Среди многих замечательных творений русского изобразительного искусства есть такие, в которых как в зеркале нашли свое отражение целые эпохи. Вот, к примеру, рублевская «Троица». За ней — четыре с половиной столетия напряженной религиозной деятельности: время осмысления христианства, время постижения чужих догм и следования чужим канонам. Сколько поколений иконописцев написали свои иконы по византийским образцам, прежде чем развилось собственное духовное зрение, собственное видение и постижение Бога! И только после этого, повинуясь удивительной волшебной кисти, появились эти три прекрасных печальных ангела, такие непохожие на всех, что являлись прежде, и такие близкие нашему сердцу. Глядя на них, в какой-то момент понимаешь: возник не просто национальный иконописный стиль, произошло нечто большее — вместе с «Троицей» пришло собственное богопонимание, родилось русское православие… …Пропускаем несколько веков и вот, новое эпохальное полотно: «Последний день Помпеи» Брюллова. За ним — тринадцать десятилетий ученичества русского общества, тринадцать десятилетий приобщения его к западной премудрости и западному искусству. За ним — петровские реформы и елизаветинская Академия художеств.

За ним — несколько поколений живописцев, взращенных на иноземных идеалах, иноземных понятиях прекрасного, иноземных образцах. В этой картине нет ничего «нашего», ничего подлинно русского, но в этом и состоит ее непроходящее значение — она как аттестат на зрелость нашего искусства, тот шедевр, который дает право на звание мастера. Только после нее мог появиться Федотов и передвижники, только после этого громкого европейского признания могло родиться подлинно самобытное русское искусство… …И вот уже другая картина — репинский «Крестный ход». По пыльному унылому большаку бредет с религиозными песнями, руганью, божбой, спесью, пьяными выкриками и искренним умилением толпа народа. Сколько лиц, сколько образов, сколько настроений… Глядя на эту толпу, словно представляешь себе лапотную огромную многоликую Россию, поднятую и растревоженную реформой шестьдесят первого года. Вот она сдвинулась, тронулась и потекла вперед широким мутным потоком.

Страшно за нее и все-таки радостно! Куда-то приведет ее эта дорога?.. …А время ускоряет свой ход — всего двадцать лет — и полная смена декораций. Мы переворачиваем страницу художественной летописи и видим на ней нового властителя дум — врубелевского «Демона»: юный атлет с головой мыслителя восседает на горной вершине. Руки его судорожно сжаты, печальные скорбные глаза полны слез …За ним целое поколение, которое изговорилось, исфилософствовалось, исписалось, изверилось до истощения, до изнеможения, до полной душевной апатии. У этого поколения нет кумиров, оно разбито на мелкие враждующие группы, оно не видит ничего достойного в прошлом и с затаенным страхом всматривается в будущее… А что же там? …Еще одно полотно — «1918 год в Петрограде» Петрова-Водкина. На нем юная мать с тонкими как у мадонны чертами прижимает к груди ребенка. За ней — настороженный, темный, охваченный тревогой город.

Стены домов клонятся в сторону, словно мир перекосился. Точка равновесия только в этой хрупкой женщине и ее ребенке… И снова на нас смотрит просветленное, сосредоточенное в себе, словно списанное с иконы лицо…

Такое ощущение, как будто сделав огромный круг, наше духовное Я опять прикоснулось к тому же, отчего когдато ушло…

Особенное отношение к иконе — ее глубокое почитание и молитвенное благоговение перед ней — важнейшая особенность православия На Руси иконы сопровождали человека в течение всей его жизни, начиная с рождения и кончая смертью Они находились в избах, палатах, церквах, в маленьких молельнях на дорогах и на полях сражений На них смотрели как на симвої божества таинственным образом с ним связанный, как на окно в Горний мир, через которое надмирная святость являет себя земному существу Иконопись считалась самым совершенным из искусств, а мастера-иконописцы были окружены огромным уважением современников Однако имена их по существующей тогда традиции очень редко попадали на страницы летописи Лишь немногие, самые великие, удостоились такого упоминания Среди них имя Андрея Рублева, инока Спасо-Андроникова монастыря, всегда было окружено особым почетом уже при его жизни, в первой трети XV века, иконы его кисти почитали за честь иметь самые славные русские обители, а в следующем столетии они официально были признаны образцом для всех иконописцев Не забывали о Рублеве и позже, хотя долгое время слава его поддерживалась почти исключительно легендами и преданиями Только в XX веке, когда старинные иконы были освобождены из-под слоя подновлений позднейших богомазов и открылись в своем первозданном виде, замечательный талант Рублева не мог больше вызывать никаких сомнений Известность его вскоре переросла национальную, распространилась по Европе, а потом и по всему миру Теперь о творчестве Рублева написаны сотни восторженных книг и тысячи статей, хотя его личность во многом остается для нас неизвестной К сожалению, средневековые авторы сохранили об этом удивительном мастере лишь отрывочные сведения Исследователи буквально по крупицам собирали их по разным источникам, точно так же как реставраторы по миллиметрам восстанавливали его работы, но и сейчас в жизнеописании Рублева больше досадных пробелов, чем заполненных страниц.

Так, например, не найдено никаких записей о детстве Рублева, потому что их, скорее всего, никогда и не существовало Даже в преданиях нет упоминаний о том, где, в каком году и в какой среде он родился Навсегда останется скрыто от нас имя, данное ему при рождении, ибо Андрей — его второе, монашеское, имя Принято считать, что Рублев родился около 1360 г, но, вообще говоря, эта дата достаточно условна Известно, что в конце 90-х гг XIV века он работал в артели знаменитого византийского иконописца Феофана Грека, которая тогда трудилась в Москве над росписью церкви Рождества Богоматери и Архангельского собора Приблизительно тогда же он принял постриг Переход в монашество, вероятно, оказал большое влияние на его мироощущение и его искусство Иосиф Волоцкий писал позже о Рублеве, что он «через великое тщание о постничестве и иноческой жизни научился возносить свой ум и мысли к невещественному»

Впервые летопись упоминает Рублева в 1405 г, когда он был уже чернецом и знаменитым мастером и вместе с Феофаном Греком расписывал великокняжескую придворную церковь Благовещения в Москве Эта церковь сгорела в 1415 г Не сохранилась и та, которая была возведена на ее месте в 1416 г Однако археологические раскопки в подклети современного Благовещенского собора позволили обнаружить белокаменный блок, на котором под слоем загрязнений была открыта голова апостола, несомненно, созданная кистью Рублева. Это, увы, все, что осталось от первоначальной благовещенской росписи.

Многие исследователи кроме того считают, что семь икон современного благовещенского иконостаса («Благовещение», «Рождество Христово», «Сретение», «Крещение», «Воскрешение Лазаря», «Вход в Иерусалим» и «Преображение») также принадлежат Рублеву. По крайней мере, они написаны в той просветленной, одновременно праздничной и печальной манере, которая отличала его стиль. Особенно замечательно в этой серии «Преображение». Здесь изображено одно из центральных евангелических событий: однажды Спаситель со своими учениками удалился на гору Фаворскую, и там апостолам дано было увидеть чудо — тело учителя неожиданно просветлело перед их взором.

Об этом чудесном свете, о смысле его, а главное — о происхождении много спорили христианские теологи. Иконописцы также по-разному изображали его. Многие художники в своих иконах «Преображения» выражали в основном ту мысль, что человеческому взору трудно, почти невозможно вынести этот неизреченный свет. Так в конце XIV века для Преображенского собора в Переяславле-Залесском была написана большая икона, приписываемая кисти Феофана Грека. Холодные лучи неземного света пронизывают ее сверху донизу. Свет, просиявший в Христе, потоком низвергается на апостолов. Главная мысль произведения: драма встречи двух миров. Лишь на единое мгновение открывается человеческому взгляду иной, нездешний свет — и человек потрясен и едва выдерживает такое предстояние. В этой иконе, по-видимому, отражен традиционный взгляд на чудо Преображения. Совсем иначе трактуется эта тема у Рублева: его икона изнутри сияет легким и ровным светом. Мы не видим лучей, от которых укрылись апостолы. Они созерцают свет внутри себя. Он разлит во всем творении, просвещает тихо и почти невидимо. Лица людей обращены не на внешнее, они сосредоточены, в движениях людей больше задумчивости, нежели выражения пронзительного и потрясающего мгновения. Таинственный свет повсюду, но к нему нужно «восходить», готовиться к его приятию, и лишь тогда человек, насколько это для него возможно, им освещается. Так неожиданно выражено Рублевым приобщение человека к высшему бытию.

По окончании работ в Благовещенской церкви имя Рублева на два года исчезает из летописей. Больших художественных работ в это время не велось, и, видимо, Андрей жил в своем монастыре. Но уже под 1408 г. находим новое известие о нем: великий князь Василий Дмитриевич (сын Донского) распорядился обновить живопись в Успенском соборе во Владимире и написать заново погибшие фрески Страшного суда. Княжеский заказ выполняли два знаменитых иконописца — Даниил Черный и Андрей Рублев. Следующее известие о Рублеве встречается только под 1422 г. и относится к росписи собора в Троицком монастыре под Москвой. Можно только предполагать, где еще в Продолжение этих 14 лет трудился Андрей. Следы его пребывания между прочим находят в Звенигороде. Уже в XX веке в дровяном сарае Саввино-Сторожевского монастыря среди разной рухляди были обнаружены три совершенно потемневшие от времени доски. После реставрации под слоем старой краски открылись три великолепные иконы: «Спас», «Архангел Михаил» и «Апостол Павел». По единодушному мнению специалистов, автором этих произведений мог быть только Рублев.

Более всего известно нам о работе Рублева в знаменитой Троице-Сергиевой обители, куда его пригласил троицкий игумен Никон. Именно тогда Андрей написал свое самое великое, проникновенное и таинственное произведение — знаменитую «Троицу» — главную храмовую икону для монастырского собора и одно из самых совершенных произведений древнерусской живописи. По свидетельству «Сказания о святых иконописцах», Никон просил Рублева «образ написати пресвятые Троицы в похвалу отцу своему святому Сергию». Сюжет «Троицы» относится к ветхозаветному преданию. В книге «Бытия» рассказывается, как к старцу Аврааму явились трое прекрасных юношей и как он вместе со своей супругой Сарой угощал их под сенью дуба, втайне догадываясь, что в них воплотился Бог. Уже в древности было много толкований этого многозначительного события. Среди христиан позже утвердилась мысль, что в образе трех ангелов миру была явлена тайна троического божественного единства, то есть трех ипостасей единого Бога. Христианские художники, обращаясь к этому сюжету, писали обычно трех мужей в одеждах путников с посохами вблизи шатра гостеприимного старца. Неподалеку от них показывали жену, которая месит муку, чтобы испечь хлебы, слугуотрока, закалывающего тельца, и хозяина, подающего к столу угощение. В таком исполнении икона служила как бы иллюстрацией к описанному в Библии событию.

Рублев отчасти устранил, отчасти сократил до малых размеров всю земную обстановку события. В его иконе, созданной для длительного созерцания, нет ни движения, ни действия; ее сюжет очень прост: в полном молчании восседают за столом три ангела; лица их задумчивы, серьезны и исполнены глубокой внутренней скорби. Перед ними чаша с головой жертвенного тельца, предвосхищающего новозаветного агнца, то есть душу Христа. Мысль о единосущности Божественных ипостасей воплощается многими способами, и прежде всего через композицию: три ангела как бы собраны в треугольник, треугольник вписан в восьмигранник — символ вечности, и все объединено в круге, подчеркивающем единство. Очерки наклоненных друг к другу ангельских фигур округлены. Их крылья соприкасаются легким волнообразным движением, как бы перетекают одно в другое. Взоры ангелов устремлены друг на друга и представляют взаимное обращение и постоянное общение ипостасей. Они не только находятся в общении, но по единству Божественной природы взаимно проникают друг в друга и в мысли, и в воле, и в действии. Божественная сущность гостей Авраама не подчеркивается ни чем внешним, она вся происходит из внутреннего и выражается через цвет, пластику и линию рисунка. Ангелы словно парят в воздухе, на их одеждах, как бы «писанных дымом», ложатся отблески небесной голубизны. Жизненная мудрость не отягощает их, а как бы возвышает над миром. Этому же вторят надмирное сияние красок, просвечивающих одна через другую, а также особая утонченность в рисунке ликов и РУК. Такой предстает перед нами «Троица» — одно из самых поразительных творений, когда-либо выходивших из-под кисти русского иконописца.

Последней работой Андрея считают роспись Спасского собора в Андрониковом монастыре. Но эти фрески до нас не дошли. Умер Андрей Рублев в январе 1430 г.

Предки Карла Брюллова были выходцами из северной Германии. Его прадед Георг Брюллов в 1773 г. переехал в Россию и стал работать лепщиком на петербургской фарфоровой мануфактуре. От него пошла русская ветвь этой фамилии. Отец будущего художника, Павел Иванович Брюллов, виртуозный мастер резьбы по дереву, отличный живописец серебром и золотом по стеклу, несколько лет преподавал в Петербургской Академии художеств. Здесь же в Петербурге в декабре 1799 г. у него родился третий сын, Карл. Мальчик рос болезненным и тщедушным. До семи лет он почти не вставал с постели. Отец, однако, был к нему так же требователен, как и к другим своим сыновьям.

Едва малыш научился держать в руках карандаш, ему стали подсовывать бумагу и заставляли срисовывать лошадок, а затем делать копии с гравюр. До тех пор, пока положенный урок не был выполнен, Карлу не давали завтракать. Брюллов признавался позже, что самое раннее его воспоминание состоит в том, что он рисует, рисует, рисует. Эта школа, пройденная под суровым надзором отца, была едва ли не главной в его жизни.

Отсюда шло его виртуозное владение техникой рисунка и отточенное художественное мастерство. В октябре 1809 г. десятилетний Карл без баллотировки, как сын академика, был принят в число учеников Академии художеств. Он пробыл здесь двенадцать лет — шесть в Воспитательном училище и шесть в собственно Академии. Учился он легко. Его работы всегда отличались удивительным совершенством. В протоколах Академии с 1812 по 1821 г. многократно отмечаются успехи Брюллова: то «отдавали в оригиналы» его рисунки, чтобы с них делали копии вновь поступающие, то награждали за успехи очередной медалью (например, в 1819 г. он получил золотую медаль за композицию «Улисс и Навзикая»).

Преподавание в Академии велось в строгом соответствии с господствовавшим тогда в России классическим направлением. Взращенный идеями французских просветителей, этот возвышенный стиль победно шествовал по всему континенту, завоевывая себе во всех странах Европы все новых сторонников.

Художники-классики стремились следовать во всем за гениальными мастерами античности, подражая их замыслам, чистоте рисунка, выразительности лиц и изяществу формы. Сами сюжеты для картин брались в основном из греческой мифологии и античной истории. И даже если русские художники обращались к национальным сюжетам, то писали их на античный манер. Кто бы ни изображался в их картинах: Дмитрий Донской, Марфа Посадница или Мстислав Удалой — в них, несмотря на русские костюмы, узнавались те же римляне и греки. В картинах непременно прославлялись возвышенные, недюжинные натуры, подчеркивались героизм и гражданские добродетели.

Брюллов впитал классические представления, что называется «с молоком матери», он всю жизнь разделял их и никогда открыто не порывал с ними.

Однако к чисто классическим образцам относится, наверно, только одна из его ранних картин — «Гений искусства» (1817). Она изображает прекрасного и величественного юношу, который восседает, опершись на лиру. Здесь все — пропорции тела и лица, характер подсветки, устойчивость форм, четкость контуров — выполнено в полном соответствии с канонами классицизма. Реальное везде вытеснено идеальным, частное подчинено общему, сиюминутное — вечному. Столь цельного классического образца Брюллов больше не создал никогда. В его поздних ученических работах уже явственно прорываются реальная жизнь и живые наблюдения.

В 1819 г., выполняя конкурсное задание, Брюллов написал «Нарцисса» — первую работу, с которой началась его известность за стенами Академии. Эта картина поражала профессоров совета искренностью взгляда и жеста, мягкой женственностью форм влюбленного в себя юноши. Но вместе с тем она смущала множеством незначительных отступлений от классического канона.

Правда, тело Нарцисса было идеально прекрасным и напоминало античную статую. Рисунок был четким и ясным. Однако пейзаж был не условным — Брюллов написал кусочек Строгановского сада — то место, где он впервые «увидел» свою будущую картину. Он настолько увлекся изображением природы, что даже показал тень, падающую на тело юноши. Теперь такими вещами, конечно, никого не удивишь (и глядя сегодня на «Нарцисса», даже трудно понять, почему эта ученическая работа вызвала к себе такой интерес), но в 1819 г. картина Брюллова породила многочисленные толки, отклики и некоторый ажиотаж на выставке. Об авторе заговорили как о восходящем даровании. Юный художник получил за нее золотую медаль Академии.

Золотая медаль при выпуске из Академии давала право на заграничную командировку с пенсионом, но из-за революции в Неаполе и Пьемонте отъезд выпускников задержали. А потом Карл рассорился с президентом Академии Олениным и был лишен пенсиона. Однако за границу Брюллов все-таки поехал. Деньги ему выделило недавно образованное русскими меценатами Общество поощрения художников. Вместе с Карлом отправился его брат Александр.

В 1822 г. братья Брюлловы побывали в Дрездене, Мюнхене, затем отправились в Италию. Венеция, Падуя, Виченца, Верона, Мантуя, Болонья, Флоренция — все эти города, изобиловавшие великолепными памятниками искусства, настолько поразили Карла, что в течение девяти месяцев он даже не притрагивался к краскам — впечатления были слишком сильны для того, чтобы работать. Целые дни он проводил в музеях у картин великих мастеров. За кисть он взялся только добравшись до Рима, но и здесь работал осторожно, с оглядкой. «В Риме стыдишься произвести что-нибудь обыкновенное», — признавался Брюллов в одном из писем домашним. Особенно восхищал и бесконечно поражал его Рафаэль. В 1824 г. Карл решился копировать его «Афинскую школу» — грандиозное полотно, в котором более сорока героев. Он занимался этим нелегким делом четыре года (с 1824 по 1828). Его успех поразил всех. Даже итальянцы говорили, что Рафаэль еще никогда не имел таких блестящих повторений. Для самого Брюллова эта работа стала как бы последним этапом его ученичества, благодаря ей он постиг секреты техники одного из величайших мастеров в истории живописи. Позже он признавался, что никогда не осмелился бы взяться за свою «Помпею», если бы не прошел «Школу» Рафаэля.

Впрочем, «Школа» занимала только часть его времени. В Италии Брюллов нашел ту творческую среду, в которой окончательно развернулся и обрел полную мощь его талант. За двенадцать лет жизни в этой стране он создал огромное количество первоклассных произведений, так что можно только поражаться его кипучей энергии и невероятной работоспособности. Он пишет огромное количество акварелей, жанровых картинок, портретов. Его наброскам, зарисовкам и этюдам вообще нет числа. И во всех — цепко схвачена и запечатлена его любимая Италия. Радость творчества не покидала его ни на минуту. С утра Брюллов либо отправлялся в музей, либо бродил по городу с альбомом в руках, либо напряженно трудился в своей мастерской. Он работал быстро, вдохновенно, часто сразу над несколькими картинами или портретами. Великолепные произведения одно за другим выходили из-под его кисти.

В коротком очерке, конечно, нет возможности рассказать о каждом из них.

Упомянем только о самых известных.

Первой в подлинном смысле самостоятельной работой Брюллова стала небольшая картина «Итальянское утро» (1823). На ней юная девушка умывается перед струей фонтана. Все здесь полно очарования и молодости, все говорит о счастье бытия: легкий, еще не насыщенный зноем воздух, зелень сада, едва стряхнувшая с себя ночную темноту, по-утреннему прохладный камень фонтана, свежесть воды, серебристой струей сбегающей по желобку, молодая женщина с обнаженной грудью, склонившаяся над водой… Эта картина, присланная в Россию, имела необыкновенный успех у современников о чем говорит великое множество сделанных с нее копий. Общество поощрения подарило «Утро» императрице Александре Федоровне. Императору Николаю I она тоже очень понравилась, и он пожелал иметь в пару к ней еще одну картину в том же роде. Брюллов, которому сообщили о пожелании государя, сначала задумал сделать композицию «Вечер» — молодая женщина, подошедшая с лампадой к окну, посылает последний привет своему возлюбленному. Однако начав работу, он отказался от этого замысла, который и в самом деле был слишком односложным. Между тем Брюллову хотелось не просто показать свою героиню в разное время суток, но связать с представлением о времени дня этапы человеческой жизни. И вот однажды он привел к себе в мастерскую модель, какой у него еще не было: невысокую плотную женщину, далеко не классических пропорций, уже пережившую свою юность, но с первого взгляда покоряющую зрелой красотой, ярким блеском широко поставленных глаз, брызжущей через край жизненной силой. У себя в саду в винограднике он поставил лестницу — женщина позировала ему, будто и впрямь, стоя на ней, собирает виноград. Так появилась одна из самых известных картин Брюллова «Полдень» (1827). От женщины, любующейся на этом полотне сочной гроздью, веет безудержной радостью. Полдневное солнце, пробившееся сквозь пышную листву, ласкает ее нежное лицо, вспыхивает в голубоватых белках искрометных глаз, в золоте серег, отсвечивает на полуобнаженной груди. Ее зрелая красота под стать налитой солнцем и соками земли кисти винограда. Зенит дня, зенит жизни природы — пора созревания плодов, зенит человеческой жизни — все представлено здесь и сливается в единой гармонии.

Подобной темы еще не знала русская живопись. Отступление от классических канонов настолько бросалось в глаза, что их уже невозможно было не замечать, Общество поощрения художников не замедлило указать на это.

Надо сказать, что отношения Брюллова с его покровителями становились год от года все напряженней. Меценатов раздражало, что их подопечный пишет одни «игрушки» и не хочет заняться «серьезными вещами» (Общество, например, настоятельно просило, чтобы он прислал картину с изображением святых патронов императора и императрицы: Александра Невского, Елизаветы и Марии). Но Брюллов к этому времени уже не нуждался в поддержке — он был достаточно известным, именитым художником и хорошо зарабатывал писанием портретов (за годы, прожитые в Италии, он написал около 120 портретов). В 1829 г. он вежливым, но сухим письмом отказался от положенного ему пенсиона и с этого времени мог считать себя свободным от любой опеки.

Не святые патроны августейшего семейства — совсем другие замыслы волновали в это время Брюллова. Хотя и не разделяя мнения Общества, что его картинки — «игрушки», он уже давно сознавал, что имеет силы написать нечто большее, и упорно искал сюжеты для больших монументальных картин.

Некоторые из них (например, «Олег, прибивающий щит к воротам Константинополя») были начаты, но тотчас же брошены. Главным произведением Брюллова стала картина не на русскую тему — его подсказала все та же, горячо любимая им Италия. Еще в 1827 г. он побывал в Неаполе, поднялся на Везувий и, конечно, осмотрел знаменитые Помпеи. Вид этого прекрасного города, уничтоженного в один день страшным извержением вулкана, ошеломил его. Тогда же в первый раз у него явилась мысль создать большое полотно, изображающее это трагическое событие. Брюллов сделал несколько эскизов. Уже в них определилось место действия и выбор момента. События разворачиваются близ усыпальницы Скавра и сына жрицы Цереры. Черный мрак навис над землей, будто наступил конец света. Кроваво-красное зарево окрашивает небосвод у горизонта. Тьму разрывают острые и длинные, как копья, молнии. Грохот подземных толчков, треск рушащихся зданий, крики, стоны, мольбы оглашают воздух. Вдруг посреди бегства над толпой раздается грозный, оглушительный удар грома. Несчастные останавливаются и, пораженные ужасом, смотрят на небо, как бы страшась, чтобы оно не обрушилось на их головы. Как в судный день, перед лицом смерти, обнажается суть человеческой души. Все наносное спадает с человека, и он предстает тем, чем является на самом деле. Этот краткий миг и был увековечен в картине Брюллова.

Он с головой уходит в изучение источников, которые помогли ему с возможной полнотой представить катастрофу, происшедшую в 79 г., обращается к материалам археологических раскопок. Некоторые фигуры он изобразит потом точно в тех позах, в каких были найдены в застывшей лаве скелеты жертв разгневанного Везувия: мать с дочерьми, упавшая с колесницы женщина, группа юных супругов. Почти все предметы быта, которые показаны на картине, были списаны Брюлловым с подлинных экспонатов в Неаполитанском музее.

Работа над полотном была долгой и упорной. Один за другим Брюллов делает около десятка эскизов: перестраивает композицию, заменяет одни группы другими, меняет их состав, варьирует позы, движения, жесты. От эскиза к эскизу замысел очищается от случайностей, шлифуется, набирает силу и выразительность. В 1830 г. художник начал работу на большом холсте — к концу года все фигуры, по его словам, уже «были поставлены на места и пропачканы в два тона». Он работал неистово, до изнеможения, так что порой его буквально на руках выносили из мастерской. Впрочем, он должен был несколько раз прерывать свой труд для выполнения срочных заказов, а также для поездок в художественные музеи Болоньи и Венеции, куда он отправлялся «на совет» к старым мастерам. Заразившись их мощью и колоритом, он вновь спешил в Рим, к картине, которая приковывала теперь к себе все его мысли. Наконец, к середине 1833 г. работа была почти закончена. Однако чего-то по-прежнему не хватало. Изо дня в день в течение двух недель Брюллов подолгу стоял перед мольбертом, почти не прикасаясь к холсту, и никак не мог понять, что же вызывает в нем смутное недовольство. «Наконец, мне показалось, — вспоми-, нал он, — что свет от молнии на мостовой был слишком слаб. Я осветилкамни около ног воина, и воин выскочил из картины. Тогда я осветил всю мостовую и увидел, что картина моя была кончена».

Современники, увидевшие «Последний день Помпеи» сразу после ее завершения, были ошеломлены ее смелым новаторством. Не порывая прямо с многими традициями классицизма, Брюллов отступает от них буквально на каждом шагу. Его желание перенести внимание с переднего плана в глубь полотна, стремление выразить событие через характеры, психологию людей, через многогранные оттенки чувства, старание выдержать естественное освещение, смелое разрушение локальности светотенью — все это принадлежало уже новой романтической школе. Глубоко романтична была и сама идея. Творение Брюллова заставляло зрителя не просто наслаждаться красотой, но и горячо сопереживать происходящему. Картина порождала трепет и неподдельный восторг. Итальянская публика, тонко чувствующая и понимающая прекрасное, немедленно оценила работу русского мастера. Трудно найти другое живописное произведение, которое бы сразу после своего появления произвело больший восторг и воодушевление, чем «Последний день Помпеи».

Триумф картины был просто потрясающим. Брюллов сразу сделался кумиром всей Италии. О его шедевре говорили во всех слоях общества. Ради того, чтобы взглянуть на него, специально приезжали в Рим. Итальянские академии изящных искусств одна за другой избирали Брюллова своим почетным членом и профессором, «увеличивая блеск своей славы», как говорилось в дипломах. Впервые гордые своим великим искусством итальянские художники прямо преклонялись перед иноземным мастером и подражали ему. Города устраивали Брюллову торжественные приемы, толпа носила его по улицам на руках с музыкой, цветами и факелами. В театрах его встречали рукоплесканиями. Народ толпился, чтобы его увидеть… Слава Брюллова, опережая его картину и его самого, распространилась по всей Европе, а затем ворвалась в Россию. Выставленная в 1834 г. в Петербурге картина произвела неслыханный фурор: в залы Академии хлынули толпы народа, все газеты и журналы были полны отзывами о «Помпее», а Академия признала ее лучшим созданием текущего века. Конечно, это было преувеличение — в последующие десятилетия восторженное отношение к картине сменилось более скептическим, но все же она по сей день считается одним из самых ярких явлений художественной культуры XIX века. Но зато эта оценка оказалась верна по отношению к самому Брюллову — в последующие годы ему не удалось создать ничего значительнее «Помпеи».

После окончания титанического труда Брюллов чувствовал себя больным и опустошенным. Он брался то за одну работу, то за другую. Но все выходило слабо, безжизненно — в его творчестве наступил спад. И как раз в этот момент, когда Брюллов был на перепутье, ему предложили принять участие в научной экспедиции на Ионические острова и в Малую Азию. В течение весны и лета 1835 г. он посетил Афины и Константинополь. Греция высекла из его таланта новую искру. Возвратилась прежняя кипучая энергия. С удивительной быстротой Брюллов пишет великолепные акварели. Пейзажи, написанные во время путешествия, — лучшее, что он создал в этом жанре. Осенью 1835 г. путешествие закончилось в Одессе. После многолетнего отсутствия Карл вернулся на родину. Здесь его приветствовали как национального героя, утвердившего мировую роль русской живописи, как художника, в котором видели будущий расцвет национального искусства. В Москве его встретили празднествами, балами, банкетами и долго не хотели отпускать. Наконец он добрался до северной столицы и с головой окунулся в русскую жизнь. Как художник он давно мечтал сделать ее предметом своего творчества. Однако это оказалось не простым делом — художественная манера Брюллова, так прекрасно реализовавшая себя в Италии, на родной национальной почве оказалась далеко не всеобъемлющей.

Поселившись в Петербурге, Брюллов отчасти по заказу Николая I, отчасти по велению сердца взялся за большую картину «Осада Пскова», в которой хотел изобразить славные события 1581–1582 гг. Работа над картиной продолжалась семь лет до 1843 г. Брюллов отдал ей больше времени и сил, чем своей знаменитой «Помпее», и тем не менее огромный добросовестный труд закончился горчайшей неудачей. В его жизни не было работы более мучительной и надсадной, и ни одна картина не принесла ему так много огорчений и так мало радости. Увы, создать произведение на национальную тему, более значительное, чем «Последний день Помпеи», Брюллову не удалось. После этой неудачи он больше не обращался к историческим темам — ему пришлось с горечью признать, что вершина его творческого пути уже позади.

Лучшее, что он создал в этот последний период своей жизни, были портреты.

Многие из них, как, например, портреты Кукольника (1836), Жуковского (1838), Крылова (1839), графини Самойловой (1839), Струговщикова (1840), артистки Петровой (1841) и другие, составили настоящую эпоху в истории русского портрета.

Личная жизнь Брюллова не сложилась. Его многолетняя связь с графиней Самойловой так и не закончилась браком. В 1839 г. он женился на юной очаровательной Эмилии Тимм. Но вскоре ему стала известна мрачная трагедия, которую таила в душе эта юная и поэтичная девушка: ее отец, рижский бургомистр, не смог совладать с противоестественной страстью к дочери.

Притязания отца не прекратились и после брачной церемонии. Брюллову открылась горькая истина, что отец, соглашаясь на брак дочери, хотел лишь одного: чтобы дочь, числясь замужней женщиной, получала от мужа содержание, но жила при этом по-прежнему в отцовском доме. Играть такую незавидную роль Брюллов не пожелал и через два месяца после свадьбы развелся с женой.

Брюллов окончательно отказывается от завершения работы над «Осадой Пскова», и после этого его энергия постепенно угасает. Он почти не пишет портретов. Самые крупные произведения последних лет связаны с росписью петербургских соборов: Исаакиевского и Казанского. Работая в 1847 г. под куполом Исаакия, Брюллов подхватил жестокую простуду, давшую тяжелое осложнение на сердце. Семь месяцев он провел прикованным к постели. Облегчение наступило только в апреле 1848 г. Едва встав на ноги, Брюллов взглянул в зеркало и с трудом узнал свое лицо. Изменения, вызванные болезнью, поразили его. Он взял мольберт и тут же за два часа сделал свой автопортрет. Так появилось одно из самых ярких и сильных его полотен. В некотором смысле перед нами — не просто портрет художника, писанный им самим, а образ целого уходящего поколения, к которому он принадлежал. Здесь все: высокое напряжение внутренних сил и безграничная усталость, возвышенное благородство и горечь разочарования, сила духа и смирение. Это произведение стало последним ярким аккордом в творческой биографии художника.

В апреле 1849 г. Брюллов для поправки здоровья отправился за границу.

Он побывал в Германии, Бельгии, Англии, Португалии, Испании, провел год на острове Мадейра и наконец поселился в милой его сердцу Италии. Здесь он и умер в апреле 1852 г.

Илья Ефимович Репин родился в июле 1844 г. в семье военного поселянина в глухом провинциальном городке Чугуєве, близ Харькова. Позже художник вспоминал о своем нелегком детстве: «У нас было бедно и скучно, и мне часто хотелось есть. Очень вкусен был черный хлеб с крупной солью, но и его давали понемногу». Мать мальчика подрабатывала, расписывая красками пасхальные яйца — «писанки». Илья помогал ей в этом. Работа требовала труда, упорства и таланта. В этом ремесле Репин получил первые уроки живописи. Позже он учился в школе топографов в Чугуєве, а потом поступил в мастерскую иконописца Бунакова. Здесь он приобрел серьезные навыки в обращении с кистью и красками. С пятнадцати лет Репин принимал участие в росписи сельских церквей и славился как очень хороший мастер. Однако он мечтал о большем. Скопив на заказах 100 рублей, молодой иконописец в 1863 г. отправился в Петербург, поступил в подготовительную рисовальную школу при Академии художеств, а в январе 1864 г. уже стал слушателем самой Академии.

Это была уже совсем не та Академия, в которой полвека назад учился Брюллов. В начале 60-х гг. жизнь русская проснулась от долгой нравственной и умственной спячки. Во всех сферах и на всех поприщах искали новых путей. Молодость и игра свежей русской мысли царила везде, весело, бодро шла вперед и ломала без сожаления все, что находила устаревшим и ненужным. Не могла эта могучая волна не захлестнуть и русское искусство и Академию художеств. Хотя Академия всегда стояла особняком, своей русской жизни не ведала и не признавала, а питалась, по словам Репина, только римскими художественными консервами, однако почва в Академии была уже достаточно подготовлена для этой освежающей волны. Прежде она представляла собой замкнутый пансион, куда поступали десятилетние дети ближайших к академии чиновников и где воспитывались по всем правилам псевдоклассического искусства, совершенно оторванного от реальной русской жизни. Теперь же в Академию потянулись со всех концов России юноши разных сословий и возрастов. Им были чужды вечные римские идеалы, они любили родную жизнь и близкие сердцу образы.

В конце концов между ними и Академией не мог не произойти разрыв.

В ноябре 1863 г. тринадцать академистов во главе с Крамским задумали просить у совета Академии разрешения на выполнение конкурсной программы на Большую золотую медаль по собственным сюжетам. Совет счел эту просьбу неслыханной дерзостью и единогласно отказал. Тогда все товарищи Крамского вышли из Академии. Благодаря поддержке, оказанной им Третьяковым, они не только не потерялись, но и смогли утвердить свой взгляд на искусство. Сняв большую квартиру, они образовали свою художественную артель. Работы артельщиков по своей добросовестности и художественности имели большой успех у заказчиков. В это время в Москве по инициативе Мясоедова было образовано Товарищество передвижных и художественных выставок, к которому примкнули многие выдающиеся петербургские художники и члены артели Крамского в первую очередь.

Как вспоминал впоследствии сам Репин, основополагающее влияние на формирование его художественного мировоззрения оказали не профессора Академии, а именно художники-передвижники и их лидер Крамской, с которым Репин близко сошелся вскоре после своего приезда в Петербург. Под влиянием Крамского Репин начал работу над своей первой монументальной картиной «Бурлаки». Сюжет возник во время прогулки под Петербургом летом 1868 г. На Неве в воскресный день внимание Репина остановили две совершенно различные группы: одна из них — пестрый нарядный «цветник» гулявших барышень и кавалеров, и рядом с ней другая — черные от пота и грязи, оборванные бурлаки, которые тянули баржу. Этот контраст прежде всего поразил художника. Сначала он хотел изобразить на картине оба плана Но постепенно замысел оттачивался, все лишнее исчезло с полотна — остались одни бурлаки и их тяжелый непосильный труд Желая глубже изучить жизнь своих героев, Репин совершил две поездки на Волгу и сделал там множество этюдов. Он наблюдал типы, образ жизни бурлаков, их труд В результате трехлетней упорной работы, после многочисленных переделок и исправлений появилась картина «Бурлаки на Волге» (1873), впервые прославившая имя Репина. Зрелое мастерство художника проявилось здесь уже во всей своей мощи, а реализм его кисти казался современникам просто поразительным четкий и уверенный рисунок, линии согнутых спин, согнутых в коленях ног, вдавленные в песок ступни бурлаков — все это потрясающе передавало надсадное усилие, напряженность и размеренность их движений Впечатление тяжести и жары еще больше усиливал красновато-желтый колорит картины Это полотно стало настоящим событием в художественной жизни России, своего рода манифестом нового поколения художников О нем не переставали писать и говорить даже через много лет после ее появления.

Так начался стремительный расцвет на редкость многогранного репинского таланта. Следующие тридцать лет он работает с поистине титаническим напряжением — одно за другим из-под его кисти выходят десятки первоклассных полотен, каждое из которых вызывает бурные дискуссии. Печатью гения отмечены даже те картины, которые он пишет на заданную тему, как слушатель Академии. Например, в ту пору, когда Репин увлеченно работал над «Бурлаками», подошел срок окончания Академии, и он должен был делать картину на соискание премии — первой золотой медали, что давало ему право на шестилетнюю заграничную поездку на казенный счет Тема была библейская — «Воскрешение дочери Иаира». Все это в ту минуту, когда душу волновали волжские впечатления, казалось Репину настолько скучным и казенным, что он даже всерьез подумывал отказаться от задания и бросить Академию Сюжет долго не давался ему, до тех пор, пока он не вспомнил ощущение, охватившее его после смерти любимой маленькой сестры Усти. Тогда тема вдруг захватила Репина, он горячо взялся за работу и за несколько месяцев создал очень яркое и одухотворенное полотно При том, что в ней соблюдались все классические каноны, которых требовала Академия, в картине было сделано множество поразительных находок, например, свет трехсвечника, который вырывает из сумрака комнаты только главное — лицо мертвой девушки, и скорбная фигура Христа, выразительное лицо старика Иаира (в глазах его и лице целая буря чувств боль, страдание, вопрос и надежда), борьба синеватого сумрака утра, проникающего в окно, с вечерним освещением трехсвечника в изголовье С удивительной силой показана атмосфера трагической тишины, наступившей в ожидании чуда. Эта картина, равно восхищавшая профессоров-академиков и художников-передвижников, была признана лучшей из дипломных живописных работ за все время существования Академии, и Репин был удостоен за нее высшей награды — первой золотой медали.

Вскоре после окончания Академии, в феврале 1872 г. Репин женился на семнадцатилетней Вере Шевцовой. В 1873 г. вместе с женой и недавно родившейся дочерью Верой он отправился за границу — в Париж. В 1876 г. Репины вернулись на родину, около года прожили в Чугуєве, а в 1877 г. переехали в Москву.

Москва поначалу очень нравилась художнику своей патриархальностью и стариной. Многие картины, созданные в этот период, навеяны московской атмосферой. В 1878 г. Репин писал своему другу искусствоведу Стасову: «Я все езжу и хожу пешком по окрестностям Москвы. Какие места на Москве-реке!

Какие древности еще хранятся в монастырях…» После посещения Ново-Девичьего монастыря и знакомства с портретом царевны Софьи, старшей сестры Петра Первого, жившей тут в заключении, после осмотра ее кельи с окнами, затянутыми решетками, где она томилась многие годы, Репин загорелся желанием писать картину на историческую тему: «Царевна Софья в Ново-Девичьем монастыре». Он внимательно прочел исторические исследования об этом бурном времени, провел много времени в Оружейной палате, изучая предметы и обстановку XVII века. После этого началась работа над сюжетом Опальная царевна изображена в критический для нее момент. Уже десять лет она находится в неволе. В 1698 г. стрельцы подняли восстание в пользу бывшей правительницы, которое было подавлено ее братом с чудовищной жестокостью. Петр приказал казнить всех участников мятежа, 195 стрельцов повесить непосредственно у стен монастыря, а троих — прямо под окнами Софьи. В руки их были вложены челобитные с просьбой к царевне взять управление в свои руки. Сестра Петра представлена в ту минуту, когда перед ней открылась страшная истина: ненавистный брат окончательно взял над ней вверх, и нет больше надежды когда-нибудь вернуть власть и свободу Мастер психологического портрета, Репин писал Софью с трех разных женщин: одна позировала, когда он рисовал фигуру, у матери художника Серова он взял нужное ему выражение глаз — этот устремленный прямо перед собой напряженный взгляд, в котором так ярко выражена вся безнадежность положения царевны. Последней натурщицей была домашняя портниха. Ее лицо с красивым разрезом глаз, нахмуренными вразлет бровями, с выражением грубоватой решительности и жестокости увлекло Репина. Эти черты он и придал лицу царевны Софьи, еще усилив их-в глазах его Софьи мечутся искры бессильного бешенства, в разметавшихся волосах виден сумасшедший порыв, за плотно сжатыми губами точно застыл крик. Она вся кипит внутри, но податься ей некуда' Сколько страсти и сколько безнадежности в этой сильной женщине! Ее историческая роль сыграна, ее судьба решена — за окном видна голова повешенного стрельца — ее последнего сторонника От этого окна идет холодный, мертвеннотусклый свет. По словам Крамского (ему эта картина нравилась даже больше, чем «Бурлаки»), Софья походит здесь на запертую в железной клетке тигрицу.

В эти же годы Репин близко сошелся с Третьяковым, который хотел иметь в своей галерее изображения всех выдающихся деятелей эпохи. По его заказу Репин написал великолепные портреты Аксакова, Писемского, Мусоргского, Рубинштейна, Пирогова, Стрепетовой Особенно поразительны в этом ряду совершенно необыкновенные по своему внутреннему драматизму портреты Писемского и Мусоргского.

В 1882 г. Репин переехал в Петербург и в течение следующих нескольких лет написал свои главные шедевры, оказавшие огромное влияние на всю последующую историю русской живописи. Глядя на его произведения, на тщательность их отделки, на разнообразие затронутых им тем, трудно поверить, что все это мог написать один человек. Работал Репин всегда неистово, со страстью. Корней Чуковский, хорошо знавший Репина, когда тот был уже стариком, писал: «В течение многих лет я был завсегдатаем в мастерской Репина и могу засвидетельствовать, что он буквально замучивал себя работой до обморока, что каждая картина переписывалась им вся, без остатка, по десять-двенадцать раз, что во время создания той или иной композиции на него нередко нападало такое отчаяние, такое горькое неверие в свои силы, что он в один день уничтожал всю картину, создававшуюся в течение нескольких лет, и на следующий день снова принимался, по его выражению, «кочевряжиты» ее».

В 1883 г. был закончен «Крестный ход в Курской губернии». Современники видели в этой картине один из лучших образов пореформенной России. Не только тема, но и само ее исполнение — огромное количество людей из разных сословий со своими чаяниями, надеждами и предрассудками движутся по дороге — наводит на мысль о великой стране и ее историческом пути. Но эта идея не кажется чем-то отвлеченным, она органично исходит из прямого содержания картины. Предметом изображения, как это видно из названия, является праздничный крестный ход в каком-то большом селе. Среди множества персонажей, написанных художником, нет ни одного случайного. Они сгруппированы по определенному замыслу, что, однако, не мешает Репину дать совершенно естественное и правдивое изображение религиозной процессии, просто и убедительно построить толпу. И какая тщательность отделки!

На большой картине нет ни одного бездумно наложенного мазка. В огромном шествии отчетливо проработано каждое лицо, не только главных героев, но и дальних планов, причем каждый образ дан с глубокой психологической проработкой. И не только лица — но также руки, ноги и походка — все чрезвычайно выразительно. Каждый персонаж здесь живет своей жизнью и в то же время является органичной частью целого. Картина была сразу оценена современниками. Третьяков за большую сумму купил ее для своей галереи.

А Репин осваивал все новые и новые сюжеты. В 80-е гг., в разгар народнического движения, он написал несколько работ, посвященных революционерам. Самые сильные из них — «Арест пропагандиста» (1880–1892) и «Отказ от исповеди» (1885). Однако своего высочайшего творческого подъема Репин достиг в картине «Иван Грозный и сын его Иван» (1885). На ней изображен царь после того, как он уже нанес смертельную рану сыну, в ту минуту, когда к нему приходит осознание чудовищности и безвозвратности совершенного им преступления. Эта картина была задумана в 1882 г., вскоре после убийства народниками Александра II. Репин писал своего «Ивана» в величайшем душевном напряжении. «Я работал как завороженный, — вспоминал он позже. — Минутами мне становилось страшно. Я отворачивался от этой картины. Прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то звало меня к этой картине, и я опять работал над нею». Как и в случае с «Софьей», Репин писал Грозного с нескольких натурщиков: художника Мясоедова, композитора Бларамберга, с какого-то рабочего, случайно встреченного на рынке, и, наконец, с неизвестного старика. Власть его искусства достигает в этом полотне потрясающей силы. Особенно выразительна фигура Грозного: его безумные, как бы затянутые бельмом, уже ничего не видящие глаза, его напряженная рука, едва удерживающая тяжелеющее тело сына, волосы, вставшие дыбом от ужаса, — все это выписано с поистине шекспировской, гениальной мощью. С такой же силой написан царевич: его глаза стекленеют, в пальцах правой руки последнее трепетание жизни, левая рука беспомощно гнется под тяжестью слабеющего тела. Трагизм этой сцены производил на первых зрителей просто ошеломляющее впечатление, да и сейчас она никого не может оставить равнодушным.

Из картин следующих лет выделяется своей колоритностью полотно «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Еще в 1878 г., гостя в Абрамцеве, Репин услышал рассказ одного украинского историка о том, как турецкий султан писал к запорожским казакам и требовал от них покорности. Ответ запорожцев был смел, дерзок, полон остроумных непристойностей и издевок над султаном. Репин пришел в восторг от этого послания и сразу сделал карандашный эскиз. После этого он постоянно возвращался к этой теме, работая над картиной более десяти лет. Она была закончена только в 1891 г. Чтобы почувствовать аромат эпохи, Репин изучал историю Украины, народные украинские песни, два раза ездил на юг, чтобы ощутить дух той земли, образ которой он собирался создать. Он побывал в Киеве и Одессе, тщательно рассматривал в музеях исторические древности Украины. Несколько лет спустя он ездил на Кубань и искал там модели. Работал Репин, как всегда, с огромным воодушевлением. В 1880 г. он писал Стасову: «До сих пор не мог ответить Вам… а всему виноваты «Запорожцы», ну и народец же! Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму… еще задолго до Вашего письма я совершенно нечаянно отвернул холст и не утерпел, взялся за палитру и вот недели две с половиной без отдыха живу с ними, нельзя расстаться — веселый народ…

Чертовский народ!.. Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства! Во всю жизнь Запорожье осталось свободно, ничему не подчинилось…» В поисках верного художественного решения Репин, не жалея своих трудов, писал и переписывал картину вновь, менял отдельные фи- гуры и их размещение, изменял соотношение фона и переднего плана. В конце концов он сделал фигуру писаря центральной опорной точкой композиционного круга, по которому в два ряда разместил диктующих письмо запорожцев. В последнем варианте картины круг замыкается фигурой развалившегося на бочке казака с бритой головой, повернувшегося к зрителю спиной и затылком. Эта рельефная спина была последней находкой художника в позднем варианте картины. Ради нее он уничтожил прекрасно написанную фигуру смеющегося казака. Как признавался сам Репин, он два года не решался на эту жертву. Однако она оказалась необходимой. В результате передний и задний планы слились воедино, получилась законченная и удивительно целостная композиция, которая не распадается на отдельные куски, а воспринимается как яркое, красочное целое.

В пору работы над «Запорожцами» Репин пережил тяжелую душевную драму — в 1887 г. он развелся с женой. В том же году он вышел из Товарищества художественных передвижных выставок, с которым был тесно связан на "Ротяжении тридцати лет. Ему не нравилось, что передвижники замыкаются в себе, что почти не принимают новых членов, особенно молодых. «С тех пор как товарищество все более и более увлекается в бюрократизм, мне становится невыносима эта атмосфера. О товарищеских отношениях и помину нет: становится какой-то департамент чиновников», — писал он художнику Савицкому.

После всех этих потрясений Репин чувствовал себя усталым, здоровье его пошатнулось. Владевшее им многие годы страстное творческое напряжение стало постепенно ослабевать. В 1892 г. на деньги, полученные от продажи «Запорожцев», он приобрел благоустроенное имение Здравнево в Витебской губернии, на берегу Западной Двины. В 1894 г. он писал отсюда своей знакомой: «Я работаю мало: у меня все еще продолжается какое-то вакантное время. Я не могу ни на чем из моих затей остановиться серьезно — все кажется мелко, не стоит труда…». И действительно, все написанное им после «Запорожцев» явно уступало его былым шедеврам Как бы осознавая это, Репин искал новые сферы для своей деятельности. В 1894 г. он принял предложение Академии занять вакантное место профессора и с увлечением отдался новому делу. Живопись постепенно отступила в его повседневных занятиях на второй план. Последний взлет творческой энергии Репин пережил в самом начале XX века в несколько неожиданном для него качестве официального парадного художника.

В 1901 г. он получил официальный заказ от Министерства двора написать картину торжественного заседания Государственного совета по случаю предстоящего 100-летнего юбилея его существования. Задание было сложное и трудное. Прежде чем дать согласие, Репин просил разрешения ознакомиться с заседанием в натуре. Яркая картина собрания, блеск шитых золотом и серебром мундиров, орденские ленты, малиновые и красные тона портьер, обивка золоченой мебели, сукна на столах, ковры давали богатейший красочный эффект. Это увлекло Репина. К тому же сама задача, требовавшая сложных построений перспективы, была заманчиво-сложной, а многие деятели, присутствовавшие на заседании, были ему лично интересны Репин согласился В работе ему помогали ученики Кустодиев и Куликов. Прежде чем приступить к картине, художник создал многочисленные этюды с натуры, которые являются верхом живописного мастерства. По оригинальности и в то же время естественности композиции «Государственный совет» — лучший из групповых портретов, появившихся в XIX–XX веках. Цветовое решение также великолепно — с огромным мастерством переданы переливы шелка и блеск золотая Труднейшие цветовые сочетания красного и желтого, голубого, белого, черного увязаны в единую цветовую гармонию. Л Это было последнее великое произведение Репина, потребовавшее от него колоссального напряжения сил. И хотя Репин прожил еще долгую жизнь, ничего достойного упоминания за эти годы он не создал. К тому же на почве переутомления у него стала болеть, а потом и вовсе перестала действовать правая рука. Он, однако, не уступил болезни и научился писать левой рукой Большие изменения произошли и в личной жизни В 1899 г. Репин женился на Наталье Нордман. В следующем году он переехал жить к ней на дачу «Пенаты» в местечке Куоккала в Финляндии (в двух часах езды от Петербурга) Здесь прошли последние тридцать лет его жизни В 1907 г Репин подал в отставку и ушел из Академии. В 1914 г. Нордман умерла, оставив Репина полным хозяином «Пенат». Через четыре года, после революции и отделения Финляндии от России, Репин неожиданно для себя оказался в эмиграции за границей.

Тут, вдали от друзей и горячо любимой им России, он провел остаток своей жизни. До последних дней Репин не выпускал из рук кисти, даже тогда, когда сам осознал свое старческое бессилие. Чувствуя, что былая легкость руки и гениальная зоркость навсегда ушли от него, он называл себя «трудолюбивой посредственностью», но писать не переставал — работа у мольберта была для него без преувеличения жизненно необходимым процессом Умер он в сентябре 1930 г. и был похоронен в своем любимом саду рядом с домом.

Михаил Врубель родился в марте 1856 г. в Омске в семье военного юриста. По воспоминаниям друзей, в детстве он был очень привлекателен для сверстников своей красотой, веселостью, изобретательностью, способностью объединять всех в играх, в нем не было мальчишеской напускной грубоватости, а «много мягкости и нежности, чтото женственное». Увлечение рисованием началось у Врубеля с пяти-шести лет. «Он зарисовывал с большой живостью сцены из семейного быта», — вспоминала его сестра.

В гимназии он индивидуально занимался с учителем рисования и посещал рисовальную школу Общества изящных искусств Окончив одесскую гимназию, Врубель по настоянию отца поступил на юридический факультет Петербургского университета Все годы его учебы он жестоко нуждался в деньгах, потому что отец, обремененный большой семьей, очень мало мог помочь ему. Врубелю приходилось добывать средства уроками и репетиторством. Трижды его исключали из университета за неуплату положенных за обучение денег, но потом восстанавливали вновь. В течение этих пяти лет у него было очень мало времени для занятий живописью Однако по окончании университета, в 1880 г. Врубель, вместо того, чтобы избрать карьеру юриста, пошел учиться в петербургскую Академию художеств. С этих пор он уже никогда не расставался с кистью и карандашом, со своей, как он шутливо писал, «супругой-искусством».

Еще учась в Академии, Врубель осознал, что его путь в искусстве будет особый. Из двух существовавших тогда больших направлений он не принимал "и одного: ему был чужд холодный академический подход к живописи, но он не разделял также идей и мироощущения передвижников, которые, по его словам, «кормили публику кашей грубого приготовления», стремясь утолить ее голод, но забывая о специальном деле художника. Их обличительский пафос никогда не привлекал Врубеля Он говорил, что реалисты-передвижники подменяли подлинное искусство публицистикой и «крали у публики то специальное наслаждение, которое отличает душевное состояние перед произведением искусства от состояния перед развернутым печатным листком». Сам для себя он так формулировал цель и назначение искусства «Будить от мелочей будничного величавыми образами».

Это неприятие голого реализма было характерно для многих художников конца XIX века. Один из теоретиков нового направления Бенуа писал позже:

«Слабая сторона всего типичного передвижничества, та сторона, которая нас заставляет теперь видеть даже в наиболее прославленных когда-то картинах их направленческую и народническую «позу», заключается не в том, что их творцы чрезмерно увлеклись жизнью, а в том, что они, напротив того, не отражали ее всецело. Огромный недостаток этих художников заключается в том, что они подходили к жизни с заготовленной идейкой и затем все свое изучение жизни подстраивали согласно этой идейке. Когда мы глядим теперь в музеях на те же картины, которые в дни нашего детства заставляли волноваться целые города, то нас, говоря откровенно, непременно охватывает тоска. Все это темное, нудное, низменное, все эти житейские, а не жизненные интересы, мелкие, еле слышные протесты, слабое хихиканье или грубая, но немощная брань — все это с первого взгляда коробит нас и угнетает чуть не до отчаяния»…

Положенного академического курса Врубель не закончил. В 1884 г известный искусствовед профессор Адриан Прахов обратился к наставнику Врубеля Чистякову с просьбой рекомендовать ему достойного сотоварища для реставрационных работ в киевском Кирилловском храме Чистяков предложил Врубеля. Врубель без сожаления оставил столицу и Академию Ему было уже почти тридцать лет, и затянувшаяся пора ученичества начинала его тяготить Он отправился на Украину, уверенный, что в его жизни начался новый важный этап. И действительно, летом 1884 г. во время работы в киевских храмах Врубель испытал подъем жизненных сил. Он быстро нашел необходимые формы и стиль для фресок «в византийском духе», поверил в свои возможности и радужные перспективы, которые сулила ему самостоятельная деятельность, обеспеченная заработком. Объем работ, выполненных им за полтора года, был огромен: кроме новых фресок «Сошествие Святого Духа», «Положение во Гроб» и других изображений, он нарисовал около 150 фигур — в основном натуры, исполненные затем его помощниками, и реставрировал по своим эскизам ряд фигур в Софийском соборе. Прахов был им доволен и давал один за другим выгодные заказы.

В эти годы складывается особый, неповторимый стиль Врубеля В иконах и мозаиках VI–XII веков он нашел ту притягательную выразительность «каменной оцепенелости» фигур, которая оказалась ближе всего его собственному видению образа. В его палитре большое место заняли цвета, созданные не столько природой, сколько мастерством и искусством человека: узоры старинных тканей, ковров, драгоценностей, обработанных камней и стекол, художественной утвари и других красивых вещей. Там же, в средневековых фресках, он открыл мир суровых и вдохновенных ликов, полных напряженной и загадочной жизни, увидел ту таинственную и величавую жизнь духа, выражения которой он искал в своей живописи последующих лет. Особый прием изображения глаз — огромных, выпуклых, взор которых напряжен до предела, трагически скорбен и печален, стал с тех пор одной из характернейших особенностей Врубеля, а его сквозной темой, проходящей через все творчество, стала тема мировой скорби. Он выразил ее так сильно и прекрасно, как никто. Личные неудачи и материальные лишения еще усилили это настроение.

Конец складывающемуся благополучию Врубеля положила страстная романтическая любовь его к Эмилии Львовне, жене Прахова. Эта любовь, можно сказать, пошатнула почву под его ногами. Отношения с наставником стали напряженными, и в конце концов Врубель должен был оставить реставрацию.

Он уехал из Киева и поселился в Одессе. Именно здесь в 1885 г. на его холстах впервые появился образ Демона — самая главная и самая пронзительная тема его творчества, его idea fix, которая после этого уже никогда его не покидала.

Образ Демона мучительно долго не давался художнику. Прошло несколько лет, прежде чем ему удалось создать в какой-то мере завершенное произведение. В октябре 1885 г. в Одессу приезжал друг Врубеля по Академии Валентин Серов. Он видел начало работы над «Демоном». По его словам, для фона картины Врубель использовал фотографию, которая в опрокинутом виде представляла удивительно сложный узор, похожий на погасший факел или пейзаж на Луне. В то время Врубель предполагал сделать «Демона» первой частью огромной тетралогии, в которую он собирался включить картины «Демон», «Тамара», «Смерть Тамары» и «Христос у гроба Тамары». Таким образом, творческая мысль Врубеля непосредственно отталкивалась от поэмы Лермонтова, но не замыкалась в ней. Демон был для него не литературным героем, а чемто неизмеримо бульшим и заключал в себе великую тайну бытия.

Однако тогда эта тема не получила развития. К тому же обстоятельства мало способствовали творческим исканиям. Устроить свою жизнь в Одессе Врубелю не удалось. Денег катастрофически не хватало, и через год он вернулся в Киев в еще более бедственном положении, чем до отъезда. Отец, навестивший сына в начале октября 1886 г., был потрясен его бедностью.

«Вообрази, — писал он в одном из писем, — ни одного стола, ни одного стула. Вся меблировка — два простых табурета и кровать. Ни теплого одеяла, ни теплого пальто, ни платья, кроме того, которое на нем (засаленный сюртук и вытертые панталоны), я не видел. Может быть, в закладе. В кармане всего 5 копеек, буквально… Больно, горько до слез мне было все это видеть. Ведь столько блестящих надежд! Ведь уже 30 лет. И что же? До сих пор ни имени, ни выдающихся по таланту работ и ничего в кармане Мне кажется, что он впадает в мистицизм, что он чересчур углубляется, задумывается над делом, а поэтому оно идет у него медленно. Картина, с которой он надеется выступить в свет, — «Демон». Он трудится над ней уже год, и что же? На холсте — голова и торс до пояса будущего Демона. Они написаны пока одной серою масляной краской. На первый взгляд Демон этот показался мне злою, чувственною, отталкивающей пожилой женщиной. Миша говорит, что Демон - это дух, соединяющий в себе мужской и женский облик. Дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, но при всем этом дух властный, величавый. Положим так, но всего этого в его Демоне еще далеко нет. Тем не менее, Миша предан своему Демону всем своим существом, доволен тем, что он видит на полотне, и верит, что Демон составит ему имя. Дай Бог, но когда?

Если то, что я видел, сделано в течение года, то то, что остается сделать в верхней половине фигуры и во всей нижней с окружающим пространством, должно занять по крайней мере три года. При всем том его Демон едва ли будет симпатичен для публики и даже для академиков».

Причину постоянного безденежья и необеспеченности Врубеля, после того как он вышел из стен Академии, его друзья и родственники видели отчасти в том, что он не хотел и не мог понять вкус заказчиков, отчего оставался непризнанным и неизвестным художником при всем огромном своем таланте, уме и образованности; и главное, от того, что не умел жить, не умел распоряжаться своими средствами, как положено. Так оно и было на самом деле. С покупателями и заказчиками он никогда не торговался и часто отдавал свои произведения за бесценок. Свои работы он считал чем-то неоконченным, промежуточным в своем стремлении к совершенству и поэтому очень мало дорожил ими: раздаривал, оставлял где попало и забывал о них.

Спасаясь от голода, он дает уроки рисования, берется за неинтересные и недостойные его призвания и таланты заказы. Но мотивы его «Тетралогии» проступали во всем, чего касалась его кисть. Так в 1886 г. Врубель пишет с дочери киевского ростовщика «Девочку на фоне персидского ковра» — одну из своих талантливейших работ, в которой впервые нашла свое воплощение его Тамара. Но лика Демона он не мог подглядеть нигде, кроме как в своей душе. Он множество раз принимался за холст, писал и рисовал голову, торс своего героя, очищал написанное и начинал заново, снова бросал сделанное, записывая его другими изображениями. Параллельно в 1887 г. он трудился над эскизами к Владимирскому собору: «Надгробный плач», «Воскресение» и «Вознесение», исполненных высочайшего трагизма. Однако эскизы эти не были приняты комиссией к исполнению, и вместо фресок Врубелю пришлось писать орнаменты.

Впервые Врубель увидел своего Демона только спустя пять лет после начала работы. Это случилось в Москве, где он думал провести всего несколько дней по пути из Казани в Киев. Но вышло так, что он остался в этом городе почти до конца своей жизни. В мае 1890 г. Врубель сообщал в одном из писем:

«Вот уже с месяц я пишу Демона. То есть не то, чтобы монументального Демона, которого я напишу еще со временем, а «демоническое» — полуобнаженная, крылатая, молодая уныло-задумчивая фигура сидит, обняв колена, на фоне заката и смотрит на цветущую поляну, с которой ей протягиваются ветви, гнущиеся под цветами». Это письмо отражало только первоначальный замысел. Друг Врубеля художник Коровин вспоминал, что работая над «Сидящим Демоном», Врубель постоянно менял композицию и детали: «…фантазии его не было конца. Орнаменты особой формы: сегодня крылья кондора, а уже к вечеру стилизованные цветы невиданных форм и цветов».

Образ Демона вышел глубоко романтическим. Этот дух еще полон юности и сердечного жара, в нем нет ни злобы, ни презрения. Это ни тень добра, ни его изнанка (как" в христианской философии) — это само добро, но освободившееся от безгрешности, от святости и потому приблизившееся к человеку.

Со своей «вершины льдистой», где он «один меж небом и землей», Демон видит всю, взятую вместе, скорбь мира. Его лучистые глаза полны слез. Фон, или, вернее, живописно-декоративное пространство, в котором живет Демон, получило воплощение в технике, похожей на мраморную мозаику, особенно в кристаллических неземных цветах за его спиной и в полосках заката, будто выложенных красными, оранжевыми и желтыми камешками мозаики на фоне густых цветовых аккордов лилового неба.

Это полотно стало только началом работы Врубеля над его «Демонианой».

Хотя задуманная тетралогия так и не была написана, Врубель получил в 1890–1891 гг. возможность принять участие в оформлении юбилейного издания Лермонтова, над которым тогда трудились лучшие русские художники, и создал несколько прекрасных иллюстраций к поэме «Демон» (в том числе «Голова Демона», «Пляска Тамары», «Тамара в гробу» и некоторые другие). После выхода книги измученный до изнеможения своим Демоном Врубель на время освободился от его чар и от его гнета.

В последующие годы положение Врубеля стало медленно поправляться.

После появления его «Сидящего Демона» и некоторых других работ — таких как «Испания» (1894), «Гадалки» (1895), прекрасных декораций к операм Римского-Корсакова, за ним признали оригинальный талант. Он начинает получать заказы, которые позволили ему несколько поправить свой быт и устроить личную жизнь. В 1896 г. в Женеве Врубель обвенчался с Надеждой Забелой — популярной в то время оперной певицей и актрисой. Медовый месяц они провели в Люцерне. Забела была на двенадцать лет моложе Врубеля, она искренне любила мужа и верила в его большой талант. Врубель нашел с ней свое счастье. При всех страданиях, выпавших на его долю, судьба даровала ему любимую жену, верного друга и почти единомышленника в понимании искусства. Средств на жизнь им, впрочем, хватало далеко не всегда — Врубели так и не завели своего дома, постоянно снимали меблированные комнаты или квартиры, в которых устраивались с возможными удобствами на год или два.

В 1898 г. в письмах Врубеля появляются новые упоминания о Демоне.

Начался второй круг мучительных поисков этого образа. В 1899 г. он пишет «Летящего Демона». Этот Демон не имел уже лирических черт и своеобразного обаяния, свойственных Демону 1890 г. Это другой Демон — охваченный тоской и пониманием своего вечного одиночества. Его полет — без цели, без любви. В нем, однако, не было всего того, что хотелось бы выразить Врубелю, поэтому он бросил картину неоконченной.

Между тем в 1899–1900 гг. творческий гений Врубеля достигает расцвета.

С лихорадочной быстротой он пишет свои великие полотна: «Пана», «Сирень», «К ночи» и «Царевну-Лебедь» (томительная, печальная красота, утонченная хрупкость, грация и таинственность этой картины просто поразительны; она недаром считается одним из самых замечательных творений Врубеля).

Одновременно он создает множество акварелей, делает эскизы декораций и театральных костюмов.

Однако осенью 1901 г. Демон оттесняет другие идеи и завладевает всеми помыслами Врубеля. После пятнадцати лет напряженных раздумий он нако нец понял, как должен писать своего героя: он увидел его поверженным — в какой-то горной пропасти, лежащим в складках роскошного плаща. Этот образ захватил его до полного самозабвения. Работая и переделывая написанное, он не выходил из мастерской целыми днями, ни с кем не общался, сделался вдруг резким и злым. Прежняя его внимательность и нежность к жене, сменились раздражительностью и нетерпением ко всему, что могло отвлечь его от работы. Он долго и трудно искал выражение лица для Демона. Ведь в! нем заключалась главная суть образа. Это лицо должно было быть одновременно жутким и прекрасным, мудрым и наивным, в нем должна была отразиться мука поражения и в то же время неукротимая гордость.

Почти законченное, великолепное, по мнению видевших его, полотно, Врубель вдруг совершенно переделал и не оставлял работы до последнего мгновения. Картина уже висела на выставке, но Врубель продолжал приходить в залы и на глазах публики что-то менял в лице своего Демона. Новый созданный им образ разительно отличался от прежнего. Это был не борец с развитой мускулатурой, а женственно-хрупкое, почти бесплотное и бесполое существо со сказочно-таинственным лицом восточного склада, полудетским или девичьим, с выражением глубоко затаенной обиды и неистребимой гордости духа. Его птичье синеватое тело с заломленными руками, неестественно вытянутое, служило прямой антитезой античному классическому торсу «Сидящего Демона», но все же воплощало в себе какую-то особенную языческую, нехристианскую красоту. Это был как бы ужас красоты или прекрасное зло.

Посылая свое творение на выставку, Врубель заранее предвидел непонимание. И в самом деле, ни одна картина в то время не вызывала таких крайних и противоречивых мнений, как его новый «Демон». И по сей день отношение к этому полотну остается далеко не однозначным. Смог ли Врубель, наконец, выразить то, что хотел, сумел ли он поймать преследовавший его и постоянно ускользавший от него образ — неизвестно. Долгое напряжение, томительное погружение в мир «демонического» не прошли для него бесследно. После окончания картины что-то ломается в его душе. Он меняется буквально на глазах. Куда-то уходят его интеллигентность, дух, интеллект. Он становится нетерпимым и грубым до такой степени, что вскоре Забела начинает всерьез сомневаться в возможности их дальнейшей совместной жизни. «Вообще это что-то неимоверно странное, ужасное, — писала она Римскому-Корсакову, — в нем как будто бы парализована какая-то сторона его душевной жизни… Ни за один день нельзя ручаться, что он кончится благополучно».

Вскоре после окончания «Демона» Врубель пишет портрет своего маленького горячо любимого сына. Эта вещь — одно из его последних великих творений: в обрамлении резко скрещивающихся качающихся линий и пятен изгибающегося края стенки коляски и поручня, на фоне белоснежной наволочки поднимается детское личико с недетскими прозорливыми глазами под не детски высоким лбом. Этот ребенок, воплотивший в себе что-то изначально человеческое, оказавшееся в опасности перед грозящей тьмой, кажется настоящим олицетворением жертвенности. В его распахнутых глазах — вопрос, тревога, трагическая беззащитность и словно предчувствие своего «крестного пути». Врубель писал эту картину, уже ощущая приближение сумасшествия.

«С весны 1902 г. начинаются последние скорбные годы жизни брата, — писала Анна Врубель, — годы его душевной болезни… за ней наступает быстрое падение зрения, а затем и окончательная потеря его…» С сентября 1902 по февраль 1903 г. Врубель лечится сначала в частной лечебнице, а потом в клинике для душевнобольных. Им одна за другой овладевают мании величия. В начале весны он чувствует облегчение — сумасшествие как будто отступает. Но это было только временное просветление. Судьба нанесла ему еще один страшный удар — в мае 1903 г. в Киеве умер маленький Саввушка.

Потрясенный горем, Врубель сам попросил отправить его в лечебницу, которую покинул ненадолго лишь раз — в августе 1904 г.

На этот раз безумие Врубеля проявлялось в подавленности каким-то тайным страшным грехом, который он должен был искупить. Поэт Валерий Брюсов в своих воспоминаниях о встрече с больным Врубелем писал: «Очень мучила Врубеля мысль о том, что он дурно, грешно прожил свою жизнь, и что в наказание за то против его воли в его картинах оказываются непристойные сцены… Несколько понизив голос, он добавил: «Это он (Дьявол) делает это с моими картинами. Ему дана власть за то, что я, не будучи достоин, писал Богоматерь и Христа. Он все мои картины исказил». Эти загадочные слова лотом по-разному старались истолковать все, кто писал о Врубеле, но их подлинный смысл, возможно, так никогда и не будет нам открыт. Умер Врубель в апреле 1910 г. (За несколько лет до смерти он полностью ослеп.) Жена пережила его на три года и скончалась после внезапного припадка в июле 1913 г., еще сравнительно молодой женщиной.

Кузьма Петров-Водкин родился в октябре 1878 г. в волжском городке Хвалынске в семье сапожника Сергея Водкина. Детство его во многих отношениях оказалось счастливым. Хотя жизнь семьи была трудной и бедной, но маленький Кузьма был опекаем двумя бабушками, тетями, дядьями и многими другими добрыми людьми. Влечение к живописи он ощущал с детства.

В 1893 г. после окончания четырехклассного городского училища он поступил в местные классы живописи и рисования, но оставался здесь всего год.

Затем он пробовал работать самостоятельно — сначала писал вывески, потом учился у иконописцев. Но все эти затеи успеха не имели. К счастью, на одаренного юношу обратил внимание петербургский архитектор Мельцер (он имел под Хвалынском свою дачу). В 1895 г. Мельцер помог ему поступить в Центральное Петербургское училище технического рисования барона Штиглица, готовившее мастеров прикладного искусства. Главными предметами здесь считались черчение, обмеры, отмывка, рисование орнаментов, точное копирование образцов. Живопись как таковая была не в чести. Не Доучившись до конца, Петров-Водкин осенью 1897 г. уехал в Москву и полупил здесь в Училище живописи, ваяния и зодчества, в котором тогда преподавали первые русские художники: Серов, Левитан, а с 1901 г. — Коровин.

Несмотря на явные способности Петров-Водкин очень долго не проявлял в своих работах ни оригинальности, ни подлинного дарования. Его художественная личность формировалась трудно, и он явно отставал в этом плане от своих товарищей по училищу. Отчасти медленный рост его как художника был связан с горячим увлечением литературой. На рубеже веков он всерьез и много занимался сочинительством: за шесть лет изпод его пера вышло 20 рассказов, 3 больших повести и 12 пьес.

В 1905 г Петров-Водкин закончил училище и отправился в заграничное путешествие: побывал в Стамбуле, Греции, Италии, а затем приехал во Францию.

Здесь в академии в Колоросси он продолжил свое обучение, упорно совершенствуя технику рисунка. Только достигнув в ней виртуозного мастерства, он наконец сложился как художник. Первой его картиной, в которой уже видно дарование (хотя по-прежнему не видно оригинальности), стало небольшое полотно «В кафе» (1907) В том же году он побывал в Африке. По впечатлениям этого путешествия были написаны «Семья кочевника» (1907) и «Берег» (1908).

В 1908 г. Петров-Водкин вернулся в Россию и поселился в Петербурге (Еще живя в Париже он женился на Марии Йованович, дочери хозяйки частного пансиона.) Атмосфера, в которой складывалась творческая манера Петрова-Водкина, была чрезвычайно пестрой. Начало XX века было временем кризиса старых художественных направлений, господствовавших в предшествующую эпоху, и поиска новых. Никогда еще вопрос о том, что такое искусство, не ставился так остро и не решались так кардинально Многие молодые художники вообще отрицали достижения эпохи Возрождения, итальянского и греческого классицизма, а также реалистической живописи XIX века Они искали образцы для вдохновенья в совершенно иных областях и иных культурах — в мексиканском и негритянском народном искусстве, в живописи полинезийских островов, в индийской миниатюре, в японской гравюре, в северной легенде, в народном русском лубке и вывесках, в византийской мозаике. С другой стороны, в это время большую популярность приобретают новые модернистские течения — футуризм и кубизм, которые стояли на грани полного отрицания живописи.

Петров-Водкин настойчиво искал в этом многообразии стилей свой собственный путь. Его особенностью стало не запечатление быстро меняющихся явлений жизни, изменчивой игры света и тени на поверхности предметов (что тогда было очень модно), а выражение существа явлений, создание обобщенного, монументального образа. Вопреки всем веяниям времени, всем отрицаниям формы, он упорно работал над техникой рисунка. Но реализм как таковой его никогда не привлекал. Особенностью его стала такая подача образа, когда он, оставаясь реальным, приобретал зримые идеальные черты (эту манеру Петров-Водкин «подглядел» у итальянских мастеров ранней эпохи Возрождения: Джотто, Мазаччо и особенно Беллини). Благодаря этому даже в самых реалистичных его картинах всегда присутствовал элемент высокой аллегории, «космического» обобщения, надмирности, в которых растворялось все случайное и обыденное. Этому же способствовало особое, неевклидово пространство картин Петрова-Водкина, много и разнообразно экспериментировавшего с перспективой. Смысл его теории сводился к следующему, художник в своем произведении должен выразить сопричастность изображаемого огромному миру Вселенной. С этой целью Петров-Водкин разработал метод особой «сферической» или «наклонной» перспективы. В его картинах линия горизонта бралась обычно очень высокой и спадающей к обоим краям картины, что создавало впечатления взгляда с большой высоты на окружающую земную поверхность. При этом все вертикальные линии превращались в наклонные и зритель как бы втягивался в условленное пространство картины.

Этот сдвинутый с привычных вертикалей и горизонталей мир картины действительно казался частью нашей стремительно несущейся в космосе планеты.

По возвращении в Россию Петров-Водкин примкнул к группе художников «Мир искусства», лидерами которой были Бенуа и Маковский. Выставка его работ 1909 г., написанных во Франции, была замечена и сделала ему имя.

Новые картины были в том же духе. В 1910 г. Петров-Водкин пишет картину «Сон», которая изображала спящего обнаженного юношу, пробуждения которого ожидают две обнаженные женщины. Вся эта сцена, выражающая какуюто сложную аллегорию, едва ли могла привлечь к себе большое внимание, если бы не переполнила чаши терпения Ильи Ефимовича Репина. Старый реалист, которому давно уже претила современная живопись, выступил с разгромной статьей против «Мира искусств», обрушив главные нападки именно на картину Петрова-Водкина. Бенуа и Маковский немедленно встали на защиту своего единомышленника. Вокруг картины завязалась горячая дискуссия. Имя Петрова-Водкина сразу приобрело громкую, хотя и несколько скандальную известность.

В 1911 г. он пишет «Играющих мальчиков», которые стали его программным произведением, определившим многие особенности поздней манеры.

Именно здесь Петров-Водкин впервые во всей полноте применил трехцветную гамму. Отныне большинство своих картин он писал только тремя цветами: красным, желтым, голубым (или зеленым). «Мальчики», в которых увидели аллегорию Юности, несмотря на их сходство с известным панно Матисса, имели успех, но чего-то в них все-таки не хватало' Для самого Петрова-Водкина они стали важным этапом на пути к главной его работе тех лет — «Купанию красного коня».

Появлению «Красного коня» предшествовало важное событие в мире искусства: в 1910–1912 гг. начинается расчистка и собирательство древних икон.

По существу, в эти годы только и было открыто исключительно высокое национальное древнерусское искусство. На Петрова-Водкина вид расчищенных шедевров иконописи XIII–XV веков, которые он тогда впервые увидел на выставке, произвел огромное впечатление. Это был своего рода прорыв, художественный шок. Он сейчас же применил в своем творчестве элементы иконописи, и только после этого его манера обрела яркую оригинальность и законченность — он нашел наконец свой идеал красоты. Надо сказать, что , Петров-Водкин воспринял не просто образы и краски икон; влияние их было шире и многограннее: он впитал в себя сам неземной, несколько отстраненный дух русской иконописи. Все это внесло в его картины просветленность, і прозрачный неброский трагизм и жертвенность, короче, ту пронзительную, волнующую ноту, которая отличала отныне все его творения. Вместе с тем, если раньше его образы находились как бы вне времени и вне определенного этноса, то теперь его творчество стало глубоко национальным по своему духу.

Любопытно, что замысел «Купания» появился прежде знакомства художника с древнерусской иконой, и картина к этому времени уже была близка к окончанию. По своему настрою она походила на «Сон» и «Мальчиков», то есть была скорее аллегорична, чем выразительна. После происшедшего в нем переворота Петров-Водкин взял новый холст и написал на тот же сюжет совершенно иную картину. Центром всего замысла стал теперь не всадник, а пылающий призывный образ коня, напоминающий коня Георгия Победоносца на многих древних иконах. И сразу образ приобрел огромную силу: мощный, могучий, огнеподобный конь, полный сдерживаемой силы, вступает в воду; на нем — хрупкий голый мальчик с тонкими как плети руками, с отрешенным, вневременным лицом, который держится за коня, но не сдерживает его — в этой композиции было что-то тревожное и что-то пророческое, в чем художник и сам не отдавал себе отчета.

«Купание красного коня» имело огромный и длительный успех, притом у художников многих направлений. Сейчас, наверно, даже трудно понять, почему эта простая на первый взгляд картина вызвала столько шума. Видимо, настроение тревоги, разлитое в ней, чувствовали многие, но никто не смог показать его с такой лаконичной и исчерпывающей ясностью. Общую мысль выразил один из критиков, Всеволод Дмитриев, который писал: «Когда я увидел впервые это произведение, я, пораженный, невольно произнес да вот же она та картина, которая нам нужна, которую мы ожидаем».

Последовавшие затем грандиозные события — начало Первой мировой войны и революция — подтвердили предчувствия Петрова-Водкина. В эти сложные годы он одну за другой пишет несколько картин, посвященных материнству. Особенно многозначительна его «Мать» 1915 г. На холсте изображена молодая крестьянка в бедной деревенской избе, кормящая грудью ребенка. Образ ее подобен кормящей Богоматери. Обстановка сведена до минимума: на столе лишь крынка и чашка, в углу — киот без иконы. В окне видна часть деревенской улицы. Как ни на каком другом, на этом полотне заметно смещение координат — комната вместе с фигурой матери как бы качнулась и поплыла в пространстве, еще сильнее наклонен пейзаж за окном. Противовесом этому «перекошенному» миру служит фигура младенца. Общий образ произведения мягкий, задушевный и одновременно — тревожный.

В те же годы в творчество Петрова-Водкина входит как антитеза материнству-жизни образ смерти и умирания. Раньше всего этот мотив отразился в картине «На линии огня» (1916). Она изображает взвод солдат, идущий в штыковую атаку. Их остановившиеся «белые» глаза говорят о воле, жестокости и какой-то духовной слепоте. На переднем фоне — смертельно раненный юный прапорщик. Он схватился за грудь, он умирает, в его лице — последнее мгновение жизни, его взгляд растерянный и улетающий в надземную даль. Писатель Леонид Андреев, на которого эта картина произвела сильное впечатление, писал: «Он жив, он смотрит — и в то же время вы ясно видите, что он мертв, убит, что земля уже не служит опорой его ногам, что он весь в воздухе, без поддержки, как луч, что в следующее мгновение он рухнет навсегда и прильнет к сырой земле. Эта необычайная воздушность фигуры, этот полет на невидимых крыльях — удивительны».

Революцию 1917 г. Петров-Водкин принял в целом благожелательно. Он сразу согласился сотрудничать с новой властью и в 1918 г. стал профессором Высшего художественного училища. Революция сначала представлялась ему грандиозным и страшно интересным делом. Осмысление ее происходило через различные произведения. Таков, например, чрезвычайно характерный по своей образности натюрморт «Селедка», написанный в 1918 г. Тогда же появляется эскиз панно «Степан Разин». В 1920 г. Петров-Водкин пишет полотно, в котором новая действительность словно преломлялась в старых образах. Это «1918 год в Петрограде». Сюжет его, как и всех картин художника, очень прост: на переднем плане, на балконе — юная мать с младенцем. За ней — темная панорама революционного города, которая вносит мощный мотив тревоги. Но юная работница с обострившимися, как у мадонны, чертами бледного лица, не оглядывается назад — она вся полна сознания своего материнства и веры в свое предназначение. От нее исходит волна надежды и покоя. «1918 год» очень нравился тогдашним зрителям Картину называли «Петроградской мадонной», и действительно — это одно из самых обаятельных творений Петрова-Водкина.

Можно предполагать, что позже отношение Петрова-Водкина к происходящему в стране не было уже таким однозначным. В 1926 г. он создает очень рельефную картину «Рабочие», навеянную, возможно, дискуссиями, которые раздирали в то время партию. На переднем плане два рабочих, один из которых напряженно и страстно старается доказать что-то другому. Но взгляд его оппонента — тяжелый, мрачный и словно отрешенный — устремлен в другую сторону. Лица рабочих сознательно огрублены и носят даже некоторые черты дегенеративности (вообще у позднего Петрова-Водкина появляется, хотя и не подчеркнуто, элемент мрачноватого гротеска, усиливающий ощущение внутренней тревоги).

В 1928 г. Петров-Водкин пишет свою знаменитую картину «Смерть комиссара», официально приуроченную к десятилетию РККА. Несмотря на свое название и свое посвящение эта картина поражает своей антигероичностью и глубоким внутренним драматизмом. Мы видим на полотне суровый пейзаж: земля изрезана оврагами, песок, глина, чахлая трава и камни. В центре — на переднем плане — смертельно раненный комиссар отряда. Вдали — сбившиеся в кучу, бегущие в бой под стук барабанов фигуры солдат, написанные без всякой патетики. Тонкое нервное лицо комиссара исполнено предсмертной муки. Страдальческий взгляд устремлен одновременно на небо и вслед отряду.

Его поддерживает простоватого вида боец, в котором нет ни гнева, ни боли Петров-Водкин очень много работал над фигурой и взглядом комиссара Сохранившиеся наброски показывают, как постепенно он убирал всякую театральность и героику (вроде протянутой руки). Благодаря этому в полотно вошла трагическая будничность и недоговоренность Никакого внешнего пафоса Все очень просто и выглядит буквально так, как нарисовано люди бегут, стреляют, один из них упал и теперь умирает; он только что был с ними и вдохновлял их; теперь его нет, а они продолжают бежать.

В следующие годы из-за начавшего туберкулеза Петров-Водкин надолго оставляет живопись. Заполняя вынужденное безделье, он пишет прекрасные книги о своем детстве и юности — «Хлыновск» и «Пространство Эвклида».

Лишь в начале 30-х гг. он смог вернуться к живописи и создал в 1934 г одну из своих последних сильных картин «1919 год Тревога» Художник счел нужным в своих интервью и беседах подробно объяснить свой замысел на картине показана квартира рабочего, расположенная в городе, которому угрожают белогвардейцы. Семья рабочего охвачена тревогой, причем это не просто человеческая тревога, а тревога классовая, зовущая к борьбе Надо полагать, он не зря старался с пояснениями, потому что без них все происходящее могло быть истолковано совершенно иначе. Как бы то ни было, сказанное можно принять лишь с большой натяжкой. По крайней мере, главное здесь вовсе не 1919 год, главное — это Тревога, тревога с большой буквы, которая и является главным героем, главным действующим лицом и предметом изображения Она — во множестве деталей: в беззащитной, совсем не героической мещанского вида фигуре рабочего, который напряженно из-за занавески всматривается в окно, в холодной синеватой уличной мгле, в смятой газете, в брошенном на край стола мятом фартуке, в старых и изорванных обоях Еще более она возрастает при взгляде на спящего безмятежно в своей кровати ребенка Трагизм происходящего очевиден" тихий домашний мир внезапно застигнут чем-то грандиозным и неотвратимым, которое надвигается на стены этого убогого домишки и неизбежно втянет его в свой поток. И это нашествие неотвратимо, как сама судьба Несмотря на сознательно подчеркнутую дату — 1919 г., которая должна была рождать у зрителя мысли о Гражданской войне, — не была ли эта картина смутным предчувствием совсем другой эпохи?

В поздних работах Петров-Водкин постепенно отходит от лаконизма своих прежних картин Он пишет многофигурные композиции, дополняет сюжет множеством деталей. Порой это начинает мешать восприятию главной идеи (такова его последняя явно неудавшаяся картина «Новоселье», написанная в 1938 г.). Умер художник в феврале 1939 г. Сразу после смерти имя ПетроваВодкина подверглось тихому остракизму: его картины исчезли из экспозиций музеев, а имя почти не упоминалось вплоть до второй половины 60-х гг.