Глава 12. Правитель золотого века

История Октавиана развертывалась столь стремительно, и каждое событие столь зависело от предыдущего и последующего, что лишь теперь мы можем передохнуть и обратить взор на него самого. Теперь он старше, чем был, когда впервые отправился из Аполлонии заявить права на наследство; эти пятнадцать лет, разумеется, наложили отпечаток на его характер. Человек, возвратившийся в Италию после смерти Антония и Клеопатры, сильно изменился. Юного Октавиана, который общался с Цицероном, можно было поставить в тупик, на него могли повлиять силы, которые он не контролировал, поэтому им руководили люди гораздо более опытные, чем он. Однако человек, возвратившийся после Актия, совершенно точно не был подвержен постороннему влиянию: он выказывал необычную способность к дипломатии и мастерски управлял своим кораблем в водоворотах римской политики. И он был не один, вокруг него собрались несколько людей — так называемых «друзей Цезаря», — едва ли менее знаменитых, чем он, столь же ему необходимых, как руки или ноги, которые, в свою очередь, не мыслили себя в отдельности от него. Рим был удивлен, ведь в нем не было ничего героического или романтического, и тем не менее он стал чудодеем и господином; ему присущи были спокойная настойчивость, холодное суждение, довольно необычный юмор, непреодолимое желание избавить мир от страданий и, кроме всего прочего, умение привести такие аргументы, которые могут убедить любого человека. Итак, подобно водовороту, он все больше и больше притягивал к себе людей, пока наконец они не устремились за ним. Он стал необходим, он стал силой, которая руководила всеми элементами римского общества. Если его сограждане, кажется, соревновались в похвалах и оказании ему всевозможных почестей, то лишь потому, что все сознавали, что он стоит между ними и силами, им ненавистными. Популяры видели, что он держит оптиматов под своим контролем. Оптиматы видели, что он ограничивает влияние популяров. И те и другие были совершенно правы. Такова была его миссия на земле.

Весь римский мир теперь ожидал не революционных перемен, но реформ. Октавиан за прошедшие несколько лет старался отойти от роли партийного лидера. Он старался сделать себя человеком, воплотившим в себе римский характер и римскую цивилизацию. Он тщательно избегал ситуации, когда один триумвир смещает другого триумвира. Он не стал сражаться с Антонием, пока не закончились полномочия комитета триумвиров. Он всячески укреплял образ человека, придерживающегося римской традиции в противовес эллинистической позиции Клеопатры и Птолемеев. В рамках своей программы он обращался к согражданам и, придерживаясь ее, сумел вернуть в свои ряды тех людей, которые из ложного понимания истины покинули его и перешли на сторону Антония. После сражения при Актии его мягкое обращение завершило процесс примирения. Многие перешли на его сторону с облегчением, те, которые сражались на стороне Антония из чувства долга.

Настало время изменить некоторые вещи. После сражения при Актии он принял меры к тому, чтобы распустить те революционно настроенные армии, которые последние двадцать лет диктовали свою политику командирам. Он не отменил вовсе армейские соединения и не отдал их в руки оптиматов. Армия осталась — постоянная действующая армия, такой численности и так обученная, чтобы ни одно частное военное объединение не смогло ей противостоять. Однако теперь она не выступала безответственным диктатором, она заняла место в новой схеме государства.

Вопрос о том, кто именно спланировал эту новую схему, и вопрос о возникновении и необходимости этой новой схемы общественного устройства — вещи взаимосвязанные. Одно время было принято писать, что Октавиан лишь восстановил республику, как будто республика — просто сумма денег, или деревянные строительные леса, или что-то другое, безликое и неопределенное. Но «республика» — это согласие, состояние умов, подход, психологический настрой; республика была внутри людей; не во власти Октавиана было восстановить это состояние самому. Оптиматы и популяры тут же вцепились бы в глотку друг другу, если бы он ослабил контроль. После возвращения в Италию и своего триумфа он постарался уяснить состояние общественного мнения. Сам он был готов восстанавливать старую систему в таком объеме, насколько люди согласны ее использовать и могут ее использовать (Светоний, «Божественный Август», 28, 1–2). Насколько же можно было ее восстановить? Результаты его опроса общественного мнения показали, что старая система по-разному понимается разными классами и не может стать основанием для согласия. Что требовалось, так это власть в государстве, которая могла бы противостоять неопределенным и размытым правилам взаимного соглашения и противоречивым мнениям о том, как должна действовать государственная система. Естественно, это не могла быть старая система, где власть почти всегда вызывала чувство страха. Однако его система и не задумывалась как полная перемена принципов правления. Она задумывалась как такая, которая могла заставить работать старые принципы управления.

Если Октавиан хотел стать средоточием власти, ее постоянным третейским судьей, то он не просто должен был дистанцироваться от роли партийного лидера, но и заставить людей забыть об этой его прежней роли. Он сделал то, что удается очень немногим людям: изменил свое имя, а очень скоро и свою индивидуальность. Как птица феникс, этот человек оставил свое имя Октавиан, и из его пепла возникла новая личность — Август. Имя придумал Мунаций Планк. Идея эта стала распространяться и получила одобрение. Имя означало то, что в нем хотели видеть; это значение до сих пор живо в английском языке и выражает величие, зрелость, харизму, проявление божественной силы. 16 января 27 г. до н. э. по предложению Планка сенат торжественно возложил на Октавиана это новое имя с добавочным когноменом. Вскоре оно почти вытеснило старое и стало присущим только ему — Август, именно под этим именем мы его и знаем. В качестве Августа он занял положение, когда-то предсказанное Вергилием сыну Марка Антония и Октавии, которое теперь было возложено на Августа — царя золотого века.

Слово «царь» имело, разумеется, чисто символический и метафорический смысл. В своем неприятии монархии и титула царя римляне были не на последнем месте, Август вырос в таком антимонархическом окружении, что мы не удивимся, если узнаем, что он испытывал против него такое же предубеждение. Однако во многих других отношениях среди римлян произошли большие перемены. После уничтожения Карфагена страсть к деньгам и городской жизни настигла их подобно заразе, будто подхваченной на руинах этого богатейшего торгового города. Теперь римляне возвращались к радостям сельской жизни прежних времен. Римлянин устал не только от войны, но и от жизни больших городов с их тиранией над личностью. Он вновь стремился к спокойной сельской жизни, он устал от политики. Нигде ярче не отражено умонастроение людей того времени, как на страницах произведений Горация. Едва ли не в каждом его произведении мы найдем обращение к этим темам. Новое направление мыслей проникло во все слои римского общества. Меценат, неисправимый сибарит, слушает с замиранием сердца птичку, поющую так сладко в сельском раю, в котором он, можно быть уверенным, вряд ли трудится. Всеобщие перемены вели к изменениям в системе правления. Когда Август стал изучать возможности новой системы, он должен был учитывать все оттенки чувств и желаний людей, которые разделял и он. Что бы он ни задумал предпринять, это должно было соответствовать запросам общества.

Первым его шагом, вызванным необходимостью, возникшей в процессе перемен, было утверждение собственного положения. Стабильность нового мира будет зависеть от стабильности новой системы власти, в данное время — от него. Если его власть может быть в любое время поколеблена, ничего не получится. Следовательно, необходимо утвердить новую властную структуру, причем постоянную, — весьма трудная задача. На чем основывалась эта новая власть, нелегко сказать даже теперь. Была ли избранная им политика наилучшей, мы знаем не лучше, чем знал он сам. Мы можем только отметить тот факт, что он действительно пытался определить природу этой новой власти и методы, которые могли бы закрепить ее надолго.

Конституционные реформы Августа представляют собой особый интерес, поскольку они стали одним из самых смелых экспериментов, когда-либо проводившихся в политическом строительстве. Перед нами человек, сумевший установить такую общественную систему, которую от него требовал его народ. Перед нами человек, который понимал основные идеи своего времени и создал новые либо приспособил старые средства, чтобы осуществить эти идеалы на практике. Если нам порой кажется, что он действовал далеко не в русле политики согласия, то это потому, что Август понимал: политики согласия недостаточно, требовался золотой век.

Общественная система, которую стремился установить Август, была завершением великих перемен, которые восходят к событиям, начавшимся столетие или даже два столетия назад. Мы уже видели по ходу нашего повествования тот способ, которым армии Цезаря экспроприировали огромные участки земли в Италии и распределяли их среди вышедших в отставку ветеранов. Этот процесс, предсказанный еще Гракхами и начатый Марием и Суллой, наивысшей своей точки достиг в армии Цезаря. Особенностью этого процесса была спонтанность. Август должен был скорее ограничить этот процесс, а не поощрять его. Страсть к земле, в особенности к небольшому наделу земли, представляется странной современному человеку. Однако в прошлом она была совершенно обычной и повсеместной, и никто так не был обуян ею, как легионеры Цезаря. Цезарианская революция, по существу, была революцией аграрной.

На огромной значимости этой перемены следует остановиться, поскольку прежде было принято считать революцию, совершенную Цезарем, чисто политической. Однако политическая ее составляющая была вторичной и просто узаконила и сделала постоянными перемены аграрные. В основе неколебимого могущества Августа и его преемников лежала поддержка мелких землевладельцев, которые составляли костяк их армий. Их власть изменилась, когда изменилась самая форма мелкого землевладения. Большие поместья не были уничтожены, и всегда сохранялась тенденция к тому, что мелкий надел попадет в руки более крупного землевладельца. Однако пока существовали мелкие собственники земли, до тех пор они поддерживали принципат и составляли основу римской армии. Когда Италия оказалась в руках крупных земельных собственников, мелкие землевладельцы на Рейне и Данубе стали доминирующей силой римского мира. И когда мелкое поместье, основанное на аренде, ушло в прошлое, вместе с ними исчезли и легионеры, и Рим.

Вергилий, изобретатель золотого века, еще больше, чем Гораций, прославлял мелкие сельские наделы. Его «Георгики» — не столько попытка идеализировать само занятие сельским трудом, каков он был в реальности, сколько попытка идеализировать сельский труд и представить его как вдохновенный, почти благочестивый образ жизни. Слава Италии, которую воспевал Вергилий, могла быть и рвением истинного патриота, однако «Георгики» не оставляют сомнений в той цели, которую он преследовал. Он хотел вдохновить людей на счастливую жизнь, этим он вносил свой вклад в создание новой эры Августа. Он не был ее продуктом, скорее ее создателем. Сад в Таренте, описанный в «Георгиках», — выражение того, что Вергилий и большая часть общества понимали как благороднейший труд человека. Это описание не столько соответствует тому, что было достигнуто на самом деле, сколько тому, к чему следовало стремиться.

Этот творческий элемент, постоянное стремление к идеализации материальных перемен и прославление их поэтами было очень близко душе Августа, и он воспринимал все с полной серьезностью. Сам он создал не очень много, так как всегда использовал и приспосабливал то, что было под руками. Он не мог заставить творить Горация или Вергилия, но охотно принимал их помощь и поощрял их будущие творения. С их помощью, он приобрел хорошую репутацию не только у своих современников, но и в последующих веках.

Вообще-то нам не надо делать особых изысканий, чтобы определить основные черты золотого века. О них очень любил размышлять Гораций. Это он напоминает нам, что над каждым человеком властвуют его собственные страсти, — это простые истины, присущие людям всюду. Магнетизм, который притягивал Горация к Августу, был Чувством симпатии, он помогал Августу лучше понимать общество, время, поступки людей. Августу нравилось познавать окружающий его мир. Вроде того что он любил ретинское вино и белый виноград, а также лизать кислые яблоки — если бы он жил в наши дни, это был бы лимон, — так и жизнь он любил во всех ее проявлениях. Человек, который жаловался на какого-то просителя, сравнив его с человеком, предлагающим сладкую булочку слону, был способен воспринимать юмор, с которым Гораций посвятил ему вторую книгу «Посланий», где замечает, что Август так занят, благодетельствуя весь мир, что у него все равно не нашлось бы времени прочитать адресованное ему посвящение, поэтому он оставит книгу без посвящения. Не во все времена было безопасно писать так, как писал Гораций в первой главе второй книги «Сатир». Если Августа это забавляло или, по крайней мере, он отнесся к этому спокойно, то уже можно делать выводы о чертах характера этого человека. Он чувствовал аромат вещей, ему не нужно было, чтобы его окружали одни сладости. Чувство, выказываемое открыто, очень его радовало; будучи очень впечатлительным и нервозным, он должен был познавать суть вещей, ощущать их, это вселяло в негр чувство безопасности, уверенности в себе.

Гораций откровенно высказался об отношениях, существующих между таким человеком, как он, и великим и могущественным. Гораций не принимал идеи стоиков, которые отвергали любое стремление к величию, не желая иметь дело с сильными мира сего. Он полагал, что человек, согласный на вещи более низкого качества на основании того, что он ни в чем не нуждается, не имеет права думать о себе лучше, чем о человеке, который почтителен к сильным, поскольку он желает лучшего. Делать приятное могущественному — не главная цель в жизни, однако в этом нет и ничего зазорного, если это делается из добрых побуждений. Август со своей стороны также соглашался, что задача великого человека — найти тех, кто хочет ему помочь, и предоставить им такую возможность. Этот принцип воплотился в жизнь, когда поэт облек его в бессмертные слова, а великий государственный муж облек это в реальную практику, и многие великие люди, появлявшиеся на исторической сцене, руководствовались этим принципом.

Золотой век не стал золотой рамкой для обычных людей, он скорее сказался в именах некоторых выдающихся личностей, чье сотрудничество или даже существование в то время кажется почти случайным. Август был первым в этой группе; вместе с ним были инженер и полководец Агриппа; дипломат и знаток Меценат; Меценат привлек Горация и Вергилия, философа и пророка, а также Проперция. Однако там были не только сторонники партии Цезаря. Мессалла Корвин начинал как антицезарианец, а закончил в окружении Августа, приведя с собой поэта Тибулла; историк Тит Ливии был независимым, хотя относился к друзьям Цезаря, но в своих политических взглядах придерживался антицезарианского направления.

Среди них Агриппа, как мы уже успели заметить, был человеком с исключительным талантом инженера. Ему принадлежат и другие замечательные работы, помимо строительства двух акведуков, которые он провел за годы своего пребывания в должности эдила, и реформирования дренажной системы Рима. Когда Август предпринимал первые шаги политической реорганизации, Вергилий обдумывал идею своей «Энеиды», Агриппа произвел ряд работ, которые надолго остались в памяти римлян. Он построил первые бани в Риме, в этом городе бани затем приобрели огромное значение. Рядом с ними он возвел храм богов дома Юлиев — Пантеон. Бани и храм давно уже уничтожены в пожарах и несчастьях в долгой истории Рима, однако его термы имели замечательное продолжение и навсегда связаны с именем и славой Рима. Его Пантеон был перестроен Адрианом с огромным бетонным куполом, который до сих пор показывают как чудо света.

Есть что-то очень справедливое в прославлении имени Агриппы в куполе Пантеона Адриана, хотя сам он не принимал участия в его возведении, но идея строительства из бетона была применена на практике именно Агриппой. Архитектурный стиль, ставший затем характерной чертой Рима, был основан именно в то время и с тех пор мало менялся. Агриппа, возможно, и не изобрел его, но сделал модным. Он состоял в том, что конструкции возводились из бетона, а затем покрывались декоративной отделкой, в основном мрамором.

Агриппа был не единственным инженером-строителем. Другой военный, Тит Статилий Тавр, один из самых верных сторонников Цезаря, примерно в то же время построил первый каменный амфитеатр. Конструкции Статилия, так же как и Агриппы, со временем исчезли, однако великолепный Колизей — прямое их продолжение. Асиний Поллион построил другое здание — первую публичную библиотеку. Когда Август построил великолепный портик Октавии, названный в честь его сестры, он основал там вторую публичную библиотеку, еще более великолепную, а Гай Мелисс был назначен библиотекарем. Часть этого строения на Палатине была отведена под храм Аполлона в знак признательности богу за помощь в сражении при Актии. Над ним высилось скульптурное изображение квадриги, управляемой богом солнца, а внутри здание было отделано мрамором и узорным светильником, выполненным в виде дерева, там же находились и Сивиллины книги. Вокруг храма был выстроен портик, соединявший его с двумя одинаковыми зданиями библиотеки, в одном были книги на латинском языке, в другом — на греческом. Здесь же работал штат переписчиков, которыми сначала руководил Помпей Макр, а затем Гай Юлий Гигин. За этими библиотеками осуществлялся надлежащий присмотр. Столетие спустя на месте библиотеки Асиния Поллиона был выстроен Форум Траяна с огромной библиотекой, которую сохранил Диоклетиан. Библиотека в портике Октавии[32] просуществовала до 80 г., когда она погибла в результате пожара. Библиотека на Палатине продержалась около четырехсот лет, а в ночь с 18 на 19 марта 363 г. пожар уничтожил и храм, и библиотеку. Собрание Поллиона, после того как его дважды переносили, могло пережить два других.

Сам Агриппа не проявлял особенной любви к книгам. Однако его ищущий ум был весьма своеобразен. Юлий предполагал сделать огромную карту римских владений, чтобы их правители могли ознакомиться заранее, с чем им придется, иметь дело в будущем. После его смерти Агриппа получил эти материалы и сконструировал огромную карту римского мира, которая была высечена на мраморе и была доступна взору публики, приходившей в портик Октавии. Агриппа составил комментарий к этой карте, во многом ставший основой информации, полученной нами от поздних географов, таких, как Птолемей и Страбон.

Все эти изобретения и строения были не просто выставкой, они в большей мере отражали интерес к наукам и искусствам. Август всегда считал, что интеллектуальная деятельность является частью жизненной силы государства, и он ее поощрял, потому что жизнь Рима в этом случае протекала более ярко и активно. Кроме того, весь этот блеск дисциплинировал и сплачивал людей и заставлял их уважать власть, которая этому способствовала. Особенностью золотого века было не наличие отдельных произведений науки или искусства (ибо в каждом веке находим мы примеры достойных произведений), а всеобщее признание интеллектуальных заслуг.

Новый взгляд на вещи, который был свойственен этим людям, можно видеть у Горация. Он начинает с сожалений о том, что именно потомки римлян допустили в прошлом, которое теперь, не будучи исправленным, может произвести еще более скорбное будущее. Гораций допускает, что было нечто в прошлом столь ужасное, например убийство Рема Ромулом, что требует искупления, прежде чем Рим сможет зажить мирной, спокойной жизнью. Люди должны были находиться под сильным впечатлением от ужасных событий настоящего, чтобы искать причину в столь отдаленном будущем. Гораций рисует нравственный портрет своего века и спрашивает, могут ли люди, прославившие Рим, происходить от негодных родителей.

Новый подход к событиям, пророком которого был Гораций и который Август сделал общепринятым там, куда проникало его влияние, был в какой-то степени схож с подходом Экклезиаста. Не волноваться, не придавать значения пустякам, верить в здравый смысл и спокойно следовать своему предназначению, радоваться тому, что радует больше всего, и принимать все как должное — таков был новый подход, возможно несколько странный поначалу, пока мы не вдумаемся в его смысл. Философия золотой середины была естественной основой золотого века. Избегать крайностей и следовать срединным путем — такую философию исповедовал и Август.

Главная идея заключается в том, чтобы ограничить свои страсти, желания, не дать увлечь себя нетерпению и беспокойству, столь свойственным людям. Бесполезность и даже опасность слишком большого богатства в том, что оно не приносит удовлетворения жаждущим его. Страх бедности хуже самой бедности. Золотая середина — вот идеал, к которому следует стремиться. Гораций вновь и вновь возвращается к этой теме. Идеал человеческой жизни можно наблюдать в образе жизни скифских варваров, они ведут здоровую трудную жизнь, полную доблести и добродетели. Идеал собственности — небольшое поместье, скажем река, лес и поле. Мир и покой — необходимые условия, без которых нельзя наслаждаться вообще никакой собственностью. Снисходительность к слабостям и вине других людей, чувство симпатии к ним — необходимые условия гармонии душевной («Сатиры», 1,3).

Профессиональные философы способны говорить так, будто нравственные ценности отдалены от них, и даже формальные вещи следует рассматривать лишь как украшения человеческой души. Гораций, как ранние еврейские пророки, придерживается более практических взглядов. Он понимает, что главные нравственные человеческие качества делают людей более счастливыми и в строгом смысле — как он понимал этот смысл — более удачливыми. Это маленькое имение перед его мысленным взором — не просто добро, которое делает человека лучше, но это то, что помогает ему счастливо жить. В знаменитой сатире, повествующей о жизни городской и сельской мышей, Гораций говорит об ужасах города и благословенной жизни в деревне; скуке мелких дел, засасывающих человека в городах, он противопоставляет удовольствие, получаемое от сельской жизни, работы, отдыха, приятных застолий и умных бесед. Многое, конечно, могло быть реакцией на более ранние времена, когда Красе и Лукулл были у власти и когда деньги и бахвальство значили так много («Сатиры», 1, 2; 1, 8 («Пир Насидиена»); 1, 4). Подобные излишества отнюдь не исчезли из жизни общества. Одна из сатир содержит подробное описание обеда такого рода, а другая сатира — прямо-таки диссертация по гастрономии, использовавшейся во времена Горация. Гораций, даже перечисляя эти вещи, как бы заставляет считать это испорченностью нравов. Однако, как бы Гораций к ним ни относился, несомненно, он делает это совершенно искренне, так же искренне, как описывает и других людей. Возможно, сам он не в полную меру использует тот мирный быт, который описывает, но он, безусловно, приглашает насладиться мирной, спокойной жизнью множество других людей, не только своих современников, но и людей позднейших поколений. Его искусство было естественным прологом к золотому веку.

По естественной склонности души Август не был романтиком. Его литературный стиль был сух, ясен, точен и не отличался никакими прикрасами. Этот век, который стал свидетелем падения Цицерона, и триумф стиля автора «Записок о галльской войне» в высшей степени отразился в последнем. Этот стиль — стиль государственного деятеля, административный стиль — вскоре стал повсеместным. Проза Августа, однако, вовсе не была бесцветной. Она отличалась особыми характеристиками и выбором слов, некоторые из них для нас сохранил Светоний. Он прекрасно осознавал собственные возможности. Он пытался рисовать эпическое полотно, однако не преуспел в этом, его критическое чувство было слишком сильно для этого жанра. Он более склонялся к истории и деталям; возможно, более всего у него получалось следовать курсу великой римской истории Тита Ливия в установлении и толковании исторических данных. (Тит Ливии писал это свое произведение между 29 г. до н. э. и 9 г. до н. э., после чего рассказ остановился.) Тит Ливии дает интересное описание Августа (IV, 20), рассказывая о военных доспехах, принесенных в храм Юпитера Феретрия Авлом Корнелием Коссом. Он рассказывает, как Август, основатель и восстановитель всех храмов, войдя в храм Юпитера Феретрия, который развалился от ветхости и был им потом восстановлен, прочел посвятительную надпись, сделанную Кос-сом на льняном нагруднике, сам освидетельствовал эти доспехи Косса, не говоря о том, что он же и восстановил храм. В этом случае он имел возможность поправить данные источников Тита Ливия, заявив, что этот Косе был консулом в том году, когда принес в жертву эти доспехи, а не военным трибуном. Ив самом деле, религиозные интересы Августа были столь переплетены с его интересом к истории, археологии и традициям Рима, включая кодекс поведения людей во все века его истории, что их нельзя разделить. Вполне возможно, что интересные подробности о фетском ритуале, описываемые Ливием, сообщены ему Августом, который в качестве отца нации был вполне способен его объяснить. Не многие могли это сделать.

Мысль о том, что Август как-то ограничивал свободу писателей и мыслителей, совершенно беспочвенна. Ливии, будучи антицезарианцем, стремился сохранять собственную независимость и не спешил принимать покровительство Августа. Его репутация ни в коей мере не страдает в этом смысле, как, например, его точность в отношении деталей. Ливии вполне определенно дал понять, что он излагает особую теорию политического развития Рима. Его история — не просто набор фактов, но и описание последовательной эволюции.[33] Несмотря на свою оппозицию правящей партии в Риме, его история стала образцом исторического жанра его страны.

Антицезарианизм Ливия навел Августа на некоторые мысли. Он хотел видеть то, чего не мог дать Ливии, — нечто глубоко связанное с теми бессмертными традициями, которые он любил. Есть некоторые сведения, что он предложил (прямо или косвенно) Горацию написать поэму, которая стала бы дополнением мифического или эпического пролога к истории Ливия. Гораций отказался, сославшись на то, что он не сможет написать подобного произведения, и такое его мнение о себе было совершенно правильным. За эту задачу взялся Вергилий, и в результате получилась «Энеида». Идею предложил Август, а Вергилий ее воплотил. Сама идея не предполагала лишь упражнений в виртуозности стихов. «Энеида» не только излагала приключения Энея, но и мысли, касавшиеся предназначения Рима и некоторых его фамилий. «Энеида», как и «Сказание о короле Артуре», была искренней патриотической пропагандой: она брала начало в глубине веков и, будучи почти сказкой, превратилась в великую религиозную поэму, дав Риму теоретическое обоснование и главные основы.

Для Марка Антония Вергилий написал четвертую эклогу; для Августа создал громадный эпос, уходящий корнями во времена падения Трои, когда Эней на своем пути на запад искал новую родину; он описывает его приключения, поселение в Италии, предсказания, сопровождавшие это поселение, предсказывает будущее величие города, который тот должен построить, и судьбу его потомков, которые будут им управлять, то есть род Юлиев. Это предоставляло Августу тот престиж, которого у него не было ранее. Авторы произведений часто поражаются или пугаются того, что выходит из-под их пера, но, вероятно, Август становился все более и более могущественным в поэтическом представлении, по мере того как продвигался сюжет поэмы. Даже и теперь очень трудно выйти из того магического круга, который Вергилий начертал для нас. В действительности почти невозможно убедить себя в том, что Гай Октавий, выходец из семьи среднего класса в Велитрах, не есть тот предназначенный судьбой герой, золотое дитя, потомок божественной фамилии. Все это было одновременно и стимулом, и охранной грамотой римского мира. Это способствовало благородной вере в особую миссию Рима и убеждало в божественном предначертании верховной власти. Для человечества такая вера весьма благотворна. Очень плохо (говорит Гораций), когда мы видим в роще лишь дрова и бревна. Однако не Гораций, а Вергилий сообщил дух святости и блеска римскому имени и судьбе Рима, он также перевел верховную римскую власть из власти мирового господства в верховенство божественных сил, направляемых божественной волей. Это определение долго еще объясняло римское господство. Оно восходило, как официально заявлялось, к божественному началу и Провидению; оно восходило к тем далеким предкам, которые были потомками божественной силы. Оно основывалось не на праве завоевания или превосходства силы, а на моральном праве, которое правит миром.

Можно сомневаться в том, что Вергилий самостоятельно обратился бы к теме «Энеиды», не будь Август автором этой идеи и не представляй он собой образец для добродетельного Энея. Именно Август мог предвидеть результат и воздействие подобного рода произведения, степень его распространения. Но Август всегда так и поступал — он искал людей, которые могли сделать то, что сам он совершить не в силах; он прокладывал им путь, устранял препятствия и во всяком деле использовал способности своих друзей.

Есть еще одно отличие эпохи Августа. Он и его приближенные восхищались и искали совершенства во всем — и в произведениях литературы, и в искусстве. Август всегда любил смотреть на совершенные вещи. Они заняли место великих деяний веры, которые несут успокоение некоторым людям. Он ничего не знал о концепциях, дающих нам нравственное удовлетворение, обещая совершенство, которое наступит позже. Он не мог сидеть сложа руки, будучи уверенным, что Бог на небесах позаботится о том, чтобы все было прекрасно в этом мире. Но как для нашего психического здоровья важно смотреть на вещи без изъяна, так и ему необходимо было созерцать такие вещи. В конце концов, совершенство — это обещание того, что нечто большее столь же совершенно, пусть и в самом себе.

Для римлян и еще больше для измученных жителей провинций, которые целое столетие страдали от тягот постоянных гражданских войн, время богатства, устремленности и надежд римского мира, в правление Августа действительно казалось золотым веком. Некое истощение сил был остановлено, и вновь жизненные силы людей стали накапливаться, и чем дальше, тем больше. Казалось, никогда не было столь мудрого правителя, как Август: никогда не было столь великой поэзии, которая творилась под его покровительством, архитекторов, которые строили бы столь великолепные здания по его приказу, или правителей, которые управляли миром от его имени. Впервые человечество испытывало радость от единого цивилизованного правления по единым законам. До сих пор они лишь отдавали и ничего не получали взамен. Теперь вдруг вместе с миром Августа награда стала изливаться на них полным и мощным потоком.

Примечания:

3

Юлий отправился из Рима в Галлию весной 58 г. до н. э., когда маленькому Октавию было четыре с половиной года. Он не вернулся в Рим и не видел племянника до 49 г. до н. э., пока мальчику не исполнилось четырнадцать. Их тесная связь началась в том же году, а сотрудничество особенно плодотворным было в 45 г. до н. э., когда восемнадцатилетний Октавий находился вместе с Юлием в Испании.

32

Кроме великолепного портика Октавии с сокровищами искусства, библиотеками и переходами, Август построил Форум Аугусти, место отдыха, которое вызывало всеобщее восхищение, со стенами в сто футов высотой, а также мавзолей, где были захоронены все его предки и преемники вплоть до Нервы. Форум был построен в память о победе при Филиппах и в память отмщения за смерть Юлия и был освящен во II в. до н. э. Мавзолей представлял собой грандиозное круглое здание с огромным земляным холмом на крыше, засаженным деревьями и увенчанным статуей Августа. Он стоял посреди небольшого парка. Восстановление зданий и более мелкие работы, предпринятые Августом, были бесчисленны.

33

Ливий — историк золотого века. Однако он не был единственным историком своего времени. Дионисий Галикарнасский писал по-гречески и потому не считается автором века Августа, но тоже был значительным писателем. Не стоит забывать и Деллия, отпущенника Марка Антония, историка, которому, вероятно, обязан Плутарх, в описании жизни Антония, и все его последователи, включая «Антония и Клеопатру» Шекспира. Его произведения до нас не дошли, так же как и произведения Фенестеллы, латинского автора, у которого Плутарх взял несколько интересных сцен, был также и Асиний Поллион, истинный автор века Августа, который донес до нас «Жребий брошен» и который не боялся критиковать стиль Ливия или беспристрастие Юлия. Произведения величайшего знатока древности Варрона также не дошли до наших дней.