…и после дарования свобод

В предшествующем изложении мы показали, что к началу XX века в российском обществе складывалась взрывоопасная обстановка, поэтому проведение реформ было неизбежным. Понимали это все, кто желал своей Родине цивилизованного развития и благополучия. Были, разумеется, и люди вроде Победоносцева, которых пугали любые перемены, отклонения от веками сложившихся традиций.

Религиозно–философские собрания, прекратившиеся 5 апреля 1903 г. по запрету всесильного «вице–императора», были своего рода барометром, показывавшим необходимость что–то менять в религиозной политике. Это было время надежд, ибо сам Николаи II отдал распоряжение об учреждении Предсоборного Присутствия, куда стекались со всех концов Империи советы, пожелания и проекты по церковной реформе (полезно прочитать книгу Николая Зернова «Русское религиозное возрождение XX века», Париж, 1991). Ждали и верили, что по монаршему благословению наконец–то, после двухвекового синодального управления Церковью, соберется Русский Собор, который должен будет восстановить патриаршество и воскресить общинно–приходскую самостоятельность, которую не помнили даже в отечественных анналах.

Эта подготовка к предполагаемому Собору — страница яркая и увлекательная. В ней обнаружилось много интересного даже для современников тех лет.

«Епископальное доходы долгое время оставались тайной. В 1909 году после настойчивых запросов Думы (Церковь была государственная, субсидировалась за счет государства, потому и нужно было знать эту статью расходов. — А.Б.) Синод опубликовал эти данные, обнаружившие, что наиболее густонаселенные епархии доставляли своим епископам весьма значительное содержание, как–то: Киев — 48 000 р., Москва — 35 000 р., тогда как другие епископы получали сравнительно меньше: Пермь — 2900 р., Псков — 3600 р., Холм — 4000 р. и т. д.» [401].

«Они (священники. — А.Б.) получали награды и избирались в четырнадцать служебных классов, установленных Петром для поощрения и продвижения государственных служащих» [402], — и сноска «Высшие иерархи, митрополиты, архиепископы и епископы по рангу приравнивались к генералам, протоиереи — к капитанам, а молодые священники и дьяконы — к лейтенантам» [403].

Целью упомянутых Манифестов и Указов было укрепление начал веротерпимости. Само название их говорит нам о многом. В преамбулах все время подчеркивалось, что во все времена российские подданные были свободны в вопросах веры, но «начала веротерпимости» — это все–таки начало или продолжение? Скорее всего, первое.

Примечательно — и одновременно трагично, — что обнаруживался уродливый перекос: все вероисповедания объявлялись свободными; декларировалось, что преследованию они подвергаться не будут, а первенствующая и правящая православная Церковь стояла перед своей несвободой, ибо она по–прежнему была господствующей, значит, привязанной к государственной машине. Православие оказалось в заложниках собственных привилегий, что трагически — и логически — завершилось октябрьским переворотом 1917 г. со всеми его кровавыми последствиями.

Но это еще — только будет. А пока царила эйфория по поводу дарованных свобод.

Здесь не последнюю роль сыграл энергичный граф С. Ю. Витте, бывший тогда председателем Комитета министров. А. Ф. Кони писал о нем:

«К вероисповедным вопросам он относился с широкой терпимостью и горячо защищал Указы 17 апреля 1905 г. и 17 октября 1906 г., давшие гонимому дотоле старообрядчеству вздохнуть свободно в своих, наконец, распечатанных храмах» [404].

Что Витте был не чужд христианского духа, свидетельствуют его высказывания (см. примеч. 175).

Граф Витте готовил доклад Комитету министров под названием «Современное положение Православной Церкви». Только возвращение к каноническим формам управления, говорилось в докладе, может оживить Церковь и восстановить ее авторитет среди народа [405].

События развивались, как в детективе:

«Победоносцев убедил царя, чтобы чтение доклада и обсуждение назревших проблем состоялись не в Комитете министров, а были перенесены в Синод, — там он был хозяином и все повернул бы по–своему. Но вдруг обер–прокурор заболел, и ему уже не суждено было вернуться к своим полномочиям, так как он был отправлен в отставку; вскоре, в 1907 г., он умер. Сразу же, после болезни Победоносцева, члены Синода, епископы, подали петицию царю о созыве Собора; Николай II благосклонно принят это предложение, но советовал созвать Собор, «когда наступит настоящий момент» [406].

Между тем мнения по поводу обсуждаемой по всей России возможности созыва Собора были самые разные: от восторженных ожиданий до обоснованных опасений. Последние основывались на том, что заменявший обер–прокурора будущий патриарх изменит ситуацию лишь формально. На деле же останется засилье черного духовенства над белым (епископата над рядовыми священниками). Первые, в отличие от вторых, не имели права жениться; рост же по иерархической церковной шкале был открыт по преимуществу лишь черному, монашествующему, духовенству. Епископы, коль они представители господствующей Церкви под прямым началом государя, будут зависимы от последнего — это значит, подлинной соборности опять не будет. Освободиться же от опеки государства не хотелось: тем самым православие оказывалось бы на равных со всеми другими исповеданиями. Порочный круг замкнулся, и в этом была неизбежная историческая логика.

Материалов Предсоборное Присутствие (затем Совещание) собрало много, заседаний и дебатов было тоже немало. И все это длилось вплоть до октября 1917 г.; Николай II так и не созвал Собор.

Многие увидели в Манифестах зарю свободы. В. Розанов назвал это «благословенной веротерпимостью» (см. примеч. 371). Журналист С. Мельгунов в книге «Свобода веры в России» писал:

«И по всей России раздался громкий, единодушный крик — свобода совести! Пусть каждый думает и верит так, как ему это повелевает его личная совесть, пусть каждый открыто проповедует свое учение и выясняет, на чьей стороне истина. Все русское общество требовало, чтобы в делах веры не применялось насилие, чтобы были уничтожены позорные монастырские тюрьмы, чтобы тысячи пострадавших невинно за свои религиозные убеждения получили немедленное прощение, чтобы государство не вмешивалось в дела веры и предоставило каждому по своему усмотрению верить или не верить, по своему желанию присоединяться к любой религии» [407].

Г. М. Калинин:

«Великое «ныне отпущаеши» произнес 17 апреля и народ русский в лице миллионов его простолюдинов литовских, польских, латышских и всяческих других (не забудем и самих русских. — А.Б.), а за спиною их и все русское образованное, книжное и пишущее общество. Боже, вспомни только, сколько мук положено за это! Сколько разбито сердец об эту стену…» [408].

А. Карташев:

«Началось то, о чем наша Церковь втайне вздыхала целых двести лет и особенно за последнее столетие… Вздыхала, но не в силах была ничего предпринять для изменения создавшихся отношений, потому что слишком глубоко дисциплинировала себя в сторону послушания интересам государственным, точнее, государственным чиновникам» [409].

Руководитель евангельских христиан И. С. Проханов говорил о дарованной верующим свободе, которая

«есть результат страданий тех, кто томился в тюрьмах и ссылках, и результат молитв многих лет. Мы с радостью пожали то, что долгие годы сеяли со слезами» [410].

Но недолго длились восторги. Уже у С. Мельгунова в той же книге звучат ноты разочарования:

«Манифестом 17 апреля 1905 г. в России была провозглашена, наконец, столь ожидаемая веротерпимость… Но свободы совести, полной свободы веры все же этот манифест не дал.

Только тогда, когда церковь сделается совершенно независимой от государства, когда правительство перестанет опекать совесть русских граждан, когда признает веру делом внутреннего убеждения, только тогда у нас будет провозглашена действительная свобода совести» [411].

В чем дело? Неужели неблагодарному народу было мало провозглашенной веротерпимости? Оказывается, косметический ремонт и реконструкция — не одно и то же. В стране не было равенства перед Законом и сохранение всех преимуществ за государственной Церковью влекло за собой те же самые проблемы.

Мы не случайно выше цитировали статьи СЗРИ в редакции и издании 1906 г. Мы подробно комментировали законы, относившиеся к периоду «до Манифестов», для того чтобы понять всю глубину бесправия и угнетения неправославных христиан. Что–то менялось, что–то добавлялось или убавлялось, но многое оставалось и не отменялось. Этот год издания мы взяли специально, чтобы не было впечатления, будто Манифесты и Указы положили конец беззаконию.

Декларируя на весь мир многие свободы, не сделали основного — не пересмотрели уголовное и гражданское законодательство. И получалось: россияне, с радостью воспринявшие царское уверение, что отныне их не будут преследовать за уклонение от православия, искали и находили себе иные христианские Церкви — и снова подвергались штрафам, арестам, лишению всех прав состояния, ссылкам.

Буквально через несколько месяцев после выхода Указа от 17 октября 1906 г. и «Правил», приложенных к этому Указу, вышла в свет «Пояснительная записка Съезда отделившихся от православия сектантов–баптистов и евангельских христиан, состоявшегося в городе Петербурге в январе 1907 г. о желательных изменениях в статьях «Правил», приложенных при Высочайшем Указе 17 октября 1906 г.». Поправки предлагались по 23–м статьям. Обратим внимание на некоторые из них.

1. В «Пояснительной записке» задается вопрос: «Что такое исповедание веры»? Министерские чиновники требовали таковое от отделившихся от православия как условие для разрешения регистрации общин. Но, во–первых, единой формулы вероисповедания предложено и не было, а во–вторых, пытаться подогнать всех многочисленных инаковерующих (инославящих) христиан под какую–то одну формулировку — значит, породить вновь множество неприятностей.

2. В «Правилах» для каждой местности предполагался для проведения молитвенных богослужений христиан, вышедших из православия, «дом» или «помещение». Съезд обращает внимание, что это тоже уже создавало нежелательные инциденты, так как «дом» обозначался в единственном числе, а это давало чиновникам повод отказывать в признании существования других «домов» или «помещений», потому что потребность часто была не в одном только доме в данной местности. И люди, собиравшиеся на молитвенные богослужебные собрания, задыхались в буквальном смысле, потому что имели право находиться только в одном доме. Открывать же окна и двери было нельзя — продолжали ведь существовать статьи СЗРИ, которые преследовали за «возбуждение».

3. По «Правилам», все верующие обязаны были входить в состав общины, записываясь по метрическим документам. Это противоречило по крайней мере формальному духу Указа, объявлявшего свободу собраний.

4. На местах разного рода полицейские и административные чины по своему усмотрению решали: разрешать или закрывать молитвенные дома верующих. Съезд предлагал, чтобы спорные вопросы решались открытым законным путем — через суд.

5. «Правила» предписывали обязательно подпись пятидесяти лиц–учредителей. Съезд предлагал уменьшить эту цифру, так как не в каждом селе найдется столько человек, изъявивших желание взять на себя ответственность.

6. Обязательным условием — по «Правилам» — был возрастной ценз в 25 лет для лиц–учредителей. Съезд предлагал возраст в 21 год, когда человек признавался совершеннолетним.

7. Женщинам не разрешалось быть в числе учредителей. Съезд и это оспаривал. И лишь в Разъяснении МВД от 29 октября 1908 г. за № 22436 было дано согласие, что «женщины и члены одного и того же семейства не исключаются из числа лиц, которые могут подписывать заявление об образовании общин» [412].

«Пояснительную записку» подписали 64 человека, в числе которых были и юристы. Но не стоит благодушествовать и полагать, что правительство с охотой прислушивалось к пожеланиям неправославных христиан. Пересмотры законов, конечно, делались, но ведь «этим пересмотром и занялись те самые чиновники, которые прежде установили законы, нарушающие свободу веры» [413].

С. Мельгунов, процитировав статью 90 из СЗРИ (см. примеч. 207), рассуждает:

«Вызванный для беседы по вопросам веры, если вздумает чистосердечно и открыто говорить о том, как понимает он христианское учение, как понимает он заповеди Христа и Евангелие, может подвергнуться за это наказанию… Что же получается? Закон дозволяет переходить из одного христианского вероучения в другое; следовательно, православный, признавший правильным другое учение, может сделаться его последователем; тот же, кто дал сочинение, излагающее учение, не согласное с правилами господствующей церкви, будет подвергнут за это наказанию» [414].

Прежняя практика продолжалась. А. А. Соколов приводит почти дословно одну из статей СЗРИ и делает свое замечание: «Подлежит наказанию (арестом) так же и тот, кто принимает православного в свое исповедание по обрядам своей веры» (из Устава по иностранным вероисповеданиям); а за обращение в православие из других исповеданий правительство награждало ревнителей орденами» (см. примеч. 223).

Но может быть, все дело было лишь в том, что никакую машину нельзя в одно мгновение остановить? Может, законодатели просто не успели, не проявили расторопности, хотя и осознавали необходимость свобод для всех без лицеприятия?

В «Церковных Ведомостях» (1908, № 1) были опубликованы рассуждения о законопроектах, касающихся осуществления свободы совести; речь шла об Определении Св. Синода от 15–21 декабря 1907 года за №8198.

Вначале цитируется статья 70–я с напоминанием о наказаниях:

«Только одна господствующая церковь (православная) имеет право убеждать последователей иных христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере, а всякое совращение православных лицами других вер и препятствования принятию православия воспрещаются в караются уголовными законами — ст. 82, 33, 95 Уголовного Уложения» [415].

Затем Синод излагает свою позицию, рассуждая о Манифесте 17 апреля 1905 г.:

«По убеждению Св. Синода, предоставление всем вероисповеданиям одинакового права пропаганды тяжело отразится на многих слабых верою и некрепких волей, кои, поддавшись действию мер, предпринимаемых совратителями, могут оказаться потерянными для спасения… Посему Св. Синод… считает своей священной обязанностью настаивать на том, чтобы все существующие ныне в Российской Империи преимущества Православной Церкви были неизменно сохранены за нею и впредь, и чтобы право свободного распространения своего учения принадлежало только одной Православной вере, а всем остальным исповеданиям и вероучениям было дозволено принимать в свои недра лишь лиц, по собственному побуждению к ним приходящих. Сверх того, Св. Синод находит, что в целях наивящего охранения достоинства Православной Церкви и ее служителей от нападок, оскорблении и издевательств, в наше законодательство должны быть введены ясные и определенные постановления, карающие таковые действия, проявляемые как устно, в письме и печати, так и через посредство театральных и иных зрелищ» [416].

Эта цитата дает пищу для размышлений. Синод прямо признает, что многочисленные чада православной Церкви верой своей слабы и некрепки волей. Но что же мешало господствующей Церкви в течение девяти веков (!) укрепить своих пасомых в вере, так чтобы они могли и устоять в ней? Далее: Синод настаивает, что прозелитизмом имеет право заниматься только одна православная Церковь. А иные христиане? — К ним пусть приходят лишь те лица, которые хотят этого по собственному побуждению. Но кого это можно было привлечь насильно, да еще при враждебных законах? И главное — откуда должны были прийти обращаемые «по собственному побуждению»? Не из Персии же, конечно. Но если они из России, то это грозило нарушением Закона, ибо совсем нетрудно обвинить ту или иную неправославную христианскую общину в совращении из православия.

И кончается обширная цитата из Определения тем, что Синод предлагает ужесточить законодательство против инославящих Христа, доведя его до характера карательного.

Время было непростое: Россия потрясена революцией 1905 г. Последующие годы были, естественно, годами реакции. Население было политизировано достаточно сильно. Неправославных христиан просто вынуждали политизироваться. Испытывая на себе тяготы гонимых, они поневоле задавали себе «крамольные» вопросы и подпадали под обаяние лозунгов «свободы, равенства и братства».

Полезно привести еще одно положение из Определения Св. Синода:

«Св. Синод… находит нужным сохранить статью 140, возлагающую на губернские правления, при разрешении устройства церковных и молитвенных зданий инославных исповеданий, удостоверяться у православного епархиального начальства о неимении препятствий к дозволению упомянутых построек…» [417].

Нетрудно представить себе, чем отвечало епархиальное начальство на просьбу ненавистных сектантов разрешить строить молитвенный дом или переоборудовать жилой дом под религиозные нужды.

И сегодня: создается какой–нибудь «инициативный комитет» из числа воцерковленных лиц, и оные ходят по окрестным домам, в подробностях рассказывая жильцам, какие ужасные сектанты хотят построить свой храм в их микрорайоне.

«Мы ведь русские — православные»!

Составляются списки протестующих и передаются в органы власти. Все законно, народ решил? Кто–то сказал:

«Мы — европейские слова и азиатские поступки».

Есть еще в том Определении небольшая рекомендация:

«Сверх того Св. Синод признает необходимым… что нижние воинские чины православного исповедания в течение срока пребывания их на действительной воинской службе, не могут переходить в другие исповедания» [418].

Это тоже понятно: «святое воинство» должно быть послушным и бессловесным стадом, которое можно будет направлять на позорную бойню с иным государством (Япония, Германия) или на усмирение своего же народа, — ведь известно же, что господствующая Церковь благословляла и оправдывала всякое насилие. Об этом тяжело говорить, но ведь это — тоже наша история. И не для того ли нам сейчас так усердно показывают по ТВ многочисленные крещения в воинских частях? Но знают ли сограждане, что это происходит в силу соглашения Патриархии с Министерством обороны, МВД и прочими организациями? При этом нарушается Конституция РФ, провозгласившая нашу страну светским государством и гарантирующая равные права всем верующим, в том числе и военнослужащим.

В 1909 г. с 15 апреля по 4 мая в г. Киеве состоялся Всероссийский миссионерский Съезд. Естественно, одним из главных вопросов был вопрос о борьбе с инославными христианами, ибо институт миссионеров и был создан для этой цели. Съезд, как и положено всякому съезду, вынес свое Постановление за № 2130 (1909 г.) о мерах борьбы со штундо–баптизмом и пашковщиной. Напомним, что ни «штундо–баптизма», ни «пашковщины» в природе не было. Были православные, которые хотели жить по Евангелию, а уж какие ярлыки им навешивала господствующая Церковь, это другой вопрос. Процитируем из этого Постановления пункт «г»:

«Для предотвращения вредного влияния на православных баптистских «призывных» собраний рекомендовать миссионерам и их помощникам, где возможно, лично являться на эти собрания и опровергать сектантские нападки на Православную Церковь…» [419].

Это означало разрешение творить безобразия на молитвенных богослужениях означенных верующих (см. Приложение). Можно ли вообразить, чтобы в православный храм явился какой–нибудь баптист и стал бы вмешиваться в ход литургического богослужения, пытаясь переубедить верующих? Вообразить такое невозможно, тем более — осуществить.

Известный своим рвением миссионер В. Скворцов, о котором мы упоминали, в 1912 г. написал книжку «Миссионерский посох». Небезынтересно процитировать его пространные ссылки на законодательство:

«Церковь располагает одними нравственными средствами; что касается внешних и гражданских мер, то они суть дело Государево. Государство, дорожащее своим союзом с Церковью, по долгу принимает свои меры для ослабления разрушительной деятельности исповедников ереси».

И далее:

«Миссионерствующему пастырю, разумеется, подобает знать государственные узаконение о вере и Церкви. Таковые узаконения изложены в «Основных Законах Российской Империи» и в приложениях к ним — в «Уставе иностранных исповеданий» и в «Уставе о предупреждении и пресечении преступлений». По нынешним нашим Основным Законам, Православная Вера и Церковь признается господствующей (основные Законы» изд.1906 г. ст.63–66), и потому ей одной принадлежит право убеждать последователей иных христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения и веры. Евангелическо–лютеранской и другим инославным церквам повелевается воздерживаться от прозелитизма, им воспрещается прикасаться в делах веры к убеждениям совести последователей Православной Церкви и других вер и отвлекать их от своих» [420].

Перечисляя Постановления, Определения и Правила, касающиеся антисектантской миссионерской деятельности, Скворцов уделяет наибольшее внимание последним:

«Наконец — «Правила об устройстве внутренней миссии православной русской Церкви, утвержденные Св. Синодом 22–28 мая 1908 года» («Церковные Ведомости», 1908 г., № 22). Правила 1908 года являются последними по времени и имеют главное руководящее значение (курсив мой. — А.Б.) при организации миссионерского дела в епархиях. Соответственно всем этим синодальным распоряжениям, на миссионерствующего приходского пастыря (курсив мой. — А.Б.) лежит долг применения в его приходе совокупности следующих средств, способных создать сильное миссионерское воздействие на верных Церкви прихожан и на отступников:

1) Необходима для пастыря постоянная осведомленность о религиозных воззрениях местных сектантов, о личном составе их и бдительный надзор за ними, дабы они не занимались распространением своего лжеучения;

2) Должна быть точная запись лиц: рожденных в секте и совратившихся, с надлежащим сообщением о них сведений Епархиальному Начальству;

3) Церковная проповедь и внебогослужебные собеседования с положительным изложением и изъяснением прорекаемых отступниками истин веры, разбор сектантских заблуждений при внебогослужебных собеседованиях;

7) Внушать прихожанам, согласно слову Божию: всемерно удаляться от отступников, не посещать их молитвенных собраний и не принимать их к себе в дом (курсив мой. — А.Б.)» [421].

Всего 21 пункт.

Еще когда готовился Манифест 1905 г., первенствующий в Синоде преосвященный митрополит Петербуржский Антоний «удостоверил, что положение 1894 года не достигло тех результатов, которые поставлялись целью его издания. Между тем, в жизнь местного населения была им внесена значительная рознь, а иногда и открытая вражда между односельчанами» [422]. Спасибо владыке за честное признание. Победоносцев уже лежал в сырой земле, а миссионерский посох (лучше — меч?) делал свое дело, порождая кровавые междоусобицы. Не лучше ли было бы наводить порядок там, где это было действительно необходимо? —

«Св. Прав. Синод слушали: доклад Синод. Канцелярии следующего содержания: ввиду многочисленных за последнее время краж из церквей, г. Обер–прокурор Св. Синода, находя, что охрана церквей одними только церковными сторожами, без учреждения особых ночных караулов при церквях, является на практике мерою не вполне достаточною для достижения своей цели, входил в сношение с г. Министром Внутр. Дел, чтобы сельские общества непременно и обязательно охраняли церкви…» [423].

Это было еще в 1891 г., и в последующие годы «добрые христиане» только увеличивали число своих вандальских набегов на те храмы, где их самих крестили и венчали.

Но вернемся к Скворцову. Пастырь–инквизитор подчеркивает, что упомянутые им «Правила» являются последними и имеют главное руководящее значение. В чем же это руководящее значение? — В исполнении приходским священником все тех же полицейских функций слежки, доносительства и науськивания односельчан на инославных христиан. Впечатляет и концовка 7–го пункта — «отступников не принимать к себе в дом».

«Самым же важным мероприятием высшей церковной власти по делам внешней и внутренней миссии Церкви является, без сомнения, учреждение при Синоде, по определению от 13–16–го февраля 1908 года, Особого по этим делам Совещания» [424].

«Особое Совещание»! — большевикам не нужно было ничего придумывать. Задачами и целями Особого Совещания была более эффективная миссионерская работа до полного искоренения христианского инакомыслия.

«Односторонность прежней постановки ее (т. е. миссии до 1908 г. — А.Б.) сознавалась всеми: все миссии сосредоточены были в руках специальных миссионеров; участие православного прихода в миссионерском делании не было вовсе; участие же приходских священников хотя и требовалось, но оно было явлением скорее случайным, чем общим, а иногда и неудачным — по отсутствию апологетическо–полемической подготовки у священно–церковнослужителей, состоящих в зараженных религиозным лжеучением приходах» [425].

Суть этой фразы — в плохо скрываемом признании, что дела у батюшек шли не совсем ладно, хотя они, худо–бедно, все же кончали семинарии, а их оппоненты в оных не учились. И еще: если прежде односельчане не в каждом случае видели причину избивать своих родственников–инославных, то теперь весь православный приход должен был участвовать в «миссионерском делании». И под пьяную руку это проходило безнаказанно.

Св. Синод издал эти «Правила» в 1908 г. Сделаем из них извлечения:

«I. Народно–приходская миссия

1) В церковной народно–приходской миссии принимают участие церковно–приходские попечительства, приходские советы, кружки ревнителей Православия, миссионерские братства и другие подобные приходские учреждения;

6) С согласия священников смежных зараженных религиозными лжеучениями приходов, члены названных приходских учреждений могут посещать и их приходы, где, совместно с тамошними членами, ведут под наблюдением священников частные беседы как с православными, так и с заблудшими (всего 11 пунктов).

II. Пастырско–приходская миссия

10) Священникам заботиться об учреждении в своем приходе обществ для борьбы с пьянством и другими пороками, распространенными в народе, дабы сама жизнь православного населения могла благотворно влиять на заблудших (всего 11 пунктов). (Как же так называемые сектанты умудрялись стать трезвенниками без учреждения у себя «обществ»? — А.Б.).

III. Специальная миссия и специальные миссионеры

а) уездные миссионеры,

б) епархиальные миссионеры (12 пунктов),

в) епархиальный миссионерский совет.

IV. Внеепархиальная миссия (для иноверных и язычников)» [426].

24 ноября 1910 г. на обсуждение в Государственной Думе было внесено заявление № 113 за подписью 45 членов–депутатов. Это был запрос министру внутренних дел по поводу издания Циркуляра этого Министерства от 4 октября 1910 г. за № 9623 «О богослужебных собраниях сектантов». Циркуляр был лоббирован правящей Церковью, представители которой составляли большинство в Думе третьего созыва, которую по праву называли «богомольной». Для справки:

«В III думу было выбрано от духовенства 47 человек.., а от многомиллионных масс крестьянства — 89. Делегаты от духовенства в значительной части представляли церковную иерархию — епископов, членов консисторий, миссионеров и т.п. Рядовых священников было избрано лишь 22 человека» [427].

В этом Циркуляре [428], подписанном Ал. Харузиным, содержалось так много положений, находящихся в противоречии с Манифестом 17 апреля 1905 г. и Указом 17 октября 1905 г., что депутаты вынуждены были расписать все по пунктам. Приводим в извлечениях:

«Надлежит, отменив положение 1894 г., ясно выразить в Законе, что Правительством признается за русскими сектантами право на существование с распространением на него и тех прав о веротерпимости, которые установлены для старообрядцев.

… точно так же право совершения общественных богомолений должно быть предоставлено всем (кроме изуверных) сектам и толкам без различия вероучения.

… Никакого законного обоснования не имеет и разделение сектантов на полноправных и неполноправных в зависимости от обладания разрешенными храмами или молитвенным местом. Такое разделение прямо противоречит ст. 10 Высочайшего Указа 17 апреля 1905 г., которая устанавливает свободу богослужения как в постоянных помещениях, так и в частных домах».

В новом Циркуляре устанавливалось, что публичные собрания сектантов, посвященные чтениям и собеседованиям по религиозным вопросам, происходят «с разрешения, в каждом отдельном случае, местного губернатора», что явно нарушало «Временные правила» от 4 марта 1906 г., которые не содержат в себе никаких специальных указаний о публичных собраниях, предметов коих являются религиозные вопросы.

Циркуляр постановлял, что молитвенные или богослужебные собрания для несовершеннолетних, хотя бы они принадлежали к семействам сектантов, разрешаются по особым ходатайствам в МВД.

Ни в Законе 17 апреля 1905 г., ни в других законодательных актах не установлено, чтобы для участия в общественных богослужениях требовалось совершеннолетие; не имеется в Законе никаких оснований и для предоставления министру внутренних дел права разрешать или не разрешать такие собрания.

Заканчивается данное заявление 45 депутатов вопросом:

«Какие меры намерен принять министр внутренних дел Столыпин для прекращения незакономерных действий властей?»

Циркуляр произвольно делил сектантов на полноправных и на неполноправных, причем всех их поставил в заведомо неравные условия по сравнению со старообрядцами. Ведь последние имели свои храмы и молельни, которые в течение длительного времени были российским законодательством запечатаны, а после 1905 г. их распечатывали, т. е. открывали. У сектантов же не было ни храмов, ни молелен — им их просто не разрешали строить. Циркуляр поступил очень просто — к чему усложнять вопрос: старообрядцы имели какой–никакой храм — значит, они полноправные, а сектанты, соответственно, неполноправные из–за отсутствия у них молельных домов.

Циркуляр предписывал: если хотите, чтобы на вашем собрании были несовершеннолетние, нужно для этого особое разрешение МВД. И вообще, по Циркуляру, молитвенное собрание — это то же самое, что и светское публичное собрание, и на проведение каждого такого богослужения нужно было получить разрешение от губернатора.

По прочтении этого Циркуляра создается впечатление, что Столыпина просто «подставили», потому что, хотя документ и исходил из МВД, подписал его директор Департамента духовных дел Ал. Харузин; это следует из приписки: «я признал необходимым издать особые правила» — и подпись.

В преамбуле прямо признается, что до 1910 г. «собрания сектантов, не регулированные никакими постановлениями (курсив мой. — А.Б.), вызывают на местах многочисленные недоразумения».

Молитвенные собрания так называемых сектантов всегда проводились в свободной форме, а не в строго канонической, как в православных храмах. На этих богослужениях инославных христиан вполне могли обсуждаться какие–либо текущие вопросы (разумеется, не «о сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне» — по Пушкину), да и собственно проповеди носили довольно свободный характер. Верующие приходили на молитвенные собрания со своими болями и переживаниями по поводу притеснений и гонений со стороны духовных и светских властей. Собственно, в этом и заключался первохристианский обычай, а не в строго регламентированных обрядовых действиях.

Тем не менее именно эту самобытную творческую христианскую свободу и назвали несанкционированными публичными собраниями.

§ 1. «Молитвенные и богослужебные собрания разрешаются беспрепятственно. Но это только в том случае, если община имеет официальное разрешение на проведение указанных собраний в конкретном помещении». Но все ли могли иметь специальные помещения по бедности общин или из–за препятствий построить таковые, чинимых местным епархиальным начальством? — Вспомним, как по всевозможным Положениям нужно было испросить разрешение у этого начальства.

§ 2. «Если молитвенные и богослужебные собрания совершаются вне таких разрешенных домов, то всякий раз для проведения отдельного собрания община обязана за две–три недели (в зависимости от губернии или края) подавать заявление». Если учесть, что инославные христиане, как и положено христианам, совершали богослужения обязательно в каждый воскресный день во славу о воскресшем Христе, то легко представить, что выставленные требования были заведомо невыполнимы.

§ 3. «Не допускается устройство… собраний.., не имеющих характера собственно богослужений». А какой должен быть характер собственно богослужения? Ясно, что не по православным канонам, — на то это и инославные богослужения. Там была живая русская речь и свобода общения. Кстати, после упомянутого Съезда в Киеве в Постановление вставили: в) «для противодействия вредному влиянию на православных простой и доступной (курсив мой. — А.Б.) для понимания проповеди баптистской предписать духовенству так же приближать к пониманию простого народа язык своих поучений, а для наилучшего понимания богослужебного языка стараться соблюдать ясность и отчетливость в чтении и пении» [429].

Денежных сборов на нужды общин или в помощь нуждающимся делать не дозволялось. То, что «милосердие» — понятие исконно христианское, Департамент духовных дел, видимо, не знал. Кроме того, следует уточнить, что эти многочисленные общины жили (и до сих пор живут) только за счет добровольных сборов, ибо ни за какие требы денег там не брали, поскольку считали это грехом, симонией, т.е. торговлей духовными дарами.

§ 4. Местная административно–полицейская власть назначала компетентное ответственное лицо для обязательного присутствия на таких молитвенных и богослужебных собраниях, дабы следить, чтобы «на собраниях не происходило поругания или поношения догматов, обрядов и установлений Православной церкви…» [430].

Итак, должностное лицо внимательно следит за ходом богослужения. Но присутствующие верующие — вчерашние православные. Если бы все догматы, обряды и установления православной Церкви их устраивали, то они и продолжали бы находиться в ней. Но вот они теперь знают из чтения Евангелия, что четвертой ипостаси Божией нет, а есть только исповедуемая в Апостольском символе веры три–ипостасность Бога: Отца, Сына и Святого Духа. К Марии, матери Иисуса, они должны относиться с благоговением, но почему она Царица Небесная? Из подобных составляющих складывалось инославное христианское понятие, и вопрос этот — богословский, а не административно–полицейский. Тем не менее обязательно присутствующий блюститель порядка мог закрыть собрание, если ему не понравится смысл богослужения. А если подобное повторялось, то следовало привлечение к уголовной ответственности по ст.73, 74, 90 Уголовного уложения.

Если учесть, что в проповеди инославных христиан могли иметь место суждения не только о неправомочности четвертой ипостаси как ереси, но и о других многих спорных вопросах, то возможностей у должностных лиц для придирок было предостаточно.

§ 5. Если же в молитвенном собрании потребовалось сделать какое–либо сообщение, прочитать что–то по религиозным вопросам (а где для верующих была еще такая возможность?), то в каждом отдельном случае следовало обратиться предварительно к губернатору (начальнику области, градоначальнику), причем принимая все условия, оговоренные для публичных собраний. Так что если сосланный за религиозные убеждения член Церкви прислал письмо, в котором пишет общине о своих мытарствах, то для прочтения этого письма на молитвенном собрании нужно было испросить разрешение губернатора, а даст ли он просимое — это еще вопрос.

§ 6. Если общине понадобилось (по причине, к примеру, большого стечения народа) провести богослужение под открытым небом, а при этом всегда — и неизбежно — присутствовали несовершеннолетние дети верующих, то общине надлежало ходатайствовать по сему случаю перед МВД.

В примечании к § 2 «Правил» поясняется, что власти вовсе не намерены препятствовать в проведении богослужений той общине, в которой менее 25 человек. Нужно только написать заявление в местную полицию, что собрания будут проводиться постоянно в таком–то помещении, — и все будет хорошо, молитесь на здоровье. Но всегда ли та или иная семья могла предоставить возможность постоянно собираться в ее жилище? Получается, что у верующих не было возможности свободно собираться в удобном для них месте.

И. С. Проханов, один из руководителей евангельских христиан, издал тогда книжку под названием «Закон и вера», своего рода справочник, где собрал все возможные спорные вопросы, отравлявшие и без того нелегкую жизнь инославных христиан. Подробно о ней — в Приложении.

Однако вернемся к Заявлению 45 депутатов. Они напоминали: для чего–то существовал же Манифест 1905 г. и последовавшие за ним «Временные правила» от 4 марта 1906 года, которые хотя бы формально не ограничивали права и свободы верующих граждан. Но, видно, «жалует царь, да не жалует псарь». Циркуляр так и не был отменен — не зря же третья Дума была «богомольной».

Так что оставалось в силе всё, о чем мы говорили, и многое другое вроде:

«Не могут быть выдаваемы местной администрацией какие–либо особые разрешения на объезды проповедниками общин или молитвенных собраний, так как подобного рода разрешения неминуемо будут приняты как способствование проповеди вне сектантской среды… Очевидно, не может почитаться дозволенной раздача приглашений на молитвенные собрания сектантов среди лиц, данной секте не принадлежащих, или какого–либо иного рода призыва на сектантских богомольно–призывных афишах, плакатах и т. п.» [431].

Если вспомнить, как рекомендовалось, по правилам внутренней миссии, не справляющемуся со своими делами местному батюшке присылать подмогу, то так называемым сектантским проповедникам разрешения на посещение общин, нуждающихся в помощи, «не могли быть выдаваемы». И эти же запреты были в советское время.

Тот же Проханов опубликовал в 1913 г. «Записку о правовом положении евангельских христиан, а также баптистов и сродных им христиан в России», где писал:

«Известно из положительных фактов, что лицам, состоящим на государственной службе и желающим перейти в вероисповедание евангельских христиан, заявляется, что они в случае перехода должны будут оставить службу» [432].

Что такое «оставить службу», подробно опишет в своем докладе в Государственном Совете сенатор А. Ф. Кони.

В 1911 г. Государственный Совет собирался несколько раз (4, 5, 9, 11, 16 ноября) для обсуждения законопроекта «О переходе из одного исповедания веры в другое». После фанфарно прозвучавшего дарования свобод прошло, как видим, уже шесть лет, а воз стоял на том же месте. В Совете выступал с речью адвокат и обер–прокурор Департамента по уголовным кассационным жалобам, академик А. Ф. Кони. Этот высококвалифицированный специалист по вопросам права, сам православный, в законодательных делах был беспристрастен и тверд. Достаточно вспомнить его позицию в знаменитом процессе Веры Засулич, когда он, председатель окружного суда г. Санкт Петербурга, выдержал натиск ряда сановных чиновников и даже императора. Поэтому мы позволим привести здесь довольно большие выдержки из его выступления, чтобы еще раз подчеркнуть: годы шли, а улучшений в вопросах свободы вероисповеданий почти не было.

«Я не буду долго утомлять ваше внимание, господа, члены Государственного Совета, говоря по вопросу об отклонении настоящего законопроекта, каковое предлагается с двух сторон. С одной — его считают нужным похоронить как декларацию и вывеску (в вашей комиссии еще упоминалось как о декорации и декламации) «так называемой и какой–то свободы совести», делаемую без всякой надобности. Но выражение «свобода совести» употреблено в Высочайшем Манифесте 17 октября 1905 года, в силу которого мы все собраны здесь, а то, что называется теперь декларацией, помещено в этом Манифесте не как громкое слово, лишенное внутреннего содержания, а как общее, основное руководящее положение, подробности и выводы из которого еще подлежат дальнейшей разработке» [433].

«Как основание к отклонению проекта указывается на то, что, воспроизведя без надобности, основное положение Указа 17 апреля 1905 года о ненаказуемости отпадения от православной веры, этот проект как бы призывает к этому отпадению… К чему это желание, чтобы закон — и какой важный закон! — стыдливо прятался в тени неизвестности? Законодатель должен действовать с открытым забралом, прямодушно, без уклонений и без задней мысли высказывая то, что он признает нужным. Ему советуют не быть откровенным, ему внушают здесь смущенное умолчание о том, что ему поручено разработать указанием с высоты Престола! Такие вопросы, как о свободе вероисповедания, нельзя затушевывать или запихивать куда–нибудь в дальний уголок свода законов и помещать, например, в 14 том, — в устав о предупреждении и пресечении преступлений, между уставами о ссыльных и законами об азартных играх, пьянстве и непотребстве. Эти вопросы, путем недоговаривания, нельзя ставить так, чтобы недоумевающие обыватели не знали, на что они имеют право, и, для разрешений сомнений о пределах свободы своей совести, вынуждены были обращаться к подпольным советчикам и мелким ходатаям по делам, подвергаясь всякого рода злоупотреблениям и подчиняясь всевозможным истолкованиям» [434].

«…Казалось бы, что, считая Церковь тесно и неразрывно, в бытовом и историческом отношениях, слитою с государством, нельзя возражать против коренных начал веротерпимости, выраженных в указанных здесь неоднократно Манифесте и Указе, которыми признаны новые начала раскрепощения совести, совместимыми с положением православной Церкви в русском государстве. Да и что доказывают все эти экскурсии в область отдаленной истории, эти сочувственные оглядки назад, на XV и XVI века с их нетерпимостью к инославию, на еще более отдаленные времена, когда отступников от веры отцов побивали камнями? На этих камнях ничего построить нельзя» [435].

«Позвольте привести слова, указывающие на то, что не стеснением свободы совести, а внутреннею самодеятельностью может быть крепка и сильна православная Церковь: «Нужно для вразумления заблудших, кроме церковного слова, и церковное дело: «сия подобает творити и онех не оставляти». А, между тем, именно общего церковного дела, общецерковных интересов у нас вовсе и нет. Нет их не только среди инородцев, но и среди русских: поэтому у нас и происходит распадение церковного общества во все стороны». Это говорит не поверхностный наблюдатель жизни, а епископ Андрей, на страницах органа братства Св. Гурия» [436].

«Отклонение проекта предлагается, с другой стороны, путем предложения А. С. Стишинского, принятие которого свело бы весь вопрос о свободе совести на ничто, превратив его в вопрос о принуждении совести!

Я затруднялся поверить своим глазам и ушам, когда услышал об этом предложении и прочитал его. А. С. Стишинский желает, чтобы отпавший от православия и принявший другое христианское вероисповедание (выделено Кони. — А.Б.) утрачивал право поступления на государственную службу и, если отпадение совершилось, пока он состоит на службе, то подлежал бы увольнению.

Иными словами, он желает возвращения назад не только за Манифест 17 октября и Указ 17 апреля 1905 года, но и за постановления свода законов 1857 и 1832 годов, ко времени той нетерпимости, от которой отказывались в России уже в XVIII столетии» [437].

«…И затем — что значит утратить право поступления на государственную службу? Ведь это значит — утратить всю свою рабочую молодость, все права, приобретенные годами учения, все знания, достигавшиеся трудом, о применении которых в пользу общества и на благо общества мечтается всякому любящему свою родину. Наконец, по отношению к поступлению в привилегированные учебные заведения — это значит утратить права, приобретенные служебными заслугами родителей. И за что? За то, что по убеждению своей совести и разделяя возвышенное воззрение, выраженное в Высочайшем Указе 17 апреля молодой человек, неравнодушный к вере, переместился из одной области христианства в другую! Потом — что значит увольнение отпавшего от службы? По статье 65 Уложения о наказаниях увольнение от службы есть служебное наказание и очень сильное. Прежде всего, это — потеря права на пенсию, т.е. нарушение договора государства с поступающим на службу лицом, которому, в случае беспорочной службы, обязанности коей изложены в присяге, обеспечивается кусок хлеба на старости, за отданные и потраченные безвозвратно годы и силы..» [438].

«В какой стране и в какое время выражается это желание? В России, накануне празднования столетия 1812 года, столетия нашей Отечественной войны, на священных страницах летописи которой, наряду со славными русскими именами записано, например, имя инославного Барклая–де–Толли, так трогательно воспетого Пушкиным; в стране, где министрами финансов были лютеране Канкрин, Рейтерн и Бунге, где русскую науку озарил своими трудами знаменитый Бэр, где в тюремном деле светит человеколюбец католик–доктор Гааз, которому Москва только что поставила памятник!..» [439].

«… Скажу больше: принятие этого предложения (А. С. Стишинского. — А.Б.), твердо надеюсь, не случится, заставило бы вспомнить один из бессмертных образов Шекспира. На руке леди Макбет есть несмываемое пятно; — но такие же пятна бывают и на законодателе, забывшем о своих целях или превратно их понимающем. Таким пятном, в глазах потомства, явилось бы принятие предложение А. С. Стишинского…» [440].

В нынешние дни руководители инославных христианских Церквей снова ходят по дантовым кругам отделов юстиции, для чего им уже приходится нанимать квалифицированного юристов, ибо в различных хитросплетениях Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях», принятого в 1997 г., простому смертному не разобраться. И православная Церковь порождает этим напряжение, ибо Закон этот лоббировала она.

Приведем еще цитату:

«В государственной и общественной жизни есть область, в коих гражданин должен, становясь дееспособным и правоспособным, знать не то, что он может сделать, не то, в чем он не встретит препятствий, и не то, что, вероятно, дозволено, потому что прямо не воспрещено, — а то, что принадлежит ему как право. Поэтому законным проявлением совести и трактуются в западных законодательствах как право (выделено Кони. — А.Б.), а не как дозволенная возможность (выделено Кони. — А.Б.)… Поэтому наряду с упоминанием о праве (выделено Кони. — А.Б.) перехода, представляется необходимым указать и на свободу (выделено Кони. — А.Б.) его и тем устранить возможность предположения, что осуществимость этого права может быть обусловлена какими–либо дальнейшими ограничениями, не заключающимися в самом определении его содержания» [441].

Дальнейший ход тех тревожных лет показывает, что ясное и здравое правосознание не вмещалось в мышление «богомольной» Думы, которая, конечно же, стояла на своем: «запрещать и не пущать». Да и в самом Государственном Совете были не одни только светские стишинские:

«Выступая в ноябре 1911 года в Государственном Совете против законопроекта о свободе совести, варшавский архиепископ Николай и новгородский архиепископ Арсений заявили, что задача православной Церкви — обрусить и оправославить все нерусское и неправославное» [442].

Заметим, что это было не частное мнение, его высказали перво–иерархи, выражая точку зрения Синода. В этих словах слышна плохо скрываемая надежда политическими методами осуществить то, чего не могли сделать сугубо христианскими увещеваниями. Тревога сенатора Кони была обоснованной:

«Нам было сказано, что Церковь, в некоторых случаях, допуская свободу совести, тем не менее имеет в виду и политические соображения, которые могут эту совесть ограничивать. Господа, я думаю, что это опасная точка зрения: соединение политики и веры всегда приводило к дурным результатам. Дело в том, что это — как в дружбе: в дружбе никогда не бывает одинаково равноправных людей, — всегда один подчиняется, а другой господствует. То же и в такой дружбе между верой и политикой: там где Церковь подчиняет себе политику, там мы знаем, во что это вырождается: это вырождается в инквизицию; там, где политика подчиняет себе Церковь, — там, Церковь обращается в полицейское учреждение и несет службу городового в защиту веры…» [443].

Итак, снова слово «инквизиция». Думается, в России был некий симбиоз: вроде бы не папа стоял над государством, но нельзя сказать, что и православие не имело голоса; взятый нами материал из отечественной истории наглядно показывает, что до синодального периода у православия были нескрываемые желания господствовать над государством, чему и вынужден был положить предел Петр I. В последующие времена Синод был инициатором всех законов, секретных циркуляров, ведомственных разъяснении с грифом «печатанию не подлежит», которые были направлены на борьбу… с христианами же, только находящимися вне православной ограды. Даже в упомянутых нами законах черным по белому прописывалось, что речь идет о христианских, а не мусульманских, к примеру, вероисповеданиях. И разве уже не в наше время было опубликовано открытое письмо «Союза психиатров России», где выражалось возмущение тем, что психиатрию снова хотят сделать орудием борьбы с инакомыслием… религиозным? Кто не православный, тому соответствующую медицинскую статью.

Грешно было бы делать вид, что после манифестов и указов ничего не изменилось. Что–то изменилось, но только «что–то», потому что законы из СЗРИ и все дополнительные законы против инакомыслия (инаковерия) никто не отменял. Правило юриспруденции незыблемо: закон теряет силу, когда он прямо отменен соответствующим законодательным актом. И Бонч–Бруевич уже после 1905 г. писал:

«Чем дальше в лес — тем больше дров». Чем дальше от 1905 года, тем аппетиты реакции все разрастаются. От случая к случаю можно было бы исписать целые томы, рассказывая о современном преследовании сектантов… Преследования эти разливаются по всей России. Нельзя ли здесь усмотреть признак продуманной, совершенно определенной системы действия? И мы думаем, что никак нельзя иначе ответить, как утвердительно… Уничтожить всякое проявление свободного духа, загнать его в подполье, — вот непосредственная задача, явная цель современного режима.

Сколько еще может продолжаться такая политика, подтачивающая все живое и сильное в стране, глушащая все, начинающее подниматься и расти, и дающая простор только самым отсталым элементам народа и общества?» [444].

Думается, небезынтересно привести здесь хотя бы вопросы, которые возникали в многочисленных христианских общинах по причине чинимых на каждом шагу препятствий и притеснений со стороны духовных и светских властей. Приведем их из книги–справочника «Закон и вера», составленной И. С. Прохановым [445].

«1.0 Циркуляре от 4 октября 1910 года (текст);

2. Что нужно делать человеку, отделившемуся от православия, если он хочет устроить религиозное собрание?

3. Что нужно делать, если власти не разрешают религиозных собраний, потому что нет легализованной общины?

4. Как надо понимать ограничение в 25 человек для устройства собраний?

5. Что надо понимать под постоянным помещением?

6. Как понимать нужно ограничения для сборов (денежных. — А.Б.) в общинах?

7. Кто разрешает сборы добровольных пожертвований?

8. Может ли полиция установить у входа в собрание стражу, чтобы не допускать в него православных?

9. Могут ли власти закрывать собрания из–за того, что в них присутствуют православные или приезжие сектанты?

10. Что нужно делать, если власти запрещают проповедовать в собраниях проповедникам приезжим?

11. Могут ли власти запретить кому–либо из нововерцев ездить по России, посещать общины и проповедовать в них?

12. Что нужно делать, если власти кого–либо вышлют или подвергнут какому–либо административному наказанию за собрания или за какое–либо другое дело религиозного характера, опираясь на «Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия»?

13. Что нужно делать в случаях, когда кого–либо постигнет какое–либо стеснение за веру и когда все обращения к местным властям остаются тщетными?

14. Что нужно делать, если кто–нибудь хочет выйти из православной церкви?

15. Какие правила существуют кроме Высочайшего Указа 17 апреля 1905 г. для руководства при отказе от православия?

16. Какой порядок отчисления от православной церкви на основании всех этих законов и правил?

17. Может ли губернатор требовать от лиц, отпадающих от православия, указания своего духовного отца?

(По непонятным причинам отсутствует пункт 18–й).

19. Могут ли власти требовать от лиц, отчисляющихся от православия, представления их метрических свидетельств?

20. Нужно ли при отчислении из православия указать какую–либо общину или какое–либо лицо, к которому отчисляющийся присоединяется?

21. Может ли полиция возбуждать стеснения из–за того, что прошение об отчислении от православия написано на печатном бланке?

22. Может ли неувещание духовенством служить причиной к его (сектанта. — А.Б.) отчислению?

23. Могут ли власти возражать против избранного общиной наименования?

24. Может ли кто–нибудь принуждать человека к исключению из православия?

25. Может ли наказываться переход из секты в какое–либо ино–славное вероисповедание?

26. Что нужно делать, если кто–либо переходит, скажем, в общину евангельских христиан не из православия, а из лютеранства?

27. На основании какого закона устраиваются и легализуются (узаконяются) общины?».

Если мы знаем, как трудно сейчас чего–либо добиться в чиновных кабинетах даже при знании своих прав, то каково же было тогда неграмотным по большей части людям? «Кто захочет переменить веру, тот должен предварительно испросить разрешение губернатора, а губернатор, прежде чем давать разрешение, должен навести точные справки, почему желающий переменить веру православную на другую хочет это сделать, — нет ли здесь подговора с чьей–либо стороны, подкупа или чего–либо другого, добровольно ли он оставляет православие и т.д.» [446].

Но, видно, такова была «материнская любовь», что от нее бежали даже при всех чинимых препятствиях. Вот что писал А. Карташев:

«Там русское население (в Белоруссии, Литве, Волыни, Подолии, Холмщине. — А.Б.), искалеченное историей, сложилось в пестрые, колеблющиеся группы между двумя культурами и исповеданиями. Там было много подневольных православных, жаждавших втайне костела или унии. Теперь они сбрасывают маску лицемерия и… десятками тысяч приписываются к костелам. Пустеют целые приходы. Православие переживает громадный кризис и вынуждает напрягать все наличные ресурсы на самозащиту» [447].

Относительно самозащиты — вопрос спорный, но политика насильственного насаждения православия неизбежно давала свои плоды.

Даже внутри православного ведомства открыто проявлялись протесты; петиции и забастовки задели даже женские епархиальные училища.

«20 ноября Св. Синод по поводу коллективных заявлений воспитанниц некоторых епархиальных женских училищ объявил, что… «преобразование епархиальных женских училищ признано неотложно необходимым и будет произведено по получении соображений на этот предмет от советов епархиальных училищ» [448].

В те годы князь Евгений Трубецкой писал:

«Какие нравственные силы может противопоставить наш духовный департамент полиции? Все, что делается за последнее время нашей иерархией, свидетельствует о полном угасании в ней Духа Божия — «о мерзости запустения в месте святом» [449].

Что можно сказать утешительного, когда — не в 1894 г., а в 1909 г. — профессор М. Красножен в своем исследовании обращал внимание на продолжающееся законотворчество:

«Св. Синод, по определению от 12–17 июля 1907 года за № 4352, разъяснил, что смешанные браки православных с раскольниками и сектантами могут быть разрешены лишь в том случае, когда лицо, ищущее брака с православным, принадлежит к таким раскольническим толкам и сектам, которые исповедуют Господа Иисуса Христа истинным Сыном Божиим, Искупителем мира, и принимает водное крещение, правильно совершенное и неповторяемое…» [450].

Все ли усмотрят что–либо недоброе в приведенном извлечении? И жениха, и невесту может объединять их общее исповедание веры христианской, и все же обряд бракосочетания священник не совершит, если жених или невеста (в зависимости от конкретного случая) крестились не «так», как нужно. Евангелист или баптист, к примеру, крестится посредством полного погружения в воду, ибо это, по апостолам, символически изображало погружение в могилу, некое, в духовном смысле, умирание вместе со Христом для зла этого мира, и одновременно выход из воды — как воскресение для жизни духовной. Но священник мог возразить, что подобное крещение — «неправильно совершенное», а повторить его невозможно. А может, погружение — это правильно; но сколько раз вас погружали — один раз или три? Это, по мнению священника, настолько важно, что брак может и не состояться, хотя вы и верите одинаково по всем членам Апостольского символа веры.

После дарования так называемых свобод была опубликована «Записка Союза ревнителей церковного обновления», в который входили несколько десятков петербургских священников:

«На официальную Церковь установился взгляд не как на носительницу света и вечной истины, а наоборот — как на источник мрака и вражды в отношении ко всякому светлому, свободному, прогрессивному движению. Поэтому Церковь все более и более теряла свой авторитет над живыми силами, которые плотно организовались вне Церкви…

…Таким образом вышло, что и современное движение в русском народе к гражданской свободе и общественному благоустроению и возникло, и развивалось, и продолжает себя проявлять помимо Церкви, даже в прямом антагонизме с Церковью» [451].

Будущий богослов и священник профессор С. Булгаков в те годы писал:

«Вековые преступления против свободы совести тяжелым свинцом лежат на исторической совести русской Церкви, и надолго еще само слово «церковь» будет вызывать ассоциации о суздальских тюрьмах, синодских посланиях, темных деяниях «миссионеров» и т. п.» [452].

Профессор не только сетовал, но и предлагал верующим россиянам не уходить во внутреннюю духовную жизнь, но проявлять себя в общественно–политической жизни, ибо у Церкви, по словам Вл. Соловьева, должна быть и социальная сторона ее служения:

«…Мало одних усилий личного усовершенствования и душеспасительства, но необходимо воздействие и на общественные формы и на внешние отношения людей между собой, необходима не только личная, но социальная мораль, т. е. политика» [453].

Мы ранее бегло упомянули о священнике Гр. Петрове, которого подвергли церковному суду. Это дело широко обсуждалось.

«Священник о. Григорий Петров — очень крупная общественная величина. В его лице счастливо сочетались выдающиеся литературные дарования, редкий публицистический талант и блестящие ораторские способности. Многочисленными брошюрами, вышедшими из–под его пера, зачитывались все, кто стремился слышать и знать живое слово и свежую мысль, его газетные статьи били по нервам и заставляли вместе с ним плакать, негодовать и возмущаться, а когда он выступал с лекцией или докладом, залы и аудитории не могли вместить всех желающих слышать воодушевленного оратора, всегда умевшего заинтересовать публику и придать очень скучной, по–видимому, теме жизненный интерес. Его знала вся Россия и не только Россия: его имя хорошо было известно и на Западе» [454].

Так вот, этого священника указом Петербургской духовной консистории от 10 января 1907 г. за № 16 приговорили (без суда, без следствия, без вызова самого обвиняемого — см. примеч. 217):

«1. Послать священника Григория Петрова в Череменецкий монастырь с запрещением священнослужения в клиросное послушание…

2. Воспретить священнику Петрову его вредную публицистическую деятельность с обязательством не предпринимать впредь никаких литературных занятий без особливого разрешения Епархиального начальства…»

Автор брошюры, имя которого не сохранилось, спрашивает: «В каких духовных законах предусмотрено право консистории на духовное скопчество? Древность и средневековье знало вырезывание языков… Даже Арию и Несторию не были заграждены уста. Речи Златоуста метили в самое императрицу. Его ссылали, но не лишали права писать» [455].

Именно по адресу таких интеллигентных людей высказывался небезызвестный иерарх Антоний Храповицкий: «Лучше пустить на церковный собор обитателей тюрем, чем представителей современной интеллигенции» (стенографический отчет Государственной Думы, созыв III, сессия 3–я заседание 17 февраля 1910 г.) [456]. Что ж, пожелание иерея исполнилось через 7 лет: обитатели тюрем поменялись местами с интеллигенцией, но чем это обернулось для самого Храповицкого и иже с ним?

Кстати, о Думе. Специальным законом устанавливался особый имущественный ценз, точнее — земельный, благодаря которому легче было проходить в депутаты духовенству, отчего третья и четвертая Думы имели такое большое количество клириков и первоиерархов. Они же в слепоте своей вели Россию к пропасти. Когда в 1909 г. представители правых партий подготовили законопроект о свободе совести, откровенно говоря, что «пусть лучше будут евангелисты, чем социалисты, пусть лучше читают Евангелие, чем «Капитал», — то этот законопроект был отклонен с подачи членов Государственного Совета епископа Варшавского Николая и епископа Новгородского Арсения (это они в 1911 г. призывали всех оправославить и обрусить) [457].

Когда была распущена еще первая Дума из–за того, что в ней оказалось слишком много прогрессивных священников, последними было опубликовано и «Воззвание», которое еще называли Выборгским, потому что в г. Выборге происходило его редактирование:

«…Но прежде всего мы желали издать закон о наделении землей трудящегося крестьянства, путем обращения на этот предмет земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских и церковных…» [458]

(см. примеч. 41, 42).

Как видим, среди духовенства, по преимуществу низшего и среднего, были лица, имевшие здравые взгляды.

«Отвратительная казенщина полицейско–крепостнического самодержавия вызвало недовольство, брожение и возмущение даже в среде духовенства.

Как ни забито, как ни темно было русское православное духовенство, даже его теперь пробудил гром падения старого средневекового порядка на Руси. Даже оно примыкает к требованиям свободы, протестует против казенщины и чиновнического произвола, против полицейского сыска, навязанного «служителями Бога» [459].

«Наличность либерального, реформаторского движения среди некоторой части молодого русского духовенства не подлежит сомнению: это движение нашло себе выразителей и на собраниях религиозно–философского общества, и в церковной литературе. Это движение получило даже свое название «новоправославное движение» [460].

Конечно, и в этой среде большевики пытались заполучить сторонников своих идей: «Брожение среди духовенства, стремление его к новым формам жизни, выделение клерикалов, появление христианских социалистов и христианских демократов, возмущение «иноверцев», сектантов и т.д., — все это играет как нельзя больше на руку революции» [461].

«Писатель С. Гусев–Оренбургский, бывший в конце XIX в. священником и снявший с себя сан, в своих повестях и рассказах говорил о появлении демократических настроений у молодых священников» [462].

Надежды на церковные реформы не оправдались, консервативные силы взяли верх, да и Николай II не решился созвать Собор. Из доклада бюджетной комиссии Думы:

«Изучение докладов Синода открывает постоянно повторяющиеся недочеты, показывающие, что реформы, даже одобренные Предсоборным Совещанием и отчасти самим Синодом, не были проведены. Церковная администрация находится в таком же архаическом состоянии, как и раньше, и общее положение Церкви продолжает быть в высшей степени неудовлетворительным и даже безнадежным» [463].

Но насколько не хватало духовных сил на внутреннее возрождение, настолько же хватало инквизиторства для гонений своих же священников. Мы находим многочисленные «дела» о «противоправительственной деятельности» батюшек различных епархий: Донской [464], Вятской [465], Нижегородской [466] и др. Логика церковного следствия была проста: на сходе было более 200 человек, и, кроме волостного старшины и писаря, никто не подтвердил, что священник говорил что–то противоправительственное. Однако на время следствия он был заключен в монастырь, затем, при недостаточности улик, был переведен в другой приход под негласный надзор благочинного. Это о священнике Ксенофонте Никольском из Нижегородской епархии.

Или вот еще рассуждения из книги «Камо грядеши?» (не классической, польского автора Сенкевича, а неизвестного):

«Из Вятки сообщают, что «настоятель Уржумского собора священник Тихвинский за сочувства освободительному движению и проповедь против смертной казни ссылается епископом вятским Филаретом до окончания следственного дела в дальний приход». Петров (тот самый о. Гр. Петров. — А.Б.) рассуждает: «Если бы священник за сочувственное отношение к освободительному движению был выслан светскими властями распоряжением полиции или по суду гражданскому, — это было бы понятно и неудивительно. Но епархиальным властям, духовному начальству какое тут оскорбление, огорчение, преступление?.. По какому нравственному праву, по какому Божьему закону епархиальная власть сослала в дальний приход свящ. Тихвинского? Да еще, как сообщено, и до окончания следственного «дела». Дело еще не разобрано, следствие ведется. Окажется ли о. Тихвинский виновным или нет, — неизвестно, а топор уже на голову опущен, человек в ссылку отправлен, от своей паствы оторван, на разорение, на нужду и одиночество обречен» [467].

Впрочем, «духовному скопчеству» был подвергнут следом же и сам Гр. Петров. В этой же книге «Камо грядеши?» упоминается об отстранении архимандрита о. Михаила от профессорской кафедры Духовной академии за то, что у него были социалистические взгляды. Тогда почему, спрашивает о. Гр. Петров, других мерят иной меркой? Вон сколько всяких «союзов истинно русских людей», пасущихся внутри церковной ограды, от которых веет черносотенством. У них только и слышим крики о крови: «Уничтожим! Разнесем! Порвем на клочки! Зальем кровью!». И в эти союзы крови и убийств, ненависти, мести, злобы и человеконенавистничества духовенство может вступать свободно. Даже поощряется вступление. На сочувствии и на содействии черносотенным погромщикам духовные отцы свои карьеры устраивают» [468].

Совершенно неожиданно для себя самого автор данного исследования вышел на своеобразную политическую деятельность православия. Нельзя сказать, что он не знал ничего до этого о «черной сотне», черносотенцах, но он никак не связывал это с преследованием инославных христиан. Известно было о еврейских погромах, которые современные апологеты черносотенства выдают за несуществующие. На автора этой книги даже подал в суд один из воронежских «памятников» («Память») и на суде уверял, что ничего антисемитского в тех погромах не было. Собственно, и черносотенство подают сейчас нынешние свастиколюбивые чернорубашечники как благое патриотическое дело (хотя, как мы упомянули, в зале суда обещали перестрелять всех, кто перешел им дорогу).

Мы сознательно сокращаем материал о «Союзе русского народа», ибо это выходит за рамки нашей книги, но не можем не отметить, что православие, будучи гонителем всех инославных христиан, напрямую принимало непосредственное участие в черносотенстве. Мы вынуждены это показать хотя бы отчасти, потому что и в этом видится аналог с нашей современностью, потому что и сейчас сформированы, на манер «Союза русского народа», «Союза Михаилa архангела», разные подобные союзы: была «Память», теперь «Русское национальное единство», кощунственно пытающееся подать себя как «Спас». У всех у них в уставах обозначена приверженность православной Церкви. Если бы они выступали просто как отморозки со своими нацистскими бреднями, кто бы принял их всерьез? Но они — радетели православия, и, естественно, по их программе в России всех надо «оправославить» и «обрусить». А нет — «уважай Россию или уезжай». И уезжают, как и уезжали во времена, о которых мы говорим, — но надо ли повторять ставший банальным вопрос: что же пожали от тех посевов?

Снова о мифологизации нашей истории. Советская идеология столько лет промывала мозги народу, ставшему советским, что мы теперь, шарахаясь от этой многолетней бездуховности, впадаем в другую крайность: нам все досоветское видится только в благолепном виде. Да, что–то в советских учебниках было о «черной сотне», о ее смычке с духовенством, о погромах, — но наверное это все наветы большевиков, и коммунистов в последующем. Весной 2000 г. в Воронежском государственном университете состоялась защита кандидатской диссертации о право–монархистских партиях на земле Воронежской губернии. То, что диссертант мог не знать о существовании отделов «Союза русского народа» по воронежским уездам, в это, хотя и с большим трудом, но можно поверить. Но когда автор данной книги задал ученым мужам несколько конкретных вопросов, как и положено при защите диссертации, те стыдливо сделали вид, что ничего об этом они и сами не знают. Так, с умолчания, формируются мифы.

К 1905 г., как известно, обострилась революционная ситуация. Православная Церковь понимала, что возможные политические перемены коснутся и ее, потому что она была неотъемлемой частью в государственной машине. Усилить борьбу с ненавистными сектантами было удобнее, потому что в междоусобной сваре вполне можно было выдавать инославных христиан заединщиками с безбожными революционерами. Мы не нашли никаких документальных данных о совместной революционной борьбе, ибо таковой просто не было. Читать революционную литературу, протестовать против инквизиторских репрессий — это не то же самое, что идти и убивать на баррикадах или из подворотни. Но все же некая политизированность у инославных христиан была: «у нас систематически людей, думающих о Боге, делали революционерами, заставляя давлением на религиозную совесть человека думать о политическом переустройстве» [469].

Так что создание «Союза русского народа» (СРН) пришлось как раз вовремя. Уже осенью 1905 г. «выборы этих боевых дружин должны были состояться в церквах (курсив мой. — А.Б.) после всенощной 15 октября, причем каждый приход должен был просить настоятеля войти в состав комиссии и дать у себя помещение для его (отдела СРН. — А.Б.) делопроизводства» [470]. Если кто с недоверием отнесется к такому неожиданному повороту, то приведем выдержку из Определения Св. Синода от 15–18 марта 1908 г.: «Предоставить епархиальным преосвященным разрешать и благословлять участие подведомственного им духовенства в деятельности «Союза русского народа» и других монархических патриотических обществ» [471].

«Черносотенная вакханалия разыгрывается вовсю. Религиозные гонения растут. Только тогда будет вероисповедная свобода совести, когда с этих скамеек, которые сейчас занимаются этими министрами внутренних и других дел, уйдут эти люди…» (из стенографического отчета III Думы, 2–я сессия, заседания 23 мая 1909 г.) [472].

Что же касается политической ориентации так называемых сектантов, то, как и большинство простых людей, веря в царя–батюшку (все–таки вышел Манифест), «в октябре 1905 г. руководители сект подписали политическую платформу «Союза свободы, правды и миролюбия» с требованием «незыблемости» монархии. О политической благонадежности сектантов говорили и полицейские органы» [473].

После Февральской революции 1917 г. Временное правительство вынуждено было создать Чрезвычайную Следственную Комиссию по расследованию деяний черносотенцев (не путать с большевистской ВЧК). Как–то неловко упоминать об этом, но в материалах следствия постоянно встречаются священнослужители; назовем имена только тех, кто точно был уличен в благословении погромов и участии в них, провокаций и всевозможных столкновений среди населения; там проходят и много других имен, но ЧСК так и не завершила свою работу по причине последовавшего октябрьского переворота. Антоний (митрополит Петербургский), Арсений (игумен Новгородский), Богданович С. (священник), Восторгов И. (священник, миссионер), Гневушев Макарий (архимандрит), Илиодор (монах), Иоанн Кронштадтский (священник), Макарий (архимандрит), Митрофаний (епископ, член Думы), Скворцов В. (миссионер), Тронин (священник г. Благовещенска), Черный (священник из г. Херсона)… Это далеко не полный список, потому что, повторяем, по поводу многих других следствие свою работу не завершило, а они имеют право на презумпцию невиновности [474].

«Среди почетных членов СРН был московский митрополит Владимир Богоявленский (один из наиболее активных и фанатичных участников. — А.Б.), саратовский епископ Гермоген, вологодский (епископ? — А.Б.) Никон, настоятель Воскресенского монастыря Арсений (СПб), епископ Митрофан (СПб) и Иоанн Кронштадтский…»

«Петербургский митрополит Антоний Вадковский… участвовал в представлении черносотенцев Николаю II и лично преподнес последнему икону покровителя «черной рати» Георгия Победоносца» (взято из материалов ЧСК).

На съезде черносотенцев в Киеве в октябре 1906 года присутствовали митрополит Евлогий Холмский, митрополит Флавиан (Городецкий).

На московском съезде в апреле 1907 г. митрополиты Владимир, епископ Серафим, Иннокентий, рязанский епископ Никодим повторяли друг за другом: «Я считаю за честь стоять под сенью знамени СРН и быть его членом».

Архиепископ Казанский Дмитрий:

«Принимая во внимание высоко патриотическую роль СРН, нахожу помещение в храмах казанской епархии хоругвей–знамен Союза и его отделов не только возможным по существу, но и весьма желательным между прочим в тех видах, чтобы каждому было ясно, что православная Церковь вполне одобряет и благословляет высокопатриотическое святое дело Союза русского народа и принимает это дело под свой молитвенный покров» («Церковь и жизнь», 1908, № 2) [475].

Съезд в Киеве (сентябрь 1909 г.) выразил признательность духовенству.

«Следующий съезд «союзников» состоялся в 1912 г. в Петербурге на квартире обер–прокурора Синода В. К. Саблера. Это съезд принял решение поставить все организации «Союза» под непосредственное руководство церкви. В свою очередь Синод обязал духовенство принимать в организациях «Союза» самое активное участие» [476].

«Хоругвеносцы («Союз Михаила архангела». — А.Б.) носили особый нагрудный знак, утвержденный Синодом (курсив мой. — А.Б.), на котором была изображена церковная хоругвь с восьмиконечным крестом» [477].

«В этой связи вполне естественно представляется нам и традиционная правая ориентация большинства депутатов–священников, среди которых был почетный член СРН (Н. Е. Якубов), несколько председателей местных отделов названного Союза и рядовые члены СРН.

Понятно, как могли они относиться к внесенным в III Думу правительством П. А. Столыпина вероисповедным положениям. Столыпин предлагал депутатам рассмотреть законопроекты, один из которых помог бы покончить с монополией официальной Церкви, разрешив свободный переход из него в другие вероисповедания» [478].

Законы пишутся весьма искусно: одной рукой вроде и дают, а другой — отнимают. Новый Закон о свободе совести 1997 г. тоже не запрещает иные христианские конфессии, но в преамбуле не напрасно говорится о предпочтении православной Церкви. Для нее это означает покровительство, льготы, протекционизм, возможность возведения новых храмов (хотя и существующие отнюдь не переполнены молящимися, разве что по большим праздникам), тогда как многочисленные инославные христиане, образовавшие за последние постперестроечные годы свои приходы, ютятся где придется: по квартирам, по бывшим «красным уголками», по залам заштатных кафе…

Столыпин предложил разрешить переход, но за православной Церковью все равно оговаривалось преимущество, и

«церковники — члены Государственной Думы — приветствовали правительственную декларацию, в которой провозглашалось преимущественное положение в России православной Церкви» [479].

Аппетиты духовенства росли все более.

«С согласия правительства духовные власти готовились послать в Думу (уже четвертую, — А.Б.) 150–200 своих представителей… И на этот раз практиковалась широкая кампания подлогов. К выборам привлекали учащихся семинарий, консисторных чиновников, даже монахов путем приравнивания их к государственным служащим» [480].

«Попавший в Думу в результате обмана и фальсификаций елисаветградский епископ Никон был лишен депутатских полномочий. Разоблачен был так же обман при выборах одесского епископа Анатолия» [481].

«Деятельность Синода и духовенства во время выборов окончательно убила доверие к нему народа… Правительство было вынуждено уменьшить намеченное от духовенства число кандидатов» [482].

Но это не уменьшило активности духовенства в Думе. Евлогий, митрополит Варшавский и Холмский, по–прежнему предлагал решать вопрос ; отпадающими от православия полицейскими средствами, так что даже в стенах Думы слышал вопросы: «Пастырь, у которого разбегается стадо, решивший окружить его полицейскими, добьется ли желаемого? Поднимется ли там, в Холмщине, авторитет Церкви, призывающей городового на помощь епископу? Вернут ли такие меры симпатии отпавших? Будут ли сердцем принадлежать Церкви люди, которых держат за шиворот?» (482). Кто–то еще бросил реплику: «Оценка религии с точки зрения государственной пользы есть отрицание религии».

«Даже крайний правый депутат русского парламента В. М. Пуришкевич обрушился на главу ведомства православного исповедания с обвинением в содействии развалу Церкви. «И если бы спросить в данный момент, кому бы желали левые поставить памятник в Российской Империи, благодаря за то, что он сделал для разрушения Церкви, все левые ответили бы: В. К. Саблеру» [483].

«Самодержавие открыто стало использовать духовенство в качестве своей политической поддержки, а духовенство вышло из–под ширмы «аполитичности» на определенную дорогу политической деятельности партийного характера» [484]. Это не кажется теперь невероятным, если мы знаем об активном участии духовенства в неблаговидной деятельности СРН. Вспомним слова священника Гр. Петрова: «У них только и слышим крики о крови — «Уничтожим! Разнесем! Порвем на клочки! Зальем кровью!»

«Для подготовки проповедников к политическим темам желательного направления синодский официоз специально печатал целый ряд проповедей архиепископа Никанора на общую тему «о верноподданических обязанностях» (№ 44–52 в «Церковных Ведомостях» 1908 г.) [485].

«Когда в 1908 году Всероссийский съезд «Союза русского народа» обратился в Синод с ходатайством «о преподании разрешения и благословения русскому православному духовенству» вступать в Союз, то синодские отцы… охотно определили: «предоставить епархиальным преосвященным разрешать и благословлять участие подведомственного им духовенства в деятельности «Союза русского народа» (О предложении Синода от 15–18 марта 1908 г.). «Союзу русского народа» была дарована еще особая привилегия: на участие его знамен и хоругвей в крестных ходах и молебнах на площадях в царские дни. Скоро союзные знамена и хоругви водрузились и вообще в храмах наряду с церковными» [486].

И это тоже знакомо: многое у свастиколюбивых и прочих «патриотов» проходит под церковным омофором.

Архивы подтверждают слияние СРН с РПЦ; так, например, это видно по фондам Государственного архива Воронежской области [487]; отделы СРН были в ряде уездов — Коротоякском [488], Ва–луйском [489] и др. Отдел СРН в Коротоякском уезде сподобился даже особенного отличия: «Министерство Императорского Двора, 29 марта 1910 г. № 3925 (Канцелярия) — Воронежскому губернатору — «Его Величеству Государю Императору благоугодно было ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ пожаловать Осадчевскому отделу Союза русского народа фотографический портрет Его Императорского Величества».

Здесь же в фондах проходят и «дела» о преследуемых сектантах: о штундистах [490] , о баптистах в селах Пески и Мазурки [491], о баптистах/прибывших из Ростова–на–Дону [492], — все с одним результатом: осуждение по уголовной статье.

Подъем «патриотизма» в духовенстве был действительно велик. Вот какое историческое родство увидел преосвященный Иоаким, епископ Оренбургский и Уральский, произнося свое слово в Спасо–Преображенском соборе перед освящением хоругви Оренбургского губернского отдела СРН:

«Подобно братствам западного края, стяжавшим себе историческую славу, славу христианского исповедничества, и благодарность потомков, русский народ и в настоящее лихолетье по всему лицу земли родной соединяется в Союз, чтобы под сенью священных знамен дружно отстаивать свои святыни» [493].

«И русский Союз — весь объединенный Союз Русского Народа в лице своих миллионных черносотенцев — по требованию отечественной истории в мгновение ока выросший на святой православной Руси… одною из главных задач своих должен считать громкое, открытое и честное провозглашение высокой и главной исторической идеи: «Россия — для русских!». Отныне каждый из нас должен памятовать и исполнять слова Государя: «Объединяйтесь, русские люди, Я расчитываю на вас» [494].

Это тоже нам не чуждо, — все столбы помечены свастикой с надписью «Россия — для русских». И ничего — офицеры ФСБ, МВД, работники прокуратуры наивно уверяют, что это просто мальчики по молодости дурят. Конечно, пропаганда нацистских идей и разжигание межнациональной розни — это дурь. Говоря по–воронежски, нехай дурят; и каждое воскресенье в 14 часов перед Домом офицеров эти молодчики на своем посту. Посмотрели бы на них подлинные, не дожившие до этих дней, ветераны Войны! А те, кто 9 мая выходят на улицы с орденами сегодня, — интересно, что они думают?

«Нужно только, чтобы во главе отдела стоял опытный и благомыслящий руководитель. Таким наиболее подходящим руководителем в селе, бесспорно, был приходской священник, которому естественнее всего и озаботиться открытием в своем приходе отдела.

… Против всего сказанного могут выставить уже опровергнутые много раз соображения, будто бы не дело священника заниматься политикой и т.п. Относительно этого достаточно напомнить, что СРН имеет своей задачей служение православной вере…» [495].

Ну и в Уставе РНЕ четко обозначен приоритет — почитание православия.

Правда, в той «боголюбивой рати» не так уж было внутри боголепно. и мы знаем о разделениях, о противоречиях, об интригах, ибо для руководства СРН дело это было доходное. Отголоски подобных настроений (говоря церковным языком) слышны у протоиерея Иоанна Восторгова:

«У нас нет поводов к борьбе и озлоблению: не партия, а весь Русский верноподданный народ; в убеждении мы постоянны.., власти мы не хотим и не ищем. Остаются мелкие поводы к личным неприятностям между отдельными людьми. Станем выше этого. Будем презирать такую мелочную и недостойную борьбу… Но целое общество, вся наша священная, боголюбивая, царелюбивая и народолюбивая дружина должна оставаться спокойно и делать свое дело» [496].

В газете «Речь» (1914, № 46) читаем жалобы членов общины евангельских христиан по поводу отказа в приобретении домов под молитвенные собрания в г. Москве:

«Но больше всего члены общины жалуются на действия миссионеров и полиции. Так например, их уполномоченный (от общины. — А.Б.) писал в Петербург: «Православные миссионеры, особенно из курсистов о. Восторгова, приходят в наши собрания и производят скандалы; хотя полиция и бывает в собраниях, но она не только не ограждает порядки в наших молитвенных домах, а наоборот, поддерживает устроителей этих скандалов».

Так обстояло дело в Москве. Что же касается московской губернии, то там и полиция, и миссионеры держат себя по отношению к сектантам еще более непринужденно.

В селе Большие Мытищи, например, полиция постоянно «вторгается в молитвенный дом евангельских христиан во время их 6огомоления и чтения Евангелия. Прерывая богомоления сектантов, чины полиции тут же производят полицейские дознания, занимаясь проверкой, имеют ли лица, участвующие в молитве, право присутствовать в этих собраниях» [497].

Так что, «боголюбивая» дружина миссионеров спокойно делала свое дело, по мудрому совету о. Иоанна.

А вот смиренное послание иеромонаха Серапиона из Киевского Св. Николаевского монастыря; эта обитель считалась почитаемой вдохновительницей русского патриотизма:

«… берегитесь евреев и не только не берите и не покупайте у них ничего, не лечитесь, не учитесь, не судитесь у них, но и порог переступать в дом ваш еврею не позволяйте… Неудержимо устремитесь объединиться по зову Царскому в один крепкий и вечный Союз русского народа» [498].

Эта «истина» так же вечна, как вечно безумие людское. Апостол Павел в послании к Римлянам говорит: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ Свой? — Никак… Не отверг Бог народа Своего…» (2.1–2). И далее: «Не хочу оставить вас, братья, в неведении о тайне сей, — чтобы вы не мечтали о себе, — что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников, и так весь Израиль спасется…» (2.25–26). Сдается, что все так называемые поборники православия, дышащие духом антисемитизма, а значит, по Н. Бердяеву, антихристианства, читали что угодно, но не Новый Завет. Это дух того, с кем уже много веков Великий инквизитор Достоевского.

В начале 1917 г. осуждая (правда, со значительным опозданием) духовенство за совместные действия с черносотенцами, депутат Государственной Думы священник Филоненко писал:

«Вспомним еще недавно распространение Союза русского народа, вспомним это стремление покрыть всю страну сетью таких отделов. Кто же оказывал в этом случае правительству самое энергичное содействие и поддержку? Разве не духовная власть наша не только всему этому покровительствовала, все это благословляла, назначала председателями и губернских, и уездных отделов почтенных протоиереев? Вспомним торжественные заседания союзников, на которых желанными и почетными гостями всегда являлись наши иерархи» («Церковь и жизнь», 1917, № 2) [499].

Мы переходим к заключительной главе. В научном труде она называлась бы «Выводы». Но самыми весомыми выводами явились годы, последовавшие за октябрьским переворотом. Так бывает: дерево, которое кажется вполне живым и сильным, вдруг в одночасье подламывается и падает, — вся внутренность оказывается гнилой. Большевикам не потребовалось много усилий, чтобы повалить эту махину. Без внутренней гнили им нипочем было бы не совладать. Ведь стержень всякого государства — духовность.

Примечания:

4

Там же, с. 6.

40

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные сочинения, т. 1. М., 1959, с. 173.

41

Емелях Л. И. Антиклерикальное движение крестьян в период первой русской революции. М.Л., 1965, с. 8.

42

Там же, с. 171.

43

Там же, с. 92.

44

Там же, с. 91.

45

Цит. по: Соколов А. А. Отношение церковной власти к свободе совести и слова в XX веке. Астрахань, 1906, с. 31.

46

Бродский Н. Л. И. С. Тургенев и русские сектанты. М., 1922, по тексту.

47

Лесков Н. С. Полное собрание сочинений в 11 томах, т. 11, с. 284 (письмо С. Н. Шубинскому).

48

Там же, письмо А. С. Суворину от 9.10.1883 г.

49

Там же, письмо В. Г. Черткову от 28.1.1887 г.

401

Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1991, с. 75.

402

Там же, с. 57.

403

Там же, с. 59.

404

Кони А. Ф. Собрание сочинений в 8 томах, т. 5, с. 284.

405

Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1991, с. 80.

406

Там же, с. 87.

407

Мельгунов С. Свобода веры в России. М., 1907, с. 8.

408

Калинин Г. М. Реформы веротерпимости на пороге XX века и состояние государственной Церкви в России. Нижний Новгород, 1905, с. 60.

409

Карташев А. Русская Церковь в 1900 г. СПб., 1906, с. 1 .

410

Проханов И. С. В котле России. Чикаго, 1992.

411

Мельгунов С. Свобода веры в России. М., 1907, с. 8–9.

412

Разъяснение МВД от 29 октября 1908 г. № 22436 (взято из «Борьбы за веру» Ясевич–Бородаевской В. И.).

413

Мельгунов С. Свобода веры в России. М., 1907, с. 12.

414

Там же, с. 12–13.

415

Введенский А. (священник). Действующие законоположения касательно старообрядцев и сектантов, Определения Святейшего Синода от 15–21 декабря 1907 г. за № 8198.

416

Там же, с 114.

417

Там же, с. 118.

418

Там же, с. 418.

419

Там же, от 15 апреля — 4 мая 1909 г. за № 2130.

420

Скворцов В. (миссионер). Миссионерский посох. СПб., 1912, с. 35.

421

Там же, с. 36–37.

422

Всеподданнейшие Отчеты…, 1905 год .

423

Воронежский государственный областной архив, фонд И–8, оп. 1, ед. хр. 1945.

424

Скворцов В. (миссионер). Миссионерский посох. СПб., 1912, с. 49.

425

Там же, с. 50.

426

Там же, с. 51–52.

427

Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ. М., 1969, с. 128.

428

РГИА, фонд 821, оп. 1С, ед. хр. 587.

429

Скворцов В. (миссионер). Миссионерский посох. СПб., 1912, с. 491.

430

Введенский А. (священник). Действующие законоположения… Циркуляр МВД от 4 октября 1910 г. № 9623.

431

Скворцов В. (миссионер). Миссионерский посох. СПб., 1912, с. 499.

432

Проханов И. С. Записка о правовом положении евангельских христиан, а также баптистов и сродных им христиан. СПб., 1913, с. 6.

433

Кони А. Ф. На жизненном пути. М., 1916, с. 420.

434

Там же, с. 421.

435

Там же, с. 422.

436

Там же, с. 423.

437

Там же, с. 423.

438

Там же, с. 424.

439

Там же, с. 425–426.

440

Там же, с. 426.

441

Там же, с. 430–431.

442

Грекулов Е. Ф. Православная инквизиция в России, М., 1964, с. 143.

443

Кони А. Ф. На жизненном пути. М., 1916, с. 440.

444

Бонч–Бруевич В. Д. Преследования сектантов // «Современный мир». СПб., 1911, № 7, с. 281–282.

445

Проханов И. С. Закон и вера, СПб., 1912, по тексту.

446

Мелъгунов С. Свобода веры в России. М., 1907, с. 22.

447

Карташев А. Русская Церковь в 1905 г. М., 1906, с. 10.

448

Там же, с. 18–19.

449

Высотский Н. Г. «Дело» священника о. Гр. Петрова. М., 1907, с. 48.

450

Красножен М. Новейшее законодательство по делам Православной Русской Церкви. Юрьев, 1909, с. 4.

451

Об отношении Церкви и священства к современной общественно–политической жизни // «Записка Союза ревнителей церковного обновления». СПб., 1906.

452

Булгаков С. Н. Неотложная задача. М., 1906, с. 7.

453

Там же, с. 11.

454

Высотский Н. Г. «Дело» священника о. Григория Петрова. М., 1907, с. 3–4.

455

«За что его сослали?» (без указания автора). СПб., 1907.

456

Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ. М., 1969, с. 113.

457

Там же, с. 133.

458

РГИА, фонд 796, оп. 187, ед. хр. 6570.

459

Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Изд. 5, т. 12, с. 144.

460

Там же, т. 9, с. 211.

461

Там же., т. 10, с. 218.

462

Емелях Л. И. Критика Лениным православия. Л., 1971, с. 21.

463

Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1931, с. 97.

464

РГИА, фонд 796, оп. 187, ед. хр. 6570.

465

РГИА, там же, ед. хр. 6881.

466

РГИА, там же, ед. хр. 6883.

467

«Камо грядеши?» (без указания автора). СПб., 1907, с. 46–47.

468

Там же, с. 57.

469

ИМР, фонд 2, оп. 26, ед. хр. 29, «Русские Ведомости» 2 ноября 1912 г., №253.

470

Кандидов Б. П. Церковь и 1905 год. М., 1926, с. 47.

471

Там же, с. 58.

472

Грекулов Е. Ф. Православная инквизиция в России. М., 1964, с. 145.

473

Там же, с. 140.

474

Союз Русского Народа, по материалам Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства 1917 г. М.—Л., 1929.

475

Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ. М., 1969, с. 84–85.

476

Там же, с. 86.

477

Там же, с. 88.

478

Фирсов С. Л. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПБ., 1996, с. 345.

479

Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ. М., 1969, с. 128.

480

Там же, с. 133.

481

Там же, с. 134.

482

Фирсов С. Л. Православная Церковь и государство. СПб., 1996, с. 347.

483

Там же, с. 349.

484

Титлинов Б. В. Православие на службе самодержавия в русском государстве, Л., 1924, с. 177.

485

Там же, с. 193.

486

Там же, с. 196.

487

Воронежский государственный архив, фонд И–6, оп. 2, ед. хр. 245.

488

Там же, ед. хр. 244.

489

Там же, ед. хр. 386.

490

Там же, оп. 1, ед. хр. 407.

491

Там же, ед. хр. 1733.

492

Там же, ед. хр. 1642.

493

Слово, сказанное Его Преосвященством // «Оренбургские епархиальные Ведомости». 1908, № 43–44.

494

Там же.

495

Как должно относиться духовенство к Союзу русского народа? (без указания автора). Киев, 1913.

496

Восторгов Иоанн (протоиерей). Исполняйтесь духом — в единстве духа. М., 1909.

497

ГМИР, фонд 2, оп. 26, ед. хр. 78, «Речь», 15 февраля 1914 г., .№ 46.

498

Голос из обители Св. Николая в Киеве (без указания автора). Киев, 1908.

499

Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ. М., 1969, с. 86.