китая в Чунцине. Какова была дальнейшая судьба отважного русского партизана, возглавившего китайское сопротивление, неизвестно. Как свидетельствуют очевидцы, «он просто исчез»[1303].

Об активном участии русских в руководстве китайскими партизанскими отрядами говорит разведчик А. Веспа. В качестве примера он приводит знакомого ему русского разведчика-офицера, который был заместителем командира одного из таких отрядов. Благодаря их контактам русско-китайскому отряду удалось целиком разгромить в апреле 1932 г. японский карательный отряд в Хэндао и Имяньпо, который творил насилие над мирным русским и китайским населением. В результате этого был разгромлен отряд из русских уголовников, помогавших японцам в этом гнусном деле, и взято в плен несколько сотен карателей, включая их начальника, полковника-лейтенанта японской контрразведки. Веспа свидетельствует, что еще недавно заместитель командира русско-китайского партизанского отряда ходил в форме ротмистра по харбинским улицам. Тогда он был совладельцем крупнейшего в Азии русского издательства «Наука». Раньше он жил совсем другой жизнью – посещал лучшие рестораны, в том числе и «Канкотэй» на берегу Сунгари, гулял по Большому проспекту, был завсегдатаем харбинских салонов, Коммерческого собрания, Яхт-клуба, кафе «Дальконд» и своими книгами нес людям добро. Но пришли японцы, и все круто поменялось. Захватчики прибрали к рукам все отрасли, которые приносили маломальский доход, сделав жизнь для миллионов жителей Маньчжурии невыносимой. Сильное экономическое давление и наряду с этим полнейший произвол японцев в отношении русско-китайского населения привели к массовому сопротивлению. Из Маньчжурии за короткий срок в Лигу Наций поступило столько жалоб на действия японцев, что туда была послана международная комиссия Литтона для расследования подобных фактов. Однако самураи пытались втереть очки Литтону и показать «потемкинские деревни». На практике это проявлялось в том, что они не допускали к членам комиссии пострадавших. И все же трое русских эмигрантов прорвались и вручили Литтону петиции о действиях захватчиков, в том числе и о закрытии японцами Политехнического училища после ареста пятидесяти русских учащихся. Подача петиции стоила русским жизни. В подобной ситуации у эмигрантов не оставалось выбора. Многие были вынуждены пойти на сотрудничество с агрессором, но некоторые пытались бороться.

По свидетельству Веспы, многие русские офицеры, среди которых выделялись чины РОВСа, запрещенного в Маньчжурии захватчиками, «поклявшиеся не оставлять в живых ни одного японца», собрали китайско-русские повстанческие отряды и выступили с ними на борьбу с завоевателями. По данным обеих сторон, дрались такие отряды героически. К середине 1930-х гг. они контролировали большую часть Маньчжурии. В руках японцев находилась меньшая по площади территория, и власть их распространялась на узкие полоски вдоль линии железной дороги[1304].

Источников об этой неизвестной еще странице нашей истории сохранилось очень мало. А. Веспа писал: «Немного осталось тех, кто может рассказать о героическом патриотизме этих рассеянных по всей Маньчжурии отрядов бывших офицеров и солдат, которых японцы именовали бандитами, но которых следует называть партизанами. Немногие теперь уже помнят, как в мае 1935 г. отряд из 323 человек был окружен 2 тысячами японцев в деревеньке Мэйтэкатэ в 100 милях от Цицикара и в течение трех суток отбивал неприятельские атаки, хотя людям практически нечего было есть. Японская авиация сбросила на деревню более сотни тяжелых бомб, не считая выпущенных по ней мин и снарядов. Деревня была стерта с лица земли вместе с жителями. Когда был израсходован последний патрон, 60 оставшихся в живых человек, почти все – раненые, ощетинившись штыками, с саблями и ручными гранатами глухой ночью проникают в расположение японцев. Те, будучи совершенно уверены в том, что они уничтожили всех, кто был в деревне, спокойно спят, даже не выставив сторожевого охранения. Пользуясь фактором внезапности, меньшие по числу русские и китайцы навалились на многократно превосходивших их спящих японцев. Закипела ожесточенная рукопашная схватка, во время которой партизаны смешались с японцами. У самураев началась паника, и они стали рубить направо и налево, стрелять по мечущимся теням, нередко калеча и убивая в суматохе друг друга. Заканчивается это только после того, как все нападавшие уничтожены. Но на земле остались и 157 японцев, и более 200 были ранены. У самураев вбито в голову, что «не может быть героев, кроме японцев, не бывает и иной смелости, кроме японской». Видно, поэтому японский полковник, командовавший частями, атаки которых партизаны отражали трое суток, осыпал оскорблениями тело погибшего командира противника и напоследок пнул его в лицо сапогом»[1305].