Тюрьма – лагерь – ссылка

А как чувствовали и вели себя военачальники в тех самых ИТЛ (исправительно-трудовых лагерях), куда их отправляли по приговору Военной коллегии или Особого совещания на десятки лет? Что они там делали эти долгие годы, какую работу выполняли, какие должности им доверяло лагерное начальство, следуя строгим инструкциям ГУЛАГа?

Из воспоминаний бывшего заключенного, впоследствии генерала армии А.В. Горбатова: «…Наступило короткое колымское лето… А в это время происходил набор на рыбные промыслы – туда я и записался одним из первых. Через неделю, распрощавшись со своими приятелями, я оказался в поселке Ола, на берегу моря. Там я встретил своего товарища, бывшего командира 28 й кавдивизии Федорова (комбрига по воинскому званию, отца ныне всемирно известного офтальмолога академика С.Н. Федорова. – Н.Ч.), который работал, как когда-то его отец, кузнецом…

…Тяжело было расставаться с Федоровым и другими товарищами, остающимися в лагере (Горбатова вызывали в Москву для пересмотра его дела. – Н.Ч.). Все они проливали горькие слезы, лишь у меня одного слезы были горькие за них и радостные за себя. Все просили сказать в Москве, что они ни в чем не виноваты и тем более не враги своей родной власти…[201]

…В бухте Находка… мы покинули пароход и вступили, как говорили, на Большую землю, хотя для нас она была всего лишь деревянными бараками. В тот же день, придя за кипятком, я встретил К. Ушакова, бывшего командира 9 й кавдивизии. Его когда-то называли лучшим из командиров дивизий; здесь наш милый Ушаков был бригадиром, командовал девятью походными кухнями и считал себя счастливчиком, получив такую привилегированную должность.

Мы обнялись, крепко расцеловались. Ушаков не попал на Колыму по состоянию здоровья: старый вояка, он был ранен восемнадцать раз во время борьбы с басмачами в Средней Азии. За боевые заслуги имел четыре ордена.

За то время, пока мы жили в Находке, у Ушакова произошли перемены к худшему: его сняли с должности бригадира и назначили на тяжелые земляные работы. Начальство спохватилось, что осужденным по 58 й статье занимать такие должности не положено, когда под рукой есть «уркаганы» или «бытовики»…

Накануне отъезда из бухты Находка я нашел Костю Ушакова в канаве, которую он копал. Небольшого роста, худенький, он, обессиленный, сидел, склонив голову на лопату. Узнав, что я завтра уезжаю, он просил сказать там, в Москве, что он ни в чем не виноват и никогда не был «врагом народа».

Снова крепко обнялись, поцеловались и расстались навсегда. Конечно, я добросовестно выполнил его просьбу, все передал, где было возможно. Но вскоре после нашей встречи он умер…»[202]

Другой бывший зэк – Лев Разгон – писатель не без таланта, не потерявший и в неволе остроты восприятия.людей и событий, во время нескольких «ходок в зону» неоднократно встречался с представителями различных категорий командно-начальствующего состава РККА, в том числе и его высшего эшелона. В документальной повести Разгона «Непридуманное» имеется специальная глава «Военные». Наблюдения автора представляют большой интерес как с исторической, так и с психологической точки зрения.

«…А еще расскажу о своем первом, тюремном старосте – комдиве И.А. Онуфриеве. Его мужественном спокойствии, юморе, доброте с сокамерниками. В Устьвымлаге мне пришлось близко соприкасаться с несколькими крупными военачальниками, они давали достаточно материала для размышлений о том, могут ли люди такого сорта выдержать испытание тюрьмой и лагерем…

…Среди военных были люди, чьи личности оставались значительными и интересными даже в унизительно нивелирующих условиях лагеря. На первом лагпункте Устьвымлага было двое таких, мне все кажется, что такими были бы в лагере и мой Израиль (Израиль Борисович Разгон, корпусной комиссар, двоюродный брат Льва Разгона. – Н.Ч.), и Кожанов, и Петин, да и многие другие деятели Красной Армии, если бы их не убили, а только запрятали в глухие таежные лагеря.

Первым из них был Степан Николаевич Богомягков – бывший начальник штаба Особой Дальневосточной армии. Как и мой двоюродный брат. Степан Николаевич стал военным внезапно, в испытаниях войны. До первой мировой войны он окончил учительский институт, стал учителем гимназии, преподавал зоологию и ботанику – науки, к которым он сохранил любовь и пристрастие и в своей дальнейшей, не учительской жизни. В 1914 году пошел на войну, окончил скороспелые, воинские курсы, стал офицером, офицером талантливым и удачливым. К 17 му году он уже был подполковником и командовал полком. При мобилизации советским командованием бывших офицеров не уклонился от призыва, воевал так же удачно, как и при царе, закончил гражданскую войну начдивом, коммунистом, с двумя орденами Красного Знамени. Учился в Академии, стал штабным работником, дошел до второго по значению поста в командовании Дальневосточной армии – одного из самых крупных и важных военных округов страны. Богомягков был интеллигентом: знал языки, любил поэзию, музыку, мог часами увлеченно говорить о месте Тютчева в русской поэзии или точности научных прогнозов в естественных науках. Его легко было представить в прежнем звании, на прежнем посту. И в лагере он всегда оставался самим собой: полным достоинства, ироничным, воспитанным. Он внушал почтение к себе даже со стороны тупой вохры, всевозможных начальников, отпетой уголовной шоблы. Точил ли он пилы и топоры, был ли экономистом в плановой части – всюду он работал легко, без усердия, но и без лени. Правдами и неправдами доставал газеты, чтобы вместе со своим военным коллегой Николаем Васильевичем Лисовским узнавать о военных действиях в Европе и по карте, вырезанной из газеты, гадать о том, как они будут развиваться дальше»[203].

В степени достоверности большинства сведений о комкоре Богомягкове, сообщаемых Разгоном, сомневаться не приходится. Действительно, память в данном случае его подводит редко, а если такое и случается, то только по отдельным деталям, не играющим ключевой роли. В вышеприведенном отрывке это относится прежде всего к тому, что гражданскую войну С.Н. Богомягков закончил начштаба дивизии, а не начдивом, как утверждает автор. К тому же с одним орденом, а не с двумя. И еще одно уточнение – это то, что должность начальника штаба округа не являлась второй по значению после командующего. Утверждение Разгона не соответствует действительности. В 30 е годы в Красной Армии, не в пример дню сегодняшнему, начальник штаба округа (армии, корпуса, дивизии) на служебной лестнице занимал примерно четвертую ступеньку. Второе же место формально принадлежало заместителю командующего (командира), а в действительности таковым лицом был член Военного совета (начальник политического управления, комиссар соединения). Но подобных тонкостей писаной и неписаной армейской субординации Разгон мог и не знать, ибо в армии он никогда не служил, хотя армейскую среду знал довольно неплохо через общение со своим двоюродным братом И.Б. Разгоном, видным деятелем Военно-Морских Сил РККА.

Степан Богомягков, арестованный в середине февраля 1938 года, целых три года носил «почетное» звание подследственного. Что испытывал совершенно безвинный человек в недрах наркомата внутренних дел, пробыв там только несколько дней, достаточно полно освещено на страницах данной книги. А здесь три года!.. Одним словом, Богомягкову непредсказуемый жребий судьбы определил пройти не только полный курс тюремной академии, но и ее дополнительный цикл, чтобы получить квалификацию высшего разряда. И только в июле 1941 года он был осужден Военной коллегией к десяти годам ИТЛ.

За три бесконечно долгих года следствия Степан Николаевич побывал в руках доброго десятка следователей различного ранга – как столичных, так и местного значения, в целом особо не отличавшихся друг от друга, если не считать некоторого внешнего лоска московских чекистов. И то лишь на первых порах. У периферийных же работников НКВД так называемая подготовительная часть была сокращена до предела и сразу после нее наступал этап кулака, дубинки и кое-чего похлеще. В этом отношении Богомягкову запомнились на всю жизнь сотрудники особого отдела ОКДВА офицеры госбезопасности Л.М. Хорошилкин, С.Л. Шейнберг-Вышковский, сержант (затем младший лейтенант) Стрижков.

Будучи сами арестованными в 1938–1939 годах эти злодеи, давая показания, признали, что дело на С.Н. Богомягкова было шли сфальсифицировано. Так, подсудимый Шейнберг-Вышковский в судебном заседании военного трибунала 2 й Отдельной Краснознаменной армии (4–17 мая 1940 года) показал, всячески стараясь при этом обелить себя; «По делам Васенцовича и Покуса я заявлял Вулу (члену московской группы НКВД, прибывшей на Дальний Восток в середине 1938 года под руководством заместителя наркома комкора М.П. Фриновского. – Н.Л.), что надо разобраться, т.к. сидят невинные люди, точно так же, как был посажен невинно Богомягков, дело которого Стрижков просто налиповал». Тогда же другой подсудимый – Хорошилкин – выразился еще более определенно: «По делу Богомягкова мы фактически выполняли вражескую работу».

Что же касается дальнейшей судьбы Степана Николаевича Богомягкова, то она особо не отличается от судьбы других бывших военачальников, попавших в лагеря и чудом оставшихся в живых: отбыв срок лишения свободы, он возвратился в родные места – в город Оса Пермской области, где проживали его сын и жена, работавшая учительницей. Там он, будучи персональным пенсионером союзного значения, и скончался в сентябре 1966 года, сохранив до последних дней жизни независимость суждений по многим вопросам общественного бытия, ясный и трезвый ум, доброжелательное отношение к окружающим его людям. Умер Богомягков в звании «комкор в отставке», так как к генеральскому званию Министерство обороны представлять его не захотело, а на звание «полковник» он сам не согласился, решив остаться до конца жизни при своих трех ромбах.

Но вернемся к воспоминаниям Л.Э. Разгона, а именно к тем страницам, где говорится о встречах за колючей проволокой с другим крупным военачальником Красной Армии – комкором Н.В. Лисовским.

«Николая Васильевича Лисовского я знал близко, много лет. Он был нормировщиком, моим помощником на Первом лагпункте. Я проводил с ним долгие часы в конторке, где работали, и в бараке, где вместе жили. Николай Васильевич был человеком из другого теста, нежели Богомягков. Подозреваю, что Лисовский в глубине души считал Богомягкова в военном деле дилетантом и любителем. Ибо сам он ни о чем, кроме как о военном деле и войне, не мог думать и даже разговаривать. Был самым старым среди нас. Мне он казался просто стариком. Наверное, он и был им…»

Автор приводит краткую биографическую справку на Лисовского. Конечно, делал он ее по памяти, пользуясь сведениями, сообщенными ему самим Лисовским. Понятно, что у Разгона не было под рукой и личного дела ком-кора, а посему в данной справке имеется ряд существенных неточностей. А потому мы не будем ее здесь приводить. Сами же обратимся к тексту автобиографии, написанной рукой Н.В. Лисовского в декабре 1937 года, то есть незадолго до его ареста.

«Родился 14 декабря (нов. ст.) 1885 г. Отец был священником в селе Адаховщина Минской губернии, Новогрудского уезда (ныне на территории Польши). Отец умер в 1909 году, мать умерла в 1919 году… Учился я в Минском духовном училище и в Минской духовной семинарии. Последнюю не окончил. В 1905 году, в феврале месяце, уволен за организацию семинарского бунта. В это время я был в 5 классе, а курс среднего образования заканчивается 4 классом. Имея аттестат среднего образования, я не мог поступить ни в одно высшее учебное заведение, так как в аттестате в графе «поведение» вместо балла стояла черта. Все попытки попасть в университет ни к чему не привели. На службу никуда не принимали тоже. В военное училище тоже не приняли все по той же причине отсутствия балла по поведению. Адъютант Виленского военного училища мне сказал, что, если я хочу попасть в училище, то надо поступить в какой-либо полк вольноопределяющимся и получить оттуда командировку в училище. Я поступил в августе 1905 года в 239 резервный пехотный полк в г. Минске, а через 5 дней был послан в Виленское военное училище, куда и был принят как рядовой из вольноопределяющихся, а не как семинарист. Училище окончил по 1 разряду в августе 1907 года и выпущен подпоручиком в 10 Сибирский стрелковый полк в г. Владивосток. В полку пробыл до июля 1912 года, когда уехал в Петербург держать экзамены в академию Генерального штаба. Экзамен выдержал и был принят слушателем…»[204]

Далее Лисовский пишет в автобиографии, что после окончания академии в 1914 году, совпавшем с началом первой мировой войны, он был направлен на фронт в Галицию, где последовательно занимал должности младшего офицера роты, командира роты и батальона, участвуя во всех боях до марта 1915 года. За боевые подвиги удостоен нескольких орденов и медалей. Затем Лисовский переводится на штабную работу, исполняя обязанности старшего адъютанта по оперативной части 101 й пехотной дивизии, начальника штаба этой дивизии, начальника оперативного отделения штаба Юго-Западного фронта. Последний чин в старой армии – подполковник.

На службу в Красную Армию Н.В. Лисовский поступил в феврале 1918 года, заняв должность начальника оперативного управления штаба Беломорского военного округа. Затем в годы гражданской войны он последовательно занимал посты начальника штаба и командующего войсками Котласского района, начальника 54 й стрелковой дивизии, начштаба 6 й армии Северного Фронта и 3 й армии Западного Фронта. С октября 1920 года Лисовский командует войсками 12 й армии. За гражданскую войну отмечен двумя орденами Красного Знамени.

После гражданской войны: начштаба Заволжского военного округа, командующий Самаркандской группой войск (против басмачества), командир 13-го стрелкового корпуса, помощник начальника Главного Управления Всевобуча, заместитель начальника штаба Московского военного округа. Затем более восьми лет был начальником штаба Приволжского военного округа. С марта 1936 года и до момента своего ареста в Феврале 1938 года Н.В. Лисовский – заместитель командующего войсками Забайкальского военного округа.

Из приведенных выше сведений видно, что Лисовский не учился в кадетском корпусе, не командовал полком, не работал в Штабе РККА начальником оперативного отдела и заместителем начальника Генштаба. Не был он в 1937 году и командующим Среднеазиатского военного округа, как пытается утверждать Л. Разгон. Такая документальная проверка показывает, что в памяти автора самым причудливым образом переплелись судьбы известных ему военных деятелей, встречавшихся на дорогах и тропах ГУЛАГа, а именно: комкоров С.Н. Богомягкова (он был в начале 30 х годов заместителем начальника Генштаба – начальником отдела, а затем Управления боевой подготовки). Н.В. Лисовского, Л.Г. Петровского (тот непродолжительное время командовал войсками САВО) и некоторых других арестованных военачальников. Вот почему, не полагаясь на память Л. Разгона, мы обратились к личному делу Н.В. Лисовского. Но что касается лагерных страниц жизни комкора, то здесь большего авторитета, чем Л. Разгон, по нашему мнению, не существует.

Писатель недоумевает: «Почему его не расстреляли – непонятно. Может быть, потому, что военная профессиональная узость в нем была выражена необычайно сильно…» Действительно, ответить на этот вопрос – Почему Лисовский не попал под расстрел? – весьма и весьма трудно, если не невозможно. Ведь не церемонилась же Военная коллегия с другими лицами его ранга, положения и образования, вынося ежедневно смертные приговоры. Ему же, как и С.Н. Богомягкову, досталась иная доля – «10+5». Судьи поступили в отношении Лисовского «по-божески», не в пример другим лицам, носившим, как и он, перед арестом по три ромба в петлицах форменного кителя, Так, начальник Управления высших военно-учебных заведений РККА, комкор А.И. Тодорский (более подробно о нем пойдет речь впереди) получил срок заключения в ИТЛ на пять лет больше («15+5»). Столько же получили начальник Военно-транспортной академии комкор С.А. Пугачев, начальник Ветеринарного управления РККА корветврач Н.М. Никольский. А начальники Управлений РККА: Химического – комкор М.О. Степанов и Продовольственного снабжения – коринтендант А.И. Жильцов получили по 20 лет заключения в ИТЛ плюс 5 лет поражения в политических правах. Но их всех «обошел» член Военного совета ЗакВО корпусной комиссар М.Я. Апсе, осужденный в сентябре 1939 года Военной коллегией на срок «25+5». Ни одному из названных военачальников, кроме Тодорского, Никольского и Лисовского, не суждено было дождаться светлого дня освобождения из лагеря и ссылки: все они нашли свою смерть в различных лагерях НКВД в годы Великой Отечественной войны.

Лев Разгон удивляется – почему Лисовский остался в живых в годы большого террора? У нас есть возможность хотя бы частично ответить на данный вопрос, обратившись к текстам обвинительного заключения и приговора Военной коллегии по его делу. Вот они, эти страшные документы, каждая строка которых несет зловещую печать насилия и смерти.

«Утверждаю»

Начальник 3 Управления НКО СССР майор госбезопасности

(Михеев)

7 мая 1941 года

«Утверждаю» Пом. Главного военного

прокурора Красной Армии диввоенюрист

(Кузнецов) 17.V.41

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

по следственному делу № 70 по обвинению ЛИСОВСКОГО НИКОЛАЯ ВАСИЛЬЕВИЧА в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР.

Особым отделом Забайкальского военного округа 22 Февраля 1938 года был арестован как участник антисоветского военного заговора зам. командующего войсками ЗабВО – Лисовский Н.В.

Произведенным расследованием установлено, что Лисовский, работавший в Приволжском военном округе с 1928 года в должности начальника штаба округа, был завербован в антисоветский: военный заговор в 1935 году бывшим начальником боевой подготовки Красной Армии Седякиным.

На допросе от 21 февраля 1938 года Седякин показал:

«Вновь я встретился с Лисовским, как с близким приятелем, в том же Татищевском лагере летом 1935 года, когда инспектировал подготовку 12-го стрелкового корпуса. На этот раз я сам наталкивал его на рискованные разговоры… Теперь у меня созрело представление, что Лисовский – антисоветский человек. И я решил при случае его завербовать. Такой случай мне представился в конце… 1935 года.

…Лисовский в декабре был в Москве – кажется, предполагался его перевод из ПриВО… Лисовский пришел ко мне в УБП (Управление боевой подготовки. – Н.Ч.) и мы разговорились на разнообразные темы… В разговоре я спросил Лисовского, в каких он отношениях с Тухачевским. Лисовский рассыпался в похвалах Тухачевскому и ответил, что он счастлив тем. что поддерживает с ним (Тухачевским) близкие дружеские отношения. Я спросил Лисовского, могу ли я ему доверить одну серьезную тайну, в которую я нахожу возможным его посвятить. Лисовский заверил меня, что на его скромность можно положиться. Я тогда нашел возможным рассказать Лисовскому откровенно о существовании в армии широкого заговора под руководством Тухачевского. Уборевича, Гамарника, Якира, и что заговор имеет целью борьбу за власть. Лисовский воспринял мое сообщение с живым интересом и заявил мне, что он охотно примкнет к заговору, так как вполне доверяет названным мною руководителям. Возможно, что этот человек был завербован и до меня, ибо у него я не видел обычных в такой ответственный момент переживаний»[205].

…Вскоре после вербовки Седякиным Лисовского в антисоветский военный заговор, он был направлен в ЗабВО и назначен заместителем командующего войсками округа, где по приезде связался по преступной работе с одним из руководителей антисоветского заговора, бывшим командующим войсками ЗабВО – Грязновым.

Один из активных участников антисоветского военного заговора Шестаков на допросе 25 января 1938 года показал:

«Лисовский сразу по прибытии в ЗабВО завязал тесную связь с Грязновым. В беседе со мной Грязнов отзывался о Лисовском как о «своем» человеке, расхваливал его, из этого и из практической подрывной работы Лисовского я понял, что он является участником нашей контрреволюционной организации, а позднее, перед отъездом из ЗабВО в 1937 году. Грязнов сказал мне, что на Лисовского он возложил задачи по руководству нашей контрреволюционной организацией в ЗабВО».

…Допрошенный 25 января 1938 года Грязнов показал:

«Из информации Горбачева (Б.С. Горбачев, впоследствии комкор, в 1933 году сдал Грязнову командование Забайкальской группой войск. – Н.Ч.) и других, названных выше лиц, я постепенно узнал, что в состав антисоветского заговора в Забайкалье входит группа командиров…

Мне были названы (с частью из них я впоследствии лично связался) следующие лица: Лисовский – зам. комвойск округа, впоследствии прибыл в округ, сменив Давыдовского…

Я связал Великанова (командарм 2-го ранга М.Д. Великанов сменил Грязнова на посту комвойск ЗабВО. – Н.Ч.), как члена центра военно-эсеровской организации, с «активом» в ЗабВО и с членами военно-эсеровской организации в ЗабВО. Персонально с Шестаковым…. Лисовским – передав ему, Великанову, о всех наших мероприятиях по пораженчеству, террору, вредительству и шпионажу…»

…Заговорщик Великанов на допросе 21–23 декабря 1937 года показал: «Из названных мне Грязновым заговорщиков в ЗабВО, я хорошо запомнил Лисовского Николая Васильевича – зам. командующего войсками».

Свои показания Великанов подтвердил на судебном заседании Военной коллегии Верхсуда Союза ССР.

Участие Лисовского в антисоветском военном заговоре подтверждается показаниями Эльсис…

Допрошенный в качестве обвиняемого. Лисовский виновным себя признал и на допросе 28 февраля 1938 года показал:

«В антисоветский военный заговор я был завербован осенью 1935 года Уборевичем, бывшим командующим Белорусского военного округа. Моей вербовке в антисоветский военно-террористический заговор предшествовал ряд личных встреч с Уборевичем, которого я знаю еще с 1918 года по совместной службе на Северном фронте.

Осенью 1935 года, будучи начальником штаба ПриВО, я с группой командиров округа участвовал в полевой поездке и военной игре в БВО в районе Бобруйск, Слуцк, которой руководил лично Уборевич…

…Уборевич мне прямо сказал, что в армии и в стране существует крупная троцкистская организация, которая ставит своей целью свержение Советской власти и реставрацию капитализма в стране. Продолжая разговор. Уборевич сказал мне, что во главе данной организации стоит почти все руководство в лице Тухачевского, Корка, Фельдмана…

В подтверждение своих слов Уборевич мне назвал, как участников организации… Сердич и Шахназарова. После этого Уборевич прямо предложил мне вступить в эту организацию, заявив: «Идите смело, не пожалеете, все будет прекрасно и вы получите гораздо больше, чем имеете сейчас… Я дал Уборевичу свое согласие…»[206]

Впоследствии от своих показаний Лисовский отказался.

Отказ Лисовского от своих показаний не заслуживает доверия, ибо указанные им в показаниях обстоятельства подтверждаются данными следствия.

Так, арестованный Мелик-Шахназаров, будучи допрошенным в качестве обвиняемого, показал, что в антисоветский военный заговор он действительно в 1935 году был завербован Уборевичем. Свои показания Мелик-Шахназаров подтвердил на заседании Военной коллегии Верхсуда Союза ССР.

Участие Лисовского в антисоветском военном заговоре, кроме перечисленных выше заговорщиков, также подтверждается и показаниями осужденных участников заговора Егорова, Федько, Халепского и Тарасова.

На основании изложенного:

Лисовский Николай Васильевич. 1885 года рождения, уроженец гор. Барановичи, русский, гр-н СССР, сын служителя религиозного культа – священника, ранее не судимый, бывший подполковник Генерального штаба царской армии, в РККА с 1918 года, состоял членом ВКП(б) с 1932 года, исключен в связи с арестом, до ареста – заместитель командующего войсками Забайкальского военного округа, – обвиняется в том, что являлся участником антисоветского военного заговора, т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст.58–1 п. «б» и 58–11 УК РСФСР.

В силу ст. 208 УПК РСФСР настоящее дело через Главную Военную Прокуратуру направить по подсудности.

Составлено в гор. Москве « »мая 1941 г.

Следователь 3 управления НКО СССР

мл. лейтенант гос. безопасности

(Чеворыкин)

«Согласен» Зам. нач. 3 Управления НКО СССР

майор гос. безопасности

(Осетров)

Справка: 1. Лисовский. Николай Васильевич арестован 22 февраля 1938 года, содержится в Лефортовской тюрьме.

2. Вещественных доказательств по делу нет.

Следователь 3 Управления НКО СССР

мл. лейтенант гос. безопасности (Чеворыкин) [207]

Насколько пространным было обвинительное заключение по делу комкора Лисовского, настолько же кратким оказался приговор, вынесенный ему.

Копия

ПРИГОВОР

Именем Союза Советских Социалистических Республик

Военная Коллегия Верховного Суда СССР

в составе:

Председательствующего – диввоенюриста Орлова

Членов: военных юристов 1 ранга Чепцова и Буканова

При секретаре военном юристе 1 ранга – Рудаеве

В закрытом судебном заседании в гор. Москве 11-го июля 1941 года, рассмотрев дело по обвинению:

б. зам. командующего войсками Забайкальского военного округа, Лисовского Николая Васильевича, 1885 г.р., уроженца г. Барановичи, русского, несудимого, б. члена ВКП(б), в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием установлено, что Лисовский с 1935 года являлся участником антисоветского военного заговора и по заданию руководителей этой организации проводил к-р деятельность.

Признавая Лисовского виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 58–1 «б» и 58–11. УК-РСФСР и руководствуясь ст.ст. 319 и 320 УПК РСФСР, а также и 51 УК Военная Коллегия Верховного Суда СССР,

Приговорила:

Лисовского Николая Васильевича лишить военного звания «комкор» и подвергнуть лишению свободы в ИТЛ сроком на 10 лет, с поражением в правах на 5 лет и с конфискацией лично принадлежащего ему имущества.

Срок наказания Лисовскому исчислять с 22 февраля 1938 года.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Подлинное за надлежащими подписями.

Верно: Зам.нач. 10 отд. 1 спецотдела НКВД СССР

капитан (Варламов)

31 августа 1945 г.[208]

И все же – почему Лисовского не расстреляли? Ведь у него на первом месте в обвинительном заключении стоит статья 58–1 «б», то есть измена Родине, за наличие которой Военная коллегия приговаривала к ВМН десятки и сотни командиров рангом повыше, и пониже Лисовского. Все подследственные это знали, как знал и Лисовский о последствиях данной «железной» расстрельной статьи. Выходит, все дело в тех самых статьях 319 и 320 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, а также статье 51 Уголовного кодекса, что указаны в приговоре.

Открыв на соответствующей странице УК РСФСР, действовавший накануне Великой Отечественной войны, находим статью 51. Она, в частности, гласит, что «в том случае, когда по исключительным обстоятельствам дела суд приходит к убеждению о необходимости определить меру социальной защиты ниже низшего предела, указанного соответствующей данному преступлению статьей или перейти к другой, менее тяжелой мере социальной защиты, в этой статье не обозначенной, он может допустить такое отступление, но не иначе, однако, как точно изложив в приговоре мотивы, вызвавшие это отступление».

Итак, судьи диввоенюрист А.М. Орлов, военные юристы 1-го ранга В.В. Буканов и А.А. Чепцов (последний вскоре после окончания Великой Отечественной войны сменит Ульриха на посту председателя Военной коллегии) при втором рассмотрении дела Лисовского сочли возможным в сложных и суровых условиях начавшейся войны применить к нему меру социальной защиты ниже минимальной, указанной в ст.ст. 58–1 «б» и 58–11. Почему они пошли на такое решение? Казалось бы, наоборот, неудачное начало войны для СССР должно было толкнуть их на ужесточение приговора, сваливая все случившиеся беды и провалы в действиях Красной Армии на голову ее бывших командиров и политработников. Время для такого вывода подошло как нельзя более удачное.

Но подобного почему-то не произошло в случае с Лисовским. Видимо, сработали некие невидимые пружины в мозгу судей, одетых в такую же форму, какую совсем недавно носили Лисовский и его товарищи по тюремным камерам. Не зря ведь они сослались на статью 319 УПК, которая в определенной мере служила обоснованием их действий:

«Суд основывает свой приговор на имеющихся в деле данных, рассматриваемых в судебном заседании. Оценка имеющихся в деле доказательств производится судьями по их внутреннему убеждению, основанному на рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности».

Выходит, что при рассмотрении дела Лисовского внутренние мотивы членов Военной коллегии сработали таким образом, что он получил 10 лет лагерей, в то время как убеждения других военных юристов – членов той же коллегии, судивших по тем же самым статьям комдива В.К. Васенцовича (начальника штаба ОКДВА), дивизионного комиссара И.П. Зыкунова (начальника политуправления авиации особого назначения) дали поправку в сторону увеличения срока заключения в ИТЛ на целых пять лет. А бывшего начальника Военно-транспортной академии комкора С.А. Пугачева Военная коллегия в своем заседании, исключив из обвинительного заключения статью 58–1 «б» и оставив только 58–7 и 58–11, тем не менее упекла его на 15 лет в ИТЛ. Хотя и в этом случае она под председательством того же диввоенюриста А.М. Орлова также ссылалась на ст.ст. 319 и 320 УПК РСФСР.

Напомним, что приведенный выше приговор Н.В. Лисовскому относится ко второму рассмотрению его дела Военной коллегией Верховного суда СССР. А в первый раз – 8 апреля 1940 года – было вынесено решение о направлении дела на дополнительное расследование. Одной из причин такого решения явилось заявление Лисовского от 27 июля 1939 года (из Читинской тюрьмы) на имя наркома обороны Ворошилова, в котором он сообщил, что в процессе следствия к нему применялись незаконные методы допроса и что свои показания он дал в результате избиения.

Почти немыслимый в те годы случай: письму подследственного был дан ход. В результате появились объяснения следователей особого отдела ЗабВО Розанова и Васюка, упоминаемых в заявлении Лисовского. Например, лейтенант госбезопасности В.Н. Розанов, начальник 2-го отделения, принимавший участие в аресте и допросах Лисовского, писал в октябре 1939 года в своем объяснении на имя начальника особого отдела округа майора госбезопасности Клименко (вот он, взгляд изнутри):

«…В день ареста Лисовский для ведения следствия был передан оперуполномоченному Васюк (сержанту госбезопасности. – Н.Ч.), а на следующий день Видякин (заместитель начальника особого отдела ЗабВО, старший лейтенант госбезопасности. – Н.Ч.) мне приказал включиться в это дело…

В день ареста Видякин приказал Лисовского, во избежание камерного разложения его, в камеру не спускать, а держать в кабинете, где давать ему 4 х, 5 ти часовой отдых.

Лисовский стал давать показания без, каких-либо мер физического воздействия на 3 й или 4 й день после ареста и весь его первый протокол допроса проходил, вернее, писался в нормальной обстановке, вплоть до того, что Лисовскому приносились обеды по его выбору из оперативной столовой особого отдела, также как завтрак и ужин.

Кроме этого, Видякин приказал протокол Лисовскому на подпись до корректировки им – Видякиным и врагом народа Хорхориным (майор госбезопасности Г.С. Хорхорин до ареста в 1938 году занимал должность начальника УНКВД по Читинской области. – Н.Ч.) не давать и задержка в подписании протокола длилась в течение около 3 х месяцев, так как ни Видякин, ни Хорхорин «не могли выбрать время для его корректировки». После моих настояний протокол Видякиным и Хорхориным был просмотрен, но каких-либо существенных коррективов они не внесли и он был предложен Лисовскому для подписания. В течение этого периода времени Лисовский почти не допрашивался и находился в камере, где вел открытые переговоры с остальными заключенными – Тарасовым, Чайковским (комдив А.И. Тарасов до ареста работал начальником штаба ЗабВО, а комкор К.А. Чайковский в 1935–1936 годах командовал в этом округе 11 м механизированным корпусом. Накануне ареста исполнял обязанности заместителя начальника Управления боевой подготовки РККА. – Н.Ч.) и другими лицами из руководящего состава округа.

Когда было разрешено Видякиным и Хорхориным протокол дать Лисовскому на подпись, последний от его подписания отказался, но после 2 х суточного пребывания на допросе, его подписал.

Видякин мне заявил, что этот протокол ни его, Видякина, ни Хорхорина не удовлетворяет и приказал мне установить причастность Лисовского к так называемому «запасному центру», заявив, что об этом Видякин располагает вполне проверенными и серьезными, изобличающими Лисовского, документами. Когда я попросил у Видякина эти документы, он мне заявил, что я их не получу, а должен добиться от Лисовского показаний по этому вопросу, тут же добавив: «Я вам говорю по секрету – Лисовский является одним из руководителей этого запасного центра».

Когда я в процессе допроса Лисовского поставил перед ним этот вопрос впрямую, он вполне логично его разбил, заявив: «Не делайте надстройки организации над организацией. Меня, как участника организации, знает почти весь состав организации округа и, следовательно, если хоть один из участников организации будет арестован, он меня выдаст, а следовательно, будет провал и запасного центра. Я понимаю, что если бы меня знал очень ограниченный крут лиц, то, естественно, мне могли бы этот вопрос поставить и это было бы логично…»

Когда я Видякину доложил, что в причастности Лисовского к запасному центру я сомневаюсь и просил его показать те документы, которыми он располагает, он мне ответил: «Пойдете вместе с Лисовским в подвал» и больше с этим вопросом ко мне не обращался и допросов в этом направлении Лисовского не требовал. Спустя некоторое время Васюк мне передал, что Видякин его вызывал и приказал допрашивать Литовского под углом вскрытия в ЗабВО, помимо антисоветского заговора, военно-эсеровской организации, участником которой якобы является Лисовский.

Васюк в этом направлении Лисовского допрашивал в мое отсутствие и никаких показаний от него не добился. Когда я вызвал Лисовского на допрос и стал допрашивать его в этом направлении, он также показаний не дал, а его доводы о его непричастности к эсеровской организации показались мне убедительными и я снова пошел к Видякину и доложил, что считаю допрос в этом направлении Лисовского бесцельным. Видякин вторично мне заявил, что «я от вас отберу всех арестованных и отправлю с Лисовским в подвал», но также после этого с эсеровской организацией ко мне не приставал.

Последующие допросы Лисовского вел оперуполномоченный Васюк под моим руководством… Он же добился показаний от Лисовского и о шпионской деятельности, которые я считаю вполне правдоподобными, так как, заходя во время допроса его, видел, как он вполне убедительно детализировал свои показания. Должен сказать, что эти показания были добыты от Лисовского оперуполномоченным Васюк путем применения мер физического воздействия, применения которых потребовали в категорической форме Видякин и Хорхорин. Лисовский допрашивался оперуполномоченными Васюк и Першиным непрерывно в течение 4–5 суток, он стоял, били его по физиономии и т.п.

Когда же он дал эти показания, а затем протокол был подписан, он внес свои коррективы, исправляя собственноручно, что можно видеть на этом протоколе. Подписал протокол Лисовский без каких-либо мер физического воздействия.

Был еще один протокол допроса, если мне не изменяет память, на полутора листах, который был «необходим» Хорхорину для его выступления на областной партийной конференции по вопросу о том, что враги народа вели свою подрывную работу… Этот протокол допроса был добыт Васюком, подписывался Лисовским при мне и он в протоколе внес некоторые изменения уже после его подписания, которые Хорхориным были вырваны. Я этот протокол допроса, как не имеющий правдивости, приказал Васюку из дела Лисовского изъять, а поэтому где он в настоящее время, я не знаю.

В заявлении Лисовского (наркому обороны. – Н.Ч.) им указывается, что его били головой об стену. Это не соответствует действительности, таких мер к нему не применялось. Кроме этого, он указывает, что в соседнем кабинете допрашивалась какая-то женщина с применением мер физического воздействия и ему, Лисовскому, якобы заявляли, что это допрашивается его жена. Это действительности соответствует. Действительно, какую-то женщину допрашивал, если мне не изменяет память, бывший нач. 7 отделения Потопейко, а Васюк, допрашивая Лисовского в соседнем кабинете, как я уже позже узнал, он Лисовскому заявил, что это допрашивается его жена. Я об этом доложил Видякину, но он по отношению к Васюку никаких мер не принял.

В отношении самого дела на обвиняемого Лисовского, я считаю, что оно соответствует действительному положению вещей и убежден, что Лисовский враг»[209].

Комментировать сей документ нет никакой необходимости, ибо «кухня» работы следователей особого отдела видна здесь как на ладони. Из него, также отчетливо усматривается стремление следователя Розанова всячески выгородить себя и представить свою деятельность в выгодном свете. Он старается показать себя более гуманным и человечным, нежели другие следователи и его начальники. Розанов даже пытается опровергнуть утверждения Лисовского о применении к нему мер физического насилия.

Теперь время послушать рассказ самого Н.В. Лисовского о тех же днях и событиях. Вот что он писал уже из Бутырской тюрьмы 1 июня 1940 года в заявлении на имя К.Е. Ворошилова: «…Третий год (27 месяцев) я в тюрьме, не совершив никакого преступления перед Партией, Советской властью и Родиной. Единственная моя вина, что, не выдержав нечеловеческих, не поддающихся описанию способов ведения следствия, я оговорил себя и других. Но я был доведен до такого физического состояния, что передо мной стояло или умереть с пятном позора и клеймом врага народа, или дачей ложных показаний сохранить возможность восстановить на суде свое честное звание большевика… командира РККА и гражданина СССР. Если я этим оговором себя и других совершил преступление, то я и наказан как ужасами и следствия и содержания в Читинской тюрьме, так и тем моральным гнетом, который лежит на мне за, мои ложные показания…»

Характерно то, что в своих многочисленных жалобах и заявлениях Лисовский, сообщая всякий раз о нечеловеческих способах ведения следствия по его делу не раскрывает при этом подробности каждого из них. Видимо, серьезно опасался, что описание таких зверств помешает жалобе дойти до адресата. А сделал он это в сентябре 1955 года, давая показания как свидетель при реабилитации комкора И.К. Грязнова и других руководителей ЗабВО, репрессированных в 1937–1938 годах.

«…Мне известно, что Грязнов, Супрун (комдив К.Х. Супрун – помощник командующего войсками ЗабВО по материальному обеспечению. – Н.Ч.). Тарасов (начальник штаба ЗабВО. – Н.Ч.) и Давыдов (здесь, видимо, налицо опечатка. По всей вероятности, речь идет о комдиве Я.Л. Давыдовском, исполнявшем несколько лет – до назначения на этот пост Н.В. Лисовского – обязанности заместителя комвойск ЗабВО. Перед арестом командовал 11 м мехкорпусом, сменив комкора К.А. Чайковского. – Н.Ч.) были арестованы в 1937–1938 гг. органами НКВД. Если эти лица в своих показаниях на следствии признали себя виновными в участии в военном заговоре и оговорили, кроме себя, других лиц, то эти их показания являются вымышленными и вынужденными применением чрезвычайно жестоких, незаконных методов следствия, что я испытал на самом себе. Помимо простого избиения кулаками, палками, Хорхорин, Видякин, Розанов, Васюк, Першин и др. применяли ряд пыток. По отношению лично ко мне особым зверством отличались Видякин, Розанов, Васюк и Першин. (Как видим, Розанов стоит у Лисовского среди извергов следователей на втором месте. А уж потом идет Васюк, за спину которого хотел бы спрятаться Розанов. – Н.Ч.) Излюбленные методы: «конвейер», когда выдерживают стоя 10 и более дней, вернее суток, без минуты сна и отдыха; холодный карцер, где зимой температура доходила до 20–25 градусов мороза; «тарабаган», когда человека при прямых ногах задвигали головой под стол и выдерживали по 8 часов; «турецкое кресло» – человека сажали на ножку перевернутой табуретки, этот прием особо мучителен; «табуретка» – посадка на край табуретки с вытянутыми ногами; обливание водой зимой и постановка на сквозняк у открытой форточки или окна. Здесь я привел только наиболее характерные приемы, а каждый из помянутых выше следователей и другие изощрялись в изображении наиболее оскорбительных и причиняющих физическую боль приемах…»[210]

Обращаясь к страницам книги Л. Разгона, находим: «…Богомягков был дальневосточником, но Лисовский почти всю жизнь занимался нашей западной границей и возможным противником на Западе. Все, что происходило в 39 м и после, он воспринимал как нечто личное, происходящее о ним самим, Был непоколебимо уверен в неизбежности войны с Германией, считал наши территориальные приобретенья 39-го года несчастьем с военной точки зрения. Он долго и обстоятельно объяснял Богомягкову, что на бывших польских землях хорошо продолжать бой, но очень трудно принимать его… О теории «малой кровью, на чужой земле» он отзывался изысканным матом старого гвардейца.

22 июня 1941 года он встретил на нашем лагпункте в одиночестве – Богомягкова к этому времени перевели на другой лагпункт…»

Здесь прервем повествование сочинителя. Как уже было сказано ранее, у нас имеется возможность проверить степень достоверности сведений, сообщаемых автором. Из вышеприведенного отрывка у читателя вполне может сложиться впечатление, что в лагерь Лисовский попал задолго до начала войны – чуть ли не в 1939 году. Между тем из приговора Военной коллегии видно, что начало войны он встретил в камере Бутырской тюрьмы, притом в ожидании суда, который состоялся только 11 июля 1941 года, то есть спустя три недели после нападения фашистской Германии на Советский Союз. Таким образом, в части хронологии событий у Разгона нередко наблюдается явная передержка.

Как реагировали на начало войны кадровые военные, не по своей воле оказавшиеся в «зоне», видно из заявления Н.В. Лисовского на имя секретаря Президиума Верховного Совета СССР А.Ф. Горкина, отправленного из поселка Вожаель Коми АССР: «…Я просил суд отправить меня на фронт, но в этом мне было отказано».

По прибытии в лагерь, еще на пересыльном пункте Устьвымлага НКВД, 27 июля 1941 года я подал заявление в Президиум Верховного Совета Союза с просьбой об отправке на фронт. Не получая на него ответа, я месяца через три вторично подал заявление через начальника культурно-воспитательной работы гр-на Смирнова с такой же просьбой отправить меня на фронт. Всю жизнь я был военным, преданным своей Родине и свое неучастие в войне переживал крайне тяжело. Не получая ответа на свои заявления, я считал, что меня почему-то не считают достойным быть в рядах защитников Родины. В январе 1944 г. я снова подал заявление в Президиум Верховного Совета с ходатайством о пересмотре моего дела. Были затребованы на меня характеристики и автобиография. Прошло более года, в течение которого я еще несколько раз подавал заявления, и, наконец, в 1945 году было получено извещение, что моя просьба оставлена без удовлетворения.

…В лагерях работал и работаю честно, насколько раз премирован, два раза представлен на досрочное освобождение. В своих заявлениях я просил опросить хорошо знающих мою деятельность в Красной Армии маршалов Василевского, Конева, маршала авиации Астахова, генерала армии Соколовского, генералов Голикова, Цветаева В.Д., Ковалева М.П., Хозина М.С., Запорожченко М.И., Дзенита Я.П., Чанышева Я.Д., Гагена и др. Я уверен, что они не откажут в даче справедливой обо мне оценки…»[211]

Упоминаемые в заявлении Н.В. Лисовского советские маршалы и генералы в 20 е и 30 е годы более или менее длительное время являлись его подчиненными по службе, в основном в штабе Приволжского военного округа. Например, В.Д. Соколовский и Я.П. Дзенит были его заместителями, а мало кому еще известный тогда полковник А.М. Василевский руководил отделом боевой подготовки. М.С. Хозин и Я.Д. Чанышев в разное время командовали дивизиями в ПриВО, Ф.А. Астахов возглавлял ВВС округа. Хорошо знал Н.В. Лисовского Филипп Иванович Голиков, с 1927 по 1936 год сменивший в ПриВО несколько должностей различного профиля: начальника организационного отдела политуправления, военкома 32 й стрелковой дивизии, командира-комиссара 95-го стрелкового полка.

Справедливости ради необходимо отметить, что названные Лисовским его сослуживцы не отказались дать на него положительный отзыв. Особенно много усилий к освобождению Лисовского предпринимал Маршал Советского Союза А.М. Василевский, но даже и ему, занимавшему высокий пост начальника Генерального штаба Красной Армии, оказалось не под силу решение такой задачи. И это несмотря на то. что он часто встречался со Сталиным. Молотовым, Берия и другими лицами из высшего руководства страны. В том можно убедиться из содержания приводимых ниже документов. Первый из них датирован 28 марта 1946 года.

«Генеральному Прокурору СССР

Действительному. Государственному Советнику юстиции

тов. Горшенину К.П.

Согласно договоренности по телефону направляем Вам письмо бывшего комкора Лисовского Н.В. о пересмотре дела, поступившее к нам через Маршала Советского Союза Василевского A.M. Аналогичное заявление Лисовского было направлено Вам 4 августа 1945 года.

Приложение: на 3 п/л.

Отв. секретарь комиссии по рассмотрению заявлений о помиловании при Президиуме Верховного Совета СССР

(Васнев)»

Другой документ появился спустя три месяца – 19 июня 1946 года.

«Начальнику Севжелдорлага

МВД

Прошу объявить заключенному Лисовскому Николаю Васильевичу, 1885 г.р., что по его заявлению на имя Маршала Советского Союза тов. Василевского было проверено его дело.

Оснований для пересмотра решения по его делу не имеется, жалоба оставлена без удовлетворения.

Зам. нач. отдела по спецделам

Прокуратуры СССР

Государственный советник юстиции 3 класса

(Белкин)»[212].

Подобных ответов-отписок на свои заявления как из лагеря, так и из ссылки Николай Васильевич Лисовский получил немало. Но он неутомимо продолжал «бомбить» высокие инстанции, в том числе и своих бывших сослуживцев Б.М. Шапошникова, А.М. Василевского, Ф.И. Голикова (на завершающем периоде войны тот занимал должность начальника Главного Управления кадров НКО), о чем упоминает и Лев Разгон.

«…Было что-то чудовищное в том, что высокопрофессиональный работник, всю жизнь готовившийся к этой войне, сидит на зачуханном лагпункте и нормирует туфту в нарядах. А ведь в Генштабе сидел его бывший ученик и подчиненный Василевский! И Лисовский, кроме своих многочисленных заявлений с просьбой о посылке на фронт в любом качестве, писал одно за другим письма Василевскому и Шапошникову (в бытность Н.В. Лисовского начальником штаба ПриВО Б.М. Шапошников командовал войсками этого округа в 1931–1932 годах. – Н.Ч.), перепуливая их мимо цензуры, через вольняшек… Не может быть, чтобы ни одно из его писем не дошло до адресата! Но Лисовский продолжал отбывать свои срок. Он его отбыл полностью, от звонка до звонка…»[213]

Разгон сообщает очень интересные подробности. Например, как будучи в лагере, имея крайне скудную, информацию о положении на фронтах Великой Отечественной войны. Лисовский тем не менее предсказал направление главных ударов германской армии. Весной 1942 года с почти абсолютной точностью он определил направление будущего удара немецких войск на юг и юго-восток. По словам солагерника. Лисовский предупреждал о колоссальных военных неудачах в начальный период войны. И в то же время бывший комкор нисколько не сомневался в ее конечном итоге в пользу Советского Союза, даже тогда, когда немцы были под Москвой, и когда они вышли к Волге. Он только боялся, что не доживет до победного дня. Ему, как и всем остальным советским людям, очень хотелось узнать, что же будет с ними, со страной после окончания войны.

«Он все же узнал.

Это было в конце веселого и счастливого лета, полного надежд. Позади была весна XX съезда, а о том, что через полтора месяца начнется венгерское восстание, еще никто не подозревал. Мне передали, что меня разыскивает проживающий в Центральной гостинице Советской Армии Николай Васильевич Лисовский. Я сейчас же поехал туда…

Из огромного саркофагоподобного кресла с трудом (и не мудрено Лисовскому шел 71 й год. – Н.Ч.) поднялся совершенно высохший человек, который показался мне вполовину меньше ростом, чем тот, которым отличался Лисовский. На новом генеральском кителе были неумело нашиты знаки комкоровского звания. Этот мешковатый китель, эти роскошные диагоналевые вислые галифе, спускающиеся к новеньким сапогам на худеньких ногах. Маленькая и такая же худенькая старушка помогла мне успокоить плачущего старика, в котором ничего уже не оставалось ни от заместителя начальника Генштаба, ни от нормировщика Первого лагпункта.

Жена Лисовского мне быстро рассказала стандартное окончание биографии комкора. После отбытия срока – переезд в маленький казахстанский город, где жила отбывшая свой срок его жена-чесеирка. Не успел осмотреться на новом месте – арест, по новой, многомесячное пребывание в отвратительной областной тюрьме, затем ссылка «навечно» в отдаленный кусок необъятного Красноярского края. Туда же приехала жена, снова стали обживать и этот угол, через несколько лет – 53 й, с его радостями, надеждами, ожиданием…»[214]

К этому отрывку из воспоминаний Л. Разгона будет только два уточненния. Во-первых, после освобождения из лагеря Н.В. Лисовский выехал не в Казахстан, а в г. Бийск Алтайского края, где проживала его жена. Согласитесь. что это не одно и то же. Во-вторых, его жена – Лисовская Людмила Николаевна, хотя и была арестована одновременно с мужем, однако за недоказанностью вины была освобождена из тюрьмы в апреле 1939 года, а посему она никак не могла «отбывать срок» (по Л. Разгону) в казахстанском городишке.

В подтверждение первого пункта приведем еще один документ.

«Утверждаю»

И.О. начальника УМГБ по Алткраю

полковник (Чемисов) По делу ? 4443

30 декабря 1949 г.

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

по обвинению Лисовского Николая

Васильевича в преступлениях, предусм.

ст.ст.58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР

26 ноября 1949 года Управлением МТБ по Алтайскому краю за антисоветскую деятельность арестован Лисовский Николай Васильевич.

Произведенным по делу расследованием установлено, что Лисовский, находясь на службе в Советской Армии в должности начальника штаба Приволжского военного округа, в 1935 году был завербован в антисоветскую организацию, ставившую своей целью вооруженное свержение Советской власти и реставрацию капитализма в СССР.

Являясь участником антисоветской организации и работая заместителем командующего войсками ЗабВО, установил связь с другими участниками этой организации и по заданию ее руководства проводил антисоветскую деятельность, направленную на подрыв военной мощи Советской Армии.

За эти преступления 22 февраля 1938 года Особым отделом НКВД ЗабВО был арестован и 11 июля 1941 года Военной коллегией Верховного суда СССР осужден по ст.ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР к 10 годам ИТЛ.

Наказание отбывал при Усть-Вымлаге МВД СССР. 22 февраля 1948 года по отбытию срока наказания из лагеря был освобожден и выехал на жительство в гор. Бийск Алтайского края.

В предъявленном обвинении Лисовский виновным себя не признал, но показал, что в 1938 году был арестован как участник а/c организации.

На основании материалов дела – обвиняется:

Лисовский Николай Васильевич, 1885 года рождения, урож. г. Барановичи, БССР, русский, гр-н СССР, сын бывш. служителя религиозн. культа, бывш. подполковник Генерального штаба царской армии, в 1938 году исключен из ВКП(б) в связи с арестом. До ареста проживал в гор. Бийске Алтайского края и работал заведующим складом краевой конторы «Росхмель»,

в том, что:

Находясь на службе в Советской Армии в должности нач-ка штаба Приволжского военного округа, в 1935 году был завербован в а/с организацию, ставившую своей целью воор. свержение Сов. власти и реставрацию капитализма в СССР.

Являясь участником а/с организации, установил связь с другими участниками орг-ции и по заданию ее руководства проводил а/с деятельность, направл. на подрыв военной мощи Советской Армии, т.е. в преступлениях, предусмотр. ст.ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР.

На основании ст. 208 УПК РСФСР следственное дело № 4443 по обвинению Лисовского Николая Васильевича подлежит направлению военному прокурору войск МВД ЗСО (Западно-Сибирской области. – Н.Ч.) для утверждения обвинительного заключения и передачи дела по подсудности.

Обвиняемого Лисовского Н.В. с сего числа дальнейшим содержанием под стражей перечислить за военным прокурором войск МВД ЗСО.

Следователь 2 отд-я следотдела УМГБ по АК

лейтенант (Беляев)

«Согласен» Нач. 2 отд-я следотдела УМГБ по АК

майор (Лыхин)

И.О. начальника следотдела УМГБ по АК

подполковник (Шустов)

Обвинительное заключение составлено в соответствии ст. 297 УПК РСФСР 29 декабря 1949 года в гор. Барнауле Алтайского края.

Справка: обв. Лисовский Н.В. арестован 26 ноября 1949 года и содержится во внутр. тюрьме УМГБ по Алт. краю в г. Барнауле»[215].

Какое бесправие, какой беспредел!.. Пожалуй, ни в одной стране мира, мира, разумеется, цивилизованного, не было такого прецедента, чтобы за одно преступление человека судили несколько раз, абсолютно не считаясь с ранее отбытым за это наказанием. А вот в СССР такие факты в 30 е и 40 е годы имели место неоднократно, в том числе по отношению к членам семей репрессированных военачальников Красной Армии.

В вышеприведенном обвинительном заключении образца 1949 года не прибавилось ни одного нового факта или довода по сравнению с обвинительным заключением 1941 года. Те же самые «липовые» аргументы и никаких конкретных фактов и вещественных доказательств. Однако «сверху» поступила команда – привлечь повторно к ответственности всех ранее осужденных по 58 й статье, даже «если они и отбыли полностью свой немалый срок. И работники министерства госбезопасности, как цепные псы, набросились на свои жертвы – ведь все они в местных управлениях и отделах МГБ были на строжайшем учете. К тому же следователям практически не дало было особо напрягаться – оставалось лишь добросовестно переписать старое заключение и приказ выполнен! И ведь переписывали дословно, буква в букву, как это видно на примере дела Н.В. Лисовского.

Постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 1 апреля 1950 года Н.В. Лисовский был сослан на поселение в город Енисейск Красноярского края. Из ссылки он освобожден в конце августа 1954 года, а реабилитирован в апреле следующего года. Но пожить на свободе комкору в отставке Лисовскому довелось совсем немного и он умер в Москве вскоре после реабилитации.

В воспоминаниях Льва Разгона есть упоминание о его встрече в лагере с прославленным героем «штурмовых ночей Спасска и волочаевских дней» – комдивом Я.З. Покусом. Здесь уже другой тип поведения, нежели у Лисовского или Богомягкова. «…На Втором лагпункте я познакомился с учетчиком конпарка Яковом Захаровичем Покусом. Расконвоированный маленький, сухонький старичок с папкой под мышкой, молчаливый, вздрагивающий не только от крепкого начальственного урагана, но и от веянья любого вертухаевского ветерка. Старичок был приятен своей тихостью, безответностью, глубоко спрятанной арестантской тоской. По сравнению с другими он был в привилегированных условиях, не голодал, потому что на конпарке можно было вволю есть овсяный кисель и жареную печенку от павших лошадей.

Но Покус таял на наших глазах, он умирал тихо и безропотно – как жил. Он умер и мы его жалели искренне, как можно жалеть о смерти хорошего, никогда ничем не обидевшего человека. Начальником лагпункта был Епаничников, и он – против правил – позволил нескольким «придуркам» проводить Покуса на арестантское кладбище. В столярке сделали ему настоящий гроб, одели на покойника хранившиеся в его вещах диагоналевые брюки и гимнастерку с дырочками от орденов и свезли на кладбище. Похоронили среди уже сгладившихся, сровнявшихся с землей бывших могильных холмиков, обложили его могилу дерном и поставили в головах обтесанный кол. Конечно, не с фамилией, а с тем номером, который был написан на бирке, привязанной к ноге покойника…»[216]

Жаль, что автор не приводит конкретной даты данного случая – до войны все это случилось или же в ходе ее. Попытаемся сами ответить на интересующий нас вопрос. Ну конечно же, что все это происходило в ходе войны, а именно в первый ее период – самый страшный и тяжелый. Такой вывод напрашивается потому, что Покус был осужден к 10 годам лишения свободы в середине июля 1941 года и, следовательно, в лагерь он попал уже после начала войны. Ну, а что касается безответности заключенного Покуса, его постоянного страха перед лагерным начальством, то здесь не лишним будет напомнить читателю, что комдив и заслуженный орденоносец арестовывался дважды и находился под следствием также дважды. Первый раз его мучения длились два года – с февраля 1938 по февраль 1940 года. Оправданный судом, после непродолжительного лечения, он получил должность преподавателя Военной академии имени М.В. Фрунзе, но через восемь месяцев снова подвергся аресту. Новое следствие заняло почти год и было ускорено ввиду начавшейся войны. Поэтому не стоит, видимо, сильно удивляться поведению Покуса и спешить бросать упреки в его адрес. И еще одна деталь – тихому и ветхому старичку Покусу к тому времени не исполнилось и пятидесяти лет (он родился в 1894 году).

Мы упоминали, как Лев Разгон очень тепло отзывается еще об одном военачальнике в неволе – комдиве И.А. Онуфриеве, подчеркивая его мужественное спокойствие и доброту. Приведем один фрагмент из повести:.

«В апреле тридцать восьмого года меня из «собачника» внутренней тюрьмы на Лубянке привезли в Бутырки. После обычных процедур приемки арестованного и обыска меня повели по тюремным проспектам, улицам и переулкам, остановились перед камерой с номером «29» и открыли дверь. После светлого коридора ничего не было видно в сумраке открывшейся двери. Меня слегка толкнули в спину, и я очутился в большой камере, наполненной обросшими, странно одетыми людьми. Из них выделился высоченный человек с бритой головой, одетый в сносившиеся галифе и выгоревшую гимнастерку. Он взял меня за руку, отвел в глубину камеры и посадил на край нар.

– Я староста камеры, комдив Онуфриев, – сказал он. – Вы с воли или из другой камеры?

– С воли.

– Ну, посидите несколько минут молча, придите в себя. Теперь уже все позади, вам почти ничего больше не угрожает. Главное – теперь вы можете больше не бояться, что вас арестуют…

Онуфриев был мужественным и добрым человеком, полным достоинства.

Он много сделал, чтобы жители нашей камеры не оказались растерянными перед неведомым и наверняка страшным будущим. Он прямо из нашей камеры ушел на Военную коллегию и расстрел таким же бодрым и уверенным, каким встретил меня…»[217]

Справка: комдив Иван Андреевич Онуфриев накануне ареста занимал должность ответственного организатора Центрального Совета Осоавиахима СССР. В гражданскую войну он был дважды удостоен ордена Красного Знамени. Арестован был в начале августа 1937 года и в конце апреля следующего года предстал перед Военной коллегией Верховного суда СССР, которая определила ему высшую меру наказания.

Кроме названных выше С.Н. Богомягкова, Н.В. Лисовского, А.И. Тодорского, С.А. Пугачева, М.О. Степанова, А.И. Жильцова., М.Я. Апсе, И.А. Онуфриева, Я.З. Покуса, К.П. Ушакова, Н.Ф. Федорова, подобная им тяжкая участь (тюрьма – лагерь – ссылка) выпала достаточно большой группе высшего комначсостава Красной Армии. Многие из них, если не сказать большинство, так и остались там навечно, в мерзлой земле Колымы, Воркуты, Норильска, Тайшета. Интересующихся более подробно персоналиями в этом вопросе, отсылаем к «Мартирологу», составленному О.Ф. Сувенировым. Вместе с тем отметим, что некоторым узникам ГУЛАГа, пройдя все его круги ада все-таки удалось выжить и получить свободу после смерти Сталина. Из них мы перечислим здесь только тех, кто после освобождения проживал в Москве, имея до ареста воинское звание «комкор», «комдив» и им равное.

Коринженер Я.М. Фишман – начальник Военно-Химического управления РККА, 1887 года рождения. Арестован в Москве в июне 1937 года, осужден в мае 1940 года по ст.ст. 58–1 «б», 58–7, 58–11 УК РСФСР к 10 годам ИТЛ. В лагере работал по своей специальности химика. Представляют интерес строки из справки, составленной по делу Я.М. Фишмана в апреле 1940 года сотрудником Главной военной прокуратуры: «…1.7.37 года (через три недели после ареста. – Н.Ч.) подал заявление в НКВД, в котором просит «милости», чтобы ему дали возможность «искупить преступление перед Советской властью» – дали возможность реализовать свои открытия и изобретения в области военно-химического дела. Заявлению дали ход и он был зачислен в Особое техническое бюро[218]. По отбытию срока заключения в 1947 году был освобожден. В апреле 1949 года снова был подвергнут аресту и направлен в ссылку в Красноярский край. Реабилитирован в 1955 году. Умер в 1961 году в звании генерал-майора.

Корветврач Н.М. Никольский – начальник Ветеринарного управления РККА, 1883 года рождения. Арестован в Москве в конце сентября 1937 года. Осужден Военной коллегией в мае 1939 года по ст.ст. 58–7, 17–58–8, 58–11 УК РСФСР к 15 годам заключения в лагерь. Наказание отбывал от начала до конца в Воркутлаге, работая по своей специальности ветеринарного врача. Реабилитирован в июне 1955 года. Умер в 1970 году в возрасте 87 лет в звании «корветврач в отставке».

Корпусной комиссар Я.В. Волков – член Военного совета Тихоокеанского флота, 1898 года рождения. Арестован во Владивостоке в начале июля 1938 года. Осужден Военной коллегией в мае 1941 года по ст.ст. 58–1 «б». 17–58–8, 58–11 УК РСФСР к 10 годам ИТЛ. В лагере трудился сначала на общих работах, а в последние годы заключения – заведующим столовой. Реабилитирован в октябре 1954 года. Умер в 1963 году в звании «корпусной комиссар в отставке».

Корпусной комиссар Т.К. Говорухин – начальник политического управления Ленинградского военного округа, 1896 года рождения. Арестован в сентябре 1938 года в Ленинграде. Осужден Особым совещанием при НКВД СССР в декабре 1940 года по ст.ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР к 8 годам ИТЛ. Срок заключения отбыл полностью. В августе 1949 года по тому же делу был вторично арестован и постановлением ОСО в октябре 1949 года отправлен в ссылку в Красноярский край. Реабилитирован в марте 1955 года. Умер в 1966 году в звании «генерал-майор в отставке».

Корпусной комиссар С.И. Мрочковский – ответственный сотрудник Разведывательного управления РККА, 1885 года рождения. Является своего рода «рекордсменом» – следствие по его делу длилось девять лет. По приговору Военной коллегии получил 15 лет ИТЛ. Реабилитирован в июле 1953 года. Умер в 1967 году в звании «корпусной комиссар в отставке».

Комдив В.К. Васенцович – начальник штаба ОКДВА, 1898 года рождения. Арестован в 1938 году. Осужден Военной коллегией в июле 1941 года к 15 годам ИТЛ. Срок наказания отбыл полностью. Реабилитирован в 1956 году. Умер в ноябре 1961 года в звании «полковник в отставке».

Комдив Г.С. Иссерсон – начальник кафедры Академии Генерального штаба, 1898 года рождения. В заключении и ссылке пробыл в общей сложности 14 лет. Реабилитирован в 1955 году. Умер в 1976 году в звании «полковник в отставке».

Комдив Р.А. Якубов – начальник ВВС Средне-Азиатского военного округа 1898 года рождения. Арестован в январе 1938 года. Многие годы провел в заключении. Реабилитирован в 1955 году. Умер в 1957 году в звании «полковник в отставке».

Дивизионный комиссар И.П. Зыкунов – начальник политического управления авиации особого назначения (АОН), 1900 года рождения. Арестован в декабре 1937 года. Осужден Военной коллегией по ст.ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР на срок 15 лет заключения в ИТЛ, по отбытии которого направлен на поселение.

Дивизионный комиссар П.И. Колосов (Заика) – начальник отдела Разведывательного управления РККА. 1898 года рождения. Уволен из рядов армии в декабре 1938 года. Арестован в Москве в январе 1939 года. Осужден Военной коллегией к 15 годам ИТЛ. Срок наказания отбыл полностью. Реабилитирован в 1955 году. Умер в 1978 году в звании «генерал-майор в отставке».

Дивизионный комиссар И.И. Кропачев – начальник политического управления ОКДВА. 1892 года рождения. Арестован в апреле 1938 года в Хабаровске. Осужден Военной коллегией в июле 1941 года к 10 годам ИТЛ. Срок отбыл полностью. Реабилитирован.

Дивизионный комиссар И.Н. Нестеренко – начальник политического отдела 2 й Белорусской стрелковой дивизии, 1901 года рождения. Уволен из РККА в феврале 1938 года. В том же месяце был арестован. Осужден военным трибуналом Белорусского военного округа в декабре 1939 года. До ноября 1947 года находился в заключении. Реабилитирован в 1956 году. Умер в 1981 году в звании «дивизионный комиссар в отставке».

Дивизионный комиссар М.Л. Славин – помощник начальника Военной академии химической защиты по политической части, 1899 года рождения. Уволен из РККА в декабре 1938 года. Осужден Военной коллегией в мае 1939 года к 20 годам ИТЛ. Реабилитирован в 1955 году. Умер в 1977 году в звании «дивизионный комиссар в отставке».

Дивизионный комиссар С.С. Стельмашко – военный комиссар 57-го стрелкового корпуса. 1901 года рождения. Осужден к длительному сроку заключения в ИТЛ. Реабилитирован. Умер в 1956 году в звании «дивизионный комиссар в отставке».









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх