Вся работа по практической организации восстания происходила под непосредственным руководством Председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного Комитета партия обязана, прежде всего, и главным образом т. Троцкому.

(Сталин. «Правда» 06.11.1918 г.)

Февральская революция — первая жертва большевиков. Сначала они ликвидировали ее результаты, затем сделали все, чтобы о ней вспоминали как можно меньше. Ее особое неудобство для господствовавшей идеологии состояло в том, что Ленин, как и во время первой революции, в решающий момент «блистательно отсутствовал» на местах событий. Поскольку на его исключительной роли строилась вся идеология, то любые эпохальные моменты превращались в малозначимые, если вождь не приложил к ним руку. Поэтому советский, а теперь уже и российский обыватель не знает ни основных исторических фактов этого периода, ни его главных действующих лиц — кто, собственно, возглавил первый Петербургский Совет, что за люди были в правительстве, не считая превращенного в злую карикатуру Керенского?

Не удалась и амбициозная попытка А.И. Солженицына, создавшего гигантскую хронику-эпопею «Красное колесо» [Солженицын, 2007], привлечь внимание общества к Февральской революции. Он, утопая в фактах, остановился на полдороге — повествование обрывается в апреле 1917-го, задолго до окончательной развязки сюжета. Да могла ли вообще книга, даже будь она завершена, стать предупреждением и уроком для страны накануне очередных великих потрясений? Трудно сказать: история, как известно, учит лишь тому, что ничему не учит. Пророком, во всяком случае, Александр Исаевич не стал — разве только летописцем российских катастроф…

Зато в наши дни эта революция становится жертвой самых плоских и топорных политических актуализаций: так, в дни ее 80-летнего юбилея официозная пропаганда изо всех сил старалась размалевать Февраль пресловутым оранжевым колером. (Надо заметить, не без сочувственной помощи того же Солженицына, завершавшего жизненный путь. Это, собственно, и были самые последние «посильные соображения», которые престарелый писатель сподобился оставить истории: о вреде как нынешних, так и всех прошлых демократических революций.) Несмотря на солидарные усилия, единое мнение в обществе так и не сложилось: что тут поминать? Начало конца великой империи? Или, быть может, первый, но не последний, увы, из неудачных опытов «реванша» российской интеллигенции с ее хождением во власть? А вдруг вместо воспетой газетой «Завтра» мифической Пятой Империи здесь случится реальная революция под номером пять?

Не только Ленин, но и другие самые известные «профессиональные революционеры» к Февралю оказались абсолютно непричастны. Когда началась революция, Ленин и Троцкий были за границей, Сталин пропадал в Сибири за Полярным кругом. В подготовке чего-либо на этом этапе большевики вообще не замечены. Их будущие вожди с изумлением читают в газетах о происходящем и рвутся в столицу, где должно решиться все.

22.01.1917 (9.01 ст. стиля) Забастовка 50 000 рабочих и манифестация в Петрограде по случаю годовщины Кровавого воскресенья

18.02.1917 Для предупреждения беспорядков в Петрограде создан особый военный округ под командованием генерала Хабалова, известного участием в подавлении революции 1905 года.

27.02.1917 Открылась сессия Думы. Депутаты потребовали отставки неспособных министров. В Петрограде бастуют 80 000 рабочих.

Февраль 1917 Перебои с хлебом в столице.

3.03.1917 Началась забастовка на Путиловском заводе.

8.03.1917 (23.02) В Петрограде многолюдная демонстрация в честь женского дня.

9.03.1917 В столице начались столкновения демонстрантов с полицией. У демонстрантов лозунги «Долой самодержавие!», «Долой войну!»

10.03.1917 В Петрограде забастовка приобрела всеобщий характер. Казаки не решаются открывать огонь. Вечером царь прислал телеграмму: «Завтра же прекратить беспорядки в столице».

11.03.1917 Войска открыли огонь (150 убитых). Заседания Думы отложены. М.Родзянко отправляет телеграмму в Ставку.

12.03.1917 В Петрограде создан Временный комитет Думы из центристов и умеренных левых. Одновременно Петроградский Совет под руководством Чхеидзе и Керенского начал работать в Таврическом дворце.

13.03.1917 Вышел первый номер «Известий Петроградского совета», что ускорило создание советов во многих областях страны.

14.03.1917 (1.03) Приказом № 1 Петроградский совет призвал солдат избирать комитеты в частях и таким образом поставил армию под свой контроль. Совет выдвигает условия думскому правительству.

15.03.1917 Вместо Временного комитета Думы формируется Временное правительство во главе с князем Г. Львовым: П. Милюков — МИД, А. Гучков — Военмор, А. Керенский — министр юстиции.

15.03.1917 (2.03) Николай подписывает в Пскове Манифест об отречении от престола в пользу брата, великого князя Михаила Александровича.

16.03.1917 Великий князь Михаил отказывается принять корону.

17.03.1917 В Киеве образовалась Рада (Центральный совет Украины) под председательством историка М. Грушевского.

18.03.1917 Возобновился выход большевистской газеты «Правда».

19.03.1917 Временное правительство обнародовало программу: амнистия, созыв Учредительного собрания, гарантии политических свобод, продолжение войны до победного конца.

20.03.1917 Восстановлено действие конституции Финляндии.

20.03.1917 Ленин в Цюрихе пишет «Письма издалека», требуя от Совета разрыва с Временным правительством. Советы, как механизм захвата власти, должны выйти из подчинения инициаторов февральского переворота.

21.03.1917 Генерал Корнилов лично арестовал императорскую семью. Генерал от инфантерии Алексеев в Могилеве арестовал Николая II.

25.03.1917 Отменена смертная казнь.

25.03.1917 (12.03) Сталин и Каменев вернулись в Петербург из ссылки.

30.03.1917 Временное правительство признало право Польши на независимость.

2.04.1917 Отмена всех ограничений по национальному и религиозному признакам.

9.04.1917 Под нажимом Совета министр иностранных дел Милюков выпускает воззвание к гражданам России за заключение справедливого мира без аннексий.

7.04.1917 Введение государственной монополии на хлебную торговлю, контроль за иенами, введение хлебных карточек в Петрограде, создание местных комитетов по снабжению продовольствием.

11.04.1917 В Петрограде открылась I Всероссийская конференция Советов рабочих и солдатских депутатов. Избран ВЦИК из меньшевиков и эсеров.

16.04.1917 (3.04) Приезд Ленина, знаменитое выступление с броневика у Финляндского вокзала.

17.04.1917 Ленин выступил перед большевиками с «Апрельскими тезисами».

25.04.1917 Принят закон о свободе собраний и объединений.

Апрель 1917 Из союзных стран прибывают миссии социалистических партий с целью добиться от России согласия на ее дальнейшее участие в войне.

1.05.1917 Милюков направляет союзникам ноту, в которой подтверждает участие России в войне до победного конца и необходимость обеспечить мир на условиях «гарантий и санкций».

1–3.05.1917 Нота П.Н. Милюкова, подтверждающая участие России в войне, вызвала бурные демонстрации с большевистскими лозунгами протеста. Большевики приступили к формированию Красной гвардии.

4.05.1917 Положение о земельных комитетах: образование Главного и местных аграрных комитетов по подготовке аграрной реформы. Столкнувшись с массовым самовольным захватом земель крестьянами. Временное правительство заявляет о необходимости дожидаться созыва Учредительного собрания для принятия правомочных решений.

6.05.1917 Закон об образовании заводских комитетов (контроль за увольнением и приемом на работу).

7–12.05.1917 VII Всероссийская конференция РСДРП(б) приняла тезисы Ленина.

12.05.1917 Военный министр Гучков подал в отставку из-за неподчинения ему армии.

15.05.1917 Отставка лидера кадетов Милюкова.

17.05.1917 В Петрограде — Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов, на нем главенствуют эсеры. Съезд высказался за безвозмездную передачу помещичьих земель крестьянам.

17.05.1917 Троцкий возвращается в Россию. Со своей группой «межрай-онцев» он сближается с большевиками.

18.05.1917 Образовано новое Временное правительство под председательством кн. Львова, куда входят представители Совета (первое коалиционное правительство). Военный министр — трудовик А.Керенский, министр сельского хозяйства — эсер В.Чернов, министр почт и телеграфов — меньшевик И.Церетели.

А ведь еще 27 февраля императрице Александре Федоровне казалось, что все успокаивается. Даже телеграмму послала супругу. В тот момент, наверное, 99,9 процента подданных империи не сомневались в вечности существования династии Романовых. Вслед за работницами взбунтовались солдаты, но им в голову не приходило требовать учреждения республики. Пять миллионов «верхних» — дворянство, предприниматели, интеллигенция, а также политические маргиналы от Альп до Енисея презирали или ненавидели правящий дом, но и они на перемены не надеялись.

Характерны высказывания Бердяева и Ленина, сделанные совсем незадолго до того. Философ вспоминал: «Приблизительно за месяц до февральской революции у нас в доме один меньшевик и один большевик, старые знакомые, и мы беседовали о том, когда возможно в России революция и свержение самодержавной монархии. Меньшевик сказал, что возможно, вероятно, не раньше чем через 25 лет, а большевик сказал, что не раньше, чем лет через 50» [Бердяев, 1992: 227]. Последнее, что публично заявил Ленин перед революцией и что документально зафиксировано в его сочинениях: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции» [Ленин, т. 30: 328]. Слегка перефразируя Булгакова, можно сказать: государство смертно, и иногда оно внезапно смертно. Про это почему-то забывают сплошь и рядом.

Но уже в первые мартовские дни в столице куда-то подевались все умеренные лоялисты. Даже великие князья нацепили красные банты и выражали радость по поводу крушения самодержавия. Совсем как 74 года спустя, когда ни один коммунист из официально состоявших на учете восемнадцати миллионов не встанет на защиту ЦК на Старой площади или памятника Дзержинскому. «Прозрения», причем в любую сторону, происходят порой на удивление быстро. Через год-другой Бердяев будет, посыпая голову пеплом, писать о Феврале: «Русская революция оказалась судом не только над политикой и деятелями старого режима, но и над той частью русского интеллигентного общества…» [Из глубины, 1991: 35]. Вот и сегодня кто только не рвется плюнуть в кошмарные, лихие девяностые.

Февральская революция была зачислена в разряд буржуазно-демократических, то есть с марксистской точки зрения — неполноценных. Все годы советским людям рассказывали, что она стала закономерным итогом бесславного правления паразитических классов во главе с Николаем Кровавым, вдобавок погрузившимся под конец в маразм распутинщины. Популярное кино на историко-революционные темы рисовало такие веселые картинки: будто бы ранней весной 1917-го началась борьба между плюгавыми козлобородыми человечками с еврейскими чертами лица — Керенским, меньшевиками, эсерами, в общем, выразителями мелкобуржуазных интересов — и суровыми, мужественными пролетариями славянской внешности, которые все как один внимали большевикам. Лишь в хрущевскую оттепель и в брежневские квазилиберальные времена на экране стали появляться бравые, породистые, даже явно сексапильные белые офицеры: Стриженов («Сорок первый»), Ивашов («Неуловимые мстители»), Соломин, Стржельчик («Адъютант его превосходительства»); в новом тысячелетии галерею дополнили такие «шедевры» гламура, как фильм «Адмирал» и ему подобные. Но меньшевики с эсерами, похоже, так и остаются карикатурными. А как иначе — они же мелкобуржуазные. Очень может быть, что и на отношение к современному малому бизнесу бросил тень этот киношный взгляд.

Но как выглядело на самом деле пресловутое двоевластие? В нем сразу выделились два политических органа — Временное правительство и социалистический, вне всяких сомнений. Совет рабочих депутатов. Называть правительство первого состава «буржуазным» вслед за Лениным довольно опрометчиво: в нем безусловно доминировали кадеты, партия либерально-интеллигентского генезиса.

Да и сам советский штамп «двоевластие» мало соответствовал действительности на первых порах. Скорее можно говорить о некотором подобии классического разделения властей: правительству, по замыслу, должны были принадлежать исполнительные функции, а Совет определял легитимность и правовые основы власти. Очень схожим по своей природе оказался конфликт Верховного Совета с президентской вертикалью в 1993 году: тогда, как и в начале века, причиной паралича всех властей и кровавых стычек стала потеря шаткого (но проектировавшегося на изначально верных основах) баланса. Только на сей раз победила другая ветвь, однако в исторической перспективе кончилось все, увы, одинаково скверно. Кстати, и попытку Павла Милюкова учредить конституционную монархию нельзя признать в принципе ни «антидемократической», ни даже, как показывает дальнейший опыт многих европейских стран (а заодно такой заморской экзотики, как Непал!), абсолютно противоречащей идеям социализма. Умный и образованный лидер понимал весь комплекс проблем, связанных с легитимацией власти после революций. Большевики в подобные нюансы вовсе не вдавались; не вина Милюкова, что в здешних условиях победила «смесительная простота».

Затем во Временном правительстве преобладали социалисты разного толка. Шестого мая они формируют самую большую партийную фуппу: шестеро министров из пятнадцати; к ним, как отмечает Милюков, примкнула и часть правых. Попытки кадетов и социалистов выполнить союзнические обязательства — довести войну до победного конца — тем более не связаны с «буржуазностью», скорее это был обычный здравый смысл. Недаром тот же Милюков впоследствии назвал одну из глав своих мемуаров совершенно на «большевистский» лад: «Буржуазная власть подчиняется целям социализма» [Милюков, 2001: 52]. В апреле в войну на стороне Антанты, изменив своей привычной отстраненности от европейских дел, вступили США. Соотношение ресурсов у воюющих сторон становится слишком очевидным, поражение Германии — неизбежным. Если бы Россия сумела выстоять до конца, не заключая сепаратный мир, какие возможности открывались тогда перед нею? Вероятно, даже милюковская идея-фикс насчет турецких проливов показалась бы не таким абсурдом. Эти проливы и впрямь совершенно бесполезны, покуда Британская империя, «держащая на замке» Гибралтар и Суэц, продолжает вести себя как давний геополитический соперник и противник России. Но на волне энтузиазма после общей победы и этот устоявшийся расклад мог, более того, обязан был серьезно измениться. В такой «альтернативной истории» у будущей России нашлись бы, вполне возможно, куда более тонкие инструменты и для соперничества, и для дружбы, чем боекомплект из вырождающихся идеологий и ужасных, но бесполезных по большому счету ракет. Так что большевистские инициативы, равно с точки зрения национальных интересов и соображений гуманности, ничего позитивного не несли. Да и позже… ну что, Россия-мать, помогли тебе твои немцы и твои турки? И «мир народам», а уж особенно «земля крестьянам».

Через месяц, в июне правительство возглавляет социалист Керенский. Глядя на тогдашние экономические новации — разверстки, фиксирование цен, назревавшую госмонополию, нетрудно понять, что Февральская революция была социалистической никак не в меньшей степени, нежели демократической. Убедительная победа партии социалистов-революционеров на выборах в Учредительное собрание только подтвердила социалистический характер Февраля.

Жизнь распорядилась по-другому: главной («Великой») социалистической революцией была объявлена октябрьская. Исключительно из-за роли, которую сыграли в ней Ленин, Троцкий, Сталин и другие вожди победившего большевизма. На самом деле события поздней осени 1917-го стали просто логическим продолжением всего того, что происходило в России в предыдущие, как минимум, полвека. Да и не случалось за всю историю ни в какой стране двух революций в один год. Чаще наоборот, одна и та же по сути революция длится много лет, а отдельные перевороты, смены власти происходят то и дело «внутри» нее.

Из будущей троицы первым доехал до Петрограда Сталин вместе с Каменевым; это произошло на десятый день после отречения Николая. Эти двое в тот момент представляют все высшее руководство большевиков и ведут себя соответствующим образом. Они — заслуженные революционеры, ветераны двадцатилетней борьбы, только что завершившейся так эффектно. Сталин и Каменев приходят в Таврический дворец, встречаются с редакцией «Правды» и, естественно, становятся во главе. С этого времени и фамилия Джугашвили, и разбойничья кличка Коба уходят в прошлое: остался только Сталин — стальной человек.

Из маргинальной партии большевики превращаются в заметную силу: на выборах во ВЦИК пару месяцев спустя — около 15 % мест! Впрочем, у Сталина, Каменева и других соратников хватает здравого смысла не лезть на рожон, претендуя на полноту власти. С одной стороны, бывшим ссыльным уже живется вполне себе неплохо. С другой, все в стране разваливается, и требовать власти сейчас — значит думать и об ответственности. Впрочем, вскоре июльские события, когда низовые большевистские структуры подталкивали массы к выходу на улицы, а партийные верхи не знали, как на это реагировать, покажут слабость любых «умеренных» подходов в дни революций.

Показательно, что в массовом сознании бывших советских людей Сталин воскресает сегодня именно таким, каким он, несомненно, всегда желал видеть себя сам — всесильным Верховным главнокомандующим образца середины века. Что и как он делал в далеком 1917 году, почти никого уже не интересует, кроме нескольких особенно дотошных историков.

О Ленине и подавно говорить не приходится. Читая тексты, написанные его рукой, и партийные документы того периода, не говоря уже о мемуарах противников, трудно не то что понять преимущества большевиков над другими политическими силами, но даже определить четкую линию его поведения. Умел ли вождь предвидеть ближайшие или более отдаленные события, был ли он умелым организатором или ярким теоретиком? Показал ли себя сильным тактиком или стратегом; формировал ли он последовательную программу и воплощал ли ее в жизнь? Самый же главный вопрос: бывают, как известно, ситуации, в которых участие важней победы; но как стала возможна победа без участия?

Итак, революции Ленин явно не ждал, перспектив ее не видел и уже перестал надеяться на перемены. Экономическое положение в стране и ситуация на фронтах были далеки от катастрофы: немцы вели тяжелейшие бои на Западном фронте, им было не до России. Наконец-то наладилось производство военного снаряжения и оружия. И продовольствия пока хватало, хотя в политическом лексиконе уже появилось понятие «продразверстка». В прямой связи с этим закономерно распространились конспирологические домыслы: мол, некто Парвус (люди специфически образованные, как-то: филологи, медики, юристы и прочие ботаники могут еще припомнить, что это погоняло переводится с латыни как «малый», то есть лингвистически оно родственно и мелкобуржуазности, и меньшевизму, и само собой, «малому народу»), на самом деле Гельфанд, патрон Троцкого и предполагаемый соавтор идеи перманентной революции, организовал «пожертвование» от германского Генштаба, которое и позволило Ленину победить. Как выражаются в наши дни — отпиарив кого следует и проплатив всех, кого надо.

Вдумаемся: речь идет о сумме в 30 миллионов марок. Конечно, самые малые средства можно так распределить по важнейшим направлениям и ключевым точкам, чтобы КПД оказался максимально высок; нередко такое действительно приносило успех. Но все равно: по пять немецких денежек с полтиной на душу населения Российской империи — не маловато будет?

Павел Милюков описал один эпизод противоположного, «патриотического» свойства: летом 1917-го, во время выступления Корнилова в столицу отправили денег для организации действий офицеров против Временного правительства. И ничего. Деньги разворовали, никто никуда не выступил… Если же вспомнить все средства и ресурсы, полученные белым движением из-за границы, вопрос отпадет сам собой — выходит минимум раз в сто больше, чем ленинские «тридцать сребреников» по официальным данным Временного правительства. И люди на той стороне были, как сейчас принято думать, получше — умнее, честнее, благороднее. А пролетели со свистом.

Или вообразим на минуту, окунувшись в мир пропагандистских сказок: сегодня какая-нибудь мировая закулиса даст Каспарову с Немцовым 30 миллионов долларов (да пусть хоть и вдесятеро больше) и предложит — с учетом уже имеющегося опыта — повторить девяносто первый год. Чтобы, значит, снова поставить Россию на колени и превратить ее в колонию Запада, а русский народ в рабов. Ничего, конечно, не получится, но совсем не потому, что народ этот в данный момент так уж прочно стоит на ногах и блаженствует с утра до вечера, вкушая дары суверенной демократии. Просто подавляющее его большинство никаких революций уже не жаждет, а доводы активных противников режима массы вовсе не воспринимают. Деньги же закулисные растащат в момент, и следов не останется, как было с огромными средствами, бездарно потраченными за пятнадцать лет на избирательные кампании либералов. Как тот же Парвус в свое время умыкнул у Горького.

«Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» (Еккл., 1, 7). В 1917 году русские свергли царя — дюжину лет спустя воздвигся новый «престол», на который сел другой абсолютный властитель. В 1991-м доломали прежнее государство — через тот же заклятый срок новая вертикаль с выборами «из одного арбуза». Да ведь и в Древнем Риме институт императорской власти, начиная с Юлия Цезаря, еще много лет продолжал именовать себя rem publicam. Вулкан созревает долго, но взрывается всегда внезапно, и тогда лава все сметает сама.

Так же неожиданно для Ленина разразилась десятилетиями назревавшая революция. Послания, которые он принялся отправлять в Петроград, на местных деятелей особого впечатления не производили — их, скорее, воспринимали как свидетельство непонимания ситуации. Между тем советская пропаганда была обязана представить как можно убедительнее его решающее участие в подготовке к захвату власти. В результате почти каждому советскому человеку, хотел он того или нет, вбили в голову определенную схему. Дважды ее подвергали корректировке: в 1930-е, когда «революцию сделали Ленин и Сталин», и в 60-е, когда последний был временно отстранен от «животворных истоков». Мы же постараемся зафиксировать вещи объективные.

Факт первый, имеющий принципиальное значение — проезд гражданина России из Швейцарии кратчайшим путем через Германию, то есть территорию противника в войне. Официальная идеология скрыть этот факт никак не могла, но всячески старалась умалить его значение. В «допущенной» литературе и в кино он никак не отражен. Ведь потом была еще и Великая Отечественная, и на фоне этой памяти самая невинная добровольная сделка с рейхом, неважно, третьим или вторым, сразу приобретала вкус предательства. Это насчет сделок «вынужденных», будь то Брестский мир или пакт Молотова-Риббентропа, появились оправдательные теории, но в 1917-м у Ленина выбор явно был. Потому пломбированный вагон стал самым слабым местом в этой пропаганде, и клеймо не стирается более 90 лет. Однако с тактической точки зрения это один из первых по-настоящему сильных, нестандартных ходов политика Ульянова. Через месяц после отречения царя Ленин оказался в политическом центре России и смог включиться в процесс, когда еще не все ниши были заняты. А если бы добирался окольными путями, как пришлось тогда же Троцкому, и явился бы в Россию не перед ним, но вдогонку, как вышло в 1905 году?

Факт второй: «Апрельские тезисы». Вернувшийся издалека эмигрант, что называется, с порога осудил однопартийцев за сотрудничество с «капиталистами» и потребовал немедленно брать власть. Это хорошо известно всем, кто учился в советское время. Тоже ключевой и неожиданный даже для ближайших соратников ход. Во всяком случае, «Правда» напечатала через несколько дней, что «общая схема т. Ленина представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую» [Троцкий, 1997: 307]. Видный деятель Февраля Николай Суханов, бывший масон и эсер, а затем меньшевик, чью роль советская история вовсе игнорировала по этим причинам, заострил вопрос: дескать, как и чем ухитрился Ленин одолеть своих большевиков? Ответ его был вполне советский, но и антисоветский в то же время: «Гениальный Ленин был историческим авторитетом — это одна сторона дела. Другая — та, что кроме Ленина, в партии не бывало никого и ничего, несколько крупных генералов — без Ленина — ничто» [Троцкий, 1997:315].

Понятно, что Суханов, один из реальных организаторов революции, оценил политических оппонентов не без доли легкомыслия. Автор семитомных «Записок о революции» ухитрился и Сталина не заметить в ее первых рядах; а в последующую эпоху подобные промашки обходились очень дорого. Расстреляли его, однако, только в «спокойном» 1940 году, после почти десятилетней ссылки в Омск.

Вообще, противники Ленина после его первого выступления в Совете расслабились: «Человек, говорящий такие глупости, не опасен. Хорошо, что он приехал: теперь он весь на виду… Теперь он сам себя опровергает!» [Милюков, 2001: 77].

Может, «крупные генералы» большевизма и не представляли собой ничего выдающегося, но младший командный состав был опытен и решителен. «Неизмеримо более действительной в этот последний период перед переворотом была та молекулярная агитация, которую вели безымянные рабочие, матросы, солдаты, завоевывая единомышленников поодиночке, разрушая последние сомнения, побеждая последние колебания. Месяцы лихорадочной политической жизни создали многочисленные низовые кадры, воспитали сотни и тысячи самородков» [Троцкий, 1997, т.2, ч.2: 71].

Но можно ли считать ленинские действия, приведшие к победе, плодом здравого расчета? В его личной хронике двух революций скорее может броситься в глаза смесь авантюризма с элементарным невежеством. Война продолжалась; переговоры, которые большевики вели после 7 ноября с германскими военными, наглядно показали, что сколько-нибудь обдуманных планов у Ленина не было. Предложи он чуть раньше отдать захватчикам «ради удержания власти» половину обжитой европейской части бывшей империи: помимо обособившихся явочным порядком Польши и Финляндии, еще Украину, Белоруссию, Прибалтику, Закавказье, четыре крупнейших города из шести, не тронутых немцами — тогда его вообще никто бы не поддержал! В это время Ленин не только желает внушить, но и сам явно убежден, что государственное управление — дело простое, им и кухарка сможет заниматься. Банк для него инструмент счетоводства, а не важнейший институт современной экономики. Высшим образцом организации производства Ленин считает почту как структуру, охватывающую сразу всю территорию страны. А за меру всех вещей вождь принимает Германию с ее жителями, на которых русские, как он неоднократно сетовал потом, совсем не похожи — «плохие работники». Если это и популизм, то довольно странный. Впрочем, откуда Ленину было приобрести необходимый опыт, если он за долгие годы вне России не проработал и дня ни в одной административной или хозяйственной структуре.

В сферах публичной политики Ленин обращался около двух месяцев: с апреля примерно до конца июня 1917-го, и перед массами выступал нечасто. Какие организационные мероприятия он провел, какие кадровые назначения сделал в этот срок? Активнее всего промывал мозги ближайшим соратникам: брать власть и точка! Но и это было само по себе непростой задачей. Десятилетиями советская пропаганда поливала Каменева и Зиновьева за соглашательство и предательство. Человек любознательный не мог не задаться каверзным вопросом: до последних дней жизни Ленина двое «штрейкбрехеров», чуть не погубившие вождя, оставались его первыми приближенными, занимали важнейшие посты. Почему же Ильич проявил к ним такое великодушие?

Да потому, наверное, что их грех был не самым большим. Поступки Зиновьева и Каменева не противоречили не то что никаким «установкам», но и простому здравому смыслу. Тот самый Виктор Ногин, кому «повезло лишь со станцией метро», из-за эсеровского вопроса расплевался с первым составом Совнаркома вскоре после его сформирования. Милютин и Рыков также не относились к энтузиастам немедленной диктатуры, и Томский с Володарским проявили колебания. Ленин благоразумно не стал продолжать борьбу с явившимся на сцену Троцким: этот противник превратился вдруг не только в главного, но чуть ли не в единственного союзника. А в самом начале, в апреле вообще никто из ленинской команды не принял и, вероятно, даже не понял его «Тезисов»; лишь к октябрю ему удалось заставить большинство ЦК согласиться с идеей захвата власти. Потому что в этот момент все и так видели, что власть «валяется под ногами»: вчерашний прожектер оказался подлинным реалистом. Правда, уже не единственным, а одним из многих — но самым, так сказать, апробированным: вот видите, он еще когда об этом твердил…

Теперь мы смогли убедиться воочию, какими бывают популисты и чем они умеют увлечь массы за собой. Вот примечательное воспоминание из дней нашего «второго Февраля» (кстати, и на календаре 1991 года было, сдается, как раз начало марта). Несколько заводил политического карнавала неформалов получили приглашение выступить не где-нибудь, а в Высшей партийной школе с презентацией своих программ. Бывший узник карательной психиатрии, ныне покойный Лев Убожко оказался неважным споуксменом, и через пару минут его буквально согнали с кафедры. Старательные разъяснения сопредседателя одной из двух неокадетских партий (не той, что была «за проливы», а той, что за свободы: у них и во втором издании обнаружилась похожая расстыковка), отчего буржуазная демократия рациональна и в конечном счете выгодна всем гражданам, аудитория подытожила вежливыми хлопками. Зато после трескучего, по обыкновению, спича Жириновского, где время от времени удавалось разобрать нечто о державном величии и о силе власти, солидные мужчины толпились с вопросами в кулуарах, не сводя с оратора горящих — без преувеличения — глаз…

Больше того: через пару лет, после выборов в первую новую Думу, «Известия» опубликовали письмо читателя из Тулы. «Жириновский победил одной фразой, когда сказал несколько слов в защиту русского народа, — говорилось в нем. — Заступился во всеуслышание за русскую нацию не больше чем на словах, но эффект получился отменный. Я, простой русак, тоже голосовал за Жириновского и только за то, что он впервые сказал правду про русский народ».

Но на самом деле далеко не так наивен был «простой русак», а очень даже проницателен. Ибо дальше он сообщал вот что: «Достаточно Жириновскому получить пост президента, и он тут же забудет о «своих русских», которые его могут возвысить по своей природной слепоте и дурости».

Ну и как прикажете понимать? Думал человек одно, безукоризненно рациональное — сотворил совсем другое, импульсивное до нелепости.

Справедливости ради надо признать, что Владимир Вольфович на порядок ярче своего тезки Ильича — он разнообразнее, артистичнее, его хамство бывает местами даже остроумным, а прогнозы насчет здешней действительности сбывались неоднократно. Ленин же был «прост как правда», как говорится, проще некуда. Вся его политика во время революции основывалась на двух моментах: во-первых, непрерывном вдалбливании истин, что действующая власть плоха и надо ее брать самим, во-вторых, на категорическом отказе от любых компромиссов, если только они не способствовали первой задаче (так вышло с новым союзником Троцким). Никакого лукавства здесь не было — Ленин сам верил во все, что он говорил. Это «недомыслие», однако, в конце концов идеально сошлось с чаяниями народа, для которого самым важным были земля и мир. Другое дело, что в итоге вожделенные блага оказались, совсем по Бердяеву, «не реальностями и не существенностями», а плоскими бумажными ярлыками, виртуальными обозначениями мира и земли.

Результатом трехмесячного ленинского руководства большевиками в Петрограде стал разгром неизвестно кем, непонятно как организованного выступления полков и заводских партийных ячеек. Ленина заклеймили как немецкого шпиона, многие активисты оказались в тюрьмах, центр управления — особняк Кшесинской был потерян, газеты в большинстве закрыты. Кстати, самого Ленина в те дни вроде бы и не было в столице — в очередной раз он не контролировал ситуацию, а возможно, и не понимал ее. Правда, партия за это время серьезно усилилась, численность ее выросла чуть ли не на порядок.

Полученный шанс был сполна использован позже. И неважно то, что Ленин на самом-то деле видел совсем не далеко, вовсе не на много лет вперед. Будь он пророком какой-нибудь настоящей религии, мог бы сослаться на откровение с небес. Но сошло и так. В любом случае, рационального обоснования для лозунгов у вождя не было. Не зря говорил Ираклий Церетели, что «нет такой партии, которая могла бы взять на себя ответственность». А заявление Ленина: «Есть такая партия!» — большинство восприняло, как эпатажный жест, как у нас пару лет назад наблюдали за выходками еще не остепенившегося и не присмиревшего Жириновского.

Зачем Ленину все это было нужно? Понятно, что он ненавидел государство, с которым до того безуспешно боролся четверть века. Но для чего «от имени пролетариата» поливать грязью многих и многих приличных, умных людей, с которыми вроде бы было гораздо полезней договориться по-хорошему? Ближайший ленинский соратник Каменев — не потомственный дворянин, а сын еврейского рабочего, выучившегося на инженера — такое умел; он вообще проявил себя куда большим интеллигентом. Даже Максим Горький, единственный из всемирно известных русских писателей, кто много лет поддерживал, чем мог, большевиков (из-за этого пришлось скрываться за границей; правда, «изгнание» на итальянском острове Капри оказалось и душеприятным, и творчески плодотворным), — даже он в «год двух революций» едва не проклял вождя-учителя.

Возможно, вся суть была вот в этом «от имени» да еще в кое-каких особенностях национального темперамента. Вроде бы революционеры трудились над одним общим делом, придя к нему примерно одинаковым путем, со схожими мотивами. Но если молодой Бронштейн объединяет в себе все задатки Иосифа Флавия (который, как известно, прежде чем переквалифицироваться в исторического писателя, побывал военным командиром, а затем стал предводителем мятежников); если Джугашвили на первых порах действует в согласии с нехитрым и в то же время бесконечно сложным кодексом «правильного абрека», то Ульянов — единственный в троице выходец из самой что ни на есть «центровой» среды — после первых житейских неудач сам себя загоняет в профессиональные маргиналы, целенаправленно опускаясь на дно жизни. Пускай это было далеко не горьковское «дно», но двуногих крыс в том углу имперского подполья, что Ленин облюбовал для себя одного, водилось никак не меньше. В результате симпатии у натур одухотворенных он не вызывал, с творческими людьми, за единственным исключением того же Горького, вовсе не был связан. Даже при советской власти, старательно избегавшей грубых неприличий в своих летописях, широко была известна его фраза: «Интеллигенция — это не мозг нации, а говно». Вскрытие показало, что серьезные проблемы с мозгом, по крайней мере в последние годы жизни, имелись у самого Ильича. Вероятно, только поэтому до изысков вроде: «В туалете поймаем, в сортире замочим» или: «Я порекомендую сделать операцию таким образом, чтобы у вас уже больше ничего не выросло», — он так и не поднялся.

Кажется, самый верный ключ к пониманию этого человеческого типа дают записки известного французского историка Пьер-Клода Дону, ставшего одним из соавторов Конституции 1795 года. Будучи брошен в тюрьму за принадлежность к жирондистам, он ожидал смерти со дня на день — и тут узнал вдруг о казни своего главного преследователя. По горячим следам Дону набрасывает психологический портрет тирана.

«Желчный темперамент, узкий кругозор, завистливая душа, упрямый характер предназначали Робеспьера для великих преступлений. Его четырехлетний успех, на первый взгляд, без сомнения, удивительный, если исходить лишь из его посредственных способностей, был естественным следствием питавшей его смертельной ненависти, глубинной и неистовой зависти. Он в высшей степени обладал талантом ненавидеть и желанием подчинять себе. В своих мечтах о мести он был полон решимости покарать смертью всякую рану, нанесенную его чувствительному самомнению; и чтобы тайное ощущение неполноценности перестало разрушать иллюзии, созданные его самолюбием, он хотел бы остаться лишь с тем, кого считал неспособными себя унизить. С лавних пор он изменил значение слова «народ», приписав наименее образованной части общества свойства и права общества в целом. Вот в каких словах он без конца превозносил справедливость и просвещенность народа: никому не дозволено быть мудрее, чем народ; богачи, философы, писатели, общественные деятели были врагами народа; революция может закончиться лишь тогда, когда больше не станет посредников между народом и его истинными друзьями… И вот из этого народа Робеспьер сделал божество, из революции — предмет фанатичного поклонения, верховным понтификом которого стал он сам; жреческий пафос был наиболее выразительной чертой его убогих писаний…» [Menard, 2001: 85].

Реалии той Великой революции закономерно перекликаются с образами революции русской. Не то Куприн, не то Струве — разные источники расходятся на этот счет — назвал Ленина «думающей гильотиной». Метафора подходит и многим соратникам: любопытно, что очень похожее определение для излюбленного типа героев польского писателя Генрика Сенкевича придумал задолго до революции кто-то из собратьев по перу. На их языке, в данном случае понятном без перевода, — sentymentalna gilotyna. Феликс Дзержинский, в ранней юности бывший ревностным католиком и патриотом Речи Посполитой, почти наверняка зачитывался тогда историческими романами Сенкевича. Не с этих ли персонажей родной литературы — вкупе с фигурой реального вождя — он потом и «делал жизнь»?

Но по крайней мере в отношении Ленина подобные сравнения выглядят чересчур лестно, равно по части мышления и сложности механизма. Он сработал скорее как плуг, перевернувший залежалые сверх меры пласты российской истории. Или как топор, которым общество рубануло с маху по гордиевым узлам своих противоречий.

Преувеличенными кажутся и утверждения, будто Ленин рвался к власти как таковой, ради нее самой. Он, похоже, так и не сподобился узнать ее и понять. Наглядней всего об этом свидетельствуют предсмертные записки, так называемое завещание. После шестилетнего опыта верховного правления — какой-то Рабкрин, кооперация, «служебные характеристики», розданные соратникам на будущее, когда его самого не станет… в общем, ахинея полная. По-видимому, вся ленинская борьба за власть была лишь сильно запоздавшим самоутверждением. Впрочем, самые важные перемены в поли гике нередко достается осуществить людям недалеким: они хуже представляют последствия своих действий, меньше боятся ошибиться и потому чаше других попадают в цель кратчайшим путем.

«Слишком умная» интеллигенция, либеральная и социалистическая, таких решений найти не смогла. Последнюю точку в ее революционном провале поставил конфликт Керенского и Корнилова.

Троцкий выделяется из всей троицы вождей еще и тем, что оставил потомкам собственное описание своих действий в революцию в нескольких книгах, интересных по фактуре и незаурядных по стилю. Разумеется, его представления о 1917 годе субъективны, окрашены марксистской мифологией — идеями всемирной миссии пролетариата, классовым подходом. Но сравнение с другими независимыми источниками, например, с фундаментальными работами Милюкова, позволяет признать его сочинения достаточно объективными, в том числе по отношению к политическим оппонентам и к врагам уже из другого, более позднего времени. Что же до официальной советской истории, то ее догмы по сравнению с опусами Троцкого смотрятся не просто тупым, а очень тупым орудием.

Во время Первой мировой войны от неудобного политика-эмигранта последовательно избавляются Франция, затем Испания; наконец, он застревает на другом берегу Атлантики. Из США известного противника войны тоже долго не хотели выпускать в Россию. Однако скандал вокруг интернированного борца с самодержавием подействовал ему на пользу, и хотя эпопея длилась два месяца, по большому счету Троцкий не опоздал, вернувшись в ореоле новой славы и воспоминаний о прошлой революции.

В Петрограде Троцкий не стал проситься в ряды большевиков, но сам сделался центром притяжения для многих видных людей: Луначарского, Урицкого и других. Он без передышки выступает на митингах — с позиций, неотличимых от ленинских. Позже Троцкий писал, что это не ему, а наоборот, Ленину пришлось ревизовать свои взгляды, и теория перманентной революции стала концептуальной базой для дальнейших действий. С объективной точки зрения выглядит и впрямь весьма правдоподобно. Притом и Троцкий, и Ленин почему-то были абсолютно уверены, что революция вот-вот произойдет во всей Европе; только благодаря этому станет возможным построение социализма в слаборазвитой России.

Решающим шагом к примирению бывших оппонентов стало заявление Троцкого по поводу июльских событий, когда он резко выступил против обвинявших большевистского вождя в шпионаже в пользу Германии (и тем самым спровоцировал собственный арест). Удивительный пример то ли фанатической веры в свою звезду, то ли былого идеализма «интеллигентской» российской политики: человек фактически добровольно, без всякой необходимости пошел на серьезный риск и отправился за решетку ради простой справедливости. Правда, тюрьма была «все еще та», и пребывание в ней не помешало Троцкому ни распространять свои статьи, ни даже прямо руководить соратниками. По выходе он особенно сближается с «межрайонцами» — группой социал-демократов, которая еще в 1913 году окончательно отказалась признавать раскол партии на большевиков и меньшевиков, что совпадало с позицией самого Троцкого.

Между тем большевики отступали под натиском правительства. Ленин прятался его одиннадцать дней, с 6 июля аж до самого 25 октября. Спасли их, как ни парадоксально, Керенский с Корниловым, чей конфликт привел к общественной реабилитации большевиков. Собственно, только благодаря этому они и становятся наконец «настоящими» носителями своего имени, получив вожделенное большинство в Петроградском и Московском советах. Столичный совет возглавил Троцкий. В России, привыкшей к жестким вертикальным конструкциям, этот факт становится определяющим. Ленин из подполья шлет указания, которые зачастую попросту игнорируются адресатами: одно из его писем отважные борцы даже единогласно постановили сжечь. (Ленинский» ЦК в тот момент совсем не рвался к власти. Вождь непрерывно давит на соратников, даже пытается угрожать отставкой. Не помогло и это. Тогда Ленин апеллирует к рядовым членам партии, и там его радикализм находит больше понимания. Главным же проводником его линии становится Троцкий, шаг за шагом выстраивающий собственную тонкую и эффективную политику.

Троцкий создает при столичном Совете Петроградский Военно-революционный комитет. В условиях продолжающейся войны и революции — вроде бы название вполне нейтральное. Действительно, официальными задачами комитета считались установление минимума боевой силы и вспомогательных средств, необходимых для обороны Петрограда и не подлежащих выводу, поддержание контакта с комиссарами при штабах Главкома армий Северного фронта, Центробапте, с гарнизоном Финляндии, штабом округа; точный учет и регистрация личного состава гарнизона Петрограда и окрестностей, предметов снаряжения и продовольствия; меры по охране столицы от погромов и дезертирства; поддержание в рабочих массах и солдатах революционной дисциплины и так далее. Фактически же этот орган и стал по-настоящему действенным инструментом для захвата власти большевиками.

Состав и структура ПВРК, окончательно сформированного лишь за несколько дней до октябрьского переворота, неоднократно менялись. Основными подразделениями были штаб во главе с Н.И. Подвойским, В.А. Антоновым-Овсеенко, Н.В. Крыленко, бюро комиссаров (М.И. Лацис), отделы: вооружения (А.Д. Садовский и В.В. Фомин), снабжения и продовольствия (Н.А. Скрынник, Д.Г. Евсеев), печати и информации (В.А.Аванесов), агитаторский (В. М. Молотов), справочный стол и отдел внутренних и внешних связей (Ф.И. Голошекин), приема донесений (П.Е. Лазимир), следственно-юридический (П.И. Стучка), медико-санитарный (М.И. Барсуков), автомобильный (В.М. Юдзентович, И.В. Балашов), секретариат (С.И. Гусев). Все эти люди, прошедшие школу Льва Давидовича, впоследствии играли немалую роль в политике Советского государства.

О том, как строилась работа Военно-революционного комитета, его руководитель вспоминал: «Там сосредотачивались все сведения о перемещениях войск, о настроении солдат и рабочих, об агитации в казармах, о замыслах погромщиков, о происках буржуазных политиков и иностранных посольств, о жизни Зимнего дворца, о совещаниях прежних советских партий. Осведомители являлись со всех сторон. Приходили рабочие, солдаты, офицеры, дворники, социалистические юнкера, прислуга. Жены мелких чиновников… В течение последней недели я уже почти не покидал Смольного, спал урывками, пробуждаемый курьерами, разведчиками, самокатчиками, телеграфистами и непрерывными телефонными звонками».

Ключевым моментом стала попытка Временного правительства начать вывод войск Петроградского гарнизона. ПВРК фактически отменил это решение, что вполне отвечало настроениям солдат, не желавших идти на фронт. За каких-то два дня комитет сумел, используя ситуацию, лишить правительство поддержки всех воинских частей. Опыт имелся: точно так же действовал еще в марте сформированный тогда Совет рабочих и солдатских депутатов. В этой ситуации относительно небольшие отряды красногвардейцев могли беспрепятственно решать задачи, которыми бредил Ленин — взять под защиту редакции газет, органы советской власти, захватить почту и все прочее. В столице и вблизи ее находились более 20 тысяч офицеров. Но непосредственно в распоряжении Временного правительства были лишь несколько юнкерских училищ, вся остальная потенциальная сила оказалась неиспользованной. В июле правительство спасли казаки; сейчас и они равнодушно смотрели на происходящее. Потому не потребовалось ни баррикад, ни уличных боев. Однако члены правительства вели себя мужественно и оставались на посту до ареста. Все они были незаурядными людьми, пытавшимися спасти страну и демократию. Родина их предала. То был, конечно, не самый первый, но один из решающих шагов на ее бесконечном пути предательств Свободы и Разума.

О логике своих действий Троцкий довольно цинично пишет: «Нападающая сторона почти всегда заинтересована в том, чтобы выглядеть обороняющейся. Революционная партия заинтересована в легальном прикрытии. Предстоящий съезд Советов, по существу съезд переворота, являлся в то же время бесспорным для народных масс носителем если не всего суверенитета, то, по крайней мере, доброй его половины. Дело шло о восстании одного из элементов двоевластия против другого. Апеллируя к съезду как источнику власти, Военно-революционный комитет заранее обвинял правительство в том, что оно готовит покушение на Советы». Троцкий, по существу, успешно легитимировал новую власть, пользуясь фактом, что Советы были избранным органом, а Временное правительство таким мандатом не обладало. (Стоит отметить, что и официальные полномочия четвертой Государственной Думы заканчивались как раз в октябре.) Точно так же понимал ситуацию Милюков: «Вероятно, таков и был первоначальный план Троцкого: подготовившись к борьбе, поставить правительство лицом к лицу с «единодушной волей народа», высказанной на съезде, и дать, таким образом, новой власти вид законного происхождения» [Милюков, 2001:662].

При этом Троцкий постоянно говорит о решениях предстоящего съезда Советов как будущей законной инстанции; получается, что не ЦК партии большевиков, а Петросовет готовит смену власти — совершенно законными средствами. И на самом деле вовсе не нелепый захват телефонных коммутаторов, телеграфных аппаратов и мешков с письмами, на чем маниакально настаивал Ленин (и что так любили показывать в советских фильмах), был главным в большевистской революции. Определяющую роль сыграли действия выборного органа — Петросовета с его Военно-революционным комитетом. Руководил обоими Лев Троцкий.

Ленин стал реальным лидером, «явившись на готовое», когда власть в столице была уже взята. Даже сакраментальные вокзалы и банки захватили без него. Что же касается знаменитого: «Вчера было рано, завтра будет поздно», — это, пожалуй, самый смехотворный из мифов, поскольку как раз с хронометражем в любых пророчествах Ильича всегда обстояло особенно худо. Его «сегодня» пришлось, как известно, на 20 октября, но переворот случился даже не «назавтра», а лишь пять дней спустя. Троцкому понадобились ровно сутки (забавно, что это оказался день его рождения), чтобы добиться полного контроля над ситуацией в столице и объявить о свержении Временного правительства. Керенский же и его министры никак не ожидали столь близкой катастрофы.

За несколько дней ПВРК подчинил себе столичный гарнизон. По описанию Суханова, «сопротивления операции не было оказано… Группки юнкеров и не думали сопротивляться. В обшем, военные операции были похожи на смену караулов в политически важных местах. Город был совершенно спокоен. И центр, и окраины спали глубоким сном, не подозревая, что происходит в тиши холодной осеней ночи» [Суханов, 1990: 160].

О роли Троцкого тот же Суханов пишет: «Отрываясь от работы в революционном штабе, [он] летал с Обуховского на Трубочный, с Путиловского на Балтийский, из манежа в казармы и, казалось, говорил одновременно во всех местах. Его влияние — и в массах и в штабах — было подавляющим. Он был центральной фигурой этих дней и главным героем этой замечательной страницы истории». Милюков того же мнения: «Троцкий появляется на митингах в разных частях Петроградского гарнизона. Созданное им настроение характеризуется тем, что например, в Семеновском полку выступившим после него членам Исполнительного, Скобелеву и Гоцу, не дали говорить [Милюков, 2001: 644].

Ленин не хотел дожидаться начала Второго съезда Советов, а власть как раз взяли по сценарию Троцкого, и съезд оказался чрезвычайно полезен для легитимации политического переворота. О законности говорить не приходилось, но присутствие хоть какого-то выборного органа, который демонстрировал связь политики с населением, было весьма удачным для большевиков. По прибытии делегаты должны были заполнять подробную анкету. «Анализ анкет дает поразительный результат: подавляющее большинство — 505 — поддерживают лозунг «Вся власть Советам, т. е. выступали за создание Советского правительства» [Рабинович, 1989: 311].

17.09.1917 н. ст.

Троцкий освобожден из тюрьмы под залог.

19.09.1917

Собравшийся в Киеве Съезд народов России требует создания демократического федеративного государства.

22.09.1917

Большевики берут под свой контроль руководство Петроградским советом, его председателем избран Троцкий.

27.09.1917

В Петрограде собирается Демократическое совещание с задачей выработать принципы будущего правительства до созыва Учредительного собрания. Единственный итог конференции — образование предпарламента.

12.10.1917

В большевистской газете «Рабочий путь» появляется статья Ленина «Кризис назрел». С его призывом к немедленному вооруженному восстанию не согласна значительная часть соратников.

20.10.1917

Открытие предпарламента. Большевики покидают его с первого заседания. Ленин тайно возвращается в Петроград.

23.10.1917

В конспиративной обстановке проходит заседание ЦК партии большевиков. Ленин добивается принятия резолюции о восстании 10 голосами «за» при 2 «против» (Л. Каменев и Г. Зиновьев).

25.10.1917

Петроградский совет создает Военно-революционный комитет для организации обороны города от немцев. Большевики под руководством Троцкого преобразуют его в штаб по подготовке вооруженного восстания. Совет обращается к солдатам столичного гарнизона, к красногвардейцам и кронштадтским морякам с призывом присоединиться к нему.

29.10.1917

На расширенном заседании ЦК партии большевиков одобрена проведенная Лениным резолюция о восстании, техническая подготовка поручена Военно- революционному центру, действующему от имени партии совместно с ВРК Петроградского совета.

31.10.1917

В газете М.Горького «Новая жизнь» опубликована статья Л.Каменева, где он резко возражает против готовящегося восстания, которое считает несвоевременным.

4.11.1917

ВРК Петроградского совета объявляет о том, что признаются действительными лишь утвержденные им приказы.

6.11.1917

Открытый разрыв Совета с Временным правительством, которое приказывает опечатать типографию большевистских газет и вызывает в Петроград военные подкрепления. Большевики срывают печати и не дают верным правительству войскам развести мосты. Начало взятия власти; руководство осуществляется из здания Смольного института. Красногвардейцы, матросы и солдаты, вставшие на сторону большевиков, без труда занимают важнейшие пункты города. Ленин приходит в Смольный, где должен начаться II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, министры собираются в Зимнем дворце, Керенский бежит из столицы за подкреплениями.

7.11.1917

Восставшие овладевают почти всей столицей, кроме Зимнего дворца. ВРК объявляет о низложении Временного правительства и именем Совета берет власть в свои руки.

8.11.1917

Декрет о мире: предложение всем воюющим сторонам немедленно начать переговоры о подписании справедливого демократического мира без аннексий и контрибуций.

Декрет о земле: помещичья собственность на землю отменяется без всякого выкупа, все земли передаются в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных советов крестьянских депутатов. Во многих случаях декрет просто закрепляет фактически сложившуюся ситуацию. Каждой крестьянской семье предоставляется дополнительно десятина земли.

Итак, никакой гениальности Ленин не проявил даже в свой звездный час. Но он оказался конгениален России 1917 года. Совпал с потребностями страны, которой нужен был именно такой — упертый, совсем не интеллектуальный, но относительно образованный вождь со свежей для широких масс верой — социализмом. Ему повезло еще и в том, что в 1917 рядом с ним появился человек, способный компенсировать его недостатки — нечувствительность к людям, незнание собственной страны с ее реалиями — Троцкий.

Воспользовавшись шахматной терминологией, роли Ленина и Троцкого можно сравнить с функциями короля и ферзя. Для читателей, далеких от шахмат, продолжим сравнение: обе фигуры — единственные в своем роде, но очень разные. Без короля, точнее, если он лишен свободы действий, партия проиграна; вся суть игры состоит в защите своего короля и стремлении сковать эту фигуру противника. Ферзь обладает несравненной мощью и свободой маневра, это ударная сила в нападении. Им, правда можно пожертвовать в некоторых случаях или разменять на несколько других фигур, но гибель ферзя делает выигрыш практически безнадежным; в самом лучшем случае партию можно будет свести к ничьей. Кстати, и сам Троцкий назвал октябрьский переворот «матом в два хода»: «Сравнительная легкость победы определялась огромной подготовительной работой, в том числе, разумеется, в гарнизоне» [Троцкий, 1997, т.2, ч.2: 396].

В предреволюционные месяцы Сталин пишет статью за статьей, в основном по национально-государственной проблематике. Вскоре по приезде в столицу он делегирован в исполком Петросовета. Во главе российских социал-демократов тогда стояли весьма авторитетные деятели Ираклий Церетели и Николай Чхеидзе. Они стремились добиться единства всех социалистических и либеральных сил и шли на компромиссы, в том числе с большевиками. Можно предположить, что не только давние заслуги, но и связи с земляками способствовали быстрой карьере Сталина на этом важном этапе. В июне года на первом съезде Советов он становится членом ВЦИК В состав этого исполнительного органа вошли 320 человек: 123 меньшевика, 119 эсеров, 58 большевиков, 13 объединенных социал-демократов и семеро представителей других партий.

Принято считать, что до октября Сталин особой роли не сыграл. Но вот факт: в июле в отсутствие Ленина и Зиновьева, скрывающихся в Разливе, а также недавно «примкнувшего к ним» Троцкого, который только что эффектно удалился в тюрьму, Сталин выступает с отчетным докладом на съезде партии. Несомненно, он уже в это время — один из реальных лидеров партии. Хоть он и не выступает перед массами (возможно, из чистого самолюбия избегая смешить простой народ неистребимым акцентом), но в своей сфере Сталин действительно «эффективный менеджер» и вполне грамотный аналитик. При этом, скажем, в апреле, до приезда Ленина Сталину не приходит в голову требовать немедленного захвата власти — революционная ситуация развивается, большевики крепнут, все идет как надо. А уже в июле, на съезде он с чисто ленинским пафосом ратует за революцию. Это противоречит заветам Маркса? Ничего, мы подойдем к марксизму творчески: «не исключена возможность, что именно Россия явится страной, прокладывающей путь к социализму». При этом Сталин все время входит, пусть и не на первых ролях, в те небольшие команды, которые руководят различными сторонами большевистской деятельности: он и в ЦК партии, и в Военно-революционном центре.

Считается, что в октябрьских событиях Сталин себя не проявил. Более того, где он находился и что делал в решающие часы — вообще осталось неизвестным. Очень многие исследователи убеждены, что в дальнейшем он уничтожал своих тогдашних соратников прежде всего с той целью, чтобы стереть из истории революции этот и другие «компрометирующие» эпизоды. Но сразу после победы Сталин становится народным комиссаром, одним из дюжины людей, объявивших себя верховной властью, — это явное свидетельство его важной позиции. Есть другая оценка: после июльского поражения именно Сталин держал связь с находящимся в подполье Лениным [Радзинский, 1997: 123]. То есть был, по сути, одним из важнейших проводников ленинского влияния на ответственном участке революционного фронта.

Тоже совсем не пешка — явная фигура. Не король и не ферзь, конечно, а по тем же шахматным понятиям, скорее, слон. Но гораздо лучше здесь подходит разговорное название сильной, высокоманевренной фигуры: офицер. Бывают офицеры штаба, офицеры связи… Сталину, как видно, удавалось и то и другое; с этими умениями он и вошел в «дивный новый мир».