|
||||
|
|
Первый король Литвы
На второй день Рождества Христова в Риге царило тревожное ожидание. Горожане уже знали, что прискакали на взмыленных лошадях гонцы от ливов к епископу. Весть о вторжении литовского войска в Ливонию распространилась молниеносно. Люди высыпали на улицы. К вечеру в Ригу стали прибывать другие усталые гонцы из ливских земель. Горожане обступали их, стремясь узнать о случившемся побольше. Но гонцы, только отмахивались и спешили в покои епископа Альберта. Наступали сумерки короткого зимнего дня. За окнами завывал студеный ветер. Бескрайний снежный полог покрыл всю местность вокруг городских стен. Даугава дремала под толстым слоем льда. В епископских покоях зажгли факелы и свечи. Епископ сидел в кресле и молча слушал. Вокруг него собрались знатные горожане, купцы в богатых кафтанах, предводители рыцарей-пилигримов, а также магистр ордена меченосцев Венно. В дрожащем тусклом свете тени от их фигур в сумрачной комнате принимали причудливые и угрожающие очертания. В середине стоял высокий светловолосый человек в теплом кафтане — посланец от одного из ливских старейшин, чьи владения находились на берегах Гауи. Он рассказывал о том, что уже было известно епископу. Огромное войско литовцев целую ночь под самое Рождество переправлялось через широкую скованную льдом Даугаву. Ранним утром вражеские всадники лавой рассыпались по окрестностям, захватив спавшие селения врасплох. Множество ливов было перебито, еще больше взято в плен. — Теперь литовцы уходят обратно с полоном, опустошив наши области, разорив церкви Божий,— закончил гонец. Епископ обратился к присутствующим: — Все слышали, какое неслыханное злодеяние совершили враги креста. Страшный вред нанесли они нашей церкви. Нельзя оставлять их преступления безнаказанными. Вы все, как один, должны стать стеной за дом Господень и освободить церковь от врагов! Всем, кто пойдет в этот поход, даровано будет отпущение грехов. Собравшиеся, также возмущенные нашествием литовцев, пообещали немедленно готовиться к битве. Епископ Альберт, обратившись к своему секретарю, проговорил: — Пиши грамоты к нашим подданным, ливам и лет-там, пусть присоединяются к нашей рати. И не медли! Гонцы должны выехать тотчас же! Да, надо добавить, что всякий, кто не пойдет и не присоединится к христианскому воинству, уплатит три марки пени. В замке Леневарден был назначен общий сбор рати. Замок находился гораздо выше по течению замерзшей Даугавы, и именно здесь предводители крестоносцев рассчитывали перехватить врага, так как литовцы, которые вели с собой множество пленных и угнанного скота, двигались очень медленно. Леневарден был полон рыцарей-пилигримов, тут и там виднелись белые плащи меченосцев, на плечах которых алели изображения креста и меча. Подошли и отряды крещеных ливов и латгалов со своими князьями. Сила скопилась немалая. Все ожидали вестей. Наконец, поздним морозным вечером в замок прискакали орденские дозорные и сообщили, что литовцы со всеми пленными и добычей находятся уже поблизости от замка. На весь заснеженный край опустилась синяя ночь. Длинная вереница саней протянулась по льду широкой реки на невидимый в зимней тьме берег. Там находились земли селов, литовских союзников. В замке Селпилс воины найдут отдых и защиту, прежде чем двинутся в родные края. Уже несколько часов шла переправа. Верховые с факелами обозначили дорогу войску. За санями плелись толпы понурых пленных, ноги которых увязали в глубоком снегу. Всадники подгоняли их своими длинными копьями. С ливонского берега за переправой наблюдала группа всадников, над которой развевалось княжеское знамя. Темные силуэты конников выделялись на фоне белой равнины, освещенной призрачным светом месяца. Островки леса выступали, словно черные скалы, а в отдалении ветер гудел в ветвях большой чащи, подступавшей почти к самому замку Леневарден. Статный конь одного из воинов выделялся богатой сбруей, украшенной золотыми плашками. Воин в кожном панцире с бронзовыми пластинами и коническом шлеме крепко сидел в седле, положив руку на рукоять длинного меча в кожаных ножнах. С плеч его ниспадал подбитый мехом длинный плащ. Один из ближних дружинников обратился к воину: — Князь, скоро мы переправимся на тот берег. Боги благоволят нам. Ливонцы до сих пор не проснулись. Славный поход! Князь усмехнулся в усы: — Много ты понимаешь! Их разведчики наверняка следуют за нами. Но мы — не трусливые воры! Я пришел мстить предателям! Пусть вступят в открытый бой, но только там, где нам будет удобно. За мной! И князь поскакал вдоль заснеженного берега в сторону немецкого замка. Ближние дружинники устремились за ним во тьму, освещая путь яркими факелами. Тем временем последние сани литовской колонны спускались на лед Даугавы, покидая ливонские пределы. Группа литовских всадников с факелами подскакала к самым воротам Леневардена. В замке было тихо. Один из воинов с ходу ударил древком копья по толстым окованным воротам. Сверху из темноты раздался голос, спросивший по-немецки: — Кто пожаловал? — Кто у вас старший? Где сбор христианского войска? — так же по-немецки спросили из группы. Невидимый голос из надвратной башни ответил, что именно он — старший дозора в замке, а место сбора как раз здесь. Тогда князь крикнул: «Поди, извести христиан, которые два года назад перебили, как во сне, мое войско, возвращавшееся из Эстонии, что теперь они найдут и меня и людей моих бодрствующими». Вслед за князем эти же слова громко выкрикнул дружинник князя, говоривший по-немецки. Ответом на вызов было молчание. Князь повернул коня и, свистнув, помчался прочь от Леневардена. Дружинники с криками поскакали за ним. Долго еще дозорные на башнях Леневардена видели удаляющиеся огненные точки факелов. Кто же был этот литовский князь, пришедший мстить ливонцам, и имя которого не упоминается в хрониках? Попытаемся выяснить это. * * * Эти строки из речи князя Трениоты, обращенные к королю Миндаугасу, можно встретить практически в любой исторической работе по начальной истории Литвы, как доказательство, что литовская государственность возникла еще в начале XIII века. Как же звали воспетого в этой короткой оде князя, и почему его личность была так важна в 1261 году для жемайтов, уже восьмой год воюющих против ордена? О литовских князьях начала века сведения источников скудны. Из Хроники Генриха мы знаем лишь имя Даугерутиса, «одного из могущественных литовцев», тестя князя Ерсики Всеволода. Насколько могущественен был этот литовец, видно из того, что союз Ерсики и Литвы практически весь указываемый период составлял основу внешней политики последней. Несомненно, перед нами великий князь литовский, «старейший» среди других князей. Впервые Генрих Латвийский упоминает о нем в 1208 году. Но можно с уверенностью сказать, что он занимал литовский стол уже в 1203 г., когда Всеволод Ерсикский привел литовское войско на Ригу. О том же, когда и при каких обстоятельствах он пришел к власти, можно лишь сделать предположение. Начало XIII века. Крестовый поход в Прибалтику уже объявлен. Немцы пытаются закрепиться в Ливонии, строят замки, приводят первых пилигримов за отпущением грехов. Только что обманом схваченные на пиру ливские князья вынуждены дать епископу Альберту заложников мирного договора, по сути вассального для них. А в 1201 году сразу два посольства из языческих стран посетили Ригу и заключили с епископом мир. Что подвигло на это правителей куршей, понятно. Торговая блокада Земгале впечатлила их намного более, чем тевтонские мечи. Но почему мир заключают литовцы? Блокады со стороны Рима они не боятся, у них нет выхода к морю, их торговля в основном ориентирована на православные государства — Полоцк и Галицкую Русь, и дальше на юг, на Балканские страны и Византию. Ответ уже в следующей строке Хроники Генриха. После заключения мира литовцы «следущей зимой, спустившись вниз по Двине, с большим войском направились в Семигаллию». Итак, мир был заключен против общего врага — земгалов, и Литва не замедлила воспользоваться его плодами. Но финал этой первой политической инициативы литовских князей оказался неожиданным: «Услышав, однако, еще до вступления туда, что король полоцкий пришел с войском в Литву, они бросили семигаллов и поспешно пошли назад». За что же литовцы, ушедшие с радостью в поход против извечных врагов Полоцкого княжества, получают удар в спину от собственного сеньора? Причиной такого поворота могла быть только реакция из метрополии на мир с Ригой. Владимир Полоцкий, уже тогда был недоволен слишком тесными контактами своих подчиненных с появившимися в устье Двины немцами. И, хотя мирный договор, по сути, не содержал никакой угрозы проникновения немцев в Литву, не согласованная с Полоцком политическая инициатива была немедленно наказана. Великий князь полоцкий наверняка преследовал цель не просто покарать неразумных вассалов огнем и мечом, а сменить на столе «старейшего» князя, инициатора договора, как позже это случилось с Каупо. А это значит, что мы можем с большой долей уверенности сказать, что Даугерутис занял литовский стол в 1202 году. Выбор Владимира легко объясним. Родство Даугерутиса с князем Ерсики давало Владимиру гарантию, что он не пойдет по стопам Каупо на поклон к Рижскому епископу. И полоцкий князь не ошибся. Литовское княжество все годы его правления оставалось верным принесенной его прежними князьями «роте» Рогволожичам и непримиримым противником немецких рыцарей. Языческая Литва Даугерутиса остается с Полоцком, даже когда ему изменял православный Рогволожич Вячко, даже когда полоцкий князь, испытав одно политическое поражение за другим, искал временных перемирий, стремясь сохранить за собой хотя бы малую часть того, чем он владел в Прибалтике. Как же так случилось, что военная инициатива в регионе фактически оказалась в руках князя, не имевшего там никаких собственных интересов, а лишь выполнявшего союзнические обязательства по принципу «служба в обмен на добычу»? В 1203 году Владимир Полоцкий начал открытую войну с немцами, в которую немедленно включились и его вассалы. Пока сам великий князь осаждал Гольм, «король Герцикэ, подойдя к Риге с литовцами, угнал скот горожан». Генрих Латвийский отмечает, что главную ударную силу в войске князя Всеволода уже тогда составляют литовцы. Между Литвой и Ерсикой уже возник прочный военный союз, основанный на дичастическом браке — узах, что в средневековье были крепче любых договоров и клятв. Через год — новое нападение литовцев, на этот раз в союзе с ливами из Аскрадэ (верными Полоцку), завершившееся сражением у Древней Горы. Сам полоцкий князь уже не участвует в войне, основная ее тяжесть ложится на литовскую дружину. Битва у Древней Горы закончилась «ничьей»: войска разошлись, устав сражаться, однако, угнанный скот рижанам был возвращен. При этом литовцы не потерпели поражения, а значит, вернуть рижанам их имущество они могли лишь по какому-то соглашению. О том, каковы были условия этого соглашения можно судить по дальнейшим событиям. Ранней весной 1205 года войско литовского князя совершает поход в Эстонию. Хроника Генриха, так описывает начало этого похода: «Когда они шли вниз по Двине и проходили мимо города (Риги), один из них, человек богатый и могущественный, по имени Свельгатэ, свернул к городу вместе с товарищами. В числе других, кто с миром вышли из города ему навстречу, был горожанин по имени Мартин, который угостил его медвяным питьем». Почти не вызывает сомнения, что литовским войском командовал сам Даугерутис. Упомянутый не раз в Хронике Генриха Свельгатэ (Жвелгайтис) мог быть лишь одним из воевод, а не предводителем войска, иначе оно не ушло бы вперед без него, пока он общался с рижанами. Численность литовцев (около 2 тысяч конных), указывает на то, что перед нами вся великокняжеская рать Литвы, и никто, кроме самого «старейшего» князя, возглавлять ее не мог. Таковы были законы эпохи. Но вернемся к самому походу. Обращает на себя внимание поведение сторон. Литовцы без боязни идут мимо Риги, а рижане выходят им навстречу «с миром». И это после двух лет войны! Ниже говорится, что у литовцев мир и с ливами из Турайды, в тот момент уже возглавляемыми не Каупо, а ставленником Владимира Полоцкого Ако. Но вряд ли рижане пошли на поводу у новых, не столь дружественных им, правителей ливов, они должны были иметь собственные договоренности, которые могли быть заключены лишь по итогам битвы у Древней Горы. Литовцы вернули рижанам скот в обмен на свободный проход войск через устье Двины в Эстонию. Потому князь спокойно ведет свою рать через Ливонию и отправляет, как и положено по традиции, посольство к воротам Риги для взаимного подтверждения отсутствия враждебных намерений. Кровавая развязка наступила для литовского войска на обратном пути. Пока Даугерутис воевал в Эстонии, в ситуацию неожиданно вмешался союзник рижского епископа князь Виестурс, обвинивший рижан в нарушении обязательств. Он уговаривает их атаковать литовцев, даже предоставляет им заложников, демонстрируя готовность выставить войско для сражения. При этом автор хроники явно постарался обойти щекотливый момент нарушения рижанами мирных обещаний Даугерутису. Всячески подчеркивается, что они не хотели начинать конфликт, что всему виной увещевания Виестурса и поведение литовского воеводы Жвелгайтиса, якобы уговаривавшего соратников на обратном пути напасть на Ригу. Конечно же, в реальности не призывы земгальского князя, а несметная добыча, захваченная литовским войском в Эстонии, стала основным мотивом рыцарей, перечеркнувшим их слова о мирных намерениях. Воистину, мед, поданный Мартином Жвелгайтису у ворот Риги, оказался отравленным. На пути в Икшкиле, у поселения Роденпойс (в настоящее время Ропажи в Латвии) не-мецко-земгальское войско устроило литовцам засаду и напало на них. Из описания видно, что никакого сражения фактически не было. Литовцы не ожидали нападения. Войско не только не заняло боевых позиций, но и вообще большинство воинов погибли, не успев сесть на коней и взяться за оружие. Для снятия со Жвелгайтиса и его соратников обвинения в подготовке нападения на Ригу достаточно одной детали: воевода Даугерутиса был убит сидя на санях, а не в седле. Ни на кого нападать он более не планировал. Поход был завершен, литовские воины шли, уже сложив тяжелые копья, сулицы, секиры и доспехи на сани вместе с захваченной добычей, как шли бы по собственной земле. Видимо они даже в последний момент, вопреки свидетельству хрониста, не почуяли засаду, иначе воевода не остался бы в санях ни секунды. Сам литовский князь впоследствии вспоминал, что при Роденпойсе его войско «перебили как во сне». Радуясь так легко полученной добыче и тому, что удалось убить множество язычников (не пощадили и пленных эстов), рыцари еще не понимали, какого смертельного врага нажили себе в эту несчастливую для Литвы весну, когда пятьдесят литовских юных вдов покончили с собой от горя. Сражение при Роденпойсе фактически стало началом настоящего конфликта литовцев с немцами, в котором Даугерутис выступает уже от собственного имени, а не только как вассал Владимира Полоцкого. Отныне к служению сеньору у него добавлялся и личный мотив — месть. В 1207 году ситуация в Ливонии изменилась не в пользу Полоцка. Один за другим он теряет свои рубежи. Сначала Ливония, затем Кокнесе. И союз Даугерутиса и Всеволода Ерсикского выходит для Владимира на первый план. Литовские дружины стали основной ударной силой, а Ерсикское княжество — плацдармом для нападений. После неудачи в Турайде Владимир действует привычным способом: на вышедший из-под его власти край он «навел» литовскую рать. Описание этого похода показывает, как изменилась позиция Литвы после Роденпойса. Пришедшее в Ливонию войско явно интересует не только и не столько добыча, как это было прежде. Литовский князь ищет сражения, он опустошает волость епископа до тех пор, пока немцы не собирают войско. А дальше действует в легко узнаваемой манере рыцарского кодекса, требующего официального вызова противника на бой: «Предводитель войска со своими спутниками подъехал ближе к замку и, вызвав старшего, спросил, где собрались христиане, и сказал: «Поди, извести христиан, которые два года назад перебили, как во сне, мое войско, возвращавшееся из Эстонии, что теперь они найдут и меня и людей моих бодрствующими». Удивительно, что Генрих Латвийский сохранил в повествовании эту деталь, вновь напомнившую о сомнительном с точки зрения рыцарской чести поведении немцев при Роденпойсе. Даугерутис (а он явно возглавляет и эту кампанию) выступает здесь в совершенно неожиданном для языческого правителя свете. Перед нами не обычный грабитель, пришедший за добычей, и даже не вассал-наемник Владимира Полоцкого или Всеволода Ерсикского, а благородный воин, князь, исполненный желания отомстить за вероломство. И само сражение Хроника Генриха, всегда пренебрежительно относящаяся к языческим народам, вдруг несколькими строками рисует как настоящую битву равных, отдавая дань уважения противнику в соответствии с традицией рыцарской эпохи:
Было видно, что нелегкую победу одержали немецкие рыцари в этой битве. Литовцы, после долгого кровопролитного сражения, бежали, оставив им поле боя и добычу. Их время тогда еще не наступило, но начало было положено. Может быть, впервые при Аскрадэ крестоносцы поняли, что, возможно, зря поддались на соблазн легкой добычи и уговоры Виестурса. Последствия поражения литовцев при Аскрадэ немедленно сказались на положении в Прибалтике их сюзерена. Сначала произошла потеря Полоцком контроля над Селонией, замки в которой удерживались также с помощью литовских гарнизонов. В том же 1207 году, после долгой осады своей главной крепости Селпилса, селы признали зависимость от Риги. Практически одновременно пала Кокнесе. А через год неугомонный Виестурс опять позвал рижан в поход на Литву. По свидетельству Хроники Генриха немцы явно не желали сталкиваться со столь опасным противником «на его поле». Победа при Аскрадэ далась им с большим трудом. Хроника сообщает, что они «по малочисленности в Риге людей отказали ему (Виестурсу) в помощи и всячески возражали против войны с литовцами в это время». Но потом, «уступив наконец его настойчивым просьбам и упрямой смелости безрассудных людей, собиравшихся с ним итти, решили не запрещать им воевать, наоборот отпустить их на бой в послушании, чтобы не подвергать опасности вместе с телами и души. Итак послали с Вестгардом человек пятьдесят или немного больше рыцарей и балиста-риев, а также многих братьев рыцарства христова». В этой короткой фразе Генрих Латвийский, можно сказать, проговорился. Войско числом в пятьдесят рыцарских копий представляло собой вовсе не мелкий отряд, а довольно крупное подразделение (такое же по численности войско рыцарей было выставлено, к примеру, в битве на Чудском озере), а наличие в его составе баллистариев говорило о намерениях немцев штурмовать крепости, а не просто грабить села. В данном случае ссылка источника на малочисленность братьев и незначительность военной операции не подтверждена его же собственными данными, а вызвана лишь желанием сгладить впечатление от поражения немцев. Все указывает, напротив, на то, что кампания была подготовленной и преследовала далеко идущие цели. Но литовская разведка сработала на славу. Пришедшее войско обнаружило деревни опустевшими. Не получив никакой добычи, земгалы поспешили назад, поняв, что их ждали, и вместо безоружных поселян где-то поблизости находятся недремлющие воины Даугерутиса. И они не ошиблись: вскоре войско было окружено и разбито наголову. Земгалы обратились в бегство, видимо, несколько раньше, чем литовцы замкнули кольцо окружения, почти все братья из посланного с ними полка были убиты или уведены в плен. «На горе обратилась арфа рижан, и песня их стала песней слез», — сообщает нам хронист, раскрывая тем самым истинные масштабы неудачи. Даугерутис сполна отомстил за Роденпойс. Крестоносцы вновь поняли, что столкнулись с достойным противником, к тому же бегство войска Виестурса пошатнуло прочность немецко-земгальского союза. Ответный набег литовцев, совершенный в том же году, земгалы отражают уже одни, хотя из отнятой добычи, часть была послана в дар союзникам, видимо, для восстановления доверия. Мирный договор Владимира Полоцкого с Ригой 1210 года становится переломным моментом в отношениях между членами Полоцкой «конфедерации». Литовский князь был вынужден признать подписанное сеньором мирное соглашение, но оно явно не было ему по нраву. По обычной для тех времен дипломатической практике мир заключался на определенный срок. Договор Полоцка с Ригой был, видимо, заключен на два года, в 1212 году должен был быть подтвержден. Генрих Латвийский, занятый делами Рижской епархии, конечно, не знал точно, что происходило внутри Полоцкой конфедерации накануне этого подтверждения. Лишь его отрывочные сведения позволяют угадать, что Даугерутис решился на жесткий конфликт с сюзереном. Спор о возобновлении мира оказался столь жарок, что полоцкая делегация прибыла на переговоры в Ерсику в доспехах, опасаясь нападения литовцев. Но полочане зря опасались литовских засад на Двинском пути. Принеся раз вассальную «роту», языческий рыцарь остался верен ей до самого конца. Напасть на людей сеньора он бы не решился. Вновь подчинившись требованию Владимира, он все же не преминул продемонстрировать свой протест, формально не нарушая перемирия. Под тем же 1212 годом хронист сообщает: «В это время пришли литовцы в Кукенойс и просили пропуска к эстам. И дан был им мир и проход разрешен к еще не обращенным эстам». Вопреки обещанию, литовцы разорили область Саккалу, подчиненную рижскому епископу. При этом, помня о Роденпойсе, они возвращаются назад другой дорогой, а в ответ на возмущение немцев, ссылаются на то, что эсты, даже подчинившиеся Риге, все равно ненадежны. Как ни странно, немецкую сторону такой ответ удовлетворил. Они понимали, что никакое перемирие с Владимиром не заставит Даугерутиса забыть Роденпойс, и первый же неосторожный шаг взорвет ситуацию. Но шаг этот все же был сделан, правда, не епископом Альбертом, а меченосцами, и он привел к трагической гибели первого «великого короля» Литвы. Но сначала следует разобрать такое, на первый взгляд, неожиданное и даже несколько загадочное событие, как посольство Даугерутиса в Новгород. Был ли литовский князь сам его инициатором? Или инициатива принадлежала Владимиру Полоцкому? О чем шли переговоры? Чем они в действительности завершились? О дипломатическом этикете тех лет Хроника Генриха сообщает так: «Во всех странах, как известно, существует общий обычай, чтобы послы, отправляемые своими господами, сами искали того, к кому посланы, и являлись к нему, но никогда государь, как бы скромен или любезен он ни был, не выходит из своих укреплений навстречу послам». В этом этикете существовало и другое правило, согласно которому официальное посольство князя с дарами к другому князю могло быть возглавлено им самим только в одном случае: если бы оно было посольством вассала к сеньору или имело целью признание вассалитета. Но сеньором Даугерутиса был Владимир Полоцкий, и он явно не собирался «ломать ветку». Значит, литовский князь был не инициатором посольства, а послом. Инициатива же принадлежала полоцкому князю. Вопреки сложившемуся мнению, договор, заключенный Даугерутисом с Мстиславом Удалым, не был направлен против немцев. В источнике он назван просто мирным. Отношения Новгорода с Полоцком оставляли желать лучшего: двухсотлетнее военно-политическое соперничество, пограничные споры, борьба за контроль над торговыми путями и за влияние в Латгалии. Владимир, пользуясь миром с немцами, вел активную дипломатию, стремясь обезопасить свои тылы перед новой войной. В условиях его сложного положения в Прибалтике отсутствие усобиц с соседними русскими землями было ему необходимо. Посольство Даугерутиса было своего рода обращением к основному и старому противнику, подобно тому, что высказал автор «Слова о полку Игореве», призывая потомков Ярослава и Всеслава «вложить в ножны свои мечи» перед общей опасностью. Но почему этот призыв оказался в устах литовского князя? С 80-х годов XII века литовские дружины стали активными участниками полоцко-новгород-ских конфликтов, полоцкие князья, в основном, воюют их руками. Приход в Новгород с мирной инициативой именно литовского князя давала особые гарантии новгородцам в прекращении «наведения» на их земли литовских ратей. Хроника Генриха сообщает об успехе миссии Даугерутиса и подписании договора. Но ни в одном новгородском источнике об этом договоре не упомянуто, вероятно, по причине его весьма недолгого существования. Ровно через три года политика Полоцка резко меняется по всем направлениям, и старые договоренности перестают действовать. А еще через год и второй участник переговоров князь Мстислав Удалой покидает новгородский стол. События, связанные с новгородским посольством Даугерутиса и разрывом Литвой мира с немцами, Хроника Генриха излагает в такой последовательности: «Литовцы, не заботясь о заключенном с тевтонами мире, пришли к Двине и, вызвав некоторых из замка Кукенойс, метнули копье в Двину в знак отказа от мира и дружбы с тевтонами. И собрали большое войско и, переправившись через Двину, пришли в землю лэт-тов, разграбили их деревеньки и многих перебили; дойдя до Трикатуи, захватили старейшину этой области Талибальда и сына его Варибулэ, а затем перешли Койву, у Имеры застали людей по деревням, схватили их, частью перебили и вдруг со всей добычей повернули назад... ...В это время Даугерутэ, отец жены короля Всеволода, с большими дарами отправился к великому королю новгородскому и заключил с ним мирный союз. На обраптом пути он был схвачен братьями-рыцарями, отведен в Венден и брошен в тюрьму. Там держали его много дней, пока не пришли к нему из Литвы некоторые из друзей его, а после того он сам пронзил себя мечом». Приведенное описание вызывает множество вопросов. Прежде всего, почему литовцы в столь резкой форме разорвали мир? Почему немедленно после официального объявления войны обрушились на земли латгальского князя Талибальда, куда прежде никогда не направляли своих набегов? Как связан разрыв перемирия с посольством Даугерутиса, и связан ли вообще? Литва объявила войну в соответствии со всей традицией средневековой дипломатии, отправив посольство в пограничный замок и продемонстрировав свои намерения при помощи обнаженного оружия. То, что вслед за этой средневековой «нотой» последовал поход в область Талибальда, содержит некое подтверждение того, что ответственность за разрыв мира литовцы возложили либо на самого латгальского князя, либо на орден меченосцев, вассалом которого он был. Чтобы объяснить эти странности нужно обратить внимание на начальную фразу следующего сообщения о посольстве Даугерутиса: «в то же время». Относительная хронология событий внутри одного года в Хронике Генриха не всегда соблюдается. А такое неопределенное указание свидетельствует о том, что автор точно не помнил, в какой последовательности происходили события. Значит, Даугерутиса могли пленить, как раньше, так и позже объявления войны, или события его посольства совпадали с прекращением перемирия и походом в Латгалию. Для определения этой последовательности следует обратиться к обстоятельствам пленения Даугерутиса. Из источника видно, что литовского князя захватили меченосцы, а точнее венденские братья во главе с Бертольдом. Это прямо указывает на то, что он возвращался из Новгорода через их владения или в непосредственной близости от них. В. Т. Пашуто (кажется, это именно его версия) справедливо отметил, что скорее всего Даугерутис шел в Литву через Ерсику и должен был проходить как раз через латгальские владения меченосцев, где и был схвачен. Трудно себе представить, что посольство в условиях объявленной войны избрало бы путь на родину сквозь только что разоренную литовскими войсками землю, князь которой едва избежал плена и был полон решимости отомстить. Ничто не мешало Даугерутису возвращаться, к примеру, через Старую Русу и Полоцк. Другое дело, если в этот момент между Литвой и немцами еще действует перемирие. Следовательно, и само посольство, и пленение литовского князя относятся к событиям предшествующим кокнесской «ноте». Но тогда война не могла начаться и позже, пока Даугерутис был заложником в венденской тюрьме. Приход в Венден делегации его «друзей» явно для выкупа свидетельствует о том, что даже в ответ на столь явный беспредел венденских братьев, Литовское княжество собиралось действовать методами дипломатии, а не объявлять войну. Еще большей загадкой выглядит последовавшее за приходом делегации самоубийство литовского князя. Почему, будучи уже на пороге освобождения, Даугерутис решился на этот шаг? Бертольд отказался взять выкуп? Выдвинул невыполнимые условия? Недоумение вызывает и способ, которым литовский князь покончил с собой. По рыцарской традиции знатного пленника должны были содержать с почетом, соответствующим его рангу, но вряд ли даже князя могли держать в тюрьме с оружием. Позже, другой литовский князь Ленгвянис также пытался покончить с собой в плену, но немецкая хроника сообщает, что он хотел повеситься, что более соответствует действительности. Где же Даугерутис раздобыл меч, чтобы пронзи" ъ себя? Что это, недосмотр тюремщиков? Напрашивается совсем иная версия. Узник венденской тюрьмы не кончал с собой. Слишком опасен он был для немецких рыцарей, чтобы выпускать его из рук живым. Да и сами венденцы, захватившие Даугерутиса, ставили себя в двусмысленное положение по отношению к Альберту, подписавшему перемирие с Литвой, и явно не желавшему с ней воевать. Вероятно, Бертольд счел нужным поступить так, как вплоть до наших дней часто поступают похитители людей за выкуп: получив деньги, просто приказал убить пленного князя. И как ненужного свидетеля, и как опасного противника. Никак иначе нельзя объяснить, каким образом безоружный пленник убил себя мечом. И почему он сделал это как раз в момент приезда делегации с выкупом. Это нелепое сообщение было официальной версией, переданной литовским послам. После объявления о самоубийстве послы потребовали бы выдать тело для погребения, и причину смерти скрыть было просто нельзя. Дальнейшие же события легко укладываются в приведенную хронологическую схему. Литва в ответ на вероломный захват и убийство своего князя официально разорвала перемирие, и первый удар литовского войска обрушился на земли меченосцев и их латгальских вассалов, по мнению литовской стороны, виновных в гибели Даугерутиса. Никакие полоцкие договоренности уже не могли сдерживать желания его преемников отомстить за него. Это понимал и сам полоцкий князь, что подталкивало его к шагам по созданию новой коалиции. Но было уже поздно. Литва уже стояла на пороге того, чтобы выхватить из слабеющих рук Полоцка и политическую инициативу в регионе. Все десятилетие правления Даугерутиса литовцы держали первую и основную линию обороны и нападения Полоцкой конфедерации. Можно сказать, Литовское княжество вынесло на своих плечах основную тяжесть войны, которую вел князь Владимир. Оно еще постоянно терпит военные поражения от рыцарей креста, чей боевой опыт и военно-техническое оснащение армии было на порядок выше. Но отданные в битвах с отборными воинами Европы жертвы были не напрасны. Молодое государство набирало военный и дипломатический опыт. К моменту своей гибели Даугерутис фактически сделал Литву гегемоном противостоящих немецкой экспансии сил в регионе. И, конечно же, именно о нем вспоминает в своей пламенной речи князь Трениота, призывая короля Литвы разорвать мир с орденом. Напоминает о трагической судьбе князя, в непрерывных войнах создавшего фундамент литовского государства. Ведь даже убив литовского князя, меченосцы не смогли ничего изменить. Его по-варварски благородное «иду на вы» продолжало звучать из уст литовских послов, бросавших в Двину копье перед стенами Кокнесе, чтобы мстить за его смерть. Он оставил страну с уже созданной политической традицией, в основе которой лежала открытость политики и нерушимость союзов. Ничего не изменила и гибель в боях двух преемников Даугерутиса в том же 1213 году. Уже через год литовская рать, просто начав переправу через Двину, вынуждает тевтонцев отступить из захваченной Ерсики. Литовцы уходят из региона лишь после смерти Владимира Полоцкого, кардинальным образом перевернувшей всю политику конфедерации. Уходят, чтобы вернуться. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх |
||||
|
|
||||
