Инквизиция до…

Мы говорим «инквизиция», но имеем ли на это право? Это слово ассоциируется с мрачной эпохой Средневековья, когда в странах Западной Европы еретиков сжигали на кострах.

Но иначе как инквизицией не назовешь действия властей, когда кормящую мать заключали в каталажку, не давая даже напоследок покормить грудью свое дитя, и осуждали на срок, какой рекомендовали по своему усмотрению миссионеры–инквизиторы. «Всем известно, какую роковую, решающую роль играют в сектантских процессах эксперты. Мы получили сведения от самих сектантов, которые писали нам: «Что нам делать? Нам сообщили, что в суд будут вызваны в качестве экспертов миссионеры С. Никольский и М. Кальнев. Какой же это будет суд? Ведь эти миссионеры наши явные враги, не раз говорившие нам, что ждут не дождутся нашей погибели» [224].

«Наиболее реакционным в Священном Синоде был обер–прокурор Победоносцев, который организовал движение под названием «внутриправославная миссия», цели которой официально определялись как борьба против любого рода сектантских учений. Эти миссионеры поистине сделали себя полицейскими агентами. В результате их доносов, докладов многие проповедники Евангелия были направлены в тюрьмы или высланы. Среди наиболее ревностных миссионеров был Скворцов. Позднее среди гонимых штундистов все миссионеры назывались «скворцами». Если в их письмах часто упоминалось выражение «скворцы прилетели», каждый понимал, что прибыли православные миссионеры и ожидайте преследований и арестов» [225].

«Победоносцев получил прозвище «российского Торквемады», «черного папы»… После его смерти в 1907 г. о нем писали, что он был «человеком приказа и опричнины» и пытался уничтожить в народе стремление к образованию и просвещению» [226].

«Каждый должен помнить, что в это время законы относительно религиозной жизни все еще действовали, запрещая отделение от Православной церкви. Наказания были суровыми. Запрещались религиозные общения среди русских, за исключением богослужений в Православной церкви, организация любых религиозных обществ и церквей была также запрещена. Все Евангельские собрания были секретными или неофициальными, и во всех губерниях и местах ссылки были сотни тех, кто страдал за свои религиозные убеждения. Как я считал в то время, вся Россия представляла собой огромную тюрьму» [227].

Слово «инквизиция» достаточно часто звучало уже в то время в среде возмущавшихся и протестовавших против беззакония. Уместно ли его употребление сейчас? Не исключено, что может быть подано исковое заявление о возбуждении судебного разбирательства по статье о клевете, о ложных сведениях, порочащих честь и достоинство… Все возможно в «стране чудес». Участвовал же автор данной работы в судебном процессе со свастиколюбивыми, которые в зале суда умудрились вслух пообещать перестрелять всех, кто противостоял им. И ничего, прокуратура по Воронежской области не нашла в этой публичной угрозе состава преступления. Если российская Фемида так судит о реалиях сегодняшнего дня, то где гарантия, что она разберется во вчерашнем?

Предоставим слово документам, свидетельствам и другим материалам, прямо касающимся поднятой проблемы.

Вопросы о преследованиях за веру в восточной половине христианского мира изучались еще до советского периода. Правда, имели в виду в основном Византию. Но уже при князе Владимире Красном Солнышке византийские же епископы, судя по летописям, рекомендовали применять казни инакомыслящих [228].

«Приказ инквизиторских дел возглавлял архимандрит московского Данилова монастыря Пафнутий. В распоряжении этого приказа были свои подьячие, своя охрана и собственная тюрьма» [229].

Выше мы говорили о духовном голоде российского люда и о заметном охлаждении его к православию. Катализатором этого процесса явилось ставшее наконец–то доступным Евангелие. Тогда начались судебные разбирательства (пока еще в единичных случаях). К примеру, в Бердянском уезде в 1860–61 гг. был привлечен к суду ряд лиц из крестьян.

«На допросе Васецкий и его сотрудники заявили, что они не сектанты, а православные, и собирались лишь для чтения Евангелия, не предполагая, что это может навлечь на них подозрение в расколе…» [230].

«Штундистские общины (и даже в значительном числе) существовали уже, как видно из всеподданнейших Отчетов обер–прокурора Святейшего Синода за 1873–1886 г.г., в следующих губерниях: Волынской, Подольской, Екатеринославской, Таврической, Полтавской, Орловской, Бессарабской, Воронежской, Харьковской, Калужской, Пензенской, Рязанской, Нижегородской, Тамбовской, Оренбургской, Самарской, Саратовской, Смоленской, в земле Войска Донского и даже в Москве» [231] (почему «даже» и почему упущена Киевская губерния, важнейший очаг нового религиозного движения? — А.Б.). Перечень, разумеется, неполный. Ничего не сказано о северных окраинах России — возможно, в силу того, что эти данные до 1885 г. Позднее товарищ обер–прокурора Св. Синода В. Саблер пошлет сочинение архимандрита Павла, где, между прочим, упоминается о существовании в Архангельской губернии секты под названием «утковайзет» [232], видимо, завезенной из финской окраины Российской Империи. Если это так, то транскрипция искажена, и слово должно читаться «усковайсет» — «верующие» (из финскогс языка). Архимандрит дает описание этой секты — она аналогична евангелистам.

Есть данные за 1860–65 гг. о распространении баптизма в Курляндской губернии [233]. В Канцелярию обер–прокурора поступали Отчеты «о состоянии штунды в Могилевской губернии» [234], посылавшиеся епископом Могилевским и Мстиславским. Выписка из донесения настоятеля Лодзинской церкви «о сношениях лодзинских баптистов с южнорусскими штундистами» [235], а г. Лодзь был тогда российским. Крестьянин Еркин села Пришиба Царевского уезда Астраханской губернии просит дозволить ему и его жене состоять в молоканско–воскресенской секте евангелического исповедания: «…А посему осмелюсь припасть к стопам Вашего Высокопревосходительства и верноподданнейше просить разрешения нам желание сердец наших…» [236]; «Его Высокопревосходительство» изволили отказать. Газета «Рижский Летник» от 9 мая 1883 г. за № 100 сообщала, что баптистов в России около 12 тысяч, и «местами распространения баптизма в России служит юг России, Царство Польское и Прибалтийский край. К прибалтийским баптистам нужно еще отнести последователей баптизма, живущих в Петербурге и в губерниях: Новгородской, Псковской, Витебской» [237]. Следует отметить, что многочисленные сосланные в Закавказский край были естественными пропагандистами Евангелия, и там существовали общины. Крестьянина Леонтия Мороза и Афанасия Негрицу приговором Херсонского суда (еще один очаг. — А.Б.) за принадлежность к штундизму приговорили «к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в Закавказский край» [238].

Как видим, почти вся Империя была охвачена новым движением, по которому «следует признавать лишь то, что прямо и ясно указано в Библии» [239]. Даже Сибирь и Дальний Восток имели общины христиан нового времени, что косвенно видно из одного доклада: «В одной только Сибири, которая вдвое больше всей Европы, у нас есть лишь один проживающий там проповедник, и мы должны ежегодно посылать туда проповедника» [240]. Общины были немногочисленные по причине большой удаленности друг от друга и, в отличие от европейской части России, слабой плотности населения. Но, надо полагать, к концу XIX века инославных христиан там стало гораздо больше за счет ссыльных из России. Упоминается об одном подвижнике: «самым замечательным делом… были его первое и второе героические путешествия с проповедью Евангелия и раздачей книг Св. Писания от Петербурга до Сахалина — через всю беспредельную Сибирь — где поездом, где пароходом, где в тарантасе» [241].

«В августе 1891 года обер–прокурор Константин Петрович Победоносцев созвал в Москве большое совещание православных духовных деятелей из всех 41 епархий России, чтобы обсудить жгучий вопрос о сектантах, особенно о штундистах… На совещании было установлено, что из 41 епархий — 21 епархия были сильно заражены штундизмом, и что развитие его идет с такой быстротой, что духовенство уже не в силах его задержать» [242]. Какое было решение этого совещания, скажем несколько позже.

Нет точной даты самого раннего появления нового религиозного явления — да и возможно ли это, если речь идет не об одной и даже не о нескольких губерниях? В 1867 г. тифлисский купец Никита Воронин принял крещение, сознательно уверовав во Христа (а не в детском возрасте по российскому обычаю), в реке Куре. Евангельские христиане–баптисты в 1967 г. отмечали повсеместно свой столетний юбилей. Но более тщательное изучение вопроса дает основание для перенесения даты по крайней мере лет на десять назад. Даже орган Всесоюзного Совета евангельских христиан–баптистов «Братский Вестник» за 1980 г. в № 6 дает уже иные данные: «Новое заметное духовное пробуждение началось с 1856 года…» [243]. К этому времени относится упоминание о том, что пионеры русского штундизма «Ратушный вместе с Балабаном (Витенко), Капустяном и Осадчим ездили в колонию Рорбах на религиозные беседы немца штундиста Капеля» [244].

Московский градоначальник 25 февраля 1908 г. за № 2445 на запрос Департамента полиции по поводу газетной заметки о принадлежности, евангельских христиан к «масонской шайке» уведомил, что в г. Москве еще с 60–х годов существует так называемая секта «Община евангельских христиан», именующаяся в миссионерской литературе «штунда баптистов» [245]. Здесь подтверждается сказанное ранее о терминах–одно и то же явление (или общество) называли кому как хотелось. Что касается принадлежности к масонам, то это журналистский вымысел, который не приходится даже и оспаривать.

По этому вопросу хотелось бы привести историческую справку. При Александре I в 1812 г. было основано Библейское общество, в 1818 г. уже были переведены на русский язык четыре Евангелия. В 1822 г. на русском языке была напечатана Псалтирь, разошедшаяся в течение двух лет в 100–тысячном тираже. Несмотря на сопротивление Аракчеева, адмирала Шишкова, архимандрита Фотия и других, после закрытия Библейского общества переводы осуществлялись в порядке частной инициативы. Здесь подвизались профессор богословия Павский, архимандрит Макарий, другие профессоры [246]. Эта небольшая справка дает основание говорить о более ранних сроках появления иных христианских образований. Правда, демонстративного уклонения от православия в отчетах благочинных еще не в^дно.

Основным вопросом в различных сообщениях, рапортах и отчетах церковных иерархов, равно как и многочисленных светских авторов, пытавшихся исследовать это явление, был вопрос о том, откуда взялся этот христианский рационализм, кем порожден и каковы причины его появления?

«Стремясь во что бы то ни стало представить православие, подтачиваемое противоречиями, единым с народом, церковь неизменно объявляла любые отклонения от ортодоксии продуктом «злокозненной» иностранной пропаганды. Так и на этот раз церковь усмотрела в широком интересе, проявленном в 60–х годах крестьянами к Библии, явление немецких религиозных братств…» [247].

В своем докладе Съезду В. Д. Бонч–Бруевич говорил: «Вам, вероятно, всем хорошо известно, что сектантство — явление далеко не новое в русской жизни; оно в своей истории насчитывает уже более девяти веков» [248]. Напомним, доклад был сделан в самом начале нашего столетия. На первый взгляд, подобное сообщение о девяти (теперь уже о десяти) веках христианского инакомыслия звучит неожиданно и неправдоподобно. Но ведь «уже в 1004 году в Киеве появился монах Адриан, который хулил православную церковь, ее уставы, иерархию и иноков; а в 1125 году на юге России явился другой подобный же еретик, Дмитр, отвергавший так же обрядность в церкви» [249]. Следует сразу же уточнить, что не всегда слово «хулил», вышедшее из уст православных священников, нужно понимать буквально. Любое сомнение в православном каноне его священнослужители с готовностью преподносят как «хуление». Было бы весьма поучительно поведать о стригольниках, жидовствующих, богомилах, нестяжателях (все это было на Руси), «взгляды которых почти во всем были противоположны общераспространенным и принятым православной церковью» [250], — но это не входит в нашу задачу. Отметим только, что вышеупомянутое свидетельствует о том, что инакомыслие было фактически ровесником принятого в 988 г. на Руси иноземного религиозного учения.

Надо отдать должное исследователям дореволюционного периода — среди них встречались и объективно мыслящие люди. Правда, их было немного, и ими были недовольны. На таковых, к примеру, сетует в своем «Обзоре» профессор Т. Н. Буткевич, протоиерей, которого еще его современники обличали за фальсификаторство в науке [251]. Так вот, он был недоволен тем, что даже церковные писатели последнего времени с богословскими академическими знаниями признают русское сектантство «самородным, самобытным, самостоятельным выражением духовной жизни русского народа, проявлением живого, неподдельного, искреннего, переходящего в страстность чувства», а причинами его происхождения называют «печально сложившиеся исторические обстоятельства», «тяжелое общественное положение нашего простолюдина», даже «недостаток свободы в жизни гражданской» и, наконец, «неудовлетворенность форм, которые предлагаются православной Церковью» [252].

«Его (сектантство. — А.Б.) старались вывести и с востока, и с запада, объясняли и из богумильства, и из ересей первых веков христианства: словом, искали его причины везде, только не во внутренних условиях народно–психологического развития, и начало его относили к самым разнообразным и отдаленным причинам, — только не к тому, когда сектантство явилось вполне естественной стадией развития народной веры» [253].

Здесь к месту напомнить, что среди прочих источников автор данной работы использовал в РГКА материалы фонда 821 — Департамента духовных дел иностранного исповедания, куда тоже подавались сведения о многоликом инакомыслии. Это показательно: ведь здесь снова усматривалась «злокозненная иностранная пропаганда».

Кстати, об иностранцах. Стоит уделить им время, чтобы определить меру их влияния на новое религиозное движение.

Представители консервативной части православия во всем обвиняли Запад и его миссионерские происки. С их точки зрения, в России все было благополучно на духовно–нравственной ниве, а вот заезжие иностранцы все испортили и нарушили «древлее благочестие». Были и зарубежные писатели, которые тоже считали, что, не будь западных миссионеров, в России ни за что бы ни возникло новое христианское движение. Такая тенденция, к сожалению, существует и доныне. Возьмем, например, книгу Джеффа Эллиса и Уэсли Джонса «Другая революция. Российское евангелическое пробуждение» (СПб., 1999). Говоря о евангельском движении в Санкт–Петербурге и подчеркивая чрезвычайно важную роль в его развитии англичанина Гренвилла Редстока, авторы без излишней скромности заявляют: «Редсток подарил России только три коротких визита, но после этих визитов Россия стала другой» [254]. Вот так, ни больше и ни меньше: посети дикий российский край, и этот край в одночасье преобразится. Правда, немного ниже авторы «Другой революции» пишут уже не столь оптимистично: «русский медведь потенциально сильный, но неспособный двигаться, так и не перешел к развитию в новом веке…» [255]. Можно приветствовать желание современных зарубежных исследователей высказать свое видение судьбы России, но с научной точки зрения книга написана слабо. Неверен посыл, что «евангелическое пробуждение», действительно имевшее место в России со второй половины XIX столетия до 1928 г., инициировано преимущественно иностранцами. Да, они, эти иностранцы, делали доброе христианское дело в меру своих возможностей, как делали это в далекие времена византийские миссионеры. Их было слишком мало — Кальвейт, Онкен, Бонекем–пер, Редсток, Бедекер — и всё. Кроме того, российская почва была достаточно хорошо подготовлена (вспомним слова иерархов о духовном голоде), и были все предпосылки для развития нового христианского движения фактически одновременно — на Украине, в Санкт–Петербурге, на Кавказе, а потом и по всей Империи.

В Тифлисе молоканина Никиту Воронина в реке Куре крестил некто Мартин Кальвейт [256]. Больше влияния иностранцев мы там не находим. В то же время выходец из молоканской среды Василий Павлов, овладевший двадцатью пятью языками, в том числе и кавказскими, внес гораздо большую лепту в дело распространения христианской проповеди на Кавказе.

Можно вспомнить деятельность Армии Спасения. Это «военизированная» христианская организация, правда, без оружия: генералы, офицеры, солдаты — все эти чины были лишь для соблюдения дисциплины в деле благотворительного служения. Ее представители появились в Финляндии, провинции Российской Империи, около 1869 г. [257]. Несмотря на препятствия со стороны властей, Армия Спасения, хотя и без утвержденного до настоящего времени устава, получила широкое распространении в Финляндии [258]. По приводимым сведениям, в различных местностях края открыто 61 отделение (корпус) Армии Спасения [259]. Небезынтересно отметить, что будущий Генеральный секретарь Всесоюзного Совета евангельских христиан–баптистов А. В. Карев в юности был членом одного из таких «корпусов».

Теперь — на юг, на Украину. Хотя многих в то время искушал соблазн обвинить иностранцев в «злых кознях», однако реальных доказательств «козней» не было. Даже иеромонах Алексий (Дородницын), желавший искоренения штундизма, писал:

«Нет основания полагать вместе с профессором Вороновым, что наша южно–русская штунда возникла под влиянием немецких духовных собеседований, и что основателем ее был пастор колонии Рорбах Карл Бонекемпер» [260].

Аргументируя свое мнение, Алексий приводит утверждение Евангелическо–лютеранской консистории в Санкт–Петербурге и других источников, что в России «реформаты, лютеране, меннониты совершенно чужды духа пропаганды своего учения» [261].

«В Мелитопольском уезде рядом с меннонитами целые десятки лет живут молокане и духоборы, заимствуя от них многое в домашней жизни, начиная с одежды, но они ни в чем не изменили своих религиозных воззрений и не подчинились в духовном отношении меннонитам» [262].

Еще свидетельство:

«То же самое видим и на Кавказе, где немцы живут с давнего времени рядом с русскими диссидентами, не подчиняя их своему религиозному влиянию» [263].

К тому же существовали запретительные законы, препятствующие иностранцам пропагандировать свои религиозные убеждения среди россиян. Так что в любом случае не следует преувеличивать роль иностранцев.

Как же обстояло дело в действительности? Приведем здесь мнение священника А. Д. Ушинского, о котором никак не скажешь, что он был защитником «штунды». Он описывает пастора Бонекемпера весьма положительно:

«…никого не обращал в реформатскую веру, а убеждал только учиться грамоте, чтобы читать Св. Писание и стараться… жить по–христиански» [264].

Нет основания сомневаться в порядочности самого пастора, и в его словах видна честная оценка меры влияния своих «штунден» — часов домашнего чтения Библии и молитв:

«Я все еще надеялся, что православное духовенство овладеет этим движением, само станет во главе его и сумеет придать ему вполне православный характер, не лишая его того благотворного, практического направления… Но наконец пришлось разочароваться, видя, что со стороны местных властей, духовных и светских, принимаются репрессивные меры, которые все больше и больше удаляют от Православной Церкви вновь возникающие штундовые братства и обращают их в какую–то враждебную православию, чуть не еретическую, секту» [265].

Так что влияние немцев было в пределах разумного. Они лишь поддержали процесс, возникший в русско–украинской среде. «Дело» об отказе анабаптистам колонии Альт–Данциг Херсонской губернии в разрешении вызова проповедников из–за границы [266] свидетельствует, что у немцев не было широкой возможности заниматься прозелитизмом («дело» рассматривалось в 1868 г.).

Кое–что заимствовалось у немцев в домостроительстве (термин, обозначающий установление правил устройства в христианской общине).

«В Гамбурге Василий Гурьевич (Павлов. — А.Б.) учился не только богословию. Он наблюдал и за порядком богослужебных собраний; перенимал опыт их повседневной жизни, и, вернувшись в Россию в 1876 году уже рукоположенным благовестником для России, полученные в Гамбурге опыт и знания В. Г. Павлов постарался передать в Тифлисской общине» [267].

В России шел процесс, который можно сравнить с эффектом освобожденной стальной пружины, которую слишком долго сжимали, а иностранцы лишь» сдвинули сдерживающий рычаг.

«Исхитив простолюдина из рабства крепостной зависимости, реформы радикально поколебали нажитый склад его жизни, значительно повысили в его глазах его человеческое достоинство и вместе с тем пробудили некоторые потребности, не известные при крепостном режиме. Дух свободы и независимости личности, присущий этим реформам, невольно отразился в той или иной форме на многих сторонах жизни освобожденного народа, и не удивительно, что он обозначился и в религиозной жизни» [268].

Известный уже нам епископ Алексий писал:

«Сдерживаемый крепостным правом в своих духовных правах, народ, почуяв свободу, с жадностью ищет удовлетворения прежде всего своих духовных интересов. Он осознал себя как личность, почувствовал прелесть духовной жизни… Это был поворотный пункт в духовной жизни народа» [269].

Но ведь был еще Санкт–Петербург. Князья и графы, камергеры и фрейлины, надо полагать, не были малограмотными и наивными в религиозных вопросах. Это были люди высококультурные, широко образованные; они ездили за границу, читали не только «Четьи–Минеи». Так что приезд в 1874 г. англичанина Редстока тоже был всего лишь толчком. Да, он прожил в Санкт–Петербурге около трех лет, и в течение этого времени встречался с великосветской знатью. Он не был профессиональным проповедником или миссионером, просто читал в салонах Евангелие и комментировал прочитанное. В 1877 г. сюда же приехал доктор богословия Бедекер. И это — всё, если говорить об иностранном влиянии. Влияние на людей из высшего света, бесспорно, было, и Н. Лесков в «Великосветском расколе» представил Редстока и сам «редстокизм» в невыгодном свете; правда, в 1878 г. в своей статье «Религиозный рабочий» Лесков признал, что он несправедливо критиковал Редстока [270]. Так чего же не хватало столичной знати? Она тоже была частью российского общества, и тоже испытывала духовный голод, и ее ли вина в том, что утолить его в рамках существующего вероучения она не могла?

Интересно письмо лидера евангельского движения И. С. Проханова к одному петербургскому протестантскому священнику от 6 марта 1895 г.: «Мы никак не можем отрицать нашей разницы с западно–европейским протестантизмом. Наше различие с ним явилось весьма естественно как продукт того, что мы, участники Евангельского движения в России, никогда не брали за образец для себя «протестантизм» Западной Европы.

… Мы вышли из среды народа, церковь которого есть только «Ведомство православного исповедания» (наподобие Ведомства коннозаводства, как выразился Аксаков), управляемое Синодом…» [271].

А для православной церкви время как будто застыло. Была, правда, 44–я статья Свода Законов, как бы парадная, в которой говорилось:

«Все, не принадлежащие к господствующей церкви подданные Российского государства, природные или в подданство принятые, также иностранцы, состоящие в российской службе или временно в России пребывающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной» [272].

«Именно эту статью Победоносцев очень любил цитировать иностранцам, когда нужно было доказать, что в России существует полная веротерпимость. Многие почтенные иностранцы верили этим цитатам. Они, в своей наивности, не знали, что основные Законы в России были необязательны для министров и для обер–прокурора Св. Синода и что циркулярные разъяснения министров, и в том числе министра юстиции, совершенно искажают и уничтожают прямой и ясный смысл основных законов» [273].

Мы уважаем В. Д. Бонч–Бруевича за его многолетнюю научную работу по изучению религиозной жизни России, но относительно «прямого и ясного смысла» законов он заблуждался. Последующие репрессивные законы Победоносцева перечеркивали 44–ю статью Свода Законов.

Впрочем, перед своими он был честен.

«В некоторых народные училищах Одесского учебного округа имелись среди учеников дети штундистов, которые или не хотели изучать закон Божий (сугубо православный учебник. — А.Б.), отговариваясь тем, что родители запрещают им это, или не хотели исполнять религиозные обязанности и православные обряды, ссылаясь на то, что их вера не дозволяет всего этого. Обер–прокурор Св. Синода, с которым в 1893 году сносилось по этому предмету министерство народного просвещения, уведомил, что в церковно–приходских школах Херсонской епархии ученики–штундисты обязаны исполнять все требования школы как относительно предметов, в том числе и закона Божия, так и относительно соблюдения православных церковных обрядов, а в случае уклонения от этих требований виновные немедленно должны быть удаляемы из школ. Признавая этот порядок правильным и согласным как с требованием церковной дисциплины, так и с задачей школьного воспитания, действительные тайный советник Победоносцев высказался за применение той же меры и к детям штундистов, посещающим начальные народные училища, ведомства министерства народного просвещения» [274].

У нас нет никаких оснований полагать, что относительно других епархий Победоносцев был иного мнения.

«Глубоко верующий.., умный человек и тонкий политик, считавший петровские преобразования исключительно полезными для русской Церкви, К. П. Победоносцев полностью использовал рычаги государственного контроля за деятельностью главной конфессии Империи, являя собой пример идеального «блюстителя» за исполнением законных постановлений по духовному ведомству» [275].

В свою очередь,

«Синод не имел лица, голоса подать не мог и подавать его отвык. Государственное начало заглушило все. Примат власти подавлял свободу Церкви сверху донизу: архиереи зависели от губернаторов и должны были через священников проводить их политику… Эта долгая вынужденная безгласность и подчиненность государству создали и в самом Синоде навыки, искони церковным началам православия не свойственные — решать дела в духе внешнего, формального церковного авторитета, непререкаемости своих иерархических постановлений» [276].

И интеллигенция, и политические радикалы с разными идейными взглядами страстно желали покончить «с тем позорным и проклятым прошлым, когда церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости от государственной церкви» [277].

Николай Зернов, православный богослов и философ, вынужденный покинуть Россию в 1921 г. не по своей воле, писал, что в конце прошлого столетия престиж государственной Церкви упал настолько, что интеллигенцией со всей непримиримостью «православная Церковь отметалась, как часть старого строя, потому что не смогла помешать росту самодержавия и тем самым увековечила несправедливость и неравенство, царившее в русской политической системе» [278].

Мы уже сказали, что поначалу запреты и различного рода наказания были везде, где обнаруживались люди, уклонявшиеся от православия, и для них было достаточно тех законов, которые мы цитировали. Кто мог сосчитать, сколько было этих безвестных случаев, тем более что далеко за пределами столицы не нужно было никаких санкций, — достаточно только дать знак пьяным односельчанам. «Тогда начался грубый произвол любомирского священника: на Пасху 1871 года один брат был привязан к церковной ограде, а прихожанам священник повелел плевать в него» [279]. Правда, здесь же упоминается и результат такого «пастырского попечения»: на селе только три семьи остались в православии. «В 1876 г. толпа крестьян и мещан г. Вознесенска при участии сотского Кривенко наказала розгами штундистов. Особенно сильному наказанию подверглись супруги Шименко, Зиновий и Прасковья. Зиновий получил более 50 ударов, Прасковью же били три раза. По врачебному освидетельствованию… еще немного, и Прасковье угрожала смерть» [280].

«В начале 1867 г. односельчане во главе со старостой по инициативе местного духовенства без суда высекли розгами и арестовали М. Ратушного, Г. Балабана, А. Капустина и Осадчего, после чего последние были заключены в тюрьму» [281].

Позже М. Ратушный скажет:

«Когда меня вторично посадили в тюремное заключение, то народ еще больше начал обращать внимание и доставать Евангелие. Вот таким образом это больше распространилось, а не так, как думают некоторые, что я распространил» [282].

Судебные исполнители судили пока просто «за отступление». Но вот 27 марта 1879 г. Государственный Совет постановил признать законным существование баптистов (направление в христианстве, где считается, что крещение должно совершаться только по личной вере самого крещаемого; само крещение должно было совершаться посредством полного погружения в воду). Многие отпавшие от православия поспешили воспользоваться этим законом — тем более что никакой разницы не было между собственно баптистами и новообращенными. Но помогло это ненадолго. В 1882 г. появилось разъяснение Министерства внутренних дел, в котором говорилось, что вышеназванный закон не распространяется на русских. В чем и была вся суть. Для русских свободы быть не могло. Если ты русский, то ты обязательно должен быть православным.

Такая «упертость» была весьма стойкой. «Если министр юстиции Н. Муравьев своим циркуляром отменял статью основных законов, то товарищ министра внутренних дел сенатор П. Дурново совершенно не считался с разъяснениями сената и в своем секретном циркуляре от 17 мая 1900 г. писал:

«Принимая во внимание, что баптизм, как особое вероучение, признан законом 27 марта 1879 г. сектой евангелическо–лютеранской церкви.., русских баптистов не может быть с точки зрения закона». Итак, сенат определенно установил различие между баптистами и штундистами, а министерство внутренних дел отвергло это различие и запретило баптистам именоваться баптистами» [283].

«Сенат разъясняет, что баптизм — не штундизм, что принадлежность к баптизму не карается русскими законами и что баптизм в России существует не только среди немецкого, но и среди коренного русского населения» [284].

Но —

«В 1900 г. Победоносцев вошел в соглашение с министрами юстиции и внутренних дел и настоял на издании секретных циркуляров, уничтожавших даже само название «баптистов» для лиц русского происхождения» [285].

Законы всегда выходят в свет, когда есть уже некое явление, на которое нужно реагировать юридически. Так вот, данное явление уже было массовым, но на местах духовное начальство действовало «по благодати», т.е. как вздумается. В августе 1872 г. Киевская консистория препроводила целую группу уклоняющихся от православия в тюрьму, где людей пытали, потом судили. Несколько человек из тюрьмы не вернулось [286].

И все же главное было впереди, наступал победоносцевский период. Победоносцев начал свою законотворческую деятельность с «благодеяния»: от 3 мая 1883 г. был издан Закон о даровании раскольникам всех вероисповеданий (само определение уже юридически неграмотно: были раскольники–старообрядцы и были совершенно другие неправославные христиане) права богослужения. Можно было только радоваться! Правда, статья пятая этого Закона уточняла, что все раскольники (по тексту закона, все неправославные. — А.Б.) имеют право на свои духовные потребности, если они не будут влиять на православных. Весьма мудро: вроде бы и дал, и в то же время отнял, потому что здесь же можно применить, к примеру, статью из СЗРИ 90–ю о «возбуждении» (см. выше). Прочтем и пункт пятый упомянутого закона:

«Раскольникам дозволяется творить общественную молитву, исполнять духовные требы и совершать богослужение по их обрядам как в частных домах, так равно и в особо предназначенных для сего зданиях, с тем лишь непременным условием, чтобы при этом не были нарушаемы общие правила благочиния и общественного порядка» [287].

Скажем, с улицы слышно, как в избе поются «гимны», как их называют сами верующие. Не возбуждает ли это кого из православных? Вестимо, возбуждает; таким образом нарушается маленькая оговорка в конце статьи — «общие правила благочиния и общественного порядка».

Хорошо, если дадут лишь 90–ю статью, но ведь есть и более жесткие — 187, 189, 196. Воображение неистощимо, а воображение юридическое тем более. И самое замечательное, что уже в конце второго тысячелетия православное духовенство пролоббировало такой же закон о несвободе совести (1997 г.), где такая же лукавая казуистика.

«Всегда там, где наступает духовное пробуждение.., силы темноты выступают с решительной контратакой. Для верующих в России наступил период преследований и строгой репрессии, схожей с инквизицией. Церковь православная пошла по следам Церкви римско–католической в период средневековья» [288].

Еще в 1882 г. Победоносцев докладывал молодому государю Александру III о расширении географии влияния недовольных православием и настаивал на принятии безотлагательных мер. Известна и резолюция императора: «Надо непременно обратить самое серьезное внимание на штундистов и баптистов». На местах с готовностью откликнулись на высочайшую рекомендацию. Как свидетельствовал епископ Алексий, «молящихся изгоняли из домов, где они собирались для богослужений, избивали кольями, выволакивали полуобнаженными на трескучий мороз. Жалобы властям, как правило, оставались без ответа; бесчинствующие почти никогда не наказывались, это поощряло их на новые бесчинства» [289].

Не следует путать этих несчастных с тогдашними террористами или социалистами. Они были законопослушными православными. «До семидесятых годов штундисты не отделялись совершенно от православной церкви: они крестили новорожденных детей в церкви, исповедовались и причащались Св. Тайн, в страстную седмицу соблюдали пост» [290]. Но долго нельзя было скрывать своего нового духовного состояния. «Як нам жити в православии, колы к ему нэма доступу; все берут гроши» [291]. Обличалось не только стяжательство, но и низкий нравственный уровень иных батюшек, что у многих было на глазах. «Неудовольствие местного населения против священника Промыслова дошло до таких размеров, что однажды, когда обход местных жителей увидел, что в одном доме священник Промыслов с Жуховским и разными распутными женщинами пустились в пляс, даже без нижнего белья, то хотели отрезать Промыслову его косы» [292].

Взгляды и суждения своих же бывших чад, жизнь, в нравственном отношении изменившаяся к лучшему, — все это не могло остаться незамеченным, и священники, спекулируя на невежестве большинства односельчан, устраивали травлю тех, чья вина была лишь в том, что они перестали пить водку. Мы сознательно не уделяем много внимания нравственным изменениям этих новых христиан, чтобы i:e отвлекаться от основной темы, но изменения в действительности были таковы, что оспаривать их было бессмысленно, и тогда священники не нашли ничего лучшего, как выдвинуть весомый для темных в вере православных аргумент — «не в нашего Бога веруют». В чем была вера в «их Бога», односельчане и сами бы не сказали, но вот «не в нашего Бога» — это понятно, это побуждало к действию. В. И. Ясевич–Бородаевская, известный юрист и квалифицированный специалист по религиозному законодательству, была свидетелем всех издевательств, надругательств над гонимыми и оказалась не в силах передать ту дикую картину повсеместных православных погромов:

«Право, дух захватывает, когда вспоминаешь об этих ужасах, которые можно лишь сравнить с временами инквизиции и пыток» [293].

Эта страница нашей отечественной истории еще неизвестна широкому кругу читателей. Мы хотим восполнить этот пробел.

«Отчаянные усилия Церкви не допустить перевод Библии на русский язык объясняются ее страхом перед возможностью того, что народ повернет Библию против церкви» [294].

Но прорыв был сделан, и тысячи книгонош–добровольцев разносили по всем углам Империи свежие экземпляры Евангелия [295].

«Как на Западе перевод Библии на новые языки внес новые элементы в жизни народов и породил разные религиозные течения.., так нет ничего удивительного, что перевод Библии на русский язык расшевелил пробу–женное уже народное сознание…» [296].

«Освободив народ, мы должны были дать здоровую пищу для его ума и сердца…» [297].

«Сначала стремление к духовному возрождению в народе сказалось в склонности к аскетизму, и в период, предшествовавший освобождению крестьян, заметно было усиленное хождение по монастырям; многие ударились в крайний мистицизм и примыкали к общинам отщепенцев–мистиков…» [298].

«Освобождение народа от крепостного гнета и пробуждение народного самосознания в сфере религиозной этики нарушило и в этой области вековечный сон: и здесь, вместо того, чтобы проникнуть вглубь вопроса, анализировать новое явление, и, став с ним лицом к лицу, призвать свою совесть к ответу, — на что не хватило ни мужества, ни порядочности, — стали обвинять немцев–баптистов, которые тогда действительно пошли навстречу этому пробуждению, желая помочь народу выбраться из непроглядной тьмы» [299].

Не менее сложен вопрос о великосветских салонах, и недоумение было где искренним, где казенным.

«…Где же причина такого странного явления, каким образом этот слой (аристократия. — А.Б.) мог служить почвой для сектантского движения?» [300].

Протоиерей Орнатский, явно настроенный против пашковцев (Санкт–Петербург) отвечает: «Почвою было — после многих лет неверия или формализма и холодности в деле веры (это на «святой Руси». — А.Б.) — искание ее, толкование духа по глаголам вечной жизни. Таково было настроение многих по рождению православных людей — высшего столичного общества в 70–х годах прошлого столетия, после увлечения отрицательными учениями» [301] — имелись в виду различные модные веяния, нигилистические в вопросах религии, или спиритизм.

Но вот приезжает в столицу Гренвилл Редсток в 1874 г., не имея богословского образования, без ораторского красноречия, прямо и просто, отчего многих с изысканным вкусом и коробило, задает вопросы как будто бы христианам и попадает в больное место Опустошенной души. Характерный пример с полковником В. Пашковым, богатым помещиком, личным другом Александра II, особняк которого стоял почти рядом с Зимним дворцом на набережной Невы. Когда жена Пашкова стала проявлять интерес к встречам с Ред–стоком, муж неодобрительно отнесся к ее увлечению. Когда же она пригласила англичанина к себе на обед, то Пашкову как воспитанному хозяину ничего не оставалось делать, как присутствовать. Заезжим гостем было сказано немного, но хозяин потерял покой и, вынужденный согласиться с правотой Евангелия, стал с этого времени одним, если не первым из высшего света, активным распространителем Новых Заветов и проповедником открывшегося ему учения Христа.

Граф А. Бобринский, полковник Почетного Корпуса и министр транспорта, решил аргументированно воспротивиться Редстоку и для этого, вооружившись Новым Заветом, стал готовиться опровергнуть несостоятельные, как ему казалось, ссылки Редстока на священные тексты. Но до диспута дело не дошло, потому что, возможно, впервые в жизни, граф прочел эти тексты осознанно, так, как они написаны, — и в результате последующая жизнь и состояние Бобринского были отданы на «благовесте», как было принято говорить.

Барон М. Корф, лорд–камергер императора; Е. И. Черткова, жена генерал–адъютанта царя; княгиня С. Ливен; граф Пален, министр юстиции; княжны Голицыны, со своей матерью княгиней Голицыной; князь Ливен, оберцеремонимейстер при царе; мать Великого князя Александра Иосифовна; жена графа Шувалова, начальника 4–го Отделения, т. е. Главного жандармского управления, графиня Е. Шувалова (во время преследований она проводила так называемые молитвенные собрания в подвале своего особняка); княгиня В. Гагарина… Всем этим титулованным особам было что терять, и тем не менее они шли на жертвы в силу их осознанного обращения к христианской вере.

Огонь разгорался, и скоро распространился по многим губерниям. О новом христианском явлении в Петербурге «толковали даже такие люди, которые не умели выговорить его имени…» [302].

Не станем отрицать — из всего можно сделать моду. «Между тем число последователей Редстока в Петербурге постоянно увеличивалось. Не быть редстоковцем в то время значило уронить себя в глазах общества и получить название «человека отсталого». Возражать учению английского лорда в частном доме было бы равносильно нанесению оскорбления хозяйке» [303]. Если учесть, что это писали в «Миссионерском обозрении», то понятно сознательное смещение акцентов, — журнал не был способен к объективной оценке в силу предвзятости. Для кого–то в том была лишь некая пикантность, экстравагантность, но для большинства это было серьезно. Процитированные слова напечатаны в 1898 г., вовсю действовал Закон от 1894 г. (мы будем о нем говорить специально), были репрессированные даже из числа приближенных ко Двору, а с простолюдинами вообще не церемонились; так что моды как таковой уже не было, а вот внимание к проповедям Евангелия было широким, это верно.

Разве у людей богатых, вроде Пашкова, раздававших деньги нуждающимся, открывавших дешевые столовые для бедных, приюты для сирот, мастерские для не имеющих возможности зарабатывать на хлеб насущный, устраивавших молитвенные богослужения, где сидели рядом на обтянутых шелком стульях «аристократы и их дворники, кучера и другие слуги» [304], разве у этих устроителей благотворительных мероприятий было только модное желание побыть на короткое время филантропом? Может, все это было лишь пасторалью? А как же те репрессии, которые выпали на их долю?

Император Александр II был близок и дружен со многими. Надо полагать, что сказывалось благотворное влияние целого ряда лиц из его окружения, которые прошли через очистительное действие духовного пробуждения. Достоверно известно, что император готовил к Пасхе 1881 г. Манифест о свободе совести и веротерпимости, — на четверть века раньше Манифеста 1905 г. Влияние высокопоставленных лиц из аристократии было настолько авторитетным, что вызывало симпатии у целого ряда лиц из Сената. Известно даже признание губернатора Санкт–Петербурга Тренева: «Если Пашков победит, то мы (т.е. русское общество) все спасены» [305]. Эта фраза многого стоит: разброд и нестабильность в российском обществе, очевидно, были настолько вопиющими, что на фоне усиливающейся деятельности революционеров самых различных толков новое христианское движение представлялось спасительным.

Но после роковых взрывов 1 марта 1881 г., убивших царя, наступила реакция, чего очень желали и до этого консервативные силы как в церковных, так и в светских кругах.

«Редстокистов, или пашковцев, стали считать опасной сектой, которая ослабляет православие, а так как православная церковь как государственная была поддержкой престола, то ослабление ее являлось с этой точки зрения опасностью для основ престола. Государь являлся главою церкви и был таким образом естественным ее защитником, а потому все, касающееся ее, касалось и его. На этом основании евангельские верующие рассматривались как противники существующего государственного строя и подвергались строгим ограничениям и даже гонениям» [306].

Эти слова княгини С. Ливен, написанные в ее воспоминаниях, многие вещи расставляют по своим местам. Основная причина возникшего противостояния, которого не желали прежде всего сами преследуемые, — это слабость государственной Церкви перед Евангелием.

Прочитав Отчет Синода за 1881 год, полный сетований на безверие, нерадение к церковным службам, своекорыстие, необузданное вольномыслие, гордость, любостяжание, невоздержание и зависть, проявлявшиеся в российском обществе, Владимир Соловьев отозвался статьей «О духовной власти в России», где высказал недоумение, что в указанном Отчете ни слова не сказано о главном недуге, «который удручает ныне русский народ в его целости и составляет истинную причину тягостного его положения». Эта статья тем еще полезна для нашей темы, что ее автор, возвратившийся к нам из идеологического небытия, — православный богослов и философ, так что у нас нет оснований не доверять его словам.

«Помимо всех грехов и беззаконий в отдельных лицах и сословиях, русский народ в своей совокупности духовно парализован;., не видно в нем действий единого духовного начала, которое бы… внутренно управляло всей жизнью» [307].

«Если Россия не по имени только, но воистину есть страна христианская, то в основе ее общественной организации и жизни должно лежать нравственное свободное (курсив мой. — А.Б.) единение людей» [308].

«И иерархия русской Церкви… стремясь принуждением (курсив мой — А.Б.) возвратить к единству отпавших, произвела еще большее разделение; пытаясь насилием утвердить свой верховный авторитет, подвергается опасности совсем его лишиться» [309].

«Явное бессилие духовной власти, отсутствие у нее общественного нравственного авторитета и общественного значения.., отчуждение духовенства от остального народа, и в самом духовенстве раздвоение между черным, начальствующим, и белым, подчиненным, деспотизм высшего над низшим, вызывающий в этом последнем скрытое недоброжелательство и глухой протест, религиозное невежество и беспомощность православного народа, дающее простор бесчисленным сектам, равнодушие или же вражда к христианству в образованном обществе, — вот всем известное современное положение русской Церкви» [310].

«Разве не истинное искание правды Божьей, стремление усвоить и осуществить ее порождает многочисленные секты в русском народе?» [311].

Объективности ради, к словам В. Соловьева нужно добавить некоторое уточнение: в рассматриваемый нами период немалое количество лиц из духовенства явно или скрытно выражали протест «крепостной зависимости»… от господствующей религии. «Среди православного духовенства были и честные священники, которые тяготились тем, что их заставляли служить царизму, возмущались этим. «Мы наемники своего правительства, — открыто признавался в церковной печати один священник, — мы чиновники в своих приходах, да еще с полицейскими функциями» [312]. Подобное можно было сказать в печати лишь в короткое время некоторой либерализации 1905–1906 гг., но сказанное свидетельствует о всей священнической практике предшествовавших лет.

Но вернемся к «оперативной обстановке». В 1884 г. 24 марта в Санкт–Петербурге состоялся Съезд верующих христиан различных рационалистических направлений: молокан, баптистов, штундистов (поневоле пользуемся этим весьма условным названием), меннонитов, духоборов, евангелистов. Целью Съезда было: попытаться объединиться если не в едином порядке богослужений, то хотя бы в самом основном, вероисповедном. Весь Съезд был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость, а В. Пашкова и М. Корфа выслали за границу, где они и умерли в изгнании.

По этому поводу помощник Л. Толстого В. Чертков писал:

«Возвратясь в Санкт–Петербург, я был возмущен новостью о том, что Пашков и его соратник по вере Корф высланы из России… Я не удивился действиями правительства, которое всегда применяло политику силы, но был возмущен тем, что церковь, которая считает себя представительницей учения Христа, одобрила подобные действия. Я чувствую, что это последняя капля для меня. Я не разделяю взглядов Пашкова, но в тот момент, если бы меня спросили, к какой религии я принадлежу, я бы сказал — к Церкви Христовой, без упоминания какой–либо существующей деноминации» [313].

Впрочем, и самого В. Черткова вскоре тоже выслали из России. Очень показательны слова сенатора А. Ф. Кони:

«Мы виделись, впрочем, еще перед этим в 1897 г. в Петербурге, куда Толстой приезжал проститься с Чертковым, которого в то время постыдной религиозной нетерпимости (курсив мой. — А.Б.) выслали за границу» [314].

Если же вспомнить о неудавшемся Съезде, то В. Соловьев писал о так называемых сектантах:

«Значительная часть русского народа, разделившись на множество сект, сходится лишь в общем отрицании господствующей церкви» [315].

Рассуждая об извращенной сущности церкви как государственной организации, философ писал:

«Правильное отношение церкви и государства существовало у нас некогда в начале. И если это отношение нарушено, то вина в этом падает не на государство. Ибо прежде, чем Петр Великий подверг церковную власть внешнему подчинению государственному, сама эта власть церковная уже допустила в себе противохристианский дух гордости, деспотизма и насилия и тем подвергла сомнению свое право на независимое существование» [316].

Приближаясь к своему самому беззаконному законодательному решению, Св. Синод Указами от 1889 г., № 8 и 1892 г., № 9 обязал преосвященных: строго наблюдать через духовенство за православными, живущими в сектантских семьях; обязать миссионеров и приходских священников ежегодно доставлять им сведения о числе сектантов, а главное немедленно доносить (курсив мой. — А.Б.) и притом непосредственно преосвященным, минуя благочинных и консисторию, о каждом случае появления в приходе какого–либо лжеучения или отступления от православия» [317].

«По своему обскурантизму, реакционности и деспотичности Победоносцев, вероятно, побил все рекорды обер–прокуроров минувшего века» [318]. Несколько неожиданно и странно звучит это признание из–под пера Д. Поспеловского, который, по сути, только этим и ограничился, характеризуя правящую Церковь.

Итак, «черный папа», «русский Торквемада» поставил перед собой задачу переломить ситуацию, и 4 июля 1894 г. выходит Высочайше утвержденное Положение Комитета министров и циркуляр Министерства внутренних дел от 3 сентября 1894 г. за № 24 о признании штунды особо вредною сектою и воспрещении собраний штунды. Вот некоторые извлечения из этого Положения, ставшего Законом:

«… Считаю необходимым пояснить, что за сим права и льготы, дарованные законом 3 мая 1883 г. раскольникам менее вредных сект (? —A.Б.), не могут быть применены к штундистам, и что всякие общественные молитвенные собрания отнюдь не должны быть допускаемы в будущее время под опасением привлечения виновных к строгой судебной ответственности в установленном для сего порядке… Подлинное подписал:

(Министр внутренних дел статс–секретарь Дурново» [319].)

Один из главных идеологов религиозных гонителей В. Скворцов, он же редактор «Миссионерского обозрения», издал свою книжку «Миссионерский посох». Этот чиновник по особым поручениям, статс–секретарь, мастерски «подгоняет» почти всех так называемых сектантов под одно понятие — «штундисты». Вот какой «квалифицированный винегрет» у него подучился:

1) штунда плотская, штундо–баптисты, Евангелики, или пашковцы–некрещенцы и штундо–молокане;

2) штунда духовная и штундо–пашковцы–неперекрещенцы;

3) штундо–субботники и штундо–жидовствующие;

4) штундо–малеванцы и штундо–духоборы.

Шалапутство и иоаннитство, по мнению Скворцова, «открывают у себя почву для штундизма» [320]. В адрес последних, так сказать, предупреждение: ждите, скоро «прилетят скворцы».

Что может понять из этого неискушенный в религиозных тонкостях человек? Тут явно видно кровожадное желание всех пустить по этапам. В. И. Ясевич–Бородаевская писала об этом беззаконии:

«В применении же к жизни это законоположение было обставлено так, что по букве его, благодаря разным дополнениям и разъяснениям, все сектанты (курсив Я. — Б. — А.Б.) оказались штундистами, не взирая на совершенную противоположность их религиозных мировоззрений (курсив Я. — Б. — А.Б.)» [321].

Не всякий читатель, возможно, потрудится заглянуть в «Приложения», — так что вот «картинка» глазами члена–корреспондента Императорского Юридического общества:

«Так, например, сектантов Киевской губернии Васильковского уезда с. Снегиревки, Антоновки и др. зимой загоняли далеко в степи к глубоким оврагам для физического угнетения, надеясь повидимому, что с разбитыми физически легче справляться, возвращая в лоно православия; выгоняли их на принудительные работы, заставляя с рассвета до глубоких сумерек голыми пригоршнями насыпать во время лютых морозов снег — женщин в подолы юбок, мужчин в подолы тулупов и переносить эту бессмысленную ношу на далекое расстояние, где эти страдальцы должны были спускаться в овраги и там высыпать снег… И так с утра до вечера «работали» эти труженники Божий под наблюдением урядников, сотских и прочих мелких властей, тут вволю издевавшихся над беспомощными людьми. В сумерки, по возвращении в село, несчастных ставили в ряд у волости, на морозе, с приказанием вытягивать руки; двое стражников держали руки, один — голову, и начинались новые издевательства. Выносили водку и, зная, что сектанты ее вовсе не пьют и не курят, старались насильно всунуть цигарку в рот и залить водки в глотку. Потешившись вдоволь, водку выпивали сами стражники, разбивая пустые бутылки о готовы сектантов. По ночам в окна сектантских домов сыпались груды камней, ломали двери, окна, врывались в хаты, разбирали печи и, избив хозяев, безобразники уходили, оставляя объятых ужасом малых ребят и взрослых в стуже. И под таким страхом приходилось жить ежечасно и ежеминутно! Наступала весна. Радетели–ревнители православия ловили на улице сектантов и палками загоняли по шею в пруд во время половодья, держа их там подолгу и всячески издеваясь над ними. Летом же, женщин гоняли босыми по колючему бурьяну, доколе ноги не покрывались потоками крови, насиловали безнаказанно женщин, насмерть забивали мужчин в холодных (все это совершается в других местах с некоторыми вариациями и поныне). Право, дух захватывает, когда вспоминаешь об этих ужасах, которые можно лишь сравнить с временами инквизиции и пыток» [322].

Несколько позже в упоминавшейся уже брошюре «Вне закона» А. С. Пругавин скажет:

«К сожалению, размеры настоящего сообщения не позволяют нам привести даже самую краткую хронику тех арестов, обысков, ссылок, изгнаний и заточений, которые предпринимались в течение последних двух десятилетий, так как напечатание подобной хроники потребовало бы целой объемистой брошюры или книги» [323].

В разделе историографии мы упоминали о священнике Ф. Титове, произносившем свою актовую речь на соискание ученой степени по богословию (1897 г.). Признав, что у русских православных отсутствуют ясные понятия о своей вере (см. примечание 22), этот соискатель возлагает вину на «либеральную печать».

«К глубокому сожалению, среди наших писателей и даже целых литературных кружков в настоящее время, как и прежде, находятся такие, которые видят в русском сектантстве нечто чрезвычайно хорошее и светлое… Вот что, например, писала еще совсем недавно одна из подобных защитниц и покровительниц сектантства: «Мысль народная растет, направляясь в разные стороны, давая в результате многочисленные секты, обнимающие не одну тысячу человек. Эти секты выделяют своих героев, из коих многие отличаются высокими нравственными качествами и жизнью, отмеченную подвигами и страданиями за веру свою… Вечный обмен мыслей развивает самодеятельность, вырабатывает способность к критическому анализу. С просветлением ума исчезают и понятия, присущие тьме» [324].

Бороться с сектантами, по мнению Ф. Титова, нужно не преследованиями и гонениями, а «ограничительными мерами»:

«В исключительных, особенных случаях по отношению к русскому сектантству, особенно современному, являются необходимыми даже ограничительные меры. Мы убеждены и понимаем, что преследование, гонение сектантов не только бесполезно, но даже и прямо вредно: оно только ожесточает, раздражает их, делает их все более упорными в своих заблуждениях. Но ограничительные меры совсем не преследования или гонение сектантов, и такие меры отнюдь не противны христианской вере, как иные думают» [325].

И ниже: «В отношение к такому направлению современного русского сектантства опять–таки неприложима одна только духовная борьба. Это именно и есть та область, где церковь теряет всякую возможность действовать на убеждение людей. Здесь, очевидно, требуются совсем иные меры, именно ограничительные» [326].

Вспоминается, как лет десять назад в тогдашнем еще Ленинграде писатель М. Чулаки написал статью «Инакобытие». Написал по поводу коммунистов, которые совершенно не чувствовали боли народа, находившегося под богоборческим режимом. Видимо, в ина–кобытии находились и те, кто по священническому своему долгу обязаны были знать простые Христовы истины: милость превозносится над судом.

«Если церковь в деле веры прибегает к орудиям недуховным, — писал Аксаков, — если она обращается к грубому вещественному насилию, то она отрекается от собственной духовной стихии и, отрицая сама себя, перестает быть «церковью», а становится государством, то есть «царством от мира сего» [327].

«Как только нравственные отношения членов Церкви заменяются отношением формально–юридическим, а для поддержания церковного единства начинают употребляться внешне насильственные мероприятия, то это несомненный признак того, что начало церковности начало иссякать в общине, и, чувствуя ослабление своих собственных сил, она открыла недра свои для проникновения туда начала государственного» [328].

Нет, не случайно Победоносцев считал, что без поддержки государства православной Церкви не устоять.

Вот и нормативы Закона от 4 июля 1894 г.:

«Дети штундистов должны быть отчуждаемы от родителей и отданы на попечение родственников, принадлежащих православной церкви; а если это невозможно, то они должны быть переданы на попечение местного духовенства (т. е. в монастырь. — А.Б.);

— С этого времени штундистам запрещается проводить службы и открывать школы;

— Паспорта и удостоверения личности штундистов должны иметь отметку об их принадлежности к этой секте. Любой работодатель, принявший на работу штундиста, должен быть подвергнут штрафу;

— Имена членов этой секты должны быть переданы министру путей сообщения, который вывесит списки в железнодорожных конторах для того, чтобы они не могли устроиться там на работу;

— Штундистам запрещается нанимать на работу православных. Нарушение наказывается ссылкой на Кавказ на срок до пяти лет;

— Штундистам запрещается покупать или брать в аренду землю. Любой штундист, уличенный в чтении Библии или в молитве вместе с другими, должен быть арестован и немедленно выслан в Сибирь в административном порядке (без суда. —А.Б.); все проповедники должны быть приговорены к исправительным работам на рудниках в Сибири;

— Штундистов следует хоронить в стороне от освященной земли; для них запрещается проводить заупокойную службу;

— Всем сектантам запрещается покидать места жительства. Они должны признаваться юридически недееспособными в ведении финансовых и торговых дел;

— Проповедники и авторы религиозных работ должны приговариваться к 8–16 месячному заключению, за повторное нарушение предусматривается 32–48 месячное заключение в крепости, за третье нарушение — ссылка» [329].

Чтобы не утруждать себя необходимостью входить в юридические тонкости, было решено, что «должно быть одно название, штунда, для всех сект во всех их направлениях» [330]. А вот и реакция Ясевич–Бородаевской на эту юридическую «находку»:

«Последний законодательный акт, от 4 июля 1894 года о штунде, получивший столь j печальную известность, переполнил чашу страданий сектантов, так как превращенный в универсальное орудие борьбы, он уничтожил всякое понятие о законности в отношение всех сектантов,..» [331].

Ну и что? Это же всё государство делало: и законы издавало, и их же претворяло в жизнь. Но религиозное законодательство вдохновлял, готовил и представлял императору на высочайшее утверждение «духовный департамент полиции», Св. Синод, а на местах с ортодоксальным рвением следили, доносили, натравливали, проклинали с амвонов смиренные пастыри. Мы уважительно относимся к многовековой православной культуре как свободному духовному волеизъявлению, хотя тенденции нынешнего дня заставляют учитывать и иное.

Одним из феноменов российской ментальности является ксенофобия. Раньше было принято считать, что корни этого общественно–психологического фактора уходят в необразованность и темноту народных масс. Но век двадцатый, век массовой образованности и просвещения, дает по–прежнему примеры подобной патологии — будь то в коммунистический период или в постсоветский. Менялись только ярлыки: штундист, космополит, баптист, враг народа.

Уже упоминалось о созыве в 1891 г. в Москве Совещания православных иерархов. Так вот, Резолюция гласила:

«Быстрый рост сектантства является серьезной опасностью для государства. Всем сектантам должно быть воспрещено покидать место жительства. Все преступления против православной церкви должны разбираться не в светских, а в духовных судах (инквизиция!). Паспорта сектантов должны быть помечены особым образом, чтобы их нигде не принимали на работу, ни на жительство, пока жизнь в России не станет для них невыносимой (антихрист!). Дети их должны силой отбираться и воспитываться в православной вере» [332].

Цитата взята из работы Л. И. Шендеровского и ему принадлежат восклицания, заключенные им в скобках.

В 1887 г. Св. Синод собирает первый Съезд противосектантских миссионеров. Было создано Миссионерское общество для возвращения заблудших овец в православное стадо; этих заблудших было так много, а батюшки были столь невежественны в вопросах собственной веры, что срочно потребовалось подкрепление. Общество и стало кузницей кадров для подготовки инквизиторов; им были даны и соответствующие права.

В 1891 г. состоялся второй Съезд. Вопросы обсуждались интересные:

«о воспрещении законным порядком устраивать штундистам свои молитвенные дома.., о приведении приговоров суда над штундистами в исполнение как можно скорее…»

В 1897 г. третий Съезд миссионеров вынес решение, по которому вышедших из православия можно было ссылать в Сибирь уже не через суд, а в соответствии с приговорами местных сходов. Иначе говоря, самосуд объявлялся законной нормой. Позже достаточно будет приговоров «троек».

«Эти злодеяния власти называли «стерилизацией» (?! — А.Б.), а попечение над ней было доверено православному духовенству, которое обвиняемых направляло в суд, представляя чаще всего фальшивых свидетелей, и подсудимых суд наказывал ссылкой на дальний Кавказ или Сибирь. Выход из православной церкви считался актом беззакония, и поэтому еретики (? — А.Б.) были лишены всех прав. Их браки считались бесправными и нелегальными; их дети тоже были нелегальными, не регистрированными и не получали метрических документов» [333].

«Если «еретик» умирал, то поп местного церковного прихода не давал разрешения на погребение умершего на православном кладбище, а устройство кладбищ для «еретиков» не разрешалось. Поэтому часто умерший оставался дома долгое время, а семейство его, понятно, переносило много неприятностей. Часто совершались погребения на еврейских кладбищах или на собственном дворе, или в огороде. Можно себе представить, какие страдания переносили «еретики» по причине этого преступного действия православных духовных. Затем, очень часто, попы подстрекали своих прихожан к нападкам и избиениям «еретиков» [334].

«Все тюрьмы и места ссылок были заполнены «штундистами» — евангельскими христианами и их семействами… Дорога к местам ссылок была особенно тягостной и мученической. «Штундистов» присоединяли к криминалистам, преступникам, злодеям и убийцам (знакомая практика. — А.Б.). Многих транспортировали закованными в оковах с наполовину бритой головой, в ужасных негигиенических условиях, часто без пропитания и с очень строгим отношением жайдармов–конвоиров. Многие из них погибли на этой дороге страданий, а многие в ссылке» [335].

Через сто лет вышла книга, собранная из писем и воспоминаний. Приведем хотя бы несколько фрагментов.

«Тогда гонители стали хватать, чтобы отправить в тюрьму. В домах оставались грудные дети… «Пустите в дом взять ребенка, его надо кормить грудью!..» — «Обойдется и без груди»,— зло смеялись гонители. Матерей погнали за 40 верст в Уманьскую тюрьму… Плачущие дети не давали покоя другим людям… Среди женщин было много евреек с младенцами. Когда они узнали, почему плачут дети, то брали их на руки и кормили своей грудью. Слезы текли по лицам этих женщин: «Бедные малютки, за что вас наказывают?» [336].

«…После изнурительного заточения в Херсонской тюрьме, заковали в цепи и погнали этапом в Киев вместе с уголовниками, а жен и детей вслед за ними на подводах. Из Киева этап повели в Москву… В Москве продержали всю зиму, и нас, жен, тоже держали в тюрьме… Не дождавшись теплой погоды, этап отправили в Сибирь. Конечной остановкой был г. Томск. Наши узники шли в дождь, жару и мороз, и конвой был немилосерден к ним… Да, трудно передать все, что мы тогда видели и слышали. Почти все дети в семьях заключенных поумирали от тифа, который косил всех подряд…» [337].

«В 1894 году… Ратушному уже шел седьмой десяток лет. Может быть это или состояние его здоровья, или то, что он уже четырежды был под судом (курсив мой. — А.Б.) и на последнем был оправдан, послужило то, что Ратушный не был сослан…» [338].

«Уже в 1887 году министр юстиции граф Пален, сам последователь Редстока, сравнил преследования русских сектантов с преследованиями инквизиции» [339].

Поторопился, впереди был еще 1894 год!

Из распоряжения Министерства народного просвещения от 19 ноября 1893 года видно, что инспекторы народных училищ исключали из школ детей тех, кто уклонялся от православия.

Молчали ли тогда передовые общественные деятели? О графе Л. Толстом хорошо известно, что он выступал и словом, и делом в защиту гонимых. Достаточно вспомнить его заботу о духоборах, которые вынуждены были выехать из России, спасаясь от репрессий.

Интересно письмо христианского философа В. С. Соловьева, написанное им Победоносцеву в 1892 г.:

«Политика религиозных преследований и насильственного распространения казенного православия, видимо, истощила небесное долготерпение… Между тем со всех сторон от восточной Сибири и до Западной окраины европейской части России поступают вести, что эта политика не только не смягчается, но еще больше ужесточается. Миссионерский Съезд в Москве с небывалым цинизмом провозгласил бессилие духовных средств борьбы с расколом и сектантством и необходимость светского меча» [340].

Отечественные журналы «Свободная мысль», «Беседа», газета «Неделя» и другие (см. в Приложении) публиковали сообщения с мест о репрессиях. В 1894 г. в Англии был издан роман С. Степняка–Кравчинского «Штундист Павел Руденко» о преследованиях неправославных христиан. В газете «Новое время» предводитель дворянства Орловской губернии М. А. Стахович писал: «Кто же запретил свободу совести и кто карает? Разобравшись в законах, выходит, что карает гражданская власть вместе с духовной. При этом они не только соединились, но и перепутали свои несовместимые области…» [341]. Предводитель дворянства напомнил случай, когда штундистов заперли в церкви и в церкви же их пороли. Это вызвало сильный резонанс, и в разных печатных органах выясняли и уточняли: в церкви ли штундистов пороли или все же в церковной ограде.

Мировая пресса «била в колокола» о мученичестве штундистов; английская писательница Гебса Стретон написала «Великий путь страданий в конце XIX века», немецкий автор Келлер написал «Соль земли».

Преследуемые вовсе не были религиозными фанатиками. Они рассуждали здраво:

«Родится у вас младенец, вы платите попу деньги за крещение, а мы сами читаем молитвы, нарекаем имя, и деньги остаются в кармане. За венчание, за похороны, за молебны вы платите попу деньги, а мы это делаем сами и без всяких расходов» [342].

При всеобщей бедности привлекала «легкость жизни без расходов на храм, без препятствий в браке и без постов.., широкое развитие среди сектантов взаимопомощи в виде денег и труда…» [343].

Весьма показателен пример, извлеченный из «дела» окружного суда в мае 1883 г.; судили отпавших от православия:

«— Ходите ли вы в церковь?

— Прежде ходили, а теперь нет.

— Почему же вы перестали ходить?

— А чего же ходить туда? Духовенство за все деньги просит». Подсудимые осуждены, чему они были весьма рады. «Больше всего они боялись/чтобы суд им не вынес оправдательного вердикта и тем не лишил бы их возможности переселиться на новые земли» [344]. По окончании процесса несколько крестьянских семейств обратились к судьям с заявлением, что они тоже штундисты, и просили сослать их на Кавказ, «потоку что от безземелия и разных притеснений им житья не стало» [345]. Несчастные наивные люди; они не знали, что ожидало их на Кавказе.

Для облегчения своего положения в штундистских общинах существовала денежная взаимопомощь — это давало возможность избежать долгов в налоговых платежах. Так ведь и это было запрещено специальным распоряжением [346] (вплоть до самой «перестройки» наши власти тоже запрещали в христианских общинах взаимопомощь).

Вначале, когда говорилось о терминах, мы называли данное христианское движение рационалистическим. В самом деле, по ряду вопросов бытового, социального и даже политического характера эти верующие рассуждали весьма трезво. «Отношение членов семьи сектантской между собой вполне любовные, мирные; главенство мужа в семье признается сектантами по Писанию. К школам и учению сектанты относятся сочувственно; никакого предубеждения против книг гражданской печати в них не замечается; даже и разные научные занятия считаются полезным делом» [347].

«Штундисты не только не считают за грех иметь светские книги, но даже выписывают газеты, покупают их у евреев и торгашей, выпрашивают у помещиков. Местные, более распространенные в крае газеты, читаются штундистами даже на общественных собраниях» [348].

«Сектанты останавливают мысль народа и на вопросах чисто общественного, социального и государственного порядка… Особенно часто затрагиваются… вопросы о благе всех людей, свободе, равенстве, братстве, властях, о государственных повинностях, присяге, войне и о судах» [349].

Победоносцев отчитывался перед царем:

«Не ограничиваясь областью веры, эти сектантские трактаты рассуждают о наболевших вопросах в духе социализма и не везде даже прикровенно» [350].

«В сектантской среде кроме более–менее умеренного элемента создался уже и другой, более политически развитый, несомненно настроенный достаточно оппозиционно…» [351].

Вот тезисы духоборов:

«Царь один, небесный, а на земле царя не должно быть… Как человек осмелился снять с Царя Небесного титул и присвоить его себе?» [352].

«Земля — Божия. Она создана для всех равно. Владение — грабеж. Князья и помещики ограбили народ, завладев столько земли» [353].

Конечно, духоборы со своим «утопическим социализмом» выглядят наивно. Но им, людям трудовым, земные заботы и проблемы вовсе не были чужды. Даже упоминавшийся выше священник Ф. Титов счел нужным сказать в их адрес похвальные слова:

«Во мнении русской администрации того края (Закавказского. — А Б.) они всегда пользовались наилучшей репутацией как люди трудолюбивые, хозяйственные, содействовавшие колонизации отдаленной окраины государства именно в русском духе, всегда трезвые, исправно платившие всякие подати и аккуратно отбывавшие разные повинности, никогда не замечавшиеся ни в каких преступлениях и даже почти никогда не обращавшиеся к гражданскому и тем более уголовному суду; наконец, как люди, оказывавшие русскому правительству по временам весьма важные, иногда действительно незаменимые услуги. Так, например, во время последней русско–турецкой войны духоборы безмездно дали все средства для перевозки русской армии и доставления провианта, чем оказали великую услугу своему отечеству…» [354].

Интересен ответ одной общины на письмо толстовцев Трегубова и Черткова, опубликовавших его в зарубежном «Свободном слове»:

«В первом вопросе Вы, очевидно, ошибочно поставили слово «бунтовать» (против притеснителей) вместо слова «возмущаться», а потому мы вынуждены ответить на Ваш вопрос так: бунтовать всегда дурно, но возмущаться против притеснителей всегда хорошо, и тем более хорошо, чем самоотверженнее и любовнее к притесненным будет способ возмущения» [355].

Приведем еще ряд свидетельств. Баптистский руководитель пишет:

«Кто будет спорить, что право сходок и свободная печать есть залог прогресса? Где этого нет, там господствует деспотизм» [356].

Другой руководитель баптистский общины:

«Если мы хотим свободы в России, то политическим деятелям… следовало бы начать с того, чтобы добиваться введения конституции, чтобы народ имел своих представителей, которые могли бы заявлять о его нуждах и принимать или отвергать законопроекты» [357].

Последние данные относятся к периоду, когда протест сугубо религиозный и протест политический, как два потока, стали сходиться. Верующие не знали истинной природы революционеров, хотя внешние признаки недовольства и протеста были схожими, да и объект недовольства у них был, по сути, один: социально–политический строй. Н. Бердяев в известной работе «Истоки и смысл русского коммунизма» раскрывает идеалистические, незрело–религиозные мотивации социализма на ранней стадии зарождения. Но религиозный налет быстро улетучивается, и уже в народниках богоотрицание было совершенно очевидно. По этой причине народ, будучи сам темен в вопросах веры, все–таки каким–то внутренним религиозным чутьем угадал, что ему с нигилистами не по пути.

Несчастные гонимые христиане самобытного русского духовного пробуждения в поисках защиты от вопиющей несправедливости могли и не распознать, с кем они имеют дело. У нас нет конкретных сведений о принадлежности кого–то из этих верующих к партии социалистов, есть только косвенный намек: «Отчего мы не запрещаем христианам и верующим в Бога поступать в нашу партию?» [358]. Сближающим фактором, несомненно, было гонение со стороны правительства и так называемых сектантов, и революционеров. Тюрьмы и ссылки, каторга, где они вместе разделяли лишения и, несомненно, поддерживали друг друга, — это тоже, как известно, сближает. Марксисты в поисках поддержки своих идей у населения в немалой степени расчитывали на эти факторы, хотя конкретно об определенном слое верующих вопрос возник, как мы упоминали, лишь на втором Съезде РСДРП, т. е. в начале нынешнего века.

Марксисты во главе с Лениным обратили внимание на самостоятельное демократическое движение в рационалистическом сектантстве.

«Известен факт роста в крестьянской среде сектантства и рационализма… Мы говорим лишь, что рабочая партия не может, не нарушая основных заветов марксизма и не совершая громаднейшей политической ошибки, пройти мимо тех революционных элементов» [359].

Мы видели, что было немало судебных процессов (хотя в основном вопросы решались и без судов, о чем, как мы тоже видели, свидетельствовали иные предписания различных противосектанстских Совещаний). Но желающих представлять интересы обвиняемых на суде и юридически грамотно защищать их фактически не было. Ведь понятие «политическая конъюнктура» существовало и тогда. Мы упоминали лишь об одном — И. П. Кушнерове, который и сам был «штундистом». Он «с 1884 года взял на себя труд по обжалованию несправедливых действий против верующих… В то время адвокаты обычно не брались защищать подсудимых верующих… Благодаря его (Кушнерова. — А.Б.) обращениям в высшие юридические инстанции с делами обвиняемых, кассационный департамент Сената вынужден был отменить многие приговоры» [360].

Но, повторяем, как правило, подсудимых никто не защищал (см. в Приложении письма Кушнерова). А среди социалистов, марксистов и революционеров различных толков были люди юридически грамотные. И если они оказывали правозащитную помощь сектантам, то это кроме благодарности у последних, естественно, ничего не вызывало.

«Мы, социалисты, идем к ним (сектантам. — А.Б.), зовем их на борьбу с угнетающим и нас, и их правительством и с православной государственной церковью» [361].

Социалисты, разумеется, в своих средствах печати использовали весьма охотно многочисленные факты преследований христиан.

«Стенографические отчеты собеседований миссионеров с сектантами, речи сектантов на судебных процессах, письма сектантов, очевидно отобранные при обысках, писанная сектантами литература.., все это, вместе взятое, дает весьма солидный материал» [362].

Ленин советовал:

«Сектантами не только не пренебрегать, а при широкой постановке дела нашей социал–демократической пропаганды нам необходимо будет воспользоваться и их настроениями и фактами их преследования» [363].

«Сектанты охотно брали и читали революционную и социалистическую литературу и распространяли ее. Отзывы о литературе были в общем весьма благоприятны; литература не только нравилась, но, как писали сами сектанты, «открывала глаза на все сущее» [364].

Верующие не знали, какими средствами их попутчики собирались устанавливать «царство справедливости». Но общие принципы им были понятны:

«ограничение самодержавной власти в России, провозглашение свободы, которая бы гарантировала всем неприкосновенность домашнего очага, полную свободу совести, слова и собраний и которая бы дала всем классам населения широкое самоуправление» [365].

И вот мы уже слышим от новоштундистов:

«Попы проповедуют веру языческую; мы ее отвергаем, а наша вера будет вот какова: свобода, равенство и братство» [366].

Чтобы закрыть этот вопрос, скажем, что после революции 1917 года большевики действительно несколько благоволили к сектантам в силу того, что последние, как видим, были поставлены правящей и господствующей православной Церковью в положение изгоев; а с Церковью у революционеров были, понятно, свои счеты. Позднее же для господствующей уже партии было все равно — сектанты или православные, ибо, как считали большевики, все были одурманены «опиумом народа». Но в революциях 1905 года, тем более 1917 года неправославные христиане не участвовали, вовремя разглядев подлинный дух большевиков.

Но не будем торопить время. Еще только заканчивался XIX век, репрессий хватит и на начало XX, вплоть до «октябрьского переворота». А пока…

Бывшие босяки, или по–нынешнему бомжи, каким–то образом обратились к Богу через чье–то «сектантское» усердие. Разгульный образ жизни Федот Стаднюк и Агриппина оставили и решили свой брак освятить в православном храме. «Новые религиозные убеждения их уже были известны священнику и диакону церкви. Венчание прошло обычным порядком, без приключений, но когда священник уходил в алтарь, то, давая свое благословение новобрачным, хотел было, чтобы они поцеловали у него крест и по обыкновению руку его, но Стаднюки отказались. Тогда подскочил к Стаднюку дюжий (здоровенный) диакон с псаломщиком, схватил его за руку и впившись когтями в его тело, поволок его к алтарю целовать иконы. Стаднюк наотрез отказался. Тогда клиросники (диакон, псаломщик и некоторые другие) подхватили Стаднюка на руки и хотели с размаху угодить головой в большую застекленную икону, но Стаднюк, предвидя могущее быть поранение от стекла, послал вперед не голову, а свои ноги, отчего вдребезги разлетелось иконное стекло. Клиросники еще больше рассвирепели и ожесточились: они хотели Стаднюка свалить с ног и стоптать ногами, но последний не один раз в своей босяцкой жизни уже испытал такое положение и сразу сметил их намерение: всею силою ухватился за пери-' ла ограды около алтаря и так долгое время оставался. Они же, не имея возможности оторвать его от перил, били его кулаками под боки и всячески старались причинить ему мучения.

Крики и смятение людей, бывших в церкви, не помогали до тех пор, пока не приехал в церковь какой–то фельдфебель со своими солдатами, которому и удалось прекратить избиение Стаднюка.

После сей «пастырской любви к заблудшим овцам православного стада» Стаднюк долго болел ребрами и внутренностями, от которой болезни 30 декабря 1903 года, 52 лет от роду, умер в больнице Киево–Кирилловского богоугодного заведения» [367].

«Грозный блюститель порядка приказал разогнать собрание. Вооруженные городовые пошли в ряды по меж молившихся с криками «разойдись!». Городовой № 413 Приходько, подойдя к молившемуся за начальство брату Семену Виткову, грубо приказал ему: «брось болтать языком!», а когда запели «Христос Спаситель, Бог вселенной, храни Россию и царя», то здесь полиция подняла такой шум, что как будто бы дело противогосударственное» [368].

«Теперь я еще вам расскажу про одного молоканина. Он шел со мною этапом, очень уже стар, 96 лет. Шли трое: отец, сын и зять; заковали их в кандалы. А в другой тюрьме начальник сказал: старика расковать. Его везли и на нары высаживали спать, потому что сам не мог взобраться. С сыном шла жена и трое детей, а зять вдов и вел троих детей. Зять в Тифлисе умер, то с него кандалы сняли, так раскованного и погребли, а дети остались в Тифлисе, а старик дошел до места, освободили и умер сейчас, а сын живет и до сих пор. Старик плакал и рассказывал мне: «Веришь ли, брат, что я им не сделал обиды и на маковое зерно, а меня выслали за ложь, да еще, голубь мой, я удивлялся бы, если бы лгали простые люди, а то сам священник учил как лгать. Один пьяница пропил все, что у него было, и уже одурел, ходил по свету так, как мара (привидение), и украл у меня один улей с пчелами и с медом, и его посадили в тюрьму, и отсидев, пришел он домой и, очевидно, рыл, рыл, рыл яму так, как свинья, и говорит: «что мне тому Поликану сделать за то, что он меня в тюрьму посадил? А тот (священник) ему и говорит: «скажи, что Поликаны хулили икону Пресвятой Богородицы, говорили на Богородицу: какая она Матерь Божья, если у нее мужа нет, а дитя есть». И поставили в протокол того пьяницу свидетелем, а меня с детьми и внуками выслали понапрасну.

(Тимохвей Заиц» [369].)

Наветы применялись широко. В. Короленко вынужден был выступить в «Русском богатстве» по поводу клеветы священника Блинова на вотяков (нынешняя Удмуртия) — они обвинялись в человеческом жертвоприношении [370]; это «мултанское дело» было известно и А, Ф. Кони.

В. Розанов пишет в ответ на «открытое письмо миссионера (Булгакова) писателю г. В. Розанову» (Миссионер требует от Розанова доказательств, что миссионеры могут и умеют только приказывать: «Факты, факты, г. Розанов! Где они?»):

«В Тобольской губернии, г. Булгаков. Ведь в этом 1905 году, после дарования светской властью благословенной веротерпимости, расковались духовные оковы и возвращены были из Тобольской губернии на родину, в Малороссию, кроткие штундисты. Не священники же и не полиция, не умевшие различать вероучений, во всяком случае не берущиеся за это, выпроводили их: для этого нужны были «специалисты–эксперты», каковыми на суде и являются гг. епархиальные миссионеры. Эти всякое с собой разномыслие объявляют «особо вредною сектою, не токмо опасною для Церкви, но и для Государства (почти все наши секты объявлены «особо опасными для государства»). Последняя формула есть только вариант древнего инквизиционного приговора» [371].

В. Розанов пишет в сноске:

«Г–жа Бородаевская, автор многочисленных исследовании о сектантстве, спросила вслух В. Скворцова (мы помним этого главного миссионера. — А.Б.): «Каких вы нашли в России штундо–баптистов, когда есть только баптисты?». Смысл вопроса в том, что баптисты — не наказуемая по законам протестантская секта, а штундизм — «особо опасная и строго наказуемая». Таким образом, вопреки свидетельству о себе самих сектантов, да и просто вопреки науке этнографии, гг. миссионеры вешают на человека бляху с подписью «волк» и уже затем требуют застрелить его, — как бы он не кричал: «я называюсь человеком! меня крестили Иваном!» [372]. Скворцов и его окружавшие не нашли что ответить.

«В то время общественные собрания были невозможны. Все встречи были тайными. Каждую пятницу братья из разных частей города (Петербурга. — А.Б.) собирались и организовывали тайные богослужения в частных домах, на которые верующие различных кварталов приглашались персонально. Каждую неделю места менялись. Встречи проходили в очень трудных условиях, часто в бедных комнатах рабочих. Особенно я вспоминаю наши встречи, которые проходили в подвальной комнате, занимаемой сторожем в военной школе. В комнату можно было пройти через темный коридор, который напоминал мне катакомбы. Сторож сам стоял у входа в коридор, посетители проходили один за одним, внимательно следя, чтобы никто не заметил их. Сторож пропускал только тех, которых он знал, кого рекомендовали известные ему братья. Сохраняя тишину, он проводил посетителей через длинный мрачный коридор в комнату, где могли одновременно собираться от 15 до 25 человек. Никакого пения не разрешалось из–за страха привлечь внимание полиции. Обратно все участники выходили один за одним, соблюдая все меры предосторожности.

Другая встреча, как я вспоминаю, проходила в доме княгини (Проханов неточен: графини. — А.Б.) Шуваловой у пересечения Мойки и Зимней канавки. Встреча проходила в комнате, занимаемой кучером. Верующие проходили в эту комнату один за одним, стараясь не выдавать свой приход агентам полиции. Княгиня сама действовала с такими же мерами предосторожности» [373].

Графиня была женой графа Шувалова, начальника 4–го Отделения, т. е. Главного жандармского управления.

«Свобода слова и совести рисовалась воображению разных клерикалов, не в меру ретивых в своей религии, чем–то весьма опасным и для них самих, и для церкви, и для общества. Постоянное ожидание от такой свободы ужасной пагубы для всей церковно–общественной жизни заставляло ригористов–церковников повсюду ставить ей преграды, тормозить ее поступательное движение вперед, глушить и давить ее везде, где это было возможно, и всеми средствами, какими можно было располагать той или другой группе их. Забыв, что живая вера и по самой природе своей свободное слово не могут быть уничтожены никаким насилием и гнетом, они прибегали ко всякому насилию и гнету… И суд, и насилие над совестью людей представителями Церкви освящались религиозной идеей — служением Господу: убиением человеческой личности «мнили службу приносити Богу», как будто–бы Ему могут быть угодны «над вольной мыслью» человека «насилие и гнет». Санкционировав же принцип стеснения и нетерпимости к иноверию и иномыслию, в выборе средств для достижения своей инквизиторской цели духовные власти уже нисколько не стеснялись. И вот — запрещения, проклятья, послания, письма, тюрьмы, — все это служило орудием борцам за веру и нравственность против нынешней крамолы — свободы совести и слова» [374].

Юрист А. М. Бобрищев–Пушкин тревожился о перспективе такого состояния России:

«Разумеется, я имею в виду крупные законодательные меры, из которых можно с уверенностью заключить, что обособление сектантов в бесправном положении в собственном их отечестве признается, как и следует ожидать, слишком неудобным во всех отношениях и прямо опасным… ввиду грозной перспективы народных междоусобных волнений (курсив мой. — А.Б.)» [375].

И простимся с XIX веком, приведя выдержки из письма В. Соловьева императору Николаю И:

«Может ли такой вид христианства (православие. — А.Б.) утвердиться насилием, владеть через принуждение совестью людей? Христос сказал: «Я есмь дверь». Позволительно ли христианам силою толкать в эту Дверь одних и силою же не выпускать из нее других? Сказано: «Приходящего ко Мне не отгоню», но о притаскиваемых насильно ничего не сказано… Зачем же тут еще принуждение, к чему эта внешняя искусственная ограда, это тройное кольцо из уголовных законов, административных притеснительных мер и цензурных запрещений? Но как ни тяжелы и обидны эти оковы со стороны терпящей, — для различных раскольников, сектантов и иноверцев, — без сравнения тяжелее и обиднее такое положение для самой господствующей Церкви: для нее оно прямо пагубно… С каким успехом можно заблуждающихся убеждать в той истине, во имя которой они уже посажены в тюрьму или сосланы в ссылку? Оружие Церкви есть слово, но можно ли достойно обличать словом тех, кому уже зажали рот силой? Можно ли честно бороться с противниками, у которых крепко связаны руки?.. Христос в Евангелии неоднократно говорил Своим ученикам: «Вас будут гнать во имя Мое», но ни разу не сказал: вы будете гнать других во имя Мое…

Христианство нигде не осуждает вооруженной защиты земного отечества, но когда слишком ревностный апостол хотел защитить оружием воплощенную Истину, то услышал: вложи меч свой в ножны. Внемлите и Вы, благочестивейший Государь, слову Христову и властно повторите его слугам Вашим, чтобы они не оскорбляли Божьей истины недостойными способами ее защиты и распространения.

Дело идет не о каких–нибудь частных правительственных мерах, подлежащих рассмотрению в тех или других ведомствах, — дело идет о судьбах России, которые ныне вверены Богом только Вашей совести, Государь.

…Если Вы только скажете, Государь, вслух всем, что нет Вашей царской воли на стеснение Ваших верноподданных в делах совести и религии, — разом исчезнет мрак, застилающий солнце правды Христовой, разом спадет тяжелое бремя с души народной» [376].

В середине письма Владимир Соловьев проводит историческую параллель — как бы предостережение:

«Во Франции Людовик XIV, отменив закон о веротерпимости, систематическим преследованием принудил гугенотов к выселению. Цель была достигнута, вероисповедное единство восстановлено вполне. Но скоро французская революция показала, как пригодились бы нравственные и умеренные протестанты против неистовых якобинцев. Изгнали «еретиков» и воспитали безбожников; изгнали заблуждающихся верноподданных и получили цареубийц. Не гугеноты, а сыны добрых католиков, избавленные от всякой еретической заразы, разрушили во Франции монархию и подкопали церковь (курсив B.C. — А.Б.)» [377].

Россия попала в кровавую мясорубку XX века не потому, что «бесы» Достоевского замутили ее душу, душу невинной невесты.

Да, безбожные большевики сделали свое дело, хотя, по тому же Бердяеву, мотивации их были подспудно религиозны: они хотели правды и справедливости. Но, как говорил о. Сергий Булгаков, зло — это недостаток добра. Если рассуждать по–христиански, зло нельзя абсолютизировать; един только Бог — абсолют. И когда мы малодушничаем или извращаем в себе добро, получается недостаток добра, а «свято место пусто не бывает» — истина известная. То же и в обществе: изгнали из своей среды «еретиков» (по Соловьеву), посадили их в тюрьмы, уничтожили физически или выслали за свои пределы — и, не имея нравственного противоядия, Россия пропитывалась злом безбожия. Пророчество В. Соловьева, прочитанное в «публичке» Петербурга, дает смелость и как бы ободрение в верности мысли. Так называемых сектантов были миллионы, и они составляли тот нравственный резерв, который, конечно же, пригодился бы, — ведь не случайно «общество располагало к сектантам то обстоятельство, что они по большей части очень честны, трезвы и в нравственном отношении безупречны. Мнение о честности сектантов сделалось общим местом…» [378]. Но как могла эта часть России поддержать государя и Церковь, когда всё было против нее? Да и кто со сладострастием разрушал храмы, в которых крестили, отпускали грехи и венчали их, их отцов и дедов, — не сыны ли «господствующей церкви»? И как могла в одночасье залить кровью всю страну гражданская война, если все были добрые православные? Неужели же все смогла лишь кучка «бесов»? Религиозного фанатизма с биением себя в грудь — «я православный!» недостаточно, когда подлинным богом стала водка. А водка стала богом потому, что не было в душе Бога. Можно иметь всё: традиции, историческую религию, обряды, национальную гордость, но не иметь христианского духа.

Что видим мы сейчас? Те же имперские амбиции, то же слияние с государственными структурами, для того чтобы быть «господствующей» Церковью. Время благоприятное: общество более чем на семьдесят лет основательно забыло, как было «до того», а в историках недостатка не бывает: они и «не заметят» что надо, и перепишут как надо. Но живы еще архивы.

Век двадцатый начался в Петербурге необычно: 29 ноября 1901 г. открылись «Религиозно–философские собрания». Задуманы они были для встречи интеллигенции с духовенством, где можно было бы поднять общие наболевшие вопросы и обсудить возможные совместные решения этих вопросов. Какие имена: Сергей Дягилев, Леон Бакст, Александр Бенуа, Дмитрий Мережковский, Василий Розанов, Антон Карташев, Павел Флоренский, Сергей Волконский, Николай Бердяев, Зинаида Гиппиус! И с первой же встречи — глубоко обозначившийся парадокс: трудно было найти приемлемую форму разговора, чтобы понять друг друга. А ведь по другую сторону сидели тоже известные люди: епископ Сергий Страгородский, архимандрит Антонин Грановский, редактор журнала «Миссионерское обозрение» Василий Скворцов, он же чиновник по особым поручениям, он же статс–секретарь, он же — главный миссионер; присутствовало еще несколько священников–богословов.

Много позже, уже в эмиграции, 3. Гиппиус вспоминала об этой встрече с церковными людьми:

«Это воистину были два мира. Знакомясь ближе с «новыми людьми», мы переходили от удивления к удивлению. Даже не о внутренней разности я сейчас говорю, а просто о навыках, обычаях, о самом языке: все было другое, точно совсем другая культура» [379]. И еще из этих же воспоминаний: «Отцы» уже давно тревожились. Никакого «слияния» интеллигенции с Церковью не происходило, а только «светские» все чаще припирали их к стене, одолевали» [380].

Может быть, на встрече была не «та» интеллигенция? Но мы хорошо знаем, что некоторые из них впоследствии стали богословами, священниками, — но уже за рубежом.

«Многие выдающиеся деятели культуры были убежденными христианами, но образ жизни, быт, интересы основной массы интеллигенции складывались вне всякой церковности. Характерный пример привел на одном из собраний (см. выше. — А.Б.) князь Волконский, описывая общую неловкость при посещении священником дома предводителя дворянства. «Ни мы с ним не умеем, ни он с нами не умеет просто разговаривать: он такой, как бы сказать, «неучастник» нашей общей жизни, для него нужны специальные темы, особенный разговор; в присутствии батюшки как бы останавливается наша жизнь, и только по уходе его мы со вздохом облегчения к ней возвращаемся» [381].

Кстати, князь Сергей Волконский на седьмом заседании этих собраний выступил с докладом «К характеристике общественных мнений по поводу о свободе совести» (князь — тоже в будущем эмигрант, ректор русской консерватории в Париже).

«Он напомнил собравшимся слова Петра I: «Совесть человеческая единому Богу токмо подлежит, и никакому государю не позволено оную силою в другую веру принуждать». Если церковные руководители и духовенство, — сказал Волконский, — не понимают необходимости свободы, то это только доказывает внутреннюю слабость Церкви, вынужденной цепляться за постороннюю помощь и прибегать к чужим мерам, чтобы заменить бессилие своего меркнущего авторитета» [382].

Далее мы слышим уже отголосок известного нам Закона. Князь цитирует:

«Русский не может быть баптистом». И его весьма актуальные для сегодняшнего дня рассуждения: «Приведенный случай относится к категории фактов, являющихся результатом укоренившегося у нас пагубного смешения терминов «русский» и «православный». Смешение понятий внедряется в общественное сознание все более и более. Только православный — истинно русский; неправославный — уже не настоящий патриот.

…Обыкновенно говорят, что насилие над совестью, — хотя и не отрицается его прискорбность, — необходимо для благополучия большинства. Пусть меньшинство страдает — этим оберегается благо большинства, православных, всех нас, коренных, истинно русских. Официально это называется покровительством господствующей Церкви. Считаю такой взгляд как нельзя более ложным. Насилие над другими имеет развращающее влияние на совесть того самого большинства, ради которого творится» [383].

В этом контексте уместно вспомнить религиозного философа Николая Бердяева, который в работе «О теургии» писал:

«Ни на одно мгновение соборность не может (в смысле «не должна». — А.Б.) превратиться во внешний авторитет» [384]. И он же в «Философии свободы»: «Христианство как откровение благодати, свободы и любви не есть подзаконная мораль и не заключает в себе обязательности» [385].

Бердяев имел в виду обязательность не с точки зрения нравственности, а как подавление личности большинством, хотя бы это даже называлось соборностью.

Архимандрит Антонин вынужден был признать:

«Когда священники приглашают к содействию полицейских, или когда на дом присылают повестки: иди и причащайся, то Церковь одинаково теряет внутреннюю силу» [386].

«Религиозно–философские собрания» уже в 1903 г. были закрыты К. П. Победоносцевым — «черный папа» был встревожен вольными речами.

В деяниях Вселенских Соборов было записано: «По принуждению нет веры». Этот принцип формально был отражен, как мы видели, и в Своде Законов Российской Империи. Но в любой статье стоит слово «господствующая» (Церковь), да и движение по этому законодательству разрешалось только одностороннее: не хочешь к нам — не неволим, но от себя не выпустим. И вспоминается очередная «картинка», написанная с натуры: «Войдите в Петербурге в табельный день в Исаакиевский или Казанский собор. К концу литургии начинает появляться наша высшая интеллигенция, конечно, не для того, чтобы молиться, но чтобы своим присутствием показать политическую благонадежность» [387].

Конечно, в православном духовенстве были священнослужители, которые осознавали все уродство положения, когда силой власти и репрессий государственная религия доказывала свою правоту. Когда в 1905 г. шли жаркие споры о предполагаемой церковной реформе, многие высказывались радикально. Так в «Церковном Вестнике» от 17 марта 1905 г. было опубликовано письмо за подписью 32–х священников. В нем говорилось, что «освобождение религиозной совести от внешних ограничений приветствуется с огромной радостью всеми истинными членами Православной Церкви, несущей против ее воли и духа бремя угнетения религиозной свободы» [388]. По поводу «всех членов» сказать нельзя, но важно само признание и предложение «освободить приходского священника от различного рода полицейских обязанностей, вытравить из его души чувства покорности и раболепия, укоренившиеся за долгие столетия рабства» [389].

После 1905 г. черносотенцы всех мастей будут шельмовать их, навешивая ярлык «социалист», но церковные вольнодумцы заполняли собой монастырские тюрьмы задолго до революционного движения. Взять хотя бы списки заключенных Суздальского Спасо–Евфимиевского монастыря и Отчеты его настоятеля архимандрита Досифея за 1865, 1867, 1871, 1895 годы: «монахи, диаконы, священники, протоиереи…» [390].

Когда в начале XX столетия Соловецкий монастырь перестал быть и тюрьмой, то публицист того времени А. С. Пругавин писал: «Отныне ее мрачные казематы и «чуланы» не будут уже более пугать и страшить тех, чья пытливая мысль в поисках за духовным, этическим обновлением сойдет с колеи готовых, избитых шаблонов, тот выйдет из тесных казенных, официальных рамок» [391]. Однако оказывалось, рано радовались — ведь в России было еще много монастырей, до которых очередь Соловков не дошла. Правда, если верить официальным предписаниям, исчезли пытки, не жгли более огнем на допросах, но за решимость высказать свое убеждение по–прежнему, как двести лет назад, сажают в мрачные казематы монастырской тюрьмы, — сожалеет упомянутый автор.

«Но как в прежние времена, так и теперь, в начале XX века, в наши дни, монастырскому заточению чаще всего подвергаются лица, известные у нас под именем «сектантов» и «еретиков» [392].

«В интересах церкви необходимо от всей души пожелать, чтобы монастыри, эти «обители мира, любви и прощения», перестали, наконец, играть роль острогов и тюрем, чтобы с монахов сняты были, наконец, несвойственные их сану мрачные обязанности тюремщиков» [393].

Время диктовало свои требования, и правительство издает несколько документов, которые имели чисто декларативный характер.

«Правительственный Вестник» от 27 февраля 1903 г. за № 46 опубликовал Высочайший Манифест от 26 февраля 1903 г.: вот некоторое извлечение: «Укрепить неуклонное соблюдение властями, с делами веры соприкасающимися, заветов веротерпимости, начертанных в основных законах Империи Российской, которые благоговейно почитая Православную Церковь первенствующей и господствующей, предоставляют всем подданным Нашим инославных и иноверных исповеданий свободное отправление их веры и богослужения по обрядам оной» [394].

Возможно, авторы Манифеста имели благие намерения. Но куда девать вопиющие статьи? Это была противоречивая ситуация, и 12 декабря 1904 г. вышел Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату; изложим его основную суть:

Пункт 6. —

«Для закрепления выраженного Нами в Манифесте 26 февраля 1903 г. неуклонного душевного желания охранять освященную основными законами Империи терпимость в делах веры, подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же, в административном порядке, соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного, стеснения» [395].

Тогда писали витиевато, и, читая те или иные статьи, как бы даже тонешь в их словесных кружевах. О каком же «устранении стеснения» для свободы вероисповедания шла речь? Ответ ясен — «прямо в законе не установленного». Но то, что в законе было установлено, оставалось в силе.

«Так, например, брак, заключенный в Евангельской общине, не признавался законным, а рассматривался как простая связь со всеми вытекающими отсюда последствиями. В то время гражданский брак еще не был введен, так что положение молодых было чрезвычайно неприятным и в глазах мира просто постыдным» [396].

И это только маленький штрих из того быта, о котором говорилось в Указе. И лишь с выходом Манифеста в 1905 году о даровании свободы совести стало лучше по ряду вопросов.

«Одновременно с ним разрешены были и браки между верующими (неправославными. — А.Б.)… Такой брак теперь считался правительством законным со всеми вытекающими отсюда последствиями» [397].

Наконец — Высочайший Манифест от 17 апреля 1905 г. Параллельно с ним вышел Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату от 17 апреля 1905 г. — «Об укреплении начал веротерпимости». Приведем несколько пунктов:

1) «Признать, что отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованиям и не должно влечь за собой каких–либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причем, отпавшее до достижения совершеннолетия от православия лицо признается принадлежащим к тому вероисповеданию, которое оно для себя избрало; …

11) Уравнять в правах старообрядцев и сектантов с лицами инославных исповеданий в отношении заключения ими с православными смешанных браков;…

14) Признать, что всякого рода учебные заведения в случае преподавания в них Закона Божия инославных христианских исповеданий таковое ведется на природном языке учащихся, причем преподавание это должно быть поручаемо духовным лицам надлежащего исповедания и, только при отсутствии их, светскими учителями того же исповедания» [398].

Комитет министров разработал длинный ряд положений, опирающихся на Манифест и Указ. В извлечении из Особого журнала Комитета министров от 25 января, 1, 8 и 15 февраля 1905 г. говорится об изменении уголовного законодательства по делам веры; об отводе мест под особые кладбища (для неправославных) [399]. В разделе двенадцатом:

«Возложить ведение метрических книг для записей рождении, браков и смерти старообрядцев и сектантов на их духовных лиц, под наблюдением надлежащих правительственных или общественных учреждении, по особым правилам, имеющих быть составленными применительно к ныне по сему предмету действующим» [400].

Вышел еще Именной Высочайший Указ от 17 октября 1906 г.

Ему предшествовал еще один Высочайший Манифест от 17 октября 1905 г., который имел декларативный характер. Но вот вышел Указ «О порядке образования и действия старообрядческих и сектантский общин и о правах и обязанностях входящих в состав общин последователей старообрядческих согласий и отделившихся от православия сектантов».

Россия вступала в следующий период своей истории.

Примечания:

2

Там же, с. 19.

3

Шаховской Иоанн (архиепископ). Сектантство в православии и православие в сектантстве. Сан–Франциско, 1963, с. 5.

4

Там же, с. 6.

22

Там же, с. 30–31.

23

Там же, с. 29.

24

Введенский А. (священник). Виновато ли духовенство в происхождении и развитии русского сектантства. СПб., 1912, с. 4.

25

Там же, с. 4.

26

Там же, с. 4.

27

Амвросий (архиепископ). О религиозном сектантстве в нашем образованном обществе. СПб., 1891, с. 3.

28

Там же, с. 7.

29

Проханов И. С. Записка о правовом положении евангельских христиан, а также баптистов и сродных им христиан в России. СП6., 1913, с. 33.

30

Челъцов М. П. (священник, миссионер). Избранные работы // «Известия по С. — Петербургской епархии», 1908, № 6–7.

31

Пругавин А. С. Вне закона. Штуттгард, 1903, с. 75.

32

Там же, с. 76.

33

Милюков П. Очерки по истории русской культуры, ч. 2. Спб., 1906, ст. 9.

34

Мелъгунов С. Свобода веры в России. М., 1907, с. 6–7.

35

Там же, с. 18.

36

Там же, с. 19.

37

Соколов А. А. Отношение церковной власти к свободе совести и слова в XX веке. Астрахань, 1906, с. 29.

38

Там же, с. 1–2.

39

Бонч–Бруевич В. Д. Преследование сектантов // «Современный мир». СПб., 1911, с. 265.

40

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные сочинения, т. 1. М., 1959, с. 173.

224

Бонч–Бруевич В. Д. Преследование сектантов // «Современный мир», № 7, СПб., 1911, с. 267.

225

Проханов И. С. В котле России. Чикаго, 1992, с. 83.

226

Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ. М., 1969, с. 10.

227

Проханов И. С. В котле России. Чикаго, 1992, с. 127.

228

Грекулов Е. Ф. Православная инквизиция в России. М., 1964, с. 10.

229

Там же, с. 8.

230

ГМИР, фонд 14, опись 2, № 13.

231

«Миссионерское обозрение». М., 1900, апрель, Кальнев М., с. 469.

232

РГИА, фонд 1284, опись 185, ед. хр. 83.

233

РГИА, фонд 821, опись 5, ед. хр. 555.

234

РГИА, фонд 797, опись 96, ед. хр. 92.

235

РГИА, фонд 797, опись 96, ед. хр. 101.

236

РГИА, фонд 1284, оп. 217, ед. хр. 33.

237

РГИА, фонд 821, оп. 138, ед. хр. 168.

238

РГИА, фонд 796, оп. 180, ед. хр. 1746.

239

Пругавин А. С. Религиозные отщепенцы. М., 1906, с. 144.

240

Иванов В, Мазаев Д. Всемирный Конгресс баптистов в Лондоне в 1905 году. Ростов–на–Дону, 1907–1909, с. 120.

241

«Братский Вестник». М., 1967, № 4, с. 17.

242

Шендеровский Л. Евангельские христиане. Торонто, 1980, с. 11.

243

«Братский Вестник». М., 1980, № 6, с. 41.

244

Там же, с. 42.

245

РГИА, фонд 821, оп. 133, ед. хр. 198.

246

«Братский Вестник». М., 1977, № 2, «Столетие Русской Библии».

247

Клибанов А. И. История религиозного сектантства в России. М., 1965, с. 187.

248

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные атеистические произведения. М., 1973, с. 162.

249

Оболенский П. (магистр богословия). Критический разбор вероисповедания русских сектантов–рационалистов. Казань, 1903, с. 403.

250

Алов В. Русские еретики XIV–XVI вв. СПб., 1908, с. 39.

251

Бонч–Бруевич В. Д. Кровавый навет на христиан. Пг., 1918.

252

Буткевич Т. И. (протоиерей). Обзор русских сект и их толков. Харьков, 1910, с. 3.

253

Милюков В. Очерки по истории русской культуры, ч. 2. СПб., 1906, с. 95.

254

Эллис Дж., Джонс Л. У. Другая революция, Российское евангелическое пробуждение. СПб., 1999, с. 86.

255

Там же, с. 129.

256

«Братский Вестник». М., 1966, № 1 4, с. 13.

257

РГИА, фонд 821, оп. 332, ед. хр. 231

258

Там же.

259

Там же.

260

Алексий (Дородницын), епископ. Южно–русский необаптизм, известный под именем штунды. Ставрополь, 1903, с. 123,

261

Там же.

262

Там же, с. 124.

263

Там же, с. 124.

264

Ушинский А. Д. (священник). О причинах появления рационалистического учения штунды. Киев, 1884, с. 10.

265

Там же, с. 16.

266

РГИА, фонд 821, оп. 5, ед. хр. 3.

267

«Братский Вестник». М., 1967, № 4, с. 26.

268

История евангельских христиан–баптистов в СССР. М., 1989, с. 43.

269

Там же, с. 43.

270

Эллис Дж., Джонс Л. У. Другая революция. Российское евангелическое пробуждение. СПб., 1999, с. 85–86.

271

ГМИР, коллекция 1, оп. 8, № 83, письмо Проханова — Фризену.

272

СЗРИ, т. 14, ст. 44.

273

Бонч–Бруевич В. Д. Из мира сектантов. М., 1922.

274

Арсеньев К. К. Свобода совести и веротерпимость. СПб., 1905, с. 158.

275

Фирсов С. Л. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПб., 1996, с. 361.

276

Там же, с. 503.

277

Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Изд. 5, т. 12, с. 144.

278

Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1991, с. 21.

279

Коваленко Л. Облако свидетелей Христовых. Сакраменто, 1996, с. 59.

280

Там же, с. 59.

281

Там же, с. 66.

282

Там же, с. 66.

283

Бонч–Бруевич В. Д. Из мира сектантов. М., 1922, с. 175–176.

284

Там же, с. 175.

285

Там же, с. 175.

286

ГМИР, коллекция 1, оп. 8, дело № 67.

287

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. СПб., 1912, с. 31.

288

Шендеровский Л. Евангельские христиане. Торонто, 1980, с. 116.

289

Алексий (Дородницын), епископ. Южно–русский необаптизм, известный под именем штунды. Ставрополь, 1903, с. 124.

290

Ивановский Н. Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола, с присовокуплением сведений о сектах рационалистических и мистических. Казань, 1912, с. 221.

291

Пругавин А. С. Религиозные отщепенцы. М., 1906, с. 164.

292

РГИА, фонд 796, оп. 155, ед. хр. 680.

293

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру, СПб., 1912, с. 36.

294

Клибанов А. И. История религиозного сектантства в России. М., 1965, с. 188.

295

РГИА, фонд 772. оп. 1, ед. хр. 4692.

296

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. СПб., 1912, с. 19–20.

297

Маргаритов С. История русских мистических и рационалистических сект. Симферополь, 1910, с. 147.

298

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. СПб., 1912, с. 19.

299

Там же, с. 23.

300

Терлецкий Г. Секта пашковцев. СПб., 1891, с. 3.

301

Орнатский Ф. (протоиерей). Секта пашковцев и ответ на «пашковские вопросы». СПб., 1903, с. 4 .

302

Лесков Н. С. Великосветский раскол. СПб., 1877, с. 2.

303

«Миссионерское обозрение». 1898, № 4, с. 502.

304

«Братский Вестник». М., 1967, № 4, с. 15.

305

Эллис Дж.у Джонс Л. У. Другая революция. Российское евангелическое пробуждение. СПб., 1999, с. 98–99 .

306

Там же, с. 112.

307

Соловьев В. С. Собрание сочинений. Брюссель, 1966, с. 227.

308

Там же, с. 228.

309

Там же, с. 229.

310

Там же, с. 236.

311

Там же, с. 241.

312

Емелях Л. И. Критика Лениным православия. Л., 1971, с. 21.

313

Эллис Дж.. Джонс Л. У. Другая революция, Российское евангелическое пробуждение. СПб., 1999, с. 116–117.

314

Кони А. Ф. Собрание сочинений в 8 томах, т. 6, с. 485.

315

Соловьев В. С. Собрание сочинений и писем в 15 томах, т. 3, с. 229.

316

Там же, с. 241.

317

Айвазов И. Г. (миссионер). Законодательство по церковным делам в царствование Императора Александра III. M., 1913, с. 67.

318

Поспеловский Д. В. Русская православная Церковь в XX веке. М., 1995, с. 193.

319

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. СПб., 1912, с. 37.

320

Скворцов В. (миссионер). Миссионерский посох. СПб., 1912, с. 30–31.

321

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. СПб., 1912, с. 39–40.

322

Там же, с. 35–36.

323

Пругавин А. С. Вне закона. Штуттгард, 1903, с. 78.

324

Титов Ф. И. (священник). О современном состоянии русского сектантства. Киев, 1897, с. 35.

325

Там же, с. 43.

326

Там же, с. 47.

327

Кони А. Ф. Собрание сочинений в 8 томах, т. 7, с. 360.

328

Калинин Г. М. Реформа веротерпимости на пороге XX века и состояние государственной Церкви в России. Нижний Новгород, 1905, с. 39.

329

Эллис Дж., Джонс Л. У. Другая революция. Российское евангелическое пробуждение. СПб., 1999, с. 122–123.

330

Там же, с. 124.

331

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. СПб., 1912, с. 12.

332

Шендеровский Л. Евангельские христиане. Торонто, 1980, с. 118.

333

Там же, с. 117.

334

Там же, с. 117.

335

Там же, с. 119.

336

Коваленко Л. Облако свидетелей Христовых. Сакраменто, 1996, с. 93.

337

Там же, с. 98.

338

Там же, с. 68.

339

Эллис Дж., Джонс Л. У. Другая революция. Российское евангелическое пробуждение. СПб., 1999, с. 120.

340

Соловьев В. С. Собрание сочинений в 12 томах, т. 11, с. 287–288.

341

ГМИР, коллекция 1, оп. 8, дело 6.

342

Пругавин А. С. Религиозные отщепенцы. М., 1906, с. 617–618.

343

Маргаритов С. История русских мистических и рационалистических сект. Симферополь, 1910, с. 149.

344

ГМИР, фонд 2, оп. 27, дело 31.

345

Там же.

346

Там же, оп. 8, дело 1–2.

347

Пругавин А. С. Религиозные отщепенцы. М., 1906, с. 149.

348

Пругавин А. С. Значение сектантства в русской народной жизни, кн. 1. М., 1881, с. 359.

349

«Миссионерское обозрение». СПб., 1900, февраль, с. 225.

350

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные сочинения, т. 1. М., 1959, с. 146.

351

Там же, с. 140.

352

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные атеистические произведения. М., 1973, с. 194.

353

Там же, с. 195.

354

Титов Ф. И. (священник). О современном состоянии русского сектантства. Киев, 1897, с. 19–20.

355

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные атеистические произведения. М., 1973, с. 162.

356

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные сочинения, т. 1. М., 1959, с. 147.

357

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные атеистические произведения. М., 1973, с. 192.

358

Там же, с. 198.

359

К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин. О религии. М., 1975, с. 166 .

360

Коваленко Л. Облако свидетелей Христовых. Сакраменто, 1996, с. 100–101.

361

Бонч–Бруевич В. Д. Избранные атеистические произведения. М., 1973, с. 160.

362

Там же, с. 159.

363

Там же, с. 202.

364

Там же, с. 202.

365

Там же, с. 197.

366

Там же, с. 206.

367

ГМИР, коллекция 1, оп. 8, дело № 74.

368

ГМИР, там же.

369

ГМИР, Материалы к истории и изучению русского сектантства и старообрядчества, СПб., 1910, письмо В. Г. Черткову от 7.12.1895 г.

370

«Русское богатство». 1898, № 9, статья В. Г. Короленко.

371

Розанов В. В. Около церковных стен. М., 1995, с. 201.

372

Там же, с. 203.

373

Проханов И. С. В котле России. Чикаго, 1992, с. 65.

374

Соколов А. А. Отношение церковной власти к свободе совести и слова в XX веке. Астрахань, 1906, с. 1–2.

375

Бобрищев–Пушкин А. М. Суд и раскольники–сектанты. СПб., 1902, с. 47.

376

Соловьев В. С. Собрание сочинений в 12 томах, т. 2, с. 452–456.

377

Там же, с. 454.

378

Муратов. Русское сектантство. М., 1919, с. 5.

379

Цит. по: Мень А. (протоиерей). Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. М., 1997, с. 466.

380

Там же, с. 473.

381

Там же, с. 463.

382

Там же, с. 472.

383

Там же, с. 472.

384

Бердяев К А. Опыт оправдания человека. М., 1916, с. 63.

385

Бердяев И. А. Философия свободы. М., 1911, с. 47.

386

Мень А. (протоиерей). Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. М., 1997, с. 472.

387

А. Н (священник). К пастырской борьбе с сектой пашковцев, называющих себя «евангельскими христианами». Сергиев Посад, 1910, с. 5.

388

Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1931, с. 82.

389

Там же, с. 90.

390

Пругавин А. С. Монастырские тюрьмы в борьбе с сектантством. М., 1905, с. 43.

391

Там же, с. 91.

392

Там же, с. 123.

393

Там же, с 125.

394

Введенский А. (священник). Действующие законоположения касательно старообрядцев и сектантов. Одесса, 1912, с. 4.

395

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. СПб., 1912, Именной Высочайший Указ 12 декабря 1904 г.

396

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России. Корнталь, 1967, с. 77.

397

Там же, с. 105.

398

Введенский А. (священник). Действующие законоположения касательно старообрядцев и сектантов, Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату об укреплении начал веротерпимости от 17 апреля 1905, пп. 11, 14.

399

Ясевич–Бородаевская В. И. Борьба за веру. Извлечения из Именного Высочайшего Указа Правительствующему Сенату от 17 апреля 1905 г..

400

Введенский А. (священник). Действующие законоположения касательно старообрядцев и сектантов, Высочайше утвержденные 17 апреля 1905 г. положения Комитета Министров, разд. 11, п. 12.