Д. Лапин. Критика проекта программы Коминтерна

(копия членам программной комиссии VI конгресса К[оммунистического] И[нтернационала])

В программе надо писать с абсолютной точностью то, что есть. Тогда наша программа будет непререкаема (Ленин на VIII съезде РКП/б/)[34].

Новый проект программы К[оммунистического] И[нтернационала] радикально отличается как по идейному содержанию и трактовке ряда (в том числе старых) вопросов, так и по размерам и стилю от прежних проектов. В этом его виде он является куда более спорым, чем принятый V конгрессом К[оммунистического] И[нтернационала], в основу для дискуссии. Поэтому я позволю себе подвергнуть обстоятельной и внимательной критике те пункты нового проекта, которые имеют наибольшее принципиально-политическое значение.

По своему общему построению новый проект делает попытку соединить абстрактно-теоретический анализ капитализма (в первой главе) с материально-исторической его характеристикой (во второй главе). Но в абстрактно-теоретическом анализе мы с самого начала встречаем в новом проекте «новшество» по сравнению с обоими предыдущими (бухаринским 1922 г. и V конгресса 1924 г.), которое возвращает нас назад, к старым программным спорам, происходившим в нашей партии в 1917-1919 гг. при выработке программы РКП.

В отличие от предыдущих проектов, начинавшихся с анализа ранних стадий капитализма, новый проект начинается с характеристики империализма[35]. В первой главе о «мировой системе капитализма и т.д.» дается характеристика промышленного капитализма исключительно в выражениях, относящихся к историческому прошлому. В то время как проект V конгресса говорил о процессах нарождения и развития капитализма из мелкого производства как о поныне совершающихся в новом проекте читаем:

«В погоне за прибылью буржуазия была вынуждена развивать производственные силы... развитие капитализма постоянно воспроизводило... противоречие между общественным характером труда и частным характером присвоения... Господство частной собственности, анархически-стихийный ход этого производства приводили к нарушению экономического равновесия... что влекло за собою периодически повторяющиеся кризисы. Господство частной собственности находило свое выражение в конкуренции... Тактические и экономические преимущества крупного производства приводили к разрушению в конкурентной борьбе докапиталистических хозяйственных форм... В области сельского хозяйства он (закон концентрации и централизации) находил свое выражение в дифференциации крестьянства...

Период промышленного капитализма был в основном периодом «свободной конкуренции»... этот период сменился к началу XX столетия периодом империализма, когда свободная конкуренция уступила место монополии.

Свободная конкуренция промышленного капитализма, ставшая на место феодальной монополии и монополии торгового капитала, сама превратилась в монополию финансового капитала. (Отдельное издание Проекта программы, ГИЗ, 1928, с. 11—14.)»

Еще четыре года тому назад проект V конгресса так формулировал последнее положение: «Свободная конкуренция, ставшая на место феодальной монополии, сама превращается в монополию финансового капитала». По нынешнему проекту этот процесс превращения конкуренции в монополию уже закончился.

Получается, что раньше происходило так, а теперь «все иначе», и ни в одном месте программы нет оговорки, что монополии не уничтожают анархии производства и конкуренции на внутреннем рынке. Мало того, есть целый ряд двусмысленных формулировок о том, что и на мировом рынке конкуренция начинает исчезать и заменяется в большой степени методами силового давления (термин заимствованный из «Экономики переходного периода» тов. Бухарина).

Вопрос о том, давать ли в программе анализ промышленного капитализма в терминах прошедшего или настоящего времени, не есть вопрос грамматики, а сугубо принципиальный и политический. Таковым его считал и Ленин. При выработке программы РКП он отстаивал и отстоял ту идею, что в программе надо ясно сказать, что процессы нарождения раннего капитализма с конкуренцией, анархией производства, классовой дифференциацией крестьянства и других мелкобуржуазных слоев происходят и поныне, ибо в то время как на одном конце общества происходит загнивание капитализма, достигшего монополистической ступени, на другом конце происходит возрождение «свеженького» капитализма ранней стадии, хотя и в другой пропорции, другого удельного веса и пр.

По этой причине Ленин настаивал и настоял на том, чтобы в новой программе РКП целиком и без изменений был сохранен анализ капитализма, данный в старой программе РСДРП еще в 1902-1903 гг. с добавлением к нему только анализа империализма и связанных с ним явлений. Когда программная секция апрельской конференции партии[36] (в 1917 г.) высказалась против этого предложения В.И.[Ленина], предложив начать с характеристики империализма и дать «цельную картину» капитализма, каков он есть теперь, в эпоху империализма, Ленин выступил с принципиальной критикой этого решения, аргументы которой могли бы быть направлены и против того анализа, который дает новый проект программы К[оммунистического] И[нтернационала]:

«Империализм на самом деле не перестраивает и не может перестроить капитализма снизу доверху. Империализм усложняет и обостряет противоречия капитализма, спутывает со свободной конкуренцией монополии, но устранить обмена, рынка, конкуренции, кризисов и т. д. империализм не может.

Империализм есть отживающий, но не отживший капитализм, умирающий, но не умерший. Не чистые монополии, а монополии рядом с обменом, рынком, конкуренцией, кризисами — вот существенная особенность империализма вообще... Именно это соединение противоречащих друг другу «начал» конкуренции и монополии и существенно для империализма, именно оно и подготовляет крах, т. е. социалистическую революцию (Ленин, т. XIV, ч. 1, с. 120-121)».

Эту аргументацию Ленин с наименьшей категоричностью позже повторял против тов. Сокольникова (осенью 1917 г.), сделавшего попытку составить проект программы, в котором «по кусочкам» соединились черты капитализма и империализма, и против тов. Бухарина, продолжавшего отстаивать ту же позицию и на VII [37] и на VIII съездах партии. «Старая программа — говорил тов. Бухарин на VII съезде,— написана применительно к страшно молодой только что начавшей действовать с[оциал-] демократии, когда русский капитализм делал только первые шаги... А теперь мы уже перепрыгнули через капиталистические отношения. Совершенно ясно, что старая теоретическая программа для нас не годится» (Стенографический отчет VII съезда, с. 191). «Если мы видим сейчас крестьянина-товаропроизводителя,— говорил он же в своем докладе о программе на VIII съезде партии (1919),— или возрождающегося на почве разложения крупного капитализма ремесленника, то образование старой простой товарной формы отнюдь не должно еще служить основанием для зарождения нового капитализма. Ставить вопрос так значило бы признать нереальность перспективы социалистической революции» (Стенографический отчет VIII съезда, с. 94).

Ленин отвечал на это, что относиться реально к перспективам социалистической революции и значит видеть то, что есть. А есть то, что наряду с национализацией промышленности и самым передовым в мире политическим строем на базе мелкого производства при промышленном разорении и бедности происходит возрождение капитализма в целом ряде областей (уже тогда в разгар военного коммунизма и гражданской войны, задолго до нэпа).

Чистый империализм,— отвечал Ленин Бухарину на VIII съезде,— никогда не существовал нигде, не существует и никогда существовать не будет. Это есть, наверно, обобщение всего того, что говорилось о синдикатах, артелях, трестах, финансовом капитализме, когда изображали финансовый капитализм так, как будто никаких основ старого капитализма под ним нет.

Это не верно, особенно это будет не верно для эпохи после империалистической войны... Мы в России сейчас переживаем последствия империалистической войны и начало диктатуры пролетариата. В то же время в целом ряде областей России, которые были более отрезаны друг от друга, чем прежде, мы переживаем возрождение капитализма, развитие его первой стадии. Из этого не выскочить. Если написать программу так, как хотел тов. Бухарин,— эта программа будет неверна... Из этой разнокалиберности, из этого построения из разного материала, как это ни неприятно, мы не выскочим в течение очень долгого периода. Когда выскочим, создадим другую программу. Но тогда мы будем жить в социалистическом обществе (т. XVI, с. 112—113).

Имеются ли в экономическом развитии социалистических республик и всего мира за годы 1919-1924 или 1924-1928 такие явления, которые оправдывали бы пересмотр этих категорических предсказаний Ильича на будущее, а также формулировки проекта V конгресса? Безусловно, нет. Наоборот: несмотря на происшедшую за послевоенные годы колоссальную концентрацию хозяйства империализма, они сейчас много дальше, чем в годы войны и инфляции (1914-1924) от натурального хозяйства, планомерности, организованности, безраздельного господства монополий и чистого империализма[38].

Общеизвестно далее, что именно за послевоенные и особенно последние годы в колониальных странах вследствие развития промышленного и сельскохозяйственного капитализма на национальной базе мелкого производства и свободы торговли, наряду с предприятиями иностранных капиталистов, выросла и окрепла туземная промышленность и буржуазия (Индия, Китай и др[угие]). Это в основном и является той базой, которая порождает могучее по размаху, имеющее колоссальное значение для борьбы с империализмом национальное движение.

Наконец, в стране пролетарской диктатуры сектор частного капитала в промышленности, торговле и особенно в сельском хозяйстве сейчас в абсолютных числах бесспорно больше, чем в конце гражданской войны или даже во время VIII съезда РКП, когда раскулачивание и осереднячение деревни у нас уже было в основном закончено. Наибольшие успехи наиболее массовидного у нас капитализма — сельскохозяйственного, кулацкого — приходятся как раз на время после стабилизации валюты, совпадающее со временем, протекшим после составления проекта V конгресса. Официально признанным фактом ведь является теперь, что несколько лет нэпа превратили одну десятую крестьян в кулаков и одну пятую — в близких к ним зажиточных середняков, столкнув на другом полюсе одну треть крестьянства в бедноту. Поэтому сейчас составлять проект программы К[оммунистического] И[нтернационала], в котором развитие раннего капитализма написано в плюскваперфектум[39] и отнесено к прошлой, доимпериалистической стадии развития — значит повторять в более опасном месте и в более тяжелой форме ошибку того геростратовски[40] знаменитого, злосчастного автора, который писал три года тому назад в «Большевике», что «кулак это жупел, остаток старого мира... отдельные умирающие единицы».

Отрицать или замалчивать в программе К[оммунистического] И[нтернационала] продолжающееся частичное нарождение и развитие раннего капитализма — значит заодно замазывать важнейшее экономическое противоречие империализма и противоречия нашего собственного развития. Это значит изображать положение империализма лучше, чем оно есть на самом деле, и закрывать глаза на наши собственные важнейшие и главнейшие трудности.

Пытаясь дать «цельную картину» развития современного капитализма, авторы проекта программы впали в противоречие с самими собою и с Лениным в вопросе о неравномерном развитии. В самом деле: в конце первой главы приводятся знакомые слова Ленина, что «неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Эта неравномерность еще более усиливается и обостряется в эпоху империализма.»

Дальше говорится, какие выводы «отсюда следуют»; но нигде не говорится, откуда следует и из чего вытекает самый этот закон неравномерности развития капитализма. И действительно: из данного в проекте анализа капитализма, как сплошь монополистического, с тенденцией к госкапитализму и «единому мировому тресту», неравномерность не вытекает и с ним не связана. В проект эти слова Ленина вклиниваются, как чужеродное тело, вместо того чтобы резюмировать необходимое изображение разных сторон капиталистического развития.

Можно ли не говорить совсем о развитии при империализме ранних стадий капитализма и в то же время говорить о неравномерности империализма в ленинском смысле? Нельзя, ибо Ленин имел в виду не количественную неравномерность достигнутых уровней развития (в одной стране добывается больше угля, в другой меньше и т.п.), а качественное разнообразие общественных форм, экономических укладов разных отраслей хозяйства и связанную с этим неравномерность темпа, так же как и неравномерность экономического и политического развития. Как известно, Ленин выводил из закона неравномерности разновременность победы пролетарских революций в различных странах (в рамках одной и той же эпохи социальной революции), во-первых, одновременную возможность пролетарских революций и национальных войн, во-вторых, сочетание империалистических, гражданских, национальных и колониальных восстаний, в-третьих. Все это можно вывести из закона неравномерности только в том случае, если его понимать в том смысле, что одновременно с высшей развиваются и низшие стадии капитализма; что в одном месте последний начинает загнивать или его господство уничтожается пролетарской революцией, тогда как в другом он в то же время сызнова нарождается.

Если же понимать неравномерность в смысле количественном, т. е. что в одной стране производится больше металла, угля и др[угих] товаров, то это неверно и из этого даже нельзя вывести одних только империалистических войн: последние могут иметь место как раз тогда, когда у соперников начинают выравниваться уровни производства и тем самым увеличиваются шансы на победу. Германия только тогда стала помышлять о борьбе с Англией, когда в начале XX века уровень производства у нее стал приближаться к английскому; Англия теперь только потому уступает Америке, что уровень развития последней много превосходит уровень Англии самой или даже вместе с ее возможной союзницей, континентальной Европой. Война между ними станет возможной только тогда, когда их производственные и военные уровни более или менее выровняются. В этом отношении империализм как раз действует нивелирующе, выравнивающе, так как все империалистические страны стремятся догнать уровень своего соперника, выровняться с ним, а то и обогнать его.

Можно сказать, что при стремлении и возможности обогнать своего соперника происходит восстановление неравномерности на новой основе: более развитая прежде страна теперь отстает в развитии. Такую увертку для спасения количественного понимания закона неравномерности придумал Э. Гольденберг[41]. Но это совершенно очевидная и притом схоластическая увертка, так как отставшая от более молодой страны, но все же находящаяся на достаточно высоком уровне капиталистическая страна (например, Англия) не прекращает своей борьбы за то, чтобы не отстать, а при возможности опередить своего молодого обогнавшего ее соперника (например, Америку или Германию), что обозначает дальнейшую тенденцию к нивелировке. Но в процессе этой нивелировки империализм втягивает в мировой рынок все новые страны и континенты с самыми разнообразными экономическими и политическими условиями, развивает все новые отрасли хозяйства, открывает новые источники сырья и способы их использования, разрушает докапиталистические уклады, будучи, однако, не в состоянии подчинить их прямо себе. Это создает источник величайшей неравномерности капитализма; на этой почве порождаются всевозможного рода конфликты, войны, революции. Это делает из империализма начало эры социальной революции, но и создает для нее ряд первостепенных трудностей, делая возможным в отдельных случаях разгром революционных сил по частям. Это же делает возможным и победу социалистической революции в отдельных странах, но делает невозможным в них одних изолированно взятых завершение социалистического строя (уничтожение товарного хозяйства и классового деления общества).

Проект оставляет все эти процессы вне своего поля зрения, но в то же время много раз повторяет слова о неравномерности капиталистического развития. Однако эти слова от простого их повторения не становятся ни более ясными, ни более обоснованными, а, наоборот, повисают в воздухе и ведут к неправильным выводам. Мы в этом сейчас же убедимся при рассмотрении другого новшества проекта, в котором нам такая же бухаринская старина слышится. Именно: в вопросах о госкапитализме и ультраимпериализме .

а) Тенденция развития к «национализации» и к «госкапитализму»

В первоначальном проекте тов. Бухарина, предложенном IV конгрессу К[оммунистического] И[нтернационала] (в 1922г.), говорилось: «Процесс централизации капитала в его мировом масштабе привел, таким образом, в тому, что в рамках мирового хозяйства создались могучие государственно-капиталистические тресты» (Бухарин, «Атака», сборник статей, 1924, с. 289).

При переработке проекта комиссией конгресса это было вычеркнуто. Во всем проекте V конгресса отсутствует указание на госкапитализм как на порождение или тенденцию финансового капитализма. Самый термин «госкапиталистический трест» в проекте V конгресса отсутствует. Зато в новом проекте мы находим уже два специальных абзаца (с. 15 и 18), в которых говорится и о госкапитализме и даже о «едином всемирно-государственном капиталистическом тресте» как тенденции развития финансового капитализма. Эта фантазия не признается еще, правда, осуществившимся фактом, как следовало из бухаринского проекта 1922 г., но все же трактуется как тенденция политико-экономического развития финансового капитализма. На странице 15-й проекта мы узнаем, что госкапитализм — это такая же обнаруживающаяся тенденция империализма, как милитаризм. После указания на неизбежность войн проект устанавливает, что «финансовый капитализм обнаруживает поэтому тенденцию к развитию государственно-капиталистических форм, облегчающих борьбу на внешнем рынке и военную мобилизацию хозяйства, с одной стороны, и к исключительно чудовищному росту милитаризма... с другой» (с. 15).

В то же время в проекте совершенно не упоминаются международные тресты и картели-союзы капиталистов разных стран и их борьба за экономический разлад мира. Это явление Ленин считал настолько важным фактом, что включал его в один из пяти главных признаков империализма. В нынешней экономике и политике империализма эти союзы капиталистов разных государств играют колоссальную роль, наполняя шумом своей борьбы весь капиталистический мир: достаточно указать на всемирно известные нефтяные тресты Стандард-Ойл[42] и Роял-Датч-Шелл[43], электротехнические тресты, которые еще Ленин приводил в своей работе как классический пример этого рода объединений, европейский стальной синдикат и борьбу вокруг его создания и т. п.

Совершенно непостижимо и необъяснимо, как это программная комиссия ИККИ не заметила «слона» международных союзов капиталистов разных стран и в то же время уделила столько внимания «козявке» госкапитализма, превратив ее в тенденцию мирового развития. Это можно объяснить только тем, что программная комиссия сознательно стала на точку зрения оспаривавшихся Лениным взглядов тов. Бухарина на эти вопросы. Тов. Бухарин на основе одностороннего обобщения опыта мировой войны создал теорию (развитую им в работах времени империалистической и гражданской войн «Империализм и мировое хозяйство»[44] и «Экономика переходного периода»), по которой у финансового капитализма имеется тенденция к «национализации», т. е. к самоорганизации в национальных рамках в единый, охватывающий все национальное хозяйство «государственно-капиталистический трест», противоставляющий себя на мировой арене другим таким же государственно-капиталистическим трестам, борющимся между собою за господство над миром и за организацию последнего в «единый мировой трест». После смерти Ленина тов. Бухарин пытается превратить эту свою теорию в официальное учение партии. В 1925 г. он подарил партии ряд сомнительных по своей ценности теоретических открытий и политических лозунгов, связанных с понятием государственного капитализма. Такова теория двух стратегических планов («Большевик», № 4 за 1925 г.) Ленина, один — 1917-1921 гг.; другой—1922 г., из которых второй («набросанный на смертном одре», как говорил однажды Бухарин) отменял первый. Таково и заявление, сделанное на литературном совещании в ЦК и напечатанное в статье тов. Бухарина в журнале «Красная новь»[45] (книга 4-я, май 1925 г., с. 265): «по двум вопросам из всех тех, по которым я спорил с В.И.[Лениным], я не согласен до сих пор: это по вопросу о пролетарской культуре и государственном капитализме». И дальше Бухарин высказывал тот взгляд, что не то Ленин позже изменил свою точку зрения на госкапитализм, не то с самого начала защищал ее не по теоретическому убеждению, а из «практических и педагогических соображений».

Взятый под обстрел возникавшей тогда Ленинградской оппозицией за ревизию ленинизма тов. Бухарин хотя и не взял обратно этих своих заявлений, но временно прекратил дальнейшую пропаганду своей теории госкапитализма. Этому благополучному отступлению Бухарина помогло еще то обстоятельство, что тов. Зиновьев, взявшийся за теоретическое обоснование платформы оппозиции 1925 г., сумел при своей полной неспособности к обобщающему мышлению поставить вопрос так, что Бухарину очень легко удалось на XIV съезде превратить весь спор в схоластическое препирательство о том, «как назвать» нашу госпромышленность. На XV партсъезде, когда оппозиция оказалась организационно разбитой, тов. Бухарин счел момент удобным снова выдвинуть свою теорию, на этот раз уже в применении к мировому развитию финансового капитала. Теперь уже против теории Бухарина выступил один тов. Шацкин (тов. Лозовский возражал только против практических выводов этой теории), за что Бухарин обрушился на Шацкина с самыми резкими нападками, обвинив его, наконец, в «колебаниях в сторону оппозиции». Тов. Шацкину пришлось оставить спор по большому вопросу о госкапитализме и начать защищаться от страшного обвинения в «малюсеньких колебаниях» в сторону оппозиции. После этой победы над Шацкиным на XV партсъезде тов. Бухарин сделал теперь попытку обезопасить себя от дальнейших нападок превращением своей теории в официальный символ веры всего Коминтерна.

В своем докладе на XV партсъезде тов. Бухарин впервые после вынужденного перерыва возобновил эти попытки и защищал свою теорию в применении к современному империализму в выражениях, почти совпадающих с формулировкой нового проекта программы:

«Мы имеем, с одной стороны,— говорил тов. Бухарин на XV партсъезде,— рост противоречий между различными капиталистическими государствами, с другой стороны, мы имеем процесс организации капиталистических сил внутри страны, что выражается в тенденциях в сторону государственного капитализма».

И дальше:

«Я бы это формулировал таким образом, что, если, с одной стороны, между государственными капиталистическими организмами мы наблюдаем сейчас рост конфликтов и пр., то, с другой стороны, этот рост конфликтов заставляет буржуазию внутри страны по возможности быстрее закручивать гайку концентрации и централизации капитала. Или по другому формулируя, мы имеем в настоящее время обострение тенденций развития в сторону к госкапитализму при буржуазной диктатуре (с. 568).»

По Бухарину, следовательно, устанавливаемый им закон развития «в сторону к госкапитализму» есть только другая формулировка марксова закона концентрации и централизации капитала. Чтобы дать сразу ясное и полное представление о том, что это за «другая формулировка» того же якобы закона и какая теория кроется за «новыми» формулировками нового проекта программы, я вынужден буду, к сожалению, привести одну длинную выдержку из статьи тов. Бухарина, впервые напечатанной им в 1925 году[46], хотя и написанной в 1916 году, но не напечатанной тогда, потому что Ленин отказался ее напечатать в сборнике «Социал-демократа»[47], органе ЦК нашей партии, для которого она была специально написана:

«Организационный процесс,— читаем мы в этой статье тов. Бухарина,— привел к превращению каждой национальной системы капитализма в «государственно-капиталистический трест»... Прежде основной категорией экономической жизни была частнохозяйственная ячейка, отдельное предприятие, которое встречается как конкурент со всяким другим. Эпоха финансового капитала кладет конец такому положению вещей. Исчезает прежде всего основа капиталистического индивидуума: отдельное частное предприятие как клетка экономического организма. Более того, в значительной степени исчезает и противоречие между различными подгруппами господствующих классов. Так создается система коллективного капитализма, которая до известной степени противоположная по своей структуре капитализму в его прежних формулировках. Отдельный капиталист исчезает... он уже не конкурирует со своими «земляками»; он кооперирует с ними, ибо центр тяжести конкурентной борьбы переносится на мировой рынок, а внутри страны конкуренция замирает...

Государственная власть всасывает, таким образом, почти все отрасли производства; она не только охраняет общие условия эксплуатационного процесса; государство все более и более становится непосредственным эксплуататором, который организует и руководит производством как «коллективный собирательный капиталист»...»

Итак,— резюмирует тов. Бухарин эту главу,— государственный капитализм есть законченная формулировка государственно-капиталистического треста. Процесс организации устраняет постепенно анархию отдельных частей «народно-хозяйственного механизма, ставя всю экономическую жизнь под железную пяту империалистического государства».

Эта цитата дает нам в «химически» чистом виде ту теорию, которая в завуалированной форме дана в формулировках нового проекта, якобы представляющих только, по словам Бухарина, другую формулировку прежнего, т. е. марксова закона концентрации капитала. Вместе с тем эта цитата проливает дополнительный свет на то, какой смысл содержится в изложении законов конкуренции и анархии производства в прошедшем времени.

Статью свою тов. Бухарин сопроводил примечанием, в котором утверждает: 1) что Ленин в свое время не напечатал статьи только потому, что полагал, что здесь развиваются неверные взгляды на государство, во-вторых, что в этом вопросе ошибка была не стороне Ильича, ибо «он тогда неправильно относился к положению о «взрыве» государства (разумеется, буржуазного) , смешивая этот вопрос с вопросом об отмирании диктатуры пролетариата... Занимаясь вопросом, Ильич пришел к тем же выводам относительно диктатуры, а затем развил учение о диктатуре настолько, что сделал целую эпоху в развитии теоретической мысли в этом направлении».

Оставим в стороне некрасивую проделку тов. Бухарина, исправившего задним числом свою статью, для того чтобы доказать, что это он подсказал Ильичу центральную идею пролетарской революции — положение о взрыве буржуазного государства—и изобразить себя учителем Ильича в этом вопросе. Ограничимся только следующим замечанием: если бы даже Ленин нашел правильным то, что писал тов. Бухарин по вопросу о взрыве государства, то он никак не мог бы согласиться с развиваемой в этой статье теорией госкапитализма. А в этом именно главное содержание и главная идея статьи. Но об этом тов. Бухарин совершенно умалчивает в своем примечании, имеющем целью сказать читателю, что автор статьи и ныне считает ее правильной и не противоречащей взглядам Ленина.

Между тем, если бы внутри отдельных стран конкуренция все больше замирала, если бы эта «новая формулировка» старого закона оказалась верной, т. е. если бы конкуренция внутри отдельных стран все больше замирала, если бы капитализм, хотя бы в национальном масштабе, становился «организованным» и «коллективным» капитализмом[48], то всю марксову теорию капитализма, представляющую собой обобщение от капитализма, основанного на частной собственности и товарном производстве с конкуренцией, анархией производства, классовой дифференциацией — надо было бы сдать в архив, как еще при жизни капитализма потерявшую значение попытку его осмысливания. Не даром же в те времена, когда тов. Бухарин бесхитростно и открыто пропагандировал свою теорию, он вполне последовательно заявил, что «старые испытанные орудия марксистской мысли, отчеканенные Марксом на основе весьма реального существования соответствующих производственных отношений, начинают давать осечку. А в обиходе практической жизни,— бросает Бухарин с пренебрежением,— они продолжают некритически рассматриваться как средство действительного понимания явлений хозяйственной жизни» («Экономика переходного периода», ГИЗ, 1920, с. 125).

б) Теория «единого мирового госкапиталистического треста»

Эта ошибочная и немарксистская теория, которой придерживаются авторы проекта, приводит к тому, что последняя не дает (и при занятой позиции не может дать) никакой экономической критики социал-демократической теории ультраимпериализма, ограничиваясь только политической критикой ее. Формулировка проекта по этому вопросу такова:

«Империализм пытается разрешить это противоречие (между уровнем производительных сил и ограниченными рамками империалистических государств), огнем и мечом прокладывая дорогу единому всемирному государственно-капиталистическому тресту, организующему все мировое хозяйство. Но эта воспеваемая социал-демократическими идеологами ультраимпериа диетическая утопия встречает на своем пути непреодолимые объективные препятствия такого масштаба, что капитализм неизбежно должен пасть под тяжестью своих собственных противоречий. Ряд империалистических войн, вырастающих в мировые войны, путем которых закон централизации капитала стремится дойти до своего всемирного предела единого мирового треста, сопровождается такими разрушениями, взваливает такие тяжести на плечи рабочего класса и миллионов колониальных пролетариев и крестьян, что капитализм неизбежно должен погибнуть под ударами пролетарской революции (с. 18)».

Итак, «непреодолимые объективные препятствия», встречаемые ультраимпериалистической тенденцией, исключительно военно-политического порядка: войны, разрушения и вызываемая ими пролетарская революция. Экономических препятствий для осуществления социал-демократической утопии «единого всемирного госкапиталистического треста» проект программы К[оммунистического] И[нтернационала] не находит. Проект утверждает, что финансовый капитализм именно в этом направлении и развивается, но что пролетарская революция, вырастающая из войны, не даст этому осуществиться[49]. Проект тем самым апеллирует к политике против экономики, выкидывая вон тот экономический аргумент, который Ленин неоднократно называл «существенным», «коренным», «важнейшим», «главнейшим» во всей марксистской критике империализма. Подтвердить это можно было бы десятком цитат из разных работ Ленина об империализме. Приведу только одну единственную, направленную против Каутского, как раз в связи с критикой теории ультраимпериализма:

«Теоретическая критика империализма у Каутского поэтому и не имеет ничего общего с марксизмом, что эта критика обходит и затушевывает как раз самые глубокие и коренные противоречия империализма: противоречия между монополиями и существующей рядом с ними свободной конкуренцией, между гигантскими «операциями»... финансового капитала и «частной» торговлей на вольном рынке, между картелями и трестами, с одной стороны, и некартелированной промышленностью, с другой, и т.д.» (том, XIII, с. 328).

Но, может быть, у Бухарина имеются новые, неопровержимые, конкретные данные, которые делают необходимым такое исправление проекта V конгресса, хотя бы в разрез с теорией Ленина? В этом случае мы, разумеется, не стояли бы на догматической точке зрения. На XV партсъезде Бухарин представил такие «данные». К сожалению, они очень далеки не только от неопровержимости, но даже от самой простой убедительности. Это просто жалкие доказательства. Их четыре. Вот они:

1. В Германии стальной и химический тресты сосредоточивают в своих руках до 80% каждой отрасли. Такая же часть производства электроэнергии сосредоточена в руках государства и муниципалитетов страны.

2. В Италии Муссолини переделал конституцию на корпоративныи лад[50].

3. Япония эволюционировала к капитализму при большей сравнительно роли самодержавного государства в экономической жизни страны, чем в других странах.

4. В Вене муниципалитет, руководимый социал-демократами, ведет большое жилищное строительство и держит в своих руках ряд крупных предприятий.

Вот и все доказательства. Из крупнейших могущественнейших стран финансового капитала — Америки, Англии, Франции, Германии, на которых только и можно изучать тенденцию развития современного империализма, названа одна Германия. Остальные просто забыты. В отношении же последней в качестве примера госкапитализма приведены две крупнейших частнокапиталистических монополии. Следующий пример более хитроумен, но не более убедителен: всем известно, что электроснабжение, газовые заводы, почта, телеграф и во многих местах железные дороги в самые либеральные времена находились в наибольшей своей части в руках государства, муниципалитетов, кооперативов и др[угих] тому подобных организаций и учреждений[51]. Это вовсе не случилось только после V конгресса. Вообще же указывать на процент производимой государственными предприятиями электроэнергии для доказательства роста госкапитализма и не указывать удельного веса этих предприятий во всем народном хозяйстве можно только при большой нужде в аргументах для подкрепления своей теории.

По той же причине, по-видимому, Бухарин пользуется итальянской конституцией как доказательством... госкапитализма. Организация государственной власти на основах представительства разных слоев, профессий и организаций буржуазии способствует концентрации государственного аппарата в руках фашистской партии, но отнюдь не ведет обязательно к концентрации хозяйства в руках государства, к отмене частной собственности и к созданию «коллективного капитализма», а тем более «умерщвлению» конкуренции, анархии и пр. Наконец, японский и венский аргументы настолько серьезны в качестве доказательства мировых тенденций[52] к «единому» госкапиталистическому тресту, что просто не заслуживают того, чтобы их опровергать.

Отношения между империалистическим государством и финансовым капиталом гораздо лучше характеризуются термином «трестификация государства», чем устанавливаемой Бухариным тенденцией к госкапитализму. Последняя означает подчинение капиталистического хозяйства государству, первая же обозначает превращение государства и его политики в явное голое орудие трестов, союзов капиталистов и магнатов капитала. В реальной действительности послевоенного времени сращение между государственным аппаратом и капиталистическими организациями происходит в такой форме, что есть основания говорить о трестификации государства, как противоположной госкапитализму тенденции, т. е. о подчинении буржуазного государства хозяевам промышленности и банков.

Для спасения своей точки зрения Бухарин, столь любящий в других случаях строго формальную точность в терминологии и классификации, в данном случае нарочно игнорирует важнейшее в процессе сращения государства с капиталистами различие: происходит ли это сращение в форме подчинения государственного аппарата хозяйственным организациям буржуазии или, наоборот, в форме подчинения последней регулирующей, контролирующей и хозяйственно-управляющей функции государства. Только в последнем случае может идти речь о госкапитализме. В первом же случае «сращение» обозначает только освобождение от прежних прикрытий и промежуточных инстанций, непосредственное подчинение государства — его аппарата — империалистической буржуазии.

При исследовании этого вопроса форма, в которой происходит это сращение, и вопрос о том, какая из сторон получает при этом преобладание — имеют самое важное значение. А Бухарин, взявшийся за исследование новых хозяйственных форм империализма, сознательно игнорирует формы сращения хозяйства и государственного капитализма.

Вся теория Бухарина родилась как одностороннее и раздутое до размеров универсальной теории обобщение частичного опыта по регулированию хозяйства в нескольких странах,— главным образом, в Германии и во время мировой войны. Но за годы послевоенного развития буржуазия отменяла и уничтожала одно за другим осуществленные во время войны госкапиталис-тические мероприятия. Термин «военный социализм», которым эти мероприятия обозначались, приобрел у буржуазии оттенок пренебрежения и ненависти. Буржуазия идет дальше и борется за «разгосударствление» искони государственных предприятий. Такова была борьба стиннесовской группы[53] промышленников за изъятие из рук государства железных дорог[54], что частично осуществлено при помощи «плана Дауэса»[55]; такова широко ведущаяся теперь в Германии и Америке авторитетными капиталистическими организациями пропаганда против государственного хозяйства, причем госкапитализм «добродушно смешивается с социализмом и даже большевизмом, хозяйственное банкротство которого приводится обязательно как классический аргумент против всякой непосредственно хозяйственной деятельности государства» (Лапинский). Такое же бешеное сопротивление оказывают в Англии угольные бароны идее национализации горной промышленности даже с выкупом. О Франции говорить нечего: там никто не думает об огосударствлении и никто не боится его. По теории же Бухарина выходит, что «прежнее сопротивление идеям «государственного социализма» (т.е. государственного капитализма) должно исчезнуть. Передача управления государственно-капиталистического треста формально независимому государству (мы говорим об экономическом регулировании с обеспечиванием твердого дохода) по существу не меняет дела. Зато она сулит и некоторые преимущества. Оппозиция «огосударствлению» идет сейчас лишь из рядов торгового капитализма, отраслей, значение которых убывает и посреднические функции которых становятся при непосредственном контроле государства излишними»[56].

По Бухарину, следовательно, финансовый капитал «должен» добровольно передавать государству управление хозяйством. Но финансовые магнаты на это не согласны, и в действительности частные монополии ведут ожесточенную борьбу против государственных и конкурируют с ними. Тем самым возникновение отдельных государственно-капиталистических предприятий не уменьшает анархии и конкуренции, а, наоборот, увеличивает ее. К прежним противоречиям прибавляется новое противоречие и новый вид конкуренции: между частной монополией и государственной.

Если воспользоваться терминами, которые применяет проект программы в отношении «военного коммунизма» и «нэпа», то с большим основанием, чем о последних, можно сказать: военный социализм или, точнее, государственный капитализм как система не есть «нормальная» экономическая политика финансового капитала и еще меньше его хозяйственная форма. Известные под этими названиями попытки регулирования и планирования хозяйства при власти буржуазии в изолированной от мирового рынка Германии 1914-1918 гг. были вызваны условиями войны, носили временный характер — не в смысле переходном, а в смысле эпизодическом — и при исчезновении этих исключительных условий, созданных войной, уступили место «свободной хозяйственной деятельности» капиталистов, т.е. их неограниченному распоряжению благоприобретенной собственностью. Буржуазное государство не может отнять у буржуазии ее собственность или вести политику, систематически ограничивающую пользование ее. Существенные и длительные ограничения, а тем более уничтожение частной собственности, кладущее начало новому строю имущественных отношений, могут быть не результатом самопроизвольной экономической политики финансового капитала, а следствием классовой борьбы пролетариата. Вот почему Ленин считал возможным и необходимым выставлять государственно-капиталистические лозунги (принудительное синдицирование и рабочий контроль) на знамени борющегося за власть пролетариата.

Руководствуясь своей неправильной теорией, тов. Бухарин с самого 1917 г. и поныне восстает против переходных требований, неизбежно идущих в наше время по линии госкапитализма. Результатом этого, по-видимому, и является эклектическая и путаная формулировка в проекте программы К[оммунистического] И[нтернационала] вопроса о частичных лозунгах.

а) Как решался этот вопрос Лениным и прежними конгрессами Коминтерна

В этом пункте я должен буду подвергнуть критике как формулировки нового проекта, так и формулировки проекта V конгресса. Но так как редакция «Правды»[57] заявила однажды[58], что проект, принятый V конгрессом в основу для дискуссии, был одобрен Лениным[59], тем самым ставя его вне дискуссии среди ленинцев, я должен начать с исторической справки, доказывающей неверность этого утверждения.

Программная комиссия была впервые образована на расширенном пленуме ИККИ в июне 1922 г. В работах этой комиссии вплоть до IV конгресса К[оммунистического] И[нтернационала] тяжело больной Ленин участвовать не мог. Представленный тов. Бухариным проект программы не был одобрен ни программной комиссией, ни русской делегацией, ни IV конгрессом, и фигурировал как его «собственный» (см. его речь на IV конгрессе К[оммунистического] И[нтернационала]), в то время как другие проекты были представлены национальными секциями. При рассмотрении его в комиссии возникли острые разногласия по вопросу о том, включать ли в программу тактику единого фронта и конкретизирующие его частичные лозунги: рабочее правительство, рабочий контроль и частичную конфискацию капиталистической собственности. Главными спорщиками были, с одной стороны, тов. Бухарин (против включения), с другой — товарищи Радек и Варга (за включение). Тов. Бухарин вынес этот спор на пленум IV конгресса К[оммунистического] И[нтернационала] (на котором впервые после долгой болезни присутствовал тов. Ленин), поставив вопрос в очень резкой форме:

«Некоторые товарищи утверждают,— говорил Бухарин в своем докладе,— что тактические вопросы, как, например, изъятие реальных ценностей в Германии, тактика единого фронта или вопрос о рабочем правительстве также должны быть разрешены в программе... Но я утверждаю, что стремление раз навсегда установить эти вопросы является ничем, как выражением оппортунистических наклонностей некоторых товарищей (смех)... Я буду бороться против этого всеми мерами. Мы никогда не позволим вносить такие пункты в программу. (Возглас Радека: кто это мы?) Мы, т.е. все лучшие элементы Коммунистического Интернационала (смех, аплодисменты)». (Стенографический отчет IV конгресса, с. 421 немецкого издания).

Не знаю, сводились ли «все лучшие элементы» IV конгресса к одной итальянской делегации, но кроме нее никто не поддержал Бухарина. Однако эта делегация дала своей поддержке такую мотивировку, что Бухарин счел нужным от нее отгородиться... Итальянцы, которые были тогда против тактики единого фронта, заявили, что вопрос о ее применении или неприменении есть дело национальных секций, и потому незачем включать эти вопросы в общую программу К[оммунистического] И[нтернационала].

Выступление тов. Бухарина создало такое положение, что русская делегация, обсудив вопрос, сочла необходимым огласить специальное заявление, подписанное товарищами Лениным, Троцким, Зиновьевым и Бухариным[60]. В этом заявлении говорилось, что русская делегация на конгрессе «устанавливает единодушно, что выдвигание переходных требований в программах национальных секций, так же как их общая формулировка и теоретическое обоснование их в общей части программы, не может рассматриваться как оппортунизм» (там же, с. 542).

После этого конгресс принял резолюцию, предложенную тов. Зиновьевым от имени русской и ряда других делегаций, в которой говорилось:

«П. 3. В программах национальных секций должна быть ясно и энергично обоснована необходимость борьбы за переходные требования с соответствующими оговорками касательно зависимости этих требований от конкретных условий времени и места.

П. 4. Теоретическая основа для всех переходных и частичных требований должна быть дана в общей программе, причем IV конгресс решительно осуждает как попытки рисовать в виде оппортунизма введение переходных требований в программу, так и попытки затушевывания коренных революционных задач и замены их частичными требованиями.

П. 5. В общей программе должны быть ясно очерчены основные исторические типы переходных требований тех или иных национальных секций, сообразно коренным различиям политической и экономической структуры различных стран, например, Англии, с одной стороны, Индии — с другой и т. д.»

После IV конгресса в сентябре 1923 года Коминтерн выдвинул лозунг Социалистических соединенных штатов Европы61 как необходимый внешнеполитический лозунг, который был затем включен в манифест V конгресса и утвержден последним. Но ни этот лозунг, ни выдвинутые раньше внутренние политические лозунги в проект программы не вошли.

Постановление IV конгресса не было выполнено при выработке проекта V конгресса. Туда были вставлены четыре строки, в которых говорилось, что «отказ от выдвигания частичных требований и переходных лозунгов несовместим с принципами коммунизма» и что «тактика единого фронта и лозунг рабоче-крестьянского правительства входит важнейшей составной частью в тактику компартии на весь предреволюционный период». Но во всем проекте нет и намека на попытку «ясного и энергичного» теоретического обоснования, конкретизации этих лозунгов и разбивки их по историческим типам стран, чего требовал IV конгресс. Внесенные сначала в бухаринский проект поправки в этом смысле были оттуда вычеркнуты при окончательном редактировании. Докладывая на V конгрессе об изменениях, внесенных в проект программной комиссией, Бухарин коротко заявил, как будто бы речь шла о чем-то второстепенном или бесспорном:

«Следующее более важное изменение сводится к известному сокращению тактико-стратегической части. Мы дали обоснование нашей стратегии: роль партии, общие основания, а также определение нашей тактической линии. Дальнейшее развитие тактики единого фронта и лозунга рабоче-крестьянского правительства мы вычеркнули (Протоколы, с. 971)».

Такое формальное и по существу пренебрежительное отношение к решениям IV конгресса стало возможным, во-первых, вследствие господствовавшего на V конгрессе скептицизма по отношению к тактике единого фронта в результате германских событий 1923 г., во-вторых, потому что Ленина уже не было в живых, а исход внутрипартийной борьбы того времени лишил влияния на решения V конгресса инициаторов решения IV конгресса — товарищей Радека, Троцкого, Тальгеймера и «до молчания» перепугал тов. Варгу.

Но об отношении Ленина к вопросу о частичных или переходных требованиях коммунистов до завоевания власти мы знаем не только по решениям IV конгресса и русской делегации на нем, но и по спору, который происходил по этому вопросу между Лениным и Бухариным в 1917 г. в связи с выработкой программы РКП. Ленин предложил проект коренных изменений программы—минимум, которые шли в направлении большей демократизации государства и включения в программу государственно-капиталистических требований (контроль над производством, национализация банков, синдикатов и т.п.), Бухарин выступил против этого с «кажущимся радикальным», по словам Ленина, предложением: удалить вовсе программу—минимум, еще до свержения власти буржуазии.

Возражая Бухарину, Ленин писал, что «смешно выкидывать программу—минимум, которая необходима, пока мы еще живем в рамках буржуазного строя, пока мы еще этих рамок не разрушили, основного для перехода к социализму не осуществили, врага (буржуазию) не разбили и, разбив, не уничтожили» (т. XIV, 22, с. 465—66).

Спор был решен тем, что русский пролетариат завоевал власть, благодаря чему стало необходимым составление программы государственных мероприятий для перехода к социализму вместо программы переходных лозунгов в борьбе за власть и конечную цель. Бухарин, однако, счел это за победу своей точки зрения над ленинской и отмечал на Седьмом съезде РКП, что вот-де Ленин оказался вынужденным согласиться с его предложением и уничтожить деление программы на максимум и минимум. Этим, по-видимому, и объясняется то, что из двух вопросов (об анализе ранних стадий капитализма и программе—минимум), по которым он спорил против Ленина при выработке программы РКП, он не решился при выработке программы К[оммунистического] И[нтернационала] поднять снова вопрос о развитии раннего капитализма в наше время (подняв его в теперешнем проекте) и в то же время с очень большой (сначала) решительностью выдвинул вопрос о программе—минимум или, по позднейшей терминологии, программе частичных требований.

б) «Программа действий» нового проекта и вопрос о содержании нашей работы в профсоюзах

Как решает новый проект эти жизненной важности вопросы нашей эпохи между двумя революциями? Какие лозунги борьбы выдвигает он перед компартиями Запада на весь предреволюционный период, который и при благоприятных условиях будет длиться ряд лет? Посвященная этому вопросу последняя глава нового проекта («Путь к диктатуре») разрослась в три-четыре раза против прежнего. Она получила громкое заглавие «Стратегия и тактика К[оммунистического] И[нтернационала]». Тем самым вопросы тактики как будто получают законное место в программе, в то время как на IV конгрессе тов. Бухарин не хотел их пускать в это «святилище». Но что мы находим на тех четырнадцати страницах, которые следуют за этим заголовком?

Первая треть посвящена (в плохое подражание Коммунистическому манифесту Маркса—Энгельса) абсолютно бесполезным для определения нашей тактики характеристикам анархизма[62], синдикализма[63], конструктивного и гильдейского социализма, суньятсенизма, гандизма и социал-демократии. Свободной характеристики последней и нашей тактики в отношении ее нет. Зато не забыты и заботливо перечислены давно уже почившие старички (политически умершие еще при жизни) Кропоткин[64], Жан Грав[65], Корнелисен[66] и плодящие много литературы, но абсолютно лишенные влияния в рабочем классе Пенти[67], Оранж[68], Гобсон[69], Коул[70] и т. п. Вторая треть главы занята общими местами вроде того, что в тактике надо учитывать внутреннюю и внешнюю обстановку и т. п. Наконец, добираемся до одной единственной 82-й странички, на которой речь идет о лозунгах для компартии на ближайшие годы, и там читаем:

«При отсутствии революционного подъема коммунистические партии должны, исходя из повседневных нужд трудящихся, выставлять частичные требования и лозунги, развивая их и увязывая их с коренными задачами К[оммунистического] И[нтернационала]. Отказ от частичных требований и переходных лозунгов не совместим с тактическими принципами коммунизма, ибо он на деле обрекает партию на пассивность и отрывает ее от масс. При этом тактика единого фронта входит важнейшей составной частью в тактику компартий на весь предреволюционный период.

К числу частичных требований и лозунгов относятся: в области рабочего вопроса в узком смысле слова — вопросы экономической борьбы (борьбы против наступления трестифицированного капитала, вопросы заработной платы, рабочего дня, принудительных третейских судов, безработицы), переходящие в вопросы общеполитической борьбы (крупные промышленные конфликты, право союзов и стачек, политические права профсоюзов).

Далее следуют уже вопросы, имеющие непосредственно политический характер (налоги, дороговизна, фашизм, преследование революционных партий, белый террор, вопросы текущей политики правительства вообще)».

Затем идет такая же номенклатура самых разнообразных вещей под видом частичных лозунгов в области мировой политики и крестьянского вопроса. Среди первых отсутствует выдвинутый в сентябре 1923 года и подтвержденный V конгрессом лозунг Социалистических соединенных штатов Европы. В связи со вторым вопросом упоминается лозунг рабоче-крестьянского правительства, как будто это есть специфически крестьянское требование. Но и тут этот лозунг только упоминается без малейшей попытки теоретического обоснования, конкретизации его содержания, указания на условия его осуществления в разных по типу странах, что считал столь необходимым IV конгресс К[оммунистического] И[нтернационала]. Нет и попытки определить сущность всей тактики единого фронта и форм ее применения в разных странах. Все это предоставляется предусмотрению «практиков», т.е. эмпирики, и ни единой попытки теоретического обобщения практического опыта, который накопился за семь лет применения тактики единого фронта, нет во всем этом выросшем до громадных размеров проекте программы. А между тем именно на правильной программе действий будет испытываться в течение ближайших лет жизнь и дееспособность всех компартий капиталистических стран.

«Программа действий», которая дана в проекте программы К[оммунистического] И[нтернационала], есть что угодно, только не программа: во-первых, там нет совсем лозунгов, а есть перечисление вопросов, по которым надлежит выдвигать лозунги; во-вторых, перечисленные вопросы подобраны так, что среди них нет ни единого принципиально затрагивающего капиталистическую частную собственность и прямо или косвенно затрагивающего господство финансового капитала в современном буржуазном государстве; тем самым, в-третьих, эта «программа действий» К[оммунистического] И[нтернационала] не выходит за рамки старой социал-демократической программы—минимум и отличается от последней только полной неопределенностью и расплывчатостью формулировок. Ибо в старой социал-демократической программе—минимум ясно и точно говорилось: требовать замены косвенных налогов прямым, отмены налогов на зарплату, восьмичасового рабочего дня, установления государственного минимума зарплаты и т. д. А в только что цитированной «программе действий» говорится вообще, что «к числу частичных требований и лозунгов относятся... борьба против капитала... вопросы заработной платы... рабочего дня... безработицы... право союзов и стачек... политические права профсоюзов, налоги, дороговизна, фашизм... белый террор... вопросы текущей политики...» Нет даже никакой попытки провести грань между нашими переходными требованиями и реформистскими требованиями современной социал-демократии[71]. А мы ведь отличаемся от последней «не только лозунгом диктатуры и советской власти, но и нашими переходными требованиями. В то время как требования всех социал-демократических партий рассчитаны на осуществление не только на почве капитализма, но именно путем его преобразования, наши переходные требования служат борьбе за завоевание власти пролетариатом, за сокрушение капитализма. Это должно найти выражение в нашей переходной программе» (К. Радек. Пять лет К[оммунистическому] И[нтернационалу], часть II, с. 175).

Почему стала возможной такая вещь? Потому что автор проекта программы как огня боится госкапиталистических лозунгов рабочего контроля и огосударствления трестов или отдельных отраслей промышленности. Потому что тов. Бухарин, руководясь своей теорией госкапитализма, как и в 1917-1918 гг., считает госкапитализм при всех условиях «злом» для пролетариата и «благом» для финансового капитала и служащей ему социал-демократии. В уже цитированной речи на XV партсъезде тов. Бухарин говорил, возражая тов. Лозовскому, защищавшему лозунг национализации отдельных отраслей промышленности:

Ни национализация для капиталистических стран, ни передача от частных капиталистов в руки государства, ни лозунг рабочего контроля, ни весь этот комплекс государственно-капиталистических лозунгов не приемлемы с точки зрения Коминтерна.

На указание тов. Лозовского, что фактически английская компартия в течение ряда лет ведет борьбу под лозунгом национализации горной и др[угих отраслей] промышленности на условиях конфискации, противопоставляя этот лозунг агитации рабочей партии за национализацию с выкупом, тов. Бухарин отвечает с присущим ему пренебрежением к практическому опыту: «Второй аргумент[72] тов. Лозовского заключался просто в ссылке на практику... Для Англии было сделано известное исключение, именно потому, что это был лозунг, который имел сильные традиции и на котором фактически уже шла борьба.»

Но едва через месяц после XV съезда французская комфракция Палаты депутатов выдвинула (на основании решений партийной конференции 1928 г.) требование конфискации трестов во Франции, и это требование стало одним из лозунгов предвыборной борьбы французской коммунистической партии. Надо думать, что, так как за это требование уже шла борьба и начала складываться традиция, тов. Бухарин согласится сделать исключение для Франции. Затем, если немецкие товарищи сумеют сделать то же у себя, исключение будет допущено и для Германии. Но где же будет «сфера действия» этой эклектической и беспринципной теории, если практика будет отвоевывать у нее, под видом исключений, одну за другой страны развитого капитализма?

Вопрос о лозунгах в предреволюционный период упирается в вопрос о содержании работы коммунистов в реакционных профсоюзах. На XV партсъезде тов. Бухарин правильно признал, что «у нас в ряде коммунистических партий есть не только недостаток, что мы все еще плохо работаем в профсоюзах, но очень часто есть и тот недостаток, что неизвестно, в чем должна состоять коммунистическая работа в профсоюзах, неизвестно, что здесь нужно выдвинуть на первый план, что взять осью для этой работы в реакционных профсоюзах.»

Какую же ось «дает этой работе» цитированная программа действий? Комментарием к ней могут служить слова тов. Бухарина в той же речи на XV партсъезде. Мы должны бороться в профсоюзах, говорил он, «за наиболее острую постановку вопроса о зарплате, за наиболее острую постановку вопроса о рабочем дне, за обострение стачечной борьбы против всяких тенденций промышленного мира...»

Этот комментарий Бухарина низводит нашу агитацию в профсоюзах до уровня того анекдотического диалога двух рабочих, который передавали в Германии по поводу той роли, которую играла компартия Германии в забастовочной волне начала этого года:

«Вопрос: Чем отличаются коммунисты от социал-демократов?

Ответ: Пятью пфеннигами; они всегда требуют на пять пфеннигов больше, чем социал-демократы, в качестве прибавки к часовой зарплате.»

Или, иными словами: прибавьте к каждому социал-демократическому требованию слова «наиболее острую постановку» и вы получите бухаринскую программу действий, изложенную в проекте программы К[оммунистического] И[нтернационала]. И тов. Бухарин, по-видимому, совершенно искренне думает, во всяком случае, всерьез доказывает, что эта его «программа действий» — коммунистическая, а лозунг огосударствления трестов на основе конфискации, при рабочем контроле и развертывании борьбы в массах за рабоче-крестьянское правительство и международный лозунг Социалистических соединенных штатов Европы — это оппортунистические и социал-демократические требования. Вот до какой слепоты можно дойти, отстаивая теорию, ложность которой доказана и в партийных дискуссиях, и фактическим историческим развитием.

а) Опасности тактики и лозунгов единого фронта

Тов. Бухарин обычно не вспоминает об отношении Ленина к вопросу о пропаганде этих лозунгов при нереволюционной обстановке. Умалчивает он и о том факте, что Ленин именно такие требования включил в 1917 г. в программу—минимум, которую он составлял на случай, «если мы не победим или будем отброшены назад», как писал Ленин в полемике против Бухарина. Но тов. Бухарин нашел в решениях III конгресса[73] одну цитату, которую он привел в защиту своего взгляда. Речь идет о том месте резолюции, принятой III конгрессом по докладу тов. Радека, где говорится:

«Выставляемое центристскими партиями требование социализации или национализации важнейших отраслей промышленности без победы над буржуазией является обманом народных масс.»

Но то же самое приходится сказать и о всяком другом коренном требовании — лозунге «рабоче-крестьянское правительство», в первую очередь: без подчеркивания необходимости победы над буржуазией этот лозунг стал бы контрреволюционным обманом масс и псевдонимом коалиционного правительства с буржуазией. Но отсюда вытекает для коммунистов не отказ от этого лозунга, а подчеркивание в нашей агитации того положения, что условием его осуществления является победоносная, внепарламентская борьба масс против буржуазии.

Вообще же искать в резолюциях III конгресса ответ на вопрос о том, как конкретизировать тактику единого фронта, значит деградировать на семь лет, подвергнуть ревизии решения последующих конгрессов — прежде всего IV — и снова опуститься на тот уровень, на котором находились тов. Бухарин и все ультралевое большинство III конгресса в отношении понимания вопросов массовой борьбы.

Тов. Бухарин говорит о III конгрессе, что его «можно обвинить в чем угодно, только не в излишнем радикализме». Этими словами Бухарин, занимавший на конгрессе ура—левую позицию, намеком говорит то, что многие делегаты тогда открыто высказывали: Ленин и Троцкий идут вправо и навязывают конгрессу правые резолюции (см., например, речь Микалека[74], польского делегата, в протоколах конгресса, с. 522, немецкое издание) и речь Роланд-Гольст[75] (с. 347). На самом же деле, на конгрессе преобладали именно «лево-радикальные» настроения; делегаты были в большинстве сторонниками «теории беспрерывного наступления» пролетариата, что не могло не отразиться на резолюциях, несмотря на всю решительность, с которой Ленин и Троцкий боролись против этого.

В дискуссии по докладу и тезисам тов. Радека, на которые ссылается тов. Бухарин, прения велись еще в плоскости вопроса о том, нужно ли компартиям до перехода к борьбе за власть завоевать на свою сторону большинство рабочего класса... Поправки в этом смысле, ослабляющие тезисы Радека, были внесены от имени трех делегаций (немецкой, итальянской и австрийской), по требованию которых тов. Террачини[76] получил час времени для обоснования. Эти поправки были поддержаны еще четырьмя делегациями (венгерской, польской, немецкой, частью чехословацкой и делегацией интернациональной молодежи)[77], несмотря на исключительно резкие выступления товарищей Ленина и Троцкого против этих поправок. Из значительных европейских партий поправки не были поддержаны только чешской и английской делегациями, которые считались на конгрессе заведомо оппортунистическими. Тов. Ленин считался в начале конгресса с возможностью остаться в меньшинстве и вынужден был поэтому делать некоторые уступки настроениям большинства. Начиная свою речь (являющуюся самой острополемической из всех речей, какие Ленин когда-либо произносил на конгрессах К[оммунистического] И[нтернационала]), он прямо заявил, что тезисы являются результатом компромисса, что он поэтому связан дисциплиной и вынужден, «к сожалению», ограничиться защитой тезисов, вместо того чтобы перейти от обороны к наступлению. То же самое указание находим и в речи Троцкого (см. Протоколы III конгресса К[оммунистического] И[нтернационала]; Ленин, т. XVI; Троцкий. 5 лет Коминтерна).

На III конгрессе в июне (1921 г.) еще только проводился поворот к тактике борьбы «за массы». Самого термина и лозунга «единый фронт» еще не было. Последний был дан только декабрьским (1921 г.) расширенным пленумом ИККИ[78]. Тем не менее мы находим уже в тезисах, принятых по докладу Радека о тактике, лозунг рабочего контроля. И, вопреки толкованию Бухарина, лозунг этот давался не на будущие времена, когда снова наступит революционная ситуация, а на время, ей предшествующее и ее подготовляющее. Это был первый камень в построении тактики единого фронта.

Возражение, которое приводит Бухарин специально против этого лозунга, что в период, предшествующий революционной ситуации, этот классовый по существу лозунг может стать прикрытием для классового сотрудничества, верно только в том случае, если его оторвать от лозунгов борьбы за власть и за овладение производством (рабоче-крестьянское правительство и огосударствление трестов), а эти последние от массовой борьбы. В соединении же с ними он является составной частью переходной программы действий, увязывающей нашу агитацию на почве мелких нужд рабочих с пропагандой идей пролетарской диктатуры на примерах повседневной и каждодневной борьбы во весь предшествующий революции период. Ибо на Западе понадобится больше времени для внедрения идеи социализма в развращенное реформистами сознание рабочих масс, чем это потребовалось у нас в 1917 г. в условиях безвыходной нужды, созданной для рабочих военным разорением.

Может быть, еще один «классический» довод против этих лозунгов, приводившийся по многим другим случаям (лозунга разоружения, самоопределения наций и пр.): ведь эти требования до пролетарской диктатуры не осуществимы, а при ней — недостаточны. Зачем же они нужны? На это можно ответить словами Ленина в письме к А. М. Коллонтай[79] (Ленинский сборник, т. II, с. 233) в связи с лозунгом «вооружения народа»: «Осуществимо ли? Критерий такой не верен. Без революции вся почти программа—минимум неосуществима. Осуществимость в такой обстановке собьется на мещанство». Важно не то, осуществим ли лозунг при капитализме или нет, а лежит ли он по линии исторической борьбы пролетариата и мобилизует ли он массы на борьбу против капитализма. Или, как писал Ленин по другому поводу:

«Требование немедленного освобождения колоний, выдвигаемое всеми революционными социал-демократами, тоже неосуществимо при капитализме без ряда революций. Но из этого вытекает отнюдь не отказ от немедленной и решительной борьбы за все эти требования, такой отказ был бы лишь на руку буржуазии и реакции, а как раз наоборот, необходимость формулировать и проводить все эти требования не реформистски, а революционно, не ограничиваясь рамками буржуазной легальности, а ломая их... (Ленин, т. XIX, с. 170)».

Суть дела вовсе не в том, чтобы бояться пропагандировать в нереволюционной обстановке революционные лозунги, а в том, чтобы правильно оценить и не пропустить момента перехода одних «мирных» средств борьбы за эти лозунги к другим, революционным, от тактики накопления сил к тактике восстания.

Исторический опыт русского пролетариата, позднейший — английского и новейший — французского доказывают, что лозунги рабоче-крестьянского правительства, огосударствления трестов и рабочего контроля способны мобилизовать массы на борьбу против финансового капитала. Все больше надвигающаяся при стабилизации опасность войны, так же как и дискредитирование и развал Лиги Наций, делает необходимым еще более, чем в 1923-1924 гг., противопоставить ей лозунг Социалистических соединенных штатов Европы. Теоретический анализ показывает, что эти требования лежат по линии исторической борьбы пролетариата за его конечную цель. Но в проекте программы для всех этих лозунгов не нашлось места. Причиною этого, помимо ложной теории о тенденции к национализации хозяйств, самоорганизации в национальных рамках империализма и, как увидим дальше, и социализма (в другой форме) является полное игнорирование исторического опыта и практики борьбы коммунистических партий за последние годы. Отсюда и бессодержательная, по существу крохоборческая, программа действий для западных компартий, предоставляющая эмпиризму решать от случая к случаю самые важные вопросы тактики в предреволюционный период. А между тем у нас есть уже достаточный опыт не только по части того, как и когда применять единый фронт, но и как и когда не следует его применять (сохранение Англо-русского комитета после всеобщей стачки и предательства Генсовета[80], так же как и опыт единого фронта в Германии в 1923 году).

б) Немецкий и английский опыт единого фронта при революционной обстановке

Это игнорирование опыта авторами проекта относится не только к «мелкому опыту» тактики единого фронта в нереволюционной обстановке, но и к «крупным» немногим, но исключительно важным случаям практической борьбы компартий в условиях революционной ситуации. За последние пять лет мы имели ряд крупнейших всемирно исторического значения событий, в которых коммунистические партии оказались не на высоте выпавших на них исторических задач; в соответствующих резолюциях Коминтерна было признано, что в Болгарии[81] и Германии (1923) руководители коммунистического движения упустили революционные ситуации; в Англии (в 1926) и в Китае (в 1927 г.) коммунистические руководства действовали объективно против логики революционного развития и стали сначала орудием, а потом жертвой буржуазных палачей (Чан Кайши, Ван Цзинвея) и агентов империализма (Томаса, Перселя), исключающих теперь коммунистов и их сторонников из профсоюзов; в Эстонии (в 1924) и в Кантоне (в конце 1927 г.) компартии, как бы стремясь наверстать упущенное ранее, подымали восстания без надлежащей политической и организационной подготовки, без наличия необходимого революционного брожения, без Советов, как органа восстания, действуя тем самым в разрез с объективным ходом развития, и снова терпели поражения. В свое время (о Китае, в частности Кантоне, совсем недавно) обо всем этом собирался материал, организовывались конференции для подведения итогов и учета опыта. В проекте программы нет и следа всего этого. А ведь здесь именно и должен быть тщательно обобщен и учтен опыт нашей борьбы за власть, при каких бы обстоятельствах эта борьба ни возникла и чем бы ни вызывались наши поражения.

Какие же уроки дали указанные поражения? В Германии коммунисты не учли заблаговременно (с оккупацией Рура[82] в январе 1923 г.) сложившейся революционной ситуации, благоприятной для перехода от тактики накопления сил к тактике борьбы за власть. Но урок событий в Германии в 1923 г. сверх того сводится к тому, что тактика единого фронта годится при подготовке борьбы за власть, но не при самой этой борьбе. Несвоевременная оценка сложившейся в Германии революционной ситуации с начала 1923 г. усугубилась тем, что даже тогда, когда (с августа месяца) революционное массовое движение развернулось, компартия продолжала цепляться за единый фронт с социал-демократами, задача которых заключается в такие моменты в торможении массового движения. Компартия не поняла, что нужно выбирать момент, когда станет необходимым порвать с тактикой единого фронта и самой, одной взять на себя руководство массовым движением. В основном этот же урок — о необходимости уловить момент, когда коммунисты должны решительно и быстро порвать единый фронт с социал-демократами — история повторила в 1926 г. в вопросе об Англо-русском комитете. Потому что первый немецкий урок нам, по-видимому, не пошел в прок, АРК был активирующим массы средством до тех пор, пока не было широкого массового движения. Как только в мае 1926 г. последнее мощно развернулось, шедшие до тех пор налево центристы из Хенсовета неминуемо должны были пойти вправо, на попятную, сдавая и предавая позиции пролетариата. И столь же неминуемым стал разрыв Англо-русского комитета, так же как и раскол и борьба оппортунистического и революционного крыла внутри английского рабочего движения. Вместо этого коммунистами была выдвинута теория, что они ни в каком случае не должны рвать с оппортунистами, а всегда предоставлять последним инициативу разрыва. Это, мол, их разоблачит перед массами...

Генсоветчики великолепно использовали эту якобы коммунистическую тактику, сохранили АРК до тех пор, пока им нужно было за его спиною скрыться перед массами, ослабили тем временем левое крыло внутри английского рабочего движения и, наконец, выбрали наиболее удобный для себя момент, чтобы порвать с АРК по совершенно издевательскому поводу (расстрел 20 белогвардейцев). Этих двух событий — германского 1923 г. и английского 1924 г.— достаточно, чтобы программа К[оммунистического] И[нтернационала] не ограничивалась простым упоминанием тактики единого фронта, а ясно и категорически определила ее, и указать ее пределы, т. е. что, как только развертывается революционное массовое движение, необходимо рвать единый фронт с социал-демократами, поворачивать фронт против них и вырывать у них руководство движением. Все искусство коммунистов в применении этой тактики сводится, следовательно, к тому, чтобы при развертывании массового движения выбрать момент для того, чтобы по своей инициативе порвать с оппортунистами и отшить от руководства движением. Если этот урок не будет программно закреплен, то тактика единого фронта явится для нас источником новых поражений как раз в решающие моменты революционной борьбы.

Помимо этого общего урока, который только подтвердили великие английские стачки 1926 г., из последних надо сделать еще один вывод специально для английского рабочего движения и для английской компартии — вывод, на который толкает опыт английской компартии, но который до сих пор сознательно не сделан: английские стачки мая 1926 г. сыграли для английской рабочей партии ту же роль, что начало империалистической войны для германской социал-демократии. Они сделали неизбежным ее раскол на революционное и оппортунистическое крыло. Но тогда как во время войны Ленин требовал, чтобы левое крыло брало на себя инициативу раскола социал-демократических партий, в Англии коммунисты предоставили инициативу раскола оппортунистам, поставив себе целью избегнуть неизбежного. Это привело к жалким попыткам коммунистов крадучись остаться в английской рабочей партии, когда их беспощадно изгоняли оттуда и когда (как писал тов. Мерфи в своей статье в № 2 «Большевика» за 1928 г.) никто из коммунистов не надеется при каких бы то ни было условиях отвоевать руководство [в] А[нглийской] р[абочей] п[артии][83].

IX пленум ИККИ в своей резолюции по английскому вопросу высказался против выхода английской компартии из АРК по тем соображениям, что последняя еще не стала целиком похожей по своей организационной структуре на социал-демократическую партию континента. Если бы всерьез придерживаться этого довода, то компартия могла бы навеки остаться на задворках А[нглийской] р[абочей] п[артии] и никогда не выходить из нее. Ибо, исключая коммунистов и их сторонников из своей среды, А[нглийская] р[абочая] п[артия] вовсе не уничтожает принципа коллективного членства и вовсе, следовательно, не приближается в основном по своей организационной структуре к социал-демократической партии континента. Макдональдам и Томасам это и не требуется. Исторический опыт показал, что «коллективное членство» является наилучшим средством политического одурачивания масс и бесконтрольного хозяйничанья Макдональдсе и Гендерсонов. Что же касается свободы течений, то Макдональды охотно будут терпеть внутри А[нглийской] р[абочей] п[артии] либералов и даже консерваторов, беспощадно изгоняя оттуда революционных рабочих.

Однако простой выход коммунистов из А[нглийской] р[абочей] п[артии] вопроса не решает. Во-первых, потому что они все равно уже исключены из нее и потому их «выход» был бы простой декларацией. Во-вторых, и это самое важное: Макдональды исключат из А[нглийской] р[абочей] п[артии] не одних только коммунистов, но и поддерживающих их революционных рабочих, целые местные организации рабочей партии, находящиеся в оппозиции к ее руководству. Куда деваться этим многочисленным элементам, которые, по английским условиям, не войдут на основе индивидуального членства в а[нглийскую] к[ом]п[артию]? Чтобы они не были вынуждены капитулировать перед руководством А[нглийской] р[абочей] п[артии] или организованно распылиться, необходимо для них создать на основе того же коллективного членства особую организацию с коммунистическим руководством. Тов. Мерфи делал такое предложение в своих выступлениях в Англии (см., между прочим, его статью в теоретическом органе английской компартии «Коммунист» № 3). На него немедленно обрушились как на представителя опасного уклона. В комиссии IX пленума ИККИ[84] (см. сборник «Новая тактика английской компартии») Беннет (под этим благозвучным английским именем, как известно, выступает русский коммунист, бывший бундовец) обвинил Мерфи в пессимизме и неверии в английскую компартию. Опровергать этот штампованный довод всех безыдейных пошляков, разумеется, невозможно.

Тов. Пейдж Арнот возражал Мерфи, выдвигал то соображение, что это будет новым средостением между компартией и рабочими массами. На самом же деле при организации, руководимой коммунистами, речь может идти не о новом средостении, а о новом «приводном ремне», обусловленном историческими условиями развития английского рабочего класса. Создание такой организации на основе коллективного членства под коммунистическим руководством решило бы самым лучшим образом трудный вопрос об оплате профсоюзами политических взносов. Коммунисты должны были бы развернуть в массах широкую кампанию за уплату этих взносов новой организации, которая могла бы называться Рабочая партия и противопоставлять себя по всей линии старой Лейбористской партии, борясь с ней за влияние на массы. До тех пор пока левые элементы оставались внутри Лейбористской партии, достаточной организационной формой для них было объединение «левого крыла», которое было, по существу дела, фракцией, боровшейся внутри Лейбористской партии за руководство ею. Но после исключения, после того как стачки 1926 г. создали обстановку, при которой все признают безнадежным отвоевание левым крылом руководства Лейбористской партии у Макдональда и Гендерсонов, эта фракционная организация стала недостаточной. Необходимо превращение этой исключенной фракции в самостоятельную партийную организацию, противопоставляющую себя по всем вопросам Лейбористской партии. Если нельзя бороться за отвоевание руководства изнутри последней, надо бороться извне за отвоевание у нее масс.

в) Борьба пролетариата за власть в колониальных странах. Роль буржуазии

Тактика коммунистов в колониальных странах характеризуется проектом программы в менее определенных выражениях и более туманными алгебраическими формулами, чем это было сделано в резолюции II конгресса К[оммунистического] И[нтернационала] в 1920 г., когда еще не было опыта борьбы в Турции, Египте, Индии, Китае, одинаково демонстрировавших, как мало революционна туземная буржуазия, якобы призванная бороться против империализма. По развиваемой с прошлого года теории товарищей Бухарина и Мартынова, колониальная буржуазия должна быть более революционной, чем то была русская либеральная буржуазия: последняя, мол, сама была империалистической, в то время как в колониях буржуазия страдала от империализма. На этой формально логической конструкции основывались все доказательства недопустимости аналогии китайской и русской революции. В действительности же роль колониальной буржуазии в борьбе с империализмом была совершенно аналогичной роли русской буржуазии в борьбе с самодержавием, только что игра в революцию у колониальной буржуазии была более кратковременной, чем у русской буржуазии. Факт этот легко объясним: у империализма было больше политических и экономических средств для подкупа и приручения туземной буржуазии, чем было в распоряжении самодержавия для русской буржуазии; в то же время колониальная буржуазия, экономически более отстала, политически слабее, ее страх перед пролетарскими и полупролетарскими массами сильнее, чем он был у русской буржуазии. Отсюда и ее большая готовность идти на мировую с «угнетающим ее империализмом».

Учитывая это обстоятельство, резолюция II конгресса К[оммунистического] И[нтернационала] была составлена в духе недоверия к революционному движению буржуазии и как в части тезисов, написанных Лениным, так и в «дополнительных тезисах», написанных Роем[85], содержала специальные пункты, указывавшие категорически на стоящие перед пролетариатом «задачи борьбы с буржуазно-демократическими движениями их наций» (п. 11д). В пункте 7 «дополнительных тезисов» говорилось:

«Можно отметить существование двух движений, удаляющихся друг от друга с каждым днем. Одним из них является буржуазно-демократическое националистическое движение, которое преследует программу политической независимости при капиталистическом строе; другое — борьба бедных и темных крестьян за свое освобождение от какой бы то ни было эксплуатации. Первое движение пытается «контролировать» второе, причем часто с успехом; но Коммунистический Интернационал должен бороться против подобного контроля и способствовать развитию классового сознания в рабочих массах колоний. Таким образом, первым шагом революции в колониях должно быть свержение иностранного капитализма. Но самой главной и необходимой задачей является создание коммунистической организации рабочих и крестьян, для того чтобы можно было их вести с собою к революции и основанию советской республики».

Вместо этой более или менее ясной характеристики колониальной буржуазии, как все более удаляющейся от революции и стремящейся наложить узду на революционное движение, а также вытекающих отсюда для пролетариата задач борьбы за власть, новый проект программы дает такую туманную алгебраическую формулу (с. 83):

«В колониях и полуколониях, где рабочий класс играет более или менее значительную роль и где буржуазия либо уже перешла в лагерь открытой контрреволюции, либо переходит туда ввиду развертывания массового крестьянского движения, коммунистические партии должны держать курс на гегемонию пролетариата, на диктатуру пролетариата и крестьянства, которая перерастает в диктатуру рабочего класса».

Помимо уклонения от точного указания на очень ограниченную революционность колониальной буржуазии, приведенная цитата игнорирует самое важное. Основное в том, что дал опыт китайской (и русской) революции в отношении определении роли мелкой буржуазии на разных этапах революции. Не только буржуазия отходит от революции с обострением борьбы и расширением массового движения, но и в лагере мелкой буржуазии наступает расслоение, и часть ее под давлением империализма и из боязни перед пролетариатом отходит от революции. Так было в России после Февральской революции, когда раньше революционная партия эсеров завершила свой начавшийся с войною переход на сторону буржуазии. К этому же сводится главное содержание китайских событий 1927 г. Ибо поворот крупной буржуазии от революции начался еще в 1925 г. после шанхайских событий и нашел свое выражение в перевороте, произведенном Чан Кайши внутри Гоминьдана в марте 1926 г. (удаление Ван Цзинвея и ограничение свободы коммунистов). Основное же содержание событий лета 1927 г. сводится к отходу от революции значительной части ранее революционного крыла мелкой буржуазии, проявившемся в крахе левого Гоминьдана. Во всем проекте программы нет и малейшего упоминания этого основного факта и следующих из него выводов для нашей тактики.

Игнорируя процесс расслоения революционной мелкой буржуазии в ходе революции, авторы проекта программы вынуждены точно так же обойти молчанием важнейший вопрос о том, какой момент надо признать решающим для смены лозунга революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства на лозунг диктатуры рабочего класса, опирающегося на крестьянство. Как известно, этот вопрос вызвал горячие споры в 1917 г. среди большевиков и является в настоящее время предметом споров среди китайских коммунистов. Но авторы проекта программы остаются верными себе, заполняют проект публицистикой худшего сорта, тщательно обходя поставленные жизнью трудные принципиальные вопросы и избегая даже указания на то, в зависимости от каких лозунгов решается этот вопрос о перерастании революции и смене лозунгов.

На примере Китая мы видим, что при большей экономической отсталости колоний переход революционных партий мелкой буржуазии в лагерь контрреволюции наступает еще до победы национально-демократической революции. Соответственно этому, продолжение и завершение этой последней возможно только при соответственном возрастании руководящей роли и значения революционной партии пролетариата в деле подготовки революции, проведения восстания и осуществления революционных мероприятий, не ограничивающихся строго буржуазно-демократическими рамками. Выражением этого нового этапа революции является лозунг диктатуры пролетариата, опирающегося на крестьянство.

Начало нового этапа в отличие от русской революции наступило в Китае сейчас же после поражения революции на первом этапе. Как в русской революции, так и в колониальных движениях наступление нового этапа не означает, что отпала задача вовлечения крестьянства в революцию, организации его для восстания, а также быстрого и решительного проведения его требований в день победы революции. Наоборот, если на первом этапе революции сотрудничество обоих классов достигается путем блока партии революционного пролетариата с революционной партией мелкой буржуазии, то на новом этапе с отходом эсеров или левого Гоминьдана от революции революционный пролетариата в лице своего авангарда — компартии — должен сам организовать революционное крестьянство, непосредственно на него опираться и руководить экспроприацией помещичьей собственности, не отказываясь также от необходимых в условиях борьбы социалистических мер. Этот лозунг означает: компартия, не надейся больше на другие партии, сама организуй крестьянство, веди его на борьбу, просвещай его, указывай ему путь. Это есть не забвение крестьянства и перепрыгивание через него, а теснейшая непосредственная связь с ним.

В отношении цели, к которой компартия должна стремиться, в проекте программы сказано:

«Пропагандировать самостоятельность пролетариата, как класса, его принципиальную враждебность буржуазии, причем эта враждебность отнюдь не уничтожается возможностью временных соглашений с ней; всемерно развивать и прививать массам идею гегемонии рабочего класса, выставляя и в настоящий момент проводя в жизнь лозунг организации Советов рабочих и крестьянских депутатов» (с. 84).

Итак, идею гегемонии рабочего класса — вот какую конечную цель должна пропагандировать коммунистическая партия. И на протяжении всей программы не указана необходимость хотя бы пропагандировать идею пролетарской диктатуры, если уж не делать ее боевым лозунгом агитации. Но надо сказать, что и в повседневной агитации, в Китае например, идея гегемонии уже недостаточна в настоящей стадии революции.

На первом этапе революции, когда партия мелкой буржуазии выполняет еще революционную роль, идея гегемонии пролетариата в демократической революции, противопоставляемая идее буржуазно-либерального руководства силами революции, служит для проведения разграничительной черты между большевизмом и меньшевизмом. С переходом революции новый этап гегемонии перестает выполнять эту роль. В России с 1917 г. меньшевики не отрицали пролетарской гегемонии в революционной борьбе, требуя только, чтобы пролетариат не претендовал на завоевание власти и руководства ею. В 1918 г. меньшевик Мартынов писал в ц[ентральном] о[ргане] меньшевиков «Рабочий Интернационал» (№ 3—4 за 1918 г.), что автором идеи пролетарской гегемонии был патриарх меньшевизма Аксельрод, который развивал ее еще в 90-х годах, когда он предполагал, что от революции нас отделяет еще долгий промежуток времени:

«Этим обстоятельством, полагал он (Аксельрод), русская социал-демократия может и должна воспользоваться, для того чтобы постепенно возвысить пролетариат до роли гегемона в нашей буржуазной революции, т. е. сделать его способным, избегая изоляции от союзников, которая накануне буржуазной революции преждевременна и опасна, сознательно поддерживать борьбу одних союзников, прямо ведя за собою других (наиболее демократических)...»

Это толкование гегемонии как сознательной поддержки «других» классов (т. е. буржуазии) Мартынов, уже будучи членом ВКП, повторил в своей знаменитой статье о китайской революции, напечатанной в прошлом году в «Правде». Опираясь на постановление VII пленума ИККИ, Мартынов писал, что пролетариат не должен завоевывать «гегемонии» в борьбе за власть против либеральной буржуазии, а в союзе с нею: «То, что для пленума ИККИ должно было явиться лишь в перспективе, как результат завоевания пролетариатом гегемонии в революции (отпадение промышленной буржуазии), то для тов. Радека является исходной точкой (низвержение капиталистического производства).»

Смысл этого меньшевистского понимания гегемонии такой: «Пролетариат, борись больше всех, но не претендуй на власть, поддерживай власть «революционной» промышленной буржуазии».

Чтобы отграничить большевистское понимание пролетарской гегемонии от меньшевистского, нужно ясно сказать, что речь идет о борьбе пролетариата за власть и руководящее положение в революционном правительстве. Это выражается лозунгом диктатуры пролетариата, опирающегося на крестьянство.

В «дополнительных тезисах», принятых II конгрессом К[оммунистического] И[нтернационала], говорилось (п. 9):

«В первой стадии своего развития революция в колониях должна проводиться по программе с чисто буржуазными реформистскими пунктами, как-то раздел земли и т. д. Но из этого не следует, чтобы руководство революцией в колониях находилось в руках буржуазных демократов, напротив, пролетарские партии должны вести усиленную пропаганду коммунистических идей и учредить при первой возможности крестьянские и рабочие Советы. Эти Советы будут работать наравне с советскими республиками прогрессивных капиталистических стран для окончательного свержения капиталистического строя всего мира».

В противоположность этому, проект программы отделывается от вопроса о Советах бессодержательным указанием «в надлежащий момент» проводить в жизнь лозунг организации Советов рабочих и крестьянских депутатов. Вместо Советов рабочих и крестьянских депутатов — органов, борющихся за власть,— проект программы рекомендует коммунистическим партиям «сосредоточить свое главное внимание на создании широких массовых организаций пролетариата (профсоюзов) и революционных крестьянских союзов, на выработку требований и лозунгов, касающихся непосредственно рабочего класса».

Это есть увековечение роковой прошлогодней тактики с оттягиванием организации Советов, с подменой их всякого рода организациями, по самому существу своему не могущими стать органами власти.

Марксистские партии везде воспитывались и вырастали, главным образом, на почве резкой и решительной идейной борьбы с мелкобуржуазными демократами и с их перекрашиванием в розовый цвет социализма, перекрашиванием, имеющим целью обмануть бдительность пролетарского авангарда и подчинить его себе. В Китае это жульническое перекрашивание демократов в коммунистический цвет достигло грандиозных размеров: Гоминьдан вступил сочувствующей партией в К[оммунистический] И[нтернационал]; Чан Кайши готов был себя объявить левым коммунистом, троцкистом и т.д., только бы не выпустить из-под своего влияния кит[айскую] компартию. Предвидя такую возможность, II конгресс К[оммунистического] И[нтернационала] в написанных Лениным тезисах ставил компартиям две задачи: бороться против перекрашивания демократов в коммунистические цвета и во что бы то ни стало охранять политическую и организационную самостоятельность коммунистических партий. В п. 9 тезисов говорилось:

«Необходима решительная борьба с перекрашиванием не истинно коммунистических революционных освободительных движений в отсталых странах в цвет коммунизма;

К[оммунистический] И[нтернационал] обязан поддержать революционные движения в колониях и отсталых странах лишь с той целью, чтобы элементы будущих пролетарских партий, коммунистические не только по названию, во всех отсталых странах были группируемы и воспитываемы в сознании своих особых задач, задач борьбы с буржуазно-демократическими движениями внутри их нации. К[оммунистический] И[нтернационал] должен вступать во временные соглашения, даже в союзы с буржуазной демократией колоний отсталых стран, но не сливаться с ней и безусловно сохранять самостоятельность пролетарского движения даже в самой замечательной его форме.»

Вместо этого после прошлогодних событий новый проект программы К[оммунистического] И[нтернационала] преподносит нам такую «эластичную» формулировку:

«Необходимо... организовывать рабочих и крестьян в самостоятельные организации и освобождать их из-под влияния национальной буржуазии, временные соглашения с которой допустимы лишь постольку, поскольку она не препятствует революционной организации рабочих и крестьян и ведет действительную борьбу против империализма» (ст. 85).

Ясного и точного требования при всех условиях обеспечить политическую и организационную самостоятельность компартии, так же как и требования организовывать Советы с первых же шагов массового движения — в проекте программы нет, что, между прочим, отмечалось уже и другими в дискуссионных статьях. Это означает программное закрепление на будущие времена прошлогодних роковых ошибок китайских коммунистов. И это может привести к новым поражениям и ошибкам не когда-либо, а в самом ближайшем будущем и притом в новых странах Востока. Ибо в «рабоче-крестьянских» партиях Японии и Индии зреют гнойные нарывы, чреватые новой гоминдановщиной.

Эти «двуединые», «двухсоставные», точнее, «двухклассовые» партии, «блестящим» образчиком которых был китайский Гоминьдан, вошли в моду с 1924 г., когда была сделана в Америке попытка организовать рабоче-фермерскую партию[86]. На китайском образчике этой партии показали, какие опасности для партии пролетариата они кроют в себе и каким тормозом революционного движения они способны стать при революционной ситуации. На деле это есть подчинение пролетарского авангарда крестьянству, мелкобуржуазным, вообще не пролетарским слоям и группам. Это есть окрестьянивание или даже обуржуазивание коммунистических партий и большевизма. Давая вышеприведенную расплывчатую формулировку о соглашениях с буржуазией, умалчивая об опыте с Гоминьданом, который был даже принят в качестве сочувствующей партии в Коминтерн, не запрещая организации двухклассовых партий, не указывая на противоречия интересов между пролетариатом и крестьянством (наряду с совпадением этих интересов в ряде пунктов), проект программы ставит под угрозу самое существование на Востоке самостоятельных революционных партий пролетариата и тем самым превращает в пустой звук слова о необходимости для коммунистов бороться за пролетарскую гегемонию и за перерастание буржуазных революций в социалистические.

Мало того, что пролетарские революции из проекта программы вообще исчезают. «Двуединство» революции превращается в мировой закон и из России и из стран Востока переносится на все страны, в том числе западные страны развитого капитализма, где положение и позиции крестьянства совсем иные. В главе IV, посвященной абстрактно теоретической характеристике диктатуры пролетариата и переходного периода от капитализма к социализму, читаем (с. 39):

«В борьбе за диктатуру пролетариата и за последующее преобразование строя против блока помещиков и капиталистов организуется блок рабочих и крестьян под идейной и политической гегемонией первых, блок, являющийся основой диктатуры пролетариата».

Это верно для России, переживавшей переход от буржуазно-демократической к пролетарской революции, и для ряда других сходных с Россией по структуре стран (Польши, Балкан, колоний). Но это неверно как общепрограммное утверждение для всех стран. В 1918-1919 гг. в Германии происходила борьба за диктатуру пролетариата, но не было никаких признаков блока рабочих и крестьян. Нет пока никаких оснований ожидать этого в будущем. В Англии борьба за диктатуру пролетариата будет происходить, а блока рабочих и крестьян не будет, потому что там нет крестьян, а что будет с колониями никто не знает: не «отложатся» ли они еще до пролетарской революции. Последнее является наиболее вероятной перспективой. Принимая во внимание наличие в ряде других стран слоев (служащих, мелкой городской буржуазии и др[угих]), которые при известных условиях могут заменить отсутствующее крестьянство («середняков») в качестве союзника пролетариата в борьбе за диктатуру, лучше было бы воспользоваться старой марксистской формулой: пролетариат совершает свою революцию в союзе со всеми трудящимися, угнетенными и эксплуатируемыми и в их интересах. Конкретизацию этой формулы надо оставить национальным секциям в соответствии с классовой структурой их страны.

По тем же причинам не правилен и не допустим огульный отказ от осуществления пролетарской революцией национализации земли. К правильным аргументам тов. Карпинского и тов. Бендеровского (см. № 1 «Дискуссионного листка» и журнал «Коммунистический Интернационал») надо еще только добавить, что национализация земли необходима как раз в интересах мелких крестьян, земля которых останется по-прежнему в их пользовании. Во всех капиталистических странах с давней собственностью на землю она опутана множеством юридических наслоений (купчих, перепродаж, закладных, ипотек и пр.). Распутать весь этот узел в интересах мелких собственников можно только, разрубив его, путем объявления земли государственной собственностью, при которой у мелкого крестьянина будет только одно обязательство — перед пролетарским государством. Если бы в отдельных случаях потребовались отступления от национализации, то в зависимости от конкретных условий такие отступления всегда возможны. Общий же огульный отказ от национализации земли в пролетарской революции есть оппортунизм. Отказ от пропаганды до революции лозунга национализации промышленности проект программы дополняет прямым отказом от осуществления национализации земли сейчас же после революции. Одно дополняет другое и вместе дают вреднейшую оппортунистическую ошибку.

а) Экономика и политика в буржуазной и пролетарской революциях

В вопросах переходного периода и развития СССР (как и вопросе о китайской революции), более часто обсуждающемся в партии, мы можем ограничиться короткими замечаниями.

При характеристике развития в переходный период от капитализма к социализму следует особенно помнить сделанные нами эпиграфом к статье слова Ленина: «в программе следует писать с абсолютной точностью то, что есть». В наших взглядах о переходном периоде наряду с бесспорным и непрерываемым так много еще непрочно сложившегося временного и переходного, что легко принять желательное за сущее, кажущееся за действительное. Поэтому в программу, которая должна отражать общие взгляды всех коммунистов и быть обязательной для них, следует вписывать только самое необходимое, проверенное опытом, точно установленное, записанное в историю и не обобщать того, что имеет только ограниченную значимость для одних стран, на все прочие. К сожалению, авторы меньше всего считали это для себя обязательным при составлении 4-й и 5-й глав проекта.

К чему, например, было вписывать противопоставление пролетарской революции буржуазной в отношении темпа развития? Кто докажет и поручится за то, что пролетарская решит свою задачу в более быстрый срок, чем это требовалось для революции буржуазной? Неверно утверждение, что капиталистический строй производственных отношений уже господствовал экономически до буржуазной революции и что последняя не производила вторжения в область имущественных отношений прежнего общества. О таких вопросах можно спорить в книжках и статьях, и коммунистам можно быть об этом разного мнения. Непонятно, почему нужно превращать в символ веры всех коммунистов бухаринский взгляд на этот исторический вопрос. (Взгляд, из которого, кстати сказать, тов. Бухарин сделал совсем неверный вывод, что все задачи переходного периода сводятся к подготовке управляющих кадров, т. е. бюрократии.) Ведь не должна же быть программа кратким изложением всех сочинений ее автора.

Но главным и основным недостатком всей главы о переходном периоде является отсутствие указания на роль и задачи пролетарского государства в социалистическом переустройстве хозяйства переходного периода.

б) Задачи пролетарского государства

В проекте содержится декларация о том, что «победоносный пролетариат пользуется завоеванной властью как рычагом экономического переворота, т. е. революционного преобразования имущественных отношений капитализма в отношении социалистического способа производства».

Это совершенно правильно. Но одной общей декларацией в программе ограничиться нельзя. Необходимо указать, какими принципами должно руководствоваться пролетарское государство в своей политике для осуществления перехода к социализму. А в проекте программы мы находим только перечень экспроприаторских мер, которые надлежит осуществить «на второй день» после революции, и ни слова о том, какие экономические задачи падают на государство в последующие дни и годы. Ни к одним же охранительно-политическим мероприятиям сводятся задачи пролетарской диктатуры после проведения экспроприации.

Этот недостаток проекта связан с тем, что автор не признает возможности дальнейшего нарождения и развития капитализма на базе мелкого производства и частной собственности (которая по проекту сохраняется даже на землю) после проведения революционной экспроприации. Если же принять по внимание этот момент, тогда нужно было бы примерно определить экономические задачи диктатуры так:

«Экспроприацией прежде накопленных и созданных капитализмом богатств экономические задачи пролетарской диктатуры не исчерпываются. После экспроприации на пролетарское государство ложится тяжелая и трудная задача вести такую политику ежегодного дохода и такое использование частнокапиталистического хозяйства и его накоплений, при котором ежегодное накопление и расширение производства происходило бы с всевозрастающим перевесом в социалистическом секторе над частнособственническим. С этой целью пролетарское государство должно заранее наметить и проводить в жизнь такой рассчитанный на долгий ряд лет план развертывания хозяйства на основе индустриализации, при котором происходила бы систематическая концентрация хозяйства в руках пролетариата при относительном сужении частного производства как в промышленности, так и в сельском хозяйстве и ограничение в распределительной сфере роли стихийного, рыночного начала. В то же время увеличилась бы материальная база социалистического производства (как в непосредственно государственной части, так и в производственно-кооперативной), расширялась бы роль планового начала, непрерывно подымался, выравнивался бы материальный и культурный уровень рабочего класса. Этой задаче государство подчиняет всю свою деятельность. Для осуществления этой цели оно пользуется как рыночными методами, так и планомерным применением экономической силы государственного аппарата (при помощи налогов и пр.), для того чтобы, не подрывая общего развития производственных сил, ежегодно перемещать из частнособственнического сектора хозяйства часть накапливаемых в нем средств в социалистический. Только такой политикой можно в течение долгого периода времени добиться полного уничтожения частной собственности на орудия и средства производства, уничтожить классовое давление общества и заменить его бесклассовым, безрыночным, социалистическим.»

в) План и стихия

Вместо такого динамического определения экономических задач диктатуры пролетариата, которая должна производить перемещения в материальном базисе хозяйства, проект преподносит нам (на с. 49) такую неподвижную, чисто формальную и бессодержательную тавтологию о соотношении между плановым и рыночным началами:

«Чем больше удельный вес раздробленного мелкокрестьянского труда... тем больше объем рыночных отношений, тем меньше планового руководства... Наоборот, чем меньше удельный вес мелкого хозяйства... чем могущественнее концентрированные и социализированные массы средств производства, тем меньше объем рыночных отношений, тем больше значение плана...»

Кроме этой тавтологии, можно найти по этому вопросу еще такое весьма «ценное указание»: преимущества крупного производства, мощь госаппарата в целом приводят «при правильной политике» к систематическому вытеснению частного капитала.

Вопрос же о том, какова должна быть эта политика, чтобы считаться «правильной»,— даже не поставлен.

Из дальнейшего абстрактно недиалектического противопоставления «военного коммунизма» «нэпу» видно, что под правильной политикой проект разумеет пользование одними только рыночными методами, без использования силы государственного аппарата в экономической борьбе. «Нэп» проект расшифровывает (в отличие от проекта V конгресса и обычно исторически сложившегося словоупотребления) не как новую экономическую политику, а как «нормальную» экономическую политику, тем самым превращая «нэп» из исторического явления в абстрактную универсальную категорию.

«Правильной», «нормальной» объявляется, следовательно, такая политика по строительству социализма, которая пользуется одними рыночными методами и только ими, как будто и этими методами государство не может пользоваться весьма различно.

«Рыночные отношения в условиях пролетарской диктатуры при правильной политике (?) со стороны советского государства несут в своем развитии собственную гибель», уверяет проект. Но при низком техническом уровне социализированной промышленности, при ее небольшом сравнительно удельном весе в общем народном хозяйстве страны, переходящей к социализму, при огромном превосходстве и давлении мирового капитализма «свободная игра сил на рынке» не заключает в себе гарантии усиления социалистического сектора над частным. Как бы велика ни была «норма эксплуатации» (пользуясь старым научным термином) пролетариата, составляющего небольшой процент трудоспособного населения страны, его прибавочного продукта не может быть достаточно для обеспечения нужной быстроты в темпе накопления социалистического сектора и обеспечения расширенного госпроизводства на социалистической основе во всех отраслях хозяйства (промышленности, транспорте, сельском хозяйстве). Пролетарскому государству не обойтись при этих условиях без внерыночных, внеэкономических мер систематической или эпизодической перекачки средств из частного сектора в социалистический. Допустимо ли это?

По точному смыслу проекта на этот вопрос надо дать отрицательный ответ, ибо это было бы «ненормальной», т.е. военно-коммунистической политикой, которую проект допускает только во время войны, да и то лишь в виде исключения. То, что проект выдает за «нормальную» экономическую политику пролетарской диктатуры, это какое-то своеобразное социалистически-либеральное «[...]» [87]. Свободная игра сил на рынке при пролетарской диктатуре должна обеспечить победу социализма — такую мудрость провозглашает проект и возводит в закон развития всех стран к социализму.

г) Военный коммунизм и нэп

В противоположность этакой «нормальной» экономической политике,— военный коммунизм определяется то как «система конфискаций и ревизий» («сплошной грабеж»), то как «организация рационального потребления». На самом деле не верно ни то, ни другое. Военный коммунизм не был системой конфискаций и ревизий, а был системой государственного регулирования всего производства и распределения (а не одного только потребления) под углом зрения расширения социалистического сектора хозяйства и общего развития производительных сил страны. Рыночные методы и отношения не исчезают целиком и при военном коммунизме: достаточно вспомнить, что зарплата служащим и рабочим продолжала выплачиваться в денежной форме и тогда, когда она составляла уже ничтожный процент по сравнению с натуральной выдачей; точно так же долгое время уплачивалась ничтожная сумма наличными за хлеб, отбираемый по разверстке. С другой стороны, и при нэпе государство не может целиком отказаться от вмешательства в хозяйственную жизнь. «Регулирование» остается и при одной и при другой системе политики, так же как и рыночные методы, но в разных пропорциях и под разным углом зрения. В этом вся разница.

Нэп и военный коммунизм — это не противоположные сущности, между собой не связанные, а две системы регулирования хозяйственной жизни: одна из них считается только с интересами обороны, не боясь впасть в противоречие с интересами развития производительных сил, в том числе и социалистического хозяйства. Отсюда и большая доля непосредственного администрирования государства и меньшая доля хозяйственных и рыночных методов; другая считается в первую голову с интересами социалистического хозяйства и общего развития производительных сил страны, отсюда и обратное отношение между методами голого администрирования и хозяйственной целесообразности в осуществлении всяких огосударствлений.

д) Кооперация производственная и торгово-кредитная

В проекте совершенно не проведено различия между двумя принципиально различными с точки зрения близости к социализму видами кооперации: производственной и торгово-кредитной. Только первая (коммуны, колхозы) является принципиально социалистической; вторая же является одним из видов госкапитализма, ибо, как правило, она обслуживает также и капиталистические элементы деревни, а при некоторых условиях даже способствует их росту. Подведение обоих видов под один или простое перечисление их без разбору, как разные виды одной и той же сельскохозяйственной кооперации, теоретически не верно, политически вредно.

е) Мировой и внутренний капитализм

Ошибки пятого раздела определяются всем предыдущим. В основном их две: 1) отрыв внутреннего развития страны от внешнего и 2) все изложение ведется так, как будто бы ленинский вопрос «кто кого опередит» в своем развитии (мы ли капитализм или наоборот) уже решен «внутри страны». Автор этой главы ясно поставил себе целью доказать, что внутри страны социализм уже закреплен и обеспечен, опасность идет только извне от «тенденции империалистических держав к окружению СССР и к контрреволюционной войне против него с целью его удушения и создания всемирного буржуазно-террористического режима» (с. 71).

Ни разу не указывается на скрытую экономическую и возможную политическую смычку между мировым капитализмом и внутренним. Это тем более странно, что проект не стоит на той точке зрения, которая до недавнего времени находила у нас защитников, что обеспечение нашей экономической самостоятельности требует национальной замкнутости хозяйства и возможно большего сокращения торговых связей с мировым рынком, добывания и производства у себя внутри страны решительно всего, что требуется для экономически развитой страны. Наоборот, в проекте мы находим ту совершенно правильную мысль, что «главной и основной линией здесь должна быть линия возможно более широких связей с заграницей, но в пределах выгодности их для СССР» (там же).

Но совершенно неизбежные «возможно более широкие связи» нашего внутреннего хозяйства с мировым кроют в себе и очень большие опасности увеличения возможностей для смычки внутреннего капитализма с мировым. За последние годы этот факт обнаруживается с чисто стихийной силой. С приближением к концу стабилизационного (восстановительного) периода в нашем хозяйстве и с переходом в реконструктивную фазу усилились атаки и участились выработки планов блокады и интервенции со стороны мирового империализма, и в то же время участился бойкот государственных планов, срыв экспортно-импортных балансов, выросших за годы нэпа, экономически мощным слоем сельскохозяйственной буржуазии. Эти две стихийно и одновременно складывающиеся и совпадающие тенденции являются главным фактом в нашем экономическом развитии последних лет.

О развитии кулачества, представляющего у нас, благодаря своей массовидности и глубоким корням, огромный контрреволюционный фактор внутри страны, проект говорит в извиняющихся тонах и изображает его развитие редким исключением из правила. А между тем, как уже было сказано, несколько лет нэпа превратили больше одной десятой части крестьян в кулаков, столкнув одну треть в бедноту, что находится в полном соответствии с тем, что Ленин не раз твердил партии, что в условиях промышленно-технической отсталости, нашей бедности капиталами, при огромном перевесе мелкого производства на его базе «ежедневно и ежечасно рождается капитализм в массовом масштабе» и что этот внутренний капитализм — главным образом, кулачество — есть опаснейший контрреволюционный фактор. Последний и проявил себя таковым пока что только в области экономики, но он неизбежно проявит себя и в политике.

ж) Давление капитализма на партию

Что этот класс имеет свое политическое представительство и внутри нашей партии — это теперь официально удостоверенный факт, с тех пор как в известной резолюции Политбюро было констатировано (в связи с хлебозаготовительными трудностями этого года), что за годы нэпа у нас народился слой партийцев, которые не видят классов в деревне, не желают ссориться с кулаками и хотят жить в мире со всеми слоями деревни («Правда» от 15 февраля 1928 г.). Последовавшие позже разоблачения случаев сплошного загнивания, перерождения и вырождения целых верхушек, целых партийных организаций губерний, уездов и районов на почве смычки с буржуазией города и деревни полностью подтвердили эту оценку Политбюро. Как же решились авторы проекта программы в полном противоречии с этой резолюцией написать в дни смоленских, сочинских, артемовских, крымско-ибраимовских и всяких иных разоблачений (которые, надо думать, не являются единственными, а только прорвавшимися наружу случаями перерождения) написать следующее:

«Непрерывное вовлечение масс в процесс социалистического строительства, постоянное освежение всего... аппарата новыми и новыми работниками из пролетариев, систематическая выработка из рабочих... и рабочей молодежи... в вузах, на специальных курсах и т.д. новых социалистических кадров... является одной из главных гарантий против бюрократического окостенения или социального перерождения непосредственно управляющего кадрового слоя пролетариата» (с. 69).

Зная из газет об указанных случаях перерождения наших кадров, несмотря на наличие всех этих мер, и прочитав в программе о «гарантии» против перерождения, западноевропейский пролетарий-коммунист не поверит многому из того, что есть верного в этой главе. Западноевропейский передовой революционный рабочий должен знать не только о наших успехах и достижении, но и о грозящих нам опасностях. Тов. Ксенофонтов уже напомнил по этому поводу слова Ленина об опасности впасть в хвастовство, разрисовывая перед иностранными товарищами наше положение. «Форвертсу»[88] легко будет на основании таких отдельных оптимистических и прикрашивающих положение мест подорвать доверие у рабочих ко всей нашей программе.

з) СССР и мировая революция

На самом же деле гарантией против перерождения может быть только развитие социализма в политике и хозяйстве, т. е. развитие рабочей демократии и уничтожение товарно-денежных капиталистических отношений, что связано с победой международной революции. А между тем проект крайне односторонне характеризует связь между развитием СССР и международной революцией. Все время говорится, что строительство социализма в СССР является важным фактором международной революции. Это верно, но верно и обратное: успехи революционного движения в других странах являются важнейшим фактором для продвижения вперед, расширения дела строительства социализма в СССР. Об этом проект программы умалчивает. Такое освещение объективной взаимозависимости и взаимообусловленности судеб пролетарской диктатуры в СССР с судьбами мировой революции проект заменяет двусторонней «договорной формулировкой», составленной вполне по старому коммерческому правилу — даю тебе для того, чтобы ты мне дал:

«Систематические попытки империализма к политическому окружению СССР не помешают ВКП выполнять свои интернациональные обязанности и оказывать поддержку всем угнетенным... Со своей стороны международный пролетариат обязан способствовать успехам социалистического строительства СССР и всеми мерами защищать его от нападений со стороны капиталистических держав» (с. 72).

В проекте имеются только вызывающие недоумение формулировки по вопросу, игравшему исключительно огромную роль в идейной жизни партии и К[оммунистического] И[нтернационала] за последние 2—3 года: при каких международных отношениях может завершиться построение полного социалистического общества? Может ли это быть в капиталистическом окружении или необходимым условием для этого является победа социалистических революций в ряде стран? Да или нет? В настоящем проекте нет ответа на этот вопрос.

В одном из придаточных предложений в 5-й главе говорится, что рабочие советских республик обладают «необходимыми и достаточными материальными предпосылками в стране не только для свержения помещиков и буржуазии, но и для построения полного социализма» (с. 64).

Какие материальные предпосылки проект имеет в виду говоря, что в стране их достаточно для построения «полного социализма»? Запасы сырья, ископаемых, почва, растительность? Но ведь никогда ни один марксист не считал наличие многих запасов сырья и ископаемых достаточной предпосылкой социализма без отношения к техническим возможностям их использования. Когда говорят о материальных предпосылках социализма, имеют в виду в первую очередь экономическую и техническую зрелость. Так неужели же авторы проекта берутся утверждать, что наш теперешний технический уровень достаточен для построения полного социализма? Неужели же у нас уже осуществлена электрификация или в ней уже нет надобности для построения полного социализма? Что ее может заменить? Ведь Ленин учил в статье «О кооперации», что у нас есть все «необходимые и достаточные» общественно-политические предпосылки (да и то только внутренние), но что нам как раз не хватает культуры, техники, над выработкой которой нам нужно еще только долго и упорно работать.

и) При каких внешнеполитических условиях возможна победа социалистического строя в СССР?

Возникает поэтому вопрос: сумеем ли мы создать себе эти технико-материальные предпосылки («культуру» в широком смысле этого слова) еще до победы мировой революции и при теперешних внешнеполитических условиях изоляции, неизбежно замедляющих наш рост. Ни в 4-й, ни в 5-й главе нет ответа на этот вопрос, играющий такую большую роль в наших спорах за последние годы.

Правда, в первой главе («О мировой системе капитализма» и т. д.) мы встречаем в слегка перефразированном виде легко узнаваемые слова Ленина из известной предреволюционной его статьи 1916 г. о том, «что возможна победа социализма первоначально в немногих и даже в одной отдельно взятой капиталистической стране»[89] (с. 20).

Но весь спор по вопросу о «построении социализма в одной стране» по существу дела сводился к тому, как толковать слова Ленина о «победе социализма»: в смысле ли социалистической революции или социалистического строя? Оппозиция и тов.

Сталин до 1924 г. защищали то положение, что слова Ленина следует понимать в том смысле, что победа социалистической революции возможна и в «одной отдельно взятой» стране, но что для победы социалистического строя (т. е. уничтожения товарного производства и классового строения общества) необходима победа революции в ряде стран. Противники этого взгляда расширенно толковали слова Ленина о «победе социализма», т.е. и в смысле возможности победы социалистической революции и социалистического строя (построения полного социалистического общества) в «одной отдельно взятой стране». Точное повторение слов Ленина о «победе социализма» в проекте программы есть, поэтому, не ответ на вопрос, а дипломатическая увертка, уклонение от ответа на возбуждающий столько споров вопрос. После принятия такой «программной формулировки» спор мог бы начаться снова при наличии объективных предпосылок с той только разницей, что вместо толкования слов Ленина из статьи 1916 г. пришлось бы спорить о толковании слов программы 1928 г. Судя по тому, что эти слова включены в первую главу, где речь идет о революции, а не в четвертую или пятую, где речь идет о строительстве социализма, я полагаю, что автор хотел придать словам «победа социализма» оппозиционное толкование в смысле социалистической революции, но все же не уверен, что правильно толкую мысль автора. Такое сознательное пользование в программе недомолвками совершенно недопустимо и противоречит всем традициям большевизма.

Вместо этаких недомолвок я считал бы необходимым, чтобы в программе было ясно сказано, что «расширение и укрепление социалистического строительства в СССР усиливает в конечном счете позиции международного пролетариата; но и обратно — для завершения и победы полного социализма в СССР (уничтожения товарного хозяйства и классовой структуры общества) необходимым предварительным условием является победа социалистической революции в ряде других стран передового капитализма, а затем и во всем мире, ибо только такая победа социалистической революции во всем цивилизованном мире окончательно закрепит победу социалистического строя и не даст отживающим, но не отжившим и частично возрождающимся силам старого мира отнять у нас обратно то, что мы завоевали и сделали для социализма».

а) Новый проект делает шаг вперед по сравнению с прежним в том отношении, что он пытается к абстрактно-теоретическому анализу, в духе которого был написан прежний проект, добавить конкретную материально-историческую характеристику мирового развития и борющихся в нем сил. Это приближает новый проект к типу манифеста, удаляя его от более узкого типа программы, образом которого была Эрфуртская программа[90]. К сожалению, это только привело к разбуханию и удлинению проекта. Новый проект втрое больше предыдущего. Это, во-первых, затруднит для рабочего прочтение программы до конца; во-вторых, принципиальные формулировки совершенно теряются в массе описательного материала и простых повторений. Особенно это относится к «Введению» и ко 2-й главе («Общий кризис капитализма»), где имеется обратная пропорциональность между количеством слов и идейным содержанием в виде принципиальных формулировок. Введение говорит вкратце о всех вопросах, о которых в следующих главах говорится подробнее. Отсюда совершенно ненужные повторения. О социал-демократии, например, говорится в десятке мест, но сводной четкой характеристики ее, так же как и мелкой буржуазии, нет нигде. Гораздо лучше было бы краткое введение к проекту V конгресса, которое по образцу введения к Коммунистическому Манифесту Маркса и Энгельса объясняло, почему коммунисты находят нужным изложить в программе свои взгляды. Неизвестно, зачем дан во второй главе такой описательный материал, как хроника революционных событий 1917 г. Таким вещам место в комментарии, а не в программе, все это выкинуть надо, сжав и сократив за этот счет общее изложение. Следует помнить слова Энгельса по поводу проекта программы 1891 г.:

«По-моему, программа должна быть возможно краткой и точной. Если придется употребить иностранное слово или в первую минуту неясное во всем его объеме предложение, то в этом нет никакого вреда. Устное изложение во время обсуждения, а также пояснение в печати, довершает остальное, краткое же четкое предложение раз понятно, уже запечатлевается в памяти, делается лозунгом, чего никогда не бывает с толкованием многословным».

б) Проект чересчур бухаринский. Это значит, во-первых, что во всех вопросах, когда-то спорных между Лениным и Бухариным, принята точка зрения Бухарина. Это я уже показал в вопросах о раннем капитализме, госкапитализме и программе переходных лозунгов. До чего тов. Бухарин постарался «воплотить» в этом проекте все свои программные идеи, какие только когда-либо приходили ему в голову, видно из следующего, не столь уж важного вопроса. На VII съезде РКП Бухарин предложил после анализа капитализма дать в программе описание коммунистического и социалистического общества. Ленин высмеял это предложение, указав, что можно только указать самые общие принципы будущего строя. Бухарин дважды выступал в защиту своего предложения — Ленин дважды против. Съезд отверг предложение Бухарина. На VIII съезде последний уже не стал предлагать это. Но вот в новом проекте в специальной главе на пяти страницах дано описание коммунизма и социализма, как будто автор за время с 1919 г. успел совершить экскурсию в эти края и досконально там все осмотреть.

Во-вторых, проект чересчур «бухаринский» в том смысле, что в нем слишком много того, что нам всем желательно и что удалено от нас годами, и немножко мало того, что есть теперь и что надо делать в ближайшие годы. До чего у авторов проекта велика была «любовь к дальнему» можно показать на следующем: как мы уже знаем, в резолюции IV конгресса К[оммунистического] И[нтернационала] предлагалось дать в программе разбивку стран по основным типам в отношении разного метода применения единого фронта в них и различий в переходных лозунгах борьбы за власть, сообразно социальной структуре этих стран. В новом проекте этого нет, зато в 4-й главе сделана на трех страницах (59— 61) попытка разбить страны на разные типы с точки зрения того, надлежит ли им более быстрым или более медленным темпом переходить к социализму после завоевания власти пролетариатом...

в) Попробуем теперь свести воедино все указанные недостатки отдельных глав проекта.

1. Введение совершенно зря пытается предвосхитить все дальнейшее изложение. Оно должно ограничиться кратким указанием цели программы коммунизма.

2. Первая глава отступает от более правильного анализа капитализма и империализма предыдущего проекта. Первую главу предыдущего проекта, содержащую, так же как и первая глава нового проекта абстрактно-теоретический анализ капитализма, следует во всех отношениях предпочесть теперешним формулировкам.

3. Вторая глава о кризисе капитализма добавлена сызнова. Это следовало бы приветствовать как попытку дать картину послевоенного мирового развития в общих штрихах. К сожалению, эта задача выполнена из рук вон плохо. Это самая бессодержательная в принципиальном отношении глава. Вместо картины мира с ее противоречиями и борьбой сил получился исторический очерк, а местами просто хронология и даже хроника. Нет никакого серьезного анализа революционных годов и событий с 1918 по 1927 г. Не выделен с достаточной резкостью могущественный фактор современного мирового развития — американско-европейское противоречие. Стабилизации посвящено 20 стр. О рационализации ни слова.

4. Третья глава, трактующая о том, чего не ведает никто — об основных чертах будущего общества — вообще должна была бы быть выпущена. Она разрывает программу на две части, вклиниваясь в середину. Из этой главы надо только сохранить содержание последних сорока строк о двух ступенях в развитии к коммунизму, низшей и высшей фазе, что следует включить в начало следующей главы о диктатуре. Все остальное имеет только агитационно-публицистическое, но никак не принципиальное значение.

5. Четвертая глава (о диктатуре и переходном периоде) должна быть дополнена: а) указанием на экономические задачи пролетарского государства в деле уничтожения товарного хозяйства и классов, б) изменением формулировки о военном коммунизме и нэпе, в) требованием национализации земли и г) изменением формулировки блока рабочих и крестьян в борьбе за диктатуру.

6. Пятая глава (о развитии СССР) должна быть переработана под углом зрения а) указания на борьбу в экономике и политике СССР двух начал — капиталистического и социалистического — за то, «кто кого» обгонит в темпе развития, б) гарантией против перерождения должно быть указано развитие рабочей демократии у нас и международная революция, в) необходимо указать на связь между бойкотом со стороны внутреннего капитализма планов социалистического хозяйства и одновременным наступлением на нас международного капитализма и г) судьбы социализма в СССР зависят от судеб мировой революции.

7. Шестая глава (о стратегии и тактике К[оммунистического] И[нтернационала]) нуждается в радикальной переработке. Из нее должно быть удалено все схоластическое, включенное туда стройности ради. Там нужно дать характеристику основных действующих при капитализме классов (мелкой буржуазии, в особенности) и партий (социал-демократии, в особенности). Нужноуказать, что в империалистических странах главным вопросом коммунистической тактики является отношение к социал-демократии, в других странах — к мелкой буржуазии и ее политическим организациям. Надо дать четкую и ясную характеристику и обоснование тактики единого фронта, обобщить имеющийся опыт, конкретизировать лозунги единого фронта на весь предреволюционный период, наметить «программу действий» на ближайшие годы для компартий по разным типам стран. А самое главное, оговорить и обставить возможно более строгими целесообразными рогатками тактику блоков и соглашений с другими партиями, чтобы ни при каких условиях компартии не становились привесками социал-демократии в одних странах, к мелкой буржуазии — в других. Программа Коминтерна должна во что бы то ни стало создать гарантию политической самостоятельности и организационной независимости всех компартий во всем мире.

Общий вывод: VI конгресс К[оммунистического] И[нтернационала] должен выбрать комиссию и поручить ей: переработать проект. Торопиться с его принятием через один месяц после опубликования нельзя. Правильным является решение ЦК к[оммунистической] п[артии] У[краины], совпадающее с предложением ряда товарищей (тов. Клары Цеткин, в том числе), что VI конгресс не должен окончательно утверждать программы, а передать проект для дискуссии в секции К[оммунистического] И[нтернационала], поручив окончательное утверждение следующему конгрессу или, в крайнем случае, расширенному пленуму ИККИ, который соберется через некоторое время после VI конгресса.