Чжан Цзолин сначала искал более известное имя для руководства наемниками, чем Нечаев. Его привлекал атаман Б. В. Анненков, печально прославившийся в годы Гражданской войны расправами с мирным населением Сибири и Семиречья. Несмотря на такую «славу» и долгое время неподчинение Колчаку, его авторитет среди многих белоэмигрантов, особенно среди казаков, был высок. Поэтому для Чжан Цзолина было заманчиво заполучить к себе «черного атамана», чтобы привлечь на службу большее число русских. Однако годы эмиграции и тюрьмы, проведенные у китайцев, сильно отразились на моральном и физическом состоянии Анненкова. В тюрьме, куда он попал, по версии китайцев, «из-за отказа сдать оружие на китайской территории», а реально из-за желания заполучить казну Анненкова, его приучили курить опиум, который снижает волю и притупляет способность здраво анализировать ситуацию. Анненков в этот период мог стать одним из лидеров белой эмиграции Дальнего Востока, но, к удивлению всех, отказался и не принял предложение Чжан Цзолина возглавить русских в его войсках[914].

В то время Анненков, бывший начальник его штаба генерал Денисов и несколько их соратников занимались земледелием, пахали землю и разводили племенных лошадей. В совокупности это давало доход, на который и зарились китайцы. Кое-что у них осталось со времен Гражданской войны, когда они располагали в Семиречье неограниченной властью. И тут появились сведения, что они готовятся ехать в Канаду и уже покупают билеты.

Еще до этого сибирские чекисты получили из Центра от своего начальника Артузова (Фраучи) задание захватить Анненкова и Денисова живыми и доставить в СССР. Известие о том, что Анненков хочет уехать, заставило их поторопиться с «заказом», так как из Канады достать его было намного тяжелее. Операция по захвату Анненкова с соратниками была нужна чекистам, чтобы показать мощь карательных органов советской власти, которые способны сломить любого врага и показать населению СССР нерушимость советской власти. Задачу облегчало то, что часть китайских маршалов пользовалась помощью коммунистов против своих соперников. Одним из них был Фын Юйсян. Получая от большевиков помощь, он не спешил выполнить их волю и выдать им Анненкова. Он опасался, что возмущенные выдачей Анненкова белые валом повалят в ряды его противников, чтобы отомстить за атамана. Поэтому чекисты озадачились идеей, как бы заставить Фына выдать им Анненкова.

По версии историков-чекистов, захват Анненкова произошел так. В г. Ланьчжоу, где жил атаман и его люди, явился под видом закупщика пушнины бывший начальник его конвоя Черкашин, завербованный ГПУ. Он, естественно, не мог не повидать «брата атамана». По версии коммунистов, Анненков якобы передал Черкашину три письма. Тот должен был передать их своим бывшим подчиненным: бывшему начальнику штаба 5-й Сибирской казачьей дивизии полковнику Михайлову, офицеру Иларьеву и доктору Казакову. Михайлов и Иларьев были известны своей службой наемниками. Однако все эти послания «странным образом» попали не к адресатам, а к чекистам. Но реально, если проследить по документам в печати, можно сделать вывод, что в то время Черкашин мог получить только письмо для доктора Казакова, поскольку два первых письма были написаны Анненковым, когда он сидел в китайской тюрьме. Получалось так, что Михайлов и Иларьев в своих письмах передавали Анненкову предложение самого Чжан Цзолина возглавить русских его армии. На эти предложения Анненков ответил решительным отказом, как отказался он и от заманчивого в его условиях предложения от противника Чжан Цзолина, Фына, возглавить часть его войск. Фын Юйсян отстал от него только тогда, когда Анненков пообещал не помогать его противникам. Надо заметить, что Ланьчжоу находился в зоне непосредственного контроля Фына[915]. Чекисты, скорее всего, фальсифицировали ответ Анненкова Михайлову и Иларьеву. Они подделали его письма так, как будто он обсуждает с ними возможность создания белых отрядов в помощь Чжан Цзолину. Чекисты так и не показали ему настоящее письмо Казакову с отказом принять участие в работе с русскими у Чжан Цзолина, а показали первые два письма, в которых он «желал» начать борьбу против него, Фына. Разозленный этим «вероломством Анненкова», Фын Юйсян захватил атамана Денисова и передал их «товарищу Лину» (Примакову), видному представителю СССР в Китае[916]. Когда большевики вывезли Анненкова и Денисова в СССР, они поставили их перед выбором: показательный суд или переход на советскую службу. По одним документам, они ответили на это отказом, выбрав смерть по принципу «лучше быть мертвым львом, чем живым шакалом». Анненков напоследок пожелал коммунистам встретиться с его «братьями казаками» в открытом бою[917].

Скорее всего, такая же судьба ждала бывшего начштаба Колчака генерала Лебедева, который был арестован в Ханькоу кантонцами в 1927 г. по заданию большевиков. Спасла его русская чайная королева Литвинова, которая выкупила его у китайцев. Однако в тюрьме Лебедев застудил почки, из-за чего сильно страдал и в скором времени, в 1929 г., умер в Шанхае[918].

Коммунисты опасались, что нечаевцы, реальная боевая сила, нанесут удар по Советской России. Из-за этого они искали себе лидеров, на которых можно было опереться, чтобы не только нейтрализовать эту угрозу, но и самим нанести удар по интересам «империалистов» в Китае. Такими лидерами стали Фын Юйсян и Чан Кайши. С ними у коммунистов началась дружба, результатом которой стала помощь маршалам деньгами, оружием и советниками. Советских инструкторов было четыре группы – кантонская, калганская, тяньцзиньская и кайфынская. Самой большой была кантонская, годовой бюджет которой составлял 300 тысяч долларов. Был и центральный отдел советских инструкторов в Пекине. Калганская группа, обслуживавшая интересы Фына на северо-западе Китая, и кайфынская группа в провинциях Хубэй и Хэнань ежемесячно расходовали не меньше 10 тысяч долларов, в среднем тратилось на них до 515 тысяч долларов в год. Самой маленькой была тяньцзиньская группа, на которую уходило 1,5 тысячи долларов в месяц. В отличие от других групп она занималась исключительно разведкой и разложением Нечаевского отряда[919].

Поэтому перед любым из маршалов вставал мучительный вопрос: набирать или нет белогвардейцев в ожидании серьезных неприятностей от красной Москвы, которая, видя это, будет поддерживать их оппонентов. Но действия самих коммунистов во многом устранили это препятствие для Чжан Цзолина. Он, лавируя в условиях междоусобной борьбы среди разных сил, некоторое время поддерживал с коммунистами прочные связи. Это диктовалось общей ситуацией в Китае, так как декретами его президента в октябре 1920 г. из-за победы коммунистов в России русских лишили права экстерриториальности и они стали подчиняться китайской юрисдикции. В разряд эмигрантов теперь попали и бывшие граждане Российской империи, жившие в Маньчжурии[920].

Чжан Цзолин оказался не настоящим хозяином в Маньчжурии. Но в этой связи ему приходилось учитывать влияние коммунистов на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), поэтому «осенью 1924 г., когда Чжан Цзолин нуждался в средствах борьбы со своим главным соперником, генералом У Пэйфу, и желая себе обеспечить тыл, он заключил договор с большевиками. Им предоставлялось участие в управлении КВЖД на паритетных началах с Китаем»[921]. По данным Лукомского, именно японцы заставили Чжан Цзолина договориться с большевиками[922].

При этом большевики, проникая в Китай, первым делом стремились поставить под контроль местную русскую колонию. Им приходилось делать это с оглядкой на Чжан Цзолина, насколько он им это позволит. До конца 1924 г. Чжан Цзолин, довольный уступками большевиков, которые отказались от полного господства на КВЖД, и их помощью в борьбе с его противниками, благоволил к ним и закрывал глаза на их действия среди русских в Маньчжурии. Дошло до того, что коммунист Иванов, руководивший КВЖД, издал печально знаменитый приказ № 94. Согласно этому приказу, на службе по железной дороге должны остаться только граждане советского или китайского подданства, а не имевшие их белые эмигранты или русские маньчжурцы, составлявшие большую часть ее служащих, должны были быть уволены. Коммунисты тем самым создавали для белых невыносимое положение, грозившее последним голодной смертью. Появление приказа № 94 вызвало большое волнение. Положение уладил, к недовольству коммунистов, сам Чжан Цзолин, надавивший на них и добившийся, чтобы половину служащих КВЖД назначали китайцы, а половину – власти СССР. При этом предполагалось, что находившиеся на службе КВЖД лица без подданства останутся в рамках «китайской квоты».

По соглашению 31 мая 1924 г. с коммунистами пекинское правительство запрещало работу белогвардейцев на китайской службе. Чжан Цзолин не только игнорировал это соглашение, но и продолжал набирать русских наемников. Когда коммунисты поднимали этот вопрос, Чжан Цзолин заявлял, что они приняты на службу как принявшие подданство Китая.

Но когда силам Чжан Цзолина удалось нанести У Пэйфу тяжелое поражение, то отношение его к коммунистам изменилось. Они ему стали по меньшей мере просто не нужны. Более того, они стали ему опасны, так как поддерживали других маршалов. Это делалось коммунистами, чтобы максимально ослабить Китай в гражданской войне и, пользуясь этим, перенести сюда «экспорт революции», нанеся тем самым тяжелый удар по странам Запада, имевшим здесь большие политические и экономические интересы. Отношения Чжан Цзолина с коммунистами резко осложнились, когда он узнал, что Фын, поддерживаемый ими, стремится поставить под свой контроль его территорию и бьет по его интересам. Еще больше Чжан Цзолин рассердился, когда до него дошли сведения о секретных переговорах между коммунистами и Японией, которые несли угрозу Китаю вообще и его власти в частности[923]. Ему не нравилась и коммунистическая агитация на его территории, подрывающая его власть. Так, председателя Комитета служащих КВЖД Наумова Чжан Цзолин выслал из Маньчжурии как агитатора и «лицо без определенных занятий»[924]. Потом он вообще отменил приказ № 94. Большевики потеряли почти все свои достижения в Китае, которые они имели благодаря соглашениям с Чжан Цзолином.

На Фына в СССР делали в свое время решающую ставку. Ежегодно коммунисты тратили на вооружение его армии более 6 миллионов золотых рублей[925], что было колоссальной в то время суммой.

Поняв, что красные ведут за его спиной двойную игру и что их слова о «вечной дружбе и взаимопомощи» звучат не только у него, но и в стане его злейших врагов, Чжан Цзолин решил, что у него теперь развязаны руки для создания частей наемников из врагов коммунистов. Параллельно ухудшению отношений между им и Москвой Чжан Цзолин с начала 1925 г. резко расширил уже имеющийся штат русских наемников в своих войсках.

Видя, что белогвардейцы играют в китайских событиях важную роль, коммунисты решили не ограничиваться лишь советниками Коминтерна в Китае и стали оказывать «своим» китайским маршалам помощь оружием, боеприпасами и военными советниками. По данным Лукомского, они шли даже на подкуп тех маршалов, которые тогда были для них интересны[926]. Коммунисты, укрепившиеся в Китае, дошли до того, что пытались в 1925 г. отравить Чжан Цзолина[927].

Чуть позже контрразведка Чжан Цзолина раскрыла заговор против него хунхузов и генерала Ян Чжоу, подкупленных коммунистами. В конце 1925 г. сотрудники военного отдела пекинского посольства Сейфуллин (Лапин) и Примаков вступили в переговоры с главарями хунхузов, чтобы они подняли против Чжан Цзолина восстание во всех его трех провинциях. Им были обещаны оружие, деньги и убежище в случае неудачи[928]. В мае 1926 г. вице-консул в Мукдене Донецкий (Сухоруков) договорился от имени Фына с главарями хунхузов Сун Чанфа и Ван Те, у которых были шайки до 1500 человек, что они поднимут восстания. В случае победы им были обещаны должности командиров полков армии Фына, а предводителя хунхузов Ли Яньшена, жившего богатым рантье в Гирине, обещали сделать комбригом.

Так, в нарушение договоренностей 1924 г., коммунисты свободно распоряжались во многих местах Китая. Тогда центр их активности перешел от Фына из Калгана в Пекин. Чтобы подготовить свержение Чжан Цзолина, коммунисты начали активную пропаганду в его войсках. Агенты белой контрразведки еще 29 марта 1925 г. отмечали, что «кучер советского консула в Маньчжурии с другим неизвестным русским покупал на барахолке в Маньчжурии китайское военное обмундирование для агитаторов. В связи с забастовкой в Англии красная пресса усилила пропаганду среди китайцев, давая им понять, что настало время для освобождения Китая от английского гнета. На станции Маньчжурия и в Чжалайноре были разбросаны прокламации на китайском языке, в которых говорится, что Советы поддерживают Фына и что они отправляют к нему в Калган 10-тысячную армию. Прокламации призывают китайских рабочих к поддержке Фына и свержению Чжан Цзолина. Для этого им рекомендовано всюду организовать ячейки и послать выборных представителей в Ханькоу. На рабочих эти прокламации имеют некоторое влияние»[929]. Видя подготовку восстания, белогвардейцы обратились к Чжан Цзолину с предложением расширить свое присутствие в его силах. Был поднят вопрос и о совместной охране КВЖД, так как была угроза захвата ее красными и прекращения движения на железной дороге. Однако «китайцы ответили, что Китай есть Китай и они достаточно сильны, чтобы охранять свою территорию собственными силами»[930].

Но бояться было чего. Купленные коммунистами железнодорожники, например в провинции Хайлар, накануне и во время мятежа сжигали специально больше угля, чем шло его реально, и откачивали воду, чтобы замедлить движение паровозов[931]. При восстании это грозило Чжан Цзолину катастрофой. Тогда коммунистам удалось подкупить мукденских генералов Го Сунлина и Куо Сонгмина. Московское казначейство регулярно переводило им большие денежные суммы. Благодаря им они регулярно платили своим войскам жалованье, и потому не было особого труда заставить их выступить против пахана Корявого[932].

В это время между СССР и Японией началась борьба за влияние в Китае, и коммунисты любым способом пытались свергнуть ненавистного им Чжан Цзолина. Они сплели целый клубок заговора против Чжан Цзолина. В него была втянута и жена Го Сунлина, редкая красавица[933]. Они подкупили также генерала Ян Чжоу, служившего на ответственном посту на КВЖД и одновременно бывшего начальником гарнизона Харбина, выплатив ему огромные деньги. Он готовил в Харбине «переворот с резней». Многие удивлялись, откуда у Ян Чжоу такие деньги – неожиданно он выстроил в Харбине огромный кинематограф «Гигант», стал покупать собственность и тратить громадные суммы. Это и засвечивало генерала: в подвалы «Гиганта» свозилось оружие из СССР.

Хотя предотвратить мятеж не удалось, нельзя сказать, что ничего не делалось для его недопущения. Еще за полгода до мятежа, в июне 1925 г., китайская полиция изучала работу торговых предприятий Центросоюза, Госторга и других советских организаций, которые выполняли задания Коминтерна. Результатом стал нажим на них. Их членам запретили заниматься военной подготовкой, что они делали под видом спорта. Это было и следствием того, что в июле того же года жандармерия обнаружила два склада с прокламациями, призывающими к восстанию против Чжан Цзолина. На случай возможного вторжения советских войск были приняты меры к укреплению обороны Маньчжурии[934]. Но, несмотря на регулярные предупреждения китайцев, через станцию Маньчжурия до самого мятежа продолжало идти Фыну оружие. О размерах поставок можно судить уже по одному факту: только в первых числах марта 1925 г. Фыну было доставлено через этот пункт 6 тысяч винтовок, 2 орудия и другое вооружение[935].

Делалось это до тех пор, пока белогвардейцы не стали бить в набат, обличая местные власти и войска в том, что они подкуплены коммунистами и поэтому закрывают глаза на транзит через их территорию оружия. Чжан Цзолин принял меры, и на станции Маньчжурия был задержан ряд советских караванов с оружием. При расследовании выяснилось немало интересных фактов, ставших основанием, чтобы взять под усиленное наблюдение все местные еврейские мастерские, «откуда могли идти припасы Фыну» по определению китайской стороны[936]. В них коммунисты наладили выпуск оружия и боеприпасов прямо на китайской территории!

По сигналу из Москвы Го Сунлин в ноябре 1925 г. поднял мятеж среди войск Чжан Цзолина. Казалось, что песенка Корявого спета, ведь даже его сын Чжан Сюэлян, потерявший голову из-за жены Го Сунлина и готовый по одному знаку выполнить любое ее желание, выступил против него. Он должен был совершить переворот в самый последний момент во дворце Чжан Цзолина. В это время по заранее спланированному коммунистами сценарию Фын ударил по Чжан Цзолину с другой стороны и стал успешно продвигаться по его территории. Положение последнего стало отчаянным, но в дело сначала вступил цицикарский губернатор У, остановивший на время противников Корявого, а потом вмешались японцы, высадившие в декабре 1925 г. свои войска в районе Тяньцзиня. В довершение всего заговор Ян Чжоу и Чжан Сюэляна был раскрыт 4 января 1926 г., то есть за одиннадцать дней до намечавшегося переворота. По данным белогвардейцев из Харбина, «это была 4-я попытка большевиков истребить нас. Но эта последняя попытка была самой опасной и самой страшной»[937].

Го Сунлин оказался в тяжелейшем положении – с одной стороны японцы, а с другой – войска Чжан Цзолина. Правда, маньчжурскому диктатору это вмешательство стоило дорого – он был вынужден продлить аренду Маньчжурии японцами еще на девяносто девять лет. В итоге дивизия японцев, переодевшись в китайскую форму, с помощью верных Корявому войск разбивает мятежников. Го Сунлин пытался бежать вместе со своей женой, переодевшись крестьянами, но был пойман. Лидеры мятежа вместе со своими женами после мучительных пыток были казнены[938].

Карахан призывал советское руководство вмешаться в события и помочь мятежнику. Но в Москве тогда еще боялись осложнений на Дальнем Востоке и не хотели вмешиваться в ход событий, опасаясь столкновений с Японией. Коммунисты ограничились лишь тем, что в разгар событий, имевших место с 22 ноября 1925 г. по 15 января 1926 г., советский управляющий КВЖД Иванов и Дорожный комитет неожиданно закрыли для мукденцев движение по южной линии железной дороги, блокировав подвоз подкреплений и боеприпасов для верных Чжан Цзолину войск Цицикара[939].

Губернатор У не посмотрел на «неприкосновенность» коммунистов и приказал действовать против них решительно. В итоге цицикарские солдаты стали жестоко бить доркомовцев. К ним присоединилась железнодорожная полиция, начавшая аресты саботажников, в том числе Иванова. Были уволены многие русские из железнодорожной полиции, заподозренные в участии в мятеже. Несмотря на задержку, на КВЖД У быстро навел порядок и подоспел на помощь Чжан Цзолину. В подавлении мятежа также участвовали и русские летчики. Один из них, Лейкин, был свидетелем, как «Чжан Цзолин, узнав о роли своего сына в заговоре, рассвирепел, бил его по лицу, швырял в него чашками, приказав перестрелять всех его офицеров. Сына своего все-таки он пощадил»[940]. Очевидно, Чжан Цзолин понял, что молодой оболтус, или, как его называли, «маршаленок», пошел за мятежниками, будучи обольщен красавицей женой Го Сунлина.

В итоге Го Сунлин был быстро разбит, Фына отбросили, и руками русских Чжан Цзолин утвердился в Тяньцзине. Подвело заговорщиков то, что они почувствовали себя слишком уверенно. Подставили Ян Чжоу сами большевики, которые упросили его в первую очередь помочь им получить «контрреволюционеров» – Остроумова, бывшего колчаковского министра И. А. Михайлова и других. Своей непродуманной просьбой во многом они демаскировали мятежников. Помочь в выдаче белых мог губернатор Цицикара У, имевший огромное влияние. Но они не учли, что он был лично предан Чжан Цзолину. Когда Ян Чжоу обратился к У, тот передал эту просьбу Чжан Цзолину. За Ян Чжоу стали следить и установили его роль в мятеже[941]. Чжан Цзолин приказал его убить. Ян Чжоу был схвачен у себя на квартире, после чего его привезли в штаб Чжан Цзолина, подвергли мучительным пыткам, прикончили и выбросили тело за городом. У китайцев такая смерть считается величайшим позором[942].

В результате провала коммунистической авантюры с Го Сунлином позиции СССР в Маньчжурии вообще и на КВЖД в частности ослабли.

Параллельно этому позиции белых упрочились. Чжан Цзолин лично благодарил их за активное участие в разгроме Фына и Го Сунлина[943]. Но одновременно был нанесен удар и по русским эмигрантам, противникам коммунизма. Под шумок китайцы решили очистить КВЖД от большинства русских. Так, весной 1926 г., в то время, когда русские своей кровью отвоевывали Чжан Цзолину Пекин, он ликвидировал в Харбине городское самоуправление, устранив русских от власти. «Незамедлительно за этим началось вытряхивание русских из муниципальных учреждений»[944].

Из-за происшедших событий китайцам пришлось в очередной раз сменить правление КВЖД. Руководители КВЖД сменялись часто. Одним из них был чекист Лашевич. Однажды, когда он со своей женой-еврейкой гулял по Харбину, с ними случилось неприятное происшествие. К ним подбежала бедно одетая русская эмигрантка, которая вцепилась в мадам Лашевич, крича, что на ней ее палантин, который у нее отняли в России. Подошел китайский полицейский, который вмешался в дело. Эмигрантка ее фамильными знаками доказала, что палантин принадлежит ей. В итоге к позору Лашевичей палантин отдали эмигрантке. Так революционное прошлое Лашевича сыграло с ним злую шутку и демаскировало его. Тогда он вел подпольную работу, и такая досадная случайность была очень некстати. Через некоторое время он поехал, по его легенде, «на отдых в Монголию». На самом деле он ехал поднимать монголов на восстание против китайцев. В пути Лашевич, за которым была организована слежка, попал в засаду. Ему удалось вырваться из нее жестоко раненным. По данным белогвардейцев, «советские объяснения были неуклюжи и разноголосы: автокатастрофа, нападение бандитов, провокация белых». В итоге Лашевича привезли в Харбин, где он долго и тяжело умирал. «Сестры милосердия из центральной больницы рассказывали, что перед смертью он кричал: «Опять поп! Не мучь! Не мучь! Уберите попа!» Дело в том, что во время Гражданской войны он казнил митрополита[945].

Коммунисты боялись вводить в дело войска, будучи не готовыми к столкновению с японцами, и предпочли ограничиться актами компрометирования Чжан Цзолина передачей японцам материалов о том, что он ведет за их спиной двойную игру, связавшись с США. Японцы приняли эту информацию к сведению, но сообщили Чжан Цзолину о получении ими сведений о том, что тот «ведет себя нехорошо». Разъяренный «очередной коммунистической подлостью» Чжан Цзолин потребовал удаления из Пекина коммунистов, в том числе и советского посла. Так как этого не произошло, в ночь на 6 апреля 1927 г. полиция Чжан Цзолина устроила обыск в советском посольстве. На это было получено согласие иностранных держав, поскольку накануне коммунисты из СССР пытались проникнуть в британское посольство. Полиция Чжан Цзолина действовала непрофессионально, позволив советским работникам уничтожить часть компромата, так как она сначала искала здесь китайских коммунистов, упустив из виду коммунистов из России. Однако большую часть компромата на коммунистов Чжан Цзолин все же получил. Москва заявляла о «неслыханном нарушении международных норм» и о том, что захваченные китайцами документы являются фальсификацией, направленной на то, чтобы опорочить СССР. Тогда Чжан Цзолин опубликовал захваченные документы, которые были сфотографированы. «Фальшивки» как нельзя лучше показывали роль СССР в китайских событиях и раскрывали роль коммунистов в раздувании пожара китайской смуты. Это позволило принять против них меры и Чан Кайши. Так обыск в советском посольстве в Пекине стал самым серьезным ударом по «экспорту советской революции в Китай».

Используя ненависть китайцев к иностранцам в Китае, Коминтерн направлял развитие событий в выгодную для себя сторону. Советские наемники играли большую роль в разжигании и эскалации войны в Китае. Иностранные державы видели это, но ничего не могли с этим сделать. «Ну а наша работа здесь, в Китае? Разве это не образчик житейской ловкости? Скажите, кто из всеевропейского концерта позволил себе и смог учинить что-нибудь подобное? Только бы подумал начать, как в него, с разных сторон, впились бы зубами и разодрали бы в клочки. Ну а на нас сейчас не смеют даже замахнуться по-настоящему. Замахиваются заводные куколки, а нас уже нет»[946]. Уже в 1923 г. советники из СССР находились при Фыне и других маршалах. С апреля 1925 г. происходит активизация помощи из СССР. Сюда прибывает дополнительная группа соратников Фрунзе из 29 инструкторов и политработников, в том числе Геккер. В Москве тогда задумали создать из Фына противопоставление Чан Кайши. Но коммунистам не удалось подчинить его себе. То ли Фын к тому времени поднаторел в политике, то ли при нем не было такого политического деятеля, как Бородин ^{5}. Тогда коммунисты без особого успеха пытались разложить его армию и сделать ее «красной». В отношении Фына решили, что на время борьбы против Чжан Цзолина он «сойдет» и таким, но после ее успешного завершения его надо было либо убрать, либо заставить принять коммунистические идеи[947].

У Фына служили и некоторые белогвардейцы, попавшие к нему в плен из отряда Нечаева, или те, кто уклонялся от участия в войне, но был схвачен его агентами. Один из них, живший в столице провинции Шаньси Сианфу, был задержан агентами ГПУ. Угрозами его заставили служить Фыну в составе советников СССР. При первом удобном случае он, прослужив полгода, убежал от него. Он писал: «Повидать за это время мне пришлось не слишком много. Но это немногое еще раз утвердило меня в том, что не напрасно мной испытаны все лишения 7-летней эмигрантской жизни и лучше всякое рабство и нужда, но не возвращение на Родину, где царят бесконтрольно подобные увиденным мной за это время типам рыцари застенка и подполья»[948].

После знакомства с Фыном фрунзевец Джен Чан в докладе Карахану отмечал: «Фына можно рассматривать двояко – как признанного союзника-идеалиста и борца за национально-освободительное движение или как обычного милитариста, временно заставленного силой событий и географическим положением работать в пользу СССР как страны, заинтересованной в ослаблении империализма, в особенности Японии». Он предлагал помогать Фыну так, чтобы он не мог вредить и советским интересам. Например, предложив перевооружение его армии, Фына решили закабалить и поставить в зависимость от СССР. Чтобы бесперебойно снабжать его войска, было решено провести специально дорогу Урга – Верхнеудинск – Калган. Кроме того, для армии Фына решили готовить младших и средних офицеров, не затрагивая при этом высших, чтобы он был «на поводке» и без помощи СССР не мог управлять собственной армией[949].

Такая осторожность наблюдалась из-за недоверия к нему. При своем первом посещении Фына В. М. Примаков охарактеризовал его как «сравнительно прогрессивного в то время милитариста северного Китая, не раз заявлявшего о дружеских чувствах к Советскому Союзу, но на видном месте в штабе у входа Примаков увидел висевшую на стене огромную карту. На ней Китай изображался «до вторжения в него иностранных государств. Косыми штрихами была отмечена территория провинций, «отнятых» у Китая. На поверхности штриховки была сделана надпись: «Эти земли больше не наши». Название карты – «Карта национального позора». К числу провинций, которые были обозначены «отнятыми», относились районы Владивостока, Монголия, ставшая республикой, долины Туркестана и другие». Советские специалисты потребовали разъяснений, и карта была убрана»[950].

Джен Чан пробыл у Фына недолго, поссорившись с его бригадным генералом из-за распределения лошадей. Фын вмешался в дело, сказав, что «советский коммунист не должен распоряжаться его лошадьми» и отозвал его в СССР[951]. Осенью 1925 г. его заменил Примаков, но его работа у Фына шла медленно. Командующий одной из армий Фына, Ио Вейчун, открыто заявил о том, что коммунисты – его враги. Вслед за ним об этом заявил другой генерал Фына, командующий 3-й армией, который после долгих уговоров принял у себя на службу двух советских инструкторов[952]. Работа советских специалистов шла по линии: 1) военных советников; 2) контрразведка (ГПУ) против белогвардейцев и для борьбы с противниками «красных китайских маршалов»; 3) Коминтерн (разжигание революции); 4) деятельность контрольных органов компартии над своими сотрудниками в Китае. Дело в том, что многие рвались сюда, чтобы заработать разными способами деньги или чтобы сбежать оттуда при удобном случае и не возвращаться в СССР с его отвратительными жизненными условиями[953].

Видя, что дело продвигается туго, Фына пригласили в Москву, где полгода усиленно промывали мозги. Вернувшись в Китай, Фын увидел выросшую к тому времени мощь Чан Кайши и примкнул к нему в осуществлении Северного похода. Несмотря на произошедшие за время нахождения в СССР у Фына положительные изменения, коммунисты отмечали, что с ним еще предстоит много работы[954].

Решено было разложить его армию тайными ячейками коммунистов, из которых предполагали растить будущий командный состав для войск Фына, который должен был заменить нынешних «реакционных» командиров[955].

Фын почти всеми своими победами был обязан исключительно советникам из СССР. По данным офицера, служившего у него, «после занятия Шаньчжоу, на очереди стоял вопрос о занятии Лоаяна. Силы северян, их снабжение и артиллерия, были во много раз сильнее фыновских. Сам город Лоаян, или Хонань-Фу, представлял собой сильную крепость, которая могла бы больше года держаться даже с небольшим гарнизоном». Военный руководитель из СССР учел эти обстоятельства, особенно памятуя недавнюю осаду Сианя. Он разыграл всю эту операцию так: были посланы агитаторы, которые рекламировали дело Фына и в достаточной мере ругали мукденцев, являющихся якобы жалкими наемниками империалистов, Англии и Японии. Фын же, по их словам, нес знамя освобождения Китая от иностранного засилья. Фын не желает якобы Хонана, он только хочет освободить бедных хонанцев от засилья северян. Таким образом, население было приготовлено к тому, что Фын и его дело дружественны им.

Военные операции были разыграны таким образом. Силы Фына, вступив в соприкосновение с противником, сначала их потеснили, потом часть центра, ближе к правому флангу, симулировала отступление. Таким образом, северянам показалось, что произошел прорыв, и они ударили главными силами с артиллерией в участок прорыва. Командование Фына только этого и желало. Военный руководитель из СССР спешно отправил один заслон, чтобы перехватить дорогу у мукденцев на Лоаян и сжать северян с двух сторон, даже заслав им кое-какие силы в ближайший тыл. В результате у мукденцев произошла паника. Они побросали все и бросились к переправе через Желтую реку. Им даже в голову не пришла мысль, чтобы занять Лоаян, при помощи крепостных стен задержаться и оправиться. По существу, они могли смело раздавить Фына, но инициатива была ими потеряна. Они не были готовы к подобному маневру и потеряли все.

Принятие участия европейских советников-руководителей в войне сбивает с толку китайское командование на другой стороне и приводит его к некоторому замешательству. Вот непосредственная польза от советников вообще и из СССР в частности. Кроме того, при этом планы о координации операций исходят из одного центра, а противники действуют несогласованно и вразнобой[956].

Но коммунизация Фына была невозможна. По свидетельству служившего у него офицера, «в Сиане был посажен на роль гражданского губернатора блаженный старик У Чжан, который для прививки коммунизма был 15 дней в СССР. Он проехал из Владивостока до Урги. К нему был приставлен советник, латыш Альберт Сейфулин, пытавшийся через этого блаженного деда насадить в Сиане коммунизм. Нашлась там и кучка девчонок, которая остригла косы и бегала по городу с учениками и босячней. Хриплыми голосами галдели призывы ниспровергнуть империалистов, их слуг Чжан Цзолина и У Пэйфу и масса прочей чуши. На все эти выходки Фын смотрел сквозь пальцы, давая забавляться московским гостям, пока эта публика не стала ему надоедать. Однажды он отдал распоряжение, чтобы эти горлодеры не нарушали обычного течения жизни, и что нарушители этого постановления будут караться по законам военного времени, и все как рукой сняло. Курьезы с этим так называемым «гражданским губернатором» У Чжаном доходили до абсурда, ибо на должности тифангуаней[957] он назначал каких-нибудь недоучек-гимназисток»[958].

Но окончательно отколола от коммунистов Фына их ссора с Чан Кайши. Еще раньше коммунисты свели этих лидеров вместе, разработав стратегический план войны против маршалов, впоследствии удавшийся. Он представлял соединение их сил в одно целое. Но в это время коммунисты выступили против Гоминьдана, и на личной встрече Чан Кайши дал Фыну, находившемуся в тяжелой финансовой ситуации, денег, и тот отказался от сотрудничества с коммунистами. Тем ничего не оставалось, как заклеймить их «империалистами»[959].

Важное внимание уделялось этим маршалам потому, что китайская компартия была еще слаба для начала активных действий. Требовалось время, чтобы она выросла и окрепла. Поэтому коммунисты решили присоединиться в 1924 г. к Гоминьдану. Внутри этой партии они начали подрывную работу, чтобы в конце концов переподчинить себе ее. Тогда еще у них были иллюзии, что они «перекуют» Чан Кайши и других маршалов в пламенных коммунистов. Такие иллюзии они питали, поверхностно изучив биографию лидера Гоминьдана. В молодости Чан Кайши отличался экстравагантными поступками. Так, первая его женитьба была на красавице проститутке из Шанхая. Впоследствии он оценил выгоды от сближения с Сунь Ятсеном, развелся с шанхайской шлюхой и женился на дочери «первого гоминьдановца», сделав, благодаря тестю, последующую карьеру[960].

Для идеологической обработки коммунисты постоянно зазывали его в СССР. Поэтому он и другие маршалы подолгу и не раз там бывали. Но пребывание в красной Москве для Чан Кайши открыло на многое глаза. Изучив коммунистов, он понял, что в конце концов коммунисты захотят захватить власть в Китае в свои руки. Он разобрался, что на самом деле цели коммунистов были не в том, чтобы бескорыстно помочь Китаю, а чтобы его руками нанести удар странам Запада. В отношении их он сделал вывод: «Так называемый интернационализм и мировая революция есть не что иное, как цезаризм, облеченный в форму, которой легко обмануть весь мир»[961].

Кантонская группа была основана Галеном-Блюхером, главным военным советником при командовании Чан Кайши. Он учредил военную школу на острове Вампу у Кантона, создав Военный совет и Генеральный штаб. Коммунисты перебросили сюда оставшееся от белогвардейцев в Приморье оружие. Во всех учреждениях Чан Кайши были красные инструктора. Особое внимание советниками из СССР было обращено на отделы разведки и контрразведки, пропаганды, политического обучения и специальной службы, выполнявшей секретные задания Коминтерна.

В 1925 г. Блюхера заменил Синани (Т. Б. Скалов), начальник кайфынской группы советников, а затем комкор Кисанко (Н. В. Куйбышев, Бубнов), начальник военного отдела Южно-Китайской группы войск Чан Кайши. Советники из СССР постепенно занимали все более заметное положение на юге Китая. Так, Кисанко в своих рапортах Егорову, военному атташе в Пекине, доносил: «Нам удалось захватить хорошие места в армии Чан Кайши. Но пока невозможно проникнуть глубже для захвата полного контроля из-за недостатка советников и почти полного отсутствия переводчиков»[962].

Кисанко работал в Военном совете, где руководил его председателем, Ван Цзинвеем. Он докладывал «наверх»: «Военный Совет является умом и сердцем Национально-Революционной армии (НРА). Несмотря на самостоятельную власть военных губернаторов и их нежелание подчиняться, Совет в короткое время завоевал доверие и преданность НРА. Мы делаем все возможное, чтобы вести нашу работу в Совете в верном направлении»[963].

О том, насколько коммунисты укоренились в Китае, говорит случай, приведенный одним из служивших в войсках южан: «У одного «сотрудника» из СССР был китаец, получивший образование там же, записавшийся в партию. Нам пришлось ехать в сомнительный район через 2 провинции. Он недавно женился и был привязан к семье. Он перетрусил и взмолился, чтобы я ему помог отделаться от этой поездки, тем более что его там сразу смогут узнать по наречию и что для него эта поездка более опасна, чем для европейцев. Я попробовал обратить внимание «товарищей» на неудобство для них иметь переводчика с кантонским наречием, а ехали мы на север. Сам он тоже пробовал говорить на эту тему. Ему ничего не сказали, но я слышал, как «товарищи» накалились и обещали это дело вспомнить после возвращения. Наша поездка, в силу обстановки, не состоялась, и мы с половины пути вернулись. Я забыл инцидент. Через неделю я пошел проведать переводчика и застал лишь его вдову. За «малодушие» он был убран. Среди этих типов есть немало располагающих большими средствами и швыряющих их без разбора. В общей своей массе они – распутники и, в равной мере, и мужчины и женщины – конспираторы. Я ходил в один их дом. Туда однажды приехала новая чета, принявшаяся что-то шить. Я сказал комплимент по поводу изящества вещей и пожалел, что работа непрочная и приходится новые вещи починять. Дамочка усмехнулась и сказала, что, наоборот, вещи были очень хорошо сшиты, но ей пришлось их пороть, ибо она только что привезла почту и сдала ее. «Куда же Вы ее помещали, ведь бумагу неудобно иметь вблизи тела?» – спросил я их. «Зачем бумагу, когда все печатается по шелку или батисте невидимой мастикой, которую будут потом проявлять!» – вот был ответ дамочки»[964].

Работа военных советников отличалась от деятельности коминтерновцев. При подготовке боевых единиц Кисанко уделял особое внимание политической обработке и выделил проект создания политического центра при военной академии и школе в Вампу. По его замыслу, Генштаб, во главе которого стоял тогда комдив Рогачев, должен был стать административным органом Гоминьдана. Советники из СССР боролись против военных губернаторов. Поэтому для более продуктивной работы Кисанко настаивал на увеличении в Китае числа советников. В этом случае на Москву ложился дополнительный расход средств, и это тормозило работу. Однако его деятельность не оставалась тайной из-за группы Бородина, владевшей общим для всех советников из СССР шифром. По данным Кисанко, служащие группы Бородина «небрежно обращались с военными телеграммами» и могли допустить утечку информации[965].

К концу 1925 г. коммунисты добились очень многого на юге Китая. В армейских частях появились их ячейки, а два видных коммуниста были проведены в правительство Гоминьдана. В солдатских и офицерских собраниях работали агенты Бородина, распространяя слухи о том, что сам Чан Кайши – коммунист[966]. Но открыто в политическую жизнь Гоминьдана они пока не вмешивались и ожидали, когда «перезрелый плод упадет им сам в руки».

Случай для попытки взять власть в свои руки представился в январе 1926 г. на II Национальном съезде Гоминьдана, когда Чан Кайши предложил идею Северного похода для объединения Китая. После смерти основателя Гоминьдана Сунь Ятсена Чан Кайши возглавил партию, сохранив пост главнокомандующего. Коммунисты понимали, что его руками можно уничтожить военных губернаторов и развить свои идеи на практике, но одновременно они боялись, что успех Чан Кайши может свести к нулю все их усилия по коммунизации Китая. Поэтому у красных советников начало закрадываться к нему недоверие. В это время Бородин, согласовав свои действия с Москвой и Фыном, решил рискнуть и провернуть авантюру. Ситуацию осложнило то, что поддерживавший сначала идею Северного похода Кисанко поссорился с Чан Кайши и стал его открыто критиковать, называя концепцию лидера Гоминьдана по борьбе против Северной коалиции «авантюрой». Это было преждевременно, и Кисанко до поры до времени надо было вести себя потише. Однако коммунисты зарвались и начали дискредитировать Чан Кайши. На улицах Кантона появилось множество листовок, в которых он изображался очередным маршалом, не лучше, чем Чжан Цзолин или У Пэйфу. Коммунистами была начата подрывная работа в армии и в партии. Отношения Чан Кайши с коммунистами резко ухудшились. В своем дневнике он писал про своих советников: «Я отношусь к ним искренне, но они платят мне обманом. Работать с ними невозможно. Они подозрительны и завистливы и явно обманывают меня»[967].

В феврале 1926 г. отношения между Чан Кайши и Кисанко обострились настолько, что лидер Гоминьдана поставил вопрос об отзыве Кисанко, который вел себя как хозяин Гоминьдана. В тот момент коммунисты явно просчитались. Сил для захвата власти у них не было, а позиции Чан Кайши были слишком сильны, чтобы устранить его политически. Так как отношения были испорчены, он решил очистить партию от коммунистов, убрав их с ключевых мест, в том числе из Генштаба. Обнаружилось, что советники, которые по его замыслу должны были играть роль инструкторов, на деле стали полновластными хозяевами целых отделов, как в партии, так и в армии. Тогда же Чан Кайши увидел плоды разрушительной работы, которую вели против него коммунисты, – он обнаружил, что даже китайские командиры воинских частей, до командиров дивизий включительно, настроены против него советниками из СССР. Рогачев, так же как и коминтерновские советники, почти открыто вел работу против Чан Кайши[968].

Возможно, у коммунистов что-нибудь и вышло бы, если бы они не поторопились. Чан Кайши был встревожен и внимательно следил за ними. От его внимания не укрылся неожиданный приезд из Владивостока в Кантон Кубякова, главы Далькрайкома, с работниками ГПУ. Официально целью их визита была инспекция советской группы в Кантоне[969]. Но Чан Кайши узнал, что в середине марта 1926 г. его канонерская лодка «Чун Шан» по поддельному приказу отплыла из Кантона к острову Вампу, куда приехали Кубяков со товарищи. Разведка доложила ему, что «Чун Шан» вернулась обратно в Кантон и что она забункирована углем для «дальнего плавания» и находится «под парами», готовая к немедленному отплытию. Чан Кайши понял, что коммунисты решили его силой вывезти в Россию. Тогда он арестовал многих видных коммунистов, в том числе заместителя начальника Бюро морских сил, подделавшего приказ канонерке. В Кантоне было объявлено военное положение, а дома советников из СССР окружили преданные Чан Кайши войска. На русских коммунистов это произвело впечатление грома среди ясного неба. Они приготовились везти Чан Кайши в СССР на «перевоспитание», а если не «перевоспитается» – уничтожить.

В результате провала этого плана работа группы советских военных на юге Китая была на время парализована. Кисанко послал политического комиссара при Военной школе Вампу и главу советской разведки в Кантоне Алешина с Ивановским из группы Кубякова на переговоры с Чан Кайши, чтобы не допустить отзыва советских инструкторов, что было равносильно краху всей советской работы в Китае. Но все усилия были тщетны. Советские учреждения на подконтрольной Чан Кайши территории были закрыты под предлогом эскалации боевых действий[970].

Положение не спасла замена Кисанко на Степанова, который в свое оправдание всю вину за разрыв валил на Чан Кайши, который-де не хотел делиться славой объединителя Китая с коммунистами, желая единолично быть национальным героем Китая, и, почувствовав силу, решил прижать коммунистов[971].

В итоге Коминтерну пришлось признать ошибочность чрезмерной революционизации Гоминьдана. Приехавший в мае в Кантон Бородин шел на все условия, чтобы помириться с Чан Кайши, готов был к тому, чтобы коммунисты полностью подчинились Гоминьдану, отказавшись от создания внутри этой партии своих ячеек. Чан Кайши принял эти условия и оставил коммунистов при себе. Он использовал неудачу коммунистов для проведения Северного похода по объединению страны. Население, разоренное войной маршалов, встречало гоминьдановцев как освободителей. Всего за три месяца они захватили огромную территорию до Ханькоу. В это время коммунисты продолжали тайную работу по разложению армии Чан Кайши. За два года их численность выросла с 1 до 60 тысяч человек и продолжала расти за счет Гоминьдана. В то же время в Китай на помощь Бородину, которого в Москве считали «недостаточно агрессивным», послали опытного сотрудника Коминтерна М. Н. Роя.

В феврале 1927 г. Чан Кайши взял Наньчан, столицу провинции Цзянси, куда перевели управленческие органы. Бородин в это время созвал в Ухане конференцию коммунистов и левых гоминьдановцев и создал новое правительство. Так коммунисты спровоцировали в Гоминьдане раскол, что было прямым нарушением соглашения с Чан Кайши о невмешательстве в дела его партии. Во многих случаях власть на местах попала к коммунистам, они вооружили чернь и подняли бунты. Начался красный террор.

Коммунисты в Гоминьдане еще раньше стравливали одну воинскую часть с другой, саботировали поставки продовольствия, боеприпасов, разлагали армию. Но из-за успехов Гоминьдана рвать с ним окончательно еще было нельзя. Чтобы показать свою значимость, «коминтерновское правительство» пригласило в Ухань Ван Цзинвея из Парижа. Прибыв в Шанхай после непродолжительной обработки в Москве, Ван Цзинвей заговорил о необходимости создания «демократической диктатуры угнетенных классов для подавления контрреволюции»[972].

Коммунисты показали свое влияние в частях Гоминьдана при взятии Нанкина, организовав там бесчинства солдат. Они повторили то же в Шанхае, вооружив рабочих и подбив их на действия против иностранцев и местной знати. Это делалось для того, чтобы стравить с ними Чан Кайши. До этого таких случаев не было. Но как только сюда прибыл вождь Гоминьдана, коммунисты спрятали оружие, будучи неуверенными в своих силах, чтобы открыто бросить вызов Гоминьдану. Их главари были арестованы и казнены. Бородин и его приспешники из Коминтерна укрылись на чердаке коммерсанта В. Е. Уланова во французской концессии[973].

В это время гоминьдановцы увидели подрывную работу коммунистов и в провинции. Кое-где коммунисты уже начали конфискацию земель. Население далеко не везде радостно встречало такое нововведение. Кроме того, уханьское правительство раскололось на «коммунистов» и «левых». Положение осложнялось и разногласиями среди самих коминтерновцев: Бородин выступал за движение на север и восток для расширения влияния, а Рой – за «аграрное движение» в южных провинциях Китая. Если Бородин считал, что тогда надо было выждать время и пока снова «расцеловаться» с Чан Кайши, то Рой выступал за подъем крестьян на вооруженное восстание.

В довершение ко всему в июне 1927 г. Бородин получил приказ Сталина: конфисковать земли, очистить армию от ненадежных элементов, вооружить 20 тысяч коммунистов, которые должны были стать ядром полумиллионной «китайской рабоче-крестьянской красной армии», и при участии гоминьдановцев, близких к коммунистам, учредить суд над «реакцией»[974].

Пришедший в ярость Чан Кайши решил раз и навсегда очистить Гоминьдан от красных. Это было в тот момент, когда Бухарин и Сталин ликовали по поводу расширения «китайской революции» и уже готовились пожинать ее плоды. Бухарин уже дописывал книгу об этом «успехе»[975]. В этот момент и произошло непоправимое: Бородин, искушенный в китайских делах, хотел скрыть от Ван Цзинвея сталинскую инструкцию, но Рой показал ему документ, действуя слишком прямолинейно. Члены уханьского правительства поняли, что ими пытаются управлять из Москвы, как марионетками, и отправили коммунистов из Коминтерна домой, чтобы очиститься от «красного цвета». Те уехали домой несолоно хлебавши.

Примаков предпринял тогда попытку доставить коммунистам оружие и боеприпасы – 5 тысяч винтовок и 15 миллионов патронов на пароходе «Олег», вышедшем из Владивостока, откуда он должен был доставить груз в Тяньцзинь. Чжан Цзолин стянул к Тяньцзиню нечаевцев, в том числе несколько бронепоездов, которые несли в районе города сторожевую службу. Подходы к соседнему с Тяньцзинем порту Таку охранял китайский сторожевик, не дававший коммунистам беспрепятственно разгрузить пароход. Тогда коммунисты решили уничтожить сторожевик бомбардировкой с воздуха, что закончилось неудачей[976]. Видя активность противника в районе Таку, Чжан Цзолин направил туда еще 2 корабля, 1 нечаевский бронепоезд и другие русские части для усиления охраны береговой линии. Попытка Примакова и его помощника Ведерникова провести «Олега» в обход китайских кораблей, которые бдительно несли службу, закончилась неудачно. Тогда было решено потопить корабль с помощью небольшого катера, на который установили крупнокалиберное орудие. Планировалось подплыть вплотную и выстрелить по сторожевику в упор, после чего вернуться на берег и выгрузить «товар». Но авантюра с катером тоже провалилась. Кроме того, выяснилось, что, даже если бы она удалась, на берегу «Олега» ждали не китайские товарищи, а белогвардейский бронепоезд[977]. В итоге коммунисты вернулись, не выполнив задание. Об этой неудаче они никак не обмолвились. Зато подняли шум из-за захвата и потопления нечаевцами советского парохода «Память Ленина», на котором удирали семьи работников Коминтерна из Кантона во Владивосток, в том числе и жена Бородина[978]. На нем было захвачено немало компромата на советский «экспорт революции» в Китае. Разведка Чжан Цзолина сработала хорошо, и он заранее получил сведения о «Памяти Ленина» и «Олеге». Важную роль сыграли при этом белые контрразведчики.

Но Коминтерн продолжал отправку в Китай агентов для организации серии восстаний. Агенты Ньюман и Ломинадзе организовали восстание в провинции Цзянси. Но самое крупное восстание было в Наньчане 31 июля 1927 г. Сначала коммунисты здесь успешно захватили власть, но большая часть населения их не поддержала, и эти восстания были подавлены. Апогеем работы Коминтерна в Китае стали восстания 11 декабря 1927 г. в Кантоне и других южнокитайских городах. В помощь восставшим из Москвы отправили Айслера и Пеппера (Иосиф Поганый). В восстании активное участие приняли служащие кантонского консульства СССР, слушатели Уханьской военно-политической академии и Института по подготовке крестьянского движения. Они организовали в Кантоне Совет рабочих, крестьян и солдат за три дня своего владычества. Но и эта отчаянная попытка Коминтерна вернуть утраченное влияние в Китае провалилась. Оставшиеся верными Чан Кайши войска при помощи Кантонского союза машинистов подавили восстание. Во время его подавления были арестованы советский вице-консул и его помощник. Войска Чан Кайши захватили советские консульство и торгпредство, где были обнаружены секретные документы по шпионажу и подрывной работе коммунистов в Китае. Сразу после подавления восстания в Кантоне, 14 декабря 1927 г., Гоминьдан разорвал отношения с СССР и выслал всех его работников. На другой день Чан Кайши заявил во всеуслышание, что советские консульства в Китае являются рассадниками коммунизма[979].

Таким образом, к концу 1927 г. советское влияние в Китае сошло на нет, хотя Чан Кайши намекал Блюхеру, что при изменении условий игры со стороны СССР готов пересмотреть свои отношения с ним, «так как Блюхер был против оппортунизма Бородина». Позже Чан Кайши несколько раз обращался к советскому руководству с просьбой прислать Блюхера в Китай, но ответа не было. И только при личном обращении Чан Кайши в 1939 г. к Сталину тот ответил, что Блюхер был казнен за то, что «поддался обольщению японской шпионки»[980].

Так Сталин расправился с теми, кто мог пролить свет на истинный ход событий в Китае. Ответственность за провал восстаний в 1927 г. он возложил не только на китайский народ, но и на коминтерновских советников и высших советских деятелей в Китае. Так он боролся с выпадами оппозиции, в том числе и Троцкого, обвинявшей его в провале китайской авантюры[981].

У советских, как и у белых наемников на китайской службе, была трагическая судьба. Троцкий, главный инициатор «экспорта революции», первым подвергся репрессиям со стороны коммунистов. Почти все «интернационалисты» были расстреляны. Среди них – первый советский посол в Китае и вице-комиссар иностранных дел Лев Карахан, уничтоженный в декабре 1937 г. В этом же списке глава Коминтерна Зиновьев; соавтор Сталина в «китайской» политике Бухарин; Бела Кун, редактор «Коммунистического Интернационала в документах»; Иосиф Поганый-Пеппер, член Коминтерна и один из членов триумвирата Кантонской коммуны в декабре 1927 г. Среди военных «советников», погибших от рук своих же коммунистов, – маршалы Блюхер (Гален в Китае) и Егоров, командармы и комкоры Геккер, Каширин, Сейфуллин (Лапин в Китае), Примаков, известный в Китае по прозвищу Хенри А. Лин. Некоторые военные атташе, заметные в Пекине, были расстреляны по делу Тухачевского. Из видных коммунистов, раздувавших революцию в Китае, избежать расстрела смог лишь Бородин-Грузенберг, но и он был репрессирован и умер в забвении в Москве в 1955 г.[982]

Генерал Власов, бывший военный советник в Китае и герой битв за Киев в 1941 г., за Москву 1941–1942 гг., был схвачен Смершем в Чехословакии и повешен в 1947 г. за сотрудничество с гитлеровцами.

Не избежали репрессий и эмигранты, помогавшие красным советникам в Китае. В 1945 г. Смершем был арестован в Шанхае В. Е. Уланов, богатый коммерсант и советский агент с 1921 г., в доме которого скрывались во время Шанхайского восстания 1927 г. Бородин и другие «советники». Уланову коммунисты этого не зачли, хотя он тогда рисковал жизнью, пряча путчистов. Его вывезли в СССР, осудили и отправили в концлагерь, где он и скончался.

Это далеко не полный список репрессированных русских, сыгравших видную роль в «экспорте революции» в Китай[983].

Судьба Фын Юйсяна тоже трагична. Он погиб при «загадочных обстоятельствах» на борту советского парохода в Черном море в 1948 г.[984] Но очевидно, что на новом этапе борьбы в Китае, с ростом местной компартии, Фын стал для нее помехой. Он был нужен Москве как противовес против других маршалов, пока не вырос мощный пласт китайских коммунистов.

Во время беспорядков в Шанхае в 1925 г. английской полицией был объявлен в розыск не кто иной, как атаман Семенов. Его хотели арестовать за сношения с Гущиным и другими «большевиками» во время «зачистки от красных», но предупрежденный Семенов бежал в Японию. Там он успел отметиться на завтраке у советского консула в Японии Эльдера[985]. Накануне беспорядков в Шанхае он активно общался не только с Гущиным, но и с генералом Анисимовым, который неожиданно увел к красным транспорт «Монгутай» с казаками. Белая контрразведка отмечала факт, что между Анисимовым и Семеновым была связь и что первый по заказу второго вербовал казаков для участия в гражданской войне в Китае. Кроме того, большевики планировали использовать Анисимова для работы у красных китайских маршалов[986]. Сам Гущин был арестован в английской концессии в Пекине, но вскоре был выслан: очевидно, за него заступился сам Геккер, специалист по военным делам при Карахане, с которым он и выехал оттуда[987].

Подъесаул-забайкалец Березовский, контрразведчик, вскоре предъявил неопровержимые улики сотрудничества Семенова с чекистами. В одном из агентурных донесений говорилось, что «с работой Ковгана и Семенова связаны крупные чекисты, в том числе Бурцев или Яковенко (Яковец), убивший наместника Кавказа графа Воронцова-Дашкова»[988].

Генерал Тонких, бывший некоторое время начштаба у Семенова и Анненкова, также ушел к красным через Гущина наемником Фына. Неудивительно, что Глебов подозревал Семенова, который помог «раскусить» Гущина и К^о[989], в содействии измене Анисимова и его бегству в СССР. Был ли Семенов завербован коммунистами? Точных данных на этот счет нет, но все же, учитывая то, что другим белым генералам хватало одной-двух встреч, чтобы раскусить Гущина и отказаться от его предложений, дружба Семенова с «красным казаком» кажется более чем подозрительной. Это подозрение усиливается, если учитывать, что Г. М. Семенов во всем противодействовал отряду Нечаева и помогал его противникам, например У Пэйфу. Когда в конце 1924 и начале 1925 г. нечаевцы бились против войск союзных У Пэйфу войск генерала Чи Бинвея, Г. М. Семенов вербовал русских в силы последнего[990]. С другой стороны, Г. М. Семенов делал все, чтобы помешать объединению белоэмиграции Дальнего Востока. Это было выгодно красным. Кроме того, в 1945 г. Г. М. Семенов добровольно, «при параде» встречал Смерш, зная о его отношении к белым чинам и даже об отлове рядовых наемников.

Японцы вывозили всех желающих русских в безопасное место, в том числе даже рядовых. Г. М. Семенову такое предложение поступило, но он отказался уехать, хотя времени для сборов у него было достаточно. Почему? Впечатление такое, что он ждал прихода советских войск, не опасаясь их. Известно, что он принимал советских офицеров в своем доме за накрытым столом после их появления в августе 1945 г. Но откуда такая трогательная забота о врагах-коммунистах? Возможно, он рассчитывал за свою работу заслужить не только прощение, но и награду. Это видно из его прошения на имя «Великого Сталина». В нем атаман Семенов, «гроза большевиков», просит о помиловании, раскаиваясь в содеянном. Мало того, он выражает готовность работать на благо партии коммунистов. Кто-то скажет, что у него не было выхода и что палачи из НКВД сломают любого. Но можно привести пример, что бывший министр правительства Колчака И. А. Михайлов, которого судили в 1946 г. вместе с некогда грозным атаманом, отказался от помилования и пощады не просил, в отличие от бравого атамана. А генералы Покровский, Миллер, Кутепов, а тысячи других офицеров и генералов, которые предпочли геройскую смерть предательству?

Коммунисты, видя успех действий нечаевцев, не дремали и пытались нейтрализовать их. Приезжавший в 1924–1925 гг. из Китая в Москву Карахан жаловался на белогвардейцев, которые-де с оружием в руках мешают коммунистам строить в Китае новую жизнь, оказывают «дурное влияние» на китайские и иностранные власти. Поэтому он просил советское руководство устранить любым способом «белогвардейскую угрозу»[991]. Одной из таких попыток стала засылка к нечаевцам красной агентуры. По данным белой контрразведки, агентура коммунистов «получила строжайший приказ свыше – принять срочные меры к воспрепятствованию белобандитам вступать в добровольческие формирования, преследующие цели охраны иностранных концессий и борьбы против южан. Для этого использовать всевозможные средства: посылать в отряды добровольцами верных тайных агентов, ПРОВОЦИРОВАТЬ ОФИЦЕРОВ ВЫМЫШЛЕННО БОЛЬШЕВИКАМИ, разными окольными путями, через третьих лиц – доводить до сведения высших властей об их якобы связи с противником, обвинять в продаже документов, передаче сведений противнику и так далее. В отношении всех лиц, которые имеют доверие и сношения с японскими и китайскими властями и служащими у них, – принимать те же меры»[992].

В начале 1926 г. контрразведка нечаевцев установила наличие в отряде тайной большевистской организации. Начальником подпольной сети был некто Коломейцев, который, однако, успел скрыться от ареста. Поймать удалось его подчиненных, Григоренко и Карапета. Первый работал на базе русских войск в Цинанфу, второй – на фронте. Карапет после разоблачения был расстрелян. Один из агентов контрразведки, драгоман Чжао Бойков, давал очень ценные данные. Так, он донес, что полковник Дмитриев из штаба Нечаева завел сожительницу, Александрович-Шейн, подозреваемую в связях с большевиками. Оказалось, что она вела среди нечаевцев агитацию в пользу переезда в СССР. Хотя эта информация показалась руководству слишком неправдоподобной, за Александрович-Шейн все же решили понаблюдать еще. В октябре 1926 г. информация об ее работе на коммунистов подтвердилась[993]. Бойков также установил, что коммунистами была подкуплена девица, работница бара «Карлтон», посещаемого лишь нечаевцами. Карахан лично курировал операции по разложению нечаевцев и давал указания по этой части начальнику красной разведки Гутерману. При этом лидеры красных разведчиков пытались лично знакомиться с женами нечаевцев и ухаживать за ними. Под подозрение попал и юнкер Волошин, у которого неожиданно завелись большие деньги и который часто отсутствовал в казарме и проводил время с подозрительными типами[994].

Были у контрразведчиков и серьезные проколы. Агенты коммунистов смогли проникнуть даже в китайскую контрразведку штаба охранных войск. Один из них, Евтюгин, выкрал секретные документы и передал их в советское консульство.

Шпионили за нечаевцами и советские матросы, которые проникали в места расположения наемников. В одном из столкновений с ними был ранен ножом солдат Веселов. Агент контрразведки Ласточкин доносил 27 марта 1926 г., что многие американские моряки специально подсаживаются в барах к русским, подпаивают их, выведывают секретные данные и агитируют за советскую власть. Это совпадает с данными белой контрразведки Гражданской войны в России, которая установила связь американцев с коммунистами-партизанами, снабжавших последних оружием, боеприпасами и информацией. Однако агенты контрразведки Нечаева собрали компромат и на бывших видных колчаковских контрразведчиков, которые работали на коммунистов и прибыли в расположение нечаевцев для их разложения[995]. Интересно, что когда один нечаевский офицер поссорился с одной из дам, бывших под подозрением, которые вились около отряда, то за нее неожиданно вступился американский флотский офицер, которому было все равно, что происходит, например, с женами офицеров[996]. Также контрразведкой Нечаева были переданы данные о появлении в отряде восьми гэпэушников, которые засветились, когда внедрились в белый партизанский отряд Емлина и участвовали в его уничтожении[997].

Попытки проникновения агентов советских спецслужб в Русскую группу не прекращались до самого конца ее существования. В феврале 1928 г. белая контрразведка получила данные, что агитация по разложению отряда и пропаганда в пользу переезда в СССР ведется бывшим жандармом и начальником военной контрразведки Амурской области при Колчаке подполковником Н. И. Лебедевым. После поражения Колчака он попал к большевикам в тюрьму. Оттуда он вышел благодаря содействию своей жены. Она работала вместе с ним при Колчаке и в 1920 г. перешла на службу в ЧК. Через нее он устроился «по специальности» в консульство СССР в Харбине, где занимался уничтожением белых партизанских отрядов, действовавших на территории СССР. Когда он доказал преданность новой власти, его назначили разлагать нечаевцев[998]. Другим видным агентом ГПУ был бывший капитан татарин Максутов. По данным белогвардейской контрразведки, это был агент «высшей квалификации, нежели Лебедев». Максутова они считали возможным перевербовать[999].

Другой попыткой нейтрализовать нечаевцев стало создание при красных китайских маршалах отрядов из русских эмигрантов. Коммунисты в отношениях с маршалами постоянно испытывали дискомфорт. Фын не шел на решительное сближение с ними. Виновным в этом некоторые считали Александра Федоровича Гущина, войскового старшину Донского казачьего войска, временного сподвижника атамана Краснова в 1918 г.

Генерал Лукомский так писал о Гущине: «После Мартовской революции 1917 г. в Петербурге нашлось несколько офицеров Генштаба, которые стали усердно работать совместно с Советом рабочих и солдатских депутатов для развала Русской армии и для «углубления» революции. Среди них особенно выделялся своей демагогической деятельностью полковник Гущин. После захвата власти большевиками в ноябре 1917 г. полковник Гущин стал одним из наиболее усердных большевистских работников.

В конце 1924 г. в Шанхай прибыли и остановились в лучшей здешней гостинице советские военные и морские агенты, в том числе Гущин, зарегистрированный в гостинице под фамилией Милославский[1000].

Проливает свет на цель их визита генерал Клерже, передавший мне свой разговор с ним. Они виделись 2 раза. Гущин обратился к нему с просьбой повидаться и поговорить по очень серьезному делу. Он сказал ему, что советская власть окрепла и что советскому правительству теперь совершенно неопасны новые выступления белых организаций, и предложил перейти на службу советского правительства. Клерже ответил, что не может перейти на службу к власти, преследующей не национальные, а интернациональные задачи. Гущин сказал, что нельзя смешивать в одну кучу III Интернационал, советскую власть и коммунизм, что от III Интернационала советская власть совершенно не зависит и проводит национальные, а не интернациональные задачи. Он сказал, что III Интернационал совершенно независим от советского правительства и проводит цель распространения коммунистических идей и советского строя во всем мире, но это проводится без связи с советским правительством. По его словам, коммунизм – это чисто политическое течение, с которым советское правительство должно считаться, как с течением, выражающим интересы большинства рабочих и всей крестьянской молодежи. Он стал уверять Клерже, что если он согласится перейти на службу советского правительства, то будет служить не III Интернационалу или какой-нибудь политической партии, а национальной России. Клерже сказал, что прежде, чем дать ответ, он хотел бы знать, что делает здесь, в Шанхае, Гущин, что советское правительство от него, Клерже, хочет конкретно и что оно вообще преследует в Китае. Гущин ответил, что, во-первых, он является военным специалистом при советском военном министерстве, командированным в Китай в связи со смутой, что на него возложено ознакомление с разными лицами и выяснение дальнейшей линии поведения советского правительства в Китае. Во-вторых, ему, Гущину, указано вступить в переговоры с Клерже с целью привлечь его на советскую службу, так как он расценивается в советском военном министерстве очень высоко, считается хорошо знающим Дальний Восток и обстановку в Китае, что ему будет предложен высокий пост и большое содержание. В-третьих, смута в Китае соответствует целям и задачам советского правительства, что его агенты принимают крупное участие во всем происходящем в Китае. Ближайшей целью советского правительства является стремление сильнее разделить здесь гражданской войной и возбудить население против иностранцев, особенно европейцев.

По его словам, советское правительство поддерживало скончавшегося в Пекине доктора Сунь Ятсена и всецело будет поддерживать его преемников и он надеется, что им удастся захватить центральную власть в Пекине и стать во главе правительства. Советскому правительству вообще выгодно превращение Китая в «китайскую советскую республику». При этом непосредственная ближайшая выгода заключается в том, что иностранцы из всех внутренних районов Китая будут изгнаны и значение русской советской власти здесь усилится и создастся очень выгодная почва для широкого развития на китайской почве русских, вернее, еврейских торгово-промышленных интересов. Советская власть понимает, что великие державы без серьезной борьбы не отступятся от своих интересов и приложат все усилия к тому, чтобы их сохранить. Но им удастся их сохранить, а в некоторых случаях, может быть, и расширить свои концессии только на окраинах Китая. Внутри же его они потеряют все. Борьба за сохранение влияния и концессий в Китае потребует от великих держав серьезного напряжения и отвлечет их от Европы, где также будет действовать советская Россия. Последнее для советского правительства необходимо, так как приближается время столкновения советской России с мелкими государствами, примыкающими к ее западной границе. Генерал Клерже, выслушав все это, отказался принять это предложение»[1001].

Подобные предложения от Гущина, который буквально вел охоту по всему Китаю за профессиональными русскими военными, поступили всем более-менее значимым белогвардейским генералам и офицерам, в том числе Акинтиевскому и Андогскому, от которых они отказались[1002].

Гущин начал свою работу в Китае в 1923 г. Уже тогда в Москве были обеспокоены попытками белых устроиться на китайскую службу и возможностью использования их против советского Дальнего Востока. Он должен был тормозить работу белых организаций, внося в их деятельность разлад[1003]. Это задание он получил лично от Бородина, приехав в Шанхай. Кроме работы среди белых, он должен был тесно взаимодействовать с коммунистами, особенно с советниками генерала Бей Дзунчи. Там же, в Шанхае, до прихода войск Чжан Цзолина, состоялось секретное собрание секретных агентов по выработке общего плана работы. Они должны были углублять китайскую революцию и разлагать белые отряды. Среди агентов отметились Войтинский, Даеванда, Лилисан, Пруссиакин, Гущин и другие. Гущин с ними ездил и для «организационных мероприятий» в Ханькоу, где обзавелся связями с китайскими коммунистами, бывал в Главной квартире советских агентов, «Штабе генерала Адвисера», встречаясь с Блюхером. Через этот штаб Гущин и другие агенты взаимодействовали с азиатским отделением Революционного военного совета (РВС), куда они регулярно ездили для докладов и получения новых заданий. Вскоре Гущин стал его членом наряду с бывшими белыми генералами Шелавиным, Пенаевым, Болдыревым и сибирским атаманом Ивановым-Риновым. Иванов-Ринов обратился к бывшим бойцам белых армий: «Эмигрантская жизнь показала всю бессмысленность существования без Родины. Чтобы искупить вину перед советским народом, я призываю своих соратников по гражданской войне в России перейти на сторону демократического Китая и сражаться на стороне революционной армии Фына Юйсяна. Освобождение Китая революционными силами приведет к созданию единого демократического государства, и русские эмигранты станут полноправными гражданами нового Китая»[1004]. За это Дальневосточный союз казаков объявил Иванова-Ринова и Гущина изменниками Белому делу и лишил их всех чинов и наград. Люди Иванова-Ринова пытались подобраться к нечаевцам с другой стороны. Журналист Ильин пишет, что «Портиков все время охаживает и Хорвата, и Михайлова и хочет теперь поехать к Меркулову, чтобы получить какие-то поставки на армию. Портиков – хитрый, умный казак, верный сподвижник Иванова-Ринова»[1005].

Гущин действовал в тесной связи с непосредственными исполнителями заданий азиатского отделения РВС в военных операциях. С Носовым и Черепановым он сотрудничал по «пехотной части». С Роландом – по артиллерии. С Куком – по инженерно-саперной части. С Сергеевым – по авиации. С Раскольниковым, братом известного советского комиссара, – по флоту[1006]. Гущин занимал одно из главных мест среди 3 тысяч советских наемников на службе в Китае[1007].

Помимо их, были сотни бывших белых, пошедших на советскую службу. Их разделили на маленькие отряды. Об одном из них говорил Черепанов: «В небольшой деревеньке у границ Монгольской Народной Республики мы встретили отряд генерала Капустина. Это были бывшие колчаковские и семеновские солдаты. Все они горячо стремились вернуться на Родину, так как осознали, что были одурачены в годы войны белыми. Однако советское гражданство надо было заработать честным ратным трудом, и они в течение двух лет прослужили в 1-й Народной армии Фына».

В конце 1924 – начале 1925 г. войска Чжан Цзолина заняли Шанхай. В их составе был отряд Нечаева. Туда же прибыл и Гущин, тогда еще скрытый агент большевиков, который пытался установить связь с Нечаевым и другими русскими командирами. Он предложил взаимодействие на основе объединения и широкого формирования русских частей из бывших белых армий в Китае; насыщение ими китайских частей в районах, граничащих с Монголией, для организации выступления в эту страну по созданию плацдарма для удара по Забайкалью. Гущин встречался с Михайловым и другими нечаевцами, предлагая регулярно поддерживать с ним связь и обещая свою поддержку этому начинанию. Встречу организовал работник газеты «Шанхайское время» Глаговец. Гущин доказал им, что имеет крупные суммы денег, и намекал на свою связь с тайной организацией в Красной армии, которая-де стремится установить контакт с белогвардейцами за рубежом. Предложения его не нашли поддержки, и уже тогда среди нечаевцев были предположения, что он является большевистским агентом[1008].

Михайлов вспоминал, что Гущин пригласил его и Чехова в лучший ресторан Шанхая для «конфиденциального разговора». С Гущиным было несколько известных людей: издательница Мария Звездич, певица Шейно-Пузыревская и Кульчицкий. Последний выдавал себя за серьезного предпринимателя. Он желал пробраться к Нечаеву, чтобы вести у него финансовые и коммерческие дела. Однако контрразведка имела данные, что он жулик, и его предложения не вызвали интереса у нечаевцев[1009]. Кульчицкий и его подельник Бирюков путем мошенничества присвоили 300 тысяч золотых рублей атамана Семенова, которые они взяли у него на «открытие Монгольского банка»[1010].

Получилось, что вор у вора утащил, – известно, что эти деньги – часть похищенного золотого запаса России и имущества, конфискованного в Забайкалье в период Гражданской войны. Однако тяжело поверить, что «сребролюб» Семенов так просто упустил свои деньги. Скорее всего, он выставил себя жертвой, чтобы ни у кого не возникло вопросов, почему «гроза большевиков» атаман Семенов вдруг участвует в открытии банка на их территории. Это были не последние «подвиги» Кульчицкого и Бирюкова. Они организовывали этот банк в Урге с помощью Гущина. В свою очередь, Гущин утверждал, что те огромные деньги коммунистов, которые были при нем, он вывез за границу еще при Деникине[1011]. Михайлов почувствовал, что Гущин его всеми силами заманивает к себе, и решил это проверить, спросив, возьмут ли Кульчицкий и Гущин его в акционеры этого банка. Те не моргнув и глазом согласились![1012] Михайлов насторожился, зная, что просто так в нормальных условиях без капитала с его стороны и речи быть не могло о его акционерстве.

Свита Гущина из известных лиц должна была показать Чехову и Михайлову серьезность его намерений и величину. После этой встречи Гущин имел с ними конфиденциальные разговоры. Помня, что Чехов еще не был в Шанхае и не знал огромного города, Гущин завез его в тайное место. Гущин заявил ему, что теперь Чехов в его власти. Тут же он милостиво сказал, что вреда ему причинять не будет и надеется, что тот будет к нему также милостив, если он окажется у нечаевцев. Там же Гущин раскрыл перед ним свои карты, показав удостоверение члена Реввоенсовета[1013].

Гущин сообщил Михайлову, что он перешел к красным после Новороссийской катастрофы 1920 г., хотя имел возможность уйти в Крым, но не стал этого делать, видя «грызню между генералами», и сдался красным. Его судили, и на вопрос, почему он перешел к ним, ответил, что из-за того, что «на стороне большевиков правда». Его оправдали и освободили. После этого он «полгода мыл бутылки». Потом его взяли в Красную армию читать лекции в академии, а потом зачислили в Реввоенсовет.

По данным Михайлова, «Гущин постарел, как будто даже выглядит более серьезным, особенно когда молчит, но как заговорит – так вместо распоясавшегося с большим апломбом офицера 1917 г. перед Вами встает законченный тип цинично-наглого до крайней степени большевистского агитатора и демагога высокой марки, специально для работы в международном масштабе. Ленинский цинизм нашел в нем наиболее яркое отражение. Я старался уловить хоть тень или слабый намек на что-нибудь, что даже у самых отъявленных мерзавцев составляет «святая святых». У Гущина этого не заметно. О религии, Святом патриархе Тихоне он говорит ужасно, отзывается с примесью площадной брани. Родина в его понятиях хоть и сохранила свою притягательную силу, но «она запутана в программах и коммунистической оценке». Он говорит: «Наш путь – правильный, а не ваш, белый. Россия будет советской крестьянской республикой, а на мою реплику – «крестьяне вас ненавидят, и с властью жидов и уголовников вам никогда не примирить их» он говорит: «Да, крестьяне не простят нам издевательств над религией и не потерпят наличия у власти евреев, но мы на этом отыграемся…»

На мой вопрос «кто это мы?» и почему он отделяет себя от коммунистов он говорит: «Я – беспартийный, и Реввоенсовет – в большинстве из таких. В компартии состоят Балтийский, Бонч-Бруевич, Кокурин. Каменев, хоть и беспартийный, не участвует в нашей игре, как ненадежный. А у нас – П. П. Лебедев, Раттель-младший, Незнамов, Клембовский и другие. Настоящее положение достигнуто путем долгих усилий и многих жертв. У нас есть организация революционного офицерства. Вы рано или поздно придете к нам». – «Придем все, когда вас там не будет, – сказал я ему, – или когда не будет у власти коммунистов и жидов». По его, Гущина, мнению, надо будет здесь, в тылу других государств, организовать волнения, а самим получить передышку»[1014].

Гущин пытался завербовать Михайлова для шпионажа против Японии и приглашал на пост начштаба его отряда. По данным Михайлова, «штаб его – в Кайфыне Хонанской провинции. Вместе со мной получили письма Малакен, Чехов, Стеклов, Делекторский. Корнет Анцыферов, привезший эти письма из Тяньцзина, вошел в связь с китайским офицером, состоящим у генерала Нечаева, и просил его провести к Тупану, чтобы указать ему, что командный состав Русского отряда ненадежен. А 8 сентября в отряде был арестован сам агент Анцыферов с прокламациями и с 50 граммами яда для отравления командного состава. Позднее было арестовано еще 5 солдат-татар, у которых были письма и задания по организации бегства из отряда в Кайфын. Все они сознались, что получали задания через Анцыферова, но этими лицами еще не заканчивается работа по разложению нашего отряда. Наличие работы Гущина чувствуется очень сильно. Анцыферов приезжал к генералу Нечаеву 2 раза с коммерческими поручениями как его знакомый по Гродеково. Очевидно, он в свой первый приезд и насадил своих агентов в отряд. Меры к его вылавливанию из Тяньцзина приняты»[1015].

Гущин пытался агитировать за переход к Фыну и Нечаева на «более хорошие условия»[1016]. Вслед за отказом нечаевцев произошла их попытка отравления мышьяком поваром-татарином, подкупленным Анцыферовым в августе 1925 г. Чекисты его руками едва не ликвидировали Нечаева и весь высший комсостав отряда, заговор раскрылся в последнюю минуту. Анцыферова удалось арестовать. Он сознался, что входил в организацию Иванова-Ринова и был подкуплен коммунистами[1017]. Хотя кое-кто и высказывал подозрения о связи Гущина с Анцыферовым, большинство все-таки полагало, что он – «праздношатающийся и амбициозный кондотьер, предлагающий шпагу свою» и истинная его роль в попытке отравления Нечаева и К^о была выявлена уже потом. Факт был только в том, что коммунисты одним ударом едва не уничтожили отряд Нечаева.

По данным от нечаевцев, «в день ареста Анцыферова скрылся из отряда корнет Эйсмонт и другой офицер, Шакурин. Эйсмонт пойман, а Шакурина разыскивают»[1018]. Но то ли данные были неверными, но Эйсмонт бежал или был отпущен по недостатку улик, так как скоро он всплыл у Фына.

Не успели Анцыферову предъявить обвинение, как в расположении нечаевцев появился известный адвокат Фермус, пытавшийся получить право защищать арестованного. «Кто-то» очень не хотел, чтобы Анцыферов понес заслуженное наказание. Фермус пытался доказать, что Анцыферов, «видный деятель белоэмиграции», – жертва оппозиции Меркулову и пострадавший от разборок между враждующими группировками монархистов, кирилловцев и николаевцев[1019].

Но привезенные Анцыферовым в Нечаевский отряд агитки от Гущина говорили сами за себя. В них было: «Солдаты! В г. Кайфын при 2-й армии спешным порядком формируется отряд из русских бойцов. Командиром его назначен генерал Гуджон[1020]. В отряд принимаются русские, знающие военное дело, без различия политических убеждений. Поступающим в отряд будут предъявляться требования: не пить, не употреблять наркотиков, не грабить и самим предупредительно относиться к мирному китайскому населению. В свою очередь отряд обеспечивает более высокое жалованье, чем в бригаде Нечаева. Отряд формируется по европейскому образцу как с технической стороны, так и в части отношения к бойцам: никакого мордобойства, ни палочной системы наказаний, что широко применяется в бригаде Нечаева. Увольнение из отряда – в любое время по желанию бойца. Солдаты, уходите из бригады постоянно пьянствующего, грабящего и избивающего вас извозчика Нечаева. Уходите с оружием и без оружия, в одиночку и группами. Уходите в Кайфын и поступайте в отряд генерала Гуджона, который обеспечит Вам не только настоящее, но и будущее. Уходите, пока не уничтожил Вас Калган, которому Вы годны только на закуску. Бегите от Нечаева, пока жив тяжело больной Чжан Цзолин и существует его маршалия. Бегите, пока формируется русский отряд в Кайфыне. Август 1925 г.»[1021]

Так как к Гущину белогвардейцы шли плохо, он решил переманить их у Нечаева. По данным Лукомского и Глебова, «Гущин вел пропаганду в отряде Нечаева и имел некоторый успех, так как понадобилась его солидная чистка и пополнение его более надежными элементами»[1022].

Михайлов вовремя заметил эту опасность и принял меры к ликвидации пропаганды. По данным Бурлина, коммунисты, пользуясь пьянством Нечаева, вели активную работу по разложению Русской группы. Тогда Михайлов развил среди наемников активную контрразведывательную работу, которая дала свои плоды. По данным Михайлова, «расстреляли двух видных коммунистов, состоявших в Нечаевском отряде, – латыша Дасо и мадьяра Скотака. Последний был у Нечаева командиром роты»[1023]. Рудольф Скотак служил, в отличие от других, очень прилежно и потому быстро выдвинулся в отряде. Ему стали доверять даже набор добровольцев.

По данным Михайлова, «о провокаторской деятельности Скотака стало известно случайно. Один из добровольцев, прибывших в отряд, опознал в нем большевицкого комиссара, производившего у него в деревне реквизиции в 1918 г. В отряде заинтересовались личностью Скотака и стали наводить о нем справки. Вскоре удалось получить сведения, подтвержденные документально, разоблачающие деятельность Скотака как провокатора на протяжении ряда лет. Мадьяр Рудольф Скотак, бывший унтер-офицер австро-венгерской армии, служил у большевиков в Чите при ЧК. Затем перешел к белым, выдавая себя за чеха, был в контрразведке у атамана Семенова. Свою дальнейшую провокаторскую деятельность Скотак перенес в Приморье и после падения правительства генерала Дитерихса – в Харбин. В Харбине Скотак некоторое время подвизался на амплуа тайного советского осведомителя»[1024]. С образованием Нечаевского отряда Скотак был переброшен как наемник в место его расположения для разложения и агитации. Военно-полевой суд сначала дал Скотаку восемнадцать лет каторги, но вскоре приговор был пересмотрен и раскрытый шпион был расстрелян[1025].

По данным Михайлова, «в последнем походе против хунхузов у людей создалось впечатление, что Леонов был убит по приказу Скотака. Найдены следы, что большевиками поставлены задачи истребления Меркулова и всех старших офицеров»[1026]. Скотака подвело то, что он убийством Леонова бросил на себя тень, что и привело во многом к его раскрытию.

Кое-кто стал говорить, что Нечаев не принимал мер против действий агентов ГПУ в отряде. Но, несмотря на напряженные отношения его и Михайлова, последний отмел в отношении его, старого каппелевца, все подозрения: «Генерал Нечаев к большевизму не причастен, но довел до такого состояния части исключительно по безвольности и по пьяному делу. Кроме того, он страдает манией величия»[1027].

Гущин пытался агитировать в свой отряд и группу генерала Д. И. Лебедева на основании того, что белогвардейцы, дескать, ведут Россию к закабалению, так как пользуются услугами «союзников», которые за такую помощь потребуют «компенсацию», а «большевики свободны от этого»[1028].

Интересно, как Гущин обращался к лидерам белоэмиграции, чтобы завербовать их. Летом 1925 г. он пишет письмо сибирскому казаку полковнику Катанаеву: «Многоуважаемый господин полковник! Обращаюсь к Вам, ибо уверен, что буду понят Вами лучше, чем кем-либо другим. Долго я прицеливался к разным «бизнесам» в Китае. И вот я избрал самое подходящее для себя. Я поступил на солдатскую службу в Западно-Китайское объединение. Не ищите тут какой-либо политики или «хитрых ходов». Дело простое: нужно зарабатывать кусок хлеба и я потому предложил то, к чему готовился всю жизнь и что вошло в кровь и плоть. Если надумаете и решите поговорить на эту тему, могу сделать реальные честные и солидные предложения. Не подумайте, что я не знаю Ваших ультрабелых убеждений. Здесь это не играет роли: важно знание и солдатское сердце. Все дело – чисто военное и в полном и безоговорочном подчинении китайскому командованию»[1029]. Подобное письмо было направлено и Глебову. В этом письме он только добавляет, чистосердечно признаваясь, что является «большевиком» и расценивает события китайской гражданской войны чем-то наподобие событий Тридцатилетней войны в Европе. Кроме того, он просил Глебова унять «больного сращением мозговой оболочки с мочевым пузырем Колесникова и заставить его перестать лаять на меня, ибо это глупо, и не мешать мне собирать людей»[1030].

Колесников, редактор русскоязычной газеты Шанхая, активно выступал против вступления русских в любой военный отряд в Китае. Он обосновывал это нежеланием, чтобы русские лили кровь за чужие интересы.

Список переманенных Гущиным белогвардейцев невелик. Сотрудничать с ним и большевиками согласились единицы вроде Анисимова или Тонких. Тонких занял в Пекине видный пост помощника военного атташе СССР при Фыне в начале 1925 г.[1031] Он сначала командовал в Урге красной монгольской бригадой, а потом был направлен в Калган к Фыну инструктором[1032].

В новой должности Тонких проработал недолго: в апреле 1927 г. он был арестован вместе с другими советскими работниками во время налета китайской полиции на консульство СССР в Пекине. При аресте он был избит, и его поместили в одиночку, обойдясь с ним вообще сурово. По данным самих коммунистов, «узнав о том, что арестованные сотрудники полпредства СССР объявили голодовку, он немедленно присоединился к ним»[1033]. Вполне возможно, что он был причастен к переходу на сторону коммунистов и генералов-братьев Сукиных, Сурина и Касаткина[1034], которые, впрочем, не всплывали на китайской военной службе.

В это время проявили себя на советской секретной службе и сибирские областники (автономисты, близкие к сепаратистам), включая бывших министров антисоветских правительств Сибири 1918 г. Моравского и Головачева. Белая контрразведка установила, что эти лица следят за нечаевцами, постоянно находясь поблизости от их расположения, и выполняют задачи по разложению Нечаевского отряда[1035]. При этом областники объясняли свою работу тем, что они-де, сблизившись с коммунистами, «готовят в красной армии восстание»[1036].

В доме Моравского не раз останавливались лидеры Коминтерна и видные советские наемники – Блюхер, Бородин, Гущин и другие[1037]. Вскоре белая контрразведка установила, что Моравский и Головачев содействовали работе Тонких и Гущина, переманивая бойцов из отряда Нечаева в формирования Фына, стоявшие в Кайфыне, и в гоминьдановские части[1038].

Областником был и Н. Меркулов, друживший с эсерами, которые работали против белых[1039]. Учитывая «замкнутость и корпоративность» областников, их тесные связи между собой, можно сделать предположение о возможной связи Меркулова с коммунистами через Головачева, Моравского и Гущина. А если вспомнить, что он осуществлял махинации в Русской группе и содействовал напрямую ее развалу, то ясно, что даже если он и не работал напрямую с большевиками, то действовал им на пользу.

Генералы Лукомский, Бурлин и Глебов считали многие неудачи нечаевцев как раз проявлением работы коммунистов. Они отмечали большую роль «иностранцев» в уничтожении броневой группы Кострова в ноябре 1925 г. на станции Кучен. По их данным, эти «иностранцы», которые, скорее всего, работали рука об руку с коммунистами, и подкупили части Чжан Цзучана на переход к У Пэйфу и подлое нападение на русских[1040].

После отвода нечаевцев в Шаньдун связь их с Гущиным прервалась, так как они получили подтверждение того, что он завербован коммунистами. Скоро он всплыл в советском посольстве в Пекине. Там же впервые и был замечен его отряд. Через полгода после этого он очутился на северо-западе Китая в провинции Хонан, в Кайфыне, а потом в Лояне, где он формировал конную группу при генерале Ио Вейчуне, командовавшем 1-й Народной армией у Фына. Гущин командовал и китайским конным отрядом у Фына и был в его войсках инструктором. Впервые о существовании «белогвардейского отряда на службе красных» нечаевцы узнали, когда они отступили в декабре 1925 г. от Тяньцзиня под напором войск Фына. По данным их разведки, в составе его войск было 7–8 бывших белых офицеров, работавших у Фына инструкторами, из которых двое участвовали в управлении огнем артиллерии в боях в местности Чанчжоу – Мачан. Эта группа стала расти и вскоре достигла цифры 80 человек[1041]. Генерал Ханжин свидетельствовал, что «один из наших артиллеристов видел его отряд в Тяньцзине человек в 200, все были украшены красными бантами»[1042].

Белая контрразведка доносила о том, как работали бывшие белые генералы и офицеры у большевиков. Так, в одном из донесений говорилось: «Большевики формируют для Фына части из русских. Ими руководит Шелавин в Калгане и Гущин в Кайфыне. Генерал Шелавин командует и Калганской группой красных монгольских войск, составляя левый фланг войск Фына, который со своими частями из Калгана переместился на 160 верст к югу. В войсках Фына много русских большевицких инструкторов. Гущин с войсками «Западно-Китайского объединения» из русских служит связью между Фыном и Кантонскими китайскими красными войсками»[1043].

Шелавин то находился во главе калганской группы красных, то переходил в кайфынскую группу. По данным красных, он «работал в штабе Блюхера и сопровождал его в поездках по Китаю. Это было целесообразно с точки зрения конспирации и обеспечения охраны Блюхера»[1044].

Но так как к Гущину белогвардейцы шли плохо, он решил переманить их из отряда Нечаева. По данным генералов Лукомского и Глебова, «Гущин вел пропаганду в отряде Нечаева и, по-видимому, имел некоторый успех, так как понадобилась солидная чистка Нечаевского отряда и пополнение его более надежными элементами»[1045].

По данным белой контрразведки, старания Гущина в Китае объяснялись просто: в случае успешного выполнения данной работы он мог получить теплое место военного атташе в Японии[1046].

Идея создать белые отряды на службе красных принадлежит Примакову, которого Гущин знал еще по Гражданской войне. Он решил с помощью Гущина создать отряд из русских у Фына, который бы конкурировал с отрядом Нечаева и ослаблял его тем, что отвлекал бы на себя новых добровольцев. В итоге Гущин и был назначен начальником такого отряда. Ему было поручено с помощью крупной суммы денег набрать для него людей. Гущин привлек к работе по созданию отряда Иванова-Ринова, ставшего при нем начальником штаба. На командные должности в отряд пришли полковник Оренбургского казачьего войска Титов, подполковник Волжского полка И. Коновалов и другие. Гущин передал дело формирования отряда Титову, оставаясь во главе его. Коновалов возглавил пехотные части отряда, хотя реально они были лишь на бумаге.

Подробности работы Гущина выяснились в 1927 г., когда войска Чжан Цзолина произвели обыск в советском посольстве в Пекине и захватили ряд компрометирующих его документов.

В начале 1926 г. 2-я Народная армия Фына была фактически разгромлена в нескольких сражениях объединенными войсками Чжан Цзолина и У Пэйфу под Тяньцзинем. Несмотря на то что отряд Гущина активно участвовал в этих боях, вышел он из них без потерь, после чего оперировал между Чанчжоу и Пекином[1047].

Сам Гущин немного иначе писал о том, как проходила их служба. Он не признавал участия коммунистов в создании его отряда: «На руках были люди, организация и я. И все мы были никому не нужны, и все от нас открещивались, и, конечно, первыми – большевики. У нас не было ни копейки денег, и нам нечего было, фактически, даже есть… Я метался, чтобы к кому-нибудь наняться. Некоторые предложения были просто ужасны, как, например, от генерала Сунье, дубаня 3-й армии, но мне повезло, и я все же уговорил маршала Фына взять мою конницу. Я перевел свою группу из Пекина в Калган и там продолжил формирование»[1048]. В этот момент они целиком попали в зависимость от коммунистов, снабжавших его всем необходимым. От них он получил задание особой важности: 1) разлагать белые отряды, особенно отряд Нечаева. Это надо было делать путем привлечения их чинов в ряды советского отряда большими, чем были у северян, окладами и полной амнистией в России; 2) отвлекать наиболее активные и боеспособные элементы от поступления в отряд Нечаева; 3) содействовать развитию военной мощи Фына путем привлечения русских эмигрантов в его армию[1049].

Но отряд Гущина не оправдал надежд коммунистов. Из белых мало кто клюнул на их деньги, хотя почти все они тогда очень сильно нуждались. Так, советские документы указывают: «За 3 месяца существования отряда Гущина разрешение 2-й и 3-й задачи провалилось совершенно; 1-я задача была разрешена так плохо, что достигнутые результаты не оправдывают затраченных средств. Кого нам удалось набрать? В отряде состоят 4 % офицеров царской армии; 6 % – офицеров, произведенных в белой армии; 4 % – с военным образованием (военные училища и школы прапорщиков); 11 % – окончивших унтер-офицерские курсы; 17 % – неграмотных, 30 % – полуграмотных и 3 % – с начальным образованием. До этого 14 % не служили в армии, а 5 % служили меньше года. В отряде из 220 человек – 12 корейцев и 36 советских граждан. Приходится признаться, что на призыв служить в отряде отозвался самый худший элемент эмиграции»[1050].

Данные белогвардейцев немногим отличаются от цифр коммунистов. По данным генерала Акулинина, 39 процентов гущинцев имели только низшее образование, а 19 процентов были малограмотными[1051]. То есть больше половины чинов Гущинского отряда представляли собой весьма сомнительное приобретение.

Тот же самый результат коммунисты констатировали и после восьми месяцев существования Гущинского отряда[1052]. Нахождение в войсках Фына отряда Гущина стало проблемой, так как его люди бесчинствовали. По данным Акулинина, «в отряде все время происходили пьянство, ссоры, дебоши, самовольные отлучки и избиения жителей»[1053].

Сам Гущин находился под постоянным вниманием 3-го отдела при советском военном атташе в Пекине, которым руководили известные чекисты Лихарин и Ведерников. Они были ответственными за слежку над советскими работниками и разложение отрядов эмигрантов, находящихся на службе китайских маршалов, враждебных коммунистам. Чекисты усилили контроль над Гущиным после того, как у советских инструкторов при 3-й армии, отступавшей после разгрома под Тяньцзинем, Демина и Крауса, были выкрадены чемоданы с секретными документами. Хотя непосредственно стоящие над Гущиным китайские командиры верили ему, Фын и коммунисты относились к нему с большим недоверием. Ему, например, они ставили в вину срыв саботажа по отряду Нечаева[1054]. Дело в том, что в отряд Гущина попали в основном совершенно опустившиеся алкоголики-эмигранты, которых нередко и набирали «по пьяному делу»[1055].

Сам Гущин говорил о своей службе у Фына так: «Я понимаю и несу на себе гнет многих чудовищных измышлений по той причине, что я был у большевиков и служил китайским генералам, когда они шли с советчиками. Но все же не в заслугу себе и не ради вздорной похвальбы скажу, что ни один русский человек из подосланных ко мне шпионов и террористов не был мной уничтожен, и, учитывая то, что я сам находился всецело в руках ужасного ГПУ, считаю это чудом. Кроме того, с большим трудом, но все же я сумел уклониться на поле боя от встречи моего отряда с частями генерала Нечаева. Может, некоторые злорадно скажут: «струсил». Но я, при всем моем величайшем уважении и преклонении перед личной храбростью и доблестью высокоуважаемого Константина Петровича, знаю до самой подноготной его тактическое мышление, изучив его в деталях. А потому если бы я захотел с ним встретиться в бою, то я пошел бы в сражение с верой в мой успех. Причиной тому была не трусость, причина была та же, по которой я не мог принимать участия в деле Анненкова, и причина эта очень ясна: с оружием в руках идти против белых я не мог»[1056].

По данным Гущина, якобы Анненков и Денисов, еще до пересечения ими советской границы, при встрече с ним говорили, что приняли сторону Примакова и приехали инструкторами к Фыну, портрет которого с дарственной надписью хранился у семипалатинского атамана. При этом Гущин отмечает, что Денисов действительно некоторое время был военным инструктором при штабе Примакова[1057]. Но захваченные в 1927 г. документы в посольстве СССР в Пекине по-другому говорят о роли Гущина в деле Анненкова. По ним именно Гущин сыграл главную роль в том, чтобы они оказались во власти Фына, от которого потом они и попали в СССР[1058].

Впоследствии эмигранты, в том числе и донской атаман П. Н. Краснов, обвиняли Гущина в причастности к похищению Анненкова и Денисова[1059].

Видя, что отряд Гущина не только не оправдывает надежд по «разложению эмиграции», а разлагает своим поведением «революционные» войска и настраивает местных жителей против Фына, коммунисты попытались радикально оздоровить ситуацию. Гущина отстранили от командования и назначили на его место Иванова-Ринова, прислали в отряд «крепкого комиссара», выработали план «культурно-просветительской» работы среди чинов отряда, улучшили материальную часть, но это не имело результата[1060]. Китайское командование, видя полную непригодность отряда Гущина, отказалось платить ему жалованье. В этих условиях в Москве решили его расформировать: «Непродуманная работа по сформированию отряда для Нарармии из бывших белых привела к полной неудаче. В результате не только не была достигнута ставившаяся задача по разложению отряда Нечаева путем противопоставления ему названного формирования, но мы перед командованием 1 и 2 Нарармии продемонстрировали свою бездарность и выбросили на ветер несколько десятков тысяч рублей»[1061].

Они отметили даже, что путем создания отряда Гущина очистили белоэмиграцию от того, «что ей не очень нужно»[1062]. Поэтому Гущина вскоре отозвали «в распоряжение ГПУ». Людей его отряда приказали доставить в СССР «на свои средства», а у кого их не окажется, решили доставить «с расчетом минимальных затрат, не считаясь с удобствами». Причем в пункте 2 данного приказа было указано, что «явно преступные элементы подлежат ликвидации»[1063]. Эта ликвидация, по всей видимости, произошла частично уже в пути, и до СССР доехали немногие. Там ликвидировали самую крупную «дичь», например Иванова-Ринова.

Отряд Гущина ликвидировали поэтапно, так как Иванова-Ринова заменили корнетом Эйсмонтом, который стал командовать лишь эскадроном гущинцев. Комиссаром его был Галочкин. Но в это время Фына постигли неудачи и он оставил Пекин и отходил. Вскоре Фын появляется в Шанхае. Туда же уезжает Гущин, а его отряд распыляется. Эйсмонт и ряд других офицеров были расстреляны коммунистами. Солдаты Гущинского отряда частично разбежались, а частично были уведены коммунистами в Ургу.

В 1927 г. коммунисты потерпели в Китае жестокое поражение и временно ушли оттуда, Гущин и Петров, с которыми они работали в Китае, были переведены на секретную работу в Болгарию[1064].

Когда ситуация вновь стала благоприятной для работы Коминтерна, Гущин снова всплыл в Китае. В конце 1929 – начале 1930 г. он был отмечен в Шанхае, где вел работу по разложению белоэмиграции с американского крейсера «Питтсбург». Эта работа носила провокаторский характер и сводилась к обвинению им эмигрантов в сотрудничестве с ним же. Одним из тех, кто попал на его удочку, был Пурин с его планом «освобождения Камчатки»[1065].

После того как в 1921 г. Красная армия разбила части Унгерна и заняла Улан-Батор, Монголия стала новым марионеточным государством под властью СССР. Коммунисты были заинтересованы в создании здесь прочной базы, откуда они могли бы влиять на события в Китае. Из-за этого не раз битый северянами, в том числе и белогвардейцами, Фын Юйсян всякий раз оправлялся от поражений, получая снабжение из Монголии и уходя туда в случае необходимости. Чтобы закрепить за собой эту страну, коммунисты подготовили верные им кадры для монгольских силовых структур, и в первую очередь армии. В Монголии с 1921 г. находились целые красные части. Кроме того, советские инструкторы трудились над созданием монгольской Красной армии. Хотя среди них были и русские, предпочтение отдавалось калмыкам, бурятам и киргизам, чтобы облегчить понимание инструкторов и их подопечных. Дело в том, что язык последних, как и образ жизни, был очень близок монголам. Кроме того, представители этих национальностей часто неплохо владели монгольскими наречиями. Боевое крещение красные монголы получали в армии Фына, куда их направляли для подготовки. Здесь же, в Монголии, проходили боевую, главным образом кавалерийскую, подготовку китайцы, после чего их отправляли к Фыну. Особую известность среди монголов приобрели инструкторы Катков, Поддубский и Кузнецов[1066].

Монгольская армия, подготовленная военными специалистами из СССР, доказала свою боевую пригодность во время гражданской войны в Китае и при столкновении на реке Халхин-Гол в 1939 г.

Примечания:

5

Бородин родился в 1884 г. в г. Витебске. В 1908 г. эмигрировал в Чикаго. Занимался там педагогической деятельностью, работал агитатором в еврейских социалистических кружках. Проживал под разными именами. В июле 1918 г. прибыл в Осло, выдав себя за учителя. Принимал активное участие в реорганизации Норвежской компартии. Коммерческий агент советской власти в Норвегии. Там он занимался рассылкой по разным странам коммунистической литературы. Избежав высылки из Норвегии за свою работу, согласился покинуть ее добровольно. В Копенгагене по заданию Коминтерна ликвидировал раскол в Датской компартии. В Англии жил под именем Георга Брауна. Отбыв в Глазго полугодичное тюремное заключение, был отпущен на поруки «Аркоса» и отправлен в Россию. Оттуда был направлен в Южный Китай, где развил бурную деятельность и добился для Коминтерна значительных успехов при Чан Кайши.