Русские попадали на военную службу в Китай задолго до прихода белогвардейцев в эту страну. Примером может служить история службы тысяч наших соотечественников при дворе китайского императора.

Во второй половине XIII в. Хубилай-хан, один из Чингисидов, прославленный победами наследник великого Чингисхана, основал в Китае Монгольскую династию. Это время было зенитом славы монголов – Хубилай-хан правил тогда едва ли не третьей частью мира. В его столице Пекине были расположены и иностранные полки, составившие его личную гвардию. Их набрали из населения покоренных стран. Особенно много здесь было жителей Кавказа, Крыма и Руси. Самыми многочисленными были аланы, предки нынешних осетин. Их в полках Хубилай-хана насчитывалось 30 тысяч человек. По данным известного синолога Лео Вигера, тысяча из них входила в личную охрану хана. Бенедикт Полон отмечал здесь армян и «грузин-христиан греческой веры», а главное – корпус из русских в 10 тысяч человек. Другой корпус состоял из крымчаков-несториан, набранных из числа жителей, принадлежавших ранее Антиохийской патриархии. Русские и христиане-кавказцы построили здесь свои церкви, но несториан они пускали в них только после нового «крещения».

Пришельцы очень быстро ассимилировались с местным населением или гибли в походах на дальнем юге, в Индокитае и Индонезии. Проходит половина столетия – и русский синолог Бретшнейдер констатирует, что русских в Китае осталось мало. Однако их положение при дворе монгольского хана было очень высоким. В первой половине XIV в. вблизи Пекина, к северу от него, для русских выстроили специальное поселение. Для этого у крестьян выкупили значительную земельную территорию. Посаженные на землю русские были снабжены земледельческими орудиями, и их обязали поставлять к столу хана дичь, рыбу и хлеб. Кроме того, император династии Юань Выньцзун, или по-монгольски Тоб-Тимур, правивший в 1329–1332 гг., правнук Хубилай-хана, сформировал в 1330 г. полк из русских. Он получил название «навеки верная русская лейб-гвардия» и непосредственно был подчинен Военному совету.

В 1332 г. князь Джанги, происходивший, скорее всего, из Средней Азии, подарил китайскому богдыхану 170 русских пленников и получил от него за это денежную награду. В том же году отмечается в анналах династии Юань, что «тысяче русских было выдано зерно и одежда». Видимо, правитель Китая имел пристрастие к русским воинам и, чтобы угодить ему, его вассалы часто дарили их ему. Русских уводили с родины монгольские князья, правившие в Средней Азии и Поволжье, где они несли воинскую службу и откуда попадали в Китай. В том же 1332 г. князь Янь-Тимур подарил богдыхану полторы тысячи русских пленных, а другой князь, Аргиашвили (возможно, грузин), доставил в Пекин 30 русских пленных.

В биографии военачальника времен династии Юань, Бояна, за 1334 г. сообщается, что он в этом году был назначен командиром личной охраны императора из монголов, половцев и русских. Из числа аланов многие здесь достигли больших высот, но таких достижений у русских тогда не наблюдалось. Их в это время слали на юг Китая, где продолжались монгольские завоевания.

С ослаблением позиций монголо-татар на Руси уменьшается и число русских в Китае. Так, в XVI в. они здесь становятся уже большой редкостью, и в 1543 г. португальский пират и авантюрист Пинто с удивлением описывал визит в один из шэньсийских городов среднеазиатского хана со свитой, в составе которой были русские пленные, попавшие на его службу.

Так или иначе, уже на этом этапе русские сыграли значительную роль в истории Китая. Они, общей численностью несколько десятков тысяч, растворились в китайском населении, и, таким образом, можно утверждать, что «русский и китаец – братья по крови» в прямом и переносном смысле.

О русских вспомнили в Китае в середине XVII в. Это были казаки, которые остались в Китае после взятия маньчжурскими войсками острога Албазин в ХVII в. История их достойна экранизации. В XVII в. сотни казаков проникали из европейской части России на Дальний Восток, еще практически не освоенный ни Россией, ни Китаем. Среди них было много беглых, находящихся не в ладах с законом в России. Они-то и стремились уйти подальше от царских воевод и зажить вольной жизнью[3]. Особенно популярным у них стало селиться за Амуром. Там они на реке Албазин основали одноименный острог.

С 1644 г., когда первые русские вышли к Тихому океану, начались их столкновения с маньчжурами. Первые казаки на службе китайского императора появились в 1649 г. При дворе китайского монарха тогда оказались несколько казаков, старшим среди которых был человек по имени Иван. Они были взяты в плен или перешли к китайцам добровольно. Отношения сторон еще больше ухудшились в 1667 г., когда тунгусский князь Гантимур ушел из Китая и принял российское подданство и православие. Во многом поэтому первое посольство России в Китае в 1675 г. не было удачным[4]. Маньчжуро-китайский император сначала считал, что отряды вольницы, приходящие из России, посылаются царем для захвата китайской территории, и опасался вступать с ними в бой. Он направил против них большую армию, когда русский царь заявил, что эти казаки ему не подчиняются и преследуются на Родине. Поэтому он дал китайцам зеленый свет на действия против них, отказываясь от Албазина. Царь Алексей Михайлович опасался столкновения с Китаем, так как русская армия на восточной окраине России была слишком слабой, а отвлекать силы из центра было опасно, так как в это время велись войны против Польши и Турции. Если бы не это обстоятельство, китайцы вряд ли бы решились на штурм Албазина.

В 1678 г. были взяты в плен китайцами на реке Сунгари 33 казака во главе со старшим Григорием Мыльниковым. Еще 72 казака перешли на китайскую службу в конце XVII в. Их взяли в плен в Албазине и других казачьих поселениях на среднем Амуре. Атаманом их был Гаврила Флоров[5]. Многотысячная маньчжурская армия не раз осаждала Албазин, упорно обороняемый его героическими защитниками. Эта борьба велась с переменным успехом. Однако албазинцы, не имея почти никакой поддержки «из центра», уступали более многочисленному противнику. После ожесточенных боев Албазин сжигали. Но казаки еще не раз приходили на разоренные пепелища и восстанавливали Албазин и другие поселения. Однако их было слишком мало, чтобы бросить вызов огромной китайской армии, и они были побеждены. Как и раньше, китайцы пленных казаков не убивали, а принимали на службу. Для восточных нравов это было необычно, ведь традицией было побежденных убивать или продавать в рабство. Но император Кан Си проявил уважение к людям, которые героически бились против превосходящих их во много раз по численности маньчжуров, и пожелал видеть таких храбрецов на своей службе. Зная, что на Родине их ждет смерть, Кан Си мудро решил, что лучше принять такую вольницу на свою службу и поселить у себя, чем бесконечно с ней воевать. Албазинцы были зачислены в китайскую императорскую гвардию в Пекине, для которых специально создали Русскую сотню в составе особо элитной части «Знамени с желтой каймой». Эта часть считалась самой аристократической. Она пополнялась только из рядов лучшей и верной монархии маньчжурской молодежи и русских. Китайцев здесь не было[6].

В июне 1685 г. 450 казаков героически оборонялись от пятнадцатитысячной маньчжурской армии, но сдались после того, как китайцы отвели от Албазина воду и часть албазинских казаков – от 25 до 45 перешли на китайскую службу. В числе первых казаков, перешедших на китайскую службу, были Иван и Михаил Молодые[7].

Из пленных албазинцев лишь 12 человек не пожелали стать китайскими гвардейцами и решили вернуться в Россию. Всего же в китайские войска перешли не менее 100 казаков, или, как их называли китайцы, «ло-ча». Это были наименее лояльные русскому царю элементы[8].

Это говорит в пользу того, что казаки ценились китайским монархом очень высоко и были поставлены в самые лучшие условия. Они получали очень хорошее жалованье, денежные подарки, земли в вечное пользование и дома. Первое время во главе Русской сотни при дворе китайского императора были лишь русские, что делалось, как и само создание этой части, с пропагандистской целью. Но с заключением между Россией и Китаем Нерчинского договора в 1689 г. политическое значение этой сотни стало падать, и впоследствии она стала регулярной частью гвардии под командованием одного из принцев Маньчжурской династии[9].

Так как русских женщин с ними почти не было, казаки быстро стали смешиваться с маньчжурами. Те оказывали на них свое влияние, и постепенно албазинцы, поколение за поколением, стали утрачивать православную веру, смешивая ее с идолопоклонством маньчжуров. Негативное влияние оказывало на них и то, что русский царь отступился от них, и потому даже последующее направление православного священника в Пекин долго не могло исправить ситуацию со все большей китаизацией албазинцев. В третьих поколениях албазинцев в XVIII в. русские свидетельствовали, что у них почти ничего не осталось из русских черт. Лишь дома они держали, скорее как фетиши, нательные кресты и иконки, оставшиеся от их героических дедов и прадедов[10].

Вспомнили в России об албазинцах, когда решили открыть в Пекине Духовную миссию. Чтобы открыть такое учреждение, нужно было доказать китайцам, что для такой миссии есть паства и что миссия нужна для обслуживания религиозных нужд этой паствы, а не для шпионажа. Сначала пытались обосновать наличие Духовной миссии тем, что она нужна для торговцев, но китайские власти это отклонили, так как русских купцов тогда в Китае было немного. Поэтому албазинцев в Китае представили ревностными православными христианами. В это время русские посланники постоянно напоминали албазинцам, что они – потомки славных казаков, геройски бившихся против врага, несших в сердце православную веру. В то же время в донесениях Центру албазинцев представляли как почти ассимилированных маньчжурами, причем многие из них «были лишены нравственных устоев»[11]. После долгих переговоров и проволочек Россия в 1716 г. открыла в Пекине Духовную миссию.

По данным православного священника Пекина, уже в середине XVIII в. албазинцы «считали всякое занятие недостойным их, создав свой особый тип жителей Пекина как наследственно принадлежащих к императорской гвардии. Заносчивые в своем поведении, гордые своим привилегированным положением, не знающие, что им делать со своим свободным временем, они бродили по улицам, посещая чайные и гостиницы, рестораны и театры, и стали предаваться опиекурению. Постепенно они стали духовно и физически вырождаться, впав в долги и попав в руки ростовщиков»[12]. В 1896 г. священники и просто русские, попадавшие в Китай, писали, что албазинец «в нравственном отношении в лучшем случае – тунеядец, живущий подачками, а в худшем – пьяница и плут»[13].

Но под действием православных миссионеров в конце XIX в., начавших особенно активную работу с албазинцами, последние быстро «переродились и стали большими приверженцами православия». В то время в Пекине и других крупных городах их насчитывалось около тысячи человек. Уже тогда они, из-за связи с православными священниками, попали в «черный список» китайской ксенофобской организации «Большой кулак», добивавшейся изгнания иностранцев из Китая и устранения их влияния. Тогда многие албазинцы работали при Русской духовной миссии. В 1900 г. сотни их, в том числе женщины, дети и старики, мученически расстались с жизнью во время Боксерского восстания. При этом православные священники, вовлекшие их в работу, из-за которой они погибли, бежали в Посольский квартал Пекина, где укрылись за штыками международных войск. В те дни погибло не менее 300 албазинцев. Другие, оказавшись перед выбором – отречение от веры или смерть, – выбрали первое и сохранили себе жизнь[14].

К приходу белогвардейцев в Китай албазинцы носили китайскую одежду, «имели китайский облик», плохо говорили по-русски, но исповедовали православие. Уже во второй половине 1920-х гг. многие албазинцы работали в русских эмигрантских газетах, хорошо владея пером, отлично зная китайскую специфику и имея множество полезных для своей работы контактов. После прихода к власти в Китае коммунистов албазинцы с конца 1950-х гг. стали быстро ассимилироваться с китайцами. Этому содействовала политика Мао Цзэдуна на искоренение всего иноземного, что особенно ярко проявилось во время культурной революции. Сегодня поэтому вряд ли уже кто-то в Китае ассоциирует себя с албазинцами.

В XIX в. в Китае стали появляться и официальные представители России, принятые там на службу. Примером может служить работа Ю. А. Рединга, русского внештатного консула и военного советника в Китае, отметившегося у китайцев в 1880 г.[15]

Но массовый наплыв русских на китайскую службу произошел после окончания активной фазы Гражданской войны в России.

К приходу белогвардейцев в Поднебесную положение в стране было нестабильным. Китай находился в состоянии гражданской войны, раздираемый стремлениями разных «маршалов» взять центральную власть в свои руки. Смута началась еще в 1911 г., когда произошла Синьхайская революция, уничтожившая старую Маньчжурскую династию. В 1912 г. отрекся от престола император Тзинге. Китай был объявлен республикой. С этого года началась борьба двух китайских партий – северян и южан. Первые, «маньчжуры», пытались опереться на Пекин, а вторые, которых тогда называли «голубыми», концентрировались у Кантона. Это не была борьба двух разных «Китаев» по своему духовному укладу, как считали многие. Это была лишь борьба двух политических противников, стремящихся к власти во всем Китае. Эта борьба отличалась от прежних схваток в этой стране между севером и югом, когда правители Южного Китая пытались освободиться от центральной власти императора. Теперь «север» и «юг» выступали с равными претензиями на власть[16].

В то время в Китае с презрением относились к профессии военного, считалось, что в армию идут неудачники, неспособные проявить себя в мирной жизни. На эту тему в Китае, стране ремесел и искусства, даже бытовала пословица: «Как из хорошего железа не делают гвоздей, так и хороший человек не станет военным». Но китайцы забывали, что рядом, на островах, живут хищные японцы, любимая пословица которых была: «Нет прекрасней цветка сакуры и военного человека, подобного ему». Следствием китайского подхода к военной службе стало то, что армия Китая стала к XIX в. отсталой во всех отношениях, а японцы к концу того же века обладали одними из лучших вооруженных сил в мире, что доказали своими победами как над Китаем, так и над Россией.

Скоро в события вмешался «генерал-поэт» У Пэйфу, базировавшийся в Центральном Китае. Он быстро набрал силу и вырос из регионального лидера в одного из претендентов на центральную власть. Каждый из маршалов-«гигантов» представлял свой вариант объединения страны. Все это еще больше усложняло китайскую смуту. В начале 1920-х гг. особую силу в Китае представлял именно У Пэйфу, которому совсем немного не хватало для того, чтобы взять в свои руки центральную пекинскую власть. Фактически У Пэйфу, поддерживавший императора «без войска и денег» Цао Оукуна, некоторое время являлся правителем Китая. Он так и рассчитывал – править за спиной слабого царька. Другого мнения придерживался Чжан Цзолин, маньчжурский диктатор, считавший У Пэйфу слишком слабым для этой роли[17]. Поэтому он отказывался признать власть Цао Оукуна. Смерть Сунь Ятсена на время отстранила юг Китая от участия в борьбе за объединение страны.

Гражданская война в Китае шла фактически с 1912 г. и между лидерами отдельных провинций. В отличие от Чжан Цзолина, выражавшего интересы севера, и Сунь Ятсена, защитника интересов юга, большинство из них хотели лишь захвата власти в самых доходных частях Китая, где были расположены арсеналы оружия, богатые города и пр.[18] Кроме того, действовали и маршалы вроде Фын Юйсяна, не выражавшие идей «объединителя» Китая, но претендовавшие на свою значительную роль в будущем устройстве страны и блокировавшиеся то с одной, то с другой группировкой. В один момент Чжан Цзолин был ближе всех к объявлению себя главой Китая, но по «непонятным причинам» делать этого не стал и даже вынужден был оставить страну. Однако ничего непонятного тут нет: он вынужден был отступить под нажимом иностранцев, главным образом японцев, не заинтересованных в создании сильного Китая.

Русские военные эксперты так оценивали китайских маршалов: Чжан Цзолин не был лишен военных дарований, что доказывал регулярно, даже в самых тяжелых условиях, когда на него со всех сторон надвигались враги, при этом в тылу против него вспыхнуло восстание, поддержанное даже ближайшими сподвижниками. Однако он сильно зависел от японцев, которые не давали ему возможности занять Пекин, так как боялись укрепления Китая.

Ближайший союзник Чжан Цзолина, Чжан Цзучан, был обязан своим возвышением ему. По мнению генерала Лукомского, «по всем данным, это хороший военный, разбирается в обстановке, смело и умело действует. Крайне жаден до денег, но это качество присуще всем китайским генералам». По сравнению с другими китайскими войсками его солдаты и офицеры были более дисциплинированы, обучены, снаряжены и лучше снабжались провиантом и деньгами, по причине чего реже других мародерствовали[19].

По данным Лукомского, «Пей Фу как военный – полное ничтожество. Зависит от американцев и англичан»[20]. Однако это «ничтожество» всякий раз било «способных» Чжан Цзолина и Чжан Цзучана, пока в дело не вмешались русские.

Сун Чуанфан, властвовавший к югу от этих маршалов за «Голубой» рекой Янцзы в районе Нанкина – Шанхая, опирался на богатейшие китайские провинции, главный доход которых был от крупных таможенных и торговых портов. Но иностранцы не рассматривали его серьезно и мало поддерживали оружием и деньгами. Как и большинство других китайских маршалов, он когда-то был хунхузом, никогда не был в армии и не разбирался в военном искусстве. По мнению Лукомского, он был «никуда не годным генералом»[21].

Фын, «северный генерал с южным уклоном», представлял серьезную угрозу правому флангу Чжан Цзолина. Но он был в сильной зависимости от поставок из СССР, которые не были стабильными, и по этой причине ему не хватало ресурсов для того, чтобы нанести Чжан Цзолину решающий удар[22].

Серьезное влияние на события в Китае оказывало наличие иностранных концессий или колоний, опираясь на которые зарубежные державы распространяли свое влияние. Этим для разжигания смуты успешно пользовались коммунисты.

В конце 1920 г., после отступления из Забайкалья, в Китае оказались десятки тысяч чинов белых армий. Многие из них в 1921–1922 гг. продолжили борьбу против коммунистов в Приморье. Но силы были неравны, и в октябре 1922 г. армия генерала Дитерихса также отступила в Китай. Накануне падения белого Приморья Николай Меркулов, бывший министр белого Приамурского правительства, договорился с Чжан Цзолином о пропуске беженцев и их последующем обустройстве. Кроме того, по международным правилам предусматривалось, что при переходе границы белогвардейцы должны были просто сдать оружие китайцам. Однако Чжан Цзолин купил военные грузы, складированные в 22 железнодорожных вагонах, у Дитерихса. Бывшие белые министры братья Меркуловы продали Чжан Цзолину 3 подводные лодки, 10 тысяч винтовок, 1 тысячу маузеров и другое военное имущество[23]. За счет этого оружия маньчжурский диктатор полностью перевооружил свою армию[24]. Это располагало маршала к расширению сотрудничества с русскими.

Возможно, что причина такого поведения кроется в том, что Чжан Цзолин не хотел повторения событий 1920 г., когда при попытке разоружения отходящих в Китай белых отрядов происходили настоящие бои, стоившие китайцам сотен убитых.

Заботе Чжан Цзолина многие русские беженцы обязаны своей жизнью. Так, в ноябре 1922 г. границу с Китаем только в районе Ново-Киевска и Хунчзы перешли тысячи русских гражданских беженцев, среди которых было 700 женщин и 500 детей. Они были без средств к существованию, и им негде было жить в условиях жуткого холода. По распоряжению Чжан Цзолина, им была оказана помощь, и они были размещены в городе Гирин, откуда через год в основном перебрались в Харбин, где существовала большая русская колония. Но устроить одновременно десятки тысяч беженцев было невозможно, они оказались за границей в тяжелейшей ситуации: без жилья, без денег, без работы. На улицах китайских городов тогда можно было встретить немало нищих русских. Многие не имели жилья, жили подаянием, некоторые становились уличными грабителями, женщины занимались проституцией. Нередкими были случаи, когда бывшие офицеры подходили к гуляющим парочкам и требовали у молодого человека денег, если он не хочет, чтобы ему набили физиономию в присутствии его девушки[25]. Тяжелее всего было положение чинов отряда атамана Анненкова, попавших в Синьцзян на западе Китая. Они часто не имели даже верхней одежды и, чтобы выжить, продавали за бесценок – за несколько ланов – женщин и детей. Многие из анненковцев вошли в «синдикаты убийц», за скромную плату выполняя «заказы». В Шанхае нищие русские пытались организовать «союз белых рикш», но это запретили англичане, игравшие главную роль в его управлении. Они опасались, что появление русских рикш подорвет авторитет белых и вызовет беспорядки среди китайцев. Такие меры англичане приняли и для того, чтобы лишний раз ущемить белых русских и заставить их уехать из Шанхая[26].

Ситуация в Китае в то время была далека от стабильности. Китайские генерал-губернаторы, или «маршалы», начали ожесточенную борьбу за власть. К этому примешивалось соперничество разных держав мира, которые «ставили» на разных маршалов и стремились максимально использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах. В этих условиях десятки тысяч военных людей, ушедших из России, имевших огромный боевой опыт как минимум двух войн, представляли собой лакомый кусок для сражающихся между собой не на жизнь, а на смерть китайских маршалов. Большинство эмигрантов оказались в Маньчжурии, в зоне маршала Чжан Цзолина.

В молодости Чжан Цзолин был известен под кличкой Корявый как главарь хунхузов, китайских бандитов. Его банда оперировала в районе Харбина. Как и другие хунхузы, он то официально, «тихо» и «мирно» работал, то уходил в леса и горы с маузером. За свои деяния он был заочно приговорен властями к смерти. Деяния Корявого проявлялись не только в уголовщине. Еще до Русско-японской войны на него выходила японская разведка, желая подкупить Корявого. Но он не очень любил японцев и во время Русско-японской войны собрал тысячную банду и явился в штаб командующего Алексеева. Там он предложил свои услуги в борьбе против японцев, обещая за копейки разрушить их тылы диверсионными операциями. Привели Корявого к Алексееву разведчики, понимавшие важность союза с готовыми для работы диверсантами. Но Алексеев приказал выгнать Корявого. «Не хватает нам еще с бандитами союзы заключать!» – объяснил свой поступок командующий.

Японцы оказались гораздо дальновиднее Алексеева, и скоро Корявый своими лихими налетами на русские тылы доказал, как недооценивал его русский адмирал. Чжан Цзолин со своей бандой совершал рейды по русским тылам, выводя из строя коммуникации и нанося нашим войскам большой урон. Заслуги его были таковы, что после войны японцы добились того, чтобы правительство Китая его не только помиловало, но и назначило губернатором родной Корявому провинции Фэнтянь[27]. Русские после таких рейдов спохватились, пытаясь завести у себя «своих» хунхузов, но обиженного Корявого вернуть не удалось. Пришлось ограничиться бандой главаря Чжан Цзучана, которая хоть и была меньше, чем у Корявого, но сильно помогла нашим войскам. Русская разведка без особого труда склонила Чжан Цзучана к результативному сотрудничеству.

Видя, что тысячи русских военных нищенствуют, Чжан Цзолин решил исправить ситуацию. Уже в 1921–1922 гг. он стал приглашать их к себе на службу инструкторами пулеметчиков, инженеров, кавалеристов и других специалистов[28]. Позднее он решил создать своего рода иностранный легион из бывших белогвардейцев.

Нахождению точек соприкосновения помогало здесь и то, что ряд русских девушек и женщин вышли замуж за влиятельных китайских военных. Так, племянница бывшего царского министра Щегловитова, «белая китаянка», вышла замуж за генерала Ма.

Еще в 1919 г. от атамана Г. М. Семенова Чжан Цзолину поступило предложение о создании смешанных русско-китайских частей. В качестве ответного шага Чжан Цзолин в декабре 1920 г. гарантировал, что Маньчжурия станет плацдармом для боевых действий против коммунистов в России[29]. В начале 1921 г. в Мукдене между Чжан Цзолином, Семеновым и японским консулом состоялись переговоры, на которых было решено создать Лигу по борьбе с коммунизмом. Силы этой организации, поставившей себе целью недопущение проникновения коммунизма в Китай, состояли из японских частей, белогвардейцев и отрядов Чжан Цзолина. Предусматривались даже превентивные удары по советской территории[30]. Стороны были заинтересованы в создании буферного государства между Советской Россией и Китаем. Оно должно было стать непреодолимым барьером для проникновения коммунистов в Восточную Азию[31]. Поэтому привлечение на китайскую службу русских «силовиков» стало одним из проявлений соглашения по Лиге борьбы с коммунизмом.

На 15 июля 1922 г. в войсках Чжан Цзолина в качестве инструкторов числились несколько десятков бывших военных из России. К ноябрю того же года был образован авиационный отряд. Инструктором по кавалерии устроился ротмистр Арнаутов. В числе счастливчиков, попавших на хорошо оплачиваемую службу, были генералы Петухов и Томашевский, полковники Завьялов, Сполатбок[32] и другие[33]. В прошлом видный каппелевец, генерал Барышников, меркуловский представитель в Харбине, стал инструктором пулеметных частей[34].

Среди инструкторов особое место занимал бывший генерал Ставки Колчака Г. И. Клерже ^{1}, успевший послужить военным советником не только Чжан Цзолину, но и его сыну, преемнику Чжан Сюэляну. В начале 1920-х гг. у Клерже было высокое положение среди русских на китайской службе. Он сначала именовался «советником по охране общественного спокойствия» при Чжан Цзолине[35]. Однако уже тогда между русскими начались интриги. Так, советник Грегори смог дискредитировать Клерже, из-за чего ему даже пришлось уйти со службы. Грегори был полковником Генерального штаба и профессором Мукденской военной академии. Он нанял к себе на работу тайным осведомителем бывшего генерала Загоскина[36]. Тот за 50 долларов в месяц составлял для Грегори сводки о положении в Харбине. Естественно, что данными таких осведомителей Грегори пользовался для сведения личных счетов. Грегори выставил Клерже японским агентом и ставленником атамана Семенова. Но сам он недолго наслаждался «победой» и покончил с собой, будучи разоблачен как советский шпион. Журналист Ильин так писал об интригах, творившихся среди пока немногочисленных на китайской службе русских: «В Мукдене наиболее скверную роль играют Томашевский, Клерже и Грегори. Первый – прирожденный интриган, человек, ничем не гнушающийся. Он недаром сдружился с Грегори, который отлично знает китайский язык и приближен к Чжан Сюэляну, сыну Чжан Цзолина. Через него Томашевский почти свалил Клерже. Но Клерже не зевает. А за грызней этих «китов» грызутся и более мелкие»[37].

Другими крупными военными советниками у Чжан Цзолина и Чжан Цзучана служили бывший начальник Академии Генерального штаба в России генерал-лейтенант Андогский[38] и генерал китайской службы, бывший полковник колчаковской армии А. Кудлаенко. Таким образом, уже в начале 1920-х гг. некоторые русские стали китайскими генералами. Это опровергает высказывание историка Окорокова, считающего, что первым русским, ставшим китайским генералом, был Юрий Романович Лариков, эмигрировавший из России в 1921 г. и поступивший в армию Китая. Его карьера реально состоялась уже в 1930-х гг., когда он служил в академии Генерального штаба Китая у Чан Кайши. Дослужился он до чина генерал-майора лишь в 1946 г.[39]

Кудлаенко стал в маньчжурских войсках во главе авиации и организовал там русский авиаотряд. Впоследствии, в 1926 г., таких отрядов стало два, и в их составе было не менее 40 летчиков. Летали они на русских, английских, французских и немецких самолетах. На этом поприще они заслужили «самую похвальную оценку». Не обходилось, правда, и без потерь. Среди убитых к лету 1927 г. были отмечены летчики-офицеры – Абакуменко и Портнов. Последний был одним из немногих уральских казаков, оказавшихся в эмиграции[40]. Говоря о том, что уже в 1921–1922 гг. среди русских, находившихся на службе китайцев, отмечались вредившие делу интриги, журналист Ильин говорит: «Зато у летчиков все хорошо и нет никаких интриг, они сплочены и дружны. Был у них, они показывали гаражи, мастерские, школу, где обучают китайских офицеров, чертежную. Среди них выделялся симпатичный летчик Можевитинов – говорят, смелый и прекрасный авиатор»[41].

В то же время не все русские генералы служили в армии. Так, генерал Бурлин служил в Ханькоу инструктором стрелкового дела по обучению полиции на бывшей русской концессии, а теперь территории англичан и других европейцев[42].

Уже в 1922 г. русские участвовали в Чжили-фэнтяньской войне[43] против маршала У Пэйфу, отношения с которым у Чжан Цзолина резко испортились из-за стремления обоих взять Пекин. Есть данные, что после перехода границы в конце 1922 г. войсками Дитерихса соратник Чжан Цзолина Чжан Цзучан стал вербовать из них не только инструкторов, но и боевые части. На начало 1923 г. их численность достигла тысячи человек[44]. Скорее всего, именно они и участвовали в боевых действиях.

В 1923 г., во время эскалации конфликта Чжан Цзолина и Фын Юйсяна, первый вспомнил о предложении Семенова. Формирование Русского легиона поручили генералу М. М. Плешкову. Этот отряд должен был состоять из трех батальонов с хозяйственной частью. На приглашение Плешкова откликнулись более 300 эмигрантов, работавших в исключительно тяжелых условиях на лесозаготовках. Поступивший в отряд подписывал шестимесячный контракт с правом его нового возобновления. Наемнику гарантировалась выплата жалованья, единовременная денежная помощь семье в случае его смерти, выдача полного жалованья в случае прекращения службы не по его вине до истечения срока. Но когда русские прибыли на службу, китайцы временно замирились, и эмигрантам с трудом удалось добиться выплаты жалованья за месяц, после чего они разошлись по домам[45].

Некоторых русских перевели в специальные полицейские отряды по охране КВЖД и «особые» отряды, предназначенные для охраны стратегических объектов и подавления мятежей. Из казаков, обосновавшихся в Трехречье, были созданы отряды, подавлявшие выступления китайских рабочих и крестьян[46]. Некоторое время начальником охраны КВЖД был генерал Володченко. Железнодорожную полицию возглавил бывший полицмейстер Владивостока полковник Шкурник. Цицикарский генерал У также сформировал из русских свой вооруженный отряд[47].

В том же 1923 г. еще до 75 русских белых офицеров перешли на службу к У Пэйфу и были отправлены на дополнительное обучение в китайскую военную академию в Циндао. После этого они были назначены на командные должности в его армии[48]. Атаман Семенов в это время был на службе у Чжан Цзолина консультантом по формированию конницы. Китайские источники говорят, что на военную службу в 1923 г. поступило всего 3 тысячи русских[49].

Чжан Цзолин приглашал на службу и технических специалистов. Так, уже в 1921 г. в Мукден из Тяньцзиня по его приглашению прибыл профессор Тарле и бывший войсковой инженер армии Колчака В. М. Невский. Тарле возглавил постройку химического отделения Мукденского арсенала и в дальнейшем стал его директором, а Невский его помощником по технической части. На этом посту они пробыли до прихода в Маньчжурию японцев в 1931 г.[50]

В 1924 г. после неудачного восстания на Амуре, вызванного тяжелым налогообложением в СССР, в Китай перебрались сотни и тысячи новых беженцев, казаков и крестьян. Они просили Чжан Цзолина дать им земли в Китае в обмен на несение пограничной службы, и им пошли навстречу[51].

Генерал Лукомский свидетельствовал, что многие белогвардейцы на Дальнем Востоке горели идеей создания русских отрядов на китайской службе. Среди них и бывший начальник штаба Колчака генерал Лебедев, который «считал, что надо сначала помочь кому-то из китайских генералов в войне созданием армии, а потом он должен будет помочь русским»[52]. Лебедев со своим отрядом попал после эвакуации в Корею, в порт Гензан. По данным его бойцов, японцы впустили их любезно, не потребовав выдачи оружия и не интернировав. Но кормить их всю жизнь тоже не собирались, предложив строить дороги и рыть каналы. Гостям это не понравилось, и в 1923 г. они отплыли на судне «Эльдорадо» в Нинпо, соблазненные авантюристом-посредником, предложившим им от имени одного китайского генерала горы золота. В самом Нинпо их встретил вооруженный китайский катер, потребовавший сдачи оружия. В ответ лебедевцы навели на город пулеметы. Китайский генерал сконфузился и попросил продать ему это оружие. Продали – все равно оно было ни к чему – и ушли в Шанхай[53].

Примечания:

1

Клерже Георгий Иосифович (1883, Эриванская губерния – 1938, Шанхай) – окончил 2-й Московский кадетский корпус, в 1903 г. – Павловское военное училище по 1-му разряду. Выпущен подпоручиком в 155-й Кубанский пехотный полк. С 1904 г. служил в составе 15-го Тифлисского гренадерского полка, участвовал в подавлении беспорядков в Тифлисе в 1905–1906 гг. В 1909 г. окончил Николаевскую академию Генерального штаба по 1-му разряду и был направлен на службу в Кавказский военный округ. На начало Первой мировой войны военный агент в Турции. Бежал оттуда в Россию, избежав ареста. В 1915 г. участвовал в Сарыкамышской операции начальником штаба правой арьергардной колонны. В 1918 г. возглавлял Смешанную Персидскую казачью бригаду в Иране. Позднее был обвинен в том, что «своими демагогическими речами взбунтовал два полка и перешел с ними на сторону красных». Выехав на восток России, до прихода белых скрывался в Перми под вымышленным именем. С 1919 г. – помощник начальника Ставки Колчака в Омске. С 1921 г. – начальник штаба войск атамана Семенова, генерал-лейтенант. В конце 1921 г. перешел на службу к Чжан Цзолину и в 1922–1927 гг. являлся, с перерывами, военным советником маньчжурского диктатора. Позднее, в 1931–1933 гг. – редактор вечерней газеты «Мукден». С 1935 г. жил в Шанхае. Там он занимал пост вице-председателя организационного совещания при Кафедральном соборе. В январе 1938 г. арестован и расстрелян японцами.