Как реагировали в СССР и за рубежом на репрессии в Красной Армии

Начальники штабов: комлив А.Ф. Балакирев (Приморская группа войск ОКДВА) – арестован 11 июня, уволен 27 июня; комдив Б.И. Бобров (БВО) – уволен 31 мая; комдив П.Л. Соколов-Соколовский (ХВО) – уволен 23 июня, арестован 30 июня; комдив Я.Г. Рубинов (ЗабВО) – арестован 3 июля, уволен 5 июля; комбриг Н.И. Подчуфаров (КВО) – уволен 22 июля.

В публикациях на тему о «заговоре в Красной Армии» много внимания уделяется личности президента Чехословакии Эдуарда Бенеша и его «вклада» в разоблачение «главного заговорщика» – маршала Тухачевского. Приводимая ниже выдержка из беседы с Бенешем советского посла в Праге С.С. Александровского, состоявшейся 4 июля 1937 года, показывает, что в странах ближнего зарубежья с большим вниманием следили за развитием событий в Советском Союзе, делая из этого соответствующие прогнозы о путях дальнейшего продвижения отношений между своей страной и СССР с известной поправкой на особенности сталинского режима.

«Бенеш… все время говорил сам почти исключительно на тему о внутренних процессах, происходящих в СССР. Он начал разговор вопросом, что я думаю о значении процесса над Тухачевским и компанией, но после нескольких довольно общих фраз с моей стороны прервал заявлением, что он хочет обстоятельно изложить мне свое понимание для того, чтобы мне было ясно, какими мотивами он руководится в своей политике по отношению к СССР.

В качестве первой предпосылки ко всему дальнейшему разговору, Бенеш выставил утверждение, что так называемые события в СССР ничуть его не удивили и совершенно не испугали, ибо он давно их ожидал. Он почти не сомневался и в том, что победителем окажется «режим Сталина»…. Он приветствует эту победу и расценивает ее как укрепление мощи СССР…»

Далее Бенеш заявил, что он мыслит себе опору именно на СССР сталинского типа, а не на демократическую Россию, как в этом его подозревали в Москве. И что он, начиная с 1932 года, внимательно следит за решительной схваткой между сталинской линией и линией «радикальных революционеров», а посему для него не явились неожиданностью последние московские процессы, включая и процесс Тухачевского. Президент Чехословакии особо подчеркнул, что, по его убеждению, в этих процессах, особенно в процессе Тухачевского, дело шло вовсе не о шпионах и диверсиях, а о прямой и ясной заговорщической деятельности с целью ниспровержения существующего строя. Он убежден, что Тухачевский. Якир и Путна (Бенеш почему-то все время называл только этих трех военачальников) не являлись шпионами, но что они являлись заговорщиками, он в том не сомневался.

Итак, Бенеш был уверен в победе сталинского режима. Такая его уверенность базировалась на том, что «…этот режим не потерял морали, в то время как крикуны о перманентной революции явно не были на моральной высоте. В Москве расстреливают изменников и т.н. европейский свет приходит в ужас. Это лицемерие Бенеш не только отлично понимает, но и прямо одобряет московский образ действий…»[222]

Данная беседа, выдержанная в духе дипломатического протокола, тем не менее проясняет позиции руководства некоторых сопредельных с СССР стран. Во-первых, не во всех европейских государствах отнеслись однозначно к московским процессам 1936–1937 годов. Во-вторых, видно явное заигрывание Бенеша с Москвой перед лицом растущей угрозы со стороны гитлеровской Германии, что выражается в заверениях о полной поддержке и симпатиях к существующему сталинскому режиму. Налицо боязнь дальнейшего укрепления советско-германского военного сотрудничества в ущерб национальным интересам Чехословакии.

В частности, Бенеш задавался и таким вопросом: «Что произошло бы, если бы в Москве победил не Сталин, а Тухачевский?». И отвечал на него: «Тогда Чехословакия была бы вынуждена оставаться в дружбе с Россией Тухачевского. Но Чехословакия тогда была бы вынуждена достигнуть соглашения с Германией, а это опять-таки было бы началом зависимости либо от России, либо от Германии. Вернее всего от Германии, ибо Россия Тухачевских не постеснялась бы заплатить Германии Чехословакией». Бенеш же потому и ценит так высоко сталинский режим, что он не предъявляет претензий на Чехословакию и ее свободы…[223]

Многие влиятельные крути и лица на Западе действительно считали в 20 х и 30 х годах М.Н. Тухачевского, а не Ворошилова создателем Красной Армии. И говорили они об этом не только в период пребывания Тухачевского в зените славы и на вершине власти, но и после его трагического конца. Вот что писала газета «Дейче Вер» в номере от 24 июня 1937 года, то есть спустя двенадцать дней после гибели маршала:

«Его вошедшее в поговорку счастье в гражданской войне (он разбил, между прочим, наголову Деникина), его молниеносное наступление на Польшу и успешное жестокое подавление большого крестьянского восстания в Центральной России в 1921 году – все это уже тогда дало ему прозвище «Красного Наполеона»… Хотя полковник Каменев, как правая рука Троцкого (Сергей Сергеевич Каменев в 1919–1924 годах был главнокомандующим вооруженными силами Советской Республики. – Н.Ч.).и заложил фундамент Красной Армии, тем не менее Михаила Николаевича Тухачевского следует признать единственным создателем Красной Армии в ее теперешней форме. Тем, что она является теперь такой, Сталин обязан одному лишь Тухачевскому…

…В первых числах мая были собраны «доказательства» о мнимой подготовке переворота силами Красной Армии. Обвинения против Тухачевского были собраны полностью и объявлены в присутствии всех Народным комиссаром: Тухачевский готовил переворот для того, чтобы объявить национальную военную диктатуру во главе с самим собой…

Тухачевский, бесспорно, был самым выдающимся из всех красных командиров, и его нельзя заменить. История когда-нибудь скажет нам, какую роль он играл в действительности в деле строительства этой армии… Ни один человек никогда не узнает, что происходило на процессе… Тухачевский хотел быть «русским Наполеоном», который, однако, слишком рано раскрыл карты, либо же, как всегда, его предали в последний момент. Каганович-Сталин являются снова господами в стране…»[224]

При чтении этой статьи бросается в глаза следующее. Прежде всего, ее доброжелательный тон в отношении личности М.Н. Тухачевского, несколько преувеличенная, но в целом объективная оценка его полководческого таланта. Во-вторых, в Германии все же находились люди, которые не верили в реальность, существования военного заговора и возможность военного переворота в СССР. Об этом свидетельствует весь тон данной статьи. А что касается того, что ни один человек никогда не узнает деталей суда над Тухачевским и его товарищами, то мы уже в соответствующих местах уделили этому определенное внимание, несколько приоткрыв и прочитав одну из потаенных страниц советской военной истории.

Мы вели речь о том, какой отзвук и какую реакцию вызвал в странах Западной Европы процесс Тухачевского, положивший начало лавины репрессий против кадров Красной Армии. А как же реагировали в самой РККА на арест и осуждение одного из Маршалов Советского Союза и его «сообщников», на развертывание массовой травли командно-начальствующего состава армии и флота? Бесспорно, что никто лучше, чем современник, не сможет передать всю гамму настроений, чувств, переживаний, охвативших комначсостав РККА летом 1937 года. А потому предоставим ему олово.

Комбриг А.В. Горбатов, командовавший в то время в Киевском военном округе 2 й кавалерийской дивизией, вспоминает: «В один из весенних дней 1937 года, развернув газету, я прочитал, что органы государственной безопасности «вскрыли военно-фашистский заговор». Среди имен заговорщиков назывались крупные советские военачальники, в их числе Маршал. Советского Союза М.Н. Тухачевский.

Это известие меня прямо-таки ошеломило. «Как могло случиться, – думал я, – чтобы люди, игравшие видную роль в разгроме иностранных интервентов и внутренней контрреволюции, так много сделавшие для совершенствования нашей армии, испытанные в дни невзгод коммунисты, могли стать врагами народа?» В конце концов, перебрав различные объяснения, я остановился на самом ходком в то время: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит». Этот вывод имел кажущееся основание в том. что М.Н. Тухачевский и некоторые другие лица, вместе с ним арестованные, происходили из состоятельных семей, были офицерами царской армии… «Очевидно. – говорили тогда многие, строя догадки. – во время поездок за границу в командировки или на лечение они попали в сети иностранных разведок».

На Киевской окружной партийной конференции мы, делегаты, заметили, что И.Э. Якир, всегда веселый и жизнерадостный, выглядел за столом президиума сосредоточенным и угрюмым. Мы объяснили себе эту мрачность тем, что, по слухам, его переводили командующим в Ленинградский военный округ, меньший, чем Киевский.

А через несколько дней нам стало известно, что в поезде, где-то под Москвой, Якир был арестован как участник «заговорщической группы Тухачевского». Для меня это был ужасный удар. Якира я знал лично и уважал его. Правда, в глубине души еще теплилась надежда, что это – ошибка, что «разберутся и освободят». Но об этом говорили между собой только очень близкие люди.

Вскоре в Киевский военный округ прибыло новое руководство. Член Военного совета Щаденко с первых же шагов стал подозрительно относиться к работникам штаба. Приглядывался, даже не скрывая этого, к людям, а вскоре развернул весьма активную деятельность по компрометации командного и политического состава, которая сопровождалась массовыми арестами кадров. Чем больше было арестованных, тем труднее верилось в предательство, вредительство, измену. Но в то же время как этому было и не верить? Печать изо дня в день писала о все новых и новых фактах вредительства, диверсий, шпионажа…»[225]

Арестованный в октябре 1938 года, комбриг А.В. Горбатов оказался крепким орешком даже для опытных следователей Лубянки и Лефортова. Пройдя Все круги ада в застенках НКВД и не признав себя виновным в несовершенных им преступлениях, он тем не менее получил «15+5». Судьба сравнительно благосклонно отнеслась к комбригу из крестьян – в 1940 году в числе немногих счастливцев его дело было пересмотрено и Горбатова восстанавливают в кадрах Красной Армии. Великую Отечественную войну он закончил командармом. Героем Советского Союза в звании генерал-полковника. Умер Александр Васильевич в Москве в 1973 году в звании генерала армии.

К процитированному отрывку из мемуаров генерала Горбатова необходимы некоторые комментарии. Прежде всего, память немного подводит ветерана Вооруженных Сил – сообщение о «раскрытии военно-фашистского заговора в Красной Армии» появилось в центральных газетах только 12 июня. Этот месяц, конечно, теплый, но никак не весенний. Во-вторых, действительно, многие люди, в том числе и кадровые военные, давно знавшие арестованных не только по службе, но и в быту, с некоторой долей сомнения, но все же принимали на веру сообщения о все новых и новых «врагах народа». Как и Горбатов, они рассуждали примерно так: «Дыма без огня не бывает». Широко растиражированные материалы политических процессов 1936 и 1937 годов сделали свое черное дело, подготовив необходимую почву для восприятия как активного, так и пассивного – последующих массовых репрессий в сознании советского народа.

Относительно характеристики личности Ефима Щаденко, которого недобро упоминает А.В. Горбатов. С подобной оценкой солидарны многие очевидцы и свидетели тех лет и событий. Этот сподвижник наркома по гражданской войне (он на завершающем ее этапе входил в состав РВС 1 й Конной армии), не отличаясь выдающимися способностями и не блистая многочисленными талантами, тем не менее обладал важными качествами, высоко ценившимися во все времена, – личной преданностью вождям партии и Красной Армии (соответственно Сталину и Ворошилову), не рассуждающей исполнительностью при проведении в жизнь генеральной линии РКП(б) -ВКП(б). И несмотря на это Щаденко длительное время после окончания гражданской войны находился на малозначительных политических должностях, вроде помполита Военной академии имени М.В. Фрунзе, представляя как бы второй эшелон политработников высшего звена РККА. Так продолжалось полтора десятка лет, до конца 1936 года, когда пришло время Щаденко и ему подобных. Сделав стремительный рывок, Ефим Афанасьевич, недолго задерживаясь на должностях начальника политуправления и члена Военного совета Харьковского и Киевского военных округов, уже в середине 1938 года прочно закрепился в кресле заместителя наркома обороны по кадрам.

Горбатова дополняет представитель соседнего о Киевским – Белорусского военного округа. Свидетель авторитетный и знающий – Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, прослуживший в указанном округе около десяти лет и хорошо знавший его кадры, пройдя там путь от командира эскадрона до заместителя командующего.

«…Советские люди от мала до велика не понимали, что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимавшуюся волну арестов и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью по какому-нибудь клеветническому доносу»[226].

Другим свидетельством являются воспоминания генерал-лейтенанта С.А. Калинина, ветерана Красной Армии и ее активного строителя, занимавшего в 20 е и 30 е годы ряд крупных командных и штабных должностей в Приволжском, Украинском, Московском и Сибирском военных округах – от командира дивизии до командующего войсками.

В своих мемуарах «Размышляя о минувшем» он пишет: «Советским людям старшего и среднего возраста (книга издана в 1963 году. – Н.Ч.), безусловно, памятны полные созидательного пафоса и в то же время трагических событий предвоенные годы.

Все мы радовались успехам в развитии народного хозяйства страны. Но чувствовалась какая-то нервозность, неуверенность и в гражданских организациях, и в войсках. Объяснялось это тем, что насаждавшиеся Сталиным нарушения революционной законности становились чуть ли не нормой поведения некоторых работников. В результате были репрессированы и погибли многие преданнейшие делу партии руководители партийных организаций. Массовые репрессии нанесли серьезный ущерб и Вооруженным Силам… Этот удар обрушился на Вооруженные Вилы СССР как гром среди ясного неба. Командиры и политработники, особенно те, которые лично знали подвергшихся репрессиям, терялись в догадках: неужели в самом деле это враги Советской власти?»[227]

Летом 1938 года Степан Андрианович Калинин был назначен командующим войсками Сибирского военного округа.

«…И вот опять мерно постукивают на стыках рельс колеса мягкого вагона дальневосточного поезда. Третий раз еду в Сибирь!

За то время, пока я находился в Киеве, в штабе Сибирского военного округа произошли большие изменения. На вокзале меня встретил капитан, с представившийся временно исполняющим обязанности командующего войсками. Это показалось невероятным: капитан – командующий округом, пусть даже временно!

«Опять аресты, – подумал я. – Неужели положение так серьезно, что потребовалось на командира батальона возлагать обязанности командующего?»

– Многие должности остаются вакантными, – сказал капитан. – Ждем людей.

В течение нескольких недель штаб лихорадило. Пришлось потратить немало времени и энергии, чтобы с помощью партийной организации, члена Военного совета дивизионного комиссара П.С. Смирнова и начальника политического управления бригадного комиссара В.Н. Богаткина поставить все на свои места…»[228]

Сам Калинин в 1937–1938 годах остался на свободе и в кадрах РККА, можно сказать, чудом: в соответствующих отделах НКВД на него уже был собран «компромат», арестованные сослуживцы к тому времени успели дать показания, необходимые для его изоляции. Однако тогда беда прошла стороной, до поры до времени органы НКВД вроде бы о нем забыли. Но наступил 1944 год, когда Калинин с поста командующего войсками Харьковского военного округа был снят и арестован якобы за антисоветскую агитацию. К ней отнесли все критические замечания, высказанные им в отношении недостатков, имевших место в стране, обществе и армии. Был дан ход и старым показаниям на него (образца 1937–1938 годов) – этой мины замедленного действия.

Система политических донесений и политсводок, хорошо налаженная в политорганах и партийных организациях РККА в 30 е годы, позволяет нам сегодня представить достаточно полную картину о морально-психологическом климате в частях, учреждениях и военно-учебных заведениях Красной Армии. В качестве примера обратимся к политсводке, подписанной секретарем партбюро Управления военно-учебных заведений РККА Грановским. Вскоре после самоубийства Я.Б. Гамарника, суда над группой Тухачевского и ее расстрела, Грановский сообщал в Политуправление РККА:

«События последних дней всколыхнули всю общественность УВУЗа. Каждый член нашего коллектива выражал свое негодование по адресу бандитов-изменников Родины и полное удовлетворение приговором над шайкой предателей.

Из настроений особо отмечается трещина, надрыв в части доверия к т. Славину (начальнику УВУЗа, армейскому комиссару 2-го ранга. – Н.Ч.). Такое недоверие является естественным результатом тех взаимоотношений, которые имели место между т. Славиным и врагом народа Гамарником.

…Отдельные т.т. (товарищи. – Н.Ч.), в частности т. Семашко, выражает свое убеждение в том, что т. Славин чист, т.е. непричастен к происходящим событиям. Беспартийные т.т. не высказываются, хотя известно, что и они в курсе того, что т. Славин был в близких отношениях с изменником Гамарником… В основном весь коллектив вполне правильно реагирует на прошедшие события и дает им правильную, большевистскую оценку»[229].

Не лишним представляется обратиться к мнению на этот счет еще одного современника Тухачевского, представителя Военно-морского Флота. Как воспринимали события лета 1937 года люди, только что вернувшиеся из длительной командировки в Испанию? Их свежий взгляд замечал многое такое. что «невыездным» уже было не в новинку. Одним из таких командиров-добровольцев являлся капитан первого ранга Н.Г. Кузнецов, возвратившийся на Родину в июле 1937 года. В Испании он исполнял обязанности главного военно-морского советника и военно-морского атташе при посольстве СССР.

По словам Кузнецова, он планировал снова вернуться в полюбившуюся ему страну за Пиренеями, однако этого в наркомате ему сделать не позволили, ибо, как заявил на беседе с ним нарком Ворошилов, «нам теперь здесь нужны люди». Еще бы не нужны! Ведь корабль репрессий на всех парах набирал ход, давление в его котлах неуклонно росло и двигалось к высшей отметке, а экипаж постоянно подвергался жесточайшей чистке на предмет лояльности к партии и Советской власти.

«…В Москве я узнал о новых арестах. В первый день еще по дороге в наркомат я встретился на Гоголевском бульваре с К.А. Мерецковым, который до этого также был в Испании, где мы познакомились с ним. Прежде всего он спросил, куда я иду, и, узнав, что хочу доложиться начальнику Военно-Морских Сил В.М. Орлову, посоветовал не ходить, доверительно поделившись, что «он сегодня ночью арестован»…

Я сперва не поверил Кириллу Афанасьевичу. Но такими вещами не шутят. Весть подтвердили другие, и все равно она не укладывалась в голове. Мы, молодые командиры, знали об Орлове много положительного из его деятельности в годы революции и считали его революционером из старых гардемаринов-разночинцев… Я вспоминал беседы с Владимиром Митрофановичем, все, что знал о нем. Были у него свои слабости, недостатки, но чтобы такой человек изменил Родине?! Сообщение К.А. Мерецкова вызвало у меня удивление. что такой большой руководитель флота также замешан в предательстве.

А товарищи рассказывали о все новых арестах… Я считал их честными советскими командирами, все силы отдававшими флоту. В них я до сих пор не сомневался. Как же так?..»

После отпуска Кузнецов назначается заместителем командующего Тихоокеанским флотом. Прибыв в середине октября 1937 года во Владивосток, он попадает, по его словам, в самый разгар «изъятия» органами НКВД лиц из числа руководящего состава флота.

«Это были месяцы, когда у меня возникли первые сомнения в правильности арестов. В основном я тогда еще думал, что арестованные действительно виновны. Сомневался я вначале только относительно отдельных хорошо известных мне людей… В ноябре 1937 года командующий флотом Г.П. Киреев был вызван в Москву… Давая мне указания, он был несколько рассеян и взволнован. А когда собрались в его вагоне, он показался мне даже печальным… До Киреева так же уехали М.В. Викторов (до Киреева командовал флотом) и Г.С. Окунев (член Военного совета ТОФ) и… не вернулись. Предчувствие не обмануло Киреева. Вскоре до меня дошли слухи, что он арестован.

Я ожидал нового командующего, считая себя еще недостаточно опытным для такого огромного морского театра. В конце декабря получил телеграмму в которой сообщалось о моем назначении командующим с присвоением очередного звания…

По мере того, как я вникал в обязанности командующего флотом, возникали все новые и новые проблемы. Хлопот и беспокойства было много… Однако трудности, связанные с быстрым ростом морских сил, с необходимостью надежно укрепить рубежи страны, осложнялись и усугублялись ударами, которые мы получали, казалось бы, с совсем неожиданной стороны, – арестами командных кадров. Я впервые столкнулся с репрессиями против подчиненных мне людей. Хотя всех я их еще близко не знал, все равно происходящее вызывало недоумение и тревогу…»[230]

Кузнецов пишет, что на первых порах он ответы на все возникавшие у него по поводу репрессий вопросы искал и находил в формуле: «Если ошибка – разберутся». Она, эта формула, позволяла, глубоко не задумываясь над происходящим, удобно объяснять факты арестов незнакомых или малознакомых людей. «Но теперь, во Владивостоке, когда арестовали людей, мне подчиненных, за которых я отвечал, успокаивать себя тем, что где-то разберутся, я уже не мог…»

Двадцать лет спустя опальный флотоводец, Адмирал Флота Советского Союза, подвергавшийся несколько раз несправедливому снижению в должности и воинском звании на несколько ступеней, пытается ответить на мучившие его вопросы, сидевшие занозой с конца 30 х годов. «Вновь и вновь возвращаюсь к тому, как мы воспринимали эти репрессии в свое время. Проще всего сказать: «Я ничего не знал, полностью верил высокому начальству». Так и было в первое время. Но чем больше становилось жертв, тем сильнее мучили сомнения. Вера в непогрешимость органов, которым Сталин так доверял, да и вера в непогрешимость самого Сталина постепенно пропадала…»[231]

Мы показали трагические события 1937–1938 годов через восприятие отдельных индивидуумов, занимавших довольно крупные посты в армии и на флоте. А как вое это отражалось в массовом сознании, в психологии коллектива? Что творилось в те дни на улицах, площадях и стадионах городов, на заводах, фабриках и воинских частях? Если полистать областные, республиканские и центральные газеты того времени, то можно убедиться в том, что митинги и собрания рабочих и служащих, партийного и комсомольского актива, состоявшиеся в июне и в последующие месяцы 1937 года, не идут ни в какое сравнение с подобными мероприятиями 1936 года, когда проходил процесс над Зиновьевым, Каменевым и другими бывшими оппозиционерами.

В 1937 году накал страстей оказался намного выше. И все это происходило не стихийно, как может показаться на первый взгляд, не «по-партизански», а строго организованно и целеустремленно, ибо управлял этим «действом» опытный дирижер. Так, в день суда над Тухачевским в республики, края и области было направлено следующее указание: «Нац. ЦК, крайкомам, обкомам. В связи с происходящим судом над шпионами и предателями Тухачевским, Якиром. Уборевичем и другими, ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд должно быть будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т.е. двенадцатого июня.

11.VI.1937 г. Секретарь ЦК Сталин»[232].

Центральная пресса, в первую очередь «Правда», была буквально заполнена материалами с мест «единодушного» осуждения трудящимися массами и воинами Красной Армии «подлых заговорщиков, наймитов и изменников». О направленности и содержании многочисленных и многотысячных митингов и собраний говорят сами за себя заголовки этих статей и заметок, а также призывы, открывающие первые страницы газет. Вот только некоторые из них «Всегда будем помнить о капиталистическом окружении!», «Наше красноармейское слово – уничтожить шпионскую гадину», «Единственно справедливый приговор», «И впредь будем уничтожать изменников!», «Подлая банда шпионов получила по заслугам», «Изменники Родины будут стерты с лица земли!», «Раздавить гадов!», «Проклятье презренному фашистскому отребью», «Собакам – собачья смерть!», «Никакой пощады изменникам Родины!», «Карающий меч пролетарской диктатуры не заржавел», «Пусть трепещут все шпионы и диверсанты», «Требования народа единодушны – предателей расстрелять»…

Все это настойчиво формировало нужное верхам определенное общественное мнение. Сообщения о приговоре над группой Тухачевского и приведении его в исполнение были опубликованы во всех газетах и объявлены в приказе наркома обороны. То был четкий курс на дезинформацию партийных и советских органов, военных организаций и широкой общественности о положении дел в Красной Армии, курс на всемерное возвеличивание роли и значения НКВД в структуре и жизни государства.

Одно из собраний состоялось в Военной академии имени М.В. Фрунзе – основной кузнице военных кадров высшей квалификации. На нем присутствовали слушатели и профессорско-преподавательский состав академии. Резолюция этого собрания заслуживает особого внимания по следующим обстоятельствам. Во-первых, профессорско-преподавательский состав данного военно-учебного заведения представлял собой цвет советской военной науки и реакция генералитета на репрессии против своих вчерашних единомышленников и оппонентов может нам о многом сказать. Во-вторых, основную массу присутствовавших составляли не малограмотные красноармейцы из какого-нибудь захолустного дальневосточного или забайкальского гарнизона. Нет, все это происходило в столице страны, а обучались в академии люди, уже получившие значительный жизненный и боевой опыт, руководившие по несколько лет подразделениями и частями, а учившиеся на Особом факультете – даже соединениями. И наконец, в-третьих, все участники собрания знали, что среди осужденных и расстрелянных находились три бывших начальника академии: М.Н. Тухачевский, Р.П. Эйдеман и А.И. Корк. Вот почему нас так интересует содержание резолюции, за принятие которой они поднимали свою руку.

«Узнав о разоблачении в рядах армии подлой банды врагов народа – Тухачевского, Якира, Уборевича, Эйдемана, Корка, Фельдмана, Примакова и Путна, мы возмущены до глубины души их чудовищным предательством. Нет предела нашему негодованию, нашему презрению и нашему проклятию по адресу этой нечисти и сволочи.

Ничтожная кучка военно-фашистских заговорщиков мечтала своим неслыханным предательством подготовить поражение СССР и руками германских фашистов и японских империалистов потопить в крови наши великие социалистические завоевания.

Эти господа мечтали о фашистском государстве под эгидой Гитлера.

Пусть знают все наши враги, что могучая социалистическая Родина с ее великим героическим народом, сплоченным гранитной стеной вокруг большевистской партии, под руководством нашего любимого, дорогого товарища Сталина, раздавит предателей и победоносно пойдет вперед – к коммунизму.

РККА под руководством железного маршала – большевика К.Е. Ворошилова готова в любой момент раздавить врага, откуда бы он ни пришел, и полностью уничтожить его на его же территории.

Мы требуем от советского суда беспощадной расправы над бандой фашистских шпионов.

Стереть с лица советской земли этих гадов!

Мы обещаем партии и правительству в кратчайший срок ликвидировать в своей Академии последствия вредительской работы шпиона Корка и обеспечить выпуск из Академии высококвалифицированных и безгранично преданных партии и народу командиров-большевиков…»[233]

Торжественно данное обещание в кратчайший срок очиститься от последствий вредительской деятельности «шпиона и вредителя» Корка вскоре было выполнено с помощью органов НКВД. В ближайшие после названного собрания месяцы в академии были уволены из рядов РККА и арестованы: профессор, он же бывший Главком командарм 2-го ранга И.И. Вацетис; военком Академии, корпусной комиссар И.Г. Неронов; начальники кафедр комбриги В.А. Дьяков, М.С. Свечников и другие.

Анализируя содержание прессы летом 1937 года, делаешь вывод, что, оказывается, совсем не случайно накануне суда над Тухачевским и его товарищами по несчастью «Правда» в нескольких своих номерах (с продолжением) опубликовала подвальную статью «Разведка и контрразведка» американского журналиста Р. Роуан (как будто своих специалистов по этой проблеме не нашлось!). Редакция предварила статью следующим небольшим комментарием: «Редакция надеется, что этим она в известной мере поможет своим читателям – партийным и непартийным большевикам ознакомиться «с целями и задачами, с практикой и техникой вредительско-диверсионной и шпионской работы иностранных разведывательных органов» (И. Сталин).