Владычица земли, небес и моря!
Ты мне слышна сквозь этот мрачный стон,
И вот твой взор, с враждебной мглою споря,
Вдруг озарил прозревший небосклон.

(Владимир СОЛОВЬЕВ)

Лишь далеко на океане-море,
На белом камне, посредине вод,
Сияет книга в золотом уборе,
Лучами упираясь в небосвод.
Та книга выпала из некой грозной тучи,
Все буквы в ней цветами проросли,
И в ней написана рукой судеб могучей
Вся правда сокровенная земли.

(Николай ЗАБОЛОЦКИЙ.) (Голубиная книга)

Предварительный экскурс в историю Гипербореи и предысторию Руси позволяют определить некоторые пространственные и временные границы: географический контур — исчезнувший материк (архипелаг) Арктида и сохранившиеся окраиннные земли; хронологические параметры — до 40–50 тысячелетий в глубь истории. Причем пока что почти не затрагивался социальный аспект: что за отношения складывались между людьми в те баснословно далекие времена, какие половозрастные слои доминировали в обществе, каков был строй и структура управления, какие идеи вдохновляли наших пращуров и, наконец, что дожило до наших дней от той далекой эпохи.

К сожалению, сохранилось очень и очень мало. Но кое-что все же осталось. Вот с этого «кое-что» и продолжим наше повествование: потянув за тонкую (зато осязаемую!) нить, попытаемся размотать весь спутанный клубок проблем и загадок. Однако существует ли вообще такой заветный клубочек? Существует! Это — чудом уцелевшее духовное сокровище русского народа, именуемое Голубиной книгой. Ее образ (точнее даже — символ) неизбывной творческой силы и воистину космического звучания сокрыт в самом первофундаменте русской культуры. Тайной он, естественно, не для кого не является и многим прекрасно известен. Как древний придорожный камень: всяк проходит мимо, сверяя с ним путь, да не всякий знает, кем, когда и с каким умыслом положен сей знак на перекрестке.

Сравнительно недавно Голубиная книга существовала и в рукописном виде, считаясь апокрифической (если и не вовсе языческой). За ее чтение люто преследовали и строго карали. В Житии Авраамия Смоленского (расцвет его деятельности падает на период перед самым татаро-монгольским нашествием) рассказывается про то, как этот русский подвижник читал и переписывал многие «глубинныя книги», за что был изгнан из монастыря и предан церковному суду. Но уже, начиная с Х111 века о письменных версиях Голубиной книги ничего не слышно. Зато пышным цветом расцвели устные варианты, которые, впрочем, существовали всегда. Хранителями, носителями и исполнителями знаменитого «духовного стиха» были калики перехожие — главное передвижное «средство массовой информации» дописьменной и неграмотной Руси. От села к селу, по пыльным дорогам и бездорожью, в стужу и зной бродили ватаги безвестных певцов, в чей репертуар обязательно входила и Голубиная книга. «Бродячая Русь» — назвал их вкупе с другими скитальцами по российским просторам этнограф и бытописатель Сергей Васильевич Максимов (1831–1901).

Канонического текста не существует. Это — не гимн Ригведы, где при устной передаче от поколения запрещалось вносить малейшие изменения. Потому-то вариантов Голубиной книги великое множество: всего их удалось записать около сорока (а сколько прошло мимо тетрадок фольклористов!).[7] С исчезновением архаичных традиций, казалось, навсегда утрачено и мастерство песенного исполнения Голубиной книги. Но нет! Хранители бесценного текста и мелодии живы и поныне в среде старообрядцев и православных сектантов — например, некрасовцев и духоборов. Достаточно однажды услышать, как в два голоса исполняют Голубиную книгу духоборки Евдокия Мирошникова и Мелания Трохименкова из русской общины села Спасовка, расположенного в грузинской Джавахетии (запись С. Е. Никитиной 1990 года), дабы наяву убедиться, какой музыкальный пласт собственной культуры мы не уберегли. Совершенно бесподобный, неповторимый и никакими словами непередаваемый напев! В нем видятся одновременно и отблески далекой арийской эпохи, и тысячелетние традиции русской песенной культуры.

Конечно, похоже, что каждый исполнитель или «исполнительская школа» пытался внести в текст что-то свое, не трогая однако «ядра». Подобное творческое переиначивание характерно для любого фольклорного жанра. Не исключение и русские «духовные стихи», куда по традиции включается и Голубиная книга. «Духовный стих» — это более чем свободно и стихотворно обработанный библейский или житийный сюжет, предназначенный для публичного исполнения. По формальным признакам Голубиная книга вроде бы попадает под такой критерий. Здесь поминаются и Иисус Христос, и Богородица, и град Иерусалим, и гора Фаворская, и Иордань-река.

Между тем любому, даже самому неискушенному слушателю или читателю моментально бросается в глаза бесспорный факт: вся христианская проблематика покоится на некоем ином — нехристианском — фундаменте, неизбежно уводящем в неизведанные глубины человеческой предыстории, общеиндоевропейской и доиндоевропейской идеологии, морали, философии и протонауки. Именно данное обстоятельство позволило Николаю Ивановичу Надеждину (1804–1856) — одному из пионеров изучения русского традиционного мировоззрения — назвать Голубиную книгу ярчайшим примером древнейшей космогонической культуры, своего рода квинтэссенцией народной мудрости, заключающей ответы на вопросы, «смело посягающие на то, что, по нынешнему распределению знания, относится к высшим умозрительным задачам — природоведения вообще, и в частности — землеведения!».

И в самом деле, недаром заветная книга, о которой пели сказители, именуется Голубиной, то есть «глубинной» (что означает одновременно и «древняя», и «мудрая»). Но какую же «премудрость всей вселенныя» (доподлинные слова священного текста) она скрывает? (Между прочим, некоторые исполнители упорно именовали Вселенную «Поселенной», что дало основание А. П. Щапову посчитать именно это исконно русское слово первоосновой для народного представления о Мироздании: во Вселенной люди поселяются, точно в небесно-космической избе). Так какие же за сим сокрыты древние тайны? Какое универсальное знание? Попробуем разобраться в этих вопросах беспристрастно.

События, описанные в Книге Книг, развертываются в условной стране, чьим символом может выступать и град Иерусалим (в одном из вариантов его название вообще русофицировано — Русолим), и близ Фавор-горы, и в других экзотических местах. В ряде случаев действие переносится прямиком на Русскую землю:

Што на матушке — на святой Руси,
На святой Руси — на подсветною,
Восходила туча сильна грозная,
Выпадала Книга Голубиная.

Мотив «грозной небесной тучи» исключительно важен для выяснения подлинной сущности древнерусского компендиума. Корни здесь, без сомнения, уходят в древнеарийские представления о Мироздании, где Небо выступало синонимом Космоса (данная традиция прошла через всю последующую историю науки — от знаменитого космологического трактата Аристотеля «О Небе» до не менее знаменитых книг К. Фламмариона «История Неба» и К. Э. Циолковского «Грезы о Земле и Небе»).

Все без исключения варианты Голубиной книги строятся по общей схеме. С небес (читай: из Космоса) нежданно-негаданно «выпадает» огромная таинственная Книга — от 40 пядень до 40 сажен (то есть от 4 до 80 метров) в вышину да почти столько же в толщину. Космическая насыщенность и внутренняя экспрессия этого далеко не уникального события удачно отражены на известной картине Николая Рериха, она так и называется «Голубиная книга» (рис. 64). Что написано в той Великой книге неведомо никому.

Вокруг собираются мудрецы, цари, богатыри (список нередко продолжается: бояре, крестьяне, попы да поповичи), ну и, конечно же, сами исполнители — калики перехожие (от каждого сословия — по 40 человек). Начинают гадать: как быть, кто раскроет секрет сокровенной Небесной книги? Ключом к ее тайникам владеет лишь один — «распремудрый» царь Давид (в древнерусском мировосприятии он стал прозываться совсем по-домашнему — Давыд Евсеевич). На него-то и обрушивается град глубокомысленных вопросов. В качестве главного «вопрошателя» выступает, как правило, таинственный Волотоман-царь, или Волот Волотович. В его фигуре отчетливо проступают архаичные черты более древнего образа исполина-первопредка («волот» по-древнерусски значит «великан»). На все вопросы даются обстоятельные, но стереотипные ответы. Вопросно-ответная форма изложения знания типична для многих древних культур. Помимо индоевропейской (включая славяно-русскую) традиции, она присутствует в священных текстах древних египтян, китайцев, майя, инков и ацтеков и др.

Количество вопросов бывает разным. В зависимости от этого различают краткие и развернутые «редакции» Голубиной книги. Тем не менее все вопросы касаются самых фундаментальных сторон природного бытия и человеческого существования:

От чего у нас начался белый вольный свет?
От чего у нас солнце красное?
От чего у нас млад-светел месяц?
От чего у нас звезды частые?
От чего у нас ночи темные?
От чего у нас зори утрени?
От чего у нас ветры буйные?
От чего у нас дробен дождик?
От чего у нас ум-разум?
От чего наши помыслы?
От чего у нас мир-народ?
От чего у нас кости крепкие?
От чего телеса наши?
От чего кровь-руда наша?
От чего у нас на земле цари пошли?
От чего зачались князья-бояры?
От чего крестьяне православные?

Этим перечень вовсе не исчерпывается. В одном из вариантов «духовного стиха», записанного Н. Е. Ончуковым на Печоре, следуют еще и такие вопросы:

От цего разлилися да моря синия?
От цего-де пошли да много множество?
А потом по морям да как по синим,
Расходились по морям да как морские звери?
Во морях появились как больши киты?
На китах да земля была основана.
И пошло тут-де время, прокатилося,
Узнавать стал народ да от чего-чего…

Вслед за бытийно-генетическим блоком проблем следует дюжина (а то и поболее), так сказать, субординационных загадок. Их смысл: кто на белом свете самый главный среди себе подобных. Кто царь царей? Кто царь зверей? Птиц? Рыб? Трав? Деревьев? Камней? Озер? Рек? Городов? И т. д. Древнейшие арийские и доарийские представления невообразимо далеких — и в сущности гиперборейских — времен, когда прапредки современных народов и этносов имели общую культуру, идеологию, религиозные верования и даже язык, прослеживаются в Голубиной книге повсюду и подчас в самых неожиданных местах. Вернемся еще раз к блоку космогонических вопросов. Порядок здесь такой: за Солнцем и Месяцем обычно следуют зори (правда, иногда появляется еще и Луна, что также свидетельствует о глубокой архаике, ибо, согласно донаучным представлениям, Луна и Месяц считались разными светилами так же, как зимнее, весеннее и летнее Солнце):

От чего зачалася заря утрення?
От чего зачалася и вечерняя?

В тексте, записанном еще Киршей Даниловым, зори даже предшествуют звездам. В любом случае зори — равноправные члены сплоченной семьи дневных и ночных светил. Случайна ли это? Безусловно, нет! Почетное место и основополагающее значение зари досталось Голубиной книге от той эпохи, когда слабо дифференцированные индоевропейские племена обитали еще на Крайнем Севере (оттуда они мигрировали на Юг из-за резкого похолодания) и полярные зори являлись носителями жизненно важного смысла, знаменующего рождение солнечного света, В Ригведе Богиня утренней зари Ушас — одна из главнейших в ведийском пантеоне. Ей посвящено множество самых поэтических и вдохновенных гимнов. Поэтому вовсе не удивительно, что мифологема «утреней зари» перекочевала в свое время в протограф древнерусского текста и прочно в нем закрепилась, заняв столь высокое место в «небесной иерархии» Голубиной книги.

Другой не менее характерный пример: одним из таинственных персонажей русской Книги Книг выступает Индрик-зверь. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы уловить его несомненную связь с ведийским и индуистским Божеством — Индрой, от имени которого, в конечном счете, идут названия и страны — Индии, и священной реки — Инда, и народа — индийцев, и религии — индуизма. Как было проиллюстрировано выше, на Русском Севере до сих пор сохранилось немало топонимов и гидронимов с древнейшим общеиндоевропейским корнем «инд». Между прочим, в одном из текстов Голубиной книги загадочный Индрик-зверь именуется просто Индра. Вот только почему зверь? Вполне допустимо следующее объяснение. В эпоху нерасчлененной древнеарийской этнокультурной общности Индре как верховному Богу индоевропейцев подчинялись все «царства», включая животное. После распада индоевропейской праобщности и ухода ариев с Севера в памяти русских сохранилась одна из много численных «номинаций» Индры — Царь зверей, «всем зверям мати». Кроме того, на него, вне всякого сомнения, распространялись и многие тотемные признаки. При распаде этнической целостности, обособлении языков, культур и обычаев для самостоятельных народов, оказавшихся в новой культовой и мифологической среде, представления соседних и тем более мигрировавших народов деформировались, превращались в fata morgana, обрастали неправдоподобной атрибутикой, отождествлялись с тотемными (как правило, звериными) клише.

Лишним подтверждением того, что древнерусский Индрик первоначально был очень близок (если не тождественен) с ведийским Индрой, свидетельствуют и его характеристики, сохранившиеся в Голубиной книге. Здесь Индрик ростом «уво всю землю Вселенную», а от его деяний «вся Вселенная всколыбается». Это живо напоминает характеристику Индры в Ригведе (111 46, 2–3) как царя всей Вселенной:

Единственный царь всего света,
<…> (Своими) размерами он превосходит Богов,
Сверкающий, неодолимый во всем,
Индра пре(восходит) величием небо (и) землю,
Пре(восходит) широкое, великое воздушное пространство…

И, главное, вполне соответствует космическим деяниям классического Индры — повелителя Вселенной, владыки молнии и грома. Именно с его деяниями связано отделение Земли от Неба (отсюда идет, по всей видимости, и вышеприведенный образ Голубиной книги — не совсем привычная с точки зрения здравого смысла привязка Земли ко Вселенной). Выпив священного напитка сомы, Индра вырос до гигантских и настолько устрашающих размеров, что Небо и Земля, охваченные ужасом, разлетелись в противоположные стороны, разлучившись тем самым навеки, а Вседержитель и Потрясатель Вселенной заполнил собой все пространство между ними:

По ту сторону (видимого) пространства, неба
Ты, о сильный по своей природе, (приходящий) на помощь
О дерзкий мыслью,
Сделал землю противовесом (своей) силы,
Охватывая воды, солнце, ты идешь на небо.
Ты стал противовесом земли,
Ты стал господином высокого (неба) с великими героями.
Все воздушное пространство ты заполнил (своим) величием.
Ведь поистине никто не равен тебе.

(Ригведа. 1, 52, 12–13.)

Но на этом процесс миротворения не завершился. В Ригведе рассказывается, как владыка всего сущего прародитель Богов Праджапати сотворил вместе с ними вселенского человека Пурушу (и лишь затем были созданы обычные люди). Однако его вскоре принесли в жертву. Тело Пуруши было расчленено на части, и из них-то возникли небесные светила, земной небосклон, стихии, ветер, огонь и т. п.:

Пуруша — тысячеглавый,
Тысячеглазый, тысяченогий.
Со всех сторон покрыв землю,
Он возвышался (над ней еще) на десять пальцев.
Ведь Пуруша — это Вселенная,
Которая была и которая будет.
Он также властвует над бессмертием <…>
Когда Пурушу расчленили,
На сколько частей разделили его?
Что его рот, что руки? <…>
Луна из (его) духа рождена,
Из глаза Солнце родилось,
Из уст — Индра и Агни,
Из дыхания родился ветер.
Из пупа возникло воздушное пространство,
Из головы развилось небо,
Из ног земля, стороны света — из уха,
Так они устроили миры <…>

(Ригведа. Х 90, 1–14.)

В русской же мифологической и космогонической традиции отзвуки этих древних доарийских представлений однозначно просматриваются в различных «редакциях» Голубиной книги, где все богатство видимого мира, в полном соответствии с общеиндоевропейской традицией, истолковывается, как части некоего космического Божества:

Белый свет от сердца его.
Красно солнце от лица его,
Светел месяц от очей его,
Часты звезды от речей его…

Другой вариант Голубиной книги имеет следующее продолжение с учетом христианизированной «правки»:

Ночи темные от дум Господних
Зори утренни от очей Господних,
Ветры буйные от Свята Духа.
Дробен дождик от слез Христа,
Наши помыслы от облац небесных,
У нас мир-народ от Адамия,
Кости крепкие от камени,
Телеса наши от сырой земли,
Кровь-руда наша от Черна моря.

Но известны и иные версии. В Русском Устье, на побережье реки Индигирки (еще один «северный Инд»!) пришлое население — носитель архаичной культуры — находилось автономно-культурной изоляции, начиная с ХV11 века (еще до церковного раскола). Это привело к консервации (а по существу — сохранению) традиционных сюжетов. Так что неудивительно, что именно здесь были записаны редкие варианты Голубиной книги, именуемой здесь даже по-особому — Книга «Голубиный свет». Именно она сама и порождает все Мироздание — Белый свет, Красно солнце, Светёл месяц, Мать Сыру Землю, Сине море и другие природные феномены. Подобный подход не нов: во множестве религиозных представлений (включая Веды и Евангелие от Иоанна) мир трактуется производным от Слова — оно-то и записано в Священную Книгу.

Точно так же расчлененный Первобог Голубиной книги восходит к самым началам общеиндоевропейской космогонической традиции (возможно, в данной роли как раз и выступал уже упомянутый Волот Волотович — бывший великан). Это доказал еще Алексей Степанович Хомяков (1804–1860) при анализе архаичной русской обрядовой песни с мотивами людоедства (есть, оказывается, и такая — да не одна!), где жена намеревается расчленить и съесть собственного мужа. Записанная и опубликованная в середине прошлого века в Курской губернии писательницей Надеждой Кохановской, эта страшная песня повергла в шок читательскую публику, а развернувшаяся полемика обнаружила среди прочего достаточную распространенность каннибалистского текста в разных областях России. В песне беспристрастно рассказывается про то, как жена вместе с подружками съела собственного мужа да еще попотчевала страшным угощением мужнину сестру, подзадоривая ее загадками:

Я из рук, из ног коровать смощу,
Из буйной головы яндову скую,
Из глаз его я чару солью,
Из мяса его пирогов напеку,
А из сала его я свечей налью.
Созову я беседу подружек своих,
Я подружек своих и сестрицу его,
Загадаю загадку неотгадливую.

Ой, и что таково:
На милом я сижу,
На милова гляжу,
Я милым подношу,
Милым подчеваю,
Аи мил пер'до мной,
Что свечою горит?

Никто той загадки не отгадывает.
Отгадала загадку подружка одна,
Подружка одна, то сестрица его:
— «А я тебе, братец, говаривала:
Не ходи, братец, поздным-поздно,
Поздным-поздно, поздно вечером».

Никто не сомневался в глубокой архаичности женских причитаний, но никто не мог толком объяснить их истинного смысла. Хомяков же, посвятивший данному вопросу специальную заметку, уловил в русской песне древнюю космогоническую тайнопись по аналогии с древнеегипетскими, древнеиндийскими и древнескандинавскими мифами. Более того, он назвал странную песню «Голубиной книгой в ее окончании». Чем же руководствовался Хомяков и каков ход его рассуждений?

Мыслитель-славянофил напоминает, что северная мифология и космогония строила мир из разрушенного образа человеческого — из частей великана Имира, растерзанного детьми Первобога Бора. В восточных мифологиях и космогониях Вселенная также строилась из мужского или женского исполинского образа — в зависимости от того, кто был убийца-строитель — мужское Божество или женское. В ходе дальнейшего космогонического процесса кости поверженного великана делались горами, тело — землею, кровь — морями, глаза — светоносными чашами, месяцем и солнцем. В соответствии с канонами и традициями мифологической школы в фольклористике, Хомяков делает предположение, что та же схема действовала и в славяно-русской мифологии, что получило отражение и в Голубиной книге и «людоедской песне» (последняя — один из осколков древней мифологии, который при достаточном воображении можно сопрячь с некоторыми устойчивыми образами русского фольклора).

По Хомякову, мифологические рассказы при падении язычества теряли свой смысл и переходили либо в богатырскую сказку, либо в бытовые песни, либо в простые отрывочные выражения, которые сами по себе не представляют никакого смысла. Таково, например, знаменитое описание теремов, где отражается вся красота небесная, или описание красавицы, у которой во лбу солнце (звезда), а в косе месяц. Точно так же из ряда вон выходящая каннибалистская песня, резюмирует Хомяков:

«…есть, по-видимому, не что иное, как изломанная и изуродованная космогоническая повесть, в которой Богиня сидит на разбросанных членах убитого ею (также божественного) человекообразного принципа… Этим легко объясняется и широкое распространение самой песни, и ее нескладица, и это соединение тона глупо спокойного с предметом, по-видимому, ужасным и отвратительным».

Необычное превращение в русской «людоедской» песне образа-символа Вселенского великана — лишь одно из многих его расщеплений в мировой мифологии после выделения самостоятельных народов, языков и культур из единого в прошлом Праэтноса. Сходные космогонические мотивы обнаруживаются и в других индоевропейских мифологических картинах мира. Можно вспомнить, к примеру, Первопредка иранского народа — великана Йиму. Общеиндоевропейская корневая основа, закрепившаяся в его имени сохранилась также в современных русских словах «имя», «иметь». Пои иранским преданиям, первочеловек Йима — создатель мировой цивилизации, спасший человечество от потопа, обрушившегося на Землю после жесточайшей зимы. При Йиме в подвластных ему странах царил Золотой век, красочно описанный Фирдоуси в «Шахнаме». Но в конце жизненного пути Йиму, как и великана Имира, ждало расчленение: он был распилен пополам собственным братом-близнецом.

Мир — из Человека! В этой мифологеме, сохраненной в Голубиной книге, впервые прозвучал великий философский принцип Всеединства Макрокосма и Микрокосма. Но и в первом своем мифологическом и религиозном обличии он имеет не одну только индоевропейскую, но и общемировую значимость.

Жутковатый сюжет расчленения живого или мертвого тела как аналога Вселенной прослеживается и в китайской мифологии. Так, древнекитайский Первопредок-исполин Пань-гу, родившийся из Космического яйца, считается творцом Неба и Земли. 18 тысяч лет он, подобно эллинскому Атланту, продержал небо на своих плечах, вырастая ежедневно на 1 чжан, то есть около 3 метров (подсчитано, что за все время жизни он вырос до размера в 90 тысяч ли, то есть примерно 45 тысяч километров). Но главные космические превращения начались после смерти Пань-гу. В полном соответствии с древнейшими общемировыми представлениями, из частей его тела образовалось все богатство поднебесного и наднебесного мира. Последний вздох Вселенского исполина сделался ветром и облаками, голос — громом, левый глаз — Солнцем, правый — Луною, туловище с руками и ногами — четырьмя странами света с пятью знаменитыми горами, кровь — реками, жилы — дорогами, плоть — почвою, волосы на голове и усы — звездами на небосклоне, кожа и волосы на теле — травами, цветами и деревьями, зубы, кости, костный мозг — металлами, камнями и минералами, пот — дождем и росою.

Классической считается одна из версий мифа о смерти Осириса, когда тело его было разрублено коварным братом Сетом на 14 частей. Сестра-супруга Исида собрала и соединила все части изуродованного тела; не найденным остался только фаллос.

«Философией расчлененности» наполнена и египетская «Книга мертвых», где части тела усопшего в загробном мире совмещаются с конкретным Богом — носителем определенных свойств и функций. Вот небольшая характерная иллюстрация «распределения тела по Богам», взятая из 42-й главы Книги мертвых (в оригинале текст сопровождается виньетками с изображением Богов):

«…Лицо мое — это лицо Диска [Ра-Солнце. — В.Д.]. Глаза мои — это глаза Хатор [Небесная Корова]. Уши мои — это уши Ап-уата [бог с головой шакала — коррелят Осириса]. Нос мой — это нос Кхенти-кхаса [бог — покровитель и владыка города Летополиса]. Губы мои — это губы Анпу [Анубис с головой шакала — Владыка загробного царства]. Зубы мои — это зубы Серкет [Богиня-Скорпион]. Шея моя — это шея богини Исиды. Ладони мои — это ладони Ба-неб-Татту [Властитель Татту с головой барана — коррелят Осириса]. Руки мои — это руки Нейты, госпожи Саиса [богиня охоты и ткачества]. Мой позвоночник — это позвоночник Сути [бог-„чужестранец“ Сет — брат Осириса и его убийца]. Фаллос мой — это фаллос Осириса. Почки мои — это почки Повелителей Кхер-аха. Грудь моя — это грудь Могущественного бога Ужаса. Живот мой и спина — это живот и спина Секхет [богиня Сохмет — „Могучая“, покровительница фараонов и медицины — с головой львицы]. Ягодицы мои — это ягодицы Глаза Гора [Хор-Солнце]. Бедра мои — это бедра и ноги Нут [Небо — олицетворение Космоса]. Ступни мои — это ступни Птаха [бог земли и плодородия]. Пальцы мои и кости ног — это пальцы и кости ног Живых богов. Нет ни одной части моего тела, которая не была бы частью тела того или иного бога. Бог Тот [Гермес] защищает мое тело со всех сторон, и я есть Ра [Солнце] день за днем».

Сюжет о расчленении Первобога был распространен чуть ли не у всех древних народов. В устных талмудических сказаниях (неканонических ветхозаветных преданиях евреев) знакомое космическое клише перенесено на Первочеловека Адама; первоначально он имел вселенские размеры, заполняя собою весь Мир, и лишь после грехопадения Бог уменьшил размеры Праотца рода людского. Когда Адам лежал, голова его находилась на крайнем Востоке, а ноги — на Западе; когда же он встал, то все твари посчитали его, Вселенского исполина, Творцом, равным Богу. Ангелы констатировали: «В мире двоевластие», и тогда Бог Яхве уменьшил размеры тела Адама.

Подобные же мотивы обнаруживаются и в мусульманских легендах, изложенных, к примеру, в поэме великого суфийского мыслителя Джалаледдина Руми (1207–1273) «Масневи», написанной на основе ближневосточного фольклора. У Руми Бог творит Адама из праха, а Дьявол проникает через раскрытый рот внутрь Первочеловека и обнаруживает там «Малый мир», подобный «Большому миру». Голова Адама — небо о семи сферах, тело его — земля, волосы — деревья, кости и жилы — горы и реки. Как в природном мире — четыре времени, так и в Адаме — жар, холод, влага и сушь, заключенные в черной и желтой желчи, флегме и крови. А связанный со сменой времен года круговорот природы подобен кругообращению пищи в теле Адама. И т. д.

Впоследствии популярный сюжет общемирового фольклора (не без влияния, однако, и Голубиной книги) проник в русские «отреченные книги» — апокрифы — и стал известен под названием «Вопросы, от скольких частей создан был Адам». Здесь Первочеловек рисуется по аналогии с Голубиной книгой, но как бы с обратным знаком: тело — от земли, кости — от камней, очи — от моря, мысли — от ангельского полета, дыхание — от ветра, разум — от облака небесного (Небо — синоним Космоса), кровь — от солнечной росы. Впрочем, с точки зрения единства Макро- и Микрокосма — центральной идеи всего русского космизма — направленность вектора «Человек-Вселенная» не имеет принципиального значения. Важна преемственность идей в общенаучном процессе осмысления Мира и места в нем рода людского. В данном смысле весьма знаменательно, что именно на русский апокриф об Адаме (равно, как и на Голубиную книгу) опирались П. А. Флоренский и Л. П. Карсавин при углубленном обосновании оригинальной концепции русского космизма о первичности Микрокосма в его соотношении с Макрокосмом.

Открытие и познание «премудрости всей Вселенной» завершается в наиболее полных текстах Голубиной книги «сгустком» моральной направленности, представленном в аллегорической форме — в виде притчи о двух (космических) зайцах, олицетворяющих Правду и Кривду. В одной из записей, сделанных на Русском Севере, это представлено так:

…Как два заяца во поле сходилися,
Один бел заяц, другой сер заяц,
Как бы серой белого преодолел;
Бел пошел с Земли на Небо,
А сер пошел по всей земли,
По всей земли, по всей вселенныя…
Кой бел заяц — это Правда была,
А кой сер заяц — это Кривда была,
А Кривда Правду преодолела,
А Правда взята Богом на небо,
А Кривда пошла по всей земли,
По всей земли, по всей вселенныя,
И вселилась в люди лукавые…

Изумительный образец народного космизма! К тому же в подтексте приведенного отрывка сокрыты еще две проблемы. Одна — древняя, связанная с извечной борьбой двух космических начал — Добра и Зла (позднее эта идея закрепилась и расцвела пышным цветом в дуальной философии манихейства). Другая — архидревняя, связанная аж с тотемными предпочтениями наших предков и прапредков, что уводит в самые немыслимые глубины общечеловеческой истории и гиперборейского мировоззрения. Отголоски стародавнего прошлого выступают здесь в виде двух тотемных зайцев.

Заяц — во многом неразгаданный персонаж мирового фольклора. В русских сказках он — добрый и желанный гость, имеющий скромный мифологический ранг. (Хотя сохранились поверия и с отрицательным знаком: считалось, что заяц перебежавший дорогу, как черная кошка, знаменует беду). Не то в сказаниях других народов, где заяц подчас выступает в роли космотворящего существа. В повериях североамериканских ирокезов он создает мир из воды, в легендах другого индейского племени — виннебаго — он соперничает с Солнцем и ловит его в силки. У евразийских народов заяц, напротив, связан с Луной. Сохранились русские детские песенки и считалки, где заяц именуется Месяцем. А у литовцев-язычников вплоть до введения христианства был даже Заячий Бог, о чем упоминается в Ипатьевской летописи.

Голубиная книга неисчерпаема в своей глубине. Она — действительно Глубинная книга, чьи корни уходят к самым истокам мировой истории и предыстории. Она — один из немногих, чудом уцелевших мостков, напрямую соединяющих нас с началом начал всемирной истории. В этом живительном роднике — истоки и русского духа, и русской души. Народ — хранитель и носитель древнейших традиций — прекрасно понимал подлинную цену обретенного еще в праотеческие времена своего в общем-то бесценного сокровища. В самом ее тексте содержится самая точная и емкая характеристика — премудрость всей Вселенной! О какой еще другой книге прошлого и настоящего можно сказать подобное?

В чужих словах скрывается пространство;
Чужих грехов и подвигов чреда,
Измены и глухое постоянство
Упрямых предков, нами никогда
Не виданное. Маятник столетий,
Как сердце бьется в сердце у меня.
Чужие жизни и чужие смерти
Живут в чужих словах чужого дня.
Они живут, не возвратясь обратно,
Туда, где смерть нашла их и взяла,
Хоть в книгах полустерты и невнятны
Их гневные, их страшные дела.
Они живут, туманя древней кровью,
Пролитой и истлевшею давно,
Доверчивых потомков изголовья.
Нас всех прядет судьбы веретено
В один узор; но разговор столетий
Звучит, как сердце, в сердце у меня.
Так, я, двусердный, я не встречу смерти,
Живя в чужих словах чужого дня.

(Лев ГУМИЛЕВ)

Уловить и понять общие корни культур разных народов, проникнуться архаичным северным (читай — гиперборейским) мироощущением помогает другой шедевр мирового фольклора — «Калевала», литературное сокровище финно-угорской духовной культуры. Еще уже — карело-финский эпос. На самом деле эта удивительная книга — бесценное достояние всего человечества. В финских и карельских рунах запечатлены такие архаичные пласты человеческого самосознания, которые распространяются на предысторию большинства народов Евразии. И дальше. Здесь сохранились не подвластные времени и беспамятству сюжеты и мифологемы, относящиеся к борьбе патриархата и матриархата, Золотого и Железного веков, различных тотемных кланов, не говоря уже о древнейшей космогонии, этике и эстетике. В этом смысле великая поэма является подлинным сплавом первобытного гуманизма и народной мудрости. Она — первозданная философия Севера!

«Калевала» — как она знакома современному читателю — бережно обработанный и скомпонованный в целостную книгу фольклорный материал, собранный в начале XIX века Элиасом Лёнротом среди карелов, ижорцев и финнов, проживавших тогда на территории Российской империи (главным образом в Архангельской губернии, где финские и карельские поселенцы также свято хранили древние руны, как русское население — былины). Даже в мелодиях и исполнении карело-финских и русских эпических песнопений прослеживается определенное сходство, что вряд ли следует считать случайным. На эти факты обращал внимание сам Э. Лённрот, путешествуя с другим великим финном — А. Кастреном — по Российской Карелии и Русской Лапландии. Несмотря на сравнительно недавнюю запись (что, впрочем, относится к фольклорным текстам большинства народов Земли), «Калевала» — одно из древнейших стихотворных произведений человечества. Учитывая же ее северное происхождение, великая поэма, запечатленная в памяти сотен поколений, быть может, как ни одно другое произведение устного народного творчества, сохранила — где в первозданном, а где и в «снятом» виде — голос полярной прародины и отголоски ценностей той далекой эпохи.

Былое единство всех людей, языков и культур, так сказать, генетически заложено в каждом из нас. В подсознании закодированы древние символы и мифологемы. Они могут оживать в памяти, обнажая глубинные и неведомые без творческого озарения корни. Так, исконно русский поэт Николай Клюев ощущал в себе через общее северное первоначало дух не только русского, но также карельского и саамского народов:

Я потомок лапландского князя,
Калевалов волхвующий внук…

Эти стихи уже цитировались в одном из эпиграфов. В своей поэзии Клюев сделал символом северной (ледовитой) Гипербореи камень Сапфир:

Калевала сродни желтокожью,
В чьем венце ледовитый Сапфир.

Если с определенной долей условности сегодня и можно говорить о философии Гипербореи, то в достаточно концентрированной форме былое мироощущение и менталитет наших прапредков получил отображение именно в «Калевале». Точная датировка большинства ее сюжетов вообще затруднительна. С одной стороны, книга изобилует архаичными родоплеменными реминисценциями. С другой стороны, многие эпизоды заведомо позднего происхождения. Иначе, печатный текст «Калевалы» — сплав древности и современности (если под последней подразумевать всю эпоху после принятия христианства). Однако, не считая незначительных христианских реалий типа нательных крестиков и заключительного крещения ребенка — будущего властителя Карелии (вставной фрагмент явно позднего и конъюнктурного происхождения), «Калевала» — всецело языческая книга — буйная, непредсказуемая и многоцветная, с множеством древних Божеств, постепенно превратившихся в народном представлении в обычных людей, наделенных, тем не менее, волшебными способностями.

Неповторим и незабываем образный и поэтический язык «Калевалы». Он настолько сладкозвучен, что даже в русском переводе воспринимается как верх совершенства:

Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу, —
Быть готовым к песнопенью
И начать скорее слово,
Чтоб пропеть мне предков песню,
Рода нашего напевы.
На устах слова уж тают,
Разливаются речами,
На язык они стремятся,
Раскрывают мои зубы…

((Перевод — здесь и далее, кроме оговоренных случаев, — Л. Бельского))

Переводится название эпической поэмы, как «Сыны Кaлевы» (Кaлева — родоначальник карело-финских племен). Любопытно, что собственно в фольклорной поэзии и прозе название «Калевала» почти не встречается. Популярным это слово сделалось после опубликования эпоса (сокращенной композиции — в 1835 году и полной версии — в 1849 году). Имя прапредка Калевы поминается постоянно (кстати, в его основе лежит один из архаичных ощеязыковых корней «кал»). В сказаниях и песнях, оставшихся за пределами литературной обработки Э. Лёнрота, Калева — великан, у которого 12 сыновей.

Многие герои «Калевалы» также из числа первопредков и первотворцов. Таков северный Орфей — Вяйнямёйнен (сокращенно — Вяйно) (рис. 65) — мудрый старец, сказитель и песнопевец-музыкант, шаман и волшебник в подлинном смысле данного понятия (разве что вместо бубна у него сладкозвучные гусли-кантеле). С помощью заклинаний Вяйнямёйнен заговаривает кровь, строит волшебную ладью, отваживает от нее жуткое морское чудовище, превращает кусочек трута в неприступные скалы и рифы, усыпляет врагов и спасает собственный народ от эпидемии. Одновременно он несет в себе отпечаток архаичного божества-демиурга и живого человека, подверженного сомнениям и страстям (в частности, Вяйно часто и обильно плачет). Точнее, образ Вяйнемёйнена, как он дожил до наших дней, соединил в себе представления о первопредке и первотворце. Черты последнего особенно заметны в начальных космогонических главах.

Вяйнямёйнен — сын Небесной Богини — Ильматар, дочери воздушного (и безвоздушного, то есть космического) пространства. Забеременела она одновременно от буйного Ветра, который «надул» плод в процессе «качания» на волнах, и синего Моря, которое обеспечило последующую фазу беременности — «полноту» (следовательно, обоих можно считать отцами Вяйно). Между прочим, подобное зачатие эпического героя от ветра встречается и в других мифологиях (например, у пеласгов — предшественников эллинов на Балканах), что лишний раз подтверждает общность генетических и культурных корней различных этносов.

Роды у Ильматар не наступали до тех пор, пока она не превратилась в Мать воды — первозданную водную стихию и не выставила над бескрайним первичным Океаном пышущее жаром колено. На него-то и опустилась космотворящая птица — Утка (у других северных народов это могла быть гагара, у древних египтян — дикий гусь, у славяно-русов — гоголь-селезень, но мифологическая первооснова у всех одна). Из семи яиц, снесенных Уткой (шесть золотых и одно железное), и родилась Вселенная, весь видимый и невидимый мир:

Из яйца, из нижней части,
Вышла мать-земля сырая;
Из яйца, из верхней части,
Встал высокий свод небесный,
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось;
Из белка, из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пестрой части,
Звезды сделались на небе;
Из яйца, из темной части,
Тучи в воздухе явились…

В окончательном и наиболее полном варианте «Калевалы» Э. Лённрот избрал и развил матриархальную тему, где первоосновой мира выступает Женское начало, а первотворцом — Великая богиня-мать Ильматар. Однако в первоначальной версии поэмы, так называемой «Первокалевале» (Петрозаводск, 2004; русский перевод Э. Киуру и А. Мишина), была использована иная фабула — с более поздним и явственно обозначенным патриархальным «уклоном». Здесь в качестве демиурга выступает сам рунопевец Вяйнямё'йнен, коему в дальнейшем противостоят враждебные силы — лапландцы Севера и женщины-колдуньи из Похъёлы.

В самом начале «Первокалевалы» безымянный «горбатый лопарь» из засады тяжело ранит Вяйнямёйнена стрелой, смоченной змеиным ядом. Тот без сознания падает ничком в воду и плавает в ней в течение семи лет. Там, где над водой чуть возвышалась его рука, возникали острова, где погружена была нога, образовывались глубокие омуты, а где движение по морю задерживалось, появлялись рифы и скалы. Далее начинается собственно космогенез. Как и в матриархальной версии калевальских сказаний, Вяйнямёйнен поднимает из воды колено, на него садится утка и откладывает яйца. Остальное уже знакомо:

Утка, славное созданье,
там нашла себе местечко,
там свила гнездо средь моря
из сухой травы жилище,
на колене старца Вяйно
шесть снесла яиц обычных,
а седьмое — из железа,
стала греть их, стала парить
на колене старца Вяйно.
Уж тут старый Вяйнямёйнен
чувствует, как жжет колено,
жилы аж горят от жара.
Шевельнул коленом Вяйно,
тяжело ногою двинул,
яйца на воду скатились,
стукнулись о камни в море,
раздробились, раскрошились.
Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Что в яйце являлось низом,
матерью-землей пусть станет,
что в яйце являлось верхом,
будет верхним сводом неба!
Что желтком в яйце являлось,
пусть сияет в небе солнцем!
Что белком в яйце являлось,
пусть луной сверкает в небе!
То, что было скорлупою,
звездами пусть будет в небе!»

((Перевод Э. Киуру и А. Мишина))

В этих изумительных по красоте и ёмкости фрагментах зачатки многих космологий и мифологем других культур, связанных с представлениями о Космическом яйце, что как раз и подтверждает былую социокультурную и этнолингвистическую общность всех народов Земли. Так, в космогонии Древнего Египта (гермопольская версия) бытовал аналогичный сюжет — только вместо утки выступал белый гусь Великий Гоготун: он снес яйцо, из которого родился Бог Солнца, рассеяв тьму и хаос, что свидетельствует об общих мифологических воззрениях тех пранародов, которые положили начало и древним египтянам, и древним индоевропейцам, и древним финно-угорцам.

По древнеегипетским представлениям, изначальное Космическое яйцо было невидимым, так как оно возникло во тьме до сотворения мира. Из него в образе птицы появилось солнечное Божество, которое так характеризуется в подлинных текстах: «Я — душа, возникшая из хаоса, мое гнездо невидимо, мое яйцо не разбито». В других текстах голос космотворящей птицы — дикого гуся Великого Гоготуна — прорезал бесконечное безмолвие хаоса, «когда в мире еще царила тишина». По одним источникам, яйцо несло в себе птицу света, по другим — воздух. В «Текстах саркофагов» говорится, что оно было первой сотворенной в мире вещью. Аналогичную картину рисует древнеиндийская мифология. Сотворение мира из хаоса великим Первобогом Брахмой происходит с помощью золотого яйца, две половинки которого образуют землю и небо.

Космогонические мифы многих народов Евразии во многом повторяют сюжет «Калевалы». По представлениям нганасан, живущих на Таймыре, первотворцом мира была утка, которая достала со дна океана щепотку земли, и из нее образовалась вся суша. В мансийских преданиях за щепоткой земли на дно океана ныряют две гагары. Птица, которая выступает творцом (демиургом) мира у разных народов, иногда меняет свое обличие. У североамериканских индейцев тлинкитов — это ворон, у якутов — ворон, утка и сокол, у некоторых австралийских племен — орел-сокол.

В русской традиции Птица-Космотворец — как правило, селезень (гоголь) или изредка какая-либо другая водоплавающая птица (например, лебедь). Именно здесь в наиболее отчетливой форме обнаруживается неразрывная связь и общность происхождения фундаментальных понятий о космоустройстве мира — у русского и других народов Севера. В памяти наших предков четко отложились наидревнейшие представления о сотворении мира. Еще в середине прошлого века П. Н. Рыбников записал у крестьян Заонежья краткий (неизбежно христианизированный) вариант такой доарийской легенды (сам текст является типичным образцом народного двоеверия):

«По досюльному Окиян-морю плавало два гоголя: один бел гоголь, а другой черен гоголь. И тыми двумя гоголями плавали сам Господь Вседержитель и Сатана. По Божию повелению, по Богородицыну благословению, Сатана выздынул со дна моря горсть земли. Из той горсти Господь-то сотворил ровные места и путистые поля, а Сатана наделал непроходимых пропастей, щильев и высоких гор. И ударил Господь молотком в камень и создал силы небесные; ударил Сатана в камень молотком и создал свое воинство. И пошла между воинствами великая война; по началу одолевала было рать Сатаны, но под конец взяла верх сила небесная. И сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино воинство, и попадало оно на землю в разные места: которые пали в леса, стали лесовиками, которые в воду — водяниками, которые в дом — домовиками; иные упали в бани и сделались банниками, иные во дворах — дворовиками, а иные в ригах — ригачниками».

Древнейшие доарийские представления об участии птицы (утки) в сотворении мира содержатся и в космогоническом апокрифе XVII в. из библиотеки Соловецкого монастыря. Текст также христианизирован, но в нем настолько явственно присутствует добиблейский пласт, что в результате действующими лицами оказываются два Бога — христианский и дохристианский, выступающий в виде птицы — Селезня (гоголя). Поле действия апокрифа — мир до сотворения, когда в нем не было ничего, кроме воды (первичный космический океан), по которому и плавала Божественная птица:

«И рече Бог: ты кто еси? Птица же рече: аз если Бог… Бог же рече: ты откуда бо? Птица же рече: от вышних. И рече Бог: дай же ми от нижних. И понре птица в море и согна пену, яко ил и принесе к Богу и взя Бог ил в горсть и распространи сюду и овоюду, и быть земля…»

Интересно, что дохристианский Бог-Птица оказывается более могущественным, чем библейский Первотворец. Первому, а не второму дано достать и принести землю со дна океана. И именуется Бог-Птица в апокрифе Вышним (аналогично общеарийскому Вишну). За что библейский Бог, согласно апокрифу, и наименовывает своего конкурента Сатанилом, который «престал над звездами», а там он «воевода небесным силам, надо всеми старейшина». Данный сюжет, где народная космогония перемешана с библейской, встречался и фиксировался повсеместно — от Севера до Юга.

Апокриф — сказание о творении мира уткой-гоголем — имел широкое хождение на Руси, куда он попал из Болгарии (интересно, что в самой Болгарии обнаружен лишь один-единственный оригинальный список, в то время как в России известно их несколько). Однако было бы неверно ограничивать легенду о Боге и Сатаниле одной лишь библейской традицией, как это делали некоторые исследователи. Апокриф, как будет видно ниже, опирался на древнейшие космогонические представления, прямого отношения к Библии не имевшие. Зато древнерусские народные космогонические воззрения напрямую замыкались на тот общий духовный источник, из которого возникли многие шедевры мировой классики. Включая и «Калевалу». Повсеместность распространения легенды о творении мира при участии птицы — практически на всех континентах земли — лучшее тому доказательство.

Древнее космогоническое представление о творении мира птицей было чрезвычайно живуче среди славянского населения России. Ввиду исключительной важности данного текста, уходящего своими корнями в гиперборейские времена, приводим наиболее подробную из его записей — как она сохранилась в памяти русского сказителя. Текст записан от 79-летнего тюменского крестьянина Д. Н. Плеханова П. А. Городцовым (публикация в журнале «Этнографическое обозрение», 1909. № 1).

«Изначала веков ничего не было: — ни неба, ни земли, ни человека, а была только одна вода, вода без конца и краю и без дна, а поеверх воды была тьма тьмущая — беспросветная тьма. И по этой воде плавал в лодочке Бог Салаоф. Плыл однажды Бог Салаоф в лодочке и сплюнул на воду слинку — Я — брат твой. Возьми меня с собою в лодочку.

В лодочке хватило места и для двоих и потому Бог сказал сатане:

— Садись.

Сел сатана в лодочку вместе с Богом и поплыли дальше. Плыли-плыли, Бог и говорит сатане:

— Хочу я сотворить землю. Нырни, сатана, в воду и достань оттуда земли.

Сатана обернулся птицей гоголем и нырнул в воду. Но пред этим сатана не благословился у Бога и потому труд его остался безуспешным.

Долго сатана гоголем погружался в воду, но все-таки не мог добраться до дна и не мог захватить земли, выбился сатана из сил и вынырнул обратно и сказал Богу:

— Не мог я добраться до дна и не достал земли.

— Тогда Бог опять сказал сатане:

— Ныряй второй раз и достань из воды земли.

Сатана оборотился птицей гагарой и вторично нырнул. Но и на этот раз он не благословился, и потому он опять не достал дна и не добыл земли, хотя и нырнул глубже прежнего. Вынырнул сатана из воды и сказал Богу:

— Не мог я достать земли и не мог добраться до дна, хотя нырнул куда как дальше прежнего.

Тогда Бог сказал сатане:

— Ты потому не можешь достать земли, что ныряешь не благословясь.

— Благословись у меня, тогда достанешь дно и принесешь земли. Ныряй в третий раз.

Сатана на этот раз благословился у Бога, а затем оборотился птицей соксуном — Вот я принес тебе земли.

— Давай сюда землю, — сказал Бог и взял землю из клюва птицы соксуна. Но сатана не всю землю передал Богу и небольшую часть он утаил у себя в клюве. И думает сатана: — Сотворит Бог себе землю, а я увижу, как он это делает, и по его примеру сотворю свою особую землю.

Взял Бог землю и повелел из водной глубины явиться трем китам. И вот явились три кита, таких больших, что станешь на головы, так конца хвостов и не увидишь. Киты установились головами вместе, а хвостами в разные стороны. Тогда Бог положил землю себе на ладонь, а другою ладонью стал мять землю и сдавливать ее. Мял — мял Бог землю и сделал из нее вроде небольшой круглой и совершенно ровной лепешки; эту лепешку-землю Бог положил на головы трех китов, и земля стала расти, росла-росла и покрыла собою всех трех китов и все продолжала расти. Трем китам стало уже не под силу держать землю, и тогда Бог повелел явиться из водной пучины еще четырем китам и держать землю. Явились четыре кита, сомкнулись они головами с первыми тремя, а хвостами раскинулись в разные стороны и стали держать землю. С того времени и до наших дней земля держится на семи китах.

В то время как росла и ширилась земля на китах, — росла и ширилась также земля, оставшаяся во рту у сатаны, так что сильно раздуло щеки у сатаны. Бог это заметил и спрашивает сатану:

— С чего это у тебя щеки-то раздуло?

И сатана должен был сознаться:

— Виноват! Прости Господи: я утаил во рту немного земли.

— Выплевывай землю изо рта! — приказал Бог. И сатана стал выплевывать землю. И там, где сатана плюнет, — появляются всякие дикие и нечистые места, — горы и овраги, лесные трущобы, кочки и болота. До этого же земля была ровна и чиста и во всех отношениях прекрасна. Так Бог сотворил землю и весь мир.

Когда творение земли завершилось, тогда Бог задумал отдохнуть. Вытащил он лодочку из воды на землю, перевернул ее вверх дном, а сам улегся около лодочки и скоро уснул крепким сном. Сатана, при виде уснувшего Бога, замыслил недоброе дело, — он задумал погубить Бога. Сатана думал так:

— Брошу я сонного Бога в воду и утоплю его, и тогда — земля будет моя и лодочка будет моя.

Взял сатана Бога и понес его к берегу. Но по мере приближения сатаны к воде земля перед ним все росла и ширилась, а вода перед ним все убегала да убегала. Так сатана и не мог донести Бога до воды. Повернул тогда сатана в другую сторону и понес Бога к другому берегу земли, думал, не удастся ли бросить Бога с другого берега земли. Но и там повторилась та же история. Тогда сатана положил Бога на прежнее место, около лодочки, как будто бы он и не касался Бога.

Земля и поныне держится на семи китах и висит на воде. Земля продолжает расти и теперь, — и когда она вырастет и увеличится настолько, что и семь китов не в состоянии будут держать ее, — тогда киты уйдут в воду; земля рассыплется и провалится в водные бездны. Тогда и наступит конец мира. Говорят, что это время уже недалеко».

Известны и другие варианты. Один из них — более лаконичный — записан в конце прошлого века в Смоленской губернии собирателем русского и славянского фольклора В. Н. Добровольским. В записи и публикации неутомимого этнографа зафиксирована драгоценная деталь. Черт выступает в образе лебедя, и Бог заставляет его трижды нырять на дно моря за песком, чтобы сотворить сушу. Здесь же приводится еще одна редкая русская космогоническая легенда о происхождении Луны из Солнца. «Прежде было два солнца, но Бог, разгневавшись на одно из них, наслал змея, который так высосал солнце, неугодное Богу, что оно стало совершенно бледным — и зовется оно с тех пор уже месяцем и светится только ночью». Понятно, что на протяжении тысячелетий в процессе этнической дифференциации многие первоначальные мифологические сюжеты и образы трансформировались, обрастали новыми подробностями или, напротив, утрачивали старые. Однако исходные моменты народная память удерживала цепко.

Теперь уже трудно установить, какой космогонический образ древнее — утка (гоголь) или лебедь. Скорее, и тот и другой выступали тотемами различных родов или племен. Несомненно одно: древнейшие представления о сотворении мира на стадии недифференцированной культурной и языковой общности народов Евразии были связаны с водоплавающей птицей и первичным Океаном, который в конечном счете является космическим океаном. Для подтверждения сказанного приведем еще раз финский — теперь прозаический — вариант легенды о сотворении мира.

«Был гоголь на море; вместо воздуха был только туман. Дух сатана является гоголю: „Для чего ты здесь на море?“ Гоголь сказал: „Я птица водяная, ведь мое место на море“. — „Но что же ты здесь на море, когда нет земли?“ — „Где же взять землю, раз она вовсе не существует!“ — „Земля ведь находится на дне моря. Раз ты водяная птица, сходи за землею на дно“. Гоголь погружается на дно моря и несет земли в клюве. У него осталось ея мало, так как вода смыла часть ее. Дух сатана говорит: „Сходи еще раз, принеси побольше“. Гоголь принес еще. „Сходи еще и приучись носить побольше“. Гоголь сходил третий раз и принес еще больше. Они сделали себе участок земли на море и начали жить там.

Очутился дух Божий среди них. „Откуда у вас здесь земля?“ — „Гоголь сходил на дно моря“. — „Начнем вместе творить, раз у вас есть земля…“ Злой дух взял земли в рот, отделяя часть ее для своей земли. Бог все говорит: „Должно быть больше земли, так как здесь она еще не вся“. Злой дух клянется: „Больше нет“. Бог настаивает на своем и говорит: „Открывай рот“. Там и нашли землю. „Смотри, здесь ведь есть земля; для чего ты клялся, что ее нет?“ Тот выплевывает землю на север, где из нее стали расти камни, скалы, горы».

Отголоски древнейших представлений о Космическом яйце находим и в некоторых украинских космогонических сказаниях (а архаичный украинский фольклор — он одновременно и фольклор Киевской Руси, то есть всех населявших ее народов — великороссов, малороссов и белоруссов). Так, по одной из легенд, Земля, Солнце, Луна и звезды образовались из первичного шара (аналог Космического яйца). Из яиц же появляются и люди. После изгнания из рая Бог повелел Еве каждый день нести столько яиц, сколько в тот день людей умрет. И так — вечно. А Бог берет те яйца, делит каждое на две половинки и бросает на землю. Из одной половинки родится мальчик, а из другой девочка. А потом они подрастают и женятся. Но иногда бывает, что одна половинка яйца падает в море, а другая — на землю или какой-нибудь зверь съедает одну из половинок. И тогда человек, родившийся из уцелевшей половинки яйца, остается без пары и всю жизнь ходит неженатым парубком или незамужней дивчиной.

У других народов Евразии также распространен сюжет о нырянии на дно моря (океана) с целью сотворения земли, что лишний раз доказывает близость и былое единство верований и культур. У марийцев в этой роли выступают легендарные Юма (Бог) и Керометь (Сатана), у мордовцев — Чам-Пас (Бог) и Мастер-Пас (Шайтан), у алтайцев Бог принимает облик двух черных гусей, а на дно моря ныряет гагара. Хорошо известна обработанная для детей Виталием Бианки сибирская легенда о птице-чомге Люле, которая трижды ныряет в глубины океана, чтобы добыть земли: всем она достала, а себя обделила. Сюжет обретения земли птицей нашел отображение в древнем народном искусстве — как русского, так и сопредельных народов.

Космогоническое сказание о появлении земли из моря, откуда ее достают животные, чрезвычайно популярно среди народов мира. Евразийскому варианту, где главным героем выступает птица, противостоит американо-индейский вариант (ирокезское предание), где звери и птицы оказались бессильными, а землю со дна моря добывает жаба-лягушка. Всесилие лягушки наводит, кстати, на мысль о сходстве данного образа с известной русской сказкой о Царевне-лягушке.

На Русском Севере лягушка почиталась как домашняя покровительница. Одновременно лягушка считалась хозяйкой дождя, откуда дожившее до наших дней поверье: если убить лягушку или жабу, непременно пойдет дождь. В северорусском народном мировоззрении существовало стойкое убеждение, что в лягушек превратились люди, утонувшие во время всемирного потопа. Такие легенды, в частности, были записаны фольклористами в Архангельской и вологодской областях. Известный карельский археолог и этнограф Анатолий Павлович Журавлев открыл и описал древнее языческое святилище «Пегрем» (что на берегу Онежского озера), культовую основу которого представляет гигантская каменная лягушка, вытесанная из полутораметрового валуна, окруженного сорока девятью плитами.

В совершенно другом регионе России — в Томской области, в низовьях реки Нюрольки, фактически на границе самого большого в мире Васюганского болота — находится аналогичное древнее святилише Саваркыла («Лягушачье»), принадлежащее хантам. Когда-то здесь хантыйские девушки выбирали себе мужей и приносили всем женским миром жертвы царице-лягушке, воплощавшей не только женскую сущность и детородную способность, но также и женское начало как первооснову Вселенной. Все это вместе взятое свидетельствует о глубоких матриархальных корнях образа лягушки, дожившего до наших дней в сказочном и мифологическом обличий.

Но и у современных хантов лягушка продолжает считаться священным и почитаемым существом: ее нельзя убивать или мучить, ей приписывается магическое свойство привораживать возлюбленного или возлюбленную. Лягушка в виде стилизованного орнамента вышивалась на женской одежде (как это, впрочем, имело место и у русских), ее изображения хранились в особой берестяной коробке или сундучке, она считалась духом-охранителем во время родов, а после благополучного появления на свет ребенка ей приносились дары и жертвы. Вообще же, по мнению многих специалистов-этнографов, в мифологии хантов архаичный образ лягушки сливается с первобожеством хантыйского пантеона — праматерью Калтась, женой верховного небесного божества Торума и божественным олицетворением Матери Земли.

О чем же свидетельствует все вышесказанное? Во-первых, о былой социокультурной и этнолингвистической общности тибето-бирманских и индоевропейских (в данном случае — русского) народов. Во-вторых, о доминировании в те далекие предысторические времена понятия оборотничества, которое впоследствии трансформировалось в религиозное учение — египетское переселение душ,[8] ведийское перевоплощение (аватары), буддийское перерождение и т. п. И происхождение подобных воззрений вполне поддается научной расшифровке.

Как хорошо помнит читатель, в сказке про Царевну-Лягушку Ивану-царевичу попеременно помогают добыть яйцо с Кощеевой смертью медведь, заяц, селезень и шука. А вот в сказке «Шерунгал», записанной не где-нибудь, а на острове Борнео (современный Калимантан), где никакого Ивана-царевича, естественно, нет, животные-помошники совсем другие — муравьи, светлячки и белочка. Но вот смысл все равно один и тот же. Не приходится сомневаться, что обшим был когда-то и источник их происхождения. Когда именно? Ответ на этот неизбежный вопрос может быть предельно схематичным. Источником сходных сюжетов, образов и мифологем является древнейшая этнолингвистическая и социокультурная общность, восходящая к гиперборейской эпохе. Она-то и позволяет говорить о единой фольклорной модели, проецируемой на любой слой и тип культуры.

Космическая оберегательная сила яйца и его магическое значение явственно прослеживается в некоторых сказках, древняя мифологическая подоплека которых как-то упускалась из виду специалистами. В сказке, записанной на русском Севере Е. В. Барсовым, рассказывается о девушке с одной ступней золотой, другой — серебряной, которая стала царицей, обращенной ведьмой в утку с одним крылом золотым, а другим серебряным. После встречи с мужем-царем, когда он плюнул три раза, утка родила от той слюны двух мальчиков-самобратов и отдельно — волшебное яйцо. Говорящее яйцо (известен вариант, где оно золотое) охраняет братьев от всех козней ведьмы-мачехи, но когда они забывают о наставлениях матери-утки, яйцо, ранее предупреждавшее братьев обо всех опасностях, испекается в горячем песке и замолкает, а те погибают. Счастливое окончание этой сказки записал И. А. Худяков в Нижегородской губернии. Золотая Утка приносит живой и мертвой воды, оживляет детей, принимает человеческий вид и вновь становится женой царя. Интересно, что царица, которая сначала была простой девушкой, имела золотую и серебряную ступни (что в славянском фольклоре соответствует солнечному и лунному свету), стала золотой Уткой (вариант с золотым и серебряным крыльями).

Сюжет о золотой утке, несущей золотые яйца (вариант: одно золотое, другое — серебряное), широко известен среди русского населения. Он был настолько популярен, что в прошлом веке повсеместно распространялся в виде лубочного издания. В афанасьевском Сборнике приводятся два варианта сказки про утку с золотыми яйцами. В одной из них есть словесная формула, которая звучит как заклинание: «Есть зеленый луг, на том лугу береза, у той березы под кореньями утка; обруби у березы коренья и возьми утку домой, она станет нести тебе яички — один день золотое, другой день серебряное». В другой сказке из афанасьевского Сборника рассказывается о Царевне Серой Утке, но такой, что сродни Жар-птице. Обернувшись уткой, девушка «все царство собой осияла: крыльями машет, а с них словно жар сыпется!». Материально-вещественным закреплением памяти тех давних — не веков — тысячелетий стала традиция делать деревянные ковши для воды (вина, пива, меда, браги) в виде утки.

Наконец, пришло время и остановиться. Столь подробный анализ древних космогонических преданий, сопряженных с калевальским сюжетом, потребовался потому, что именно они позволяют проникнуться архаичным миропониманием наших далеких предков и прапредков.

После уrлубленноrо экскурса в разные исторические пласты народного мировоззрения вновь вернемся к героям «Калевалы». Былая общность культур явственно обнаруживается и в мотиве расчлененного человеческого тела, части которого становятся стихиями и объектами Вселенной. В индоарийской традиции классическим образом такого типа, как было показано выше, выступает вселенский великан Пуруша, из частей которого создается весь видимый и невидимый мир. Но аналогичные представления имеются во множестве других древних культурах и мифологиях — как индоевропейских, так и неиндоевропейских. Данный почти что навязчивый образ связан, по-видимому, с тем, что на заре мировой истории повсюду были распространены человеческие жертвоприношения, имевшие магический смысл.

Точно так же и в «Калевале» содержатся реминисценции архаичных и общих некогда для всех народов Евразии представлений о расчлененном теле. Например, на много кусков разрубается и тело убитого Лемминкяйнена; их потом с огромным трудом собирает его мать и с помощью заклинаний оживляет сына (рис. 69-а). По существу здесь тот же сюжет, что и в древнеегипетском мифе об убийстве и расчленении тела Осириса, которого потом по кускам собирала и оживляла Исида. Налицо также параллели между карело-финской «Калевалой» и русской «Голубиной книгой» — прямое свидетельство былой общности культур и мифологий.

Реликт космического расчленения отчетливо просматривается и в эпизоде гибели Айно — первой из несостоявшихся невест Вянямёйнена, которые, не сговариваясь, отказываются выходить замуж за старика. Встреча безутешной Айно с Морскими Девами, попытка доплыть до них через залив и погружение вместе с надтреснутой скалою в пучину вод — всё это несомненные мифологические аллюзии. Сказанное подкрепляется и концовкой трагической истории — части тела утопленницы становятся частями природы, о чем девушка-лопарка сама сообщает белому свету:

«…Ведь все волны в этом море —
Только кровь из жил девицы;
Ведь все рыбы в этом море —
Тело девушки погибшей;
Здесь по берегу кустарник —
Это косточки девицы;
А прибрежные здесь травы
Из моих волос все будут».

Черты первобытной мифологической архаики несет на себе и образ другого героя «Калевалы» — кузнеца Ильмаринена. «Вековечный кователь», как именует его «Калевала», из рода волшебных космический кузнецов, известных многим народам. Когда-то в незапамятные времена он выковал небесный свод (а по ходу развития событий эпоса ему пришлось выковывать — правда, неудачно — еще и Луну с Солнцем, когда настоящие оказались украденными и спрятанными злыми силами). Но в большинстве рун кузнец озабочен чисто житейскими проблемами — поисками невест, сватовством и женитьбой. Впрочем, и здесь Ильмаринен постоянно демонстрирует свои чудесные способности.

Так, в одной из карельских рун кузнец-богатырь повторяет «тринадцатый подвиг» Геракла — тот, как известно, в одну ночь лишил невинности сто девственниц. Ильмаринен же превзошел последнего десятикратно:

С сотней девушек сошелся,
С тысячей невест-молодок
За одну ночь летнюю-то…

В «Калевале» эти любовные подвиги отнесены на счет Лемминкяйнена:

Тысячу невест познал он,
целых сотню вдов утешил.
Не сыскать и двух в десятке,
даже в сотне — трех красавиц,
чтоб с девицей не сошелся,
с вдовушкою не обнялся.

((Перевод Э. Киуру и А. Мишина))

Так, после потери первой жены он тотчас же выковал себе другую — из золота и серебра, но она частично парализовала (заморозила) тело могучего кузнеца. Ранее он же — Ильмаринен — выковал в уплату за невесту волшебную мельницу Сампо.

Главным стержнем «Калевалы», собственно, и является борьба за обладание этой волшебной мельницей — источник беспрестанного процветания и символ Золотого века. Вначале владетельницей чудесной мельницы, позволяющей людям жить в достатке, не беспокоясь о завтрашнем дне, становится Лоухи (рис. 66) — хозяйка далекой северной страны Похъёлы-Лапландии (другое название — Сариола), финно-угорского коррелята античной Гипербореи, где, по преданиям, как раз и царил Золотой век.

В поэме нередко используется и другие названия Похъёлы — в частности, Сариола (от финского saari — «остров»). Речь идет о какой-то загадочной островной стране или северной территории, окруженной морем, что как раз и наводит на мысль о древней Гиперборее. Героев «Калевалы», как птиц, постоянно тянет на Север — быть может, именно там и находится их историческая прародина.

Там, в Стране Счастья (по-фински — Оннела) ищут себе невест Вяйнямёйнен, Ильмаринен, Лемминкяйнен. Каждый из-них изначально наделен неповторимыми чертами, что в совокупности и превращает «Калевалу» в полифоническую поэму. Если провидец Вяйно олицетворяет вековечную мудрость, а Ильмаринен — неисчерпаемую мощь и энергию, то разудалый и никогда не унывающий Лемминкяйнен — это сплав веселья и безудержной отваги. В лице калевальского сорви-головы, ухаря и задиры легко угадываются черты будущего викинга. Любимец женщин всех возрастов, северный дон-жуан беспрестанно волочится за красотками и каждой готов «подарить в подол младенчика». Вместе с тем Лемминкяйнен — такой же шаман и чародей, как и остальные герои: владея колдовским знанием и приемами древней магии, он способен при помощи заклинаний запросто усыпить народ Похъёлы или нейтрализовать злобного змея — властителя Подземного царства. Впрочем, если надо, Ахти (таково его второе имя) виртуозно владеет мечом и с маху рубит головы врагам.

Антагонистка сынов Калевы — ведьма Лоухи — носительница многих матриархальных черт, а борьба за Сампо отражает в поэтической форме непримиримое противоборство как между Золотым и последующими веками (в особенности — Медным и Железным), так и между отступающим матриархатом (когда властвовали женщины) и наступающим патриархатом (когда править стали мужчины). Похъёла матриархальна, так сказать, по определению, ибо означает Темное царство, то есть Страну тьмы, или полярной ночи. А ночь (тьма), согласно наиболее архаичным представлениям древних народов, олицетворяет именно Женское начало, космически обусловленное материнство и деторождение: она — ночь, подобно роженице, рожает свое дитя — день.

Это — исключительно важная и устойчивая мифологема. Противоположная (с обратным знаком, так сказать) схема взаимосвязи между Ночью (Тьмой) и Днем (Светом) в истории мировой культуры не прослеживается: никто и никогда не считал, что День может родить Ночь. Умереть он может — да. Умереть, дабы уступить место новому акту рождения, а роженицей вновь и вновь окажется Ночь. Таково наследие матриархального мировоззрения… Другой непременный атрибут матриархального прошлого — хтонизм, то есть связь с землей (таково значение данного термина в переводе с древнегреческого). При этом ведь земля — вовсе не обязательно пахота или луг, она охватывает всю твердь — и горы, и минералы, и глину, и песок, и пыль, и камни.

Между прочим в переводе с финского Лоухи означает «скала», «камень». Тем самым в имени хозяйки Похъёлы явственно обнаруживаются следы и Древнекаменного века. Некотрые финские ученые вообще склонны считать, что «лоухи» вовсе не имя собственное, а эпитет с соответствующим «каменным» содержанием и в этом смысле знаменитый рефрен — «Лоухи Похъёлы хозяйка» в действительности следует переводить, как Скала Похъёлы. Всё это вполне вписывается в общемировую традицию почитания камней, которая дожила и до наших дней (о чем подробно говорилось в 1-й части). По всей России — особенно на Севере — известно почтительно-суеверное отношение к отдельным выдающимся камням, вне всякого сомнения сохраняющееся на протяжении многих веков и тысячелетий. При этом христианские представленя тесно переплетаются и мирно уживаются с, казалось бы, давно и навсегда отжившими языческими верованиями. Точно также и в местах распросранения ислама сохранилась древнейшая явно доисламская традиция совершать молитву (намаз) у заповедных больших камней, находящихся, как правило, в труднодоступных местах. На Тянь-шане, Памире такие камни до сик пор являются предметом особого поклонения, наверняка сохранившегося еще со времен Каменного века.

Борьба Калевалы и Похъёлы — как она представлена в эпосе — это борьба Света и Тьмы, Добра и Зла, Нового и Старого. Но Похъёла — Царство Зла лишь с точки зрения позднейших интерпретаторов — авторов и исполнителей, — живших в более поздние времена, когда былая гармония Золотого века уже ушла в прошлое, а его идеалы полностью утрачены. При расколе общества на противоборствующие силы, как правило, наблюдается взаимная демонизация противостоящих друг другу лагерей и активное вылепливание «образа врага». Так как до наших дней дошла версия только одной из сторон, то демонизированой в глазах современного читателя оказалась лишь Лапландия. Сохранилась бы противоположная точка зрения — там бы все выглядело наоборот. Вообще-то демонизация противника — элементарный субъективно-психологический акт, с которым приходится сталкиваться на каждом шагу. Разве редкость, когда, разругавшись с кем-то или обидевшись на кого-либо, человек начинает видеть в своем противнике исключительно отрицательные стороны и старается всячески навредить обидчику?

По сюжету «Калевалы» сыны Калевы пытаются вернуть Сампо и поначалу им это удается. Но на обратном пути их настигает воинство Похъёлы (причем здесь описываются удивительные летательные способности северных народов). Посреди Ледовитого океана развертывается грандиозное морское сражение с участием летательного аппарата. В конечном итоге Лоухи перехватывает Сампо, но не удерживает и роняет ее в морскую пучину. Волшебная мельница оказывается навсегда утерянной.

Неоднократно предпринимались попытки объяснить вразумительно, что же такое Сампо. Уже во времена первых публикаций эпоса, было выдвинуто по меньшей мере семь различных толкований: Сампо — или 1) музыкальный инструмент; или 2) водяная мельница; или 3) языческий идол; или 4) торговый корабль; или 5) талисман; или 6) все земли Карелии и Финляндии; или 7) Мировой столп, вершиной которого является Полярная звезда (то есть по существу коррелят полярной горы Меру).

Академик Б. А. Рыбаков высказал оригинальную и вполне обоснованную мысль, что если в «Калевале» и описывается мельница, то это ни какой-нибудь классический ветряк или колесное сооружение на речной запруде, а древняя каменная зернотерка, символически олицетворяющая счастье и благоденствие. На Севере такую глубоко закодированную смысловую нагрузку как раз и несут саамские сейды (см: Рыбаков Б. А. Сампо и сейды // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984, С. 73) (рис. 67).

Вполне возможно, что многочисленные сейды, которые и по сей день сохранились высоко в горах и других глухих местах Русской Лапландии и есть воплощенный в камне символ Сампо. Кстати, исходя из былого единства всех языков мира уместно предположить, что в основе до сих пор нерасшифрованного слова «сейд» лежит та же корневая основа, что и у русского указательного слова «сей», а у самоназвания лопарей — саами — одинаковый с русским корень «сам». Тот же протокорень и в названии Сампо. Аналогичным образом в самоназвании одного из ответвлений карелов — людиков — явственно обнаруживается та же корневая основа, что и в русском слове «люди». Аналогично называют себя карелы и ливвиковского наречия.

Такова была жизнь древних аборигенов Севера на обширных землях Гипербореи, в число культурных очагов которой входил и нынешний Мурманский край — священная земля древнего языческого Солнцебога Коло, и Карельская земля — родина «Калевалы».

У Александра Блока есть пронзительные «гиперборейские» строки. Впервые они и были опубликованы в альманахе «Гиперборей» (вып.2; СПб., 1912), издававшемся Михаилом Лозинским:

…Но ты учись вкушать иную сладость,
Глядясь в холодный и полярный круг.

Бери свой челн, плыви на дальний полюс
В стенах из льда — и тихо забывай,
Как там любили, гибли и боролись…
И забывай страстей бывалый край.

Иллюстрацией к этим проникновенным и пророческим словам, опрокинутым в прошлое, может по существу служить любая из глав «Калевалы». Здесь все хотят любить и радоваться. Но большинство героев ждет либо жестокое разочарование, либо смерть, которая точно следует по пятам главных персонажей. Даже само действие в ряде случаев переносится в Страну мертвых — Туонелу, где протекает подземная река Манала, состоящая из острых мечей и копий. Именно в ее смертоносных водах гибнет Лемминкайнен.

Туонела — северное царство мертвых, тьмы, ледяной воды, меди и железа. Им управляют Хозяин и Хозяйка. У них есть дочка: обнаженная она плавает по подземной реке Манале на челне, завлекая под видом перевозчицы живых и мертвых в бездну, откуда уже нет возврата. Лабы воспрепятствовать чьему-либо возвращению на свет белый, Хозяйка Туонелы вместе с мужем[9] плетут сеть из медных и железных нитей, что наводит на мысль о медных предпочтениях и привязанностях подземных властителей и, естественно, невольно заставляет еще раз вспомнить уральскую Хозяйку Медной горы. Вяйнямёйнену, проникшему в Подземное царство, все же удается вырваться оттуда с помощью заклинаний и магического оборотничества: он превращается в змею — к тому же железную. Неизбежные ассоциации напрашиваются также и с буддийским житием На-гарджуны, где наги-оборотни увлекают буддийского святого в Подземное царство. Ла и сама Туонела в «Калевале» характеризуется, как змеиное царство, когда предостерегает живых людей — не приближаться даже к чертогам хозяев подземного мира:

<…> Вас возмездие настигнет
в вечных Туонелы жилищах:
там места — для нечестивцев,
там для грешников — лежанки
из булыжников горячих,
из каменьев раскаленных;
там из змей ползучих — полость,
там из гадов одеяло.

((Перевод Э. Киуру и А. Мишина))

В подземное царство Туони отправляется и Вяйнямёйнен в поисках высшего знания, которое хранится у хтонического великана Антеро Випунена. Он, как античный Антей, неразрывно связан с Матерью-Землей и буквально врос в нее, пребывая в полузабытье летаргического сна. Даже исходное архаическое имя Антеро одного корня с греческим Антеем. Финские же ученые и комментаторы пошли еще дальше: они соотносят дремлющего стража Подземного царства с апостолом Андреем Первозванным, распятым на косом кресте. Основанием для такого оргигинального предположения служит не только созвучность имен Антеро и Андрей, но и прозвище — Випунен, образованное от названия тех ловчих и охотничьих приспособлений vipu («рычаг»), изготовленных великаном, которые по форме своей напоминали косой Андреевский крест.

В «Калевале» бушуют страсти под стать классическим трагедиям. Чего стоит только сюжетная линия, связанная с одной из самых трагических фигур поэмы — юноши Куллерво (полное имя — Куллервойнен). Он стал прямым виновником смерти первой жены Ильмаринена: изощренно отомстил ей за нанесенное оскорбление. Но и сам понес заслуженную и еще более страшную кару. Случайно он соблазнил и обесчестил собственную сестру. Когда-то — еще маленькой девочкой — она заблудилась в лесу и считалась погибшей. Куллерво встретил ее уже взрослой девушкой. Когда же им после содеянного греха открылась горькая правда, сестра, не вынеся позора, утопилась, а сам Куллерво после долгих мук совести бросился на острие меча.

В конце эпоса Вяйнямёйнен, не понятый окружающими, уплывает на медном челне на Север. Финал «Калевалы» совпадает с мифами других народов, в основе которых лежат общие факты предыстории. Например, Виракоча — доинкский просветитель южноамериканских индейцев кечуа — точно так же уплывает в лодке, отвергнутый людьми (между прочим, одно из имен его как бога-громовника — Илья). Индейский миф помогает лучше понять и запутанную коллизию, связанную с исчезновением Вяйнямёйнена. В последней калевальской руне девушка Марьятта беременеет от брусничной ягоды, а незаконнорожденное дитя хотят утопить. Аналогичная драма разыгрывается и в индейских сказаниях, где не делается секрета из того, что жизнетворяший плод, от которого понесла наикрасивейшая девушка, — это капля спермы Виракочи. Тайна якобы «непорочного» зачатия получает рациональное объяснение. В карельских рунах тоже содержится намек: Вяйнямёйнен и есть действительный отец чудо-ребенка — будущего владыки Карелии. Тем самым брусничная «капля» — причина беременности Марьятты — оказывается общемировой закодированной мифологемой.

Стать изгоем после стольких самоотверженных подвигов — не в этом ли подлинный трагизм великого Вяйнямёйнена? Однако он верит, что когда-нибудь непременно появится вновь среди сынов и дочерей Калевы, чтобы вернуть жизнь в русло Золотого века. Без древних устоев прошлого невозможны ни лучшие времена, ни гармония Вселенной. Энергичный призыв Вяйно, высказанный уже в начале книги: «Пой о том, как мир прекрасен!» — может служить девизом всей бессмертной поэмы, ее неискоренимого оптимизма и веры в торжество высших гуманистических идеалов.

Волшебные струны северного Орфея — Вяйнямёйнена — легко и свободно звучат в русских стихах. Недаром чарующие звуки кантеле финского Бояна не только завораживали птиц, рыб и зверей, но заставляли даже останавливаться Луну и Солнце и спуститься пониже, дабы послушать бессмертные и сладкозвучные руны. Нам же, современным читателям «Калевалы», она помогает постичь собственное гиперборейское прошлое и проникнуться его неповторимым мироощущением.

Склоняясь ниц, овеян ночи синью,
Доверчиво ищу губами я
Сосцы твои, натертые полынью,
О, мать-земля!

(Максимилиан Волошин)

Но где же тот ключ, который позволяет приоткрыть тайны минувших времен? Да вот же он перед нами — сокрыт в архаичных стихах хотя бы всё той же Голубиной книги! Вдумайтесь в вопросы, которые волновали наших пращуров:

<…> Кая земля всем землям мати?
Которо море всем морям мати?
Кое возеро всем возерам мати?
Кая река всем рекам мати?
Который город городам мати?
Котора церква всем церквам мати?
Котора птица всем птицам мати?
Который звире всем звирям мати?
Кая гора всем горам мати?
Который камень каменям мати?
Кое древо всем древам мати?
Кая трава всем травам мати?

Именно тут и обнаруживается любопытнейшая деталь, которая позволяет проникнуть в самую сокровенную тайну древнего мировоззрения: в приведенном варианте владыки природных царств и стихий величаются не отцами, а матерями (наподобие того, как это запечатлелось и в известной поговорке «Киев — мать городов русских», хотя и название Киева, и слово «город» мужского рода). Например: Который камень камням мати [ударение на последнем слоге]? Ответ: Белый (А)латырь-камень всем камням мати. Что же сие означает в глубинном социокультурном аспекте? А вот что: многие вопросы Голубиной книги зародились еше в те времена, когда господствовали матриархальные отношения, а мать была главой рода, «царицей» племени и т. п.

Сохранилось ли имя той древней матери? Сохранилось — наиболее близкое нам по времени и по духу. Это — Мать Сыра Земля! Именно к ней и обращались русские люди во всё тех же «духовных стихах»:

Каялся-то добрый молодец сырой земли,
Как сырой земли да сырой матери:
«А прости, прости, сыра матери,
И меня прости, покай да добра молодца» <…>

Но и сама Мать Сыра Земля просит перед самим Господом Богом за весь грешный род людской:

Растужилась, расплакалась Матушка Сыра Земля
Перед Господом Богом:
«Тяжел мне, тяжел, Господи, вольный свет!
Тяжелей, много грешников, боле беззаконников!» <…>

Почувствовав приближение смерти, уморенная голодом боярыня Морозова вспоминает прежде всего не христианского Бога и даже не семью свою, а глубинные основы человеческого бытия, восходящие к Матери Сырой Земле: «Не подобно телу моему в нечистоте одежды возлечь в недрах Матери своей Земли» [выделено мной. — В.Д.]. В самом деле, когда пращуры наши благоговейно говорили «Мать-земля», это была не метафора, а интуитивное осознание своей неотделенности от Вселенной в ее земном, планетарном проявлении, своеобразное «почвенничество» в прямом смысле данного слова.

В эпических и лирических песнях, сказаниях и мифах многих народов воссоздан неповторимый образ Матери-Земли. Тема эта в общем-то неисчерпаема. Сошлемся лишь на один пример: в нем, как в капле воды, отражается преклонение и благоговение людей перед своей естественной заступницей и кормилицей. Образ этот заимствован из якутского героического эпоса «Нюргун Боотур Стремительный» (но не меньшие по красоте и проникновенности строки можно отыскать и у других народов):

Прикреплена ли она к полосе
Стремительно гладких, белых небес —
Это неведомо нам;
Иль на плавно вертящихся в высоте
Трех небесных ключах
Держится нерушимо она —
Это еще неизвестно нам;
Иль над гибельной бездной глухой,
Сгущенным воздушным смерчем взметена,
Летает на крыльях она —
Это не видно нам;
Или кружится на вертлюге своем
С песней жалобной, словно стон —
Этого не разгадать…

Осьмикрайняя, на восьми ободах,
На шести незыблемых обручах,
Убранная в роскошный наряд,
Обильная щедростью золотой
Гладкоширокая, в ярком цвету
С восходяще-пляшущим солнцем своим,
Взлетающим над землей;
С деревами, роняющими листву,
Падающими, умирая;
С шумом убегающих вод,
Убывающих, высыхая;
Расточающимся изобильем полна,
Возрождающимся изобильем полна,
Бурями обуянная —
Зародилась она,
Появилась она —
В незапамятные времена —
Изначальная Мать-Земля…

Бессознательное и сознательное поклонение Матери-Земле, беспрекословное ее приятие как Великого материнского первоначала уходит корнями в доисторические времена, в ту пору, когда женщина была и прародительницей и вершительницей судеб рода. Данная эпоха, растянувшаяся на тысячелетия, нашла свое отражение в многочисленных изображениях женщин, олицетворявших великое материнское начало (рис. 68). Высшее предназначение женщины — стать матерью и с помощью рожденных ею детей обеспечить продолжение рода и преемственность в неразрывной цепи поколений. Поэтому совершенно естественно, что архетип Великой Матери стал одновременно и архетипом Великой Богини (во многих случаях между ними нет никакой разницы). Эта проблема вот уже на протяжении почти двух веков плодотворно исследуется учеными самых различных профилей — философами, религиоведами, мифологами, этнологами, психологами.

Серьезный и во многом уникальный вклад в общенаучную копилку внес известный мыслитель-психоаналитик Карл Юнг (1875–1961). По Юнгу, как и любой другой, архетип матери обнаруживает практически безграничное разнообразие в своих проявлениях. Первыми по важности являются мать, бабушка, мачеха, свекровь (теща); далее идет любая женщина, с которой человек состоит в каких-то отношениях, например, няня, гувернантка или отдаленная прародительница. Затем идут женщины, которых мы называем матерями в переносном смысле слова. К этой же категории принадлежат Богини, особенно Богоматерь, Дева, София. Множество вариаций данного архетипа дает мифология.

Другие символы матери в переносном смысле присутствуют в вещах, выражающих цель нашего страстного стремления к спасению: рай, царство Божье, небесный Иерусалим. Вещи, вызывающие у нас набожность или чувство благоговения, такие как церковь, университет, город, страна, небо. земля, леса и моря (или какие-то другие воды), преисподняя и луна, или просто какой-то предмет, — все они могут быть материнскими символами. Этот архетип часто ассоциируется с местами или вещами, которые символизируют плодородие и изобилие: рог изобилия, вспаханное поле, сад. Он может быть связан со скалой, пещерой, деревом, весной, родником или с разнообразными сосудами. такими как купель для крещения, или цветами, имеющими форму чаши (роза, лотос). Магический круг, или мандала, ввиду его защитной функции, может быть формой материнского архетипа. С ним также ассоциируются полые предметы; духовка, кухонная посуда и, конечно же, вульва, влагалище, матка и любые подобные им формы. Дополняют этот список многие животные, такие как корова, заяц, полезные животные в целом.

С этим архетипом ассоциируются такие качества, как материнская забота и сочувствие; магическая власть женщины; мудрость и духовное возвышение, превосходящее пределы разума: любой полезный инстинкт или порыв; все, что отличается добротой, заботливостью или поддержкой и способствует росту и плодородию. Мать — главенствующая фигура там, где происходит магическое превращение и воскрешение, а также в подземном мире с его обитателями. В негативном плане архетип матери может означать нечто тайное, загадочное, темное: бездну, мир мертвых, все поглощающее, искушающее и отравляющее, т. е. то, что вселяет ужас и что неизбежно, как судьба. Все эти атрибуты архетипа матери можно выразить формулой «любящая и страшная мать». Наиболее знакомым нам историческим примером двойственной природы матери является образ Девы Марии, которая является не только матерью Бога, но также, согласно средневековым аллегориям, и его крестом. В Индии «любящей и страшной матерью» является парадоксальная Кали.

Земля как мать представлялась живым и жизнедарующим началом, поскольку она плодоносит так же, как плодоносят люди, животные или растения. Отсюда распространенные во многих древних (и не только в древних) культурах сопоставления плодоносящего поля и деторождающей женщины. А земледельческий труд отождествлялся с актом зарождения жизни, где вспахивающее орудие труда — от заостренного кола и мотыги до сохи и плуга — постоянно сравнивался с мужским детородным органом — фаллосом, без которого немыслимо никакое плодоношение земли. У народов, находящихся на низкой ступени развития, сохранилось немало древних обычаев, связанных с культом земли: возложение только что родившегося ребенка на землю, обязательное погребение детей, вынос больных и умирающих на голую землю с целью возможного исцеления и др. Многие из этих обычаев глубоко и всесторонне проанализированы в классическом труде немецкого исследователя древней мифологии Альбрехта Дитериха (1866–1908), который так и называется: «Мать Земля» (1905 г.).

Однако почитание Матери-Земли знавало и кровавые ритуалы и жертвоприношения. В древности они процветали повсеместно, но кое-где дожили до XIX века. Именно данное обстоятельство и позволило их изучить и описать. Дж. Дж. Фрэзер в «Золотой ветви» подробно рассказал о человеческих жертвоприношениях в честь Матери-Земли на примере племени гондов, населявших и населяющих понынев южно-индийский штат Ориссу. Гонды — дравидская народность, они поселились на Индостане задолго до появления там индоариев и сохранили в своих традициях наиболее архаичные черты, связанные с культом Земли, с урожаем и плодородием почвы.

Гонды приносили в жертву людей в честь Богини Земли, которую звали Тари Пенну. Человеческие жертвы были необходимы якобы для получения высокого урожая технической культуры, которую выращивали гонды и из которой они приготавляли знаменитый краситель. Считалось, что если поле не полить людской кровью и не зарыть в землю куски человеческой плоти, то получаемая из этого растения ярко-красная краска утратит свою обычную глубину. Жертвы для этой цели назывались meriah — «мериа» [обращает на себя внимание сакральная корневая основа mr], и традиция требовала, чтобы их либо покупали еще в младенчестве или же с детства специально готовили к незавидной судьбе. Кроме того, детей могли докупать у соседних племен, которые, в свою очередь, крали их у зазевавшихся родителей. Все долгие годы, до того рокового дня, когда «мериа» приносился в жертву богине, его усиленно кормили и баловали.

За десять-двенадцать дней до ежегодной торжественной церемонии у намеченной жертвы сбривали наголо волосы. После продолжительных оргий в ночь перед роковым событием жертву одевали во все новое, и начиналось торжественное шествие сельчан во главе с ним под музыку и танцы от деревни до рощицы «мериа» — на этом месте, неподалеку от деревни, росло несколько высоких деревьев, не тронутых еще лезвием топора. Чтобы посмотреть на ритуал жертвоприношения, сюда стекались толпы людей. Все поголовно — мужчины, женщины, дети — хотели во что бы то ни стало присутствовать на «празднике». В ритуальной рощице «мериа» привязывали к столбу, натирали маслом, мазали краской и украшали цветами. В течение целого дня к жертве относились с величайшим благоговением. Толпа людей танцевала рядом с ним, обращая к Матери-Земле слова молитвы: «О, Богиня, мы преподносим тебе эту жертву, а ты ниспошли нам богатый урожай, хорошую погоду и крепкое здоровье». И добавляли, обращаясь к жертве: «Мы купили тебя, а не захватили силой; теперь мы приносим тебя в жертву, и пусть не ляжет на нас никакой грех!»

Метод убийства жертвы-«мериа» разнился от деревни к деревне, но принцип сохранялся один и тот же: смерть должна была быть долгой и мучительной. При этом жертва не имела права оказывать ни малейшего сопротивления, и довольно часто с этой целью его заставляли выпить большую дозу сильнодействующего наркотика. Одним из самых простых способов было удушение. Для этого обычно расщепляли толстую ветвь дерева, и в эту трещину просовывали либо шею жертвы, либо его грудь, после чего верховный жрец со своими помощниками сдавливали трещину что было сил. Затем жрец наносил легкие удары по телу жертвы острым топором, после чего толпа бросалась к несчастному, стесывая мясо у него с костей, оставляя, правда, голову и его внутренности нетронутыми…

Бывало, что жертву тащили по полям в окружении толпы, и люди, стараясь не задеть голову и его внутренности, ножами сдирали мясо с его тела, пока несчастный не испускал дух. Другой метод убийства заключался в том, что жертву привязывали к хоботу деревянного слона, который вместе с жертвой вращался по оси, а толпа старалась изловчиться и во время этих быстрых вращений срезать с тела несчастного кусок-другой плоти. И это продолжалось до тех пор, пока он не умирал у них на глазах.

В некоторых деревнях было обнаружено до четырнадцати таких деревянных слонов, которые использовались в этих кровавых церемониях. В другом месте жертву медленно умерщвляли у костра. Для этого устраивалась низкая, покатая, как крыша, сцена, на которую клали жертву со связанными ногами, чтобы лишить ее возможности оказывать сопротивление, после чего рядом разводили костры и то и дело прижигали несчастного горящими головешками. Он скатывался вниз к костру, но его снова поднимали, укладывая на прежнее место, и чем больше он проливал горьких слез, тем тучнее, по мнению крестьян, выдастся урожай и более обильными будут дожди. На следующий день тело жертвы расчленялось на мелкие кусочки… и съедалось. Сразу же после смерти «мериа» гонцы относили по кусочку его плоти в каждую деревню племени гондов. Там местный жрец разрезал его надвое, один кусочек он отдавал Богине Земли, который сжигался в ее честь в небольшой ямке, вырытой в земле. Второй разрезался на еще более мелкие кусочки по числу членов семьи. Каждый из них заворачивал свой кусочек в листья и сжигал его в укромном местечке в земле.

Печальные традиции человеческих жертвоприношений повсеместно соблюдались и в связи оборонительным строительством. Доказательство тому — хорошо известный и неоднократно описанный магический ритуал в честь Матери Сырой Земли — жестокий обычай зарывать в основание строящихся крепостей живую девушку. Отсюда все эти многочисленные «девичьи башни», разбросанные по разным странам, и легенды о горючих девичьих слезах. Сколько же башен старых русских крепостей покоится на костях таких невинных жертв! Даже стихи про то есть — проиллюстрированные (рис. 69):

<…> «Пусть погибнет она за весь город одна,
Мы в молитвах ее не забудем;
Лучше гибнуть одной, да за крепкой стеной
От врагов безопасны мы будем!»

И, лопату схватив и земли захватив,
На Алёну он бросил в могилу,
А за ним и другие уж стали бросать.
Чтоб ее поскорей задушило.

И в смущенье немом все стояли кругом,
Лишь проворно работали руки,
Но никто не глядел и взглянуть не посмел
На несчастной предсмертные муки.

Только солнце одно рассказать бы могло,
Что пред смертью она испытала,
Как ей горе-слеза застилала глаза,
Как несчастная билась… дрожала…

Вот исчезло чело…вот и всю занесло…
Вот с краями могила сровнялась…
И от жертвы живой за обычай людской
И следа на земле не осталось.

(А. С. Гацисский. Коромыслова башня.)

Аналогичные факты известны и из истории других народов. В ХVI веке в Ассаме на северо-востоке Индии при строительстве храма по приказу тамошнего раджи было умерщвлено и зарыто под фундамент 140 человек. Но и в ХХ веке в Индии был зафиксирован факт, когда при возведении моста через реку строители потребовали принести в жертву и положить под сваи несколько детей.

Традиционные жертвы приносились не одной только Матери Сырой Земле, но и водной стихии — морю, рекам, озерам, колодцам. Отголоски подобных ритуалов запечатлены в былине о Садко (принесение в жертву самого себя) и в популярной песне о Стеньке Разине, написанной на основе народной легенды (пожертвование Волге персидской красавицы-княжны). В русской агиографической (житийной) литературе также говорится о древнерусском языческом обычае приносить жертву рекам и озерам (например, в Муромском крае).

Одной из главных причин поклонения женщине как Великой Богине, воплощенной в Матери-Земле, явилось также и то, что именно с женщин-собирательниц плодов земли зачалось искусство земледелия, сохранение семян и выращивание растений. Все это вместе взятое и слилось в священное таинство, олицетворением коего явилась женщина-мать, роженица и рожаница — рожающая детей и рождающая в эзотерическом союзе с землей урожай, обеспечивающая продолжение собственного рода и сохраняющая преемственность в жизни растительного (а затем и животного) царства. Она — сама царица в этом мире, она — Богиня (Деметра, Кибела, Рожаница, Гея, Рея, Мать Сыра Земля).

Земля — мать всего сущего, считали эллинские мыслители: «все рождает земля и все берет она опять». Самые таинственные Элевсинские мистерии у афинян были связаны с культом Земли. Участники сакраментальных актов спускались в подземный храм Матери-Земли Деметры и тем самым превращались в ее детей, дабы подготовить в недрах подземной Богини к новому рождению после смерти из лона божественной матери. Что именно происходило в подземельях храма Деметры, известно лишь в общих чертах: каждый участник Элевсинских мистерий был связан обетом молчания, нарушение которого было хуже смерти — и потому никто не оставил никаких свидетельств. Элевсинские мистерии надолго аккумулировали и законсервировали в символическо-закодированной форме древнейшую память о мифическом прошлом эллинов, включая и гиперборейскую старину.

Общеславянские и русские мифы о Земле-матери очень древнего происхождения — они пронизывают все исторические эпохи, различие между которыми весьма условно. Вплоть до наших дней сохранились песни и заговоры о Матери Земле, к которой русский человек обращается в решающую минуту:

Гой, земля еси сырая,
Земля матерная,
Матерь нам еси родная!
Всех еси нас породила,
Воспоила, воскормила
И угодьем наделила…

В «Сказании о Мамаевом побоище» есть потрясающее своим гуманизмом место, когда Мать-земля перед Куликовской битвой плачет о детях своих — русских и татарах, которым только еще предстоит погибнуть в кровавой сече. Один из сподвижников князя Дмитрия Донского — тоже Дмитрий Волынец — приник к земле правым ухом и услышал «землю рыдающую двояко: одна сторона точно женщина громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень».

В поэтизированном представлении русского человека Земля всегда выступала подлинной матерью и покровительницей всех людей: она не только забирает их после смерти, но и является источником всего живого. «Земля, земля, мати сырая! Всякому человеку земля отец и мать!» — говорится в одном из духовных стихов. А Голубиная книга расшифровывает:

Телеса наши от сырой земли,
Кости крепкие от камени,
Кровь — руда от Черна моря
Наши помыслы от облак небесных.

Земля-заступница дает человеку силу и могущество, стоит только к ней прикоснуться. Сказочные герои, ударяясь о землю, превращаются в богатырей, обретают силу великую. Земля одновременно и судья, искупительница грехов. Клятва землею — одна из самых древних, страшных и крепких. При этом землю целовали и даже ели. Первый русский мыслитель-экономист Иван Тихонович Посошков (1652–1726) в своей знаменитой «Книге о скудости и богатстве» приводит факты, когда крестьяне, поклявшиеся землей (с дерном на голове), не сдержавшие данного слова и уличенные во лжи, умирали прямо на меже.

В народе говорили: «Не лги — земля слышит»; «Грех землю бить — она наша мать». Или: «Питай — как земля питает, учи — как земля учит, люби — как земля любит». Отсюда же строжайший запрет до 25 марта вбивать в землю колья — иначе она отомстит засухой. Народное благоговение переед землей вдохновенно выражено в двух тютчевских строках:

Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, Мать-Земля!

Для русского человека земля, на которой он живет, — самое святое на свете. Он зовет ее Матерью и привязан к ней всеми фибрами своей души, каждой частичкой своего тела. Никому не хочется расставаться с ней, а если вдруг и случится час разлуки, все помыслы и устремления направлены к тому, чтобы как можно скорей вернуться назад. Хорошо известен широко распространенный обычай: отлучаясь надолго, брать с собою щепотку родной земли и носить ее на груди в ладанке. Русский народ, Родина, родная земля для русских людей — понятия неразделимые.

Полнокровным содержанием, впитавшим всю любовь народа к родной земле, русское мировоззрение наполнилось, пройдя через множество этапов развития, и приобрело полновесное звучание с возникновением земледелия, когда начала доминировать идеология крестьянина-землепашца, а богатство России и ее народа стало напрямую зависеть от земельных просторов Руси и земли, как главного мерила богатства — материального и духовного. Выразителем и олицетворением этой крестьянской идеологии стал былинный богатырь Микула Селянинович (рис. 70), чья сила в прямом смысле дарована самой землей и чья идеология целиком и полностью опирается на земную силу Руси.

Первый русский оратай — любимый сын Матери Сырой Земли и русского крестьянства. В почесть ему, милостивому кормильцу и поильцу, справлялись коллективные пиры — столованья на братчинах — микулищинах, пелись громкие микульские песни в честь наступающего дня именин Матери Сырой Земли:

Микула-свет, с милостью
Приходи к нам, с радостью,
С великою благостью…
Мать Сыра Земля добра,
Уроди нам хлеба,
Лошадушкам овсеца,
Коровушкам травки!..

В древней обрядовой песне этой закодированы сразу три смыслозначимых символа русских крестьян — Корова, Лошадь и Мать Сыра Земля, объединенные общим символом, к тому же выразителем Света, Микулой Селяниновичем. В литературе отмечено, что традиционный языческий праздник в честь оратая Микулы Селяниновича впоследствии перевели на христианского святого, Николая Чудотворца. Оттого-то на Руси так Николу милостивого и почитают. Весенний праздник в честь Святого Николы (Миколы) был специально приурочен к празднику Матери Сырой Земли, что любит «Миколу и его род». Вот почему на Руси сходятся два народных праздника: первый — «Микула с кормом» (Никола-великий) 9 мая по старому стилю; другой — «именины Матери Сырой Земли» 10 мая.

Микула Селянинович — носитель тяги земной, то есть силы Матери Земли. В сборнике П. Н. Рыбникова приведен прозаический пересказ былины о Святогоре и Микуле. Это удивительное и драгоценное свидетельство о древнейших космомифических воззрениях наших предков. В этой былине Святогор пытается догнать на широком пути-дороге прохожего и никак не может. И тогда проговорил богатырь таковы слова:

— Ай же ты, прохожий человек, приостановись не то множечко, не могу тебя догнать на добром поле.

Приостановился прохожий, снимал с плеч сумочку и кладывал сумочку на сыру землю. Говорит Святогор-богатырь:

— Что у тебя в сумочке?

— А вот подыми с земли, так увидишь.

Сошел Святогор с добра коня, захватил сумочку рукою, — не мог и пошевелить; стал здымать обеими руками, только дух под сумочку мог подпустить, а сам по колена в землю угряз. Говорит богатырь таковы слова:

— Что это у тебя в сумочке накладено? Силы мне не занимать стать, а я и здынуть сумочку не могу.

— В сумочке у меня тяга земная.

— Да кто ж ты есть и как тебя именем зовут, звеличают как по изотчины?

— Я есть Микулушка Селянинович.

Микула — носитель тяги земной в прямом смысле: он несет Силу Матери сырой земли в сумочке за плечами, легко обгоняя самого могучего старорусского богатыря Святогора. Тяга земная, заключенная в котомке, легко прикасается к своему источнику, питаясь необъятной силой Матери Земли, чтобы затем вновь вернуться на плечи Микулы, и передается сполна крестьянскому богатырю. Но точно таким же в античной мифологии был великан Антей, сын Посейдона и Геи, который черпал свою нечеловеческую силу, прикасаясь к Матери-Земле. Несомненен и общий индоевропейский источник происхождения двух казалось бы совершенно несходных образов. Функциональное сходство тем не менее практически абсолютное: оба героя черпают свою необъятную силу у одной и той же матери — Геи-Земли. Конец вот только у героев разный: Антея задушил Геракл, оторвав его от Земли и лишив тем самым силы, а равному по силе Микуле не нашлось ни среди людей, ни среди богатырей, ни среди Богов.

Мать Сыра Земля всегда выступала ядром русской идеологии. Достаточно сопоставить два периода — очень далекий, связанный с предысторией Руси, и недавний, когда древние образы по-новому переосмыслялись русскими мыслителями. Древний миф о Земле и Солнце сохранили для нас русские раскольники, скрывшиеся от преследования в заволжских лесах. Нижегородские легенды вдохновили А. Н. Островского на создание сказки о Снегурочке, погубленной Солнцем-Ярилой. Более древний миф о браке Земли и Солнца донес роман П. И. Мельникова-Печерского «В лесах», где воспроизведен заветный текст древнерусских космогонических воззрений, передававшихся из поколения в поколение.

«Вот сказание наших праотцов о том, как бог Ярила возлюбил Мать Сыру Землю и как она народила всех земнородных.

Лежала Мать Сыра Земля во мраке и стуже. Мертва была — ни света, ни тепла, ни звуков, никакого движения.

И сказал вечно юный, вечно радостный светлый Яр: „Взглянем сквозь тьму кромешную на Мать Сыру Землю, хороша ль, пригожа ль она, придется ли по мысли нам?“.

И пламень взора светлого Яра в одно мгновение пронизал неизмеримые слои мрака, что лежали под спавшей землею. И где Ярилин взор прорезал тьму, там воссияло Солнце Красное.

И полились через солнце жаркие волны лучезарного Ярилина света. Мать Сыра Земля от сна пробуждалася и в юной красе как невеста на брачном ложе раскинулась… Жарко пила она золотые лучи живоносного света, и от того света палящая жизнь и томящая нега разлились по недрам ее.

Несутся в солнечных лучах сладкие речи бога любви, вечно юного бога Ярилы: „Ох, ты гой еси, Мать Сыра Земля! Полюби меня, Бога светлого, за любовь за твою я украшу тебя синими морями, желтыми песками, зеленой муравой, цветами алыми, лазоревыми, народишь от меня милых детушек число несметное…“.

Любы Земле Ярилины речи, возлюбила она бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными летами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озерами. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери, в реках и морях заплавали рыбы, в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки… И все жило, все любило и все пело хвалебные песни: отцу-Яриле, матери — Сырой Земле.

И вновь из Красного Солнца любовные речи Ярилы несутся: „Ох, ты гой еси, Мать Сыра Земля! Разукрасил я тебя красотою, народила ты милых детушек число несметное, полюби меня пуще прежнего, народишь от меня детище любимое“.

Любы были те речи Матери Сырой Земле, жадно пила она живоносные лучи и народила человека… И когда вышел он из недр земных, ударил его Ярила по голове золотой возжой — ярой молнией. И от той молоньи ум в человеке зародился.

Ликовала Мать Сыра Земля в счастье, в радости, чаяла, что Ярилиной любви ни конца, ни края нет… Но по малом времени красно солнышко стало низиться, светлые дни укоротились, дунули ветры холодные, замолкли птицы певчие, завыли двери дубравные, и вздрогнул от стужи царь и владыка всей твари дышащей и не дышащей.

Задумалась Мать Сыра Земля и с горя-печали оросила поблекшее лицо свое слезами горькими — дождями дробными.

Безмолвен Ярило.

„Не себя мне жаль, — плачется Мать Сыра Земля, сжимаясь от холода, — скорбит сердце матери по милым детушкам“.

Говорит Ярило: „Ты не плачь не тоскуй, Мать Сыра Земля, покидаю тебя не надолго. Не покинуть тебя на время — сгореть тебе до тла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я на время тепла и света, опадут на деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну, следом за Весною я сам приду“.

Плачется Мать Сыра Земля: „Не жалеешь ты, Ярило, меня бедную, не жалеешь, светлый Боже, детей своих!.. Пожалей хоть любимое детище, что на речи твои громовые отвечало тебе вещим словом, речью крылатою… И наг он и слаб — сгинуть ему прежде всех, когда лишишь нас тепла и света…“ Брызнул Ярило на камни молоньей, облил колючим взором деревья дубравные.

И сказал Матери Сырой Земле: „Вот я разлил огонь по камням и деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из дерева и камня свет и тепло брать. Тот огонь — дар моему любимому сыну. Всей живой твари будет на страх и ужас, ему одному на службу“.

И отошел от Земли Бог Ярило… Понеслися ветры буйные, застилали темными тучами око Ярилино — красное солнышко, понесли снега белые, ровно в саван окутал в них Мать Сыру Землю. Все застыло, все заснуло, не спал, не дремал один человек — у него был великий дар отца Ярилы, а с ним и свет и тепло…

Так мыслили старорусские люди о смене лета зимою и о начале огня.

Оттого наши праотцы и сожигали умерших: заснувшего смертным сном Ярилина сына отдавали живущему в огне отцу. А после стали отдавать мертвецов их матери — опуская в лоно ее.

Оттого наши предки и чествовали великими праздниками дарование Ярилой огня человеку. Праздники те совершались в долгие летние дни, когда солнце, укорачивая ход, начинает расставаться с землею. В память дара, что даровал Бог света, жгут купальские огни. „Что Купала, что Ярило — все едино, одного Бога звания“».

В народном мировоззрении образ Матери Сырой Земли сливался с образом Богородицы, что давало основание официальным представителям церкви постоянно говорить о двоеверии русского человека. Оба образа действительно тождественны, точнее было бы даже говорить о двух ипостасях одного и того же образа Великой матери, ведущего свое происхождение из незапамятных времен общечеловеческой культуры. Богородица была всегда объектом поклонения русских людей, а еще раньше — их праславянских и общеарийских предков. Под тем же именем. Лишь впоследствии христианство приспособило к испокон веков существовавшим традициям новую идеологическую концепцию и евангельскую историю о Марии — матери Иисуса Христа. Русский публицист Д. Ф. Самарин совершенно справедливо отмечал уже в начале ХХ века:

«Русская Богородица более похожа на „Матушку сырую земельку“, которая всех нас любит, поит и кормит (Богородица как мировая Душа, София), чем на историческую Деву Марию. Она-то „Сострадательнейшая Матушка наша“ и была причиною отказа от ортодоксального христианского отрицания язычества, виновницей примирения древнего язычества и христианства».

Новая Богородица впитала в себя многие черты, которые всегда характеризовали Великую Мать. Даже каноны иконографии остались прежними, нисколько не меняясь. Особенно это характерно для изображения Великой Матери — Великой Богини — Богородицы с распростертыми для благословения руками. Изображения, точнее их код, были одними и теми же и у древних египтян (рис. 71), и на русских вышивках, воспроизводящих Великую Богиню в ее различных языческих ипостасях (рис. 72), и на русских православных иконах (рис. 73).

Владычица-земля! С бывалым умиленьем
И с нежностью любви склоняюсь над тобой,
Лес древний и река звучат мне юным пеньем…,
Всё вечное и в них осталося со мной.

И призраки ушли, но вера неизменна…,
А вот и солнце вдруг взглянуло из-за туч.
Владычица-земля! Твоя краса нетленна.
И светлый богатырь бессмертен и могуч.

(Владимир СОЛОВЬЕВ)

Как правило, имена Матери Сырой Земли и Великой Богини-Матери используются как синонимы. Это не случайно, ибо отражает реальную логику исторического процесса и развития древнейших традиций. Образ Матери Сырой Земли — более поздний. Он возник и оформился в виде известной и поныне мифологемы в эпоху развитого земледелия, когда пахотная земля стала играть решающую роль в обеспечении хозяйственной жизни и процветания человеческого общества. Но земледелие существовало не всегда, и культ Великой матери всего живого возник задолго до того, как на бескрайние просторы полей вышли пахари и сеятели.

По существу вся человеческая история и предыстория начиналась с поклонения Женскому началу и Женскому естеству. Прежде всего это относится к процессам воспроизводства себе подобных, где главную роль играет женщина, которой на роду написано быть матерью. Недаром на языке североамериканских индейцев навахо Земля называется naestsan, что дословно переводится как «опрокинутая на спину» (то есть «приготовившаяся к соитию женщина»). При этом, по представлениям индейцев, у Матери-Земли существует четыре чрева, в самом глубоком из них когда-то произошли и изначально жили люди.

В основе оргиастических культов, распространенных по всей земле, лежали таинства оплодотворения, зачатия и родов. А объектами поклонения, жертвоприношения и соблюдения подчас достаточно жестоких ритуалов неизбежно становились природные и рукотворные феномены, выражающие женское естество: пещеры, ущелья, озера, колодцы, венки, кольца и пр. Так сложился культ Великой Богини, распространенный по всему миру, во все времена и у всех древних народов. Его корни уходят к самым истокам человечества. Свидетельство тому — многочисленные находки древних Богинь и изображений женского естества, которые найдены практически на всех континентах Земли (рис. 74). Исторический же период, соответствующий вечному символу и продлившийся несколько тысячелетий, как уже неоднократно подчеркивалось, получил название матриархата.

С функцией жизненности и плодоношения Земли сопрягались не только представления о соитии и деторождении, не только основные моменты ежегодного земледельческого цикла, но и добыча руды и процесс выплавки из нее металла. Мирча Элиаде, досконально исследовавший историю данного вопроса так суммирует свои выводы:

«Такие концепции чрезвычайно древние. Шахты, подобно устьям рек, приравнивались к лону Матери-Земли. На вавилонском языке термин pu означает как „исток реки“, так и „влагалище“; на египетском — слово bi означает как „влагалище“, так и „штольня шахты“; на шумерском buru также означает „влагалище“ и „река“. Вероятно, руды, добываемые из шахты, приравнивались к зародышам. Вавилонское слово an-kubu некоторыми авторами переводится как „эмбрион“, а другими — „выкидыш“. Во всяком случае имеется скрытая симметрия между металлургией и деторождением. Жертвоприношение, иногда выполняемое перед плавильным горном, напоминало родовспомогательное жертвоприношение. Горн приравнивался к лону, именно там „зародышевые руды“ должны были завершить свой рост и проделать это за значительно более короткий промежуток времени, чем тот, который потребовался бы, если бы они оставались скрытыми под землей. Металлургический процесс во многом подобный сельскохозяйственному труду — и в такой же мере подразумевающий плодородие Матери-Земли — в конце концов, вызвал в человеке чувство уверенности и даже гордости: человек чувствовал, что может сотрудничать с Природой в ее работе, что способен ускорить процесс роста, происходящий во чреве Земли. Человек понуждает и ускоряет ритм этих медленных глубинных созреваний в некоторм смысле, он занимает место Времени».

Древние этносы видели в космическо-небесных силах первоисточник сексуальной энергии — мужской и женской. Так, согласно греческой мифологии, основы которой прапредки эллинов принесли с Севера, одной из главных первопотенций Мироздания выступает всепронизывающий Эрос, «прекраснейший из всех вечных Богов»:

Сладкоистомный — у всех он Богов и людей земнородных
Душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает.

(Гесиод. Теогония)

Эрос первичен по отношению ко всему живому и неживому. Он появился во Вселенной задолго до небожителей и людей. Его рождение из первозданного Хаоса и Мрака вдохновенно описано античными поэтами:

…И вот из яйца появился Эрос сладострастный.
Он явился в сверкании крыл золотых, легконогому ветру подобный.
…Всё смешала Любовь.

(Аристофан. Птицы)

Изначально-неуничтожимая сексуальная энергия, разлитая во Вселенной, отдельными порциями черпается индивидами, превращаясь в то неодолимое, объективно-бессознательное влечение, которому уже в наше время было дано название либидо. Однако индивидуальная любовь приходит и уходит, а Эрос продолжает царствовать — он вечен, он неуничтожим. И доминирует в нем женское начало, то, которое в тантризме получило наименование шакти (женская сексуальная энергия — по имени супруги Шивы Шакти). Естественно, в неразрывной гармонии с началом мужским.

По древнеиндийским мифологическим воззрениям, носительницей космической эротической энергии выступала Утренняя Заря — Ушас, супруга самого Неба, рожавшая, подобно птице, сносящей яйцо, Солнце и тотчас же вступающая с ним в кровосмесительный брак. Ушас — одновременно и мать, и жена Солнца-Сурьи. Такой вот космический инцест, присущий, впрочем, очень многим Богам Древнего мира.

На Севере древнее Божество известно под разными именами. Наиболее известна — хотя бы по русским летописям — Злата Баба (гиперборейская Златогорка). У коренных же народов Севера матриархальный культ — отголосок глубочайшего прошлого. Большинство этносов, населяющих северные территории России в настоящее время, поселились здесь сравнительно недавно — в I и II тысячелетии новой эры. При этом почти у всех преобладало жесткое патриархальное мировоззрение — с абсолютным культом мужчины и подчиненным положением женщины. Матриархальные отголоски в культуре и традициях этих народов сохранились в самых глубинных пластах памяти. Например, в преданиях таймырских нганасан Великая Богиня древности выступает в своем первозданном виде. О себе она говорит так: «Какая я женщина? Всему живому, всем червям, птицам я мать. Из моего брюха они родились».

Потрясающим мифологическим образом, восходящим к классическому прототипу Великой Богини, остается праматерь Ильматар из «Калевалы». У других северных народов в образах женских божеств также явственно прослеживаются черты классической Великой Богини. Такова самодийская Мать Земли: у ненцев ее имя Я-небя, у селькупов — Ылэнта-кота. Обе — подлиные повелительницы людских судеб, обе определяют линию жизни каждого человека не только с момента рождения, но и даже задолго до того: они хранят не рожденные души, поочередно посылая их на кончиках лучей утреннего солнца к земным просторам. А вот у кетов (енисейских остяков) в соответствии с общемировой троичной традицией три женских Божества, три Великих Богини: вредоносная Хосэдем, живущая под землей или в скале (функционально она напоминает карело-финскую Лоухи и явно пришла из Древнекаменного века), живоносная Хаседбам и, наконец, лебединая Томэм — Мать жара, олицетворяющего огонь и Солнце.

В разных обличиях предстает Великая Богиня в эскимосских сказаниях. И под разными именами. Повсеместно известна она, как Седна — «Хозяйка тюленей». Но в западной Гренландии ее зовут Арнаркугсан («Старая Женщина»), в восточной Гренландии — Иман-инуа («Мать моря»), а канадские эскимосы величают ее Нетсилик. Кроме того, по сообщениям этнографов и краеведов, на острове Врангеля в Северном Ледовитом океане находится природное святилище — гора, контуры которой напоминает лицо женщины. По информации бывшего директора тамошнего заповедника Бориса Владимировича Кестера, лицо женщины (по-эскимосски Дрым-Хэд) впечатляет своими размерами — около километра. Его хорошо видно со склона противолежащей горы. Эскимосы-охотники поклоняпись и приносили дары нерукотворному изваянию Beликой боrини.

Отголоски древней матриархальной эпохи слышатся и в легендах Лапландии. Известная писательница, знаток лопарской мифологии и хранительница саамского фольклора — Надежда Большакова — рассказывает о Водной Богине Сациен, живущей в северных реках и озерах. Она — настоящая Снежная королева: красота ее неописуема, лицо белое, волосы длинные, Богиня постоянно расчесывает их сидя на камне. Пред людьми предстает обнаженной, упорно преследует мужчин, сходится с ними для продолжения рода, а затем безжалостно топит в реках и озерах. Потомство Сациен необъятно, оно населяет все реки и озера Лапландии.

С победой патриархата культ Великой Богини еще долго продолжал существовать и процветать в рамках самых разнообразных культур. При этом сам образ и имя Богини могли претерпевать значительные изменения, приспосабливаясь к новой идеологии и традициям сменявшим друг друга этносов. В данном плане наиболее показательным, пожалуй, является трансформация образа и культа Богини Любви. У древних шумерийцев она известна под именем Инанны (рис. 75), у вавилонян она же — Иштар (рис. 76), у хананян — Ашторес, у других семитских народов — Астарта (рис. 77), у эллинов — Афродита (рис. 78), у римлян — Венера. Обо всех названных Богинях сохранилось множество преданий и свидетельств об достаточно жестоких ритуалах в их честь.

Достаточно показательна и колоритна безжалостная Иштар — Богиня бесконтрольной и необузданной сексуальной страсти (она и изображалась обычно с задранной юбкой). В Месопотамии она так же, как и в Средиземноморье, олицетворяла Утреннюю звезду. Среди многочисленных эпитетов Иштар — Владычица Богов, Царица царей, Дева-Воительница, Яростная львица и др. Культ Иштар (а значит, и Утренней звезды) был грубо эротичным, связанным с разнузданными празднествами, их непременным условием была полная сексуальная раскованность, массовые оргии, храмовая проституция, публичное принесение в жертву девственности и самооскопление.

Образ коварной, похотливой и мстительной Иштар рисует нам одна из величайших книг всех времен и народов — Эпос о Гильгамеше («О все видавшем»). Здесь Богиня Утренней звезды предстает во все содрогающей красоте женщины-соблазнительницы, чья «любовь — буре подобна, двери, пропускающей дождь и бурю, дворцу, в котором гибнут герои». Считая, что Гильгамеш принадлежит ей по праву матриархата (здесь несомненны отзвуки эпохи Владычества женщин), как всякий мужчина (даже шире — любое существо мужского рода, ибо она не брезговала и животными), Иштар безапелляционно предлагает свою любовь герою:

И владычица Иштар на него устремила очи,
Устремила очи на красоту Гильгамеша:
«Ну, Гильгамеш, отныне ты мой любовник!
Твоим вожделеньем я хочу насладиться.
Ты будешь мне мужем, я буду тебе женою…»

(Перевод Николая Гумилева)

Но целомудренный герой отказывается от навязываемого счастья, ссылаясь на бесстыдную неразборчивость Богини и тысячи ее жертв — загубленных любовников. Отвергнутая Иштар, как и полагается разъяренной женщине, мстит изощренно: насылает на родной город Гильгамеша — Урук — чудовищного быка, и тот, подобно слону, сотнями давит ни в чем не повинных жителей и умертвляет их своим смертоносным дыханием.

Богиня требовала непрерывных кровавых жертв. Что это были за жертвы описывает уже в новое время известный античный писатель Лукиан (ок. 120 — после 180) на примере более позднего культа Астарты, существовавшего на Ближнем Востоке параллельно с уже с победно шествовавшим христианством. Вот как описывается кульминация весеннего празднества в честь Великой Богини:

«В то время, как одни играют на флейтах и справляют оргии, на многих уже находит безумие, и, хотя пришли они сюда только как на зрелище, начинают делать следующее, — расскажу и о том, что они делают: юноша, которому надлежит совершить это, с громким криком сбрасывает свои одежды, выходит на середину и выхватывает меч; мечи эти постоянно находятся там, как я думаю, для этих целей. Оскопив себя мечом, юноша носится по всему городу, держа в руках то, что он отсек. И в какой бы дом он ни забросил это, оттуда он получает женские одежды и украшения. Вот всё, что совершается во время оскопления».

Надо полагать, ранее этот изуверский ритуал был распространен повсеместно, а его традиции уходят в глубь веков. Тем более, что уж чего, чего, — а кровожадности в оргиастических ритуалах, особенно выполняемых женщинами, хватало во все времена. Достаточно показательны — необузданные оргии с бесконтрольно-сексуальным и кровавым финалом, который в античной Греции был связан с культом Диониса-Загрея. Здесь шествия и радения одурманенных вином и наркотиками толп сопровождались дикими конвульсиями и бессвязными выкриками, преследованием и растерзанием всего живого.

Особенно неистовствовали женщины, прозванные менадами (буквальный перевод — «безумствующие»). Наркотическое снадобье они вводили прямо во влагалище и превращались в сексуально необузданных фурий. Полуобнаженные, едва прикрытые звериными шкурами, увитые плющом и обвешанные задушенными змеями, со спутанными волосами и искусственными фаллосами в руках, которые впоследствии трансформировались в ритуальные свечи, — менады с дикими воплями носились по лесам и горам, преследуя мужчин, а, насладившись ими, разрывали на части, пили кровь своих жертв и других растерзанных живьем животных. Тем самым они как бы приобщались к телу и крови самого Диониса, который, по наиболее распространенной версии, был растерзан титанами, а куски его тела оказались разбросанными по всей земле (еще один вариант о расчлененном космическом Божестве), и лишь впоследствии Зевсу удалось оживить собранные части.

Уместно также вспомнить, что в свое время и на Крите существовал архаичный обычай ежегодного принесения в жертву маленького мальчика. На день его объявлялли царем, а потом живьем разрывали на части и съедали — в память о растерзанном и съеденном титанами младенце Дионисе-Загрее. Позднее обреченные к растерзанию дети стали заменяться бычками, которые, впрочем, по-прежнему разрывались на части живьем и тут же поедались в сыром виде. Не удивительно, что именно такие и подобные бесчеловечные обычаи послужили одной из причин, по которой жестокие матриархальные отношения вообще утратили свои позиции, вызвав неизбежный протест и справедливый бунт со стороны мужской половины общества.

Великая Богиня во все времена выступала носительницей множества функций и ипостасей, объединяла в себе как светлые, так и темные стороны. Это хорошо прослеживается на примере древнеиндийской Великой Богини — Деви. В основе ее имени лежит тот же самый архаичный корень, что и в русских словах «дева», «девушка», «девица». Из скупых намеков можно понять, что в славянской мифологии тоже было когда-то Божество с таким именем. Вообще же данный теоним пережил невообразимые приключения и метаморфозы. После распада некогда единой индоевропейской общности и утраты общих идеологических доминант началось враждебное противостояние этносов и дискредитация культурологических традиций конкурентов. Так вот, если в индуистской или славянской традиции Деви и Дева почитались, как Божества, то среди ираноязычных народов и тяготеющих к ним культур соответствующее понятие демонизировалось и превратилось в синоним кровожадного людоеда — дэва.

Когда индоарии, мигрировав с Севера на Юг, оказались в Индостане, у них доминировали патриархальные отношения. Подавляющее большинство ведийских Богов мужского рода. Но и культ Великой Богини не был полностью утрачен. К моменту вторжения арийских орд на Индостан там процветала самобытная и высокоразвитая культура Мохенджо-Даро и Хараппы, обитали автохтонные смуглые племена, говорившие главным образом на дравидских языках и не преодолевшие еще матриархальных отношений. Белокожие арии уничтожили процветающие города и сломали хребет южной цивилизации. Но одновременно восприняли и многие ее традиции, включая изощренное поклонение универсальному Женскому началу, а также символам, олицетворяющим женское естество. Вся сексуально-эротическая культура современной Индии, все тантристские представления и ритуалы идут оттуда.

Таким образом, культ Махадеви — Великой Богини Деви, каким он дожил до наших дней, объединил в себе и древние доарийские представления, берущие свое начало на Севере, и матриархальные традиции, сложившиеся и сохраненные на Юге. В популярном трактате «Девимахатмья» («Прославление величия Богини»), входящем в состав «Маркандея-пураны» отмечается:

«Деви озаряла сиянием три мира, чертила тиарой по небосводу, потрясала весь подземный мир звоном тетивы лука, заслоняла все небо тысячью рук».

(Перевод Т. К. Посовой)

В современном индуизме Деви считается супругой Великого Бога Шивы, но она имеет множество ипостасей, имен и эпитетов — в общей сложности не менее 70. В первую очередь Махадеви объединяет в себе благостные и устрашающие черты, в соответствии с чем расщепляется на самостоятельные ипостаси и превращается — в зависимости от ситуации — в благих Богинь — Парвати, Ума (Светлая), Гаури (Белая), Джаганмата (Мать мира) — или, напротив, свирепых — Дурга, Кали, Чанди (Гневная), Бхайрави (Ужасная) и т. д. Развитая иконография позволяет сравнить разные и диаметрально противоположные ипостаси Великой Богини — например, Светлой Умы (рис. 79) и Черной Кали (рис. 80). Особенно колоритна кровожадная Богиня Кали, одетая в содранную шкуру пантеры, с ожерельем из черепов своих жертв, с отрубленными головами в двух руках и с орудиями кровавого убийства — в двух других, ее рот широко разинут, и из него свисает огромный язык, окрашенный жертвенной кровью (рис. 105).

И, к сожалению, это не только абстрактный символ. Вплоть до ХХ века зафиксированы кровавые жертвоприношения — особенно младенцев — в честь Великой Богини. До провозглашения независимости Индии такие факты постоянно фиксировались и суммировались колониальной администрацией. После 1949 года статистика попросту не велась. Хотя средства массовой информации время от времени сообщают об очередном человеческом жертвоприношении. Так, в начале 80-х годов индийские газеты сообщали о душераздирающих фактах: то отец перерезал горло дочери прямо в храме перед изображением Богини Кали, то другой отец и в другом храме — но перед тем же изображением зарубил топором четырех своих маленьких детей.

Великая Богиня Кали — порождение триады Первобогов (Брахмы, Шивы и Вишну), вложивших в божественное воплощение Смерти всю ужасающую энергетическую мощь посюстороннего и потустороннего мира. Вот какой космизированный образ Великой Богини рисует священный текст уже процитированной выше «Девимахатмьи»:

«Выслушав Богов, властители Вселенной разгневались; пламя их гнева изошло из их уст и слилось в огненное облако, подобное горе; в том облаке воплотились силы всех Богов. Из этой огненной тучи, озарившей грозным блеском Вселенную, возникла женщина. Пламя Шивы стало ее лицом, силы Ямы — ее волосами, мощь Вишну создала ее руки, Бог Луны сотворил ее грудь, опоясала ее сила Индры могущество Варуны даровало ей ноги, Притхиви, Богиня Земли, сотворила ей бедра, пятки ей создал Сурья, зубы — Брахма, глаза — Агни, брови — Ашвины, нос — Кубера, уши — Ваю. Так возникла Великая Богиня, могуществом и грозным нравом превзошедшая всех Богов и асуров. Боги дали ей оружие. Шива дал ей трезубец, Вишну — боевой диск, Агни — копье, Ваю — лук и колчан, полный стрел, Индра, владыка Богов, — свою прославленную ваджру [молниевый скипетр], Яма — жезл, Варуна — петлю. Брахма даровал ей свое ожерелье, Сурья — свои лучи, Виш-вакарман дал топор, Химават, Владыка гор, — льва, чтобы ездить на нем, Кубера — чашу с вином.

„Да победишь ты!“ — вскричали небожители, а Богиня издала воинственный клич, потрясший миры, и, оседлав льва, отправилась на битву. Асур Махиша [буйвологоловый демон, с которым не могли справиться остальные Боги. — В.Д.], услышав этот устрашающий клич, вышел ей навстречу со своим войском. Он увидел тысячерукую Богиню, простершую длани, которые затмили все небо; под ее поступью содрогались земля и подземные миры. И началась битва.

Тысячи врагов напали на Богиню — на колесницах, на слонах и верхом на конях, — поражая ее ударами палиц, и мечей, и топоров, и коней. Но Великая Богиня, играючи отразила удары и, невозмутимая и бестрепетная, обрушила свое оружие на бесчисленное войско асуров». <…>

((Пересказ Э. Н. Темкина и В. Г. Эрмана))

Пространная цитата из священного текста, посвященного Великой Богине Кали, приведена здесь не случайно. Чтобы было с чем сравнивать в русской мифологии. А сравнивать с чем есть! Ведь в коллективоно-бессознательной памяти русского народа и по сей день сохранились устойчивые мифологемы, уходящие корнями в общее арийское прошлое. Нужно только повнимательней заглянуть вглубь! Славянская и индийская мифология — ветви одного дерева. Обратимся к общим моментам и пересечениям — они без сомнения свидетельствуют, что образ Великой Богини в древнеиндийском и древнерусском мировоззрении произрастает из единого источника.

В вдохновенном панегирике Богине Кали говорится об её ладонях, которые затмевают небо. Вот оно ключевая фраза. В мировой иконографии Великой Богини она, как правило, изображается с непропорционально большими ладонями, поднятыми к небу (рис. 81). Это прямое свидетельство: архаичный образ имеет общее древнейшее происхождение. А как у русских? Оказывается то же изобразительное клише сплошь и рядом присутствует на вышивках, в особенности сделанных северными мастерицами. Кто не видел загадочной фигуры с огромными вознесенными вверх ладонями (рис. 82)! Вот оно — зримое свидетельство индоарийской основы русской культуры.

Народное искусство сумело сохранить многие устойчивые черты древней идеологии. Уцелели в основном символические образы. Языческие храмы, алтари, идолы, тексты (включая исторические хроники) — все это безвозвратно погибло. Но практически то же самое уцелело в закодированной форме — в виде узоров, смыслозначимых знаков орнаментальных образов. Этнографы зафиксировали факты: еще совсем недавно живы были хранители древнего знания, которые умели «читать» по вышитому орнаменту. Во время свадебного обряда старушки-умелицы объясняли невесте смысл символов, вышитых на венчальном убранстве.

Большеруко существо на русских вышивках принято связывать с языческой Мoкошью — единственным женским Божеством, письменно упомянутым в летописях. Имя ее произносится по-разному. Академик Рыбаков зовет ее Макошью. В Словаре Даля она значится, как Макешь. В северных деревнях ее кличут Мокушей — считается, что она по ночам выстригает у овец шерсть для пряжи, а все ночные звуки относят к работе ее веретена. Однако в исходном рукописном тексте летописей (Лаврентьевской, Ипатьевской, Радзивиловской и других) начертано — Мокошь. Откуда взялась в языческом пантеоне Богиня с таким странным для русского языка именем — сказать толком никто не может.

Вопрос считается настолько трудным и запутанным, что некоторые даже не берутся за его объяснение. Те же, кто отважился, чего только не наговорили. Пытались увязать имя Мокоши с финно-угорской традицией и, в частности, с мордовскими (мокшанскими) верованиями. Высказывалось и более экстравагантное мнение: по-еврейски мокош — понятие, обозначающее низших языческих Богов или демонов. Нельзя не заметить и практически абсолютное сходство имени древнерусской языческой Богини с санскритским словом «мокша», означающим прежде всего «освобождение» и «спасение души». На это обратил внимание Г. В. Вернадский во 2-м томе своей многотомной «Истории России». Мокша — одно из ключевых понятий индийской философии и доктрины; в смысловом отношении оно неизбежно сопряжено с понятием судьбы, всегда предопределяющей индивидуальное освобождение (спасение души). Данную интерпретацию поддерживает и Н. Р. Гусева: в ее толковании мокши акцент делается в плане понимания освобождения души от тела, то есть смерти. Между прочим, в неопубликованном «Прологе 1383 года», хранящемся в ЦГАДА (ф. 381, № 72) Мокошь так и именуется Мокш (а Хорс — Хурс).

Большинство исследователей сходится на предположении, что имя загадочной русской Богини связано со словом «мокнуть» и, следовательно, само Божество связано с водной, речной, морской, озерной, болотной, дождевой, колодезной и прочей стихией (наподобие калевальской Ильматар — «Матери Воды», но «Дочери Неба»). Б. А. Рыбаков предложил иную интепретацию: Макошь = Ма («мать») + кошь («жребий») = Богиня Судьбы. Однако архаичный корень «кош» полисемантичен; он образует множество слов с самыми разными значениями: «кокошить» — «бить, колотить»; «кокошь» — «курица», «кокош» (укр.) — «петух»; «кокошник» — женский головной убор, а также «кошелек», «кошелка», «кошма». «кошевой», «лукошко» и др. С учетом же чередования гласных «о» и «а» («кош» → «каш») количество возможных смыслов и их истолкования вообще становится необъятным.

Думается, разгадка таинственного имени лежит в несколько иной плоскости. Семантически Мокошь-Макошь то же самое, что и «макушка». Неспроста ведь на Русском Севере она так и зовется — Мокуша. А «макушка» — это всегда верх чего-то: головы, горы, дерева и т. п. Значит, и смысл имени Мокоши следует искать в ее «верховности». При этом, конечно, не исключается. Что смысл «верховности» или «вознесения вверх» предполагал одновременно и «освобождение», «спасение». В таком случае Мокошь — один из ранних первообразов Спасителя (Спасительницы).

Этимологи выводят обычно происхождение слова «макушка» из лексемы «мак». Нет сомнения, что оба слова из одного смыслового и языкового гнезда? Но что же все-таки они означают? В некоторых индоевропейских языках морфема «мак» произносится — mah. В санскрите и современных индийских языках этот корень входит в состав имен, названий и понятий со значением «великий» (Махатма, Махавира, Махаяна, Махабхарата, махараджа и др.). Обращение к истокам позволяет выявить и первоначальный смысл древнего имени, таинственного для поколений, живущих на рубеже ХХ и ХХI веков новой эры. Ничего загадочного для наших пращуров в нем не было. Макошь — Великая [богиня] — вот кто она такая! Что касается окончания, то и здесь нет ничего таинственного. Только для современного уха оно кажется непривычным, хотя в русском языке прекрасно прижились и другие слова с тем же окончанием, например, «роскошь».

Мокошь — типичная Богиня-пряха. Ее отличительная черта — прядет по ночам (чем занимается днем — неизвестно). В народе повсеместно было распространено поверие: нельзя на ночь оставлять в избе кудель, а то «Мокошь отпрядет». Но прядение Мокоши — далеко не бытовое и не будничное занятие. В мировой культуре прядение — главная функция Богинь Судьбы. По древнейшим представлениям индоевропейцев, человеческое существование — не что иное, как нить жизни, которую прядет Богиня (Богини) или Дева Судьбы (рис. 83). У многих народов их три, например, мойры — у эллинов. Сохранились подробные сведения об их воистину космической деятельности.

По представлениям древних греков, лучи света соединяют небесный свод и землю. Здесь висит сияющее веретено Ананки-Необходимости — первооснова всего Мироздания. Его вращают три дочери Ананки — Богини Судьбы — мойры: Лахесис (Дающая жребий) воспевает прошлое, Клото (Прядущая) — настоящее, Атропос (Неотвратимая) — будущее. Они-то и распоряжаются участью людей — как при жизни, так и после смерти, вручая им заранее уготовленный жребий:

О беспредельные Мойры, о чада любимые Ночи!
Вам, о имущие много имен, я молюсь, о жилицы
Области мрачного моря, где теплые волны ночные
Полным ключом пробиваются в гроте из дивного камня.
К области смертных слетаете вы, над землей беспредельной,
Мчитесь к кровавому роду людскому со тщетной надеждой,
В тонких багряных своих плащаницах выходите в поле
Смертных судеб — а там колесницу свою всеземную
Гонит тщеславие вечно, и мчится она постоянно
Мимо меты, что поставил уклад, упованье, тревога,
Издревле данный закон или власть беспредельно благая. <…>
Дщери благого отца — о Лахесис, Клото, Атропа!
Неотвратимые, неумолимые вы, о ночные,
О вседарящие, о избавители смертных в несчастьях…

То, что мойры — «чада любимые Ночи», прямо роднит их с русской Мокошью: ведь она также является сугубо ночным Божеством, прядущим исключительно по ночам. (Интересно, не воспоминания о долгой полярной и приполярной ночи содержатся в данном архетипе). Аналогичным образом представлялись и древнеримские парки, и древнескандинавские провидицы-норны. Последних тоже три: старуха Урд, зрелая волшебница Верданди и юная Скульд. Все три — вершительницы судеб всего мира и каждого отдельно взятого человека. «Старшая Эдда» рисует эту картину торжественно и поэтично:

Ночь была в доме,
норны явились
судьбу предрекать
властителю юному;
судили, что он
будет прославлен,
лучшим из конунгов
прозван будет.

Так нить судьбы
пряли усердно,
что содрогались
в Бралюнде стены;
нить золотую
свили и к небу —
к палатам луны
ее привязали.

На восток и на запад
концы протянули,
конунга земли
нитью отметили;
к северу бросила
Нери сестра
нить, во владенье
север отдав ему.

Правда, в другой песни Эдды уже говорится о множестве норн-прорицательниц. Но этому удивляться не приходится: у Богинь Судьбы было множество ипостасей, со временем они приобретали вполне самостоятельное значение и даже материализовывались в виде отдельных особей.

Русские мифологи (И. П. Боричевский, А. Н. Афанасьев) проиллюстрировали это на примере языческих верований литовцев. По их представлениям главная Богиня Судьбы — Верпея (переводится «Пряха») восседает на небесном своде и прядет нить человеческой жизни, привязав ее конец к звезде. Когда же приходит смертный час, Верпея перерезает нитку, и звезда гаснет. По убеждениям многих индоевропейских народов, у каждого из нас на небе своя звезда. Она нарождается, когда человек появляется на свет и исчезает (или «падает»), когда обрывается нить жизни и индивид умирает. На Русском Севере вообще полагали: на небе ровно столько звезд, сколько людей на земле.

Однако у литовцев в старину насчитывалось не одна, а семь судьботкущих Богинь. Первая — Верпея — прядет нить жизни из кудели; другая мотает выпряденные нити и делает из них основу; третья ткет холст; четвертая поддерживает своих сестер песнями и байками, а когда те очаровываются, портит их работу (отчего на человека обрушиваются беды, болезни и неудачи); пятая, напротив, противодействует четвертой и направляет жизнь человека к лучшему; шестая обрезает холст, когда человек умирает; седьмая стирает изготовленную ткань и вручает ее Верховному Судье. Из сотканного холста изготовляется рубашка, на которой написана вся история жизни умершего, и его душа облачается в нее навечно.

Похожие представления бытовали и у народов иных культур и традиций. Так, на Африканском континенте из дагомейской мифологии известна Великая богиня Минона — покровительница, женщин, занимающихся прядением, и ее божественная дочь отвечающая за судьбу людей. На севере Евразии эвенки представляли Судьбу — Маин — как невидимую нить, идущую от головы каждого человека к Небу. У тех же эвенков, а также долган разрыв такой нити означает смерть. У нганасан нить жизни отождествляется с солнечным лучом, а ее разрыв (и соответственно — смерть человека) осуществляется Луной.

Архаичные представления о прядущей Богине сохранились и у саамов, — быть может, единственного коренного народа Севера, у которого по сей день существуют четко выраженные матриархальные отношения. В саамской семье женщина всегда занимала главенствующее положение, а мужчине отводилась более скромная роль — работника и добытчика. Для сравнения степени сохранности матриархальных пережитков у народов Севера достаточно обратиться к традициям ненцев, в корне отличающихся от саамских. Здесь женщина играет не доминирующую, а явно подчиненную роль. На нее распространяется невероятно большое число запретов. Считается, что их малейшее нарушение грозит бедой не только ей одной, но и всему роду. По свидетельству этнографов прошлого и начала нынешнего века, во время трапезы, когда целиком съедался забитый или добытый охотниками олень, женщинам доставалась одна требуха.

Как рассказала автору Надежда Большакова, культ Матери-земли в древней саамской мифологии был неотделим от культа огня. Верховная Богиня так и величалась — Мать-Огонь. Поскольку покровительницей очага у лопарей всегда была женщина, соответственно и огонь приобрел женское и материнское начало. Великая Богиня Мать-Огонь считалась покровительницей лопарской семьи и в особенности женщин: она предупреждала хозяйку о надвигающейся беде или опасности и помогала при родах. Из истории мировой культуры хорошо известны Богини, наделенные теми же функциями. В греческой мифологии и религии это Гестия (римская Веста) — олимпийская Богиня домашнего очага, хранительница негасимого огня и живое олицетворение огненного начала Космоса, которое, по представлениям эллинов, объединял мир Богов и людей. В главном храме древнего Рима служительницы Весты — целомудренные жрицы-весталки — поддерживали вечный огонь — символ государственного могущества и стабильности власти.

У саамской Матери-Земли Мадероакки было три дочери. Младшая Уксахкка (Дверная Женщина) защищала вход в землянку-вежу и следила за первыми шагами ребенка. Средняя Юксахкка (Лук-женщина) — что-то вроде северной Артемиды-Дианы: она покровительствовала охоте, но, главное, являлась хранительницей постели и брачного ложа. Наконец, самая почитаемая — старшая Сарахкка (Прядущая Женщина) — объединяла в одном лице и богиню Любви и богиню Судьбы: она считалась и Божеством соития и оплодотворения, а также повитухой, помогающей родам и у людей, и у животных, и у растений. Именно ей приносилась в жертву первая чашка супа или чая, которая выливалась в огонь. Ей же приносились жертвы и во время родов и после рождения ребенка. Характерно, что в жертву приносились животные только женского пола, а во время жертвоприношения позволялось присутствовать только женщинам и жертвенное мясо также разрешалось есть только женщинам. Богиня-Пряха не забыта и сегодня: ее имя «Сарахкка» носит международное объединение саамских женщин России, Норвегии, Финляндии и Швеции. Кроме того, вполне возможно, что от имени Богини происходит и древнее название Лапландии — Сариола: в «Калевале» вдохновенно описывается такая Небесная Пряха, которая прядет золотую нить, сидя на радуге: ее-то и повстречал вещий Вяйнямёйнен в далекой северной Похъёле.

Информация, закодированная в народных легендах и древних мифологиях, неожиданным образом подтвердилась во время экспедиции «Гиперборея-98», проходившей в самом сердце Русской Лапландии. Московский отряд Транснациональной школы выживания «Vitalis» (А. В. Ушков, А. В. Иванов и А. Т. Гутин), входивший в состав экспедиции, обнаружил на дне Сейдозера гигантскую фигуру из трех крестообразно соединенных треугольников, отдаленно напоминающих современный предупредительный знак радиационной опасности. Увидать таинственную циклопическую фигуру можно только с вершины противолежащей горы при хорошем солнечном освещении. Западная часть Сейдявра достаточно мелководна, и с высоты хорошо просматривается загадочный контур, выложенный из глыб (рис. 84). Его размеры не могут не поразить воображение: 200х100 м!

Как воссоздать под водой из тяжелых булыжников геометрически правильный контур? По мнению открывших удивительный гидрофеномен поисковиков, каменные стенки можно выложить зимой по льду, а весной они аккуратно опустятся на дно. Хотя трудно представить, кому потребовалось проделывать столь адскую работу. Сдвинуть с места даже одну глыбу трудоемкая задача даже для нескольких человек. Правда, Евгений Лазарев — командир другого поискового отряда — не без оснований полагает, что выкладка производилась посуху. Когда-то на месте подводной кладки не было никакого озера, а вода скапливалась и устремлялась к Луявру севернее, где с высоты хорошо просматривается высохший водосток. Что же тогда из себя представляет само Сейдозеро? Искусственное водохранилище? Но кто и когда его соорудил и заполнил водой? По всем статьям получается: исследуемая территория была затоплена специально, дабы сокрыть то, что на ней находилось. Возможно, чтобы сокрыть от злонамеренных глаз знаки, указывающие на заповедную зону, подземные или подводные убежища. Недаром среди стариков-саамов распространено убеждение: Сейдозеро имеет второе дно, куда периодически уходит рыба и где обитает какое-то таинственное и неуловимое существо, похожее на Лохнесское чудовище, которое изредка появляется на поверхности. Но вопрос всё тот же: кто, когда и зачем всё это проделал?

Не менее сложно разгадать символику циклопических изображений. Возможны разные объяснения — одно невероятнее другого.[10] Не исключено, что гигантская подводная фигура как-то скоррелирована с символом Мирового древа, изображения которого (в том числе и условно-схематические) распространены во всех частях света (рис. 85). Древо — зримый символ развития, чья древность доказывается степенью распространенности на всех континентах Старого и Нового Света. Но развития всегда связано с рождением, а рождение всего живого, как правило, всегда символизирует женское начало.

Заведомо неполная схема разделения начальных этапов развития общества по векам: Каменный, Бронзовый, Железный (а также легендарные — Золотой, Серебряный, Медный), вне всякого сомнения, должна быть дополнена и «Деревянным» («Дендрическим») веком. К сожалению, дерево — материал недолговечный, поэтому вещественных памятников от той далекой эпохи сохранилось мало. Нетленными оказались лишь духовные памятники, закрепленные в памяти народа в форме кодированных текстов, передаваемые от поколения к поколению. Среди них и мифологема Космического древа.

По древнетибетским мифологическим представлениям, известным как добуддистская «религия бон», изначально в мире существовали одни только деревья и не было животных. Символ всего живого — Космическое древо — прорастало сквозь три главных мира — царство Богов, земную область людей и нижний мир духов, — соединяя Вселенную в неразрывное целое. Данная мифологема в дальнейшем перешла и в ламаизм (рис. 86). Здесь налицо абсолютизация своего рода дендрической картины мира, которая, надо полагать, соответствовала определенной стадии развития человеческого общества.

Образ Мирового (Космического) древа проходит через историю всех древних цивилизаций — древнеиндийской, древнекитайской, древнеегипетской, шумеро-аккадской, ассиро-вавилонской, хеттской, древнееврейской, древнеиранской, ацтекской, инкской. Этот же символ сопровождает верования и миропредставления многих оседлых и кочевых народностей Евразии, островитян Полинезии, Индонезии, индейцев обеих Америк и некоторых аборигенов Африки. В русском космическом миросозерцании древо жизни трансформировалось в фольклорный образ дуба, растущего на острове Буяне (символе Гипербореи) посреди Океана-моря. «На Море-Океане, на Острове Буяне стоит дуб зеленый»… — таков зачин многих русских заговоров и сказок.

Одним из самых ранних изображений Мирового древа на территории нашей Родины, относящимся еще к эпохе Гипербореи, является, пожалуй, один из петроглифов Онежского озера (рис. 87). Рисунок объединяет сразу два космических сюжета: миротворящую птицу (гуся или лебедя) и жизнедарящее древо. Этот лебедь, сидящий на древе, и его глубочайший вселенский смысл могли бы вполне стать символом древнего космизма.

Есть свои изобразительные традиции и у русского народа. Древо жизни (Мировое древо) — излюбленная тема русских вышивальщиц, хотя те знать не знали об истинном содержании замысловатого узора. Но передаваемый от поколения к поколению незыблемый мифологический код позволяет расшифровать сложный орнамент, объединяющий Жизнь, олицетворяемую самим древом, и Космос, представленный многочисленными и разнообразными солярно-астральными знаками.

Истинное назначение символа мирового древа раскрывается в «Слове о полку Игореве», где вещий Боян «растекался мыслью по древу». Хотя существуют десятки разнообразных интерпретаций данного образа, — истина, по-видимому, все же заключается в буквальном толковании «растекания мысли по древу», если принять, что символ древа — опорный образ мысли, помогающий сказителю или прорицателю воссоздать закодированный скрытый смысл. Точно так же сибирский шаман, у которого мировое дерево изображено на длиннополом костюме, сшитом из шкур (а эпитет Бояна — вещий, то есть «ведающий, владеющий тайным, колдовским знанием», напрямую сближает его с древними языческими жрецами и шаманами), впадал в экстаз, сообщает загипнотизированным слушателям о своем путешествии (полете) по стволу и ветвям древа в скрытые, недоступные непосредственному созерцанию миры (рис. 88).

Собирательный образ Космического древа в представлении всех славянских народов рисует древнее предание, сохранившееся среди южных славян. Вот оно:

«Ось мира есть святое дерево — ясень. Его высокая вершина превышает горные вершины и шесть небес и поднимается до седьмого неба, по которым в своих светлых палатах пребывает верховный Бог Сварун [Сварог. — В.Д.]. Насколько вершина ясеня, дерева мира, высока, настолько корень его глубок; корни его простираются по всему подземному царству Чернобога. Корень его четверолапый: один корень идет на юг, второй — на восток, третий тянется к северу, четвертый — к западу Под ясенем простирается земля. Мелкие сережки в его ветвях — солнце, месяц и звезды. Так ясень связывает подземное царство, землю и небо. Из-под дерева мира бьет ключ чистой, живой воды, которая оздоровляет и воскрешает из мертвых. У ключа сидят три предсказительницы, верные прислужницы. Одна знает, что было, другая — что будет, а третья — то, что есть. Они решают, чему быть. Больше того — определяют всякому его судьбу: хорошую или плохую. Так они, обешая и жизнь и смерть, трудятся над возникновением жизни».

В поэтической форме космический смысл, закодированный в мифологеме Мирового Древа, проникновенно раскрыл Вячеслав Иванов:

Так Древо тайное растет душой одной
Из влажной Вечности глубокой,
Одетое миров всечувственной весной,
Вселенской листвой звездноокой:
Се Древо Жизни так цветет душой одной.

Но еще Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» напоминал:

«Есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником…»

Здесь Мировое древо представлено как космическая дорога Богов. Множество подобных легенд собрано и опубликовано А. Н. Афанасьевым во 2-м томе «Поэтических воззрений славян на природу» — от устных сказаний до письменных апокрифов. В апокрифической беседе Панагиота с Фрязином Азимитом (по рукописи XVI века) космическое Мировое Древо описано следующим образом:

«А посреди рая древо животное, еже есть божество, и приближается верх того древа до небес. Древо то златовидно в огненной красоте; оно покрывает ветвями весь рай, имеет же листья от всех дерев и плоды тоже; исходит от него сладкое благоуханье, а от корня его текут млеком и медом 12 источников».

Молочный источник (река) около огненного златовидного древа, достигающего небес, — это смутный намек на Млечный путь — звездный Стержень видимого Космоса — и одновременно воспоминание о Стране Блаженных — Гиперборее, где царствовал Золотой век. По убеждению представителей мифологической школы в фольклористике (к ней принадлежал и Афанасьев), — мировое древо вообще является символом небесно-космической иерархии мира. Оно повернуто кроной к земле, а ствол и корни уходят в неоглядные дали Вселенной. Видимая вершина, с точки зрения мифологов, — это доступные земному наблюдателю тучи и облака. Мнение достаточно распространенное, в XIX веке оно доминировало. Но традиции подобных взглядов уходят в самые глубины народного миросозерцания. Один из самых известных и древнейших русских заговоров гласит:

«На море на Океане, на острове на Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх кореньями».

Очень соблазнительно интерпретировать причудливый образ представленным сверху, с точки зрения человека, летящего над землей которому деревья представляются как бы перевернутыми: ближе к наблюдателю находятся ветви и крона, дальше — корни; отсюда образ — корнями вверх. В действительности же смысловая нагрузка, закодированная в символе мирового древа, является совершенно иной. Мировое Древо служит обозначением космического жизненного процесса, направленного из прошлого через настоящее в будущее. Корни такого древа — в прошлом, а крона в настоящем; вот почему из быстротечного «теперь» оно представляется растущим вверх (на самом деле — уходящим вглубь).

Следовательно, Мировое Древо — код для обозначения пространственно-временных процессов, суть которых невозможно выразить на языке Евклидовой геометрии; сам же трехмерный (объемный) или двухмерный (изобразительный) образ мирового древа — символ, опорный образ мысли, помогающий человеку проникнуть в суть и в глубь объективной реальности. В наибольшей степени это относится к явлениям жизни, которые и не обрисовать иначе, как в форме пространственно-плоскостного (или объемного) образа. Потому-то оно и именуется Древом Жизни.

Но вернемся к треугольникам на дне священного лапландского Сейдозера. Предполагалось, что там, на дне, находится какая-то кладка непонятного происхождения. Добраться до нее или рассмотреть с вертолета никак не удавалось. Спустя три года тайна раскрылась самым невероятным образом: аквалангист и оператор подводных съемок Геннадий Мамаев выявил и определил в этом месте совсем другое, он увидел с берега на мелководье совершенно невероятную 15-метровую фигуру — то ли птицы с изящно расправленными крыльями, то ли человека с дугообразно поднятыми руками. Геннадий тотчас же надел скафандр, взял кинокамеру, нырнул и отправился снимать загадочный объект. Каково же было удивление, когда он обнаружил на дне не каменную кладку (как, вполне естественно, ожидал), а геометрически правильную конфигурацию, образованную илом — не размазанным по дну, но собранным в овальные сгустки величиной с кулак или картофелины. Тысячи подобных «картофелин» и складывались в пластичную фигуру. Стоит дотронуться до такого «клубня» — он моментально превращается в прах.

Но кто же автор подобных художеств? Что заставляет ил образовывать сгустки, а те, в свою очередь, — складываться в причудливую мозаику? Есть минимум два объяснения — вероятное и невероятное. Вероятное: силовые линии, энергетические токи, гидродинамические или какие-то еше (может, даже и неизвестные) закономерности. Как магнит заставляет металлические опилки выстраиваться в завораживающие контуры, а мороз — по законам кристаллографии плодит мириады изумительных по красоте снежинок или рисует на окнах сказочные картины, так и подводные рисунки из ила могут быть образованы геофизическими и космопланетарными полями, пронизывающими уникальный геологический и геокосмический феномен — горный массив Ловозерские тундры, в центре которого сияет лапландское чудо — Сейдозеро.

Невероятное объяснение связано с ноосферными феноменами, которые регулярно констатируются в разных точках земли в разные эпохи и разными людьми. Многократно описаны так называемые небесные знамения (огненные столбы, кольца, свечения и т. п.), часть из них имеет несомненное ноосферное происхождение. Неоднократно фиксировались также небесные или огненные знаки, символы, видения, среди которых важное место занимает появление связных текстов и надписей. Самое известное из таких ноосферных явлений отражено в Библии: огненные письмена, начертанные невидимой рукой на пиру последнего вавилонского царя Валтасара и предрекшего гибель его самого и Вавилонского царства. Появление на небе смыслоёмкого слова «рай» описано К. Э. Циолковским в неоднократно издававшемся трактате «Неизвестные разумные силы».

То, что таинственные рисунки на дне Сейдозера начертаны с помощью такого экзотического средства, как ил, ничего не значит. В конце концов, писчий мел под микроскопом представляет собой породу, сцементированную из кальцитовых скелетов древних микроорганизмов. В русле приведенных объяснений следует, вероятно, рассматривать и увиденные поисковиками три года назад подводные треугольники: их контур вполне мог быть образован сгустками придонного ила, которые со временем распались. «Автор» тот же — планетарная и космическая ноосфера. Сам по себе символ треугольника соответствует женскому началу и естеству, что прослеживается в различных архаичных культурах (рис. 89) вплоть до наших дней (например, йони в индуизме). Священным символом грозной богини Кали являются пять равносторонних треугольников, вставленных один в другой и помещенных внутрь восьмилепесткового лотоса. Известны также янтры (янтра — тантрическая диаграмма), где треугольники образуют орнамент различных конфигураций (рис. 90).

Магические орнаментальные мотивы, включающие разное число треугольников (разумеется, в уменьшенном виде) встречаются и в саамской шаманской символике на бубнах (рис. 91), и на оленьих тамгах, и в традиционных национальных узорах. На самодельных детских люльках можно увидеть 3 треугольника, сгруппированные вокруг ромба (также одного из архаичных символов женского естества — в ином, более откровенном, ракурсе). Саамский орнамент вообще треугольный и ромбический: различные геометрические сочетания во множестве повторяются на одежде и утвари — в виде меховой мозаики, аппликаций по коже, бисерного шитья, вязания, плетения, резьбы по дереву, кости и бересте.

Поэтому гигантский знак, оказавшийся природной мистификацией на дне священного озера, лишнее подтверждение матриархальной сущности гиперборейских памятников. Почему матриархальной? Сам ландшафт к тому обязывает! Округлая конфигурация Лово-зерских тундр с озером посередине — лучшее тому подтверждение. И даже названия окружающих гор говорят сами за себя: урочиша Нинчурт (Женские Груди), Кемесьпахкчорр (Гора Соития) и др. И так было всегда. В глубокой древности люди поклонялись не абстрактным стихиям и силам, а простым, близким и понятным каждому явлениям и объектам, включая женское естество, процессы зачатия и деторождения.

Памятником древнейшей эпохи, выражающим северное осмысление «Вечноженственного» и вполне соответствующим гиперборейским временам, может служить выявленный в ходе экспедиции культовый комплекс на горе Нинчурт, идентифицированный как ландшафтное святилище Великой богини. Сама гора Нинчурт также напоминает материнское лоно. Именно данное обстоятельство, видимо, и привлекало сюда издревле всех, кто поклонялся великому началу всего живого. Трудно назвать другую причину выбора места для отправления культа с использованием ландшафтных особенностей — прямо у входа в отверстие условного «чрева», Для человека любые природные формы, отверстия и складки, соответствующие женскому естеству, становились сакральными символами и объектами поклонения.

Таков и обнаруженный гиперборейский культовый комплекс. Он расположен в проеме между двумя частями горы Нинчурт и является в условном ландшафтном лоне как бы перемычкой, соединяющей обе половины священной горы. Так и видится сквозь века и тысячелетия торжественное шествие гиперборейцев, неспешно поднимающееся по склону к сакральной точке, где, быть может, когда-то, по их убеждению, и произошло соитие Неба-Урана с Землей-Геей, завершившееся рождением всего пестроцветья древних божеств. Именно так, спустя много веков, потомки гиперборейцев — эллины — отмечали раз в году на своей новой балканской родине Элевсинские мистерии, посвященные таинству зарождения жизни. Сакральное празднество происходило прямо во чреве Геи — в глубокой подземной пещере, куда медленно направлялась процессия молящихся. И не было в Древней Греции более важного события.

Нерукотворные ступенчатые амфитеатры встречаются во многих горных урочищах, повсюду разбросанных вокруг Сейдозера и в глубине Ловозёрских тундр. Все они, по моему глубокому убеждению, могли быть использованы в гиперборейские времена — и в культовых, и в астрономических. И в оборонительных, и просто в эстетических целях. Летом 1998 года, кроме выявленного и досконально исследованного святилища ландшафтного типа на горе Нинчурт, было обнаружено еще одно на горе Карнасурта, расположенной на противоположном (северо-западном) берегу Сейдозера. Пальма первенсва — и в открытии, и в интерпретации — здесь полностью принадлежит Евгению Лазареву — самому целеустремленному участнику участнику всех экспедиций и вдохновенному приверженцу Гипербореи. Вот о чем поведал он — сначала соратникам-поисковикам у походного костра. А затем и на страницах своего родного журнала «Наука и религия», который патронировал экспедицию.

…Почти у самой вершины священной лапландской горы Карнасурта — у края ее просторного вершинного плато — бьет удивительно мощный родник. Среди сумрачных каменных глыб, в зоне высокогорной полярной пустыни, рождаются упругие, хрустально-прозрачные струи — обычно такими полноводными родники бывают гораздо ниже, в зоне тайги, где лес не дает им иссякнуть. Необычно и обрамление родника: первые два десятка метров его вода течет вдоль геометрически правильной, наклонной скальной стены, рассеченной трещинами и похожей на каменную кладку искусственно созданного канала. С противоположной стороны скала образует несколько ступеней; они возвышаются небольшим амфитеатром — напоминающим тот, что находится на горе Нинчурт и был интерпретирован как нерукотворное святилище Великой Богини (рис. 92).

Действительно, ничто не указывает на то, что эти скалы обработаны человеческими руками. Но вряд ли можно сомневаться в том, что такие необычные скальные образования почитались с глубокой древности. Следы этого почитания (именно в связи с культом Великой Матери) у арктических народов сохранились до XX века. А здесь, в Русской Лапландии, представляется уникальная возможность конкретизировать этот древний культ — благодаря географическим названиям. Родник в нерукотворном амфитеатре — это исток реки Эльморайок. Ниже по склону новорожденный ручей сливается с другими, более скромными ручейками; они вытекают из-под камней, образуя крошечные зеленые оазисы в безжизненном высокогорье. Река Эльморайок впадает в священное Сейдозеро; возможно, оно представляет собой лишь своеобразную запруду на ней, и когда-то вся эта глубоко чтимая саамами долина в Ловозерских горах была долиной реки.

Название горы Карнасурта, где рождается река, переводится с саамского как «Гора Ворона»: в ее очертаниях видели гигантскую птицу, раскинувшую крылья и прильнувшую к земле. Уже одно это название может указывать на связь с очень древним пластом северной мифологии: культ божественного Ворона-Творца на протяжении тысячелетий был распространен у многих народов арктической части Евразии и Нового Света. Причем в наиболее архаичных версиях мифа этот Ворон предстает не мужчиной, а женщиной, и не черной, а белой. Скорее всего это тот же, хорошо знакомый и северорусским, и угро-финским преданиям образ Богини-Птицы (Лебеди, Утки, Гусыни), творящей мир. В таком случав что означает имя реки Эльморайок, рожденной на груди Богини-Птицы? «Йок» по-саамски «река», «эльмора» толкуют как «метельная», но это слово очень похоже и на имя небесного божества саамов — Ильмарис. А «ильма» по-саамски «небо»…

В лингвистических толкованиях легко заблудиться. Помочь тут может миф, объединяющий разрозненные словесные образы в стройное целое. И такой миф есть, хотя и не в арктической, а в иранской мифологии: священная Гора, с вершины которой стекает река Ардвисура (так же зовут и прекрасную богиню этой реки); сохранилось и иранское изображение гигантской птицы, несущей в лапах богиню Ардвисуру. Гора в Русской Лапландии буквально воспроизводит древнеиранский миф! Еще одно указание на полярную теорию происхождения человечества? Во всяком случае, эта теория легко объясняет и загадку древнепермской бронзовой фигурки, весьма похожей на иранскую. Посмотрите еще раз на рисунок: та же могучая птица несет крылатую богиню, которую чтили в Северном Приуралье.

Получается, что на горе у истоков реки Эльморайок — нерукотворный храм Владычицы небесных вод? Этот образ, кстати, близок и понятен каждому, кто знаком с народной русской культурой, со хранившей многие сюжеты очень архаичных мифов. Одна из форм небесных вод в русском фольклоре — это роса, которую называют ключами от неба. А Владычица росы, отворяющая небесные врата, — это Заря-Заряница, Богиня Зари. Роса — ее слезы, целебные и дарующие богатырскую силу слезы Небесной Девы, которая одновременно «Мати и Царица». Даже само русское слово «роса», как отмечает известный отечественный индолог Н. Р. Гусева, почти повторяет санскритское слово «раса», которое означает не только «роса, сок», но и «эликсир бессмертия». «Расаяна», «путь росы» — это искусство алхимии у древних индийцев, искусство обретения бессмертия…

Но не удалились ли мы от северных реалий? Ничуть. В мифологии Севера тоже есть сюжет (по мнению ряда ученых, общий для арктической культуры Старого и Нового Света), который вполне соответствует нашему «мифу горы Карнасурта». Речь идет о божественном Вороне, который проклевывает небесную твердь, открывая путь Заре. Впрочем, все сказанное — лишь общие контуры этого древнего северного мифа. Мы, например, так и не восстановили точный смысл имени «реки Эльмора». А параллелей тут немало. Сознавая всю рискованность таких сопоставлений, отметим, что в самых разных языках (впрочем, восходящих, по мнению лингвистов, к единому «борейскому» — «северному» праязыку) этот корень входит в слова, имеющие сакральный смысл. Помимо уже упомянутых саамских слов, можно назвать финское ilmet — возникать, проявляться; арабское «ильм» — знание, мудрость; древние семитические слова «альма» — дева и «олам» — мир. «Альма» — это также первая буква вестфальского магического алфавита в средневековой Западной Европе; АЛМР — мистический слог в начале 13-й суры Корана; Эльмира — женское имя у некоторых мусульманских народов (а исламе имена людей почти всегда глубоко сакральны). А в «борейском» праязыке, на котором говорили где-то на Севере более десяти тысяч лет назад, «лам» — влага и «рэ» — Солнце, рассвет. Тогда «Эльмора» — «Воды Зари»?

…На восток от горы Карнасурта тянется, чуть отклоняясь к северу, узкое и длинное нагорье. Одна из его пологих вершин называется Кемесьпахкчорр, что переводят с саамского как «Гора любви». Однако в буквальном переводе это слово означает «Гора скалы глухариного тока». Да, действительно «Гора любви», но только в птичьем облике… Не скрывается ли за этим продолжение не дочитанного нами «мифа горы Карнасурта»? Похоже, что так. Тем болев что «Гора любви» указывает на восток, где восходит Заря, где — в сокровенном пространстве мифа — воскресает посвященный в древние таинства человек, да и весь страждущий и взыскующий бессмертия мир…

Теперь мы вновь вновь вернемся к Небесным Пряхам. При прядении всякая нить представляет собой вытянутые в спираль льняное волокно или шерстяной волос, скрученные при прядении. Спираль — только беспорядочную — образуют и нити в клубке (недаром он несет столь значимую магическую нагрузку в русском фольклоре, особенно в волшебных сказках, помогая герою в преодолении самых непреодолимых препятствий).

По народным представлениям, смерть — также обрыв нити жизни. Неудивительно, что в этом акте принимают участие и индийская Кали, и русская Мокошь. Вот почему столь трепетным было во все века у всех народов отношение к Богине Судьбы, прядущей нити человеческих жизней, — Вечной Пряхе, по словам Александра Блока. Ее предначертания «кажут Солнцу путь», ей подвластны сами Боги, бессильные изменить уготовленное Судьбой. От древнего языческого мировоззрения по сей день сохранились в русском обиходе выражения: «нить жизни», «нить судьбы», «узловой момент», «завязка», «развязка». Сюда же примыкает «повитуха», «повивальная бабка» (от слова «вить»): она перевязывала повитью (скрученной нитью) пуповину новорожденного, соединяя его тем самым с небесно-космической нитью жизни. По архаичным обычаям пруссов — древнебалтийского племени, близкого по языку и культуре славянам и поголовно истребленного в ходе экспансии Тевтонского ордена на Восток, — мужчины и женщины обязаны были постоянно прясть в угоду Богам: первые пряли лен, вторые шерсть.

Прялку и веретено как приспособления для скручивания спираленитей можно смело назвать первой моделью Космоса. Многие русские прялки (ныне их можно увидеть разве что в музее) изукрашены резьбой и рисунками Вселенной, Солнца, Луны, звезд, их символического движения по небосклону. Народный космизм привел впоследствии и к серьезным философским обобщениям. Образ древнерусской Богини Судьбы также не исчез бесследно. Он сохранился не только в фольклоре и на русских вышивках. Частично ее функции перешли и к христианской Великой Матери — Богородице. В киевском Софийском соборе сохранилось ее изображение с веретеном (рис. 93), вне всякого сомнения, навеянное более ранними дохристианскими представлениями о Небесной Пряхе. Как Илья-пророк занял место Перуна, а св. Власий заменил «скотьего Бога» Велеса, так и к Богородице (а также и к другой христианской святой — Параскеве Пятнице) перешли многие функции языческой Великой Богини — Мокоши.

Поскольку Богиня Судьбы предопределяла жизнь человека с самого его рождения (более того — с момента зачатия), постольку ее покровительство неизбежно распространялось и на великое таинство природы — процесс деторождения. Здесь вспомогательными Божествами в русской культуре традиционно выступают Рожаницы (рис. 94) — спутницы Бога Рода. Однако Род как носитель и выразитель патриархального мировоззрения — вне всякого сомнения, представляет позднейший языческий пантеон. Мало вероятно, что в эпоху матриархата за важнейший процесс родовспоможения отвечало существо мужского пола. Его роль и во времена господства патриархальных отношений была чисто символической.

Напротив, рожаницы издревле и по сути своей всегда олицетворяли женское животворящее начало и почитались в народе, начиная с позднего Каменного века, откуда дошли их глиняные изображения. В дальнейшем — практически до наших дней — сохранились обычаи чтить рожаниц. Раньше им приносились символические дары, устраивали в их честь массовые рожаничные трапезы, изображали рожаниц различными способами, в том числе и с помощью вышивки, традиции которой передавались от поколения к поколению точно так же, как и русская речь, устный фольклор, хозяйственные навыки. В стилизованных, хотя и весьма натуралистических вышитых изображениях рожаниц воспроизводится процесс родов — жизненно важный акт продолжения человеческого рода и одновременно великое таинство природы (рис. 95). Отсюда космический смысл всего связанного с рождением и сотворением, а также дожившее до ХХ века сближение рожаниц со звездами.

Рожающая женщина — повсеместно распространенный сюжет, встречающийся в Старом и Новом Свете. Достаточно упомянуть найденные в Малой Азии (Чатал-Хююк) различные статуэтки, в том числе и рожающей Богини (VI тысячелетие до н. э.) или же изображени рожающих — древнеиранской Богини (рис. 96), северной женщины (Х-ХII вв.) (рис. 97) или ацтекской матери (XIV в.) (рис. 98), скульптурное изображение которой воспроизведено на знаменитой фреске Диего Риверы и т. п. Культ русских рожаниц неразрывно связан с общечеловеческим культом Великой матери, повсеместно распространенным по всему Древнему миру. Прообразы Великой матери встречаются во всех древнейших цивилизациях, включая протославянскую, и уходят в самые глубины человеческого прошлого — вплоть до палеолита. Символика Великой кормящей матери просматривается в гипертрофированных женских признаках (особенно грудей) многочисленных каменных статуэток, найденных на территории Евразии (рис. 99). Каждая из таких «венер» — обобщенно-собирательный символ женского естества — деторождения и детокормления. В дальнейшем символика материнского начала претерпела изменения. Была канонизирована, к примеру, многогрудость, что нашло свое законченное воплощение в классическом образе Артемиды Эфесской (рис. 100).

По-своему хранил символику Вечного Материнства русский народ. Помимо традиционного орнамента, выражающего женское начало (об этом — ниже), нетленный образ Великой Матери сохранился в ритуальных глиняных фигурках, которые в условиях жестокого преследования и подавления язычества превратились в невинные на первый взгляд игрушки (рис. 101). На самом деле перед нами типичный архаичный образ Великой Богини. В древнерусском и древнеславянском пантеоне наиболее подробные сведения о роли Божеств — хранительниц жизни сохранились в южнославянском фольклоре. Так, по сербским верованиям, за судьбу ребенка отвечают четыре рожаницы: первая — Поренут, охраняет ребенка, пока он находится во чреве матери; вторая — Злата Баба [интересно сопоставить ее с русской северной Златой Бабой и Златогоркой Святогорова былинного цикла. — В.Д.], помогает при родах; третья — Жижа, покровительствует ребенку во время кормления грудью; четвертая — Жива, прядет ему жизненную нить, которую обрезает неумолимая Морзана.

Таким образом, судя по всему, первоначально в древнерусской мифологии существовало несколько традиционных Богинь Судьбы. Первоначально, скорее всего, это были разные ипостаси Великой Богини. Как женщина-мать она рожала человека, она же его миловала или наказывала — в зависимости от совершаемых поступков и деяний. Отсюда предполагается, что у Мокоши было два лика — милостивый и карающий. Постепенно — еще в языческие времена — функции разделились и обособились. Рядом с Пряхой-Мокошью появились две другие Богини счастливой и несчастливой судьбы — Доля и Недоля — тоже пряхи. Память о них запечатлелась в архаичном русском заговоре:

«На море-океане, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, на том камне светлица, в той светлице красная девица Матерь Божия с двумя сестрицами, они прядут и сучат шелковую кудельку». <…>

Здесь явственно прослеживается и гиперборейская подноготная заговора. Одновременно налицо древнейшее происхождение образа Богоматери, слитого с эзотерической и судьбоносной пряхой. Плюс тройственное бытие Богинь. Так, на русских вышивках Великая Богиня изображалась, как правило, не в одиночку, а в окружении или сопровождении минимум двух спутниц — пеших или конных (рис. 102). В дальнейшем мифологема трех прядущих Дев Судьбы трансформировалась и в устойчивый фольклорный образ. Пушкинские «три девицы под окном пряли поздно вечерком» — это всё оттуда…

Однако в настоящий момент нас интересует вопрос о многоликости Великой Богини, о совмещении в одном лице двух начал — доброго и злого, светлого и темного. Классический пример — русская Баба Яга. Да-да, это типичный пример того, как эволюционирует в течение тысячелетий и в процессе смены мировоззренческих парадигм представление о былых кумирах. Баба Яга чуть ли не самый популярный сказочный и одновременно «очень трудный для анализа персонаж» (Б. Я. Пропп). Для правильного его осмысления необходимо четко отделить архаичные черты древнего Божества от современных представлений, укоренившихся под влиянием книжных иллюстраций (рис. 103), театральных, кинематографических (включая мультипликационные) и иных клише.

Конечно, Баба Яга старая, конечно, страшная, конечно, злая, конечно, летает в ступе. (Здесь нельзя не отметить, что знаменитая летающая ступа очень уж напоминает современные модели гравилетов, то есть устройств, способных не просто преодолевать силу тяготения, но — и это главное — использовать ее для передвижения. У меня был знакомый профессор-теоретик, работавший в «почтовом ящике», который еще 30 лет назад давал математический расчет подобных «диковинок». Разработка проводилась вполне официально, считалась, естественно, «закрытой», но в обязательных научных планах и отчетах проходила как «Ступа Бабы Яги»).

Убежище Бабы Яги окружено частоколом, утыканом черепами со светящимися глазницами: о том подробно повествуется в одной из самых архаичных сказок о Василисе Премудрой. Но сказанным вовсе не исчерпываются многогранные функции колоритного фольклорного образа. Из сказок хорошо известно, что Баба Яга не только охотится за маленькими детьми, чтобы их изжарить, съесть и покататься на обглоданных косточках, но и нередко помогает главному герою в благополучном свершении его нелегких подвигов. Читателя или слушателя постоянно преследует мысль, что в разных сказках речь идет о совершенно разных персонажах. Так оно и есть на самом деле! Просто в памяти поколений произошло расщепление образа матриархальной владычицы, которая изначально совмещала в себе черты воительницы, дарительницы и одновременно — похитительницы, душегубки и людоедки.

Вспомним еще раз Великую Богиню Деви — раздвоившуюся на благостную Уму и вредоносную Кали, увешанную человеческими черепами. Местопребывание русской Бабы Яги тоже окружено частоколом с такими же человечьими черепами. Одновременно Баба Яга — сподвижница Богини Судьбы: ее основное занятие — прясть кудель и очерчивать будущее тем, кто завоюет ее благосклонность. На Севере про нее говорили так:

«…Сидит огромная баба на печке и прядет; голова у нее, как бурак, титьки, как ведра, глаза, как солонки».

Образ, безусловно, не слишком привлекательный, но никто ведь и не утверждает, что Великая Богиня была изящной красавицей? К тому же критерии и эталоны красоты в первобытном обществе были совершенно иные, нежели теперь.

Это уже впоследствии образы Богинь — в особенности античных — идеализировались не без помощи усердия поэтов, художников и скульпторов. В действительности те же античные Богини были как на подбор необузданные и кровожадные существа. И не только ревнивая Гера, методично преследовавшая многочисленных любовниц своего страстного супруга Зевса. Артемида безжалостно расстреляла из лука малолетних детей Ниобы, всех — до последнего грудного младенца. Богиня любви Афродита (Венера) унаследовала у своих прямой предшественницы — вавилонской Иштар не только сексуальную необузданность, но и мстительную кровожадность: разве не она довела до ужасающего исхода трагическую любовь Федры к своему пасынку Ипполиту? К живодерным упражнениям прибегал Аполлон в случае с фригийцем Марсием, вздумавшем состязаться с Солнцебогом в игре на флейте: с соперника также была живьем содрана кожа.

А совоокая Афина-Паллада, которая сдирала кожу с поверженных врагов? Сладкозвучным и опоэтизированным считается прозвище Афины — Паллада. И мало кто вспоминает, что получено оно было на поле битвы, где беспощадная Дева-воительница живьем содрала кожу с гиганта Палласа (Палланта), за что и была присвоена Афине кажущаяся столь поэтичной эпиклеса (прозвище) — Паллада. А перед тем, как уже упоминалось, Афина содрала кожу и с убитой Персеем по ее же наущению Горгоны Медусы и натянула трофей на свой щит — горгонион — с головой поверженной соперницы посередине (рис. 42).

Впрочем, у и без того неприятной истории жизни Афины-Паллады была еще более неприятная и даже непристойная подоплека. По сообщениям одного из античных схолиастов, крылатый гигант Паллант был в действительности отцом Афины, а легенда о ее рождении из головы Зевса да еще в полном вооружении — позднейшая выдумка жрецов. В таком случае Паллада — как бы отчество Великой Богини-Девственницы. Неприятное же в подлинной биографии Афины заключается в том что отец Паллант намеревался вступить с собственной дочерью в кровосмесительную связь, за что, в конце концов, она безжалостно расквиталась с гигантом. (Обо всем этом можно прочесть у Роберта Грейвса в его обширном компендиуме «Мифы Древней Греции», содержащем уникальные подробности, отсутствующие в любых других изданиях).

Но вернемся к русским делам. Если вещую Бабу Ягу ублажить — хотя бы ласковым словом — она становится доброй, принимает сторону главного героя, охотно ему помогает, предсказывая возможные неприятности и предвосхищая благополучный конец. У нее две сестры — одна мудрее другой. Все вместе они как раз опять-таки и есть три Пряхи, три Богини Судьбы, правда, вернее сказать, с приставкой «экс», то есть бывшие Богини. Один из результатов их «прядильной деятельности» — волшебный клубочек, символ всеобъемлющего и всепреодолевающего знания, который вручается сказочному герою и приводит его к искомой цели, оберегая от неверного шага.

В некоторых преданиях, доживших до наших дней, сохранились намеки, позволяющие представлять Бабу Ягу как воительницу, богатырку и великаншу. В ее арсенале есть даже волшебный Огненный Щит, что палит во все стороны, устрашая врагов. Такой она в общем-то изображалась и на старинных русских лубках (рис. 104), не испытавших влияния позднейших художественных интерпретаций. В данном плане образ русской демоницы во многом соответствует калевальской Лоухи, «редкозубой старухи» и одновременно — предводительницы северного воинства. До конца ХVIII века иногда даже проводилась параллель между Бабой Ягой и древнеримской Беллоною — Богиней войны (bellum — «война») и одновременно властительницей Подземного мира.

Впрочем, уже в Словаре Даля всё расставлено по своим местам. Здесь она именуется «злым духом под личиною безобразной старухи»:

«Баба-яга, костяная нога, в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает. Кости у нее местами выходят наружу из-под тела; сосцы висят ниже пояса; она ездит за человечьим мясом, похищает детей, ступа ее железная, везут ее черти; под поездом этим страшная буря, всё стонет, скот ревет, бывает мор и падеж; кто видит Ягу, становится нем».

Очень уж напоминает Богиню смерти и возмездия Кали (рис. 105) — не правда ли?

Или кровожадную Горную демоницу, ставшую прародительницей тибетского народа? А что — здесь как раз таки типичное соединение положительных (благостных) и отрицательных (злокозненных) начал. Тибетцы, как известно, ведут свое происхождение от Царя обезьян. Был он девственником и праведником, последователем одного из выдающихся бодхисатв. И надо же было таком случиться — влюбилась в него похотливая Горная ведьма и стала настойчиво домогаться взаимности:

О, обезьяний царь, услышь меня, молю!
По силе злой судьбы я бес, но я люблю.
И, страстью сожжена, теперь к тебе стремлюсь.
Со мной не ляжешь ты, я с демоном сольюсь.
По десять тысяч душ мы будем убивать,
Мы будем жрать тела, и будем кровь лизать,
И породим детей жестоких, словно мы.
Они войдут в Тибет, и в царстве снежной тьмы
У этих бесов злых возникнут города,
И души всех людей пожрут они тогда.
Подумай обо мне и милосерден будь,
Ведь я люблю тебя, приди ко мне на грудь!

((Перевод Льва Гумилева))

Типичная Баба Яга, хотя и не слишком старая! И своего добилась! Царь обезьян стал ее мужем, прижил с Горной ведьмой шестерых детей: они-то и положили начало тибетскому народу. Но нас в данной ситуации интересует совсем другое. Согласно ламаистским толкователям, безобразная Горная ведьма в предшествующей жизни своей была прекрасной Богиней, возможно даже, — благостной и сострадательной ламаистской Мадонной — Таро. Мирча Элиаде вообще считал, что ее прообразом была северная Велика Богиня. Однако потом произошла типичная демонизация светлого облика или же (что тоже вполне вероятно) превращение доброй Богини путем инкарнации в злобную демоницу. Подобные же метаморфозы могли произойти и с русской Бабой Ягой.

На Русском Севере чрезвычайно распространенным было мнение, что Баба Яга живет не в лесу в избушке на курьих ножках, а глубоко под землей. Чтобы попасть туда, нужно «просесть», и окажешься — сначала в полной тьме, а затем в светлом-пресветлом городище с улицами и домами, наполненными всяким добром, — владении вещей старухи. Такая картина рисуется в сказках, записанных в Архангельской губернии Н. Е. Ончуковым. В белорусских сказках тоже отмечается, что Баба Яга живет на Севере, среди лютых морозов.

Впрочем, народ никогда не жалел красок и для описания подробностей житья-бытья ведьмы-людоедки, как, например, в одной из сказок, записанных в Псковской губернии:

«…По улице костры, по кострам — всё кости человеческие лежат, по тыну — всё головы человечьи торчат, на крыльце — потроха человечьи валяются, в сенях — два дощана с кровью стоят, а сама хозяйка в доме лакомится человечиной…»

Жуткие подробности русской сказки мало чем отличаются от реальных событий, неоднократно описанных в разные времена очевидцами подобных сцен. Даже детали совпадают, например, с тем что пришлось увидеть и пережить в ХVI веке немецкому канониру-наемнику и искателю приключений Гансу Штадену на бразильском побережье, где он, подобно Робинзону Крузо, очутился в результате кораблекрушения. Всех его спутников элементарно съели. Сам же «солдат удачи» уцелел в результате фантастической находчивости и изворотливости, а затемна протяжении всего своего пленения был свидетелем будничного быта каннибалов, который и описал с фотографической точностью:

«В день принесения в жертву пленника, всего связанного, выволакивали на деревенскую площадь. Его тут же окружали женщины, которые его оскорбляли и всячески издевались над ним, но ему разрешалось обороняться от них. Он кидал в них фрукты и черепки от глиняной посуды. Тем временем старухи, разукрашенные черно-красными полосами, с ожерельями из человеческих зубов на шее, притаскивали украшенные орнаментом глиняные горшки, в которых будут свалены кровь жертвы и ее внутренности. <…> Когда же наконец ему раскраивали череп, раздавался радостный крик и свист. Если у пленника до казни была жена из местных, то она должна была проливать слезы над убитым, а потом присоединиться ко всеобщему торжеству. Старухи отталкивали одна другую, чтобы поскорее напиться теплой крови, а детям разрешалось погружать в нее ручки. Матери смазывали кровью соски, чтобы и младенцы могли почувствовать ее вкус. Тело разрубалось на части, которые жарились на вертеле, а старухи, которым не терпелось поскорее отведать столь лакомого яства, как человеческая плоть, слизывали капающий с деревянной решетки жир».

В противоположной (восточной) части южноамериканского континента примерно в то же время (и тем более значительно раньше) зафиксированы не менее пикантные факты. Здесь, к примеру, существовали целые питомники для выкармливания жертв, особенно детей (что, в свою очередь, напоминает до боли знакомые с детства картины из русских и европейских сказок о людоедах и людоедках):

«Во многих провинциях они [аборигены. — В.Д.] так любили человеческое мясо и считали его таким лакомством, что еще до того, как умирал индеец, которого они убивали, они пили из нанесенных ему ран кровь и делали то же самое, когда разрезали его на куски, высасывая кровь, собирая ее в ладони, чтобы не потерять ни одной капли. У них были публичные мясные лавки человеческого мяса: из кишок они делали морсильи [кровяные колбасы] и лонганисы [сосиски], набивая их мясом, чтобы они не пропадали. <…> Эта страсть так разрослась, что дело дошло до того, что не щадились даже собственные дети, рожденные иноплеменными женщинами, которых захватывали и пленяли на войне. Они брали их в качестве наложниц, а рожденных ими детей они выхаживали с большой заботой вплоть до одиннадцати или тринадцати лет, а потом съедали их, а за ними и их матерей, когда они уже не могли рожать. Они совершали поступки еще страшнее: многим индейцам, захваченным в плен, они сохраняли жизнь и давали им женщин из своего племени, т. е. из племени победителей, а рождавшихся детей они выхаживали как своих собственных, и, когда они становились подростками, они их съедали, создавая таким путем питомник по разведению детей для того, чтобы питаться ими, и они не испытывали к ним жалости ни как к родственникам, ни как к малолетним существам, к которым даже животные, враждующие между собой, иногда испытывают любовь…»

Аналогичные «питомники» были выявлены и ликвидированы сравнительно недавно в Африке и, в частности, среди племен, обитавших по берегам реки Конго. Подобные не слишком привлекательные эпизоды (а им несть числа) связаны не только с примитивным каннибализмом, но и с человеческими жертвоприношениями, бытовавшими во всякие времена и во всех частях света — вплоть до недавнего времени. Выше уже упоминались современные факты человеческих жертвоприношений у автохтонов Индостана. Но аналогичные явления зафиксированы и на Русском Севере — причем сравнительно недавно. Русский художник-пейзажист Александр Борисов, блестящий ученик Шишкина и Куинджи, всю свою жизнь и творчество посвятил природе Крайнего Севера. Он неоднократно бывал в самых экзотических и отдаленных местах, хорошо знал быт и обычаи местного населения. В 1906 году в Санкт-Петербурге вышла его книга путевых очерков, сопровождаемая прекрасными цветными рисунками, — «У самоедов: от Пинеги до Карского моря».

Автор приводит несколько хорошо известных ему примеров человеческих жертвоприношений, практиковавшихся у ненцев еще в начале ХХ века. Чтобы задобрить высшее Божество, от которого, по убеждению аборигенов, зависел промысловый успех, ему приносились в жертву человеческие головы. Борисов описывает несколько подобных случаев. Бывало, что охотник постоянно возил голову с собой. На Новой Земле человеческие жертвы приносились идолам. Наиболее известное святилище находилось на острове Вайгач, неоднократно описанное этнографами и археологами. За многие века на капище скопилось множество небольших идолов менгирного типа. Судя по всему, в прошлом здесь также практиковались человеческие жертвоприношения.

Отголоски подобной «практики», имеющей общемировое распространение, сохранились и в русском фольклоре. Кому не известны, скажем, хрестоматийные причитания, перекочевавшие в детский фольклор:

Костры горят горючие,
Котлы кипят кипучие,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати.

Для современного человека, оторванного от исконных древних корней, это — всего лишь плач братца Иванушки, обернувшегося козленочком.

В действительности же здесь отголосок древнейшей эпохи, практиковавшей жертвоприношения — причем не одних животных, но и — увы — человеческие. Приведенное четверостишие — дошедший сквозь тысячелетия вопль объятой ужасом жертвы. Ужас этот был так велик, что он повергает в трепет и современного читателя (слушателя) — особенно ребенка. Представляется, что и рифмованные строчки причитания сохранились от тех невообразимо далеких дней практически в неизменном виде.

Это же подтверждает и одна архаичная колядка, включенная Иваном Петровичем Сахаровым (1807–1863) в свой знаменитый сборник «Сказания русского народа»:

<…> Ты, братец Иванушко,
Ты выди, ты выпрыгни!
Я рад бы выпрыгнуть,
Горюч камень
К котлу тянет,
Желты пески
Сердце высосали.
Ой, Колядка! Ой, колядка!

Приведенный текст на первый взгляд перекликается с сюжетом и персонажем известной русской сказки о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Однако фактура здесь совершенно иная. Колядка донесла до нас вопль живого человека, приносимого в жертву (и в данном конкретном случае это либо совсем маленький мальчик, либо отрок, либо неженатый юноша). Современному читателю совершенно невдомек, что устойчивое словосочетание «желтые пески», которые высасывают сердце, это ритуальный песок, на который изливается кровь жертвы.

Тот факт, что жутковатая идиома превратилась в невинную поговорку, свидетельствует, во-первых, о древности самого обряда, а во-вторых, о перемешении в нем человеческих и животных жертвоприношений. Сама колядка вроде бы свидетельствует о вытеснении человеческого жертвоприношения козлиным, но из контекста так и проступает ужас человека, обреченного на заклание (к тому же и названного по имени). Вспомним, для примера, что еще незадолго до испанского завоевания ацтеки только в один праздник плодородия вырезали в качестве жертвы Солнцу сердца у 20 тысяч (!) обреченных.

Жертвоприношения, освященные тысячелетней традицией, практиковались повсеместно. Рудименты кровавых треб (так они именовались по-древнерусски) долгое время сохранялись на Руси. Одна из первых русских бытописательниц Екатерина Алексеевна Авдеева (урожденная Полевая) (1789–1865), будучи замужем за иркутским купцом, много путешествовала по Сибири, написала и издала две очень ценные в этнографическом отношении книги: «Записки и замечания о Сибири. С приложением старинных русских песен.» (1837) и «Записки о старом и новом русском быте» (1842). Впечатлительная очеркистка рассказывает о старинном обычае, распространенном среди сибирских крестьян: при постройке нового дома во имя будущего счастья и здоровья хозяев, отрубалась голова у петуха и тайно закапывалась в переднем углу строящейся избы.

Петух, конечно, не человек, но и человеческие жертвы, увы, тоже приносились. В «Житии Георгия Амастридского» — памятнике, созданном в 40-е годы IX века и почему-то выпавшем из поля зрения современных исследователей, говорится о человеческих жертвах — «девиц, мужей и жен», приносимых руссами до введения христианства. Один из вождей руссов прямо спрашивает: «Разве мы не приносим такие жертвы каждый день?» Летом 1907 года немецкий историк О. Шрадер по приглашению российских коллег посетил Олонецкую губернию. Более всего он был поражен архаикой одного на первый взгляд заурядного обычая: русские крестьяне в так называемое «баранье воскресенье», приуроченное к Ильину дню, повсеместно резали жертвенных барашков. Мясо заколотых животных относилось на берег озера и варилось в 12 котлах (исключительно мужиками, женщины к жертвенному таинству не допускались). Схема ритуала та же, что и в приведенной выше колядке, разница только в приносимых жертвах. Профессор Бреславльского университета сразу же уловил главное: следы русского северного обряда теряются в самых отдаленных глубинах индоевропейской древности.

Традиции, связанные с языческим ритуальным жертвоприношением до недавнего времени повсеместно бытовали чуть ли не в каждой белорусской деревни и было связано главным образом, с закалыванием кабана на Коляду (то есть перед Рождеством). Вот как описывает это фактически древнейшее священнодействие известный белорусский этнограф Адам Егорович Богданoвич (1862–1940):

«Сначала кабану делают крестообразно надрез на груди; потом перерезают горло и собирают кровь в особый сосуд (из крови, смешанной с мукой, пекут блины). Если кровь льется обильно, непрерывной струей — это значит, что лето будет дождливое; отсюда вывод, что навоз надо запахивать, а не сеять „под пристилку“. Длинная грудобрюшная преграда — по-белорусски коса — предвещает долгое лето; если она быстро суживается к концу — это знак, что только первые посевы будут удачны. Наблюдают, каких зерен больше в требухе, полагая, что такой род хлеба будет наиболее урожайным. Так гадают старики. Отцы семейств, озабоченные на счет урожаев будущего года, а девушки, заинтересованные больше по части женихов. Получают в свое распоряжение печень и, всматриваясь в ее блестящую поверхность, стараются увидеть там отражение своей будущей судьбы. Во всем этом нельзя не усмотреть связи с языческими жертвоприношениями, которые, как известно, сопровождались гаданиями по внутренностям жертвенных животных».

Это — славяне, недавнее время. Очень похоже на этрусков и другие древние народы, которые гадали по внутренностям. Особенно — по печени. Что же происходило в других местах? Хроники донесли до наших дней бесстрастные свидетельства очевидцев. Десятки и сотни тысяч современных туристов любуются ступенчатыми пирамидами Мексики (рис. 106) и Центральной Америки — архитектурными шедеврами, построенными в разные века древними ацтеками, майя и прочими народами, уничтоженными западной цивилизацией. Но испытывая эстетическое наслаждение от встречи с прекрасным, мало кто вспоминает, что эти святилища предназначались не только для наблюдения за звездами, астрономических и календарных вычислений, демонстрации царской власти и поклонения Богам, но и для изощренных человеческих жертвоприношений.

Чтобы представить действительную картину происходившего здесь менее чем пять веков назад, совершим мысленный подъем вверх по 114 ступеней главной пирамиды Теночтитлана — столицы ацтекского государства — вместе с его последним властителем Монтесумой, великим завоевателем и авантюристом Эрнаном Кортесом и «солдатом» Берналем Диасом, человеком, сохранившим для потомков, самое ценное, оставшееся от той утраченной навсегда эпохи — факты (ибо на месте самой пирамиды в настоящее время возвышается главный собор Мексики — символ победы католичества над язычеством; сама же столица была разрушена до основания — в буквальном смысле данного слова):

«На вершине пирмиды на открытом воздухе стояли громадные валуны, на которых приносили в жертву Богам несчастных индейцев. Там мы увидели большое неуклюжее изваяние, похожее на дракона, и множество других каменных фигур с жестокими, злыми лицами, — сколько же крови пролилось на наших глазах в тот день! Потом Монтесума повел своих гостей полюбоваться Богом Уицилопочтли [рис. 107]. У него было широкое лицо и чудовишные, вселяющие панический страх глаза. Перед ним догорали сердца трех индейцев, которых принесли ему в жертву. Стены и пол храма были настолько густо залиты кровью, что казались черными, а во всем помещении стояла отвратительная вонь. В храме другого бога тоже все вокруг было залито кровью: и стены, и даже алтарь, стояло такое зловоние, что мы едва дождались момента, чтобы поскорее уйти оттуда».

Другие очевидцы дополняют:

«К ним [пленникам] подошли пятеро жрецов и пальцем указали на того, кто стоял в первом ряду… Каждого из них провожали до того места, где стоял царь, и силой заставляли его стать на камень, похожий на солнце. Потом они опрокидывали его на спину. Один из жрецов держал пленника за правую руку, второй — за левую, третий — за левую ногу, четвертый — за правую, а пятый в это время ловко привязывал его шею к камню веревкой. Теперь несчастный не мог шевельнуть и пальцем. Царь, взмахнув ножом, вонзал его пленнику в грудь. Разрезав ее пошире, он вырывал у него сердце и поднимал его обеими руками вверх, предлагая этот дар Солнцу. Когда сердце в его руках остывало, он, налив из него крови в пригоршню, разбрызгивал ее в направлении светила. Потом бросал сердце в специальную кругообразную выемку в камне. <…>

Только после того, как были заколоты все пленники, наступила очередь женщины, олицетворяющей богиню. Она была последней. К ней подошли жрецы и занимались только ею. Закончив [ритуальное половое] общение с ней, они уложили ее спиной на каменный жертвенник и крепко держали ее. Жрецы широко раздвинули ее ноги, раскинули руки, выпятили ее грудь, пригнув голову к земле. Наклонившись над жертвой, они с силой прижали к ее горлу длинный костяной, весь усеянный острыми шипами нос рыбы-меч с иглами с обеих сторон. Палач сидя наблюдал за подготовкой. Он встал. Подойдя к жертве, он ножом распорол ее грудь. Кровь, словно закипев, забила фонтаном. Нащупав руками сердце, он вырвал его из груди, подняв его высоко, к Солнцу. Это жертвоприношение предназначалось ему, их главному богу».

Безусловно, характер жертвоприношения менялся в течение веков и тысячелетий. Человеческие жертвы повсюду заменялись животными, растительными плодами или иными дарами, хотя еще в начале нынешнего века среди некоторых народностей Российского Севера еще бытовало мнение, что человеческая жертва намного действеннее животной. Русский фольклор также хранит память о трагических ритуалах.

Русская Баба Яга — несомненный носитель древнейшей матриархальной символики. Ее устрашающие черты и те — результат неизбежной демонизации поверженных былых властительниц после победы патриархального строя. Даже в ее имени, судя по всему, закодирован намек на матриархальное прошлое. Никто не дал вразумительного объяснения, что такое Яга, или в фонетической транскрипции — [Й]ага. Наиболее правдоподобными представляются объяснения, связывающие имя хозяйки избушки на курьих ножках со словом «ягать» — «кричать». (В данном смысле имя великого князя литовского Ягайлы (Йагайлы; Ягеллы) — первого короля объединенной польско-литовской Речи Посполитой и родоначальника династии Ягеллонов — означает «горлопан», «ругатель», а в еще более точном смысле — «матершинник».)

Проводились санскритские параллели: слова «йага» и «йога» идентичны по вокализации и, следовательно, Йагу можно интерпретировать, как Йогиню — вещую колдунью и волшебницу. Допустимо также предположить, что русское утвердительное восклицание «ага!» также как-то связано с именем Йаги. Возможно, когда-то оно означало обычное матриархальное приветствие или здравицу в честь Великой Богини Йаги. Наподобие ведийскому восклицанию «Сваха!» («Да будет Благо!», «Во здравие!»). Или же вроде самого знаменитого и крепкого русского ругательства, поминающего мать: учеными давно установлено, что первоначально оно означало всего лишь приветствие, фиксирующее принадлежность к данному материнскому роду (такое общепринятое в научных кругах объяснение вошло даже в роман-эпопею Максима Горького «Жизнь Клима Самгина»).

Как и в других персонажах, в образе Бабы Яги прежде всего закодирован скрытый, тайный смысл русской волшебной сказки. Даже развитие сюжета, как правило, напоминает путешествие не только в пространстве, но и во времени, причем в обратном направлении — от патриархата (абстрактный царь и его сыновья) к матриархату. Маршрут героя за тридевять земель в тридесятое царство, кстати, также допустимо трактовать, как путешествие во времени, скажем, как продвижение в глубь тридцати поколений или династий.

В царстве Бабы Яги властвуют, как правило, представительницы женского пола — Баба Яга, ее сестры и ее дочери. Об их мужьях, между прочим, почему-то вообще ничего не слышно). Подобная ситуация хорошо известна историкам первобытного общества. Она полностью соответствует беспорядочным и неконтролируемым половым связям, присущим матриархату, когда установление отцовства становится проблематичным, а следовательно — и ненужным. Отсюда неудивительно, что и число дочерей Бабы Яги может превышать цифру 40, как, например, в популярной сказке из афанасьевского Сборника о Заморышке, вылупившегося вместе с братьями из яиц. В поиски невест герои оказываются во владениях Бабы Яги, чьи чертоги мало напоминают безоконную избушку на курьих ножках:

«Заехали молодцы за тридевять земель; смотрят: на крутой горе стоят белокаменные палаты, высокой стеной обведены, у ворот железные столбы поставлены. Сосчитали — сорок один столб. Вот они привязали к тем столбам своих богатырских коней и идут на двор. Встречает их Баба Яга: „Ах вы, незваные-непрошеные! Как вы смели лошадей без спросу привязывать?“ — „Ну, старая, чего кричишь? Ты прежде напои-накорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай“. Баба Яга накормила их, напоила, в баню сводила и стала спрашивать: „Что, добрые молодцы, дела пытаете иль от дела пытаете?“ — „Дела пытаем, бабушка!“ — „Чего ж вам надобно?“ — „Да невест ищем“. — „У меня есть дочери“, — говорит Баба Яга, бросилась в высокие терема и вывела сорок одну девицу. <…> Поутру встала Баба Яга, глянула в окошечко — кругом стены торчат на спицах дочерние головы; страшно она озлобилась, приказала подать свой огненный щит, поскакала в погоню и начала палить щитом на все четыре стороны. Куда молодцам спрятаться? Впереди сине море, позади Баба Яга — и жжет и палит! Помирать бы всем, да Заморышек догадлив был: не забыл он захватить у Бабы Яги платочек, махнул тем платочком перед собою — и вдруг перекинулся мост через все сине море; переехали добрые молодцы на другую сторону. Заморышек махнул платочком в иную сторону — мост исчез, Баба Яга воротилась назад, а братья домой поехали».

Кодировка сказочных мифологем принимает подчас самые неожиданные и непредсказуемые формы. Одной из первых сказок чуть ли ни каждого русского ребенка становится небольшая и простенькая на первый взгляд сказочка про Курочку Рябу. Помните? Снесла курочка яичко, а мышка сшибла его и разбила; тогда несушка и заявила: «Я такое яйцо снесу, которое вовек никому не разбить. Золотое!» Между тем в бесхитростном сюжете сокрыт глубочайший смысл. Он присутствует там в виде символа, восходящего к древнейшему архетипу Космического яйца — символу повсеместно распространенному у индоевропейских, семитско-хамитских, финно-угорских, тунгусо-манчжурских, китайско-тибетских, полинезийских, африканских, индейских и других народов, что само по себе свидетельствует не только об их тесном взаимодействии, но и о былом родстве и общих мифологических воззрениях. Согласно мифопоэтической традиции этих народов из мирового (космического) яйца возникает вся зримая Вселенная, мир Богов и людей.

Космическое яйцо древних мифологий имеет вовсе не метафорический, а реальный вселенский смысл, что косвенно подтверждают древнеиндийские и индуистские астрономические трактаты, именуемые «сиддханта». В самом древнем из них, предположительно написанном 5 тысяч лет тому назад, говорится о яйце Брахмы — месте обитания Верховного Божества: оно представляет собой шар из звезд поперечником свыше 18 квадриллионов (18*10^¹⁵) йоджан, то есть около 4 тысяч световых лет, что соответствует размерам некоторых галактик. Уместно предположить, что в русле общеарийской идеологии, носителями и хранителями которой были профессиональные жрецы (впоследствии это — брахманы у индийцев, маги у иранцев, друиды у кельтов, волхвы у славян и т. д.), были распространены именно такие представления о Вселенной в виде Космического яйца, как это описывается в сохранившихся, к счастью, хотя и сильно «брахманизированных» письменных источниках. Ибо у всех других индоевропейских народов (включая и недошедшие части древнеиранской Авесты) систематизированные космологические знания были утрачены после уничтожения или вымирания языческих жрецов, не сумевших оставить преемников и обеспечить передачу древнейшего знания последующим поколениям.

В ведийской космогонии мировое яйцо — золотое. Это — и есть прообраз того самого золотого яичка, которое сносит Курочка Ряба (мифологема Космотворящей Птицы). Правда, в русской сказке весь мифологический антураж испарился и остался только закодированный образ-символ, передаваемый от поколения к поколению и усваиваемый с младенческих лет. Расшифровка закодированной архаичной символики сказки о золотом яичке дана еще в знаменитом эссе Максимилиана Волошина «Аполлон и мышь» (1911), которое в свое время пленило о. Павла Флоренского (он так и написал: «плененный… мышью — Священник Павел Флоренский»). Все дело в том, что и Мышь и Золотое яйцо — аполлонийские образы. Издревле известен культ Аполлона Сминфея (Мышиного) (см., например, Илиада, 1, 37–42), впитавшего память о древнейших исторических событиях, истинный смысл которых был неясен уже во времена Гомера.

Странное прозвище Аполлона предполагало победу над мышами. Победителем мыши, наступившим на нее стопой, изображен Солнцебог в известной скульптуре Скопаса. В память об этом совершенно непонятного с точки зрения современного обывателя события жрецы Аполлона держали при храмах белых мышей. На монетах троадской Александрии и о. Тендоса фигура мыши выбивалась перед фигурой сидящего или идущего Аполлона. А в храме, посвященном «Мышиному» Аполлону в Тимбре, совершались человеческие жертвоприношения.

Аполлон — Бог Солнца, а золотое яйцо — его символ. Знаменитая коллизия ныне детской русской сказки: «мышка бежала, хвостиком махнула — яичко упало и разбилось» — закодированная информация о борьбе Солнца с Мышью, в которой Аполлон первоначально терпит поражение, так как олицетворяемое им золотое яйцо оказалось разбитым. Волошин блестяще проанализировал на первый взгляд незамысловатый сюжет русской сказки с символистской точки зрения, выявив глубинный смысл борьбы жизни со смертью:

«Нет сомнения, что золотое яичко, снесенное рябою курочкой, — это чудо, это божественный дар. Оно прекрасно, но мертво и бесплодно. Новая жизнь из него возникнуть не может. Оно должно быть разбито хвостиком пробегающей мышки для того, чтобы превратиться в безвозвратное воспоминание, в творческую грусть, лежащую на дне аполлонийского искусства. Между тем простое яичко — это вечное возвращение жизни, неиссякаемый источник возрождений, преходящий знак того яйца, из которого довременно возникает все сущее».

Но Волошин и другие комментаторы прошли мимо другого — этносоциального — смысла борьбы Аполлона с Мышью, заключающегося в древнейшем противоборстве между двумя первичными родоплеменными общностями на стадии расщепления и обособления языков и культур. В этом смысле Мышь — тотем той доиндоевропейской этносоциальной структуры, которая противостояла родоплеменной структуре, связанной с Аполлоном, тотемом которого был Лебедь.

Первоначально победил этнос, чьим тотемом была Мышь. Возможно и даже скорее всего, эта победа выражалась не в физическом истреблении людей или целого народа, а в вытеснении аполлонийской родоплеменной общности с ранее занимаемых северных территорий, что в конечном счете привело к продвижению и переселению прапредков эллинов на Балканы. В итоге же Аполлон и аполлонийцы могли считать себя победителями, ибо восторжествовала Жизнь, сохранилась Культура и возникла новая Религия. Потому-то Аполлон Сминфей представлялся эллинам Победителем Мыши и изображался наступившим на нее пятой.

Заставляет задуматься и установленный учеными еще в прошлом веке факт, что мышь выступала в качестве тотема у семитских племен. Не свидетельствует ли это, что борьба Аполлона с Мышью (а быть может, тотемов Белой и Серой Мышей) отражает эпоху первоначального разделения индоевропейцев и семитов и вычленения их из некогда единой этнической общности? Что касается русского народа, то отголоски тотемических верований, связанных с мышью, сохранились и по сей день в некоторых обычаях и фольклорных сюжетах. Так, элементы принесения в жертву прослеживаются в поговорке, сопрягаемой с зубной болью или удалением молочного зуба: «Мышка-мышка, возьми зуб!» Оберегательные функции, присущие всякому тотему, явственно проступают в популярном сюжете русской сказки, где мышка помогает падчерице спастись от медведя: бегает от него с колокольчиком при игре в жмурки, где ставкой является жизнь («Поймаю — съем!»).

Еще один отголосок древнейших космологических представлений, закодированных в русских сказках, — яйцо, в котором сокрыта Кощеева смерть, а точнее — тайна бессмертия. Еще один популярный сюжет русского фольклора — золотое, серебряное и медное царства, каждое из которых возникает из яйца (и может опять в него свернуться).

Представление о Вселенной, как Космическом яйце, не было случайным. С точки зрения обыденного восприятия звездное небо окружает Землю, как скорлупа окружает содержимое яйца. Остальное также нетрудно домыслить: яйцо возникает не само по себе, а сносится несушкой, значит, и у Космического яйца должен быть свой Творец; яйцо существует не ради самого себя, а для произведения потомства, — значит, и Космическое яйцо — порождающее средоточие жизни и всего многообразия мира. Потому-то в древних культурах яйцо олицетворяло Солнце как источник весеннего возрождения и творческих сил природы. В русских сказках, по мнению некоторых исследователей фольклора, Солнце принимает зооморфный образ Жар-птицы, которую похищают силы Тьмы или Зимы в образе колдуна или царя-чародея; однако Жар-птица успевает снести золотое яйцо — источник последующей жизни, света и тепла.

В иконографии Древнего Египта нередко встречается изображение яйца как атрибута Бога. Так, Солнцебог — Пта изображался с яйцом, символизировавшим Солнце: считалось, что Пта катает свое яйцо-Солнце по небу (любопытно совпадение имени древнеегипетского Божества Пта(х) и русского слова «птаха», что отнюдь не может считаться случайным совпадением — их роднит не только общее звучание, но и общая атрибутика, какой является яйцо).

В мифологии полинезийцев видимый мир олицетворяет курица, в которой скрывался создатель мира Бог Тангароа, впоследствии вышедший из яйца. Обломки этого яйца образовали полинезийские острова. Отголоски подобных космологических воззрений есть и в славянском фольклоре: по одному из вариантов украинской сказки, человек в войне птиц и зверей помог первым и в награду получил яйцо, в котором заключался целый Мир (царство).

Архаичная символика яйца в виде скорлупной полусферы явственно обнаруживается в формах некоторых традиционных жилищ — многообразных юртах, эскимосских снежных хижинах иглу, легких тропических куполовидных постройках (например, у зулусов в Африке или у колумбийских индейцев в Южной Америке). К тому же в преданиях этих народов происхождение, конструкция, ориентация по частям света и внутренний интерьер таких жилищ однозначно связывается с космическими представлениями. Впоследствии космоархитектурная символика была перенесена на купола церквей, мечетей, гробниц, индуистских храмов, некоторых буддийских ступ и т. п.

Индоевропейская традиция (включая славянскую и русскую), выводящая миротворение из золотого космического яйца, восходит к арийским и доарийским временам. В Законах Ману — одном из самых известных древнеиндийских литературных источников — космогенез начинается с истечения мужского семени в первичный океан. В результате появляется золотое яйцо — местопребывание творца-прародителя Брахмы. Он-то и разделяет яйцо надвое: верхняя половина — небо, нижняя — земля, а между ними — воздух. Классическим считается описание Яйца Брахмы во 2-й главе 1-й киги «Вишну-Пураны»:

«53. Оно постепенно разрастается как круги на воде; это огромное яйцо, (составленное из) первоэлементов, покоящееся на водах и наделенное первичной материей (считается) явлением Вишну в образе Брахмы.

54. Властитель мира Вишну, исконный образ которого неявленный, (обретает) здесь явленный образ и сам пребывает в исконном образе Брахмы.

55. Внутренней оболочкой наделенного великим Атманом (Мирового яйца) была (гора Меру), а внешней оболочкой — горы; околоплодные воды образованы океанами.

56. И в этом Яйце, о брахман, были горы, континенты, океаны, планеты, миры, Боги, асуры и люди.

57. С внешней стороны Яйцо окутано водой, огнем, воздухом, пространством, а также источником первоэлементов, первоэлементами, наделенными десятью качествами и великим принципом творения.

58. И еще оно окутано неявленной (первичной материей), о брахман, — (окутано) всеми ими вместе с великим принципом творения; эти семь оболочек, наделенные свойствами первичной материи, окутывают Яйцо как слои скорлупы кокосового ореха».

Божественное прозвище Брахмы было — Лебедь-Калаханса (поэтому и космическое яйцо считалось лебединым). В санскрите kala-ha.nsa обозначает и лебедя и гуся. Из последней части санскритского слова путем сложных трансформаций возникло и русское «гусь» (ср.: немецк. Gans — «гусь»). Отсюда же и устойчивое словосочетание русского фольклора «гуси-лебеди». Интересно, что и название первичного космогенного океана сохранилось в современном языке в разных обличиях. В Законах Ману он именовался Нара (n-ar-a) — «воды». К данной лингвистической основе восходят русские слова: нырять, нора, понурый, нерпа (норпа), нарвал, а также множество разноязычных названий, связанных с водными источниками: реки в Индостане (притоки Инда); Нара (приток Оки) в Подмосковье, Нарва (Норова) — река и город, Нарым (приток Иртыша), Нарын (приток Сыр-Дарьи), озеро Неро, город Норильск (от «нор» — «омут», «яма с водой») (ср.: также монг. «нар» — «озеро»; коми «нюр» — «болото»).

Отголоски индоевропейских мифов о Мировом яйце сохранились в фольклоре краинских сербов. По их представлениям, сначала земля была пуста. Не было на ней ничего, кроме одного-единственного камня. Наконец. Бог сжалился и послал петуха, чтобы он оплодотворил землю. Петух скрылся в пещере и снес необыкновенное яйцо. Яйцо раскололось, и из него вытекли 7 рек. Реки оросили землю, и вскоре она зазеленела, принесла плоды, яблоки, сливы и даже белый хлеб. В мир пришел Золотой век!

По древней славянской и общеиндоевропейской традиции петух олицетворяет Солнце или тождественен ему. (Отсюда и русский фольклорный эпитет — Петушок Золотой [то есть «солнечный»] Гребешок.) В апокрифе «О всей твари», включенном в рукописный сборник XVI века, хранящийся в Троице-Сергиевой Лавре, сохранились отголоски древнейших общеарийских представлений о гигантском солнечном Петухе (по-древнерусски — «кур»), который живет на далеком океане (а море ему по колено) и каждый день рождает светлый день:

«Солнце течет на воздухе в день, а в нощи по окияну низко летит, не омочась, но токмо трижды омывается в окияне. Глаголят писания: есть кур [петух], ему же глава до небеси, а море до колена. Егда же солнце омывается в кияне, тогда же аки-ян всколебается [в оригинале тройное написание слова „океан“: через „о“, через „а“ и вообще без начальной гласной. — В.Д.] и начнут волны кура бити по перью, он же очютив волны и речет „кокореку!“, протолкуется: „Светодавче Господи! Лай же свет мирови!“ Егда же то воспоёт, тогда все кури воспоют в един час по всей вселенней».

Закодированная формула «мир-яйцо» была настолько стойкой и неискоренимой, что пересилила христианскую догматику и проникла в церковную литературу — сначала в Византии, а затем и на Руси. В одной старинной рукописи читаем:

«О яйце свидетельство Иоанна Домаскина: небо и земля по всему подобны яйцу — скорлупа аки небо, плева аки облаца, белок аки вода, желток аки земля».

Из глубокой древности идет обычай одаривать друг друга яйцами и величать их в священных песнопениях. Древнеримский обычай красить яйца Плутарх объясняет тем, что яйцо изображает творца Мира, в себе его заключающего. У персов задолго до появления христианства также был известен обычай приветствовать друг друга подарком в виде яиц, окрашенных в разные цвета. Яйца клали в храмах, закапывали в тех местах, где предполагалось строительство (существует предание, что Неаполь построен на яйце).

Неоспоримым свидетельством древнейшего почитания у славян яйца как символа жизнепреемственности и космического возрождения является также обычай крашения и расписывания яиц. Обычай, в настоящее время увязанный с христианской Пасхой, в действительности уходит в самые дальние глубины этнической истории славян и индоевропейцев. Археологи находят писанки (расписные яйца) в древних курганах; в форме народного декоративного искусства они широко распространены у восточных славян (рис. 108). Между прочим, в свое время на Полтавщине в этнографическом отделе города Лубны существовала коллекция, где были собраны тысячи писанок — бесценных памятников архаичной культуры. Писанки донесли до наших времен свидетельство о древнейших космологических и космогонических представлениях, социальных ориентирах и предпочтениях, эстетических ценностях и идеалах. На яйцах воспроизводились солнечные, лунные и звездные знаки, другие смыслозначимые символы, означавшие и родоплеменную принадлежность. По архаичным орнаментам, как по опорным пунктам и вехам памяти, можно восстановить далекое прошлое народов России и основные этапы становления и развития человеческого бытия.

И по сей день остаются актуальными слова В. В. Стасова, высказанные им в теперь уже ставшем классическим труде «Русский народный орнамент» (1872 г.):

«Орнаменты всех вообще новых народов идут из глубокой древности, а у народов древнего мира орнамент никогда не заключал не единой праздной линии. Каждая черточка тут имеет свое значение, является словом, фразой, выражением известных понятий, представлений. Ряды орнаментики — это связная речь, последовательная мелодия, имеющая свою основную причину и не назначенная для одних только глаз, а также для ума и чувств».

Среди древнейших знаков и символов раскрывающих суть господствующих некогда социальных отношений, треугольники и ромбы. Традиционно их орнаментальная конфигурация связывается с изображением женского естества и начала, но, так сказать, в разных «проекциях»: треугольник представляет женские гениталии с их внешней стороны («дельта Венеры»); ромб — в более откровенном — вагинальном — ракурсе. С этой смысловой нагрузкой треугольный и ромбический орнамент распространился и закрепился во всех культурах всех народов и континентов.

Не составляют исключения и русские народные традиции. Треугольно-ромбическая символика разворачивается здесь во всем возможном богатстве форм, какие только может предоставить веками и тысячелетиями складывавшийся орнамент (рис. 109). Кстати, в русском вышивальном искусстве хорошо известны и комбинированные узоры, в которых ромб составляется из треугольников (рис. 110). От поколения к поколению передавалось искусство изображения и понимания незатейливой на первый взгляд символики: в действительности в ней заложен глубочайший и жизнезначимый смысл. Никакие социальные и идеологические катаклизмы не смогли вытеснить из народной памяти завещанное предками.

Бесхитростные образы и сюжеты, вышитые на одежде (рис. 111) или полотенцах, нарисованные на посуде или прялках несли ёмкую мифопоэтическую и мировоззренческую информацию. Сколько, к примеру, может сказать знатоку один только узор на конце кружевного полотенца, вышитого в начале века Лукерьей Елисеевной Студенковой (1898 г. р.) из села Язовая Верх-Бухтарминской волости Томской губернии. Искусствоведческая и мировоззренческая экспертиза произведена Л. М. Русаковой и приводится в ее монографии «Традиционное изобразительное искусство русских крестьян Сибири» (Новосибирск, 1989) (фотография полотенца из-за низкого полиграфического качества ее воспроизведения здесь не дается):

«Горизонтально организованная композиция трехчастна. В центре нижней ее части фронтально изображено дерево, справа и слева от него — два оленя в геральдической позе. <…> Дерево, изображенное в узоре, не существует в природе. Присмотримся к нему повнимательнее. Его ствол четко делится на две части. Нижний конец дерева представляет собой треугольник, обращенный вершиной вниз [выше говорилось, что это — общемировой символ женского естества. — В.Д.], от которого слева и справа от ствола тянутся вверх изогнутые „росточки“. В средней части ствол имеет три пары коротких „веток“, чуть ниже, на „ветках“ подлиннее, — два гипертрофированных плода. Венчает дерево пышный цветок… <…> В узоре полотенца воплощен структурированный Космос. В нем четко представлена трехчастная вертикальная организация пространства Вселенной: нижний мир — корень и ростки, средний — ветки и плоды, верхний — цветок, что соответствует подземной, земной и небесной сферам мироздания. Трехчасгность по вертикали соответствует прошлому — настоящему — будущему; в генеалогическом преломлении — это: предки — нынешнее поколение — потомки. Вместе с тем дерево разделяет и одновременно сводит воедино основные бинарные семантические противопоставления: небо — земля, земля — преисподняя, день — ночь, лето — зима, правое — левое, жизнь — смерть, доля — недоля и т. д.

<…> Треугольник, обращенный вершиной вниз, в данном контексте полисемантичен. В изобразительном искусстве треугольник как знак уже со времен верхнего палеолита символизировал женский образ. В ритуальных фигурках трипольской культуры 111 тыс. до н. э. треугольник натуралистически подчеркивал признак женского пола. Ту же семантику он несет и на женских статуэтках анауской культуры эпохи бронзы. В рассматриваемом узоре полотенца треугольник в основании дерева, вероятно, символизирует женское порождающее начало, связанное с землей, а вместе с деревом — порождением земли — является воплощением женского Божества, отождествлявшегося с деревом».

Конец полотенца обрамлен ромбическим узором, который, по справедливому выводу исследовательницы, символизирует все то же женское естество и плодородие. В отечественной литературе (в основном благодаря авторитету академика Рыбакова) в настоящее время возобладала точка зрения, согласно которой ромбический орнамент с точкой посередине представляет собой символ засеянного поля (рис. 112). Здесь налицо явный рецидив вульгарно-социологического подхода, требующего во всех предметах и явлениях материальной культуры (включая декоративно-прикладное искусство) отыскивать следы односторонне понимаемой производственной деятельности. Причем под последней мыслится исключительно хозяйственная деятельность, основанная на коллективном или индивидуальном труде. К сожалению, данный искаженно трактуемый тезис совершенно не соответствует тому, что изначально вкладывалось в понятие производства. Один из общепризнанных во всем мире авторитетов по данному вопросу — Фридрих Энгельс (1820–1895) — с первых же страниц своего классического труда «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (словно предчувствуя возможность искажения своей позиции в будущем) энергично подчеркивал:

«<…> Определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны — производство средств к жизни: предметов питания, одежды. Жилища и необходимых для этого орудий; с другой — производство самого человека, продолжение рода».

И вообще, что означает: «бытие определяет сознание»? В первую очередь, собственное бытие человека и определяет его индивидуальное сознание. Аналогичным образом обстоит и с сознанием общественным, обусловленным реалиями формационного бытия. Конкретный индивид живет прежде всего по законам от природы заложенных в нем интересов и потребностей (включая и потребность продолжения рода), а вовсе не по предписаниям каких-либо абстрактных императивов и спекулятивных конструкций, рожденных в голове вдохновенного теоретика, который упорно пытается навязать их всему миру, подгоняя тем самым — вольно или невольно — неисчерпаемое богатство жизни под призрачные абстракции.

Естественно, что общественные формации и государственный строй не могут не влиять на характер воспроизводства человеческого рода, но только в конечном счете и в виде некоторой средне-результирующей линии. Каковы бы ни были экономический строй, форма правления или идеологическая доминанта — влечение существ противоположного пола друг к другу во все времена остается одинаково неотвратимым; процессы зачатия, вынашивания плода и роды никоим образом не станут зависимыми от того, какая нынче партия у власти, а народившийся младенец будет искать чмокающими губами материнскую грудь и получать причитающееся ему молоко, не обращая никакого внимания на то, какой очередной политический самодур издевается в настоящий момент над народом.

Ортодоксальные последователи того же Энгельса на протяжении десятилетий ухитрялись не замечать ключевой фразы о производстве самого человека и продолжении рода, что, конечно же, просто обязано было получать отражение в любых надстроечных феноменах. Потому-то — из-за какой то совершенно непонятной, чуть ли не пуританской стыдливости — вместо вполне естественного выявления в ромбическом орнаменте сексуальных мотивов и была придумана легенда о «распаханном и засеянном поле». Ее даже ухитрились спроецировать на территории, где земледелие из-за суровых климатических условий сроду не практиковалось: у народов Крайнего Севера, в глаза не видевших сельскохозяйственных орудий и понятия не имеющих, как с ними обращаться, ромбы и треугольники распространены не менее, чем у исконных земледельцев — жителей Черноземья. Да и коренится ромбический орнамент в таких доисторических глубинах, когда земледелием вообще еще никто не занимался. Зато всегда занимались и независимо от хозяйственной формации — производством и воспроизводством себе подобных.

Если отвлечься от отечественной или переводной литературы, с которой в основном и знаком российский читатель, то мировая наука говорит совершенно о другом. Согласно давно установившемуся и в общем-то даже не дискутируемому мнению ромб обозначает женское детородное начало вообще и женские гениталии (vulva и vagina) в частности. При этом «чистый» ромб символизирует девственность (в том числе и Божественную непорочность Девы Марии), а ромб с точкой посередине — утрату девственности (дефлорацию), зрелую или рожавшую женщину (см., напр.: Купер Дж. Энциклопедия символов. М., 1995. С. 277; Тресиддер Дж. Словарь символов. М., 1999. С. 310).

Треугольные и ромбические элементы являются непременной составной частью и ковровой орнаментики: в искусстве изготовления и украшения ковров (особенно в исламских странах, где изображение человека и отдельных частей его тела традиционно запрещены) женская детородная символика получила особенно развитое и изощренное изображение. То же можно сказать и о янтрах — тантрических диаграммах для медитации: во многих из них упор сделан на треугольники и ромбы (см. рис. 89) — живую память в том числе и о далекой эпохе матриархата. Безусловно в настоящее время, после чуть ли не полной утрате былых традиций сохранившийся практически в первозданном виде орнамент никакой экспрессивной сексуальной нагрузки давно уже не несет. Однако половая принадлежность по-прежнему сохраняется, и узоры, берущие свое начало в матриархальных глубинах, как и тысячи лет назад украшают в основном женскую одежду, предметы женского быта и обихода или же свадебное убранство невесты.

Отечественные приверженцы концепции «засеянного поля» правы лишь в одном: архаичная матриархальная традиция, берущая свое начало от самых истоков человеческого общества, в дальнейшем, по прошествии тысячелетий и после преодоления ряда ступеней по пути социального и хозяйственного прогресса, была спроецирована и на земледельческие культы. Тем более, что для этого были веские основания: земля всегда ассоциировалась с жизнетворящим женским началом, о чем уже достаточно подробно говорилось выше. На соответствующие ритуалы, в особенности связанные с посевом и сбором урожая, была наложена давно сформированная идеология прошлого и перенесена женская символика, образцы которой встречаются на предметах материальной культуры и наскальных рисунках со времен Древнекаменного века.

Оттуда же во многом ведет свое начало и церемониальная сторона, принимавшая подчас самые разнузданные формы. Этнографы прошлого достаточно потрудились, чтобы собрать множество убедительных доказательств, которые подтверждают сохранившуюся практически до наших дней связь архаичных сексуальных традиций с земледельческим культом. Данные факты суммированы, к примеру, в классическом 12-томном труде Дж. Дж. Фрэзера «Золотая ветвь» (плюс еще один так называемый «Дополнительный том»). Российскому читателю перевод книги доступен как в сокращенном, так и в полном, неадаптированном виде, откуда и заимствованы ниже приводимые отрывки:

«Обряды, с незапамятных времен связывающиеся с обеспечением племени пищей, после того как источником ее стало земледелие вместо охоты, естественно развились в магический церемониал, имеющий целью стимулирование естественного плодородия. Вера в то, что половой акт не только помогает получению обильного урожая, но даже прямо необходим для этого, получила всеобщее распространение на ранних стадиях развития человеческой культуры.

<…> Жители Перу соблюдают строжайший пост и полностью воздерживаются от половых сношений перед праздником, которым они отмечают созревание груш (палта). При наступлении праздника нагие мужчины и женщины собираются вместе и бегут наперегонки, после чего мужчины совершают половой акт с теми женщинами, которых им удается догнать. Подобные же ежегодные празднества, во время которых допускается неограниченная свобода половых сношений, происходили в Чили, Никарагуа, а у некоторых мексиканских племен сохранились и до наших дней. Священные празднества Джурупури у уопов и ряда других племен в долине Амазонки представляют собою не что иное, как временное допущение промискуитета, когда старые и молодые мужчины и женщины совокупляются совершенно свободно. У чороти все ритуальные танцы сопровождаются публично и без ограничения совершаемыми половыми актами. Таковы же обычаи бороро. У патагонцев главный религиозный праздник, называемый Камаруко, представляет собой всеобщую оргию. У племен, населяющих прерии Северной Америки и низовья Миссисипи, празднества в честь урожая связаны с допущением промискуитета, причем старые мужчины и женщины увещевают молодежь, чтобы она предавалась половым сношениям безо всякого разбора.

<…> На некоторых острова, которые расположены между западной частью Новой Гвинеи и северной частью Австралии, языческое население рассматривает Солнце как мужское начало, оплодотворяющее землю, являющуюся женским началом… Каждый год в начале периода дождей господин Солнце нисходит в священное фиговое дерево, чтобы оплодотворить землю… По случаю этого праздника приносят в жертву множество свиней и собак. Мужчины и женщины предаются сатурналиям, посреди огромной толпы под пляски и пение публично инсценируется мистическое соединение Солнца и земли путем реального совокупления мужчин и женщин под деревом.

<…> У даяков на Северном Борнео во время празднества, именуемого бунут, предназначаемого для обеспечения плодородия почвы и получения обильного урожая риса, в течение четверти часа допускается неограниченная свобода половых сношений, после чего восстанавливаются совершеннейшие приличия и порядок… У джакунов в Малайе в период сбора урожая риса мужья обмениваются женами. <…>

…В Британской Новой Гвинее, <…> чтобы оплодотворить пальмы саго, люди вступают в беспорядочные половые сношения, чтобы получить животворную жидкость, которой натирают стволы саговых пальм». <…>

И так далее. Причем безотносительно — идет ли речь о южных этносах или же о северных. Еще в начале нынешнего века из российских газет можно было почерпнуть, к примеру, следующие сведения:

«Из всех учений христианства учение о целомудрии и браке оказало всего менее влияния на жизненные привычки крещеных самоедов, тунгусов и проч. Из Яркина в северной Сибири один наблюдатель сообщает: „Чувство стыдливости здесь, по-видимому, совершенно отсутствует. Все отправления человеческого организма совершаются публично. Того, кто не привык у такому образу жизни, все, что он должен здесь видеть и слышать, настолько унижает и оскорбляет в собственных глазах, что он готов презирать себя и весь мир. Это отсутствие стыдливости еще более поддерживается тесным сожительством женатых и холостых. Половая зрелость, по-видимому, наступает здесь раньше, чем где бы то ни было“. Гостеприимство заключает в себе, между прочим, и обмен женами».

Выше приведены факты, которые касаются обычаев соблюдавшихся еще сравнительно недавно. Тем более это касается более отдаленного прошлого. Вот что бесстрастно сообщает уже упомянутый хронист Гарсиласо де ла Вега в своей знаменитой «Истории государства инков»:

«В остальных обычаях, таких как брак и сожительство, индейцы того язычества были не лучше, чем в одежде и в еде, потому что многие племена соединялись для сожительства, словно звери, как им доводилось встретиться, не зная, что такое собственная жена; а другие женились по своей прихоти, не считаясь с тем, что это были их сестры, дочери и даже матери. У других народов соблюдалось исключение только лишь в отношении матерей; в других провинциях считалось дозволенным и даже достойным похвалы, если девушки вели себя как можно более безнравственно и беспутно, и для самых распущенных из них замужество было больше всего гарантировано, так как среди них они наиболее высоко ценились; по крайней мере девушки такого поведения считались заботливыми, а о честных девушках говорили, что их никто не хотел из-за их слабости. В других провинциях были противоположные обычаи, ибо матери охраняли там дочерей с огромной тщательностью, а когда решался вопрос об их замужестве, их выводили и на виду у всех и в присутствии родственников, которые нашли суженого, своими собственными руками лишали их целомудрия, предъявляя всем доказательство их хорошего поведения. В других провинциях девственницу, которая должна была выходить замуж, лишали целомудрия самые близкие родственники жениха и его самые большие друзья, и при этом условии заключался брак, и такой ее получал затем муж».

Казалось бы, русский народ, живший под жестким контролем клира по патриархальным и чуть ли не по домостроевским традициям, чаша сия миновала. Как бы не так! В конце прошлого — начале нынешнего века в Ярославле вышли четыре тома документов, озаглавленные «Обычное право. Материалы для библиографии обычного права». Их составитель — русский юрист и этнограф Евгений Иванович Якушкин (сын известного декабриста) (1826–1905). В увесистых томах собраны и систематизированы выдержки из провинциальной периодики за несколько десятилетий. Факты (и ничего, кроме фактов!), которые здесь приводятся могут поколебать какие угодно идеализированные представления о национальных обычаях. В частности это относится и к множеству неоспоримых свидетельств о полной свободе сексуальных — в том числе добрачных — отношений, зафиксированных по всей России и, в частности, на Севере, например, в Пинежском уезде Архангельской губернии или в Енисейской губернии в Сибири.

Документы бесстрастно свидетельствуют о том что в Томской губернии крестьяне-переселенцы, как и инородцы, совершенно свободно смотрят на нарушение целомудрия: «Несмотря на ближайшее родство, любовные связи брата с сестрой, отца с дочерью и т. п. считаются дозволенными и называются „просто птичьим грехом“ по уподоблению птицам, вышедшим из одного гнезда». Далее следует множество других подобных и подробных фактов, сообщаемых провинциальными корреспондентами: например, об эпизодах так называемого «свального греха», о подчеркнутой и демонстративно афишируемой свободе добрачных сексуальных отношениях у казацкой молодежи, о деревенской проституции в Калужской губернии, а также о «гостеприимном гетеризме», когда хозяин уступает гостю на ночь жену для любовных утех. И т. д., и т. п. — чуть ли не целый том.

В эпоху матриархата свободные и беспорядочные сексуальные отношения между полами были господствующими и повседневными (а не только во время празднеств). Постепенно добрачный промискуитет сошел на нет, сохранившись только во время ритуальных действ и празднеств, в том числе и в европейской сексуальной культуре (знаменитые дионисии, сатурналии и вакханалии). Церковь беспощадно преследовала и карала любые рецидивы языческих традиций. Однако земледельческая обрядность — слишком серьезная вещь, чтобы просто так исчезнуть. До недавнего времени хоть редко, но все же фиксировались этнографами обычаи, уходящие в глубь веков и тысячелетий, связанные с сопряжением архаичных верований и земледельческой практики. У славян практиковался выход, бегание и катание обнаженных женщин на вспаханном поле с целью передачи ему женской плодоносной энергии. Считалось также полезным для обеспечения гарантированного и обильного урожая соитие мужа и жены прямо на вспаханном поле перед началом сева.

Последняя традиция, судя по всему, уводит к самой заре земледелия, получившей отражение в древнегреческом мифе о Богине плодородия Деметре. На свадьбе Кадма — легендарного основателя Фив — Деметра не устояла перед красотой другого земледельческого Божества — Иасиона (раньше писалось — Ясион, что более правильно, так как лучше отражает общеиндоевропейский корень «яс» — тот же самый что и в русских словах «ясный», «ясень» и др). Деметра, не стесняясь, увела избранника из-за свадебного стола прямо в ночь, и в порыве неописуемой страсти они предались любви на трижды вспаханном поле. И хотя Зевс, увидев перепачканную рубаху сестры, в наказание за бесчестие тотчас же поразил Иасиона молнией, магический обряд соития с женщиной на еще незасеянном поле сделался повсеместно распространенным.

Эти и другие обряды восходят к седой арийской древности, когда земледелие только зарождалось и было немыслимо без магических действий, а человек не отделял себя от жизнетворящей и плодоносящей природы. В лапидарной форме данная истина высказана в Коране: «Ваши женщины для вас как поля». В одном из самых архаичных и почитаемых ведийских памятников «Законы Ману» (глава IX) та же мысль раскрыта более обстоятельно:

«33. Женщина считается воплощением поля, мужчина считается воплощением семени; рождение всех одаренных телом существ [происходит] от соединения поля и семени. <…>

37. Эта земля считается вечной утробой живых существ, но семя не сохраняет в развитии никаких качеств утробы».

Сходные представления были присущи практически всем народам земли. Приведем в качестве иллюстрации свидетельство, касающееся обычаев бытовавших в Новом Свете (его приводит в одной из своих работ Мирча Элиаде). Американо-индейский пророк Смохалла, из племени уматилла, отказался пахать землю.

«Грех, — сказал он, — рубить или резать, рвать и царапать нашу общую мать, занимаясь земледелием», — и добавил: «Вы говорите мне копать землю? Я что, должен взять нож и вонзить его в грудь моей матери? Но тогда, после того, как я умру, она не примет меня снова к себе. Выговорите мне копать и выбрасывать камни. Что же, я должен увечить ее плоть, чтобы стали видны кости? Тогда я больше никогда не смогу войти в ее тело и родиться вновь. Вы говорите мне косить траву и жать хлеба, чтобы стать богатым, как белый человек. Но как я могу осмелиться резать волосы своей матери?»

Названные и им подобные верования связаны напрямую с древнейшим народным космогоническим мировоззрением. По убеждениям предков и прапредков многих народов, космогония вообще сродни эмбриогонии, поэтому каждый человек носит в себе подсознательные сведения о собственной эмбриональной жизни, появлении на свет в процессе родов, а космогонический миф дает людям возможность косвенным образом снова пережить — через макроскопическую проекцию — свое прошлое внутриутробное состояние и соответствующие ощущения.

Перенос на Космос выводов из житейского сексуального опыта — это лишь одна сторона проблемы. Вторая же состоит в том, что в космическо-небесных силах видели и первоисточник сексуальной энергии — мужской и женской. В наибольшей степени данный аспект был развит в тайных оргиастических мистериях и ритуалах, а впоследствии получил отражение в многочисленных трактатах о любви — китайских, индийских, японских, арабских и т. п. По канонам христианским половая любовь всегда считалась чем-то греховным, требующим очищения и жесткой регламентации. Однако в народных традициях, несмотря на преследования со стороны церкви и властей, оставалась неискоренимой языческая вера в тайные, главным образом — небесные силы, которые якобы и обусловливали всю гамму любовных чувств, управляя ими как в положительном, так и в отрицательном направлении.

В представлении многих народов Небо — не только часть или полное выражение Космоса, но и активная сторона космогонического или теогонического процесса. В большинстве древних культур, находившихся на стадии патриархата, Небо имело мужское обличие (редкое исключение — древнеегипетская мифология, где Небо — Нут — женского рода), оно наделялось мужской потенцией и представлялось с ясно выраженной мужской атрибутикой. В связи с распространенными сказаниями о браке Земли и Неба Млечный путь представлялся фаллосом Небесного Бога. Так, древние греки полагали, что Млечный путь — гигантский фаллос Бога Урана. Отголоском общеарийских воззрений может служить русская народная сказка из афанасьевского сборника «Русских заветных сказок» о волшебном кольце, благодаря которому фаллос героя вытягивается на семь верст и достигает неба.

Космическая символика может насыщаться как женским, так и мужским содержанием, попеременно переходя одно в другое. Это хорошо видно на примере классической солнечной (солярной) символики. Начиная с Древнекаменного века Солнце повсюду обозначалось одинаково — как круг (или двойная окружность) с точкой в центре. Среди разнообразных знаков женского естества, которыми испещрены места обитания первобытных людей, постоянно встречаются и фигуры с точкой посередине (рис. 113). По той же схеме издревле изображались и женские груди с сосками в виде центрально расположенных точек или концентрических кружков (рис. 114). Данная традиция не подвластна ни времени, ни пространству. Практически одинаковые солярно стилизованные изображения женских грудей можно отыскать и на далеких островах Полинезии (рис. 115), и в центре индийской цивилизации (рис. 116). Таким образом, суть солнечной и женской символики объективно совпадали.

Сказанное хорошо прослеживается на примере знаменитых Врат Солнца — памятника доинкской цивилизации, расположенного в современной Боливии, в районе высокогорного озера Титикака (рис. 117). Памятник перенасыщен матриархальной символикой, Во-первых, это сами врата, созданные из цельного блока и олицетворяющие женское естество. Во-вторых, голова центральной фигуры южноамериканского мегалитического памятника окаймлена короной из кружкового (солярного) орнамента. Это полностью совпадает с общемировой архаичной традицией, в соответствии с которой Солнце представлялось светилом женского рода и выступало коррелятом или же ипостасью Великой Матери.

Так, по древнекитайским представлениям, на небе властвует женское солнечное Божество Сихе — мать десяти солнц. Девять из них впоследствии поразил из лука Великий стрелок И, после чего в небе осталось только одно дневное светило. Вот что говорится о Матери солнц в древнейшем и важнейшем первоисточнике «Каталог гор и морей»:

«За Юго-восточным морем, у реки Благостной, расположено Царство Сихе. [Там] живет женщина по имени Сихе. Здесь солнца купаются в водоеме Благостном. Сихе — жена Предка Выдающегося (Цзюня) — родила десять солнц».

В русском мировоззрении и народном космизме представления о Солнце прошли через разные этапы. Оно мыслилось и как женское существо (Солонь), и как мужское (Хорс или же Коло и Ярило — языческие Божества зимнего и весенне-летнего Солнца), и, наконец, в современном языке сделалось объектом среднего рода. Женский облик Солнца отразился и в русском фольклоре:

Стоят три терема златоверхие:
В первом терему — млад светел Месяц,
Во втором терему — красное Солнышко,
В третьем терему — часты звездочки.
Светел Месяц — то хозяин в дому,
Красно Солнышко — то хозяюшка,
Часты звездочки — малы детушки.

В приведенной колядке, записанной на Севере, Солнце выступает в своей женской ипостаси (рис. 118).

Древнерусское женское название Солнца — Солонь встречается в самой древней из дошедших русских рукописных книг — Остромировом евангелье (в современном языке известно малоупотребительное слово «посолонь», что означает «по Солнцу»). По русским народным поверьям, Солнце, возвращаясь из зимы в лето, надевает праздничный сарафан и кокошник, что наглядно свидетельствует о женской принадлежности (об этом же говорит популярная загадка: Что такое: красная девушка в окошко глядит? — Солнце).

В тайных и, несомненно, древнейших заклинаниях великороссы обращались к дневному светилу: «Матушка, красное солнце!» Сохранилась в записи XIX века удивительная по своему космическому мироощущению песня липецкой девушки (Тамбовская губерния), которая перечисляет свою астрально-космическую родословную, подчеркивая неотделимость человека от Вселенной:

Мне матушка — красна Солнушка,
А батюшка — светел Месяц,
Братцы у меня — часты Звездушки.
А сестрицы — белы Зорюшки.

В латышских народных песнях дневное светило величается матушкой. Тема — достаточно распространенная в русской обрядовой поэзии. Купальская песня крестьян Смоленской губернии доносит до нас ту же архаику древнего космического мировоззрения, когда человек мыслил себя полноправным членом небесно-космической семьи.

А я роду хорошего…
А я роду богатого…
А мой батька — ясен месяц…
Моя матка — красное солнце…

Женская природа Солнца легко прослеживается и в сказочном образе Царь-девицы. Она — всесильная Солнечная дева (в сказке Ершова «Конек-горбунок» она — сестра Солнца); живет за морем-океаном или огненной рекой; владеет чудесным дворцом, из окон которого видна вся Вселенная; от ее взоров нельзя спрятаться ни в облаках, ни на суше, ни под водой. Другое ее имя — Царевна Солнце. Всё это получало отображение и закреплялось в течение тысячелетий в традиционной символике, в том числе и в вышивках на женской одежде. Про то даже и в песнях пелось:

Как повышита тонко бела сорочечка:
Около ворот-то — солнышко,
А вокругот-та — вот светел месяц
Со луной да поднебесною,
Со звездой да со восточною.

Солнце всегда олицетворяло и Колесо Времени (в древнеиндийском мировоззрении оно именовалось Колесом Калы, а в буддийском — Колесом Сансары) — символ Вечного Возвращения в постоянной борьбе между Жизнью и Смертью. Мистический смысл солярного умирания и возрождения особенно усиливался на Севере, где Солнце надолго исчезало в полярную ночь и также надолго возвращалось в полярный день. Не случайно поэтому среди петроглифов Кольского полуострова, обнаруженных на реке Поной, находится древнейшее изображение Колы-Солнца (рис. 119), к тому же гомоморфно соответствующее древнеегипетскому иероглифу (кружок с точкой посередине), обозначающему Солнце. Практически в том же начертании данный символ в качестве исходной основы входил в древнекитайское (иньское) письмо и в трансформированном виде сохранился в написании современного китайского иероглифа. Это — факт исключительной важности: археологические и археографические памятники однозначно подтверждают генетическое родство доиндоевропейской, протокитайской и древнеегипетской культур. Небезынтересно, что сходным образом (малый круг в большом) изображается и гора Меру (на некоторых буддийских мандалах). Впоследствии солнечный символ через древнюю и средневековую астрологию был воспринят современной наукой и используется в современной астрономии в том же значении, что и в наскальных рисунках Гипербореи.

Древний символ Коло-Солнца (кружок с точкой посередине) сохранился и в оленьих клеймах-тамгах народов Севера, заселивших полярные и приполярные территории позже, после постигшей эти края климатической катастрофы. Сакральный знак Солнца, родственный древнеегипетским и древнекитайским иероглифам, зафиксирован русскими колонистами в самых ранних из дошедших до нас документальных источников по культуре и хозяйственной жизни вогулов (манси) и енисейских остяков (кетов). В наскальных изображениях (петроглифах) Урала также был зафиксирован древний символ Солнца. Есть он также и на чукотских рисунках. Из других северных народов солярно-кружковую символику активно используют эвенки, коряки, ительмены, долганы, алеуты и особенно — эскимосы.

Вообще же древний солнечный символ получил широчайшее распространение во всех частях света и практически на всех отрезках исторического развития, начиная с каменного века. Из древних культур, помимо египетской и китайской, следует отметить еще древнеперсидскую и эгейскую, а также другие древнеевропейские культуры — вплоть до Британских островов и Ирландии. На Американском континенте солярная символика зафиксирована, в частности, в Древней Мексике и современном Перу — наследнике культуры инков; в Африке — в Древнем Бенине и во многих современных государствах Африки. Все это подтверждено скрупулезным статистическим подсчетом.

Этнографы и археологи в подавляющем большинстве воздерживаются от объяснения причин столь глубокой внедренности солярно-циркульной символики в мировую культуру. Действительно, без опоры на концепцию единой Прародины и единой Пракультуры трудно объяснить столь стойкую повсеместную привязанность к кружковому орнаменту и циркульной символике аборигенов Европы и Азии, Северной и Южной Америки, Африки и Океании. Среди народов России кружково-циркульный орнамент распространен в виде вышивок, резьбы, росписи и т. п. не только на Севере, но и в Сибири и на Дальнем Востоке (якуты, буряты, ульчи, алтайцы, тувинцы, шорцы, хакасы), в Поволжье (татары, мордовцы, удмурты и др.).

Естественно, популярны солярные символы и в русском орнаменте, где точка встречается как в круговом, так и в ромбическом обрамлении (кстати, в последнем случае это полностью совпадает с соответствующим древнекитайским иероглифом). Солярные знаки зафиксированы на вышивках, предметах и изделиях из кости, дерева, металла — на украшениях, перстнях, подвесках, пряслицах, игральных костях и т. п.

В музеях страны хранятся мелкие бронзовые изделия, относящиеся к первым векам нынешнего тысячелетия, из Смоленщины, Приладожья, других краев и областей: утки, гуси, собачки, зайцы, разные «неведомые звери» — сплошь испещренные солнечными и иными «небесными» символами. До недавнего времени в Архангельской губернии (Холмогоры) процветал косторезный промысел по изготовлению орнаментированных ларцов, украшенных резными кружками с точками посередке. Наконец, нельзя не отметить, что древние (языческие) славяно-русские святилища в проекции сверху также представляли собой громадный круг с «точкой» (идолом или костром) посередине (рис. 120). Любопытно, что культовые сооружения точно такой же конфигурации и с множеством костров — но в виде изгородей из срубленных молодых деревьев и кустов — отмечены этнографами также у североамериканских индейцев.

Что такое женщина? Величайшая тайна Мироздания! Неповторимый шедевр Природы! Начало Жизни! Всё это так. Но что такое женщина по самой сокровенной сути своей знает только сама женщина. И сколь бы много мужчины на сей счет ни говорили, какие бы изощренные теоретические гипотезы ни выдвигали, какие бы вдохновенные гимны ни сочиняли и сколько бы невидимых миру слез ни проливали — им не дано приоткрыть завесу над Тайной тайн. Лучше всего об этом сказала одна безымянная эфиопская женщина. Слова ее оказались настолько просты и точны, что в самое сердце поразили сразу двух известных ученых — этнографа Лео Фробениуса и психолога Карла Юнга. Цитируемое ими обоими откровение настолько удивительно по свой житейско-философской глубине, что нельзя удержаться, чтобы не привести его полностью:

«Откуда мужчине знать, что такое жизнь женщины. Жизнь женщины и жизнь мужчины — это далеко не одно и то же. Так назначено Богом. С момента обрезания [в Эфиопии практикуется обрезание — В.Д.] и до полного увядания жизненных сил мужчина не меняется. Даже впервые познав женщину, он остается тем же, кем был до этого. Ее же первая близость с мужчиной раскалывает надвое. В тот день женщина становится другим человеком. Так было всегда. После ночи, проведенной с женщиной, мужчина уходит. Его жизнь и тело остаются неизменными. Женщина же зачинает. По сравнению с бездетной женщиной, женщина-мать — другой человек. В течение девяти месяцев она носит в своем теле плод одной ночи. Появляется нечто, что уже никогда не покидает ее жизнь. Теперь она мать. Она — мать, и она останется ею, даже если ее ребенок умрет, даже если умрут все ее дети. Ибо было время, когда она носила под сердцем дитя. Это чувство никогда не покидает ее душу. Даже когда дитя мертво. Всего этого мужчина не знает; он ничего не знает. Он не знает, как меняет женщину познание любви, как ее меняет материнство. Он и не может ничего этого знать. Только женщина может знать это и говорить об этом. Вот почему мы не можем позволить нашим мужьям руководить нами. Женщина может только одно — уважать себя. Всегда оставаться порядочной. Она обязана, — ее природа такова. Всегда оставаться девственницей и всегда быть матерью. Перед каждой близостью — она девственница, после каждой близости она — мать. Так можно определить, хорошая она женщина или нет?»

Так восславим же величайшее чудо Мироздания — Женщину, ее хтоническую первозданность, волшебную красоту, магическую притягательность, блаженную нежность, житейскую мудрость и нечеловеческую жизнестойкость! Склоним головы перед Женщиной-Матерью, Женщиной-Возлюбленной, Женщиной Великой Богиней, культ которой, однажды зародившийся еще в незапамятные времена матриархата, за тысячи лет своего существования достиг воистину космических масштабов. Мать-прародительница или, как гениально выразился Лукреций, «Мать всех Богов и праматерь нашего тела», во вдохновенном сознании многих поколений превратилась и в Мать Сыру Землю, и в Мать-Родину, и в Мать-Вселенную, которая непрерывно продуцирует и распростроняет жизнетворную энергию неистребимого Женского Начала.

Примечания:

1

В этнографической и культурологической литературе Русским Севером обычно называется территория Архангельской области (губернии) с преимущественно русским населением (без включения сюда хотя бы Мурманской области, где русские также преобладают). Считаю это анахронизмом. В настоящей книге под Русским Севером понимается нечто большее — не одна только территория, но и ее наидревнейшее происхождение, а также сфера интересов и притяжения русского народа в прошлом, настоящем и будущем. В таком случае Русским Севером следует считать все без исключения заполярные территории современной России.

7

В данной главе использовались разные версии великой книги русского народа. Сама она публиковалась неоднократно и раньше входила даже в состав гимназических хрестоматий, например, в знаменитую и много раз переиздававшуюся «Русскую хрестоматию» Ф. И. Буслаева. Впервые Голубиная книга была опубликована в пушкинские времена — в знаменитом сборнике «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым»; впоследствии он не раз переиздавался. Среди других изданий, в большинстве которых приводятся параллельные «редакции» Голубиной книги: Сборник русских духовных стихов, составленный В. Варенцовым. СПб., 1860; Бессонов П. А. Калики перехожие. Ч. 1. Вып. 2. М., 1961. (На сегодня это наиболее полное совокупное издание различных вариантов Голубиной книги; здесь же предпринята попытка дать ее сводный вариант.) Стихи духовные: Словеса золотые (тексты избрал Е. А. Ляцкий). СПб., 1912; Стихи духовные (составление Ф. М. Селиванова). М., 1991; Голубиная книга. Русские народные духовные стихи XI–XIX веков (составление П. Ф. Солошенко и Ю. С. Прокошина). М., 1991; Народные духовные стихи. («Библиотека русского фольклора»). М., 2004. См. также: М. П. Серяков. «Голубиная книга» — священное сказание русского народа. М., 2001.

8

Представление о реинкарнации в древности было распространено по всему миру. В частности, исследователи северной мифологии и культуры давно и неоднократно отмечали, что всемирно известные бронзовые фигурки птицелюдей и зверолюдей, найденные в основном на Северном Урале и в Предуралье, представляют собой не что иное, как наглядную иллюстрацию к концепции переселения душ. (См., напр.: Чижова Л. В. Пермское культовое литье — птице-люди и зверолюди. Автореферат кандидатской диссертации. (Научный руководитель академик Б. А. Рыбаков). Л., 1983).

9

У Хозяина Подземного мира есть имя — Мана (откуда второе название Туонелы, а также ее подземной реки — Манала). Это архаичное божество по вокализации своего имени легко сопрягается с арийским первопредком Ману (коему приписываются знаменитые «Законы Ману»). Думается, совпадение совсем не случайно: оно явственно свидетельствует о былой гиперборейской общности архаичных культурных героев. Однако после распада этнолингвистической общности (как это впоследствии было и среди прапредков индоевропейских протоэтносов) смысловые функции и социальные роли прежних героев могли поменяться.

10

Впоследствии водолазы — участники экспедиции — выяснили, что изображения состоят из минерализованных комочков ила.