Семнадцатый век в русской истории был временем напряженной религиозной жизни. Ни в одну другую эпоху Церковь не оказывала такого огромного влияния на политику государства, и никогда религиозные вопросы не волновали до такой степени общество, как в эти сто лет.

В первые десятилетия века русский народ благодаря охватившему его религиозному воодушевлению сумел обуздать разрушавшую государство смуту и освободиться от власти иноверцев, середина столетия была отмечена спорами вокруг никоновской реформы, завершившимися великим расколом. И не случайно именно XVII век, весьма скудный на даровитых политиков, выдвинул целую плеяду замечательно ярких церковных деятелей, среди которых особую роль довелось сыграть трем московским патриархам: Гермогену, Филарету и Никону.

В те времена, когда идея национального единства еще не достаточно укрепилась в сердцах россиян, православная вера служила не просто синонимом всего «русского» и «национального» — она воплощала в себе эти понятия со всей полнотой Именно поэтому в годину тяжелых национальных бедствий русский народ всегда обращал взоры на своих православных святителей От них ожидали слов воодушевления, в их проповедях черпали энергию и утешение, в их твердости обретали мужество, а их советы воспринимали как руководство к действию Русская история дает множество примеров этого «православного патриотизма» Церковь не раз выдвигала из своих рядов достойных проповедников, которых с полным правом можно назвать Духовными лидерами своей эпохи Во времена Дмитрия Донского таковым был троицкий игумен Сергий Радонежский, а при Иване III — ростовский архиепископ Вассиан. В тяжелые годы Смуты, охватившей русское государство в начале XVII века, эта нелегкая, но славная роль легла на плечи патриарха Гермогена.

Ранняя жизнь Гермогена неизвестна, равно как его происхождение и место рождения. Историческая деятельность его началась в 1589 г. при утверждении в России патриаршества, когда он был поставлен казанским митрополитом. Находясь в этом сане, Гермоген заявил о себе исключительной ревностью к православию. В казанской земле были крещеные инородцы, только по имени считавшиеся христианами; они чуждались русских, водились со своими единоплеменниками татарами, чувашами, черемисами, жили по-язычески, не крестили младенцев и не отпевали мертвецов, а при заключении браков справляли свадебные обряды по своим обычаям. Гермоген начал созывать таких лжехристиан к себе, но поучения его не действовали, и, начиная с 1593 г., митрополит прибег к другим средствам: велел собирать со всего Казанского уезда новокрещенных, населил ими особую слободу, устроил церковь и крепко наблюдал за тем, чтобы новокрещенные соблюдали православные обряды и посты. Непокорных сажали в тюрьму, держали в цепях и били.

Свою репутацию неуступчивого ревнителя веры Гермоген вполне подтвердил в годы Смуты. С восшествием в 1605 г. на престол «царя Дмитрия Ивановича» (Лжедмитрия І) в столице был устроен сенат, где надлежало заседать и знатному духовенству. Гермоген был членом этого сената. Строгий противник всякого общения с иноверцами, Гермогеи не мог долго оставаться в хороших отношениях с новым царем, заводившим при московском дворе не виданные прежде европейские обычаи. Поводом к разрыву между ними послужил вопрос о браке Лжедмитрия с польской дворянкой Мариной Мнишек, с которой тот связал себя обещанием еще в Польше, Сам царь не придавал значения различиям между католичеством и православием. Он желал только одного: чтобы его будущая жена не выражала явно своего пренебрежения к греческой вере и совершала католические обряды тайком. Многие бояре не видели в католичестве будущей царицы большой беды и хотели лишь соблюсти внешние приличия. Но этой сделкой нельзя было удовлетворить Гермогена, который фомко заявил, что без перехода невесты в православие и самый брак ее с царем будет считаться незаконным. Чтобы избавиться от несговорчивого митрополита, Дмитрий велел удалить его в свою епархию и там заключить в монастырь.

Но эта твердость вскоре была поставлена Гермогену в заслугу: в июне 1606 г., после убийства Самозванца, на московском престоле утвердился знатный боярин князь Василий Шуйский. Он вызвал Гермогена в Москву, и вскоре тот был поставлен в патриархи. Однако, если Шуйский надеялся заслужить этой милостью поддержку Гермогена, он сильно просчитался. Гермоген служил не людям, а убеждениям и вообще не принадлежал к числу тех, кто покупается на ласку. Он был чрезвычайно упрям, жесток, груб, неуживчив и чересчур строг, но при всем этом отличался прямотой, честностью и непоколебимостью взглядов. С самого начала он не скрывал своего неудовольствия к Шуйскому и обращался с ним подчеркнуто недружелюбно. Но, находясь в постоянных столкновениях с царем, он, однако, не только не подавал руки его многочисленным врагам, но всегда изобличал их как крамольников и смутьянов. В июле 1610 г. заговорщики во главе с Захаром Ляпуновым вопреки воле Гермогена все же свели Шуйского с престола и насильно постригли в монахи. Патриарх не признал этого пострижения и называл монахом князя Тюфякина, произносившего за царя монашеские обеты.

Как и ожидал Гермоген, с падением Шуйского дела в Московском государстве пошли еще хуже. В августе того же года к столице подступило польское войско во главе с гетманом Жолкевским. Он потребовал, чтобы москвичи признали царем королевича Владислава, сына польского короля Сигизмунда.

Боярская дума, к которой перешла теперь верховная власть, не имела ни средств, ни желания бороться против этих притязаний. Но сторонники польской партии встретили в лице патриарха грозного и непримиримого противника. Гермоген осуждал намерение призвать на польский престол иноплеменника и соглашался на это лишь в крайности, с тем непременным условием, чтобы Владислав крестился в православную веру. Когда стороны пришли в этом пункте к соглашению, Жолкевский потребовал впустить его солдат в Москву. Гермоген опять же сильно этому противился и возбуждал ропот среди москвичей, но в конце концов должен был уступить перед дружным напором бояр. В сентябре польский гарнизон занял Кремль.

Однако Смута после этого не только не утихла, а наоборот, разгорелась с новой силой. Король Сигизмунд вскоре явно показал, что не думает сажать сына на московский престол, а помышляет сам царствовать в Московском государстве. Он раздавал на Руси поместья, должности, вводил своих ставленников в Боярскую думу. Он двинул в русские пределы свою армию, осадил Смоленск и потребовал, чтобы московские послы, прибывшие в его стан по делу об избрании Владислава, принудили смолян сдаться королю. В декабре 1610 г. бояре во главе с князем Милославским принесли патриарху написанную ими для русских послов грамоту. Составлена она была в том смысле, что следует во всем положиться на королевскую волю. Патриарх отвечал: «Пусть король даст своего сына на московское государство и выведет своих людей из Москвы, а королевич пусть примет греческую веру. Если вы напишите такое письмо, то я к нему свою руку приложу. А чтоб так писать, что нам всем положиться на королевскую волю, то я этого никогда не сделаю и другим не приказываю так делать. Если же меня не послушаете, то я наложу на вас проклятие. Явное дело, что после такого письма нам придется целовать крест польскому королю. Скажу вам прямо: буду писать по городам — если королевич примет греческую веру и воцарится над нами, я им подам благословение; если же воцарится, да не будет с нами единой веры и людей королевских из города не выведет, то я всех тех, кто ему крест целовал, благословлю идти на Москву и страдать до смерти». Боярам очень не понравились слова патриарха.

Они стали возражать ему. Слово за слово спор дошел до того, что Михайло Салтыков замахнулся на Гермогена ножом. «Я не боюсь твоего ножа, ~ сказал Гермоген, — я вооружусь против ножа силою креста святого. Будь ты проклят от нашего смирения в сем веке и в будущем!» На другой день Гермоген собрал народ в соборной церкви и уговаривал стоять за православную веру и сообщать о своей решимости в другие города. После такой проповеди поляки приставили к патриарху стражу.

Твердость патриарха вдохновляла патриотов и подымала их на решительные действия против захватчиков. В одной из грамот, отправленной из Ярославля в Казань, говорилось: «Совершилось нечаемое: святейший патриарх Гермоген стал за православную веру неизменно и, не убоясь смерти, призвавши всех православных христиан За православную веру всем велел стоять и помереть, а еретиков при всех людях обличал, и если б он не от Бога был послан, то такого дела не совершил бы, и тогда кто бы начал стоять9 И в города патриарх приказал, чтоб за православную веру стояли, а кто умрет, будут новые страстотерпцы: и слыша это от патриарха и видя своими глазами города все переслались между собой и пошли к Москве» Действительно, в городах началось сильное движение: собранные для очищения государства ратные люди получали благословение от духовенства и выступали из городов при пушечной и ружейной пальбе. Узнав, что патриарх благословил восстание на богохульных ляхов, за оружие взялись даже те города, которые прежде оставались глухи к бедам отечества. На Москву двинулись полки из Рязани, из Мурома, с Низовой земли, из Вологды и поморских городов, из Галича, из Ярославля, с Костромы. Откликнулись даже прежние тушинские бояре князь Трубецкой и атаман Заруцкий. Во главе всего предприятия стал рязанский дворянин Прокопий Ляпунов.

Когда в начале 1611 г. стало известно, что к Москве движутся отряды Первого ополчения, бояре явились к Гермогену и сказали: «Ты писал по городам; видишь, идут на Москву. Отпиши им, чтоб не ходили». Патриарх отвечал:

«Если вы, изменники, и с вами все королевские люди выйдите из Москвы вон, тогда отпишу, чтоб они воротились назад. А не выйдите, так, смиренный, отпишу им, чтоб они совершили начатое непременно Истинная вера попирается от еретиков и от вас, изменников, Москве приходит разорение, святым Божьим церквам запустение; костел латаны устроили на дворе Бориса Не могу слышать латинского пения'» Когда Москва была осаждена ополченцами, бояре и польские паны опять принялись за патриарха. «Если ты, — говорил ему Салтыков, — не напишешь Ляпунову и его товарищам, чтоб они отошли прочь, то сам умрешь злою смертью» — «Вы мне обещаете злую смерть, — отвечал Гермоген, — а я надеюсь через нее получить венец и давно желаю пострадать за правду. Не буду писать — я вам уже сказал, и более от меня ни слова не услышите». Строптивого патриарха препроводили в Чудов монастырь, не позволяли ему переступать через порог его кельи, дурно содержали и неуважительно обращались с ним.

Но надежды, возлагавшиеся на Первое ополчение, не оправдались Ляпунов, Трубецкой и Заруцкий не смогли сплотить вокруг себя всех патриогов Вскоре между ними начались распри Казаки заманили Ляпунова на свой круг и изрубили саблями. Затем они стали насильничать над дворянами и горожанами, так что те разбежались из-под Москвы по своим домам. Ополчение распалось, и к осени 1611 г под Москвой остались одни казачьи таборы, в которых сидело до десяти тысяч казаков. Они продолжали осаду, но не имели сил взять город. Вскоре Заруцкий вошел в сговор с женой двух первых самозванцев Мариной Мнишек и присягнул со своими казаками на верность ее сыну Ивану («воренку», как его называли в народе) Гермоген знал обо всем, что происходило у стен столицы, и скорбел всей душой.

Несмотря на строгости заключения он сумел переслать из Москвы несколько грамот В одной из них, отправленной в Нижний Новгород, патриарх увещевал горожан, чтоб во всех городах отнюдь не признавали царем «Маринкина сына» под угрозой «проклятья от святого собора и от нас» Это письмо, по свидетельству некоторых летописцев, подвигло старосту Кузьму Минина начать сбор нового, второго, ополчения. Подобные письма были разосланы и по многим другим городам, подготовляя русских людей к следующему восстанию. Едва поляки услышали, что в Нижнем собирается ополчение во главе с Мининым и Пожарским, они опять стали добиваться от патриарха грамот в пользу королевича Владислава. Но старец резко и твердо отвечал «Да будет над нами милость от Бога и благословение от нашего смирении! А на изменников да излиется гнев Божий и да будут они прокляты в сем веке и в будущем». За эти слова Гермогена стали морить голодом. 17 февраля 1612 г он умер, как говорят современники, голодной смертью. Но семена, посеянные им, уже дали обильные всходы — по всей русской земле пересылались его гневные письма, под влиянием которых поднимались города и стекались в ополчение Минина и Пожарского ратные люди.

Патриарх Филарет, в миру боярин Федор Никитич Романов, был сыном известного в XVI веке боярина Никиты Романовича и племянником царицы Анастасии, первой и любимой жены Ивана Грозного. Близкое свойство детей Никиты с царским домом и добрая память, которую оставил по себе Никита, поставили подозрительного Бориса Годунова во враждебные отношения к его детям.

Он решился уничтожить этот род и всех сыновей Никиты разослал в 1601 г в тяжелое заключение. Александр, Василий и Михаил Никитичи не пережили царской опалы. Летописцы говорят, что Александра удавили в ссылке, у берегов Белого моря. Василий и Иван были посланы в Пелым. Борис велел содержать их строго, однако не мучить Но слуги Бориса показали более усердия, чем он, повидимому, от них требовал. Василий вскоре умер от дурного обращения приставов Михаила Никитича держали в земляной тюрьме в Ныробской волости в окрестности Чердыни.

Более всех братьев выказывал ума и дарований Федор Никитич Он отличался приветливым обращением, был любознателен, изучил даже латинский язык. Никто лучше его не умел ездить верхом; никто в Москве не одевался так нарядно и щеголевато, как он. Современник голландец говорит, что если портной, сделавши кому-нибудь платье и примерив, хотел похвалить, то говорил своему заказчику: теперь ты совершенный Федор Никитич. Этого-то первого московского щеголя, человека красивого, ловкого, чрезвычайно любимого народом, насильно постригли в Сийском монастыре под именем Филарета и приставили к нему пристава Воейкова, который должен был наблюдать за каждым его шагом, прислушиваться к каждому его слову и обо все доносить Годунову. Филарет, как следует из его писем, сильно грустил и тосковал о семье. Но в 1605 г., когда разгорелась борьба Годунова с Самозванцем, Филарет вдруг изменился и стал смело отгонять от себя палкою тех монахов, которые приходили следить за ним. Воейков доносил на него в таких словах: «Живет старец Филарет не по монастырскому чину, неведомо чему смеется; все говорит про птиц ловчих, да про собак, как он в миру живал. Старцев бранит и бить хочет и говорит им: Увидите, каков я вперед буду».

В самом деле, воцарение царевича Дмитрия избавило оставшихся в живых двух братьев Романовых от тяжелой ссылки и сделало их вновь знатными людьми в государстве. Иван Романов возведен был в боярское звание, а Филарет получил сан ростовского митрополита. Несколько лет он провел в своей епархии в Ростове. Здесь узнал он о смерти первого Самозванца, о воцарении Василия Шуйского и о появлении второго Лжедмитрия, прозванного в народе «тушинским вором». Этот новый претендент на русский престол набрал при помощи поляков большое войско, подступил к Москве и начал осаду.

Когда русские города из ненависти к Шуйскому один за другим стали признавать Тушинского вора, Филарет некоторое время удерживал Ростов в повиновении московскому правительству. Вор узнал об этом, приказал достать Филарета и привезти в свой стан. 11 октября 1608 г. переславцы с некоторыми из тушинцев напали врасплох на Ростов. Филарет облачился в архиерейские одежды и стал в церкви с народом. Когда переславцы ворвались в церковь, Филарет начал уговаривать их не отступать от законной присяги.

Но переславцы не послушались, перебили множество людей, надругались над святынями, сорвали с митрополита святительские одежды, надели на него сермягу, покрыли ему голову татарской шапкой и повезли в Тушино, в насмешку посадив с ним какую-то женщину. Лжедмитрий, впрочем, принял его с почетом и даже нарек патриархом. Филарет должен был из Тушино рассылать грамоты по своему патриаршеству, то есть по областям, признававшим Самозванца. «Филарет, — писал позже Аврамий Палицын, — был разумен, не склонялся ни направо, ни налево». Он отправлял богослужение и поминал Тушинского вора Дмитрием. Патриарх Гермоген, строгий к другим изменникам, старался оправдать Филарета и в своих воззваниях к народу писал о ростовском митрополите, что тот не своей волею, а по нужде находится в Тушине, и не порицал его за это, а молил за него Бога. В конце 1609 г. тушинский стан стал разваливаться, а сам вор бежал в Калугу. Филарет некоторое время оставался с поляками, а после низложения Шуйского летом 1610 г. отправился в Москву. Во время переговоров с Жолкевским он поддерживал патриарха и очень неодобрительно относился к избранию на русский престол королевича Владислава, но мнение его не было принято в расчет А короткое время спустя Филарет, по просьбе бояр и по благословению Гермогена, вместе с князем Василием Голицыным был поставлен во главе большого русского посольства. Послы должны были ехать под Смоленск и уговариваться с Сигизмундом о том, чтобы тот отправил своего сына на московский престол. Здесь-то Филарету и предстояло выдержать трудный подвиг.

Сначала поляки приняли русское посольство очень любезно, но потом стали требовать, чтобы послы от себя приказали смолянам сдать их город королю. Споры об этом продолжались долгое время. Филарет с товарищами доказывал, что это противно заключенному договору, а более всего указывал на то, что посольство не имеет права поступать так без совета с патриархом и со всею русскою землей. Никакие принуждения и угрозы поляков не заставили посольство исполнить волю короля; Филарет более всего призывал своих товарищей быть стойкими. Тогда поляки перестали совещаться с послами и на их глазах возобновили приступы к Смоленску. В феврале 1611 г. паны получили от московских бояр грамоту, в которой послам приказывалось сдать Смоленск и присягать на имя короля вместе с сыном. Послы, однако, отказались ее исполнять. «Эта грамота писана без патриаршего согласия, — сказал Филарет, — хотя бы мне смерть принять, я без патриаршей грамоты о крестном целовании на королевское имя никакими мерами ничего не буду делать». 26 марта канцлер Лев Сапега, узнав о том, что города русской земли по призыву Прокопия Ляпунова ополчаются против поляков, приказал взять послов под стражу. В апреле их отправили в Польшу, все имущество пограбили, а слуг перебили. Несколько лет Филарет прожил в доме Сапеги на положении пленника. Между тем в России происходили бурные события По призыву нижегородского старосты Кузьмы Минина начало формироваться новое ополчение, во главе которого встал князь Дмитрий Пожарский. Летом 1612 г. ополчение взяло Москву. Польский гарнизон, заключенный в Кремле, не выдержав голода, капитулировал. По призыву вождей ополчения в Москве собрался Земский собор и в начале 1613 г. избрал в цари шестнадцатилетнего сына Филарета — Михаила Федоровича Романова.

Весть об избрании Михаила не столько обрадовала, сколько встревожила Филарета. Он говорил русскому послу в Варшаве Желябужскому: «Вы нехорошо сделали — меня послали от всего государства послом просить Владислава в цари, а сами избрали государем моего сына. Могли бы выбрать и другого, кроме моего сына. За это вы передо мной не правы, что сделали так без моего ведома». Только в июле 1619 г. после заключения Деулинского перемирия Филарет был отпущен в Москву. Царь встретил его за городом при бесчисленном множестве народа и поклонился ему в ноги, а Филарет поклонился в ноги Царю, и оба лежали на земле, проливая слезы. В то время в Москве гостил патриарх Иерусалимский Феофан. По царскому прошению он 24 июля посвятил Филарета в сан московского патриарха.

С возвращением Филарета в Москву положение новой династии сразу укрепилось. До сих пор царь Михаил, человек очень кроткого характера и мягкосердечный, был самодержцем только по имени. Окружавшие его бояре позволяли себе всякие своевольства. Все управление государством зависело от них. Филарет же сразу взял всю власть в свои руки. Он имел очень большое влияние не только на духовные, но и на светские дела Без его воли ничего не решалось и ничего не совершалось Иностранные послы являлись к нему как к государю Сам он, как и сын, носил титул великого государя, ы По свидетельству одного современника, не очень расположенного к патриарху, Филарет был роста и полноты средних, Божественное писание разумел только отчасти, нравом был опальчив и мнителен, так что и сам царь его боялся. Бояре и все думные и близкие к царю люди находились у него в повиновении, он был грозен для тех, кто решался идти против него, и тотчас отправлял строптивых в ссылку. Во всей патриаршей епархии монастыри со всеми их имениями были отданы в его управление Важные указы царя писались не иначе как со слов его отца. По другим известиям, отношения между сыном и отцом во все годы их совместного правления отличались большой нежностью и всегда носили характер почтительного уважения. Филарет участвовал в принятии большинства решений. Если какое-либо из них не встречало его предварительного согласия, оно или отменялось, или исправлялось Если патриарх отсутствовал, Михаил всегда спрашивал его мнение и постоянно сообщал ему о текущих делах.

Одной из первых забот Филарета был созыв Земского собора, который должен был представить полное изображение разоренного состояния государства и сообщить меры, «чем московскому государству полниться, и устроить московское государство так, чтобы пришли все в достоинство» То, что было положено на соборе, Филарет исполнял потом с большой твердостью и настойчивостью Важнейшим государственным делом было налаживание финансовой системы. Заняв престол, Михаил убедился, что казна пуста, а податей никто не платит. Поначалу Романовым помогли Строгановы, давшие деньги в долг Потом стали взиматься некоторые налоги. Но еще долгие годы новый царь ощущал острую нужду в деньгах, ведь масса прежнего тяглого населения снялась с места и скиталась по всей стране, а пахотные земли лежали в запустении. Первым Романовым пришлось заботиться о возрождении земледелия и укреплении (по сути, создании заново) класса служилых людей По необходимости пришлось отступиться от прежней разборчивости в этом вопросе Верстали в службу дворянскую, не считаясь «с отечеством», годных людей даже из казаков, «которые от воровства отстали». Всех наделяли поместьями из дворовых и черных земель. С восстановлением поместного землевладения стало постепенно возрождаться земледелие. Но дело сильно замедлялось тем, что не хватало рабочих рук. Много сил потратили на закрепление массы гулящего люда и обращение его в тяглое население. На это ушло почти сто лет, но при Филарете и Михаиле тому было заложено важное основание Не случайно многие историки считают, что крепостное право сложилось как государственный институт именно в это время, и виной тому был не какой-то злой умысел, а податная политика государства Прошло много лет прежде, чем подати худобедно стали поступать в казну, а вместе с тем возродилось и дворянское войско. Царская власть, таким образом, получила реальные рычаги управления государством.

К концу жизни Филарета Московское государство окрепло уже настолько, что ни внешние опасности, ни внутренние язвы не могли расшатать воздвигнутого из развалин политического здания. Огромная заслуга в этом важном созидательном деле принадлежала патриарху. Умер Филарет в октябре 1633 г

Патриарх Никон, один из самых известных и могучих деятелей русской истории, родился в мае 1605 г. в селе Вельеманове близ Нижнего Новгорода в семье крестьянина Мины и был наречен при крещении Никитой. Мать его умерла вскоре после рождения Отец женился во второй раз. Злонравная мачеха превратила жизнь мальчика в настоящий ад: морила его голодом, колотила почем зря и несколько раз даже пыталась убить.

Когда Никита подрос, отец отдал его учиться грамоте. Выучившись читать, Никита захотел изведать всю мудрость Божественного писания, которое, по тогдашнему строю понятий, было важнейшим предметом Он удалился в монастырь Макария Желтоводского, нашел какого-то ученого старца и прилежно занялся чтением священных книг. Вскоре один за другим умерли его мачеха, отец и бабка. Оставшись единственным хозяином в доме, Никита женился, но его неудержимо влекли к себе церковь и богослужение Будучи человеком грамотным и начитанным, он начал искать себе места и вскоре был посвящен в приходские священники. Ему тогда было не более 20 лет от роду. От жены он имел троих детей, но все они умерли один за другим еще в малолетстве. Это обстоятельство сильно потрясло впечатлительного Никиту Он принял смерть детей за небесное указание, повелевающее ему отрешиться от мира, и решил удалиться в монастырь Жену он уговорил постричься в московском Алексеевском монастыре, дал за нею вклад, оставил ей денег на содержание, а сам ушел на Белое море и постригся в Анзерском ските под именем Никона. Ему было тогда 30 лет Житие в Анзерском ските было трудное Братия, которой было не более Двенадцати человек, жила в отдельных избах, раскинутых по острову, и только по субботам вечером сходилась в церковь. Богослужение продолжалось целую ночь; братия выслушивали весь псалтырь, с наступлением дня совершалась литургия, потом все расходились по своим избам. Над всеми был начальный старец по имени Елеазар. Некоторое время Никон покорно подчинялся ему, Но потом между ними начались ссоры и несогласия. Тогда Никон перебрался в Кожеозерскую пустынь, находившуюся на островах Кожеозера, и по бедности отдал в монастырь (туда не принимали без вклада) свои последние богослужебные книги. По своему характеру Никон не любил жить с братией и предпочитал свободное уединение. Он поселился на особом острове и занимался там рыбной ловлей. Спустя немного времени тамошняя братия избрала его своим игуменом. На третий год после своего поставления, а именно в 1646 г., он отправился в Москву и здесь явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу, как вообще в то время являлись с поклонами к царям настоятели всех монастырей. Алексею до такой степени понравился кожеозерский игумен, что он тотчас велел ему остаться в Москве, и, по царскому желанию, патриарх Иосиф посвятил его в сан архимандрита Новоспасского монастыря. Место это было особенно важно, и архимандрит этого монастыря скорее, чем другие, мог приблизиться к государю: здесь была родовая усыпальница Романовых; набожный царь часто приезжал туда молиться за упокой своих предков и давал на монастырь шедрое жалование. Во время каждой из таких поездок Алексей подолгу беседовал с Никоном и чувствовал к нему все более расположения. Известно, что Алексей Михайлович принадлежал к разряду таких людей, которые не могут жить без сердечной дружбы, и легко привязывался к людям. Он велел Никону каждую пятницу ездить к нему во дворец. Беседы с архимандритом западали ему в душу. Никон, пользуясь расположением государя, стал просить его за утесненных и за обиженных. 1 Алексей Михайлович дал ему поручение принимать просьбы от всех тех, которые искали царского милосердия и управы на неправду судей. Никон отнесся к этому поручению очень серьезно, с большим тщанием исследовал все жалобы и вскоре приобрел славу доброго защитника и всеобщую любовь в Москве.

В 1648 г. скончался новгородский митрополит Афанасий. Царь, избирая ему преемника, предпочел всем другим своего любимца, и бывший тогда в Москве иерусалимский патриарх Паисий по царскому желанию рукоположил Новоспасского архимандрита в сан новгородского митрополита. Этот сан был вторым по значению в русской иерархии после патриаршего. Сделавшись новгородским владыкой, Никон впервые показал свой суровый властолюбивый нрав. Тогда же он сделал первые шаги к исправлению богослужения. В те годы церковная служба отправлялась на Руси нелепо: боясь пропустить что-нибудь из установленного ритуала, в церкви для скорости разом читали и пели в дватри голоса разное: дьячок читал, дьякон говорил ектению, а священник возгласы, так что слушающим ничего нельзя было понять. Никон велел прекратить этот обычай, не взирая на то, что его распоряжение не понравилось ни духовным, ни мирянам: с установлением правильного порядка службы удлинялось богослужение, а многие русские того века, хотя и считали необходимым бывать в церкви, не любили оставаться там долго. Для благочиния Никон заимствовал киевское пение. Каждую зиму он приезжал в Москву со своими певчими, от которых царь был в искреннем восторге.

В 1650 г. во время новгородского бунта горожане показали сильную нелюбовь к своему митрополиту: когда тот вышел уговаривать мятежников, его принялись бить и закидывать камнями, так что едва не забили до смерти.

Никон, однако, просил царя не гневаться на виновных. В 1652 г. после смерти патриарха Иосифа духовный собор в угоду царю избрал Никона патриархом.

Никон упорно отказывался от этой чести до тех пор, пока сам царь в Успенском соборе на виду бояр и народа не поклонился Никону в ноги и не умолил его со слезами принять патриарший сан. Но и тогда он посчитал нужным обговорить свое согласие особым условием. «Будут ли меня почитать как архипастыря и отца верховного, и дадут ли мне устроить Церковь?» — спросил Никон. Царь, а за ним власти духовный и бояре поклялись в этом. Только после этого Никон согласился принять сан.

Просьба Никона не была пустой формальностью. Он занял патриарший престол, имея в голове сложившуюся систему взглядов на Церковь и государство и с твердым намерением придать русскому православию новое, не виданное прежде значение. Вопреки явно обозначившейся с середины XVII века тенденции к расширению прерогатив государственной власти за счет церковной (что должно было в конце концов привести к поглощению Церкви государством), Никон был горячим проповедником симфонии властей. В его представлении светская и духовная сферы жизни ни в коей мере не смешивались друг с другом, а напротив — должны были сохранять, каждая в своей области, полную самостоятельность. Патриарх в религиозных и церковных вопросах должен был стать таким же неограниченным властителем, как царь в мирских.

В предисловии к служебнику 1655 г. Никон писал, что Бог даровал России «два великих дара» — царя и патриарха, которыми все строится как в Церкви, так и в государстве. Впрочем, и на светскую власть он смотрел через призму духовной, отводя ей только второе место. Архиерейство он сравнивал с солнцем, а царство — с месяцем и пояснял это тем, что церковная власть светит душам, а царская — телу. Царь, по его понятиям, был призван от Бога удержать царство от грядущего антихриста, и для этого ему надлежало снискать Божию благодать. Никон, как патриарх, должен был стать учителем и наставником царя, ибо, по его мысли, государство не могло пребывать без высших, регулирующих его деятельность, церковных идей.

Вследствие всех этих соображений Никон без малейшего смущения, как должное, принял офомную власть, которую Алексей Михайлович охотно предоставил ему в первые годы его патриаршества. Сила и влияние Никона в это время были огромны. Отправляясь в 1654 г. на войну в Малороссию, Алексей Михайлович доверил патриарху свою семью, столицу и поручил ему наблюдение за правосудием и ходом дел в приказах. Во время двухлетнего отсутствия царя Никон, официально принявший титул великого государя, единолично управлял всеми государственными делами, причем знатнейшие бояре, ведавшие различными государственными приказами, должны были ежедневно являться к нему со своими докладами. Нередко Никон заставлял бояр долго ждать своего приема на крыльце, хотя бы в это время был сильный холод; принимая их, он выслушивал доклады стоя, не сажая докладчиков, и заставлял их делать ему земной поклон. Все боялись патриарха — ничего важного не делалось без его совета и благословения, В церковных делах Никон был таким же неограниченным самовластием, как в государственных. В соответствии со своими высокими представлениями о значении Церкви в жизни общества, он принимал строгие меры к поднятию Дисциплины духовенства. Он всерьез хотел сделать из Москвы религиозную голицу, подлинный «третий Рим» для всех православных народов. Но чтобы Русская Церковь отвечала своему назначению, она должна была стать в уровень с веком относительно просвещения. Никон очень старался о повышении культурного уровня духовенства: он завел библиотеку с сочинениями греческих и римских классиков, мощной рукой насаждал школы, устраивал типографии, выписывал киевских ученых для перевода книг, устраивал школы художественной иконописи и наряду с этим заботился о благолепии богослужения. Вместе с тем он стремился восстановить полное согласие русской церковной службы с греческой, уничтожая все обрядовые особенности, которыми первая отличалась от второй. Это была застарелая проблема — о ней уже несколько десятилетий вели разговоры, но никак не могли приступить к ее разрешению. Дело на самом деле было очень сложным. Испокон веков русские православные пребывали в полной уверенности, что сохраняют христианское богослужение в полной и первозданной чистоте, точно таким, каким оно было установлено отцами церкви. Однако восточные иерархи, все чаще наезжавшие в Москву в XVII веке, стали укоризненно указывать русским церковным пастырям на многочисленные несообразности русского богослужения, могущие расстроить согласие между поместными православными церквами. В русских богослужебных книгах они замечали многочисленные разночтения с греческими. Отсюда возникала мысль о вкравшихся в эти книги ошибках и о необходимости найти и узаконить единообразный правильный текст.

В 1653 г. Никон собрал с этой целью духовный собор русских иерархов, архимандритов, игуменов и протопопов. Царь со своими боярами присутствовал на его заседаниях. Обратившись к собравшимся, Никон прежде всего привел грамоты вселенских патриархов на учреждение московского патриаршества (как известно, это произошло при царе Федоре Ивановиче в самом конце XVI века). Патриархи указывали в этих грамотах на некоторые отклонения в русском богослужении от тех норм, что установились в Греции и других восточных православных странах. После этого Никон сказал: «Надлежит нам исправить как можно лучше все нововведения в церковных чинах, расходящиеся с древними славянскими книгами. Я прошу решения, как поступать:, последовать ли новым московским печатным книгам, в которых от неискусных переводчиков и переписчиков находятся разные несходства и несогласия с древними греческими и славянскими списками, а прямее сказать, ошибки, — или же руководствоваться древним, греческим и славянским текстом, так как они оба представляют один и тот же чин и устав?» На этот вопрос собор дал ответ: «Достойно и праведно исправлять, сообразно старым харатейным и греческим спискам».

Никон поручил исправление книг киевскому монаху-книжнику Епифанию Славинецкому и греку Арсению. Всем монастырям было дано указание собирать старые харатейные списки и присылать их в Москву. Арсений, не жалея издержек, привез с Афона до пятисот рукописей, из которых некоторым приписывали глубокую древность. Вскоре собрали новый собор, на котором было постановлено, что отныне следует креститься тремя, а не двумя перстами, а на тех, кто крестится двумя перстами, было возложено проклятие.

Затем был издан новый служебник с исправленным текстом, тщательно сверенным с греческим. В апреле 1656 г. созвали новый собор, утвердивший все внесенные изменения. Впрочем, уже здесь явились ярые противники реформы, с которыми Никон начал непримиримую борьбу: их лишили сана и сослали. Протопоп Аввакум, самый яростный противник нововведений, был отправлен вместе с женой и семьей в Даурию. Но оказалось, что это были только первые признаки неповиновения. Когда новые богослужебные книги вместе со строгим приказом креститься тремя перстами дошли до местных священников, ропот поднялся сразу во многих местах. В самом деле, кроме того, что двоеперстие заменилось троеперстием, все богослужебные чины стали короче, причем оказались выброшенными многие песнопения и формулы, которым придавался особенный магический смысл. Литургия вся была переделана, хождение на крестных ходах установлено против солнца, имя Исус исправлено в Иисус. Подвергся правке даже текст символа веры. В то время, когда обрядовой стороне религии придавалось огромное значение, такая перемена не могла показаться пустым делом. Многие рядовые монахи и попы пришли к убеждению, что прежнюю православную веру пытаются заменить другой. Новые книги отказывались принимать к действию и служили по старым. Соловецкий монастырь, исключая немногих старцев, одним из первых воспротивился этому нововведению. Его пример придал силы противникам Никона.

Патриарх обрушил на ослушников жестокие репрессии. В ответ со всех сторон к царю пошли жалобы на своеволие и лютость патриарха, его гордыню и своекорыстие. Он мог, например, дать приказ собрать со всех церквей Московского государства 500 голов лошадей и преспокойно разослать их по своим вотчинам; он ввел новый оклад патриаршей пошлины, повысив ее до таких пределов, что, по свидетельству одного челобитчика, «татарским абызам жить гораздо лучше», помимо этого Никон требовал экстренных взносов на затеянную им постройку Нового Иерусалима и других монастырей. О его гордом и жестоком обращении с клириками, приезжавшими в Москву, ходили негодующие рассказы — для него ничего не стоило посадить священника на цепь за какую-нибудь незначительную небрежность в исполнении своих обязанностей, мучить его в тюрьме или сослать куда-нибудь на нищенскую жизнь.

Возле Алексея Михайловича также было много бояр — недругов Никона.

Они негодовали на патриарха за то, что он постоянно вмешивался в мирские дела, и твердили в один голос, что царской власти уже не слыхать, что посланцев патриарших боятся больше, чем царских, что великий государь патриарх не довольствуется уже равенством власти с великим государем царем, но стремится превысить ее, вступает во все царские дела, памяти указные и приказы от себя посылает, дела всякие без указа государя из приказов берет, многих людей обижает. Усилия недоброжелателей не остались тщетны: не ссорясь открыто с Никоном, Алексей Михайлович начал постепенно отдаляться от патриарха. По мягкости характера он долго не решался на прямое объяснение, однако на место прежней дружбы пришли натянутость и холодность.

Летом 1658 г. наступила уже явная размолвка — царь несколько раз не пригласил патриарха на придворные праздники и сам не присутствовал на его богослужениях. Потом он послал к нему своего спальника князя Ромодановского с повелением, чтобы Никон больше не писался великим государем.

Уязвленный этим Никон отрекся от патриаршей кафедры, вероятно, рассчитывая. что кроткий и набожный царь испугается и поспешит примириться с первосвятителем. Отслужив литургию в Успенском соборе, он снял с себя мантию и ушел пешком на подворье Воскресенского монастыря. Там он пробыл два дня, быть может ожидая, что царь позовет его или захочет с ним объясниться, но Алексей хранил молчание. Тогда Никон, будто забыв о патриаршестве, стал деятельно заниматься каменными постройками в Воскресенском монастыре: копал пруды, разводил рыбу, строил мельницы, рассаживал сады и расчищал леса, во всем показывая пример рабочим и трудясь наравне с ними.

С отъездом Никона в Русской Церкви наступила смута. Вместо ушедшего со своего престола патриарха следовало избрать нового. Но поведение Никона не допускало этого. По прошествии некоторого времени он уже раскаивался в своем поспешном удалении и опять стал предъявлять претензии на патриаршество. «Я оставил святейший престол в Москве своею волею, — говорил он, — московским не зовусь и никогда зваться не буду; но патриаршества я не оставлял, и благодать Святого Духа от меня не отнята». Эти заявления Никона сильно смутили царя и должны были смутить многих, даже и не врагов Никона: теперь нельзя было приступить к избранию нового патриарха, не решив вопроса: в каком отношении он будет находиться к старому? Для рассмотрения этой проблемы в 1660 г. был созван собор русского духовенства. Большинство архиереев были против Никона и постановили лишить его сана, но меньшинство доказывало, что поместный собор не имеет такой власти над патриархом. Царь Алексей согласился с доводами меньшинства, и Никон сохранил сан. Но это так запутало дело, что оно могло быть разрешено только международным советом.

В начале 1666 г. в Москве собрался «великий собор», на котором присутствовало два греческих патриарха (Александрийский и Антиохийский) и 30 архиереев, русских и греческих, от всех главных церквей православного востока.

Суд над Никоном длился более полугода. Собор сначала ознакомился с делом в его отсутствие. Затем призвали самого Никона, чтобы выслушать его объяснения и оправдания. Никон сначала не хотел являться на судилище, не признавая над собой власти александрийского и антиохийского патриархов, потом, в декабре 1666 г., все же приехал в Москву, но держал себя гордо и неуступчиво: вступал в споры с обвинителями и самим царем, который в слезах и волнении жаловался собору на многолетние провинности патриарха. Собор единогласно осудил Никона, лишил его патриаршего сана и священства. Обращенный в простого инока, он был сослан в Ферапонтов монастырь близ Белого озера.

Здесь его несколько лет содержали с большой строгостью, почти как узника, но в 1671 г. Алексей велел снять стражу и позволил Никону жить без всякого стеснения. Тогда Никон отчасти примирился со своей судьбой, принимал от царя содержание и подарки, завел собственное хозяйство, читал книги и лечил больных. С годами он стал постепенно слабеть умом и телом, его стали занимать мелкие дрязги: он ссорился с монахами, постоянно был недоволен, ругался без толку и писал царю доносы. После смерти в 1676 г. Алексея Михайловича положение Никона ухудшилось — его перевели в Кирилле-Белозерский монастырь под надзор двух старцев, которые должны были постоянно жить с ним в келий и никого к нему не пускать. Только в 1681 г., уже тяжелобольного и дряхлого, Никона выпустили из заточения. По дороге в Москву на берегу Которосли он умер. Тело его привезли в Воскресенский монастырь и там похоронили. Царь Федор Алексеевич присутствовал при этом.

Никоновские преобразования оказали сильное влияние на общество. Следствием их стал великий раскол в Русской Православной Церкви, который быстро, словно пожар, распространился по всей России. К расколу как к знамени примкнули все недовольные светскими и духовными властями. Многие десятилетия эта жестокая религиозная и социальная распря оставалась главным мотивом внутренней русской истории.